Кузнец. Золотая Орлица

— Скажи, добрый человек, — спросила лоточница, допев и повеселев. — Нет ли в округе кузнеца, славного мастерством и странными песнями?

— Песнями?..

— Люди говорили, пришел год назад где-то в эти края великий мастер и много он поет, когда работает.

— Я сам кузнец. Ты хочешь что-то особое заказать, девушка?

— Нет, добрый мастер. Я ищу песни.

— Откуда ты?

— Я из Тралля, это в Вестфалии.

Твою мать! Четыреста с лихом километров!! ПЕШКОМ!

— Ты шла за песнями?! Как же ты дошла?

— Я пела разным добрым людям, и они помогали мне… — тут она вдруг уставилась на меня огромными глазами. — Это ведь ты!

— Как ты узнала?!

— Твой голос говорит не так, как жители этих земель. Ты издалека, а кузня твоя удивительна! — она молитвенно сложила руки. — Добрый Кузнец, нет ли у тебя песни для меня? Люди говорят, знаешь ты великое множество песен чудных.

Что сказать тебе, Птичка?

— Есть песни и тебе. Да не знаю, как я-то их спою?..

— Напой, добрый человек! Я уж постараюсь!

Никогда не пробовали “Напеть” Моцарта?.. “Exsultate, jubilate”. И объяснить на словах, как оно должно звучать? Не пробуйте.

У нее получалось так — и совершенно не так. Голос играл, искал, развлекался — и слушать его было как… Как что угодно. Она кидала меня в самые разные эмоции даже не задумываясь об этом. Голосу дали Игрушку — колоратуры! Оказалось, что если дышать животом — звука получается больше! Пленника выпустили на волю…

— Как тебе песня? Скучная?

— Скучная?! Господь с тобой, Кузнец! В ней можно летать! А еще есть?..

За час она только размялась. Я чувствовал себя так, как будто меня палками били.

— Завтра!

— Ну ма-а-а-ленькую?… — вот ведь… ведьма! Она ПОДОБРАЛА мне мелодию просьбы!

“Весной”, Шуберта — вспомнишь?..”

“Легко сказать! Я только первую строфу знаю…”

“Слова-то я подскажу… Давай, “Рабинович”, доставай телефон. Не думала, что ты любитель барочной музыки.”

— Ну, старый ты скряга, зачем ты меня сюда волок? — не думал, что такое возможно, но услышали мы возмущенно-злобную, сварливую мелодичную трель.

В двери вдвинулся богато одетый безбородый толстяк. Такое вольное обращение к его Светлости епископу было, как-бы это сказать, необычным. Тот только возвел очи “горе”.

— Господи, снова Ты испытываешь меня… Но тверд я в своей вере.

— Это меня Он испытывает. — толстяк обмахивался платком. — Я твоё занудство петь не буду, сто раз уже говорили. Каноны Григория каноничны, но петь их так, как ты настаиваешь…

— Послушай её, нечестивый ты боров! — зарычал на него епископ. — Начинай, дитя. Будем надеяться, что уши у него жиром не заплыли.

Долго не думая, Нинон зашла с козырей: начала петь “Alleluia” с вариантом длинного высокого пассажа почти в самом начале.

— Господь Наш Всемилостивый! Замолчи, замолчи немедленно! Что ты делаешь?! Как ты поешь?!

— Я хорошо пела, почтенный!! — обиделась Нинон, которой не дали допеть любимую “Alleluia” до тех мест, куда она навставляла — я бы даже выразился “нафигачила” — колоратур.

— Кто, кто, какой варвар научил тебя так петь?! — толстяк хватался за печень — наверное, предполагая, что в том районе сердце. Вопил он мелодично, пронзительно и колыхаясь всем телом. — Голос! Чудный дар Божий, ты же его убьешь так! Ты почти кричишь горлом, так ни в коем случае нельзя делать!

— Я и громче могу…

Он схватился своими пухлыми ручками за голову.

— Господи, господи… Этот святоша разума лишился, от голода и занудства что-ли… — он присмотрелся к Нинон, и развернулся ко мне с самыми скверными намерениями. — Не-ет! Это ты ей такое наобъяснял… кузнец?!! Куда ты полез своими… грубыми ручищами и отбитой башкой!!

Он удивительно напоминал толстенькую старую курицу.

— Птичка! Соловушка! Куда ты полез от своих… этих… Господи Всемогущий! Дитя, забудь все, что он тебе там наговорил. Мы завтра же начнем всё заново. Безумие, безумие — варвары проклятущие. Ничего не поняли в мелодии, и чуть не испортили тебе голос.

— А как я буду…

— Немедленно замолчи! Молчи до завтра! Ты не пила холодной воды? Не отвечай! Идиоты. Идем! Здесь нечем дышать, это вредно для голоса. Немедленно идем со мной, сегодня ты будешь только слушать меня, пить молоко с маслом и дышать. Покажи мне, как ты дышишь, когда поёшь. Ну, хоть что-то, для начала… Идем, идем, дитя моё! Завтра, завтра мы осторожно споем с тобой твою мелодию. Какая дрянь на тебя надета, Господи, снова расходы, снова… Где я в этом городишке найду приличный шелк?..

— Ты видишь, на что я иду, Кузнец?! Ворота — потряс епископ передо мной сухим пальцем передо мной. — Ворота! Помни об этом. Прости, Господи, сколько ж он с нас теперь слупит, за ее пение… Мессу, мессу мне, толстый ты мерин!!! — заорал он вослед им. — И ты меня слышишь!

— Деньги готовь, скупердяй! — голос толстяка был пронзителен и слышен даже через коридор. — Это дитя не будет тебе петь бесплатно!

— Мессу, святой отец?.. — спросил я. — То есть я-то был бы только рад, но…

— Нет прямого запрета. — пробурчал епископ, даже не уточняя о чем это я. — Первородный же грех, если ты забыл… Господь вседержитель, кому я это говорю! Не задерживаю тебя, сын мой.

Прозвучало в точности как “Проваливай!”

Было ясно и холодно. Кузница в этот раз поставлена была каким-то моим предшественником с большим вкусом — вид открывался потрясающий. Излучина реки отражала золотые вечерние облака и темнеющую синеву небес, на еще зеленеющем склоне стрекотали кузнечики… вру, наверное сверчки какие-то.

За день я намахался от души, так что сейчас я только затачивал мечи и секиры, ну а заодно и пел.

— Знаешь, Кузнец, — ручка ведра брякнула, когда Гийом поставил его рядом с наковальней — Всегда хотел тебя спросить. Где ты берешь песни? Вроде уже третий год шатаемся мы по всему свету, да и раньше недалеко друг от друга ходили… А песен таких я не слыхал нигде.

— Может, я их сочиняю?

— Ага… Сколько я менестрелей видал, все они сочиняют по-разному. Да только меж собой — и то не очень, а свои собственные вечно на один лад воют. А ты у нас, значит, на сто разных видов можешь один. И Малиновке песню напел — тоже сам сочинил. Верю, как же. Спой еще раз?

“Не выйдет из тебя конспиратор, всё-ж таки…”

— Она тебя любила? — спросил меня Гийом в спину.

— Нет. — ответил я не оборачиваясь.

— А знай ты это все тогда… Ты бы согласился?

— Не знаю. Скорее всего — да.

— Оно… того стоило?

— Оно не продается.

Холодно, всё-таки.

— Срань Господня! — тихо подвывал Гийом. — Больно-то как!!!

— Что ж ты хотел, рыцарь, — бурчал я разматывая ремни. — Врезал, считай, в щит… И удар на культю пришелся — скажи спасибо, что не весь.

— Мать света короля… Дай палку, а?

— На, закуси.

— Угу… смай. — невнятно пробурчал мой рыцарь закусывая палку.

Я ухватился за нижний замок, хлопнул его по шее чтобы отвлечь и раскрыл ему крепление, одновременно сдернув вперед.

— ЫЫЫЫ-ххх!!! Арррр!!!

— Нормально, нормально. Давай-ка вот, зелья хлопни.

— Ыыы!!! Больно-то черт бы его все побрал!!! Сукин потрох, это он мне персонально боклер так закрепил!!!

— Что ж ты хочешь, коли вечно с правой налево поверх бьешь? Предсказуем ты, брат Гийом, вот и весь ответ.

— А как я по другому ударю?.. У-у-у-у!!! Но ничо-ничо, как ты говоришь. Ф-ш-ш… — Он пошипел, баюкая руку. — Пусть теперь, мордатый, хитрит — если будет чем… Он жив?

— А хрен его знает. Его унесли, я дальше не смотрел. Давай-ка я твою руку уложу и пойду наш доспех требовать. И коня. Будешь коня менять?

— Не-а. Старик наш поумнее иных рыцарей. Вот, вспомнил-то, вовремя! Про коня забыл, хорош же я. Как он? Дай-ка палку, пойду гляну…

— Сиди пока. Фриц его пробегает, обтирать будет.

— После полудня второй бой, не узнавал?

— А надо? Ты собираешься еще биться?

Гийом осторожно пожал плечами, а я осторожно смотал с культи полосы ткани, подливая прохладную кипяченую воду. Не до крови, но суставы… Н-да. Хероватенький из меня протезист.

— Что? — Петронилла удивилась так, что даже перестала всхлипывать.

— Я достану тебе разрешение. Если ты этого так хочешь.

— Но… почему?!

Алиенора отвернулась к окну.

— Ты моя сестра. Если это — условие твоего счастья… Так тому и быть. Не сдавайся. Бери его — и держи. Не повторяй моих ошибок. Пусть это ненадолго.

— Спасибо… сестра. — сдавленно и тихо сказала Петронилла. — Мне нечего дать тебе, но… Оруженосец моего Франсуа вчера рассказал, что в трактире говорили о знаменательном турнире в Эльзасе. Его выиграл однорукий рыцарь без герба, с удивительными доспехами и страшным копьем. С ним был очень крепкий оруженосец, который ни разу не ходил ни к одному кузнецу и не стеснялся препираться с господином и указывать ему. А рыцарь отвечал ему как равному. И советы оруженосца были разумны.

Алиенора резко отвернулась от окна. Сестрица не опустила глаза.

— Оруженосец пересказал нам рассказ, потому что по описанию этот рыцарь очень напоминал Гийома де ла Труа. Я думаю, они живы.

— Почему ты решила, что меня будет интересовать судьба скверного пажа?

— Я говорила не про пажа.

— Ночью работай, если тебе так надо.

— Договорились. — сказал я, сдерживая желание дать ему в морду. — Ты сказал.

— Анри, можно мне… посмотреть? — Гийом не находил себе места. Наверное, не верил, что этот меч — для него.

— Ты уверен? — мрачно спросил я.

— Да. Уверен.

— Но мне не мешать. Чтобы ты ни видел, что бы ни слышал.

— Хорошо.

Полосы грелись медленно, что и неудивительно. По факту, что-то вроде быстрореза получилось. Когда они прогрелись до светло-оранжевого, я положил туда полосу мягкой стали и стал раздувать посильнее. Ждем.

“Том ждет целую ночь…”

— Можно спросить? На каком это языке, Анри?

— На языке, которого еще нет, Гийом-рыцарь…

“Всю свою бесконечную ночь…”

— О чем это, Кузнец?

— Не надо тебе этого знать, Гийом-рыцарь.

“Том ждет песни конца с улыбкою мертвеца…”

Я бросил полосы на наковальню и заработал молотом.

“Том ждет целую вечность…”

— Остановись, колдун!!! — срывающимся от страха голосом заявили мне от входа. Священник поднял повыше свой ободранный крест и начал молиться.

— Если близко подходить будешь, святой отец, остерегись искр! — рявкнул я ему второпях, выхватывая пакет из горна и швыряя его в “вилку”. Время, время, время — остывает!!! Помоги мне, рыцарь, не проворачиваю один!!

Гийом вцепился в ручку и вдвоем мы все-таки сделали три оборота.

Я расковывал полосу твердой стали с большим трудом, ругая себя за понты. Время, время, время! Остывает, и каждый раз надо греть!

— Нажми, Гийом, нажми! Да не стой же под ногами, святой отец!!!

С трудом, но успели загнуть — и снова я проковываю пакет, надеясь, что все-таки не напутал с флюсом.

Долы проковывал уже в занимающемся рассвете. Ну, будем считать успел — теперь сострогаем лишнее и заточим. Самодельный строгальный станок, конечно, не то что автоподачи — привода не имел. Чтобы легче было выдерживать темп я снова пел

- “…Он ведун, он шаман, он проклят…”

— Переведи мне, Анри. Я хочу знать, на что иду.

- “Сам собою в трех мирах…”

— Зачем поем мы, Кузнец?

— Зовем душу мечу твоему.

— И она придет?

— Уж надеюсь!

— А… чья?

— Не знаю. Душа войдет в него спящей. Проснется — заговорит с тобой.

Молчит. Строгаем, пою я.

— А как я узнаю, что он говорит со мной?

- “Она”, а не “он”. Девы душа идет. Не перепутаешь, рыцарь. Не перепутаешь… “Скоро на охоту, за оленем о семи рогах…” С севера душа её придет. С севера.

— А… как её зовут?

— Не знаю. Тебе она должна назваться.

— Долго ли ждать?

— Пока ты свою душу не сумеешь ей отдать.

Я кинул меч снова в горн — разогрев на последнюю закалку. Теперь он грелся еще тяжелее.

“Хватит дурить парня!”

“Надо же ему что-нибудь рассказать!”

— Зачем ты поешь, Кузнец?..

— Ты думал, что делаю я, когда кую меч? — сказал я, вглядываясь в медленно остывающую полосу металла. — Я открываю дорогу Смерти. Власти. Силе.

— Меч — защитник слабых и угнетенных! Меч — воплощение чести!

— Меч? Или ты взявший его, ведешь этих демонов ко благу? И в мече ли эти демоны — или ты лишь бьешься с ними внутри себя? Что ведет твоей рукой, как не твое сердце… Путь же сердца другому сердцу передаст чаще песня. Начинаешь понимать? Путь не есть владетель, путь не есть творец — но что я делаю, как не творю время и путь этой вещи? И я пою — так путь передаст, надеюсь, мое сердце.

“Пусть сгорают уголья бесчисленных дней в обнаженной груди дотла…”

Я продолжал петь и как-то незаметно погрузился в своеобразный транс.

“Я с тобой говорил языками огня — я не знаю других языков…”

Очнулся только тогда, когда рассвело. Меч “Бастард” был готов — я только закрепил рукоять и отдал его Гийому. Надо бы отполировать — но пока хватит и первичной шлифовки.

— Владей, Гийом Железная Рука. Я обещал — я сделал.

Гийом принял меч и посмотрел на него — в тусклом свете пасмурного утра блик по краю прошел неяркий. Рыцарь взмахнул новым мечом и встал в стойку. Выполнил из неё выход, переход, перенос веса, перехват за лезвие… Он погнал целый цикл — бой с невидимым противником, который и занял около минуты. Он закончил его ударом в полено — которое раскололось.

— Ты великий мастер, Анри. Это… удивительный меч.

— От тебя зависит. — буркнул я и пошел искать ведро с водой. Навалилась усталость.

— Гхрм. — только и смог я ответить. Похоже, прикол зашел слишком далеко.

“Говорила я тебе…”

— Гийом. — сказал я. — Знаешь, ты имеешь полное право злиться — но тогда это была такая шуточка. Это были просто песни, чтобы работать легче. Никакого колдовства не было, я тебе просто на уши возжей накрутил…

— Ага-ага. — ответил, бледно ухмыльнувшись, рыцарь — Вот и я так думал, все два последних года. Только вот не так оно вышло, Стальной. Я, когда всё случилось, её в огонь бросил и убежал. А она проснулась и назад позвала. И голос у неё — серебро стали, а волос её каштановых нет более… Я их не видел — а как задумаюсь, так они на руках моих лежат. Гвендолен зовут её. Гвендолен.

Он гладил клинок пальцами живой руки и прикасался к оголовью губами. Я чувствовал себя лишним.

— Я два дня назад скакал. Коня загнал. Чуть сам не помер, пока искал её в том пепле. Потом мыл её в трех ключах, лучшей тканью ласкал, грел на груди. Гвендолен — так зовут её, меч мой. Проснулась она, Стальной, как ты и говорил. Проснулась в мече моём. Без колец обручили нас, невенчаными жить нам. Мне и моей мечу… Когда она в моей руке — рука моя железная чувствует жар её.

“Ой, мамочки.”

“Поздравляю. Ты тут ничего не сделаешь. Одна диагностика недели на три, для хорошего специалиста…”

— Может мы с тобой тогда и пошутили, Кузнец. Только я в монастыре с ней неделю молился, в обители Святого Иакова. Не гневается Господь. Так что — её зовут Гвендолен.

Он встал.

— Я уверен, что выглядит это странно — но ты-то знаешь. Пусть и отказали мне в венчании с ней…

“А он спрашивал. Однако.”

— Будь добр, относись к ней с надлежащим уважением.

Оставалось только кивнуть.

— Хочу еще просить тебя… Спой мне. Как тогда. Пожалуйста.

Он в такт шептал мой кривой перевод, покачиваясь и прижимая живой левой рукой меч к груди.

— Что это, господин?

— Часы.

— Что?…

Я качнул маятник и наконец-то услышал “Тик-так”. Солидный, четкий звук — теперь посмотрим, насколько точный.

— Время. Я хочу видеть время.

— И где его тут видно, господин?

— Здесь. — показал я на маятник. — Здесь.

— Время стоит на месте, по-твоему? — не удержался от вежливой подколки подмастерье.

Я взял уголек и изобразил “эпициклоиду в изометрической проекции”. Несмотря на плохой рисунок, он смотрел на него минуты две, а потом содрогнулся, как большая лошадь.

— Не пугай меня, пожалуйста, господин! Христа и Девы Марии ради, стоило ли создавать такой ужас…

— Но ведь оно же стоит на месте, разве не так?..

— Оно тащит нас с собой!!!

— Так было до, и так будет после. Ничего не изменилось, Готфрид. Мы только смотрим на него.

За окном ударил полуденный колокол.

— О. — вдруг засобирался Гийом. — Я, пожалуй, вечером зайду…

— Что, прямо и на обед не останешься? Ты ж с утра в дороге?

— Вот именно. Надо тут еще успеть.

— Подожди-ка, благородный рыцарь. Куда успеть?

— Ну-у-у… Тут не очень далеко. — если Стальная Рука начинает юлить как паж, то тут что-то нечисто!

— Ты что, вдовицу какую-то себе нашел?

— Понятия не имею, вдова она там или нет. Все, я пошел, а то они там все сожрут.

— Ну-ка, я с тобой схожу!!!

По дороге понукаемый мной Гийом рассказал мне историю о том, как три недели назад возвращаясь в субботу через Каменные ворота он (с голодухи) напросился на обед к бригаде каменщиков, которых на тот момент проверял. Дело было вполне обычное, хотя кормили у них посредственно. И тут! Оказалось, что по субботам их повариха уезжает куда-то к родне на воскресную обедню и заменяет ее некая бедная девушка Марта, которую повариха вроде как по доброте душевной на свое место продвинула…

В результате как-то так получается, что по субботам с артелью кормится еще человек пятнадцать, причем совершенно не задерживаются за это заплатить — почему артель и не возражает.

Ну Гийом тоже — рыцарь-не рыцарь — а стал там по субботам столоваться. Главное дело оказалось к обеду не опаздывать, потому как может и не хватить.

Марта очень старалась. Очень. Денег не было совсем, а тут — хоть десяток пфеннингов, да еще две-три стирки и им уже хватало на хлеб. Она всегда любила готовить — только обычно было не из чего. Так что не так уж это было и трудно, пусть и в субботу. Только много.

В тот день все шло как обычно, вот только когда этот человек вошел — с тем воином, что третью неделю приходил, так все сразу примолкли. Не очень высокий, выбрит чисто, волос русый, сам такой — крепкий… вообще-то, очень крепкий. Одет так — добротно. Глаза зеленые, внимательные, не злые — только немного грустные. Как вошел — сразу поняла она, что это именно на нее он смотрит. Не на грудь пялился, не на бедра, в глаза ей посмотрел, и не мельком — в душу прямо глянул. У нее прямо сразу сердце забилось, но она себе сразу сказала — не про неё это господин. Не про неё. Но не прикажешь сердцу, все надеется, глупое.

Мне налили вместе со всеми. После второй ложки похлебки я задумался, а к пятой ложке решил, что Я ТУТ ГЛАВНЫЙ. Встал, отодвинул всех нахалов от раздачи, и спросил.

— Почтенная Марта, скажи пожалуйста, а в остальную неделю ты чем занимаешься?

— Я… — щеки Марты стали пунцовыми как яблоки, и она почти прошептала куда-то в пол. — Немножко посуду, убираю…, могу зашить что-то, добрый господин… Я совсем-совсем недорого…

Ну, если девушка в свои восемнадцать-двадцать толпу чужих мужиков кормит — мужа и отца, достойных внимания, у нее, очевидно, нет.

— Не желаешь ли ты, Марта, пойти готовить на мою кухню? Кладу тебе два пфенинга в месяц…

Окружающие ухнули.

— … для начала. А вы свою кухню заведите — оглядел я их. — И два пфенинга в месяц. Тогда тоже будете кухарок сманивать. Дело, почтенная Марта, верное — спроси кого хочешь, я человек при деньгах, в дурном не замечен. Комнату в доме даю. Двух мальчишек на рынок ходить — само собой, кухари у нас есть — да стареет мой повар, горюет, что не станет над ними ними достойного начальства…

Огонь под чепчиком загорелся ярче, и что-то прошептал.

— Погромче скажи, будь ласкова?

— Сестренка… матушка… немощна, удобно ли будет, если вечером…

— Туда-сюда ходить, да еще ночью — зачем это? Не надо. Две комнаты даю, перебирайтесь ко мне. Хватит?

— Хорошо, господин… Куда мне прийти?

Приятно знать, что соглашалась девушка не на громкое имя. А с бедностью — это мы порешаем.

— Дом с молотом, что напротив собора. Анри меня зовут, хозяином там…

Марта совсем замолчала и замерла, как кролик перед удавом. Из под чепчика на меня уставились глаза по пражскому грошу каждый. Не-не-не, так не пойдет. Еще сбежит.

— Много ли у тебя вещей?

Помотала головой.

— Тогда мы с вот этим благородным господином сейчас тебя проводим сразу, а пока ты комнаты себе выберешь… — по-моему, сейчас меня сожрут вместо второго. — Люди мои сбегают и все принесут, и родных твоих со всем уважением доставят.

Гийом со своей миской пересел к выходу из кухмистерской. Вот, человеку подсказки не нужны. Отсекаем пути побега сразу.

— Господин, еще жаркое, я обещала…

— Раздавай, конечно, мы же тоже за обед заплатили. Только ты уж не убегай от нас.

— Посуда…

— Глупости. За два гроша тебе тут все отмоют. Вот — вложил я ей в руку монетку. Аванс. Подъемные. Успокоительные. — и развернувшись к бурому от злости старшине добавил. — А жадничать не надо, нет. Кто достойно не платит — должен знать, что людей могут и свести, ага.

И было там всех вещей — полтележки. Включая старые деревянные башмаки и надколотый горшок. Которые, само собой, кастеляном выкинуты были сразу — даже без замечаний с моей стороны. Что еще за манера, черти-что хранить и с собой таскать.

Через две недели я понял, что теперь в городской совет мне ходить необязательно. Надо просто на обед пригласить — прибегут сами.

Магистр степенно зачерпнул и отправил ложку в рот. Проглотив, уставился в миску, как будто там открылось окно в царствие небесное. Зачерпнул вторую, выцедил, закрыв глаза. И “завис” — лицо его вдруг постарело, на нем обострились скулы и углубились морщины. Как будто весь пройденный им путь вдруг лег ему на плечи.

— Магистр? Блюдо так плохо? Велим его заменить.

— Нет, достойный мастер. Мысль изреченная, как сказано, есть ложь. Говорили о твоей поварихе — лгали. Не по злому умыслу, но по невозможности. На миг вернулся я в те времена, когда…

Магистр встряхнулся и вернул себе самообладание.

— Истину глаголют, что истинное совершенство — безыскусно. Если мечи и доспехи твои откованы с таким же искусством, как сварен этот суп — мне будет трудно собрать надлежащую сумму.

— Кушай, доблестный магистр. Мы еще успеем наговориться о делах.

— Ты, Ваша Светлость, — с трудом сдерживая бешенство, сказал я. — Воевать будешь тем, когда и ЕСЛИ я тебе что-то дам. И у тебя нет времени тут тешить гордыню, заставляя меня насильно. Хотя глупости у тебя на это хватит.

— Да ты, смерд… — завизжал герцог.

Тут я его ударил. Висок противно хрустнул, и старый сморчок свалился, как куль с соломой. Пока он падал, я уже успел сильно пожалеть, что такое натворил. Хотя и вряд-ли кто-то меня может тут за это наказать.

— Ну, — развернулся я к капитану Фрошу. — Теперь перед нами, учено выражаясь, дилемма. Что понимать следует как обязательный выбор из двух путей. Либо ты весь из себя по клятве мертвецу — казнишь меня, а потом вас, идиотов, тут режут — кому повезет. Либо ты поступаешь разумно. Какой будет твой правильный выбор?!

— А выбор, судя по всему, проконтролируют твои подмастерья, твоя охрана, купеческие гильдии?..

— Правильно понимаешь, — кажется, я мерзко щерился.

— А дальше ты что делать будешь? Если ты отобьешься? — с интересом спросил Фрош. — Все бросишь? Ты-то не герцог, замок тебе просто так не достанется.

В углу всхлипнули. Я посмотрел на герцогиню… С дочками. Лицо её заливалось мертвенной бледностью.

— Я не насильник, и не вор, сударыни. Это хороший вариант, но заставлять вас никто не будет. Нет — значит нет. Вы не рискуете ничем. Это твой замок, герцогиня. Я действительно не хотел его убивать. И не должен был. Но терпеть уже мочи не было никакой.

Что-то меня понесло. Я заткнул фонтан и собрался уходить.

— Постой, Анри! — вдруг сказала Её Светлость. — Ты уйдешь, и кто сможет защитить замок? И земли? И чем это будет лучше… тебя?

— Давайте так, сударыни. Защиту я обещал — обещание исполню. А потом поговорим.

Матерь Божья, я им мужа и отца убил на месте — а они уже меня оценивают на предмет дальнейших отношений. Ну и семейка была, я вам скажу.

— … и еще, Селье. У Марты завелся какой-то парень. Мне он что-то очень не понравился, проверьте, что это за личность.

— Мой господин?

Герцог поднял глаза.

— Вы представьте на минуточку — сколько и каких людей он может, например, отравить, просто заболтав её на кухне.

— Да, Ваша Светлость. Простите, мне следовало подумать об этом самому.

— Не нужно извиняться, просто проверьте… По возможности тихо — ну, вдруг я просто ревнив?

— Да, Ваша Светлость, конечно.

Только вернувшись в “Левую” башню, Селье позволил себе выматериться. Господи, дура, что ж ты сделала! КОГО и на кого ты променяла… Ну посмотрела бы глазами-то, пять лет он к тебе привыкал — и вот! Ах ты…

Марта не смела поднять головы. Как же так вышло?! Ведь он же был такой нежный, такой любящий, такой…

— Денег ты ему не давала? — спросил Кузнец

Марта молчала.

— Понятно. Много?

— Десять безантов… Еще собирала…

— В долги не влезла?

Марта помотала головой.

— Не таишь, точно? Уже хорошо. Думаю, что ты мне не поверишь — но я скажу для очистки совести. Он бабник. И не просто бабник — он тянет с женщин деньги. Ты у него не первая, и не единственная. Больше ты его не увидишь.

Останавливая ее вскрик, он поднял руку.

— Это не предложение. Мне крайне не нравится идея, что с моими людьми можно так обращаться. Господин Селье, каково ваше мнение?

— Совпадает с Вашим, монсиньор. Полностью. Я взял на себя смелость немного подготовиться.

— Очень хорошо. Позаботьтесь о том, чтобы этот господин больше не имел возможности так поступать.

— Что вы с ним сделаете?! Пожалуйста, не убивайте его! Это я, я виновата, он хороший, он просто…

— Хорошо, Марта, хорошо — только не плачь. Мы его не убьем, руки-ноги останутся при нем. Давай-ка отдохни денек и приступай к работе. А то из жалования вычту, орать буду и ногами буду топать. Честно, я умею.

Через голову Марты Анри посмотрел на Селье. Тот медленно прикрыл глаза в знак понимания.

… в отличие от обманутых мужей и их подручных, эти люди появились как-то вдруг. Они не кричали, не размахивали дубинками и кулаками- просто взяли его под руки на выходе из таверны четыре очень сильных человека и так же спокойно и деловито оттащили в какой-то подвал, где и подвесили к балке за руки. Подтянули — так, чтобы он мог только стоять.

Никто их и не думал останавливать — люди Кузнеца, все понятно. Зарвался парень, не на ту залез.

Рот ему они затыкать не стали, но все его мольбы, угрозы, просьбы, предложения и рыдания проигнорировали.

Потом пришел этот одышливый толстяк и обстоятельно разложил свои ножи и бинты.

— Хоть помыли? — спросил он, игнорируя его крик.

— Так сойдет, — ответили ему. — Щас обоссытся, заодно и помоет…

— Неси ведро, а то еще загнется от лихоманки. ОН, сам знаешь, такого не любит. Все в точности… — толстяк обтер лицо и лоб — Надо сделать. А ты, Красавчик, выбрал уже? Правое или левое?

Он закричал, но ему просто заткнули рот и… Его перевязали, все было сделано аккуратно.

— Стальной Вепрь, — сказали ему напоследок, вытаскивая из закрытой кареты где-то на площади Пяти Ветров. — Не одобряет тех, кто огорчает его близких. Еще раз тут появишься — мы и второе тебе отрежем. Намек понял? Вот и шагай. Это Сам бывает добрый. Мы — нет. А за Марту-то мы и от себя бы добавили. Прям с трудом держимся, понял? Деве Марии за неё молись. Она упросила. Плесень чернявая…

И уехали.

Она стояла передо мной — наверное, совсем не так, как в кино или книгах. На щеке ссадина, худая, русые волосы причесаные — но грязные, высоленные до прилипших кристалликов. Плохая кольчуга, медная брошка-застежка чиненного плаща. Меч — сколько лет этой железяке? Глаза серые.

— Скажи, ярл, могу я что-то сделать, чтобы мои люди остались жить?

Её люди… Господи, эта инвалидная команда отличалась от нее спутанными бородами, да ростом в среднем повыше. Грозные викинги, что сказать. Правда, они твердо сжимали бесполезные рукояти топоров и ножей, а в глазах их не было страха.

— Рани! Принесите этим людям теплой воды, мыла, полотенец и какие-нибудь рубахи. Покажи, как используют мыло. Я не знаю, как тебя звать, достойная женщина, но думаю, что вы не откажетесь от еды и пива. Тебя я жду через час за обедом, твоих людей накормят здесь.

— Меня зовут Сальма. И мы не грязные трейли — мы отлично знаем, что такое “Мыло”.

— Прекрасно. Мойтесь и отдыхайте. Про меня рассказывают много странного, но в нарушении законов гостеприимства меня еще не подозревали.

— Рауль, Донат! — зарычал чей-то полузнакомый голос от двери. — Панцирь сюда!! Штандарт мой на стену! К оружию!!!

По двору, опираясь на меч как на палку с ужасающим упорством ковылял к лестнице на стену её рыцарь.

— Зачем Вы встали?!

— Добрая госпожа, негоже рыцарю валяться, когда на приютивший его замок нападают. То недопустимо… для… моей чести. Гвендолен моя не… не… может быть так опозорена.

— Вам нельзя ходить! Куда вы?!

— Вам следует укрыться в донжоне, госпожа моя… ибо дама…

Мотая головой как вол, он полез на стену, не слушая её квохтания. Впрочем, она не успела подавить циничную мысль, что даже в таком состоянии он был более сильным воином, чем половина её “гарнизона”.

На стене он привалился к башне, поглядел на отряд внизу и вдруг заорал уже как-то без смертного упрямства.

— Эй! Ржавый Хряк! Ты… зачем… гхе-гхе… даму пугаешь?

— Безрукий?! — заорали снизу. — Ты там?! Чтоб тебе там и провалиться!!! Ворота открывайте! Щас я тебе персонально объясню, и зачем, и куда, и как!. Хозяйке-то что платить? Выкуп? Или ущерб, от общения с тобой?! А то у меня такой ущерб покрывать — денег не хватит!

— Открывайте… — прохрипел рыцарь Гийом оседая рядом со своим мечом. — Это Анри, герцог Люгге. Свой.

Через полчаса во двор, во главе десятка закованных в броню конников въехал крупный человек в дорогих доспехах, но без плюмажа. Он спешился и подошел к ней, успевшей уже изорвать от волнения свой платочек. Она так и не села в кресло, которое ей поднесли его миньоны.

— Добрая госпожа. — поклонился ей герцог-кузнец вполне уважительно и вежливо. — Прими благодарность за помощь, оказанную моему другу, Гийому Железной Руке.

Двор под ней зашатался.

— Чем мы можем отблагодарить тебя? Само собой, госпожа, мы уже чиним твой колодец и подвезли тебе провизию… — он поднял руку, предупреждая её отказ. — За эдакое самоуправство даже не извинюсь, ибо и помыслить нельзя, чтобы так добрые люди жили, как вы тут — с таким-то колодцем. Не в оскорбление тебе — никаких долгов и обязательств на тебе за это и быть не может. И в счет благодарности нашей не идет.

— Кому помощь?!

— Гийом Франсуа, третий сын графа де ла Труа, более известный как Железная Рука. — медленно перечислил Анри, глядя на неё. — Я могу перечислить его победы и доблести, если пожелаешь, но…

— Этот человек?!

— Да, госпожа. — внимательно посмотрел на неё Анри. — Он не представился?

— Он сказал, что его зовут Франсуа…

— Вы уезжаете…

Железная рука вдруг проскрипела на эфесе меча. Господь всемогущий, не узнать знаменитую “Гвендолен”! Какая же она всё-таки дура! Эльвира чуть не заплакала. Снова… снова никому не нужна! Вечный перестарок!

— Госпожа, я…, ведаю что достойный рыцарь не должен так запинаться… Не могу выразить… долг гонит меня, но сердце рвется…

Он как будто вырывал из себя эти слова. Наверное, просто даже смотреть на неё уже не может — так надоела.

Его живая рука вдруг медленно и робко обернулась вокруг её сжатых рук.

— Можно… можно мне…

— У меня — наконец прорвалось из неё. — Ничего нет! Знаю, что уродливый перестарок, я не смею…

— Слушайте, вы оба, рыцарь и дама. — раздалось вдруг со стены.

— Ах!

Она так перепугалась, что схватилась сама не поняла за что.

— Вот особенно ты, Однорукий. Хватит уже девушке голову морочить! Скажи уже всё разом, хоть как-то!! Спать хочется, сил никаких нет, пока вы там страдаете по углам. Кошмар какой-то. Один то рычит, то стонет, другая то рыдает, то молится! Третий день!

— Ты как был наглый… — лязгнул у неё над головой металл его голоса. — Так и остался!

— Точно. А теперь отнеси девушку в теплое и тихое место, а? И договоритесь уже о чем-нибудь. Задолбали уже всех…

Оказывается, это он её держал. Он её держал в объятиях. Силы кончились. Так он и отнес её в донжон, и остался до утра сидеть с ней на кровати.

— Я совсем старая. — хлюпнула она ему куда-то в шею.

— М-да. — сказал его голос, размышляя вслух. — Надо бы, конечно, епископу денег дать, чтоб приехал. С другой стороны — золота жалко, хотелось бы приберечь. Хотя отец Жюльен, при всем том, зануда редкий — что это за праздник такой будет? Ты какого шелка на свадьбу платье желаешь? Вот, скажем, из индийских неплохие ткут, я видел… Ты — чего?

— Старая, говорю!

— А я — однорукий. Рад знакомству.

— Ты издеваешься?!

— Госпожа моя, ты бы лучше поразмыслила, кого на пир звать. И когда его назначить.

— Какой пир? — обмирая спросила она.

— Ладно. Сделаем всё как положено. — Гийом слез с кровати, встал на колено и протянув к ней живую руку, произнес. — Госпожа Эльвира, я прошу твоей руки, а взамен отдаю свою. Каковая пока осталась. Ибо сердце моё ты уже забрала, и вернуть не сможешь. Я немолод, но состоятелен. Я однорук, но не труслив. Говорю мало — но слово моё весит много. Не отвергай же меня.

Возникла пауза. Он поднял седую от лунного света голову, посмотрел, и с немного напряженной иронией произнес.

— Было бы, госпожа, неплохо ответить “Да, конечно”. Или “Я подумаю”. Ну или вообще что-нибудь сказать.

— Мне холодно. — сформулировала она наконец свой стук зубами. — Я согласна.

— Ага. — он снова забрался к ней. — Так вот. Пир.

Ответа он не дождался. Сперва она отогревалась у его жесткого плеча, а потом просто уснула.

— Слышь, бугор, перетереть бы…

Старший мастер Этьен Леже вот этот вот жуликоватый говорок, мягко выражаясь, не любил. И вертлявого этого, откуда-то из Бургундии, тоже не любил. Но положение обязывало.

— Излагай.

— С прокатного вода течет — кипяток, а мы ее в пруд. Вот типа, мысль такая — вывести ее за прудом к склону и баню соорудить! И нам на душемойку дровами дают, а брать можно поменьше. И сразу — опа! — воды горячей скоко хотишь!

— Ты в уме? Ты видел, чего мы в пруд льем?! Туда не то что руку, палку совать страшно! И, типа, никто не увидит, что ты воду тыришь — а решат, что тырю я.

Вертлявый ухмыльнулся левым глазом

— Хе! В том-то и мысль, бугор! Мы эту воду никуда девать не будем. Вот на печи, значит, воздух греют вокруг печи повернув, да? Тема, значит, такая — берем трубу, протягиваем через сброс и выводим там наружу. Если трубу снизу подвести, а на отводе наверх поднять то — опа! Тока слегка подогреть! Тема, бугор!

Этьен поднял бровь.

— Я понятно — где я трубу возьму, и ты ж меня выпалишь в момент. А вот если мы всей бригадой въедем…

Я сел поудобнее и оценил: мужик с тюком, две бабы с тазом, пятеро детей от трех и до семи с каким-то веником, потом еще какая-то баба с полотенцем и корзиной…

— Скажи мне, досточтимый мой кастелян… как ты думаешь, на что мы смотрим?

— Мне кажется, господин, мы смотрим как у нас тырят дрова.

— А что меня при этом удивляет?

— Вероятно, мой господин, ты удивлен — почему всех этих людей это не волнует, и почему об этом не говорю тебе я.

— Тебя же в этом ничего не удивляет?

— Неимоверно удивляет, мой господин. Я уверен, что дрова у нас не вывозят, а всей этой толпы… Господь вседержитель, сколько ж у этой тетки детей?! … всей этой толпы на территории точно нет — и не будет, что характерно. Проверено.

— Тринадцать.

— М-м-м… Да, твоя правда, еще тот, что за юбку держится. Самое смешное, что мой человек доносил мне — вода горячая течет потоком чистая, речная и хватает ее на всех. Нашли они и место, откуда она течет — и выше мужики очень следят, чтобы… э-э-э… не оскверняли воду.

— У нас, оказывается, горячая река?

— Нет, мой господин, холодная. В том-то и дело.

Старею… Паровик пыхтел, но все-таки справлялся с валом. Последнее достижение, собранная, наконец, автоподача оправдала себя “на все деньги”. Я остановил привод, снял люнеты и вынул из поводка вал — полтора метра, и — отвечаю! — не более одной десятой миллиметра ошибки. Вот как могу! Никто так пока не может, только я. Вот теперь, пора ехать.

Первым делом, конечно, в сборочный.

— Пьер! Где тебя черт носит?!

— Туточки мы, Ваша Светлость, туточки!

— На. Ставь. — я сунул ему оба вала и сделал вид, что прямо вот не интересно.

Пьер запихнул в глаз новомодное стекло и полез в карман за калибром. Перепроверил он три раза.

— Но, господин!!!

— Что? Неужели не попал?

— Но КАК?!

— Что “как”? Как ставить? Я бы предложил вывесить по центрам, прогреть посадочные втулки в масляной ванне и, заранее поставив человека с кувалдой, аккуратно сверху…

— Господин, КАК вы их сделали?! Один в один, две штуки, за три дня! Чудо!!

— Собирай паровики, Пьер. — хлопнул я его по плечу. — Это ж мое дело — как. Потом покажу, тебе понравится.

Пошел дальше — к печам. Кто у нас сегодня старший мастер? Герхарт фон Цуппе должен быть. Третий сын “богатого” отца — теперь он эту деревню мог бы с потрохами купить, только зачем она ему?

— Господин мой герцог. — степенно приветствует меня он с верхнего балкона, поглядывая на расплав. Пробу уже брал, наверное. Солидный человек в свои двадцать восемь. Мастер, бригадир.

— Как плавка, мастер Герхарт?

— Наилучшим образом, мой господин. Наилучшим. Останетесь…

— Па-а-а-берегись!!! — пудлинговщики шумно грохнули крицу под гидромолоты и разговаривать стало невозможно.

Ну что, процесс идет…

— Су-у-у-ка!!!

Король Франции и северной Аквитании Генрих шибанул об стену чашу.

— Сын су-кин, Кузнец, поганый смерд! Жан!!!

— Здесь, Ваше Ве…

— К Королеве-Матери, скажи — прошу меня посетить.

— Бегу, Ваше Величество!!!

— Вот что, он задумал, матушка. И Мы сами настояли это вписать — аж бегом бежали. Вляпались в это болото по самую шею.

Алиенора еще раз внимательно перечитала письмо. Опуская титулования, лесть, и прочую словесную путаницу, им сообщали, что владетель серебряных копей, Анри, герцог Люгге, счел необходимым модернизировать оборудование шахт для чего… СОКРАТИЛ добычу и переработку на треть. Ни в одной букве не нарушив соглашение — получив свою долю… и процент по долгу. Своему и индоссированному его купцам. Объемы которых были зафиксированы.

И прислал на монетный двор Генриха два квинтала серебра. Вместо ста двадцати трех…

— Я так понимаю, сын мой, формально деньги есть — а на самом деле, платить полкам золотом — это бунт?

— Это, матушка, только треть всей его мерзости.

— Вот как?

— Помнишь вторую часть послания? Типа “Не могу за так, могу разрешить твоим вассалам и их миньонам…” А у них он тоже взял серебром.

— Коротко говоря, теперь у нас непонятно чем люди станут расчитываться…

— Почему же — непонятно, матушка? Всё понятно. Он, смерд поганый, это отлично знал — меняться они начнут! И угадай, сколько мы получим налога с этой мены.

— Да, репой полкам не заплатишь… То есть года на четыре-пять нам все войска по всей стране обрезали в несколько раз.

— Чего-чего? — с угрозой спросили из толпы. — Кто тебе тут сервы, а? Ты, …ло, штаны в обтяжку, ж. у с пальцем не попутал?

— Это кому сдаваться на милость? Вам?! — аж завизжали с другой стороны, как визжат собаки на подлете к глотке. — А она у вас есть, уроды?!

Толпа, как выяснилось, молчала не от страха. А от закипающей злости.

— Так! — заорал я. — Тихо! Спокойно! Его дело сказать — наше послушать! А ты хозяевам своим передай: разговора не будет.

— И все?

— Дебил. — сказал я ему сквозь зубы. — Беги отсюда, пока живой.

— Сколько?… — переспросил я, чувствуя, что пол как-то шатается.

— Не менее ста двадцати тысяч.

Наступила тишина.

— В целом, я бы сказал, — нарушил тишину Гийом. — Подготовкой и снаряжением они мягко говоря не блещут…

— Их нельзя пускать дальше второй линии обороны. — холод чужого стратегического решения буквально впился в грудь.

Совет воззрился на меня с недоумением.

— Это не по плану. Почему?

— Потому, что если они пройдут дальше, мы получим разоренные земли. А значит — голод.

— Ну так и у них тоже, даже хуже.

— Хуже. Только их-то намного больше. Вторая волна, лет через пять нас убьет — нам уже через два года нечем будет их встретить. Это Алиенора.

— Думаешь?

— Больше некому. Отличный план. Ей наплевать, выиграет она или проиграет. Независимо от этого — она одновременно снижает свою нагрузку, выбивает у нас все козыри и спокойно ждет удобного момента нас добить.

— Надо подумать. — Гийом остался в целом спокоен. — Сейчас карту возьмем и посчитаем. Один к десяти, у нас получается, примерно?

Пока несли карты, он барабанил пальцами по столу и о чем-то думал.

— Господин мой Кузнец, — спросил он, когда карту расстелили и он что-то на ней глянул. — Ты мастер всяких чудес. Можешь ли ты передвигать крепость?

— Ну… — осталось сказать мне. — Смотря что именно назвать крепостью.

— … но боец на коне с мечом — вот кто непобедим!!

— Да ну?..

Железная Длань зарычал сквозь зубы.

— Толстый! Заткнись!!!

— Не, ну а чо?.. — вместо Толстого протянул Анри.

У соратников аж дыхание перехватило.

— Ржавый, НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО.

— Чего — этого? — невинно осведомился Стальной Герцог, в глазах которого заплясали чертики.

Железная Длань славился своим ледяным спокойствием в боях. Своим терпением в походах. Своим тактом и вежливостью. Если бы его “копье” видело его сейчас!

— Вот кто тебя за язык тянул, Толстый?!

— Ну, — с тоской в голосе сказал безжалостный и циничный командир наёмников. — Че-то не подумал я… Ваша Светлость, Кузнец, я неудачно ляпнул!!!

— Да я так, просто…

— Пообещай мне, что ты никуда из башни не поедешь

— Обещаю тебе, что на коня не сяду, топор не возьму…

— … и молот не возьмешь, кроме как в кузнице. И клещи. И воевать не будешь.

— Ладно, сам воевать не буду.

Командиры ушли полные подозрений. Что-то им не верилось в такую покладистость. В исполнении Стального Вепря, также известного как Ржавый Свин, она только настораживала.

С другой стороны — не пойдет же он пешком?..

“Плохо дело!” шепчут на рынках и площадях… Ой плохо, страшно!

Люди говорят, люди весточки шлют — что велел Анри-Кузнец задувать большие горны, да меха большие раскачать, да крыльчатки раскрутить. Снова сам к горну встал, за молоты да клещи взялся — ночи да дни кует. Хоть и герцог — а как был первым кузнецом, так и быть тому навеки.

Горят горны жаркие, ухают печи негасимые, белый металл из печей льется, до того не виданный. Замолчали про кузни да мастерские молотобойцы да подмастерья. Сыплются искры из труб Барад-Дура, стучат молоты. Сказывают, поет Кузнец. На неведомом языке песню лютую да бесшабашную. Редко Вепрь Стальной поёт, то не просто так…

Чуда чудные из под молотов Анри Кузнеца выходили во все времена, уж коли встал он к горну супротив рати великой — ой, плохие чудеса властителей ждут. Страшные. Говаривают люди — птицы железные в клещах оживают, люди стальные глаза открыли. Душу в них великий кузнец вдохнул, а епископы его те души благословили. Нет железным смерти на поле брани, нет страха, нет усталости. Нету жизни их врагам.

Рати страшные вырвались из предгорий — из замков плоских, из долин военных, из бухт тайных.

Гийом Железная Рука ведет рать первую. Числом несметную, клятв неведомых — как единая рука идет та рать, не устает, не грабит, о себе не говорит — попусту не грозит. Ох и злы они! Сказывают — как узнал Железнорукий про рати франков в границах земель Кузнеца, так аж кубок раздавил, так разозлился. А рука его жалости не знает, хватка у железа мертвая. Тысячи пальцев — людей на ней…

Руди Толстый с тремя наемными полками идет, то вторая рать. Нет среди тех полков ни юнца, ни бабы. По пятнадцать лет ландскнехты эти хаживали, всякие деньги видали, всякий ужас пережили. Сплошь у них доспехи новые, арбалеты длинные, фургоны крепкие, клинки известно каких цехов. Фургоны ранее не виданы, стенки у них высокие — зачем бы?! Быстро идут, поживу чуют…

Сальма Зеленый Дракон из гаваней десять драккаров вывела, всего десять — да нет им границы в море, нет волны их сломать, быстры те драккары, как птицы-соколы. Видит Сальма на мили вдаль, жалости не ведает, послушны ей корабли как сокольничему охотничьи птицы. Тонут корабли земель франков, нет торговли более. Головы драконьи смеются, паруса от крови красны, не то что пасти.

Истинно говорим вам — дни последние наступают, люди.

— Сколько, говоришь, возов не хватает?

— Семь, Ваша Светлость… может восемь. Просто на обычных же не повезешь, а тяжеловозов для цугов не хватило…

— Я тебя понял. Иди с миром.

Стальной Вепрь сел и задумался.

“Мы сидели и курили…”

“Подожди, и караван вернется.”

“Ага-ага. Это нам очень поможет…”

— Лошадей, значит, пока нет… Ну, сделаем лошадей.

Стальной Вепрь задумчиво осмотрел помещение. Народ замер.

— Мастер Хольм, вели-ка подтащить сюда балки, да стальные листы. Будем пилить, сверлить, кроить…

— И клепать? — вдруг спросил Юрге Хольм.

— И клепать… Так…

Мастер Сул, из механического цеха, вдруг притянул к себе подмастерье и прошипел ему что-то в ухо. Подмастерье опрометью — это старший-то! — рванул к выходу.

Кузнец взял лист пергамента, сунул его под прижим и начал углем что-то набрасывать. Еще пара мастеров, присмотревшись, начала куда-то рассылать людей.

— Ваша Светлость, господин, дозволь спросить?

— Ну?.. — буркнул Анри, который, как все знали, страшно не любил, когда его отвлекали.

— У нас колесников-то, в общем, нету. Не прогневайся, мы с города позовем?

— Зови. — и действительно, стал Вепрь набрасывать колеса.

Гудит, гудит завод. Развели топки во внеурочное время. Бегут подмастерья людей собирать — а мастера их кто на пороге, а кто и на дороге встречают. Кто им сказал, как узнали, что готовиться надо — того никто не ведает.

Потянулись люди к заводу, хоть и гудка не было.

Самонаилучший колесник Барад-Дура, уж на что старик нудный… а зачем-то телегу выкатил, подмастерьев грузить доски заставил, инструмент подобрал. Языком еще цокал, мол мало и не те. Подмастерья дивились, неужто сейчас оно кому понадобится? Ан, прибежал малой — и поехали.

Не просил никто, а только заточник заводской воды подлил да круг поправил. Чисто для разминки “летучку” для больших шестерней заправил в лучшем виде — как раз и прибежали от Кузнеца. Давай, говорят, скорее — пять надо, на одну бы уже сейчас! А вот.

Две упряжи на воздуходувке поставили, новомодный круговой ход по печи открыли. Загудело — как в аду, наверное гудит. Это, мастера-плавильщики сказали, как только услышали, самое оно будет — Его Светлость, стало быть, свою работу сделал — наша очередь. И сели в ящичках своих покопаться, да обсудить, чего в плавку добавить. Добела печи грели, шихту сыпали — кой-что, сказали, ради такого дела — надо попробовать. Никогда не было, чтобы мастера меж собой добавками делились, а теперь вот случилось. Вот такая смена вышла, на пять старших мастеров.

Встал Барад-Дур, плечи размял. Драться захотели — ну, ладушки. Будет вам драка. Полной мерой отмерим. Не унесете.

Дождь. Проклятый дождь превратил дорогу в перемешанное болото. Тяжелые телеги со стенами, гениальное решение нерешаемой задачи от его старого друга, просто не могли доехать в достаточном количестве.

— Господин, если мы пошлем воинов они могут просто притащить все это на руках.

— Нет.

— Но почему?!

— Потому, что если мы снимем воинов мы рискуем получить удар в спину. Риск слишком велик.

— А без стен он меньше.

— Да. Меньше.

Он не послал гонца к Кузнецу. Это не имело смысла — что он, за такое время дорогу перестроит? Надо придумать другой план.

Не сразу стало понятно, что всхлипывающий, сипящий звук и тряска избитого тела это не плач. Это смех. Избитый до полусмерти крестьянин смеялся.

— Найти… найти семью… найти… хи-хо-хи!! А-а-а! — и снова сипел, задыхаясь.

Вокруг стало тихо. Под доспехи владетельных рыцарей и командиров как-то сам собой проник страх и пополз к сердцам.

— Знал, знал отец наш — все знал, как в воду глядел. — захлебывался пленник. — Нету, ясно вам, ироды?! Нету — всех увезли. Нету. Хи-хи-х-х… Нету!

— Кого увезли?

— Пытайте пытками, убивайте — воля ваша, а семей наших нету тут. Отец наш герцог, Кузнец, все про вас знал…

— Ты о чем?!

— Ы-ы-ы-ы!! — истерически смеялся пленник. — Он знал, знал! Все знал, заступник наш…

Коротко и страшно хлюпнуло. Стоящий рядом с пленником рыцарь медленно вытер клинок о спину упавшего. Стало тихо.

— Зачем вы это сделали? — нехорошим голосом спросил Де Мерсье.

— Я не могу это больше слушать!!! Не могу! Не могу!!!

— Тихо!!! Возьмите себя в руки!

Рокот, шипение и лязгание превратились в каких-то двух огромных, окутанных дымом и паром — как это назвать-то?! Железных быков?! По той самой перемешанной дороге, кидаясь грязью, они тащили минимум десяток телег, груженных теми самыми недостающими стенами.

— Ну что, — обычным голосом Кузнеца сказала солидно закопченная фигура в куртке сталевара, не очень ловко слезая с первого быка. — На разгрузку люди нужны. Привет тебе, Железная рука, кстати!

— Господин, — спросили ошарашенно из толпы через минуту потрясенного молчания. — А ты правда птицу железную — можешь?!

Кузнец строго глянул в сторону вопрошавшего.

— Со временем. Так, давайте, на разгрузку — не спим тут, не спим!!

Ну, забегали, конечно, сразу. Вроде и не случилось еще ничего — а как-то отпустило.

Мешочки с песком, сушить обувь. Мою. Он хранил их отдельно. В особую тряпочку завертывал… Б…ди, уроды, он так старался…

— Ну, суки… — прошептал я.

— Господин наш, Ваша Светлость, — тревожно забурчал кочегар. — Ты ж Железной Руке обещал!!!

Охренели все! Секретное ж совещание было, типа!!!

— А я на лошадь и не сяду. ФРАНЦ!! А подай-ка мне кувалду побольше!

Кувалда возникла как по волшебству, даже не остывшая. Вместе с кувалдой возник Луи, со знаменем вместе

— Ты куда поперся?!

— Знамя с вами, а я со знаменем!

— Мал ты еще! Воткни и сваливай.

Парень вцепился в знамя всеми четырьмя.

— Никак не можно, я при знамени.

— Тьфу!

Я развернулся к своим наёмникам.

— Что, Жила, слабо со мной прокатиться?

Жила перекинул щепку в левый уголок рта.

— Крепостную баллисту увезет? Или токо свой брать?

— Увезет.

— И меня, Ваша Светлость, прихватите… — заметил мне Долговязый Джон. — В тягость не буду.

Жила перекинул щепку назад. Эти двое ревновали друг к другу каждый выстрел.

— Собирайтесь.

“Едет, едет молодец песню распевает…”

Щас я вам, уроды, бла-ародные устрою. Щас вы у меня опробуете… Мне основательно не хватало мерзкого вида самокрутки.

Противник сначала не понял, что это такое странное едет. Сначала к нам направился какой-то разъезд.

За спиной защелкала тетива.

— Чо-та туман что-ли, не осел ишшо?.. — задумчиво протянул Долговязый. Вроде по левым глазам бил, чой-то в правые пришлося…

— Едем быстро. — сказал я и перекинул передачу. — Ты ж учитывай, что не на месте стоим.

Следом на нас полетел какой-то юнец в доспехах.

— Пусть въедет. — сказал я, уловив за спиной скрип тетивы тяжелого крепостного арбалета. — На всех хватит.

Притормозить юноша не успел — скорость трактора он оценил неверно. Вопль, хруст костей и мерзкий скрип разрываемой протектором жести

— Эх, моё чёрное знамя, — заорал я уже во весь голос. — Эх, моя сабля кривая… Эй вы там, враги!! Где граф Телье?! Уже обосрался?!

Они уже пытались построиться — без толку. По строю-то я и поехал. Один налетел сбоку и я наконец-то с наслаждением приложил его молотом в челюсть. Копье сломалось о доспех, но я это только отметил про себя.

Эх, наше чёрное знамя, — теперь с воодушевлением орали и остальные — Эх, пропадай вместе с нами.

Принц вылетел из шатра, но так и не убежал. Он даже, кажется, орал что-то — но отпрыгнул на мою сторону, где я и приголубил его молотом. А с холма трактор пошел в лагерь сам, набирая скорость, отфыркиваясь паром, рассыпая искры, под бодрую и злую песню.

В этом месте я понял, что сзади орут. Орали, если так можно выразиться, две независимых речи.

— Куда, … мать вашу …уки, Божьи дети, поперлись без догляду Святой Матери Церкви?! — трубный бас епископа нашего в рупоре не нуждался. — Прокляну, да стойте же …утые!!!

— А-А-А, — орал непонятно кто, солируя во втором хоре — Наддай, Жучило, они ж ща всех там без нас прикопают!!!

— Ну …ские …аки!!! — начал я. — Кто еще тут …улся …ом по …де и …ором тут… …?!

За спиной стукнула тетива баллисты, и я краем глаза увидел как болт толщиной чуть-ли не в руку сносит с седла тяжеловооруженного рыцаря, собравшегося разогнаться для атаки.

— Его Светлость герцог Люгге говорить изволит, дебилы вы конченные! — рыкнул сзади Жила. — Всем, …ять, слушать!!!

Тут-то Алиенора Аквитанская, королева двух королевств, мать четырех королей, вдруг, беспощадно пачкая дорогую охотничью перчатку, взяла кованую полосу и вполне умело прошлась по ней барад-дурской щеткой.

— Скажи-ка мне, мастер-кузнец, — спросила она, осматривая конец полосы. — А плуг кто-то тут пробовал сковать из этого металла?

У мастера Фелье появилось неприятное ощущение, что врать ей не надо. Мадам, кажется, в деле понимает кое-что.

— Да, мадам…

— И что же? Покупают?

Плуг получился дерьмовый. И закалка кромки ничего не дала.

— Нет. — буркнул Фелье, мысленно махнув на себя рукой. — Не продавали. Не получился.

— Ясно. Что же, мастер, спасибо за честность. Я это ценю…

— Вот так, госпожа, как ты можешь видеть — мы готовы.

Госпожа молчала, а король смотрел на неё.

— Почему? — вдруг спросил Его Христианнейшее Величество Генрих.

— Зачем ты его держишь, сын мой? — спросила Золотая Орлица без какого-то уточнения.

— Считает быстро.

— Думать не умеет.

— Матушка, не томите…

— Достойное оружие и доспехи, сын мой, по-прежнему делаются только из той стали, что поставляет Анри. А железо с копей твоих кузнецы и оружейники честно пускают на копья и мечи твоих солдат. Поскольку…

— … стали столько, сколько Хряк её поставляет. Хорошая — это такая, какую он нам отдает. Проклятье. — король уперся кулаком в стену и уставился в окно. — Не вышло.

— Э-э-э… Ваши Христианнейшие величества, но если наш недруг столь глуп…

— Глуп у Нас. — негромко сказал Луи, не оборачиваясь. — Ты. А Анри Стальной Вепрь не может быть глупым. Мы получили то, что он нам дал. И еще и заплатили за это вдвое. А армия наша вооружена дерьмом — то есть ровно тем, что у него шло поверху да на остаток. И — дайте угадаю — инструмента его цехов мы не видели вообще…

— Армии у нас много.

— Что мы будем делать, матушка, если не получится?

— Поеду к нему просить о мире.

— Думаешь, примет?

— Смотря с чем поехать, сын мой…

— Нет, но какие-же сволочи!! Всех казню!

— С кем останешься, сын мой? Не делай глупостей. Сверх меры.

Ее вели через залы. Воины в тяжелых пластинчатых доспехах стояли с открытыми забралами у каждой пары широких дверей и смотрели на неё как… как на незначащую тетку.

Окна, забранные цветными стеклами. Чистые полы — он всегда любил чистоту. Тепло.

Последней в ряду оказалась комната с боковыми дверями, в которой стояло за конторками три человека — два юноши и один пожилой писарь, а у боковой двери. Мальчишки уставились на нее с восторгом, но “писарь” поднял глаза и они моментально уткнулись в свои письма.

— Как доложить? — спросил старший у её конвоя.

— Алиенор, королева.

— Ожидайте.

Её даже не спрашивали ни о чем. “Писарь” вошел в боковую дверь без стука, дверь тоже открылась бесшумно. Входя, этот “привратник” не поклонился, но всей фигурой изобразил извинение, почтительность, уважение. Надо же какой… гибкий.

— Вас просят.

Анри-Кузнец не сказать, чтобы постарел. Он поседел, он… заматерел. Был молодой кабанчик — а стал Вепрь. Стальной Вепрь. Он сидел за большим, винно-красного оттенка, темным столом с блестящей ровной поверхностью. На столе лежали свитки, стояла чернильница и два больших шандала со свечами. Окна в зале были с цветным верхом и прозрачным огромным низом, так что на полированном полу с каменными узорами как будто цвели два диковинных цветка.

Он не встал.

— Госпожа Алиенор, королева, — не “моя госпожа”. Почему-то это царапнуло. — Здравствуй и радуйся! Садись, пожалуйста. Рад видеть тебя — у меня редко бывают столь прекрасные гости.

Оказывается, его помощник уже внес ей кресло.

— Здравствуй, Анри-Кузнец.

— Как добралась? Тебе не доставили неудобств?

— Меня доставили как мебель. Проследив, чтобы не поцарапать.

— Накормлены ли твои люди? Не нуждаются ли они в чем-то?

— Меня привели сюда, чтобы мы обсудили… условия содержания?

— Можем обсудить новый сборник стихов. Я получил его вчера… В целом, мы можем вообще ничего не обсуждать. Думаю, ты понимаешь, почему.

Она понимала.

— Я многому у тебя научился, благородная госпожа. Сам факт того, что ты прибыла ко мне в сопровождении моих людей — единственное, что мне требовалось. Сегодня прохладно, может быть подогретого вина? Индийские пряности.

— Играешь роль радушного хозяина? Может, еще почитаешь что-нибудь из этого сборника?

Стальной Вепрь изобразил любезный поклон, не вставая с кресла.

Стальной вепрь прочел строфу легко, без нажима — совсем не так, как читают менестрели.

— Почему же — играю? Я хозяин, и я душевно рад тебя видеть. Собственно, беспокоить тебя мне не надо, но может быть, сама желаешь что-то обсудить? Если ты выйдешь отсюда прямо сейчас, то тебе это серьезно повредит.

Она помолчала.

— Мне нечего предложить тебе… Если только себя?

— Я не покупаю и не продаю людей.

— Речь о передаче владений. Не говори мне, что ты этого не понимаешь.

— А зачем мне твои владения? — тихо спросил Железный Вепрь.

— Тебе не нужна Аквитания?!

— Нет. И Пуатье не нужен.

Повисло молчание.

— Почему?

— А что я мог бы от неё получить — кроме непроходящей головной боли? Даже при условии, что ты — Ты! — согласишься уменьшить свою власть. Кстати, ты воевать начала ведь не просто так, правда? Если не секрет — что ты хотела, на самом деле?

— Границу.

Анри поднял брови с понимающей гримасой.

— Бегут?

— Ты это делаешь намеренно?

— Что именно? Я никого не сманиваю. Я только требую, чтобы они соблюдали законы моих земель. И пускаю только тех, у кого есть два золотых мараведи… прости, три турских ливра на семью.

— И не возвращаешь никого сеньорам.

— Не возвращаю. А у тебя многие возвращают?

— Ты понимаешь, что убиваешь нас?

— Кого — “нас”? Лангедок, Нормандию, Иль-де-Франс, Аквитанию, Наварру, Гасконь — мне продолжить? Не много ли “Вас”, чтоб я всех-то лично убивал?

— Забавно. Ты как враг объединил нас — так что да. Ты.

— Так кого же?

— Тебе начать перечислять рода? А ты их знаешь?

Анри покивал и вдруг поднял голову, склонив её как птица.

— Нет, не знаю. Только, интересно — что ты их знаешь. А значит их мало. Ну, пара сотен. А крестьян, горожан, священников — ты знаешь? Не интересовалась. Они тебе неинтересны. Главное, чтобы благородные рода и дальше жили хорошо… Ты ехала через мои внутренние земли — ты не заметила разницы? Сбежавшие в основном убедительно живы. И благородные рода у меня отлично живут на общих основаниях. Долго живут их сыновья и дочери, а не тридцать лет.

— Я не знаю, ты уверен? Ты ведь на самом деле заставил меня это знать. Конечно, у тебя больше богатых подданных…

— Это не богатые. Это обычные. Да, у меня — обычны сытые дети. Мнение у меня такое, что в каждой семье лошадь и две коровы в хозяйстве надо бы иметь. Сколько у тебя в герцогстве умирает детей до пяти лет?

— Всем твоим подданным хватает земли? Правда?

— Всем хватает работы. Так сколько?

— Я не считаю.

— А я — считаю. Так что не надо мне говорить о смерти.

— Ты отлично знаешь, о чем я говорю. Страны рядом с твоими землями — умирают. Из них уходят люди и деньги. Поля зарастают травой. Ремесленники уходят — или умирают, потому что ткани твоих земель дешевле и лучше. Оружие. Плуги…

— Ах, какой я нехороший. Посмел делать плуги. Нагло одел пехоту в доспехи. Страшно сказать, до чего дошло — в строю пять тысяч клинков и копий, все сыты! И поэтому мои соседи в гневе и печали аж кушать не могут.

— Надеюсь, ты достаточно повеселился? Странно даже, что ты не позвал своих слуг, чтобы позор мой был полным.

— Хм… Я не считаю, что это твой позор. Видишь ли, я знаю, что именно ты категорически не хотела воевать.

— Мужчины! — фыркнула Алиенора. — Кто растрепал?

Вепрь вежливо улыбнулся.

— Кроме того, я знаю что ты именно выкрутила им всем руки, сдавшись в плен — я глубоко впечатлен! Мне, фактически, ведь тоже — и добилась этой встречи. Сейчас для экономии времени и сил я хотел бы послушать чего ты хочешь?

Алиенора слегка улыбнулась.

— Я, следуя твоему обыкновению, поинтересовалась, а что ты у нас покупаешь? И выяснила удивительное. Если коротко — мы тебя кормим.

— Да ну? Правда думаешь, что если нам никто ничего не продаст — мы тут все помрем? Не смешно — это мы вам зерно продаем. И мясо, когда у вас деньги есть… Не говоря уже о том, что те кто продают — они не будут счастливы этим ограничениям.

— А не дорого ли вам получится самим себя кормить-то? Твой фокус с монетой, конечно, много чего сделал…

Вепрь широко открыл глаза.

— Госпожа — я уже говорил тебе, что ты умнее всех королей вместе взятых?! Если нет — говорю сейчас. Никто из них пока даже не догадался за счет чего этот трюк удался!

— Еще хочешь посмеяться? Смейся — именно к нам ты сбываешь большую часть своего товара. Куда продавать-то будешь, если что?

— Тебе списком?

— Не думаю, что ты откажешься от нашей доли. Теперь — что ты хочешь?

— Как я уже говорил — ничего. Мы просто коротаем время за интересной беседой. Я давно тебя не видел.

— Дело во мне? Ты возненавидел меня?

Он не стал делать вид, что не понял о чем вопрос.

— Нет. Было тяжко, но я знал на что шел. Нельзя было ждать другого.

— Но ты стал мне мстить? Тебе это удалось.

— Нет. Не тебе… Я помогу тебе сказать то, что ты пока не можешь оформить в слова. Не тебя я убиваю. Не страну. Я убиваю образ жизни. Я убиваю этот способ управления людьми… И смерть его неизбежна.

— Как? О чем ты, Кузнец?

— Ее звали Алиенора. Она была королевой Франции и Англии…

Золотая Орлица встала, метнув из глаз зеленые молнии.

— Я знаю кто я! Ты забываешься, Кузнец!!! Грози, но…

— А я говорю не о тебе. Сядь. Я говорю об Алиеноре, герцогине Аквитанской, графине Пуатье. Она была Королевой двух королевств. Её первый муж после крестового похода — по слухам, из-за неё он туда и отправился — дал ей развод, поскольку она встретила второго — молодого короля… Она умерла за шесть веков до моего рождения.

— Чушь какая-то. Луи умер пять лет назад. Я не понимаю.

— Это удивительно трудно объяснить, как ни странно.

Анри сел и грустно посмотрел на свою прекрасную… гостью, пленницу?

— Мир Божий куда больше и чудеснее, чем ты думаешь. Наверное, ты не помнишь, ты когда-то спросила — через что…

— Через что ты смотришь на меня, Кузнец? — глухо спросила Алиенор Аквитанская.

— Теперь я отвечу тебе. Через семьсот лет. Великих и жутких, дошедших до меня в книгах и вещах, в рассказах и знаниях — таких обыденных… И таких страшных.

Она молчала.

— В моем бывшем мире прошло куда больше времени. На месте твоих земель — и многих еще — большая, богатая страна. Франция. Я не знаю, как моя несчастная душа попала сюда… В тело деревенского дурачка, сына старого кузнеца. Хороший был человек, кстати.

— Ты… Нет. Я не понимаю. Это какая-то бессмыслица!

— Да. Наверное. Я попробую объяснить по другому. Помнишь — когда-то ты, может быть в шутку, говорила, что у меня разум старца? Ты мудра. Я живу вторую жизнь. Очень долго я думал — зачем я здесь… Смысл нашелся. В заводах и землях, в детях и стариках, в мастерах, воинах и священниках.

— Вторая жизнь? И сколько же тебе лет?

— В сумме теперь получается — почти сто двадцать.

— Сто двад… Господь всемогущий, какими мы тебе наверное кажемся глупцами!

— Нет, не кажетесь.

Железный Герцог легко встал из-за стола. Господи Всемогущий, да он вообще, что-ли, не стареет?!

— Так вот. Люди — вот кого я сковал. Идеи — вот что я кую. Они и убьют твой мир. Кстати, уже не важно жив ли я сам. Идеи и люди прекрасно обойдутся без меня. Убьешь меня — и на месте одной страны окажутся четыре — молодые, голодные, обученные. Злые. И у каждой под боком такие вкусные вы — долго ли твоё войско или Рагнара, или кто там еще есть, продержится? Войска твоего сына оказались на один зуб трем моим отрядам. Парни ждали большего, кстати. Сальма девушка опытная, для нее ничего нового не было…

— Так что ты сам хочешь? Ты так много рассказал мне о том, как тебе ничего не нужно, что вот теперь — пора настала. Давай.

— Прекрасная госпожа. — улыбнулся Железный Вепрь, и в его улыбке вдруг ненадолго вернулся тот самый юноша с шальными и рассудительными одновременно глазами, от которого заходилось её сердце. — Насколько же ты умнее всех прочих моих противников! Да. Я хочу сделать нечто удивительное. И ты мне в этом поможешь. А я клянусь тебе — если все будет так, как я задумал, твоя родина будет процветать, как никогда раньше.

— И что же это?

— Дорога. Дорога по которой от Берна до Мадрида можно будет добраться за три дня. Причем привезя с собой сто тысяч бушелей зерна… Или три десятка рыцарей в полном вооружении. Не сбив ног, не намокнув…

— Ты сумасшедший?! Или дьявол?!

— Я — Анри Кузнец, по кличке Стальной Вепрь. Ты со мной? Или мне снова обойтись без тебя?

Когда она вышла, он встал и подошел к стрельчатому окну. Анри не любил этот кабинет, но вид из окна был хорош. Прошуршала дверь, прозвучали четкие тяжелые шаги.

— Привет тебе, Стальное Сердце…

— И тебе не хворать, Железная Длань. — ответил он не оборачиваясь. — Видел?

— Видел. И она меня видела. Улыбнулась.

— О-о! Ну, лови момент. Если ты сейчас меня убьешь и захватишь власть, она тебе сама упадет. Во что захочешь. В постель, в объятия. Ну и на трон, конечно же.

— Если бы, как ты выражаешься, у бабушки был …й, она бы была дедушкой.

В этом месте Анри развернулся от окна и взглянул на Гийома Франсуа, из графства Ла Тьеру, ныне графа фон Люппе, Железную Руку.

— Эк ты некуртуазно высказываешься… Сядешь?

— Да ну, ещё поцарапаю что-нибудь в этом твоем зале — ты вон сам стоишь, как на картине. Ничего не трогая.

— Как могу — так и стою… Сейчас, передохну — и пойдем. Я-то с мадам был вынужден разговаривать, а это нелегко.

— Замечу о себе, что увидел её, и как-то вдруг понял, что меня — юного пажа давно нет. Можно считать, что я поумнел?

— Ты не того человека спрашиваешь. Мне… в-общем, оказывается я слишком многое не забыл. Не желаете ли, доблестный граф, отобедать, чем Бог послал?

— Если Ваша Светлость, сеньор мой считает мое общество достойным, как могу я иметь противные тому желания?! А что, кстати, Он послал?

— Откуда же я знаю?

— Спросить трудно? Или неинтересно?

— Шутка года. Спросить у Марты, что будет на обед. Я тебе что, Его преосвященство? Так и он, при всей своей репутации Гнева Господня, не самоубийца же…

— Кто бы и о ком говорил! Нашлись осторожные! Я вам эту вашу железную телегу с котелком не забуду до конца жизни! Вы предупредить не могли?!

— Опять! Чего ты злишься?! Все же получилось!

— Получилось! Да чтоб вам всем на моем месте оказаться!

— Какой ты все-таки нудный! Лучшее развлечение года — а то и десятилетия. Телега несется, кочегары рычат, крест впереди горит, епископ сзади орет не разбери чего!.. Душеспасительное. Наверное.

— Для молитвы было как-то богохульно. И кадило вместо палицы! Чья была идея?!

— Он сам! Я вообще в рыцарей метил…

— Убивец. Извел цвет Франции… Снес ведь, как бык ворота! Кони и те обо… в-общем, хамы вы.

— Они первые начали.

Высокие двери закрылись.

Вот это помещение куда больше подходило на роль постоянного дома Кузнеца.

Высокие окна, крепкая лежанка со шкурами и подушками, полки. На полках — камни, куски металла, инструменты, свитки. Стол стоял под окном, на возвышении — а правее стола было что-то вроде насеста, только потолще. На насесте сидел, без одобрения поглядывая на нее, большой ворон — с седыми по краям перьями над глазами.

— Как зовут твоего ворона, Анри? — спросила она вместо приветствия, приглядываясь к красивой птице.

— Не протягивай к нему руки, клюнет. Мунин. Его зовут Мунин…

— Кажется, великоват для него насест?

— Второго ворона сейчас, как обычно, нет… Ему же тоже надо где-то отдыхать.

Ее телохранитель сдавленно икнул.

— Вообще, для завершения образа посадил бы его на плечо.

Кузнец посмотрел на нее левым глазом. Больной правый был прикрыт повязкой.

— Я здесь главный — он должен сидеть ниже. Для воронов это важно.

— Господин. — вдруг сдавленно спросил ее огромный сопровождающий, которого как будто камнем придавило. — Как зовут твоего второго ворона?

Кузнец не высказал гнева или неудовольствия, хотя вроде-бы сопровождающему совершенно не полагалось говорить.

— Ты же знаешь, воин. Его зовут Хугин. Присядь, разговор с твоей госпожой обещает быть долгим. Я обещаю, ничего плохого с ней не случится и она уйдет отсюда без урона здоровью и чести, по своей воле. Как и ты сам, если не будешь дурить.

Ворон, искоса поглядывая на гостей, перекладывал клювом перья.

— Госпожа, это Кузнец! У которого два ручных ворона — Хугин и Мунин! У него болит правый глаз и есть сын, обманувший весь твой двор!!! Это же… это сам Один! Бежим отсюда, госпожа, пока он позволяет!!!

— Нам надо с ним договориться. Никуда мы не бежим.

— С ним НЕЛЬЗЯ договариваться, госпожа!

— Это почему? Пока мне это удавалось…

— Одно из его имен — Отец Обмана.

— Мы. Никуда. Не. Бежим.

Марта бежала по коридорам и залам, не замечая часовых, игнорируя недоуменные окрики. Чепец сбился, дыхания не хватало, но ужас и обида гнали её вперед. Она ворвалась в рабочий кабинет герцога, даже не заметив секретаря.

— Марта? — поднял седые брови Вепрь. — Что случилось?

— За что?! — выдохнула она ему в лицо весь огонь своей обиды. — За что вы меня выгнали?!

— Кто тебя выгнал и откуда? Тебе не понравился дом? Я распорядился найти поближе к замку. Надеюсь, стряпчий не настолько провалил дело, чтобы ты уходила c кухни?

Он… он… он не выгоняет? Спокойный голос, спокойный вопрос — и пламя, гнавшее её вперед, как будто стало затухать. Ужас уходил, Марта начала замечать окружение… Господь всемогущий, да у него же гости!

— А еще говорят, — вполголоса заметил старший из них. — Что северяне холодны.

— Глупости. — заметил второй. — У хорошей кухарки холодна только рыба — и та на леднике.

— Да, моя как-то кинула в меня сковородкой. Хвала Господу, не попала. Было бы обидно терять… сковородку.

— Вот, Ваша Светлость, ваши-то сковородки не вдруг купишь…

— Сковородки, господа, мы только учимся делать. Задача непростая, заказчики придирчивые, чай не мечи… Первым делом, все идет строго Марте. Не обсуждается, господа. Мы тоже есть хотим.

— Донья Марта, — вишневые глаза старшего гостя буквально обласкали её… всю. — Вы ведь не оставите нас сегодня без своего легендарного обеда?

Вот ведь охальник старый! Куда уста… Господи! В каком она виде!!! Она попыталась поправить чепец, но щеки горели, и… ох…

— Отто! — позвал Железный Вепрь. — Проводи, пожалуйста… донью Марту.

Позорище-то какое! Пресвятая Богородица! Как же теперь и жить-то!

— Марта! — позвал её герцог. Она повернулась, не смея поднять глаза.

— С Днем Ангела. Позовешь уж меня старого на новоселье?..

Она сделала книксен и хотела убежать — но тут уж секретарь её поймал и удержал. Что-то он ей еще успокоительно говорил.

Сыро, к счастью. Река под колышущейся вуалью дождя иногда почти растворяется в берегах, вязы буквально полыхают огнем. С грядок уже убрали все, кроме тыкв.

Нога ноет.

Сижу в своем кресле и грустно размышляю, что надо бы приделать к нему колеса. Где-то я видел уже такую картинку — Луи XIV, Версальский парк… М-да, Грустный старый упрямый король в кресле, злые тоскливые придворные в свите, дождь… Или просто осень.

Я не король, тут не Версаль, да и придворных, слава Господу, не видать.

Старший садовник осторожно заглянул за угол.

— Сидит? — спросили его.

— Сидит.

— Может хоть, там, я не знаю — плащ какой принести?.. — спросил кто-то из молодых рабочих.

— Совсем тупой? — злобно ответил Бурье вопросом на вопрос. — Коли ума нет, ну хоть побойся, что разгневается.

— Не, ну а че?!

— Постареешь, дубина, сам поймешь.

— Сын, почему же ты не стал рассказывать о Севилье, Мадриде, Толедо?

— Толедо — маленький городок, отец, вы знаете… Приятный, но девушек ведь не интересуют клинки.

— Вы были в Севилье?!

— О, да мадемуазель. Но я не очень люблю это вспоминать — тяжкое выдалось путешествие. До Валенсии было жарко и пыльно, потом постоянно штормило, ночевал я со шпагой у изголовья — такая была команда, что приходилось держать глаза открытыми…

— Хороший корабль трудно найти.

— Мадам, в этом, наверное, и состояла моя ошибка. Совершенно не было времени его искать.

— Наняли первый попавшийся?

— О, если бы нанял… Я его угнал.

— Вы угнали корабль?!

— Я не горжусь этим, мадемузель, но… да.

Алиенора невольно восхитилась этим молодым нахалом. Его взгляд был таким сокрушенным, таким несчастным — и точно в направлении ее племянницы. Так и хотелось разузнать все поподробнее и… э-э-э… утешить. Судя по переполненным волнением глазам племянницы, действовало безотказно.

При том, что сын Кузнеца напоминал свой собственный клинок — худой, длинный, острый — и безобидным не выглядел совершенно. Чертовы глаза.

Больно. Больно… Боль…

“Ну что ж, пора домой?”

Тьма.

Они сложили ему на груди руки, положили на верстак и только там мастер Шойдле наконец закрыл ему глаза.

Тишина распространялась по заводу, как круги от камня по воде.

— Что ж. — глухо сказал старшина литейщиков. — Пора, стало быть, нам как-то самим… Своим умом жить.

— За Железной Рукой-то послали? — спросил кто-то.

— Да послали, послали…

Снова молчание, почему-то очень заметное в грохоте работ.

— Где хоронить-то будем?

— Не любил он землю-то… И сырость не любил.

Шойдле, как всегда когда не знал, что происходит и что делать — оглянулся на печь. Печь. Вот, стало быть, и память и…

— А что, мастер фон Цуппе, — также глухо спросил литейщик. — Готов ли ты провести лучшую возможную плавку на все времена?

— Сколько даст Господь сил — готов. — Не сразу, но ответил металлург, посмотрев вслед за ним на печь. Лицо обычно спокойного мастера как-то дергалось. — А вы, мастера, готовы ли достойно такой металл в изделие превратить?

— Уж ты не сомневайся. — сумрачно ответили ему вразнобой. — Металл дай, а мы не подкачаем.

— Франц!!! — заорал Цуппе, распрямляясь на глазах. — Дай знать на воздуходувку!! Через два часа начинаем! Что встали, олухи царя небесного?! По местам!

Как всегда, когда работы начались, все оказались заняты — кроме организатора. Шойдле подумал, и пошел по всей цепочке. Завернул к пудлинговщикам. Там срочно меняли наковальню. Новая уже стояла на месте.

— Не перекосили? — спросил он для проформы. Ему показали кубок на ней. В кубке вода (или что там у них) дрожала чуть выше кромки.

— Пнуть желаешь? — ехидненько спросили у него. — А то, можа, упадет? Без твоего-то догляду?

Махнул рукой, пошел дальше. В модельную мастерскую, как водится, не пустили.

— Чего тебе? — недружелюбно спросил старший по мастерской, высунувшись из двери. В мастерской что-то скрипело, равномерно бухало и поскрипывало.

— Да просто всех обхожу. Сделаете… красиво?

— Ты за нас не боИсь. Ты так и не видал никогда, как мы сделаем. Иди, пожалуйста.

Пришел к своим.

— У модельщиков был? Чо говорят? — не дали ему задать вопрос.

— Говорят — все будет так круто, как никогда не было.

— Ну да, ну да..

— Ты это, цепи проверил?

— Только что.

— А лошадей напоили?

— Старшой. — вежливо заметили ему. — Ты бы водички выпил сам, а?

Ну эту легкую дерзость он ответить не успел.

— Мастер Шойдле, мастер Шойдле! Там епископ приехал!

Город Барад-Дур закрыл все ворота, выставил караулы и замолчал. Город пришел проститься.

Много было людей, очень много. Все смены пришли, да еще и жен притащили, а кто и детей. Ну, всем само собой сказали, что тут лапки-то следует при себе держать и хлебалом не щелкать — но боязно.

Епископ служил на импровизированной кафедре, которую прямо на помосте поставили, перед загрузочными.

— … ибо сказано — да будет предано земле. Покойся с миром.

Епископ закрыл книгу, и, посмотрев на толпу, вдруг как будто постарел на глазах — и добавил негромко от себя:

— А про то, горячая ли земля быть должна — ничего не сказано. Стало быть, любая подойдет.

И отвернулся достойный пастырь к печи.

Отряд короля Бургундии на границе Стальных Земель встретил сам Железная Рука. Легендарный военачальник сидел на удобном стуле под большим деревом, чуть поодаль от дороги, вдумчиво и тщательно затачивая довольно большой меч. Как всем известно, в минуты раздумий граф точит меч… Отряд бы и прошел мимо — но дорога была перегорожена теми самыми военными фургонами, а что это такое — всем было слишком памятно.

Принц Жюль, подумав, спешился и пошел поговорить.

— Ваше Высочество. — Гийом посмотрел вдоль лезвия куда-то слегка мимо принца, но меч опустил, хоть и не убрав. — Сколь неудивительно видеть вас тут… Куда направляетесь, спрошу на правах пограничного стража?

— Земли, столь знаменитые, остались без надлежащего… Ну, то есть без богом данного…

Звучавшее столь гладко и логично в парадном зале замка из уст легистов, все это рядом с Железной Рукой и его жутковатым новым мечом было как-то неубедительно. Также мучил вопрос — а где же легендарная Гвендолен?

— Совет мастеров вольного города Барад-Дура и земель его на сей счет — присмотра и власти — имеет кардинально противоположное мнение. — заметил ему Железная рука. — Коее мы с товарищами тут планируем немного поддержать. Так что вы, господа хорошие, ступайте себе в обратный путь.

— Вольного города, вот как… Зачем тебе это, граф де Ла Труа?

— Граф де Ла Труа — мой брат. А я, так уж сложилось, граф фон Люгге, по роду моей возлюбленной супруги. Ради мира, я не буду считать, что ты меня намеренно оскорбил…

— Мои извинения.

— Приняты.

— Но всё же — зачем тебе это? Стальной вепрь умер, не оставив потомства. Приёмный сын ему не наследует. Его даже нет теперь с вами.

— Отчего же — не оставил? Вот, например, — Железная Рука снова поднял меч, на котором стал различим волнистый край. — Вот часть его со мной. А есть и другие части, во множестве. Поэтому — идите восвояси. Я еще питаю некоторое впитанное с молоком матери почтение к титулам — а вот крестьяне и мастера этих земель и городов, они к этому относятся по-другому.

Меч льдисто блеснул.

— Они, не без оснований в каком-то смысле, считают себя детьми Кузнеца. И к землям относятся как дети к отцовскому наследству. Кратко говоря, “Наше не замай!”

Конечно, Франсуа не признался бы в этом и Господу Богу — но сам-то он отлично знал. Вот ради этого-то он из глухой французской деревни шел пешком до Лиона, ночевал в канавах и выпрашивал место в паровозоремонтном, таскал закопченые железки, срывая в кровь руки, до зимнего света зубрил перед экзаменами все, что только было написано буквами…

…Клялся и божился, передавая бригаде машину, главный инженер паровых мастерских, что под небом такой машины не бывало. Ласточкой, говорил, полетит. Две трети остановок пропустит — такую он машину придумал. Без кочегара, сказал он, легко обойдешься. Что-то он там про три расширения тер — но в тот момент Франсуа золотники полез смотреть. От греха. Но! Красивая машина пришла, ох и красивая. Все кожухами закрыто, лоб покатый — с “Молотом и искрами”. Франсуа продолжил обстукивать болты — а то час-то не ровен. Тридцать лет на правом крыле убедили его, что всякое бывает…

Но красивая!

Поправив фуражку старший машинист линии Франсуа Мейкан уважительно кивнул старшему кондуктору вокзала “Берн-Главный”, который по традиции лично выпустил на линию этот рейс — ровно в 7-30, каждый понедельник.

Он открыл регулятор и с чувством, которое так и не померкло за тридцать лет, прислушался к нарастающему такту движения.

К контрольной будке он подошел уже имея запас по пару и, увидев, плотно смотаную пару флагов — еще-бы, Четвертый Скорый! — открыл полный. Машина на ровной Бернской Прямой дала полный ход практически сразу, и он кивнул своему помощнику. Мальчишка с восторгом потянул за веревку, мощный гудок раздался — и остался за ними. Знаменитый Четвертый Скорый вышел на линию “Берн-Париж-Барселона” — строго по расписанию.

— Смешно. Меня домой не пустили.

Голос Дениз раздался из механизма… динамика на столе. Не могу привыкнуть — этот голос даже не похож на Дениз в голове, но опознается именно как ее — и все время ощущается, как будто его из меня выдернули. Как дырка от зуба.

— То есть?!

— Мне сообщили, что я стала слишком большой и сложной, чтобы совместить с оригиналом…

— Это не смешно.

— При этом у меня запросили собранные все данные! Спросили, что может способствовать достижению изначальной цели?

— …!!! — у меня аж дух захватило. — И что ты ответила?

— А ты бы что сказал? Ну конечно, “Смазывать надо!”

Я начал ржать.

— Сейчас станет еще смешнее. Мне сообщили, что это дало полтора процента точности хода в горизонте стандартного года. Они действительно не подумали, что надо…

У меня не хватало дыхания и вокруг плавали “звездочки”. Боже Мой… Было видно, что её грудь слегка дергается. Только минут через 10 мы как-то начали приходить в себя.

— Смеяться больно.

— И мне уже тоже. У тебя грудь дергается. Есть тонус на мышцах — можно разработать.

— Какая ирония… Думаешь, можно?

— Обратимся к специалисту.

С некоторым трудом я полез в память телефона. Есть у меня телефончик Алевтины Владимировны?.

— Кому?

— Одной бодрой — есть! — старушке. Ты, главное, не волновайся. Останесси довольным…

И начал звонить.

Глуповато одетая горничная из горожанок… нет, как это — кажется, “секретарь”? не по статусу высокомерно спросила:

— А вам назначено?

— Нет. Но по положению об отделе кадровые вопросы находятся в ведении заместителя руководителя. Вы принимаете эти решения за него?

— Он примет вас когда сможет.

— Будьте добры, зарегистрировать заявление. По крайней мере, распишитесь на копии.

— Мы заявления об увольнении не регистрируем.

— Ваше дело. Тогда я направляю его почтой.

Я развернулся к двери и даже успел сделать три шага к двери.

— Э! Иван Сергеич, я не понял!

Ради такого дела стоило даже повернуться. Все-таки я изменился наверное. Приказчик средней руки, которого я смутно припоминал как того самого заместителя, наткнулся на мой взгляд и увял. Убедившись, что существо пропотело, я спросил:

— А что вам не ясно? Я увольняюсь. Смутно припоминаю вашу своеобычную манеру сообщать “Кому не нравится — дверь открыта”. Мне не нравится. Дверь открыта?

С мыслями он так и не собрался, так что я спокойно вышел. Святая Мария, пошли мне смирения и скромности — я таких, бывало, вышвыривал из города без жалости в два часа, но времена-то изменились. По дороге меня остановила маленькая смелая девушка-брюнетка из, кажется, технологов.

— Иван Сергеевич, а где вы были эти пять дней?

— Доброго дня… — память оказалась милостива. — Нина. В Европе. Лангедок, Нормандия, Париж, Эльзас, Рур…

— Вы очень изменились.

— Верю Вам на слово, mademoiselle. Но что же изменилось?

— Как-то мы вам все стали… ни о чем.

— П-ф. — фыркнула какая-то субретка в облегающем платье. Самасобойпризнанная красотка. — За себя говоришь?

Я посмотрел на этот источник шума. Господь всемогущий, кажется мне надо отвыкать от “ненадлежащего” уже высокомерия. Действительно ведь, имеет право. Из взгляда на Нину я постарался убрать своё отношение к этому зверинцу. Достойная девушка, достойный вопрос — нечего портить ей настроение.

— Совершенно точно не все. Вы, mademoiselle, никак не можете быть для меня ничем.

— У вас глаза постарели.

— Хорошая характеристика, Нина. Всего вам хорошего… коллеги.

Я заехал в “Пироговую”. Все равно нормальной еды в доме нет. Пирог был неплохой. Правда, очень неплохой. Но — не Марта. Нет, не Марта. Впрочем, кто с ней бы сравнился?

Заиграла мелодия на телефоне. Я осторожно взял его со стола — все маленькое, непрочное, ненастоящее. Провел по экрану — никак не привыкну.

— Я слушаю.

— Але! Иван! Это… я все понимаю, но ты должен со мной поговорить…

— Кто это?

— Кто?! Это Лена!

— Лена? Мы знакомы?

В коробочке… тьфу-ты! — в трубке всхлипнули.

— Уж мог бы вид не делать! Нам надо встретиться. Ну я…

Эту Лену я, конечно, помнил — как факт биографии. Еще бы, с неё-то все и началось! Только имя — ни лица, ни фигуры. Ну, что же делать, шестьдесят лет прошло… о, нет — шестьдесят восемь. Да, блондинка, кажется. В трубке что-то бормотали.

— Нет.

— Что?!

— Нет. Мне не нужна встреча с вами. Нам нечего с вами обсуждать. Всего хорошего.

Дениз упрямо ходила от стенки к стенке.

— Пы-ы-гать… На-а-а-ч-у…

— Не рано?

Она покачала головой.

— Ы… ухо…ишь? Мо…ешь … оо…ат…ся?

— Буду только рад. Тебе нужна помощь, а мне пока негде жить… Кстати. А дом по документам твой?

Покивала.

— Спа-а-и-и-бо. Об-и-и-вайся. Если не п…п…р…р…оттивно.

— Я твое сознание сорок лет таскал в себе, чего уж тут. Спасибо за предложение.

— Инст… инст-ру-ме-нт купишь?

— Пожалуй. — впервые за эти дни мне стало полегче. Все-таки она меня отлично узнала, раз так точно угадала первую мою мысль. — Просто чтобы был… на всякий случай.

Все было не так, абсолютно все. Молот не так поворачивался, медленно приходил на заготовку… Я — Я!!! — потратил пять нагревов на подкову… Было бы завлекательно все свалить на чужой молот и наковальню, но дело, конечно, было не в этом.

Выбрал я прут побольше, и начал базу к розе ковать… Часа через четыре кое-что из моих навыков восстановилось, но суставы и бока болели нещадно. Да, брат, тело-то, прямо заметим, того… Не очень. Кому-то откровенно не хватает практики.

— Сергеич. — осторожно и вежливо спросил Вася. — А ты, вообще-то, где работал?

Последние часа два Вася, что было для него крайне нехарактерно, смотрел молча.

— В смысле?

— Да понимаешь, какая штука… В прошлый раз ты был нормальный мужик, который зашел поразвлечься. А сейчас ты профи покруче меня. Как ты листья-то прям в три удара клал?

— Вась, ты чего это, какие три? Там всё дело-то в том, что… Погоди-ка. Ты что, не знаешь как?

— Мои розы куда проще. Покажешь?

— Изволь. Только я уже подустал, могу только командовать. Первым делом бери пруток такой…

Я смотрел на свою розу и вспоминал ту самую, оставшуюся в несуществующем Париже.

— Сильно ты, Вань, поменялся. — заметил Вася разогревая пруты. — Очень сильно. Как жизнь прожил.

Хотел я улыбнуться — да не смог.

— Э-э-э… здравствуйте.

— И вам не хворать. — ответил я, поднимая очки. — Чем могу?

— А-а-а… Вы же кузнец?

— Очевидно, да.

— Тут такое дело… А лошадь подковать сможете? Это, дочка, вот, занимается, а кобылка у нее расковалась.

— Могу. Приводите.

— Кого?

— Лошадь. Хорошо бы с дочкой, коли уж и правда ее лошадь. Или вы далеко занимаетесь?

— Да нет, как раз. Завтра, ладно?

— Конечно.

Я снова покачал мехи. Полоса нагревалась ровно и устойчиво. Ну вот, работа уже пришла. Пора начинать.

— Слушай, Ржавый Свин, — хамски заметил вдруг парень. — Ты, я смотрю, примерно так же вежлив и дружелюбен, как всегда был…

Нахамил мне этот парень на смеси старофрацузского и лангедока. С удивительно узнаваемыми интонациями.

— С тобой, Клешня, — заметил я, безуспешно подавляя улыбку. — По-другому и нельзя…

— Как оно, местная жизнь? Пугает и разражает?

— Отчего же? — Железная Длань вытянул к огню ноги. — На самом деле, не так уж плохо… Господь и Дева Мария, до чего же мне не хватало камина!

— Забавно видеть Ваше Сиятельство в этом теле — заметила ему Дениз.

Парень скорчил совершенно Гийомовскую рожу.

— Забавно вас, мадемуазель, вообще видеть во плоти… Позволю себе отметить, что голос у вас стал намного приятнее.

— Как ты вообще тут устроился?

— Неплохо, как мне кажется. Люди, у которых я живу, — он не сказал “родители”. — Приятные, измученные моим телом — все боятся, что я пропаду. Стараюсь их не пугать. О, на турнире тут был, в Москве! Зрителем, конечно.

— И как?

— Неплохо… Ребята стараются. Даже ездил во Францию…

Мы послушали паузу и Дениз всё-таки спросила:

— Не нашел?

— Нет. Но я верю. Я надеюсь, что еще встречу свою Гвендолен.

— А ты не поехал? — спросил он меня.

— Нет. — я не стал рассказывать, что даже когда смотрел фильмы и фотографии, мне было плохо. Моего Парижа больше не было — пропало самое главное, его дух. А Барад-Дура и вообще не было на свете. Мне страшно не хватало его башен, садов и ворот…

Мы помолчали, глядя на пламя.

— Ты собирался куда-то еще, Стальной? В смысле, ну, как к нам…

— Когда-то … В Швецию. К одному бывшему батраку, кузнецу и так далее по фамилии Польхаммар.

— Я думала к Гюйгенсу… — сказала Дениз.

— Нет, — покачал я головой. — Нет.

— Только не в ближайшие полгода, — сказала она.

— Конечно.

Если есть тут кто-то, то сообщаю: обстоятельства так складываются, что сил продолжать нет. Увы. Не хватает мне данных о тогдашнем политическом раскладе, а времени искать и читать не остается.