Квантовый вор

1. Вор и дилемма узника

Перед тем как воин-разум и я начинаем перестрелку, я пытаюсь завязать разговор.

– Как ты думаешь, все тюрьмы похожи одна на другую?

Я даже не знаю, слышит ли он меня. У него нет видимых органов слуха, только глаза – сотни человеческих глаз на концах стеблей, что растут из его тела, словно какие-то экзотические фрукты. Он парит по ту сторону от светящейся линии, разделяющей наши камеры. Огромный серебряный «Кольт», зажатый в похожем на ветку манипуляторе, мог бы показаться смешным, если бы не пристрелил меня уже четырнадцать тысяч раз.

– Тюрьмы похожи на аэропорты, когда-то существовавшие на Земле. Там никому не нравится. Там никто не живет. Мы просто проходим сквозь них.

У Тюрьмы сегодня стеклянные стены. Наверху сияет солнце, почти как настоящее, но бледнее. Вокруг меня во все стороны до бесконечности простираются миллионы камер со стеклянными стенами и стеклянными полами. Свет проходит сквозь прозрачные поверхности, и на полу появляются радужные пятна. Кроме них в камере ничего нет, и на мне тоже ничего нет: я нагой, словно только что появившийся на свет младенец, если не считать оружия в руке. Время от времени, когда удается добиться выигрыша, нам позволяют кое-что изменить. Воин-разум достиг успеха, и в его камере летают невесомые цветы, красные, фиолетовые и зеленые пузырьки, вырастающие из водяных шаров, словно его собственные карикатурные изображения. Самовлюбленный ублюдок.

– Если бы у нас имелись уборные, двери должны были бы открываться внутрь. Ничто никогда не меняется.

Ладно, желание поговорить у меня уже иссякло.

Воин-разум медленно поднимает оружие. По стеблям его глаз проходит легкая дрожь. Жаль, что у него нет лица: влажный взгляд целого леса его глаз действует мне на нервы. Неважно. На этот раз все должно получиться. Я слегка наклоняю оружие, положение запястья и сам жест предполагают движение, как если бы я собирался поднять оружие. Каждый мой мускул взывает к сотрудничеству. Ну же. Поддавайся. Все честно. На этот раз мы должны стать друзьями…

Ослепительная вспышка: черный зрачок его ствола извергает пламя. Мой указательный палец дергается. Дважды грохочет гром. И в мою голову вонзается пуля.

Невозможно привыкнуть к ощущению горячего металла, врывающегося в твой череп и выходящего через затылок. Все это имитировано до мельчайших деталей. Пылающий вихрь в голове, теплая струйка крови и мозга на плечах и спине, внезапный холод и наконец – темнота, когда все вокруг замирает. Архонты «Дилеммы» сделали так, чтобы мы все это почувствовали. Это познавательно.

И сама Тюрьма всецело посвящена воспитанию. И теория игр: обучает принятию рациональных решений. Если бы я был бессмертным разумом, как архонты, возможно, у меня и нашлось бы время для подобных вещей. И это вполне в духе Соборности – верховного органа, управляющего Внутренней Солнечной Системой – поставить архонтов во главе всех тюрем.

Мы раз за разом играем в одну и ту же игру, только в разных вариантах. Архетипическая игра, любимая экономистами и математиками. Порой это испытание на выдержку: мы на огромной скорости мчимся навстречу друг другу по бесконечной автостраде и решаем, стоит ли отвернуть в самый последний момент. Иногда мы становимся солдатами в окопах, и между нами лежит полоса ничейной земли. А время от времени они возвращают нас к основам и снова превращают в заключенных – старомодных заключенных на допросе у суровых следователей, где нам предстоит выбор между предательством и обетом молчания. Сегодняшний выбор – огнестрельное оружие. Что будет завтра, я даже не пытаюсь угадать.

Жизнь выдергивает меня из темноты, словно шарик на резинке. Я отчаянно моргаю, мысли путаются и рвутся. Каждый раз, когда мы возвращаемся, архонты немного изменяют нервную систему. Они уверены, что в конце концов каждый заключенный на оселке Дарвина дойдет до состояния сотрудника.

Если они выстрелят, а я нет, – это проигрыш. Если мы стреляем оба – боль незначительная. Если мы заключаем союз, – для нас обоих наступает Рождество. Вот только всегда находится причина, чтобы нажать на курок. Согласно теории, бесконечно повторяющиеся встречи должны выработать склонность к сотрудничеству.

Еще несколько миллионов раундов, и я стану бойскаутом.

Точно.

В последней игре я заработал боль в костях. Мы оба пострадали: и воин-разум, и я. В этом раунде еще две игры. Этого недостаточно. Проклятье.

В игре против соседей трофеем является территория. Если в конце раунда твой счет выше, чем у соседей, ты выигрываешь и в награду получаешь собственных двойников, которые заменяют – и стирают – находящихся поблизости неудачников. Сегодня мне не слишком везет – только два двойных поражения, оба в игре против воина-разума, – и если я не изменю положение, грозит настоящее забвение.

Я взвешиваю свои шансы. Две клетки рядом со мной – слева и сзади – занимают двойники воина-разума. В камере справа сидит женщина, и как только я поворачиваю голову в ее сторону, стена между нами исчезает, уступая место голубой черте смерти.

Ее камера так же пуста, как и моя собственная. Женщина сидит в центре, обхватив руками колени, закрытые черным, похожим на тогу платьем. Ее смуглая кожа наводит на мысли об Оорте, о желтовато-коричневом азиатском лице и стройном, сильном теле. Я улыбаюсь и машу рукой. Она не обращает внимания. Тюрьма, видимо, рассматривает этот жест как взаимное сотрудничество: я чувствую, как мой счет немного подрастает, что создает ощущение теплоты, словно глоток виски. Стеклянная стена между нами возвращается на свое место. Ладно, это было совсем просто. Но против воина-разума этого недостаточно.

– Эй, неудачник, – слышится чей-то голос. – Ты ее не интересуешь. Рядом имеются более привлекательные варианты.

В последней из камер сидит мой двойник. На нем белая тенниска, шорты и огромные зеркальные солнцезащитные очки. Он лежит в шезлонге у края плавательного бассейна, на коленях книга «Хрустальная пробка»[2]. Это одна из моих любимых книг.

– Победил опять не ты, – говорит он, даже не потрудившись поднять голову. – Опять. Что с тобой случилось, три проигрыша подряд? Пора бы уже усвоить, что все стремится к равновесию.

– В этот раз я его почти достал.

– Эта ложная мысль о сотрудничестве была неплохой идеей, – говорит он. – Вот только она ни за что не сработает. У воинов-разумов нестандартные затылочные доли мозга, раздельные спинномозговые каналы. Их невозможно обмануть зрительными иллюзиями. Жаль, что архонты не начисляют баллов за попытку.

Я изумленно моргаю.

– Постой-ка. Как ты можешь знать то, чего не знаю я?

– Неужели ты считаешь, что ты здесь единственный Фламбер? Я неплохо поработал. В любом случае, чтобы его побить, тебе требуется еще десять очков, так что вали сюда, и я попробую тебе помочь.

– Ты действуешь мне на нервы, красавчик.

Я подхожу к голубой линии и впервые за этот раунд вздыхаю свободно. Он тоже поднимается, и из-под книги появляется изящный автомат.

Я наставляю на него указательный палец.

– Бум-бум, – говорю я. – Готов сотрудничать.

– Очень смешно, – отвечает он и, усмехаясь, поднимает оружие.

В его очках отражается моя уменьшенная обнаженная фигура.

– Эй, эй. Мы ведь с тобой заодно, не так ли?

И мне казалось, что это я обладаю чувством юмора.

– Разве все мы здесь не игроки и мошенники?

В голове что-то щелкает. Обаятельная улыбка, искусно имитированная камера – все это заставляет меня расслабиться, напоминает меня самого, но что-то здесь не так…

– Вот дерьмо.

В каждой тюрьме имеются свои слухи и свои страшилки, и наша не исключение. Я услышал это от одного зоку, с которым какое-то время сотрудничал. Легенда об аномалии. Абсолютный Предатель. Существо, которое никогда ни с кем не сотрудничает и остается безнаказанным. Этот тип обнаружил глюк в системе и всегда оказывается твоим двойником. А если нельзя доверять самому себе, кому же тогда верить?

– Да, – говорит Абсолютный Предатель и нажимает на курок.

«По крайней мере, это не воин-разум», – успеваю подумать я, перед тем как раздается оглушительный грохот.

То, что происходит потом, не поддается никакой логике.

Во сне Миели ест персик на Венере. Мякоть сочная, сладкая, с легкой горчинкой. Изысканное дополнение ко к вкусу Сидан.

– Ты дрянь, – тяжело дыша, говорит она.

Они уединились в сфере из ку-точек, в четырнадцати километрах над кратером Клеопатры – маленьком островке жизни в отвесной пропасти гор Максвелла, где пахнет потом и сексом. Снаружи бушуют сернистые вихри. Янтарный свет, просачивающийся сквозь адамантиевую псевдоматерию оболочки, покрывает кожу Сидан медным налетом. Изгиб ее ладони в точности повторяет выпуклость холмика Венеры Миели над еще влажным влагалищем. Внутри еще слегка трепещут мягкие лепестки.

– Что я такого сделала?

– Много чего. Этому тебя научили в губернии?

На лице Сидан вспыхивает улыбка эльфа, в уголках глаз появляются едва заметные тонкие морщинки.

– Ты очень добра ко мне.

– Ты моя попка.

– А как насчет этого? Тебе нравится?

Пальчики свободной руки Сидан обводят серебристый контур бабочки, вытатуированной на груди Миели.

– Не трогай, – говорит Миели.

Внезапно ей становится холодно.

Сидан отдергивает руку и гладит Миели по щеке.

– Что случилось?

Мякоть персика съедена, осталась только одна косточка. Прежде чем выплюнуть, она перекатывает ее во рту. Маленький твердый предмет, испещренный воспоминаниями.

– Тебя здесь нет. Ты ненастоящая. Ты просто помогаешь мне сохранить рассудок в Тюрьме.

– Это помогает?

Миели притягивает ее к себе, целует в шею, слизывает капельки пота.

– Не совсем так. Я не хочу уходить.

– Ты всегда была сильнее меня, – говорит Сидан. Она ласково перебирает волосы Миели. – Но уже почти пора.

Миели прижимается к знакомому телу, так что украшенная драгоценными камнями змея на ноге Сидан причиняет ей боль.

Миели.

Голос пеллегрини проносится в ее голове дуновением холодного ветра.

– Еще немного…

Миели!

Трансформация – это тяжелый и болезненный процесс, как будто с размаху кусаешь персиковую косточку и твердое ядро реальности едва не ломает зубы. Тюремная камера, бледный искусственный свет. Стеклянная стена, за ней разговаривают два вора.

Миссия. Долгие месяцы подготовки и реализации. Внезапно сознание полностью проясняется, и в ее голове всплывает план операции.

Напрасно было позволять тебе эти воспоминания, слышится в ее голове голос Пеллегрини. Мы едва не опоздали. А теперь выпусти меня, здесь слишком тесно.

Миели плюет косточкой в стеклянную стену, и преграда рассыпается осколками льда.

В первый момент время замедляет свой ход.

Удар пули вызывает в голове холодную боль, словно череп наполнили мороженым. Я падаю, но падение приостанавливается. Абсолютный Предатель превращается в застывшую статую с поднятым оружием в руке.

Справа от меня разлетается вдребезги стеклянная стена. Осколки летают вокруг меня, блестят на солнце, словно новая стеклянная галактика.

Женщина из соседней камеры торопливо идет в мою сторону. В ее походке чувствуется целенаправленность, как будто после долгих репетиций. Словно актер, услышавший необходимую реплику.

Она осматривает меня с головы до ног. У нее коротко остриженные темные волосы и шрам на левой скуле – геометрически прямая черная линия на сильно загорелой коже. И светло-зеленые глаза.

– У тебя сегодня счастливый день, – говорит она. – Тебе предстоит кое-что украсть.

Она протягивает мне руку.

Боль в голове усиливается. Галактика из стекла вокруг нас приобретает странные очертания, словно появляется знакомое лицо. Я улыбаюсь. Конечно. Это сон умирания. Какой-то сбой в системе – такое иногда случается. Разгромленная тюрьма. Двери в туалет. Ничего не меняется.

– Нет, – говорю я.

Женщина из сна моргает.

– Я Жан ле Фламбер, – продолжаю я. – Я краду то, что захочу и когда захочу. Я покину это место, когда сам решу это сделать, и ни секундой раньше. По правде говоря, мне здесь нравится…

Мир вокруг меня становится ярко-белым от боли, и я больше ничего не вижу. Я смеюсь.

Где-то в моем сне кто-то смеется вместе со мной. Мой Жан, говорит второй, очень знакомый мне голос. Ну конечно. Мы берем этого.

Сделанная из стекла рука гладит меня по щеке, и в этот момент мой моделированный мозг решает, что пора умереть.

Миели держит на руках мертвого вора: он ничего не весит. Пеллегрини выплывает из персиковой косточки рябью раскаленного воздуха, а затем концентрируется в высокую женщину в белой одежде, с бриллиантами на шее и тщательно уложенными красновато-золотистыми локонами. Она кажется одновременно юной и старой.

Так-то лучше, говорит она. В твоей голове слишком мало места. Она широко раскидывает руки. А теперь пора вытаскивать тебя отсюда, пока детишки моего брата ничего не заметили. Мне еще надо здесь кое-что сделать.

Миели ощущает в себе чужую нарастающую силу и взлетает. Они поднимаются все выше и выше, ветер бьет в лицо, и на какое-то мгновение ей кажется, что она возвращается в домик своей бабушки Брихайн и снова обретает крылья. Тюрьма быстро превращается в сетку из крошечных квадратиков далеко внизу. Квадратики меняют цвет наподобие пикселей, образуя неимоверно сложные узоры из сотрудничества и предательства, словно картинки…

И как раз перед тем как Миели и вор скрываются в небе, Тюрьма принимает вид улыбающегося лица Пеллегрини.

Умирать – это все равно что идти по

пустыне и думать о предстоящей краже. Мальчишка лежит на горячем песке под палящим спину солнцем и смотрит на робота у края площадки, занятой солнечными батареями. Робот похож на краба камуфляжной расцветки, на пластиковую игрушку, но внутри него есть ценные вещи, за которые Одноглазый Ийя даст хорошую цену. И возможно – только возможно, – Тафалкайт снова назовет его сыном, как будто он член семьи…

Он никогда не хотел умереть в

тюрьме, этом грязном нагромождении бетона и металла, полном отвратительных запахов и побоев. Разбитая губа причиняет боль. Парень читает книгу о человеке, похожем на бога. О человеке, кто делает все, что хочет, кто похищает тайны королей и императоров, кто смеется над законами и может изменить свое лицо, и ему стоит лишь протянуть руку, чтобы получить драгоценности и женщин. О человеке с названием цветка в имени.

Мне ненавистно сознавать, что они тебя схватили.

Грубым рывком поднимают его с песка. Солдат наотмашь бьет по лицу, а остальные нацеливают винтовки…

Это совсем не так забавно, как

кража из алмазного разума. Бог воров прячется внутри думающей пыли, объединенной в одно целое квантовыми связями. Он выдает алмазному разуму одну ложь за другой, пока тот не начинает принимать его за одну из своих мыслей и пропускает внутрь.

Люди, которых великое множество, создали великолепные сверкающие миры как будто специально для него, и ему стоит лишь протянуть руку, чтобы их собрать.

Это все равно что умереть. А оживление похоже на

поворачивающийся в замке ключ. Металлические засовы отходят в сторону. Входит богиня и объявляет, что он свободен.

Рождение.

Страницы книги переворачиваются.

Глубокий вдох. Все болит. В глазах двоится. Я прикрываю лицо огромными ладонями. Прикосновение вызывает вспышку молнии. Мускулы превратились в сеть стальных кабелей. Нос забит слизью. В животе обожженная бурлящая дыра.

Сосредотачиваюсь. Шум в ушах я превращаю в скалу – вроде тех, что стоят на равнине Аргир[3] – большую, громоздкую и гладкую. Я мысленно падаю в тонкое сито, просачиваюсь сквозь него мелким красным песком. Скала не может за мной последовать.

Внезапно снова становится тихо. Я прислушиваюсь к своему пульсу. Он почему-то невероятно ровный: каждый удар словно тиканье самого точного механизма.

Слабо пахнет цветами. Дуновения воздуха шевелят волосы на руках и других местах – я все еще обнажен. Невесомость. Неслышное, но ощутимое присутствие интеллектуальной материи. И другого человеческого существа где-то неподалеку.

Что-то щекочет мне нос. Я отмахиваюсь и открываю глаза. Белая бабочка улетает в яркий свет.

Моргаю. Я на борту корабля – по первому впечатлению, это оортианский паучий корабль – в цилиндрическом помещении около десяти метров длиной и пяти метров в диаметре. Стены прозрачные, цвета грязноватого кометного льда. Внутри них заключены странные статуэтки, словно рунические письмена. Круглые деревья-бонсаи и многоугольные предметы меблировки медленно кружатся вокруг центральной оси цилиндра. За стенами звездная темнота. И повсюду вокруг белые мотыльки.

Моя спасительница парит неподалеку. Я улыбаюсь ей.

– Юная леди, – говорю я, – вы самое прекрасное зрелище, которое я когда-либо видел.

Мой голос звучит как-то издалека, но это мой голос. Интересно, правильно ли они восстановили мое лицо? Вблизи она выглядит невероятно молодой, совсем юной: в ее ясных зеленых глазах нет выражения скуки все познавшего человека. Она осталась в той же простой одежде, в которой была в тюрьме. Ее поза в воздухе обманчиво свободная, гладкие стройные ноги вытянуты, расслаблены, но наготове, как у мастера единоборств. Цепочка из разноцветных драгоценных камней обвивает ее лодыжку и тянется вверх по ноге.

– Прими мои поздравления, вор, – говорит она. Низкий голос звучит ровно и размеренно, но в нем угадываются презрительные нотки. – Побег удался.

– Надеюсь, что это так. Насколько мне известно, все это может оказаться одним из новых вариантов «Дилеммы». До сих пор архонты вели себя достаточно последовательно, но трудно не стать параноиком, если ты действительно попал к ним в виртуальный ад.

Между ног у меня что-то дрогнуло, и, по крайней мере, одно из сомнений развеялось.

– Извини. Прошло так много времени, – говорю я, изучая свою возбужденную плоть с отстраненным интересом.

– Похоже на то, – нахмурившись, отвечает она.

На ее лице появляется странное выражение – смесь раздражения и возбуждения, – и я понимаю, что она, должно быть, прислушивается к этой телесной биотической связи и частично ощущает то же, что и я. Значит, еще один надзиратель.

– Можешь мне поверить, ты выбрался оттуда. И это потребовало значительных затрат. В Тюрьме, безусловно, еще остается несколько миллионов тебя, так что можешь считать себя счастливчиком.

Я цепляюсь рукой за поручень на центральной оси и передвигаюсь за один из бонсаев, скрывая свою наготу подобно Адаму. Из-под листьев вылетает целое облако бабочек. Усилие производит странное впечатление: мускулы моего нового тела еще только пробуждаются.

– Прекрасная леди, у меня имеется имя. – Я протягиваю ей руку поверх дерева. Она нерешительно принимает ее и сжимает пальцы. Я отвечаю самым крепким рукопожатием, на какое способен. Выражение ее лица не меняется. – Жан ле Фламбер к вашим услугам. Хотя ты абсолютно права. – Я беру в руку цепочку на ее ноге. Она извивается в пальцах, как живая. Змея из драгоценных камней. – Я вор.

Ее глаза распахиваются. Шрам на щеке чернеет. И я внезапно оказываюсь в преисподней.

Я бесплотная точка в темноте, я неспособен сформулировать ни одной связной мысли. Мой разум зажат в тиски. Что-то сдавливает меня со всех сторон, не пропуская ни мыслей, ни воспоминаний, ни ощущений. Это в тысячу раз хуже, чем пребывание в Тюрьме. И длится целую вечность.

А потом я возвращаюсь, тяжело дыша, с болью в животе, и вокруг летают сгустки желчи. Но я бесконечно благодарен за каждое ощущение.

– Никогда не смей больше так делать, – говорит она. – Твой разум и тело предоставлены тебе на время, это понятно? Укради то, что тебе скажут, и тебе позволят все это сохранить.

Драгоценная цепь по-прежнему обвивает ее лодыжку. На щеке подергивается мускул.

Приобретенные в Тюрьме инстинкты приказывают мне заткнуться и прекратить пререкания, но человек-цветок, живущий во мне, должен высказаться, и я не в силах его остановить.

– Слишком поздно, – говорю я, еще не отдышавшись.

– Что?

Морщинка, появившаяся на ее гладком лбу, по-своему прекрасна – словно мазок кисти.

– Я исправился. Вы вытащили меня слишком поздно. Теперь, мадемуазель, я законченный альтруист, существо, полное доброй воли и любви к ближнему. Я даже подумать не могу о том, чтобы принять участие в каком-то противозаконном деянии, даже ради моей прекрасной спасительницы.

Она пристально смотрит мне в лицо.

– Очень хорошо.

– Очень хорошо?

– Если ты мне не подходишь, придется вернуться и взять кого-то другого. «Перхонен», заключи его, пожалуйста, в сферу и выброси наружу.

Несколько мгновений мы молча смотрим друг на друга. Я чувствую себя дураком. Я слишком долго метался между поражением и сотрудничеством. Пора выбираться из этой вереницы. Я первым отвожу взгляд.

– Подожди, – медленно говорю я. – Теперь, когда ты об этом заговорила, я, возможно, вспомню о своих некоторых корыстных побуждениях. Я уже чувствую, как они возвращаются.

– Я так и думала, что они вернутся, – говорит она. – В конце концов, ты считался неисправимым.

– Итак, что же дальше?

– Скоро узнаешь, – отвечает она. – Меня зовут Миели. Это «Перхонен», мой корабль. – Ее рука описывает широкий жест. – Пока ты находишься здесь, мы твои боги.

– Куутар и Илматар[4]? – спрашиваю я, называя оортианских богов.

– Может быть. Или Человек Тьмы[5], если предпочитаешь.

Она улыбается. При мысли о том месте, куда она поместила меня в прошлом, я вижу в ней мрачного оортианского бога бездны.

– «Перхонен» покажет тебе твою каюту.

Вор уходит, и Миели опускается на кресло пилота. Она чувствует себя измотанной, хотя биотическая связь ее тела – которая вместе с «Перхонен» ждала ее несколько месяцев – свидетельствует о полученном в полной мере отдыхе. Но душевный разлад намного хуже обычной усталости.

Она ли это была в Тюрьме? Или кто-то другой?

Она вспоминает долгие недели подготовки, дни, проведенные в квантовом скафандре, замедляющем время, готовность совершить преступление только ради того, чтобы быть схваченной архонтами и попасть в Тюрьму. Вечность, проведенную в камере, погруженной в давние воспоминания. А затем стремительный побег по небу при поддержке пеллегрини, пробуждение в новом теле, сопутствующие дрожь и слабость.

И все ради вора.

И теперь еще и квантовая связь, соединяющая ее с телом, которое создала для вора пеллегрини, и постоянная приглушенная настороженность в его мыслях. Словно лежишь рядом с незнакомцем и ощущаешь, как тот ворочается во сне. Доверие богини Соборности наверняка доведет ее до сумасшествия.

Он прикоснулся к камням Сидан. Гнев помогает, но ненадолго. Нет, дело не только в нем, но и во мне самой.

– Я отделалась от вора, – говорит «Перхонен».

Этот теплый голос в ее голове, по крайней мере, принадлежит ей, а не имитирован Тюрьмой. Миели берет в ладони одну из бабочек, и трепещущие крылышки щекочут ей кожу, словно в руках бьется пульс.

– Ощущаешь влюбленность? – насмешливо спрашивает корабль.

– Нет, – отвечает Миели. – Я просто скучала по тебе.

– Я тоже, – говорит корабль. Бабочка выпархивает из ее рук и вьется над головой. – Это было ужасно – оставаться в одиночестве и ждать тебя.

– Я знаю, – говорит Миели. – Прости.

Внезапно в голове возникает какое-то тревожное ощущение. Какой-то разрыв в мыслях, словно что-то было вырезано, а затем вставлено заново. Вернулась ли я из Тюрьмы прежней? Она знает, что могла бы обратиться к метамозгу Соборности, попросить выделить это ощущение, локализовать и удалить его. Но это не метод для воина Оорта.

– Ты плохо себя чувствуешь. Нельзя было тебя туда отпускать, – говорит «Перхонен». – Это дело не пошло тебе на пользу. Она не должна была заставлять тебя это делать.

– Ш-ш-ш, – предостерегает Миели. – Она услышит.

Но уже поздно.

Глупый корабль, говорит Пеллегрини. Тебе следовало бы усвоить, что я всегда забочусь о своих детях.

Пеллегрини уже здесь, она парит над Миели.

Непослушная девочка, продолжает она. Ты не воспользовалась моими дарами. Дай-ка я посмотрю.

Она грациозно опускается рядом с Миели, скрестив ноги, словно под действием земной силы тяжести. Затем прикасается к щеке Миели, и взгляд карих глаз упирается в ее глаза. У пеллегрини теплые пальцы, только одно из ее колец остается холодной черточкой, как раз на том месте, где находится шрам. Миели вдыхает запах ее духов. В голове что-то поворачивается, шестеренки механизма сдвигаются и со щелчком встают на свои места. Внезапно ее мысли становятся гладкими, словно шелк.

Ну, так лучше? Когда-нибудь ты поймешь, что наши методы работают. Не стоит гадать, кто есть кто, надо понять, что все они – это ты.

Тревога угасает, как огонь под потоком холодной воды. От неожиданного облегчения она едва сдерживает слезы. Миели готова расплакаться, но только не перед ней. Поэтому она просто открывает глаза и ждет, готовая повиноваться.

Ни слова благодарности? Очень хорошо.

Пеллегрини открывает свою сумочку, достает маленький белый цилиндр и подносит ко рту. Один конец цилиндра загорается и выпускает дурно пахнущий дым.

Итак, скажи мне: что ты думаешь о моем воре?

– Говорить не мое дело, – тихо произносит Миели. – Я живу, чтобы служить.

Хороший ответ, хотя и немного наскучил. Разве вор не хорош? Ну же, отвечай начистоту. Неужели ты будешь тосковать по своей малышке-любовнице рядом с таким, как он?

– Он нам нужен? Я могу это сделать. Позволь мне служить, как я служила прежде…

Безупречно красивые губы Пеллегрини изгибаются в улыбке.

Не в этот раз. Ты хоть и не самая могущественная из моих слуг, зато самая преданная. Слушайся меня, и твоя вера будет вознаграждена.

После этого она исчезает, а Миели остается одна в кресле пилота, и вокруг ее головы вьются бабочки.

Моя каюта лишь немного просторнее, чем стенной шкаф. Я пытаюсь проглотить протеиновый молочный коктейль из фабрикатора с закусками и напитками, прикрепленного к стене, но мое новое тело еще не приспособилось усваивать пищу. Пришлось некоторое время провести на вакуумном унитазе – автономно работающем контейнере, который выскакивает из стены и прикрепляется к заднице. Похоже, оортианские корабли не отличаются высоким комфортом.

Одна из закругляющихся стен имеет зеркальное покрытие, и во время унизительной, но необходимой процедуры я рассматриваю свое лицо. Оно выглядит неправильно. Теоретически все повторено в точности: губы, глаза Питера Лорре[6] (как сказала одна из моих подружек сто лет назад), вдавленные виски, короткие волосы, слегка седеющие и редкие, привычная стрижка; худощавое, ничем не примечательное тело в приличном состоянии, с пучком волос на груди. Но, глядя на него, я не перестаю моргать, словно изображение не в фокусе.

Что еще хуже, точно такое же ощущение внутри моей головы. Пытаясь что-то вспомнить, я словно ощущаю языком дырку на месте выпавшего зуба.

Как будто что-то украдено. Смешно.

Я стараюсь отвлечься и выглядываю наружу. Стена каюты обладает достаточным увеличением, чтобы разглядеть вдали Тюрьму «Дилемма». Это сверкающий тор диаметром почти в тысячу километров, но отсюда он выглядит блестящим прищуренным глазом, который уставился прямо на меня. Я невольно сглатываю слюну и отвожу взгляд.

– Рад оказаться снаружи? – раздается голос корабля.

Голос определенно женский, почти как у Миели, только моложе и звучит как голос существа, с которым я бы не отказался встретиться в более благоприятной обстановке.

– Ты себе даже не можешь представить, как я рад. Это не слишком приятное место. – Я вздыхаю. – Я бесконечно благодарен твоему капитану, хоть она и явилась в самый последний момент.

– Послушай, – говорит «Перхонен». – Ты же не знаешь, через что ей пришлось пройти, чтобы тебя вытащить. Я с тебя глаз не спускаю.

Интересное замечание, стоит его запомнить и учесть при дальнейших исследованиях. Как же ей удалось меня вытащить? И на кого она работает? Но для этих вопросов еще рановато, и я просто улыбаюсь.

– Ладно, какую бы работу она для меня ни придумала, это лучше, чем каждый час получать пулю в голову. А твой босс не будет недоволен, узнав, что ты со мной разговариваешь? Я имею в виду беседу с криминальным интриганом и все такое.

– Думаю, я сумею с тобой справиться. Кроме того, строго говоря, она не мой босс.

– Вот как.

Я старомоден, но сексуальные отношения между людьми и гоголами всегда волновали меня в юности, а от старых привычек трудно избавиться.

– Ничего подобного, – говорит корабль. – Мы просто друзья! Кроме того, она меня создала. Ну, не меня, а корабль. Знаешь, я намного старше, чем кажется.

Мне становится интересно, настоящий ли акцент у этого голоса. – Я слышал о тебе. Давно. До Коллапса.

– Я бы сказал, ты выглядишь ни на день старше трех сотен лет. Тебе понравилось то, что ты слышала?

– Мне понравилось похищение солнечного подъемника. Классный угон.

– Классный, – соглашаюсь я. – Именно к этому я всегда и стремился. Кстати говоря, ты выглядишь не старше трехсот лет.

– Ты в самом деле так думаешь?

– Гм. Судя по тому, что я успел увидеть, это так.

– Хочешь, я проведу тебя по кораблю? Миели не будет возражать, она сейчас занята.

– С удовольствием.

Это определенно женщина – возможно, Тюрьма не полностью лишила меня шарма.

Внезапно я чувствую настоятельную потребность одеться: разговоривая с существом женского пола любого рода, не имея на себе даже фигового листка, я ощущаю себя излишне уязвимым.

– Похоже, у нас будет масса времени познакомиться поближе. Но, может быть, ты для начала снабдишь меня какой-нибудь одеждой?

И «Перхонен» создает для меня костюм. Ткань слишком гладкая – я не люблю носить вещи из интеллектуальной материи, – но когда я вижу себя в белой рубашке, черных брюках и темно-бордовом пиджаке, ощущение скованности немного рассеивается.

Затем она показывает мне спаймскейп, и мир внезапно возникает передо мной в новом свете. Я шагаю туда, покинув свое тело, мой взгляд перемещается в космос, и я вижу корабль со стороны.

Я был прав: это оортианский паучий корабль. Он состоит из отдельных модулей, связанных между собой нановолокнами, причем жилые отсеки вращаются вокруг центральной оси, словно кабинки карусели в луна-парке, что создает некоторое подобие гравитации. Связующие волокна образуют сеть, по которой модули могут перемещаться, как пауки в паутине. Паруса из квантовых частиц – концентрические кольца, созданные из искусственных атомов и тонкие, словно мыльные пузыри, – расходятся вокруг корабля на несколько километров. Они с одинаковой легкостью способны улавливать солнечный свет, информационные мезочастицы и лучи маяков Магистрали, а кроме того, представляют собой потрясающее зрелище.

Затем я украдкой бросаю взгляд на собственное тело и испытываю при этом настоящее потрясение. Взгляд из спаймскейпа позволяет увидеть все детали. Сеть ку-точек под кожей, протеомические компьютеры в каждой клетке, плотный компьютрониум в костях. Подобная система могла быть создана только в близких к Солнцу мирах-губерниях. Выходит, что мои спасители работают на Соборность. Интересно.

– Я думала, что ты хочешь познакомиться со мной, – обиженно говорит «Перхонен».

– Конечно, – отвечаю я. – Просто хотел убедиться, что выгляжу подобающим образом. Знаешь, в Тюрьме я совсем отвык от женского общества.

– А кстати, почему ты там оказался?

Удивительно, но до сих пор я об этом даже не задумывался. Я был слишком занят оружием, поражениями и сотрудничеством.

Почему же я попал в Тюрьму?

– Хорошенькой девушке вроде тебя не стоит беспокоиться о подобных вещах.

«Перхонен» вздыхает.

– Наверно, ты прав. Наверно, не стоило мне с тобой разговаривать. Если Миели об этом узнает, она может огорчиться. Но у нас на борту так давно не было никого интересного.

– Да, в такой местности трудно надеяться на приличных соседей. – Я указываю на звездные поля вокруг. – Где мы находимся?

– Это Троянские астероиды Нептуна. Задрипанная дыра в пустоте. Когда она ушла тебя вытаскивать, я долгое время ждала здесь ее возвращения.

– Тебе необходимо поближе познакомиться с жизнью преступников. Она вся сплошь состоит из ожидания. Скука, перемежаемая вспышками откровенного ужаса. Некоторое подобие войны.

– О, на войне было гораздо лучше, – взволнованно восклицает она. – Мы участвовали в Протокольной войне. Мне понравилось. Приходится так быстро думать. Знаешь, мы проделывали удивительные вещи, даже украли луну. Это было потрясающе. Метиду, как раз перед Вспышкой. Миели установила внутри странглетовый заряд, чтобы столкнуть ее с орбиты. Какой был фейерверк, ты не поверишь…

«Перхонен» внезапно замолчала. Мне показалось, она опасалась, что сказала что-то лишнее. Но нет: ее внимание привлекло нечто другое.

Вдали, между паутиной парусов корабля, векторами спаймскейпа и метками жилых модулей, появилась россыпь ослепительно ярких шестиконечных звезд. Я увеличил степень приближения. Острые и вытянутые, словно клыки, силуэты темных кораблей с барельефами семи лиц на носовой части – тех самых лиц, что украшают каждое здание Соборности: боги-короли триллионов подданных. Я привык выпивать, глядя на них.

Приближались архонты.

– Не знаю, что ты такого сделал, – говорит «Перхонен», – но, похоже, они хотят заполучить тебя обратно.