Квин в ударе - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Эллери Куин (Эллери Квин «Квин в ударе») #1

Эллери Квин «Квин в ударе»

СМЕРТЬ ДОН ЖУАНА

АКТ ПЕРВЫЙ

Сцена 1

Самый ранний отчет о смерти Дона Жуана Тенорио — испанского распутника XIV века, который, по словам его лакея, за свою жизнь наслаждался объятиями не менее чем двух тысяч девятисот пятидесяти четырех любовниц, — гласит, что великий любовник был убит в монастыре францисканскими монахами, взбешенными его поведением. Но поэты и драматурги в течение четырех столетий считали подобное окончание блистательной карьеры Дона Жуана слишком тривиальным. Однако против их версий никак нельзя выдвинуть подобное обвинение.

Дон Жуан, утверждают они, посеял семена собственной гибели, лишив девственности благородную молодую даму, дочь командора из Севильи. Хотя подобное приключение отнюдь не было первым для знаменитого распутника, оно являлось таковым для молодой дамы. В результате Дон Жуан был вынужден драться на дуэли с ее отцом, командором, которого он убил.

Далее поэтическое воображение воспаряет ввысь. Дон Жуан посещает гробницу последней жертвы своей шпаги. Мраморная статуя испанского гранда украшает гробницу. Дон Жуан приглашает статую на пир — абсолютно необъяснимый жест, учитывая обстоятельства. Потерпев неудачу во плоти, мраморный аристократ хватается за повторный шанс отомстить соблазнителю своей дочери. Каменный гость является на пир, хватает распутника в свои железные объятия и тащит его в ад. Занавес.

Этот подмененный Дон Жуан насчитывает среди любящих приемных родителей Мольера, моцартовского либреттиста да Понте, Дюма-отца, Бальзака и Шоу. Теперь к списку следует добавить скромное имя Эллери Квина. Согласно Эллери, Дон Жуан в действительности был убит в новоанглийском городке, именуемом Райтсвилл. Вот как это произошло.

Со времен Уильяма Ш. Харта и Уоллеса Рида[1] драматические аппетиты Райтсвилла питал кинотеатр «Бижу» в Хай-Виллидж. Когда урожайные годы кинематографического искусства в результате исторических событий сменились скудными, владелец «Бижу» купил старый склад металлолома на шоссе 478 и на его месте построил первый в округе Райт кинотеатр под открытым воздухом, заменивший Сосновую рощу на разъезде в качестве места свидания для тех, кто молод душой.

На дверях покинутого «Бижу» осталась вывеска, и председатель райтсвиллского совета по недвижимости, чей офис находился напротив пустого здания, по другую сторону Лоуэр-Мейн, неоднократно клялся, что однажды темной ночью он сотрет это бельмо с честного лица Хай-Виллидж и взорвет чертов кинотеатр, на который ему тошно смотреть.

Но внезапно заброшенное здание купил Скатни Блуфилд.

Скатни Блуфилд был редким экспонатом в раитсвиллском зверинце. Когда молодежь первых семейств города достаточно подросла, чтобы с пользой инвестировать свои деньги, Скатни не нашел ничего лучшего, чем пуститься в игры с ними. Семь поколений Блуфилдов трудились для того, чтобы превратить жизнь Скатни в сплошную грандиозную игру. Как часто говорил он сам, его призванием были хобби. Он коллекционировал такие экстраординарные предметы, как пояса целомудрия, пули Минье[2] и засушенные головы, финансировал экспедиции с целью доказать существование Атлантиды и раскопать кости Гомера, метался от йоги и дзен к вуду,[3] возвращаясь затем к конгрегационалистской церкви.[4]

Старый особняк Блуфилдов на Холме постоянно наводняли нахлебники, на которых никто в Райте-вилле даже не взглянул бы и которых Скатни именовал «моей человеческой коллекцией». Внешне Скатни Блуфилд походил на беременную крольчиху, но в этом толстом маленьком холостячке было детски упрямое простодушие, которое некоторые находили привлекательным.

Скатни купил «Бижу», собираясь открыть театр. Готовясь к этому, он прожил два года в Нью-Йорке, где изучал драматические искусства и финансировал постановку пьесы, наблюдая, как профессионалы тратят его деньги на абсолютно провальное, но полезное с просветительской точки зрения мероприятие. После этого он поспешил домой организовывать любительскую труппу.

— Никаких красных амбаров, окруженных штокрозами, — говорил он репортеру «Райтсвиллского архива». — Мой план — создать репертуарный театр, где круглый год будут играть местные таланты.

— Но никто в этих местах никогда не играл даже вторых ролей в профессиональных труппах, — возразил репортер. — Почему вы думаете, что они станут делать это в любительских?

На это маленький человечек подмигнул розоватыми глазками.

— Подождите и увидите.

Секретным оружием Скатни являлась Джоан Траслоу. Джоан была тем, что парни в кафе называли «клевым маленьким сусликом», с натуральными светлыми волосами и огромными фиалковыми глазами. Она изучала драму в университете Мерримака, когда ее отца свалил артрит, и Кейафас Траслоу был вынужден оставить пост секретаря Городской Корпорации. Джоан пришлось вернуться домой и устроиться секретаршей в похоронное бюро на Аппер-Уислинг. Она первая отозвалась на призыв Скатни, и, прослушав ее, он пришел в восторг.

— Чудесно! — шепнул Скатни Роджеру Фаулеру. — Мы все будем гордиться этой девушкой!

Это замечание не утешило Роджа. Инженер-химик, он использовал долю в пироге своего двоюродного дедушки Фаулера, чтобы купить одну из заброшенных фабрик на берегу Уиллоу в Лоу-Виллидж и превратить ее в компанию «Фаулер кемикалз». Его интерес к театру Скатни Блуфилда был строго гормональным — он преследовал Джоан Траслоу с тех пор, как достиг половой зрелости. Чтобы не упускать ее из виду, молодой Фаулер предложил свои услуги Скатни, который был не из тех, кто смотрит дареному коню в зубы. Театр нуждался в технике, отвечающем за плотничные работы, реквизит, свет и прочие скучные, но необходимые детали. Поэтому, покуда закулисные работы шли полным ходом, Скатни не заботило, сколькими возможностями пользуется Роджер, чтобы загнать в угол мисс Траслоу и sotto voce, con amore[5] пытаться продать ей химическую продукцию для домохозяек.

Скатни переделал «Бижу» снаружи и внутри, переименовав его в «Райтсвиллский театр». Это стоило ему целого состояния, и Эмелин Дюпре стала первой, кто взял на себя труд озвучить весть судьбы. (Мисс Дюпре, рупор всех городских новостей, преподавала танцы и актерское мастерство детям райтсвиллского haute monde.[6])

— Скатни не получит ни цента прибыли, — заявила Эмелин.

На сей раз «рупор», кажется, провозгласил правду. Несмотря на Джоан Траслоу, идея театра обернулась полным провалом. Скатни пробовал ставить Шоу, Кауфмана и Харта, Теннесси Уильямса, даже Ионеско и Ануя (последние были зачаты в отчаянии и рождены в несчастье), комедии, фарсы, мелодрамы, трагедии, традиционные и эксцентричные пьесы, но с каждым представлением зал становился все менее заполненным.

— Конечно, пока что мы не слишком преуспеваем, — размышлял вслух Скатни после очередной удручающей недели.

— Джоан превосходна, и ты это знаешь, — не удержался Роджер.

— Спасибо, сэр. — Ямочки на щеках у Джоан сводили Роджера с ума. — Я думала, вы против того, чтобы женщины делали карьеру.

— Не все женщины, а только ты, — ответил Роджер, ненавидя себя за то, что ямочки сразу исчезли. — Слушай, Скатни, сколько еще доставшихся тебе по наследству бабок ты готов угробить на это сооружение, которое мы именуем театром?

— Я еще не сдался, Роджер, — четко заявил Скатни.

«Неужели местные вкусы настолько деградировали, — вопрошала передовица «Райтсвиллского архива», — что нашими любимыми развлечениями должны быть телевестерны, театрализованные рекламы дезодорантов и фильмы, заставляющие наших детей дрожать от страха? В то время, когда Райтсвилл отражает общенациональное распространение среди молодежи преступности, алкоголизма, наркомании, азартных игр, проституции, общине следует поддержать усилия мистера Блуфилда обеспечить нас достойной драматургической продукцией. Почему бы не посещать театр регулярно и не приводить с собой детей постарше?»

Ответом послужило увеличение пустых мест. Письмо в «Райтсвиллский архив» за подписью «Кассандра», чей литературный стиль не отличался от стиля Эмелин Дюпре, предлагало переименовать «Райтсвиллский театр» в «Театр с привидениями».

Когда городские насмешки достигли Холма, розовые глаза Скатни стали угрожающе красными. Очень немногие жители Райтсвилла знали, насколько тонка кожа Скатни Блуфилда.

В своем необъятном кабинете он бросился в кресло, похожее на трон викингов, и стал напряженно думать, покуда ему в голову не пришло имя Арчера Даллмена.

Спустя десять минут райтсвиллский покровитель театральных искусств уже мчался в своем автомобиле к аэропорту и первым же самолетом вылетел в Бостон, а оттуда в Нью-Йорк.

Сцена 2

Зарегистрировавшись в отеле «Холлис», Эллери принял душ, переоделся, вышел на улицу, обошел вокруг площади и вернулся в гостиницу, не увидев ни одного знакомого лица.

Он поджидал метрдотеля (также незнакомого ему) в очереди у входа в ресторан, обуреваемый мрачными мыслями, когда сзади послышался голос:

— Полагаю, вы мистер Квин?

— Роджер! — Эллери стиснул руку молодого Фаулера, как доктор Ливингстон в Уджиджи,[7] хотя встречал его во время предыдущих визитов в Райтсвилл не более дюжины раз. — Как поживаете? Что происходит в городе?

— Я — превосходно, а город на месте, хотя и с некоторыми модификациями, — ответил Роджер, дуя на руку. — Что привело вас сюда?

— Направляюсь в Махогани на каникулы. Я слышал, вы — последняя райтсвиллская вспышка индустриального гения.

— Так говорят мне, но кто сказал вам?

— Я уже давно выписываю «Райтсвиллский архив». Что привело вас в театр, Родж? Я думал, вы наслаждаетесь пребыванием в химической лаборатории.

— Любовь, — вздохнул Роджер. — Или то, как теперь ее называют.

— Ну конечно — Джоан Траслоу! Но разве предприятие не прогорает? Это должно сразу бросить Джоан вам на колени.

Роджер выглядел мрачным.

— Мы ставим «Смерть Дон Жуана».

— Это старье? Даже для Райтсвилла…

— Вы не улавливаете суть. С участием Марка Мэнсона в камзоле, панталонах и гульфике. Премьера завтра вечером.

— Мэнсон? — Эллери уставился на Роджера. — Кто его откопал?

— Скатни Блуфилд через гробовщика с Таймс-сквер по имени Арчер Даллмен. Мэнсон — привлекательный живой труп, Эллери. У нас аншлаг.

— Значит, старик все еще этим занимается, — с восхищением произнес Эллери. — «Смерть Дон Жуана»… Я бы хотел посмотреть спектакль.

— За угловым столиком сидят Скатни с Мэнсоном и Даллменом. Я встречаюсь с ними за ужином. Почему бы вам не присоединиться к нам?

Эллери успел забыть, насколько Скатни Блуфилд похож на счастливого кролика.

— Очень рад, что вы приехали к премьере! — воскликнул Скатни. — Надеюсь, вы придете, Эллери?

— Даже если мне придется висеть на люстре. Я не имел удовольствия видеть игру мистера Мэнсона… — Эллери собирался сказать «очень много лет», но вовремя спохватился, — уже некоторое время.

— Как дела в посольстве, мистер Грин? — печально осведомился актер. Наклонив стакан из-под коктейля и найдя его пустым, он провел указательным пальцем по внутренней стороне стекла и облизал палец. — Вам следовало видеть меня в паре с Бутом, сэр, — я имею в виду Джона Уилкса.[8] Вот это были дни! Гарсон, могу я попросить еще порцию? — Дрожащий палец отодвинул пустой стакан к девяти другим, после чего Мэнсон улыбнулся Эллери и заснул. С откинутой назад головой он напоминал мумию — его точеное аристократическое лицо было испещрено сетью морщин.

Официантка подошла к столику. Мэнсон проснулся, вежливо заказал «Шо-Фруа-де-Кей-ан-Бель-Вю» и тут же заснул снова.

— Что это такое? — осведомилась официантка.

— Не важно, малышка. Принеси ему недожаренный стейк.

Скатни выглядел встревоженным.

— Надеюсь…

— Не беспокойтесь, Блуфилд. Он никогда не опаздывает к подъему занавеса.

Эллери с удивлением повернулся. Эти слова произнес человек, которого ему представили как Арчера Даллмена. Теперь Эллери понимал, почему забыл о его присутствии. Даллмен был не большим и не маленьким, не толстым и не худым, не румяным и не бледным. Волосы, глаза, голос казались абсолютно нейтральными. Было трудно вообразить его возбужденным, сердитым, влюбленным или пьяным. С этого момента Эллери начал к нему присматриваться.

— Вы менеджер мистера Мэнсона, мистер Даллмен?

— Можно сказать и так.

Прошло некоторое время, прежде чем Эллери осознал, что Даллмен не вполне ответил на его вопрос. Эллери намазал маслом рогалик.

— Кстати, разве профсоюз актеров не запрещает его членам выступать с любителями?

Ему ответил Скатни — как показалось Эллери, слишком быстро:

— Но в особых случаях всегда можно получить разрешение профсоюза. Если в районе нет профессиональной труппы и любительский коллектив обращается с просьбой, гарантируя профессионалу гонорар члена профсоюза, и так далее… А вот и суп! — Он с явным облегчением приветствовал вернувшуюся официантку. — Лучшая похлебка в городе — верно, Минни?

Эллери интересовало, что гложет маленького человечка. Потом он вспомнил.

Его ввело в заблуждение имя Арчер. На Бродвее Даллмен был более известен как Тупица.[9] Это была типично бродвейская шутка — Даллмена считали одним из самых проницательных людей в его бизнесе. Если Скатни Блуфилд заключил с ним сделку…

— Нас называли «Театром с привидениями» и смеялись над нами, — ликовал Скатни. — Интересно, кто смеется теперь?

— Только не я, — проворчал Родж Фаулер. — Эта сцена Мэнсона и Джоан на кушетке в первом акте — сплошное бесстыдство.

— А как, по-вашему, Дон Жуан должен вести себя на кушетке? — с улыбкой спросил Даллмен.

— Вы не должны были ставить эту сцену таким образом, Даллмен!

— Значит, вы режиссер? — пробормотал Эллери. Но никто его не слышал.

— Подумайте о богатых старых леди, Фаулер.

— Я думаю о Джоан!

— Ну-ну, Родж, — успокаивающе произнес Скатни.

Мэнсон выбрал этот момент, чтобы проснуться. Он огляделся вокруг и начал вставать. Его парик съехал набок, демонстрируя лысое полушарие. Актер стоял, как престарелый Цезарь, кланяющийся своему народу.

— Мои дорогие друзья… — сказал он и сполз в объятия Даллмена.

Скатни и Роджер приподнялись со стульев. Но Эллери уже поддерживал актера с другой стороны.

— Мэнсон может идти, Даллмен. Ему просто нужна опора.

Они вдвоем поволокли продолжающего улыбаться Мэнсона из ресторана. Вестибюль кишел людьми, пришедшими на женский благотворительный бал — многие ждали лифтов.

— Нам не протащить его через эту толпу, Даллмен. На каком этаже его номер?

— На втором.

— Тогда пусть идет сам. Шевелите ногами, Мэнсон. Вот так, превосходно!

Эллери и Даллмен подтолкнули его к лестнице. Даллмен шептал актеру на ухо:

— Больше никаких мартини, ладно, Марк? Чтобы завтра вы могли выйти на сцену в вашем сексуальном трико и порадовать деревенских леди. Помните, что вы великий Марк Мэнсон.

Актер издавал довольные звуки. Скатни и Роджер догнали их.

— Как он? — пропыхтел Скатни.

— Думаю, он слегка не в форме, — ответил Эллери. — Что скажете, Мэнсон?

— Мой дорогой сэр, — снисходительно отозвался актер. — Можно подумать, будто я пьян. Право, это недостойное предположение.

Он шагнул на лестничную площадку второго этажа и остановился, чтобы собраться с силами. Эллери посмотрел на Даллмена, и тот кивнул. Они отпустили актера, но это было ошибкой.

— Держите его! — закричал Эллери, хватая руками воздух. Но Скатни и Роджер окаменели от неожиданности. Мэнсон, все еще улыбаясь, рухнул между ними на лестницу.

Словно зачарованные, они наблюдали, как звезда «Смерти Дон Жуана» скатился вниз по мраморным ступенькам, приземлился на пол вестибюля и остался лежать без движения.

Сцена 3

Из больницы они вернулись в номер Даллмена в «Холлисе». Даллмен сразу сел у телефона.

— Соедините меня с Нью-Йорком. Мне нужен театральный агент Фил Стоун, проживающий на Западной Сорок четвертой улице… Нет, я подожду.

— Стоун… — Скатни нервно прыгал по комнате. — Я его не знаю, Арчер.

— Конечно, не знаете, — буркнул Даллмен. — Фил? Это Арч Даллмен.

— И что тебе нужно? — Эллери четко слышал бас Стоуна в трубке.

— Филли… — начал Даллмен.

— Пожалуйста, Арчи, без предисловий. У меня был сумасшедший день, и я только что пришел домой. В чем дело?

— Фил, у меня неприятности. Я звоню тебе из Райтсвилла…

— Откуда?

— Из Райтсвилла в Новой Англии.

— Никогда не слышал о таком месте. Что у тебя там за рэкет?

— Здесь образовалась средненькая труппа. Я договорился с ее продюсером, что Марк Мэнсон будет играть в «Смерти Дон Жуана».

— Что у них за продюсер?

— Скатни Блуфилд.

— Скотни Блуфилд?

— Не важно! Премьера завтра вечером, а сегодня Мэнсон упал с лестницы в отеле и сломал запястье и пару пальцев на правой руке, не считая двух треснувших ребер.

— Старые пьяницы никогда не умирают. Это все?

— Тебе мало? Возможно даже сотрясение мозга. На всякий случай его оставили в больнице на сутки.

— Ну и что?

— А то, что у него перебинтованы ребра и рука в гипсе. Он не сможет играть месяц. — Капля пота упала с кончика носа Даллмена на окурок его сигары. — Фил, как насчет Фостера Бенедикта?

Хохот Стоуна сотряс телефон.

— Фостер Бенедикт? — Скатни Блуфилд казался изумленным. Он подскочил к свободному уху Даллмена. — Заполучите его, Арчер!

Но Эллери наблюдал за Роджем Фаулером. При звуке имени Бенедикта Роджер ухватился за подлокотники кресла, как будто его укололи шилом.

Даллмен не обратил внимания на Скатни.

— Ну, что скажешь, гиена?

— Могу я задать глупый вопрос? — сухо осведомился голос Стоуна. — Этот Блуфилд и его труппа — профессионалы?

Арч Даллмен выплюнул окурок, и искры посыпались на ковер.

— Это любительская труппа.

— Слушай, мошенник, — пробасил агент. — Если этот провинциал хочет заменить Мэнсона, то должен связаться со мной, а не с тобой. Ведь нужно удовлетворить не тебя, а профсоюз… Ты еще здесь, Арчи?

— Здесь, — вздохнул Даллмен. — И Блуфилд тоже.

Скатни молнией подлетел к телефону. Даллмен подобрал окурок и сунул его в рот, оставаясь рядом с аппаратом.

— Это Скатни Блуфилд, — нервно заговорил Скатни. — Насколько я понимаю, мистер Стоун, Фостер Бенедикт доступен для двухнедельного ангажемента в «Смерти Дон Жуана» начиная с завтрашнего вечера?

— Мистер Бенедикт отдыхает между ангажементами. Не знаю, смогу ли я уговорить его сразу вернуться к работе.

— Насколько хорошо он знает роль?

— Фостер сам не помнит, сколько раз выступал в ней. Это еще одна причина, по которой она может его не заинтересовать. Его тошнит от нее.

— Сколько понадобится, чтобы излечить его от тошноты? — не без юмора спросил Скатни.

— Полторы тысячи в неделю могут с этим справиться, — небрежно отозвался Стоун.

— Дайте мне трубку! — потребовал Даллмен. — С кем ты, по-твоему, имеешь дело, Фил? Бенедикта вышвырнули из Голливуда, не пускают на Бродвей, а телевидению он осточертел. Я отлично знаю, что он не у дел, и не позволил бы мистеру Блуфилду связываться с ним, если бы несчастный случай с Мэнсоном не оставил нас на мели. Семьсот пятьдесят, Фил, или оставим это. Согласен?

— Я тебе позвоню, — через десять секунд ответил агент.

Даллмен назвал ему номер телефона «Холлиса» и положил трубку.

— Он возьмется за это. — Даллмен лег на кровать и уставился в потолок.

Скатни снова запрыгал по комнате.

— Вы напрашиваетесь на неприятности, — заговорил Роджер Фаулер. — Бенедикт плохой актер, Скатни. И я не имею в виду его профессиональные качества.

— Ради бога, Роджер, — сердито сказал маленький человечек. — Неужели мне мало хлопот?

Спустя двадцать минут зазвонил телефон.

— Возьмите трубку, — сказал Даллмен, не вставая с кровати.

— Да? — крикнул Скатни.

— Мы договорились, — сообщил бас Стоуна. — Но вы понимаете, мистер Блуфилд, что должны сами утрясти все с профсоюзом, прежде чем мы шевельнем копытом?

— Да-да. Все сделаю завтра утром.

— Я буду ждать разрешения профсоюза. Как только получу его, Бенедикт выедет к вам.

— Не кладите трубку, — сказал Даллмен.

— Не кладите трубку, — повторил Скатни.

Даллмен устало поднялся с кровати, что-то шепнул Скатни и снова лег.

Скатни поджал губы.

— По моей информации, мистер Стоун, Бенедикт может завтра выехать в Райтсвилл, но оказаться в отеле в Монреале с какой-то девушкой, которую подобрал по дороге. Вы гарантируете его приезд?

— Что нужно этому кровососу Даллмену? Я сам посажу его в самолет — это лучшее, что я могу сделать.

Скатни с беспокойством посмотрел на Даллмена, и тот пожал плечами:

— Хорошо, но, пожалуйста, предупредите мистера Бенедикта…

— Да-да.

— Ему придется делать пересадку в Бостоне — сюда нет прямых рейсов. Я пришлю за ним машину в райтсвиллский аэропорт. Если он прилетит достаточно рано, мы сможем быстро отрепетировать.

— Позаботьтесь о профсоюзе. Как я сказал, мы не пошевелим и пальцем…

— Предоставьте профсоюз мне. А вы отправьте Бенедикта сюда.

— Знающим роль назубок, — подсказал Даллмен.

— Знающим роль назубок, — повторил Скатни и положил трубку. — Арчер, это было истинное вдохновение.

Даллмен что-то буркнул.

— Родж, сбегай через площадь и попроси «Рекорд» придержать станок. Через несколько минут я сообщу им по телефону текст новой афиши.

— Ты твердо намерен продолжать? — спросил Роджер, не двигаясь с места.

— Пожалуйста, Родж! — взмолился Скатни.

Даллмен захрапел.

Зрелище казалось Эллери весьма экстраординарным.

Сцена 4

Было пасмурно, небо хмурилось, когда Эллери шел вокруг площади и по Лоуэр-Мейн.

Для Скатни Блуфилда день оказался изнурительным. С раннего утра маленький человечек разговаривал по междугородному телефону с актерским профсоюзом. Когда все детали были улажены к удовлетворению профсоюза и Фостер Бенедикт вылетел в Бостон, он не мог рассчитывать приземлиться в Райтсвилле раньше чем без пяти восемь вечера. У него едва оставалось время загримироваться, облачиться в костюм и выбежать на сцену к поднятию занавеса в половине девятого.

Эллери вошел в вестибюль переделанного «Бижу», распахнул обитые черной кожей двери и очутился в зале театра Скатни Блуфилда.

В элегантно отделанном интерьере царила гнетущая тишина. Актеры в гриме и костюмах сидели среди освещенных декораций первого акта, либо потягивая кофе, либо уставясь в темноту зала. Хорошенькая блондинка, в которой Эллери узнал Джоан Траслоу, растянулась в напряженной позе на кушетке, где Дон Жуан — Бенедикт должен был соблазнить ее, служа искусству. Роджер Фаулер в комбинезоне массировал ей виски.

Эллери проскользнул по последнему проходу справа и прошел через дверь за кулисы. Он оказался в тесном треугольном пространстве слева от сцены. На двери справа была нарисована звезда и висел плакат с наспех сделанной надписью: «М-р Бенедикт». Узкая железная лестница вела на миниатюрную площадку наверху и к еще одной уборной.

Терзаемый любопытством, Эллери открыл дверь со звездой и заглянул внутрь. В этой комнате Скатни превзошел сам себя. Поворот выключателя у двери ярко осветил лишенное окон помещение. Мягко гудел кондиционер. Отделанные деревянными панелями стены были увешаны гравюрами на театральные сюжеты. Повсюду валялись костюмы, а красивый туалетный стол с трельяжем был захламлен париками, горшочками и коробками с гримом и прочими принадлежностями, очевидно оставленными в таком виде Мэнсоном перед несчастным случаем.

Впечатленный увиденным, Эллери вышел из комнаты, едва не задев открытый металлический ящик с надписью «Инструменты», и направился, позади сцены, к другой стороне театра. Здесь находились просторная бутафорская, служебный вход, пульт управления с осветительными приборами и железная спиральная лестница, полдюжины ступенек которой вели к дополнительным уборным. Под ними на уровне сцены виднелась дверь с табличкой: «М-р Блуфилд. Не входить!». Эллери постучал.

— Я же сказал, никому не входить! — послышался пронзительный голос Скатни.

— Это Эллери Квин.

— А-а, тогда входите.

Кабинет являл собой маленькую симфонию из сверкающей стали. Скатни сидел за письменным столом, опустив левый локоть на блокнот, подпирая правым кулаком щеку и глядя на телефон. Эллери пришел на ум Наполеон после битвы при Ватерлоо, размышляющий об упущенной победе.

Арч Даллмен стоял у окна, жуя потухшую сигару. Когда Эллери вошел, он даже не обернулся.

Эллери опустился на стул.

— Штормовое предупреждение?

Кроличий нос дернулся.

— Бенедикт звонил из бостонского аэропорта. Все рейсы задерживаются.

Окно осветилось, словно взорвалась атомная бомба. Даллмен отпрянул, а Скатни вскочил на ноги. Удар грома сотряс висящие на стенах театральные фотографии. Сразу же небеса разверзлись, и переулок за окном превратился в реку.

— Дело дрянь, — сказал Даллмен, посмотрев на часы. — Скоро начнут собираться зрители. Придется отменить спектакль.

— И дать им еще один шанс посмеяться надо мной? — Блуфилд выпятил подбородок. — Мы задержим начало премьеры.

— Насколько, по-вашему, нам удастся его задерживать? Самолет Бенедикта, возможно, не взлетит еще несколько часов.

— Гроза уходит на северо-запад, Арчер. В Бостоне должно проясниться с минуты на минуту. А оттуда всего полчаса лету.

Даллмен вышел. Эллери слышал, как он приказывает зажечь свет в зале и опустить занавес.

Телефон зазвонил в восемь двадцать пять. Скатни схватил трубку.

— Что я вам говорил? Он вылетает!

Фостер Бенедикт прибыл в театр в восемнадцать минут десятого. Дождь прекратился, но переулок, ведущий к служебному входу, был покрыт лужами, и актеру приходилось перепрыгивать их. Судя по его нахмуренному лицу, он воспринимал лужи как личное оскорбление. Скатни и Даллмен прыгали вместе с ним, говоря одновременно.

Труппа ожидала в дверях. Бенедикт прошел мимо, даже не взглянув на коллег, оставив за собой аромат виски и одеколона. Но если он и был пьян, Эллери не мог разглядеть никаких признаков этого.

Роджер Фаулер стиснул зубы. Джоан Траслоу выглядела так, словно получила пощечину.

Фостер Бенедикт огляделся вокруг.

— Вы мистер… Блуфиш, не так ли? Где моя уборная?

— С другой стороны сцены, мистер Бенедикт, — пропыхтел Скатни. — Но сейчас нет времени…

— Зрители сидят в зале уже больше часа, — сказал Даллмен. Топанье ног и свист публики были слышны даже в переулке.

— Ага! — Актер расположился на стуле привратника у служебного входа. — Глас Райтсберга.

— Райтсвилла, — поправил Скатни. — Право, мистер Бенедикт…

— А это, полагаю, — продолжал Бенедикт, окидывая взглядом молчаливую труппу, — так называемые актеры в этой жалкой постановке?

— Пожалуйста, мистер Бенедикт! — снова взмолился Скатни.

Эллери давно не видел Бенедикта. Некогда самое красивое лицо на американской сцене выглядело как передержанное тесто. Под злобными глазами топорщились мешки. На ранее гладкой шее появились морщины. Только звучный голос был тем же самым.

Актер посмотрел на Джоан.

— Эта маленькая леди — орхидея на капустной грядке. Кого она играет, Даллмен? Надеюсь, героиню?

— Да, — ответил Даллмен. — Но сейчас нет времени для представлений, Бенедикт. Вы должны быть на сцене в начале первого акта.

— Мою коробку с гримом, Фил. — Бенедикт протянул руку и щелкнул пальцами, все еще глядя на Джоан. Ее лицо было белым как мел.

Эллери посмотрел на Роджера. Он стиснул кулаки.

— Фила Стоуна здесь нет, — напомнил Даллмен.

— Господи, я забыл несессер с гримом. Хотя какое это имеет значение?

— Все равно гримироваться нет времени! Все гримерные принадлежности Мэнсона в его уборной, и вы можете ими воспользоваться, когда будете переодеваться между актами. Вы собираетесь играть или нет?

— Мистер Бенедикт, — Скатни дрожал всем телом, — даю вам ровно полминуты, чтобы выйти на сцену и занять место для подъема занавеса. Иначе я представлю счет профсоюзу.

Актер поднялся, улыбаясь.

— Если я помню сюжет пьесы, — обратился он к Джоан, — а вы можете не сомневаться, что я его помню, — у нас есть очаровательный шанс познакомиться поближе во время первого акта. Как насчет маленького ужина с шампанским после спектакля? Ладно, Блуфилд, буду играть без грима и костюма. — Он пожал плечами. — В конце концов, я играл эту идиотскую роль всеми возможными способами. Это может выглядеть даже забавно.

Он направился на сцену.

— Все по местам! — рявкнул Даллмен. Джоан поплыла к сцене, словно призрак. Остальные актеры засуетились. — Фаулер!

Роджер ожил.

— Где ваш осветитель? Займитесь делом! — Когда Роджер отошел, Даллмен нахмурился. — Господи, кажется, Бенедикт произносит речь!

— Так оно и есть, — подтвердил Эллери, выглядывая из-за кулис.

Стоя на авансцене, Бенедикт объяснял с комичными жестами и гримасами, почему «почтеннейшей ронгсвиллской[10] публике» придется лицезреть великого Фостера Бенедикта в первом акте «Смерти Дон Жуана» в уличной одежде и без грима. Зрители начали хихикать и аплодировать.

Услышав позади бульканье, Эллери обернулся. Нос Скатни снова подергивался.

— Что он делает? За кого он себя принимает?

— Полагаю, за Бэрримора в «Моих дорогих детях».[11] — Даллмен жевал сигару.

Они могли только беспомощно наблюдать за буффонадой Бенедикта. Его выход был триумфом импровизации. Он поклонился с серьезным видом, принял балетную позу и, словно Нижинский в «Призраке розы», прыгнул к кулисам.

Сцена 5

Эллери, стоя вместе со Скатни Блуфилдом среди зрителей, которым не хватило сидячих мест, с недоверием наблюдал за первым актом.

Бенедикт намеренно перефразировал свои монологи. Сбитые с толку любители, ожидая своих реплик, забывали текст. Тогда он подсказывал его им, подмигивая над огнями рампы. Актер дурачился, то и дело обращаясь к покатывающейся со смеху публике и превращая старую мелодраму в грубый фарс.

Эллери посмотрел на Скатни. То, что он увидел, заставило его быстро пробормотать:

— Он причиняет больше вреда себе, чем вам.

Но Скатни покачал головой:

— Они смеются надо мной. — Он пробился к двери в вестибюль и исчез.

Сцена соблазнения выглядела кошмарно. Один раз Джоан из самозащиты проделала нечто, заставившее Бенедикта ойкнуть. Но он тут же обратился к публике с очередной импровизацией, которую Эллери не расслышал, и во время последовавшего взрыва хохота возобновил атаку. Джоан уходила за кулисы, как сомнамбула.

Роджер скрежетал зубами.

Занавес наконец опустился. Билетеры открыли запасные выходы с обеих сторон зала. Зрители, вытирая глаза, хлынули в переулки. Эллери протиснулся через вестибюль на улицу и закурил сигарету, отдающую привкусом горечи. Он надолго задержался на тротуаре после звонка, но, когда вернулся в зал, свет еще горел.

Эллери с удивлением посмотрел на часы. Вероятно, Бенедикту понадобилось дополнительное время, чтобы одеться и загримироваться ко второму акту. А может быть, Роджер дал ему кулаком по физиономии. Эта мысль порадовала Эллери.

Публика начинала ворчать и кашлять.

Эллери пробрался сквозь стоящих зрителей к крайнему левому проходу и направился за кулисы. Там царила тишина.

Дверь кабинета Скатни Блуфилда была открыта, и Арч Даллмен в облаке сигарного дыма сердито мерил шагами комнату.

— Вы не видели Блуфилда? — спросил он.

— Нет, — ответил Эллери. — Что-то не так?

— Мне наплевать, кем Бенедикт себя считает, — проворчал Даллмен. — Сначала этот обрюзгший кусок окорока превращает первый акт в дешевый водевиль, а теперь не отвечает на вызов! Квин, окажите мне любезность и вытащите его из уборной.

— Почему я?

— Потому что я за себя не ручаюсь. И передайте ему от меня, что, если не будет играть как следует, я лично продырявлю воздушный шар, который он называет головой!

Эллери все сильнее ощущал тревогу.

— Лучше пойдем вместе.

Они поспешили на площадку по другую сторону зала. Эллери постучал в дверь со звездой.

— Мистер Бенедикт!

Ответа не последовало.

— Мистер Бенедикт, вы задерживаете начало второго акта.

Молчание.

— Бенедикт!

Эллери распахнул дверь.

Фостер Бенедикт сидел за туалетным столом спиной к двери, уронив голову на стол среди париков и коробок с гримом.

Он успел частично облачиться в костюм Дон Жуана. На белой шелковой рубашке под левой лопаткой алело пятно, откуда торчала рукоятка ножа.

АКТ ВТОРОЙ

Сцена 1

— Этот тип явно свихнулся, — заявил Даллмен, жуя свежую сигару. — Собирается появиться на сцене с намалеванным краской кровавым пятном и трюковым ножом. Как насчет того, чтобы играть соответственно вашему возрасту, Бенедикт? Фактически как насчет того, чтобы вообще играть? — Он прошел мимо Эллери. — Быстро снимайте эту ерунду/

— Не прикасайтесь к нему, — сказал Эллери.

Даллмен уставился на него:

— Вы шутите!

— Нет.

Даллмен разинул рот, и сигара упала на пол. Он наклонился и стал искать ее.

Эллери подошел к туалетному столу. Кожа Бенедикта была грязно-желтой, а губы посинели. Глаза были открыты. При виде лица Эллери они дрогнули и закатились.

Пятно быстро расплывалось.

— Где же Блуфилд? — заговорил Даллмен. — Я должен найти его.

— Бог с ним. Среди публики я видел знакомого врача — доктора Фарнема. Быстро разыщите его.

Даллмен повернулся к дверному проему, в котором толпились актеры и рабочие сцены. Никто, казалось, не понимал, что случилось. Джоан Траслоу детским жестом поднесла руку ко рту, глядя на кровь и нож. Пробившись сквозь толпу, Даллмен столкнулся с Роджером Фаулером.

— Что происходит? Где Джоан?

— С дороги, черт возьми! — Даллмен направился к сцене.

Эллери закрыл дверь и быстро подошел к туалетному столу.

— Бенедикт, вы можете говорить?

Губы слегка шевельнулись, рот открылся, а из горла вырвался нечленораздельный звук.

— Кто ударил вас ножом?

Челюсти актера шевелились, как у рыбы, вытащенной из воды. Но на сей раз не было никаких звуков.

— Вы слышите меня, Бенедикт?

Глаза оставались неподвижными.

— Если вы понимаете, о чем я говорю, моргните.

Веки опустились и поднялись.

— Теперь отдыхайте. С вами все будет в порядке. — «На том свете», — мысленно добавил Эллери. Где же Конклин Фарнем? Он боялся прикоснуться к ножу.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвался доктор Фарнем. Даллмен вбежал следом, закрыл дверь и прислонился к ней, тяжело дыша.

— Привет, Конк, — поздоровался Эллери. — Все, что мне нужно от него, — это имя.

Доктор Фарнем посмотрел на рану, поджал губы и положил пальцы на запястье свисающей руки Бенедикта, не поднимая ее. Потом он нащупал артерию на виске и обследовал закатившиеся глаза.

— Вызывайте «скорую».

— И полицию, — добавил Эллери.

Арч Даллмен открыл дверь. Актеры и рабочие все еще стояли снаружи, за исключением Джоан и Роджера. Даллмен отдал распоряжения и опять закрыл дверь.

— Вы не можете хотя бы остановить кровотечение, Конк?

— Оно почти остановилось само по себе.

Эллери увидел, что пятно больше не расплывается.

— Я могу поговорить с ним?

Доктор кивнул. Его губы беззвучно произнесли: «Конец наступит с минуты на минуту».

— Вы еще слышите меня, Бенедикт? — обратился к актеру Эллери. — Если да, снова просигнальте глазами.

Бенедикт моргнул.

— Вы сидели здесь и гримировались. Кто-то открыл дверь и подошел к вам. Вы могли видеть его в зеркале. Кто подошел к вам с ножом?

Синеватые губы раскрылись, язык затрепетал, как крылья маленькой птички, в горле послышалось бульканье. Доктор Фарнем снова пощупал пульс.

— Он уходит, Эллери, — произнес он вслух.

— Вы умираете, — сказал Эллери. — Кто убил вас?

Бенедикт из последних сил пытался заговорить. Он оторвал голову на два дюйма от стола и прошептал одно слово.

Затем голова с деревянным стуком упала на стол, тело напряглось в последней судороге, а изо рта вырвалось негромкое шипение, которое вскоре стихло.

— Он мертв, — сказал доктор Фарнем.

— Что он сказал? — странным тоном осведомился Даллмен.

— Он мертв, — повторил Эллери слова врача.

— Я имею в виду Бенедикта. Отсюда я не слышал, что он сказал.

— А вы слышали его, Конк?

— Да, — кивнул доктор. — «Героиня».

— Вот что он сказал. — Эллери отвернулся. Он ощущал пустоту внутри.

— Героиня! — Даллмен засмеялся. — Получили, что хотели, Квин? Чувствуете себя большим человеком?

— Бенедикт не знал ее имени, — отозвался Эллери, как будто это объясняло нечто важное. Он вытер вспотевшее лицо.

— Не понимаю, — сказал доктор Фарнем.

— Бенедикт прибыл сюда так поздно, что ему не успели никого представить. Он мог назвать ее только по роли в пьесе. — Эллери опять отвернулся.

— Но я удалял Джоан аппендикс, когда ей было пятнадцать, — пробормотал доктор Фарнем, словно это оправдывало ее. — Мой отец принимал роды у ее матери.

Кто-то постучал в дверь. Даллмен открыл ее.

— Мне сказали, что-то случилось с мистером Бенедиктом…

— Смотрите, кто пришел, — усмехнулся Даллмен. — Входите, Блуфилд.

Сцена 2

Туфли и манжеты брюк Скатни Блуфилда были мокрыми.

— Я бродил по переулку. Понимаете, я не мог выносить того, что он вытворял на сцене. Я чувствовал, что если еще минуту пробуду в зале…

— Скатни, — прервал его Эллери.

— Как это ужасно, — продолжал Блуфилд, глядя на мертвеца. — Он совсем не похож на человека, не так ли? Я еще никогда не видел такую смерть.

— Скатни…

— Но он в какой-то степени сам навлек ее на себя. Нельзя же так унижать людей, которые не причинили ему никакого вреда. Кто убил его?

Эллери повернул маленького человечка лицом к себе.

— Вам придется поговорить с публикой, Скатни. Думаю, лучше использовать термин «несчастный случай». И потихоньку шепните билетерам, чтобы они никого не выпускали из зала до прихода полиции.

— Кто убил его?

— Вы сделаете это?

— Конечно. — Блуфилд удалился, оставив на полу влажный след.

Эллери вернулся к туалетному столу и стал разглядывать рукоятку ножа.

Доктор Фарнем переминался с ноги на ногу.

— Хотите выйти, доктор? — спросил Даллмен.

— Я оставил в зале жену, — сухо ответил врач.

— О Молли не беспокойтесь, Конк. — Эллери достал из кармана маленький кожаный футляр. — Вы мой единственный свидетель последнего заявления Бенедикта.

— Это верно, — сказал Даллмен. — Я ничего не слышал. Мне на это не хватило ни слуха, ни духа, в отличие от вас.

Футляр содержал сильную лупу, сквозь которую Эллери обследовал рукоятку ножа с обеих сторон.

— А где же шапка «охотника на оленей»?[12] — ухмыльнулся Даллмен.

Эллери не обратил на него внимания. Тяжелая рукоятка недавно была обмотана черной изоляционной лентой. В одной восьмой дюйма от края виднелась прямая линия тонких нерегулярных вмятин длиной около пяти восьмых дюйма. В соответствующем месте на внутренней стороне находились аналогичные вмятины. Эллери спрятал лупу.

— Между прочим, Даллмен, вы видели этот нож раньше?

— Есть какая-нибудь причина, по которой я должен вам отвечать?

— А есть какая-нибудь причина, по которой вы не должны этого делать?

— Это не мой нож. Я не знаю, чей он.

— Но вы видели его раньше. — Так как Даллмен не ответил, Эллери добавил: — Поверьте, я понимаю, насколько вам не хочется в это ввязываться. Но вы не можете отмахнуться от убийства Бенедикта, и вам в любом случае придется отвечать на вопросы полиции. Так где вы видели этот нож?

— Я даже не уверен, что это тот же нож, — нехотя проговорил Даллмен.

— Понятно. Но где вы видели такой же?

— В металлическом сундуке с инструментами снаружи. Это был нож с большим лезвием и рукояткой, обмотанной черной изоляционной лентой. По-моему, это он и есть, но я не могу ручаться.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Я видел его только один раз. Это было после окончания первого акта. Бенедикт во время сцены с девицей Траслоу своей чертовой гимнастикой расшатал одну из ножек кушетки. Я решил укрепить ее, пошел за инструментами и увидел нож. Он лежал в верхнем отделении сундука.

— А вы не заметили странные вмятины на рукоятке?

— Вмятины?

— Вот такие. Только не трогайте нож.

Даллмен посмотрел и покачал головой:

— Не видел ничего подобного. Уверен, что я бы их заметил. Помню, я обратил внимание на абсолютно новую ленту.

— Через сколько времени после того, как занавес опустился, это произошло?

— Что «это»?

— Когда вы увидели нож в сундуке?

— Почти сразу же. Бенедикт только ушел со сцены и направился в свою уборную, когда я рылся в сундуке.

— Он был один?

— Один.

— Вы говорили с ним?

Даллмен разглядывал кончик своей сигары.

— Скорее он со мной.

— И что он сказал?

— Ну, поведал со своей ухмылочкой о планах после спектакля — в не слишком пристойных выражениях.

— А что вы ему ответили?

— Ничего. Слушайте, Квин, если бы я выяснял отношения с каждым подонком, с которым мне приходится иметь дело в шоу-бизнесе, на моем ружье было бы больше зарубок, чем у Дэниела Буна.[13] Как бы то ни было, вы и доктор слышали, на кого указал Бенедикт. Так что какого черта?..

— Кто занимает уборную над этой?

— Джоан Траслоу.

Эллери вышел.

Крышка сундука с надписью «Инструменты» была открыта, как и во время его более ранней экскурсии за кулисами. Ножа не было ни в верхнем отделении, ни вообще в сундуке. Если Даллмен говорил правду, нож в спине Фостера Бенедикта почти наверняка был взят отсюда.

Эллери услышал вой полицейских сирен.

Он посмотрел вверх, увидел, что дверь уборной наверху полуоткрыта, и быстро взбежал по железной лестнице.

Сцена 3

Эллери постучал и сразу же вошел в крошечную уборную Джоан Траслоу, закрыв за собой дверь.

Стоявшие в обнимку Джоан и Роджер отскочили друг от друга. Слезы оставили клоунский рисунок на гриме девушки.

Эллери прислонился спиной к двери.

— Давно у вас привычка вот так врываться в театральные уборные дам? — свирепо осведомился Роджер.

— Этим вечером, похоже, все не одобряют мое поведение, — пожаловался Эллери. — Родж, у нас мало времени.

— Для чего?

Но Джоан положила руку на локоть Роджера.

— Как он, мистер Квин?

— Бенедикт? Он умер.

Эллери внимательно следил за девушкой, но ее реакция ничего ему не сообщила.

— Очень жаль, — вздохнула она. — Хотя он вел себя по-свински.

— Я видел, как его губы шевелились во время ваших реплик в сцене на кушетке. Что он говорил вам, Джоан?

— Всякие гадости. Я не могу их повторить.

— Полиция только что прибыла.

Джоан выдала себя, когда повернулась и села за туалетный стол, чтобы поправить грим. Эффект естественности в этом рутинном действии был произведен с немалым актерским мастерством.

— Ну и что вы намерены делать — облачиться в траур? — снова заговорил Роджер. — Бенедикт был грязным старикашкой. Если кто-то когда-нибудь напрашивался на подобное, так это он.

Эллери продолжал наблюдать за отражением Джоан в зеркале.

— Знаете, Родж, очень похожее замечание сделал Скатни несколько минут назад. Меня это удивляет. Конечно, поведение Бенедикта было возмутительным, но это едва ли достаточная причина, чтобы воткнуть ему нож в спину, не так ли? — Губная помада дрогнула в пальцах Джоан. — А может быть, у кого-то имелась достаточная причина? Кто-нибудь из вас, случайно, о ней не знает?

— Откуда нам это знать?

— Говорите за себя, Родж, — улыбнулся Эллери. — Как насчет вас, Джоан?

— Меня? — Девушка покачала головой.

— Кстати, Роджер. — Эллери отошел от двери. — Вчера вечером в номере Арча Даллмена, когда впервые упомянули о Бенедикте в качестве замены Мэнсона, у меня создалось впечатление, что вы знаете Бенедикта. Или это мне почудилось?

— Я не могу комментировать ваши впечатления.

— Значит, вы никогда не встречались с ним до сегодняшнего вечера?

— Мне была известна его дурная репутация.

— Юристы не назвали бы это исчерпывающим ответом, — холодно произнес Эллери.

— Вы обвиняете меня в убийстве Бенедикта? — ощетинился Роджер.

— А вы боитесь, что у меня может найтись для этого причина?

— Вам лучше убраться отсюда.

— К сожалению, с полицией этот номер не пройдет.

— Выметайтесь!

Эллери пожал плечами. Он нарочно сердил Роджера, чтобы застигнуть Джоан врасплох. И ему это удалось. Она продолжала свой туалет перед зеркалом, как будто они говорили о погоде, хотя его обмен враждебными репликами с Роджером должен был вызвать у нее хотя бы легкие признаки тревоги, беспокойства или хотя бы интереса. Эллери молча вышел.

* * *

Полицейский офицер, которого он обнаружил внизу, удивил его, несмотря на давнее предупреждение. Уходя в отставку с поста шефа полиции Райтсвилла, занимаемого им много лет, старый янки Дейкин писал Эллери о своем преемнике:

«Избиратели притащили из Конхейвена Анселма Ньюби, где он был капитаном полиции и пользовался отличной репутацией. Ньюби молод, крут, насколько я знаю, честен и знаком с современными полицейскими методами. Но он, возможно, не столь проницателен, каковым себя считает.

Если Вы когда-нибудь снова приедете в Райтсвилл, Эллери, лучше держитесь от него подальше. Я как-то рассказал ему о Вас, а он холодно посмотрел на меня и заявил, что не позволит никакому нью-йоркскому умнику совать нос в его дела. Короче говоря, Анса симпатичным не назовешь».

Эллери представлял себе шефа Ньюби крупным мускулистым субъектом с голосом сержанта морской пехоты. Вместо этого, войдя в уборную Бенедикта, он увидел невысокого мужчину почти хрупкого телосложения.

— Я уже собирался отправить кого-нибудь на ваши поиски, Квин. Где вы были?

Негромкий голос шефа Ньюби оказался еще одним сюрпризом — он напоминал свист хлыста. Но более всего соответствовали характеристике Дейкина его глаза. Они были неестественно голубыми и холодными, как камень.

— Разговаривал с членами труппы.

— Вроде Джоан Траслоу?

— В том числе и с Джоан, шеф, — быстро ответил Эллери. — Разумеется, я не упоминал о том, что сказал Бенедикт перед смертью. Но раз уж нам пришлось ждать вас…

— Давайте договоримся сразу, мистер Квин, — прервал Ньюби. — В Райтсвилле полицейским расследованием руководит шеф полиции.

— Насколько я знаю, так было всегда.

— Я слышал совсем другое.

— Вас неправильно информировали. Как бы то ни было, я давно знаю и люблю этот город и его жителей. Вы не можете запретить мне держать глаза открытыми, делать собственные выводы и озвучивать их в случае надобности.

Анселм Ньюби уставился на него. Эллери спокойно выдержал его взгляд.

— Я уже говорил с доктором Фарнемом и мистером Даллменом, — неожиданно сказал Ньюби, и Эллери понял, что одержал маленькую победу. — Сообщите мне вашу версию.

Эллери подробно рассказал о происшедшем, но без всяких прикрас. Шеф полиции слушал, не делая комментариев и прервавшись, только чтобы приветствовать коронера и отдать распоряжения полицейским, пришедшим с докладом. Во время монолога Эллери Ньюби посматривал на молодого эксперта, который ходил по комнате в поисках отпечатков пальцев, а сейчас делал фотографии. В Райтсвилле явно многое изменилось.

— Вы сами слышали слово, которое произнес Бенедикт? — спросил шеф, когда Эллери умолк. — Или его слышал Фарнем и повторил вам?

— Мы оба слышали его. Уверен, что и Даллмен тоже, хотя он притворяется, будто ничего не слышал.

— И почему же он притворяется?

Эллери не смог противостоять искушению.

— Хотите знать мое мнение, шеф?

Тусклые голубые глаза блеснули. Но Ньюби односложно ответил:

— Да.

— Даллмен ходит по жердочке. То, что произошло, для него чревато катастрофой. Он не хочет в этом участвовать.

— Почему?

— Потому что признание, что он слышал обвинение Бенедикта, сделало бы его важным свидетелем в сенсационном деле об убийстве. Даллмен не выносит рекламу.

— Я думал, в шоу-бизнесе ею живут.

— Только не Даллмен. Для члена актерского профсоюза вроде Бенедикта или Мэнсона работа в любительской труппе — чисто любительская процедура от начала до конца. И ее осуществляет Арч Даллмен. Он заключает подковерную сделку с кем-то вроде Скатни Блуфилда, чьи попытки содержать любительский театр не увенчались успехом, стараясь при этом не нарушать строгих правил профсоюза. Даллмен добывает для него именитого актера — чей расцвет уже далеко позади и кто готов на все ради денег, — но хочет держаться за сценой под прикрытием Блуфилда.

— И что же Даллмен с этого имеет?

— Большую часть или почти всю кассовую выручку, — ответил Эллери. — Если сделка с Блуфилдом получит огласку, Даллмену, возможно, больше не удастся представлять профессионального актера.

— Понятно. — Ньюби наблюдал за своим экспертом. — Ну, все это очень интересно, мистер Квин. А теперь, если вы меня извините…

«Терпи», — сказал себе Эллери.

— Не возражаете, если я останусь? — спросил он вслух.

— Как хотите, — вежливо ответил Ньюби и отвернулся.

Нож уже удалили из тела Бенедикта, и сейчас он лежал на туалетном столе. Это был длинный и тяжелый охотничий нож с острым окровавленным лезвием.

— Пока я закончил, — сказал коронер и открыл дверь. Вошли двое санитаров и унесли тело. — Завтра утром сделаю вскрытие.

— Могла женщина вонзить нож по самую рукоятку? — спросил Ньюби.

— Насколько я могу судить без вскрытия, нож вошел в сердце, не задев кость. Если так, то это мог сделать даже ребенок. — Коронер вышел.

Ньюби подошел к столу. Эксперт упаковывал свое оборудование.

— Нашли какие-нибудь отпечатки на ноже?

— Нет, сэр. Либо им орудовали сквозь носовой платок или в перчатке, либо его вытерли после убийства. К тому же изоляционная лента слишком гладкая.

— А как насчет отпечатков в других местах?

— На туалетном столе и коробках с гримом есть несколько отпечатков Бенедикта и много отпечатков другого мужчины.

— Должно быть, Мэнсона. Он всю неделю пользовался этой комнатой. Нигде нет женских отпечатков?

— Нет, сэр. Но на рукоятке ножа есть странные вмятины.

— Вмятины? — Ньюби поднял нож за кончик лезвия и внимательно осмотрел рукоятку. Он выглядел озадаченным.

— Они и на другой стороне, сэр.

Шеф перевернул нож.

— У вас есть какие-нибудь предположения о том, что могло их оставить, Билл?

— Нет, сэр.

Ньюби снова посмотрел на вмятины.

— Вы заметили эти следы, мистер Квин? — спросил он, не оборачиваясь.

— Да, — ответил Эллери.

Шеф ожидал продолжения, но его не последовало. Уши Ньюби начали розоветь.

— Мы могли бы отправить нож в большую лабораторию в Конхейвене, — предложил молодой эксперт.

— Знаю, Билл. Но лучше попробуем идентифицировать следы в нашей лаборатории. Согласны?

— Да, сэр.

Ньюби направился к сцене. Эллери последовал за ним.

Шеф полиции быстро опросил членов труппы. Он установил, что между окончанием первого акта и обнаружением умирающего Бенедикта каждый из актеров, за исключением Джоан Траслоу, либо был на виду у кого-то другого, либо мог доказать свое алиби иным способом. Столь же быстро он разделался с рабочими сцены.

Зрителей уже давно отпустили. Теперь шеф разрешил уйти актерам и рабочим.

Когда зал опустел, подняли занавес и выключили свет. Скатни Блуфилд и Арчер Даллмен молча сидели в темноте. Каждый человек — необитаемый остров, подумал Эллери, спрашивая себя, насколько хороший исследователь Анселм Ньюби. Впервые он ощущал в шефе полиции нетерпение, почти раздражение.

— Ну, джентльмены, уже поздно…

— Шеф. — Скатни лежал на пресловутой кушетке, уставясь в потолок и напоминая старую леди после утомительного дня. — Вы намерены закрыть театр?

— В этом нет надобности, мистер Блуфилд. Мы просто опечатаем эту уборную.

— Значит, я могу, скажем, продолжать репетиции?

— Лучше отложите на послезавтра. До этого времени здесь будут толпиться люди из окружной прокуратуры.

Скатни поднялся с кушетки.

— Еще один вопрос, прежде чем вы уйдете, мистер Блуфилд. Вы ничего не видели и не слышали этим вечером, что могло бы нам помочь?

— Меня здесь не было, — ответил Скатни и заковылял прочь.

— А вы, мистер Даллмен?

— Я сообщил вам все, что знаю, шеф. — Даллмен передвинул окурок сигары в другой уголок рта. — Не возражаете, если я взгляну на моего клиента, прежде чем его начнут потрошить?

— Только не покидайте город, мистер Даллмен, и…

— Да?

— Никому не говорите, что сказал Бенедикт. — Когда Даллмен удалился, Ньюби направился к ступенькам.

— Шеф, — заговорил Эллери.

Ньюби остановился.

— У вас не так уж много улик.

Маленький полицейский спустился в зал, выбрал сиденье в третьем ряду и удобно устроился на нем. Как критик, подумал Эллери. Критик, который уже составил мнение.

— Готч, — окликнул шеф Ньюби.

— Да, сэр?

— Приведите мисс Траслоу.

Сцена 4

Джоан выплыла из-за кулис с поднятой головой. Но, увидев лишь Эллери, сидящего на стуле позади сцены, она начала неуверенно озираться.

— Вы здесь, Ньюби? — крикнул Роджер и побежал к рампе. — Чего ради вы все это время продержали мисс Траслоу в ее уборной?

— Роджер… — начала Джоан.

— Если вы думаете, что у вас есть что-то против нее, говорите прямо, и я вызову адвоката!

— Садитесь, мисс Траслоу, — донесся из темноты внизу негромкий голос Ньюби. — И вы тоже, Фаулер.

Джоан сразу же села.

Что бы ни прочитал в ее фиалковых глазах Роджер, это заставило его умолкнуть. Он опустился на кушетку рядом с ней и хотел взять Джоан за руку, но она убрала ее.

— Мисс Траслоу, когда вы в последний раз ушли со сцены? — спросил Ньюби.

— После эпизода с Фостером Бенедиктом на… на этой кушетке.

— Сколько времени после этого продолжался первый акт?

— Около десяти минут.

— Вы сразу пошли в вашу уборную?

— Да.

— Значит, вы проходили мимо сундука с инструментами. Он был открыт?

— Сундук? Не знаю. Я ни на что не обращала внимания. — Джоан усилием воли заставила перестать дергаться лежащие на коленях руки. — Я была очень расстроена. Должно быть, вам рассказали, что он… как он вел себя во время нашей большой сцены.

— Да. Я слышал, что он скверно с вами обошелся. — В голосе маленького шефа звучало сочувствие. — Но ведь вы обратили внимание на сундук с инструментами позже, не так ли, мисс Траслоу?

— Позже?

— В антракте. После того, как Бенедикт ушел в свою уборную.

Джоан быстро заморгала при свете рампы.

— Вы не поняли, шеф Ньюби. Я сразу пошла в свою уборную и оставалась там — просто сидела и спрашивала себя, как мне выдержать все это до конца спектакля. Больше я ни о чем не могла думать.

— Пока вы находились там, вы слышали что-нибудь снизу, из уборной Бенедикта?

— Не припоминаю, чтобы слышала что-нибудь.

— А когда вы покинули вашу уборную, мисс Траслоу?

— Когда услышала шум внизу. После того, как его нашли.

— И до этого вы не выходили оттуда?

— Нет.

— Фаулер, — внезапно обратился Ньюби к Роджеру, — Квин застал вас с этой девушкой. Как это получилось?

— Как получилось? — огрызнулся Роджер. — Кто-то прибежал в бутафорскую и сообщил мне, что с Бенедиктом что-то произошло. Я прибежал назад вместе с ним и обнаружил Джоан в толпе у двери уборной Бенедикта. Я вытащил ее оттуда и поднялся с ней в ее уборную, чтобы обнять ее наедине, когда она потеряет самообладание, что вскоре и произошло. Подло с моей стороны, не так ли?

— Значит, тогда вы увидели ее впервые с тех пор, как она ушла со сцены?

— Я не мог подойти к ней раньше, хотя бог знает, как мне этого хотелось. У меня было много дел за кулисами… — Роджер оборвал фразу. — А вот это уже подло с вашей стороны, Ньюби! Что вы стараетесь доказать?

— Мисс Траслоу, насколько хорошо вы знали Фостера Бенедикта?

Эллери увидел, как напряглась Джоан.

— Знала?

— Вы были знакомы с ним? Когда-нибудь видели его раньше?

Джоан что-то ответила.

— Пожалуйста, повторите. Я не расслышал.

Девушка откашлялась.

— Нет.

— Логан!

Полицейский спрыгнул с авансцены и подбежал к шефу. Ньюби что-то ему сказал. Логан поднялся по проходу и вышел из зала.

— Мисс Траслоу, свидетель утверждает, что, когда Бенедикт вошел в свою уборную, сундук с инструментами был открыт и большой нож с обмотанной изоляционной лентой ручкой лежал в верхнем отделении. Я снова спрашиваю вас: выходили ли вы из вашей уборной, спускались вниз, подходили к сундуку…

— Нет! — крикнула Джоан.

— …подходили к сундуку, доставали нож…

— Погодите! — Роджер поднялся. — Вы действительно хотите знать об этом ноже, Ньюби?

— А у вас есть о нем какая-то информация?

— Безусловно.

— Какая?

— Это мой нож.

— В самом деле?

— Я могу это доказать, — быстро продолжал Роджер. — Если вы отклеите ленту, то найдете мои инициалы, проштампованные на рукоятке. Я давно пользовался им на охоте, а в театр принес только сегодня. Вчера мы купили новый канат, и мне был нужен острый нож…

— Я знаю, что нож ваш, — улыбнулся Ньюби. — Вопрос не в том, кому он принадлежал или даже кто положил его в сундук с инструментами, а в том, кто достал его оттуда и воткнул в спину Бенедикта. Мисс Траслоу…

— Прошу прощения, — прервал его Эллери. Шеф тут же умолк. — Роджер, когда вы обмотали рукоятку изоляционной лентой?

— Сегодня вечером, после начала спектакля. Я пользовался им, заменяя истрепавшийся канат, и не мог толком держать его, так как у меня вспотели руки из-за духоты за кулисами. Поэтому я взял у электрика изоляционную ленту и обмотал ею рукоятку на случай, если нож опять понадобится мне во время спектакля.

— А когда вы положили его в сундук?

— Под конец первого акта.

— По-моему, я уже дал вам понять, мистер Квин! — Свист хлыста в голосе полицейского звучал куда отчетливее. — Прервите меня еще раз, и вам придется уйти.

— Да, шеф, извините, — пробормотал Эллери.

Помолчав, Ньюби заговорил снова:

— Я хочу быть уверенным, что все правильно понял, мисс Траслоу. Вы заявляете, что со сцены сразу поднялись в вашу уборную и оставались там, когда Бенедикт был убит в своей уборной, находящейся непосредственно под вашей, не слышали ни звука, не спускались, пока Бенедикта не обнаружили умирающим, и ни разу не прикасались к ножу. Это верно?

— Да. — Джоан встала. — Нет, Роджер! — Она подошла к огням рампы. — А теперь позвольте мне задать вам вопрос, шеф Ньюби. Почему вы обращаетесь со мной так, словно решили, что это я убила Фостера Бенедикта?

— А разве это не так? — осведомился Ньюби.

— Я его не убивала!

— Кое-кто сказал, что это сделали вы.

Джоан моргала от боли в глазах.

— Но это невозможно! Это неправда! Не могу представить, чтобы кто-нибудь выдумал такое обо мне! Кто это сказал?

— Бенедикт в присутствии свидетеля за несколько секунд до смерти.

Джоан пошатнулась. Ньюби и Эллери вскочили, но Роджер находился ближе и успел подхватить ее.

АКТ ТРЕТИЙ

Сцена 1

Эллери проснулся в полдень. Подбежав к двери, он схватил «Райтсвиллский архив» с хорошо знакомой желтой карточкой, содержащей комплименты от «Холлиса». Впервые за годы первая полоса газеты открывалась двустрочным заголовком крупными буквами:

«УБИЙСТВО В РАЙТСВИЛЛЕ!

ЖЕРТВА — ЗНАМЕНИТЫЙ АКТЕР!»

Отчет о преступлении был многословным и неаккуратным. Его сопровождали рекламные фотоснимки Бенедикта и других участников спектакля, а также заявления доктора Фарнема, зрителей, актеров, рабочих сцены, даже полиции. Вклад шефа Ньюби был не слишком информативным. «Райтсвиллский архив» цитировал Скатни Блуфилда («Театр должен продолжать работу»), Арчера Даллмена («Без комментариев») и Эллери Квина («Любое заявление, которое я мог бы сделать по поводу смерти Бенедикта, было бы покушением на властные полномочия вашего превосходного шефа полиции»). Одна колонка содержала заметку о Марке Мэнсоне с его фотографией у стойки бара, держащего в неповрежденной руке стакан с коктейлем («Мистер Мэнсон был обнаружен прошлой ночью в баре «Холлиса» после выписки из райтсвиллской больницы в компании его менеджера, Арчера Даллмена. На просьбу прокомментировать трагедию мистер Мэнсон ответил: «Слова подводят меня, сэр, поэтому вы застали меня беседующим с мартини». С помощью автора статьи мистер Даллмен в итоге смог убедить мистера Мэнсона подняться в свой номер»).

Краткое обозрение первого акта «Смерти Дон Жуана» демонстрировало признаки спешной редактуры. Что было сказано в оригинале, Эллери мог только воображать.

Единственное упоминание о Джоан гласило: «Мисс Джоан Траслоу и мистера Роджера Фаулера не удалось отыскать к моменту сдачи материала в печать».

О последнем слове Фостера Бенедикта не сообщалось ничего.

Эллери заказал завтрак и поспешил в душ.

Он допивал вторую чашку кофе, когда зазвонил телефон. Это оказался Роджер.

— Где, черт возьми, вы прятали Джоан прошлой ночью?

— В доме моей тети Кэрри. — В голосе Роджера слышалась тревога. — Она в Европе и оставила мне ключ. Джоан была не в силах видеть репортеров или разговаривать с кем-то вроде Эмелин Дюпре. Ее отец знает, где мы.

— А Ньюби?

— Он нас и доставил тайком к тете Кэрри. Предусмотрительный тип. Поставил копа в заднем дворе, а другого, в штатском, с другой стороны улицы в автомобиле.

Эллери промолчал.

— Я дал Джоан таблетку снотворного и почти всю ночь не сомкнул глаз. Насколько я знаю, у Ньюби нет прямых улик против Джоан, кроме последнего слова умирающего, чей ум уже блуждал в ином мире. Но мне будет спокойнее с адвокатом. Хотя прежде чем звонить ему… — Роджер заколебался. — Не могли бы вы сразу прийти сюда?

— Куда именно? — усмехнулся Эллери. Роджер назвал ему адрес на Стейт-стрит в старейшем жилом квартале города.

Отлично сохранившийся особняк XVIII века стоял под защитой огромных вязов, служивших гордостью Стейт-стрит. Черные шторы были опущены, и снаружи дом казался необитаемым. Эллери постучал в заднюю дверь, притворяясь, что не замечает полицейского, прячущегося в зарешеченной беседке. Роджер впустил его и проводил через просторную кухню, буфетную и прохладный коридор в гостиную с покрытой пылью мебелью.

Джоан сидела в кресле. Она выглядела усталой и изможденной, но попыталась улыбнуться.

— Это идея Роджера. У него такая манера ухаживать.

— Вы нуждаетесь в моей помощи, Джоан?

— Ну, если Роджер прав…

— Боюсь, что прав.

— Но это так глупо, мистер Квин. Зачем Фостеру Бенедикту было обвинять меня? И даже если у него имелась какая-то таинственная причина, как может кто-то в это поверить? Я даже не подходила к нему… К тому же я всегда ненавидела ножи и не могла даже резать рыбу.

— Сейчас зарезали не рыбу. Джоан, посмотрите на меня.

Она подняла голову.

— Вы убили Бенедикта?

— Нет! Сколько раз я должна это повторять?

Эллери зажег сигарету, задумчиво разглядывая девушку. Она была талантливой актрисой — ее вчерашняя убедительная игра, несмотря на грубые выходки Бенедикта, доказывала это.

— Ладно, Родж, — вздохнул Эллери. — Выкладывайте вашу историю.

— Это не моя история, а Джоан.

— Я весь внимание, Джоан.

Ее грудь бурно вздымалась.

— Я солгала шефу Ньюби, сказав, что не знала Фостера Бенедикта до вчерашнего вечера. Я встретила его шесть лет назад здесь, в Райтсвилле. Роджер тогда приехал домой из колледжа на летние каникулы…

— В Райтсвилле?

— Знаю, он вел себя так, будто никогда не слышал о Райтсвилле. Но потом я поняла, что это вовсе не игра. Бенедикт просто забыл об этом, мистер Квин. Тем летом он гостил несколько недель в доме Скатни Блуфилда.

— Он даже не помнил Скатни, — с горечью произнес Роджер. — Великий любовник был в двух шагах от безумия.

— В таком случае это весьма практичное безумие, — заметил Эллери. — Последние десять-двенадцать лет Бенедикт каждые полгода проводил в гостях в качестве страховки от безработицы. Даллмен уверяет, что он менял в среднем четырнадцать-пятнадцать хозяев в год. Должно быть, он сам давно сбился со счета. Рассказывайте, Джоан.

— Мне было шестнадцать, и Фостер Бенедикт уже несколько лет был моей тайной страстью, — тихо продолжала девушка. — Когда я прочитала в «Райтсвиллском архиве», что он гостит у мистера Блуфилда, я сделала глупость и позвонила ему.

Она покраснела.

— Можете представить этот разговор — о том, как я восхищаюсь его игрой, о моих театральных амбициях… Вероятно, ему было скучно, так как он сказал, что хотел бы встретиться со мной. Я была на седьмом небе. Мы начали видеться — ездили на озеро, беседовали при луне… Я сама на это напросилась.

Джоан нервно выпрямилась.

— Это походило на старомодную мелодраму — красивый распутник, глупая юная девушка… Когда Фостер пообещал мне роль в своей следующей пьесе, я попалась на удочку… Потом он уехал, я писала ему отчаянные любовные письма, на которые он не удосуживался отвечать, и больше не видела его и не слышала о нем до вчерашнего вечера. Когда Бенедикт с царственным видом вошел в театр, он не вспомнил не только Райтсвилл или мистера Блуфилда, но и меня тоже. — Она уставилась в зеркало отполированного временем пола. — Я была для него посторонней — всего лишь очередным скальпом для его коллекции. Я так мало для него значила, что он забыл не только мое имя, но и мое лицо.

— Я предупреждал тебя шесть лет назад, что Бенедикт законченная гнида, но ты меня не слушала! — крикнул Роджер. — Если бы вы знали, Эллери, сколько раз я умолял ее бросить эту театральную чушь и выйти за меня замуж…

— Перейдем к вам, Родж. Насколько я понимаю, ваши увиливания вчера вечером также имели цель скрыть прежнее знакомство с Бенедиктом?

— Как я мог все объяснить, не втягивая в это Джоан?

— Значит, вы познакомились с ним тогда же?

— Я знал, что она с ним встречается, — еще не окончив школу! — и читал о его слабости к молоденьким девушкам. Однажды ночью, после того, как Бенедикт привез Джоан домой, я схватил его за шкирку и предупредил, что убью, если он не оставит ее в покое. Бенедикт расхохотался мне в лицо, и я его нокаутировал. Он был взбешен — я попортил его драгоценный профиль — и сразу же помчался в полицейский участок предъявлять обвинение в нападении. Тогда шефом был Дейкин. Но потом Бенедикт, очевидно, передумал — убоялся скверной рекламы. Он забрал заявление и покинул город.

— «Архив» сообщал о стычке?

Роджер пожал плечами.

— Это была сенсация одного дня.

— А Джоан упоминалась в заметке?

— Да. Какой-то олух в участке сболтнул лишнее. Дейкин его уволил.

Эллери покачал головой.

— Как могли вы оба рассчитывать скрыть это от Ньюби? Вы заметили, Джоан, что вчера вечером, когда вы отрицали знакомство с Бенедиктом, Ньюби послал одного из своих людей с поручением? Он опытный полицейский и не поверил вам на слово. Наверняка Ньюби просмотрел подшивку «Архива» и досье в участке. Он мог даже позвонить в нью-йоркскую полицию с просьбой обыскать квартиру Бенедикта — тот часто похвалялся в печати своей коллекцией любовных писем. Выходит, Ньюби уже знает или очень скоро узнает о том, что вы солгали ему и что произошло шесть лет назад. Неужели вы не понимаете, что вы поднесли ему на серебряном блюдечке?

Джоан молчала.

— С точки зрения Ньюби, против вас очень веские косвенные улики, Джоан. Находясь в единственной уборной, кроме уборной Бенедикта, с той стороны зала, вы имели отличную возможность убить Бенедикта, оставшись незамеченной. Оружие? Вам не пришлось бы делать и шаг в сторону по дороге в уборную Бенедикта, чтобы взять нож в сундуке с инструментами. Ньюби удерживает только мотив.

Губы Джоан шевельнулись, но она ничего не сказала.

— Ньюби прекрасно понимает, что гнусное поведение Бенедикта на сцене вчера вечером с девушкой, которая до тех пор ни разу его не видела, едва ли могло побудить ее хвататься за нож. Но, учитывая ваш роман шестилетней давности в этом же городе, Джоан, и вашу ложь по этому поводу, то, как Бенедикт вчера унизил вас на публике, выглядит совсем по-иному — особенно если нью-йоркская полиция отыскала ваши письма. Такой мотив убедит каждого. Добавьте к возможности, оружию и мотиву предсмертное заявление Бенедикта, и вы поймете, как вы близки к официальному обвинению в убийстве.

— Что вы за помощник! — рявкнул Роджер. — Я думал, вы будете на стороне Джоан.

— И на вашей, Роджер?

— На моей?

— Неужели вы не понимаете, что вы запасной козырь в колоде Ньюби? Шесть лет назад вы угрожали убить Бенедикта…

— Вы серьезно? Это была просто болтовня!

— Но вы избили его. Вы признались, что нож, которым его убили, ваш и что вы принесли его в театр в день убийства. Едва ли вы можете отчитаться в каждой минуте вашего местопребывания в период развертывания драмы. Если бы не заявление Бенедикта, у Ньюби были бы против вас еще более веские улики, чем против Джоан. Но вас могут обвинить в соучастии.

Роджер не находил слов. Джоан украдкой взяла его за руку.

— Тем не менее, Джоан, — быстро продолжал Эллери, — вы все еще утверждаете, что не убивали Бенедикта?

— Конечно. Потому что это правда.

— Вы согласились бы пройти тест, который мог бы доказать вашу невиновность?

— Вы имеете в виду детектор лжи?

— Нечто более убедительное. С другой стороны, должен вас предупредить, что, если вы убили Бенедикта, тест может предоставить не менее решающее доказательство против вас, чем отпечатки пальцев.

Джоан встала.

— Что я должна делать, мистер Квин?

— Родж, попросите полицейского в машине на другой стороне улицы отвести вас и Джоан в офис Ньюби. Я встречусь с вами там. — Эллери взял руку Джоан в свои. — Похоже, вы незаурядная девушка.

— Не важно, какая она девушка, — сказал Роджер. — Почему вы не можете поехать с нами?

— Сначала я должен прихватить кое-что в скобяной лавке, — ответил Эллери.

Сцена 2

Войдя в кабинет Анселма Ньюби с маленьким пакетом под мышкой, Эллери застал там Джоан и Роджера, сидящих рядом под каменным взглядом шефа полиции. Высокий худощавый мужчина повернулся от окна при появлении посетителя.

— Фаулер говорил мне о тесте, который вы хотите провести, Квин, — сердито заговорил Ньюби. — Я думал, мы договорились, что вы не будете встревать в расследование.

— Как вы помните, это было одностороннее соглашение, — улыбнулся Эллери. — К тому же я уверен, что вы не хотите произвести необоснованный арест, а прокурор округа Райт не жаждет браться за безнадежное дело. Не так ли, мистер Одем? — обратился он к человеку у окна.

— Вы знаете, кто я? — Высокий мужчина с усмешкой шагнул вперед.

— «Райтсвиллский архив» публикует ваше фото с завидным постоянством.

Прокурор Одем стиснул руку Эллери.

— Мой предшественник Шалански рассказывал мне о вас фантастические истории.

— Очевидно, шеф Ньюби не разделяет ваш энтузиазм в отношении фантастики, — отозвался Эллери. — Кстати, мистер Одем, вы собирались обвинить Джоан Траслоу в убийстве Бенедикта? Я не осмеливаюсь спрашивать шефа.

Ньюби сдвинул брови, а прокурор снова усмехнулся. Но в его холодных серых глазах не было юмора.

— Что у вас имеется, мистер Квин?

— Могу я взглянуть на нож? — вежливо обратился Эллери к шефу полиции.

— Зачем?

— Скоро узнаете. Не беспокойтесь, шеф, я не буду даже дышать на него.

Ньюби открыл сейф позади своего стола и достал узкую коробку, набитую ватой, на которой лежал окровавленный нож. Он протянул коробку Эллери, который не делал попыток притронуться к ножу.

— Вы выяснили, шеф, какова причина появления вмятин на изоляционной ленте рукоятки?

— При чем тут они?

— При том, что они могут либо разнести в пух и прах ваше дело против Джоан, либо превратить его в неопровержимое.

Ньюби покраснел.

— Вам придется это доказать.

— Я и намерен это сделать. Но вы не ответили на мой вопрос. Вы выяснили, что это за вмятины?

— Полагаю, вы это уже знаете!

— Анс, — остановил шефа Одем. — Нет, мистер Квин, мы этого не знаем. А вы?

— Я знаю.

— Ну так что это за вмятины? — осведомился Ньюби.

— Следы зубов.

— Зубов? — Прокурор, Джоан и Роджер выглядели удивленными.

— Может, да, а может, и нет, — медленно произнес Ньюби, — но признаю, что о зубах мы не подумали. Но даже если это зубы, то их было только два…

— Четыре, — поправил Эллери. — Два верхних и два нижних, которые оставили аналогичные отпечатки на другой стороне рукоятки. Более того, я уверен, что это передние зубы.

— Допустим. Но они могли оставить только отпечатки краев, а этого явно недостаточно для позитивной идентификации.

— Возможно, вы правы, — согласился Эллери. — Но они могут послужить негативным доказательством.

— В каком смысле?

— Предположим, я смогу продемонстрировать, что передние зубы Джоан Траслоу или любая пара соприкасающихся зубов — верхних и нижних — не могли оставить эти следы? Уверяю вас, я не знаю, так ли это в действительности. Единственные зубы, с которыми я до сих пор экспериментировал, были мои собственные. Я объяснил Джоан, на какой риск она идет, тем не менее она согласилась на этот тест.

— Это так, мисс Траслоу? — осведомился прокурор.

Джоан кивнула. Она сидела, вцепившись в поперечины сиденья стула. Что касается Роджера, то он забаррикадировался фантастической комбинацией рук и ног.

— В таком случае приступайте, мистер Квин, — сказал Одем.

— Сначала давайте убедимся, что мы согласны друг с другом относительно значения отпечатков зубов. Вчера вечером Роджер сказал нам, что положим нож с недавно обмотанной изоляционной лентой рукояткой в сундук с инструментами, стоявший за кулисами, только перед самым концом первого акта. Когда вы клали нож в сундук, Роджер, на ленте были эти следы?

— Я уже говорил, что не видел их, — коротко отозвался Роджер.

— Моя ошибка. Взгляните на них сейчас.

Роджер распутал «баррикаду» и посмотрел на нож:

— Не понимаю, как они могли там появиться. Нож был у меня, пока я не положил его в сундук, а у меня нет привычки грызть рукоятки ножей. — Он отошел к Джоан и забаррикадировался снова.

— А что еще, по-вашему, мог сказать Фаулер? — усмехнулся Ньюби.

Джоан вовремя схватила Роджера за руку.

— Ну, если вы не верите Роджеру, — сказал Эллери, — вспомните показания Арча Даллмена. Вчера вечером он заявил, что видел нож в сундуке, как только опустился занавес — фактически когда Бенедикт ушел со сцены, — и тогда, по его словам, на ленте не было никаких вмятин. Разве Даллмен не говорил вам это, шеф?

Ньюби закусил губу.

— Таким образом, кто-то прикусил ленту после того, как Бенедикт вошел в свою уборную, и до того, как мы обнаружили его умирающим. Иными словами, в период убийства. — Эллери начал разворачивать свой пакет. — Единственный, кто, как нам твердо известно, прикасался к ножу в этот отрезок времени, был убийца. Напрашивается логический вывод, что следы оставлены его зубами.

Зубы шефа Ньюби были плотно сжаты.

— Продолжайте, мистер Квин, — сказал Одем.

Эллери достал из пакета моток новой черной изоляционной ленты и большой охотничий нож. Сняв целлофановую обертку с ленты, он передал ее и нож Роджеру.

— Вы обматывали лентой рукоятку орудия убийства, Родж. Проделайте то же с этим ножом.

Роджер принялся за работу.

— А тем временем, Джоан, я бы хотел, чтобы вы взглянули на оригинал.

Джоан встала и подошла к Ньюби. Она выглядела спокойнее, чем шеф.

У нее действительно талант, подумал Эллери.

— Обратите внимание на точное положение следов относительно края рукоятки.

— Они находятся примерно в одной восьмой дюйма от края.

— Правильно. О, благодарю вас. — Эллери взял новый нож у Роджера и вручил его Джоан. — Я хочу, чтобы вы сделали два укуса. Сначала передними зубами в одной восьмой дюйма от края, как на другом ноже. — Он посмотрел на девушку. — Начинайте.

Но Джоан стояла неподвижно.

— Момент истины, а, Джоан? — улыбнулся Эллери. — Тогда попробуйте такой метод. Вообразите себя пиратом, берущим на абордаж испанский галеон с ножом в зубах, как подобает любому уважающему себя флибустьеру.

Джоан набрала воздуха в легкие, вложила рукоятку в рот и крепко прикусила ее. Эллери сразу же взял у нее нож и обследовал отпечатки.

— Превосходно! А теперь, Джоан, сделайте второй укус — подальше от первого, чтобы они не совпадали. Но теперь используйте все зубы.

Когда Джоан вернула нож, Эллери подбежал к окну.

— Могу я взять другой нож, шеф? — попросил он, изучая отпечатки через лупу. Побледневший Ньюби принес орудие убийства. Одем следовал за ним по пятам.

Джоан и Роджер оставались на месте.

— Смотрите сами.

Шеф полиции прищурился, сравнивая отпечатки, потом отошел к столу за прозрачной линейкой и начал производить тщательные измерения. Обследовав верхние стороны рукояток, он перевернул ножи и проделал то же с нижними сторонами.

— Думаю, мистер Одем, — сказал наконец Ньюби, — вам лучше убедиться самому. — Его голос звучал глухо.

Прокурор взял ножи и лупу. Когда он поднял голову, в его серых глазах поблескивал гнев.

— Никакие отпечатки соприкасающихся зубов — ни передних, ни при полном прикусе — не совпадают с отпечатками на орудии убийства. На первый взгляд они кажутся похожими, но ширина вмятин и расстояние между ними совсем другие. Вам следует поблагодарить мистера Квина, мисс Траслоу. И нам тоже, Анс. С вами я поговорю позже.

Когда Одем удалился, самообладание покинуло Джоан. Она с плачем бросилась в объятия Роджера.

Эллери повернулся к окну, ожидая вспышки со стороны Ньюби. К его удивлению, ничего подобного не произошло. Повернувшись назад, он увидел, что маленький шеф полиции сидит за своим столом, закинув на него ноги, и выглядит отнюдь не грозно.

— Поделом мне, Квин, — печально промолвил Ньюби. — Я бросил все яйца в одну корзину, и в результате…

Эллери усмехнулся:

— Со мной такой омлет бывал не раз — как и со всяким в нашем деле.

Ньюби поднялся.

— Ну и что теперь? Бенедикт ткнул пальцем в эту девушку, вы этот палец убрали, а я в еще худшем положении, чем был в самом начале пути. Видите вы здесь хоть какой-то смысл, Квин?

— До определенной степени.

— До какой именно?

Эллери спрятал свою лупу.

— Теперь я знаю, кто убил Бенедикта и почему, если вам это поможет.

— С удовольствием оценил бы ваше чувство юмора, приятель, — вздохнул Ньюби, — но я не в том настроении.

— Но я не шучу, шеф. Беда в том, что у меня ни крошки доказательств. — Эллери почесал нос. — Хотя есть одна идея, и если она сработает…

Сцена 3

На следующее утро «Райтсвиллский архив» вышел со статьей под заголовком:

«РАЙТСВИЛЛСКАЯ ДЕВУШКА НЕВИНОВНА В УБИЙСТВЕ!

Как сообщил «Архиву» надежный источник, вчера Эллери Квин доказал невиновность Джоан Траслоу из райтсвиллской театральной труппы в убийстве Фостера Бенедикта.

Мисс Траслоу, подозреваемая шефом Анселмом Ньюби в сенсационном убийстве звезды Бродвея, была очищена от подозрений нью-йоркским детективом во время драматического эпизода в полицейском участке. Секретная демонстрация имела место в присутствии шефа Ньюби и прокурора округа Райт Лорена Одема. Точная природа теста неизвестна, но в нем участвовал нож, которым убили Бенедикта.

Шеф Ньюби не подтверждает и не отрицает информацию «Архива».

«Мисс Траслоу не является подозреваемой, — заявил он нашему корреспонденту. — Но мы не удовлетворены некоторыми ее показаниями, и вскоре ее будут допрашивать снова».

На вопрос, имеет ли он в виду слухи, распространявшиеся вокруг полицейского управления вчера вечером, шеф Ньюби ответил, что мисс Траслоу считают утаивающей сведения, важные для раскрытия убийства.

Ко времени сдачи номера в печать репортеры не могли отыскать мисс Траслоу. Говорят, что она прячется где-то в городе.

С прокурором Одемом связаться не удалось».

Обозначение «Эксклюзивный материал», появившееся в эти дни в некоторых газетах, было вполне понятной похвальбой. Репортеры столичных изданий наводнили Райтсвилл при первых же известиях об убийстве Бенедикта, и в городе кипела битва за новости. Сообщение «Архива» едва не сокрушило планы Скатни Блуфилда затеять личную войну с райтсвиллскими обывателями.

Утром Скатни собрал всю труппу в театре, но здание окружила пресса. Побагровевший от крика Скатни обратился в полицию за подкреплением.

Спустя пятнадцать минут шеф Ньюби изложил условия перемирия:

— Вам дается один час на интервью с труппой мистера Блуфилда. После этого никто не должен входить в театр без подписанного мной пропуска.

Но репортеры удалились с поля битвы менее чем через полчаса. Одна из двух главных их целей отсутствовала: Эллери рано утром ускользнул из «Холлиса» и исчез. Другая цель, Джоан, появившаяся в театре вместе с Роджером, отказалась от интервью. На все вопросы относительно «сведений, важных для раскрытия убийства», которые она якобы утаивала, Джоан испуганно качала головой и повторяла, что ей нечего сказать. Не открыла она и своего убежища. Роджер и вовсе не реагировал на вопросы, а потом вошел в театр вместе с Джоан, и пресса отступила, чтобы стать лагерем в барах Хай-Виллидж.

Шеф Ньюби поставил полицейских у служебного входа, запасных выходов и в вестибюле, после чего удалился в неизвестном направлении.

Поэтому труппа приветствовала вступительные слова Скатни Блуфилда:

— Наконец-то мы одни!

Они собрались на освещенной сцене. Скатни вскочил на стул.

— Вам всем будет приятно услышать, что мы продолжим спектакль «Смерть Дон Жуана». — Он поднял маленькую руку, призывая к молчанию. — При всем уважении к покойному Фостеру Бенедикту должен заметить, что он постарался превратить нашу постановку в фарс. Мы же будем все делать как следует.

— Но, мистер Блуфилд, у нас нет Дон Жуана, — возразил кто-то.

Скатни продемонстрировал зубы в ухмылке.

— Будет, и притом превосходный. Я не назову его имени, так как еще не завершил все деловые приготовления. Он присоединится к нам послезавтра. Большую часть вчерашнего дня я провел делая сокращения и изменения в тексте, особенно первого акта, где, как мне кажется, нам грозила несоответствующая реакция публики. Сегодня и завтра мы отрепетируем изменения и будем в хорошей форме к приезду нового Дон Жуана. А тем временем мистер Мэнсон любезно согласился пройти с нами эту роль. Кому-нибудь нужен карандаш?

Все с облегчением взялись за работу. День проходил быстро. Дважды приносили сандвичи и кофе. Единственная заминка произошла, когда фотограф из таблоида попытался проникнуть в театр, перебросив импровизированный трап через переулок между окном соседнего здания и крышей театра. Но его перехватили, а на крышу отправили еще одного полицейского.

Было почти десять вечера, когда Скатни прекратил работу.

Труппа начала расходиться.

— Пожалуйста, останьтесь, мисс Траслоу! — послышался голос шефа Ньюби.

Джоан остановилась.

— Я не хотел вмешиваться в рабочий день мистера Блуфилда, но сейчас, мисс Траслоу, у нас с вами состоится старомодный разговор по душам. Займет он пять минут или всю ночь, зависит от вас. Думаю, вы знаете, о чем я собираюсь говорить.

Джоан ухватилась за спинку стула:

— Мне нечего вам сказать! Почему вы не оставите меня в покое?

— Она же с ног валится, шеф! — запротестовал Роджер. — Неужели это не может подождать?

— Больше не может, — спокойно ответил Ньюби. — Оставайтесь на месте, мисс Траслоу, пока я не избавлюсь от репортеров снаружи. Пока что я не хочу, чтобы газеты об этом пронюхали. Я вернусь, когда очищу улицу.

Зал опустел. Свет начал гаснуть. Только один прожектор продолжал гореть. Джоан ежилась в его ярком луче.

— Роджер, я не знаю, что делать…

— Знаешь, Джоани, — мягко ответил Роджер.

— Он не отстанет от меня, пока…

— Пока что? Пока ты не расскажешь ему то, что скрываешь? — Роджер откинул светлую влажную прядь волос со лба девушки. — Я знаю, что ты что-то скрываешь, дорогая, — знал это раньше, чем Ньюби. Что это? Неужели ты не можешь рассказать даже мне? Он все равно вытянет это из тебя.

— Родж, я боюсь…

— Вот почему я хочу, чтобы ты разделила это со мной, малышка. Ведь я люблю тебя, Джоан. Какой от меня толк, если я не буду разделять твои беды, дорогая?

— Родж…

— Расскажи мне все.

Джоан судорожно глотнула и нервно огляделась. Мертвая тишина в зале, казалось, ободрила ее.

— Хорошо, Родж… В тот вечер, во время антракта, когда я была в моей уборной, обиженная тем, что Фостер не помнит меня…

— Да?

— Я решила спуститься в его уборную и… О, Родж, я не знаю, почему я это захотела! Может быть, чтобы высказать ему все, что я о нем думаю…

— Не тяни, — поторопил ее Роджер. — Причина не имеет значения! Что произошло?

— Я собиралась шагнуть на лестницу с площадки, когда услышала, как внизу открылась дверь уборной Фостера, и… увидела его.

— Убийцу?! — воскликнул Роджер. Джоан кивнула, дрожа всем телом:

— Я увидела, как он выскользнул… и исчез.

— Ты его узнала?

— Да.

— Господи, Джоан, почему же ты не сообщила Ньюби?

— Потому что он обвинил бы меня в том, что я это выдумала. Тогда шеф был уверен, что Фостера убила я.

— Но теперь он знает, что это не ты!

— Я боюсь, Роджер…

— Что убийца Бенедикта нападет на тебя? У него не будет шанса! — Роджер приподнял ее подбородок. — Ты закончишь этот кошмар прямо сейчас. Я только сниму рабочую одежду, а ты выйдешь на улицу и расскажешь Ньюби, кто убил Бенедикта. Чем больше репортеров это услышат, тем лучше. Подожди меня, Джоани. Я только сбегаю в бутафорскую и вернусь.

Роджер скрылся в темноте. Его шаги смолкли.

Джоан осталась одна на сцене.

Она опустилась на край большого испанского стула в основании конуса света, созданного прожектором. Больше света не было нигде. Темнота окружала Джоан, как стены, а тишина, недавно ободрявшая ее, теперь внушала страх.

Девушка начала вертеть головой, бросая беглые взгляды через плечо, в сторону невидимых кулис, во тьму зала позади погашенных огней рампы.

— Родж! — позвала она.

Дрожь в собственном голосе делала тишину еще более жуткой.

— Роджер!

Джоан внезапно съежилась на стуле и зажмурила глаза.

Словно привлекаемое ее страхом, объемистое темное пятно отделилось от бесформенной темноты и поползло к свету.

Постепенно оно приобретало очертания человека с ножом в руке.

— Быстро! — Крик Эллери с помоста высоко над сценой был подобен взрыву бомбы.

Но Роджер опередил шефа Ньюби и его людей. Он вынырнул из-за кулис, бросился к человеку с ножом, как пловец в начале состязания, ударил его по колену и сбил с ног. Нож со звоном отлетел в сторону. Человек отчаянно сопротивлялся, но Роджер навалился на него. Послышался жуткий треск, потом крик, и борьба прекратилась.

Шеф Ньюби подбежал к стулу.

— Такую великолепную игру не видел даже Бродвей! И это потребовало мужества, мисс Траслоу… — Он склонился над стулом с озадаченным видом.

Мисс Траслоу больше не играла. Она была в обмороке.

Сцена 4

Одна из официанток ресторана в «Холлисе» убирала со стола, а другая наливала кофе.

— Надеюсь, вы не возражали против моего выбора меню, Джоан? — спросил Эллери.

Пальцы Джоан переплелись под скатертью с пальцами Роджера.

— Как я могла возражать против такого великолепного стейка?

— Я почтил память ножа для стейка, который убийца украл из «Холлиса».

— На случай, если я о нем забыла? — Джоан засмеялась. — Это был самый длинный сон в моей жизни, Эллери. Но теперь я проснулась, и это еще прекраснее.

— Квин, где обещанный вами десерт? — спросил шеф Ньюби. — У меня полно дел в управлении.

— Мне не нужен никакой десерт, — мечтательно произнесла Джоан.

— Мне тоже, — тем же тоном сказал Роджер.

— Этот десерт мы будем не есть, а слушать, — объяснил шеф. — Во всяком случае, я.

— Ну, все происходило следующим образом, — начал Эллери. — Я просил умирающего Бенедикта назвать своего убийцу. Когда он за несколько секунд до смерти смог произнести одно слово, мы с Конком Фарнемом были уверены, что он сказал «героиня», обвиняя вас, Джоан. Ведь вы героиня пьесы, а Бенедикт не знал — или, как выяснилось, не помнил — вашего имени.

Но потом следы зубов доказали невиновность Джоан. Умирающие могут обвинять невиновных в детективной литературе, но в реальной жизни они проявляют прискорбное уважение к правде. Значит, Бенедикт не имел в виду героиню пьесы. Очевидно, он произнес похожее слово, означающее что-то другое. Но существует только одно такое слово — «героин». Все дело в том, что в последнюю минуту Бенедикт вовсе не отвечал на мой вопрос, кто убил его. Его бессвязные мысли обратились к иному элементу преступления — героину, наркотику.

Эллери допил кофе, и шеф Ньюби быстро наполнил его чашку.

— Но никакого наркотика не нашли, — запротестовала Джоан. — При чем тут наркотик?

— Этот вопрос я задал себе. Чтобы ответить на него, пришлось реконструировать ситуацию. Когда закончился первый акт, Бенедикт впервые вошел в уборную, предназначенную для исполнителя главной роли. Он забыл свой несессер с гримом, и Арч Даллмен посоветовал ему воспользоваться гримом, оставшимся в уборной. Учитывая предсмертное заявление Бенедикта, напрашивался вывод, что он открыл одну из коробок — возможно, с этикеткой «Гримерная пудра» — и обнаружил вместо пудры героин.

— Но находка Бенедиктом наркотика всего лишь указывала на возможного убийцу, — возразил Ньюби. — А вы заявляли, что абсолютно уверены…

— Я и был уверен. У меня имелась еще одна нить, связывающая его по рукам и ногам с убийством, — сказал Эллери. — Преступник, безусловно, не входил в уборную до прихода туда Бенедикта — иначе в убийстве не было бы надобности. Он бы просто забрал героин и ушел. Значит, убийца стоял у двери, покуда Бенедикт изучал незнакомые гримерные материалы, одна из коробок для которых содержала героин.

Преступник в панике. Он должен заставить Бенедикта умолкнуть навсегда, прежде чем тот разболтает о героине. А в двух шагах от двери стоит сундук с инструментами, в верхнем отделении которого лежит нож с обмотанной изоляционной лентой рукояткой.

Убийца хватает нож одной рукой, и теперь ему остается другой рукой открыть дверь уборной…

— Но этого он не может сделать! — воскликнул Ньюби.

— Вот именно. На рукоятке остались следы зубов — он держал нож во рту. Человек с двумя здоровыми руками не стал бы этого делать. Значит, убийца не мог пользоваться обеими руками — одна из них была выведена из строя. Следовательно, преступником мог быть только Марк Мэнсон, у которого одна рука была в гипсе до локтя.

Джоан скорчила гримасу:

— Право, Роджер, неужели было необходимо вчера вечером снова ломать ему запястье?

— Мне не понравилось, в какое место он хотел меня пнуть, — усмехнулся Роджер.

Джоан покраснела и забрала руку, но он тут же схватил ее снова.

— Не обращайте внимания на этих двоих, Квин, — сказал Ньюби. — В ваших устах все звучит чертовски просто!

— Зря я начал объяснять, — вздохнул Эллери. — Как бы то ни было, все остальное действительно просто. Позавчера вечером в больнице сказали, что будут держать Мэнсона под наблюдением сутки. Значит, его выписали слишком поздно, чтобы он успел добраться в театр до начала пьесы. Должно быть, он прибыл туда во время антракта.

Поскольку публика толпилась в переулках, а запасные выходы были открыты, Мэнсону оставалось только обернуть пиджак вокруг поврежденной руки, чтобы скрыть гипс, смешаться с толпой, войти в театр и пробраться за кулисы. Его не заметили ни тогда, ни потом, покуда Даллмен и репортер из «Архива» не обнаружили его в баре «Холлиса».

— А наркотик? — спросила Джоан.

Эллери пожал плечами:

— Мэнсон — старик, Джоан, у которого не было будущего, кроме дома для престарелых актеров и альбома с вырезками из газет. Но он еще выступал в маленьких городах и пригородах. Это было идеальным прикрытием для сбыта наркотиков. Славы никакой, но денег много.

— Мэнсон и раньше вел операции в Райтсвилле. Мы арестовали двух местных торговцев, которых он снабжал. — Шеф Ньюби сложил свою салфетку. — Посредники в наркобизнесе обычно держат язык за зубами, но боль в запястье, которое вы вторично сломали ему, Фаулер, сыграла роль стимулятора. Или же он думал, что это пойдет ему на пользу, когда его будут судить за убийство. Как бы то ни было, прошлой ночью Мэнсон выложил все. Сейчас федералы вылавливают крупную рыбу.

Эллери отодвинул свой стул.

— Как сказал бы мистер Бенедикт, дорогие мои, пришла очередь для моей реплики. Меня ожидают каникулы в Махогани.

— А вашего покорного слугу — работа, — подхватил Ньюби.

— Подождите, пожалуйста! — Джоан потянула Роджера за рукав. — Родж… разве ты не говорил…

— Да? — встрепенулся Роджер.

— Что если я брошу театр…

Таким образом, во второй половине дня молодой Роджер Фаулер был замечен бегущим через площадь, таща за собой молодую Джоан Траслоу к офису секретаря Городской Корпорации. Далеко позади семенили запыхавшиеся шеф полиции и мистер Квин — два свидетеля, требуемые законом.

РАЙТСВИЛЛСКИЕ НАСЛЕДНИКИ

Глава 1

Когда умер Сэмюэл Р. Ливингстон, трое детей похоронили его на кладбище Твин-Хилл, торопливо похлопали по плечу мачеху и отправились на поиски цивилизации. В Райтсвилле их ничто не удерживало — там даже не было могилы их матери. Первую миссис Ливингстон родом из Бэк-Бей[14] похоронили в Бостоне. «Я была достаточно надолго похоронена в Райтсвилле», — объяснила она в своем завещании.

Вторая миссис Ливингстон, урожденная Белла Блуфилд, выросла по соседству с Сэмом Ливингстоном и никогда никому не рассказывала, что почувствовала, когда он отправился за женой в Бостон. Но когда мать детей Сэма умерла, Белла все еще ждала в соседнем доме. Сэм женился на ней, как только позволили приличия.

— Тебе придется быть для них матерью, Белла, — предупредил он.

— Я буду, Сэм.

Но этого не произошло. Сэмюэл Младший, Эверетт и Оливия, возвращаясь домой из частных школ и увеселительных поездок по Европе, целовали мачеху в щеку, вежливо осведомлялись о ее здоровье, хвалили пироги со смородиной, а потом снова уезжали и забывали о ее существовании. С самого начала они обходились с ней ласково, но слегка насмешливо, как с преданной старой служанкой.

Если не принимать во внимание редких лощеных писем от Сэмюэла Младшего, случайных шутливых открыток от Эверетта или сообщений об очередном замужестве от Оливии, дети Сэмюэла Ливингстона после смерти их отца исчезли из жизни Беллы.

Она старела в одиночестве, пытаясь заполнить его собраниями женского комитета и организационными ленчами, столь дорогими сердцам пожилых леди. А после начала приступов и предупреждения доктора Конклина Фарнема, что ее сердце уже не так надежно, Белла поселила у себя Эйми Апем.

Эйми родилась на нижнем краю Хилл-Драйв, среди тенистых деревьев и домов колониального периода. Будучи сиротой, она воспитывалась вдовствующим дядей, доктором Хорасом Апемом, чья практика среди бедняков Лоу-Виллидж была самой обширной и самой низкооплачиваемой в Райтсвилле. Потом доктор Апем сам начал болеть, и Эйми во время его последнего продолжительного недуга пришлось бросить медицинские курсы в университете Мерримака, чтобы ухаживать за ним. Ее дядя умер, не оставив ничего, кроме не оплаченных пациентами счетов; дом продали за долги, и Эйми оказалась без жилья и средств к существованию. Поэтому она ухватилась за предложенную Беллой Ливингстон работу платной компаньонки.

Эйми от природы обладала веселым нравом, и ее присутствие словно озаряло особняк Ливингстонов солнечным светом. Прислуга, состоящая из Доркас Бонди и Морриса Ханкера, вскоре влюбилась в нее. «Что бы мы делали без этой малышки?» — спрашивала хозяйку старая Доркас, и этот же вопрос Белла Ливингстон все чаше задавала сама себе.

— Я чувствую себя виноватой, Эйми, — иногда вздыхала она. — Что за жизнь для молодой и хорошенькой девушки быть похороненной в этом старом мавзолее!

— Похороненной? — смеялась Эйми. — Я его обожаю — и вас тоже.

Старая Белла целовала ее, зная, что это правда. Она наблюдала, как с течением лет Эйми Апем, подобно ей самой, все больше нуждалась в ком-то, кто бы нуждался в ней. Они никогда не говорили о парне, с которым Эйми была помолвлена и который погиб во Вьетнаме, или о родителях Эйми, которых она не помнила.

Но пожилая леди часто заводила разговор о пасынках и падчерице, за чьими карьерами она внимательно следила по статьям в «Райтсвиллском архиве». И вместе с накоплением досье Ливингстонов в архиве газеты усиливалась и ее мрачность.

Поэтому Эйми удивилась, когда Белла неожиданно сказала:

— Эйми, свяжись с Сэмюэлом Младшим, Эвереттом и Оливией, где бы они ни находились, и попроси их навестить меня.

— Неужели они согласятся?! — воскликнула Эйми.

— Согласятся, если ты скажешь, что я этого хочу. Они слишком хорошо воспитаны, чтобы отказаться. Воспитание, — сухо добавила Белла, — их сильная сторона.

Дети Сэмюэла Ливингстона приехали на уик-энд в начале лета.

Сначала они показались Эйми очаровательными. Оливия походила на драгоценный камень в столь же дорогой оправе, хотя под ее красивыми глазами темнели мешки, свидетельствующие об усталости. Она приветствовала Эйми без всякой снисходительности, которой та опасалась. Эверетт оказался веселым, крепким и широкоплечим, с кожей, похожей на печеный картофель, — взяв Эйми за руку, он ласково поблагодарил ее за заботу о «маме». Сэмюэл Младший — высокий, сутулый и худощавый, с изысканными манерами — словно сошел со страниц романа Джона Ф. Маркуанда.

Старая леди, ожидавшая на передней лужайке, когда Моррис Ханкер привезет детей из райтсвиллского аэропорта в старом «линкольне» Ливингстона, велела Моррису позаботиться об их багаже.

— Ты отвела нам наши старые спальни, Белла, — сказала Оливия, когда они присоединились к ней на лужайке. — Как приятно.

— Приятно, что вы приехали, — с улыбкой отозвалась пожилая леди. — Эйми, дорогая, пусть Доркас приготовит чай.

Когда Эйми вернулась с Доркас и чайным столиком на колесах, она застала семью за дружеской беседой.

— Я всегда терпеть не мог этого парня, сестренка, — говорил Сэмюэл Младший. — Он носил галстуки, раскрашенные вручную.

— Какой из мужей это был, Оливия? — с интересом спросила старая леди. — Прусский барон или венгерский граф?

— Испанский принц, — поморщилась Оливия.

— Тот, который обошелся тебе в двести тысяч долларов?

— О боже! — вздохнула Оливия. — Нет, Эйми, без сахара. Побольше лимона.

— С вашей фигурой? — улыбнулась Эйми. — Смотрите, что стряпня Доркас делает с моей.

— Теплый день, — заметил Эверетт Ливингстон. — Как насчет того, чтобы поплавать, Эйми?

— Не вздумайте, — предупредила Эйми Оливия.

— Предательница, — фыркнул ее брат. — Знаешь, Белла, Га-Га снова выставлена на продажу. Она снова пребывает между мужьями.

— Га-Га? — переспросила старая леди. — Ах да, твое газетное прозвище.

— Значит, оно наконец дошло до Райтсвилла, — спокойно отозвалась Оливия.

— Смерть журналистам! — Эверетт поднял свою чашку. — Когда час коктейля, Белла?

— Позже. — Белла Ливингстон улыбнулась. — Кстати, Эверетт, газеты и с тобой обошлись не слишком приятно, не так ли? Меня всегда интересовало, что внушило тебе мысль, будто ты сможешь извлекать деньги из спорта?

— Всеамериканская номинация и папин миллион.

— Но твои авантюры с профессиональной футбольной командой и гонками малолитражных автомобилей окончились провалом, верно? И вдруг я снова читаю, что ты пытаешься купить профессиональную баскетбольную команду.

— Красивую девушку ты здесь поселила, Белла, — ушел от ответа Эверетт.

— Благодарю вас, мистер Ливингстон, — пробормотала Эйми.

— Эв, — поправил Эверетт. — Давайте все-таки искупаемся в пруду, Эйми.

— Не вздумайте, — снова сказала Оливия.

— А ты, Сэмюэл, — продолжала старая леди, поставив свою чашку. — Ты потерял деньги на нефтяных скважинах и приисках, не так ли? А сейчас, как я слышала, занялся ураном.

— Занимался, — вздохнул Сэмюэл Младший, протягивая руку за сандвичем с арахисовым маслом. — Да, Белла, мы все в состоянии финансового краха.

— Фактически, — добавил Эверетт, не сводя глаз с Эйми, — мы разорены.

— Конечно, у меня всегда есть в запасе старина Чарлз, — сказала Оливия. — Мой техасский нефтяной обожатель. Но у него такие неряшливые манеры!

— Все равно выходи за него, Га-Га, — посоветовал Эверетт. — Если он профинансирует мое баскетбольное предприятие, я возьму его в долю на сорок пять процентов. А пять, может быть, оставлю тебе.

— Не будь вульгарным, Эв.

— Не будь глупым, Эв, — сказал его брат. — Чарли Уэггонер продал мне нефтяные скважины, на которых я потерял четверть миллиона.

Последовала пауза. Старая леди продолжала улыбаться. Эйми начала чувствовать себя не в своей тарелке.

— Ладно, Белла, — заговорил Сэмюэл Младший. — Твои худшие опасения подтвердились. Зачем ты нас вызвала?

— Скажу после ужина, когда придет Херберт Уэнтуорт.

— Старый отцовский поверенный?

— Старый мистер Уэнтуорт давно умер. Дела перешли к его сыну.

— Наверное, это будет весело, — сказал Эверетт Ливингстон. — Эйми, давайте хотя бы пройдемся к пруду. Я покажу вам место, где однажды едва не утопил Га-Га.

— Лучше покажи мне, — мрачно промолвила Оливия, вставая. — Надеюсь, вы нас извините?

Сэмюэл Младший поплелся следом за ними. Когда все трое скрылись из вида, Эйми спросила:

— Вы не перевозбудились, мама Ливингстон?

— Ты хорошо меня знаешь, не так ли, дорогая? — Щеки старой леди ярко порозовели. — Кстати, Оливия присматривает за Эвереттом, так что не беспокойся.

— Я в безопасности, покуда не надеваю бикини, — улыбнулась Эйми. — Вы уверены, что с вами все в порядке?

— Конечно, дорогая.

Но за ужином Эйми все еще беспокоилась о ней. Оливия болтала о Каннах, помрачневший Эверетт чертил диаграммы родословных лошадей, которых думал приобрести, Сэмюэл Младший галантно хвалил смородиновый пирог, а щеки старой леди становились все краснее.

Херберт Уэнтуорт прибыл ровно в восемь. Это был тощий и бледный янки с голосом как у промокшей арфы.

В отношении его симпатий не могло быть никаких сомнений.

— Перейду сразу к делу, — начал он, когда они расселись в похожей на склеп гостиной. — По условиям завещания Сэмюэла Р. Ливингстона, каждый из трех детей получал по одному миллиону долларов, предположительно составляющих основу его состояния. Вдова получала личное и недвижимое имущество. Тогда это казалось достаточным, чтобы обеспечить нужды миссис Ливингстон.

Однако, — мистер Уэнтуорт окинул блудных детей мрачным взглядом, — секретный кодицил[15] к завещанию вашего отца предписывал моему отцу как распорядителю состояния и вашей мачехе держать в тайне от вас истинное положение дел.

— Почему? — осведомился Эверетт.

— Заткнись, дорогой, — тихо велела ему сестра.

— Потому что, — ответил адвокат, причмокнув вставными челюстями, — состояние вашего отца было куда более крупным, но он не хотел, чтобы вы об этом знали, пока не станете достаточно ответственными, чтобы обращаться с ним как следует. Сэмюэл Ливингстон считал, что его дети не питают должного уважения к капиталу.

— И поэтому… — все повернулись к Белле Ливингстон при звуке ее голоса, — ваш отец предоставил мне решать, когда — если это вообще когда-нибудь произойдет — вам можно доверить деньги. Херберт, прочитайте кодицил.

Мистер Уэнтуорт достал из портфеля довольно потрепанный документ, прочитал его и передал Сэмюэлу Младшему. Сэмюэл, прочитав бумагу, передал ее брату, а тот — сестре. Внимательно изучив документ, Оливия вернула его адвокату.

— В кодициле не упомянуты цифры, — заметила она. — О какой сумме идет речь, Белла?

Старая леди посмотрела на нее, и Оливия покраснела.

— Долгое время я думала, что Сэм был не прав, лишив вас из-за меня дополнительных денег. Поэтому несколько лет назад я написала завещание, оставляя все вам троим в равных долях. Но… — при этом слове трио застыло как вкопанное, — теперь я знаю, что опасения Сэма на ваш счет были вполне оправданы. Назовите мне хоть одну вескую причину, по которой я должна оставить вам эти деньги.

— Вот тебе самая лучшая причина в мире, Белла, — рассудительно промолвила Оливия. — Деньги принадлежали отцу, а мы его дети.

— Деньги мои, а как вы все со мной обращались?

Последовало молчание. Эйми хотелось незаметно выскользнуть из комнаты.

— Я всегда думал, что вполне достойно… — начал Эверетт.

— Тогда скажи, когда мой день рождения?

Эверетт быстро взглянул на Оливию, которая так же быстро повернулась к старшему брату.

— Не смотрите на меня — я тоже этого не знаю, — сказал Сэмюэл Младший. — Ты абсолютно права, дорогая, — мы форменные свиньи. Но, Белла, — печально спросил старший пасынок, — кому еще ты можешь оставить деньги?

— Эйми.

Эйми едва не свалилась с подлокотника кресла старой леди. Восковой бледности рука прикоснулась к ней.

— С тех пор, как ваш отец покинул меня, это дитя было единственным существом в мире, которого беспокоило, жива я или умерла. Она вела хозяйство в моем доме, кормила меня, читала мне, организовывала для меня вечеринки с игрой в карты, массировала мне ноги, подбадривала меня, ухаживала за мной во время сердечных приступов. Она посвятила свою юную жизнь заботам обо мне всего лишь за жалованье, которое я ей платила. Я не могла бы любить Эйми Апем больше, даже если бы она была моей дочерью. Но вы трое — дети моего мужа, — с некоторым трудом продолжала Белла Ливингстон, — и мне было нелегко принять решение. Вот почему я должна была повидать вас. Я знаю, доктор Фарнем считает, что следующий приступ мне не пережить. Поэтому мне, так или иначе, нужно поскорее принять решение.

Толстая старая женщина попыталась встать. Эйми помогла ей, едва сознавая, что делает.

— Я дала себе срок до воскресенья, чтобы решить насчет нового завещания, — сказала старая леди и вышла, опираясь на руку Энн.

Это был вечер пятницы.

В половине восьмого утра в воскресенье Эйми все еще в халате поднялась из кухни в хозяйскую спальню, неся старой леди кофе, и обнаружила Беллу Ливингстон мертвой в ее большой кленовой кровати.

Утром в следующий вторник телефонный звонок разбудил Эллери Квина в его манхэттенской квартире, и скрипучий голос представился адвокатом Хербертом Уэнтуортом из Райтсвилла. Мистер Уэнтуорт извинился за ранний звонок, но сослался на предложение шефа полиции Дейкина, друга мистера Квина, и спросил: не может ли мистер Квин срочно вылететь в Бостон, а оттуда в Райтсвилл? Старая миссис Белла Ливингстон умерла в воскресенье, а шеф Дейкин уверен, что это убийство, и притом весьма загадочное.

* * *

— Сначала, мистер Квин, — говорил шеф Дейкин, более чем когда-либо походя на опечаленного Эйба Линкольна, — Эйми думала, что старая Белла умерла от сердечного приступа. Но что-то заставило ее позвонить мистеру Уэнтуорту и мне, не будя трех Ливингстонов. Благодаря отчету коронера Граппа и рапортам из лаборатории я теперь знаю, что один из этих троих пробрался около трех часов ночи с субботы на воскресенье в спальню старой леди и задушил ее подушкой. Вопрос в том, кто именно. Я допросил их и изучал рапорты до посинения в лице.

— Убийство… — пробормотал мистер Уэнтуорт.

Эллери в четвертый раз обследовал комнату и внимательно прочел рапорты. Дейкин отвез его из аэропорта в особняк на Холме, объяснив, что, так как все отправились в похоронное бюро Уиллиса Стоуна на Аппер-Уислинг, в жилище Ливингстонов никого нет.

Большой старый дом подавлял своей пустотой.

— Я ничего здесь не вижу, Дейкин, — сказал наконец Эллери. — Давайте спустимся и поговорим.

В гостиной тишина была менее гнетущей.

— Мистер Уэнтуорт, расскажите о визите старой леди в ваш офис.

— Было два визита, мистер Квин. Первый произошел неделю назад, в понедельник, за четыре дня до прибытия в город этих троих. Моррис Ханкер отвез ее в Хай-Виллидж…

— Одну?

— Да. Миссис Ливингстон сказала, что пришла спросить меня насчет текста рукописного завещания, которое, возможно, захочет написать. Я дал ей формуляр с образцом и сказал, что самой писать завещание — не слишком разумная идея. Она вежливо поблагодарила и ушла.

— А второй визит?

— Это было в субботу утром, после разговора в доме, когда миссис Ливингстон сообщила детям мужа, что думает изменить завещание. Под предлогом ленча Дочерей американской революции[16] в Хай-Виллидж она приехала в мой офис на такси, ничего не сказав даже Эйми, и привезла новое завещание, которое, по ее словам, написала поздно вечером в пятницу и о котором никто еще не знает.

— Решила не ждать до субботы, — кивнул Эллери. — Очевидно, она считала, что дело не терпит отлагательств. И каковы же условия ее нового завещания, мистер Уэнтуорт?

— Не знаю. Оно было на одном листе, сложенном так, что на виду оставалось только место для подписей. Мои клерк и секретарша засвидетельствовали подпись миссис Ливингстон, она сама запечатала конверт в нашем присутствии и подождала, пока я не запер его в своем сейфе.

— Кое-кого ожидает потрясение. — Шеф Дейкин посмотрел на часы. — Сейчас будут хоронить старую Беллу.

Эллери поднялся:

— Давайте поедем на кладбище.

Он был озадачен и надеялся, что похороны ему что-нибудь подскажут.

Участок Ливингстонов на солнечном западном склоне кладбища Твин-Хилл источал аромат ветра, травы и горя. Здесь собрался весь контингент Холма — старые друзья Беллы Ливингстон: Гермиона Райт, клан Грэнджонов, Уилеры, Миникины, судья Илай Мартин, Эмелин Дюпре и прочие; Эйми Апем стояла одинокая и растерянная, с опухшим от слез лицом; старая Доркас плакала; Моррис Ханкер сопел носом. Трое детей Сэмюэла Ливингстона держались рядом, но без притворных признаков горя. Эллери подумал, что это умно с их стороны.

Он наблюдал за ними, когда доктор Дулиттл опустил свой молитвенник и люди начали расходиться. Но трое Ливингстонов всего лишь медленно приблизились к «линкольну» и стали терпеливо дожидаться Эйми.

В доме на Холме они также вели себя вполне корректно. Шеф Дейкин с намеренной резкостью представил Эллери «приехавшим из Нью-Йорка разобраться в убийстве Беллы». Эйми цеплялась за мистера Уэнтуорта, словно он оставался ее единственной связью с прошлым, казалось почти не осознавая причины присутствия Эллери. Но Ливингстоны оживленно беседовали с ним, а когда адвокат достал продолговатый конверт, запечатанный красным сургучом, и, откашлявшись, попросил всех сесть, они опустились на зачехленный диван старой леди с мартини в руках и с выражением вежливого ожидания на лицах.

Это выражение сохранялось, покуда Уэнтуорт ломал печать, вскрывал конверт, доставал оттуда лист бумаги, настолько тонкой, что, когда он поднес документ к солнечному свету, проникающему сквозь окно в эркере, тесно написанные строчки просвечивали насквозь. Только когда он прочитал дату, печальные улыбки Ливингстонов стали напряженными.

— «Я, Белла Блуфилд Ливингстон, проживающая в доме № 410 по Хилл-Драйв в Райтсвилле, объявляю этот документ моей последней волей, делающей недействительными все написанные мной предыдущие завещания и кодицилы…»

Таким образом, история оканчивалась, едва начавшись.

Эверетт пожал плечами с превосходно разыгранным равнодушием. Оливия улыбнулась Эйми Апем, словно говоря: «Отличная работа, девочка». Сэмюэл Младший смотрел в пустой стакан из-под коктейля и на его очевидный символизм, как подобает джентльмену-философу.

И все же для кого-то из них, думал Эллери, это должно быть страшным ударом. Поневоле задумаешься о пользе хорошего воспитания.

Скрывая наблюдение за окружающими, он продолжал следить за слегка дрожащим, но достаточно решительным почерком на бумаге в руках Уэнтуорта. Деньги на похороны, уплату долгов и налогов, гонорар фирме Уэнтуорта, суммы, завещанные Доркас Бонди, Моррису Ханкеру и некоторым благотворительным организациям Райтсвилла… И далее:

— «Имущество на Хилл-Драйв, личное и недвижимое, а также доход с моего состояния, сумма которого составляет примерно 1 000 000 долларов, я завешаю моей дорогой юной подруге и компаньонке Эйми Апем вплоть до конца ее дней. После смерти Эйми Апем состояние должно перейти к трем детям моего покойного мужа, Сэмюэлу Младшему, Эверетту и Оливии, в равных долях, а в случае более ранней кончины кого-то из них или их всех к его или их наследникам…»

Эллери мог только восхищаться Ливингстонами. Дружно поднявшись, они подошли к Эйми, неподвижно сидящей на своем стуле, и поздравили ее, как спортсмены поздравляют победивших соперников.

— Ну, джентльмены, кажется, это все, — сказал Сэмюэл Младший.

— Да, — ответил Эллери, — но остается вопрос, кто задушил Беллу Ливингстон.

Все трое сразу помрачнели.

— Насколько я понимаю по этому замечанию, мистер Квин, — вежливо осведомился старший брат, — вы всерьез подозреваете, что один из нас убил нашу мачеху?

— А вы можете предложить иную версию, мистер Ливингстон?

— Это не моя епархия. Хотя я бы сказал, что какой-то бродяга…

— Бродяги забираются в дома, чтобы что-то украсть, мистер Ливингстон. Здесь не было ни взлома, ни кражи.

— Тогда позвольте напомнить, что Оливия, мой брат и я ничего не приобрели со смертью нашей мачехи.

— Убийство нельзя исключить на том основании, что оно не принесло ожидаемой прибыли, — столь же вежливо указал Эллери. — Факты свидетельствуют, что никто из замешанных в деле не знал о новом завещании вашей мачехи, засвидетельствованном в субботу утром. Если это так, то в ночь с субботы на воскресенье ее убил некто, думающий, что старое завещание все еще в силе. А это достаточно веский мотив.

— Который имеется только у нас. — Оливия засмеялась. — Прошу прощения. Я попыталась представить себя душащей Беллу.

— Ваша беда в том, — промолвил Эверетт, — что у вас типичное для среднего класса отношение к деньгам. Они вовсе не самое главное.

— Вся эта идея — чистое безумие. — Сэмюэл Младший пожал плечами. — Но я полагаю, вы не успокоитесь, пока не удовлетворите себя. Мы под домашним арестом?

— Давайте скажем, что вам лучше задержаться в доме на несколько дней, пока все не выяснится, — поднялся шеф Дейкин. — Я буду уходить, но мистер Квин и Херб Уэнтуорт составят вам компанию. Газеты еще не в курсе дела, так что мы сможем спокойно провести время.

* * *

Когда в последнем окне наверху погас свет, Эллери взошел с темной лужайки на освещенное луной крыльцо и в задумчивости опустился в кресло-качалку.

Хорошо зная Беллу Ливингстон при жизни, он очень хотел оказать ей уважение — пускай своеобразным способом — после смерти. Она заслуживала лучшего конца, чем быть задушенной. Но ухватиться было абсолютно не за что. Эллери сказал это шефу Дейкину, прежде чем тот удалился на ночь. Он добавил кое-что еще, но старый янки отнесся к высказанному соображению скептически.

— Это отпадает, мистер Квин, раз вы и Уэнтуорт находитесь здесь, — сказал Дейкин. — Белла училась в восьмом классе старой школы на Пайни-роуд, когда я был сопливым первоклашкой, и она всегда вытирала мне разбитый нос, когда старшие мальчишки колотили меня. Я не упущу из виду этих троих.

Но это не отпадало.

Что же делать?

Шорох двери с сеткой от насекомых и испуганный вздох решили этот вопрос.

— Это всего лишь я, мисс Апем, — сказал Эллери, вставая. — Слишком жарко, чтобы спать?

— Жарко? — Эйми поежилась, садясь на верхнюю ступеньку. — Не могла себе представить, что здесь кто-то сидит. — Она теснее закуталась в халат и внезапно добавила: — Я рада, что это вы.

— Вот как? Почему?

— Не знаю. Просто так. — Эйми уставилась в темноту. — А я не должна радоваться этому?

— Должны, — ответил Эллери. — Вы должны очень радоваться тому, что это я.

Она повернулась к нему. Что-то в его освещенном луной лице заставило ее опухшие от слез глаза расшириться.

Эллери сел на ступеньку рядом с Эйми и взял ее холодные маленькие руки в свои.

— Вы кажетесь мне девушкой, которой приходилось сталкиваться со множеством неблагоприятных обстоятельств, Эйми. Надеюсь, что я прав.

— Не понимаю.

— Белла Ливингстон совершила трагическую ошибку, когда писала новое завещание в пятницу вечером.

— Знаю. Она не должна была оставлять мне деньги…

— Ее ошибка не в этом, а в том, что она завещала вам доход с ее состояния до конца ваших дней, указав, что потом деньги должны отойти к ее пасынкам и падчерице.

Эйми выглядела ошеломленной.

— Она не хотела лишать их всего…

— Но она не знала, что один из них убьет ее, считая, будто старое завещание еще действительно. — Эллери сильнее сжал ее руки. — Запирайте вашу дверь на ночь, Эйми, и старайтесь не оставаться одной. — Стройная фигурка девушки испуганно напряглась. — Этот пункт нового завещания дает убийце Беллы Ливингстон второй шанс. Потому что теперь между ним и третью миллиона долларов стоите только вы.

Лицо Эйми побелело, как луна.

— Он попытается убить меня?

— Дейкин и Уэнтуорт не думают, что убийца пойдет на такой риск. Вот почему я должен вас предупредить.

Эйми выглядела растерянной. Эллери ободряюще прикоснулся к ней, и самообладание сразу покинуло ее.

Он обнял девушку, и она доверчиво прижалась к нему, всхлипывая.

— Я боюсь… Боюсь…

Глава 2

Даже у двери своей комнаты Эйми не отпускала Эллери.

— Я знаю, что веду себя глупо, но ничего не могу с собой поделать… — Ее зубы стучали.

— Еще бы, после того, как я напугал вас до смерти. — Эллери сжал ее руку. — Давайте войдем вместе.

Он обыскал ее спальню и ванную.

— Здесь нет никого, кроме нас. А теперь заприте дверь на ключ и на задвижку и ложитесь спать. Я могу добраться к вам через коридор за пять секунд. С вами все в порядке?

— Да. — К его удивлению, девушка встала на цыпочки и поцеловала его, а потом, покраснев, вытолкнула в коридор.

Эллери не отходил от ее двери, пока не услышал, как ключ повернулся в замке и задвижка скользнула в паз.

Он прошелся мимо спален, бесшумно пробуя двери. Комнаты старой Доркас и Морриса Ханкера на чердачном этаже не были заперты, как и дверь спальни для гостей, где ритмично храпел мистер Уэнтуорт. Но братья Ливингстон заперли двери. Эллери слышал, как они ворочаются в кроватях.

Однако дверь их сестры поддалась. Эллери приоткрыл ее, напрягая слух.

— Кто там? — донесся из темноты резкий голос Оливии.

— Прошу прошения, — извинился Эллери. — Я думал, это моя комната.

Он закрыл дверь с громким щелчком. Должно быть, она спит чутко, как кошка…

* * *

Эллери метался в кровати; его щека горела там, где Эйми ее поцеловала, а мышцы болели в том месте, где она испуганно цеплялась за него. Одинокая малышка, но достаточно сильная… Деньги старой Беллы помогут ей жить полноценной жизнью… И умереть внезапной смертью, если ему каким-то чудом не удастся поймать убийцу…

Довольно долго Эллери прислушивался к каждому звуку в старом доме, пока не заснул в полном изнеможении.

Спустившись утром в среду, он обнаружил Оливию и Херберта Уэнтуорта сидящими за завтраком.

— А, мужчина, который перепутал спальни, — приветствовала его Оливия. — Вам удалось найти свою, мистер детектив?

Эллери улыбнулся:

— Ваши братья еще спят?

— Сэм и Эв? Они редко встают до полудня.

— Хорошо бы Эйми поднялась, — сердито сказал адвокат. — Я говорил ей вчера вечером, что она должна подписать утром кое-какие бумаги. Мне нужно ехать в суд.

— Пожалуйста, только кофе, Доркас. — Эллери нахмурился. — Значит, Эйми еще не спускалась?

— Дайте девочке поспать, — сказала Оливия. — Она может завтра забрать свои миллионы.

Мистер Уэнтуорт взглянул на нее с неприязнью.

— Доркас…

— Не беспокойте Доркас. — Эллери вскочил со стула. — Я сам ее приведу.

Ему пришлось сдерживаться, чтобы не бежать вверх по лестнице. «Я должен прекратить вести себя как старая сплетница», — подумал он и постучал в дверь спальни Эйми.

Ответа не последовало.

Эллери постучал сильнее.

— Эйми!

Он стал дергать ручку. В коридоре открывались двери. Послышалось ворчание Эверетта Ливингстона.

— Что-то не так, Квин? — спросил Сэмюэл Младший.

— Не знаю. Эйми! — Эллери постучал снова.

Оливия и адвокат быстро поднимались по лестнице.

— Что случилось?

— Помогите мне с этой чертовой дверью…

При втором толчке замок и задвижка поддались, и дверь с треском распахнулась. Эйми неподвижно лежала на кровати в странной позе.

— Господи! — воскликнул Уэнтуорт.

— Она… мертва? — спросила Оливия.

— Нет. — Эллери трудился над лежащей без сознания девушкой. — Мистер Уэнтуорт, позвоните доктору — Конку Фарнему, если сможете с ним связаться, — и Дейкину. Пусть Доркас поднимется немедленно — мне нужна ее помощь до прихода врача. Остальные — убирайтесь!

Доктор Конклин Фарнем открыл дверь комнаты Эйми.

— Теперь можете с ней поговорить.

Вошедшим в спальню представилась благостная картина: послеполуденное солнце освещало бледную Эйми, откинувшуюся на подушки и выглядевшую очень маленькой и одинокой в огромной кровати; у постели сидела рослая женщина в униформе медсестры и с подбородком футболиста. Эллери взял Эйми за руку:

— Чувствуете себя лучше?

— Гораздо. — Она попыталась улыбнуться.

— Что произошло прошлой ночью?

— Не знаю.

— Насколько я понимаю, вы не заперли дверь или впустили кого-то. Утром я обнаружил эту дверь запертой.

— Я даже не подходила к ней. Я приняла таблетку снотворного, запила соком, который стоял на ночном столике, и легла. Это все, что я помню.

— В рапорте из лаборатории говорится, что вы приняли около шести таблеток. К счастью, это не смертельная доза. Вы уверены, что приняли только одну таблетку, прежде чем легли спать?

— Да. Я всегда очень внимательно отношусь к лекарствам — мой дядя Хорас был врачом и научил меня этому. Таблетку я взяла из пузырька в моей аптечке.

— Это мы знаем, Эйми, — мягко произнес шеф Дейкин. — Кто принес сок?

— Никто, мистер Дейкин. Я сама налила его в кухне и отнесла наверх, когда собиралась ложиться. Но мне было тревожно, поэтому я спустилась на крыльцо, где застала мистера Квина…

— Оставив стакан с соком на ночном столике. — Эллери посмотрел на Дейкина: — Я заметил его там, когда проводил Эйми сюда прошлой ночью.

— К тому времени в нем уже было снотворное. — Старый шеф нахмурился. — Кто-то пробрался в эту комнату, пока Эйми разговаривала с вами на крыльце, и высыпал размельченные таблетки в стакан, не оставив отпечатков.

— Мистер Квин, я бы хотела поговорить с вами, — сказала Эйми.

— Разговоры отложите до завтра, юная леди, — велел доктор Фарнем. — Не беспокойтесь о ней, — сказал он остальным в коридоре. — К утру она будет в полном порядке. Миссис Олин останется с ней на всю ночь.

— Кажется, я должен перед вами извиниться, мистер Квин, — промолвил шеф Дейкин, спускаясь по лестнице. — Мне и в голову не приходило, что кто-то рискнет это сделать.

— А мне не пришло в голову проверить сок, — отозвался Эллери. — Дейкин, эта медсестра надежна?

— Либби Олин? — Дейкин фыркнул. — Тому человеку, который попробует справиться с ней, нужно немало храбрости.

Они застали трио Ливингстонов мирно ожидающим в гостиной под пристальным взглядом мистера Уэнтуорта и одного из молодых подчиненных шефа Дейкина.

— С ней все будет в порядке, мистер Уэнтуорт, — сказал Эллери и повернулся к Ливингстонам: — Кто бы из вас ни пытался отравить Эйми прошлой ночью, он проиграл. Эйми жива, а в доме достаточно тех, кто твердо решил сохранить ее в этом состоянии.

— С этого момента, — проворчал шеф полиции, — Эйми Апем будет охраняться двадцать четыре часа в сутки.

— Хороший игрок в покер знает, когда от него отворачивается удача, — обратился Эллери к молчаливой троице. — Вы больше не можете выиграть этот миллион, но можете не менять карты, чтобы нам не удалось обвинить вас в убийстве Беллы Ливингстон и в покушении на Эйми.

— И не думайте, что, так как мы еще вас не обвинили, вы сможете удрать, — добавил Дейкин, агрессивно выпятив подбородок. — Никто из вас и носа не высунет отсюда.

— Вы меня удивляете, — пробормотал Сэмюэл Младший. — Сколько, по-вашему, вы сможете удерживать нас здесь, если мы захотим уехать? У вас нет для этого абсолютно никаких оснований.

— Тем более, что мы никого не убивали, — сказала Оливия.

— Нас тут удерживает, — вставил Эверетт, — только временное замешательство и грубая, но сытная пища три раза в день.

— Мой случай этим не ограничивается. — Старший брат со стуком поставил стакан и устремил весьма нелюбезный взгляд на Эллери и шефа Дейкина. — Сначала ваши обвинения выглядели даже забавно, но юмор становится надоедливым. Я чувствую себе преследуемым, джентльмены, и это чувство мне не нравится.

— К тому же, — добавила Оливия, — Ливингстоны всегда держат хвост трубой.

— Не возражаю, если вы засадите нас в каталажку, — усмехнулся Эверетт. — В моем нынешнем финансовом положении иск за необоснованный арест поможет мне купить баскетбольную команду.

— Аккуратно, — заметил Эллери. — Даже убедительно. Но повторяю: не испытывайте вашу удачу.

Он вышел, демонстрируя уверенность, которую не ощущал.

* * *

— Не могу сказать, что порицаю вас, Эйми, — промолвил Эллери.

— Со вчерашнего дня у меня было достаточно времени, чтобы подумать. — Эйми смотрела на лужайку. Эллери пнул одну из отставших половиц.

В четверг после полудня они сидели в старой беседке за задней лужайкой. Молодой полицейский суетливо расхаживал под ближайшим деревом. Проникавшее сквозь решетку солнце отбрасывало причудливый клетчатый узор на впалые щеки и испуганные глаза Эйми. Она продолжала смотреть сквозь открытую дверь беседки. Задние окна особняка поблескивали, как глаза.

— Конечно, мы можем отпустить их, — проворчал Эллери.

— А если один из них тайком вернется на будущей неделе — или даже в будущем году? — Эйми покачала головой. — Неужели вы не понимаете, мистер Квин, что теперь у меня до самой смерти больше не будет ни одного спокойного дня?

— Могу только сказать, что мы тщательно проверяем их. Если один из них не просто разорен, но и по уши в долгах, это усилит мотив убийства. И я убедил Дейкина отправить их отпечатки пальцев в Бостон и в конхейвенскую лабораторию. — Эллери уставился на покрытый пятнами пол. — Не хочу давить на вас, Эйми. Это ваша жизнь. Но такой шаг был бы бесповоротным.

— Вы считаете меня трусихой?

— Нет.

— Дело не в мыслях о смерти. Я к ней привыкла. Сначала родители, потом дядя Хорас, а теперь мама Ливингстон… — Эйми закусила губу. — Дело в ожидании. Никогда не знаешь, когда топор упадет.

Девушка встала и подошла к двери. В белом летнем платье при солнечном свете она выглядела хрупкой и прозрачной, как призрак.

— Я не могу так жить, мистер Квин. Я возвращаюсь в дом и скажу им, что они могут забирать все.

Эллери вскочил.

Вспышка в мансардном окне и его прыжок оказались почти одновременными. Но треск ружейного выстрела достиг его ушей, уже когда он повалил Эйми на траву и прикрыл ее своим телом.

Полицейский бежал к дому, хватаясь за кобуру.

Эллери изогнул шею, вглядываясь в особняк. Чердачное окно, где мелькнула вспышка, сейчас пустовало.

— Что случилось? — Голос Эйми был сдавленным, но спокойным.

— Вы не ранены? — спросил Эллери.

— Разве только вами.

Он помог ей подняться и огляделся вокруг.

Пуля прошла сквозь крышу беседки на добрых восемь футов выше того места, где находилась голова Эйми.

* * *

С ружьем в руке Эллери спустился в прихожую, когда полицейский клал на рычаг трубку телефона.

— Шеф уже выезжает, мистер Квин.

— Вы говорили с Доркас и Моррисом?

— Они ничего не видели. Они оба были в кухне. Доркас готовила пирог с цыпленком к ужину, а Моррис мыл посуду после ленча.

Эллери обнаружил мистера Уэнтуорта в гостиной. Тот стучал кулаком по ладони, стоя между Ливингстонами и Эйми, словно желал защитить ее от нападения.

— Я устал от этих штучек! — кричал адвокат. — Оставьте девушку в покое, слышите?

— Вы мне надоели, мистер Уэнтуорт. — Щеки Оливии раскраснелись от гнева. Она была в шортах и бюстгальтере, ее кожа лоснилась от масла.

Братья сердито смотрели на адвоката. Эллери шагнул в комнату. Полицейский блокировал дверной проем.

— Это ружье Сэма Ливингстона, — сказал Эллери, подняв оружие. — На прикладе его имя.

— Старый отцовский оленебой! — Сэмюэл Младший приподнялся со стула.

— Мама Ливингстон к нему не прикасалась! — В голосе Эйми звучала мрачная уверенность. — Она держала его в кладовой на чердаке.

— Где я и нашел его брошенным у окна. Плюс недавно вскрытую старую коробку с патронами. Когда приедет шеф, мы займемся оружием и коробкой. — Эллери осторожно поставил ружье. — А пока мы ждем его, я задам классический вопрос: где были вы трое во время выстрела?

— Я принимала на крыше солнечные ванны, — заявила Оливия.

— Одна?

— Поскольку я загораю голышом, мне едва ли требовалась компания.

— Достаточно справедливо. — Эллери бросил взгляд на Эверетта, который раньше смотрел на Эйми с опаской, а теперь вовсе не смотрел на нее.

— Я ходил к пруду поплавать, — буркнул он, — а вернувшись, принимал душ, когда якобы раздался выстрел. Подтвердить это не могу — я ничего не слышал, кроме шума воды. — Его массивное тело было облачено во влажный махровый халат.

— А я сидел здесь, мистер Квин, слушая новости. — Ноздри Сэмюэла Младшего сердито раздувались. — Между прочим, я не стрелял из ружья пятнадцать лет — это жестокая забава. Уверен, что сестра и брат не могли бы попасть даже в собственное отражение в зеркале.

— Тот, кто стрелял в Эйми, тоже не мог бы этого сделать, — заметил Эллери. — Мистер Уэнтуорт, вы, случайно, не видели кого-нибудь из этих людей?

— Не так скоро после выстрела, чтобы обеспечить кому-то из них алиби, — ответил адвокат. — Я дремал, выстрел разбудил меня, а когда я надел туфли, они уже собрались в верхнем коридоре. Мистер Квин, если Дейкин будет держать их в доме после этого…

— Прежде чем мы займемся вопросами безопасности, думаю, Эйми хочет сделать объявление. Эйми?

— Нет.

— Нет?

— Я передумала. — Эйми с вызовом смотрела на Ливингстонов. — После того как один из вас пытался убить меня таблетками снотворного, я собиралась отказаться от наследства и отдать все вам троим. Но теперь я передумала. Если хотите получить эти деньги, вам придется стрелять более метко, чем сегодня. Потому что я не намерена позволить себя запугать.

Эллери уставился на нее:

— Что вы сказали, Эйми?

— Я сказала, мистер Квин, что больше им не удастся запугать меня.

Оливия поднялась:

— Право, с меня довольно…

— Пожалуйста, сядьте. — Эллери все еще смотрел на Эйми Апем. Потом он медленно произнес: — Полисмен, никто не должен покидать эту комнату до прихода шефа Дейкина.

И, пройдя мимо полицейского, скрылся.

* * *

— Вот и вы. — Дейкин закрыл дверь спальни Беллы Ливингстон. — Никаких отпечатков на ружье или коробке с патронами, никаких улик на чердаке, вообще ничего… — Поскольку Эллери не реагировал, он умолк.

Эллери сидел на корточках у письменного стола старой леди в эркере, выходящем на переднюю лужайку. Комнату опечатали сразу после убийства, и его руки были покрыты пылью. Он выдвигал ящики стола и выкладывал на крышку их содержимое — письма, счета, погашенные чеки, писчую бумагу всевозможных сортов, старые приглашения на райтсвиллские мероприятия, накопившиеся за годы. Но Эллери не смотрел на них — его взгляд был устремлен на что-то, невидимое шефу Дейкину.

— Что-нибудь еще не так, мистер Квин?

— Что? — Эллери медленно обернулся. — О, это вы, Дейкин. Садитесь. Я хочу поговорить с вами.

* * *

Мистер Уэнтуорт едва успел снять покрывало с кровати в пятницу вечером, когда кто-то негромко постучал в дверь.

— Да? Кто это?

— Эйми, — послышался шепот. — Скорее!

Встревоженный адвокат открыл дверь.

— Что случилось?

— Ш-ш! Я не могу задерживаться…

— Вы совсем с ума сошли, Эйми? Выходите после того, как заперлись на ночь!

— Я должна поговорить с вами, мистер Уэнтуорт. Только с вами!

— Со мной? Сейчас?

— Не сейчас — полицейский проверяет мою дверь каждые несколько минут. Встретимся у пруда рано утром — скажем, в шесть. Пожалуйста! — Карие глаза Эйми шарили по коридору. — Вы придете, мистер Уэнтуорт?

— Но… — ошеломленно начал адвокат.

Однако Эйми уже ушла.

* * *

Ранним субботним утром мистер Уэнтуорт, дрожа от сырости, быстро шагал через лес Беллы Ливингстон. Всю ночь он метался в кровати от беспокойства. Что собиралась поведать ему Эйми Апем, о чем Квин и шеф полиции не должны были слышать? И почему, внезапно подумал он, в таком отдаленном месте?

Адвокату все время хотелось обернуться. «Как будто мне грозит опасность! — думал он. — Но это нелепо!»

Снова поежившись, мистер Уэнтуорт ускорил шаг. Он услышал крик Эйми, когда пруд начал поблескивать между березами, дубами и соснами.

— Помогите! Кто-нибудь! Помогите!

Адвокат выбрался на берег. Эйми сидела в лодке Ливингстонов ярдах в пятидесяти от берега и быстро гребла среди водяных лилий.

— Мистер Уэнтуорт! — крикнула она. — Кто-то продырявил лодку, а я не умею плавать!

Внезапно лодка ушла под воду вместе с Эйми.

Охваченный паникой мистер Уэнтуорт сбросил ботинки и прыгнул в воду. Вынырнув на поверхность, он увидел Эйми, молотящую по воде руками и ногами.

— Хватайтесь за лодку! Я сейчас помогу вам! — Адвокат поплыл к ней так быстро, как позволяла мокрая одежда. Когда он уже был рядом, Эйми снова скрылась под водой и вынырнула, хватаясь за него, отплевываясь и путаясь в лилиях. — Плывите к берегу, Эйми! — пропыхтел мистер Уэнтуорт. — Я держу вас — вы не утонете… — Ему пришлось толкать ее до самого причала. Когда они выбрались из пруда, он едва дышал. — Вы… в порядке?.. — с трудом вымолвил он.

— С вами все в порядке, Эйми? — отозвался эхом мужской голос.

— Да, — ответила девушка. Мистер Уэнтуорт обернулся, разинув рот. — Прямо позади него стояли двое мужчин. Он вздрогнул, но потом увидел, кто это.

— Квин, Дейкин. — Адвокат радостно выпрямился. — В лодке дыра… Эйми пытались утопить… Мне пришлось броситься в воду…

— Мы знаем, — кивнул Эллери. — Мы все видели.

— Вы… видели?

— Фактически, — сказал шеф Дейкин, — это была ловушка.

— Ловушка? — Адвокат недоуменно покачал головой. — Не понимаю.

Эллери сел на бревно и зажег сигарету.

— Вы определенно заслуживаете объяснений, мистер Уэнтуорт. Не так ли, Эйми?

Но Эйми ничего не сказала. Она сидела на причале, поджав ноги и выжимая светлые волосы.

— В четверг во второй половине дня, — снова заговорил Эллери, — Эйми объявила в гостиной, что не собирается отказаться от наследства из-за того, что ее запугивают. Признаюсь со стыдом: мне не приходило в голову, что несмертельная доза снотворного и ружейный выстрел далеко мимо цели были попытками не убить Эйми, а запугать ее, вынудив отказаться от состояния. Гипотеза оказалась неверной, но без нее я бы не пришел к правильному выводу.

— Может быть, вы знаете, о чем говорите, — сердито сказал адвокат, — но я нет.

— Мы считали само собой разумеющимся, что убийца Беллы Ливингстон собирался также убить Эйми, — продолжал Эллери, глядя на грациозные движения девушки. — Но предположим, это не так? Предположим, он только пытался представить все таким образом? Я понял, что, пока мы считаем Эйми потенциальной жертвой, мотив указывает на трех Ливингстонов — единственных людей, которые выигрывают от смерти Эйми. Но если в действительности Эйми не собирались убивать, то вся версия о вине Ливингстонов рассыпалась, и нам следовало пересмотреть дело с самого начала. Именно так я и поступил, мистер Уэнтуорт. Я вернулся к завещанию Беллы Ливингстон.

Эйми спокойно снимала платье. Под ним оказались купальный костюм и загорелая кожа. У адвоката отвисла челюсть.

— Мне сразу показалось, что завещание выглядит необычно, — странным тоном произнес Эллери. — Хотя в письменном столе старой Беллы в ее спальне были все сорта писчей бумаги, ее завещание было написано на тонком, почти прозрачном листе — настолько прозрачном, что его можно было использовать как кальку. Калька! Возможно ли, что старая леди написала новое завещание на обычной бумаге, но кто-то скалькировал его и заменил оригинал копией?

Эллери бросил сигарету в пруд.

— Теперь вы видите, мистер Уэнтуорт, как одна мысль приводила к другой. Зачем же было калькировать завещание Беллы? Очевидно, чтобы внести в него изменение. Разумеется, краткое и простое — сложное, требующее много новых слов, потребовало бы также изрядного опыта в подделках, а в этой истории такое крайне маловероятно.

О каком же простом изменении могла идти речь? Я вспомнил, что состояние миссис Ливингстон оценивалось в завещании приблизительно в миллион долларов. Что, если подлинным числом был не один, а четыре, семь или даже девять миллионов? При калькировании не составило бы труда удалить клинышек в цифре 4, горизонтальную черточку в цифре 7 или петлю в цифре 9. После этого эти цифры превратились бы в единицу, а многомиллионное состояние стало бы миллионным.

Это привело к знаменательному выводу, мистер Уэнтуорт. Кто мог осуществить подобное калькирование? Только тот, в чьем распоряжении новое завещание находилось с субботнего утра, когда Белла Ливингстон подписала его в присутствии свидетелей в его офисе, до второй половины вторника, когда после похорон он предъявил копию и выдал ее за оригинал. А кто бы выиграл от такого изменения? Как ни странно, только тот человек, в чьем распоряжении было новое завещание, который годами вел финансовые дела Беллы Ливингстон и был назначен распорядителем ее состояния.

Херберт Уэнтуорт съежился, как испуганная жаба.

— Вы совсем не похожи на вашего отца, Уэнтуорт, — сказал Эллери. — Из того, что я слышал о нем, он скорее отрубил бы себе правую руку, чем прикоснулся бы даже к пенни из доверенных ему денег. Но вы не смогли противостоять искушению, поднесенному вам на золотом блюдечке. В ваших руках было новое завещание с неизвестным содержанием. А если бы что-нибудь случилось с Беллой, то в ее старом доме остались бы трое живых подозреваемых. Поэтому вы проникли к ней в дом в три часа ночи с субботы на воскресенье, пробрались в ее спальню и задушили ее во сне, зная, что до вторника успеете скалькировать рукописное завещание и изменить написанную там цифру на единицу. Это давало вам возможность прикарманить разницу и замести следы.

— Только вам это не удалось, Херб, — сурово и печально заговорил шеф Дейкин. — По моей просьбе с вечера четверга над делом работали юристы из прокуратуры штата. Они уже раскопали достаточно, чтобы оценить состояние в четыре миллиона. Разумеется, мы забрали бумагу из суда по утверждению завещаний и передали ее экспертам. Отпечатки ваших пальцев обнаружены под скалькированными словами. — Старый шеф покачал головой. — А когда мы вчера получили судебный ордер и вскрыли ваш сейф, то нашли там оригинал нового завещания Беллы. Почему вы сохранили его, Херб? Очевидно, даже становясь мошенником, нелегко избавиться от привычек, приобретенных за годы честной жизни.

С мокрой одежды дрожащего адвоката падали капли.

Эйми отвернулась, глядя на пруд.

— И наконец, — снова заговорил Эллери, — эти два покушения на жизнь Эйми. Я знал, что вы убили Беллу, Уэнтуорт, но только предполагал, что вы отравили сок Эйми и стреляли в нее через чердачное окно, чтобы усилить подозрения против Ливингстонов. Если мое предположение было правильным, покушения были ложными. Вы не желали смерти Эйми — скорее вы бы постарались сохранить ей жизнь, так как если бы ее убили спустя несколько дней после гибели Беллы, расследование неизбежно повлекло бы за собой внимательное изучение скалькированного завещания. Поэтому я поручил Эйми разыграть сегодня утром сцену с утоплением, чтобы посмотреть на вашу реакцию. Ожидания меня не обманули — вы едва не утонули сами, стремясь спасти ее. Кстати, Эйми плавает как дельфин.

— Пожалуй, на этом дело закончено, Херб, — промолвил после паузы шеф Дейкин, — если не считать самой неприятной его части.

* * *

Они сидели молча, пока Херберт Уэнтуорт ковылял через лес, сопровождаемый комментариями птиц и топаньем ботинок Дейкина.

— Бедный мистер Уэнтуорт, — заговорила наконец Эйми.

— Бедный мистер Квин, — поправил Эллери. — Что я скажу этим троим в доме, Эйми? Им пришлось несладко.

— Думаю, они не станут протестовать, — сказала Эйми. — По крайней мере, когда я поговорю с ними. Понимаете, я подумала…

— Неужели опять? — с испугом прервал Эллери.

— Судите сами. Мне и без того нелегко будет потратить более четверти четырехмиллионного состояния. — Эйми оперлась ладонями о причал, подставив солнцу светловолосую голову. — Правда, сегодня прекрасный день?

Эллери посмотрел в ее карие глаза.

— Прекрасный, — согласился он.

ДЕЛО ПРОТИВ КЭРРОЛЛА

Выйдя из такси, Джон Кэрролл сквозь туфли ощутил раскаленный тротуар. В душных сумерках даже парк с другой стороны Пятой авеню выглядел непривлекательно. Он снова почувствовал беспокойство о том, как Хелена переносит такую влажность.

— Что? — переспросил Кэрролл, доставая бумажник. Это был подарок Хелены к его тридцати шестилетию, и он обычно демонстрировал его таксистам, чтобы те опознали слоновью кожу. Но сегодняшний водитель сердито уставился на серое здание с изящными черными балконами.

— Я спросил: это ваш дом? — повторил шофер.

— Да, — ответил Кэррол и сразу же ощутил гнев. Ложь во спасение имела свои плюсы, но в такие дни, как этот, она причиняла боль. Дом был построен в 70-х годах прошлого века прадедом Хелены и принадлежал ей.

— Наверняка с кондиционером, — сказал водитель, вытирая пот. — Хотелось бы вам жить в такую погоду в одной из истсайдских душегубок?

— Нет, спасибо, — сказал Кэрролл, вспоминая о прошлом.

— А у меня там жена и четверо детей. Что вы об этом думаете?

Кэрролл дал ему щедрые чаевые.

Он открывал отделанную бронзой парадную дверь своим ключом с таким чувством, будто обретал убежище. День был скверным во всех отношениях, особенно в адвокатской фирме «Хант, Уэст и Кэрролл». Мисс Мэллоуэн, его секретарша, избрала этот день для начала традиционного ежемесячного недомогания, а новый клерк потратил три часа, добросовестно ища неверные ссылки; Мередит Хант, разыгрывавший из себя крутого старшего партнера, сегодня был особенно придирчив, а Талли Уэст, обычно самый вежливый из людей, тоже вспылил, найдя в офисе только одну свежую рубашку. К тому же весь день Кэрролла терзала тревога за Хелену. Он дважды звонил ей, и оба раза она говорила слишком весело. Это означало, что Хелена что-то скрывает.

Неужели она узнала?..

Этого не может быть.

Разве только Талли…

Но Кэрролл покачал головой. Талли Уэст не мог ничего знать. В его кодексе сование носа в чужие дела было равносильно неправильному использованию вилки и другим тяжким преступлениям.

Все дело в погоде, решил Кэрролл, входя в дом жены.

Внутри он почувствовал себя лучше. Дом с его хрустальными люстрами, итальянским мрамором и натертыми до блеска полами был таким же холодным, как, очевидно, все Ваноуэны, судя по портретам кисти Сарджента,[17] взирающим со стен. Он всегда радовался, что в живых из них не осталось никого, кроме Хелены. Ваноуэны были потомками землевладельцев еще при голландской администрации, в то время как Кэрролл был сыном путевого обходчика в нью-йоркской транзитной системе, который попал под поезд, прикладываясь к бутылке во время работы. Происхождение являлось девизом Ваноуэнов — они едва ли одобрили бы мужа, которого выбрала Хелена.

Кэрролл положил шляпу и портфель в стенной шкаф в прихожей и поднялся наверх, скользя мокрой ладонью по атласным перилам.

Хелена была в гостиной, читая Бреки и Луанне неизвестно в какой раз «Винни Пуха».

Она снова сидела в инвалидном кресле.

Кэррол смотрел на жену из сводчатого прохода, покуда она имитировала нелепые звуки, издаваемые Иа-Иа, которые детям никогда не надоедали. Ее тело было напряжено вечной борьбой с изуродованными артритом ногами, но точеное лицо под золотисто-каштановыми волосами оставалось безмятежным, как у монахини. Только он знал, какой ценой достигается эта безмятежность.

— Папа!

Дети устремились к нему, как две ракеты, и повисли на нем. Кэррол подошел к жене и поцеловал ее.

— Наконец-то, дорогой, — сказала Хелена.

— Совсем скверно? — пробормотал он.

— Вовсе нет. Джон, ты весь промок. Неужели было необходимо работать так поздно в эту жару?

— Очевидно, поэтому ты в кресле?

— Я подогревала для тебя обед, который приготовила миссис Пул.

— Мама разрешила нам подождать тебя, потому что мы хорошо себя вели, — сказала Луанна. — Ты принес шоколадку, папа?

— Мы вели себя не очень хорошо, — поправил Бреки. — Видишь, Луанна, я говорил тебе, что папа не забудет.

— Мы поможем тебе принять душ. — Хелена склонилась вперед в инвалидном кресле. — Бреки, ангел, не выпячивай попку. Джон, не мог бы ты поиграть в спасателя на водах?

— Тебе совсем плохо?

— Слегка, — призналась Хелена.

«Слегка!» — думал Кэрролл, поднимаясь с женой и детьми в лифте, установленном два года назад, когда болезненное состояние Хелены стало хроническим. Слегка — хотя даже в самые лучшие дни она волочила ноги, как старуха. Но — на костылях или в инвалидном кресле — отказывалась позволить другим воспитывать ее детей.

Кэрролл принимал душ на глазах у восхищенной семьи, с тоской думая о своем смуглом здоровом теле.

В спальне он обнаружил шейкер с мартини, а на кровати свежее белье и его любимые слаксы и куртку.

— Что не так, Джон?

— Неужели это заметно? — усмехнулся Кэрролл и поцеловал жену в шоколадное пятно, оставленное пальчиками Бреки.

* * *

Хант появился под аккомпанемент грома и дождя, как персонаж скверной телемелодрамы.

Кэрролл был удивлен. Его также смутило то, что дети перестали болтать, как только массивная фигура адвоката возникла в дверях столовой.

— Мередит? — Кэрролл приподнялся со стула. — Я думал, вы уже летите в Чикаго.

— Я направляюсь в Ла Гуардиа,[18] — ответил Хант. — Опять ноги, Хелена?

— Да. Как это скучно! — Хелена посмотрела на экономку, которая, стоя в прихожей, держала на вытянутой руке мокрые вещи Ханта. — Мистер Хант выпьет с нами кофе, миссис Пул.

— Да, мэм.

— Нет, мэм, — поправил Мередит Хант. — Но все равно — спасибо. А малышам не пора спать?

Бреки и Луанна украдкой придвинулись к креслу матери.

— Мы хотели дождаться нашего папу, — улыбнулась Хелена, привлекая их к себе. — Как Фелисия, Мередит? Я позвоню ей, как только немного отпустит.

— Не надо. В эти дни у моей жены латиноамериканское настроение.

Что-то явно было не так. Джон Кэрролл снова почувствовал тревогу.

— Уже поздно, ребята! — преувеличенно весело сказала Хелена. — Поцелуйте папу и пожелайте доброй ночи мистеру Ханту.

Хелена выехала в кресле из комнаты вслед за детьми. Уже из прихожей она бросила быстрый взгляд на мужа, потом что-то сказала миссис Пул, и все скрылись за дверью лифта.

— Жизнь полна сюрпризов, — вздохнул Кэрролл. — Вы хотели поговорить со мной, Мередит?

— Безусловно. — Острые зубы Ханта блеснули.

— Давайте пройдем в мой кабинет.

— Я могу говорить и здесь.

Кэрролл посмотрел на него:

— Что у вас на уме?

— Вы мошенник, — отчеканил Мередит Хант.

Кэрролл опустился на стул, потянувшись к стоящей на столе хрустальной сигаретнице.

— Когда вы об этом узнали, Мередит?

— Я знал, что совершил ошибку, позволив Талли Уэсту уговорить меня принять вас в фирму ради Хелены. — Широкоплечий адвокат ходил по столовой, глядя на мраморный камин, картины, хрусталь, фамильное серебро. — Я всегда говорил, что нельзя бросаться на помощь при каждом инциденте в переулке. Беда Талли и Хелены в том, Джон, что они сентиментальные идиоты. Они искренне верят в демократию.

Пламя зажигалки дрогнуло. Кэрролл положил незажженную сигарету.

— Позвольте мне объяснить, Мередит…

— Поэтому я присматривал за вами, — продолжал Хант, не прекращая ходить. — И особенно за трастом Айкина. Мне доставит немалое удовольствие продемонстрировать моему партнеру с голубой кровью, как его дворняжка-протеже присвоил ценные бумаги на сумму двадцать тысяч долларов.

— Я бы хотел объяснить…

— Что тут объяснять? Лошади? Игра на бирже? — Хант повернулся. Под его правым глазом подергивался нерв. — Или женщина?

— Тише, Мередит!

— Значит, женщина. Ну конечно. Когда мужчина вроде вас женат на…

— Нет! — прервал Кэрролл. Помолчав, он спросил: — Талли знает?

— Еще нет.

— Это мой брат Харри. Он связался с опасными личностями, срочно нуждался в двадцати тысячах, чтобы выбраться из передряги, и обратился ко мне.

— И вы украли их для него.

— Я говорил ему, что у меня денег нет. Это правда — моего заработка в фирме едва хватает, чтобы сводить концы с концами. Ведь я содержу этот дом, Мередит. Или вы думаете, что я живу на деньги жены? Но Харри пригрозил, что обратится к Хелене.

— А вы, разумеется, не могли этого допустить. — Хант снова показал зубы в ухмылке.

— Нет, Мередит, не мог. Вряд ли вы это поймете. Хелена без колебаний дала бы мне любую сумму, но… Ну, мне негде было одолжить столько денег — разве только у вас или у Талли. Но Талли охотился на севере Канады, а просить у вас… — Кэрролл сделал паузу. — Поэтому я взял их из траста Айкина.

Мередит Хант удовлетворенно кивнул.

Кэррол выпрямился, опираясь кулаками на стол.

— Прошу вас дать мне время. Я верну деньги к началу следующего года. Больше этого никогда не случится, Мередит. Харри в Мексике и больше не вернется. Пожалуйста… — Он судорожно глотнул.

— В понедельник, — сказал Хант.

— Что?

— Сегодня пятница. Я даю вам срок до утра понедельника, чтобы возместить растрату. У вас есть шестьдесят часов для того, чтобы избежать ареста, тюрьмы и дисквалификации. Если вы вернете деньги, я замну дело, чтобы защитить репутацию фирмы. Разумеется, в любом случае вам придется уйти с работы.

— В понедельник! — Кэрролл с горечью усмехнулся. — Почему бы не сегодня вечером? Это было бы так же милосердно.

— Вы можете попросить деньги у вашей жены. Или у Талли, если он настолько глуп, чтобы дать их вам.

— Я не хочу втягивать в это Хелену! — Кэрролл с усилием заставил себя понизить голос. — И Талли — я слишком ценю его дружбу. Я сам вляпался в историю и прошу только дать мне шанс выпутаться.

— Это ваша проблема. Я достаточно великодушен, учитывая обстоятельства. — Холодные глаза Ханта внезапно сверкнули, а на гладком лице проступили морщины. — Тем более, что траст Айкина не единственное имущество, на которое вы наложили руки.

— Что вы имеете в виду?

— Ваша сексуальная жизнь касается только вас, покуда вы не посягаете на мою. Держитесь подальше от моей жены.

Кулак Кэрролла угодил в правый уголок рта Ханта. По массивному подбородку того потекла кровь, он пошатнулся, потом наклонил голову как бык и бросился на Кэрролла. Они боролись у стола, сбросив на пол чашку из севрского фарфора.

— Это ложь, — с трудом вымолвил Кэрролл. — Я никогда не прикасался к Фелисии… и вообще ни к одной женщине, кроме Хелены.

— Я видел, как Фелисия на вас смотрит, — пропыхтел Хант и боднул головой противника.

Кэрролл упал на пол.

— Джон! Мередит!

В дверях появилось инвалидное кресло. Хелена была такой же бледной, как ее муж. Кэрролл поднялся.

— Возвращайся наверх, Хелена.

— Мередит, пожалуйста, уходите.

Широкоплечий адвокат выпрямился, поправляя шелковый галстук. Потом он вышел в прихожую, взял шляпу и плащ со стула, куда их положила миссис Пул, и молча удалился.

— Джон, что он сказал тебе? — Хелена еще никогда не выглядела такой испуганной. — Что случилось?

Кэрролл начал собирать осколки чашки, но его руки настолько тряслись, что ему пришлось прекратить это занятие.

— Дорогой, ты ведь обещал никогда больше не выходить из себя…

Кэрролл молчал.

Хелена притянула его голову к своей груди.

— Что бы он ни сказал, дорогой, это не стоит того…

Кэрролл попытался освободиться.

— Ты идешь спать, Джон?

— Нет. Я должен прогуляться, чтобы остыть.

— Но на улице ливень!

Схватив плащ и шляпу из стенного шкафа в прихожей, Кэрролл выбежал из дому и быстро зашагал в тумане по Пятой авеню, шлепая под дождем по лужам.

* * *

Следующим утром Джон Кэрролл, как во сне, вышел из такси перед домом Ханта на Восточной Шестьдесят первой улице. Город был вымыт ночным ливнем, и солнце грело вовсю, но он чувствовал себя грязным и продрогшим. Кэрролл нажал кнопку звонка с чувством обреченности, словно предупреждающим о грядущих ужасах, которые он даже не осмеливался вообразить. Поежившись, он снова надавил на кнопку, на сей раз с нетерпением.

Дверь открыла горничная с широким испано-индейским лицом. Она молча проводила гостя в апартаменты Фелисии Хант на втором этаже. Талли Уэст уже был там, задумчиво созерцая из окна крошечный двор-сад. Уэст был высоким и костлявым, как францисканский монах, со стального цвета волосами, подстриженными ежиком, и в неброской одежде.

Кэрролл кивнул Уэсту и опустился в одно из просторных испанских кресел, которыми окружила себя Фелисия.

— Меня задержали пробки. Что все это значит, Фелисия?

Этим утром Фелисия де лос Сантос Хант облачила свою аппетитную фигуру в яркое платье и нервно теребила свой талисман — украшенный рубинами и изумрудами медальон, ранее принадлежавший королеве из династии Бурбонов. Фелисия была дочерью латиноамериканского дипломата с кастильской кровью, после детства в четырех стенах она получила образование в Европе и безнадежно разрывалась между испанскими традициями покорной жены и феминизмом, который обнаружила в Соединенных Штатах. Что Фелисия де лос Сантос нашла в Мередите Ханте, примитивном американце вдвое старше ее, Кэрролл не мог себе представить.

— Мередит исчез. — У нее был очаровательный акцент.

— Исчез? Разве он не в Чикаго?

— Майклсоны говорят, что нет. — В насмешливом голосе Талли Уэста сегодня не слышалось юмора. — Сегодня утром они позвонили Фелисии, так как не смогли связаться с офисом. Мередит туда не приезжал.

Кэрролл прикоснулся ко лбу, чувствуя острую головную боль.

— Не понимаю. Он заглянул к нам вчера вечером около половины десятого и сказал, что направляется в аэропорт.

— Его не было в самолете. — Жёна Ханта казалась скорее раздосадованной, чем встревоженной. — Талли только что звонил в Ла Гуардиа.

— Все самолеты начиная с восьми вечера не могли вылететь до трех часов ночи из-за тумана, — сказал Уэст. — Мередит зарегистрировался, узнал, что вылет задерживается, и сказал дежурному, что будет ждать возле аэропорта. Но когда туман рассеялся и объявили посадку, его не смогли найти. — Партнер Кэрролла усадил Фелисию Хант на шелковый диван. Она умоляюще смотрела на него влажными черными глазами, но он обратился к Кэрроллу:

— Сколько времени он пробыл у вас вчера вечером, Джон?

— Когда забегал? Всего несколько минут. — Кэрролл закрыл глаза, вспоминая их схватку. — Он не упоминал ничего, что могло бы это объяснить.

Фелисия продолжала вертеть медальон.

— Он бросил меня!

Талли Уэст казался шокированным.

— Бросил тебя? Моя дорогая Фелисия. Мередит скорее выбросил бы свой бумажник!

В дверях появилась горничная:

— Сеньора, пришла полиция.

Хозяйка дома напряглась. Кэрролл резко повернулся.

Позади индианки стояли трое мужчин. Один был могучим гигантом, другой — маленьким, жилистым и седым стариком, а третий — молодым, высоким и худощавым.

— Миссис Хант? — заговорил гигант. — Я сержант Вели. Это инспектор Квин. — Он не удосужился представить высокого молодого человека. — У нас плохие новости.

— Мой муж…

— Около половины седьмого утра полицейский обнаружил его на Восточной Пятьдесят восьмой улице, около моста Куинсборо, в припаркованном «тандербердс». Он лежал на руле с пулей в голове.

Фелисия вскочила, сжимая в руке медальон. Потом ее глаза закатились, и женщина пошатнулась.

Уэст и Кэрролл подхватили ее, уложили на диван, И Кэрролл начал растирать ей руки. Горничная побежала в ванную.

— Вы чересчур деликатны, Вели, — заметил высокий молодой человек. — Могли бы просто ударить ее по голове.

Сержант проигнорировал его замечание.

— Я забыл упомянуть, что он мертв. Кто вы такие?

— Я Талли Уэст, а это Джон Кэрролл. — Уэст сильно побледнел. — Мы партнеры Ханта. Миссис Хант утром позвонила нам, сообщив, что ее муж не прибыл в Чикаго на деловую встречу. Он должен был вылететь в одиннадцать…

— Все это уже проверили. — Старик наблюдал, как горничная размахивает пузырьком с нюхательной солью перед маленьким носом Фелисии. — Хант не возвращался домой прошлой ночью? И не звонил?

— Миссис Хант говорит, что нет.

— Он должен был лететь один?

— Да.

— И он часто совершал такие поездки?

— Да. Хант обычно сам вел переговоры в других городах.

— И обычно сам вел машину, направляясь в аэропорт?

— Да. Он оставлял ее там и забирал по возвращении.

— При нем вчера вечером были какие-нибудь ценности?

— Насколько я знаю, только деньги на дорогу и саквояж с документами и сменой белья.

Фелисия Хант вздрогнула и открыла глаза. Горничная постаралась устроить ее поудобнее. Молодая вдова лежала на диване, как герцогиня на картине Гойи,[19] сжимая в руке медальон. Кэрролл выпрямился.

— Это было самоубийство? — спросил Талли Уэст.

— Нет, — ответил инспектор Квин. — Хант был убит, и когда мы идентифицируем «кольт-вудсмен», который нашли в машине, то узнаем, кто его убил. А пока что скажите — есть ли у вас какие-нибудь предположения?

Беспомощно оглядевшись, Кэрролл прижал ладонь ко рту и ринулся в ванную Фелисии. Оттуда послышались звуки рвоты.

— Мистер Кэрролл был необычайно привязан к мистеру Ханту? — вежливо осведомился высокий молодой человек.

— Нет, — ответил Талли Уэст. — Я имею в виду… О, будь все проклято!

— Детективы побеседуют с вами позже. — Инспектор кивнул сержанту, сказал «пошли, Эллери» высокому молодому человеку и удалился упругим, но несколько скованным стариковским шагом.

* * *

— Входите, пожалуйста. — Инспектор Квин не оторвал взгляд от рапорта, который он читал.

Джон Кэрролл шагнул в кабинет в сопровождении Талли Уэста и детектива. Лица партнеров были серыми.

— Садитесь.

Детектив вышел. В потрескавшемся кожаном кресле в углу отцовского кабинета расположился Эллери, покуривая сигарету. Позади старика работал маленький вентилятор, ероша седые волосы. Он был единственным источником звука в комнате.

— Послушайте, — заговорил Талли Уэст. — Мистера Кэрролла все это время допрашивали участковые детективы, заместитель старшего инспектора, отвечающего за Восточный Манхэттен, и детективы из отдела убийств. Он сразу согласился, чтобы у него взяли отпечатки пальцев, а все утро провел в уголовном суде, где его терзал ассистент окружного прокурора, который, очевидно, полагает, что это дело обеспечит ему место в конгрессе. Может быть, вы сделаете выбор, не откладывая в долгий ящик?

Инспектор положил на стол рапорт и откинулся на спинку вращающегося стула, дружелюбно глядя на адвоката.

— Есть какая-нибудь особая причина, мистер Уэст, по которой вы настаивали на том, чтобы прийти сюда этим утром?

— Причина? — Уэст поджал губы. — Вы возражаете против моего присутствия?

— Нет. — Старик посмотрел на Кэрролла: — На сей раз, мистер Кэрролл, я буду действовать не по правилам. Обратите внимание, что здесь нет даже стенографиста. Если мы будем откровенны друг с другом, то, возможно, избежим лишних хлопот. Мы расследуем это убийство уже пять дней, и я намерен сообщить вам, к каким выводам мы пришли.

— Но почему мне? — надтреснутым голосом отозвался Джон Кэрролл.

Уэст прикоснулся к руке партнера.

— Вы должны извинить мистера Кэрролла, инспектор. Он так и не научился не смотреть в зубы дареному коню. Заткнись, Джон, и слушай.

Старик со скрипом повернул стул и посмотрел в запыленное окно.

— Насколько мы можем реконструировать картину преступления, вечером в прошлую пятницу убийца Ханта, очевидно, последовал за ним в Ла Гуардиа. Вскоре после полуночи Хант забрал свой автомобиль со стоянки и уехал, хотя в половине десятого сказал дежурному, что будет ждать поблизости, пока рассеется туман. Согласно нашей теории, убийца встретил его в аэропорту и уговорил проехаться на машине, возможно, для разговора наедине. В таком случае Хант, выехав со стоянки, посадил в автомобиль убийцу, и они уехали вдвоем.

Мы не знаем, сколько времени они ездили вокруг, прежде чем пересечь мост Куинсборо и оказаться на Манхэттене, но примерно без четверти два ночи патрульная машина проехала мимо «тандерберда», припаркованного на Восточной Пятьдесят восьмой улице в том месте, где его позднее обнаружили с телом Ханта внутри. Ассистент главного мед-эксперта заявляет, что Хант был убит между двумя и четырьмя часами ночи с пятницы на субботу — значит, когда патрульная машина проезжала мимо без четверти два, Хант и его убийца, вероятно, еще разговаривали в автомобиле.

Инспектор повернулся лицом к Кэрроллу.

— Пункт первый: оружие. Ханта застрелили пулей из пистолета «кольт-вудсмен» 22-го калибра, найденного рядом с телом. Этот пистолет, мистер Кэрролл, зарегистрирован на ваше имя.

Лицо Кэрролла побледнело еще сильнее. Он сделал инстинктивное движение, но Уэст снова притронулся к его руке.

— Пункт второй: мотив, — продолжал инспектор. — Ничто не указывает, что он мог быть связан с поездкой Харта или каким-то клиентом. Ваша фирма не занимается уголовными делами, ваши клиенты — консервативные корпорации, а у жителей Чикаго были все причины желать, чтобы Хант оставался живым и здоровым — он собирался сберечь им пару миллионов долларов, отсудив их у правительства в процессе о незаконно взимаемых налогах. Мистер Уэст обследовал содержимое саквояжа Ханта и утверждает, что ничего не пропало. Ограбление? Секретарша Ханта в пятницу сняла с его банковского счета триста долларов на поездку, а в его бумажнике обнаружили значительно большую сумму. Часы «Мовадо» и кольцо с жадеитом тоже остались при нем. Так обстояло дело до утра понедельника. Но потом Хант сам подсказал мотив. Он прислал нам письмо.

— Что?! — воскликнул Кэрролл.

— Через мисс Коннор — его секретаршу. Она нашла его в офисной почте в понедельник утром. Хант написал его на бланке Ла Гуардиа в пятницу вечером и бросил в почтовый ящик, вероятно, до появления убийцы. В письме он велел секретарше в случае, если во время уик-энда с ним что-то произойдет, передать приложенный к письму запечатанный конверт в полицию. Мисс Коннор сразу же принесла его.

— Славный старина Мередит. — На лице Уэста было написано отвращение.

— В письме к нам, мистер Кэрролл, Хант сообщает, что в пятницу вечером он посетил ваш дом на Пятой авеню перед поездкой в аэропорт, о том, по какой причине он это сделал, а также о вашей драке, которая объясняет повреждение на его губе. Как видите, нам все известно о двадцати тысячах, которые вы позаимствовали из трастового фонда, и ультиматуме, который предъявил вам Хант за несколько часов до гибели. Он даже упоминает о своих подозрениях насчет вас и миссис Хант. Вот вам два превосходных мотива, мистер Кэрролл, — добавил инспектор. — Хотите изменить ваши показания?

Кэрролл вскочил на ноги:

— Все это чудовищное недоразумение! Между Фелисией Хант и мной никогда ничего не было…

— Джон. — Уэст заставил его сесть. — Инспектор, Мередит Хант ревновал жену до нелепости. Иногда он обвинял даже меня, что я волочусь за ней. Я не могу ручаться за чувства миссис Хант, но Джон Кэрролл — самый примерный муж из всех, кого я знаю. Он обожает жену и детей.

— А растрата? — осведомился инспектор.

— Джон все рассказал мне о ней. Его никудышный брат угодил в передрягу, и Джон по-глупому позаимствовал деньги в одном из трастов, которым управляет наша фирма, чтобы помочь ему выпутаться. Я уже возместил деньги из личных средств. Любые разговоры о краже и обвинении просто нелепы. Если бы я знал об ультиматуме Мередита, у меня самого возникло бы искушение как следует его вздуть. У каждого из нас бывают минуты слабости в стрессовых ситуациях. Я близко знаю Джона Кэрролла почти десять лет и могу поручиться за его честность.

Из угла послышался голос Эллери:

— Когда именно мистер Кэрролл рассказал вам об этой минуте слабости, мистер Уэст?

Адвокат вздрогнул. Потом он повернулся и с улыбкой произнес:

— На это я едва ли вам отвечу.

— А оружие? — напомнил инспектор.

— Разумеется, пистолет принадлежит Джону. Он офицер запаса и любит практиковаться в стрельбе. Мы с ним часто стреляли по мишеням в охотничьем клубе, а Джон хранил пистолет в своем письменном столе в офисе. Об этом знали многие, и любой мог его украсть.

— Понятно. — В голосе старика не слышалось никаких эмоций. — Перейдем к ночи с пятницы на субботу. Будем действовать так, словно вас ни разу не опрашивали, мистер Кэрролл. Полагаю, вы можете сообщить, где находились между двумя и четырьмя часами?

Кэрролл засмеялся, стиснув голову ладонями.

— Можете или нет?

— Постараюсь объяснить, инспектор. — Он выпрямился. — Когда я выхожу из себя, как после разговора с Мередитом в пятницу вечером, у меня наступает острая физическая реакция. Иногда мне требуется несколько часов, чтобы успокоиться. Моя жена это знает, поэтому после ухода Мередита она пыталась уложить меня в постель. Лучше бы я ее послушался! Но вместо этого я решил прогуляться и полночи бродил по улицам.

— Вы встретили кого-нибудь из знакомых?

— Нет.

— А когда вы вернулись домой?

— Не помню. Знаю только, что еще не рассвело.

— А туман еще тоже не рассеялся? — послышался голос в углу.

Кэрролл вздрогнул:

— Нет.

— Туман рассеялся около двух часов ночи, мистер Кэрролл, — заметил Эллери.

— Вы уверены, что не помните время даже приблизительно? — Инспектор Квин был само терпение. — Я имею в виду время вашего прихода домой?

В голосе Кэрролла послышались упрямые нотки:

— Я просто не обратил внимания.

— Может быть, это сделала миссис Кэрролл?

— Моя жена спала. Я не стал ее будить.

— Пункт третий, — продолжал инспектор. — Отсутствие алиби. И пункт четвертый: отпечатки пальцев.

— Отпечатки пальцев? — запинаясь, переспросил Кэрролл.

— Джона? Где, инспектор? — резко осведомился Талли Уэст. — Если вы нашли их на пистолете, то должны понимать, что это ничего не значит.

— Мы редко находим отпечатки на пистолетах, мистер Уэст. Они были в машине Ханта.

«Так вот почему у меня брали отпечатки в понедельник…» — подумал Кэрролл сквозь шум в ушах. Он быстро моргнул, услышав знакомую насмешку в голосе партнера:

— Уверен, что вы нашли там и другие отпечатки, помимо Джона и самого Ханта.

Старик выглядел заинтересованным.

— Чьи, например?

— Там должны быть отпечатки пальцев смотрителя платного гаража, где Хант держал свой автомобиль.

— Ну?

— И конечно, несколько моих, — с улыбкой добавил Уэст.

— Ваших, мистер Уэст?

— Боюсь, мне придется настаивать, чтобы вы взяли отпечатки и у меня. В четверг вечером — практически накануне убийства — Хант подвозил Джона и меня домой в своем «тандерберде».

— Можете не сомневаться, мистер Уэст, что мы окажем вам эту услугу, — фыркнул инспектор и бросил взгляд на кожаное кресло.

— У меня к вам наивный вопрос, Кэрролл. — Эллери изучал кольца дыма от своей сигареты. — Вы убили Мередита Ханта?

— Нет, черт возьми! Я никого не убивал со времен Лейте.[20]

— Пожалуй, Джон, я посоветую тебе больше ничего не говорить. — Талли Уэст поднялся. — Это все, инспектор?

— Пока да. И еще, мистер Кэрролл…

— Да?

— Вы не должны покидать город. Понятно?

Джон Кэрролл молча кивнул.

Проходя через вестибюль Главного полицейского управления и спускаясь на тротуар по выщербленным ступенькам, партнеры не произнесли ни слова. Но когда они ехали в такси, Кэрролл пробормотал:

— Талли, я должен кое-что знать.

— Что именно?

— Ты думаешь, что я убил Мередита?

— Конечно нет.

— Ты действительно думаешь так?

Монашеское лицо Уэста сморщилось.

— Мы, Уэсты, не ставим себя под удар с тех пор, как моему прадедушке снесло голову в Ченселлорсвилле.[21]

Кэрролл откинулся на сиденье. Его старший компаньон смотрел в окошко на Четвертую авеню.

— С другой стороны, не стоит опираться на травинку, когда рядом валун. Мои знания законов о корпорациях и налогах — как и твои, Джон, — не слишком помогут, если этот хитрый старый кот решит прыгнуть. Тебе вскоре может понадобиться опытный адвокат по уголовным делам. По правде говоря, я думаю о Сэме Рейфилде.

— Понятно. Хорошо, Талли, как скажешь. — Кэрролл изучал нарыв на затылке водителя. — Господи, Талли, как все это подействует на Хелену и на детей?

Он повернулся к окошку — его губы дрожали.

* * *

Детектив из 17-го участка произвел арест во второй половине дня. Он и его напарник появились в офисе фирмы «Хант, Уэст и Кэрролл» на Мэдисон-авеню незадолго до пяти. Кэрролл узнал в них тех, кто допрашивал его в субботу, — очевидно, это были местные детективы, ведущие дело.

Мисс Мэллоуэн не вовремя упала в обморок. Секретарша Талли Уэста вытащила ее из комнаты.

— Я бы хотел позвонить жене, — сказал Кэрролл.

— Звоните, но поскорее.

— Слушай, дорогая, — заговорил Кэрролл в телефонную трубку, удивляясь спокойствию собственного голоса. — Я арестован. Не вздумай бежать в тюрьму, слышишь? Я хочу, чтобы ты оставалась дома и заботилась о детях. Понятно, Хелена?

— Слушай меня. — Голос Хелены был таким же спокойным. — Предоставь все Талли. Я скажу детям, что ты уехал по делам, и навещу тебя, как только они меня отпустят. Понятно, дорогой?

Кэрролл облизнул губы.

— Да.

Талли Уэст выбежал на площадку, когда они ждали лифта.

— Я сейчас свяжусь с Рейфилдом. И буду присматривать за Хеленой и малышами. Ты в порядке, Джон?

— В полном, — криво усмехнулся Кэрролл.

Уэст стиснул его руку и скрылся.

* * *

Мрачный серо-зеленый фасад здания уголовного суда, ночь в камере, проход по галерее из тюремного крыла следующим утром, предъявление обвинения в одном из холодных залов суда, напряженное лицо Хелены, пытавшейся поцеловать его, потупленный взгляд Талли Уэста, негромкий внушительный голос Сэмюэла Рейфилда, судья, назначающий залог в пятьдесят тысяч долларов, — все это сливалось воедино перед глазами Джона Кэрролла. Он испытал облегчение, вернувшись в камеру, и сразу же заснул.

В пятницу утром все причиняло ему боль. Когда его привели в кабинет секретаря суда, Кэрролл не мог смотреть ни на двух адвокатов, ни на жену. Он чувствовал себя раздетым догола.

Кэрролл лишь смутно слышал разговор с клерком, касающийся залога… Внезапно он осознал, что жена платит выкуп за его свободу деньгами Ваноуэнов.

— Нет, Хелена!

Но Кэрролл произнес это мысленно. В следующую минуту они уже выходили из кабинета секретаря.

— Я свободен? — тупо осведомился Кэрролл.

— Свободен, дорогой, — прошептала Хелена.

— Но пятьдесят тысяч… — пробормотал он. — Твои деньги…

— Ради бога, Джон, — сказал Уэст. — Залог вернут в первый день процесса, когда ты вернешься под стражу. Ты отлично это знаешь.

— Джон, дорогой, это всего лишь деньги.

— Хелена, я не делал этого…

— Знаю, дорогой.

Рейфилд быстро вклинил свою объемистую фигуру между ними и репортерами. Каким-то образом ему удалось почти без ущерба провести их под залпами камер и вопросов.

Когда двери лифта закрывались, Кэрролл заметил стоящего в коридоре молодого человека со смышлеными глазами. Это был Эллери Квин, сын полицейского инспектора. Что он здесь делал?

Вопрос не давал ему покоя всю дорогу домой.

Наконец он был в безопасности за серым фасадом на Пятой авеню. В тюрьме Кэрролл лелеял мысль об этом моменте, защищаясь ею от холодной стали и запаха антисептика. Но они преследовали его и здесь. Когда миссис Пул тактично увела детей в парк, Кэрролл поежился и глотнул мартини, который принес ему Уэст.

— Что обычно говорил Мередит о твоих мартини, Талли? Что нужно быть американцем в пятом поколении, чтобы уметь правильно их смешивать.

— Мередит был типичным снобом из среднего класса. — Уэст поднял стакан. — За упокой его души. Может, он так и не узнал, кто его убил.

Хелена поставила свой стакан.

— Талли, что думает мистер Рейфилд?

— Что процесс начнется не раньше октября.

— Я спрашивала не об этом.

— Перевожу, — сказал Кэрролл. — Каковы шансы обвиняемого?

— Этого Рейфилд не говорил. — Уэст залпом допил мартини, чего не делал никогда.

Шелковистые брови Хелены слегка сдвинулись.

— Джон, у тебя есть какой-то враг, о котором ты не знаешь, — внезапно сказала она. — Кто-то, кто ненавидит тебя достаточно, чтобы совершить убийство твоим оружием. Кто это может быть? Подумай, дорогой!

Кэрролл покачал головой.

— Я в это не верю, Хелена, — сказал Уэст, наполняя стакан. — Убийца просто воспользовался удобной возможностью. Он мог взять мое оружие, если бы оно оказалось под рукой. Вопрос в том, кто воспользовался им, чтобы убить Мередита.

— Боюсь, это уже решено, — вздохнул Кэрролл. — Спроси полицию. Спроси этого постоянно причмокивающего недомерка — ассистента окружного прокурора.

Они снова умолкли.

— Правда в том, — пробормотал наконец Джон Кэрролл, — что я действительно должен что-то предпринять…

Талли Уэст на миг встретился взглядом с Хеленой.

— Выпей еще мартини, Джон, — посоветовал он.

* * *

Кэрролл провел уик-энд, не выходя из дома. По телефону и в дверь звонили постоянно, но Хелена не разрешала ему откликаться.

К воскресному вечеру Кэрролл принял решение. Хелена слышала, как он печатает на портативной машинке, но когда она попыталась войти в спальню, дверь оказалась запертой.

— Джон! С тобой все в порядке?

— Я выйду через минуту.

Когда Кэррол отпер дверь, он засовывал во внутренний карман конверт. Выглядел он спокойным, словно одержал победу в тяжкой битве с самим собой.

Кэрролл помог жене сесть в кресло.

— Есть кое-что, о чем я не рассказывал никому — даже тебе, Хелена. Я дал слово молчать.

— О чем ты, дорогой?

— Я принял важное решение. Все, о чем я тебя прошу, — это перестать волноваться и доверять мне, что бы ни случилось.

— О, Джон!..

Он наклонился, чтобы поцеловать ее.

— Я вернусь через несколько минут.

Кэрролл направился к Мэдисон-авеню и вошел в пустую лавку деликатесов. В телефонной будке он набрал номер Мередита Ханта.

— Серафина? Это мистер Кэрролл. Позови миссис Хант.

Акцент Фелисии Хант вибрировал у него в ушах без обычного очарования.

— Ты спятил, Джон! Что, если мой телефон прослушивают? Ты же знаешь, что Мередит написал им!

— Я также знаю, что он понял все абсолютно неправильно, — сказал Кэрролл. — Фелисия, мне нужно повидаться с тобой. Завтра я отправлюсь в офис помогать Талли спасать обломки кораблекрушения, а по дороге домой загляну к тебе кое с кем, скажем, в половине седьмого. Ты будешь дома?

— Ты отлично знаешь, что я никуда не могу выходить так скоро после похорон, — сердито отозвалась она. — С кем ты придешь?

— Ни с кем, кого бы ты знала.

— Джон, лучше не надо…

Но он уже положил трубку.

* * *

Горничная с индейским лицом открыла дверь.

— После вас, Рудин, — сказал Кэрролл.

Мужчина, пришедший с ним, нервно шагнул в дом Ханта. Это был румяный субъект в пенсне и с розовой лысиной. В руке он держал маленький кожаный портфель.

— Сеньора ждет наверху, — угрюмо сообщила Серафина.

— Принесите мистеру Рудину журнал или что-нибудь, — попросил Кэрролл. — Это не займет много времени, Рудин.

Мужчина в пенсне опустился на край стула в прихожей. Кэрролл поднялся по лестнице со своим портфелем.

Фелисия Хант была во всем черном — даже в черных чулках. Она выглядела как персонаж карикатуры Чарлза Эддамса. На ней не было не только макияжа, но впервые за все время с тех пор, как Кэрролл познакомился с ней, драгоценностей и даже медальона. Холеные ногти были бесцветными. Пальцы машинально ощупывали место на груди, где обычно болтался медальон.

— Не хочу проявлять неуважение к старинным испанским обычаям, — заговорил Кэрролл, — но неужели этот глубокий траур так необходим, Фелисия? Ты похожа на привидение.

— Спасибо, — злобно отозвалась Фелисия. — Ты настоящий кабальеро. Там, откуда я прибыла, Джон, в определенных обстоятельствах ведут себя соответственно. К тому же я не смею и носа высунуть на улицу. Черт бы побрал этих репортеров! Что тебе нужно?

Кэрролл поставил портфель возле секретера, подошел к двери и бесшумно закрыл ее. Фелисия наблюдала за ним с внезапно пробудившимся интересом. Он огляделся вокруг и удовлетворенно кивнул при виде зашторенных окон.

— Как таинственно! — усмехнулась вдова. — Ты собираешься убить меня или поцеловать?

Кэрролл рассмеялся:

— Ты лакомый кусочек, Фелисия, но, если у меня не было на тебя аппетита год назад, он едва ли мог появиться теперь.

Фелисия бросилась на диван.

— Убирайся! Я тебя ненавижу!

— Почему? Потому что тебе понадобилось так много времени, чтобы осознать, как бы прореагировал сеньор посол — твой отец, — если бы авансы, которые ты мне делала, попали в газеты? Ты не ненавидела меня, когда преследовала по всему городу и подстерегала в ресторанах, заставляя Мередита подозревать, что я оскверняю его супружеское ложе. Ты уже забыла страстные billets-doux,[22] которые посылала мне, Фелисия?

— И то, как благородно ты защищал меня, ничего о них не упоминая. — Она плюнула в него. — Убирайся!

— Да, я защищал тебя, — медленно произнес Кэрролл, — но, похоже, больше не смогу этого делать. Я сказал всем — полиции, окружному прокурору, Хелене, Талли, Сэмюэлу Рейфилду, — что большую часть ночи, когда застрелили Мередита, бродил по улицам под дождем. В результате у меня нет алиби на два часа, с двух до четырех, когда, как утверждает полиция, Мередит был убит.

Судя по лицу Фелисии, она начала что-то понимать.

— Но теперь, боюсь, мне придется сказать, что с часу до половины пятого мы с тобой были вдвоем в этой комнате, Фелисия. Что у меня есть алиби в твоем лице и что я держал язык за зубами только потому, что не хотел подставить тебя.

— Ты этого не сделаешь! — хрипло сказала Фелисия.

— Нет, если смогу этого избежать. — Кэрролл пожал плечами. — Прежде всего, потому, что никто, даже Хелена, не поверит, что я провел той ночью три с половиной часа наедине с тобой, умоляя тебя уговорить Мередита не разрушать мою жизнь. А если станет известно, как ты бегала за мной и писала эти любовные послания…

Кожа Фелисии побелела как мел.

— Тогда они придут к худшему из всех возможных выводов относительно той ночи. Мне этого хочется не больше, чем тебе, Фелисия, хотя и по другой причине. Женщина в таком физическом состоянии, в каком находится Хелена, не может быть полностью уверена в своем муже, как бы он ни был ей предан. И такая история… — Кэрролл выпятил подбородок. — Я люблю Хелену, но у меня может не оказаться выбора. Ведь я не литературный герой, Фелисия. Передо мной маячит электрический стул. Это алиби — мой страховой полис. Мертвым я буду бесполезен и для Хелены, и для детей.

— Меня распнут! — крикнула Фелисия Хант. — Я ни за что этого не сделаю!

— Придется.

— Ты не можешь меня заставить!

— Если понадобится, я это сделаю.

Черные глаза сверкали бешеной яростью, но Кэрролл не отступил. Вскоре пламя погасло, и Фелисия отвернулась.

— Что ты от меня хочешь?

— Я отпечатал на машинке заявление. В данный момент ты должна только подписать его. Я привел человека, который заверит твою подпись, — он ждет внизу. Этот человек понятия не имеет, что это за документ. Я запру бумагу в моем сейфе в офисе. Не смотри на меня так, Фелисия. Ты должна понять, что я вынужден защищать себя.

— Зови своего чертова нотариуса! — прошипела она, спрыгнув с дивана.

— Лучше сначала прочитай заявление.

Кэрролл достал из портфеля продолговатый незапечатанный конверт, стянутый красной резинкой. Он снял резинку, достал из конверта сложенный лист бумаги с машинописным текстом, развернул его и протянул Фелисии.

Она дважды прочитала документ, потом засмеялась и вернула его:

— Свинья!

Кэрролл открыл дверь, держа бумагу в руке:

— Мистер Рудин, пожалуйста, поднимитесь.

Появился нотариус, платком вытирая розовую лысину. В другой руке он держал портфель. Бросив взгляд на вдову, он сразу отвернулся.

— Это миссис Фелисия де лос Сантос Хант, вдова покойного Мередита Ханта, — пояснил Кэрролл. — Вам нужно удостовериться в ее личности?

— Я видел фотографии миссис Хант в газетах. — Рудин открыл портфель и выложил на секретер штемпельную подушечку и несколько печатей, в том числе нотариальную. Из нагрудного кармана он достал авторучку размером с сигару.

— Ну, мы готовы.

Кэрролл положил на секретер заявление, сложенное вдвое — на лицевой стороне оставалось открытым только место для подписи. Он придерживал бумагу рукой. Фелисия выхватила у нотариуса ручку и подписалась злобными каракулями.

Когда нотариус завершил процедуру, Кэрролл спрятал заявление в конверт, надел на него красную резинку, положил в свой портфель и закрыл его.

— Я провожу вас, Рудин.

На лестнице они прошли мимо Серафины, которая вытирала перила влажной тряпкой и даже не взглянула на них.

В прихожей Кэрролл дал нотариусу десятидолларовую купюру, запер за ним дверь на улицу и вернулся наверх. Серафина не сдвинулась ни на дюйм, и ему пришлось обходить вокруг нее.

Вдова лежала на диване лицом к стене. Герцогиня Гойи, вид сзади, подумал Кэрролл.

— Спасибо, Фелисия. — Он усмехнулся, глядя на ее торчащий зад. — Ты спасла мне жизнь.

Она не ответила.

— Обещаю, что воспользуюсь заявлением только в крайнем случае.

Так как Фелисия продолжала его игнорировать, Кэрролл взял оставленный у секретера портфель и удалился.

* * *

Кэрролл вернулся в распоряжение суда утром в понедельник 2 октября. Проходя по битком набитому репортерами, фотографами и тележурналистами коридору и по залу суда, он мог думать только о том, куда делось лето. Июль, август и сентябрь, казалось, не существовали вовсе. Во всяком случае, они заняли куда меньше времени, чем тот ночной кошмар, в котором он оказался.

Кошмар представлял собой бессвязную последовательность эпизодов наподобие произвольно смонтированных кинокадров. Лица присяжных, сливающиеся в одно, шорох шагов, таинственные переговоры перед судейским креслом, в котором восседал человек в черной мантии, вступительные речи, вопросы, ответы, протесты, удары молоточка судьи… Внезапно наступил вечер среды, и Кэрролл вернулся в свою камеру.

Он с трудом подавил детское желание рассмеяться вслух.

Должно быть, Кэрролл заснул, ибо следующим кадром, что он увидел, был такой: Талли Уэст, взирающий на него сверху вниз, а позади него маячит знакомая фигура. Кэрролл не мог припомнить, чтобы дверь камеры открывалась или закрывалась.

Он быстро сел.

— Ты помнишь Эллери Квина, Джон? — спросил Уэст.

— Еще бы, — кивнул Кэрролл. — Эти ребята хорошо надо мной потрудились.

— Только не я, — возразил Эллери. — Я всего лишь наблюдатель.

— Одно из немногих преимуществ моего положения — возможность быть грубым, — сказал Кэрролл. — Какого черта вам нужно?

— Удовлетворения, — ответил Эллери. — Я его не получил.

Кэрролл посмотрел на своего партнера:

— Что это значит, Талли?

— Квин пришел ко мне после вчерашнего заседания и проявил интерес к твоему делу. — Уэст изобразил улыбку. — Мне показалось, Джон, что было бы неплохо поощрить его.

Кэрролл прислонился затылком к стене камеры. Голова его раскалывалась, он чувствовал, что разрывается надвое. В течение последних дней часть его ума напоминала ему о камере смертников в Синг-Синге,[23] а другая часть контратаковала мыслями о Хелене, Бреки и Луанне.

— И чем же вы не удовлетворены?

— Тем, что вы застрелили Ханта.

— Спасибо. — Кэрролл засмеялся. — Жаль, что вы не входите в жюри присяжных.

— Да, но я и не должен выносить вердикт. Я не утверждаю, что вы не убивали Ханта — просто я не убежден. Что-то в этом деле беспокоило меня с самого начала, и это касалось вас. Я хочу, чтобы вы это объяснили если не ради меня, то ради вас. Времени остается меньше, чем вы, очевидно, думаете.

— Значит, дела настолько плохи?

— Хуже некуда.

— Я все рассказал Квину. — Изысканные манеры Уэста испарились напрочь — он жестикулировал длинными руками, как ветряная мельница. — Должен признаться, что у Рейфилда мало надежды. По его словам, сегодняшние показания ночного сторожа офисного здания принесли много вреда.

— Каким образом?! — воскликнул Кэрролл. — Он заявил, что не может твердо опознать меня в человеке, который входил в здание той ночью. Это был не я, Талли. Тот человек намеренно старался походить на меня — надел такие же пальто и шляпу, прихрамывал, зная, что меня ранили в ногу на Лейте. Он пробрался в наш офис и украл мой пистолет. Мне казалось, это должно быть понятно даже ребенку!

— А каким образом у постороннего оказался ключ от вашего офиса?

— Откуда я знаю? Откуда мне знать, что это вообще был посторонний?

Последовало молчание. Кэрролл сердито вскинул голову:

— Вы не верите мне. Никто из вас мне не верит.

— Дело не в этом, Джон. — Уэст начал мерить камеру шагами.

— Слушайте, — заговорил Эллери. — Уэст сказал мне, что вы намекали на важную информацию, которую вы утаиваете по какой-то невообразимой причине. Если она поможет оправдать вас, Кэрролл, советую вам немедленно выложить все начистоту.

Где-то закричал в обширных коридорах заключенный. Уэст перестал ходить взад-вперед. Кэрролл стиснул ладонями голову.

— Да, я сделал кое-что в ту ночь, что может меня оправдать.

— Что?! — воскликнул Уэст.

— Но это может быть понято неправильно и притом весьма скверно.

— Более скверно, чем камера смертников в Синг-Синге? — пробормотал Эллери.

— Женщина! — с отвращением произнес Уэст.

— Правильно, Талли. — Кэрролл не смотрел на Эллери, оскорбленный его нетактичностью. — И я обещал ей воспользоваться этим только в крайнем случае. Видит бог, я молчал не ради нее, а ради Хелены. Хелена любит меня, но она женщина и к тому же больная. Если она мне не поверит…

— Будем говорить прямо, — прервал Эллери. — Вы были с другой женщиной во время убийства и можете доказать свое алиби?

— Да.

— И он молчал об этом! — Уэст опустился на стальную койку рядом с другом. — Какой же ты идиот, Джон! Неужели ты не доверяешь Хелене? Что произошло? Кто эта женщина?

— Фелисия.

— О!

— Миссис Хант? — резко осведомился Эллери.

— Да. Той ночью я бродил под дождем, пытаясь сообразить, как удержать Мередита от разоблачения моей растраты. Потом я подумал о Фелисии. Она всегда могла добиться от Мередита того, что хотела. Я позвонил ей из телефонной будки и спросил, могу ли я зайти к ней. Конечно, я был в панике… — Кэрролл умолк.

— Ну? — поторопил его Уэст.

— Когда я позвонил, Фелисия еще не спала — читала в постели — и сказала, чтобы я приходил. Она сама меня впустила. Горничная, вероятно, спала — во всяком случае, я не видел Серафину.

— В котором часу это было? — спросил Эллери.

— Я пришел туда около часа ночи и ушел в половине пятого. — Кэрролл усмехнулся. — Теперь вы понимаете, почему я молчал о нашей встрече. Мог ли я ожидать, что жена поверит, будто я провел три с половиной часа среди ночи наедине с Фелисией в ее спальне — к тому же на ней были только прозрачные ночная рубашка и пеньюар, — просто разговаривая? Тем более, что разговор ни к чему не привел.

— Три с половиной часа? — Эллери поднял брови.

— Фелисия не видела никаких причин, по которым должна была спасать мою шкуру. Очаровательное существо. — Плечи Кэрролла поникли. — Сомневаюсь, чтобы я сам поверил в подобную историю.

— Если бы я так хорошо не знал Джона, Квин, я бы тоже в этом усомнился, — сказал Уэст. — Фелисия была без ума от него, но он оставался к ней равнодушен. Полагаю, Джон, той ночью она предложила сделку?

— Что-то вроде того.

— Одна ночь любви в обмен на ее влияние на Мередита в твою пользу. Да, это похоже на либидо Фелисии за работой. Но Хелена… — Уэст нахмурился. — Та еще ситуация.

— Придется идти на риск, — сказал Эллери. — Кэрролл, миссис Хант подтвердит ваше алиби в суде?

— Ей будет нелегко отрицать собственную подпись. Я заставил ее подписать заявление в присутствии нотариуса.

— Отлично. Где это заявление?

— В моем сейфе в офисе. В простом конверте с надписью «Конфиденциально», перехваченном красной круглой резинкой.

— Предлагаю вам разрешить Уэсту открыть сейф прямо сейчас. Я бы хотел при этом присутствовать.

Кэрролл закусил губу, потом кивнул.

— Вы знаете комбинацию, Уэст?

— Если Джон не изменил ее. Это сейф с буквенной комбинацией, для которой можно использовать любое слово. Джон, комбинацией по-прежнему служит слово «Хелена»?

— Прошлым летом я четыре раза менял комбинацию. Сейчас это слово «Спасение».

— Подходяще, — усмехнулся Уэст. — Ну, Джон, если карточка «Сезам, откройся», которую Квин держит в своем бумажнике, снова подействует в этой Бастилии, мы скоро вернемся.

* * *

Менее чем через полтора часа надзиратель впустил их в камеру Кэрролла. Эллери держал в руке конверт, который он положил на койку.

— Ну, Кэрролл, давайте посмотрим.

— Вы еще не открывали конверт?

— Предпочитаю, чтобы вы сами это сделали.

Кэрролл снял с конверта резинку и засунул пальцы внутрь.

— Ну, Джон? В чем дело? — нетерпеливо спросил Уэст.

— Это шутка? — Пальцы Кэрролла шарили в конверте.

— Шутка?

— Конверт пуст! Заявление исчезло!

Эллери выглядел заинтересованным. Он взял конверт из дрожащей руки Кэрролла, открыл его и заглянул внутрь.

— Когда вы видели содержимое последний раз?

— Летом я открывал сейф несколько раз убедиться, что конверт на месте, но мне не приходило в голову заглядывать в него. Я считал это само собой разумеющимся… — Кэрролл спрыгнул с койки. — Никто не мог открыть этот сейф — даже моя секретарша! Никто не знал комбинацию!

— Джон, Джон! — Уэст встряхнул его.

— Каким же образом… Сейф не был взломан, Квин?

— Никаких признаков взлома.

— Тогда я ничего не понимаю!

— Всему свое время. — Эллери взял Кэрролла за руку и усадил на койку. — Потеря не обязательно окажется роковой, Кэрролл. Вам только нужно убедиться, что миссис Хант явится в суд и повторит свое заявление под присягой. Ее все равно бы вызвали в качестве свидетельницы, если бы заявление представили как вещественное доказательство. Не так ли, Уэст?

— Да. Я немедленно отправляюсь к Фелисии.

Кэрролл грыз ногти.

— А если она не согласится, Талли?

— Согласится. — Голос Уэста был мрачным. — Вы пойдете со мной, Квин? Я предпочел бы, чтобы разговор проходил в присутствии непредубежденного свидетеля. Не беспокойся, Джон.

Они вернулись в камеру Кэрролла на рассвете. Кэрролл сидел на койке, стряхивая остатки сна. Монашеское лицо его партнера приобрело невиданную ранее дряблость. Взгляд Кэрролла метнулся к высокой тени в углу камеры.

— Что случилось теперь? — спросил он.

— Боюсь, что самое худшее. — В голосе Эллери звучала тревога. — Дом Ханта заперт, Кэрролл. Похоже, Фелисия Хант исчезла.

* * *

Джон Кэрролл впал в ступор. Эллери и Уэст пытались отвлечь его разговорами, пока тюрьма не начала просыпаться.

— Безнадежно… — бормотал Кэрролл.

— Нет, — возразил Эллери. — Это только выглядит безнадежным, Кэрролл. Умник, который расставляет другому сети, обычно попадает в них сам. Дело становится все более запутанным, и это хорошо, а вовсе не безнадежно.

Но Кэрролл только качал головой. Уэст бродил по камере.

— С другой стороны, Квин, нужно смотреть фактам в лицо. Джон потерял свое алиби — единственное, что могло его спасти.

— Временно.

— Мы должны вернуть это алиби!

— Согласен. Перестаньте ходить кругами, Уэст, — это меня нервирует. — Уэст остановился. — Спасибо от нас обоих. Нам нужно найти эту женщину.

— Конечно. Но с чего начать? Вы мне поможете, Квин?

Эллери улыбнулся:

— Я надеялся, что вы попросите меня об этом. Буду рад помочь, если я нужен Кэрроллу.

Человек на койке поднял голову:

— Нужны мне? Сейчас я бы принял помощь от самого дьявола! Вопрос в том, что вы можете сделать?

— То и это. Закуривайте. — Эллери вставил сигарету между опухшими губами Кэрролла. — Уэст, вы выглядите изможденным. Как насчет того, чтобы пойти домой и немного поспать? Заодно позвоните моему отцу, сообщите об исчезновении Фелисии Хант и попросите его от моего имени заняться этим немедленно.

Когда Уэст вышел, Эллери сел на койку. Некоторое время он наблюдал за курящим заключенным, потом обратился к нему:

— Кэрролл.

— Что?

— Перестаньте себя жалеть и слушайте меня. Для начала попробуем разобраться в истории с исчезнувшим заявлением. Когда и где вы встретились с Фелисией, чтобы она подписала его? Сообщите мне все факты, какие можете вспомнить.

Эллери внимательно слушал Кэрролла. Когда тот умолк, он кивнул:

— Нечто подобное я себе и представлял. Когда Фелисия Хант подписала заявление, а Рудин заверил ее подпись и ушел, вы вернулись в офис с конвертом в портфеле. Вы положили конверт в ваш сейф, не проверяя его содержимое, заперли сейф и установили на диске новую комбинацию. Вы утверждаете, что, когда вы еще три или четыре раза открывали сейф убедиться в наличии конверта, никто не мог забрать оттуда заявление, пока сейф был открыт, или подсмотреть новую комбинацию, которую вы устанавливали.

Когда конверт наконец покинул сейф вчера вечером, единственные руки, кроме ваших, которые к нему прикасались, были мои. А я ручаюсь, что заявление не могло быть украдено у меня или выпасть из конверта по пути сюда. — Эллери постучал по конверту в вялой руке Кэрролла. — Значит, конверт был уже пуст, когда я достал его из сейфа. Он был пуст несколько месяцев, Кэрролл, — еще до того, как вы положили его в сейф.

Кэрролл ошеломленно уставился на конверт.

— Возможен только один вывод. — Эллери зажег две сигареты — для Кэрролла и для себя. — Единственный раз, когда конверт не был в вашем физическом распоряжении, в сейфе или у меня в руках, это пара минут в доме Ханта. Вы сказали, что, когда Фелисия подписала заявление и Рудин заверил подпись, вы положили заявление в конверт, а конверт в ваш портфель, после чего спустились проводить Рудина. В течение этой пары минут портфель с его содержимым находился вне вашего поля зрения и контроля. Следовательно, великое исчезновение произошло именно тогда. А так как в комнате с портфелем находилась только миссис Хант…

— Фелисия?

— Кто же еще? Почему, по-вашему, она украла заявление, которое только что подписала?

— Фелисия обманула меня, черт бы ее побрал! — воскликнул Кэрролл. — А теперь она скрылась, чтобы не давать показаний под присягой!

— Мы вернем ее, даже если она находится в Литтл-Америке.[24] — Эллери встал и похлопал Кэрролла по плечу. — Бодритесь, Джонни.

* * *

Местопребывание Фелисии Хант оставалось тайной ровно столько времени, сколько понадобилось Эллери, чтобы добраться из тюрьмы в Главное полицейское управление. Его отец только что прибыл и просматривал рапорты.

— Да, Уэст звонил мне, — ответил инспектор, не поднимая голову. — Если бы он не положил трубку, я бы через три минуты мог сообщить ему, где находится Фелисия Хант… Черт возьми, где же показания Грирсона?

Эллери терпеливо ждал, пока минует кризис.

— Ну? — сказал он наконец.

— Что? А! — Инспектор Квин откинулся на спинку стула. — Все, что мне понадобилось, — это позвонить Смоллхауссеру в окружную прокуратуру. За пару дней до начала процесса Кэрролла — утром в прошлую субботу — вдова Ханта явилась к прокурору в жутком траурном облачении и в сопровождении своего врача. Доктор заявил Смоллхауссеру, что миссис Хант пребывает в состоянии серьезного нервного стресса и не может вынести испытания судом, поэтому он советует ей уехать из города. Вроде бы прошлым летом она купила коттедж на севере Уэстчестера,[25] и ей было бы неплохо провести там несколько дней, если окружной прокурор не возражает. Ну, Смоллхауссеру это не понравилось, но он рассудил, что, поскольку в коттедже имеется телефон, он всегда может вернуть ее в город за пару часов. Поэтому он дал добро, она предоставила горничной недельный отпуск и отправилась в коттедж в субботу после полудня. А из-за чего такая суета?

Эллери рассказал ему. Инспектор внимательно слушал.

— Вот почему Уэст держался так таинственно! — воскликнул он. — Алиби! Окружному прокурору это понравится!

— И Рейфилду тоже. Он еще ничего не знает.

Инспектор с подозрением посмотрел на сына:

— А какова твоя ставка в этой игре?

— Правда, — напыщенно отозвался Эллери. — И желание, чтобы она восторжествовала.

Его отец что-то буркнул и потянулся к телефону. Когда он положил трубку, в его блокноте был записан, телефонный номер в Маунт-Киско.

— Звони ей сам, — сказал инспектор. — Я играю за другую команду. И не вздумай пользоваться здешним телефоном для междугородного разговора! Ты знаешь, где будка.

Эллери вернулся в кабинет через сорок пять минут.

— Что теперь? — осведомился инспектор Квин. — Я ухожу на совещание.

— Она не отвечает.

— Кто?

— Миссис Хант. Я звонил ей с пятиминутными интервалами. Она либо залегла в преждевременную зимнюю спячку, либо вернулась в Центральную Америку очаровывать идальго.

— Либо просто не берет трубку. Слушай, сынок, у меня сегодня утром работы по горло. Да и дело уже ушло из моих рук. Продолжай звонить — рано или поздно она ответит.

Эллери пытался весь день, время от времени забегая в зал суда. В начале четвертого ассистент окружного прокурора закончил допрашивать свидетелей обвинения, и судья по просьбе зашиты объявил перерыв до следующего утра.

Эллери умудрился заглянуть еще в несколько мест и вернуться, когда Джона Кэрролла уводили из зала. Кэрролл шел так, словно его колени вот-вот подогнутся. Выходя, Эллери встретился взглядом с Талли Уэстом, склонившимся над расстроенной Хеленой Кэрролл. Уэст кивнул и вскоре подошел к Эллери:

— Что с Фелисией? Она будет свидетельствовать?

Эллери посмотрел на репортеров, окруживших массивную фигуру Рейфилда. Некоторые оглядывались, держа нос по ветру.

— Мы не можем разговаривать здесь. Давайте выйдем.

— Сначала я должен отвезти Хелену. — Уэст был напряжен, словно ожидая удара. — Где мы встретимся?

— В кабинете моего отца, как только вы сможете туда добраться.

— Как насчет Рейфилда?

— Лучше ничего ему не говорить, чтобы газетчики не подслушали. Мы можем связаться с ним вечером.

Было почти пять, когда высокий адвокат почти вбежал в кабинет инспектора. Он выглядел загнанным.

— Простите, но Хелена не давала мне покоя, пока я не рассказал ей об алиби Джона. Теперь она расстроена еще сильнее. Черт возьми, почему Джон не доверился ей с самого начала? — Уэст вытер лицо. — Полагаю, вы скажете мне, что Фелисия отказывается сотрудничать?

— Я почти хотел бы, чтобы это было так, — вздохнул Эллери. — С половины девятого утра я звонил миссис Хант и попытался снова всего десять минут назад. Она не отвечает. Ее там нет!

— Может быть. — Инспектор Квин казался встревоженным. — Эллери, почему бы тебе не обратиться в полицию штата? Мы получили бы рапорт о ней через час.

— Нет. — Эллери поднялся. — Уэст, вы приехали в вашем автомобиле?

— Нет, в такси.

Эллери посмотрел на отца. Старик махнул рукой и вышел, бурча на ходу:

— Я должен обследовать свою голову! Вели, приведи машину.

* * *

Они выехали из города. Сержант Вели вел машину, инспектор Квин мрачно восседал рядом с ним. Позади них Эллери и Уэст обозревали пейзаж в противоположные окна. Уже стемнело.

Сержант свернул с дороги возле Маунт-Киско.

— Остановись у заправочной станции. — Это были первые слова, произнесенные инспектором с тех пор, как они покинули город.

— Стоуни-Райд-роуд? — переспросил местный механик. — Это недоезжая Бедфорд-Хиллз. Кого вы ищете?

— Коттедж Ханта.

— Ханта? Никогда не слышал о таком.

Эллери высунулся в окошко:

— Как насчет Сантос?

— Сантос? Дама с такой фамилией купила прошлым летом коттедж старого Микера. Поезжайте по этой дороге мили полторы…

— Использовала девичью фамилию, — заметил Уэст, когда они двинулись дальше. — Мередиту это бы не понравилось.

Квины промолчали.

Стоуни-Райд-роуд извивалась в разные стороны. Темнота сгущалась. Проехав три мили и увидев только два дома, они наконец обнаружили коттедж Фелисии Хант. Сержант Вели едва не проскочил мимо — в окнах было темно.

Вели свернул на подъездную аллею между двумя поросшими мхом колоннами.

— Нет, Вели, остановись здесь и свети фарами в сторону дома. — В голосе инспектора слышалась тревога.

— Она уехала или вообще сюда не приезжала, — проворчал Уэст. — Что я скажу Джону?

Эллери вышел, позаимствовав у сержанта фонарь. Инспектор положил свою маленькую высохшую руку на руку Уэста.

— Нет, мистер Уэст, мы подождем здесь.

Среди дикорастущих деревьев примостился коттедж из необработанного камня с крытой дранкой крышей. Эллери осветил фонарем дверь, потом толкнул ее ногой. Дверь открылась, и он шагнул внутрь. Вскоре в прихожей зажегся свет.

Эллери пробыл в доме ровно две минуты. При виде его лица инспектор Квин и сержант Вели выскочили из машины и вбежали в коттедж.

— Можете посоветовать Джону забыть о своем алиби, Уэст, — сказал Эллери. — Она лежит там мертвая.

* * *

Фелисия Хант лежала на полу спальни лицом вниз, что было некстати, так как ее затылок превратили в месиво. Окровавленные обломки тяжелой глиняной вазы, раздробившей его, валялись вокруг вместе с увядшими хризантемами, напоминавшими огромных мертвых насекомых. Одна из них упала на правую ладонь мертвой женщины.

Уэст судорожно глотнул и быстро отступил в прихожую.

Тело Фелисии обтягивало полосатое платье, переливающееся всеми цветами радуги. На руках и шее поблескивали драгоценности. На босых ногах еле держались шлепанцы с помпонами. На мертвых губах, щеках и глазах полностью отсутствовали признаки косметики.

— Она мертва минимум четыре дня, а может, и все пять, — сказал инспектор Квин. — Как по-твоему, Вели?

— Скорее четыре, — отозвался сержант. — С прошлого воскресенья, инспектор. — Он посмотрел на закрытые наглухо окна.

— Лучше не трогай их. Вели.

Двое мужчин поднялись. Они не прикасались ни к чему, кроме тела, и то с величайшей осторожностью.

Эллери тупо наблюдал за ними.

— Нашел что-нибудь, сынок?

— Нет. Дождь прошлой ночью смыл все следы шин или ног. В холодильнике лежат испорченные продукты, а ее машина аккуратно стоит в гараже за домом. Никаких признаков ограбления. — Неожиданно Эллери добавил: — Вам ничего не кажется странным в ее внешности?

— Да, — ответил сержант Вели. — Ей бы больше подошла не хризантема, а лилия.

— Заткнись, Вели! Что ты имеешь в виду, Эллери?

— То, как она одета.

Они уставились на тело. Талли Уэст оставался в дверях.

— Она нарядилась, словно кого-то ожидала, — заметил сержант.

— Совсем наоборот, — возразил инспектор Квин. — Женщина, получившая такое строгое воспитание, ожидая посетителя, надела бы чулки и туфли, Вели, а не расхаживала бы в шлепанцах на босу ногу. Она даже не наложила макияж на лицо, не накрасила ногти. Нет, она никого не ждала. Что тебя смутило в ее одежде, Эллери?

— Почему она уже не в трауре?

— О чем ты?

— В городе Фелисия носила только черное, а приехав сюда в субботу, всего через двадцать четыре часа или менее того наряжается в цветное платье и надевает любимые украшения, словно устраивая себе праздник. Это многое говорит о Фелисии де лос Сантос Хант.

— Лично мне это не говорит ничего, — отозвался инспектор. — Что я хочу знать, так это почему ее прикончили. Это не ограбление. И ничто не указывает на изнасилование, хотя потенциальный насильник мог запаниковать…

— Разве не очевидно, что это связано с убийством Ханта и подтасовкой улик против Джона Кэрролла? — вмешался Уэст. — Какое изнасилование? Фелисию убили, чтобы не дать ей подтвердить алиби Джона. Это должно убедить вас, что кто-то старается отправить его на электрический стул!

Инспектор молча грыз усы.

— В этом есть смысл, папа.

— Может быть.

— По крайней мере, убийство Фелисии Хант представляет дело против Кэрролла в ином свете. Папа, прежде чем я позвоню в полицию штата…

— Ну?

— Ты, Вели и я как следует обыщем это место.

— И что мы будем искать, Эллери?

— Заявление, которое Фелисия подписала, а потом тайком забрала. Конечно, это выстрел наугад, но… кто знает?

Остальную часть ночи заняло общение с полицией штата. Уже взошло солнце, когда они вернулись в город.

Уэст попросил, чтобы его высадили на Бикмен-Плейс.

— Сэм Рейфилд не поблагодарит меня за то, что я его разбудил, но, с другой стороны, я-то не спал вовсе. Кто скажет Джону?..

— Я, — ответил Эллери.

Уэст отошел, с благодарностью помахав рукой.

— Мне остается только уговорить окружную прокуратуру присоединиться к обращению Рейфилда к судье Холлоуэю, хотя понятия не имею, почему я должен это делать!

— Вы едете домой, инспектор?

— Конечно, домой, Вели! Я могу выслушать ругань Смоллхауссера по домашнему телефону с таким же успехом, как в управлении. А может быть, мне удастся немного поспать. Как насчет тебя, сынок?

— Я еду в тюрьму, — сказал Эллери.

* * *

Он расстался с сержантом Вели у гаража полицейского управления и направился пешком к зданию уголовного суда. В голове у него был сумбур, и ему хотелось прочистить мозги. Эллери старался не думать о Джоне Кэрролле.

Последний проснулся при звуке открывающейся двери камеры.

— Квин! Вам удалось уговорить Фелисию?

— Нет, — ответил Эллери.

— Она не желает свидетельствовать?

— Не может, Джон. Она мертва.

Это было жестоко, но Эллери не мог найти более мягкой формулировки. Кэрролл застыл в полусидячей позе, опираясь на локоть и ритмично моргая.

— Мертва?

— Убита. Мы нашли ее на полу спальни коттеджа с размозженной головой. Она мертва уже несколько дней.

— Убита… — Кэрролл продолжал моргать. — Но кто…

— Нет никаких указаний — во всяком случае, пока. — Эллери зажег сигарету и протянул ее заключенному.

Кэрролл взял ее, но тут же бросил и закрыл лицо руками.

— Мне очень жаль, Джон.

Кэрролл опустил руки и закусил нижнюю губу.

— Я не трус, Квин. Я сотню раз смотрел в лицо смерти на Тихом океане и не дрогнул. Но человек согласен умереть ради какой-то цели… Я боюсь.

Эллери отвернулся.

— Должен быть какой-то выход! — Кэрролл спрыгнул с койки, подошел босым к решеткам камеры и схватился за них обеими руками. Но потом он подбежал к Эллери и вцепился в него. — Это заявление — вот мой выход, Квин! Возможно, она его не уничтожила, а забрала с собой. Если бы вы нашли его…

— Я искал, — мягко произнес Эллери. — Вместе с отцом и сержантом Вели. Мы перерыли коттедж сверху донизу. Это заняло два часа. Мы не звонили в местную полицию, не убедившись, что заявления там нет.

— Но оно должно быть там! От этого зависит моя жизнь! Неужели вы не понимаете? — Он встряхнул Эллери.

— Понимаю, Джон.

— Вы просто не заметили его. Может быть, она положила его в самое очевидное место, как в том рассказе По.[26] Вы заглядывали в ее сумочку? В ее багаж?

— Да, Джон.

— В костюмы, пальто, белье?..

— Да, Джон.

— В ее машину?

— И в машину тоже.

— Может, заявление было на ее теле! Вы… Хотя нет, вы не стали бы это делать…

— Стали бы и сделали. — У Эллери занемели руки. Ему хотелось, чтобы Кэрролл отпустил его.

— А как насчет большого медальона с рубинами и изумрудами, на котором она была помешана? Заявление было написано на одном листе. Она могла скомкать его и спрятать в медальон. Вы заглядывали в него, когда обыскивали ее тело?

— Да, Джон. В медальоне были только две фотографии пожилых людей испанского типа — очевидно, ее родителей.

Кэрролл наконец отпустил его руки. Эллери растирал их.

— А книги? — пробормотал Кэрролл. — Фелиция всегда читала какой-нибудь дрянной роман. Она могла спрятать заявление между страницами…

— В доме было одиннадцать книг и семь журналов. Я лично просмотрел их.

Несмотря на холод в камере, Кэрролл вытер пот со щек.

— Стол с потайным ящиком?.. Погреб?.. Там есть чердак?.. Вы обыскали гараж?..

Подождав, пока Кэрролл умолкнет, Эллери вызвал надзирателя. Молодой адвокат неподвижно сидел на койке, закрыв глаза. Он напоминал Эллери труп.

* * *

Судья Джозеф Н. Холлоуэй покачал головой. Это был ветеран уголовных судов, фигурирующий среди нью-йоркских юристов под кличкой Старик Стальные Кишки.

— Я пришел в свой кабинет на час раньше в понедельник утром, адвокат Рейфилд, не ради удовольствия слушать ваш медоточивый голос. Это развлечение наскучило мне давным-давно. Я согласился на перерыв в пятницу утром из-за убийства миссис Хант, но у вас есть какие-нибудь доказательства, чтобы просить дальнейшей отсрочки? Насколько я слышал, нет ничего — одна сплошная хреновина.

Ассистент окружного прокурора Смоллхауссер одобрительно кивнул. Над неискоренимой привычкой судьи Холооуэя к сленгу его юности, к которой он снисходил только in camera,[27] часто подшучивали, но это было чревато опасностью для шутников.

— Хреновина — le mot juste,[28] ваша честь. Прошу прощения, что участвовал в легкомысленной трате вашего времени.

Сэмюэл Рейфилд удостоил маленького ассистента прокурора убийственным взглядом и крепче стиснул зубами сигару.

— Брось, Джо, — обратился он к судье Холлоуэю. — Мы играем с человеческой жизнью. Неужели ты хочешь отправить парня на электрический стул только потому, что он свалял дурака, утаивая свое алиби? Я прошу всего лишь дать время на поиски заявления, которое подписала эта женщина, будучи достаточно живой, чтобы это сделать.

— Которое она подписала, по словам вашего клиента, — уточнил Смоллхауссер с чопорной улыбкой.

— Нотариус Рудин подтверждает, что она его подписала, — возразил толстый адвокат.

— Что она подписала какую-то бумагу — да. Но вы же сами признаете, что Кэрролл скрыл текст от Рудина. Возможно, нотариус заверил подпись на документе о сдаче в аренду собачьей конуры. — Маленький ассистент прокурора улыбнулся судье. — Должен сказать, ваша честь, что от этого все сильнее пахнет искусственным затягиванием дела.

— Поработайте с мое, Смоллхауссер, и тогда поймете, что чем пахнет! — огрызнулся знаменитый адвокат. — Джо, я ничего не затягиваю. Возможно, она не уничтожила заявление. Признаюсь, на это мало шансов, но я не смогу спать по ночам, думая, что не исследовал все пути к спасению своего клиента.

— Ты отлично знаешь, Сэм, что это всего лишь догадки, — сказал судья. — Ты даже не можешь доказать, что миссис Хант украла это так называемое заявление у Кэрролла.

— Но Эллери Квин доказал…

— Я знаю, что доказал Эллери Квин — свой обычный талант делать из мухи слона! — фыркнул старый юрист. — Даже если миссис Хант украла заявление об алиби Кэрролла, то лишь для того, чтобы спустить его в унитаз. Ну а если она его сохранила, то где оно? Квины не нашли его в уэстчестерском коттедже. На уик-энд вы провели обыск в ее нью-йоркском доме. Вы получили ордер на осмотр ее банковского сейфа, опрашивали горничную, всех в офисе Кэрролла и бог знает кого еще без какого-либо результата. Будь благоразумен, Сэм. Этого заявление либо никогда не существовало, либо оно не существует теперь. Я не могу откладывать заседание из-за ничем не подтвержденных слов подсудимого о наличии у него алиби.

— Конечно, если вы хотите вызвать Кэрролла свидетелем, — усмехнулся Смоллхауссер, — чтобы я мог подвергнуть его перекрестному допросу… Рейфилд проигнорировал его реплику:

— Ладно, Джо. Но ты не станешь отрицать, что жена Ханта также была убита. В доказательство этого факта мы можем предъявить труп. Я не верю в совпадения. Когда вслед за убийством мужа убивают жену, эти два преступления связаны друг с другом. В этом деле связь очевидна. Убийство Фелисии Хант было совершено с целью не допустить подтверждения алиби Кэрролла на время убийства Мередита Ханта и обеспечить его осуждение. Как можно продолжать процесс, оставив эту область неиследованной? Повторяю, Джо, Кэрролла оклеветал тот, кто совершил эти два убийства! Дай нам время в этом разобраться!

— Помню, я однажды сидел здесь, слушая Эллери Квина, — сказал судья Холлоуэй, ковыряя в зубах в поисках остатков завтрака. — Ты начинаешь звучать как его эхо, Сэм. Просьба отклоняется. Встречаемся в десять часов в зале суда, джентльмены.

Эллери нашел ответ во второй половине дня в полупустом зале, пока жюри решало судьбу Джона Кэрролла, после мучительной переоценки фактов. Он анализировал их бесчисленное множество раз, но теперь наконец в голове у него сверкнула долгожданная молния.

К счастью, в этот момент рядом никого не было. Кэрролла увели в камеру, а его жена и оба адвоката ушли с ним, чтобы не подвергать его в одиночестве мукам ожидания.

Чувствуя тошноту, Эллери встал и отправился в мужской туалет.

Когда он вернулся в зал суда, его ожидал Талли Уэст.

— Хелена хочет поговорить с вами. — Лицо Уэста также было зеленым.

— Нет.

— Прошу прошения?

Эллери тряхнул головой.

— Я имел в виду, да, конечно.

Уэст неправильно оценил ситуацию.

— Я вас не порицаю. Мне самому хотелось бы оказаться в другом месте. Рейфилд поступил умно — пошел «выпить кофе».

Придя в камеру, Эллери был удивлен при виде спокойного лица Кэрролла. Зато глаза Хелены были безумными. Кэрролл держал ее за руки, пытаясь утешить.

— Все будет в порядке, дорогая. Они не станут осуждать невиновного.

— Почему они совещаются так долго? Уже целых пять часов!

— Это хороший признак, Хелена, — сказал Уэст. — Чем дольше они совещаются, тем больше шансов у Джона.

Увидев Эллери, Хелена подбежала к нему так быстро, что он отпрянул.

— Я думала, вы считаетесь чародеем в таких делах! Но вы ничего не сделали для Джона!

Кэрролл попытался оттащить ее, но она вырвалась. Ее искаженное болью лицо пылало яростью.

— Оставь меня, Джон! Ты должен был нанять настоящего детектива, пока еще оставалось время. Я умоляла тебя и Талли не полагаться на человека, так тесно связанного с полицией!

— Право же, Хелена… — Уэст был смущен.

— Миссис Кэрролл права, — холодно произнес Эллери. — Я был неподходящим человеком, хотя и не по той причине, которую она назвала. Лучше бы я никогда в это не ввязывался.

Хелена уставилась на него:

— Это звучит, как будто…

— Как будто что, Хелена? — Уэст пытался отвлечь ее.

— Как будто он знает… Талли, он действительно знает! Посмотри на его лицо! — Она вцепилась в Эллери: — Вы все знаете, но не хотите говорить! Скажите мне, кто стоит за всем этим?

Уэст выглядел изумленным. Джон Кэрролл с удивлением изучал лицо Эллери, потом повернулся к зарешеченному окну и застыл.

— Кто? — плача, настаивала его жена.

Но Эллери стоял так же неподвижно, как Кэрролл.

— Сожалею, миссис Кэрролл, но я не могу спасти вашего мужа. Слишком поздно.

— Слишком поздно? — истерически вскрикнула она. — Как вы можете так говорить, когда…

— Хелена. — Уэст обнял ее и силой заставил сесть. Потом он повернулся к Эллери; его худощавое лицо помрачнело. — Что все это значит, Квин? Вы говорите так, словно покрываете кого-то.

Эллери посмотрел на неподвижного человека у окна.

— Предоставляю решение Джону, — сказал. — Джон, я должен ему ответить?

Какой-то момент казалось, что Кэрролл его не слышит. Но затем он повернулся. Достоинство и решительность, ощущавшиеся в его позе, заставили Талли Уэста и Хелену умолкнуть и посмотреть друг на друга.

— Нет, — четко ответил Кэрролл.

* * *

Глядя в окно над тюремным двором из кабинета начальника тюрьмы Синг-Синг, Эллери думал, что еще никогда не видел более прекрасного и более печального ночного неба. Человек должен был умереть бурной ночью, словно против этого протестовала вся природа. Это жестокое и необычное наказание.

Эллери посмотрел на часы.

Кэрроллу оставалось жить четырнадцать минут.

Дверь кабинета открылась и закрылась. Эллери не обернулся. Он знал, кто это, так как уже час ожидал прихода отца.

— Эллери, я искал тебя в камере смертников.

— Я был там раньше, папа, и долго говорил с Кэрроллом. Я думал, ты уже давно здесь.

— Я вообще не собирался приходить. Это не мое дело. Я уже сыграл в нем свою роль. А может, именно потому я здесь. Всю жизнь занимаясь такими делами, я еще не совсем очерствел… Эллери.

— Да, папа?

— Хелена Кэрролл все еще преследует меня. Сейчас она ждет в баре Оссининга с Уэстом. Я отвез их туда. Миссис Кэрролл думает, что я имею на тебя какое-то влияние. Это так?

— Имеешь практически во всем, папа, — ответил Эллери, стоя у окна. — Но не в этом.

— Не понимаю тебя, — вздохнул инспектор. — Если ты располагаешь информацией, которая может спасти Кэрролла, то как ты можешь молчать в такой момент? Допустим, ты обнаружил что-то, что мы упустили, и беспокоишься о моей работе, так как я помог отправить Кэрролла на электрический стул. Если тебе известно какое-то доказательство его невиновности, то черт со мной!

— Я не думаю о тебе.

— Значит, ты думаешь только о самом Кэрролле. Он кого-то защищает и готов ради этого умереть, а ты помогаешь ему в этом. Эллери, ты не можешь так поступать! — Старик сжал руку сына. — Осталось несколько минут. У начальника есть прямая связь с офисом губернатора.

Но Эллери покачал головой.

Инспектор Квин посмотрел на неподвижный профиль сына, потом подошел к стулу и сел. Оба молча ждали.

В четыре минуты двенадцатого электрический свет внезапно потускнел. Эллери и инспектор напряглись. Свет опять стал ярким, но через три минуты это произошло снова, а еще через пять минут повторилось опять.

* * *

Эллери отвернулся от окна, ища сигареты.

— У тебя огонька не найдется, папа?

Старик чиркнул спичкой. Эллери кивнул и сел рядом с ним.

— Кто скажет ей? — внезапно спросил его отец.

— Ты, — ответил Эллери. — Я не могу…

Инспектор встал.

— Век живи — век учись, — промолвил он.

— Папа…

Дверь открылась, и Эллери вскочил. Лицо начальника тюрьмы было изможденным. Он вытер его влажным носовым платком.

— Никогда не смогу к этому привыкнуть… Он был абсолютно спокоен — не сопротивлялся и не кричал…

— Этого и следовало ожидать, — отозвался Эллери.

— Между прочим, он передал вам сообщение.

— Полагаю, просил его поблагодарить? — с горечью осведомился инспектор Квин.

— Да, — подтвердил начальник. — Кэрролл просил передать вашему сыну свою благодарность. Интересно, что он имел в виду.

— Его не спрашивайте, — сказал инспектор. — Мой сын считает себя подкомиссией Господа Всемогущего в одном лице. Где ты будешь ждать меня, Эллери? — спросил старик, когда они вышли из кабинета. — Я имею в виду, пока я закончу грязную работу?

— Сначала отвези в город Хелену Кэрролл и Талли Уэста, — ответил Эллери.

— Скажи только одно. За что Кэрролл благодарил тебя? Кого ты помог ему прикрыть?

Но Эллери покачал головой.

— Увидимся дома.

* * *

— Ну? — сказал старик. Он облачился в старый халат и шлепанцы и держал в руках чашку кофе.

Эллери не переодевался — даже не снял пальто. Он сидел в комнате после долгой поездки, ожидая отца и уставясь на стену.

— Это была обмолвка, которую я внезапно вспомнил. Впрочем, если бы я о ней забыл или если бы ее не было вовсе, это ничего бы не изменило. Я имею в виду, для Кэрролла. Он был обречен с самого начала. Я не мог спасти его, папа. Его ничто не могло спасти.

— Какая обмолвка? — спросил инспектор. — Чья? Или я был не только слеп, но и глух?

— Я был единственным, кто ее слышал. Это касалось Фелисии Хант. Ее муж умирает, и она облачается, как положено испанской женщине, в траур без всяких украшений. Но, отправившись одна в коттедж, Фелисия снова надевает яркое платье и любимые драгоценности. Повторяю, будучи одна, вдали от глаз даже своей горничной.

Когда мы вернулись в город, найдя ее тело, я сразу отправился в тюрьму сообщить Кэрроллу об убийстве единственного человеческого существа, способного подтвердить его алиби. Кэрролл был в ярости. Он думал только о заявлении, которое Фелисия подписала и украла из его портфеля. Если она не уничтожила, а только спрятала бумагу, его еще можно было спасти. Кэрролл бомбардировал меня вопросами, проверили ли мы ее багаж, автомобиль, не было ли потайного ящика в ее столе. Он называл все новые и новые возможные тайники — в том числе медальон с рубинами и изумрудами, который она так любила. «Вы заглядывали туда, когда обыскивали ее тело?» — спросил он меня.

Эллери отшвырнул сигарету, которую так и не зажег.

— Этот вопрос я наконец вспомнил.

— Он знал, что на ней был медальон…

— Вот именно, хотя этого не мог знать никто, кроме нас и того, кто убил ее пять дней назад.

Эллери закутался в пальто.

— Это был страшный удар, но все становилось ясно. Фелисию Хант убил Джон Кэрролл. Разумеется, у него имелась возможность. Ты и Вели согласились, что ее убили самое позднее в прошлое воскресенье. Тогда Кэрролл был еще на свободе под залог. Только в понедельник утром он вернулся под стражу перед началом процесса.

— Но какой в этом смысл? — возразил инспектор Квин. — Показания миссис Хант могли оправдать его. Зачем Кэрроллу было убивать единственного свидетеля, который мог подтвердить его алиби?

— Об этом я спросил и себя. И нашел единственно возможный ответ: у Кэрролла была причина считать, что Фелисия, придя в суд, скажет правду.

— Правду? О чем?

— О том, что алиби Кэрролла ложное.

— Ложное?

— Да. И это должно было вынудить Кэрролла заставить Фелисию умолкнуть навсегда.

— Но без нее у него не было никакого алиби — ни подлинного, ни ложного!

— Правильно, — кивнул Эллери. — Но когда Кэрролл поехал в Уэстчестер, он не знал этого, так как думал, что подписанное ею заявление заперто в сейфе его офиса. Только спустя несколько дней после убийства Фелисии — когда Уэст и я открыли сейф и обнаружили там пустой конверт — он понял, что у него больше нет заявления, подтверждающего алиби, и не было уже месяцы — как я указал ему, Фелисия украла бумагу из его портфеля, когда он спустился проводить нотариуса. Неудивительно, что Кэрролл потерял самообладание.

— Будь я проклят! — пробормотал инспектор.

Эллери пожал плечами:

— Если алиби Кэрролла на время убийства Мередита Ханта было ложным, значит, все улики против него были неопровержимыми. Только алиби придавало ему видимость невиновности. При отсутствии алиби все указывало на то, что он убил Ханта, как справедливо решило жюри.

Кэрролл сообщил мне все подробности сегодня вечером в камере смертников. — Взгляд Эллери вновь устремился на стену. — Когда он вышел из дому в ту дождливую ночь, чтобы остыть после ультиматума Ханта, туман подал ему слабую надежду. Возможно, самолет еще не взлетел и Хант пока что в пределах досягаемости. Кэрролл позвонил в Ла Гуардиа и узнал, что все вылеты задерживаются на несколько часов. Рассчитывая, что Хант ждет в аэропорту, он зашел к себе в офис и взял пистолет. По его словам, у него была мысль, что угрозой он заставит Ханта изменить решение.

Кэрролл приехал на такси в Ла Гуардиа, застал Ханта ожидающим, пока рассеется туман, и убедил его забрать машину со стоянки, чтобы они могли поговорить наедине. Хант вернулся на Манхэттен и остановился на Восточной Пятьдесят восьмой улице. Разговор в автомобиле перешел в бешеную ссору. Кэрролл вышел из себя и застрелил Ханта. Он оставил тело в «тандерберде» и под дождем поплелся домой.

На следующее утро, когда мы пришли к миссис Хант сообщить, что ее муж убит, и застали там Кэрролла и Уэста, ты упомянул, что убийца оставил оружие в машине. Помнишь, Кэрролла стошнило и он побежал в ванную. В тот раз он не притворялся. Впервые Кэрролл осознал, что в гневе и панике напрочь забыл об оружии.

Как юрист, — продолжал Эллери, — он понимал, что против него существуют веские косвенные улики и его может спасти только такое же надежное алиби. Кэрролл видел лишь единственную возможность обзавестись им. Он никогда не уничтожал любовные письма Фелисии Хант и знал о ее страхе перед скандалом. Поэтому Кэрролл сфабриковал заявление о том, что во время убийства находился в спальне Фелисии, умоляя ее повлиять на мужа, и отнес заявление ей. Ему было незачем озвучивать свою угрозу. Фелисия достаточно ясно поняла смысл его предложения — если она не обеспечит ему ложное алиби, он предаст огласке ее письма, после чего от нее отвернутся ее чопорное латиноамериканское семейство и соотечественники. Фелисия подчинилась.

— Но почему Кэрролл сразу не заявил о своем алиби, Эллери? Какой был смысл его утаивать?

— Снова подействовал юридический ум. Если бы он заявил об этом во время расследования, дело формально не было бы закрыто, и он мог в любой момент снова погрязнуть в нем по уши. Но если бы Кэрролл предстал перед судом за убийство Ханта, предъявил там свое алиби и был оправдан, то оказался бы в полной безопасности по закону, запрещающему двойную подсудность. Его не могли бы снова сулить по тому же обвинению, даже если бы в будущем выяснилось, что алиби ложно.

Кэрролл знал с самого начала, что Фелисия Хант — самое слабое место в его плане. Она была невротичной особой и могла сломаться под давлением в самый критический момент. По его словам, с приближением суда он все сильнее тревожился из-за нее, поэтому за день до начала процесса решил поговорить с ней еще раз. Узнав, что она скрылась в Уэстчестере, Кэрролл нашел предлог, чтобы отлучиться из дому, и поехал в коттедж. Его худшие опасения оправдались. Фелисия сказала ему, что передумала. Скандал или нет, она не собирается давать ложные показания под присягой и подвергать себя риску быть судимой за лжесвидетельство. Но Фелисия не сообщила ему — а если бы она так поступила, это могло бы ее спасти, — что она украла и уничтожила заявление об алиби, которое он вынудил ее подписать.

Кэрролл схватил ближайший тяжелый предмет и ударил ее по голове. Теперь, утешал он себя, она не сможет отказаться от подписанного ею заявления, которое, как он считал, лежит в сейфе его офиса.

— И ты держал все это при себе, — пробормотал старик. — Почему, Эллери? Ведь ты не был ничем обязан Кэрроллу.

Эллери отвернулся от стены. Он выглядел смертельно усталым.

— Нет, я не был ничем обязан Кэрроллу — человеку с абсолютно извращенными принципами; слишком гордому, чтобы жить на деньги жены, но способному украсть двадцать тысяч долларов; преданному мужу, тем не менее хранившему любовные письма презираемой им женщины в надежде, что они пригодятся в будущем; честному по натуре, но разыгрывающему сцены, как актер; любящему отцу, убившему двух человек…

Но в этом деле был замешан не только Кэрролл. И никто не знал это лучше, чем он. В тот день, когда я увидел истину, ожидая возвращения жюри, я сказал миссис Кэрролл, что не могу спасти ее мужа, так как уже слишком поздно. Кэрролл, единственный из присутствовавших, знал, что я имею в виду. Он знал, что я не могу спасти его, поскольку мне известно, что он виновен. И когда я изложил ему все это, он попросил не выдавать его. Не ради него самого — Кэрролл понимал, какой вердикт вынесет жюри и что он практически уже мертвец.

Я уважил его последнюю просьбу. Я не мог спасти Кэрролла, но мог спасти воспоминания о нем его семьи. Теперь Хелена Кэрролл и маленькие Брек и Луанна всегда будут думать, что Джон Кэрролл пал жертвой судебной ошибки. — Эллери сбросил пальто и направился к спальне. — Как я мог отказать им в этом утешении?

Е = УБИЙСТВО

Поскольку цикл лекций Эллери назывался «Злоключения Эллери Квина», было неудивительно, что одна из них во время его тура увенчалась величайшей из его неудач. Это произошло после его лекции в университете Бетезды, неподалеку от Вашингтона, где всевозможные злоключения являются обычным делом.

Эллери подписал автограф последней из студенток отделения гуманитарных наук, когда почти пустая аудитория огласилась громким криком:

— Подождите, мистер Квин! Не уходите!

Президенты крупных университетов обычно не бегают по проходам с раскрасневшимися щеками, издавая вопли, и Эллери ощутил одно из своих знаменитых предчувствий.

— Что-нибудь не так, доктор Данвуди?

— Да! Вероятно! Я еще не знаю!.. — пропыхтел глава университета Бетезды. — Президент… Пентагон… Генерал Картер… Доктор Агон не… Пожалуйста, мистер Квин, пойдемте со мной!

Спеша через кампус мягким мэрилендским вечером рядом с доктором Данвуди, Эллери едва смог разобраться в его бессвязном повествовании. Генерал Эймос Картер, старый друг Эллери, заручился услугами доктора Херберта Агона из университета Бетезды, одного из крупнейших физиков мира, в строго секретном экспериментальном проекте для Пентагона. Сам президент Соединенных Штатов получал ежевечерние отчеты доктора Агона по прямой телефонной линии между Белым домом и лабораторией физика на верху Башни — научной цитадели университета.

Но этим вечером доктор Агон не позвонил в условленный час. Президент сам позвонил ему, но телефон не отвечал. Когда же физику позвонили домой, его жена сказала, что, насколько ей известно, ее муж, как обычно, работает в своей лаборатории в Башне.

— Тогда президент позвонил генералу Картеру, — продолжал доктор Данвуди. — Генерал закрылся со мной в моем кабинете — ну, по личному делу, — и там президент отыскал его. Когда генерал Картер услышал, что вы в кампусе, мистер Квин, он попросил меня привести вас. Сейчас генерал направился к Башне.

Эллери прибавил шагу. Если эксперименты доктора Агона интересовали президента США и генерала Эймоса Картера, любая угроза безопасности физика могла отозваться эхом во всем мире.

Десятиэтажную Башню из стекла и алюминия охраняла целая фаланга полиции кампуса. Но в вестибюле находились только трое: генерал Эймос Картер, выглядевший испуганным крепыш в униформе охранника и молодая женщина с безупречной фигурой, чье хорошенькое лицо казалось восковым и безжизненным.

— Но мой муж… — твердила женщина неестественным голосом с сильным европейским акцентом. — Вы не имеете права, генерал. Я должна видеть мужа.

— Сожалею, миссис Агон, — отозвался генерал Картер. — О, Эллери…

— Что случилось с доктором Агоном, генерал?

— Я нашел его мертвым — убитым.

— Убитым?! — Щеки доктора Данвуди из румяных стали пепельными. — Пола, какой ужас!

Генерал Картер стоял неподвижно, как стена.

— Это ужасно во многих отношениях, доктор. Все записи Агона, касающиеся экспериментов, украдены. Могу я воспользоваться вашими советами, Эллери?

— Конечно, генерал. Хотя сначала, если можно… Миссис Агон, как я понял со слов доктора Данвуди, вы лаборантка в университетском отделении физики. Вы ассистировали вашему мужу в его экспериментах?

— Я ничего о них не знаю, — ответила Пола Агон своим механическим голосом. — Я была беженкой, и хотя натурализовалась и прошла проверку благонадежности, этого недостаточно для участия в работе, которую выполнял Херберт.

Доктор Данвуди похлопал по руке молодую вдову, которая тут же разразилась отнюдь не экспериментальными слезами. Рука президента университета обняла ее за плечи. Эллери приподнял брови, потом повернулся к генералу Картеру и охраннику.

Он узнал, что верхний этаж Башни состоит из двух комнат: лаборатории и кабинета, где находились документы, касающиеся секретного проекта доктора Агона. Туда можно было добраться только из вестибюля на особом лифте, не останавливающемся на других этажах.

— Полагаю, никто не может пользоваться этим лифтом без удостоверения и разрешения?

— Да, сэр, — ответил охранник. — Мне приказано записывать всех, поднимающихся на верхний этаж и спускающихся оттуда, в книге посетителей. Еще одна такая книга находится в кабинете доктора Агона — она предназначена для дополнительной проверки. — Он понизил голос. — Этим вечером, сэр, был только один посетитель. Взгляните.

Эллери взял книгу. Он насчитал двадцать три записи за неделю. Последним и единственным, зарегистрированным сегодняшним вечером, был Джеймс Г. Данвуди.

— Вы видели этим вечером доктора Агона, доктор?

— Да, мистер Квин. — Лицо президента покрылось потом. — Уверяю вас, это не было связано с его работой. Я провел с ним всего несколько минут и оставил его живым…

— Охрана! — рявкнул генерал. Охранник тут же блокировал выход из вестибюля, нащупывая кобуру. — Поднимитесь в кабинет Агона, Эллери, и посмотрите, не удастся ли вам что-нибудь обнаружить — все в порядке, я запер дверь лаборатории. — Генерал устремил мрачный взгляд на главу университета Бетезды и вдову убитого. — Я поднимусь через минуту.

— Ну, Эллери? — спросил генерал Картер, выйдя из лифта.

Эллери повернулся к нему. Мертвый Агон сидел у стола со стальным ножом для вскрывания писем в спине. В кабинете царил беспорядок.

— Взгляните на это, генерал.

— Где вы это нашли?

— В правом кулаке Агона, скомканным в шарик.

Эллери разгладил комок. Это был маленький квадратный листок из блокнота, в центре которого карандашом было написано нечто вроде письменной буквы:

— «Е», — сказал генерал Картер. — Что, черт возьми, это может означать?

— Значит, это не символ, связанный с проектом, — кодовая буква или что-нибудь еще?

— Нет. Вы хотите сказать, что Агон написал это перед смертью?

— Очевидно, смерть от удара ножом не была мгновенной, хотя убийца мог считать ее таковой. Должно быть, Агон пришел в себя или перестал притворяться мертвым, когда убийца вышел, собрал остаток сил и начертал карандашом этот символ. Если он ничего не означает для вас, генерал, то перед нами предсмертное сообщение в классической традиции — Агон оставил нам ключ к личности его убийцы.

— Почему же он не мог просто написать имя? — недоверчиво осведомился генерал.

— Классическое возражение, на которое есть классический ответ: он боялся, что убийца вернется, заметит сообщение и уничтожит его. Впрочем, — добавил Эллери, — признаю, что этот ответ никогда полностью меня не удовлетворял. — Он нахмурился, озадаченно глядя на символ.

Генерал Картер вернулся к фактам:

— Насколько мне известно, сегодня вечером сюда поднимался только один человек — Данвуди. Случайно я знаю, что он влюблен в Полу Агон. Вчера вечером у них из-за этого был скандал в доме Агонов — Агон сам рассказал мне об этом, потому я и пришел этим вечером в кабинет Данвуди. Мне наплевать на их личную жизнь, но Агон был важен для Соединенных Штатов, и я не мог допустить, чтобы его расстраивали. Данвуди признался, что вышел из себя, когда Агон обвинил его в заигрывании с его женой, и обругал физика, но за ночь он остыл и поднялся в Башню извиниться перед Агоном. Однако мне кажется, — мрачно добавил генерал, — Данвуди поднялся сюда, чтобы убить его. Думаю, эта Пола Агон — ловко внедренный вражеский агент, охотившаяся за записями об экспериментах мужа. Она разыграла Мату Хари[29] перед Данвуди — сексуальности ей не занимать! — и уговорила его выполнить для нее грязную работу. Не в первый раз гормоны делают старого дурака предателем! Но мы найдем записи — у них не было времени вывезти их… Вы слушаете меня, Эллери?

— «Е»… — задумчиво произнес Эллери.

— Что?

— «Е» не подходит к имени Джеймса Г. Данвуди — или Полы Агон, если на то пошло. Возможно, это относится к эйнштейновской формуле Е = mc2, где «Е» означает энергию?.. — Внезапно он оборвал фразу. — А может, это вовсе не «Е», генерал?

Эллери перевернул листок по часовой стрелке на четверть. Теперь буква выглядела следующим образом:

— «М»! — воскликнул генерал Картер. — Но в этой истории нет никого и с таким инициалом. — Он бросил нервный взгляд на телефон мертвого физика. — Спасибо, Эллери, но я не могу больше медлить. Я должен уведомить президента…

— Подождите, — пробормотал Эллери. Он перевернул листок еще на четверть в том же направлении.

— Теперь это «3»!

— «3» означает что-нибудь для вас или для проекта, генерал?

— Не больше, чем те две буквы.

— Посетитель номер три?.. Давайте-ка заглянем в его книгу посетителей. — Эллери взял со стола дубликат книги. — Третьим на этой неделе Агона посетил…

— Кто? — рявкнул генерал Картер. — Я немедленно его арестую!

— Это были вы, генерал.

— Конечно. — Генерал покраснел. — А что вы делаете теперь?

Эллери опять перевернул листок по часовой стрелке на четверть. Новый вариант выглядел так:

— «W»?

— Нет, — медленно произнес Эллери. — Не думаю, что это «W»… Генерал, не был ли Агон греческого происхождения?

— Ну и что из этого?

— То, что он мог написать греческую букву «омега». Она очень похожа на английское маленькое письменное «w».

— Омега. Конец. — Генерал фыркнул. — Для Агона это, безусловно, был конец. Весьма поэтично!

— Сомневаюсь, чтобы ученый in extremis[30] мыслил в поэтических терминах. Цифры были бы более характерны. А омега — последняя буква двадцатичетырехбуквенного греческого алфавита. Вам что-нибудь говорит число «двадцать четыре», генерал?

— Нет! А что оно должно говорить?

— Это следующее число за количеством посетителей, которых Агон принимал здесь на этой неделе — как вы помните, их было двадцать три. Последним был доктор Данвуди. Очевидно, Агон хотел указать на двадцать четвертого визитера — пришедшего после Данвуди. Значит, этот визитер и есть убийца. Вот что пытался сообщить Агон!

— Лично мне это ничего не сообщает.

— Это объясняет, почему Агон не написал имя или инициалы убийцы. Он указал на визитера числом не потому, что боялся, будто тот вернется и уничтожит ключ — такой мыслительный процесс для человека, мертвого на девять десятых, выглядит притянутым за уши, — а потому, что просто не знал имени своего убийцы.

Генерал Картер прищурился:

— Значит, это был кто-то, кого Агон знал только в лицо?

— Вот именно, — кивнул Эллери. — И если вы еще раз подумаете, то найдете подлеца, чью лояльность Соединенным Штатам следовало бы проверить снова — в отличие от лояльности миссис Агон или Данвуди.

— Какого подлеца? — взревел генерал.

— Единственного, кто мог подняться сюда, не регистрируясь в книге. Ночного охранника, дежурящего в вестибюле.

БРИЛЛИАНТЫ В «ПЭРАДАЙЗ»

Возможно, Лили Минкс была девушкой и вашей мечты. Стыдиться тут нечего. В свое время Лили считалась причиной большего количества бессонниц, чем все голландские селедки, съеденные на Бродвее и Пятьдесят первой улице после премьер, вместе взятые, с тех пор, как Дженни Линд[31] сгоняла чаек с крыши Касл-Гарден.

Дело было не только в лице и фигуре Лили, хотя она могла выйти на пустую сцену перед дешевым водевильным задником, просто стоять там два часа двадцать минут, глядя на вас, и вы бы помчались за вашей селедкой, вопя: «Потрясающий успех!» Дело было даже не в ее голосе, который заставлял все другие женские голоса на Бродвее звучать как шарманка с сидящей на ней обезьяной. Причина в том, что она обладала способностью внушить каждому мужчине, находящемуся в поле зрения, будто он плывет с ней вдвоем на корабле своих мечтаний.

Конечно, это был трюк, который, как и все фокусы, невозможно объяснить, наблюдая за фокусником. Спросите об этом семерых капитанов кораблей мечтаний, с которыми Лили развелась.

То, что Лили Минкс была всего лишь взбалмошной особой с превосходным «оснащением», не объясняло ровным счетом ничего. Она сама тратила кучу денег и времени на сеансы психоанализа, пытаясь выяснить причину своих ошеломляющих триумфов, но кого это заботило? Для каждого мужчины, за исключением ее бывших мужей и ее психоаналитика, было достаточно наблюдать, как она выходит на сцену, а в таких вещах психоаналитика трудно считать авторитетом.

Одной из проблем Лили были бриллианты. Она была помешана на них.

Это не являлось алчностью. Лили могла проиграть в рулетку пятьдесят тысяч и отойти от стола, зевая. Но потеря одного камешка из ее коллекции повергала Лили в истерику. Ее рекламный агент тайком клялся, что она проводит инвентаризацию своих бриллиантов каждый вечер перед сном.

Вначале коллекция Лили Минкс служила приманкой для каждого вора. Но после неудачных попыток некоторых из них на Лили было наложено табу. Однажды она потратила двадцать три тысячи долларов на гонорары частным детективам, выслеживая злополучного воришку, который смог украсть у нее кольцо с бриллиантом стоимостью полторы тысячи, а когда его поймали, вынудила судью вынести ему максимально суровый приговор. В преступном мире говорили, что легче похитить золотые зубы у президента, чем пытаться стащить паршивую безделушку из шкатулки Лили. Когда дело доходило до ее бриллиантов, она могла рассказать Жаверу[32] о парижских канализационных трубах то, что не знал даже он.

Но всегда находятся люди, которые не могут противиться искушению поиграть с огнем, и настоящая история об одном из них.

* * *

Это произошло в «Пэрадайс-Гарденс»[33] — излюбленном игорном заведении Лили. Оно наслаждалось недолгим периодом славы в те дни, когда Нью-Йорк был открыт настежь, в дверях клубов имелись глазки для большего театрального эффекта и деньги переходили из одного кармана в другой с невероятной скоростью. «Пэрадайс» маскировался под неряшливым фасадом старого кирпичного дома на одной из восточных пятидесятых улиц, отходящих от Пятой авеню.

Внутри же лазурный потолок мерцал звездами и упитанными ангелами, вас окружали тропические цветы под деревьями из папье-маше, с привязанными к веткам яблоками, а еду и напитки вам подавали официантки, похожие на шоу-герлс, одетые в нечто вроде фиговых листков. Но если о вас знали как о человеке, способном выписать чек на крупную сумму, не моргнув глазом, вы могли подняться наверх. «Райские сады» сменяла там сугубо деловая атмосфера с покрытыми зеленым сукном столами, за которыми администрация позволяла вам проигрывать любые деньги.

Лили Минкс пребывала в промежутке между замужествами, поэтому в тот вечер явилась в одиночестве. Она вплыла в зал в белом бархате и горностае, далекая, как Плеяды,[34] и аппетитная, как русская шарлотка. В ушах полыхало холодное зеленое пламя — единственная драгоценность, которая была на Лили тем вечером. Это были знаменитые серьги из зеленых бриллиантов, некогда принадлежавшие Мумтаз, любимой султанше Шах-Джахана,[35] которые надел на Лили иракский миллионер, обуреваемый иллюзией, будто его ожидает развлечение в стиле «Тысячи и одной ночи». Лили ценила их не меньше, чем уши, к которым они были прикреплены.

Все застыло, когда Лили задержалась в арке, наслаждаясь очередным триумфом. Затем игра возобновилась, Лили купила несколько тысячедолларовых фишек и направилась к столу с рулеткой.

Часом позже второй набор фишек перекочевал в банк крупье. Лили засмеялась и поплыла к дамской комнате отдыха, прикасаясь ко лбу точеными пальцами. Никто не заговаривал с ней.

В комнате отдыха к ней быстро подошла прислуга-француженка:

— У мадам болит голова?

— Да.

— Принести аспирин и холодный компресс?

— Если можно.

Лили опустилась в кресло и закрыла глаза. Вечер был неудачный, но прикосновение ко лбу компресса со льдом сразу принесло облегчение, и Лили улыбнулась своим мыслям. Француженка умело подложила ей под голову подушку. В комнате было тихо, и Лили погрузилась в мир грез.

Она проснулась через несколько минут — головная боль почти прошла. Лили отложила компресс и поднялась из кресла. Прислуга скромно испарилась.

Подойдя к туалетному столику, Лили села поправить прическу…

В это время в игральных залах «Пэрадайс-Гарденс» царил кавардак. Женщины визжали, их кавалеры метались, как загнанные мыши, крупье спешно убирали столы с рулетками и «фараоном», а массивная дверь поддавалась под ударами полицейских.

— Всем оставаться на местах! — Маленький пожилой человечек с седыми усами ловко вскочил на один из столов и поднял руки, призывая к молчанию. — Я инспектор Квин из Главного полицейского управления, выполняю особое задание, связанное с азартными играми. Леди и джентльмены, это облава. Не тратьте время, пытаясь скрыться, — все выходы охраняются. Будьте любезны выстроиться вдоль стен, пока мои люди примутся за работу…

В этот момент Лили Минкс, похожая на фурию, выскочила из дамской комнаты отдыха с громким криком:

— Мои бриллиантовые серьги! Меня обокрали!

* * *

Никто не удивился тому, что рейд в игорный дом обернулся расследованием кражи — во всяком случае, никто из знавших Лили Минкс. Она сметала перед собой все, как стихия. Ослепленный молниями в ее небесных глазах, склонившись перед ураганом в голосе, подобном золотым трубам, инспектор Квин подчинился ее приказанию, как Моисей на горе. Лили достаточно часто являлась во сне и ему.

Покуда топоры полицейских крушили игорное оборудование, инспектор Квин нежно ворковал:

— Не беспокойте вашу хорошенькую головку, мисс Минкс! Мы найдем ваши серьги…

— Конечно найдете! — бушевала Лили. — И эту чертову служанку тоже! Только она прикасалась ко мне! Я хочу, чтобы ее четвертовали!

— Она никуда не денется, мисс Минкс. — Старый ветеран похлопал Лили по маленькой ручке. — Мы за час до облавы окружили «Пэрадайс», и ни одна живая душа отсюда не выходила. Значит, она еще здесь. Ну, Вели? — осведомился он, когда верзила-сержант вышел из дамской комнаты отдыха, поправляя галстук. — Где это служанка?

— Вот где, инспектор. — Сержант Вели, глядя на Лили, как истосковавшийся по ласке ньюфаундленд, передал инспектору униформу прислуги — крахмальные шапочку и передник, пару туфель на высоком каблуке, два прозрачных чулка и черный парик. — Я нашел их в кладовой уборщицы в комнате отдыха.

Лили уставилась на парик:

— Что это значит?

— То, что это Актер Харри, — отозвался инспектор. — Ловкий маленький негодяй, часто переодевающийся женщиной — особенно он хорош в роли французских горничных. Значит, Харри украл ваши серьги? Подождите здесь, дорогая моя. — Старый джентльмен зашагал вдоль выстроившихся у стен, словно маленькая жилистая Судьба, сопровождаемый Лили Минкс, которая не слушалась ничьих приказов, когда дело касалось ее драгоценностей.

— А вот и он, — весело сказал инспектор, останавливаясь возле маленького человечка с фигурой жокея и обычно румяными, но сейчас очень бледными щеками. — Не повезло тебе, Харри, — я имею в виду облаву. Что, если мы примерим эту штуку? — Инспектор Квин нахлобучил парик на голову Актера Харри.

— Это он! — завизжала Лили Минкс. Маленький вор побледнел еще сильнее. Актриса подошла к Харри и посмотрела ему в глаза. — Отдай мои бриллиантовые серьги, сукин сын, не то я оторву тебе… — Далее последовали анатомические подробности.

— Уберите ее от меня! — взмолился Харри девичьим сопрано, пытаясь вжаться в стену.

— Обыщите его, Вели, — приказал инспектор Квин.

Спустя час Актер Харри стоял нагишом в офисе управляющего с задрапированными окнами, дрожа всем телом. На столе лежали найденные при нем вещи: бумажник с несколькими сотнями долларов, горсть мелочи, шариковая ручка, бюллетень скачек, пара старых игральных костей, пачка сигарет, коробок спичек, испачканный гримом носовой платок и коробочка с освежающими дыхание таблетками «Поцелуй меня». Все составные предметы были разобраны, сигареты раскрошены, одежда распорота по швам. Ботинки маленького вора простучали в поисках потайных отделений. Рот, волосы и прочие возможные тайники на теле — снаружи и внутри — были тщательно проверены, не говоря уже об одежде и парике «прислуги-француженки».

Зеленых бриллиантовых серег не оказалось нигде.

— Ладно, Гудини,[36] одевайся, — буркнул инспектор.

В течение всей процедуры за дверью офиса управляющего звучал мелодичный голос Лили Минкс, расписывающий в красках Актеру Харри то, что с ним произойдет, когда она до него доберется.

Это подтолкнуло беднягу к отчаянным мерам. Рассовывая вещи по карманам, он внезапно перескочил через стол, оттолкнул стоящего у окна полицейского и прыгнул в задрапированный проем, как горный козел. Но этот вечер был во всех отношениях неудачным для Харри. Перила пожарной лестницы прогнили от ржавчины. Он рухнул в пространство, утягивая за собой перила. Очевидцы прискорбного события услышали удар железа по бетонному покрытию заднего двора тремя этажами ниже, а затем глухой стук, который издало тело Харри.

Полицейские во дворе склонились над маленьким вором, когда инспектор Квин и сержант Вели спрыгнули с пожарной лестницы в компании бесстрашной Лили Минкс.

Если в Актере Харри теплилась надежда избежать уготованной ему судьбы, один взгляд на разъяренную красавицу уничтожил ее. При любом исходе он был обречен.

— Харри, — заговорил инспектор Квин, осторожно стуча пальцем по щеке вора, — тебе конец, так что лучше говори, если хочешь покоя на том свете. Где ты спрятал серьги?

Глаза Харри закатились, изо рта высунулся дрожащий язык.

— Бриллианты… в… «Пэрадайс»… — с трудом произнес он.

— Где именно?

Но Харри уже простился с земной жизнью.

* * *

Эллери всегда говорил, что если это было не самое великое его дело, то, безусловно, самое краткое.

Он впервые услышал о нем, когда инспектор притащился домой к завтраку. Эллери выпил с отцом кофе и вытянул из него все ошеломляющие подробности.

— Говорю тебе, сынок, — проскрипел старик, — мы обыскали этот притон вдоль и поперек. Нам не повезло — Харри умер, прежде чем успел точно сообщить нам, где именно в «Пэрадайс-Гарденс» он спрятал бриллианты Лили. Они должны быть в здании — либо где-то, либо у кого-то. Мы не позволили никому уйти и обыскали всех присутствующих, думая, что Харри мог передать серьги сообщнику, но ничего не нашли. — Казалось, инспектор вот-вот заплачет. — Не знаю, что я скажу этой славной малышке.

Эллери задумался.

— Давай заключим договор, папа, — наконец заговорил он деловым тоном.

— Договор? — ошеломленно переспросил его отец. — Какой?

— Если я скажу тебе, где Актер Харри спрятал серьги, то передам их «славной малышке» лично.

— Ну… — протянул Квин-старший и нахмурился. — Откуда ты можешь это знать? Тебя даже там не было!

— Ты говорил, что он рассовывал вещи по карманам, когда совершил этот прыжок Нижинского. Где он сейчас, папа?

— Где он может быть в таком состоянии? — проворчал старик. — Конечно, в морге!

— Значит, ты найдешь там же и серьги Лили.

— Ты имеешь в виду, что они были при нем? Но, Эллери, мы обыскали Харри снаружи и… и внутри!

— Скажи мне снова, что было у него в карманах.

— Деньги, грязный носовой платок, косметика, бюллетень скачек, пара игральных костей, сигареты, спички…

— Я процитирую предсмертное заявление актера в твоем изложении. — И Эллери четко произнес:

— «Бриллианты… в… «Пэрадайс».

— «Бриллианты в «Пэрадайс», — повторил инспектор. — Ну и что?

— Пэрадайс, — сказал Эллери. — Пара игральных костей.[37]

— Что?!

— Фальшивых костей — полых внутри, где лежат бриллианты, — кивнул Эллери. — Дай мне записку к дежурному в морге, папа. — Он встал и посмотрел в зеркало. — Я не должен заставлять леди ждать.

— Пара игральных костей… — снова сказал старик. — Но это звучит только похоже на слово «Пэрадайс».

— А чего ты ожидал от умирающего? — Эллери протянул отцу бумагу и ручку. — Уроков дикции?