первая книга казанской трилогии)

Что бы вы ни делали на сцене Карнеги-Холл,

в зале всегда найдётся несколько человек,

которые будут считать это искусством

В. Аллен

Предисловие (последняя зима

)

Вы когда-нибудь стояли вблизи горящего дома? А? Если нет, то я вам немного расскажу об этом ощущении. Вообще-то это практически невозможно, я имею в виду стоять вблизи горящего дома, – даже на приличном расстоянии ощущается нестерпимый жар, особенно если ветер дует в вашу сторону. Ещё очень тяжело дышать, потому что окружающим воздухом дышит пожар, и вам ничего не остаётся. А если на вас надето что-то легко воспламеняющееся (пуховик, шуба, растительность на лице и теле), можно вспыхнуть и разделить печальную участь постройки. Да, уж… Все эти впечатления от пожара имеют несомненно негативный характер, физический негативный характер. Но, эстетическое удовольствие от созерцания полыхающего четырехэтажного коттеджа затмевает весь физический негатив. Или нет? И да и нет. Всё-таки горящий четырёхэтажный коттедж с хорошим ремонтом до сегодняшнего вечера принадлежал мне, и последние почти два года мы – я и двое моих партнёров – называли это место своим домом.

– Ох, еб…ская сила! – воскликнул Стальский, срывая с себя очки в металлической оправе. – Накалились, как у Джордано, что б его, Бруно!

Этот парень справа от меня – мой партнёр. Член нашего двух с половиной члена. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что наша команда состояла из трёх полноценных членов, не считая внештатных «агентов» и экономки. Просто, одним из членов команды была…

– Фу, чёрт! «Бим» стал тёплым, – брезгливо прошипел Стальский, однако отвинтил крышку и сделал добрый глоток.

Видимо, придётся сначала коротко рассказать о том члене команды, который находится в непосредственной близости от меня в данный момент. Лучше начать с его внешнего вида: два с лишним метра ростом, то с дефицитом, то с избытком веса; усищи как у Фредди Меркьюри – «трагическая константа человеческого лица» и последний взвизг его собственной моды, кальсоны чебоксарской «фабрики изделий лёгкой промышленности для сильно пьющих лиц» (он не успел надеть что-либо другое), пальто расцветки клетчатый «жираф», стоящее неимоверных денег, бутылка «Джим Бима» в кармане пальто расцветки «жираф». На ногах ботинки из кожи продажного капитана полиции, а, если по правде: из кожи продажного страуса. В присутствии Г. Стальского у юных девушек истончаются девственные плевы, а у пожилых девушек отступает климакс, сухие салфетки становятся влажными. Глеб Егорович Стальский – электромагнит для женщин, девушек, бабушек, тёток, тёлок, дам, леди, фрау, самок; словом для всех носителей двух «X»-хромосом; это его дар, в этом один из его талантов, это часть его судьбы.

Я познакомился со Стальским на первом курсе Университета, на факультете журналистики. Меня вышибли в середине второго курса, а Стальского на год позже, что даёт ему моральное право чувствовать себя большим профессионалом, чем я. Впрочем, он этим правом не злоупотребляет. Воинственную целеустремлённость наших одногруппников Стальский считал наихудшим заблуждением в жизни. Мы оба с презрением смотрели на тех, кто ковал счастье своим трудолюбием, поскольку знали, что слишком многое зависит от случая; обремененные такими выводами, мы являлись адептами теории «Большого Куша», и не предпринимали никаких шагов до времени. Что касается меня, то я обычный неприметный щуплый интеллигентишка в очках в пластмассовой оправе, поэтому я не собираюсь с криком срывать эти самые очки с себя; ношу я именно эти очки именно в этой оправе уже столько лет, что они дважды выходили из моды и дважды снова становились модными. Очки как у Аллена Кенигсберга. Неважно. Что действительно важно в моём облике, так это застывшая гримаса сомнения на лице; сомнения в широчайшем смысле этого слова: от сомнения, что есть на завтрак, до сомнения касательно теории происхождения вселенной. Оба – и я, и Стальский, – прошедшие через этап бездейственной злобы в ранней молодости и уверовавшие в пользу кипячения воды перед завариванием чая, достигли предела человеческого рассудка, и зашли за этот предел.

– Весна!.. – промолвил Стальский и глубоко вдохнул.

В радиусе тридцати метров от горящего дома наступила суррогатная весна. «Радикальная расчистка снега», – подумал я. Кстати, сейчас декабрь. И ещё ночь. «Декабрьская ночь», – назовём это так.

Стальский снова извлёк из кармана прямоугольную бутылку, отвинтил крышку и отпил. Я укоризненно посмотрел на Стальского, но, не потому что был против алкоголя, а потому что боялся, что бутылка может взорваться от жара. С физикой у меня всегда было плохо, а то, что учительница по физики меня ненавидела – всего лишь совпадение. Стальский достал из другого кармана шкатулку с курительными принадлежностями, присел на корточки и стал пытаться скрутить сигаретку.

– Что? – спросил он и протянул мне пойло, чтобы я подержал, пока у него заняты руки.

Я скривил рот, воткнул бутылку в осевший от жара сугроб и снова повернулся к пожару. Стальский Глеб Егорович, сегодня в образе недодавленного Даниила Хармса: пальто, табак, литературные амбиции.

– Опять «сорок блять», – прервал нашу медитацию сосед, на ограду которого Стальский только что накинул пальто. – А эт.. чо?!

– Что?! – раздражённо повернулся я к нашему соседу.

– Эт… чо?! – повторил свою полумысль сосед. – Горит!..

– Горит, Валерий Валерьянович, гори-и-и-т, – тоном сумасшедшего проговорил я. – Теперь никакие пьяные крики и музыка не будут мешать вам спать! Теперь никакие «проститутки» и «сутерёны» (как вы их изволите называть) не поколеблют ваш благородный алкопокой. Не будет больше дискотеки восьмидесятых и наркоманов!.. Не видать вам более ни «педрил», ни «бандюков», ни прочей «мразоты столичной». Ни тебе забитый дорогими тачками проезд, ни фейерверки в будние ночи, ни колдовские обряды в полнолуния. Словом, ничего… – последние слова я проговорил, совершенно откровенно шмыгая носом; настроение скакало от восторга до нервозности туда и обратно.

Сейчас я был настроен игриво, как всегда перед предстоящим приключением.

– Давай, Валерьянович, – протянул «пять» нашему соседу Глеб. – Будь здоров.

Сосед не удовольствовался рукопожатием и заключил Стальского в объятья. Когда объятья завершились, Валерий Валерьянович ретировался.

– Несчастный обыватель, жестоко покалеченный суррогатами алкоголя, – проговорил Стальский, снова отвинчивая крышку.

Стальский – человек, отвечающий за порочные и порочащие связи с общественностью, агент по продажности и liar-liar специального пошиба, он придумал себя сам, и постоянное наличие не менее трёх промилле в крови никак не мешало его работе. Основное направление Стальского: рекламный бизнес и всё что связано с развлечениями. Журналист оригинального жанра, духовный сын мистера Рауля Дюка, отец русской… и двух евреек (шутка), всё это о нём. Автор таких идиом как: «Чисто по-человечески» – это слишком жестоко», «Терпение» и «Труд» пиши через «Тр», «Звони бабушке каждый день; она на даче» и других, автор рекламных слоганов и причин вести себя возмутительно. Смысл некоторых его фраз (и поступков), уверен, останется загадкой на века; но, так называемый истеблишмент нашего региона ловил каждую фразу этого лжеца, неизменно выискивая в каждой глубочайший смысл. Стальский, снова отпив «Бима», издал ужасающий гортанный звук, обозначающий: «Да, друзья мои, мир рушится на глазах, всё в десятой степени плохо, но высочайшая мудрость в том, чтобы держать себя в руках и оставаться собой даже пред ликом дьявола, поскольку…» Он, конечно, преувеличивал. Зазвонил телефон. Я машинально похлопал себя по карманам, прежде чем понял, что звук исходит из недр пальто расцветки «клетчатый жираф». Стальский, по всей видимости, потерял интерес к мобильной коммуникации. Я посчитал себя вправе забраться в карман его пальто и ответить на звонок.

*****

«Уаураптабурирурам… Я налию собі, я налию тобі вина

А хочеш із медом,

Хто ти є? – Ти взяла моє життя,

І не віддала

Хто ти є? – Ти випила мою кров

І п'яною впала».

Я в тёмно красном смокинге и цилиндре стою на крыше нашего полыхающего дома. На ногах ботинки на огромнейшей платформе, чтобы быть вровень с Мартой, которая кружит вокруг меня в вечернем платье. У меня в руках, разумеется, трость. Я так круто двигаюсь, что и передать словами невозможно.

«Твої очі, кличуть, хочуть мене,

Ведуть за собою,

Хто ти є? Й ким би не була ти…»

Прямо из ночного неба, раздувая пламя и вздымая снег, спускается вертолёт.

«Я не здамся без бою!!!

Я не здамся без бою!..»

Платье Марты развевается от лопастей вертолёта как «Флаги наших отцов». Я скидываю пиджак, и он летит с крыши. Вслед за пиджаком отправляется трость… Вслед за этим барахлом падают ботинки на монструозной платформе и платье Марты.

«Я налию себе я налию тобi вина, а хочешь и з…»

*****

– Ты опять представил, что живёшь в мюзикле? – Стальский с усмешкой смотрел на меня.

– Не знаю. Может быть, – потупившись, ответил я.

– Пора бы реабилитироваться, – он снова надел очки.

Телефон перестал звонить. Я решил задать Глебу ничего не значащий вопрос:

– Давно хотел спросить, а как по документам зовут Джессику?

Телефон снова запел.

– Нормита Самбу Арап, – без запинки ответил Стальский.

– Мм… Занятно. Теперь понятно, почему мы её называли Нормой.

– Может, ответишь на звонок? – спросил Глеб.

– Плюс 3 (141) 592… – пробормотал я и провёл по экрану. – Да!

…………

– Точно, по расписанию… – я сделал несколько шагов от огня. – К сожалению да, твой братец пьян.

…………

– Марточка, мой телефон в сумке в машине.

…………

– Рад тебя слышать. Нет, у нас всё нормально, – я заткнул пальцем другое ухо, потому что в горящем доме начало что-то свистеть и хлопать; не знал, что кирпичи могут так здорово гореть; может алкозаначка Глеба полыхнула.

…………

– Что уж там говорил Уайльд про триумф воображения над интеллектом? Я всегда больше полагался на воображение. Нет повода для беспокойства.

…………

– Я тоже.

…………

– Не без этого, конечно. Я не «бодрый кабанчик», Василиса!

…………

– «Я не Василися-я-я». А я не «бодрый кабанчик»! Мы приедем раньше, чем планировали. Всё хорошо, но… по-другому хорошо. Что само по себе не совсем не плохо.

…………

– При встрече расскажу. Когда сам осознаю.

…………

– Стоим около костра, греемся.

…………

– Не совсем пикник.

…………

– Я больше не хочу быть журналистом.

…………

– Как насчёт проката катамаранов?

…………

– Отель?

…………

– Да. На твой вкус, Крошка.

…………

– Я знаю. До скорой встречи.

…………

– А ты не вывихни запястье, когда будешь вспоминать обо мне! Пока, – только я скинул вызов, как грянул небольшой взврывчик, и сноп искр и каких-то полыхающих кусков вылетел из окна четвёртого этажа. Один из огоньков приземлился где-то за соседской баней.

– Как у них дела? Супер-гуд? – спросил Стальский.

– Да, – ответил я. – Говорит, что нашла подходящий для нас дом, – послезавтра собирается посмотреть. И тебе по соседству, но ты уж сам решишь, когда приедешь.

Глеб покивал. Я весело прокричал:

– Давай-ка валить отседа, Глеб Егорович!

– А как же геликоптер?

– Не будет никакого геликоптера, я пошутил.

– Провёл меня?

– Точно.

– Выходит, обманул меня? – продолжал сыпать синонимами Стальский.

– Да, друг.

Мы со Стальским с секунду смотрели друг на друга, а потом рассмеялись, а потом синхронно погрустнели.

– Обожди, дай насладиться зрелищем. Не каждый день горит дело твоей жизни, – Стальский положил руку на горлышко бутылки как мушкетёр на эфес шпаги. – К тому же пожарные ещё не скоро приедут.

Стальский, конечно, расстроен.

– Ладно, – я вернул Стальскому его телефон. – Я вот о чём подумал: мой папаша как-то сказал: «Богатые люди прикуривают от костра…» Интересно, что он имел в виду? Он ведь не курил даже.

Я посмотрел на пламя в окнах четвёртого этажа и в очередной раз вспомнил о том, как оттуда, в июле девяносто четвёртого года, выпал мой отец. Он бы наверняка разбился насмерть, если бы к моменту приземления уже не был мёртв. Подойдя к окну спиной, глядя в лицо двум пистолетам, уже имея в теле три пули, он заполучил четвёртую в голову и выпал в незастеклённый оконный проём. «Афтошка! Афтошка!!!» – иступлёно закричала мать из гаража. На её крики прибежал третий мокродел и сделал меня круглым сиротой. Сразу хочу сказать, что эта история не про месть. Я вполне осознаю, что моих родителей убил плохой бизнес-климат.

Кстати, я только что разговаривал с родной сестрой Стальского – со Стальской. Это она звонила. Она и есть тот самый третий член, замешанный в нашем ошеломительном успехе. Я бы охарактеризовал её как человека с равным количеством правых и левых рёбер. Тьфу! Надоел этот дешёвый жёлтогазетный стёб! Я уже думать начал подзаголовками нашей поганой газетёнки! Нашей обожаемой газеты. Марта Стальская, – родная сестра Глеба, к счастью совершенно ничем не похожая на Стальского, кроме баскетбольного роста. Марта – восходящая, но не взошедшая звезда женской волейбольной сборной Университета, красавица-блондинка, в равной степени умная и злая, как будто наивная, но на самом деле коварная. Марта – работник и кулис и витрины нашей газеты. Технический специалист и автор нетривиальных концепций, адепт идеи заработка, а не игр. Марта – адаптивный свет очей моих. Девушка – мечта монтажника высотника. Страсть и любовь моей жизни. Единственный разумный человек из нас троих; не употребляет, не привлекалась, не замечена. Она всегда-всегда потешалась над нашими с Глебом утопическими идеями, а потом вдруг влилась в нашу команду. «Потому что без меня, вам не…» – пространно объяснила она, а может она так не говорила, и я сам придумал эти слова. А может это я сказал полтора года назад что-то вроде: «Марта, Крошка, без тебя нам не…» Столько всего произошло с тех пор. Всегда, когда в наших со Стальским рукавах оказывался козырь, – это Марта вкладывала его туда. И да, Марта очень похожа лицом на Гвинет Пэлтроу.

– У вас энто… – из темноты снова появился наш сосед.

– Что «энто», дядя Валера? Дом горит? – я приготовился ругаться.

– Неа, машина… – Валерьянович показал куда-то в сторону аллеи напротив его ворот.

– Твою-то мать! – прошептал я и рванул в сторону припаркованной на безопасном (как мне казалось) расстоянии от пожарища BMW единички; Стальский побежал за мной.

Одна из головешек при взрыве упала на тканевый верх кабриолета, и брезент начал тлеть. Через минуту мы остановили тление, набросав снега. Я был готов расцеловать старого алкаша, который спас от гибели мою машину.

– Даже не насквозь… Дай ему что-нибудь, – сказал я Стальскому, когда не обнаружил в своих карманах ничего, что могло бы понравиться деревенскому пьянице.

Стальский сосредоточенно начал рыться у себя в карманах, потом достал свой телефон, по которому я только что разговаривал с его сестрой, и прощальный взглядом посмотрел на его стеклянно-аллюминиевую поверхность.

– Нет! – остановил я этот бессмысленный акт жертвенности. – Телефон нам ещё понадобиться, может, придётся сдать в ломбард или позвонить. Отдай бутылку, в багажнике ещё найдётся.

Уважаю Стальского за то, что он наплевательски относится к вещам, однако… Дядя Валера, следивший за перипетиями нашего диалога, явно одобрил моё последнее предложение и его глаза заранее наполнились слезами благодарности.

Да, пора бы уже растворяться в ночи, как бордовый Volvo в романах Уилки Коллинз. Я, оставив дарителя и одариваемого наедине, снова вернулся на смотровую площадку перед коттеджем, который давал нам крышу над головой и чувство защищённости, а по бумагам являлся редакцией нашей газеты. Редакция. Место, из которого мы отправлялись на нашу, как посчитают многие, сомнительную (а для нас несомненную) работу. Чем занималась наша газета не рассказать в двух словах. Начав с ежемесячного обозрения заведений общепита, довольно скоро мы начали писать обо всём подряд. «Не что писать, а кто пишет…» Потом поймёте. Писали обо всём, о чём хотели, а потом, как-то неожиданно, поймали себя на том, что пишем обо всём, за что нам заплатили, а ещё немного позже, нам начали платить за то, что мы хотели продать. Мы дерзнули заломить высокую цену за воздух, сотрясённый нашими бредовыми идеями, а люди, имеющие свободные средства, посчитали особым форсом платить за это. Мы стали тем «необязательным», без которого «не круто», и вполне удовольствовались данным качеством, усугубляя накал и расширяя сферу приложения усилий. Но это не сразу. Одним из направлений нашей деятельности была продажа людям ощущения движения времени. Точнее не скажешь. Самый лёгкий способ почувствовать себя счастливым – быть (или казаться) лучше других. Лучше – это богаче, сильнее, красивее, удачливее. Счастье довольно сомнительного качества? Но, вы же иногда пьёте растворимый кофе? Может и так. Удачливее. Касательно последнего – удачливости – нужно сделать некую оговорку. «Удачу» – как товар во все времена дефицитный – мы придерживали для себя. Кто-то считал нас своим личным «ручным крокодильчиком», а мы кого-то читали отчаянным идиотом, и никто не остался внакладе. События последних двух лет, события как нашей (Стальские и я) жизни, так и жизни нашего города, так или иначе, прошли под всё возрастающим сиянием звезды «La Critica». Если в городе и был человек, который не читал «La Critic»у, то уж точно слышал это слово, а чего ещё желать двум недоучившимся журналистам с маниями величия?!

Книга с названием «Этический кодекс журналиста» с первого дня существования La Critic’и не позволял нашему рабочему столу раскачиваться, подпирая одну из его ножек. Наш приятель Шуба, Марсельчик и Яков Семёнович (оба ныне покойные), Всадница Красного Ягуара, Сицилия Владимировна, Ксю, Бедвезагёрл и даже Мастер, а также клубная шушара, секс-маньяки всех сортов и расцветок, молодые богатенькие буратинки, состоятельные домохозяйки с княжескими амбициями и интеллектом гипсокартона, все были составными частями La Critic’и, все-все-все стали героями La Critic’и, превратившейся из брошюры (за двенадцать тысяч рублей – тираж) в Сверхидею. Идею выбирает каждый сам; в меру своего кругозора. Герои комикса, но всё же герои. Плати за свои Пятнадцать Строчек Славы! Желаешь причаститься La Critic’ой? Какой разговор! Плати, уважаемый (…ая)! Слава – это наркотик. Единственный наркотик, к которому привыкаешь, даже не попробовав. И уж конечно, мы не давали первую дозу бесплатно, как и не делали скидок постоянным клиентам. Снизу или сверху, справа или слева, как канцелярские кнопки и скрепки, по своей воле или выполняя служебный долг, люди тянулись к магниту по имени La Critica.

Стали ли мы состоятельными людьми? С оговорками. Были ли мы парнями (девушками) при деньгах? Пожалуй. Спросите в нашем городе у любого: кем был до революции Паниковский? – Вам не ответят. Спросите: «Знаешь La Critica?» – Да! La Critic’у в нашем городе знает каждый. Представляем вашему вниманию авантюрно-познавательную рекламную брошюру «La Critica», в которой не будет пощады никому.

– Всё, уезжаем, – на Стальском теперь были брюки, а под пальто поддет джемпер; не иначе наведался в багажник «единичички».

Мы погрузились в машину и, не включая фар (хоть это было и не обязательно), начали движение прочь из посёлка. Стальский надел очки и приспустил спинку кресла, – приготовился ко сну. На холме перед выездом на трассу я остановил машину, чтобы последний раз взглянуть на наш дом, на наш милый Аламо. Я повернулся к Стальскому, чтобы перекинуться парой эпических фраз «за жизнь», но он уже спал. В стёклах очков Стальского отблесками потухающего пожара промелькнуло наше прошлое. Будущего, как известно любому практикующему алхимику, не существует. Итак.

…They say a city in the desert lies

The vanity of an ancient king

But the city lies in broken pieces

Where the wind howls and the vultures sing

These are the works of man

This is the sum of our ambition

It would make a prison of my life

If you became another's wife

With every prison blown to dust

My enemies walk free

I'm mad about you

I'm mad about you

Нулевая зима

Каждая смерть упрощает нашу жизнь

М. Пруст

Глава о Ладе модели «шестьдесят девять», игривом чиновнике, круге, становящемся круглее и эффекте Даннинга – Крюгера в контексте уловки двадцать два

– На газете труднее всего заработать деньги. Да и что такое «газета» в эпоху электронных средств массовой информации?!.. Да, конечно, главное не на чём написано, а что… – я не смог подобрать слова и замахал руками в пространстве.

– Кто.

– Что? Что «кто»?

– Не что написано, а кто написал, – сказал Стальский.

– Ну, это уже следующий этап… – я понимал, к чему ведёт Стальский. – И вообще, газета – это только одно название. Можно выпускать что угодно и называть это газетой. Чёрт с ней, пусть она будет и в бумажном виде и в электронном. Но, как культурный объект, лучше, чтобы она была в бумажном виде.

Мы ещё немного посидели молча. Стёкла у машины запотели, наверное, антифриз снова утёк.

– Смотри-смотри, еле идёт. Уработался, бедный. Ха! Сколько сейчас? Половина двенадцатого. Тяжёлые рабочие будни. Конечно, подаренный алкоголь надо вовремя выпивать, – он же портится.

Стальский открыл новую упаковку табака и машинальным жестом попросил разрешения закурить.

– Да-да, – ответил я и продолжил комментировать события, которые разворачивались за окном машины. – «Трам-тарам-там-там, сейчас я поеду в сауну к проституткам, там будут двойняшки, тройняшки и сиамские близняшки, а также мулатки-с коньяком шоколадки».

– У тебя осталось что-нибудь во фляжке?

– День, когда я не смогу скроить хоть пятьдесят грамм виски к концу рабочего дня, станет моим последним днём на посту целовальника, – я протянул Стальскому фляжку.

Стальский отхлебнул и задумался. Затем отхлебнул ещё и понюхал. Ещё раз понюхал и сказал:

– Jameson?

– И…

– Что ещё за «и»!

– Джеймсон и…

– Ты что смешал два сорта?! Ты что, дурак?! – Стальский изобразил крайнее разочарование, однако отхлебнул ещё.

– Однохренственно, одногодственно. Они ровесники. Выдержка почти одинаковая, давай обратно, эстет чёртов. Ты уже отхлебнул четверть стоимости машины, в которой мы сидим.

– Ладно-ладно, не так уж плохо, если начать с портвейна. Смотри, – уезжает, – Стальский проводил взглядом служебный автомобиль чиновника министерства культуры нашего субъекта.

– Вот вроде «Российская Федерация», да? А как будто «Российская Конфедерация», да? – изрёк я не до конца оформившуюся мысль.

– Что?

– Ничего. Хорошая, кстати, погода. Люблю такое сочетание: ночь, зима, чуть ниже ноля, снег, центр города, министерство культуры, Кремль в конце улицы виднеется, – я отвинтил окно и вдохнул полной грудью.

– Ладно, тебя домой, потом себя домой. Главное: ничего не перепутать, – Стальский запульнул окурок в сторону консерватории и завёл «шесть девять».

*****

– Она потеряла помять во время аварии, ещё у неё случился выкидыш. Это она так думает! На самом деле ей сделали «кесарево». А тот её бывший парень абсолютно случайно познакомился с её мужем, и… Кстати, забыла скачать, что она не была уверена в том, кто на самом деле является отцом её выкидыша! Прошло двенадцать лет, ребёнок вырос и устроился на работу в российскую армию. Ой, что-то мне дышать тяжело… Ты ведь знаешь, что вот этот сервант и буфет на кухне – антиквариат.

– Ты мне об этом через день говоришь.

– Что-то трудно дышать…

– Главное: не забывай дышать. Вот у нас на работе один мужик прямо около стойки рухнул и лежал не шевелился. Оказалось – забыл дышать.

– Ой, ну ты скажешь! И что ты думаешь?! Эта мерзавка сказала ребёнку, что его мать умерла, а отец…

– Ты же знаешь, что мне это неинтересно, – как можно мягче сказал я.

Бабуля замолчала, но почти сразу переключилась на пересказ другого сериала.

Из кухни раздался свист, и бабуля поднялась с дивана.

– Чайник вскипел, сейчас-сейчас…

Бабуля ушла на кухню, а я осушил остатки жидкости во фляжке.

– Тебя Глебушка встретил с работы? – прокричала бабуля с кухни.

– Ага, – крикнул я. – Он сегодня привозил кое-какой алкоголь в нашу рюмочную. По понедельникам всегда привозит.

В нашем доме такие толстые стены, что можно орать даже ночью, не опасаясь разбудить соседей. Кто знает, может соседи в данный момент тоже орут.

Мне нравилось приходить поздно вечером домой и слушать бабулю. Ещё мне нравилось, что бабуля меня сразу принималась кормить ужином: приносила всё на подносе, а хлеб с маслом разрезала на мелкие кусочки, чтобы их не жевать, а сразу глотать.

С кухни раздался звон упавшего металлического подноса и тарелок. Я не торопился вставать и помогать бабуле. Через несколько секунд раздался звук падающей бабули.

*****

– Чтоб я ещё раз с тобой таскал гроб! Ты высокий, как детская смертность в Западной Африке! – едва дыша от усталости, сообщил я Стальскому, когда мы уже сидели в «шесть девять» около ворот кладбища. – Давай так: в этой истории больше никто не умрёт.

– Давай.

Я приготовил ужин на скорую руку, а Стальский раздобыл бутылку кальвадоса. Ещё, на всякий случай, у меня был полный холодильник пива.

К десяти часам вечера мы уже прикончили благородный напиток и нагружались пивом.

– Красивый вид из окна, – констатировал Стальский, отодвинув занавеску. – В нашем городе, наверное, единственный жилой дом, из окна которого не видно Кремль, потому что кремлёвская стена его закрывает. Хм… Кремль.

– Ага, – с набитым ртом пробормотал я. – Официально самый близкий объект жилой недвижимости к Кремлю. Улица Красного Октября, дом три. А дом «один» – это вот тот храм.

– Колокола бьют? Что-то я раньше не слышал, когда ночевал у тебя.

– Бьют. Ты не слышал, потому что всегда был в таком состоянии, что тебя не поднимет даже… даже…

– Трамвайный парк? – подсказал мне Стальский.

– Точно. Ещё точнее будет сказать, что ты напивался до положения риз.

Мы ненадолго примолкли. Стальский видя моё подавленное состояние, хотел что-то сказать, но я его опередил:

– Знаешь, что пела мне бабуля, вплоть до четырнадцати лет?

– Что?

– Песню «У фонтана, где растёт каштан». Там такие слова: «У фонтана, где растёт каштан, чернобровый мальчуган, рядом с девочкой стоит, тихо шепеляво говорит…»

– Ты сейчас начнёшь лить слёзы? – поинтересовался Стальский.

– Нет, но и на искромётный юмор с моей стороны можешь сегодня не рассчитывать.

– Договорились.

– А знаешь, что мне говорил отец, когда я спрашивал «Куда?»?

– Что «Куда»?

– Просто. Хоть что. Просто. Почти всегда, когда я задавал вопрос «Куда?»

– И что он тебе отвечал? – Стальский поёрзал в кресле.

– На мой детский вопрос «Куда?», отец отвечал: «Ебать верблюдА».

– Смешно, – отреагировал Стальский.

– «Пока лежит, а то встанет – убежит».

– А! Там ещё продолжение.

Мы снова погрузились в молчание. Отпивали потихоньку пиво. Ели корейскую морковку пластмассовыми вилочками. Морковка упала мне на футболку.

– Ну, ладно, теперь о деле. У меня острое желание воспринимать кончину моего единственного оставшегося родственника, как веху в моей жизни. В связи с этим чувством, я бы хотел предпринять что-то из ряда вон выходящее. Давай снова вернёмся к обсуждению идее открытия газеты. Я думал над её возможным содержанием, и то, чему мы хотели посвятить её всю, на самом деле уместится всего в один номер, а дальше мы должны выбирать другие темы.

– Давай продолжим обсуждение после того, как прогуляемся до магазина, – у меня кончилась папиросная бумага, – придётся купить вульгарных сигарет, – Стальский поднялся с кресла.

– Сиди, сейчас кое-что покажу, – я устремился в сторону «антикварного предмета мебели» и, спустя две минуты извлёк оттуда ящичек (как мне казалось) красного дерева. В таких коробочках в кино хранят огнестрельное оружие.

– Что это такое, – заинтересованно спросил Стальский, приподнимаясь на подлокотниках кресла, – бабушкин наградной пистолет, или трофейный.

– Нет, мон фрер, это… – я открыл коробочку.

– Ого! – Стальский смотрел на содержимое, не решаясь дотронуться.

– Эту курительную трубку я нашёл ещё в детстве. Знаю, ты любишь подобные штуки. Я, признаться, про неё забыл. Бабуля никогда толком не могла объяснить откуда она у неё. Но я уверен, что она принадлежала какому-нибудь археологу или профессору, который увивался за моей бабулей. Дедушка-то умер рано. Знаю наверняка, что она…

– Форма называется «bent», что переводится как «изгиб», – Стальский наконец вынул трубку из шкатулки и крутил в руках.

– А-а! Как Бендер – робот из мультфильма, что значит «сгибатель».

– Тут какая-то гравировка. Очень тонкая работа, – ничего не разглядеть. Есть увеличительное стекло? – Стальский понюхал трубку.

– Её никогда не курили, насколько мне известно. Лупа нужна, да? Сейчас принесу.

Пока я ходил в бабушкину комнату за увеличительным стеклом, Стальский передвинул своё кресло поближе к бра и продолжал рассматривать трубку. Аксессуары для чистки трубки были выложены из коробочки на стеклянный столик.

– На, держи, – протянул я Стальскому увеличительное стекло.

Стальский углубился в изучение гравировки. Через какое-то время я попробовал возобновить разговор:

– За сигаретами пойдём, табака для трубки всё равно нет.

– Тихо, – прервал мои рассуждения Стальский.

– Ладно.

Через минуту напряжённого молчания, Стальский, наконец, оторвался от изучения гравировки, аккуратно положил трубку в нишу шкатулки, взял новое пиво, осушил его до половины одним залпом и заговорил:

– А где ты планируешь взять деньги на газету, она ведь даже в лучшем случае не станет приносить доход сразу?

– Бабуля оставила мне кое-что, но я не планирую влезать в эти деньги. Видишь вон этот сервант? Он антикварный. Ещё на кухне стоит буфет, – из той же серии.

– А как насчёт вступления в наследство этой квартирой? – Стальский выглядел каким-то отвлечённым, и я не воспринял его вопрос.

– Что?

– Что? – повторил Стальский.

– А? Квартира. Она уже полгода как моя, бабуля мне её продала, как бы. По символической цене. Ну, знаешь, чтобы не морочить голову с процедурой наследства.

– Ага-ага, – мысли Стальского витали где-то далеко. – Дом?

– Дом? Дом пока в процессе. Владеть домом слишком дорого, поэтому дом был оформлен на бабушку-пенсионерку ветерана труда. Дом пока в процессе.

Глеб по-прежнему был как бы не здесь.

– В чём дело-то?! – я заволновался.

– Где вы взяли эту трубку? – Стальский явно был отрешён, но и сосредоточен тоже.

Я хотел было повторить сказанное ранее, но вместо этого взял со стола лупу и трубку из коробки. Надел очки. Стальский освободил мне кресло под лампой. Надпись была чёткая, но мелкая. Я прочитал вслух:

– «И. В. Сталину от трудового коллектива завода «Серп и Молот» г. …»

– Интересно, почему вождю не успели подарить эту трубку? – спросил Стальский, хотя у него, кажется, имелось предположение.

– Я знаю, где находился этот завод. Остановка общественного транспорта так и называется: «Завод «Серп и Молот».

– Наверное, потому что Сталин умер, – ответил сам на свой вопрос Стальский.

– Чёрт возьми, сколько же стоит такая штуковина сейчас?! – я почувствовал озноб.

– Не знаю. Я только сразу вспомнил одного московского адвоката, который коллекционирует советское искусство. А если поискать по сервантам твоей бабушки, не найдётся чёлка Гитлера или нос Черчилля? А?

– А-ха-ха-ха! Что-то я резко протрезвел. Мы идём за сигаретами или ты бросил курить?

– Или сифилис Аль Капоне?..

Через неделю обязан был наступить Новый Год.

*****

Следующие два дня я продавал сервант и буфет. Антикварщик – хитромордый мужчина лет семидесяти; конечно, с шейным платком и очками в золотой оправе. Он долго рассматривал фотографии моих предметов мебели, затем пожелал увидеть их воочию.

– Вы на машине, молодой человек? – спросил он меня, когда мы вышли из его магазина-офиса на улицу.

– Нет. Тут недалеко. В гору только подняться, а потом налево ещё немного.

– Я не осилю, – сказал он и свернул во двор дома.

Его Мерседес пискнул, когда мы к нему приблизились.

– Мой водитель приходит только к семи вечера, – пояснил старик, когда уселся на пассажирское сиденье. – Вы умеете управлять автомобилем, молодой человек?

– Умею, давайте ключ, – сказал я, садясь на водительское сиденье.

– Просто нажмите кнопку «Пуск», – ответил благородный старец.

*****

– Сто пятьдесят тысяч за каждый, – безапелляционно заявил старец, после внимательного осмотра буфета на кухне и серванта в зале, и, предвидя возражения, пояснил, – Мебель в плачевном состоянии. Цена, которую вы просите, молодой человек, – вы, верно, осведомились у Всемирной Сети Интернет, – справедлива для подобного комплекта в идеальном состоянии, в котором данный комплект будет только после дорогостоящей реставрации.

– Триста пятьдесят за два и по рукам, – я протянул руку благородному старцу.

Старец медлил с ответом и смотрел на меня поверх очков. Наконец произнёс:

– По рукам. Вы же отвезёте меня обратно? Нам нужно подписать бумаги.

– Непременно. Когда вы пришлёте грузчиков за комплектом?

– Завтра утром.

*****

Утром меня разбудил звонок в дверь. Я спросил: «Кто?» С другой стороны двери грянуло: «Аронов?» «Да», – ответил я. «Мы из антикварного».

Задачей этих троих молодцов была упаковка, заблаговременно мной освобождённых от вещей, буфета и серванта. Как раз к тому времени, когда они закончили, подъехал благородный старец и, в режиме реального времени, перевёл мне на счёт триста пятьдесят тысяч российских рублей.

– Пришло подтверждение? – вежливо поинтересовался старец.

– Да, спасибо, – я убрал смартфон в карман.

– Выносите, – скомандовал старец молодчикам. – А апартаменты, позвольте полюбопытствовать, вы намерены сдать в аренду?

– Всенепременно, – без всякой иронии подхватил я стиль общения антикварщика. – Как только найду арендатора для столь специфичного объекта недвижимости.

– Понимаю-понимаю, – понимающе закивал старец, подняв взгляд на потолок. – У меня имеется ваш прямой телефон, я позвоню, если в моём окружении сыщется потенциальный арендатор.

– Буду безмерно признательным, – с полупоклоном ответствовал я.

«Прямым телефоном» благородный антикварщик видимо именовал сотовую трубу, или мобилу.

Когда я провожал антикварщика до машины, решил задать ему вопрос:

– Чисто гипотетически, сколько бы сейчас стоила трубка Сталина? А то мы с другом на днях в качестве шутки обсуждали… Ха!.. А я ему говорю (другу), что спрошу у компетентного человека, когда буду продавать буфет и сервант. Ха!.. – я пытался выдать всё за глупую шутку.

Антикварщик пронзительно на меня уставился, и мне показалось, что он точно знает, что у меня есть трубка Сталина, и даже где она спрятана.

– Если эта трубка действительно принадлежала Сталину, – то стоит она весьма дорого, если Сталин курил эту трубку, то стоит она в десять раз дороже. А если Вождь засовывал эту трубку в ж…, – то она бесценна.

Я смутился.

– Простите молодой человек, мне пора, – старец сел на переднее пассажирское сиденье, и машина тронулась с места.

*****

Вечером пришёл Стальский, и мы подводили итоги двух минувших дней.

– Не жалко тебе бабушкину мебель? Ты ведь, можно сказать, вырос в этом буфете. – Стальский расплылся в улыбке от своего удачного каламбура. – Ты ещё не стал наркоманом, а уже начинаешь распродавать обстановку.

– Нахрен мне антиквариат, – я граблю заправочные станции! – тоном деревенского бандита просипел я.

– Ты спросил у антиквариа… антикварщицка… у того, кто купил мебель, сколько может стоить трубка, предназначенная в подарок самому вождю племён? Самому, чьё имя мы не называем.

Я задумался, анализируя ответ благородного старца.

– Он затруднился ответить. Не его профиль. Что ты будешь делать на Новый Год? С сестрой будете встречать или как?

– Марта едет со своим адвокатом в Таиланд, – Стальский показал куда-то пальцем в сторону реки, – по его мнению, видимо Таиланд был где-то там.

– Ладно, я к тебе тогда приду. А? Приду?

– Приходи, только позвони сначала, – Стальский хрустнул пальцами.

*****

– Эй! – крикнул я, стоя в опустевшей квартире.

«Эй… Эй… Эй…», – ответило мне эхо.

– Маза фака! – крикнул я, перейдя из прихожей в гостиную.

«Фака… Ака… Маза…», – пронеслось по восьмидесяти метрам помещения. Мурашки пробежали у меня по всему телу. Меня обуял смертный страх. Если сейчас что-то скрипнет или щёлкнет, я умру от разрыва сердца. Иногда накатывают минуты, когда мне трудно воспринимать себя как всего лишь одного из человечков. Индивидуальность моего существования лезет холодной рукой под одежду. Мне везло и не везло приблизительно в равных пропорциях. Моих родителей убили, а меня не тронули. Меня исключили из института, но и не взяли в армию. Я близорукий интеллигент, но не еврей. Я посмеялся своей последней мысли. Меня немного отпустило. Я обрёл способность двигаться и подвигал в свою комнату. Проходя мимо бывшей бабушкиной комнаты, я на секунду замер и прислушался, – если там и обитал дух бабули, то он вёл себя спокойно. Я уже собирался зайти в свою комнату, но резко развернулся и вбежал в комнату бабули.

– Выходи! Ты не могла меня оставить! Ты ведь знала, что у меня больше никого нет! Чёрт!! Чёрт!!!

С книжных полок на меня смотрели многочисленные книги по психиатрии и ни одной по психологии. Моя бабуля была заведующей отделением в психиатрической больнице. Стены были обклеены постерами христианских святых; это были календари, начиная с девяносто четвёртого года и по этот. До девяносто четвёртого бабуля в Бога не верила. Бабуля имела циничность врача-психиатра, но потом циничность её оставила.

– Поэтому ты стала такой шизанутой?! – прокричал. – А?!

Я снова перепугался. Может мне пойти в кабак. Но моё правило гласит: «Пить только тогда, когда хорошо».

– «Исчезла, ушла во мрак…» – проорал я. – Я – номер один!!!

«Один… Один…»

– Я номер один! – не сдавался я.

– Ты – не номег один, ты пгосто один, – безапелляционно заявил мне в самое ухо картавый голос моего двойника.

Я, как всегда в таких случаях, коснулся ухом плеча. Но в этот раз голос не собирался так просто отставать, и в следующее мгновение он материализовался в копию меня масштаба две третьих от оригинала только без ног, но зато с чёрными, коптящими как горящие автомобильные покрышки, крыльями и, схватив меня за шею и горло, заорал в самое ухо:

– «У мёгтвых кгаток сгок:

Они у нас в сегдцах скогее истлевают,

Чем в глубине могил».

«Могил… Могил…» – раскатилось по квартире. Когда эхо стихло, джин со злостью толкнул меня так, что я упал.

*****

Шампанское и мандарины текли рекой. Потом мы поплелись на Центральную Ёлку. Через полчаса созерцания пьяных рож, мы переглянулись и вернулись домой.

Квартира Стальского и его сестры всегда вселяла в меня оптимистический настрой. Здесь было множество точечных светильников, встроенной техники, натурального дерева, а также тёплые полы и два санузла. Это был один из первых элитных домов в историческом центре. Мансарда. Парковочное место в подземном гараже. В полукилометрах в сторону Кремля вниз по улице жил я. Родители оставили Стальскому и его сестре всё это великолепие и уехали куда-то за границу. На мой давнишний вопрос о том, когда они планируют вернуться, Стальский отвечал: «Никогда». «Круто!» – помнится, ответил я. «Кажется, они живут в Прибалтике?» – припоминаю, что спрашивал я. «Кажется, да. Там, где много коттеджей с синими крышами», – неуверенно отвечал Стальский.

– Ты тоже мог бы сдать квартиру, а на сэкономленные деньги, мы бы делали газету, – завёл я старую пластинку.

– Это дохлый номер, – нехотя парировал Стальский.

– Ну, какие у тебя идеи?! – меня раздражало упрямство Стальского, хотя, конечно, это было никакое не упрямство, а здравый смысл. – Тебе не кажется, что нашему городу не хватает независимой, циничной, диссидентской, немного гламурной, анти-псевдо-супер-пафосной газеты?

– Нашему городу хороших дорог не хватает, – упражнялся в остроумии Стальский.

– Послушай, мужчина…

– Ладно, давай, – неожиданно сказал Глеб.

– Ведь мы могли бы войти в историю…

– Сказал же, давай, – повторил Стальский.

– Что «давай»? Газету делать?

– Да! Газету делать! На сколько тебя самого хватит?!

– И ты сдашь свои хоромы?! Мы переедем на рабочую окраину и будем делать газету?! А твоя сестра? Она согласится сдать квартиру? – я не верил в то, что Стальский не шутит.

– Ей всё равно. Она уже полгода здесь не появлялась. Если ещё полгода не появится, то хорошо.

– Вот и славно, – я потянулся к шампанскому и мандаринам. – Вот и славно.

*****

Пятого января я показывал четырём иногородним студентам Авиационного Университета свою квартиру. Вопрос одного из них о том, можно ли жить вшестером, остался без ответа, поскольку в этот самый момент мой «прямой телефон» зазвонил, а на том конце провода был антикварщик Яков Семёнович, который сказал: «Господин Аронов, я нашёл вам квартиросъёмщика. Вы ещё не сдали апартаменты?»

Квартиросъёмщиком оказался молодой военный прокурор, который искал квартиру в непосредственной близи от, как ни странно, военной прокуратуры. Так как все правительственные конторы находятся в непосредственной близости от Кремля, и моя квартира тоже обладала этим свойством, то молодому военному прокурору подошло моё жилище. Жить он собирался с женой и её родителями, – странное сочетание, но дело не моё. Но без сучка не обошлось. Пообщавшись две минуты с господином военным прокурором на отвлечённые темы пока мы поднимались на мой пятый этаж без лифта, я решил во что бы то ни стало с ним распрощаться, и впредь с ним дел не иметь. Я бы охарактеризовал его одним ёмким, многозначным и многозначительным словом – говно. Я даже сейчас, когда всё уже давно позади, не хочу вспоминать этого человека; не хочу раскрывать граней его характера и выписывать его образ на страницах этого повествования; просто прочитайте последнее слово предыдущего предложения и поверьте на слово. В тот момент я не смог сказать ему, что не заинтересован в деловых отношениях, поэтому решил просто изменить условия сделки в одностороннем порядке, чтобы господин прокурор сам отказался от аренды.

Прошвырнувшись с видом завоевателя по моей недвижимости, господин военный прокурор изрёк:

– Сколько говоришь? Тридцать? Мне сказали, что тридцадка, – голос этого человека заблокировал работу моего желудка.

– Яков Семёнович располагал устаревшей информацией. Цена – тридцать пять.

– Сколько?! Ты что, совсем что-ли?!

– В каком смысле, уважаемый? Не подходит цена? Это не единственная свободная квартира в центре города. Наверняка, ближе к реке вы найдёте прекрасные варианты по… по… – я начал заикаться от отвращения; в мыслях я уже разрывал его плоть голыми руками. – Плюс за месяц вперёд, плюс залог – сто процентов квартплаты. Итого: тридцать пять плюс тридцать пять… Итого: сто пять тысяч. Бланк договора у меня с собой. Можно банковским переводом, можно наличными.

– Тут в соседних домах «двушки» по семьдесят штук сдаются. Сплошь элитное жильё понатыкали, – как бы мыслил вслух военный прокурор. – У меня максимум через год новая квартира достроится на улице Поперечно-Ленской. Знаешь такую?

– Знаю. А до туда аромат водоочистных станций с водохранилища не долетает? – мне хотелось унизить этого ублюдка, как он унижал своим присутствием на Земле всё человечество.

Этот червь скорчил капризный еблитушник и отмолчался. Прошёлся ещё по прихожей. Опасайтесь взрослых людей, которые ведут себя как дети, ибо они неадекватны.

– Тридцать пять, говоришь? – прогнусавил военный прокурор.

«Чёрт! – подумал я, – надо было ломить сорок, пятьдесят, миллион!»

– Ладно, хрен с тобой. Контора платит… Половину.

– И коммунальные платежи, – поникшим голосом добавил я.

*****

– Представляешь, Стальский: чтобы стать так называемым «военным прокурором» не надо быть ни сука-военным, ни сука-прокурором!.. – задыхаясь от гнева и бессилия, жаловался я партнёру, сидя на его кухне.

– Как морская свинка, – прокомментировал Глеб.

– Вот именно.

– А что ты не выставил его за дверь? – спросил Стальский, глядя на меня через плечо, помешивая овощное рагу.

– Не знаю! Я слаб! Слаб! Теперь он осквернит своим присутствие моё убежище. Я там потом не смогу ни спать, ни играть на пианино, ни на скрипке…

– Но, ты же не играешь ни на чём, – Стальский заулыбался и стал доставать тарелки.

– Спать не смогу, не смогу думать, сосредотачиваться.

– Откажи ему, – сказал Стальский.

– Я уже деньги взял. Сто пять, наличные. С понедельника он заезжает, с послезавтра. Так что пока не найдём квартиру под редакцию, и пока не сдашь свою, я у тебя. Ладно?

– Ладно.

– «Шесть девять» на ходу?

– Триста метров до тебя доедет. Что не ешь? – сочувственным тоном спросил Стальский.

– Не лезет ничего. Я бы выпил сначала.

Первая весна

Главное, чтобы о La Critic’е непрестанно говорили,

пусть даже и хорошо

Г. С.

Глава, события которой начинаются с пятнадцатого ноль третьего

Один из февральских снегопадов припозднился и начался в марте. Как раз в этот вечер Стальский и я запланировали автомобильную прогулку в северо-западный город-спутник нашего мегаполиса, чтобы в журналистских целях посетить одно крупное развлекательное заведение. Стальский несколько раз созванивался с арт-директором этого заведения, чтобы оговорить все нюансы нашего предстоящего визита. Было около девяти вечера, когда мы погрузились в «шесть-девять» и с третьего раза завели мотор. Вдруг Глеб вышел из машины и подошёл к капоту.

– Что там? – спросил я, отвинтив окошко водительской двери.

– Одна фара не горит, – ответил Глеб.

«Чёрт!» – мысленно произнёс я.

– Вот ты не оптимист вообще, – заметил я. – Будь ты оптимистом, ты бы сказал, что одна фара горит. Для таких, как ты, стакан всегда наполовину… не горит!

– Хватить гнать пургу, – устало проговорил Стальский, снова усаживаясь на пассажирское сиденье. – Давай заедем в автомагазин, купим лампочку.

*****

– «Sterva»? Нет. «Kurva»! Нет, не то… «L’arva»! Опять не то!..

– Может «Narva», молодой человек? – флегматично поинтересовался консультант.

Стальский прищёлкнул пальцами.

Изрядно перепачкавшись при установке лампочки, мы, наконец, тронулись в путь. Время поджимало.

– Клуб-то ночной, – в него никогда не поздно приехать, – сказал Стальский, догадавшись о моей тревоге по поводу времени.

– В твоей мысли определённо есть какая-то философская глубина, – отреагировал я.

Мы двинулись в путь сквозь пургу и ночь.

С середины пути меня начало овевать вдохновение, выражавшееся в пересказе текущих событий в виде поэмы; рифмы так и ложились на язык (под язык). К тому времени как мы в условиях снежного бурана с трудом отыскали клуб, сочинилось стихотворное нечто, что в последствие стало статьёй-поэмой в первом выпуске La Critic’и (названия у нашего СМИ тогда ещё не существовало). Что характерно: о самом клубе там было всего несколько слов. Слова эти коротко и хлёстко описывали убожество данного заведения досуга (внутрь которого мы даже не попали), а причиной стал факт того, что Глеб по телефону договорился о нашем визите в одноимённое заведение в другом городе-спутнике, – получается восточном. Короче, Стальский-Стальский… Когда охранник-фейсконтролист увидел в наших руках видео и звукозаписывающее оборудование, он отказал нам во входе и вызвал по рации администратора и двух коллег-вышибал. Мы конечно не собирались так легко сдаваться, но когда перед нашим взором предстали электрошокеры размером с палку для лапты, наши журналистские амбиции поубавились. Не сказав боле ни слова (только продемонстрировав средние пальцы), мы сели в шесть-девять и, заведя мотор с первого раза, поехали домой. «Коне фильмац».

«Жизнь – двойственность таких соединений,

как вещь и тень, материя и свет…»

Э. По

Глава о марте, апреле, Марте

Середина апреля застала меня лежащим на диване. Диван этот располагался в трёхкомнатной квартире кирпичного дома на верхнем – третьем – этаже в Вертолётостроительном районе. Когда я узнал цену за эту квартиру, то подумал, что нам повезло, а когда увидел квартиру, то подумал, что повезло хозяевам, что они нашли нас. Как бы то ни было, основными достоинствами эти апартаменты обладали: были трёхкомнатными, дешёвыми, с газовой колонкой и газовой же плитой. Гостиная, которая именовалась в данном случае залом, служила нам со Стальским конференц-залом, а две оставшиеся комнаты были отдельными каютами экипажа новой газеты, названия которой мы долго не могли придумать, а потом – как-то вечером – под водку и скользкие луговые опята, Стальский и я подняли мозговой вихрь, целью которого было (ни много ни мало) дать имя, а с ним и судьбу, нашему делу, нашей газеточке, дитю нашей любви к словотворчеству. Имя, которое бы отразило все переливы наших явных и невыраженных чувств к мирозданию. Ну, и чтоб звучало. И вот, когда мы уже прошли стадию горячего обсуждения и, прикрыв глаза, отпустили фантазию в свободный алкополёт, в наши мозги (ударение на «о») одновременно пришло слово! Слово, которого нет ни в одном языке мира (кроме, как позже выяснилось, итальянского, испанского и немного португальского), но которое понятно любому цивилизованному человеку на Земле, слово, не обозначающее что-то конкретно, но охватывающее всё сущее!.. Вначале было Слово! И Слово это было: La Critica; ударение на второе «i». «Ла», а не «Ля». «Ла КритИка»! Вообщем, «La Critica», граждане. Ощутив счастье, мы со Стальским допили ноль семь и доели маринованных опят.

В ближайший рабочий день мы устремились к нотариусу, который заверил копии наших паспортов, затем оплатили пошлину за регистрацию информационно-аналитического (а не рекламного или порнографического) средства массовой информации в виде газеты с территорией распространения «наш город и субъект федерации». Заполняя заявление-анкету, которую мы распечатали со специального сайта, мы затруднились с переводом на русский язык названия газеты; в буквальном переводе получалось «Критика», но мы не чувствовали себя учредителями «Критики», и, ещё немного поразмыслив перевели «La Critica» как «Критичность»; а что? Очень похоже на «Критику», однако слово «Критичность» имеет совершенно иное значение. Если честно, мы не слишком думали над этимологией, нам нравилось звучание.

«Мы вам хотели сначала отказать в регистрации, потому что название уж больно провокативное», – хитро подмигнув, сказала ответственная за эту работу чиновница Россвязькомнадзора. Полное наименование этой правительственной лавки звучало так: «Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций», ёпт. «А вы не будете критиковать действующую власть?» – как к маленьким детишкам, обратилась чиновница (Елена Дмитриевна) к нам. Мы отрицательно закрутили головами, а сами быстренько переглянулись, раз и навсегда для себя решив, что, во что бы то ни стало, будем ругать «орудующее в регионе и в федеральном центе» правительство! И как мы раньше об этом не догадались. «Вот и славненько!» – резюмировала Елена Дмитриевна, ставя свою подпись и печать. – «Поздравляю господа Аронов и Стальский – учредители информационно-аналитической ежемесячной газеты La Critica, можете поцеловать друг друга… Простите, я раньше работала в ЗАГСе. Вот вам памятка о правилах выпуска газеты; в ней вы найдёте всю информацию о том, какие выпускные данные должны содержаться в каждом номере; информация об обязательном экземпляре для библиотеки и прочее. Льготный налоговый период – два года. Вроде всё. А вот ещё: визитка типографии в соседней республике, на случай, если в нашем городе вы не найдёте нужной… нужной… да хоть бумаги».

Я, по велению подброшенной накануне монетки, стал главным редактором La Critic’и, в чём, по впечатлительности натуры, узрел провидение Божье, такое же провидение я узрел бы, если редактором стал Стальский. На скорую, но талантливую руку, было составлено коммерческое воззвание к потенциальным рекламодателям, которое мы распечатали на жёлтой бумаге, – именно этому цвету было суждено стать символом нашей газеты, поскольку в канцелярском магазине закончилась белая бумага.

Естественно рекламное предложение было отправлено и по электронной почте тоже, а жёлтые листки с тем же текстом расфасованы по почтовым ящикам трёх десятков организаций.

Первый удар (первый номер) решено было нанести по заведениям досуга нашего города: кафе, рестораны, клубы, массажные салоны, кинотеатры и всё в том же духе. Следовательно, рекламное предложение было направлено, прежде всего, на них.

*****

Вертолётостроительный район. Наш автомобиль марки «шесть девять» резко контрастировал с окружающими объектами инфраструктуры центра города, но в местный пейзаж вливался, как недостающий мазок на картине сюрреалиста-шизофреника. Ванная комната отличалась недостатком уюта, возможно, в связи с обилием необязательных в данном месте вещей, таких как полки, антресоли, запасы порошка послевоенного времени, зубного порошка, жидкого хозяйственного мыла в полиэтиленовом пакете (уворованного с мыловаренного завода на промежуточной стадии производства), а также банок и склянок разных форм. Принимая душ, тапочки снимать не хотелось. Мы конечно же продезинфицировали (и не раз) все «рабочие» поверхности (мы же не дураки какие!), но ванна, раковина и унитаз не изменили цвета. Вода, после открытия крана, текла не сразу; текла откуда-то издалека, нехотя и раздражённо. Ещё в ванной водились какие-то насекомые похожие на мини-сколопендр; они мне напоминали ювелирные изделия; я их боялся и в то же время любовался их грацией. Все антресоли во всех комнатах были забиты театральным реквизитом; в основном хламом, за исключением одного чёрного цилиндра с павлиньим пером, который мне очень нравился; этот головной убор был настолько безвкусен и претенциозен, что живо напоминал мне автомобиль сестры Глеба, хотя на тот момент я ещё толком не знал ни сестры Стальского, ни её средства передвижения. Мы оказались ближе к искусству, чём хотели. Хозяева, оставляя нам ключи, разрешили выкинуть всё что пожелаем, кроме стен.

Чуть больше месяца назад я, каким-то право чудом, устроился на работу в журнал, который писал о строительстве в нашем субъекте. Нет, я не мыл там полы, меня взяли журналистом. Естественно, я туда пошёл на работу, чтобы хоть что-то узнать о журналистской деятельности; и так, как в Rolling Stones меня бы всё равно не взяли, то я отправился на собеседование в это сомнительное издание. Уверен, что владельцы этого СМИ тоже считали это издание сомнительным. Так вот, на собеседовании, где помимо меня находилось ещё человек пятнадцать разных возрастов, пола, и психического состояния, работодателем в лице девушки-главного редактора было предложено написать пробную статью на широкую тему «Актуальные проблемы строительства в городе… и республике». Я сразу заметил, что на меня смотрит девушка, которая тоже желает устроиться в этот журнал журналистом, она отдалённо походила на актрису из сериала «Секретные материалы» Джилиан Андерсен. Помимо претендентов на должность журналистов, в помещении сидели претенденты на должность так называемых менеджеров, в обязанности которых входило вести переговоры с потенциальными заказчиками статей в этом журнале среди управляющих строительными фирмами. Журнальчик предполагался сугубо рекламный; фирмочка заказывает нам статью о том, какая она хорошая и передовая во всех планах. Так вот: эти менеджеры ищут заказчика, договариваются о статье, назначают время встречи с журналистом, – с кем-нибудь из нас. Все претенденты кроме меня или имели журналистское образование или учились на последних курсах. Сложность выполнения задания заключалась в том, что необходимо было проинтервьюировать несколько не последних людей в мире строительства нашего города, а добраться до них простому стажёру было так же невозможно, как искренне полюбить работу кондуктора. Я честно предпринял робкую попытку договориться насчёт интервью с секретарём какого-то строительного босса, даже приготовил список, как мне показалось неглупых, вопросов, но меня отшили. На всякий случай, я скинул на адрес электронной почты этой строительной фирмы список вопросов и заранее поблагодарил за внимание. Затем, не мешкая более ни секунды, я полностью придумал ответы на свои «неглупые» вопросы, а также предварил это «интервью» текстом околостроительного содержания. Спустя три дня мне на «прямой номер» (понравилось мне это словосочетание) позвонила главная редакторша – юная очкастая девушка – и попросила разрешения напечатать мою статью в первом номере журнала. Я великодушно разрешил. Признаться, я подумал, что меня будут уличать во лжи. Естественно, вопрос о моём трудоустройстве был решён. Помимо меня взяли ещё какого-то парня и «Джилиан Андерсен», имя которой по российскому паспорту звучало как «Ksiusha», Ксюша. Ещё они взяли троих менеджеров, – как раз всех, кто пришёл на должность менеджера. Ах, да!.. Главная редакторша просила соизволения немного изменить текст моей статьи, поскольку он был слишком «острый» что-ли… «Вадим, вы, наверное, раньше работали в каком-то модном издании, где был принят такой стиль написания?.. У нас, видите ли, задуман немного иной тон, как бы… Я, конечно, очень извиняюсь, что прошу вас о таком, но позвольте нашему выпускающему редактору сгладить некоторые острые места… Тысяча извинений!» Так как я был в тот день чрезмерно великодушным, то благословил их на эту «кастрацию моего творчества». Редакторша, не веря своему счастью, кинулась стоять над душой у верстальщика, а мой банковский счёт пополнился на три тысячи российских рублей, о чём и возвестил мне смартфон посредством смс-сообщения.

Я писал о строительстве! Более узко не скажешь. Казалось бы, где я и где строительство?! Но я писал о строительстве. Не менее одного раза в неделю мне звонил менеджер и сообщал место и время. На проходной я светил своим ламинированным «не пойми чем» с названием журнала, моей должности и фоткой три на четыре без уголка, и охранник меня ориентировал в пространстве. Кстати или нет, но, прежде чем написать первую строчку для второй статьи (если считать пробную за первую), я вступил в интимную связь с Андерсен-Ксюшей на её территории.

Как я уже сказал в начале главы, была середина апреля, и я лежал на диване и думал о высоком… Точнее, о высокой. Здесь я желаю сделать небольшое отступление. Я всегда про себя думал следующее: я не могу не только что-то изменить в чьей-то жизни, но даже стать случайным свидетелем какого-либо более или менее значительного изменения. Считаю важным упомянуть об этом моём предрассудке в данный момент. Итак, была середина апреля, я лежал на диване и думал. Уже как три ночи в нашей штаб квартире ночевала сестра Стальского – Марта. Осторожно выспросив как такое могло случиться, и не получив сколько-нибудь вразумительных объяснений от Стальского, я пришёл к выводу, что у Марты с её женихом (парнем, бойфрендом, папиком, партнёром, второй половиной) случилась размолвка, и она вернулась туда, куда всегда возвращаются в таких случаях, а именно на свою жилплощадь. Если дальше тянуть за эту ниточку, то мы придём к выводу, что Марта явилась вполне по адресу, учитывая тот факт, что их совместная с братом квартира была успешно сдана внаём этим самый братом за солидную сумму в сорок пять тысяч рублей плюс коммунальные услуги. Интересно, Стальский поставил в известность Марту, когда сдавал их квартиру? Наверное, поставил, иначе риэлтор не смог бы оформить сделку. Я так думаю. Меня тревожила неопределённость: как поступит Марта? Захочет вернуть всё, как было, или вообще решит разменять их с Глебом квартиру. Ведь если продать их сверхкомфортабельную «трёшку» в центре, можно купить две «двушки» около конечной метро в новом скромном доме, да ещё и на парковочные места останется, и на хорошую сантехнику.

Смутно помню: нервный звонок в дверь; открываю в одних кальсонах, смотрю наверх; девушка некоторое время смотрит вниз, затем говорит: «Вадим, кажется?..» Я неуверенно пожимаю плечами, что означает: «Смотря, кто спрашивает». Я узнаю в девушке сестру своего компаньона и распахиваю перед ней дверь, приглашая зайти. Она одним шагом оказывается на середине прихожей; на её предплечье висит сумка. «А Глеб?..» – начинает она. «Его нет», – отвечаю. «А он?..» «Да-да, он здесь живёт, просто его пока нет дома». Звонок мобильного телефона:

«Я выбираю лес, чем больше, тем веселей

Там будет жить медведь и куча всяких зверей.

Там летом будет снег, зимой придёт весна,

Весной сезон дождей, а осенью…»

Она достала телефон и кармана жакета и скинула вызов. «Вот комната Глеба, – сказал я, указывая в конец коридора и налево. – Зал, кстати, свободен. В смысле, гостиная», – уточнил я и поспешил в свою комнату, чтобы скорее написать смс-ку Глебу

*****

В следующие дни я не слишком много находился с сестрой Глеба в одном помещении, но успел для себя отметить, что жутко стесняюсь в её обществе, как, наверное, стесняется каждый слабохарактерный бездельник в присутствии сильного духом и телом увлечённого профи. Марта Стальская имела в моих глазах реноме профи; неприятности в личной жизни, казалось, только прибавили ей устойчивости. Опять же: такое у меня сложилось о ней мнение, или она так (не отдавая себе отчёт) вела себя в моём присутствии. Когда Марта – а это произошло в первый день её вселения – узнала, чем мы здесь занимаемся, она, довольно бестактно, спросила: «А на работу устроиться не хотите?» «Я работаю», – бесстрастно ответил Глеб и удалился в свою комнату. «А я… Я хотел бы хотеть работать, но в силу особенностей моего характера…» – лексический ступор, как часто бывает, когда я пытаюсь без подготовки вскарабкаться на сложную вербальную конструкцию, не позволил мне закончить моё витиеватое объяснение. Я устыдился, уполз в свою комнату, и только там вспомнил, что формально-то я всё-таки работаю в журнале; ну, в журнале про строительство.

Да, Марта определённо была из того меньшинства, которое задумывается о смысле жизни, но, как большинство из этого меньшинства, откладывает разрешение этого вопроса на потом; а пока… пока просто по-максимуму осознанно существует.

Обдумывая всё это, я крутил пальцами в воздухе и беззвучно шевелил губами. Неопределённость меня выматывала. Мы ведь так мало сделали из того, что задумывали. Наша кооперация не принесла никаких видимых плодов. Пока, по крайней мере. Да, я набирался практического опыта, хотя и медленно. Это даже не опыт как таковой, а скорее уверенность в своих силах. Глеб Стальский работал там же, где и всегда: торговым представителем на алкоголе.

Пить стали реже, но сразу по многу, – это факт.

Может, всё утрясётся и Марта снова отбудет к своему сожителю, я слышал, что он человек при деньгах. Да уж… Марта имеет полное право поселиться на нашей территории; это был уникальный случай, когда моральное право совпало с юридическим.

Немного поворочавшись и найдя более удобную позу, я продолжил чтение с планшета о новых материалах отделки помещений. Шум за окном не давал сосредоточиться, мысли разбрелись, я впал в лёгкий послеобеденный ступор. К уличным шумам добавился внутриквартирный назойливый звук вперемешку с жужжанием. Закрыл глаза. Машинально запустил руку в штаны и стал перекатывать свои тестикулы, как будто это специальный тибетские шары для медитации; без всякой определённой цели, поверьте. Надо же было такому случиться, что в этот самый момент – момент задумчивости и тихой грусти – в мою келью зашла Марта, держа на вытянутой руке источник раздражавшего меня внутриквартирного звука. Этим источником оказался, предназначенный для нужд газеты, дешёвенький телефон, раньше принадлежавший моей бабуле, звонок которого не ассоциировался у меня ни с чем таким, на что я должен реагировать; признаться: я вообще не знал какой звонок у этого аппарата. Руку я вытащить не успел.

– Мастурбируешь? – бесстрастно спросила Марта своим сиплым голосом, пытаясь вложить трубку в мою свободную руку.

– Я?!.. Неееет! Я просто задумался. Я?! Нет!..

– Что трубку не берёшь, не слышишь что-ли?

– Я не мастурбировал. Я не занимаюсь подобными вещами, а если и да, то не признаюсь в этом.

Телефон меж тем заливался двухголосной полифонией. Марта нажала ответить, кинула телефон на диван и начала выходить.

– Я не занимаюсь мастурбацией оффлайн, это мой принцип! – крикнул я Марте вдогонку и, взяв телефон, произнёс: «Главный редактор слушает».

«Надеюсь, вы не заняты?» – спросил глубокий женский голос, тоном, который означал: «Я тут дело делаю, а вы там в игры играете».

– Извините, новая секретарша… Всё нужно объяснять по сто раз, – я повёл свою игру. – Вы насчёт размещения рекламы?

«И да, и нет…» – этот вопрос, казалось, смутил собеседницу.

– В смысле? – не понял я.

«Вы не могли бы подъехать ко мне в офис, если это вас не затруднит?» – казалось, эта тётенька наверняка знает, что меня это не затруднит.

Я решил не перегибать палку и ответил:

– Конечно, диктуйте адрес.

«Улица Потёмкина, дом шестнадцать. Ресторан «Фанерный “Пейзаж”».

– Да. Знаю такой. Когда к вам подъехать?

«Послезавтра. В пятницу. К восьми вечера».

– Так-так. Секунду… Нужно заглянуть в ежедневник, – я не собирался стелиться перед первым и пока единственным потенциальным рекламодателем. – Всё в порядке, или я сам подъеду или мой партнёр, или мы оба. Кого спросить?

«Сицилию Владимировну».

– Простите? Кого?

«Моё имя Сицилия… Владимировна».

*****

Спустя два часа после звонка Сицилии Владимировны я направился на кухню в целях пропитания. Проходя мимо открытых дверей конференц-зала, который теперь превратился в комнату сестры Глеба, я скользнул взглядом по сидящий на диване и делающей педикюр Марте. Проследовал на кухню. Кинул на хлеб ветчину и включил под чайником огонь. Моё внимание привлекла лежащая на кухонном столе общая тетрадь. Я сполоснул руку от ветчины, вытер кухонным полотенцем пальцы, прислушался к тишине и открыл первую страницу. Не слишком разборчивым почерком, что косвенно указывало на неправильный выбор Мартой профессии (если это её рука), было написано: «В жизни имеет значение лишь одно – насколько хорошо ты делаешь своё дело. Больше ничего. Только это, а всё остальное приложится. Это единственное мерило ценности человека. Все те моральные кодексы, которые навязывают, подобны бумажным деньгам, которыми расплачиваются мошенники, скупая у людей нравственность. Кодекс компетентности – единственная мораль, отвечающая золотому стандарту. А. Р.» Это была эпиграмма. Дальше шла первая глава. Я наискосок скользнул взглядом по тексту, – вроде какой-то военный рассказ. Солдаты. Госпиталь. Медсестра… «И кто в наши времена использует бумагу для заметок!» – подумал я. Лёгкий сквознячок заставил меня обернуться. Прямо перед моим носом оказалось декольте Марты Стальской.

– Суёшь свой непропорционально большой нос в чужие дела? – задала Марта риторической вопрос и взяла с кухонного стола тетрадь.

– Я… Просто кухня… М-да… Я тут подумал, что…

Марта, не став дожидаться внятного оправдания, развернулась и направилась к выходу из кухни. Я, оставив попытки сформулировать ответ, сосредоточился на изящных движениях уходящей Стальской. И вдруг я, неожиданно для самого себя, сказал:

– У меня не только нос непропорционально большой, Крошка.

Первая ласточка моего домогательства до Марты вылетела. «Что это со мной? Я же не такой!»

Марта остановилась, как вкопанная в дверном проёме кухни. «А высоко ли падать с окна?» – промелькнула у меня мысль. Время замедлило свой бег как для участника автокатастрофы. Сквозь пелену критического момента я услышал выстрелы выхлопной трубы автомобиля марки «шестьдесят девять». Марта медленно развернулась и приблизилась ко мне на расстоянии вытянутого… лица. Моя поясница упёрлась в столешницу, а взгляд в декольте домашней кофты Марты. Она подчёркнуто сверху вниз смотрела на меня и, наверное, раздумывала. Я старался не дышать. Марта положила тетрадь на стол за моей спиной, и, освободившейся рукой коснулась моего локтя. Если она не начнёт прямо сейчас говорить, то я упаду без чувств.

– Ты – бодренький кабанчик, да? – второй рукой, фамильярным уверенным жестом (который так нравится всем мужчинам), Марта взялась за мой подбородок и заставила взглянуть в её тёмно-тёмно синие глаза.

Эти глаза выражали насмешку и любопытство примерно в равных пропорциях; ещё в них была какая-то обреченность вперемешку с досадой, уравновешенные философией нигилизма. Насчёт последнего слова не уверен, может, правильно писать «фатализм». Ко мне неожиданно вернулся дар речи и, как это чаще всего бывает в таких случаях, я понёс чушь:

– Фу, какое вульгарное выражение!.. Ну совсем не свойственное литературной речи. И вовсе я не бодрый, – промямлил я изменённым от деформации рта голосом. – И уж тем более не кабанчик.

– Хорошо, посмотрим, – выдохнула она, как будто что-то решив для себя.

В этот момент щёлкнул замок входной двери и появился локоть Стальского. Я несколько раз быстро моргнул, чтобы убедиться, что Марта действительно испарилась, как будто её и не было на кухне ещё секунду назад.

– С глушителем надо что-то делать. Мне надоела эта канонада, – проворчал Стальский, закрывая дверь на засов.

Я всё ещё стоял спиной к кухонному столу и молчал.

– Что?! – скорее сказал, а не спросил Стальский, стоя в дверях и тряся ногой, чтобы отвалился ботинок.

– Рояль через плечо! – напустив на себя деловой вид, с досадой ответил я. – У меня сегодня расчётный день, я немедленно выдвигаюсь в сторону квартиросъёмщиков. Через несколько часов они серьёзно задолжают, и дух бабушки выйдет на охоту.

– Ну так иди. У нас сегодня вечеринка, стало быть. В каком «стайле»? – Стальский вешал шарф на деревянные оленьи рога и вопросительно смотрел на меня через плечо.

– В южно-американском, – напомнил я. – Сегодня чествуем Маркеса так, как умеем только мы – русские, русские душой. «Сто веков алкоголизма» – подходящее название для сегодняшнего фестиваля. Может, подкинешь меня до метро?

– Ладно. Вообще-то я вынашивал чИстолюбивые планы: помыться, – Стальский снова снял шарф с «оленьих рогов». – Кстати, «вспоминая» наших «грустных шлюх»…

– Они не придут.

– Уверен?

– Нет.

*****

– А как надолго в нашем скрытом от посторонних глаз убежище обосновалась твоя сестра, – спросил я, когда мы уселись в «шесть девять».

– Надеюсь, что ненадолго, – ответил Стальский, нажимая прикуриватель (единственная деталь нашей машины, которая ни разу не подвела). – Хотя не припомню, чтобы она раньше ругалась со своим аккуратным человеком. Как бы их семейной жизни не пришел конец.

– Ага! Тогда плакал наш сосредоточенный на творчестве покой! Надо поспособствовать их замирению, – сказав эти слова, я почувствовал досаду, природу которой не понял в тот момент.

Глеб усмехнулся и сказал:

– Она говорит, что мы переквалифицировались из бездельников из центра города в заводчиков тараканов с окраины.

– Остроумно, – похвалил я чувство юмора глебовской сестры.

К водительскому окну подошёл наш сосед и жестом попросил опустить окно. Это был неопределённого возраста алкаш-сосед, который постоянно стрелял у всех сигареты. У Стальского как раз имелась запасная самокрутка за ухом, поэтому он отвинтил окно и дал закурить, а потом и прикурить соседу. Но мужчина, помимо материальных благ, требовал ещё и духовной пищи в виде разговора. Он вальяжно облокотился на оконный проём водительской двери и задал алко-риторический философский вопрос. Стальский что-то ответил и выжал сцепление.

– Я вас чиню, чего же боле… – проговорил Стальский и повернул ключ зажигания.

Раздался оглушительный взрыв, после которого я на некоторое время потерял ориентацию в пространстве и времени. Я видел лицо Стальского. Его губы шевелились, – он яростно и грязно ругался, но никаких звуков я не слышал. Потом я начал слышать какой-то писк, похожий на венский хор мальчиков-дельфинов. Лицо Стальского отвернулось, затем снова повернулось. Стальский смеялся. Я, продолжая ничего не слышать, тоже заулыбался. Наконец, отдельные звуки начали достигать моего сознания. Через тридцать секунд я уже отчётливо слышал саркастических горький смех Стальского.

– Что, чёрт возьми, произошло?! – спросил я, схватив за рукав Стальского. – На нас покушались?!

– Как бы не так! У нас глушитель взорвался! – ответил Глеб.

– Я чему ты радуешься, – на всякий случай спросил я.

– Посмотри в окно с моей стороны, а лучше выйди из машины и подойди к двери.

Я решил выйти. Когда я подошёл к водительской двери, увидел следующую сатирическую зарисовку: наш сосед-алкаш лежал, видимо без сознания, в жёлтом апрельском снегу Вертолётостроительного района, презентованная Стальским папироска тлела в его сомкнутых губах. Я поднял глаза на наши окна, – из окна гостиной выглядывала Марта, лицо ещё было нахмуренным.

– А что с ним? – спросил я, смутно догадываясь о причинах.

– Глушитель взорвался как раз с его стороны, – подтвердил мою догадку Стальский.

– Ладно, поехали.

Перебивая крики сирен карет скорой помощи и звуки шумных опасных дворовых игр детей заводских рабочих, гротескное транспортное средство марки «шестьдесят девять» с двумя главными героями на борту устремилось в сторону метрополитена имени Грунтовых Вод.

*****

Через полтора часа, с безнадёжно испорченным настроением от встречи с господином военным прокурором, я стоял в очереди на кассе ближайшего к нашему логову супермаркета.

«Платишь налоги с честно заработанных рентных денег?» – вспоминал я вопрос военного прокурора, который он мне задал, когда отдавал деньги. «Отношения налоговой и налогоплательщика – как и врача с пациентом, – третий в них лишний», – ответил я.

В магазине. В моей тележке было огромное количество полуфабрикатов, которыми мы со Стальским питались. Всё продукты и блюда, время приготовления которых не превышало пятнадцати минут, входили в наш рацион. Если подумать, то большая часть французской сезонной кухни готовиться не более пятнадцати минут. Иногда на Стальского находило вдохновение и он готовил что-то сложное и долгое. Итак: в моей тележке лежали пельмени с мясными начинками для всех религиозных подгрупп (даже для тех у кого мать наполовину арабка, а отец на четверть еврей), фаршированные мясом блинчики, фаршированные тыквой блинчики, фаршированные вареньем блинчики, фаршированные блинчиками блинчики и даже фаршированные творогом блинчики, которые никто не любил, и поэтому они скапливались в морозилке. Также мы покупали разную недорогую икру, как то: икра мойвы в сливочном соусе, икра кильки в винном соусе, икра сайры в икре шпроты, икра Мойши в игре Гейши и прочие икры. Ветчина и сыр. Куриные крылья. Само собой: стейки, уже нарезанные и готовые к броску на сковороду. У нас имелась и специальная сковорода для стейков, которая была настолько внушительная, что если решиться ею кого-нибудь прибить, то пришлось бы ждать анализа ДНК для опознания личности жертвы, потому что от головы ничего не останется. Ещё в тележке лежало несколько упаковок куриных яиц. Само собой соусы и приправы. Сезонные овощи и фрукты. Сладости и вкусности. Бытовая химия, губки для мытья посуды, салфетки, тряпки, полироль (мания Стальского). Отдельное внимание всегда уделялось покупке такой категории продуктов как закуски к водке, – это всевозможные разносолы и маринады: корнишоны, пикули, филе селёдки, маринованный чеснок, солёные красные и зелёные помидоры, и, конечно, маринованные грибы, которые нам время от времени осточертевали, и тогда мы покупали другой вид маринованных грибов. Да, мы любили пить водочку как в сказках Пушкина, – с разносолами. Зазвонил телефон:

– Привет, Ксения, – чинно приветствовал я.

…………

– Боюсь, что праздник отменяется. Мой ублюдочный квартиросъёмщик задержал выплату.

…………

– Всё бывает в первый раз.

…………

– Потом тоже не получится. К нам переехала сестра Стальского. Пьянкам пришёл конец.

…………

– Увидимся у тебя. Когда-нибудь…

…………

– Да, позвони своей… как её там?.. да, Насте. Скажи, что она задушит Стальского в своих объятьях в следующий раз.

…………

– Да, я тоже тебя целую.

…………

– Нет, я сильнее целую. Пока. Пока. Всё. Чёрт!

Появление в убежище сестры Стальского являлось главной причиной отказа в аудиенции нашим собутыльницам. Второстепенной же причиной было то, что они, как правило, не могли от нас выехать ещё два-три дня после праздника, что нас сильно нервировало. «Чёртовы фрилансеры!» – ругался Стальский и, весь дрожа от похмелья (какого там похмелья! просто пьяный), уходил поутру на работу, а вечером приходил и быстро догонял уже пьяных нас. Мы посасывали водочку, «загоняли дурачков», пели под гитару или караоке, а время утекало сквозь пальцы. Однажды мы не могли спровадить наших дам пять суток. Надо было давно положить этой практике конец. Работа – на первом месте, глупости – на втором и всех последующих.

Помимо непосредственно русского традиционного напитка, сейчас в корзине позвякивала бутылка белой текилы, – тематический напиток. Если бы так преподавали географию, – по алкогольным напиткам – то я бы полюбил её гораздо раньше. Тележка ломилась от яств, а люди в очереди за мной ненавидели меня за задержку.

*****

– Ты бы видел эту мерзость! После того, как подышал одним воздухом с ним, хочется прополоскать носоглотку водным раствором соли и йода. Фу, блять! А как это ничтожество отзывается о женщинах! Мол, все они недостойны его светлости. Я прямо ненавижу его!.. – не смог не упомянуть квартиросъёмщика я, когда мы со Стальским готовили праздничный ужин.

Точнее он готовил, а я сидел на кухонной табуретке, положив ногу на ногу, и матерился на действительность.

– Да оставь ты его в покое. Платит же! И ладно.

– Ладно. Конечно.

– Ты, наверное, завуалировано оскорблял его в ходе беседы? Как ты умеешь, – спросил Стальский.

– Будьте покойны, коллега, он не избежал этой участи. Едва ли понял, но не избежал. А мне ведь это и не надо вовсе, само собой выходит. Когда человек ничего не знает, когда противоречит самому себе на каждом шагу, – его легко поймать. Хватит о нём, – я выдавил улыбку.

Стальский тоже попробовал беззаботно улыбнуться, но у него плохо получилось; очевидно, моя жалоба оставила след в его сознании. Я знаю, что Глеб, как и я, ненавидит и боится облечённую властью посредственность.

– Вам помочь с… чем-нибудь? – спросила, появившаяся на кухне Марта.

– Нет. Изыди, пожалуйста, – наполовину серьёзно сказал Стальский.

Марта театрально пожала плечами и собралась выйти из кухни.

– Слушай, Марта, – остановил я её. – Ты не будешь против, если наш «фестиваль расчётного дня» пройдёт у тебя в комнате?

– Не буду, – любезно согласилась Марта.

– Ты как сама?.. Употребляешь алкоголь (ударение на «А»)? – я на автомате начал флиртовать с Мартой; так всегда получается, когда алкоголь и женщина встречаются в одном предложении.

– От текилы не откажусь, – Марта скользнула взглядом по отвернувшемуся к плите Глебу.

– Здорово, – как будто спросил я у воздуха.

*****

Mil novecientos setenta y…

Mil novecientos setenta y…

Мы сидели втроём, как рыцари придиванного стола, и чинно пили текилу; Марта ни на шаг не отставала. Я исподтишка её разглядывал. За все годы общения со Стальским, мне довелось видеть его сестру только однажды, на день города, кажется; в тот день я был так пьян, что не запомнил, как она выглядит, но зато запомнил её странный голос; сиплый такой, как у британской певицы The Sonic.

Итак, мы вели шутливый разговор.

– Ждёте не дождётесь, наверное, когда правительство разрешит вам пожениться?! – сказала Марта

– Эх, ты!.. Ну, как язык поворачивается!.. Мы сожительствуем исключительно для пользы творчества, – манерно парировал я, скрытно подыгрывая Марте.

– Оскар Уайльд то же самое говорил в своё оправдание, – сказала она.

– И он не врал, Крошка, – ответил я, польщённый, что кого-то из нас сравнили с Уайльдом.

Чтобы сменить тему, я спросил:

– Слушай, Марта, тебе говорили, что ты очень похожа на…

– Говорили! – перебила меня Марта. – Ненавижу эту актрису.

– Просто ты не смотрела хороших фильмов с ней. Нельзя судить о её таланте по «Железному человеку», также как о Джонни Деппе по «Пиратам Карибского моря», или о Джеффри Раше по… «Пиратам Карибского моря»! К примеру, ты смотрела «Country Strong»?

Марта на секунду задумалась, потом отрицательно покачала головой.

– Где мой планшет, я тебе сейчас покажу трейлер этого фильма, – я потянулся за планшетом.

– Ой, давай не сейчас, – запротестовал Стальский.

Я оставил затею с демонстрацией трейлера и разлил по новой.

Mil novecientos setenta y…

Mil novecientos setenta y…

Благодать разлилась по телу. Как по южно-американски будет «Благодать».

– Чуть не забыл, – защёлкал пальцами я, – звонила какая-то тётя по имени Сицилия Владимировна, хочет переговорить с нами насчёт размещения рекламы в нашей газете.

Nací un día de junio del año 77, planeta mercurio y el año de la serpiente, signo patente tatuado y en mi frente que en el vientre de mi madre marcaba el paso siguiente.

– О! Правда! – не скрывая радости, отреагировал Глеб. – И что?

– Послезавтра в восемь вечера. Рюмочная под названием «Фанерный Пейзаж».

– Знаю такое. Пафосное заведение.

– Ты туда не поставляешь алкашку?

– Нет. Туда нет.

Меж тем, текилу мы прикончили. Я принёс из холодильника запотевший пузырь и три пива. Детские забавы кончились.

– Как тебе наш быт? – с неуместной гордостью в голосе спросил я Марту.

– Да, так… – сделала вид, что задумалась Марта, – не мешало бы почистить сантехнику; поелозить щёткой по ней, – стереть налёт.

«На óчки», – про себя проговорил я пришедшее на ум армейское жаргонное выражение, услышанное когда-то от одного знакомого.

– Наряд на óчки, – сказал Стальский и потянулся за гитарой.

Я мигом отбросил все мрачные мысли и приготовился к веселью; хотя, признаюсь, немного стеснялся петь песни и валять дурака при Марте. Я принял единственно верное решение: разлил по новой; Стальскому в высокий стакан с тоником, пока что.

– El stukali v tri rumochki!… Belaya Sauza! El kapli o b’ilom!… – пропел Стальский с наркоиспанским акцентом.

Мне понравилось начало водочной стадии. Однако мы были ещё слишком трезвыми для настоящего концерта, поэтому разговор возобновился:

– Что ты знаешь о Мексике? – спросил Стальский.

Я задумался.

– Лас Бандитос, эль канабис, «Хорхе, поркэ?» и, конечно, Троцкого, – выдал я разрозненные сведения.

– Не так уж мало, – заключил Стальский и перевёл взгляд на Марту.

Марта посмотрела в потолок. На потолке были следы протечки и отвалившаяся штукатурка.

– Ривера, Кало, – ответила Марта и погрузилась в планшет.

Я обратил внимание Стальского на всестороннюю эрудицию его сестры.

– И вы так частенько напиваетесь, – поинтересовалась Марта.

Я решил, что мне, а не Глебу, стоит взять на себя вежливую беседу с Мартой.

– Не так часто, как хотелось бы. Раз в две недели, – когда мой квартирант расплачивается, и когда его квартирант… ваш квартирант, я хотел сказать.

– Понятненько, – протянула Марта, вскинув брови.

«Интересно, – подумал я или водка во мне, – она считает меня привлекательным человеком?»

– Пятьдесят грамм водки? За знакомство? – задал я сакраментальный вопрос, с которого начинались слишком многие ячейки общества в нашей стране.

– Почему нет. Иногда… Наверное… – Марта подыскивала оправдание желанию начать нажираться водкой.

– Наливать или нет? – форсировал я.

– Да. Определённо да, – сдалась Марта. – Да.

Nacer, llorar, sin anestesia en la camilla, mi padre solo dijo es Ana María, si sería el primer llanto que me probaría, quemando las heridas y dándome la batería.

«Говорят, что красота – это залог счастья. А может быть, и наоборот: возможность наслаждения есть начало красоты».

– Где твой нос?! – в какой-то момент вскричал я, выпучив глаза на Стальскую.

*****

– А это тиктоник! – орал я.

– Зацени-зацени! Я робот! Стиль робот! – не отставал в проявлении безумия Стальский.

– Разложи большой стол! – скомандовал я и сам же разложил стол. – Это брейкданс, господа.

«Ахахахаха» – раздавался чей-то одобрительный пьяный смех.

Solía ser entonces como un libro abierto, pero leí la letra pequeña del texto, como un arquitecto construyendo cada efecto, correcto, incorrecto, se aprende todo al respecto.

– Это белая горячка, – дамы приглашают кавалеров! – сказал кто-то кому-то.

Saber que algunas personas quieren el daño, subir peldaño toma tiempo, toma año, con mi peluche mirando lo cotidiano, dibujos transformaban el invierno en gran verano, papá me regaló bajo mi insistencia, un juego que trataba de ocupar la resistencia, pero en la patio quisieron la competencia, fue cuando sentí mi primera impotencia, Mil novecientos setenta y shh…

– Белый медведь, слушай внимательно, медведь, меня… Себя! Медведь?!.. – говорил Стальский кому-то по телефону. – А-ха-ха-хи-хи-хиии-хи! Кха! Кх!.. Х-х-х… Тьфу!

Mil novecientos setenta y shh…

Mil novecientos setenta y shh…

– Господи, как же ты похожа на неё! Ты уж извини!.. Женщины не любят быть на кого-то похожи, как и люди, ик!.. Прости, Стальская, ик!.. Ик!.. Ой, ё!.. Ик… А!..

«Я лечу в тумане капризной птицей,

Я молчу, мне сверху не видно лица.

Знаю я, что будет туман не вечно,

Знаю я, что ты мне летишь на встречу.

Может быть, с тобой на пути столкнёмся,

Может быть, на землю вдвоём вернёмся.

А пока дороже всего на свете

Для меня свобода и быстрый ветер!»

– …Он мне такой заявляет… – что-то рассказывала мне Марта, но мой мозг отказывался понимать.

Mil novecientos setenta y siete, no me diga no, ya no lo presiente, todo lo que cambia lo hará diferente, en el año que nace la serpient shh…

*****

– Пять минут до цели. Ты готов? – бородатая морда орёт мне прямо в ухо.

– Да, чтоб тебя, всегда готов, – злобно отмахиваюсь я от напарника-незнакомца.

– Минута до цели! – снова тот же голос из той же морды.

– Готов! – я сосредотачиваюсь.

В моих руках штурвал самолёта. Облака расступаются, и моему взору предстают два одинаковых небоскрёба.

– Давай, брат, Шварцкопф и Хенкель! – фанатично орёт напарник.

– Шварцкопф и Хенкель, брат! – ору я и направляю самолёт на ближайший небоскрёб.

Сто метров, семьдесят метров, пятьдесят метров… Какая скорость!

«Нет, здесь что-то не так… Я не могу…» – проносится у меня в голове.

– В чём дело, брат?! – снова бородатый напарник. – Держи курс! Что ты делаешь?!

– Я не могу врезаться в них! Эти небоскрёбы… Я знаю эти небоскрёбы! Это Стальские! – я пытаюсь отдёрнуть руки от штурвала, но они прикованы наручниками.

– Давай, брат! За Родину! За «Серп и Молот»! Шварцкопф и Хенкель, брат! – не унимается бородатый напарник.

– Нет!!! – я увожу самолёт в последний момент перед столкновением с головой Стальской, и беру курс на Статую Свободы; оба небоскрёба провожают самолёт взглядами.

В лобовом стекле увеличивается изображение упитой и обрюзгшей рожи Статуи Свободы. В последний миг перед ударом Статуя Свободы зажмуривает глаза.

«Allez venez, Milord

Vous asseoir à ma table

Il fait si froid dehors

Ici, c'est confortable

Laissez-vous faire, Milord».

*****

«Vous marchiez en vainqueur

Au bras d'une demoiselle

Mon Dieu! qu'elle était belle

J'en ai froid dans le cœur…»

– Алло! – охрипшим голосом отвечаю я.

«Allez venez, Milord

Vous asseoir à ma table

Il fait si froid dehors

Ici, c'est confortable

Laissez-vous faire, Milord…»

Я откидываю пульт от телевизора от уха и дотягиваюсь до телефона.

– Да…

– Вадим? – приятный-неприятный женский голос.

– А?

– Вадим Афтандилович? – всё-таки неприятный женский голос.

– Не знаю… Извините… – я всё ещё сидел за штурвалом самолёта. – Самолёт разбился, я прошу прощения…

– Что?! Что случилось, Вадим?! С вами всё в порядке?! – нежный и заботливый женский голос.

– Я ни в чём не виноват, меня заставили… Это страшные люди-ди… – прохныкал я в трубку.

– Вадим, это редактор. Алина. Неожиданно появилась работа. Заказчик привередливый. Я решила, что лучше отправить вас. Вы, кажется, немного не в форме… Я перезвоню через полчаса.

Как только голос собеседницы смолк, меня не на шутку затошнило. Я, борясь с вестибулярным аппаратом, зигзагами бросился к туалету. Дёрнул ручку: закрыто. От отчаяния я решил всплакнуть, но передумал. За дверью текла вода и что-то жужжало.

– Стальский, открывай немедленно! Меня сейчас вырвет… отовсюду! Стальскииий!.. Мне плохо!.. Открывай же! Чёртов смежный санузел! Стальский, ты что, электробритву купил?!.. Стальский, меня сейчас вырвет!

– Ты что скулишь под дверью? – Стальский подошёл из-за спины, завязывая халат и зевая.

– Стальский, ты что там закрылся и не открываешь, – прохныкал я, глядя в лицо Глебу.

– Ты совсем рехнулся. Там Марта, – Стальский проследовал на кухню.

– Кто? – простонал я, чувствуя горькую беспричинную обиду. – Кто?..

Дверь открылась, Марта стояла в проёме и смотрела на меня как на идиота.

– Утро в китайской деревне, – сказала Марта.

В мою кружащуюся голову ворвались воспоминания последних дней и часов жизни. Я больше не мог сдерживать эмоции, – кинулся к унитазу и начал самозабвенно блевать.

*****

Квартира Ксюши была заполнена всяческими безделушками, которые с разным успехом – в зависимости от материала – собирали пыль. От всего этого нагромождения было трудно дышать, и чесались глаза; казалось, что все эти статуэтки и мягкие игрушки поглощают кислород, а выдыхают углекислый газ.

– Вот что ты врёшь! Вы же вчера с Глебом бухали на чём свет стоит! Признайся, – Ксюша полусидела в постели и курила.

– Да с чего ты взяла?!.. Выпили по чуть-чуть и разошлись по каютам. Сестра же приехала.

Я говорил, что Ксюша была похожа на Джилиан Андерсен, но сама она настаивала, что похожа на Мадонну. Да, у Ксюши была диастема, и это её делало более привлекательной, кажется.

– Признайся, мальчик. Серьёзно пил всю ночь? У тебя же все капилляры на морде полопались от…

– …Морального напряжения.

– Ты блевал как сумасшедший! Зачем ты отрицаешь очевидное. Сестра Глеба красивая? Запал на сестрёнку? Её тоже, как и Глеба, с любой точки города видно? – Ксюша злобно прикурила новую сигарету.

Несмотря на все плюсы, у Ксюши был один серьёзный минус: она не была Мадонной. Но, кто из нас может похвастаться, что является Мадонной.

– Ксю…

– Ну, признайся-признайся…

– Ксю.

– Что?

– Помнишь, ты велела, чтобы я тебе немедленно рассказал, если влюблюсь по-настоящему? – я откинулся на подушку и прикрыл глаза; я ещё не был на сто процентов уверен, что переживу этот день; меня серьёзно лихорадило после вчерашнего зло-зло-злоупотребления.

– Ну и что?!

– Кажется, я влюбился, – сознание меня начало оставлять, и я впал в посталкогольную дрёму.

В короткометражном сновидении мне пригрезились бесконечные ноги Марты Стальской; её длинные светлые волосы и скептическая усмешка. Потом красавица Марта в моём видении сложила губы и, отрицательно покачав головой, прошипела: «Щ-щ-щ…», – Ксюша затушила сигарету о мою грудь.

*****

В восемь часов вечера я прибыл домой. Глеб ещё не пришёл, а Марта уже вернулась с тренировки или с работы, или ещё откуда-то. Я проследовал прямым ходом на кухню и заболтал себе отвёртку с огромным количеством льда. Выпил её залпом и в этот же лёд заболтал новую. Меня начало отпускать. Я почувствовал себя выжившим. Почувствовал себя умиротворённым. Марта зашла на кухню.

– Рано или поздно от такой диеты ваш организм дрогнет, и вы начнёте быстро стареть, – сочувственно и проникновенно сказала она.

Я стоял и улыбался, затем сказал:

– Можно посидеть у тебя в комнате, поболтать с тобой?

– Конечно. Идём.

Подхватив в прихожей свой любимый цилиндр с пером павлина (он сам выбрал меня хозяином), и, водрузив его на голову, вошёл вслед за Мартой в гостиную и растёкся в кресле. Оглядел комнату; стакан с божественной отвёрткой поставил на подлокотник.

– А что это случилось со столом-бабочкой – приёмным ребёнком перестройки? – поинтересовался я, чтобы завести разговор.

– Ты не помнишь? – искренне удивилась Марта. – Ты же танцевал брейк-данс на нём.

– Ага, смешно… – я лениво хихикнул и сделал добрый глоток ледяной амброзии.

– Ты действительно не помнишь?! Ну, ты и алкаш!

– Да я даже хожу с трудом… Брейк-данс, скажешь тоже!.. Ещё скажи, что я раздевался и письку между ног зажимал, изображая девочку. Ха, – мне всё легчало, я снова отхлебнул.

Один рок-эн-рольщик сказал: «Жить правильно, – значит ничего не помнить». Мой разум впал в «волшебную задумчивость второго дня после пьянки». Марта пересела из кресла в атаманку; вытянула ноги.

Я люблю женские ноги, они для меня символизируют дорогу в удивительные края. А ноги Стальской были настоящим Транссибом. Я притих.

– О чём размышляешь, размыслитель? – иронически произнесла-просипела Марта.

– Думаю о твоих ногах, – без всяких эмоций ответил я.

– А?

– Если бы я начал целовать их с самых кончиков пальцев, поднимаясь наверх, то пришлось бы сделать как минимум три привала для отдыха в дороге, – я беззастенчиво рассматривал Марту.

Стальская отрицательно покачала головой, а в её глазах, поверх усмешки, блеснула заинтересованность. Я не смог в тот момент понять природу её реакции, а потом забыл об этом подумать.

Марта что-то сказала, но я уже не различал смыслов. «В её неблагозвучном голосе была своя прелесть». Она продолжила говорить, а я, закрыв глаза, вдыхал её голос, как вдыхают наркотический дым. Осушил стакан. Мне стало безразлично всё на свете. По-доброму, по-хорошему безразлично.

Мода основана на том, что кого-то

обожает группа лиц

М. Пруст

Глава о Шубе (в широком смысле слова)

Живёт в нашем городе один интересный человек, – бизнесмен, тусовщик, скандалист, модник и фанфарон. На вид ему где-то тридцать пять лет, и по паспорту примерно так же. Его имя фигурирует во всех без исключения глянцевых изданиях нашей губернии; журналы про моду, журналы про досуг, журналы про автомобили, журналы про путешествия, – все обожают упоминать о нём на своих страницах; всякие разные ни к чему не обязывающие телепередачки на местных каналах тоже не прочь залучить к себе в эфир этого обаятельного балагура. Его манера держать себя и разговаривать до ужаса нравилась девяноста четырём процентам зрителей. Он с лёгкостью мог связать два слова, но три уже не мог. Зрители и читатели его любили, – листали журналы, нажимали кнопки на пультах.

По паспорту имя ему было (и есть) Егор, но всему праздному классу он известен под именем Шуба. Эта кличка почти не связана с его фамилией, а связана она с тем, что Егор – большой любитель… чего бы вы думали?.. Правильный ответ: шуб! Да-да, вы не ослышались. Именно шуб. Шуба – это верхняя одежда. Вот какую информацию предоставляет по данному запросу Википедия:

«Шу́ба (араб. جبة ) – верхняя одежда для защиты организма от переохлаждения.

Шуба бывает натуральной и искусственной. Мех в этом изделии обращен наружу. Натуральная шьётся из меха животных, таких как норка, соболь, шиншилла, песец, ягуар, баран, тарбаган, медведь, волк, лисица, бобр, койот, горностай, сурок, опоссум, нутрия, котик, ондатра, кролик, белка, нерпа, заяц, тюлень, кошка, пёс, илька, енот, куница, скунс, росомаха, шакал, тюлень, енотовидная собака, северный олень, калан, выхухоль, хорь, колонок, барсук, крот, пони, рысь, лось, снежный барс и т. д.

Основным мехом для производства шуб в России является норка, соболь, каракуль и мутон».

Фотография портрета Ф. Шаляпина в данной верхней одежде работы Б. М. Кустодиева прилагается.

Теперь, когда мы разобрались в терминологии, вернёмся к персоне. У Шубы, то есть Егора, было большое количество шуб, в связи с чем он чувствовал себя намного лучше в холодное время года (домыслы редакции). Все шубы, в которых был замечен – на рабочем месте или на досуге – Егор, были из натуральных материалов. Свидетели утверждают, что материалы изделий следующие: норка (шуба со стоячим воротником, длинна – до колен), соболь (изделие ниже колен, с капюшоном из того же материала), баран (шуба в виде пальто с английским воротником, плечо – реглан), песец (изделие того же фасона, что и выполненное из соболиного меха). Список не полный; постоянно дополняется. Все перечисленные предметы гардероба были выполнены искусными мастерами строго на заказ.

На первый взгляд Егор любил в своей теперешней жизни всего две вещи: шубы и светиться в СМИ. Так как La Criticа даже в УФ-диапазоне не выглядела как шуба, то оставался второй вариант привлечения потенциального колумниста Егора – La Critica как СМИ. «Зачем он нам с Глебом?» – спросит скептически настроенный слушатель. «А почему нет…» – неопределённо ответим мы. Итак: мы собирались использовать страсть персонажа к самому себе на страницах периодики, чтобы за символическую плату (с его стороны!) предоставить ему трибуну для ежемесячных словоизлияний. Не исключено, что и читателям могло подобное безобразие прийтись по душе. В качестве дополнения мы готовы были предложить рекламу одного из его многочисленных (в основном авто…) бизнесов на страницах нашей газеты; за отдельную плату. Не согласится, так не согласиться. Но если да, то хорошо.

По правде сказать, всю информацию о Шубе я узнал от Стальского, которому оказывается была интересна светская жизнь нашего города. Сейчас мы едем к Шубе на работу. Минуту назад Стальский сказал, что у Шубы есть старший брат, который очень похож на серого кардинала всего его бизнеса, похож на человека с обширными связями и всё такое. Я задумался, потом спросил:

– А что из себя представляет его старший брат? Официальный статус при всём этом бабле у него имеется?

– Ну откуда ж я знаю!

– Может акционер? Хотя, родственники же…

– Короче, его старший брат своими эманациями заставляет выгорать любое дело, за какое бы ни взялся младший.

– Хм… Хм… – я включил фантазию. – Как мэр города для своей жены?

– Вроде того.

– Интересно… – мне стало интересно.

– Скажу тебе: нет такой раковины, в которую он бы не смог нассать.

Я заинтересовался этой вроде метафорой и со смехом спросил:

– Высокий такой?

– И ещё он очень высокий. Оба брата высокие и мощные аки БТРы.

– Что, выше тебя? – с сомнением спросил я.

– Представь себе.

– Предположим… А сам он – я имею в виду старшего – как обрёл такие сверхспособности?

– Этого я не знаю, – загадочно сказал Глеб. – Сюда, сворачивай направо; приехали.

Стальский весьма заинтриговал меня этой информацией, поэтому Шуба превратился для меня в героя авантюрного романа. Ещё я хотел спросить Глеба: почему сам старший не занимается бизнесом. А может занимается? А может он замещает госдолжность? А может у него нет собственных желаний и он живёт, исполняя желания своих родственников? Спрошу позже, если не забуду.

– Ещё я знаю наверняка, что Шуба – бывший тяжёлый наркоман, – напоследок сказал Глеб.

*****

Почти на крыльце офисного здания была запаркована бордовая Bentley.

На доходы от такого автокомплекса можно и нужно вести хорошую и достойную жизнь. Да. И главное достоинство этой жизни должна быть скромность. Я хочу сказать, что Bentley – это нечто за гранью налогообложения. Вы меня поняли.

Мы зашли внутрь и поднялись наверх. Некое подобие рецепции с девушкой-секретарём, позади которой подсвечивался неоном логотип компании. Мы попросили позвать Егора. На удивление мы довольно легко получили доступ к телу. Похоже, что собственного кабинета у Шубы не было, а всё рабочее время он проводил стоя над душами мойщиков, давая советы электрикам, подавая ключи механикам, отвечая на звонки вместо секретаря в салоне поддержанных тачек, – короче всех доставал и не давал филонить. Шуба постоянно чавкал жвачкой, ржал над своими шутками, матерился через каждое ноль-ноль второе слово. Короче, Шуба нам подходил идеально.

Прямо в фойе автосалона Шуба нетерпеливо выслушал наш сбивчивый рассказ о том, что мы от него хотим, вполглаза глядя на видеопрезентацию пустого макета La Critic’и на моём планшете.

– Вот и за всё это великолепие мы просим всего п… – хотел было перейти к заключительной фразе я, но Шуба меня перебил.

– Вы что, ребятки, говна въебали?! Я даже не слышал о вашей газете ничего? Как она называется?

– La Critica, – начал отвечать на последний вопрос я.

– Чё-ё? – сморщился Шуба.

– La Cti… – попытался её раз произнести я.

– Неважно. Вот когда я о вас услышу!.. От кого-нибудь, заслуживающего доверия… Об этой вашей «Критине». Тогда…

– Тогда нафиг ты нам нужен будешь?! – задал резонный вопрос Глеб.

Шуба потерял дар речи от такой наглости, потом нашёл слова:

– А на…уя вы вообще мне нужны, да ещё и за мои же деньги?! Глянцевые издания нашего города мечтают, чтобы я нарисовался на их страницах! Они готовы… Это кто? – Шуба ткнул пальцем в заставку на моём планшете, который я от волнения теребил в потных руках, то нажимая на «home», то на кнопку «сон». Фоновым рисунком последние несколько дней мне служила фотка Глеба и Марты, которую я сделал, когда они утром на нашей убогой кухне в одинаковых пижамах с кружками растворимой бурды в руках устало смотрели в мою сторону.

– Это я, – признался Глеб.

– Это он, – подтвердил я.

Шуба печально вздохнул и, как бы пересилив негодование, задал вопрос по-другому, тыча пальцами в экран планшета:

– Вот это кто? Вот это? Это? Эта девушка в пижаме? Вот?

– Это моя сестра Ма… – начал Глеб, но я его перебил.

– Это Гвинет Пэлтроу, актриса из США, – ответил я таким тоном, мол эту девушку должен знать каждый.

Повисла тишина. Каждый, скорее всего, думал о своём.

– Это же она снималась в «Железном Человеке»? – округлив глаза, спросил Шуба.

– Не лучший её фильм, – скрипучим голосом ответил я. – Но, да. Она снималась во всех «Железных Человеках»…

– Ради денег, – покивал Глеб.

– И это твоя сестра? – на всякий случай ещё раз уточнил наш собеседник.

– И это его сестра, – решил продолжить обсуждение этого вопроса я, раз уж начал. – А он – её брат. Брат знаменитой актрисы. Брат сестры. Как насчёт нашего предложения?

Шуба скорчил гримасу, которая должна была показать крайний «респектос» Глебу, как родственнику великой актрисы. Глеб мотнул головой, что означало: «Да ничего такого. Я привык». Эта благодатная почва должна лоббировать контракт. Что делать, когда обман раскроется, я подумаю позже.

Мы ещё немного посидели молча. Позы были торжественные. Шуба закрыл глаза, начал тереть переносицу большим и указательным пальцем правой руки и смеяться. Мы с Глебом недоуменно переглянулись. Шуба уже просто таки хохотал. Мы с Глебом напряглись. Я взял планшет с журнального столика и положил к себе на колени.

– Ахахах! Ну вы даёте, ребята! Давно так не смеялся, – Шуба наконец разлепил залитые слезами глаза.

Я не знал что говорить. Оставалось ждать. Видимо, чтобы как-то форсировать развязку, Глеб спросил:

– А что тут такого смешного, дядя?

– А вы молодцы!.. – погрозив пальцем, сказал Шуба.

– В смысле? – спросил я, на всякий случай до ушей улыбаясь.

– Это, – Егор указал пальцем на планшет у меня на коленях. – Марта Стальская – девушка моего адвоката Марка Бимерзкого, юрист, – выбивала долги по КАСКО для моей мамы.

Установилась десятисекундная пауза.

– Ну, или так, – согласился я.

– «Или так», «или так»… – эхом повторил Шуба, потом спросил: – Так кто вы такие, чёрт бы вас драл?

– Всё за исключением «Железного Человека» остаётся так же, – ответил я наивным тоном.

– Не шутите со мной, – посоветовал Шуба.

– Покажи ему свои права, – обратился я к Глебу.

Глеб извлёк из внутреннего кармана пальто бумажник, достал оттуда автомобильные права и кинул их на середину столика. Шуба взял документ и приблизил к глазам. Прищуренным взглядом посмотрел на нас, затем на права, потом опять на нас, снова в права. Кинул их обратно на стол. Изрёк:

– Так что вы там рассказывали о новом журнале?

– Газете, – поправил я.

– Так что вы там рассказывали о новой газете? – поправился Егор.

*****

У La Critic’и появился Шуба.

После изобретения динамита, всё, что не взрывается,

оставалось незамеченным

С. Дали

Глава о пятой поправке к не нашей конституции

Последние полчаса я говорил без умолку про преимущества размещения рекламы в нашей несуществующей газете. Я расписывал перспективы долгосрочного сотрудничества, широту будущей аудитории, нетривиальность концепции, профессионализм работников, авторское видение, качество полиграфии, наконец.

– Мы хотим сделать себе имя. Тот, кто поддержит нас на первоначальном этапе, будет нашим большим другом впоследствии, – я почувствовал, что хватил лишка, а потом сразу подумал, что скромность данному делу не помощник.

Сицилия Владимировна как-то нехотя выслушивала мои аргументы. Складывалось впечатление, что ей не слишком-то интересно. Тогда почему я ещё здесь?

– Кхе, – кашлянул я.

– Я понимаю-понимаю… – покачавшись из стороны в сторону на офисном кресле, промолвила Сицилия Владимировна.

От словесного извержения последних десятиминутий в моём рту наступила засуха. Я представил себя в компании большого запотевшего бокала пива; это придало мне сил.

– Ну, так что? Что скажете? Пятнадцать тысяч рублей за приличный рекламный текст – не такая уж большая сумма, – я постарался расслабить мышцы лица. – В лучших традициях восточноевропейской продажной журналистики.

– Какой говорите тираж первого номера? Три тысячи?

– Да.

Сицилия Владимировна выглядела практически так, как я её и представлял, тем более что я посмотрел её фото в Интернете; судя по информации в Сети, она занималась раскруткой заведений досуга, но ни одного названия я найти не смог, только фотографии Сицилии на разных светский раутах. Ухоженная женщина сорока трёх – сорока пяти лет, платиновая блондинка со смуглым лицом, немного лишнего веса. Она не была похожа на идиотку, которых пруд пруди в этом бизнесе, но и мозги ниоткуда не торчали. Короче, она могла быть кем угодно.

– Что скажете? – не слишком подобострастно спросил я.

– Что вам для этого нужно?

– Для статьи?

– Да.

– Поужинать втроём в вашем заведении. Копию меню. Информацию о вашем шеф-поваре. Фото интерьеров. Фото экстерьера. И всё, что вы сами пожелаете сообщить о вашем прекрасном ресторане.

– У вас широкие скулы, – неожиданно сказала Сицилия Владимировна, как бы имея в виду нечто иное, чем моё лицо.

Она покачивалась вправо-влево на своём кресле руководителя, надеясь на то, что на меня произведёт сильное впечатление её зрелая сексуальность. Я не собирался выдавать своего глубокого впечатления её зрелой сексуальностью, потому что вслед за этим всегда следуют экономически невыгодные уступки. Впрочем, я ошибался, но это неважно. Я изобразил меланхолию и ответил на её замечание:

– По бабушке я – поволжский индеец.

На моём лице не было и тени иронии; не смотря на лицо собеседницы – как бы осматривая кабинет, – в отражении стеллажа я заметил искреннюю реакцию на мою остроту.

– Извините, мне надо выйти, – она поспешно вышла из кабинета.

Оставшись один, я, как всегда, находясь в новом для себя помещении, обследовал взглядом верхние углы на предмет камер наблюдения. На первый взгляд камер не было, и я немного поковырял в носу. Кабинет производил впечатление обычного помещения для директора небольшого общепита: стеллажи с мерной посудой, электронные весы, рекламные проспекты, бланки и прочее. Вернулась Сицилия Владимировна.

– Итак, Вадим, – она развела руками, но не хлопнула в ладоши, а медленно сомкнула их, – на первый взгляд вы нам подходите.

– Вам?

– Мне?!.. Нашему заведению… В качестве рекламного носителя, – Сицилия Владимировна так стушевалась, как будто я ворвался к ней в туалет.

– Рад. Не передать словами, как я рад, – немного иронично, чтобы она не поняла как на самом деле я рад, ответил я, вставая с кресла.

– Мы, непременно сработаемся, – протянула руку для пожатия Сицилия.

– Да, всенепременно, – я легонько пожал кончики её холодных влажных пальцев.

Наполовину я уже вышел из кабинета, когда она вдруг громко спросила:

– Для кого La Critica?

Я вздрогнул и обернулся.

– Для всех, – тихо сказал я.

– Как Айфон? – с усмешкой спросила Владимировна.

– Как сметана, – улыбнувшись, ответил я.

*****

– «…Чувствую, как напитки маршируют сквозь меня, будто на параде, будто идут в атаку на тоску, будто идут в атаку на безумие…» – прохрипел Глеб, невидящим взором уставившись в спёртый воздух своей комнаты.

– Кальсоны и майка вкупе с крашенным коричневой краской деревянным настилом пола, на котором вы возлежите… Рад констатировать тот факт, что вы полностью освободились от былого снобизма. Народ вас полюбит, не сомневайтесь, – я ещё несколько секунд посмотрел на валяющегося на полу пьяного Стальского и пошёл на кухню.

Он сегодня, что называется, отталкивался от дна: падал на самый низ алкогольного злоупотребления, чтобы назавтра, проклиная то, что родился, завязать на полторы недели. Ни дать ни взять, Пол Ньюман в образе Хладнокровного Люка, – такой же насмешливый, красивый, разбитной и непредсказуемый. До завтрашнего вечера он не работник.

– Что это с ним?! – испуганно спросила, вбежавшая на кухню Марта.

– Так бывает. Он в порядке, – как можно увереннее ответил я, всматриваясь в содержимое холодильника, скрывая тревогу.

– Он не уснёт с сигаретой? Как думаешь? – Марта присела на табуретку.

– Нет, не уснёт. Есть хочешь? Приготовить тебе что-нибудь? – я хотел отвлечь Марту от грустных мыслей о брате.

– Буду то же самое, что и ты, – ответила Стальская.

Я приготовил ужин, и мы поели в комнате Марты. После еды я решил немного выпить и замешал себе коктейль. Марта от алкоголя отказалась.

– Чтобы Глебу меньше досталось, – пояснил я. – Ты съездишь завтра с нами за компанию в несколько мест по делам газеты? Надо сфотографировать кое-кого. У тебя, кажется, фотоаппарат имеется. А вечером поужинаем на халяву в «Фанерном Пейзаже». Если ты не занята, конечно.

– Я… Я могу. После игры. Да. Глеб там не умер? – Марта пыталась проникнуть взглядом через стену в комнату Глеба.

– Он не умрёт в этот раз, не беспокойся. Он воплощает в жизнь принцип: «Завязывать нужно тогда, когда коснулся дна».

– Кто сформулировал этот принцип? Какой-то европейский писатель начала двадцатого века? – спросила Марта немного раздражённо.