первая книга казанской трилогии)

– Нет. Так говорил Хэнк Муди – герой сериала «Калифорникейшн», – пояснил я.

– Всё-таки я схожу – проверю его, – начала подниматься Стальская.

Я наморщил лоб, чтобы казаться не менее обеспокоенным, хотя я прекрасно знал, что с этим алкоботом ничего критического не случится. В этот самый момент Глеб развеял сомнения в своём присутствии в мире живых громкой декламацией:

– «И я размазываюсь по стенам, заползаю в окопчик собственной Богом проклятой души!..»

*****

Двадцать часов спустя.

Мы присутствовали на волейбольном матче, в котором участвовала Стальская. Так правильно говорить: «в котором участвовала»? Она играла за команду нашего Универа. На её футболке стояла цифра «5». После матча она обещала нас свозить в несколько мест и сделать на свой фотоаппарат несколько снимков. Фото людей – героев нашего первого номера, – в основном наших старых знакомых, подвизающихся в ресторанном бизнесе.

– «О Боже праведный, откуда этот рой прелестных девушек возник передо мной?» – нараспев продекламировал я классика.

Глеб покивал, соглашаясь с классиком.

Глеб переспал с третью команды по волейболу нашего Универа. Просто, чтоб вы знали. Стальский старался уважительно отзываться о тех многочисленных девушках, которые падали ему на конец, но, сами посудите: трудно искренне уважать людей, которые на тебя молятся; в такой же ситуации пребывает Бог, (всё таки немного) свысока смотрящий на человечков.

Очень быстро моё внимание сосредоточилось на других вещах. Я любовался тонким станом Марты и находил в каждом её движении частичку вселенской гармонии и грации. Моё воображение рисовало волнующие картины, на которых была пустынная необитаемая Земля и последние два человеческих существа – Марта и я. Люди, обращённые в каменные статуи, безмолвно взирали на недвижный воздух. В сотнях невидящих глаз, как в зеркалах, отражался танец двух последних живых существ, становящихся одним.

– И вот ещё: под номером девять. Я бы сказал, что ей не хватает шестёрки перед девяткой. Это бы указало на некоторые её предпочтения, – Стальский достал свой курительный набор и начал крутить самокрутку. – Известно, что спортсменки утилитарно подходят к сексу.

Последние судороги преджизненной страсти. Затемнение. Занавес.

– Номер двенадцать… Они все как двухместные авто, – очень спортивные.

– А?.. – очнулся я. – Я всё прослушал. Что ты там о нашей тачке говорил? Дай-ка бинокль.

– На.

Найдя невооружённым глазом Марту, я приложил к глазам оптику. Я всегда думал, что мне достаточно королевы, а теперь узнал, что мне нужна Богиня. И прямо сейчас я смотрю в бинокль на её попу.

– На попу моей сестры смотришь?

– Да, – не отрываясь от бинокля, ответил я.

Если уж была упомянута попа, то будет упущением не упомянуть си… грудь. Грудь Стальской по-моему была идеальной. Это были не «визгливые сиськи», как у некоторых временно-сексуальных актрис; не того рода сиськи, которые через какое-то время выходят из-под контроля, не те, под которые в жару хочется подложить промокашки; нет, господа! Это была (и останется) аккуратная грудь, которая и через тридцать лет будет выглядеть, как раньше!.. Останется той же горячо любимой «двоечкой». Кто знает Кристин Скотт Томас, тот сможет представить себе, о чём я толкую. У Скотт Томас похожие, хотя до двойки не дотягивают. «Не преувеличивай», – проговорил в моей голове Глеб. «Не лезь в мои мысли! – возмутился я. – Ладно, не «двоечка», «полуторка». У Марты – «полуторка».

– Посмотри-ка в сторону дверей, – отвлёк меня от планов на будущее Глеб.

Я посмотрел в указанное место.

– Ага. Кто это?

– Марк Бимерзкий.

– Кто такой? Смешная фамилия. Типа: дважды мерзкий. На Жана-Луи Куллока похож.

– Ему и трижды не будет мало, – Стальский облизал папиросную бумагу, и засунул за ухо папироску.

– Мда… Что с ним не так, кроме того, что он еврей? – я рассматривал в бинокль указанного мужика, пока тот не заметил на себе солнечного зайчика и не начал непроизвольным движением стряхивать его со своего пиджака.

Он был одет в полосатый костюм-тройку, в двухцветную рубашку с однотонным галстуком. Здоровенный сукин сын в двубортном пиджаке. Вид довольно ушлый.

– Так кто этот мазафакер? Выглядит как чикагский гангстер в этом полосатом костюме; только автомата Томпсона не хватает, – прокомментировал я увиденное. – Половина рта золотая…

– Это, как ты правильно предположил, факер, Марта-факер. Пойдём отсюда. Или подождём пока у тебя стояк спадёт? – Стальский толкнул меня в плечо.

– Ах, вот это кто! – я снова приложил бинокль к глазам. – Так значит выглядит мартовский папик. Вид у него какой-то чересчур криминальный для адвоката.

– С кем поведёшься… – философски проговорил Глеб.

– А тебе он чего плохого сделал?

– Просто не люблю евреев, – Стальский снова толкнул меня в плечо, призывая покинуть данное спортивное мероприятие.

– Понимаю-понимаю… И что он? Ищет встречи с твоей сестрой? – меня охватила ненависть к этому мужику в костюме.

– Может да, а может у него просто абонемент на весь сезон. Я хочу курить. Я пошёл, – Глеб поднялся с места и, дежурно извиняясь, начал прокладывать себе путь сквозь зрителей, которых в данном случае правильнее именовать болельщиками.

После игры (не припомню, кто победил) мы втроём прокатились по нескольким местам, чтобы сделать фото наших героев. Ранний ужин в «Фанерном Пейзаже» в компании ненавязчивой Сицилии Владимировны, которой вроде бы очень понравилась Марта. Я был воодушевлён и уравновешен. Глеб тоже был в приподнятом настроении.

По возвращение домой мы все трое пытались разобраться в программе «Вёрстка и печать», пиратский диск с которой мы купили у… пиратов. Когда полторы недели назад мы с Глебом брали интервью для первого номера у одной олдскульной ресторанной директорши, на которую я некоторое время когда-то давно работал, она нам посоветовала не гнаться за объёмом и остановиться на одном газетном развороте. Мы решили, что это здравая мысль. Получается, что La Critica – газета всего о четырёх страницах. Примерно неделю назад мы заглянули в крупнейшую типографию города «Волга-Волга-Пресс», чтобы прицениться. Три тысячи экземпляров, которые мы посчитали достаточными для первого номера, в полный цвет на самой дешёвой бумаге (для первого номера) обходились в двенадцать тысяч рублей. Все предварительные договорённости вроде бы были заключены.

В среду тридцатого апреля мы напечатали наш тираж и ещё тепленьким погрузили в багажник «шесть-девять». Шесть стопок по пятьсот штук. «А, моя хорошая!..» – поглаживал La Critic’у Стальский. «Убери лапы, это моя чика», – в свою очередь говорил я.

Трудно привлечь к себе внимание даже ненадолго.

А я предавался этому занятию всякий день и час

С. Дали

Глава о тяжёлой судьбе первого номера

La

Critic

’и

– Держи морду кабачком! – бодро вещал я, руля в пробке вверх по одной из улиц центра города, которая вела в ресторан «Фанерный Пейзаж». – Сейчас отгрузим Сицилии её тысячу экземпляров и…

– Что «и»? – скептически парировал Глеб.

– И останется пристроить ещё две тысячи, – ответил я. – Ну разве не радость?

– Радость, – согласился Глеб.

– По двести пятьдесят штук в каждую рюмочную, про которую писала наша легендарная газета в этом месяце. А потом устроим праздничный ужин, – рисовал я перспективы.

Пробка двигалась очень медленно. Дорога вела в гору. Так и сцепление недолго сжечь. Справа – на пешеходной улице, которая вела от Кремля до ГУМа, под стенами православного храма – происходило какое-то сборище. Кто-то орал в мегафон, кто-то размахивал плакатами, пока ещё малочисленные полицейские нервно мялись в сторонке; местные телеканалы разматывали свои «удочки», чтобы начать трансляцию. По всей видимости, происходило какое-то гражданское волнение. Мы с Глебом как завороженные смотрели влево и не заметили, как машины спереди уехали. Нам засигналили сзади, но мы не перестали стоять и смотреть.

– Вот бы нам с нашей газеткой оказаться в центре событий, – вслух подумал Глеб; хотя впоследствии он отрицал, что вёл подобные речи.

Вряд ли я смогу вспомнить досконально то, что происходило в следующие пятнадцать-двадцать минут; какие-то обрывки фраз, типа: «Куда ты прёшь?! Это пешеходная зона!» и «Вы ещё из какой партии?!..» и прочие теги. Кажется, температура моего тела достигла сотни градусов, когда я ходил среди толпы и, повторяя за оратором его выкрики, совал в руки митингующих нашу газету. «Немедленно уберите машину с тротуара», – пока ещё вежливо просил служитель порядка. «Ага-ага, сейчас», – отвечал ему Стальский и продолжал с невероятно политизированной миной раздавать нашу газету людям. Краем сознания я понял, что большинство собравшихся – молодёжь. В какой-то момент к первому оратору присоединился второй, трибуной которому служил полицейский джип; этот второй в свой усилитель голоса с выражением проговорил: «Немедленно разойдитесь, иначе мы будем вынуждены принять меры».

Мы со Стальским настолько отрешились от реального мира, что никак не отнести сказанные слова к нашим персонам. Краем глаза я видел людей с микрофонами, видео и фотокамерами; некоторые из них были фрилансерами, но преобладали профессионалы. Краем другого глаза я видел мелкие телесные контакты молодых людей со служителями правопорядка. Нашу машину, запаркованную здесь же, теперь уже окружала толпа, через которую – если бы мы решили вдруг убраться – проехать было бы сложно. Меня кто-то дёрнул за рукав; довольно грубо – так, как будто этот кто-то чувствовал своё полное и безоговорочное право дёргать за рукав людей. Я сделал вид, что меня это не касается, а когда это повторилось, то толкнул «дёргальщика за рукав» в грудь и обозвал «гондоном». Всё, больше я ничего не помню.

*****

– Это ваши пиздастрадальцы? – сверяясь с документами, спросил у Стальской старший лейтенант.

Мы с Глебом как две шимпанзе из вольера с грустью смотрели на Марту и старлея, одной рукой держась за решётку, а второй поддерживая штаны; ремни у нас отняли, чтобы мы не повесились.

– Да, мои, – с кислой миной ответила Марта и сделала шаг в сторону камеры.

Старлей незамедлительно начал пялиться на задницу Стальской.

– Сопротивлялись при аресте… – задумчиво отрекомендовал нас Марте полисмен, не сводя глаз с попы.

Марта вскинула (а точнее опустила) на полисмена прекрасные полные ужаса глаза.

– Да уж. Настоящие головорезы, – усугубил старший лейтенант. – Особенно вот тот мелкий.

Через пятнадцать минут Марта нас везла в своей машине на штраф-стоянку.

– Кто это придумал? – спросила она, еле сдерживая гнев. – Скажите «огромное спасибо», что начальник этого отделения – приятель Марка.

«Это ещё чё за…» – взглядом через зеркало спросил я у сидящего на заднем диване Глеба. «Жених Марты, ты что забыл?..» – взглядом ответил Стальский. «Бывший!..» – уточнил я взглядом. «Бывший», – согласился взглядом Глеб и добавил: «Но нас-то вытащил…» «Что правда, то правда», – смиренно моргнул я.

– Что вы там переглядываетесь?! – зло проговорила Марта. – Дети маленькие!..

– А как ты узнала, что мы в обезьяннике? – ответил вопросом на вопрос я.

– По телевизору увидела. Так кому в голову взбрело ехать по пешеходной зоне прямо к месту ЧП, прямо под камеры телеканалов, прямо в лапы полиции?!..

– Постой-ка, – ожил на заднем сиденье Стальский, – нас что, по телевизору показали?! В прямом эфире?!

– Мда… В прямом «Кефире». Телекомпания «Кефир» с места вела прямой репортаж. Вашу бледно-жёлтую газетёнку показали крупным планом. Журналистка из «Кефира» трясла этим «культурным объектом» перед камерой! Позорище!.. Как братец орал!.. Как революционер, твою ж мать!.. Слава Богу она не видит… А этот «крошка енот», – Стальская ущипнула меня за ногу, – бегал от полицейского вокруг машины… В каждой ручонке по смятой жёлтой бумажке!.. Как чер-лидерша с помпонами; выскальзывал из рук служителей правопорядка. Стыдоба.

Переглядывание с различными эмоциями на лицах у нас со Стальским начало входить в привычку. Сейчас наши рожи выражали благоговейный восторг и слезливую надежду. Я взял слово:

– Марта, Крошка, ты действительно не понимаешь, как нам сегодня повезло?!

– Понимаю, конечно. Вас бы могли избить до полужизни, но вы легко отделались, – зло проговорила Марта, как будто была не слишком рада от того, что мы «легко отделались». – Проезжай, мать твою, поворотник не забудь выключить, – выругалась Стальская и нажала на сигнал.

– Да не в этом дело, Чёрт побери! О таком сюжете в прямом эфире мы могли только мечтать. Стальский?! – я обернулся на партнёра.

– Угу, – одобрительно промычал Глеб. – Главное теперь удержать внимание публики.

– Как насчёт: сесть посрать на площади перед парламентом, с вашей газетой в руке, а потом подтереться ей же?! – предложила Марта.

Мы задумались над её предложением.

– Вы совсем. Совсем, господа Аронов и Стальский. Для вас ещё не всё закончилось, – гнула своё Марта. – Ждите повестки! Проверяйте почаще почтовый ящик.

Глеб пожелал сменить тему.

– И сколько жрёт этот уёбок? А? – Стальский открыл наполовину люк и закрыл обратно. – Семьдесят?

– Не так уж много, – Марта потрогала кнопку люка. – Всего-то двадцать восемь.

– На сотню метров? – не удержался от детской подколки я.

– Шутники, – Марта подрегулировала климат.

– А не разумнее взять что-нибудь, что будет тратить десять литров или двенадцать литров на сотню? – продолжил выяснять я.

Марта нахмурилась. Через полминуты сказала:

– Я вам объясню кое-что: есть люди, которым нужны клавиши. Многие довольствуются дешёвым синтезатором, а некоторым необходим рояль, – Марта через зеркало улыбнулась брату.

На меня снизошла благодать, как от соприкосновения с шедевром. Какая великолепная метафора: «Паркетный джип – синтезатор, а Hammer H2 – концертный рояль». Настолько безвкусная машина, что даже в этом что-то есть. Если бы на таком транспортёре катался я, то это выглядело бы явной сублимацией, но когда за рулём такая кариатида, как М. Стальская, всё обретает смысл и завершённость.

На штраф-стоянке выяснилось, что машину можно забрать только завтра, и только после уплаты штрафов. Наш автомобильный вояж по променаду, плюс парковка на пешеходной зоне, плюс аварийная ситуация, стоили нам десять тысяч рублей. Примерно на эту же сумму у Стальского имелись старые неоплаченные штрафы. Дежуривший на штраф-стоянке полиционер, на нашу просьбу забрать из багажника оставшийся тираж газеты, лишь матерно пошутил.

– Сбережения таят как обещания политиков после перевыборов, – прокомментировал Глеб сложившуюся ситуацию, вынимая из кармана бумажник.

– У меня есть заначка, я заплачу, – сказал я, доставая свой портмоне.

– Да у меня самого есть, я сам заплачу, – проворчал Стальский и начал выбирать из своих карточек нужную.

– Так плати тогда, а не плачь! – сокрушённо продекламировал я, вознеся руки к небу.

– А я что, по-твоему, делаю?..

– А может чёрт с этим ведром? Она не стоит двадцать тысяч, – сказал я.

– А тираж газеты! – повысил голос Глеб.

– Ах, точно! Совсем забыл! – схватился за голову я.

– У тебя память как у рыбки, – проговорил Глеб, утрированно покачивая головой.

За нашими спинами просигналила машина Марты, и несколько раз моргнули прожекторы на крыше.

– Что же мы скажем Сицилии? Она будет считать нас за ненадёжных людей. За пиз…лов, если одним словом, – сказал я Глебу, пока он вбивал в аппарат номер своего техпаспорта, который он, каким-то хреновым чудом, помнил наизусть.

«Спасибо за пользования нашим терминалом», – сказал приятный женский голос из динамика.

– Это мои кровные деньги, сучка электронная, – выругался Стальский, пнув терминал.

«Не забудьте взять чек. Козлина», – не остался в долгу аппарат. Марта нетерпеливо засигналила и заморгала прожекторами на крыше, призывая торопиться. Мы повернулись и сразу снова отвернулись, чтобы дальше обдумывать план действий. Марта опустила стекло и прокричала:

– Что вы там замерли, как терракотовые воины?!

– Сейчас, Крошка, гангстеры посовещаются и решат, что делать дальше, – интонацией Джона Диллинджера ответил я.

– Заедем в «Фанерный Пейзаж», а потом домой, – объявил наши планы Марте Глеб.

– Не выйдет, босс. Боссы… Я через полчаса должна быть в суде, – у меня, знаете ли, ещё остались незаконченные дела. Так что адьёс, пендехос, – Марта начала сдавать назад и выкручивать руль, чтобы выехать со штраф-стоянки.

Мы бросились вдогонку с криками: «Ну, хоть до «Фанерного Пейзажа»!»

*****

В «Пейзаже…» состоялась унизительная сцена оправдания перед хмурящейся и негодующей Сицилией Владимировной. Выслушав наш лепет, она сказала: «Подождите, я на минуту» и вышла. Оставшись одни в кабинете, мы со Стальским посмотрели друг на друга и одновременно вспомнили как нас винтили полисмены, как мы катались по весенней мостовой, как не давали отнять у нас газету, как Стальский поднял над головой стопку La Critic’и, а менты не могли допрыгнуть, чтобы конфисковать улики, как толпа живо заинтересовалась нашей газетой (как только газета показалась им объектом репрессий со стороны официальных властей), как Стальский метнул в толпу эту жёлтую стопку, и как люди начали хватать её и прятать под одежду, и уносить ноги, чтобы в спокойной обстановке ознакомиться с содержанием… «Граждане, да здравствует свобода слова! Ура-ура!..» – передразнил я крик и интонацию Стальского в тот момент, на пятачке перед храмом. «Вокруг хаос. Все мои идеалы: испорченные слова… Я ищу душу, которая смогла бы мне помочь. Я из разочарованного поколения, Разочарованная…»

– Ун-дос-трез! – подхватил Стальский.

– Je suis. D'une génération désenchantée, désenchantée!

Мы поумирали от смеха. Потом немного успокоились.

– Прикинь, Глеб: сейчас вернётся Сицилия, сядет напротив нас, так задумчиво поглядит-покивает, а потом, вдруг!.. Выхватить из ящика стола полутораметровый резиновый член и, прямо через стол, забьет им нас насмерть.

– А-ха-ха! – пуще прежнего захохотал Стальский. – Как Гарри Топор!..

– Ага!.. А-ха-ха! – покатывался я.

– Сделает из тебя клюквенный джем огромным резиновым членищем, – сквозь смех проревел Стальский, показывая предплечье и кулак.

В это мгновение вернулась Сицилия Владимировна. Мы не успели погрустнеть соответственно моменту.

– Рада, что вам весело, – сказала Сицилия, воцаряясь на своём кресле руководителя.

Мы скорбно потупились. Сицилия поправила манжеты и шмыгнула носом:

– Значит завтра заберёте оставшийся тираж из багажника машины?

– Да! Да! Безусловно! – хором заверили мы.

– Тогда не смею вас больше задерживать. До завтра, господа, – Сицилия повернулась вполоборота и начала рассматривать стену.

Мы подскочили с табуреток и, пождав хвосты, бросились к выходу.

– Кстати, – остановила нас Сицилия, – смотрела сегодня новости на «Кефире»: «Да здравствует свобода слова…» – в этом что-то есть. Определённо.

*****

Утро следующего дня. Подъём по будильнику. Лёгкое похмелье. На правом боку обширный синяк, – вчерашняя боевая травма; «вследствие самостоятельного падения на поребрик возле памятника Шаляпина», – запись в протоколе задержания.

Марта крутилась на кухне. «Привет-привет». После водных процедур, я постучался в комнату Стальского; он не ответил. Я зашёл. Глеб спал.

– Вставай, слесарь Коля. Па-да-па-да-па-дам, – слегка повысив голос, проговорил я над его ложем.

В комнате стоял дух сильно закладывающего за воротник жильца. Открыл шторы и дверь на балкон.

– Чёрт! Сколько натикало? – прохрипел Стальский.

– Семь тридцать утра. Разбудить тебя в семь сорок?! – пошутил я.

– Я ещё пьян. Возьми свои права. А что так рано?

– Сто процентов нам будут мотать нервы с возвращением «шесть девять». В одиннадцать открывается «Фанерный Пейзаж», – было бы очень мило с нашей стороны быть там, когда Сицилия придёт на работу.

– Знает ли Сицилия, во сколько обошёлся нам этот тираж? Она жалкие пятнадцать тысяч заплатила, а потрачено было… все… все сорок! – Стальский начал подниматься с кровати.

– Ладно, пойду. Марта там что-то готовит, – я сделал заинтригованный вид.

– О, ноу! Ты должен кое-что знать о моей сестре, чувак, если намерен провести с ней всю оставшуюся жизнь, – ковыряясь в глазах, сказал Глеб.

– С чего ты взял, что я… Ладно, что я должен знать? У неё есть член? У каждого свои недостатки. Я не думаю, что это большая проблема… Если, конечно, член не большой! А-ха-х! – я развеселился. – Я так и знал, что вы с Мартой разделённые после рождения сиамские близнецы. Ты на неё всё время злишься, потому что при операции по разделению всё хозяйство досталось ей! Ха! А тебе ни хрена! – я хлопал себя по коленке и от души смеялся.

– Нет, член покажется тебе досадной мелочью, когда ты попробуешь её стряпню, – Стальского не то в шутку, не то всерьёз передёрнуло.

– Да что там готовить, у нас сплошные полуфабрикаты! – отмахнулся я. – Кинул на сковороду и готово.

– Она даже консервную банку откроет так, что содержимое невозможно будет жрать, – Глеб, наконец, поднял своё туловище с кровати.

– Уверен, ты преувеличиваешь. Не надо делать из еды культа.

*****

– Как? Вкусно? У вас так много блинчиков с творогом, значит, вы их любите, – Марта сидела с довольным видом напротив меня за кухонным столом.

– Спасибо, очень вкусно, – ответил я.

– Так что не ешь?

– Я один съел, я мало ем…

– Правильно, не надо делать из еды культа, – не преминул подколоть Глеб.

Я улыбнулся и неопределённо махнул рукой в сторону Глеба, – мол: «ну, его».

Стальский (который вчера выжрал больше меня в четыре раза) закрыл лицо ладонями, откинулся на стуле и сказал:

– Нет, так дело не пойдём. Мне плохо. Я должен принять ванну. Выпить чашечку пива… Я долго не буду, – Глеб встал и ушёл в ванную.

– Видала синечище, – со значительным видом, продемонстрировал я Марте свою боевую травму. – Полчище фашистских полицаев набросилось на меня, чтобы упечь в застенки. Но меня так просто не возьмёшь. Не-хе-хет…

– Я же видела всё по телевизору.

– И то, как я поскользнулся около памятника?

– Ты как раз выпал из кадра в этот момент, но догадаться было можно.

– Ну, ладно. Пойду собираться.

Я быстро оделся и решил подождать Стальского за чашкой кофе, но проходя мимо зала, был позван Мартой.

– Смотри, кто у меня есть, – Марта держала в руках крысу расцветки «корова».

– Ой! Это ты свою привезла или здешнюю поймала?

– Смешно, умник. Познакомься: это Адольф.

– Как-то неудобно звучит, учитывая ваше с Глебом происхождение. Или вы потом ритуально уничтожите Адольфа?

– Вот ещё! Я люблю моего Адольpha. «Ph» в конце имени.

– Оу!.. «Ph», – тогда ладно.

– Хочешь подержать? На!

Я взял из рук Марты крысу. Я люблю всех животных, крыса тоже живая душа.

– Какие смешные лапки, – приблизил Адольphа к глазам я. – Пахнет как щенок.

Крыса вцепилась своими смешными лапами в мои очки и не желала отпускать. Пришлось временно отдать очки Адольphу.

– Знаешь, они очень умные, – Марта вопросительно посмотрела на меня.

– Да, знаю. Именно эту породу умных крыс ловили на мелком мошенничестве в московской подземке, – я без тени улыбки смотрел на собеседницу; изображение в отсутствие очков было нечёткое.

– Да, я так тебя себе и представляла, – задумчиво произнесла Марта. – Когда Глеб упоминал тебя. Редко. Я имею в виду не внешность, а манеру…

– Для меня это неожиданность, право. А что ты в этот момент делала, когда меня представляла? Принимала ванную? Готовилась ко сну? Трогала себя?

– Давай сюда Адольphа, – она взяла у меня из руки крысу.

Адольph по-прежнему сжимал в лапе дужку моих очков.

– Отдай дяде очки… Отдай-отдай, Адик. Дядя без них ничего не видит, опять промахнется мимо унитаза…

– Это не я! Это Стальский с высоты своёго птичьего полёта попасть не может! – возмутился я.

– Да-да, отдай, мой хороший…

Разговаривать с животными как с детьми – не глупо, глупо – разговаривать с животными как со взрослыми.

*****

В двенадцать часов пополудни мы со Стальским уже сдали обещанную тысячу экземпляров в «Фанерный Пейзаж» и думали над тем, куда пристроить оставшиеся полторы тысячи.

– Мы вчера пустили по ветру, в прямом смысле, пятьсот экземпляров? – сообщил Стальский, когда мы сидели в «шесть девять» на парковке «Пейзажа».

– Плюс-минус, – подтвердил я.

– Теперь куда?

– Давай по сотне штук закинем в каждое заведение, о котором писали. А что делать? Шубе сотню отгрузим, заодно бабки с него стрясём.

– Давай, сейчас пробки только, – Стальский откинулся на пассажирском сиденье и надел очки.

– Эй, ты что? Спать собрался? – я возмутился таким поворотом дел.

– Да, а что такого? Разбудишь, когда доедешь до первой точки. Или сам сбегаешь – отнесёшь, потому что пожалеешь меня и дашь выспаться.

*****

К восьми часам вечера у нас на руках оставалось около ста экземпляров La Critic’и. Стальский, посвежевший после продолжительного сна, курил в окошко, время от времени высказывая предположения о том, куда закинуть остатки тиража.

– У меня есть идея о том, куда пристроить последнюю сотню, – уверенно сказал я.

– И куда? – заинтересованно спросил Глеб.

Я, зевая, ответил:

– Вечером расскажу, заодно подробности обсудим. Я выйду около метро, – Ксю что-то вкусное покурить достала, – съезжу. Ты уже могЁшь рулить?

– Ага, – тоже зевая, ответил Глеб.

Мы порядком устали. Я надавил рычаг, и кресло «шесть-девять» отъехало назад до упора. Я открыл дверь и вышел, махнув Стальскому на прощанье.

Час назад, как раз когда я покидал машину, чтобы отнести очередную стопку газеты в очередное заведение, позвонила Ксюша и попросила прощения за вред, причинённый моему телу её сигаретой. Она сказала, что негоже умным людям расставаться подобным образом, и пригласила на чай. Я сделал вид, что вовсе на неё не злюсь за тот эпизод и принял приглашение. М-да, журналистские факультеты всех университетов мира – рассадники всякого рода вкусняшек.

*****

В одиннадцать вечера я был уже дома. В комнате у Марты горел свет, а Глеб – я так понял – снова ужрался вусмерть и находился в своём жилом помещении. Дверь зала приоткрылась, – из щели показалась половина лица Стальской.

– Эй, Марта, – сказал я.

– Эй, Вадим… – ответила Марта, открывая дверь нараспашку.

Я решил, что это приглашение зайти поболтать, и не ошибся. Заняв своё кресло, сделал глубокий вдох:

– Марта, я хочу сказать тебе спасибо. За то, что приехала за нами в отделение полиции. За то, что ты выказала обеспокоенность нашей судьбой. Моей судьбой. Я немного подзабыл те ощущения, которые испытываешь, когда кто-то о тебе тревожится. Надеюсь, я тебя не смутил, говоря всё это?

Пока я произносил речь, Марта ходила по комнате, не находя себе места; затем прислонилась попой к подоконнику и скрестила руки на груди. Эта поза выдавала желание защититься, но выражение лица не соответствовало ей; подробностей происходившей внутренней борьбы я разглядеть не мог, поскольку плохо знал объект. Я набрал в лёгкие воздух и разразился следующей речью:

– Твой брат для меня – особенный человек. Мне нравится всё, к чему он прикладывает усилия, и даже если он, ну, скажем, начнёт мазать стены своими какашками, и меня спросят, что я по этому поводу думаю, – я отвечу: «Не суйтесь. Парень знает, что делает»…

– Что конкретно ты хочешь сказать, Вадим?

Я, излишне жестикулируя, предпринял попытку объясниться:

– На самом деле речь идёт о тебе… Решив быть с тобой с самого начала откровенным, скажу, что, из-за твоего брата, отношусь к тебе предвзято хорошо, но, без всякого сомнения, ты стоишь гораздо больше всех мыслимых авансов.

Марта в течение нескольких секунд внимательно смотрела на меня, затем спросила:

– Ты сильно обкурился?

– Порядком, – серьёзно и грустно проговорил я, а в следующее мгновение согнулся пополам от смеха.

Марта тоже смеялась, естественно, надо мной. Нам как будто было легко друг с другом. Мне было легко.

Я предложил приготовить чего-нибудь на скорую руку. Марта приняла идею с энтузиазмом.

После еды наступило умиротворение.

– Ты вкусно готовишь, – сказала Марта, откинувшись на спинку кресла. – Я помою посуду.

– О, спасибо, ты отлично моешь посуду, – хихикнул я, но смеяться дальше больше не хотелось.

Марта ушла с тарелками на кухню. Я включил телевизор.

«Митинг оппозиции прервало неожиданное появления…» – мы не платили за антенну, поэтому телевизор ловил плохо. – «…В итоге выяснилось, что это были представители независимой газеты, которая называется «Ля КрИтика».

– «Ла КритИка», идиоты, – прошептал я.

«В содержании номера не выявлено материалов оппозиционного характера…» Вернулась Марта. Я выключил звук.

– И почему вы подружились? – без всякого вступления спросила Марта.

– А… Мы подружились? Разве?.. – я размышлял над её вопросом. – Ответов может быть много. Например: я нуждался в сильном и смелом партнёре, мне импонирует образ мыслей Глеба, мы сошлись на общей страсти к саморазрушению, мы оба считаем себя лучше других людей, мы оба любим роскошь и декаданс, мы оба внутренние нарциссы, мы оба желаем оставить след на Земле. А зачем Глеб общается со мной, я не знаю. Скорее всего, это взаимовыгодные, взаимозависимые отношения. Подробности его ощущений лучше спросить у него лично.

– Хм…

– И именно Глеб, а не кто-либо другой, донёс до моего сведения, что «умолять» и «умалять» – два разных слова, – закончил я.

– «Донёс до твоего сведения» значит?.. – Марта встала с кресла, но сразу снова села.

Я почувствовал недоговорённость и спросил:

– Говори, что хотела.

– То есть ты признаёшь, что вы с Глебом не дополняете друг друга?!

Мне показалось странным, что Марта злится; повода вроде нет.

– Признаёшь, что вы не уравновешиваете недостатков друг друга?! – пояснила свою мысль Марта. – Понимаешь, что стоите вдвоём на одном опасном участке тонкого льда?!

– Ну, возможно… А что такое-то? В чём собственно проблема? – я недоумевал и побаивался усилить гнев Марта; право же я такой трус.

– Это уже полдела, – немного успокоилась Марта.

– А вот что: я – трус, а Стальский – смельчак, – привёл я аргумент в пользу благоприятного сценария развития событий.

– Ц-ц… – покачала отрицательно головой Марта. – Ты – не такой уж трус, а Глеб – не такой уж смельчак.

– Спасибо, конечно… – я глупо ухмыльнулся и попытался ввернуть какую-то шутку, но Стальская не дала этого сделать.

– Молчи. Вы сидите на одной стороне качелей, а в таком случае кататься невозможно, – Марта надавила указательным пальцем на подлокотник кресла, как бы усиливая акцент на слове «невозможно».

– Окэ, на другую сторону качелей можешь сесть ты, – я услышал собственные слова как бы со стороны и удивился им.

– ?..

– Я говорю…

– Я собираюсь уехать к родителям. Насовсем.

– Вот и хорошо, – ответил я. – А пока не уехала – побудешь с нами… Э!.. С газетой.

На некоторое время воцарилось молчание. Я думал о том, что выдал слишком рано своё желание не расставаться с Мартой. Потом я заговорил снова:

– Мы со Стальским не столько друзья, сколько партнёры. Уверен: он думает примерно так же.

– ?..

Мне положительно нравилось удивлённо-скептическое выражение лица Марты. Мне положительно нравилась Марта вся. Я снова включил звук.

«И к другим новостям: в Россию официально приходит марка Smart». Выключил звук. Марта печально вздохнула.

– Я хорошо знаю своего брата… – она замешкалась. – Насколько я знаю своего брата, – он не так-то просто сходится с людьми. Мягко говоря, не так-то просто. По-правде сказать: он вовсе не сходится с людьми. Его презрение к людям не знает никаких границ. Да. Он поссорился с родителями раз и навсегда ещё в раннем детстве. Поверь, это не сильное преувеличение. Всю свою жизнь Глеб пытается оттолкнуть и меня. Я – последний оплот его связи с внешним миром. Была…

– Мило…

– Глеб – опасный человек. Опасный прежде всего для самого себя. Ты должен это знать. Ты и так знаешь.

Я утвердительно покачал головой.

– Что между вами произошло. Всё равно должна быть какая-то причина того, что Глеб тебя отталкивает, – я коснулся темы, которой касаться не хотел; по крайней мере, в обозримом будущем.

Марта вполне искренне задумалась. Я стеснялся просвечивать её своим внимательным взглядом, но не удержался от этого. Вроде, она не пыталась меня обмануть.

– Я не могу припомнить что-то конкретное. Микроскопические семейные обиды, каких полным-полно у каждого. Ничего стоящего.

Я отвёл взор. Марта уловила моё недоверие.

– Ты не там копаешь, – с укоризной сказала Стальская.

– Да нет!.. Я-то что… Мне нет дела… Наверное, – я деланно равнодушно махнул рукой.

Марта умерила пыл и сменила тему:

– Ты мне говорил, что относишься ко мне предвзято хорошо, потому что я – родная сестра Глеба Стальского. Эти самые слова я могу адресовать тебе. Раз Глеб выбрал тебя, – это что-то да значит. Вадим? – Марта подумала, что я утратил нить разговора, потому что последние полминуты отвлечённо смотрел в пол.

– Да-да, слышу. Спасибо. Займёмся сексом или любовью? На твой вкус. Как скажешь, – я подло улыбнулся.

– Гадёныш. У нас серьёзный разговор! – Марта встала и с улыбкой вышла из комнаты.

Через минуту Марта вернулась уже в гневе и, не присаживаясь, резко сказала:

– Ты и Глеб, который в данный момент, как пыль, лежит на полу в своей комнате, – две сигнальные ракеты, вспышки в ночном небе; что вы хотите осветить ценой своей жизни?! Истину?! Или просто мгновение повисеть в небе, а потом спикировать в бездну?! Выметайся из моей комнаты, я хочу спать.

Я поднялся с кресла и вышел.

Я думал то что мы висим на фонарях, а

мне сказали то что мы забиты в папиросу

А. Васильев

Глава о невозможности как сумме всех возможностей

Полдень третьего мая я встретил в компании Розы. Она позвонила рано утром и настояла на личной встрече, чтобы обсудить нечто «очень важное и нетерпящее отлагательства». Возможно, если бы она дала мне выспаться, то исход был бы более благоприятен для неё, а может и нет. Кто такая Роза? «А-а-а!..» – зеваю.

*****

– Всё подобное наследие лихих девяностых тщательно изучается. Тут и налоговая…

– А кто ещё?

Меня ещё в детстве раздражала Роза Сабировна. Не знаю как раньше, но сейчас от неё толку как от молитвы. Почему я её ещё не попросил убраться с моего жизненного горизонта? Я знаю, что она рассчитывает на солидное вознаграждение в случае успеха, но успех мог прийти или не прийти, и это никак не зависело от её профессионализма.

– А кто ещё? – снова спросил я, когда не дождался ответа.

– Тут и налоговая, – с упорством барана продолжила Роза Сабировна, – «Откуда у пенсионерки деньги на четырехэтажный домик в ближайшем пригороде?» Ясно дело: какой-то делец оформил на бабушку хоромы, чтобы не платить по полной. К тому же, Вадим, ходят слухи, что эту территорию хотят застроить многоэтажками. Считай: пять минут езды от Чудино; двадцать минут до города. Местные жители подписи-шмодписи собирают… на имя президента. Он, конечно, до перевыборов что угодно пообещает. А потом? Эх! – она махнула рукой в сторону.

Собеседница отпила кофе.

– Откуда у пенсионерки такие хоромы?.. – чтобы растоптать тишину, снова повторила старая адвокатесса и отделила от чизкейка кусочек.

У меня зазвонил телефон. Номер скрыт. При других обстоятельствах я бы заволновался, но сейчас мне хотелось, во что бы то ни стало, хоть на время, прервать беседу со старой деловой партнёршей моего отца. Я молча встал из-за стола и вышел на улицу, оставив Розу дожидаться.

– Алло, – сказал я в трубку.

– …………

– Что?!

– …………

– Как же…

– …………

– Я могу быть уверен?..

– …………

Вернулся в кафе и сел за стол. Собеседница подхватила прежнюю тему.

– У застройщика сложности не столько с домовладельцами, сколько с детским домом. У детского дома огромная территория. Но скоро и этот вопрос решится.

Я слушал вполуха, а мог бы не слушать вовсе, – ведь всё, что говорит сейчас Роза Сабировна – чистейшей воды вода. Клянусь: она надеется на то, что я совсем тупой, и ждёт подходящего по её мнению момента, чтобы рассказать о настоящей цели нашей встречи. А сейчас у меня звонил телефон. Это был какой-то мужчина, который добрым голосом посоветовал послать старую аферистку куда подальше, потому что «проблемы с оформлением наследства на дом разрешаться благополучно в кратчайшие сроки». «Крутись-вертись», – мысленно повторил я последние сказанные им слова. Я не был склонен верить анонимам из телефонной трубки со скрытого номера, но данный мне импульс как нельзя лучше соответствовал моему сейчас умонастроению. Решение было принято, осталось найти момент, чтобы его озвучить. Вообщем мы оба ждали «подходящий момент».

– А куда детей? – не слишком заинтересованным тоном спросил я.

– Да какая разница?! Отправят на Луну, усыновят, растворят в кислоте, раздадут однополым парам… Целый район высотных домов! Тысячи квартир! Миллионы квадратных метров жилья. Этот посёлок обречён на «девелопмент».

– И что делать? – у меня не осталось сомнений, что Роза Сабировна меня разводит, но в какой-то части её доводы были состоятельны.

– У меня есть человек, который купит твой дом. Конечно, не слишком дорого, но зато за гораздо более приличную сумму, чем ту, которую предложит застройщик, когда придёт время.

– И за какую сумму этот ваш знакомый?..

– Два с половиной миллиона.

На моём лице отразилась полифония чувств; все они были негативные. Роза Сабировна набрала в лёгкие воздуха, чтобы заговорить, но я заговорил первый:

– Мой дом стоит минимум двадцать пять миллионов, – скрывая гнев, чётко проговорил я.

– Помилуй, Вадим! – с искусственным смехом запротестовала Роза Сабировна. – Мы с твоим отцом…

– Мой отец погиб, а мой дом стоит двадцать пять миллионов рублей, даже сгоревший дотла… он стоит двадцать пять миллионов. Я не хочу вас обижать, но вы видимо плохо знали моего папу, если думаете, что сумеете развести его сына, как предпоследнего лоха.

– Вадимчик…

– Как говорится: вы уволены, – спокойно и с облегчением сказал я, положил на стол пятьсот рублей в оплату счёта и ушёл.

Через несколько дней я зарегистрировал право собственности на загородный дом и землю в границах его ограды, предварительно оплатив все долги за коммунальные услуги.

*****

На вечер сегодняшнего субботнего дня (так можно сказать?) была назначена спецоперация по пристраиванию последней сотни первого номера La Critic’и. Я рассказал о нём Стальскому, и он сразу же отказался принимать в нём участие, ввиду «полной маразматичности идеи! Даже для тебя, Аронов!..» Но потом я начал ныть и жаловаться на безынициативность остальной часть команды, тыча пальцем в грудь Глеба, и он согласился.

Для претворения идеи в жизнь нам требовались: стриптизёрши – две штуки (расходы на оплату труда которых я, конечно, брал на себя), промилле в крови – для смелости и куража, кое-какой реквизит из имеющегося в нашей квартире театрального утиля; ещё хотелось бы, чтобы «шесть-девять» довезла (и увезла) нас до крупнейшего в нашем городе караоке-бара, где мы устроим перформанс с одновременной раздачей посетителям газеты и последующим разоблачением нашей маги… нашего дурновкусия. Последнее не обязательно.

Как я и ожидал, Глеб снова пожелал озвучить план действий:

– Мы наряжаемся в сюртуки и визитки персонажей Евгения Онегина, едем в караоке, ты поёшь что-то несоответствующее моменту с двумя стриптизёршами на подтанцовке, а я в это время раздаю La Critic’у недоумевающим и смеющимся над нами гостям. И возможно кто-то будет снимать всё это позорище на телефон, чтобы потом выложить в Сеть. Я всё правильно пересказал?

– За исключением одного единственного нюанса, да, – ответил я.

– Какого нюанса?

– Я буду пьян.

Марту не стали посвящать в подробности, чтобы она окончательно не утвердилась в мысли о нашей невменяемости. Выезд назначили на полночь. «Как раз то волшебное время, когда твои мозги превратятся в тыквенную кашу», – остроумно заметил Стальский. В половине первого – по дороге в караоке «Позолоченный Микрофон» – мы должны были забрать знакомых глебовских стриптизёрш, но в последний момент – когда мы уже сели в «шесть-девять» и даже завели двигатель – они позвонили и соскочили с темы под предлогом сильной загруженности в субботнюю ночь. Главный стимул посетителей караоке смотреть на сцену испарился. Мы сидели в дореволюционных нарядах в почти дореволюционном транспортном средстве и не знали что предпринять.

Невдалеке, на первом этаже соседнего дома был бар и лотерейный клуб. Около этих двух точек притяжения сейчас толкалась местная гопота и алкашня, – не иначе собрание акционеров этих двух коопераций. На лавочке, подпирая друг друга боками, сидели два весьма и весьма колоритных алкобомжа, которых было тяжело отличить по половому признаку друг от друга. Я вышел из машины и подошёл к ним. Стальский тем временем отвинтил окно, чтобы слышать то, что я им говорю. Я сказал следующее:

– Милостивые господа, не знаете ли кого-нибудь, кто желал бы срубить по пятихатке на рыло за час несложной творческой работы? И немного крепкого спиртного прямо сейчас в качестве пролога.

Оба деграданта, как примерные ученики, подняли руку. Меня всегда восхищала молниеносная понятливость, остроумие и глубокая эрудиция этой прослойки граждан. Скажи я на одном дыхании нечто витиеватое какому-нибудь менеджеру среднего звена, у него тотчас бы произошёл сбой в мозгу, и обращённые к нему слова представились бы просто набором звуков. Эти же господа не только мгновенно разглядели во мне человека, с которым можно вести дела, но и проанализировали вероятный характер предлагаемой им работы; каким образом? Да хоть по моему внешнему виду. Намётанный глаз сразу разглядит во мне человека, вращающегося в театральных кругах, или сбежавшего из дурдома, – я же был не только в сюртуке, но и в цилиндре. Я объяснил им драматургию, они согласились с режиссерским замыслом, и сделка была заключена. Естественно им не нужно было раздеваться под музыку, достаточно просто подтанцовывать в ритм, как умеют только они. По рукам (образно говоря) ударили. Я тут же занял очередь в зарешёченное окошко бара, чтобы купить огненной воды для вдохновения, себе и новым коллегам. Через четыре с половиной минуты дошла моя очередь, и я купил две бутылки водки-с, а также две коробки апельсинового сока. Пока стоял в очереди, кто-то позади меня вновь вошедшему сказал: «Я за тем парнем, который за мсье Сваном», имея в виду меня; это заставило меня вспомнить Сергея Довлатова, некогда стоящим в очереди за пивом в костюме Петра Первого, а также в очередной раз удостовериться в феноменальной начитанности некоторых конченных алкашей.

Почти весь путь до «Позолоченного Микрофона» мы с Глебом проехали высунувшимися из окна, чтобы не задохнуться насмерть от аромата наших новых коллег.

Когда Стальский парковал машину около караоке, я уже был в состоянии полной готовности к спектаклю, – осушил треть бутылки; и пару глотков сока не забыл сделать. Нашим артистам пить их угощение, до отработки номера, было строжайше воспрещено, – ведь все мы знает: что становится с алконавтом после первого же глотка, а мысль о водяре-с подхлестнёт их творческий порыв. Глебу мною была выдана сумма наличных средств в размере десяти тысяч рублей купюрами по тысяче и пятьсот, которые он должен был тратить с умом на следующие цели: первое – по тысяче в карман каждого охранника, который будет не пускать в заведение нас или наших ручных бомжей; второе – тысячу (не больше) администратору, который будет чинить нам препятствия внутри; третье – пятьсот или тысяча сверх таксы – за возможность исполнить песню без очереди!

Когда мы прошли охрану, потратив при этом всего полторы тысячи, я уже перестал воспринимать пространство-время в обычном ключе, – я впал в то состояние, которое сам у себя обнаружил постфактум, когда мы раздавали газету на политическом митинге около Храма.

Фрагменты: все или почти все места заняты, яркие огни сцены, вонь от моих «танцоров», я говорю в фонящий микрофон: «Пока мой коллега раздаёт вам первый номер уже ставшей легендарной газеты «La Critica» – tica-tica… я исполню для вас песню одной малоизвестной североамериканской певицы по имени Бритни Спирс; песня «Overprotected»!»

Ведь в начале никто не знает, кто он:

извращенец или поэт, или сноб, или злодей

М. Пруст

Глава о «сомнениях грызущих, которым всякий не рад», а также о том, что Сицилия ближе, чем мы думаем

Стыд, похмелье, сомнение, робкая надежда, страх, ещё немного стыда, – такие ингредиенты составляли коктейль ощущений следующего дня после описанных выше событий. Это что касается моих чувств. Насчёт Глеба я не был уверен.

Вообще до среды следующей недели я прожил в каком-то анабиозе. На работу меня не вызывали, необходимости выходить из дому у меня не имелось. Стальские уходили и приходили, а я не шевелился. Наконец, в четверг ближе к обеду позвонила редактор строительного журнала и дала задание на пятницу, а также просила зайти в редакцию после того как я закончу интервью. И строительная фирма и наш офис находились в центре, так что я пообещал забежать, как только запишу на диктофон бредни представителя очередной строительной конторы.

*****

Пятница; около трёх часов дня.

– Вадим Афтандилович…

– Да-да, – я был в приподнятом настроении. – Да-да, Алина Ильдаровна.

– Вадим, это было ваше последнее задание, – робко промолвила редактор.

Я открыл от удивления рот.

– Как?!.. Вы меня увольняете?! Что ж… – я был растерян.

– Нет-нет! Конечно, нет! – запротестовала Алина.

– А! Вы меня НЕ увольняете! – обрадовано и ещё более растерянно сказал я.

Я в конец запутался.

– Мы закрываемся, – грустно и торжественно, как над гробом хорошего человека, сказала Алина Ильдаровна.

На моём лице застыло не подлежащее классификации выражение. Алина смотрела вниз.

– Так вы… мы… журнал закрывается?! – заговорил я.

– Да, – дрогнувшим голосом сказала Алина.

– Мне очень жаль, – искренне сказал я.

Алина молчала. Я решил, что мне пора убираться. Вдруг Алина снова заговорила:

– Сейчас никто не выживает. Ни «бумажные», ни «электронные». Девяносто девять из ста СМИ обречены на закрытие. Никто не в плюсе. Такие дела… – Алина подняла на меня свой очкастый лик. – Даже старым знаменитым изданиям приходит конец.

– Да… Времена… сейчас… такие. Кризис… – я старался вытянуть грустную ноту, но мною овладело противоположное настроение; я думал о малышке La Critic’е и той судьбе, что уготовили ей звёзды. – Я тогда пойду. Не грустите.

Я начал вставать, но внезапный порыв моего – теперь уже бывшего – главного редактора заставил меня вновь приземлиться на кресло.

– Хочу сказать, что мне было интересно работать с вами, Вадим! Интересно и поучительно. Вы, без всякого сомнения, талантливейший в своём роде журналист, с каким мне доводилось иметь дело, – глаза Алины за стёклами очков быстро моргали.

– Спасибо на добром слове, Алина. Вы мне тоже нравились. Прощайте, – я встал.

– И ещё кое-что, – быстро проговорила Алина. – Вами интересовались.

– Кто?! – неприятный холодок пробежал у меня по ногам.

– Не знаю точно, но предварительно мне позвонил наш учредитель и велел ответить на любые вопросы этих людей.

– Каких ещё людей?

– Это были двое мужчин. Один со мной не разговаривал, а говорил на ухо тому, кто помоложе. А тот, молодой, задавал вопросы мне. Они спрашивали о вас. Скопировали на флэшку все статьи, которые вы успели написать; даже черновые варианты ваших статей. Вадим, вы ведь помните, что я всегда просила выпускающего немного переделать изначальный текст, чтобы он был не такой… не такой…

– Я понимаю, Алина Ильдаровна, – я посмотрел вдаль и потрогал нос.

– Я бы сказала, что этот, – тот, что моложе – знает не понаслышке о журналистской деятельности; он с лёгкостью оперировал специальными терминами и понятиями… Язык подвешен. Задавал вопросы о вашем журналистском потенциале. Спрашивал: какие темы, по моему мнению, вас интересуют как журналиста. Вообщем так.

– Вот как?! И что же вы ответили?

– Я не стала скрывать тот факт, что вы – опять же, по моему мнению, я могу и ошибаться, – на полном серьёзе не интересуетесь ничем, но можете написать практически о чём угодно, чтобы это было интересно читать; я им сказала, что вы эрудированный человек и умеете углубляться в тему; я им сказала, что вы – мастер стилизации. Да! Я так и сказала: «мастер стилизации». Но, наверное, было правильнее сказать «мастер нарочитой реминисценции». Я ничего не имела в виду плохого, поверьте мне, – Алина сняла очки и начала терёть глаза; вид у неё был затравленный.

– Я понимаю, – сказал я, хотя вряд ли понимал.

Алина вновь надела очки.

– Да. А тот, что постарше, очень похож на какого-то служащего.

– В смысле чиновника?

– Нет-нет. В смысле сотрудника силового ведомства. Мне так показалось. Они припарковались прямо напротив дверей редакции; а тут парковаться нельзя, – здесь работают эвакуаторы. А их машину не забрали, хотя они минут тридцать у меня находились. Вот я и подумала: наверное, какие-то ответственные сотрудники. Они, конечно, не показывали документов. Я и не настаивала, ведь учредитель велел оказать полное содействие.

– А кто ваш учредитель, если не секрет? – я должен был вытянуть по возможности максимум информации.

– Не могу сказать. Он имеет отношение к строительству, но о каких-то конкретных его проектах мне не известно.

– А не припомните, что за автомобиль был у тех двух мужчин? – потянул я за последнюю ниточку.

– Чёрный внедорожник. Как его… Ланд… Рандж…

– Лэнд Ровер Рейндж Ровер?

– Да! У моего дяди такой.

Я помялся с ноги на ногу; мне было неловко допрашивать Алину, а с другой стороны, я просто обязан узнать больше, потому что это в наших со Стальским интересах.

– Может быть ещё что-то?.. – смущаясь, спросил я.

– «Крутись-вертись», – задумчиво сказала Алина.

– Не понял.

– Такая особенность: несмотря на грамотную речь молодого, он несколько раз использовал этот жаргонное выражение. «Крутись-вертись». Мол, чтобы что-то заработать, надо «крутиться-вертеться». И ещё: «Хочешь быть хорошим журналистом, репортёром – крутись-вертись». Непонятно, что он имел в виду? Крутиться в определённых кругах? Вертеться на… Не знаю.

– А!.. А камер у вас тут нет?

– Нет.

*****

По дороге домой – в метро – меня начали посещать неприятные мысли. Мысли эти были о том, что второй номер La Critic’и при всём усердии не будет и наполовину так же хорош как первый, если вообще считать первый выпуск хоть в каком-то смысле хорошим. Что-то мне подсказывало, что мы истратили все силы. Оказалось, что у нас совершенно не было плана на будущее. Не было вектора. Не было идей. Нам в голову не пришла ни одна мысль о том, что же мы, чёрт возьми, будем писать во втором номере! Сегодня девятое число. Погода чудесная, это да. Май, как-никак. Моя станция, конечная.

Часам к восьми все были уже дома. Крутились на кухне, перекидывались ничего не значившими фразами, шутили, посмеивались. Приготовили ужин. Съели ужин. Помыли посуду. Даже вытерли помытую посуду чистым вафельным полотенцем. Глеб скрутил свою папироску, выкурил её. «Может чего-нибудь?..» – спросил кто-то из нас мужчин. «Да, давай чуть-чуть», – ответил другой. Мы выпили по коктейльчику, потом чистоганчиком. Стало очевидно, что мы напряжены и недоговариваем об одном и том же. Стало понятно, что нас беспокоят одни и те же мысли. Что делать дальше? Делать ли что-нибудь дальше? В каком духе продолжать? В том же? Я что-то вякнул про газету. Глеб мотнул головой, выдав своё раздражение. Я, то ли в шутку, то ли в полушутку сказал что-то типа: «Марта-то – юрист, завсегда пригодится. Возьмём твою сестру в долю…»

– В какую, нахер, долю?! – взорвался Стальский. – Ты много прогуливал математику. Не знаешь, что на ноль делить нельзя. И ноль на три: получится ноль!

Стальский покраснел от злости.

– Чёрт возьми, Стальский, не будь таким пессимистом. Я в толк не возьму: ты так сестру ненавидишь или совершенно не веришь в успех нашего предприятия? – я говорил вкрадчивым голосом, чтобы не спугнуть правду.

– А что, это взаимоисключающие вещи? – стараясь не орать, спросил Глеб.

Переводить всё в шутку было уже поздно. Пора было начать называть вещи своими именами.

В этот момент в кухню, где мы совещались, зашла Марта. Я, изображая благодушного дурачка, воскликнул:

– А, Марта-Крошка, вот и ты! У меня… Точнее у нашего предприятия под названием La Critica для тебя кое-что есть. А именно: зарплата! У-ху!.. Ты рада?

Я сбегал в прихожую, засунул руку во внутренний карман пиджака, потом в другой, и извлёк свой портмоне. Вернулся на кухню.

– Вот, получи за свою работу среднюю по стране зарплату: двенадцать тысяч рублей, – я положил перед Мартой деньги.

Марта посмотрела на Глеба обречённым взглядом, а потом – совершенно без хвастовства – сказала:

– В прошлом месяце я заработала в десять раз больше, и это был плохой месяц.

Я не знал, что говорят в таких случаях, поэтому сказал следующее:

– Жизнь такая штука, как американские горки. Правда во всём мире их называют «русскими», – и это, на мой взгляд, более подходящее название… Может в следующем месяце будет лучше, – я почувствовал себя дураком и замолчал.

Глеб улыбался улыбкой больше похожей на судорогу. Я и он поняли, что мы потратили весь энтузиазм на первый номер; весь энтузиазм и уйму денег; а заработали всего пятнадцать тысяч с «Фанерного пейзажа» и тридцать с Шубы (мы таки содрали с него тридцатку). «А что ты думал?! Всё так просто?!» – хотел сказать каждый из нас другому, но не говорил. Марта взяла деньги со стола и сказала: «Ладно». В дверь позвонили. Мы не двинулись с места. В дверь позвонили ещё раз. Я сказал: «Пойду, поставлю стирку». Глеб сказал: «Я у себя». Мы с Глебом знали, что как только снова окажемся в одном помещении, то сразу должны начать говорить о том, как бы свернуть наше предприятие. Мне было стыдно за всё и перед всеми. А вообще-то это был крах. Да-да. Больше всего на свете я сейчас желал… Нет, не того, чтобы наша газетка дожила до второго номера, а того, чтобы остаться другом Глебу Стальскому. О Марте я даже не смел мечтать. Никакой цинизм не победит надвигающееся на меня одиночество. Я был уверен, что мои дни сочтены. Я слегка потерялся в пространстве, потому что обнаружил себя в дальнем приделе прихожей смотрящим в угол. В моей голове звучали слова царя Василича:

«Если не сбылась мечта,

Это, пупсик, неспроста,

Слё-ё-ё-ё-зы и кро-о-о-о-о-вь-ь-ь-ь-ь…»

Но мне не легчало.

В дверь снова позвонили и одновременно застучали; вроде бы даже ногой.

– Может посмотрим кто там? – откуда-то донёсся голос Стальской.

– Да. Я гляну; хуже не будет, – крикнул я и пошёл открывать.

«Чик-чик», – сказал дверной замок. «Ы-ы-ы-ы», – скрЫпнула дверь. Во мраке нашего подъезда стояла женщина. Она сделала шаг внутрь, и я узнал Сицилию Владимировну.

– Я думала, вы никогда не откроете, – нейтральным тоном произнесла она.

К тому времени, когда она сказала своё первое предложение, в прихожей уже стояли брат и сестра.

*****

– Я пришла, чтобы предложить вам сотрудничество, – промолвила Сицилия, стоя посреди прихожей. – Где мы можем присесть и поговорить?

Мы все трое жестами указали в направлении конференц-зала тире гостиной. Сицилия проследовала в указанном направлении, а мы, переглядываясь, зашли следом.

Кое-как рассевшись, мы приготовились внимать. Как ни крути, неожиданный визит Сицилии Владимировны жутко интриговал. Наша гостья окинула взглядом комнату и спросила:

– В квартире только вы трое?

– Да-да, – заверили мы.

Гостья секунд двадцать прислушивалась к тишине, а потом заговорила:

– Мы связались с вами не для того, чтобы заказать рекламную статью для «Фанерного Пейзажа».

Мы трое покивали, как бы давая понять, что эту часть повествования мы усвоили и ждём продолжения. Сицилия продолжила:

– Нам было важно понять: умеете ли вы излагать материал доходчиво и в нужном ключе. Из статьи о «Пейзаже» этого, конечно, было не выявить, а вот статья о директоре нам понравилась.

Я заёрзал, потому что статью о директоре писал я.

– Да, я знаю, что это писал ты, – показала ладонью на меня Сицилия Владимировна. – Твоя стилистика узнаваема. Мы прочитали все статьи, которые ты написал для строительного журнала, и единогласно решили, что это как раз то, что нам нужно.

Мы с Глебом набрали в лёгкие воздух, как бы намереваясь задать уточняющие вопросы, но Сицилия жестом попросила подождать и продолжила говорить:

– Я предлагаю вам следующее: устный контракт приблизительно на два года, плюс-минус пара месяцев, оплата помесячная. Вы – дальше выпускаете вашу La Critic’у, пишите о чём душе угодно на первых трёх страницах, а на всей четвёртой странице размещаете наш материал. Материал этот будет состоять из: текста, который будешь писать ты, Вадим Аронов, и фото, или двух фото.

Я оттопырил указательный палец, подыскивая слова для формулировки вопроса, но Сицилия вновь жестом призвала нас к терпению.

– В течение месяца от меня Вадим будет получать конверт с материалом – информация о конкретной персоне, – фото, текст, может аудиозаписи, может иногда видеозаписи. Я на словах, то есть устно, буду тебе рассказывать всякие неблаговидные моменты в биографии вышеозначенной персоны. Разные всякие компрометирующие этого нашего героя месяца факты (или не факты, не важно), буду расставлять правильные акценты. Твоя задача, Аронов: на основании прочитанного, услышанного от меня и увиденного на экране компьютера, мобилизовав весь свой творческий потенциал, – Сицилия слегка усмехнулась, – написать статью. Статью о конкретном человеке. Каждый месяц – новый персонаж. Может, иногда, два персонажа в одной статье, не больше. Статьи, как вы уже догадались, будут носить компрометирующий характер.

По нашему виду было понятно, что мы желаем услышать самое главное. Сицилия Владимировна, устало вздохнув, сказала:

– За первую статью – это получается июньскую – миллион рублей. За следующую – больше на четверть. За четвёртую – ещё плюс двести пятьдесят. То есть, каждый месяц ваш оклад будет увеличиваться на четверть миллиона рублей. По окончанию контракта – щедрая премия. Оплата наличными. Никаких свидетельств того, что вы работаете на кого-то быть не должно; никаких материальных доказательств, никаких бумажных договоров и прочего. Выпустили номер – получили деньги. Выпустили следующий номер – получили следующие деньги. Никаких электронных переводов, никаких чеков, квитанций…

– А… – что-то хотел спросить Глеб, но, видимо, передумал.

– Что? – указала пальцем на Стальского Сицилия.

Глеб сделал жест, что вопрос снят. Установилось молчание. В моей голове крутились мысли. Одна из них была: за такую явно опасную работу нам могли бы предложить платить больше.

– Мы должны обсудить предложение, – сказала Марта, вставая, и сделала мне и Глебу знак следовать за ней.

– Она не с нами, – вяло запротестовал Глеб, показывая пальцем на сестру.

– С нами, с нами, – заверил я нашу гостью, делая ладонью оборонительный жест.

– Вы уж определитесь, – призвала нас к благоразумию Сицилия Владимировна.

– С на-а-ами, – протянул я, ставя точку в этом вопросе.

Глеб сделал жест, означающий, что он сдаётся, и мы проследовали за ожидающей в дверном проёме Стальской.

Мы прошли в комнату Глеба, вышли на балкон и закрыли за собой дверь. Так как Марта была инициатором совещания, то мы с Глебом молчали и ждали. Марта выставила перед нашими лицами по указательному пальцу, как бы фокусируя наше внимание на своих словах. Заговорила:

– Деньги – это деньги, но есть ещё кое-что, что мы можем требовать. Мы попросим оплачивать наши накладные расходы…

– Точно!.. – воскликнул я. – Тираж газеты!

– Не только, – проникновенным голосом сказала Марта. – Совершенно необходимо, чтобы нам оплачивали адвоката, дополнительное медицинское страхование, и… и…

– Бензин? – предположил Глеб.

– Да! Топливная карта! – воскликнул я, вспомнив о расходах, которые мы понесли на кормление Танка.

– Что-то ещё? – спросил Глеб.

– Не знаю, – ответила Марта. – Но топливная карта – это мелочно. Ни слова о топливной карте, поняли?

Мы покивали в знак согласия.

Я решил резюмировать наши условия:

– Итак: миллион рублей – наш оклад на троих, плюс…

– На первый месяц, – уточнил Глеб.

– Я слышала, что ректор нашего универа получает официальную зарплату – миллион, – сказала Стальская как бы для справки.

Я покивал и продолжил:

– Да-да, миллион рублей – на первый месяц, дальше – прибавка. Соцпакет, который в себя включает: дополнительное медицинское страхование со стоматологией, оплата адвоката и… и…

– Тираж, – подсказал Глеб.

– «Все расходы, связанные с выпуском газеты», – уточнила Стальская.

– Да-да… «Все расходы, связанные с выпуском газеты», – вслух для самого себя проговорил я.

– Программа! – выпучив глаза, сказал Глеб.

– Какая ещё? – спросил я.

– Лицензионная! – ответил Стальский.

– Точно! Чуть не забыли, – обрадовано проговорил я. – Молодец, что вспомнил.

Мы ещё постояли и подумали. Больше ничего в голову не приходило.

– Стало быть, мы согласны? – ради приличия, риторическим тоном сказал Глеб, когда мы выходили с балкона.

Что характерно: присоединение к нашей кооперации Марты Стальской произошло стремительно, бесповоротно, и инициатива исходила с её стороны.

Через три минуты в гостиной. Сицилия Владимировна, утвердительно кивая, повторила вслух условия нашей сделки:

– Миллион рублей наличными за первый месяц, оплата тиража и дистрибуции (а не «всех расходов, связанных с выпуском газеты», потому что нас не интересует содержание вашей газеты за исключением того материала, за который мы вам платим), оплата адвоката, рекомендованного вами, дополнительное медицинское страхование в качестве соцпакета, лицензионная программа «Вёрстка и издательство». Это приемлемые условия, – резюмировала Сицилия. – Напомните мне: сколько экземпляров был первый тираж La Critic’и?

– Э-м-м… Три тысячи, – ответил я.

– Да, три тысячи, – подтвердил Стальский.

– Теперь будет два миллиона, – сказала Силиция как ни в чём не бывало. – Чтобы на всю республику хватило.

Мы трое потеряли дар речи; сидели и просто утвердительно покачивали головами. Во мне рос восторг, который я старался скрыть за маской бесстрастного профессионала.

«…быть может, самые изумительные шедевры нашего времени обязаны своим происхождением не Всеобщему конкурсу, не образцовой постановке дела в высших учебных заведениях, а частым посещениям ипподромов и многолюдных баров»

М. Пруст

(Красиво, но это опять же не про нас)

Глава о том, что всем и так известно: почему прогноз погоды ведут люди с неидеальной внешностью

Стоит ли говорить, что как только в нашу жизнь вошла Сицилия с её нескромным предложением, от творческого кризиса не осталось и следа. Мы с Глебом просто таки фонтанировали идеями для нового номера. Просто осыпали друг друга и Марту нетривиальными соображениями. Список персон, у которых возьмёт интервью La Critica для июньского номера перевалил за десяток в первые десять минут обсуждения. Примерно в этот момент пришла мысль подавать материал о приключениях Шубы не в виде текста, а в виде комикса, исполненного в жанре примитивизма. И всякое другое.

На следующий день примерно в два часа пополудни, на мой номер позвонила Сицилия и велела нам троим явиться к ней в офис для «обсуждения плана действий».

В четыре часа дня мы вчетвером уже заседали в её кабинете в «Фанерном Пейзаже».

– Вообщем так, мои хорошие, – приступила Владимировна. – Одной из составляющих частей плана является ваша всереспубликанская популярность. И первым шагом к этому будет запуск на телеканале «Кефир» шоу с участием господ Стальского и Аронова. Вы обязаны быть не просто популярны, а любимы зрителями. Понимаете?

Мы не понимали, и по нашему виду это было очевидно.

– Зачем мы должны быть популярны? – поморщившись, спросил я.

– Почему нас должны любить? – задал более резонный вопрос Глеб.

Марта ничего не спросила. Сицилия посмотрела на Марту, потом перевела взгляд на меня и с досадой в голосе ответила:

– Да потому что вы будете писать компромат на уважаемых и известных людей! А чтобы вам поверили простые изб… читатели, вы должны нравиться людям. А как понравиться людям быстро и легко?

Мы пожали плечами. Сицилия ответила:

– Через телевизор.

Мы сидели и переваривали информацию. Сицилия вновь заговорила:

– Я вам даю контакт вашего телепродюсера, – она достала из визитницы визитку и положила перед нами на стол. – Свяжитесь с ней не позднее двадцатого числа. Ваша задача: подумать над идеей телешоу. Если Даше – так её зовут – понравится ваша идея, она её реализует. Если ничего не придумаете, то за вас придумают. Но, я уверена, что вы что-нибудь предложите сами. Так ведь?

Мы молчали. У меня появился вопрос и я поднял указательный палец, чтобы его задать, но Сицилия предвосхитила его, сказав:

– Естественно, что занятость на ТВ оплачивается отдельно. Вот эта работа – по самому настоящему контракту. По настоящему бумажному подписанному контракту. Вы – медиаперсоны, которые выпускают собственную газету, и вам можно верить. Так-то. К тому же: хорошо известных широкой общественности персон не так-то просто уничтожить.

– Кхе… – кашлянул Стальский.

– Мм… – промычал я.

– Не волнуйтесь, ничего с вами не случится, – заверила Владимировна. – Заработаете денег своим талантом, – каждый мечтает о чём-то подобном. Не так ли?

Мы были в замешательстве, и не знали на какой вопрос ответить, и какой вопрос задать. Стальский неожиданно сменил тему, спросив:

– Вы навели справки о нас?

Сицилия хмыкнула, потому что этот вопрос показался ей наивным. Она ответила следующим образом:

– Сами вы пока ещё ничего из себя не представляете, поэтому наведение справок о вас – есть наведение справок о ваших родителях и… близких, – тут она задержала взгляд на Марте и слегка улыбнулась. – Егор Стальский – бывший тренер по баскетболу, а ныне бизнесмен. Уехал в Болгарию по контракту, по истечении которого остался на МПЖ, занимается несколькими видами деятельности… Афтандил Аронов – организованная преступность, наркотики, рэкет, мошенничество, вымогательство, – всего понемножку… Убит в девяносто четвёртом вместе с женой и…

Марта посмотрела на меня изумлёнными глазами. Я прикрыл половину лица рукой и пробормотал что-то вроде: «Времена такие были…» Сицилия с усмешкой громко сказала:

– Да, времена были такие. Папа Вадима был героем своего времени. Очень жаль, Вадим, что так всё закончилось, – глядя на меня по-доброму, проговорила Сицилия.

Мы сидели и смотрели в пол. Через двадцать секунд Сицилия снова заговорила:

– А что касается непосредственно вас, мои хорошие, то тут всего по паре строчек. Оба мальчика – учились – не доучились, Аронов работал по барам и ресторанам. Стальский Глеб сходил в армию, служил в ВДВ; характеристика положительная. Эм Стальская – юрист по образованию, спортсменка в свободное время; обширные связи в юридическом сообществе посредством близкого знакомства с адвокатом по фамилии Бимерзкий, который в особом представлении не нуждается, так как широко известен в разных кругах.

«Ничего сверхъестественного…» – подумал я, сам не зная о чём конкретно.

Владимировна бодрым и весёлым голосом подытожила:

– Вот, как видите: мы всё о вас знаем. Агентами вражеских разведок не являетесь.

– Кто вы? – спросил Глеб, явно не рассчитывая на развёрнутый ответ.

– Так, мои хорошие: работаете на меня. Остальное – в своё время.

*****

В десять часов вечера в эту же субботу мы втроём сидели в гостиной и вели беседу. Стальские яростно спорили, а я отвлёкся и потерял нить разговора.

– О, Господи! Что тебя заставляет говорить такую чушь?! Это всё равно что сказать: «Творог храбрее… рассыпчатости… главного светофора»! Чёрт! Чёрт! – почти заорал Глеб. – Что скажешь, Аронов?

– Успокойся, пожалуйста, – сказал я Стальскому. – И так мысли разбредаются.

– Ты не участвуешь в обсуждении? Почему? – спокойно спросил Глеб.

– Я думаю о том, как нам повезло, – проговорил я убедительно и вдохновенно.

Марта едва заметно утвердительно покачала головой, полулежа на облюбованной ею атаманке.

– Вы просто не пред… – снова заговорил я.

– Да-да, нам повезло, – с сарказмом сказал Стальский, – Мы уже поняли твоё мнение.

– Рад, что ты говоришь «мы», вы на пути к пониманию друг друга, – с улыбкой сказал я. – Это, как родится монегаском! Миллион за то, что некоторые дураки считают за счастье делать бесплатно. Это в месяц! Пока!.. Потом больше!.. Так обещают, – я слушал свой голос и сам себя убеждал.

– Да-да, или быть гражданином Арабский Эмиратов, – продолжил ассоциативный ряд Глеб.

– Или гражданином Древнего Рима, – ввернула Стальская, навеянный юридическим образованием, факт.

– Вот. Я рад, что мы мыслим на одной волне, – я сам разволновался; я не видел пути назад. – В любом случае всё уже свершилось. Мы впряглись. По ходу дела будем стараться разнюхать больше информации о том, во что конкретно впряглись, а пока…

– Считаешь себя крутым? – неожиданно сменив вектор разговора, спросил Стальский с усмешкой, а Стальская своим грозным взглядом как бы присоединилась к этому риторическому вопросу.

– Ваша жизнь не казалась вам скучной? – я пытался апеллировать к авантюрной стороне характеров партнёров.

– Мне моя – нет! – ответила Марта.

Глеб ничего не ответил. В совещании был объявлен антракт на перекур и чаепитие.

Спустя двадцать минут.

– Что мы можем предложить телевиденью? Тянет на повестку дня, – я посмотрел на партнёров; партнёры безмолвствовали.

– Я повторю вопрос… – начал по новой я, но Стальские одновременно заговорили.

– Да подожди ты… – оборвал Глеб.

Стальские думали. Хотелось бы знать о чём. Марта сложила губы весьма волнующим моё воображение образом; положение её губ означало крайнюю озадаченность.

– Ладно… – я собрался было встать и пойти на кухню, чтобы что-нибудь начать готовить к позднему ужину.

– Кажется… – неуверенно начала Марта; мы с Глебом напрягли внимание. – Кажется, я знаю, что мы можем предложить телевидению.

– Говори! – завопили мы с Глебом не своими голосами.

– Нет. Не скажу. Пока не скажу, – Марта сделала защитный жест руками.

– То есть как?! – не веря своим ушам, спросил Глеб.

– Не могу объяснить. Просто доверьтесь. Подождите некоторое время. У нас ведь неделя с лишним? Ну, вот. Скоро поймёте. Скоро. Если я вам сейчас объясню свою задумку, то может не получиться, – Марта встала, давая понять, что совещание окончилось.

На следующий день, не мешкая, мы с Глебом начали собирать материал для следующего номера La Critic’и. Стальский взял на работе отпуск и планировал уволиться, когда отпуск закончится. Я же быстро, но аккуратно написал последнюю статью для «Строительного журнала» и тоже был совершенно свободен. Мы придумали добавить под названием газеты на первой странице в верхнем правом углу маленькую надпись на латинском языке. «In re», – что переводилось «В действии». Звучало круто и с претензией на интеллектуальность, но в меру. Вроде как: «La Critica in re». Если темой нашего первого номера были заведения досуга, то темой второго номера стали молодые бизнесмены нашего города; естественно из числа наших знакомых, которые не преминули попиариться за счёт газеты, за что им и были выставлены счета от La Critic’и, правда, на весьма символические суммы.

В эти погожие весенние денёчки буквы легко превращались в слова, а слова в свою очередь непринуждённо складывались в предложения. Мы с партнёром ярко иллюстрировали собой первую половину Закона Парето, который гласил, что 20 % усилий дают 80 % результата, а остальные 80 % усилий – лишь 20 % результата.

Марта в эти дни занималась своими клиентами, дела которых были ещё не завершены, а новых клиентов не брала. Вечером мы встречались дома и обсуждали дела. Готовили сложные вкусные блюда на ужин и с удовольствием их ели. Мы с Глебом даже забывали набухиваться, что было очень даже неплохо с морально-этической точки зрения. Ха!

Всё шло как нельзя лучше, пока тринадцатого мая во вторник вечером я не свалял дурака. В этот день Глеб куда-то слинял. Днём Марта сидела в своей комнате, возилась с бумагами и совершала звонки. Я пытался разобраться в новой лицензионной программе для вёрстки, пробную версию которой скачал себе на копм, хотя Стальская обещала взять эту обязанность на себя, потому как «…я всё равно ничего не пишу, буду хоть верстать». Программа была сложная и разветвлённая, со множеством тонких настроек. Экран моего компьютера не мог раскрыть потенциал программного обеспечения, поэтому я всерьёз задумался о приобретении Макинтоша последнего поколения, того у которого чудовищное разрешение экрана. «Без коктейля не поймёшь», – пробубнил я себе под нос, встал из-за стола и пошёл на кухню, чтобы замешать себе отвёртку. Проходя по прихожей, кинул мимолётный взгляд в приоткрытую комнату Марты, – она сидела перед окном, используя подоконник как письменный стол, спиной к двери и, видимо, читала. Я уже было повернул на кухню, как в дверь позвонили. Отложив на время реализацию плана с отвёрткой, я, не спрашивая «кто?», открыл дверь. На пороге стоял мужик, его лицо мне показалось знакомым, но моя память сразу не могла связать его с кем-то, кого я знаю, чтобы вспомнить, где я его видел раньше.

– Э… Привет. Ты – Аронов?

Я не спешил отвечать. Тогда мужчина продолжил:

– А Марта здесь живёт? Я Марк.

«Ах, точно. Это же Марк!» – подумал я, а вслух сказал:

– Да, она дома, проходите.

Я направился в свою комнату, оставив дело закрытия входной двери Марку. Проходя мимо зала, я громко сказал: «Марта, к тебе пришли». Зашёл в свою комнату и закрыл дверь. Мне хотелось что-нибудь разрушить.

Прошло какое-то время. Я старался не прислушиваться к звукам из соседней комнаты. Даже некоторое время пролежал на диване с подушкой вокруг головы, но, решив, что это чересчур, прекратил. Громкий шёпот и возня достигали моего слуха, заставляя злиться. Не то слово, злиться! И тут я принял самое умное решение в такой ситуации: решил прогуляться, тем более что погода так и шептала: «Иди, Аронов, прогуляйся… До рюмочной». Я прокрался в прихожую, надел пиджак и вышел. Несмотря на будний полдень, в рюмочной почти не было свободных мест. Я подошёл к стойке и заказал «сто» в один стакан. Представленные на витрине бутерброды с колбасой и лососем не внушили мне доверия, поэтому я взял Дюшес в стеклянной бутылке на запивку. Занял стоячее место, составив компанию «слесарю Коле» и «сантехнику Борщову». Не успел я положить локти на столик, как уже снова пришлось идти к стойке буфета, – за новой порцией. Чтобы не возвращаться слишком скоро, я заказал ещё сто грамм в один стакан и разливного пива. Вернулся к своему стоячему столику. Отпил половину из маленького пластикового стаканчика и хотел запить Дюшесом, но решил не занимать пространство в желудке бесполезной жидкостью и запил пивом. Через несколько глотков пенного, в помещении рюмочной наступил мрак. А через несколько мгновений луч софита вырвал из темноты мой столик. Два моих соседа по столу отступили во мрак, а я, сделав три больших глотка из стеклянной кружки, надел цилиндр. Слабый свет подсветил буфетчицу, которая теперь была одета в нарядную униформу работника буфета советского образца. Она дала мне знак приготовиться и показала три пальца притаившемуся в углу оркестру. Потом показала два пальца, потом один. Оркестр заиграл вступление. Я допил содержимое пластикового стаканчика и начал:

– «Нет-нет-нет», – всё что я слышал от твоего сердца

«Нет, нет, нет»… «Тебя нет дома»,

– а это я слышал от твоего брата.

«Нет-нет-нет». Не хочу верить, ведь ты сама виновата,

– открыла мне двери, когда-то, обогрела солдата и накормила,

но-о-о отказала.

На заднем плане, едва подсвеченные, в такт этому меланхоличному ритму качались фигуры завсегдатаев.

После нескольких глотков из стеклянной кружки я продолжил:

Побыть мне подольше и совсем рядом.

«Нет. Нет. Нет. Нет».

Обнимал бы глазами, если б они не вылезали

на лоб мне с орбиты,

все тайной покрыты.

Свет над головами посетителей усилился, и они в той же тональности начали бэк-подпевать: «Не мучай себя, Аронов!.. Она тебя не полюбит».

– Нет-нет-нет-нет!.. – отвечал я им.

– «Она тебя не полююююбит! Забудь её, Аронов!» – не унимался хор. – «Не мечтай понапра-а-а-асну…»

– Нет-нет-нет!.. – спорил я с голосами здравого смысла.

Фигуры поднялись на высокие столики, и начался танец в жанре примитивизма, чтобы не упасть.

Я одним прыжком очутился на своём столе, в то время как огромный диско-шар начал вращение, запустив по залу рюмочной вьюгу световых снежинок. Мой стол начал медленное вращение, а я, как бы обращаясь к уважаемой публике, продолжил:

– Все, что я слышал:

«Нет! Нет! Нет!»

Все что я слышал:

«Нет. Нет. Нет…»

Все, что я слышал от твоего сердца:

«Нет, нет, нет…»

Затем я прыгнул со стола, и меня, конечно, поймали.

С последними аккордами оркестра в зале снова загорелся электрический свет, а из окон забил дневной. Все были за своими столиками, пили и вели беседы. Я со слесарем и сантехником снова стоял за своим столом. На дне пластикового стаканчика оставалась одна восьмая глотка, и я его сделал. Допил пенное из стеклянной кружки и принял самое глупое решение в такой ситуации: решил вернуться домой.

*****

Когда я вошёл в прихожую, то понял, что они переместились из комнаты Марты на кухню, и теперь оттуда доносились звуки приготовления еды: текла вода, шипело масло, что-то нарезалось и так далее. Ещё были слышны звуки непринуждённого разговора с изрядной долей женского лёгкого воздушного смеха. Я хотел убивать, поэтому пошёл на звуки. Чёткого плана у меня не было.

– Привет, – весело сказал я, когда оказался в кухонном проёме.

– Это Вадим, а это Марк, – сказала Стальская, указывая ладонью на каждого из нас в соответствии с наименованием. – Вы, кажется, уже познакомились.

Этот мужчина в кухонном фартуке поверх рубашки, вытер руки о кухонное полотенце и протянул правую для пожатия. Я и не думал пожимать ему руку, потому что по жизни – особенно в пьяном состоянии – придерживался древнеримского принципа «я без оружия». Возможно, я начал придерживаться его только полминуты назад. Во всяком случае, я не подал ему руки, чтобы у него не оставалось сомнений на мой счёт, а у меня не было путей отступления.

– Что ж, вот и познакомились, – непринуждённо сказал мартовский адвокат, возвращаясь к своим кухонным делам.

Марта вопросительно смотрела на меня. Её явно интересовал вопрос: почему я ещё здесь. Я заговорил, обращаясь как бы ни к кому:

– Так значит ты папик глебовской сестры? Бимерзкий адвокат.

Адвокат посмотрел на меня тяжёлым взглядом, затем усмехнулся, скользнув глазами по, безмолвствующей и не сходящей с места, Стальской.

– А ты значит Аронов Вадим, уже сутра пьяный? – улыбнулся адвокат, показывая, что как минимум треть его зубного состава изготовлена из золота.

– Это не принципиальный вопрос, – уклончиво и со скрытой угрозой (как мне виделось) ответил я. – А вот что действительно важно: почему ты решил, что можешь приператься к нам домой и греметь нашими кастрюлями? А?

Адвокат взял несколько секунд на обдумывание, затем ответил:

– Здесь не только ты живёшь, Вадим Аронов, но и другие люди. Поэтому нет ничего страшного в том, что я пришёл в гости к своей… своей… – он подыскивал слово для наименования Марты, чтобы не выглядеть в её глазах слишком ушлым ублюдком, но так и не нашёл. – Поэтому здесь нет ничего страшного. Мы сейчас приготовим пирог с курицей, и ты даже сможешь его поесть.

Я подумал: «Может сейчас самый подходящий момент, чтобы напасть на него? Всё таки был упомянут пирог с курицей. Где-то это наверняка является страшным оскорблением». Но я не напал на него в следующую минуту, потому что был не уверен в искреннем ответном порыве, а если он не готов отвечать, то это расхолодит и мой пыл. Я начинал ощущать себя смешным; нужно было форсировать ситуацию. Я прибег к лёгким предварительным оскорблениям:

– Если ты намерен устроиться у нас кухаркой, мне надо тебя как то называть.

Это было прямым вызовом, поэтому все сосредоточились. Я продолжил, якобы ухмыляясь собственному остроумию, которого здесь и в помине не было:

– Буду называть тебя Марк Апрелий. Это производное от Март Апрелий. Не против?

Моя интонация звучала нагло, но не идеально.

– Мне всё равно, – спокойно ответил мартовкий адвокат. – А я буду называть тебя Вадим; не обидишься?

– Я!.. Я… Так это и есть моё имя! – меня обжигала неловкость ситуации, в которую я сам себя загнал.

– Тогда договорились, – завершающей интонацией проговорил Марк.

– Тогда… Да… Дого… ворились, – с нелепым апломбом заявил я; мой порыв куда-то подевался.

Марта на меня смотрела как на маленького дурачка. Я, потерявшись в пространстве, кое-как отлип плечом от дверного проёма, и, на негнущихся ногах пополз в свою комнату. «Вот я осёл! Как меня умыл этот клоун!» – накручивал я себя по пути к дивану. Видимо, зайдя в свою спальню, я задержался только для того, чтобы оставить очки на подоконнике, потому что через мгновение я себя обнаружил идущим назад на кухню, а ещё спустя секунду я уже говорил мартовскому бойфренду следующее:

– Пиздёшь в сторону! Снимай фартук, и идём в прихожую; разберёмся как мужчины.

Краем глаза я увидел, как Марта закрывает от стыда лицо руками. Я гордо шествовал в прихожую; судя по шелесту шагов, Марк следовал за мной. Когда я развернулся, Мартин приятель стоял передо мной без кухонного фартука. Я сорвал с себя пиджак, скомкал его и кинул на оленьи рога, промахнулся. О, да! В это мгновение я был абсолютно счастлив; я был уверен, что был рождён, чтобы навалять этому самодовольному типу. Приняв боевую стойку, я проорал:

– Давай, дедуля, покажи на что ты…

*****

«Свежий политический скандал. Кто бы мог предположить, что…» – с выражением говорила ведущая новостей из телевизора. Я обнаружил себя лежащим на атаманке в гостиной. В комнате был полумрак. В качестве одеяла меня покрывало большое махровое полотенце. Стальский сидел на своём кресле и смотрел новости по телевизору.

– Что я тут делаю? – прохрипел я. – Где Марта? Сколько времени?

– Лежишь. Уехала. Почти полночь, – ответил Глеб.

– А как я здесь оказался? – в картине последний часов моей биографии недоставало значительного количества пазлов.

Я откинулся головой на подушку и ощутил боль в макушке. Потрогал рукой, – там была шишка.

– Я тебя нашёл в прихожей, когда зашёл в квартиру. Переложил сюда, чтобы не спотыкаться, – объяснил Глеб.

– А-а… Спасибо, – вяло сказал я. – На голове шишка…

– Это, наверное, от входной двери. Твоя голова препятствовала её открытию, – Глеб не сводил глаз с экрана и ел руками какую-то еду с тарелки. – А со скулой я не знаю что. Это точно не я. Наверное, при падении ударился.

– А-а… А! – вскрикнул я, когда потрогал щёку.

– Пива? – спросил Глеб.

– Да, пожалуй, – страдальческим голосом ответил я.

– В холодильнике. И мне захвати.

– Сначала я почищу зубы; надо наслаждаться, пока они у меня есть.

– Не мелочись. Помойся весь.

– Ладно.

Я осторожно начал приподниматься, прислушиваясь к ощущениям в теле. Когда я уже был в дверном проёме, Глеб, указывая на свою опустевшую тарелку, спросил:

– Ты приготовил пирог с курицей? Очень вкусно.

Тут я вспомнил всё, схватился за голову и вскрикнул от боли в макушке.

*****

В эту ночь Марта не пришла ночевать. На следующую тоже. А на третий день приехала днём. Я, сгорая от стыда, начал мямлить что-то вроде: «Слушай, Стальская, не знаю, что на меня нашло… Древние затаённые инстинкты, понимаешь?..»

– Забудь об этом, Аронов, – незлым тоном прервала мои извинения Марта. – Он не должен был приходить, и он больше не придёт.

«Вот и хорошо», – облегчённо подумал я, однако постарался сохранить виноватое выражение лица.

*****

Пятница шестнадцатого.

Сегодня мы с Глебом записали интервью с человеком, которого наше талантливое перо сделало интересным в глазах читателей. Мы чувствовали удовлетворение от проделанной работы, а наши души жаждали наград, и Стальская со своим рационализаторским предложением попала в самую точку.

– Не хотели бы вы устроить вечеринку под стать той, что происходила на третий день моего к вам переезда?

Может не этими словами было сформулировано предложение, но смысл был таковым. Мы с Глебом переглянулись, а затем, снова повернув головы на Стальскую, согласно закивали.

– Но только никаких брэйк-дансов на столах раньше времени. Я буду направлять ваши порывы. Понятно? – спросила Марта, немало заинтриговав нас.

«Так даже интереснее, – подумали мы. – Ведь основная часть программы, а именно «нажраться», оставалась неизменной».

Марта любезно предложила свозить нас до супермаркета. Мы с Глебом пошли закупаться необходимым, а она ожидала в машине. Когда мы вернулись с пакетами, состоялся забавный диалог. Глеб со смехом сообщил сестре:

– Там одна кассирша в Аронова влюбилась. Всегда, когда он приходит за продуктами, флиртует с ним и называет на «ты». Сейчас, когда мы «алкашку» на кассе пробивали, она сказала (тут Глеб изобразил её голос): «Вам не много на двоих, мальчики? Компания не нужна? Ха-ха!.. Хо-хо!..»

– А ты, Аронов, что? Собираешься ответить взаимностью? – криво улыбаясь, спросила Стальская.

Я состряпал задумчивую гримасу, якобы раздумываю над этим вопросом. Через мгновение сказал:

– Эта моя поклонница – вторая после самой толстой сотрудницы этого супермаркета. Я не собираюсь довольствоваться вторым номером, – буду клеить наитолстейшую.

Глеб засмеялся, поглядывая на сестру, которая рулила в сторону нашей хижины и продолжала расспрашивать меня.

– Любишь больший баб, Аронов? – спросила она.

– Я люблю только тебя, Крошка, но ты не даёшь, поэтому довольствуюсь чем Бог послал, – нежно глядя на Стальскую, сказал я.

– Мм… Не растрачивай себя, Аронов, глядишь – добьёшься желаемого, – как бы в шутку проговорила Стальская, игриво приподняв бровь и показав кончик языка.

Я залюбовался Мартой и даже уже собирался погладить её ладонь, лежащую на руле, но в этот момент Глеб, сидящий сзади, нарочито громко рыгнул и сказал:

– Ой, прошу прощения, кажется, я испортил романтический момент. А, кстати, где твой видеорегистратор?

– Сломался, – смеясь, ответила Марта.

Остаток пути мы все посмеивались, каждый над чем-то своим.

Пятнадцать минут спустя стол с закусками был накрыт. Принесена первая бутылка – маленькая фляжка джина.

– Давайте, начинайте. Я как ведущий. Как тамада на свадьбе. Окэ? – Марта возвышалась над сидящими нами и жестикулировала, призывая начинать пьянку.

– Какой-то слишком формальный подход, не находишь, Глеб Егорыч? – подозрительной интонацией проговорил я, вертя головой то на брата, то на сестру.

– Наливайте! – скомандовала Стальская. – Ну же.

Мы вдумчиво приступили к делу. Выпили по пятьдесят чистого джина. Глеб любил джин чистым. И стаканы он любил чистыми, как и я. Через каких-то десять минут фляжечка London Dry Gin’а была опустошена. Марта принесла с кухни ноль семь светлого рома и самолично заболтала три ром-колы. Включила телевизор, – местные новости. Дело пошло. Мы разговорились. Очень скоро мы с Глебом сосредоточились на обсуждении новостей из телевизора. На несколько минут Мартой был включен канал, на котором крутили видеоклипы национальной эстрады. Мы запротестовали, но она напомнила, что «ведущая» она. Мы немного поёрничали по поводу увиденного на местном музыкальном канале. Потом Стальская переключила на МузТВ, и мы с Глебом прошлись по общеизвестным исполнителям, не забывая подзаправляться ромом; ромом в чистом виде. Откуда-то взялось множество тем для обсуждения и шуток. В какой-то момент на моей голове появился чёрный цилиндр с фиолетовой атласной лентой. Мы разговаривали и смеялись, не замечая течения времени и течения алкоголя. Когда ром иссяк, я сбегал на кухню и принёс пивчанского. Разговоры приобретали всё более абсурдистский оттенок. Стальская упомянула какую-то киноновинку, – зёрна упали на плодородную почву, ибо в чём в чём, а в кинематографе мы с Глебушкой разбирались. Разговор на время устремился по киноведческому руслу. С кино мы плавно перешли на литературу, в которой тоже рубили, как мало кто. Далее была затронута тематика поп-культуры в широком смысле, далее политика и экономика под философским углом зрения. Я конечно умничал не без желания произвести впечатление на Крошку-Марту. Глеб свободно парил в облаках неакадемической риторики. В общем: ситком культурологически-абсурдистской направленности с элементами абсценной лексики.

В какой-то момент Марта вышла из комнаты, и мы про неё забыли. В отсутствие леди, шутки-прибаутки стали жёстче. Вдруг Стальская вернулась и с порога, как бы исполняя роль, строгим голосом заявила: «Людям утром на работу, а вы тут орёте! Ну-ка быстро сворачивайте свой балаган и по койкам!» Мы с Глебом замерли на несколько секунд, глядя на Стальскую. Её лицо было карикатурно строгим, и мы рассмеялись. Тогда она сказала то, что заставило нас подыграть ей. Она сказала: «Сейчас милицию вызову! Чёртовы алкаши!» Мы утрировано испуганно засуетились, – загремели бутылками, собирая их по всему полу, залепетали извинения и так далее.

– Всё! Стоп! – скомандовала Стальская. – Готово. Можете заканчивать. Или можете продолжать.

Всё это действо несомненно имело начало, подобие кульминации и чёткий финал. Я был так пьян, что не мог об этом думать прямо сейчас, поэтому оставил разрешение этого вопроса на утро и по стеночке уплёлся в свою комнату, где повалился на диван и уснул без снов.

Высшая, редчайшая, утончённейшая разновидность ума, возвышавшаяся

до степени таланта в области устной речи, – остроумие

М.П.

Глава об умении Стальской отличать хорошее от обычного

На следующий день после обеда (по времени, а не после приёма пищи).

– Так я правильно понял: ты записывала на видеорегистратор всю нашу вчерашнюю вечеринку? – я подкреплял свой вопрос жестикуляцией пальцами.

– Правильно, – ответила Марта. – Ты очень быстро и правильно всё понял, и всего-то с четвёртого раза.

– Всё-всё записала? – зачем-то спросил, стоящий тут же, Стальский.

– Всё-всё, – подтвердила Марта, глядя в свой ноутбук. – И поэтому придётся долго и упорно редактировать. Мы же не покажем продюсеру немонтированную шестичасовую версию. Надо сделать выжимку. Максимум на час. Всё самое годное.

Мы с Глебом посмотрели друг на друга и одобрительно покивали. Глеб вслух поразмышлял:

– Эта такая передача будет… Про то как мы с Ароновым глумимся над актуальными событиями. Да? Как мы обсуждаем кино и литературу…

– Моду и музыку, – вставил реплику я.

– Политику и всякое искусство, – продолжил размышлять вслух Глеб. – Передача про то, как мы набухиваемся, сидя на продавленном засаленном диване, а столом для наших нехитрых закусок и стаканОв служит хромая табуретка. Упадничество, деградация, ковёр на стене…

– Круто!.. – прошептал я. – Марты – ты гениальная блондинка.

– Спасибо, – задумчиво проговорила Стальская, не отрываясь от своего лэптопа.

– А как назовём эту передачу? – спросил Глеб. – Ведь, как передачу назовёшь, так она и… будет записана в телепрограмме.

– Точно, – согласился я.

– «Пьяный Диван», – сказала Марта.

– Что? – переспросили мы.

– «Пьяный Диван», – повторила Марта. – Давайте-ка не мешайте мне.

«Пьяный Диван, Пьяный Диван…» – на разные лады начали повторять мы с Глебом, отойдя в сторонку.

– Здорово придумано! – уверенно проговорил я.

– Согласен, – согласился Стальский.

Наш восторг возрос во стократ, когда вечером Марта продемонстрировала нам монтированную часовую версию нашего вчерашнего экспромта на скрытую камеру. Она потрудилась наложить музыку на определённые моменты действа. «Профессионально!» – хотелось воскликнуть, и мы воскликнули-таки.

– Чёрт возьми, чёрт меня возьми, Стальская, это есть готовый пилотный выпуск нашего будущего шоу на ТВ! У этой продюсерши Даши отойдут воды (прошу прощения), когда она узрит сие великолепие, которое затмит унылокакашечные поделки нашего местного телевидения. Мы с Глебом просто кривлялись, а ты придала этому форму. Всё ты, ты, ты!.. – проговорив эту хвалу, я поцеловал Марту в макушку.

– Не перевозбуждайся перед сном, Аронов, – со смехом урезонивал меня Глеб; он сам был несказанно рад чудесной выдумке своей сестры.

Гора под названием «Что мы можем предложить телевиденью» упала с наших плеч. Оставалось заниматься содержанием следующего номера La Critic’и.

Деньги, деньги, наличные деньги; ищу честный способ

зарабатывать деньги…

царь Василич

Глава, в которой повествуется о событиях двадцатого ноль пятого и нескольких последующих дней

– Меня точно хотят выжать с канала! – как бы вслух рассуждала Дарья. – подсунуть мне каких-то… каких-то… Вы не обижайтесь ребята, но…

Мы одновременно с Глебом сделали жесты, означающие «ну, что вы, что вы, мы не обижаемся, мы всё понимаем…», а сами переглянулись с посылом типа: «она похоже не в курсе, что наше дело обречено на успех».

– Первый продюсерский проект – и такая подстава! – не унималась Бедвезагёрл. – Ну, точно хотят меня подвинуть!.. Точно, я вам говорю.

«Бедвезагёрл» – как мы между собой стали называть нашего продюсера Дашу, была, без всякого преувеличения, известна всем жителям нашей республики. Если вы когда-нибудь включали телеканал «Кефир», то, скорее всего, натыкались на очередной выпуск прогноза погоды, который вела Даша в русском традиционном костюме. Серьёзно. В кокошнике, с косой, как корабельный канат; кстати, эта коса настоящая; «Правда?!» «Нет». Ещё её можно увидеть, когда стелешь новую газету в лоток своему коту; на страницах этой бесплатной прессы есть рекламный баннер, на котором изображена Даша с оттопыренными большими пальцами, а сверху надпись: «Вот такие окна!». Даша была женщиной средний лет и могучего телосложения. До нормы Даше нужно было сбросить килограмм сорок, но она не спешила этого делать, так как лишний вес был частью её имиджа. Прогноз погоды, который почти всегда был, сука, неверный, должен давать некто, кого сложно ненавидеть. Например, трясущийся от старости академик метеорологических наук или анимационный пёс, или говорящий попугай, или кукла-рукавица, или Даша – милая толстушка в русском традиционном наряде.

– Так что?.. – прервал её причитания Глеб. – Посмотрите «пилот»?

– Ха! Пилот. Терминологией овладели, – не слишком дружелюбно заметила Дарья. – Давай… те. Давайте ваш пилот.

Стальский катнул по столу флешку с монтированной версией пилотного выпуска. Дарья вставила флешку в свой настольный Макинтош и махнула нам, – мол: «Погуляйте».

– Автор концепции – Марта Е. Стальская, – счёл нужным сказать я, за что был удостоен презрительного взгляда продюсера Дарьи.

Мы с Глебом вышли из кабинета и уселись на креслах в приёмной, где нас уже поджидала Марта. Десять минут назад она нас высадила около ворот здания телеканала, сказав: «Я вас догоню через десять минут».

– Ну что? – спросила она.

– Ознакомляется, – ответили мы.

– Смогла заехать на парковку, – спросил я.

– С трудом, – ответила Марта.

Двадцать девять минут спустя.

– Пу-пу-пи-та-пу-та-пу-пу… – развлекал сам себя Глеб, издавая всякие звуки, чем нас с Мартой несказанно раздражал, а также притягивал неодобрительный взгляд секретарши.

– Засохни, – сказал я Стальскому.

– Пу-пи-па-та-пу-пам!.. – с удвоенной силой продолжил Глеб.

За дверью кабинета послышались звуки музыки, в которой мы узнали ту, которую Стальская наложила в самом конце нашего видео.

«…Is it wro-wrong that I think it's kinda fun,

When I hit you in the back of the head with a gun?

My daddy's in the trunk of his brand new truck,

I really want him back,

But I'm flat outta luck…»

– Всё-таки здесь другая музыка нужна, – пробубнил я себе под нос.

– Это просто для примера, – прошептала в ответ Стальская. -

– Пу-пи-пу-па-а…

Звуки за дверью оборвались, и послышались приближающиеся тяжёлые шаги. Дверь кабинета распахнулась, и Бедвезагёрл стремительным шагом приблизилась к сидящим нам.

– Это вы та самая девочка в конце?.. – улыбаясь, протянула руку Дарья поднимающейся с кресла Марте.

– Я. Марта, – дружелюбно улыбаясь, ответила Стальская.

– Это моя сестра, – пояснил Глеб.

– Это его сестра, – счёл нужным подтвердить слова Глеба я. – Она наш партнёр… Деловой.

– А!.. Это ты придумала концепцию, – обрадовано проговорила Дарья.

– Да. Это она, – с выражением сказал я. – И смонтировала видео тоже она.

– Партнёр значит, – Дарья с блеском в глазах рассматривала вставшую во весь рост Марту. – Так вы, ребята, команда из трёх человек. Занятно! Значит ты, – Дарья показала пальцем на меня: Вадим Аронов. Ты – Глеб Стальский. А ты – высокая красавица-блондинка – Стальская…

– Марта, – подтвердила Марта.

– Замечательно! Великолепно! С этим уже можно работать. Ну-ка, встаньте рядышком все трое.

Мы выстроились в ряд: Глеб – двести четыре, Марта – сто девяносто три, я – сто семьдесят сантиметров в холке. Я предчувствовал дальнейшую команду Дарьи. И точно: она велела мне встать между Стальскими. «То, что нужно!..» – с придыханием сказала Дарья.

– Сейчас же назначим фотосессию, запустим рекламу и прочее и прочее.

Мы переглянулись с противоречивыми чувствами.

– А что насчёт концепции? – ко мне прицепилось это слово.

Даша дьявольски засмеялась и покрутила пальцем у меня перед лицом.

– Концепция утверждена! – торжественно провозгласила она, а потом менее пафосным тоном добавила: – Некоторые нюансы конечно имеются. Тут явно «восемнадцать плюс». Нужно одобрение вышестоящего начальства. Нооо…

*****

Через полчаса мы втроём (после того, как Марта-юрист внимательно прочитала их) подписали контракты. Не считая будущих рекламных гонораров, каждый из нас троих получал по миллиону рублей за цикл из двадцати четырёх выпусков передачи «Пьяный диван». Это почти по сто двадцать тысяч в неделю на троих. Полмиллиона в месяц на команду. А так же медицинская страховка со стоматологией и скорой помощью, которая была частью нашей сделки с Сицилией.

– Согласно контракту вы обязаны сняться в двадцати четырёх выпусках в течение полугода, то есть до середины декабря текущего года. Всё понятно? – спросила Дарья.

– Да, – ответил Глеб за нас троих, а мы с Мартой закивали.

– Может, вопросы? – спросила Дарья.

Мы с Глебом замялись. Я приподнял указательный палец правой руки, как ученик, желающий задать вопрос учителю. Глеб с приподнятыми бровями устремил на меня свой взор, – верно надеясь, что я хочу задать тот же вопрос, который не даёт покоя и ему. Дарья предвосхитила:

– Да, детки, с этих денег вам придётся заплатить налоги.

Глеб и я потупили взоры.

– Ещё что-то интересует? – спросила Даша.

Все трое отрицательно покачали головами.

На несколько секунд установилась тишина. Потом продюсер Даша многозначительно сказала:

– Вы должны всё успевать. Слышала, что у вас имеется газета…

– Да, мы пишем… – хотел пояснить я, но Даша меня прервала.

– Это меня не касается. Моё дело: вот! – она хлопнула по столу тремя папками с подписанными нами бумагами, ставя в разговоре точку.

После того, как состоялось наше официальное трудоустройство, Даша пожелала проводить нас до машины, заодно выписать в пункте охраны пропуск для Танка на служебную парковку телекомпании.

На парковке, около самой стены здания, припорошенная весенней пылью, стояла BMW первой модели с откидным верхом. На заднем стекле была надпись «Продаётся. Г.в. 2008. Пробег: такой-то. Т.: такой-то». Я остановился около машины.

– Идёшь, – проходя мимо, спросил Глеб.

– Да-да… – ответил я.

Слева от меня возникла Даша. Она тоже смотрела на машину, а когда я заметил её рядом с собой, спросила:

– Интересуешься?

– Ваша? – спросил я.

– Моя, – ответила Дарья.

– Что там есть? – спросил я.

– Пойдём, покажу, – она сходила в свою новую машину и принесла ключ от BMW.

Отчаявшись меня ждать, Стальские подошли к нам с Дашей и тоже начали осматривать машину. Даша, открыв обе двери единички, рассказывала о комплектации:

– Рыжая, слегка потёртая кожа. Автомат. ЕСП, АБС, ФРГ, ГДР, БДСМ, – короче, всё есть. Климата нет, просто кондей. Всего тридцать тысяч пробега. Фары обыкновенные, – не ксеноновые. Лошадей не помню сколько, надо в свидетельстве о регистрации посмотреть.

– Сколько? – спросил я.

– Не помню сколько, надо в свидетельстве…

– Нет-нет. За сколько отдаёте? – уточнил я.

– А! Ну… Я вообще-то за семьсот собиралась… – задумчиво начала Дарья.

– По рукам, – согласился я.

*****

Половину следующего дня мы с Глебом и Дашей провозились с переоформлением автомобиля, после чего Даша попросила её подбросить обратно до здания «Кефира».

– И всё таки какое совпадение, – удивлялся Глеб, когда мы, оставив Дашу около работы, выезжали на дорогу. – «к, ноль-ноль два, р, т»! Это же прям первые буквы названия нашей газеты!

– Да-да, приколько, – соглашался я.

– И главное: номер «002» – он же блатным считается, а с нас ничего не взяли.

– Ага, – и тут согласился я. – Повезло так повезло.

Мы направили передний бампер моей новой повозки в сторону «Фанерного Пейзажа», потому что Сицилия Владимировна два с половиной часа назад позвонила Стальскому и велела приехать хотя бы одному из нас троих.

*****

– Вы переезжаете в загородный дом Аронова, – безапелляционно заявила Владимировна, как только наши пятые точки приземлились на кресла перед её столом.

– Э… Ладно, – сказал я.

– Переезжаем, значит… – сказал Стальский.

– А?.. – собрался спросить я.

– Да. Так необходимо, – отрезала Сицилия и добавила: – Аронов, держи свой мобильный при себе.

Мы почувствовали, что аудиенция закончились и заёрзали в креслах, намереваясь подняться. Владимировна щурилась и что-то припоминала. Когда мы были уже в дверях, она воскликнула:

– Ах, да! Пригласительные на вручение премии Смарт, – она поставила свой портфель на стол и стала перебирать бумаги.

Мы с Глебом переглянулись и вернулись к столу.

– Что, простите? – вкрадчиво спросил я.

– Сейчас-сейчас… – приговаривала она, ища нужные бумаги. – А вот, кстати тут завалялись ваши подъёмные на переезд, – она кинула на стол жёлтый конверт и продолжила искать дальше.

Глеб аккуратно убрал конверт во внутренний карман пиджака. В конверте, как мы позже выяснили, покоилось двести тысяч рублей банкнотами по тысячи и пять. Наконец Сицилия извлекла из своей сумки конверт из цветного картона с логотипом «Smart». Передавая в руки Стальского конверт, она произнесла пояснительную речь:

– Значит, двадцать четвёртого в субботу, в полдень в автосалоне BMW-Mercedes на Проспекте Победы состоится вручение премии имени Smart молодому проекту в области журналистики. Вроде так. В качестве приза – автомашина Smart с логотипом издания в пользование на полгода. Форма одежды – парадная. Быть всем троим. Не опаздывать. Стальскому и Аронову быть в адекватном состоянии.

Мы понимающе кивали, внимая инструкциям. Потом я, стесняясь своей непонятливости, спросил:

– Так что, Сицилия Владимировна, La Critic’а номинирована?

Сицилия посмотрела на нас и несколько раз быстро поморгала. Сказала:

– La Critic’а победила.

И не успел я даже глазом ей мигнуть, как мы пошли

культурно отдохнуть

Шнур

Глава о разговоре, что «чем выше разум, тем выше его горизонт»

Вечером двадцать второго числа месяца мая томление достигло пика, и я решил развеяться.

– Поехали, обмоем машину, – предложил я Марте.

– Поехали! – мгновенно отреагировал Стальский, поднимая глаза от компьютера.

Я посмеялся и сказал:

– Тебя не берём. Играйся дальше.

Марта виновато улыбнулась, глядя на брата. Я, как бы размышляя вслух, проговорил:

– Я собираюсь очаровывать Марту, а Глеб будет только мешать. Мешать, опошляя всё происходящее. Да, Глеб?

– Да, – бодрым голосом подтвердил Стальский.

– Неужели? – спросила Стальская.

– Не сомневайся, – заверил я. – Вот смотри, Крошка. Глеб, задачка на сообразительность: у молодой горничной было четыре свечи, а подсвечник рассчитан только на три…

– Засунуть в задницу! – не дожидаясь вопроса, выкрикнул Стальский.

– Я же говорил, – шёпотом сказал я Марте.

– Вы отличная команда, – похвалила нашу слаженность Марта. – Куда пойдём? Что надеть?

*****

– Я закажу на свой вкус, ты не возражаешь?

– Изволь, – ответила Марта.

– Два вишнёвых штруделя и шампанское в ведёрке со льдом. Спасибо.

– Бутылку? – спросила официантка.

– Да. Спасибо. И не какой-нибудь отстой с пластмассовой пробкой, а хорошее шампанское. Спасибо.

– Мы будем пить? Среди белого дня?.. – в голосе Марты было не слишком много претензии, может, потому что был уже вечер.

– Совсем немного. Только одну на двоих, – я потёр ладони друг об друга, извинился и пошёл в туалет.

В тот момент, когда я, намыливая руки, смотрел на своё отражение в зеркале, возник картавый двойник с коптящими крыльями и, тоже приводя причёску в порядок, проговорил: «Она, вишь, хоть пригожая и на добр-р-рой славе, а всё ж слишком р-р-рослая; зашибёт ненар-р-роком…»

– Не страшно, – ответил я.

– А? – отозвался какой-то мужчина около писсуара.

– Это я не вам.

«Это он не вам!» – подтвердил Картавый.

Через пятнадцать минут.

– Пойми ты, Марта: если мы морочим голову большинству людей, это не значит, что мы не можем отличить плохое от хорошего. О чём это я?

– Я совершенно не об этом, – выдохнула Марта.

– Тогда о чём?

– Пьяные ли, сраные ли, вы считаете себя лучше всех во Вселенной. Плюёте на всех… Смеётесь над всеми. Почему ты улыбаешься? Я не хотела бы быть вами. Нет. Высматриваете друг в друге признаки гениальности и находите! Что вы за люди? Кто вас полюбит?! Ненавидите то, что способны постигнуть и боитесь того, чего понять не можете. Вы не гении. Вы – жалкие, капризные мальчишки.

– Кхе… Иногда мне кажется, что я ничего не боюсь; но потом наступает утро и похмелье, – я слегка хлопнул по столу, якобы очень смешная шутка; затем серьёзным тоном сказал: – Марта-Крошка, гениальность – это пребывание в состоянии постоянного везения. Подумай над этим на досуге.

Я почувствовал кратковременную эйфорию от только что выданной на гора мудрости; развалился на диване и уставился на Стальскую сильно расширенными зрачками.

– «Гениальность – это способность бесконечно прилагать усилия». Холмс в исполнении Джонни Ли Миллера, – внёс свою лепту двойник с коптящими, как автомобильные покрышки, крыльями, и добавил: – «То, что сегодня кажется невероятным, завтра может стать реальностью».

Я тронул плечом ухо, и он рассыпался в воздухе.

– Считаешь себя неотразимым. Ну-ну. И можешь подумать на досуге вот над чем: стоит ли презирать людей, когда так страстно рассчитываешь на обогащение за счёт них? Мм?..

Меня овеял лёгкий ветер осознания, но я не подал вида. Марта смерила меня неодобрительным взглядом и сказала:

– Продолжай в том же духе, – она собралась встать из-за стола.

Я рывком положил свою руку на её руку и тут же убрал. Порыв уйти сменился немым вопросом в глазах. И я спросил:

– Почему тебя это злит? Я действительно не пойму.

– Вы подняли какую-то странную волну. Не замечаете? – Марта приблизила своё лицо к моему и перешла на шёпот: – Над нами нависла угроза. Я её буквально ощущаю.

– Чем? – со смехом спросил я, тем самым окончательно выведя Стальскую из терпения.

– Всё! – Марта поднялась с кресла, – мне надо выйти, я в дамскую комнату. Оплати пока счёт; мы уходим.

Марта направилась через зал, привлекая все до единого взгляды.

Через пятнадцать минут. Мы всё ещё в заведении общепита.

– Не знаю, разумеешь ты это или нет, но ты – лайт-версия Глеба, – язык Марты слегка заплетался, что было весьма волнующе.

Я развёл руками в карикатурной нерешительности.

– Или, если тебе приятнее так думать, Глеб – тяжёлая версия тебя. Вы не дополняете друг друга, вы… вы… сидите оба на одной стороне качелей… весов. Пропасть!.. Пропасть, там… – последние слова Марта сопровождала жестами, как будто что-то пытаясь объяснить иностранцу, – особенно мило у неё получились «качели-весы»; шампанское рвало её нейронные связи. – Вы не имеете образования!

– Мне больше нравится: мы не ограничены никакой профессией.

Она прикрыла на секунду глаза, и, как бы вдохнув побольше терпения, сказала:

– Вот приходит такой красавчик Аронов Вадим устраиваться на работу, а дяденька, сидящий напротив него в дорогом кожаном кресле, спрашивает: «Ну-с, молодой (пока ещё) человек, и какое у вас образование?» А Аронов Вадим этак закидывает ноги на стол и отвечает: «Что вы, дяденька! Я не ограничен никаким образованием», – Марта закончила свою миниатюру, откинулась на диване, скрестила на груди руки и вопросительно смотрела на меня.

– Слушай, Стальская, если мне придётся устраиваться когда-то на работу – это будет моя личная трагедия. Чтобы какой-то хреновый морж за двенадцать тысяч рублей в месяц говорил мне, что делать?! Это без меня. Как говориться: я не для этого из универа был исключён. Зачем ты вообще мне говоришь всякие гадости? – проговорил я серьёзным тоном, а потом шутливо добавил. – Правда считаешь меня красавчиком?

– Ох-хо-хо…

– И ещё в работе по графику и в определённом месте меня крайне удручает отсутствие возможности пукать на рабочем месте, когда заблагорассудится. Представь: сидишь в офисе и вот…

В голову пришла фраза каталонского философа Пухольса, который сказал (на каталонском, конечно, но я скажу на русском): «Величайшая мечта человека в плане социальном есть священная свобода жить, не имея необходимости работать». Испанца Марте я цитировать не стал.

– Ладно, смейся, – Марта сделала вид, что потеряла интерес к разговору и стала рассматривать интерьер, но уже через несколько секунд посмотрела мне в глаза и серьёзно сказала: – Знаешь, что бы тебе на это ответил наш папа?