«Ахматовская культура» или «Не ложи мне на уши пасту!»

4. Кос кафе[17]

Спал я крепко. Еще в Афгане я придумал себе одиннадцатую заповедь: «Не планируй», потому что с теми, кто планировал, часто заканчивалось не так. В ближайшие сутки ничего воздушно-капельного нам не угрожало, вот я и спал, пока Ленка не разбудила:

— …помог, а то неудобно. Умница не знает, где Козюлю похоронить… Вставай, а?!

— Пусть купит участок на Масличной горе! — рявкнул я и попытался уснуть.

Но за дверью уже старательно и громко, как на приеме у глухого логопеда, включилась Софья Моисеевна:

— Видишь, ему уже не терпитша! Я понимаю! Он хошет иметь ш балкона вид на мою могилу! Ну шпашибо ему, што пока он ешо шоглашен на пуштую! Пушть потерпит, мне уже недолго ошталошь!..

— Нам всем недолго осталось! — оборвала ее Ленка резким чужим голосом. Перестань мотать всем нервы, это он о фиминой собаке.

Я сладко потянулся и распахнул окно. На всем пространстве небосвода до самой Масличной горы — не было ни облачка, ни Машиаха,[18] лишь три каменные пробирки башен… Чушь это все, не может этот придурок с китайским термосом поколебать сохранившееся в веках… А внизу понурый Умница волок в сторону амуты черный пластиковый мешок. В другой руке он сжимал лопату. Я убедился, что безутешный могильщик не спер мой пистолет, чтобы отдать Козюле воинские почести и пошел пить кофе.

В банке из-под кофе были одни окурки. Я даже обрадовался предлогу выйти из дома, из-под ленкиного тревожного взгляда.

До ближайшего в нашем спальном городишке кафе пришлось брести минут двадцать по чистым изгибающимся улочкам, мимо просторных газонов и белого камня арок. Поганенькое кафе я обнаружил на Алмазной площади, в длинном, изломанном, похожем на гигантский кусок «Лего» доме. Я слишком долго искал кафе, чтобы не почувствовать себя дураком, вспомнив только сейчас, что сегодня шаббат, и ничего не работает.

В пасторальной тишине горожане прогуливали собак и детей. Собаки были наши, из России, а дети всякие. Чернявый малыш взволнованно наблюдал за этой выставкой песьих экстерьеров и требовал от знойной матери с кудрями, кольцами и сигаретой купить собаку — сейчас! Такую же, как у Владика из их группы, или у соседской Наташи. Мама, огрызаясь, сдавалась.

Я плюхнулся на скамейку, нашарил пачку сигарет, а вот зажигалка никак не находилась. Ну да, ведь в доме побывал Клуб. Я было сунулся попросить огонька у прохожего, да вовремя заметил кипу. Пришлось перебраться к знойной маме и прикурить от ее сигареты.

Ценю женщин с ухоженными руками, хотя лак был нагловат, зато в тон помаде. Заговорил. Отвечая, она жестикулировала, сигарета, как жало змейки, нацеливалась то в мой глаз, то проплывала у волос, то выжидала почти у губ.

Восток, одним словом. Жестикулировала она все время, золото украшений тихо позвякивало, голос оказался как раз то, что надо — низкий, хрипловатый.

Может быть, слегка раздражали ее специфические восточные «аины»,[19] напоминающие ашкеназийскому уху позывы на рвоту, да черт с ними.

Короче, напросился я на чашку кофе по-турецки, что подразумевало, как минимум, временное отсутствие мужа. Ребенок остался в песочнице — одно из преимуществ Маалухи — дети здесь растут на улицах без родительского надзора. Каких-нибудь десяти метров не хватило для приятного завершения этого позднего утра. Метастаз ленкиного Клуба с радостным воплем: «Я заблудился!» метнулся к нам из-под арки. Смуглянка моя инстинктивно шарахнулась от большого мальчика с совочком — Умница был в пляжных шортах и с утренней лопатой, хорошо, хоть без погребального пакета.

— Боря! — сказал он плаксивым траурным голосом, беспардонно упершись взглядом в обтянутые «тайцами» ноги моей спутницы. — А кто эта прекрасная креолка? Твой агент-информатор? Что ты успел узнать?

Я не стал отказываться от подброшенной Умницей версии. Все-таки он был очень болтлив.

— Вот и замечательно! — обрадовался Умница. — Тебе такие уже, наверное, приелись. А для меня — экзотика! Так что познакомь нас, раз у вас все равно служебные отношения.

— Умница, — взмолился я, — отвали! Ты мне мешаешь!

Умница укоризненно посмотрел на меня, как кот, вынужденный воровать мясо, потому что добром хозяин не дает, и перешел на иврит. Он поведал трогательную историю о банке из-под кофе, полной окурков, которую скот-хозяин даже не считает нужным выбросить, заставляя этим заниматься жену — прекрасную, кстати, тонкую, умную и очень-очень красивую женщину…

В результате мы попили кофе втроем, Умница декламировал какие-то газели и диваны в подлиннике, хозяйка внимала и восхищалась его багдадским произношением, а я сидел, как у телевизора, не переключающегося с арабского канала. Когда я увидел в зеркале, что лицо мое начало приобретать специфическое выражение восточного кинозлодея, то молча встал и ушел по-английски.