«Ахматовская культура» или «Не ложи мне на уши пасту!»

7. Жить хочешь?

Высадив Умницу на площади Сиона, у променада, я вспомнил, что дома нет кофе и решил выпить чашечку. А то и прикупить баночку в распахнувшихся на несколько часов между шаббатом и полночью магазинах.

Я сел за маленький круглый столик, выставленный прямо на брусчатку пешеходной части Бен-Иегуды, заказал двойной экспрессо, закурил, откинулся на спинку и понял, что мне хорошо. И спокойно. Впервые с момента появления Умницы, то есть за последние сорок часов. Вирус был где-то далеко, явно не в этой чашке. Люди вокруг шлялись нарядные, беззаботные, мысли мои текли вяло, зато приобретали упорядоченность.

Мимо, даже не заметив меня, прошел Умница с высокой, на полголовы выше него, тугой блондинкой. Они смеялись и болтали на ее языке. Кажется, нам обоим приятнее проводить время порознь.

Я взял салфетку и попытался составить список возможных похитителей пробирки в порядке убывания вероятности. Список, конечно, был субъективным, но что тут поделаешь.

Неожиданно для меня-суетящегося, для меня-успокоившегося Архар оказался среди первых. И это было очень кстати, потому что жил он неподалеку, можно сказать по соседству. Я вспомнил, как он жаловался, что не смотря на верхний этаж, его достали вот эти вот уличные музыканты.

Лифта в старом, с высоченными потолками, доме не было. Я слишком медленно поднимался на четвертый этаж — додумывал возможные «дебюты» предстоящего диалога. Даже свет дважды гас, и приходилось нашаривать кнопки.

Наконец, добрался до двери. Глазок теперь находился в зрачке огромного синего глаза, а от пола к ручке тянулась нарисованная рука. Необычная дверь.

И сирена на машине у него с вывертом, хныкала вчера, как черт-те что.

Не было у меня ни первой фразы, ни улик, нечем было его припереть. Вся надежда на психологическое преимущество и неожиданность, которые, кстати, можно слегка усилить, слегка схулиганив.

Я спустился, нашел неподалеку архаровскую «Мицубиши» и дал ей хорошего пинка. Японка завыла не своим голосом. Стандартная сигнализация, кажется «Пиранья». Ночью было нечто совсем другое. Я даже растерялся, предвидя разборку с хозяином чужой машины, но весь набор «экологических» наклеек был налицо, вернее на заднице. Она, она.

А тут и Архар в купальном халате собственной персоной на балкон пожаловали, отключили сигнализацию и лишь потом соизволили признать:

— Боря!? Ты, что ли?!.. Что там случилось?

— Случилось! — озабоченно прокричал я. — Тебе сигнализацию подменили! Прошлой ночью она у тебя по-другому выла…

— Поднимись, пожалуйста, — попросил Артур.

Легче начинать разговор, когда тебя об этом попросили. С сигнализацией было абсолютно ничего непонятно, но ясно, что это зацепка. Моя задача теперь упростилась — держать многозначительную паузу, а он пусть говорит…

— Почему тебя интересует моя сигнализация, Боря?

— Раббанут интересуется — кто меняет сигнализации по субботам, — держать паузу легче всего за пустыми фразами.

Архар неласково улыбнулся:

— Конечно я ее не менял. Просто ночью ты слышал не мою машину. Так меня вызвали.

— Кто?

Архар постучал пальцем по стеклу шикарного аквариума, подсыпал корм и вздохнул:

— Ну… один близкий мне человек. Это уже не то, что не должно, а вообще не может тебя интересовать…

— Ошибаешься. Меня это очень интересует, — нарочито зевнул я и поозирался. Все-таки квартирка-студия — хорошее изобретение для холостяка. — Но будет интересовать недолго — до утра. Потому что утром начнется официальное полицейское расследование.

Архар сел на чурбан, служивший табуреткой и честно ужаснулся:

— Расследование чего?!

— И для тебя будет лучше, если я буду в курсе, — продолжал я свое.

— Господи, — простонал Архар, — о чем ты говоришь?! Ты же прекрасно знаешь, что я не мог убить эту несчастную собаку! Кто угодно, но только не я!

Я отвернулся к немытому окну, подавил спазм неуместного смеха и жестко сказал:

— Она вышла с тобой. Ты был последним, кто ее видел. Времени, в течение которого ты отсутствовал, было достаточно, чтобы сделать с нашей Козюлей то, что было с ней сделано.

— Сумасшедший дом, — тихо прокомментировал Архар за моей спиной.

— Возможный вариант, — холодно кивнул я, — это уже решит психиатрическая экспертиза.

Почему я над ним издевался? Надеюсь, что просто нащупывал с какого бока его можно раскрутить. В любом случае, мне повезло, что он был настолько «зеленым», что считал убийство Козюли серьезным преступлением, подлежащим расследованию.

— У меня есть алиби! — вдруг решительно заявил он. — Меня видели с момента, как я вышел из подъезда и пока я не вернулся обратно. А собачка сразу убежала.

— Кто?

Архар болезненно поморщился:

— Матан Кохави.

— Адрес.

— Не помню.

Я резко развернулся, вперил в него «следовательский» взгляд и страшно перепугался, даже пистолет выхватил. Нормальная реакция на сильный стук в окно за твоей спиной на четвертом этаже.

Архар мстительно захохотал:

— Это Ричард, — он открыл окно, в комнату впрыгнула жирная ворона и требовательно каркнула, как откашлялась.

Явно радуясь паузе, Архар проследовал к холодильнику с Ричардом на загривке. Сунул ему в клюв сыр. Я, может, тоже не отказался бы — не помню, ел ли я сегодня что-то, кроме пахлавы. Но мне не предложили.

— Адресок, — напомнил я деликатно.

Архар мерил студию, бестолково шагая от стенки к стенке. В слишком пестром халате с дурацкими кистями, он сам был похож на рыбу, мечущуюся между прозрачных стен.

— Соседний с тобой дом, в сторону школы, — с отвращением выдавил он. — Средний подъезд, третий этаж, направо. Тебе еще что-то?

— А почему он вызвал тебя таким странным способом? Почему не позвонил, не зашел? Не постучал в стекло, наконец?

— Потому что он не знал, где именно я нахожусь! — заорал Архар так, что, кажется, даже Ричард подавился. — Он возвращался домой и заметил мою машину! Что ты ко мне пристал?!

— Но когда сработала сигнализация, я помню, что ты закричал: «Это моя машина». Так?

— Мне, Боря, — чуть ли не по слогам проговорил Архар, — по моим сугубо личным соображениям не хотелось кому-либо объяснять что-либо. Для простоты и удобства.

— А почему ты так не хотел называть его? — дружески поинтересовался я, с грустью глядя на настенные часы в виде цветка. Было уже хорошо за полночь.

Бедного Архара просто всего корежило. Он смотрел на меня с неподдельной ненавистью и отвращением. В дверь позвонили, и Архар облегченно вздохнул.

Сюрпризы продолжались. В комнату вошла не кто иная, как моя собственная племянница Ирочка. Я бы и днем, увидев ее здесь, удивился бы. Впрочем, удивлены были все трое. Казалось, что Архар не ожидал увидеть Ирочку в той же степени, в которой Ирочка — меня.

Племянница тут же окропила нас какой-то ароматической дрянью из расписного пузырька и сообщила Архару:

— Это я изменила дверь. Рад?

Архар подумал, обретая дар речи:

— Ты?!.. Ну-у… в общем… оригинально…

Девица с утра успела сменить серебряные украшения на груду какого-то бисера и фенечек. Глаза ее прямо-таки блистали.

— Пьяная или подкуренная? — грозно спросил я.

Она не удостоила меня ни взглядом, ни ответом, поглощенная наблюдением за Ричардом. Наконец, она кивнула чему-то своему и сказала:

— Зайду завтра. Будь дома. Или почувствуешь, или позвоню, — на выходе Ирочка обернулась, вперила в меня горящий взгляд и строго сказала:

— Лене передай привет.

Улыбаться она, видимо, перестала.

— Пожалуй, я ее все-таки провожу, — сообщил я Архару после некоторых колебаний. — А то еще вляпается куда-нибудь…

Он не стал меня отговаривать.

Провожал племянницу я по-ментовски, издали. На салфетке она проходила всего лишь под номером четыре, но этот подозрительный ночной визит поднимал ее на призовое место.

Пока я спускался, она успела откуда-то вытянуть пучок оливковых веток и теперь, зорко всматриваясь в лица прохожих женщин и мужчин, вручала избранным по веточке и о чем-то их спрашивала. В дискуссии не вступала, на улыбки и заигрывания не отвечала. Пару раз что-то уточняла и записывала в блокнотик. Когда она свернула на улицу Яффо и, не оборачиваясь, пошла в сторону Старого города, я нагло пристроился в затылок.

У центральной почты она всучила оливковую ветвь оливковой красотке с вопросом:

— Жить хочешь?

Или племянница совсем заторчала, или стала «шалом-ах-Шавкой»,[26] ей же всегда нужно было быть в какой-нибудь молодежной своре. Или и то, и другое.

— Только не в этом трахнутом мире! — с чувством ответила негритянка, и Ирочка тут же достала блокнотик и записала ее телефон.

Оказалось, вопрос был стандартный, радовало лишь то, что ответы представителей разных рас и народов, типа: «С тобой? Да!», «Конечно хочу!», «Пошли!», «А ты сама выпить не хочешь?» Ирочку явно не устраивали, и телефонами она не интересовалась.

Я хотел было взять родственницу за ухо и отвезти домой, но уж больно целенаправленно шла она в Восточный Иерусалим… Уж не на свидание ли к какому-нибудь Халилю?

Места пошли малолюдные, и мне уже приходилось прятаться в тени городских стен и двигаться перебежками. От Шхемских ворот она повернула налево и попилила по Шхемской дороге. Пару раз приставала к арабам.

Так мы добрались до «Американской колонии» — популярного у иностранных журналистов и второстепенных дипломатов отеля, куда она и зашла. Там я ее и потерял. Я бестолково бродил по переходам и внутреннему дворику этого караван-сарая, отбрехивался от назойливо-услужливого персонала, пока не озверел и не отправился в дальний обратный путь к «Шкоде».

До дома я добрался полчетвертого утра и поскользнулся у входа в подъезд. Пся крев! Ступеньки были влажными от крови, натекшей от искромсанной собаки. Тушка была покрупнее, но разделали ее по той же схеме.

Теперь что, каждое утро у нас в подъезде будут «сучьи метки» для Обер-амутанта?.. Но приятеля Архара я теперь тем более покручу. А вдруг этой собакой замазывают связь между убийством Козюли и кражей вируса?

Оккупированная Умницей полкомната была завешена простыней, превратившейся в экран, на котором крутили фильм Бергмана — там шептались на скандинавском наречии, шебуршились, постанывали и подхихикивали, а тени актеров со скандинавской же откровенностью проецировались на полотно. Я прошел мимо застывшего на диване Левика с чувством, что он не спит.

Тут я понял, что через час-другой в дверь будет трезвонить возбужденный Обер-амутант. И, прежде чем завалиться, вывесил на входную дверь записку:

«По поводу убитых собак и надежд, обращаться только после десяти ноль-ноль».