«Декоммунизация» в Украине, 2014—2021: процесс, акторы, результаты

Общественные реакции

Инициаторы «декоммунизации» объясняют видимый успех своих действий соответствием задач этой политики современным задачам строительства нации. Можно сказать, что в целом отношение к «декоммунизации» в обществе было достаточно апатичным. Сам проект был инициативой весьма узкого общественного сегмента, представители которого не очень интересовались мнением народа, но охотно ссылались на него, когда оно, по их мнению, совпадало с их собственным. «Ленинопад» зимы 2014 года, выглядевший или представленный как стихийное «движение масс», инициаторы «декоммунизации» посчитали или захотели посчитать свидетельством глубокой озабоченности общества засильем «коммунистической символики». Когда же у граждан всё-таки спрашивали их мнение, то нетрудно заметить, что первоначальное одобрение «относительного большинства» достаточно скоро трансформировалось в критическое отношение к инициативам и усилиям «декоммунизаторов» — при этом оно возрастало по мере успехов «декоммунизации». Пожалуй, наиболее распространенным мотивом критики «декоммунизации» (помимо чисто идеологических) ещё на этапе пропагандистской кампании было её восприятие как несвоевременной и дорогостоящей затеи в контексте других вызовов: экономического кризиса, усугублённого войной, коррупции, роста цен, низким качеством медицинских услуг и т. п.

Когда «декоммунизация» символического пространства уже была реальностью, социологические опросы подтвердили три тенденции: во-первых, наличие значительной части граждан, критически воспринимающих действия власти в этой области, во-вторых, чёткое региональное разделение в отношениях к этой политике, в-третьих, уменьшение удельного веса сторонников этой политики и увеличение доли тех, кто её не одобрял. Реальность несколько разошлась не только с ожиданиями инициаторов «декоммунизации», но и с оценками экспертов. В 2017 году почти 69 % опрошенных экспертов (методология опроса и круг экспертов неизвестны) сообщили, что политика «декоммунизации» окажет позитивное и «скорее позитивное» влияние на формирование общенациональной идентичности украинцев, почти 21 % — что негативное и «скорее негативное» [Центр Розумкова, 2017, 69].

Как оказалось, политика навязывания определённой версии прошлого методом «сверху вниз» привела к обратному эффекту. Противоречия возникли в двух сферах.

В-первых, целеполагание инициаторов «декоммунизации» и их желания и представления о процессе не совпадали с настроениями объекта этой политики. В мае 2017 года, когда разные социологические опросы указывали на непопулярность «декоммунизации», В. Вятрович утверждал, что «декомунизационные» законы «были отображением настроений, которые господствовали в обществе» [В’ятрович, 2017].

В-вторых, вновь более выпукло проявилась регионализация отношения к политике центра: поляризация негативного и позитивного отношения к «декоммунизации» совпала с контурами определённых регионов. Условный и безусловный «Запад» активно поддержал «декоммунизацию» (хотя здесь она имела уже чисто косметический характер), на Юге и Востоке преобладало негативное отношение. Центральная Украина, где традиционная амбивалентность поначалу несколько уступила энтузиазму «декоммунизаторов», по мере успехов этой политики становилась более критичной к ней. Не стоит забывать и о том, что за пределами социологических опросов оказались Крым и территории самопровозглашённых ДНР и ЛНР — можно не сомневаться, что эти территории с традиционным преобладанием советско-ностальгического нарратива добавили бы процент противников «декоммунизации».

Таблица 1 Отношение к декоммунизации в Украине в 2015—2020 годах, в %[Ідентичність громадян, 2015, 14—15; Соціологічна група «Рейтинг», 2016, 20; Кулик, 2017, 208; Фонд «Демократичні ініціативи», 2020]

Если говорить о реакциях заинтересованных лиц, то есть тех, кто имеет непосредственное отношение к производству и продвижению дискурсов, то можно достаточно чётко выделить три позиции.

Первая — промоутеры «декоммунизации», присоединившиеся к её инициаторам. Сюда можно включить значительную часть той небольшой группы, которая называет себя «интеллектуалами» и украинскими патриотами. Контуры этой группы чётко проявились в 2019 году, когда политические силы и личности, продвигавшие «декоммунизацию», потерпели сокрушительное поражение на президентских и парламентских выборах. В основном это литературно-художественная и академическая интеллигенция старшего и среднего поколения (например, бывший диссидент Мирослав Маринович, писатели Оксана Забужко, Юрий Андрухович, Сергей Жадан, Мыкола Рябчук, украинцы из диаспоры, имеющие отношение к академии, Тараз Кузьо, Александр Мотыль). Все они отнеслись к «декоммунизации» с энтузиазмом, искренне полагая, что она поможет Украине избавиться от тяжкого наследия коммунизма/колониализма. То, что данный проект продвигает узкий сегмент последователей тоталитарного национализма, их не смущало, «декоммунизация» рассматривалась как часть войны с общим внешним врагом.

Вторая группа: критики «декоммунизации». Сюда можно отнести тех, кого не устраивал административно-бюрократический характер этого процесса, «советские» ухватки его инициаторов, вандализм в отношении художественного наследия советского времени, отсутствие диалога «декоммунизаторов» с обществом, перспективы ограничения академической свободы, продвижение националистического нарратива по мере вытеснения советско-ностальгического. Эта группа более интернациональна, её манифестом можно считать «письмо украиноведов и экспертов» руководителям Украины с призывом не давать ходу «декоммунизационным» законам, его подписали более сорока учёных из девяти стран Европы, Америки и Азии [Відкритий лист… 2015]. Сюда же можно включить и все леволиберальные группы в Украине, и просто лиц, отрицавших «декоммунизацию» из эстетических или этических соображений.

Можно было бы попытаться определить третью группу, академических учёных, которые намеревались дать взвешенную, научную оценку «декоммунизации», однако, её представители, выходя в поле общественных дискуссий, независимо от своего желания и воли попадали в силовое поле борьбы мнений «за» и «против», и таким образом обязательно получали ярлык сторонников или противников. Примером сбалансированного подхода к проблеме можно считать журнал «Критика», который предоставил трибуну как для тех, так и для других. Стигматизация Другого как носителя нежелательного, неприемлемого мнения, а значит, как Чужого стала отличительной чертой общественных дискуссий о «декоммунизации» (впрочем, как и подавляющего большинства общественных дебатов на другие темы в последние годы). Приоритет в распространении таких практик принадлежит инициаторам и промоутерам этой политики. Как пример можно привести ответ В. Вятровича на упомянутое выше письмо украиноведов и экспертов. Директор УИНП, во-первых, упрекнул оппонентов в игнорировании контекста, незнании сути предмета и даже плохом знании украинского (некомпетентность), во-вторых, как в неумышленном, так и в преднамеренном создании искажённых представлений о «декоммунизационных» законах (мифологизация и манипулирование), в-третьих, в том, что среди авторов письма есть как откровенные сторонники «русского мира» (то есть агрессора), так и искренние друзья Украины, введённые в заблуждение первыми [В’ятрович, 2015]. Разумеется, такая дискурсивная тактика привела к поляризации и радикализации дискуссий вплоть до аргументации ad hominem, к которой прибегали как наиболее радикальные сторонники, так и противники «декоммунизации». Идея достижения единства через «декоммунизацию», представляемая как гомогенизация символического пространства путём устранения одного нарратива памяти и продвижения другого, не сработала. «Декоммунизация» стала поводом для поляризации мнений и позиций.