Журнал «Если», 2005 № 11

ПРОЗА

Генри Лайон Олди Восстань, Лазарь!

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.

Апостол Павел, Послание к Коринфянам, гл. 13, 1–3.

— А пялиться на чужих людей некрасиво!..

— Кто сказал?

— Мама!

Кудрявый бутуз лет шести подумал, сунул палец в нос и уточнил с гордостью урожденного жадины:

— Моя мама!

— Ну раз мама… тогда да, конечно… Ты не в курсе: кто здесь Жора Мясник?

— Дядя Жорик вон там, на ящике!

Мужчина поправил очки: дорогие, французские, в золотой оправе от «Antoine Bourgeois». Антибликовый пластик зловеще сверкнул зеленью, как глаза хищника.

— Они все на ящиках…

— Дядя Жорик с бухлом!

— Они все с бухлом…

Очкарик был прав: трое грузчиков, коротающих обеденный перерыв во дворе, у черного хода в «Гастроном», сидели на дощатых ящиках и трепетно разливали вторую бутылку портвейна «Таврического» в пластиковые стаканы. Стаканы были пивные, поллитровые, с жеваными краями. От вина посуда отсвечивала густо-лиловой тьмой, напоминая гроздь персидской сирени.

— Дядя Жорик самый главный!

— Э-э… В каком смысле?

Бутуз аж подпрыгнул от такой вселенской тупости собеседника:

— На розливе сидит! Ну вы ваще…

— Ага, я ваще…

Соглашаясь, очкарик явно имел в виду что-то свое, непонятное чужому человеку. Так сознаются на приеме у венеролога в дурной болезни, подхваченной в командировке.

— На, держи, умница… Привет маме!

Он сунул бутузу пачку жевательной резинки. Мальчишка возликовал, сунул в рот горсть мятных подушечек и умчался играть в «банки». Еще за три метра от «стартовой» черты он запустил биту — обломок держака от швабры — в полет, и та лихо снесла пустую жестянку из-под ананасных ломтиков. Девчонки, оккупировавшие неподалеку раздолбанную карусель, брызнули прочь, спасаясь от снаряда. Старушки на лавочке заворчали с неодобрением, вспоминая, как в мезозойскую эру претерпели от таких же хулиганов. Бутузовы соратники хором завопили: кто от зависти, кто от восторга, кто просто так, за компанию.

А грузчиков пустые банки интересовали мало. Грузчики сказали тост: «Ну!..», выпили портвейн, отдали бутылки сборщику стеклотары, деду в потертом камуфляже, и принялись деловито закусывать хлебом со шпротами.

— Серый, жди здесь, — сказал очкарик шоферу, высунувшемуся из окна черного «лексуса». Шофер кивнул. У него было глуповатое и добродушное лицо человека, достигшего предела личных амбиций.

— Проходимец! — внятно сказала одна из старушек, ткнув спицей в сторону машины. Наверное, имела в виду ходовые достоинства джипа.

Очкарик пересек двор и остановился возле грузчиков.

— Добрый день! — сказал он. — Жора… э-э… Георгий? Извините, отчества не знаю…

Мордатый детина поднял голову.

— Ну, — сказал детина не пойми к чему.

Радушия в его голосе не ощущалось.

— Вот деньги, — очкарик достал из бумажника крупную купюру и протянул ее другому грузчику, молодому парню с рябыми щеками. — Сбегайте в магазин, возьмите водки. И закуски получше. А вы, — это уже адресовалось третьему, — прогуляйтесь за компанию. Чтоб правильно скупился. Хорошо?

В голосе очкарика сквозила определенная харизма.

Обращаться к грузчикам «на вы» не всякий умеет.

— Ну, — без большого одобрения, но и не возражая, повторил мордоворот Жора. — Палыч, сходи с Хлебчиком. Водки не надо, она вся паленая. Бери крепленое. И сала венгерского, с красным перцем. И черного хлеба буханку. Сдачу вернешь начальнику.

Оставшись наедине с очкариком, он уцепил шпротину за чахлый хвостик, заглотил целиком и в третий раз сообщил:

— Ну?

— Меня зовут Лазарь Петрович, — очкарик присел на освободившийся ящик, поддернув отутюженные брюки. — Меня к вам направил Глеб Артюхов. Ваш клиент. Вы помните Глеба?

— Ну, — кивнул Жора, не балуя гостя разнообразием. — Какие проблемы, Лазарь?

— Я жену не люблю.

Наверное, любой собеседник должен был удивиться такому ответу. Любой, но не Жора Мясник.

— Я тоже, — сказал он. — Хрена их любить, жен?

— Вы не понимаете. Я ее раньше любил. Очень. Мы со школы встречались. У нас двое детей. Мальчик и девочка, И жизнь вполне… Достойная. Я хорошо зарабатываю. И вот однажды смотрю: не люблю я ее, и все.

— Заведи бабу на стороне, — посоветовал Жора. — Или секретаршу, с ногами.

— Заводил.

— С ногами?

— С рогами. А толку?

— Ты ко мне зачем пришел? — мордоворот подозвал деда в камуфляже и отобрал дареную бутылку. Обнаружив на донышке жалкие остатки портвейна, он допил прямо из горлышка и вернул бутылку огорченному деду. — В любовники звать?

Очкарик оставался спокойным. Чувствовалось, что спокойствие дается ему с трудом.

— Глеб предупреждал, что вы станете хамить. И сказал, чтобы я не обращал внимания. У вас, значит, стиль такой. Нет, Жора, как любовник вы меня интересуете мало. Вы мне любовь к жене верните, я рассчитаюсь и уйду. Глеб сказал, вы можете.

— Что я могу? — хмыкнул Жора.

— Восстановить. Любовь, дружбу, уважение. Если какое-то чувство было и умерло, вы умеете его воскресить.

Мордатый детина расплылся в щербатой ухмылке.

— И ты поверил? Слышь, Лазарь, скажи честно: поверил?!

— Я поверил, — кивнул очкарик Лазарь.

— Ну и правильно сделал. Вера, она горами движет. Только на кой она тебе?

— Вера?

— Любовь.

— А это уже, извините, не ваше дело.

— Нет, Лазарь. Это не я к тебе, это ты ко мне пришел. Сам пришел, я тебя не звал. Теперь у нас одно дело, общее. Зачем тебе жену любить?

— В каком смысле: зачем?

— В прямом. Ну, разлюбил, бывает. Сам говоришь: двое детей у тебя, баба, секретарша, заработки. Живи с супругой, как все. Без любви. Небось раз со школы, надоела до чертиков?

— Нет. Просто разлюбил. Была любовь и сплыла. Равнодушие. Вы, наверное, не поймете: это как счет в банке. Или дом. Или привычные тапочки. Смотришь однажды, а счет пустой, дом кто-то перекупил… тапочки сносились. Я привык, Жора. Привык любить жену. Мне без этого не по себе. Словно обокрали.

— Тапочки, это да, — согласился Жора. — Тапочки я понимаю.

Он расстегнул рубашку, почесал волосатую грудь и внезапно спросил:

— Глеб — твой друг?

— Какой Глеб? А-а… ну да, конечно. Друг.

— Близкий?

— Близкий.

— Самый лучший? — настаивал Жора без видимой связи с предыдущим разговором. Видимо, Мяснику было очень важно узнать, что Глеб Артюхов, приславший к нему очкастого Лазаря с пропавшей любовью, находится с этим самым Лазарем в наитеснейших дружеских отношениях.

— Самый. Мы знакомы с детства. И работаем вместе: Глеб — мой комдир. Ну, коммерческий директор. А что?

— Ничего. Давай дальше про тапочки.

— Хватит про тапочки. У меня любовь умерла, — очкарик сказал это без малейшей патетики, скучно и обыденно. Так обсуждают деловой вопрос с малознакомым бизнес-партнером, которого хорошо отрекомендовали люди, заслуживающие доверия. — Глеб сказал, что вы можете поднять. Мертвую любовь — поднять. Беретесь или нет? Если нет, я пойду. Выпивка и закуска за мой счет.

— Твой счет… — буркнул Жора. — Любовь, говоришь, поднять? Сама, говоришь, не стоит?

Он долго хохотал. Потом взял веточку акации и написал на земле цифру.

Длинную.

— Вот твой счет. За подъем. Потянешь?

Очкарик с уважением посмотрел на цифру.

— Однако, у вас и тарифы… Потяну. Легко. Только, Жора, вы запомните на всякий случай: я — человек простой. Если что, я вернусь. И за каждую копейку спрошу.

— А ты меня не пугай. — Мордатый доел последнюю шпротину и лениво поднялся с ящика. — Я страх какой пугливый. Начну тебе любовь поднимать, а руки, понимаешь, дрожат… Она и не встанет. Ладно, пошли в подвал.

— Зачем в подвал? — не понял очкарик.

— Поднимать. Я обожаю, когда в подвале, возле холодильника. Там мясо на леднике хранится, мне от мяса сил прибывает.

— Ага, — догадался Лазарь, — поэтому вас Мясником и прозвали.

— Ни фига подобного. Фамилия у меня такая: Мясник. Георгий Мясник, по паспорту. Пошли, чего зря базлать! Скоро Палыч с Хлебчиком вернутся…

Уже у черного хода, ведущего в мясные подвалы «Гастронома», очкарик снова подал голос.

— А вы не боитесь, Жора, — спросил он, — что я вас обману? Вы мне любовь поднимете… воскресите, а я вам денег не дам? Уйду, и все?

Жора Мясник бросил на клиента веселый разбойничий взгляд:

— Не боюсь, Лазарь. Вот этого не боюсь ни капельки. Дашь ты мне денег. Глеб твой дал, и ты дашь. До последнего грошика. Я честный, и со мной по-честному.

— А что вы Глебу поднимали? — внезапно спросил Лазарь.

— Не твое дело, — мстительно отрезал Жора.

— Подняли?

— Поднял, — со странной интонацией ответил мордатый. — Еще как поднял. Иначе с чего бы он тебя ко мне направил? Ты не спрашивай, ты иди и молчи…

Кудрявый бутуз запустил им вслед палкой, но промахнулся.

* * *

Святое время — август.

Еще стоит жара, мужчины ходят в шортах и сандалиях на босу ногу, девицы щеголяют обнаженными пупками, гроза собирается где-то далеко, за новостройками, за зелеными тучами листвы в сквере. Шелестят пыльные акации, но по вечерам становится прохладно, зябкий шепоток бродит в кронах тополей, осторожно трогая их желтыми пальцами. Из открытой форточки плывет баритон полузабытого изгнанника: «Ах, если бы только не август, не чертова эта пора!..», и вторит ему из другого окна не менее забытое меццо-сопрано: «Скоро осень, за окнами август, от дождя потемнели кусты, и я знаю, что я тебе нравлюсь…». Два голоса сливаются за спиной у случайного прохожего, отойдя на двадцать шагов, уже не разберешь, где чей, и только понимаешь, что лето у тебя было, оно еще здесь, в руках, протянутых за подаянием, но горячий август проливается сквозь пальцы на серый асфальт, лето было, лето есть, это ненадолго, так ненадолго, что словно и нет его, лета, и не было никогда, а жалко…

Осени не ждешь. Ждешь разве что Нового года.

Начинается дождь.

* * *

— Извините… Не подскажете, где живет Степан Поликарпович?

Сухонькая старушка чопорно поджала губы. Коротко, с неприязнью зыркнула на очкарика снизу вверх. Ничего не ответив, она поглубже упрятала руки в антикварную муфту: когда-то норковую, а теперь вытертую до неузнаваемости.

— Может быть, вы?

Вредная старушенция скосила глаз на толстую подругу — цыц, мол, дура! — и демонстративно отвернулась. Весь вид ее ясно говорил, что она будет молчать, как подпольщик на допросе. Не исключено, что и молчала в свое время. В гестапо.

— А я знаю, я знаю!

— Что ты знаешь?

— Где Пан Карпыч живет! Ростовщик!

Знакомый бутуз. «Вождь краснокожих», зимний вариант. Шапка-«петушок» лихо сбита набекрень, куртка расхристана, на левом ботинке развязался шнурок. В правой руке зажат крепко слепленный снежок.

— Ну, и где?

— В угловом подъезде.

— В правом или в левом?

Мальчишка задумался. Видимо, с определением «правого» и «левого» у него возникли проблемы. Посему, не мудрствуя лукаво, он просто указал рукой:

— Вон в том. Третий этаж, 31-я квартира. Код на дверях…

Обе старушки пронзили бутуза огненными взорами. Но тот, игнорируя намеки, не замедлил выболтать страшную военную тайну:

— …двадцать одно!

— Спасибо, Штирлиц, — улыбка вышла тоскливой. Даже солнце в пластике дорогих очков сверкнуло на миг и угасло. — Ты хоть в курсе, кто такой ростовщик?

— Так Пан Карпыч и есть — ростовщик! Который с Ростова приехал.

Шоколадный батончик «Lion» обрадовал мальчишку не меньше, чем в прошлый раз — жевательная резинка. Юный информатор с гиканьем припустил к дружкам, возводившим в середине двора монументального снеговика. Вместо классической морковки нос снеговику заменял ржавый водопроводный кран с маховиком-вентилем; глаза — катафоты от велосипеда. Шляпа — крышка от маслофильтра — завершала футуристический дизайн. На бегу мальчишка с силой запустил в голема снежком, угодив прямо в глаз. Уцелевший катафот кроваво блеснул, словно у замороженного Терминатора.

— Эй! А еще Пан Карпыч всякую фигню берет! — юное дарование выказало неожиданную эрудицию. — Под проценты! У вас фигня есть?

Двор пересекали хорошо укатанные «скользанки». В чисто вымытых окнах красовались наряженные елки. Легкий морозец покусывал нос и щеки. Пахло праздником: Новым годом, подарками, хлопушками, шампанским и непременным салатом «оливье». Хотелось присоединиться к мальчишкам: веселиться и дурачиться. Но очкарик Лазарь шел вперед, и плечи его сутулились, словно длиннополое пальто было изготовлено из дубовых досок.

Код оказался верным. Замок лязгнул затвором автомата, открывая затхлое нутро подъезда. В нос шибанула вонь кошачьей мочи и застарелого табачного перегара. Лазарь торопливо зашагал по лестнице. На третьем этаже он остановился перед квартирой с бронзовой табличкой «31» и, собравшись с духом, решительно утопил кнопку звонка.

Долгое время ничего не происходило. Затем в дверном глазке мелькнул свет, и глазок тут же вновь потемнел. Очарик чувствовал, что за ним наблюдают, и стоял спокойно.

— Вам кого?

— Я к Степану Поликарповичу.

— Фамилия! Фамилия как?!

— Моя?

— Нет, Степана Поликарповича!

Было неясно: издевается хозяин или говорит всерьез.

— Моя фамилия Остимский. Лазарь Петрович Остимский. Но это вам, скорее всего, ни о чем не скажет. А фамилия Степана Поликарповича — Ватрушев.

— Откуда? Откуда знаете?!

— Меня направил к вам мой друг. Артюхов, Глеб Артюхов.

— Отчество?

— Чье? Глеба?

— Ага! — торжествующе взвыли из квартиры. — Не помните! И врете вы все: кто да как…

— Тьфу ты, из головы вылетело! Мы с Глебом друзья детства, по отчеству редко… О, вспомнил! Игоревич.

В квартире долго сопели, булькали, потом защелкали замки.

Замков было много. Не меньше пяти.

Наконец дверь приоткрылась. Слегка, но вполне достаточно, чтобы понять: рассохшееся дерево, выкрашенное пузырчатым суриком — чистой воды бутафория. Тут в случае чего плечом не пробьешься. Над стальной цепочкой из сумрака проступило востроносое личико. Цепкие глазки обшарили лестничную площадку.

— Чего стоите? Заходите скорее!

Металлической змеей зашелестела, опадая, цепочка.

— Знаете, сколько всяких прохиндейцев кругом шляется? А потом ценные вещи пропадают, гортензии сохнут… На какой щеке у Глеба Игоревича родинка?

— Нет у Глеба никакой родинки. В смысле, на щеке. На шее есть, у кадыка.

— Чудненько, чудненько! Душевно рад знакомству.

Узкая ладонь ростовщика оказалась подозрительно твердой.

— Прошу в комнату. Чаю? Кофе? Коньячку?

— Кофе. У меня принцип: вести деловые переговоры на трезвую голову. Вот позже, когда мы договоримся…

— Если договоримся, Лазарь Петрович. А принцип ваш мудрый, одобряю…

Квартира Ватрушева напоминала лабиринт. Не представлялось возможным определить, сколько здесь комнат и коридоров. Все пространство занимали шкафы, шкафчики, шифоньеры, полки и полочки, комоды и этажерки. Под потолком тянулись пыльные антресоли. «Всякая фигня» — пользуясь определением бутуза — водилась тут в изобилии. Старые велосипеды, настольные лампы, наборы гаечных ключей, штабеля граммофонных пластинок, типографский резак, фарфоровые безделушки, телефонные аппараты в черных эбонитовых корпусах, пишущие машинки, радиолы, гусли с порванными струнами, портсигары с вензелями, бронзовые канделябры для роялей, напольные часы с гирями и маятником…

И всюду, на полках, шкафах и подоконниках — горшки с цветами, кактусами и прочими фикусами. Возможно, редкими и экзотическими: очкарик был не силен в ботанике. В воздухе, приятно радуя после миазмов подъезда, витал аромат тропиков.

— Осторожно, не зацепите агаву! Располагайтесь, вот кресло.

Посреди с трудом отвоеванного у вещей пятачка разместился вполне современный мягкий уголок: диванчик, журнальный столик и два кресла, обитых клетчатой тканью. Точь-в-точь такой расцветки, как халат на Степане Поликарповиче.

— Я пошел за кофе…

Вспыхнула паника. Сейчас хозяин сгинет в дебрях необъятной квартиры и больше не вернется. Никогда. А гость проведет остаток жизни, ища выход и рыдая от безнадеги. Наваждение накатило и схлынуло. Очкарик снял пальто, поискал, куда бы его пристроить — и к собственному удивлению обнаружил вешалку, приколоченную к дверце шкафа.

— Вешайтесь, вешайтесь, оно свободно…

Сварить кофе за это время было невозможно. Но ростовщик уже семенил к столику, неся поднос с полным кофейником, сахарницей и чашками. Над ним витал божественный аромат мокко, имбиря, кардамона, черного перца…

«Надо бы спросить рецепт», — отметил Лазарь.

— Ну-с, к делу. С чем пожаловали к старику?

— С предложением. Глеб сказал, что вы даете ссуды под залог… скажем так, некоей нематериальной сущности.

— Оставьте ваши эвфемизмы. Не бойтесь, я не сочту вас сумасшедшим.

— Хорошо. Я бы хотел оставить в залог одно чувство.

— Какое именно?

— Любовь.

— К женщине? К родине? К вкусной и здоровой пище?

— К жене.

— Что ж, это интересно. Редкий товар. Но позвольте полюбопытствовать: зачем вам мои гроши? Вы человек обеспеченный. Если вам нужен кредит, обратитесь в банк. Или в ломбард.

— Как вы верно заметили, я человек обеспеченный. Но сейчас испытываю финансовые затруднения. Временные, разумеется. Деньги есть, но они вложены в дело. Мои партнеры по бизнесу против того, чтобы я закладывал основные фонды. А без их письменного согласия… Короче, я пришел к вам.

— На любовь, конечно, спрос есть, тем паче к жене… Чувство дефицитное. Однако мои возможности ограничены. Боюсь, предложенная сумма вас не устроит.

— Сколько?

— Вы собираетесь со временем выкупить залог?

— Да.

— И вас не интересуют сроки? Проценты?

— Конечно, интересуют. Но в первую очередь меня интересует сумма!

— Поспешность не идет на пользу, Лазарь Петрович. Скажем, пять тысяч.

— Евро?

— Да.

— Мне нужно больше. Дайте пятнадцать.

— Нет. Слишком много для меня. И слишком мало для серьезной инвестиции. У меня складывается впечатление, что вы просто хотите избавиться от своего чувства. А деньги вас не волнуют. И получив их, вы сюда больше не вернетесь. Впрочем, это не мое дело. Семь тысяч. Это Последняя цена.

— Согласен.

— Полгода под пятнадцать процентов за весь срок.

— Тридцать годовых? Да это же… Согласен!

— Сначала мне надо убедиться в качестве товара. Если залог не подойдет, я немедленно верну его вам.

— Хорошо.

— Сидите, где сидели. Не вставайте. Не делайте резких движений. Думать можно о чем угодно. Хоть обо мне, в самых нелицеприятных выражениях. Я вхожу.

Ростовщик аккуратно поставил чашку с недопитым кофе на журнальный столик. Откинулся на спинку кресла. Смежил морщинистые, черепашьи веки. На лице его проступило выражение благожелательной сосредоточенности — как у человека, занятого кропотливым, ответственным, но при этом любимым делом.

«Садовник за работой», — пришло на ум.

Лазарь перевел взгляд на картину, стоявшую на комоде за спиной ростовщика. Новодел в манере пейзажистов позапрошлого века. Масло, холст. Стилизация удачная, даже трещинки-кракелюры имеются. Запущенный парк, на переднем плане — клумба с георгинами, дальше — кипень жасмина, заросли шиповника, узловатые стволы вязов, под которыми все тонет в сумраке. На клумбе лежит густая тень: от человека, которого на картине нет.

Его отвлек хриплый стон. Ростовщик, неестественно запрокинув голову, судорожно пытался сделать вдох. Лицо старика пошло пятнами, глаза закатились, побелевшие пальцы мертвой хваткой вцепились в подлокотники кресла.

— Вам плохо?! Воды? «Скорую»?! Где у вас телефон?

О мобильнике, лежащем в кармане пиджака, очкарик забыл.

— На кухне… коньяк… Мне помогх-х-х-ха…

Лазарь метнулся в ту сторону, куда раньше уходил хозяин. Зацепил стеллаж: посыпались картонные коробки, рулоны обоев, жестяные баночки с диафильмами. Против ожидания, кухня нашлась быстро. Контраст с остальной квартирой оказался разительным: стерильная белизна, блеск металла, стройные ряды тарелок в сушке, аккуратные пирамиды кастрюль, посудомоечная машина… Коньяк нашелся сразу, в первом же открытом шкафчике. «Remi Martin ХО», едва початая бутылка. Рядом стояли пузатые коньячные бокалы.

Очкарик не помнил, чтоб он так спешил в последние пару лет.

Ростовщик был жив: тяжело дышал, массируя виски. Лазарь щедро плеснул коньяку в бокал, поднес к губам хозяина. Внезапно Степан Поликарпович перехватил его руку и взял бокал сам. Наклонил, едва не опрокинув. Задергался кадык. По подбородку потекла маслянистая струйка. Лазарь машинально налил и себе. Выпил залпом, как водку.

— Под монастырь меня подвести вздумал?! — голос ростовщика напоминал кашель туберкулезника. — Почему не сказал, что ходил к Мяснику?! Налей еще.

Ослушаться Лазарь не посмел.

— Разве это имеет…

— Смерти моей хочешь? Любовь, значит? К жене, значит?!

— Любовь…

— Сперва уморил, потом Мясника уговорил поднять — и ко мне в залог?! Нет уж… сам расхлебывай… Ты! Ты специально! — ростовщик вдруг сорвался на визг. — Убить меня решил?! Кто тебя подослал?!

— Никто. Я просто хотел избавиться от этой новой любви. Продать кому-нибудь…

— Продать?! Ты в своем уме?! Кто ж такую пакость купит? Кто, я тебя спрашиваю?! Вот ты, ты сам — купил бы?

— Я?!

— То-то же. И не стыдно, молодой человек? — Степан Поликарпович опять перешел «на вы». Было в этом что-то от объявления войны. — Пытались меня обмануть, чуть не угробили…

— А я?! А мне как с этим жить?! Не могу больше, сил никаких нет! Да, я ее люблю! Люблю! Ревную ко всякой тени! Увижу, что с кем-то двумя словами перекинулась — готов и ему голову проломить, и ее удавить… Или самому — с моста в реку. Следить начал. Из дому ее не выпускаю. Допросы устраиваю… Потом каюсь, прощения прошу. Она плачет… К бесу такую любовь! В пекло! Заберите ее! Даром заберите! Хотите, я еще и приплачу?! Пять! Десять тысяч! Это хорошие деньги! Хотите больше? Ну, говорите свою цену! Забирайте и делайте с ней, что хотите! Выбросьте, продайте, подарите, изничтожьте…

— Изничтожить? Вы меня с кем-то путаете. Я ростовщик, а не, простите, киллер. Я за такое дело не возьмусь. Даже за миллион, которого у вас все равно нет. Жизнь, знаете ли, дороже. Покойнику деньги ни к чему.

— А что мне делать? Что?! Погодите… Вы сказали — «киллер»? Есть киллеры по этой части? Есть?! Вы их знаете?!

— По-моему, вам пора, Лазарь Петрович. Я ничем не могу вам помочь.

Уже в дверях его догнал вкрадчивый голос ростовщика:

— Да, кстати… Вдруг вас заинтересует? Ревность-то у вас настоящая — в отличие от… Я мог бы купить… вернее, взять в залог. Разумеется, за куда меньшую сумму. Сами понимаете — не ходовой товар…

* * *

Декабрь. Порог зимы.

Начало мглистых, долгих, как отчаяние, сумерек, что наползают на город вскоре после обеда, пора тоскливых ночей, царство стылой поземки, блуждающей меж домов с упорством пьяницы, забывшего дорогу домой. Грядущий Новый год, мальчишка в потешном колпаке, лишь ненадолго завертит хмельной, бестолковой круговертью — чтобы сгинуть без следа, оставив после себя муторное похмелье. Старенький Окуджава из приемника тихо прощается с желтеющей елкой, сплошь в шарах и серпантине, как с утомленной женщиной в ярком вечернем макияже, спрашивая без надежды на ответ: «Что же надежные руки свои прячут твои кавалеры?». Серость будней, ледяная скользота под ногами — время падений и травм, время бессонных ночей в «неотложке», время сломанных костей и судеб. Безмолвие слежавшегося снега под ногами, безмолвие тусклых фонарей, безмолвие низкого неба над головой. И ты без слов, со злобой солдата, ведущего неравный бой, движешься сквозь зиму и ночь, оскальзываясь и стараясь не упасть, остаться на ногах, дойти, доползти, дожить, дотянуть до такой далекой весны…

Где-то там, говорят, апрель.

* * *

— Ты, наверное, и Гицеля знаешь?

— Ну…

Кудрявый бутуз не спешил отвечать. Он терзал «змейку» на синей ветровке, задумчиво прикусив нижнюю губу. От ближайшего подъезда за двумя людьми — очкариком и мальчишкой — следил большой дог. Печальные глаза собаки сочились скукой. «Рокки, сидеть!» — крикнула от карусели толстая старуха, хотя в этом не было никакой надобности.

— И где мне его найти?

— В подвале.

— В каком подвале? Почему в подвале?

Очкарик сильно сдал. Осунулся, побледнел, не брился по крайней мере неделю. Щетина на его щеках отливала сизым: ранней сединой. Даже модный кардиган крупной вязки висел на Лазаре, как на вешалке.

— Гицель в подвале сидит. Там тепло, там трубы. К Пан Карпычу — наверх, а к Гицелю — вниз.

— Код на дверях: очко? В смысле, двадцать одно?

— Ага…

Лазарь порылся в карманах. Вместо жвачки или шоколадки достал бумажник и протянул мальчишке десятку.

— Извини, вкусностей сегодня нет. Забыл. Держи, купи себе сам.

Бутуз денег не брал. Он молча пятился назад, словно очкарик держал в руке какую-то гадость, обманку, пытаясь злоупотребить доверием ребенка.

— Бери, бери… Чего ты?

Не отвечая, бутуз развернулся и побежал прочь, к приятелям, увлеченно палившим из рогаток по аптечному пузырьку, подвешенному на бечевке. На бегу он выхватил свою рогатку и навскидку разнес пузырек вдребезги. Глядя ему вослед, очкарик пожал плечами, спрятал невостребованный червонец и побрел к знакомому подъезду. На ходу он насвистывал хабанеру из оперы «Кармен». Выходило фальшиво. Дважды Лазарь вступил в лужу, сильно забрызгал брюки, но не обратил внимания.

— И ходит, и ходит, а чего ходит? — громко сообщила хозяйка дога Рокки.

Собака тоскливо завыла. Соглашаясь или протестуя — неясно.

В подъезде, как обычно, воняло кошками и табаком. Спускаясь в подвал, Лазарь почувствовал, что к знакомому букету добавляется новый оттенок: сырая гнильца. Видимо, трубы, которых в подвале много, частенько прорывало. Входная дверь, к счастью, оказалась незаперта. Пройдя мимо ряда дощатых створок, украшенных в большинстве резьбовыми замками «Антипаника», за которыми обитатели подъезда хранили запасы солений и барахло, он углубился дальше. Потянулись трубы: толстые, лоснящиеся, обросшие плесенью.

По одной из труб метнулась крыса, скрывшись во мгле.

— Здравствуйте, — вежливо сказали оттуда, где исчезла крыса.

Лазарь пригляделся. У стены, подстелив клеенчатый дождевик, а поверх дождевика — старый бушлатик, сидел худой, как скелет, человек. Одет человек был в спортивный костюм, аккуратно заштопанный в самых неожиданных местах.

«Бомж», — равнодушно догадался очарик.

— Здравствуйте. Это вы Гицель?

— Да. А вы, наверное, господин Остимский? Лазарь Петрович?

— Вы меня знаете?

— Мне про вас Мясник рассказывал. И Стёпа.

— Так что, возьметесь? — без предисловий спросил очкарик.

— Нет, — так же кратко ответил Гицель.

— Почему? Вы же можете?

— Убить чувство? Могу. Но я ведь сказал вам: Мясник… и Стёпа. Я про вас всё знаю. У вас сейчас не чувство, а фикция. Тень. Призрак. Я не берусь сражаться с тенями и экзорцировать призраки.

— Экзорцировать! — с горькой насмешкой передразнил Лазарь. — Бесов экзорцируют. А призраки, они вроде бы расточаются. С рассветом. Что ж это вы, с такими мудреными словечками в подвале сидите?

— Здесь тепло, — объяснил Гицель. — Здесь трубы.

В углу, болтаясь на коротком шнуре, тускло горела сорокасвечовая лампочка.

— А Глеб сказал мне, что вы — последняя надежда.

— Да, он был у меня, ваш друг детства Глеб. Тоже после Стёпы и Мясника.

— И ему вы тоже отказали?

Гицель пошевелился. Скрестил ноги каким-то маловероятным образом, словно у него вместо костей были резиновые жгуты. Улыбнулся, показав отсутствие многих зубов.

— Нет. Согласился. Мне Мясник уже потом про него и про вас рассказал. А сам определять я тогда еще не умел. Ни разу не сталкивался, понимаете? Ну и… Короче, еле выжил. До сих пор в боку стреляет. И голова по утрам болит. Нет, извините, не возьмусь.

— Двор у вас… — буркнул очкарик. — Веселенький дворик.

Тощий Гицель пожал плечами:

— Двор как двор. Обычный.

Из пакета, который принес с собой, Лазарь достал бутылку текилы. С натугой скрутил пробку. Протянул бутылку собеседнику:

— Выпьешь, Гицель?

— Спасибо. Я не пью.

— И не куришь?

— Курил. Раньше.

— Небось и по утрам бегаешь. Между помойками, а?

Гицель внимательно смотрел на собеседника. Взгляд его напомнил Лазарю дога у подъезда. Казалось, бомж сейчас завоет с сочувствием. Чтобы отвлечься, очкарик запрокинул голову, поднеся бутылку ко рту. Из-за дозатора струйка текла медленно, текила обжигала горло. По подвалу распространился запах дешевого самогона.

— Я пойду? — спросил очкарик, отдышавшись и закрутив пробку.

Только сейчас он заметил, что бомж, в отличие от него самого, чисто выбрит.

— Всего доброго.

Снаружи шел мелкий дождь. Старушки раскрыли зонты, бутуз с дружками дождем пренебрегли. Первое, что бросилось в глаза слегка захмелевшему Лазарю — машина у подворотни. Знакомый черный «лексус». Шофер скучал за рулем, читая газету. У машины о чем-то спорили двое: высокий брюнет в длинном кожаном плаще и женщина средних лет, одетая в легкое пальто.

Сегодня Лазарь приехал на такси, и «лексус» должен был стоять в гараже.

— Вон он! — брюнет замахал очкарику руками. — Что, отказал?

Сунув текилу обратно в пакет, очкарик медленно зашагал к машине.

— Танюха, это он из-за тебя ходит! — не унимался брюнет. — Это я ему сказал: из-за такой бабы, как Танюха, не ходить — бегать надо! Я — лучший друг, я в курсах! Лазарь, плюнь: не этот Гицель, так другой найдется! Танюха, ты посмотри, как мужика коробит! Ничего, поправим, поможем… на то и друзья!..

Очкарик уже подходил к машине, когда кудрявый бутуз зарядил рогатку стеклянным шариком. Почти не целясь, мальчишка выстрелил. Солнце на миг пробилось меж облаками, узкая радуга прочертила двор — и шарик впился Лазарю в правую ягодицу. Вскрикнув, очкарик ухватился за пострадавшее место.

Приятели бутуза разразились приветственными возгласами.

— Ну, шпана! — с сочувствием сказал брюнет. — Плюнь, Лазарь.

Тюрьма по ним, сявкам, плачет. Пошли, спасать тебя будем. Тут один вариант наклевывается: полный вперед!

Женщина молчала и смотрела на очкарика.

— На то и друзья! — с удовольствием повторил брюнет.

Без слов очкарик поставил пакет с текилой на асфальт, неумело размахнулся и ударил брюнета в ухо.

— Ты! Ты чего?! — брюнет отступил на шаг. — Меня? Лучшего друга?

Очкарик пнул его ногой в живот, промахнулся и ухватился за лацканы кожаного плаща. Оба мужчины упали, покатились по мокрой земле, по лужам, пытаясь оседлать один другого. Залаял дог Рокки. Загомонили старушки, колеблясь между вызовом милиции, «скорой» и управдома. Мальчишки зашлись от восторга.

— Танька! — пробился из какофонии отчаянный крик очкарика Лазаря, давно потерявшего в свалке свои замечательные очки. — Танька, это он… он меня посылал! Он за дружбой сюда ходил, сволочь!.. а я, дурак!.. Тань…

Женщина у машины следила за дракой, не вмешиваясь.

Наконец мужчины встали, тяжело дыша. У брюнета был разбит нос, тоненькая струйка крови текла по губам на подбородок. Очкарик хрипел, держась за помятые ребра. Пакет с разбитой бутылкой текилы валялся поодаль, от него резко тянуло спиртным.

Дог Рокки подошел, обнюхал обоих и брезгливо удалился.

— Поехали домой, Лазарь, — сказала женщина. — Поехали, дурачок.

Очкарик разогнулся.

Стеклянная, весенняя, летящая радуга полыхала в его близоруких глазах.

— Поехали, — изумленно сказал он. — Серый, заводи тарантас.

— Ага, — кивнул меланхоличный шофер.


Выбравшийся из подвала Гицель внимательно следил за отъезжающей машиной. Потом бомж поднял голову и встретился взглядом со Степаном Поликарповичем, высунувшимся в открытое окно. Старик погрозил бомжу пальцем и укрылся за шторой.

— Эй! — заорал Жора Мясник от черного хода в «Гастроном». — Ну, люди! Такое бухло ногами топчут!.. Звери, не люди…

Гицель засмеялся.

— Апрель, — сказал он. — Сумасшедший месяц.

Олег Овчинников Звезда в подарок

«Надо же, какие тугие! Как в Раю!» — удивился Третий, с трудом протискиваясь между массивными дверными створками. Двери были из цельного дерева — лиственницы или ольхи, — древние, как сам дом, но еще достаточно крепкие, вдобавок усиленные изнутри каким-то хитрым неприветливым механизмом. Стоило Третьему отпустить потемневшие медные ручки, как дверные створки захлопнулись за его спиной, гулко лязгнув засовом.

Сразу за дверями начиналась лестница, широкие частые ступеньки круто забирали вверх. Лампочка под потолком казалась целой, но не работала, только в окно на площадке между первым и вторым этажами лился тусклый уличный свет. Третий постоял немного, давая глазам привыкнуть к полумраку, и стал медленно подниматься. Он не решался прикоснуться к покосившимся витым перилам. Справа от окна на стене висел указатель с шутливой надписью «За звездами — на самый верх!».

Третий преодолел семь лестничных пролетов и толкнул локтем дверь, обитую приятной на вид, но фальшивой на ощупь кожей. Кабинет за дверью тоже казался ненастоящим, яркий и вызывающе современный, он дисгармонировал с мрачной монументальностью и запущенностью старого дома. Подвесные потолки, лампы дневного света, лакированные стеновые панели. Три рабочих места — кресло, стол, компьютер и горшочек с цветущим кактусом — разделяли невысокие перегородки.

Два места пустовали, третье занимал молодой человек в темных брюках и белой рубашке. Судя по тому, с каким комфортом он расположился: полулежа в кресле, в одной руке — яркая книжица, в другой — авторучка, на которую намотан конец галстука, под вытянутыми ногами — перевернутая корзина для бумаг, — паренек не ожидал наплыва посетителей в это непогожее субботнее утро.

— Что у вас с входной дверью? — спросил Третий вместо приветствия. — Вам что, клиенты не нужны?

На молодого человека его вопрос произвел эффект разорвавшейся… пожалуй, все-таки петарды. При звуке чужого голоса паренек вздрогнул, уронил книжицу на стол и выпрыгнул из кресла, на глазах розовея лицом.

— Прошу прощения, — пролепетал он. — Там что-то разладилось в пружинном механизме. В понедельник придет слесарь и…

Паренек осекся, сообразив, что говорит не о том, отчего покраснел еще сильнее. Он с видимым усилием улыбнулся нежданному посетителю, и от этой улыбки что-то как будто переключилось у него в голове. Третьему даже послышался тихий щелчок примерно в том месте, где гладкие волосы парня делил надвое прямой пробор.

— Добрый день! Спасибо, что обратились в «Стар Бридж». Наша компания на рынке с девяносто третьего года и в настоящее время занимает лидирующее…

Третий поморщился и взмахом ладони остановил словесный поток.

— Будьте любезны, наденьте пиджак.

Белый цвет раздражал его, особенно в одежде.

— Что? — Паренек растерянно посмотрел на посетителя и снова скатился на лепет: — А, да, конечно. — Он сдернул пиджак со спинки кресла, с третьей попытки всунул руки в рукава и застегнул пуговицы на груди. — Простите.

— Спасибо, — сказал Третий. — Не возражаете? — Он подкатил к себе одно из двух гостевых кресел и, не дожидаясь ответа, сел.

— Да… То есть нет… Садитесь, пожалуйста, — сказал молодой человек, теряясь окончательно.

Третий ответил ободряющей улыбкой. Какая все-таки прелесть эти деловые костюмы с воротником-стоечкой, подумал он. Теперь, когда он мог смотреть на паренька, не щурясь, Третий разглядел, насколько молод и неопытен его визави. Совсем еще мальчишка, белобрысый, пучеглазый, неловкий. Лет восемнадцати от силы. Ноль опыта и бездна скрытых амбиций. На работу принят недавно, заключил Третий. И ненадолго.

— Вы тоже садитесь, — пригласил он.

Паренек неуклюже, боком, плюхнулся в кресло и уронил локти на стол.

— Продолжайте, прошу вас.

— Да…

Молодой человек опустил голову, собираясь с мыслями, наткнулся взглядом на яркую книжицу, которую читал перед приходом клиента, и воровато смахнул ее в ящик стола.

Третий не успел прочесть название, заметил только фотографию на задней странице обложки. От улыбающейся лощеной физиономии автора веяло благополучием. Очередное пособие для продавцов воздуха, усмехнулся Третий и движением бровей поторопил паренька: «Так продавай, я не против, за тем и пришел!».

Прикосновение к глянцу обложки, казалось, немного успокоило парня. Он ненадолго задумался, потом улыбнулся — точь-в-точь как мужчина на фотографии — и сказал:

— Меня зовут Антон.

Давно бы так, мысленно похвалил Третий. Теперь спроси меня о чем-нибудь незначительном, вроде погоды, предложи какого-нибудь питья и переходи к делу.

Антон выждал пару секунд, давая посетителю возможность представиться, которой тот благополучно пренебрег. Тогда паренек улыбнулся еще шире, посмотрел в окно и тут же отвернулся. Серое небо в косых росчерках мелкой мороси не располагало к приятной беседе.

— Легко до нас добрались? — спросил он. — Наверное, пробки повсюду?

— Нормально добрался, — ответил Третий. — Можно сказать, долетел.

Антон, глядя посетителю в глаза, вежливо хихикнул. Должно быть, спрятанная в стол книга учила с пониманием относиться к шуткам клиентов, даже непонятным.

— Хотите кофе? — предложил он. — Или, может быть…

— Давайте ближе к делу, — сказал Третий. — Вы говорили что-то о лидирующем… положении? Или месте?

— Да, положении… — Антон замер на миг и снова переключился на особенный голос, приветливый, но совершенно безадресный, как у автоответчика, которому все равно, с кем разговаривать. Искренности в нем было не больше, чем в кожзаменителе, украшающем стальную дверь кабинета, или в цветке кактуса, который Антон машинально взял в руки, немного покрутил и приколол на новое место. — Если вы изучали рынок предложений, то наверняка заметили, что наша компания далеко не единственная в данной сфере услуг.

— Мягко говоря, — согласился Третий.

— Вот-вот. — Антон театрально вздохнул и перешел на доверительный тон: — Знаете, развелось в последнее время… Мы называем их звездопродавцами. Действуют по одному шаблону. Сначала регистрируют торговую марку, чтобы в названии обязательно АСТРО или СПЕЙС, а лучше — и то, и другое. Потом достают где-то сомнительную базу данных, заявляют, что работают напрямую с НАСА или с Парижской Академией, и после этого готовы продать вам что угодно. Хоть… — рассчитанная пауза и сдержанный смешок, — Луну с неба!

Пользуются, так сказать, доверчивостью и астрономической безграмотностью населения.

— Как-как? Астрономической безграмотностью?

— Да. А что?

— Ничего-ничего, продолжайте.

— Так вот… А между тем Международный Звездный Каталог «Стар Бридж» — это единственный в мире электронный каталог, который официально разрешен к коммерческому использованию. Его существование закреплено патентом, можете убедиться.

Антон махнул рукой себе за спину. Над его головой на стене действительно висела бумага в застекленной рамке, на которой без труда можно было прочесть ПАТЕНТ и что-то еще, но уже напрягая глаза. Рядом в такой же рамке висела фотография известного космонавта с однозначным порядковым номером.

— Прекрасно, — сказал Третий. — Правда, не совсем понятно, зачем вы объясняете все это мне. Я ведь уже выбрал вас, именно вас, а не каких-то нечистоплотных звездопродавцев. И теперь сижу здесь и жду не дождусь, когда вы наконец соблаговолите продать мне звезду.

— Прошу прощения, — Антон подался вперед и заговорил с заученной строгостью. — Давайте сразу уточним. Наша компания НЕ занимается продажей звезд.

— То есть? А как же плакат на входе? «Звезда в подарок» и все такое?

— Это рекламщики… — Антон наморщил нос, как бы говоря: что с них возьмешь? — Продать звезду вам не сможет никто, хотя бы потому, что звезды не являются чьей-либо собственностью. Но мы готовы предоставить вам услугу регистрации имени звезды. Разумеется, в том случае, если она не была поименована раньше. Так что если вы собирались дать новое имя нашему Солнцу… — Он развел руками и улыбнулся, показывая, что пошутил.

— Я понял. Регистрация имени — это как раз то, что мне нужно.

— Отлично. В таком случае мой первый вопрос: кому вы хотите подарить звезду? Вашей жене? Ребенку? Матери? Может быть, — он улыбнулся, изобразив интимное понимание, — какой-нибудь другой женщине? Или коллеге по бизнесу?

— Простите, но какое это имеет значение?

— Очень большое. Если речь идет о ребенке, информация о времени и месте рождения поможет нам выбрать именно ту звезду, под которой он появился на свет. Если вы хотите увековечить название своей фирмы, нам нужно знать дату ее регистрации. Поэтому я и спрашиваю, в честь кого конкретно…

— Конкретно — никого. Я не хочу дарить звезду кому-то. Или, если угодно, хочу подарить ее всем.

— Понимаю, — кивнул Антон.

Могу себе представить! — подумал Третий. Решил, наверное, что клиент попался с астрономическим тщеславием? Ничего подобного! Подозреваю, там и без меня хватает всевозможных «Павликов», «Колянычей» и «Евгениев Александровичей Плюшкиных».

— Тогда второй вопрос. Какая вас интересует звездная величина?

— Это еще что?

— Ну, блескучесть. Проще говоря, насколько хорошо ваша звезда будет видна с Земли. Звезды с первой по пятую величину видны невооруженным глазом. Шестой — тоже невооруженным, но в хорошую погоду. С седьмой по десятую различимы в бинокль. С одиннадцатой по пятнадцатую — в телескоп.

— А после пятнадцатой?

— В о-очень сильный телескоп.

— Например, Хаббл?

— Вот-вот. Строго говоря, это уже не звезды, а самосветящиеся объекты. Ими может оказаться что угодно.

— Например?

— Да что угодно! — Антон махнул рукой, показывая, что считает продолжение темы бесперспективным.

Однако именно такой объект меня и интересует, — сказал Третий. — Извините, что не предупредил сразу. Мне нужна не абы какая звезда, а совершенно конкретная. Про нее передали вчера в новостях. Сказали, что обнаружена блуждающая звезда — если не ошибаюсь, как раз Хабблом, — которая приближается к Земле.

— Ах, вы об этом… — Антон заметно поскучнел. — Ох уж эти журналисты! — Он поморщился так, что стало ясно: журналисты еще хуже рекламщиков. — Скажут же — приближается! Метр в секунду… да она еле ползет! Такими темпами она доползет до нас как раз к концу света. И то при условии, что Земля будет терпеливо дожидаться ее, стоя на месте. Нет же, из чего угодно сделают сенсацию!

— И тем не менее. Мне нужна именно эта звезда. Ведь она, если я правильно понял, еще не зарегистрирована. В репортаже ее несколько раз назвали безымянной, а потом вывели на экран какой-то уникальный номер, или как это у вас называется? Я его переписал. Вот.

Третий положил на стол листок, вырванный из записной книжки. Антон внимательно изучил его и кивнул.

— Да, это номер из нашего каталога. Но после вчерашней передачи… вы же понимаете…

— И тем не менее, — повторил Третий. — Вы не могли бы убедиться?

Антон вздохнул, демонстрируя полное отсутствие оптимизма.

— Попробуем. — Он придвинул к себе клавиатуру, еще раз взглянул на цифры, записанные на листке, и быстро застучал по клавишам. Потом замер, уставившись в экран. — Сейчас, это займет немного… О! Вам повезло, мы успели первыми. Будем оформлять?

У него было выражение лица человека, приятно обманувшегося в ожиданиях, однако это «О!» не понравилось Третьему. И без того не слишком искренний тон собеседника теперь казался откровенно фальшивым.

— Секунду… — Третий привстал и, не спрашивая разрешения, развернул монитор экраном к себе. Ему хватило минуты, чтобы разобраться в ситуации. — К сожалению, вы ошиблись, — сухо сказал он. — Это не тот номер.

— Не может быть!

— Да, да. Смотрите, цифры после тире совпадают, но перед тире здесь стоит шестерка, а у меня записано двадцать два. Видите?

Некоторое время Антон, хмуря брови, переводил взгляд с экрана на листок и обратно, потом кивнул.

— Извините.

— Ничего. И все-таки, будьте любезны, посмотрите на двадцать два. А кстати, что означают эти цифры перед тире?

— Блескучесть, — буркнул Антон.

— То есть звездную величину, — сообразил Третий. — А стоимость регистрации, видимо, напрямую зависит от нее?

Антон не ответил. Он остервенело стучал по клавишам.

— Вы не волнуйтесь, — мягко сказал Третий. — Вы только найдите мне именно ту звезду, а какая у нее величина, не имеет значения. Я заплачу как за первую.

Антон перестал стучать, посмотрел на свои руки и тихо сказал:

— Лучше как за шестую.

— Не понял, — признался Третий. — Разве первая величина не дороже шестой?

— Дороже, причем намного, но… Понимаете, на VIP-звезды нужно сначала подать заявку в Федерацию Космонавтики. Пока еще они ее рассмотрят, и вообще… А шестерку мы легко зарегистрируем на месте.

— Шестерку так шестерку.

— Да, шестерку, — Антону потребовалось совсем незначительное усилие, чтобы прийти к согласию с собственной совестью. — Тем более, вы сами сказали, она… приближается. Так что… О! Вам снова повезло! Вот она, ваша малютка! — Он расплылся в улыбке, и на сей раз Третий ему поверил. — Так я заношу нашу крошку в стоп-лист?

— Да, да, — Третий облизнул губы, — делайте, что там у вас положено.

— Хо-ро-шо. — Антон снова застучал по клавишам. — Вы готовы оплатить покупку?

— Готов. Деньги показать?

Третьего раздражал привкус во рту — как от прикушенного медного мундштука.

— Не обязательно. Значит, регистрацию сделаем сейчас, а пакет документов будет готов к понедельнику.

— Каких еще документов?

— Как каких? Вы получите сертификат в красивой рамке, если хотите, с золотым напылением. Карту звездного неба, карту созвездия, звук вашей звездочки на диске.

— Звук?

— Звук. Со спутника. Спутник направляет микрофон на звезду, записывает звучание Космоса и передает на Землю.

— И все это — к понедельнику?

— Ну да, — Антон пожал плечами, как будто спрашивая: а какие проблемы? — Это, кстати, недорого. Опять-таки по желанию, мы можем послать тому, кому вы дарите звезду, поздравительную открытку от имени Ангела Хранителя.

— От имени кого?!

Антон озадаченно покосился на Третьего.

— А, да, вы же сказали, что дарите звезду как бы всем. Извините, из головы вылетело. На всех открыток, конечно, не хватит.

— Ничего, ничего. — Третий взял себя в руки. — Документы оформляйте, какие пожелаете, хоть с напылением, хоть на чистом золоте. Вы мне вот что скажите. Имя у звезды тоже появится только в понедельник?

— Нет, имя у звезды появится, как только мы заполним заявку.

— И все немедленно об этом узнают?

— Ну, в общем, да. Каждый, кто заглянет в каталог «Стар Бридж», узнает, что у звезды номер такой-то появилось название. Кстати, вы его уже придумали?

— Да. Я ведь могу выбрать какое угодно?

— Если оно приличное. И если кто-то не выбрал его до вас. Например, зарегистрировать звезду по имени Александр, Саша или Шурик можно и не пытаться. Все простые имена давно заняты.

— А вот такое… Взгляните. — Третий протянул руку к листку, на котором был записан номер звезды, и перевернул его.

Антон склонился над листком, указательным пальцем поглаживая переносицу.

— Вроде бы не должно. Хотя лучше проверить. Это ваша фамилия?

— Вот еще! — фыркнул Третий. — С чего вы взяли?

— А что? — Антон пожал плечами и взялся за клавиатуру. — На той неделе у нас был клиент по фамилии Ревень. А еще до него, — он смущенно хихикнул, — Земляничка.

— Нет, это не фамилия, — отчеканил Третий.

— Угу, — молодой человек кивнул, глядя в экран. — Название свободно, так что, если не передумали, я пишу.

— Пишите, пишите. И скажите, теперь изменить это название не сможет никто?

— Никто, кроме его владельца. Кстати, продиктуйте ваши данные.

— То есть?

— Ну, фамилию, имя, отчество. Раз у подарка нет конкретного адресата, я могу записать ваши.

— Это обязательно?

— Да.

— Хорошо. — Третий ненадолго задумался. — Пишите. Евгений Александрович Плюшкин.

— Записано. Теперь пожелание.

— Это еще что?

— На карте звездного неба принято писать пожелание. Хотя вы же непонятно кому… Может, все-таки выберете что-нибудь из готовых? — Антон протянул список на двух страницах.

Третий, качая головой, бегло просмотрел пару десятков корявеньких четверостиший и, хмыкнув, ткнул пальцем в третье с конца, посвященное, по всей видимости, новорожденному.

Пусть падают звезды, желанье даря и отмеряя век, Пусть падают все — но не твоя, маленький человек! Твоя пусть вечно сияет тебе, собой озаряя ночь, И ангел с улыбкой глядит с небес, всегда готовый помочь.

— Вот это, — сказал он. — Только вместо «собой озаряя ночь» напишите «твой озаряя путь».

— А… как же рифма?

— А в последней строке замените «помочь» на «подуть».

— Я извиняюсь… подуть?

— В трубу. Бывают же ангелы с трубами.

— Понятно, — Антон удовлетворенно кивнул.

— Вот и славно. Надеюсь, это все?

— Почти. Ваш контактный телефон, пожалуйста.

Третий продиктовал, и Антон, не моргнув глазом, записал его, хотя прекрасно знал, что трехзначных номеров телефона не бывает. Но раз клиент готов расплатиться на месте, рассудил он, его контактный телефон не так уж необходим. И вообще… Продавцы воздуха должны быть снисходительны к мелким причудам его покупателей.

Через десять минут, спускаясь по лестнице на первый этаж, новоиспеченный владелец — даже не звезды, но имени звезды, то есть вдвойне эфемерной субстанции — достал из кармана мобильный телефон и три раза нажал «шестерку».

— Алло, — сказал он. — Пятый, ты? Да, Третий. Ну что там в новостях? Зафиксировали ускорение? Молодцы! И как скоро? Через двадцать четыре часа? Отлично!.. Да, я свое оттрубил. Я говорю, «Полынь» зарегистрировал. К вечернему выпуску, надеюсь, до них дойдет. Нет, абсолютно без проблем. Ты прав, ничему не учатся. Такие же алчные, как всегда… Ты вот что… Подожди, сколько они там насчитали, и выпускай саранчу. Сам знаешь? Ну, тогда все. Я говорю, все. Конец.

Третий бросил через плечо ненужную трубку и поморщился, когда осколки запрыгали по ступенькам. «Нет, все-таки в Раю двери потуже», — подумал он, раздвигая деревянные створки. Неисправный пружинный механизм, которого уже никогда не коснется рука слесаря, обиженно крякнул и сдался.

?

Далия Трускиновская Берег надежды

Я обнаружила его в парке, который вырос вокруг городского канала. Он сидел и глядел, как медленно проплывают кленовые листья. Лицо показалось знакомым, окликнула. Да, мы действительно пересекались лет десять назад. Говорить в общем-то было не о чем. Обнаружила его в парке, который вырос вокруг городского канала. Он сидел и глядел, как медленно проплывают кленовые листья. Лицо показалось знакомым, окликнула. Да, мы действительно пересекались лет десять назад. Говорить в общем-то было не о чем.

Он сильно постарел. Удивительно постарел — сразу из молодости провалился в старость. Привычки остались прежние — ходил без шапки, но в длинном пальто, таскал с собой трубку в замшевом футляре, не стригся. Имя осталось прежним — Игорь Николаевич. Волосы стали редкими, легкими и серебряными, откликались на каждый всплеск ветра. Пальто имело жалкий вид. Я полагала, что встретила классического неудачника. Но он, к большому моему удивлению, ни на что не жаловался. Было в нем умиротворение и ощущение какого-то тихого удовольствия от жизни.

Обстоятельства сложились так, что мне довольно часто приходилось, спрямляя дорогу, утром или вечером бежать через парк на берегу канала. Примерно раз в неделю я видела там его — он менял места в соответствии с временем года. Осенью сидел ближе к воде, зимой — повыше и у тех аллей, где регулярно разгребали снег. Весной перебрался на декоративный каменный бастион, врезавшийся в воду, как кораблик. Иногда мы здоровались.

Однажды я шла через этот парк в сквернейшем состоянии духа. Такое бывает, когда напарываешься на безнаказанную скотину. Эта скотина села на шею моей лучшей подруге, и лояльность не позволяла мне говорить правду в глаза. А скотина почуяла во мне врага, и образовалось противостояние, чреватое взрывом.

Странно, что сперва именно он опознал во мне врага, только потом и я — в нем, но дело житейское, и я даже до таких мыслей возвысилась, что подруге проще один раз оплатить его похороны, чем ежемесячно вкалывать на двух работах, чтобы милое сокровище могло неделями сидеть дома и смотреть телевизор в ожидании, пока его режиссерская голова родит гениальную мысль. Меж тем оно перебивалось в театре на второстепенных ролях и было убеждено, что завистники его гнобят.

А она его любила и переживала его безделье — ей казалось, будто это вынужденное безделье! — куда острее, чем он сам.

Так что взрыв созрел, огонек уже бежал по бикфордову шнурку. До хороших же времен мы дожили: не так просто назвать дармоеда и бездельника дармоедом и бездельником! Это — целое событие, сопровождаемое громами и молниями.

У меня было немного лишнего времени, я спустилась к бастиону, села на скамейку и стала глядеть на проплывающие мелкие льдинки. Канал был на самом деле крепостным рвом, окружавшим самую старую часть города, он соединялся с рекой выше и ниже ее по течению, и его собственное течение было очень медленным. Я смотрела на эти льдинки и вдруг вспомнила старую даосскую мудрость: если у тебя завелся враг, ничего ему во вред делать не надо, а просто сесть на берегу реки и ждать — в один прекрасный день мимо тебя проплывет его труп.

Рядом опустился на скамью Игорь Николаевич, тихо поздоровался.

— У вас, я вижу, завелся враг, — уверенно сказал он.

Я пожала плечами — враг не враг, однако что-то очень неприятное.

— Враг, — повторил он. — Не смертельный, но достаточно… обременительный.

Я не ждала от Игоря Николаевича такой четкой формулировки и повернулась к нему, не в силах скрыть удивления.

— Как вы догадались?

— Я увидел, как вы смотрите на текущую воду. Я уже научился определять у людей этот взгляд. Видите ли, у меня тоже был враг, — продолжал он. — Но, в отличие от вас, я думал о нем постоянно. И вот в один прекрасный день…

* * *

Его враг был, не в пример моему, довольно агрессивен. Подружкин несостоявшийся режиссер пока никому сознательно зла не причинял — кишка тонка, а мое враждебное отношение вызывал не сам по себе, как физическое тело со скверным характером, а как набор качеств, вместе дающих нечто отвратительное: мания величия плюс патологическая лень плюс вечно ущемленное самолюбие — плюс еще нежелание признаться себе самому в полном отсутствии таланта. Меня он невзлюбил именно за то, что я видела отсутствие таланта. Такой зоркости мужчины не прощают.

Враг Игоря Николаевича был сварлив, криклив, обладал острыми локтями, распихивал ими всех по дороге ввысь, и быть его подчиненным долее месяца уже означало диагноз «мазохизм».

Садисты с возрастом учатся находить жертвы длительного использования. Такой жертвой стал мой собеседник. Бывают ситуации, когда в ответ на оскорбление нужно просто сразу, без паузы, закатить хорошую оплеуху. Одну. Этого хватает. Садист — сам себе не враг.

Игорь Николаевич полагал, что начальнику отдела оплеухи давать нехорошо, и с работы вылетишь, и хулиганом прослывешь. Он по характеру был тих и кроток, склонен идти на поводу у приятеля, или у женщины, или у судьбы. В итоге он несколько лет прослужил козлом отпущения за минимальную зарплату. Ему даже не приходило в голову хлопнуть дверью и поискать себе другую работу. Бывают такие пассивные граждане, что их даже землетрясением не раскачаешь.

К тому же он этой работой дорожил. После разгильдяйской молодости выяснилось, что бывший мальчик из хорошей семьи, подававший грандиозные надежды, не имеет вообще никакой профессии, имеет только красивые привычки. Естественно, искать более подходящее для себя место под солнцем он просто не умел. И не нашлось женщины, которая сделала бы это вместо него.

Со стороны глядя — ему повезло. Он угодил в современный офис — огромное помещение со стеклянными загородками. Он даже мог чувствовать себя на равных со всеми этими деловитыми молодыми женщинами и озабоченными мужчинами средних лет, которые носятся взад-вперед с пластиковыми папками, стопками буклетов, дискетами и мобильниками. Игорю Николаевичу даже казалось, что они движутся чуть быстрее, чем полагалось бы по человеческой физиологии, но лишь самую чуточку.

Игорь Николаевич числился менеджером непонятно чего и почти безвылазно сидел в своем закутке перед компьютером. Обычно на той стопке документов, что справа, стояла чашка хорошего кофе. Три вещи в мире он очень ценил, знал в них толк — это были кофе, чай и трубочный табак.

Как у многих тихих офисных мужчин, у него завелась мелкая страстишка — компьютерные гонялки и стрелялки. Нет, он, Боже упаси, не валял дурака круглосуточно, не впал в зависимость, однако ему было приятно полчаса или даже час в день посидеть за воображаемым рулем «Формулы-один» или полетать по каменным лабиринтам, полностью воплотившись в пистолетное дуло посреди экрана. Он праздновал маленькие победы, переходя с уровня на уровень — и ему в общем-то для душевного комфорта этих побед было достаточно.

Несколько раз он, увлеченный игрой, откладывал на потом какие-то служебные дела — проще говоря, подставлялся и получал за это по полной программе.

В итоге Игорь Николаевич копил и копил обиду. После очередного скандала он сперва раз двадцать расстреливал шефа в каменных тупиках виртуального мужского мира, потом до утра мечтал, как явится к начальнику в сопровождении вышколенных спецназовцев и как покажет пальцем, даже не отдавая команды — и так все ясно. Он всегда был отчаянным фантазером.

Мечта жестоко проучить своего садиста зреет в человеке, не способном к сопротивлению, годами, десятилетиями и, пожалуй, может даже материализоваться. Вот это и произошло с Игорем Николаевичем — на улице к нему подошел молодой человек, бесплатно раздававший какие-то брошюрки, в аккуратном черном костюмчике и с белой повязкой на лбу, из-под которой торчали жесткие черные волосы. По ткани были напечатаны два иероглифа — по композиции китайские, но в качестве составных элементов в каждом имелось по звериной фигурке в древнеегипетском стиле.

— Я знаю, какая у вас проблема, — сказал этот тонкий и чуть раскосый восточный юноша. — Пойдемте, я постараюсь вам помочь.

Это были банальные слова, но сказанные с неподдельным сочувствием. Игорь Николаевич вдруг поверил молодому человеку и пошел с ним.

Они шли, и шли, и шли, и говорили почему-то о японской архитектуре, в которой Игорь Николаевич ровным счетом ни шиша не понимал, и забрели на улицу, название которой он сейчас почему-то не мог откопать в памяти, и вошли в дом… дом, кстати, вызвал в нем какие-то воспоминания, во-первых, к входной двери с улицы вела лестница, а дверь эта оказалась чуть ли не на уровне второго этажа, и Игорь Николаевич почему-то вспомнил красивого человека в голубом плаще, который бежал по этой лестнице к открытой галерее, опоясывавшей дом, но в реальной жизни или в кино… впрочем, неважно. Когда у человека такая реальная жизнь, как у него, куда спасительнее помнить красивые кинокадры и монтировать из них квазипамять.

Игорь Николаевич и юноша поднялись наверх и оказались в галерее, которая была жилой: на полу татами и подушки, невысокие ширмы с восточными рисунками, курильница, низкий столик.

— Сюда, прошу вас, — пригласил юноша.

Он указал на стену, состоящую из крупных белых квадратов, коснулся ее — и кусок стены отъехал в сторону.

Юноша и Игорь Николаевич вошли в помещение, где стояли вешалки с одеждой. Время года было не холодное, однако там имелись и шубы, и дубленки, а внизу стояли теплые сапоги, мужские и женские. Игорю Николаевичу тоже пришлось раздеться и разуться. Ему дали сандалии восточного образца и ситцевый халатик с простеньким узором — синие ромбы на коричневом поле. Халатик этот имел довольно широкие рукава, прорехи под мышками и назывался юката. Юноша научил, как класть кошелек в зашитый край рукава. Сам он тоже снял костюмчик, обувь, тоже переоделся в юкату, переобулся в сандалии.

Потом Игорь Николаевич заплатил за входной билет.

Почему он вдруг согласился отдать деньги за какой-то загадочный билет, я не поняла. Как-то его, видать, уболтали. А он, затюканный и заклеванный своим садистом, не посмел сопротивляться.

Деньги за билет принял и бумажку с вертикальными рядами иероглифов вручил какой-то дедок, сидевший на полу, поджав ноги.

Потом Игоря Николаевича вели по каким-то коридорам, и ему казалось, будто ведут в баню. Я заподозрила было во всем этом логику сна: пока спишь, все связно и понятно, проснешься — связи исчезают и остается быстро тающее недоумение. Игорь Николаевич сказал на это, что дома у него хранится тот самый билет и завтра может быть предъявлен.

Потом через подкову, как в аэропорту, и раздвижную дверь они вышли во двор, который непостижимым образом был на уровне второго этажа — то есть спускаться не пришлось. Пересекли его по выложенной плитками узкой дорожке. Сопровождавший Игоря Николаевича юноша открыл калитку, и они оказались на улице. Улица опять же была знакома.

Город, где мы живем, имеет странную особенность — он только притворяется городом. Он отрастил себе три десятка широких и красивых улиц, пересекающихся строго под прямым углом, покрыл их асфальтом и обтыкал получившиеся кварталы по периметру пятиэтажными и шестиэтажными зданиями, которые явно прикупил по дешевке на каком-то межгородском благотворительном аукционе — они, невзирая на лепнину и балкончики, имеют очень уж трухлявый вид. Но в середке каждого квартала сохранились нетронутые деревенские пейзажи. И в двух шагах от асфальта есть улицы, где ходишь просто по убитой земле. Красивые, кстати, улицы — там сквозь заборы и ограды лезет наружу дикая и мощная зелень; там сирень безумствует пудовыми гроздьями; там осенью вспыхивают кисти красных ягод, о которых даже старики не могут сказать точно, съедобные или нет; там есть прекрасные каменные лесенки в три-четыре ступеньки, ведущие к узорным чугунными калиткам под округлыми каменными арками; там растут фантастической яркости клены. По такой улице юноша повел Игоря Николаевича, и тому не казалось странным, что вот он, взрослый человек, шлепает среди бела дня по городу в восточных сандалиях и едва прикрывающей голые коленки юкате.

Прохожие, впрочем, совершенно не обращали на них внимания. Да и было их немного, человека три в юкатах и двое — в европейской одежде, да женщина, сидящая у лотка с лакомствами.

Потом они свернули в переулок, оказавшийся умеренно крутым спуском к реке.

Вот тут Игоря Николаевича охватило сомнение — по его расчету выходило, что юноша привел к городскому каналу, однако это никак не мог быть канал. Именно реку он увидел, а в чем заключается мгновенно установленное различие — объяснить не смог.

Вернее, так — увидел, но не сразу. Сперва, поскольку они спускались к берегу, он обратил внимание, что на той стороне уж больно много людей. Сперва решил — рыболовы. Потом обнаружил отсутствие, удочек и спиннингов. А когда спустился к воде, понял: и на этом берегу точно так же сидят люди, и не просто сидят — а на театральных креслах, которые кто-то выкорчевал из зала прямо рядами и расставил цепочкой вдоль реки.

Все эти зрители были, как и он сам, в сандалиях и юкатах. Мужчины и женщины, все сидели молча или очень тихо переговариваясь с соседом, все глядели на ровную, как полированный металл, воду. Кое-кто держал в руках цветные журналы, которые пролистывал, то и дело вскидывая глаза на реку или на большой, в восемь квадратных метров, экран сбоку от кресел. На экране сменялись заставки и клипы какой-то неведомой Игорю Николаевичу рекламы: туалетная вода «Встречай меня» для джентльменов и дам, пицца «Жданка» с ветчиной и грибами, шесть компактов с сериалом «Жди меня»…

Меж рядов прохаживались тихие разносчики прессы, мороженого, прохладительных напитков, чипсов.

Юноша отыскал свободное кресло и шепотом предложил садиться.

— Очень хорошее место, отсюда как раз виден поворот, из-за которого он появится, — сказал юноша. — Там, выше по течению, заводь, они теряют скорость и потому выплывают довольно медленно. Потом вон там их уже подхватывает течение. Но вы успеете как следует разглядеть своего.

— Кого — своего?

— Врага. Это гарантировано.

— Что гарантировано? — никак не понимал Игорь Николаевич.

— Что рано или поздно мимо вас проплывет труп вашего врага.

— Вон оно что… Но!..

— Тише. Вы мешаете другим ждать.

Игорь Николаевич отвел юношу повыше и заговорил. Он хотел понять — всякий человек ест, спит и ходит в туалет, и какая может быть гарантия, что труп не проплывет в то самое время, когда он, Игорь Николаевич, будет оторван от созерцания.

— Я же сказал — там, выше, есть заводь, работают профессионалы. У них стоит электронное табло, и они знают, кто из ожидающих на месте, а кто временно отсутствует. Если появится ваш, его подцепят багром и загонят в камыши. А когда вы придете, вытащат и пустят по течению. Хотите — пойдем посмотрим. У нас секретов нет.

Они поднялись по реке (тут Игорь Николаевич окончательно убедился, что это не городской канал, заводей он у нас не имеет) и увидели все, что было обещано благовоспитанным юношей. И табло на двух железных ногах, представляющее собой план обоих берегов с местами занятыми и свободными, с фамилиями в колоночку, и босоногих мужчин в соломенных шляпах и с длинными баграми, то и дело забредающих в воду, и уточек, проплывающих попарно, и камыши, из которых торчали чьи-то печальные лиловые пятки.

— Вам повезло — не придется долго ждать процедуры прощания. Вот, вот, смотрите, — юноша показал на медленно плывущего вверх лицом и мирно скрестившего руки покойника. Плыл он, как полагается, ногами вперед, в черном костюме, а на груди имел маленькую табличку, приколотую к лацкану, самый натуральный бейджик. Мужик с багром подтянул его поближе, прочитал имя-фамилию, сверился с электронным блокнотом, который в кожаном футляре висел у него на шее, и подтолкнул тело. Оно, как показалось Игорю Николаевичу, кивнуло и поплыло дальше.

— Пойдемте, сейчас будет самое интересное, — предложил юноша.

Игорь уставился на плывущее тело и наконец ужаснулся.

— Но это же… это — святотатство! — воскликнул он. — Настоящий покойник… его что, украли в морге?…

Во взгляде юноши стояла печальная мудрость двадцати столетий.

— Вы пропустите прощание с врагом, — укоризненно сказал он.

— Нет, это какой-то кошмарный сон… — пробормотал Игорь и, разумеется, пошел вслед за юношей.

Не отставая от покойника, но и не обгоняя его, они шагали вниз по течению. Начались ряды кресел. Зрители заволновались, стали приподнимать зады, вглядываться, кто-то приложил к лицу морской бинокль.

Экран, по которому скакали девицы в пестрых юкатах, рекламируя надувные подушечки для кресел, погас и тут же снова выдал изображение. Сперва Игорь Николаевич не понял, что там такое. Потом догадался — кусок реки, абсолютно ровный, с неживым полированным блеском.

Уже при первом взгляде на ряды кресел он обратил внимание на красивую светловолосую женщину, сидевшую рядом с представительным мужчиной. Теперь этот мужчина резко встал, встала и она. Игорь Николаевич невольно сделал несколько шагов вперед, юноша его не удерживал.

Тело плыло одновременно посередине неширокой реки и, увеличенное раза в два, — по экрану. Течением его четко сносило к берегу, к креслам.

— Бывает, что человек не узнает врага, — сказал юноша. — Это случается, если он не видел врага десять или двадцать лет. Мы относимся с пониманием. В таких случаях наши сотрудники подсказывают. Вот, обратите внимание.

Игорь Николаевич, повинуясь жесту своего гида, обратил внимание на хорошенькую девушку в нарядной юкате, которая стояла на ступенях беседки, прижимая к уху мобильник, и следила за той самой парой.

— Спокойно, Саша, спокойно! — сказала, заметно волнуясь, женщина. — Не теряй лица!

Но ее мужчина уже преобразился.

— Мой! Мой, сволочь, мой, мой! — раздался крик. Дождавшийся врага мужчина кинулся в воду. Он настолько ошалел, что, стоя по пояс в реке, вцепился покойнику в плечи и стал его трясти.

— Теперь понимаете, почему сандалии и юката? — спросил юноша. — Мы заботимся о клиентах. Мы понимаем — состояние аффекта… Не волнуйтесь, на обоих берегах дежурят врачи.

Он мог бы этого не говорить — двое в белых юкатах, заткнув полы за пояс, полезли в воду, держа наготове пластмассовый стаканчик с лекарством и шприц.

Очевидно, где-то посреди реки имелись микрофоны: то, что негромко и яростно говорил мужчина врагу, разносилось вдаль и вширь километра на полтора.

— Ты помер, а я жив! — твердил он. — Ты, сука, помер, а я — жив!

И тряс врага все сильнее.

Это тут же показывали на большом экране.

Его подруга не выдержала и пошла за ним, остановившись уже по колено в воде.

— Саша, Саша, нельзя же так!.. Саша!.. Отпускай его! — требовала она. — Саша, все, хватит! Отпускай!

А мужчина никак не хотел отпускать труп долгожданного врага, отмахивался, ругался, но ему всадили в бедро инъекцию и сразу после этого влили в рот лекарство. Лишь тогда он позволил вывести себя на берег.

Женщина устремилась к нему с возгласом: «Сашенька!».

Он словно бы не заметил подруги. Подбежали две прехорошенькие девушки в нарядных юкатах трогательного персикового цвета с вышивкой, что-то нашептали ему на ухо и увели. Блондинка осталась растерянно стоять на берегу.

На освободившееся место тут же села женщина.

— Некоторым приходится немного ждать, — словно бы извиняясь, сказал юноша. — Там, повыше, есть красивая беседка, называется «Приют умиротворенного созерцания». Реки из нее не видно, есть настольные игры и журналы. И электронное табло, разумеется.

— Что же вы больше кресел не поставите? — спросил Игорь Николаевич.

— Нельзя, договор об аренде у нас строгий. Мы арендуем эту реку с учетом ее пропускной способности.

— Ясно…

— А теперь самое красивое, — и юноша показал на большой экран. Там опять сменилась картинка. Уже не берег реки, а уголок ухоженного парка, и лицо мужчины, малость закаменевшее, и людей в цивильных костюмах, с белыми повязками, и ведущую — очень модную и элегантную даму, которую Игорь Николаевич уже года два не встречал в телепередачах и все гадал, куда же она подевалась.

— Мы поздравляем нашего клиента господина Сидорчука с осуществлением его самой горячей мечты! — маразматически жизнерадостно сообщила ведущая. — Господин Сидорчук всегда был образцом обаяния, элегантности и хороших манер. Его ожидание было образцовым! Он является нештатным автором нашего любимого журнала «Свет ожидания». И сегодня, когда мечта господина Сидорчука сбылась, всем нам немного грустно оттого, что мы больше не увидимся с ним на этом замечательном берегу! Не забывайте нас, господин Сидорчук!

Хорошенькие девушки вручили Сидорчуку цветы — подозрительную икебану, из которой на увитой зеленью палке торчал какой-то овальный мохнатый предмет, наводящий на странные мысли.

— Особый приз — от редакции журнала «Свет ожидания»! Внести приз в студию! — приказала ведущая.

Стройные юноши внесли большую картонную коробку с черными иероглифами на боках.

Сидорчук, видимо, плохо понимал смысл происходящего, и красавица подсказала ему вскрыть коробку. Но он молчал и не двигался.

— Ребята, помогите… — попросила тогда ведущая.

Помощники открыли коробку и добыли оттуда огромный керамический чайник в восточном стиле. Его вложили в руки Сидорчуку. На экране замельтешили люди с фотоаппаратами, Сидорчуку вручили еще какие-то цветы. Он стоял, словно монумент.

— Дальше уже неинтересно, — сказал юноша Игорю Николаевичу. — У него возьмут большое интервью, а потом за счет фирмы на машине отвезут домой.

— Боже мой, при чем тут чайник… — пробормотал Игорь Николаевич.

Юноша улыбнулся и пригласил следовать дальше.

Они пришли в заведение вроде чайной под открытым небом, где на плетеных полках была размещена посуда из восточной керамики, залезли на помост и подсели к низкому столику. Официант в черной юкате и белой повязке принес набор посуды для восточного чаепития и начал священнодействовать, переливая кипяток из чашки в чашку и бамбуковым веничком взбивая заварку.

Юноша велел принести журналы. Один назывался «Берег надежды», другой — «Свет ожидания». Оба предлагали истории, написанные, казалось, одним человеком: как некто N в тяжкую минуту готов был лезть в петлю от обиды, как соседка (прохожий, родственник, продавец в магазине) рассказала о Центре восточной мудрости (тут Игорь Николаевич смутно вспомнил, что действительно у двери имелась вывеска с этими словами на русском и на восточном языках), как этот N купил сперва месячный, потом годовой абонемент, сидел на берегу часами, днями, месяцами, и когда совсем было отчаялся, по реке проплыл труп врага — изуродованный в автомобильной катастрофе, так что аромат справедливого воздаяния овеял всю реку. Игоря Николаевича очень обрадовало полиграфическое исполнение — тут были цветные снимки N в детстве, отрочестве, юности, зрелости, депрессии, на берегу в кресле, по колено в воде, в восторге и в просветленном спокойствии.

В ожидании чая он вычитал также ценные советы: как вести себя при встрече с врагом, чего не рекомендуется делать (громко кричать, плакать, бить врага, выражаться нецензурно), что, напротив, обострит удовольствие (можно заранее заказать подходящую музыку, скажем, Грига, «Пещеру горного короля»). Были очень точные психологические рекомендации: например, входить в воду медленнее, чтобы растянуть удовольствие, и при этом еще дышать особым образом, вводя себя посредством счета вдохов и выдохов в легкий возвышенный транс.

Имелись в журналах и письма читателей — как правило, женские. В них раскрывался полный спектр мужской подлости — к счастью, без портретов — и приводились горячие слова благодарности Центру восточной мудрости (а вот тут воспоминание о вывеске оказалось куда более отчетливым). Игорь Николаевич получил полдюжины экземпляров в подарок, и его внимание было обращено на последнюю страничку с прейскурантом. Он вчитался и задумался.

Получалось, что ему ожидание трупа врага просто не по карману. Правда, в утренние часы предоставлялась скидка, самым дорогим оказался вечер. Юноша объяснил, что многие приезжают сюда после работы часиков на пять-шесть, иные берут термосы и бутерброды, это не возбраняется, хотя можно приобрести легкие закуски прямо тут, на месте, вон стоит круглосуточный киоск.

Игорь Николаевич стал задавать наивные вопросы, надеясь, что юноша проболтается и выдаст возможность ждать труп врага на халяву. Оказалось — все не так просто. Если человек купил абонемент и стал клиентом, его враг где-то наверху вносится в списки и после смерти направляется именно в данную реку, которая является рукавом другой, большой реки. А если покойника в списках нет — то его по большой реке куда-то там и сплавляют. И кресел на берегах большая река не имеет.

Получалось, нужно искать деньги.

Игорь Николаевич крепко задумался. Мысль, что он может увидеть труп своего садиста, грела душу. Он спросил, сколько стоит разовое посещение, и получил ответ: полчаса ожидания входят в стоимость его билета.

Юноша достал смартфон, вышел в локальную сеть, вывел на экран схему того, что условно можно было назвать зрительным залом, и указал стилосом на свободное кресло. Затем он провел туда Игоря Николаевича, усадил и пожелал приятно провести время.

Был в этом какой-то подвох судьбы — соседкой Игоря Николаевича оказалась та самая блондинка, подруга Сидорчука.

Она была в меру грустна, глядела не на реку, а сквозь реку, и во взгляде, осанке, поникших кистях рук была печаль неизбежной разлуки. Все правильно, подумал Игорь Николаевич, и здесь — как всюду, кто-то из двух первым встречает врага и уходит…

По другую сторону от блондинки сидела пожилая женщина, чьи тяжелые драгоценности и вычурная прическа плохо гармонировали с ситцевой юкатой. Женщина смотрела на реку в театральный бинокль. На коленях у нее стоял большой, почти до подбородка, пакет чипсов «Вражки».

Игорь сел в кресло и долго возился, натягивая юкату на колени.

— Вы не стесняйтесь, — меланхолично сказала блондинка. — Здесь все очень просто…

— А вы… вы — давно?… — спросил Игорь.

— Уже пять лет. Как постоянный клиент имею скидку.

— Что значит постоянный?

— Это у меня уже второй враг, — сказала блондинка и посмотрела на часы.

— Спешите?

— Да, я сегодня уйду пораньше. Мне завтра в семь утра ехать в аэропорт, встречать делегацию.

— Может, познакомимся? Я — Игорь.

— Ева.

В мире за пределами Центра восточной мудрости такие женщины Игорю Николаевичу могли только сниться. В ней чувствовалась порода, ее озаряло то легкое высокомерие, которое свойственно женщинам, не привыкшим оставаться без мужского внимания. И она шла на контакт спокойно, без суеты и пошлости, ради одного этого стоило прийти сюда.

Игорь Николаевич вспомнил, как такие дела делаются: взял узкую белую руку, обремененную двумя дорогими перстнями, и поцеловал.

— Не надо, — тихо сказала Ева. — Мне сейчас лучше побыть одной.

— Да, конечно… — смутившись, пробормотал Игорь Николаевич. И оба как бы не заметили, что ее рука еще ненадолго осталась в его руке.

К ним подошел продавец закусок с лотком. На лотке пестрели пакетики.

— Пожалуйста, «Ожиданчики» с маком, «Ожиданчики» с тмином. Шоколад «Встречайка» — с орехами, с изюмом, — благовоспитанным полушепотом предложил продавец.

Игорь Николаевич первыми увидел шоколадки в трогательной обертке — хорошенькая девочка с бантиками по колено в воде.

— Мне с орехами, большую, — попросил он.

Цена оказалась приемлемой. Игорь Николаевич расплатился, вскрыл шоколадку, разломал ее сквозь фольгу, протянул Еве:

— Угощайтесь.

— Спасибо, — она взяла один квадратик.

— Вы берите, берите… В шоколаде есть вещество серотонин, против плохого настроения…

— Спасибо.

Она взяла еще квадратик.

Игорь Николаевич устроился в кресле поудобнее, отгрыз кусочек шоколада и мечтательно уставился на реку.

Река была прекрасна.

Нельзя сказать, что Игорь Николаевич был таким уж патологическим бездельником. Свою небольшую зарплату он отрабатывал честно. Однако — в суете. Он и сам не знал, насколько истосковался по обыкновенному покою, по сладостному бездействию, по простой и непритязательной тишине. Мудрая мысль посетила голову: всякий человек имеет право на покой и тишину, почему бы не воспользоваться и не насладиться? Почему бы не впустить в себя ощущение умиротворенного ожидания, от которого думается как-то мягко, плавно, без резких срывов и перескоков? Почему бы не насладиться красотой, проявившейся в изысканных и точных деталях: зависшая над водой стрекозка, оттенок облака, стильные линии восточной керамики, профиль красивой женщины, на который можно скосить глаза и от избытка чувств вздохнуть всей грудью?

Понемногу Игорь Николаевич и Ева разговорились. Ева знала многих клиентов Центра восточной мудрости, и знала хорошо — в журналах о зрителях писалось довольно подробно.

— А вон тот дяденька взял годовой круглосуточный абонемент, — показывала Ева. — Он тут живет, чтобы не пропустить труп.

— А что, такое бывает? — удивился Игорь Николаевич.

— Как еще бывает. Они, конечно, никогда не признаются, но я знаю несколько человек, которые сидели тут годами, а потом случайно выяснялось, что враг давно умер и похоронен. Эта компьютерная система учета врагов — она, знаете ли, тоже дает сбои. Или что он проплыл, пока ты бегал за чипсами. Там мужики в заводи — они тоже могут проворонить и вовремя не спрятать в камышах. А потом его уже из моря не вернешь.

— Они плывут в море?

— Ну да… куда же еще?… — тут уж удивилась Ева. — Так что дяденька правильно делает, ему тут дали хорошую скидку на питание и отель. Вы не видели наш отель? Если понимаешь, что уже поздно, и хочешь еще пару часиков посидеть утром, до работы, можно остаться. Номера двухместные, душ, чай и кофе бесплатно. Вон он, обернитесь, еще левее…

Игорь Иванович увидел за деревьями верхние края окон и крышу.

— Значит, отсюда можно не выходить месяцами? — понял он. — Классно!

— Ага — если деньги есть.

— А… а погода, зима, лето?

Она задумалась.

— Это надо в «Береге надежды» посмотреть, там часто бывают теоретические статьи. Вы закажите номера за последние два года, обязательно что-нибудь найдете.

Сзади его плеча коснулись рукой.

— Ваши полчаса истекли, — сказал вежливый юноша.

Игорь Николаевич засуетился, стал прощаться.

— Не так громко, люди ждут и сосредоточились, а вы мешаете, — сделала прощальный выговор Ева и тут же улыбнулась, что могло означать: до встречи.

Юноша вывел Игоря Николаевича в Центр восточной мудрости и сопроводил в канцелярию. Там сидела очередная хорошенькая девушка, в деловом костюмчике и обязательной повязке. Она тут же снабдила будущего клиента большой картонной папкой с проспектами, журналами и чистыми бланками. Игорь Николаевич засмущался — он еще ничего для себя не решил, и прейскурант на шестнадцатой странице журнала тоже его несколько озадачил.

— А мы не настаиваем, — сказал юноша. — Возможно, ваш враг даже не стоит такого ожидания. Иногда обиженному человеку кажется, будто он готов хоть сто лет сидеть на берегу реки и ждать, пока по течению проплывет труп врага. А начинает — и выясняется, что обида была пустяковая.

— Вы расскажите про своего врага, — попросила девушка. — Тогда вам будет легче принять решение. И, между прочим, ждать тоже будет легче. Вы мне поверьте, я тут не первый год работаю. Я видела всяких клиентов. Некоторые не хотели говорить о своих врагах, все держали в себе. Так им приходилось ждать очень долго. О враге как раз надо говорить, рассказывать, вспоминать подробности, это очень помогает ждать. И даже как-то получается, что ждешь меньше, чем тот, кто молчит.

— Это правда, — подтвердил юноша. — Вы вот почитайте журналы, посмотрите, как откровенно наши клиенты рассказывают о своих врагах. Тот же господин Андреев… вот, на пятой странице, и вот, на двадцатой… Он ведь у себя дома и на работе отмалчивался. А у нас он впервые заговорил. Мы помогли ему избавиться от страха перед правдой.

— Какой правдой? — удивился Игорь Николаевич.

— Обычной. Старую женщину сбил дорогой автомобиль, за рулем сидел пьяный высокопоставленный чиновник. Вот эта правда в десяти словах. Господин Андреев узнал фамилию чиновника и понял: с этим человеком он не справится. Он не стал подавать в суд, не обратился в газету. Он вытеснил правду за пределы своей жизни. Мать погибла — ничего не поделаешь, подробности уже не имеют значения, так он говорил себе, чтобы правда не мешала ему жить дальше. И чиновник продолжал безнаказанно разъезжать по городу пьяным.

Игорь Николаевич внимательно посмотрел на портрет Андреева. Немолодой мужчина, ничего особенного… лицо, траченное временем и мелкими невзгодами, скучным трудом и непременным телевизором…

— А когда господин Андреев пришел к нам и все рассказал, ему стало легко на душе, — подхватила эстафету объяснений девушка. — Он объявил чиновнику войну. Он сел на берегу и начал ждать. Знаете, это ведь очень опасно — когда кто-то ждет твоей смерти! Вы почитайте. Не забудьте — статья называется «Аромат справедливого воздаяния»!

Потом Игоря Николаевича кто-то из сотрудников на машине подвез до дома.

Дома он сел и задумался — где взять денег?

Ему весьма импонировала атмосфера на берегу, это было очень приятное и словно нарочно для него придуманное занятие — сидеть, ждать, шепотом переговариваясь с милой соседкой, грызть при этом чипсы или орешки, можно даже взять большой пакет попкорна. Какое-то очень достойное времяпрепровождение… и не заметишь, как труп приплывет…

Игорь Николаевич внимательно перечитал документы и обнаружил: Центр восточной мудрости дает ссуду на приобретение абонемента под залог квартиры или иной недвижимости. Квартира у него была. На всякий случай Игорь Николаевич связался со знакомым юристом. Тот изучил бумаги и сказал, что условия ссуды выгоднее, чем в любом банке. Опять же, если срок абонемента закончится, а труп врага не приплывет, следующий абонемент дают с большой скидкой.

Окончательно запутавшись в процентах, Игорь Николаевич переволновался и с утра на работе страдал рассеянностью. За что и огреб по полной программе от своего садиста.

Садист изощрялся, а Игорь Николаевич исподтишка на него поглядывал и пытался определить степень риска. Садист был уже не молод, имел мешки под глазами — проблемы с почками, видывали его и пьяным. То есть лет десять он, скорее всего, еще протянет, так стоит ли раньше срока усаживаться на берегу?

В обеденный перерыв Игорь Николаевич обычно ходил в кафешку напротив, где можно было почитать газеты. Газетная услуга оказывалась бесплатно, они лежали большими стопками на широком подоконнике, и Игорь Николаевич предпочитал старые, по крайней мере один раз прочитанные — ему нравилось ощущение узнавания событий. На сей раз он прихватил в кафе журналы из папки — «Берег надежды» и «Свет ожидания». Он их уже просматривал, теперь хотел получить удовольствие от вторичного чтения. И тут же напоролся на статью, которую сперва не заметил. Это было интервью с человеком, который настроился ждать труп врага годами, однако ему повезло — дело было зимой, враг буквально через месяц попал под сорвавшуюся с крыши острую сосульку. То есть встал вопрос о деньгах, вложенных в трехлетний абонемент. И оказалось, что деньги можно законсервировать — они будут лежать на счету Центра восточной мудрости, принося даже кое-какие проценты, до того дня, как человек найдет себе нового врага. А еще есть возможность самому отыскать по объявлениям бедолагу, мечтающего сесть на речном берегу, и продать ему абонемент уже от себя, за свою цену.

Сперва Игорь Николаевич попытался заработать нужные деньги. Он растерял давних приятелей и не знал, кто на какой ступеньке финансовой лестницы прозябает. Если совсем честно — и не хотел знать, потому что каждая удачная мужская судьба была для него упреком. За помощью он пошел к сослуживице Анечке. Она как раз уходила в декретный отпуск, кто-то должен был за нее работать. Анечка честно предложила шефу кандидатуру Игоря Николаевича напополам с еще одним обездоленным. Шеф, понятное дело, отказал. Решение окрепло.

Игорь Николаевич вызвал домой оценщика, узнал стоимость своей однокомнатной квартиры и понял: сидение на берегу ему в общем по карману. Квартиры должно было хватить лет на десять — это если сразу взять десятилетний абонемент класса «А». В последнюю минуту Игорь Николаевич струсил и взял годовой абонемент класса «С» — как бы на пробу.

Он имел право ждать труп врага тридцать часов в неделю — если это были часы полной оплаты, или тридцать пять — если это были утренние часы.

Ему выдали пластиковую карточку и сказали, что на ней 1820 утренних часов. Если посещать берег и по вечерам, перерасчет производится автоматически. Когда остается пятнадцать часов, клиента предупреждают. И еще напомнили — Игорь Николаевич может оказать Центру восточной мудрости услуги. Например, привести других клиентов. За каждого клиента прибавляется триста утренних часов.

Наступила новая, насыщенная жизнь. И началась она со строжайшей экономии. Раньше Игорь Николаевич вечером довольствовался чаем с бутербродом, что обходилось недорого. Теперь он был вынужден питаться не хуже прочих зрителей — брать орешки, чипсы и попкорн. Он и не думал, что эти невинные радости могут сожрать четверть зарплаты. Кроме того, несколько раз он оставался ночевать в отеле, чтобы с утра уже быть на берегу. Удовольствие недорогое, но все же…

Игорь Николаевич отказался от общественного транспорта, от чашечки кофе в обеденный перерыв, от хорошего табака, от ежедневной газеты. Он страшно боялся потерять квартиру и надеялся, откладывая эти гроши, погасить ссуду Центра восточной мудрости.

На берегу он познакомился с другими зрителями, и почти каждый показал ему журнал со своим письмом или со статьей о себе. Любопытно, что говорить о врагах на берегу не было принято — это считалось слишком интимным делом зрителя. Лишь изредка звучало что-то вроде: вчера встретил моего, вид замотанный, долго не протянет.

Игорь каждый день присматривался к своему садисту, уже почти не обращая внимания на его крики и угрозы. Он искал приметы близкой смерти. Однажды поверил в чудо — когда садист свалился с воспалением легких. Тогда Игорь Николаевич за два дня израсходовал весь недельный лимит. И дальше тридцати часов хватало только дня на четыре, не больше.

Но садист выкарабкался, а Игорь Николаевич оказался на голодном пайке. Он привык каждый день проводить на берегу четыре часа, он больше не мог без этих четырех часов! Они стали его кислородом, дающим возможность просуществовать рабочий день. Попытка обойтись полутора или двумя часами была мучительна. Все казалось, что стоит ему уйти, как не знающие о его затруднениях мужики в заводи тут же примут и сплавят вниз труп врага! Но если продолжать роскошествовать, годовой абонемент окончится куда раньше срока.

Игорь Николаевич продал телевизор, продал оставшиеся после родителей фарфоровые фигурки и купил по розничной цене двести часов. А потом узнал, что можно подрабатывать на дому — раскладывать рекламные проспекты по конвертам. Платят немного, но вместе с зарплатой это позволит взять абонемент класса «В». Целых сорок часов обычного времени или пятьдесят — льготного!

Он целую неделю раскладывал проспекты, но деньги нашли другое применение — он вдруг неожиданно для себя стал всерьез ухаживать за Евой и врачевать ее маленькую драму: Сидорчук, с которым у нее за время ожидания сложился роман, и отнюдь не платонический — она даже пару раз ночевала вместе с ним в отеле, дождавшись врага и получив чайник, исчез. То есть ни разу даже не позвонил.

Игорю Николаевичу нравилось, что она выбирает мужчин из числа зрителей, а прочие ей не интересны. Да и как могут быть интересны люди, живущие в какой-то беспамятной суете?

Он неторопливо двигал вперед этот милый роман и смел уже надеяться на взаимность. За пределами Центра восточной мудрости он бы просто не решился предлагать такой красавице, как Ева, свое мужское внимание. Но берег — о чем, кстати, он и в «Свете ожидания» прочитал — способствовал сближению душ, здесь нередко возникали супружеские союзы. На сей предмет Центр восточной мудрости даже выправил лицензию на регистрацию браков. На регистрацию разводов, кстати, тоже.

Игорь Николаевич все же понимал, что может предложить лишь свою бренную плоть — имущества и просто денег он не имел никогда. Поэтому малость колебался. И Ева ободрила его тем, что как бы случайно обмолвилась — ее враг из породы долгожителей, а всякие аварии и теракты случаются отнюдь не по заказу. То есть они имели впереди еще немало лет и могли провести их очень даже приятно — в отеле для супружеских пар предлагалась пятидесятипроцентная скидка.

Но нелепый, как ему и полагается, случай сбил вагончик Игорева счастья с пряменьких рельс и погнал по бездорожью.

Это случилось в офисе, посреди рабочего дня. Игорь Николаевич трудился, ничего не замечая. Компьютерные гонялки и стрелялки он давно уже стер, и на экране мельтешили только таблицы бухгалтерской программы.

Вдруг Игорь Николаевич уловил странный запах. Была в нем, этом несколько неприятном запахе, отчетливая нотка тревоги. Игорь Николаевич принюхался и выскочил из своего стеклянного закутка с криком:

— Кто поджег мусорник?!

Только что прошедший мимо с кем-то из любимцев шеф повернулся, и во рту у него Игорь Николаевич увидел новенькую трубку.

Запах распространял именно табак, тлевший в трубке, и Игорь Николаевич с опозданием вспомнил, что это такое: латакия, знаменитый пиратский табачок, который продавался точно таким, каким был в восемнадцатом веке, то есть не ароматизированным.

Осознав это, Игорь Николаевич в растерянности приоткрыл рот.

Кто же мог знать, что проклятый шеф, заведя дорогую трубку, начнет именно с латакии?!

От осознания кошмарности ситуации Игоря Николаевича вдруг разобрал смех. Он громко засмеялся, а прочие сотрудники испуганно повыскакивали из закутков.

Через весь офисный зал полетел шепоток — про подожженный мусорник. И послышалось сдержанное фырканье.

— Ну, все! Все! С меня хватит! — выдернув изо рта трубку, воскликнул шеф. — С завтрашнего дня! По несоответствию!..

И это было, увы, чистой правдой — Игорь Николаевич не имел нужного для работы в таком офисе диплома, он получил лишь странную цветную бумажку об окончании подозрительно коротких менеджерских курсов.

В тот же вечер автомат, куда Игорь Николаевич, выходя из Центра восточной мудрости, вставлял свою карточку, предупредил: осталось всего пятнадцать часов. Как и было обещано контрактом.

Вместо приятного ожидания Игорь Николаевич отправился искать завербовавшего его юношу. Ему было неловко начинать с сообщения об увольнении, и он стал заезжать издалека: а что будет с трупом врага, если, скажем, труп уже приближается к заводи, и в тот же час кончается срок действия абонемента, а новый не приобретен?

— Мне очень жаль, но тогда, возможно, ваш враг увидит, как по реке проплывает ваш труп, — скорбно отвечал юноша.

— Ч-черт… У меня неприятность. Меня, кажется, увольняют… — признался наконец Игорь Николаевич и тут же, набравшись наглости, стал проситься на работу в Центр восточной мудрости.

— У нас очень строгие критерии отбора, — без всякого сочувствия заявил юноша. — Возраст — до тридцати, знание трех языков, компьютер, водительские права…

— У вас женщина сигареты продает! Что — и у нее три языка?!

— Не надо повышать голос. Она — доктор наук, химик экстракласса. Мы пошли ей навстречу. Английским, кстати, владеет свободно. А вы?

Игорь промолчал.

— Не расстраивайтесь, — сказал юноша. — Найдете работу — приходите к нам опять. А пока…

Он достал смартфон и вывел на экран информацию.

— Пока у вас целых четырнадцать часов. Используйте их. Приятного ожидания!

Ничего себе, приятное…

И, главное, именно эта новость привела Еву в смятение. Да такое, что, с одной стороны, лестно — любовь такой женщины для Игоря Николаевича была совершенно незаслуженной драгоценностью, — а с другой стороны, даже неловко…

— Мы что-нибудь придумаем, слышишь? — шептала Ева. — Ты можешь прийти сюда, а потом просто взять и не уйти. А я буду приносить тебе еду, хочешь? У меня есть спальный мешок, я его как-нибудь сюда протащу…

— Глупенькая, я же в базе данных, — держа ее за руку, отвечал тронутый Игорь Николаевич. — А распределение трупов по рукавам тут компьютеризированное. Как только истечет мой срок — труп врага, если он появится, отправят сразу в большую реку.

— А как было бы здорово… — начала и осеклась Ева.

— В спальном мешке?

Оба засмеялись, глядя друг на друга. Чудо, чудо свершилось на берегу — двое нашли наконец друг друга. Потом Игорь Николаевич протянул руку за спиной у Евы — и вот они уже сблизились, уселись в обнимку, не спуская глаз с реки.

Так они сидели до вечера, а потом освободили кресла (где-то в электронных внутренностях тотчас же это было отмечено) и пошли вверх по склону, по красивой изогнутой дорожке, туда, где за кустами были видны крыша и верхние окна отеля.

По дороге впервые поцеловались.

И потом Игорь Николаевич то и дело повторял себе: нельзя, нельзя, нельзя, досидев оставшиеся часы, терять Еву навеки!

Надо было что-то предпринять.

Ева оказалась жаворонком — она уснула еще до полуночи. Игорь Николаевич тихонько вышел из отеля и спустился к берегу. Пейзаж был знакомый — большинство кресел пустует, ожидающие дремлют, светит всего один прожектор — этого хватает. Если приплывет чей-то враг — конечно, зажгутся остальные пять.

Игорь Николаевич обогнул кресла и нахмурился — между ними и растительностью на берегу было добрых пятнадцать шагов. А поди знай, на что нацелены телекамеры. После того, как один спятивший клиент бросился на своего усопшего врага с ножом, во-первых, установили в здании центра аэропортовскую подкову, во-вторых, включили в контракт пункт об умышленной порче трупа врага, ну а в-третьих, со всех содрали по четыре часа на установку дополнительных телекамер.

На корточках, по-обезьяньи опираясь на руки, дико озираясь и замирая от каждого шороха, Игорь Николаевич добрался до места, где река делала поворот. Там он выпрямился и уже обычным шагом подошел к заводи.

В кроне дерева горел небольшой фонарь, давая достаточно света, чтобы озарить всю заводь и весь берег. Возле самой воды стояла палатка, на берегу не было ни души. Игорь повертел головой, заглянул за палатку — никого.

— Эй! Есть кто-нибудь? — осторожно позвал Игорь Николаевич.

Ему не ответили, но раздался звонок и тут же — голос в палатке.

— Да, слушаю… — сказал заспанный мужчина. — Да… Хорошо, принимаем.

Из палатки появился сотрудник — голый по пояс, в закатанных штанах, с мобильником на шее, в обязательной повязке, подобрал с берега багор и вошел в воду, а за ним — другой, в юкате и без багра. Оба повернулись лицом к истоку. Игорь Николаевич понял — ждут врага.

Когда враг в элегантном сером костюме приплыл, полуголый мужчина зацепил его багром, другой снял табличку с груди покойника и сверился с экраном электронного блокнота.

— Так, блин! Бить вас некому! — воскликнул он. — Подожди, Толик…

Он достал свой мобильник и набрал номер.

— Вы что присылаете? — сердито спросил он. — Это враг номер семьсот тридцать три — четырнадцать, а у нас заказан семьсот двадцать три! Двадцать! Нет, точно!

— Ну так что? — спросил полуголый.

— Гони его обратно. Вот сонные тетери…

Полуголый сотрудник, тихо выругавшись, поволок тело вверх по течению, а Игорь Николаевич, набравшись мужества, подошел к недовольному человеку в юкате.

Первый мужчина убрел вверх по течению, таща за собой тело.

— Извините, вы тут за главного? — проклиная интеллигентские, как ему казалось, просительные и униженные нотки в собственном голосе, спросил он.

— Ну, я начальник смены.

— Скажите, ради Бога, у вас тут вакансий нет?

— Каких еще вакансий?

— Я не знаю… Ну, багром ловить, охранять, я не знаю… Я на все готов! — пообещал Игорь Николаевич.

— Что, абонемент не по карману?

— Неприятности у меня. Возьмите, я вас очень прошу! Это же неквалифицированная работа, тут языков знать не надо!

— С чего ты взял?

Игорь Николаевич смущенно замолчал.

— У нас и компьютер нужно знать, и здоровье иметь железное. Всю смену по колено в воде — думаешь, легко?

Игорь Николаевич покивал, соглашаясь, и вдруг вспомнил, что многие из здешней обслуги трудятся не просто так.

— Но вы ведь не только за деньги, вы ведь тоже врага ждете? Или нет? — в надежде на сочувствие спросил он.

Сочувствия не обнаружилось.

— Какой еще враг? Работа такая… не хуже другой работы…

— Вы меня запишите, телефон, адрес, если что — звоните… — безнадежно попросил Игорь Николаевич. И тут у собеседника зазвонил телефон. Он поднес аппарат к уху.

— Погодин слушает. Да вы что? Откуда — в ночной смене?… Нет. Нас тут только трое… Понятия не имею! Хотя… подождите…

Он повернулся к Игорю Николаевичу.

— Слушай, такое дело — можешь подработать, — сказал он озабоченно. — У них там наверху парфюмер врага дождался. Ну и не в себе — дело понятное… А кем его заменишь, если ночная смена? Подмени на пару часиков, а? Познакомишься с нашими, вась-вась, зацепишься? Ну?

— Куда идти?! — без голоса вскричал Игорь Николаевич.

— Чеши вверх по течению, — велел начальник смены. — Скажешь — Погодин прислал. Давай, живо!

— С меня причитается!

— Свежими покойничками. Шутка такая.

Очевидно, следовало привыкать к здешним шуткам. Заранее решив со всем смириться, и с замогильным юмором тоже, Игорь Николаевич устремился вверх по течению. Там с освещением было совсем плохо. Он то и дело забредал в воду, наконец решил, не мудрствуя лукаво, шлепать по мелководью. Но провалился ногой в ямку и упал. Он поднялся, весь мокрый, ему стало зябко, но он решительно побрел дальше и увидел блики на воде — это падал свет из-за поворота.

Там тоже была заводь, но не такая широкая, не окаймленная камышами. На берегу стоял пожилой мужчина — тоже сотрудник Центра восточной мудрости, в форменной юкате и с повязкой на голове. В руке он держал пластмассовую корзинку, как в универсаме.

— Меня Погодин прислал, — радостно сообщил ему Игорь Николаевич.

— Ты парфюмером работал когда-нибудь?

— Научусь.

— А чего там учиться? Видишь — плывет? Мы тут проводим последний фейс-контроль и раскидываем по трем рукавам. Ну и запах, понятно. Фейс-контроль — это девочки там, выше…

— Какой запах? — забеспокоился Игорь.

— Пошли, — сказал сотрудник. — Вот, держи.

Он дал Игорю Николаевичу корзинку, в которой лежали большие баллоны аэрозолей, и первый вошел в воду, Игорь — за ним. Они забрели по пояс.

— Дальше не надо. Слушай внимательно. Тут главное — быстрота. Останавливать рукой, трогать — воспрещается. Это привилегия клиента. Ты оцениваешь запах и вносишь поправки. Вот вы все говорите — Труп врага всегда пахнет хорошо! А кто-то же должен об этом позаботиться. Запах входит в пакет услуг. Только клиенты не всегда это замечают. Смотри и учись.

Слушая инструкции, Игорь Николаевич даже не заметил, что к ним ногами вперед подплывает простенько одетый враг — в клетчатой рубахе, джинсах и кроссовках.

Сотрудник принюхался, выхватил из корзинки аэрозоль и щедро окропил проплывающий труп. Запах над рекой распространился мгновенно — и это был запах с претензией, не скромный лимонный или яблочный, а нечто химическое, из тех, которые авторы любят называть «Утренний бриз» или «Ночная орхидея».

— Кошмар, как в туалете, — неожиданно выпалил Игорь Николаевич.

— Нет, у нас разработана своя линия ароматов. Называются — «Долгожданный плюс», «Долгожданный экстра», «Долгожданный супер-стронг». Держи корзинку.

— А если вдруг мой?

— А разве тебе самому не будет приятно, что он хорошо пахнет? Ну, давай! Вон, вон еще плывет!

Какое-то время он стоял рядом с Игорем Николаевичем, подсказывая, какой дезодорант взять, потом ушел на берег.

Ночь затянулась безбожно. Вода, сперва показавшаяся не слишком холодной, теряла градусы с невозможной быстротой. Стоящий по пояс в реке мужчина вспомнил страшное слово «простатит». Но он подумал о враге — и промеж ног даже как-то потеплело.

Наконец наступило утро, явился дневной парфюмер и долго смеялся: незачем героически торчать в воде, достаточно дать начальству номер своей мобилки — и об очередном враге предупредят за две минуты с поста фейс-контроля. Игорь Николаевич хлопнул себя по лбу, продиктовал дневному парфюмеру номер и побрел обратно к креслам.

Ожидающих в этот час было немного — те, которые всю ночь продремали на берегу, и те, которые ночевали в отеле. В первом ряду сидела Ева и смотрела на реку.

Игорь Николаевич подошел к ней.

— Приятного ожидания, — сказал он. — Извини, что ночью ушел…

— Приятного! — бодро отвечала Ева.

— А я, кажется, тут на работу устроюсь. Наверху парфюмер дождался врага и уходит. А я всю ночь вкалывал. В семнадцатый рукав враги прямо косяками шли, успевай только обрабатывать! Вот смена кончилась, меня отпустили…

В голосе Игоря Николаевича была скромная гордость труженика, влившегося в большое, общее дело.

— Есть будешь? — с заботливостью жены спросила Ева. — У меня бутерброды с бужениной.

— Ох, это бы здорово — с бужениной. И знаешь, работа довольно творческая. Я не сразу разобрался, а к утру кое-что стал понимать.

Ева достала из сумки бутерброды, дала Игорю Николаевичу коричневую бутылку.

— Это что, «Жданка» номер три? — обрадовался он.

— Специально для тебя взяла. Ты же знаешь, я пива не пью.

Игорь Николаевич благодарно улыбнулся. Кажется, у них возникала настоящая семья…

Днем пришлось съездить на работу — на бывшую работу. Оказалось, приказ об увольнении уже существует, но еще не подписан — шеф помчался куда-то в Америку недели на полторы. Игорь Николаевич подумал, что при любом раскладе нечего держаться за место в офисе, когда есть возможность устроиться ночным парфюмером, и решил больше на работу не возвращаться — а заглянуть когда-нибудь за трудовой книжкой.

На берег он пришел к вечеру. Ему оставалось всего девять утренних часов, но он не хотел упускать возможность: вдруг позвонят насчет парфюмерской должности, а он уже здесь! Так и вышло. Игоря Николаевича вызвали к начальнику шестого распределительного пункта, который был совсем высоко по течению, и там он согласился на все условия.

— Учтите, много мы платить не можем. И работа всегда в одну смену — ночью, — сказал начальник. — Если хорошо себя зарекомендуете, переведем вас подменным дневным парфюмером.

Игорь Николаевич понимал, что этот толстый дядька — шишка на ровном месте, раз его кабинет расположен прямо на берегу под навесом, пусть даже навес в доподлинном восточном стиле. Но если не признать дядьку за крупную персону — парфюмерская должность махнет хвостиком.

— Да, конечно, я постараюсь! — выпалил он.

— Ваша зарплата начнет поступать на счет, и из нее будет оплачиваться ваш абонемент. На руки вы получите очень мало.

— Мне много не надо.

— Тогда — вон там наша бытовка. Будете приходить на берег через служебный вход, вам выпишут пропуск. В течение двух недель сдайте трудовую книжку, медицинскую книжку, справку о здоровье…

— У меня нет медицинской…

— Ну так сделайте.

Начальник кивнул, и это означало завершение аудиенции.

К Игорю Николаевичу подошел ожидавший его дневной парфюмер, который замолвил за него словечко.

— Ну, поздравляю! — тут последовали два обязательных хлопка по плечу. — Ты вот что — ты прописаться должен. А то повязку не получишь.

— Ну, это само собой! — воскликнул счастливый Игорь Николаевич.

На берегу можно было приобрести спиртное, но слабенькое — пиво там, сухарь, портвешок (марочный, правда), это самое японское саке, дорогое и совершенно бесполезное, из крепкого — ликеры. А выставляться ликером — это как-то даже непристойно. Игорь Николаевич решил затовариться в городе. Он взял большую спортивную сумку и забил ее тем, что соответствовало мужским понятиям о прописке: водкой, колбасой, копченым салом, солеными огурцами, сыром, черным хлебом. Денег не экономил — ему с этими мужиками на берегу жить, нельзя с самого начала показать себя тупым скупердяем.

Сумка образовалась тяжеленная. Тащить ее лишних десять метров — и то уже было морокой. Игорь Николаевич решил спрямить дорогу и пошел через городской парк.

Он здесь не был, почитай, с тех самых времен, когда бабушка приводила его повозиться в песочнице. Грязный пруд, любимое место мальчишек и кошмар их родителей, остался вне его интересов. А пруд за последнее время расчистили, благоустроили и, учтя, что он на редкость неправильной формы, в самом узком месте перебросили художественный мостик, на берегу же установили белые скамейки. Игорь Николаевич, умаявшись, остановился, поставил сумку на скамейку и стал улаживать в ней поудобнее бутылки и пакеты.

На другом конце скамейки сидел тихий старичок. Он повернулся к Игорю Николаевичу.

— Добрый день, — приветливо сказал старичок.

— Добрый день, — рассеянно отвечал измочаленный Игорь Николаевич.

— Присаживайтесь.

— Простите, некогда.

Игорь не врал — он действительно торопился на берег.

— А зря. Вместе ждать веселее. Это неправда, будто они проплывают только раз. Если хорошенько ждать, они приплывают дважды и трижды!

Сказав это, старичок многозначительно поднял указательный перст и, склонив голову набок, этак кокетливо улыбнулся. Повеяло безумием. А сумасшедших Игорь Николаевич не любил.

Впрочем, какая-то из его извилин, ответственная за логику, возмутилась независимо от диагноза. Врага могло принести течением. И только.

— Это же пруд! Откуда им тут взяться? — спросил Игорь Николаевич.

— А я вам говорю — если внимательно смотреть, то вон оттуда… дважды и трижды!

Перст указал на крутой мостик. Из-под моста, стало быть, как если бы враг самозародился в тени под мостом… Тьфу!

Игорь подхватил сумку и обошел скамейку сзади. Теперь стало видно, что рядом со старичком стоит большой керамический чайник.

Поняв, что напоролся на бывшего клиента, Игорь Николаевич содрогнулся — но разбираться не стал и торопливо ушел. Ему нужно было попасть на берег в пересменку, чтобы за столом встретились и вечерняя, и ночная смена. Хотя со столом у него была проблема — он еще не наловчился сидеть по-восточному перед этим маленьким и низеньким, больше похожим на подставку для цветочных горшков, столиком. И резать колбасу в такой позе было как-то несподручно, а уж с водкой — сплошное недоразумение, потому что начальство строго следило за местным колоритом и изымало граненые стаканы. Но какая же водка без стакана? Какая, спрашивается, водка в крошечных пиалушках для саке?… Однако как-то умостились, в тесноте — да не в обиде, и расплескали, и обмыли белую повязку, и опять расплескали, и отдельно обмыли форменную юкату, и погрузили Игоря Николаевича с головой в местный фольклор, а потом тихонько, чтобы ветер до клиентуры не донес, запели пьяными и сладостными голосами:

Милый враг, наконец-то мы вместе!

Ты плыви потихоньку, плыви!

Сердцу хочется ласковой песни…

Словом, прописался Игорь Николаевич исправно, получил личный гвоздик в дощатой, скрытой за кустами бытовке, куда вешать плечики с дневной одеждой, получил оставленную предшественником полочку для всякой мелочевки, а также доступ к холодильнику и душевой.

И жизнь потекла неспешно и приятно.

Как в офисе, так и на берегу Игорь Николаевич трудился без лишних вопросов. Там он не спрашивал, откуда берутся и куда деваются деньги, протекающие через его компьютер, а тут не любопытствовал насчет врагов. Ну, крадут их из моргов, ну, сплавляют куда-то… Зарплату бы вовремя на карточку перечисляли, и ладно. Опять же, после бурной ночи, когда враги шли косяком, успевай только пшикать, но Игорь Николаевич обратил внимание на врага, плывущего без бейджика, и сам вручную отогнал его к берегу, начальство отметило его старания, выписало премию — триста часов! Триста — и не утренних, а вечерних! Игорь Николаевич чуть не прослезился, когда понял — его здесь любят и ценят так, как отродясь нигде не любили и не ценили.

И с Евой все шло прямо замечательно.

Душа, затюканная и заклеванная, понемногу заново училась улыбаться. Особенно это удавалось ранним утром — когда Игорь Николаевич после смены, переодевшись в сухую юкату, шел вниз по течению к Еве, неся термос с горячим чаем и пирожки, шел и улыбался от свежести и прозрачности воздуха, от птичьих голосов, празднующих рассвет. Они ужинали вместе и завтракали вместе, потом Ева уезжала на работу, а Игорь Николаевич отсыпался в бытовке. У него уже не было особой необходимости возвращаться домой, и он всерьез подумывал сдать свое жилье квартирантам. С другой стороны, если они с Евой распишутся — то как-то нехорошо сразу вселяться к жене, как будто приблудный кот. Своя крыша над головой должна быть доступна в любую минуту.

С такими вот рассуждениями Игорь Николаевич шел по берегу, даже свистел птицам в надежде на вразумительный ответ, шел и пришел к Еве, сидевшей с краю — чтобы, когда явится сердечный друг, меньше беспокоить соседей. Она, как всегда, одним глазом глядела на реку, другим — в журнал и еще грызла чипсы из большого пакета.

— Ну наконец-то! — сказала она ворчливо, но улыбка выдавала радость от встречи.

Игорь сел рядом.

— Устал, как собака. Слушай, я чуток вздремну. Если мой поплывет — разбуди, а?

— Нельзя же так выматываться, — она положила узкую ладошку на его руку, пальцы сползли — и получилось, что она касается его голого колена, почти ласкает.

— Ничего, привыкну, возьму еще полставки. Выше по течению есть еще распределительные посты, там тоже нужны парфюмеры.

Игорь Николаевич устроился в кресле поудобнее и закрыл глаза.

Проснулся он от вопля. Не сразу понял — где, что?!

По реке уплывало тело, стоящий по пояс в воде мужчина смотрел вслед и выкрикивал проклятия на никому не известном языке. К нему спешили санитары.

— Как он кричал, прямо жуть… А я вот в прошлый раз не кричала. Меня даже снимали для каталога образцовых прощаний. Неужели я тоже способна так вопить? — спросила Ева. Она всегда соблюдала повадку вышколенной леди, и это Игорю Николаевичу очень в ней нравилось.

— Нет, конечно, — успокоил он. — В «Береге надежды» есть интервью с доктором Крачковским, так он утверждает, что вокализированная реакция желательна, но не обязательна. То есть выплеск эмоций может проходить на чисто энергетическом уровне, он там даже советует упражнения для концентрации внимания на зонах…

— Плывет чей-то… — вдруг изменившимся голосом сказала Ева, как если бы не верила собственным глазам.

— Точно, — подтвердил Игорь Николаевич. — Вроде женщина…

Ева вскочила.

— Господи, сделай так, чтобы это была моя! — воскликнула она. Но уже и по лицу было ясно — она дождалась!

— Погоди, постой, она еще далеко, ты вся вымокнешь, — сказал Игорь Николаевич, деликатно удерживая подругу. — Сейчас я войду в воду и подгоню ее поближе к берегу.

Зрители засуетились, зашевелились, привстали, кто-то в расстроенных чувствах уже садился обратно — не его врагиня.

— Она! — еле слышно произнесла Ева. — Она, сучка драная!

И тут уж Игорь Николаевич не смог помешать — Ева кинулась в воду и в несколько шагов оказалась на глубине.

Она удержала тело, что подплыло к ней ногами вперед, и ухватила, как полагалось по инструкции, за плечи. И заговорила.

— Вот ты плывешь, а я жива, а у меня все впереди! И никогда уже у тебя ничего не будет, понимаешь? Ничего! А у меня будет все! Понимаешь? Все! Нет, я все-таки верну тебе ту пощечину!

Придерживая тело, Ева ударила его по щеке.

— Получай, Тайка! Получай! И еще! Получай!

Игорь Николаевич вскочил. Это было уж запредельно.

В воду спешили медики со шприцем и стаканчиком на изготовку. И он тоже — потому что не так уж часто встречается имя Таисия…

Еву отцепили от врагини, и тело поплыло дальше. Тогда Игорь Николаевич неожиданно для всех кинулся наперехват. Вода была привычно холодной, а лицо — тем самым, которое он боялся увидеть.

Тайка Илюшина, самая красивая из однокурсниц, чуть было не стала его женой — и стала бы, если бы он за безделье не вылетел из института… Тайка, постаревшая, разумеется, и с печальным ртом, Тайка, которая в воспоминаниях жила, постоянно окруженная золотым ореолом, Тайка, девочка…

Он погладил ее по щеке, как будто это могло унять боль от пощечин… как будто она еще могла испытывать боль…

А вот он еще мог.

Он вылез из воды, и тут же к нему подбежала дама с диктофоном.

— Простите, это и ваш враг? Совпадение?

Он помотал головой и полез по склону вверх, в беседку. Сразу оттуда сбежал вниз молодой парень — занять его место.

Удрав с берега, Игорь Николаевич кинулся узнавать подробности. Нашел дома старую телефонную книжку, позвонил одному, другому, третьему — ничего не выяснил. Бывшие однокурсники все куда-то подевались, а в Тайкином доме жили какие-то чужие люди. Ужас охватил Игоря Николаевича — он понял, что в его жизни начинается время похорон и теперь предстоит поочередно потерять всех, к кому его хоть что-то привязывало… включая самого себя…

Вечером, уже порядочно выпив, он оказался в парке у пруда. Он знал, что застанет там старичка с чайником. И хотел перенять у старичка хоть немного его оптимизма и узнать кое-что для себя важное.

Старичок кивнул ему, Игорь Николаевич сел рядом.

— Вон оттуда должен приплыть, — сказал старичок, показывая на мост.

— Вам еще не надоело? — спьяну вообразив себя великим провокатором, спросил Игорь Николаевич.

— Как это может надоесть? — удивился старичок.

— А когда проплывет, вы выпьете за упокой души?

— За что?…

Вот это и был ответ на беспокоивший Игоря Николаевича вопрос, и ответ этот ему не понравился. Осталось лишь достать из сумки початую бутылку.

— За упокой души рабы Божьей Таисьи… Была Тайка — и нет…

Глоток из бутылки был уже никакой — как вода, душа перестала воспринимать водку.

— Это ваш враг? — вежливо спросил старичок.

— Любовь это моя… давняя-давняя… столько не живут…

— Тогда плохо. Тогда это уже навсегда. А вот труп врага проплывает дважды и трижды. Вы смотрите, смотрите…

Игорь Николаевич уставился в темноту под мостом.

— Тайка… — позвал он.

Вода в пруду даже не колыхнулась.

Старичок поднял перст.

— Вы меня слушайтесь, я вас научу, — сказал он. — Я умею, про меня даже в журналах писали. Вы почитайте — Андреев моя фамилия… Я точно знаю — дважды и трижды…

Игорь Николаевич послушался и ждал довольно долго, хотя как-то нелепо — засыпал и просыпался, что-то говорил некстати, старичок отвечал ему невпопад. Наконец в голове малость прояснело, и стало понятно: на работу он безнадежно опаздывает. Игорь Николаевич кинулся ловить такси и пообещал шоферу перечислить ему на карточку аж десять вечерних часов. Шофер сперва не хотел везти, потом почему-то потребовал расплатиться рублями, хотя рублями получалось гораздо меньше. Поудивлявшись его глупости, Игорь Николаевич сел в машину и прибыл на берег как раз к склоке — уже искали, кого поставить на его место.

Начальство обрушилось на Игоря Николаевича с заслуженными упреками, требовало зачем-то объяснений. А он терялся, когда с ним говорили строго. Он что-то проблеял. И еще два дня прислушивался к себе — пытался понять, хочет ли он внести в свой персональный список врагов Еву…

На третий день стало ясно — не хочет. Была Ева с ее мнимой любовью к Игорю Николаевичу и с настоящей ненавистью к Тайке, была — и пропала. Больше не вернется — ни на берег, ни в его жизнь.

На четвертый день обида ожила. Игорь Николаевич узнал, можно ли одновременно ждать двух врагов. Оказалось — да хоть десять, только плати за каждого отдельно.

Игорь Николаевич решил обдумать хорошенько — потянет ли он двух врагов. А обдумывать такие вещи лучше всего ночью, во время дежурства. Никто не мешает, сиди себе на берегу и совершай умственные расклады.

Он устроился на боевом посту с корзинкой дезодорантов и стал перебирать в памяти то, за что Ева заслужила быть врагиней. Вдруг среди ночных звуков он уловил подозрительный плеск и резко повернулся.

Из-за поворота, оттуда, где стояли кресла, появился человек в юкате, но без повязки — следовательно, клиент. По первому впечатлению это было бодрое, жизнерадостное, лысое и бородатое сорокалетнее дитя. Достаточно было посмотреть, как он шлепает по воде, как озирается по сторонам, приоткрыв от любопытства рот.

— Сюда нельзя. Здесь служебная зона, — казенным голосом предупредил Игорь Николаевич.

— Да брось ты, все свои, — отмахнулся гость.

— Возвращайтесь на свое место, — уныло посоветовал Игорь Николаевич.

— Да успею еще насидеться! Слушай, а там — что? — гость показал рукой вверх по течению.

— Распределительные пункты. Вы же читали в журналах — это всего лишь один рукав Большой реки.

— Да ну тебя! Про рукав и я тебе расскажу. А дальше — что?

Разговор складывался как у взрослого с неугомонным младенцем.

— Большая река, — отвечал надоеде Игорь Николаевич.

— А откуда она берется?

— Ну, откуда берется река? Вытекает откуда-то.

— А вот теперь ты мне скажи — откуда она вытекает?

— Ну, откуда может вытекать река? Ну, из ручейка, из болота…

— А трупы врагов в ней откуда берутся?

— Неужели вам не объясняли, когда вы подписывали контракт? — спросил уставший от бестолковой беседы Игорь Николаевич.

— Да ну его к бесу, этот контракт! Я правду знать хочу.

— Ваш враг вносится в компьютерную базу данных… — начал повторять стандартный текст Игорь Николаевич, думая одновременно, что неплохо бы вызвать охрану.

— Да ну ее к бесу, эту базу данных! Я сперва не дотумкал — ведь враг-то мой, зараза, в Америку умотал! Так что же, они труп на самолете доставят?

Вопрос был хороший, и Игорь Николаевич неожиданно для себя малость ожил.

— Мы так дорого платим за абонементы, что за эти деньги можно и на космической ракете…

— Ни хрена ты не понял, — сообщил гость. — В общем, я пошел.

Он зашлепал по воде вверх по течению, мимо Игоря Николаевича.

— Стойте! Туда нельзя! — негромко так крикнул Игорь Николаевич, громкие вопли ночью не одобрялись.

— Посторонним вход воспрещен? — почему-то обрадовался гость. — Во! Еще один!

Вниз по течению плыло очередное тело. Игорь Николаевич испугался — занятый гостем, он чуть было не проворонил этого врага. Схватив корзинку, он поспешил в воду, забрел по пояс, принюхался, заглянул в лицо (ничего особенного, старик и старик, возможно, его ждали очень долго), выбрал подходящий дезодорант и попшикал на плывущее ногами вперед тело.

Тем временем гость побежал по мелководью довольно шустрой рысцой. Игорь Николаевич, увидев это, остолбенел и поспешил к берегу, чтобы броситься в погоню.

— Да стойте же, вам говорят! — взывал он, вытаскивая мобилку, что висела на груди под юкатой. — Я сейчас дежурную бригаду вызову! Вас лишат абонемента!

Гость, не оборачиваясь, свернул влево, размахивая руками, выбрался на глубину, шлепнулся пузом на воду и весьма быстро пустился вплавь к другому берегу.

— Немедленно вернитесь! — безнадежно потребовал Игорь Николаевич.

Он уже стоял по колено в воде. Что же предпринять? Разумнее всего было бы тут же вызвать охрану, но Игорь Николаевич испугался — после нагоняя, полученного за опоздание, ему еще только недоставало нагоняя за проскочившего в служебную зону клиента. Не умом, не мозгами, а тем органом, что продуцирует страх, он решил, что справится с ситуацией сам, швырнул корзинку с дезодорантами на берег и повернул обратно, чтобы броситься подлецу наперерез.

Этот номер у него не прошел — он помнил, что когда-то неплохо плавал, и воспоминание полностью затмило реальность. Реальность же была печальна — уже лет десять он не совершал заплывов хотя бы на сотню метров.

Остановить беглеца в воде он, разумеется, не сумел, а на другой берег они выбрались почти одновременно, оба малость ошарашенные своим нелепым подвигом.

Другой берег в районе служебной зоны был пуст и отлог, лишь в нескольких метрах от воды росли чахлые полупрозрачные кустики, а среди них стоял некий металлический куб на одной ноге, вместе с ногой — ростом с человека.

Беглец озирался по сторонам, явно не понимая, зачем он сюда забрался и куда двигаться дальше. Игорь Николаевич подошел к нему, достаточно злой, чтобы заехать этому обормоту в зубы.

— Вы немедленно, сейчас же, сию минуту поплывете обратно! — велел он. — Я не собираюсь ради вас работу терять! Не вернетесь — вас лишат абонемента!

Но нагнать страху не удалось.

— А ты мне объясни, откуда они в реке берутся — и я сразу поплыву. Мне же только знать хочется, а то деньги заплатил, а он — в Америке!

— Раньше думать надо было. Когда договор подписывали, — отрубил Игорь Николаевич.

— Ну да, раньше! — обиженно отбрехнулся незнакомец. — Хорошо, что мне хоть теперь в башку стукнуло.

Неизвестно, долго бы они пререкались на пустом берегу и удалось бы Игорю Николаевичу загнать это бородатое дитя обратно в воду, но тут оба услышали шум, который показался им противоестественным. Не положено оглашать ночные берега такой реки подобным шумом, и потому они переглянулись, объединенные одной мыслью: что за безобразие?!

Это был набор звуков, которые издает подъезжающий и тормозящий автомобиль.

— Тихо! — велел Игорь Николаевич.

Не сговариваясь, они опустились на корточки, пытаясь слиться с жалкими кустиками.

Было страшно.

Если это охрана — то не видать им больше берега, как своих ушей, думал Игорь Николаевич. Переплыть реку — за это же сразу уволят. Объясняй не объясняй, что преследовал нарушителя…

— Их на машинах привозят, да? — шепотом спросил бородач.

Автомобиль, ломая кусты, выкатился на берег. Это был черный лимузин, пожиратель пространства, с потушенными фарами. Из него вышли двое, тоже в черном, с черными лицами, какие получаются, если на физиономию натянуть чулок. Один держал в руке фонарик, дающий тонкий луч, и этот луч уперся в металлическую стенку куба, сделав на ней белую точку размером с копейку.

— Ну, вот он, — сказал человек с фонариком. — Давай сюда кси-модулятор.

— Держи. Только осторожно — он искрит.

Голоса были молодые, спокойные.

— Кабель не запутай…

Человек с фонариком принял от товарища небольшой прибор, кабель от которого тянулся к лимузину и исчезал в салоне. Он приложил прибор к стенке металлического куба и стал водить по ней, прислушиваясь. Товарищ меж тем сел за руль.

— Ага, вот… зацепил… врубай!

Из прибора полетели искры бенгальского огня.

— Пошло! Идет! — донеслось из салона.

— Сколько?

— Час двадцать, час тридцать, час сорок… хватит!

— Погоди, хорошо пошло… Еще немного…

— Хватит, сматываемся!

Игорь Николаевич, сидя на корточках, смотрел на черный силуэт, закрывший собой светлую точку, и знал одно — добром все это не кончится. Мало было этого сумасшедшего, который чесанул через реку…

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил сумасшедший клиент.

— Нет… Я не технарь.

Вдруг раздался оглушительный треск скоростного мотоцикла.

— Чтоб я сдох, сюда еще кто-то едет! Отползаем к реке! — приказал невольный соучастник Игоря Николаевича и сам попятился назад.

Незнакомец с фонариком, наматывая на руку кабель, устремился к машине и залез в салон. Автомобиль казался глыбой окаменевшего ночного мрака, и немудрено, что мотопатруль — двое в белых повязках с иероглифами поверх шлемов, на дорогих сверкающих байках, оснащенных бронебойной силы фарами — попросту не заметил его.

Оба затормозили одинаково — картинно вздернув байки на дыбы.

— Сдавайтесь, вы арестованы! — крикнул один патрульный, другой же принялся шарить светом по кустам и, разумеется, обнаружил перепуганную парочку — Игоря Николаевича с его безумным соратником.

— Деру! — услышал Игорь. — В реку!

— Идиот! — ответил он, растерявшись окончательно и бесповоротно.

— Они за нами не полезут! — и бешеное бородатое дитя, схватив Игоря Николаевича за руку, невольно его опрокинуло спиной в кусты, но не смутилось, а поволокло к воде. Явив необыкновенную силу — тем более что по воде тащить было намного легче.

— Стоять! — заорал патрульный.

Но беглецы уже плыли к своему берегу.

— Ну, слава те Господи, ушли! — услышал Игорь Николаевич сквозь плеск и фырканье.

— Мы сейчас же!.. Спустимся вниз!.. По течению!.. — отвечал он в том же стиле, но с большими паузами — он плыл быстрым кролем, дышал под левую руку, было не до пространных речей. — И я вас сдам!.. На распределительном пункте!.. Я за ваши глупости!.. Отвечать не желаю…

— Ну что ты взъелся? — несколько снижая темп, спросило бородатое дитя и перевернулось на спинку. — С виду нормальный мужик… О!.. Слушай!

— И слушать не желаю.

Сбрендивший соратник завертелся в воде, что-то высматривая на темном своем берегу и на освещенном фарами чужом.

— О! Гля! Мы куда плывем?!

— Вниз, к контрольному пункту, — отвечал Игорь Николаевич.

— Мы, блин, вверх плывем!

И действительно — река сама довольно быстро тащила их против течения. Это можно было определить по тому, как уплывали назад редкие огоньки фонарей в древесных кронах. А вот мотоциклетные фары вкупе с треском двигались почти вровень.

Бородатое дитя, лежа на спине головой к устью реки, пыталось справиться с течением, но без толку. Его несло к истоку — и ногами вперед.

— Река взбесилась! — выкрикнуло оно, и тут же раздался голос, усиленный мегафоном:

— Эй, в реке! Вы арестованы! Сопротивление бесполезно!

Тут же пловцов настигли два световых пятна.

— А хрен тебе! — огрызнулся соратник, проваливаясь в воду задом и тут же принимая вертикальное положение.

Вдруг пятна улетели назад, мотоциклисты понеслись куда-то прочь.

— Во! Класс! Понял! — крикнул Игорю Николаевичу его спутник, похоже, очень довольный этим приключением. — Они думали, будто это мы — на машине! А те подождали, пока они за нами!.. И — ходу!.. Сейчас все образуется!

Игорь Николаевич не поверил, но несколько минут спустя река перестала безобразничать и потекла в нужную сторону. Тогда он тоже лег на спину, чтобы перевести дух.

В голове творился страшный кавардак. Вспомнилось что-то древнегреческое — водяные чудища Сцилла и Харибда, которые то ли кусались, как акулы, то ли вообще были двумя страшными водоворотами, затягивавшими в себя навеки. Река явно тащила к какой-то страшной западне — но только как это вообще было возможно? Разве что река на самом деле оказалась какая-то механическая…

Тут Игорь Николаевич услышал плеск, повернул голову и увидел, что бородатое дитя быстро плывет к чужому берегу.

Догонять уже не было сил.

— Стой! Куда? Я сейчас так заору! Все патрули сбегутся! — предупредил он.

— Да ладно тебе… — через плечо булькнуло дитя. — Какая разница?

— Я докладную напишу!.. У тебя абонемент заберут без компенсации!..

Это не подействовало.

— И черта с два ты узнаешь, откуда они берутся!

— А я другой абонемент куплю! Я не нищий! — был ответ.

Перебранка получалась какая-то дурацкая, но ничего лучше Игорь Николаевич придумать не мог.

— А тебя в базу данных внесут! — пригрозил он. — Будешь персона нон грата!

— Какая персона?

— Поворачивай! — крикнул Игорь Николаевич этому безграмотному чудаку и, вдруг ощутив каменной тяжести равнодушие ко всему на свете, поплыл к своему берегу.

Когда он вышел на сушу, его покачивало. Он повернулся к реке и увидел, что по ней ногами вперед плывет враг в черном костюме с бейджиком на лацкане. Игорь Николаевич только вздохнул — возможно, это был уже не первый враг, поплывший к клиенту без парфюмерной обработки. Нетрудно представить, какая утром будет головомойка.

Имело ли смысл ее дожидаться?

Он мог просто взять свое имущество в бытовке и прямо ночью навсегда покинуть Центр восточной мудрости. Насколько он знал здешние нравы, гоняться бы за ним не стали. Конечно, хрен тогда увидишь, как течением проносит мимо тебя труп врага. Но головомойка?… Но труп?… Но головомойка?…

Игорь Николаевич был не в состоянии что-то решить и побрел вниз по течению.

— Эй! Ты куда намылился?! — раздалось с середины реки.

Игорь Николаевич ничего не ответил.

Бородатое дитя сменило курс, поплыло наперерез Игорю Николаевичу, вылезло на берег чуть позади и рысцой нагнало его.

— Ну что ты, в самом деле! Шуток не понимаешь? Ну, сходили, посмотрели… Ну, поплавали, подумаешь, событие…

Отвечать на это не хотелось. Когда взрослый мужик корчит из себя наивного младенца — даже не всякой бабе понравится. А своему брату мужику — очень скоро станет противно.

— Ну, слушай, давай по-хорошему разойдемся! — предложил оболтус. — Тебя как звать? Меня — Никитой!

Игорь Николаевич не имел никакого желания знакомиться и промолчал.

— У меня там, в раздевалке, кредитки, я на твой счет сто часов внесу! Мало, да? Полтораста! Вечерних! А то я не знаю, какого черта ты ночью вкалываешь! Вот скажи, сколько тебе за смену платят?

— Не твое дело, — буркнул Игорь Николаевич.

— Ну, десять часов, да? Двенадцать? Четырнадцать? — стал выкрикивать Никита. — Да что ты, в самом деле, надулся, как индюк! Мужик ты или где?

Игорь Николаевич отвечать не хотел, но вдруг увидел перед собой такое, что слова выскочили изо рта сами:

— Вот именно, что где…

— Мама… — прошептал озадаченный Никита.

Берег был перегорожен высокой, не менее трех метров, проволочной сеткой, заходящей далеко в воду. Ее удерживали толстые бетонные столбы, и на каждом горела слабая лампочка.

— Ничего, мелочи, мы ее по воде обогнем… — тут же придумал Никита.

— Не обогнем.

На чужом берегу царила какая-то суета — понаехали мотоциклисты, гуляли пятна света, черные силуэты сбились в плотный ком — похоже, вокруг металлического куба на ноге…

— Мамочка родная… — задумчиво сказал Никита. — Так что, нам тут до утра тусоваться?

— Выходит, так.

Они минут пять тупо простояли возле проволочной стенки.

— А ячейки крупные… — заметил Никита. — Слушай, может, выдержит?

И, не желая ждать возражений, тут же начал карабкаться на стенку.

Сверху, наверное, со столба, раздался негромкий вой.

— Ну что ты за идиот! — воскликнул Игорь Николаевич.

Но было поздно — с того берега на них нацелили фару. Поймали или нет — неведомо.

Никита сорвался со стенки и кинулся в кусты, Игорь Николаевич — за ним.

— Ну все, с меня хватит. Пошел сдаваться, — сердито сказал Игорь Николаевич.

— Куда еще сдаваться?

— На ближайший распределительный пункт, — с совершенно казенной интонацией ответил Игорь Николаевич.

— И что? — растерянно спросил Никита.

— И все. Напишу докладную, как за тобой гонялся. Может, не выгонят.

— И напишешь?

— И напишу. Как ты меня подставил.

— Я тебя подставил?! — возмутился Никита.

— А то кто же. Я из-за тебя работу терять не собираюсь.

Тут произошло чудо — Игорю Николаевичу понравился его собственный голос, понравилось, как сложились вместе и зазвучали слова. Оказывается, можно говорить о своих правах, не извиняясь каждым звуком и взглядом за то, что живешь на этом свете, и не поддаваясь на этические провокации. Это было странно для него — но приятно.

— Так тебе же самому интересно было… — безукоризненно правдиво заявил Никита.

— Что — интересно?

— Откуда они приплывают.

Вот тут-то Игорь Николаевич и потерял наконец терпение.

Он и не подозревал, что способен кричать на человека.

— Мне наплевать, откуда они приплывают! Мне — начхать! Мне все равно, откуда приплывет труп моего врага! Мне все равно, откуда он возьмется! Мне нужен труп моего врага, и я за это деньги плачу, я за это вкалываю!

— Ну, тихо, тихо… тихо, говорю… услышат же… уже услышали!

Луч пронзил кусты — возможно, в сплетении дохловатых веток нарисовались два съежившихся, как коты на заборе, силуэта. А может, и нет — но все равно сделалось страшновато.

Никита вскочил, дернул Игоря Николаевича за руку и потащил его прочь, вдоль железной сетки — в колючие заросли. Кажется, это был шиповник — Игорь Николаевич, потомственный горожанин, крайне редко соприкасался с шиповником, и аромат, непохожий на аромат магазинных роз, ничего ему не сказал.

Через несколько метров они вывалились из зарослей, им под ноги подвернулась ровная дорожка, и они, не задумываясь, понеслись по ней, что есть сил. Потом потихоньку перешли на шаг и метров с полсотни брели, пыхтя и отдуваясь.

— Если я из-за тебя отсюда вылечу… — сказал Игорь Николаевич, а на большее не хватило дыхалки.

— Ну и что ты мне сделаешь? Купишь новый абонемент… пуф-ф… и сядешь на берегу ждать… пуф-ф-ф… мой труп?

— Тихо…

Они вышли на открытое место, невольно остановились и, опять же невольно, переглянулись.

Перед ними была лужайка, а за ней — белый павильон, словно фарфоровый или же словно изваянный из лунного света, словом, невозможно красивый и, как им показалось, подвешенный в воздухе. Силуэтом он напоминал пагоду, в высоких окнах горел свет.

— Мама, это что? — спросил потрясенный Никита.

— Тихо… — повторил Игорь Николаевич. Ему было не до красоты — имея неплохую зрительную память, он тем не менее не мог припомнить, чтобы в «Береге надежды» или в «Свете ожидания» публиковалась такая прелестная картинка, а ведь эти издания использовали все, что хоть как-то годилось для рекламы. Стало быть, павильон подозрительный. И лучше близко не соваться.

Однако неуемный Никита подкрался, вернулся и доложил — павильон стоит на мостике, оседлавшем ручей, а ручей, кажется, впадает в реку. Вот потому и казалось, будто домик подвешен.

Игорю Николаевичу тоже стало любопытно — почему вдруг на мостике? Места, что ли, мало?

Они вдвоем подкрались поближе, и очень вовремя — дверца в нижнем ярусе павильона отворилась и по пандусу, очень похожему на детскую горку, в ручей ногами вперед съехало тело в черном костюме-тройке и со скрещенными на груди руками. Оно уплыло по ручью туда, где у самого устья из темноты вышел человек в юкате и повязке, багром развернул его так, чтобы оно красиво уплыло в реку.

— Еще один враг… — в беспредельном отчаянии пробормотал Игорь Николаевич, и вдруг его озарило — они с Никитой забрались уже довольно высоко, может статься, этот враг должен плыть в какой-то другой рукав, где его ждет совсем другой парфюмер. Вот было бы здорово…

Никита же завел старую мелодию:

— Слушай, откуда они там берутся? Их что, на вертолете привозят?

Игорь Николаевич только вздохнул. Он не хотел даже думать, откуда берутся враги.

Никита, пригибаясь, подбежал к павильону, вошел в ручей, забрался под мост, посидел там какое-то время, а потом вылез и сбоку подобрался к окну. Понаблюдав, он сделал Игорю Николаевичу жест: живо сюда!

Игорь отмахнулся, но Никита затеял целую сигнализацию. Его силуэт так нагло выделялся на белой стенке павильона, что Игорь Николаевич не выдержал и пошел прекращать это безобразие.

В конце концов, он в любую минуту мог сказать, что преследует оборзевшего клиента. Другой вопрос — кто бы ему поверил?

— Ты должен это видеть, — прошептал висящий на стенке Никита. — Должен, понимаешь?

Впервые за время их краткого знакомства Никитины слова прозвучали убедительно.

Игорь Николаевич ступил на довольно широкий карниз, ухватился за лепнину и сбоку заглянул в окно.

Он увидел помещение, освещенное сильными лампами, наподобие операционной. Увидел несколько мужчин и женщин в белых юкатах и повязках возле высокого рабочего стола, на котором стояли компьютеры и лежали раскрытые гримировальные наборы.

Женщина вывела на монитор мужской портрет, увеличила, опять уменьшила, выделила глаз с бровью, потом рот и, повернувшись, приказала:

— Враг номер семьсот тридцать четыре — восемьдесят один. Рост — сто семьдесят шесть, телосложение — плотное, шатен — семь или восемь, автокатастрофа.

Плотный мужчина простецкого и даже малость алкогольного вида повторил за ней:

— Есть сто семьдесят шесть, плотное, шатен семь или восемь, автокатастрофа.

Он ушел, женщина перешла к другому монитору и вывела другую картинку, портрет старика.

— Враг номер семьсот тридцать четыре — восемьдесят два. Рост — сто семьдесят восемь, телосложение — худощавое, седина — два или три, естественная смерть. Особые приметы — на левой руке отсутствуют безымянный палец и мизинец, — сказала она. — Ну, живо, живо. У нас еще до конца смены штук сорок.

— Есть сто семьдесят восемь, худощавое, естественная, два или три, безымянный и мизинец, — ответил другой мужчина. — Где там у нас кусачки?

— Вот, — девица в изумительно короткой юкате подала ему инструмент, и он, подойдя к раздвижной двери, пропустил каталку, на которой первый мужичок вез большую белую куклу с черными ступнями, раскрашенными как башмаки. Поперек куклы лежала одежда, поверх одежды — шатенистые парики. Две немолодые женщины тут же начали одевать куклу в рубашку и брюки. Первая, поглядывая на монитор, стала готовить грим, смешивая у себя на запястье нужные цвета.

К ней подкатили одетую куклу, и женщина очень быстро и метко стала ее гримировать. Первый мужчина принес баллон и перепачкал синтетической кровью одежду и руки куклы.

Все это было проделано ловко, деловито, профессионально.

Затем на куклу натянули парик, подвезли ее к люку и отправили в плаванье.

Игорь Николаевич и Никита, прилипшие к стене, проводили ее взглядами.

— Ну ни фига ж себе… — пробормотал Никита.

— Пошли отсюда… — попросил Игорь Николаевич. Больше всего на свете ему сейчас хотелось проснуться.

— Чего пошли, чего пошли?… Я этого так не оставлю! У них же тут целый склад! Раз-раз пальцем — готово, враг! И в речку его! — Никита опомнился наконец, и в нем заклокотало законное возмущение клиента, которому вот-вот подсунут липу.

У Игоря Николаевича было ощущение, будто он угодил в картину Брюллова «Последний день Помпеи». Мир рушился, смятение достигло предельного градуса, но там, на картине, можно было хоть прижаться к кому-то близкому, а тут? К Никите?!

— Ну на кой черт мы сюда приперлись?… — простонал он тихонько.

— А чего? — удивился исполненному тоски голосу Никита.

— Так если поймают, да еще здесь, точно выпрут…

Игорь Николаевич, собственно, хотел сказать что-то другое, только слов не подобрал.

— А не выпрут — ты так и будешь вкалывать в ночную смену парфюмером, а на заработанные часы ждать врага?

Это ожидание, исполненное прекрасного неведения, показалось Игорю Николаевичу утраченным раем.

— Ну, только-только жизнь наладилась… — пробормотал он.

Никита молча пошел вверх по течению ручья. По дороге нагнулся, подобрал камень, удобно ложащийся в ладонь.

— Ты куда? — обреченно спросил Игорь Николаевич.

— На склад.

— Идиот…

— Чего идиот? Он где-то там, зуб даю. Представляешь — полки, полки, а на них враги, враги… Это надо видеть!

Как-то так получилось, что Игорь Николаевич поплелся следом.

Как всегда, когда подступала тошнота, а воспротивиться обстоятельствам было страшно, Игорь Николаевич нырнул в мир мечты. Там жили и ждали его готовые к бою спецназовцы, но он мановением руки отклонил их услуги. Спецназовцы никуда не денутся — а вот прощание с трупом врага, столько дней бывшее реальным, стремительно перетекало в область мечты — и следовало прописать его там поскорее, сделать незримым для посторонних утешением. Наперекор всему, наперекор ночным открытиям! Враг-то все еще был реален.

Игорь Николаевич вызвал в памяти картинку — берег, кресла, бесшумных разносчиков с лотками. Это он умел. Рядом с собой посадил мужчину, с которым успел познакомиться, по фамилии Чердаков. И сразу перешел к делу.

На самом повороте нарисовалось продолговатое черное пятнышко.

— Кажется, ваш, — сказал Чердаков.

— С чего вы взяли? — с фальшивым равнодушием спросил Игорь Николаевич.

— А он, глядите, к нам подгребает. Это не мой, так, наверное…

— Мой… — прошептал Игорь Николаевич. Этот торжествующий шепот еще следовало отрепетировать.

Тут произошло вторжение мокрой и грязной реальности.

Никитина рука, перемазанная в ржавчине, хлопнула по плечу.

— Да проснись ты. Какой-то бункер Гитлера, блин, — прошептал Никита.

Они стояли в коридоре, а коридор находился в подземелье какого-то большого здания. Вдоль стен тянулись грязные трубы, висели счетчики, что ни шаг — то жестяная дверь с засовом, то пустые ржавые стеллажи. В дальнем углу горела дежурная лампочка.

А ведь попали в этот кошмар очень даже просто — дошли до разрушенных теплиц, потом до какой-то сторожки, Никитина неугомонная натура погнала их в сторожку, там обнаружилась лестница… Какого черта спустились по этой лестнице? Какого черта свернули? Как вышло, что захлопнулась железная дверь?

— Туда! — воскликнул Никита и понесся по коридору. Игорь Николаевич в полном ошалении следовал за ним.

Никита хватался за все выступающие детали, дергал их, пытался провернуть, бормоча диковинные матерные конструкции. Наконец встал перед совершенно ровным и плоским участком стены, зашитым в железо, и стал поочередно двигать торчащие из щитка тумблеры. Железный лист поехал в сторону, открылась внутренность лифта. Кнопок у него внутри не было. Никита забрался туда, с немалым трудом зазвал Игоря Николаевича и стал яростно прыгать, сотрясая не только кабинку, но и все окрестности. Железный лист вернулся на место, кабинка потащилась вверх.

Игорь Николаевич жил на два фронта — он присутствовал в дергающейся кабинке и одновременно пытался понять, почему его вернули в разоренную квартиру и когда они с садистом успели так состариться?

Он никогда не считал себя тугодумом — в молодости так очень даже бойко мыслил и считался интеллектуальной душой безалаберной компании. Но на самом деле он и навыки беззаботной болтовни утратил, и скорости отточенной мысли не нажил. Только одно утешение оставалось — уж если он сейчас до чего-то со скрипом и скрежетом додумается, так это будет правда…

Лифт остановился, но ничего не поехало в сторону.

— Блин! — сказал Никита и бухнул кулаком в стенку. Загудело, и загудело нехило.

— Идиот, — в стотысячный раз проворчал Игорь Николаевич. С трудом отвязавшись от образа разоренной квартиры, он начал составлять речь. Если Никита своим буханьем переполошит весь дом и явятся люди их вызволять, нужно будет сказать что-то умное. Гнался за нарушителем правил, да… Свидетели — ребята из мотоциклетного патруля, они вспомнят, как спугнули двух дураков, помчавшихся в воду, и упустили черный лимузин… если захотят вспоминать… Опять же — вой, который поднял потревоженный забор из крупноячеистой сетки! В принципе, весь путь Игоря Николаевича и Никиты отмечен какими-то зацепками, и если у высокого начальства будет охота разбираться — то его можно реконструировать и подтвердить алиби ночного парфюмера. А вот будет ли?

Из-за железной стенки раздались голоса. Она несколько сдвинулась, в кабинку проник пронзительный луч фонарика. Никита словно предвидел это — прижался к стенке, так что виден остался лишь Игорь Николаевич. Он прикрыл рукой глаза и отвечал на вопросы.

— Вы кто такой?

— Ночной парфюмер…

— Откуда?

— С шестнадцатого рукава.

— Карточка есть?

Игорь Николаевич отстегнул кнопку изнутри рукава юкаты, полез в кармашек, достал и протянул пластиковую карту.

— Сейчас идентифицируем… Точно. Как вы, ночной парфюмер, сюда попали?

— Преследовал нарушителя правил.

— Какого нарушителя?

Никита стал дергать Игоря Николаевича за подол, но тот даже не шелохнулся: своя юката ближе к телу.

— Клиент пошел вверх по реке, хотел узнать, откуда берутся враги.

— А вы?

— Погнался, хотел остановить. Он поплыл, я за ним…

— Дальше.

— Вышли на другой берег. Там… там стоял такой металлический куб, не знаю, как называется.

— Это контрольный модуль. Дальше.

Игорь Николаевич стал рассказывать, как прибыл черный лимузин с погашенными фарами, как примчался патруль, и успел уже дойти до крупноячеистой сетки. Никита сперва щипал его в соответствующее место, потом вдруг угомонился.

— Ясно, — сказал незримый следователь. — Сейчас вас выпустим. Не бежать, идти за мной спокойно, по сторонам не глядеть. А лучше — опустите свою повязку на глаза.

— С удовольствием! — воскликнул Игорь Николаевич. Он и сам не желал тут ничего видеть и понимать.

Когда стенка открылась настолько, что можно было выходить, он уже стоял с повязкой на глазах, протягивая вперед руки в надежде, что кто-то возьмет и поведет.

И взял, и дернул!

Но перед этим что-то крякнуло, что-то грохнуло, что-то еще и заскрипело.

Игорю Николаевичу пришлось пробежать, влекомому безжалостной рукой, с десяток шагов, пока он догадался сдернуть повязку.

Никита тащил его прочь от разверстой дырки в стене, за которой был лифт, а на полу валялся тот незримый следователь с фонарем. Луч упирался в потолок.

Ничего не соображая, Игорь Николаевич буквально влетел в какой-то закоулок, потом в дверь, в другую дверь, зажмурился от ужаса, а раскрыл глаза, лишь когда услышал возмущенную Никитину матерщину.

Они таки попали на склад врагов.

Все было так, как нафантазировал Никита: полки, полки, а на них враги, враги! Все — белые, лысые, разной комплекции и без половых признаков. Враги — и точка!

Никита тут же забаррикадировал дверь кучей кукол и завертелся в поисках иного выхода. Выход нашелся — дыра в стенке, к которой был прилажен довольно широкий и уходящий вниз, в черную глубину, желоб.

— Во, класс! — обрадовался Никита. — Ща разберемся!

Он спустил по желобу врага, отметив, что весит он немного, кило пятнадцать, и долго прислушивался. Потом спустил другого.

— Они в воду плюхаются. Черт, веревка нужна…

— На что тебе?

— Ты меня на веревке спустишь. И потом — плот вязать!

— Какой еще плот?!

— Из этих!

Похоже, Никита просто наслаждался маразмом ситуации.

В забаррикадированную дверь стали стучать. Никита схватил еще одного врага и отправил вниз по желобу.

— Веревку ищи! — кричал он, подтаскивая к дыре четвертого врага. — Ищи веревку, кретин!

Вообще Игорь Николаевич чувствовал себя комфортно, когда ему четко говорили — что делать, и даже вполне обходился без «почему делать». Однако сейчас на первый план вылезло «почему». Какого черта он, ночной парфюмер, должен вредить своей фирме — только потому, что клиент Никита взял да и спятил? Конечно, фирма занимается непонятными делами, но… но часы-то на карточку перечисляет исправно! А касательно этих белых кукол… ну, помилуйте, какой смысл воровать из морга настоящие трупы? Так куда гигиеничнее, и важен не физически аутентичный враг, но образ плывущего и уплывающего врага, да, именно образ, за ним сюда и приходят…

Оправдав впопыхах Центр восточной мудрости, Игорь Николаевич завертел головой — но не в поисках веревки. Он искал то самое, что называется в протоколах тупым тяжелым предметом. Он хотел вывести Никиту из строя хоть ненадолго — чтобы сдать его охране.

Самым подходящим показался… враг.

Если треснуть пятнадцатикилограммовым предметом по голове, то, пожалуй, уложишь надолго.

Игорь Николаевич потянул за ноги куклу удобного размера и перевалил ее с полки себе на плечо, да так, что она повисла кверху задом. Теперь он, подойдя, мог резко качнуться вперед, одновременно дергая за вражьи ноги, и треснуть Никиту по его дурной лысине.

Ничего путного из этой затеи не вышло.

Дверь, заваленная врагами, стала приоткрываться. Баррикада из врагов ползла медленно, однако ползла, и в распоряжении Игоря Николаевича и Никиты было хорошо если секунд сорок.

Игорь Николаевич еще мог успеть ударить Никиту, но встал пнем — руки-ноги вдруг отказали. В голове же образовалась трогательная идея: нет, не бить надо эту любознательную скотину, втравившую его в крупные неприятности, а внести в компьютерную базу данных и ждать в дешевые утренние часы выплывающую из-за поворота куклу с бородой и лысиной! С учетом обстоятельств руководство Центра наверняка сделает Игорю Николаевичу индивидуальную скидку на Никиту…

Тут вдруг воображение издевательски предъявило дорогой керамический чайник. А больше ничего предъявить не успело — Игорь Николаевич и сам не понял, как полетел в дыру и поехал по желобу в черную неизвестность, яростно брыкая куклу, в чьих конечностях запутался, казалось, навеки. Да еще и в голову уперлось что-то непонятное, потом выяснилось — сандалия Никиты.

Они поочередно плюхнулись в воду и, держась за белых врагов, стали молотить ногами, отплывая подальше от желоба.

Тут никакой свет не горел, а плавать впотьмах — довольно страшно, тем более что и перекликаться они боялись. Наконец им удалось как-то нашарить друг дружку, и течение потащило вниз странную композицию из нескольких белых тел, связанных поясами от юкат, и двух торчащих меж ними человеческих голов, одной — длинноволосой и бритой, другой — лысой и бородатой.

В композицию ударил световой луч, тут же раздался выстрел с берега.

— Заметили, гады! — прошипел Никита. — Ты ногами работай, ногами!

После второго выстрела его голова исчезла под водой и через пару секунд опять появилась.

— Наше счастье, что они не резиновые! — радостно воскликнул Никита. — Сдулись бы — и кранты!

Больше выстрелов не последовало.

Они плыли до рассвета и здорово замерзли. У Никиты еще хватило наглости перечислять те марки дорогостоящих виски и коньяков, которыми теперь можно было бы согреться. Еще он пытался сплясать в воде вприсядку, держась за врагов, и даже спел для бодрости несколько матерных частушек.

Игорь Николаевич сплавлялся молча.

Поскольку ни выстрелов, ни погони не обнаружилось, они набрались мужества и вскарабкались на свой странный плот. Намного теплее от этого не стало.

Нужно было спасаться. А спасение Игорь Николаевич знал одно.

Спасением для человека, угнетенного голодом и холодом, мог быть только враг. Мечта о прекрасных минутах прощания обязана была и согреть, и внушить желудку чувство сытости.

Игорь Николаевич опять вызвал перед умственным взором вид берега со всеми его особенностями, с огромным экраном, с Чердаковым, занявшим соседнее кресло. И представил себе оживившееся лицо Чердакова.

— Кажется, ваш, — сказал сосед.

— С чего вы взяли? — с фальшивым равнодушием спросил Игорь Николаевич. На сей раз это получилось уже лучше.

— А он, глядите, к нам подгребает. Это не мой, так, наверное…

— Мой… — прошептал Игорь Николаевич. Этот торжествующий шепот должен был сопровождаться улыбкой, но простодушной или мефистофельской — Игорь Николаевич еще не решил.

— Вы постойте немного, дышите полной грудью, — подсказал Чердаков совет из очередного номера «Света ожидания». — Выдыхайте полностью.

Игорь Николаевич сделал шесть вдохов-выдохов и шагнул в воду. Ощущение прохладной влаги было настолько родным и близким, что мир мечты ожил окончательно.

Тело садиста подплыло совсем близко, его уже можно было придержать, чтобы заглянуть в закрытые глаза. Он это и сделал.

Но мир мечты все же был проекцией реального мира, а в реальном обнаружилось мошенничество. Ощущение неправды мешало отдаться прекрасному мгновению, и Игорь Николаевич, пытаясь спасти эпизод, перевел стрелки — не мошенничество, а ошибка! Ему сплавили не тот труп! Он стал озираться — может, просто течение сыграло шутку и сейчас кто-то из зрителей кинется в воду с воплем: «Мой! Мой!». Но зрители смотрели не на тело, а на самого Игоря Николаевича. И это уже было самым что ни на есть реализмом — труп врага ничего принципиально нового собой не представляет, а вот клиент — это уже готовый спектакль.

— Клиент, соберитесь с духом, — услышал он усиленный рупором знакомый хрустальный девичий голосок. — Вы должны уложиться в десять минут. Тормозите его, а то упустите, тормозите!

Ноги уже миновали Игоря Николаевича, и он, как гласила инструкция, встал лицом к истоку реки, спиной — к устью, и двумя руками аккуратно взял труп врага за плечи. И тут эпизод, которому предстояло занять блистательное место в квазивоспоминаниях Игоря Николаевича, словно взбесился. Ошибка, которую он изобрел, чтобы не признавать мошенничества, начала какую-то свою игру…

Нет, это определенно не был садист. Игорь Николаевич забеспокоился — враг не мог так разительно измениться. Но, позвольте, когда же он последний раз видел своего мучителя?

Стоя по пояс в воде и придерживая врага, он наклонился, вглядываясь в лицо. Смотрел долго. И понимал: этот отощавший старик, вылепленный из голубоватого воска, совсем беззубый и жалкий, — враг.

На секунду Игорь Николаевич перестал понимать — что же такое «враг». И есть ли что-то общее между тем, кто за годы ожидания освоился в его душе, занял там немалое место, обжился со всеми своими древними пакостями, и покойником, плывущим по реке.

И понял — ничего общего.

Хотя бы потому, что этот голубоватый старик действительно мертв, а тот крепкий мужик в расцвете лет, сварливый и злобный, жив. И будет жив, пока о нем помнят…

Оставалось только молча оттолкнуть покойника и повернуть к берегу.

И тут же последовало неожиданное продолжение — Игорь Николаевич увидел себя в своей квартире, с высокохудожественным восточным чайником в левой руке. Его доставили домой транспортом Центра, но в квартиру он занес свой приз сам — ему не хотелось, чтобы сотрудники Центра видели жалкое жилище, где остались только продавленная тахта, стол и стул. Шторы с окон — и те были отданы дворничихе, которая за них притащила два мешка крупной картошки со своего огорода. На самом деле, конечно, мебель имелась, и шторы висели, это он знал четко, однако вид разоренной квартиры был куда правдивее правильного воспоминания о ней.

Игорь Николаевич поставил чайник на стол, сел на одинокий стул и задумался. Что-то было не так. Крепко не так. Иначе он представлял себе прощание с трупом врага. И уж во всяком случае не догадывался, что прощание с трупом и прощание с врагом — отнюдь не одно и то же. «Но почему старик? — спросил он себя. — Позвольте, если он — старик, так и я ведь — старик, мы, кажется, были ровесниками?…»

Математика лет и дат закувыркалась в голове…

Он открыл глаза. Плавание продолжалось — с той же скоростью и в том же мраке.

Когда уже можно было разглядеть пейзаж, Никита забеспокоился. Их несло по широкой и прямой реке, лишенной какого бы то ни было дизайна — ни тебе куста приличного, ни кресел, ни беседок. Совершенно безлюдный и безжизненный был пейзаж.

— Слушай, это что? Ты тут был? Во, блин, куда это нас занесло?…

— Это та самая Большая река, по которой невостребованных врагов отправляют в море, — сказал Игорь, понимая, что несет ахинею. Но он вычитал эту ахинею в глянцевом журнале — да и другой в его распоряжении пока не было.

— Я не хочу в море!.. — возмутился Никита. — И какие, блин, враги? Нет никаких врагов! Залипуха это! Кидалово! Какое, к черту, море?!

Орать можно было хоть до скончания века — течение тащило их по прямой, как шоссе Петербург-Москва, реке с ровной и неумолимой скоростью.

То справа, то слева в реку впадали речушки — Игорь Николаевич догадался, что они и есть те самые рукава, на берегах которых стояли кресла.

Наконец появились признаки цивилизации — металлические кубы на ножках, уходящие в воду резиновые трубки, торчащие из воды штыри с датчиками.

— Приземляемся, — распорядился Никита.

Они развязали пояса юкат, от чего плот стал разъезжаться во все стороны, сползли в воду и доплыли до берега. Солнце уже выглянуло, уже немного грело, и они, стянув с себя юкаты, растянулись на полосе крупного серого речного песка.

Разрозненные белые враги поплыли дальше по течению.

Никита некоторое время еще смотрел им вслед.

— Плывите, голуби, плывите… — пробормотал он и повалился на гравий.

Наконец солнце пригрело их, высушило ситцевые юкаты, и оба малость ожили, даже смогли вступить в беседу о пейзаже. Хотя Никита и утверждал, что разбирается в технике, но ничего подобного в жизни не видал.

Игорь Николаевич подобрался к какой-то колонке, вылезающей из кучи песка, и прислушался. Колонка жужжала. Он сказал об этом — как будто это имело какой-то смысл.

— Я сам сейчас зажужжу, — пообещал Никита.

Он тяжело встал и тут же присел на корточки.

— Ты чего? — удивился Игорь Николаевич.

— Чего-чего! Сам смотри!

Игорь Николаевич поправил повязку на лбу, встал и увидел за кирпичным заборчиком сверхсовременное здание с открытой террасой, со стеклянными кабинками, в которых стоят компьютеры, с множеством припаркованных машин. Прекрасно одетые господа и дамы носились взад-вперед, совещались по двое и по трое.

Игорь Николаевич и Никита гусиным шагом подкрались к этому бизнес-великолепию.

Кирпичная ограда была ажурной — с квадратными дырками, образующими примитивный узор. Сквозь них можно было наблюдать, а голоса доносились неплохо — особенно когда, пробравшись поближе, Игорь Николаевич и Никита оказались возле кафетерия под тентом.

Двое мужчин в светлых костюмах по три тысячи евро встали из-за столиков и пошли к большим стеклянным дверям прекрасного сверкающего здания. Правда, сами они не больно-то соответствовали своим костюмам — рожи излучали малоприятную сытость, свойственную высоко поднявшимся жуликам.

— Ты прикинь, пропускная способность всех рукавов, вместе взятых — не менее пяти тысяч часов в сутки, — объяснял один другому. — Допустим, какие-то любители сверхскоростей воруют по двадцать-тридцать часов за ночь, в месяц — ну, тысяча часов. И все равно мы имеем не сто пятьдесят тысяч часов, а где-то сто тридцать. Я читал месячный отчет, я знаю, пусть они другому лапшу на уши вешают. Поэтому нельзя сравнивать цену местного часа с ценой, скажем, китайского часа. Они никак не выйдут на заложенную в проекте отпускную цену, и вкладываться в эту реку я сам не буду и тебе не советую.

В голосе сквозила фальшь — бизнесмен в меру актерских способностей отгонял собрата от кормушки.

— Кстати, китайский час — это совсем другая плотность времени, — возразил собеседник, явно пропустивший вранье мимо ушей. — Я бы, скорее, перевел половину продукта в финские часы и придержал немного…

В предложении тоже была ловушка — очевидно, финские часы, если их придержать, сильно потеряют в стоимости.

Как Игорю Николаевичу удалось это понять — он не знал. Само получилось. Или же свершилось чудо — количество перешло в новое качество, и общий гигантский объем желания быть обманутым, но так обманутым, чтобы душа пела, перекувырнулся и обратился в свою противоположность — в крошечный объем желания мыслить правдой.

Бизнесмены ушли, а с террасы спустились деловой мужчина и деловая женщина. Эти беседовали странно — не отпуская от ушей мобильников.

— Ага, да. Если время слишком придерживать — останешься на бобах. Нет, не надо. Вот в Нигерии запускают новую реку. Восемь годовых, — говорил мужчина, и женщина, чем-то похожая на Еву, его не переспрашивала — значит, понимала. — Там населению все равно больше делать нечего — будет сидеть и ждать врагов, а вот как раз врагов там немерено. Девять годовых.

— Сказал тоже — африканский час! Отгружайте сегодня же. Ты знаешь вообще, какой курс у африканского часа относительно американского? И отправляйте немедленно, — ответила она сразу двум собеседникам.

— А ты не забудь, что на рынок уже выбросили мексиканский час. Нет, десять годовых — это уже подозрительно. Мне предложили восемьдесят тысяч мексиканских часов — а они, учти, очень плотные, и их все авиакомпании берут очень охотно. Я уже не говорю про федеральные космические программы…

— Чтобы к вечеру все было отправлено. Мексиканская река долго не продержится. Мексиканцы не будут ждать врагов, а пойдут и пристрелят. А документы я подпишу утром. Давай лучше купим рукав в норвежской реке.

— Так там время какое-то водянистое, энергия вялая! Его потом никому не спихнешь! Норвежский час — это для инвалидной коляски…

Игорь Николаевич и Никита, сидя на корточках, слушали эти беспредельно деловые разговоры, и туман у них в голове, более плотный и вязкий у Игоря Николаевича, более воздушный и невесомый у Никиты, начинал рассеиваться.

— Тут какое-то вранье, я ничего не понял — это же мы платим за часы… — прошептал Игорь Николаевич, хотя на самом деле почти все до него дошло, он только хотел подтверждения своих прозрений.

— Зато я понял. Кидалово — вот что это такое! — отвечал злой Никита. — Мы платим за то, чтобы они отняли у нас наше время! А вот куда они денут время…

— Время — деньги? — повторил давнюю формулу Игорь Николаевич, но выводов из нее сделать не сумел, зато сумел Никита.

— Время — скорость! А я-то, дурак, никак понять не мог, почему эти новые «феррари» на наших дорогах триста кэ-мэ делают! А они время вместо бензина жрут! Прыг, прыг! Где у меня на дорогу три часа уходит, у «феррари» — двадцать минут!

— Все равно непонятно, — как человек, никогда не имевший машины, Игорь Николаевич сразу не уловил связи между потоком времени, имевшим для рода человеческого вид плавно текущей реки, и какими-то «феррари».

— Ну и дурак. Бизнес это, понимаешь? Бизнес! Нефть — тьфу! А это — настоящий бизнес! Нефтяники могут отдыхать! Это же передел мира — вот что это такое! Но я себя дурить не позволю! Надо возвращаться к нашим, все рассказать и всем вместе потребовать обратно деньги.

— Я понятия не имею, где наш рукав, — мрачно сказал Игорь Николаевич.

— Я тоже. Пошли… ну чего ты?…

— Пытаюсь понять окончательно…

И он действительно пытался — вот только перед глазами все время поворачивался то боком, то носиком большой восточный чайник.

— А чего тут понимать? Мы — сидим, а время — течет! И, заметь, течет из нашего кармана в их карман! Ну, бизнес же! Пошли, пошли, надо выбираться…

Море мирового бизнеса, куда впадали все реки, и норвежская, и нигерийская, Никита проклял всеми известными словами и повел Игоря Николаевича вверх по течению. И вел его довольно долго. Есть и пить хотелось невыносимо, но речную воду они даже пробовать боялись.

Берег с рядами кресел уже казался любимой и желанной родиной. Он являлся в приятных воспоминаниях, дававших силы брести дальше.

— Я бы сейчас лягушку съел. Только они тут не водятся. А у нас на берегу, наверное, уже горячие пирожки разносят, — тосковал Никита.

— У нас в чайной теперь можно суши заказать, — добавлял тоски Игорь Николаевич.

— Я слыхал, у нас теперь тем, кто остается ждать врага ночью, будут выдавать пледы, чтобы не мерзли, усугублял тоску Никита.

Несколько раз они переходили вброд речушки, впадавшие в большую реку, причем Никита весьма авторитетно утверждал, что это еще не их рукав. У каждого такого устья стоял контрольный модуль, мимо которого они проходили то вздыхая, то ворча, то фыркая.

Наконец Никитино любопытство, временно притихшее, дало о себе знать.

Никита подошел к металлическому кубу и стал его изучать, то приникая к стенке щекой и ухом, то общелкивая куб со всех сторон, и даже обнюхал его основание.

— Ты чего? — спросил Игорь Николаевич.

— Слушай, а чем это они тогда присосались? Я тоже так хочу. Где-то в заборе есть дырки, они приезжают и подзаряжаются… Знаешь, наверное, эта хреновина продается на автозаправках, или нет… где-то же она продается! Они на нашем времени ездят, а мы?… Как дураки?…

— Пошли. А то вообще тут с голоду помрем, — предупредил Игорь Николаевич.

Ему очень не хотелось думать о железных кубах, загадочных аппаратах, противозаконно откачивающих время, и прочих неприятностях.

И тут Никита — очевидно, уже оттаяв после ночного спуска по реке — наконец взорвался.

— Нет, ну какое свинство! Мимо нас миллионы плывут! Миллиарды! А мы?!

Он пнул стальную ногу куба раз, другой, взвыл — не в плетеных сандалиях такие сражения производить, опустился на корточки, быстро разрыл песок и попытался выкорчевать куб с корнями.

Игорь Николаевич заткнул полы юкаты за пояс, медленно перешел очередное устье — воды было по пах, самый неприятный уровень, — и побрел вверх по течению.

Никита выпрямился, но продолжал бушевать.

— Честное слово, выберемся — все тут разгромлю к чертовой бабушке! У меня все прихвачено…

Игорь Николаевич шел, не оборачиваясь, Никита постоял, пнул на прощание железную ногу и побрел следом, выкрикивая:

— Да сюда ветеранов прислать на трех бэ-тэ-эрах! С калашами, с гранатами! Они тут живо разберутся! Все разнесут! Восток, блин! Сам камуфлу надену и на головном бэ-тэ-эре пойду!.. Мировой бизнес, блин! Я им его в задницу затолкаю… Мочить, мочить и еще раз мочить…

Он завелся всерьез. Очередную речку вроде бы узнал, сам пошел вперед — вверх по ее течению, но при этом так и сыпал угрозами. Игорь Николаевич даже посмотрел на него пару раз с уважением — кажется, этот может показать всей восточной мудрости кузькину мать. Поведение Никиты в доме, где обнаружили склад врагов, свидетельствовало: мужика лучше не злить. Конечно, темперамент у него — как у капризного дитяти, все ему сей же миг вынь да положь… Но для Игоря Николаевича любое открытое проявление чувств было недоступным ему самому героизмом. Даже такое, как у Никиты.

Речка оказалась неправильная, пришлось возвращаться обратно. Жажда так допекла — выпили подозрительной водицы из большой реки. Не умерли. Пошли дальше. Ночевали в кустах, вырыв в песке ямки, чтобы хоть ветром не обдувало.

И только наутро, еще дважды сбившись с пути, они выбрели по мелководью туда, где стояли знакомые кресла, знакомый экран и сидели ожидающие.

— Ну, ща я их… — тихо сказал Никита и нехорошо посмотрел на экран — видимо, с него и решил начать.

А Игорь Николаевич вдруг увидел в полупустом первом ряду Еву.

Вернулась!..

Он побежал к ней. Никита, ничего не поняв, двинулся следом.

Ева, как всегда, грызла чипсы, перелистывала журнал и смотрела на реку. Игоря Николаевича она заметила, лишь когда он опустился перед ее креслом коленями на влажный серый песок.

— Ева!.. — хрипло позвал он.

— Мочить… — мотая ошалевшей башкой, пробормотал Никита.

Ева, узнав жениха, радостно улыбнулась и протянула к нему руки.

— Я знал, что ты придешь, я знал, что ты не можешь так уйти… — твердил совсем измочаленный Игорь Николаевич, а Никита озирался в поисках дрына.

— А куда же я денусь? — с милой тихой обреченностью спросила она.

— Ну вот… вот и встретились…

— Во! — заорал Никита.

На берегу появились две новинки — белый павильон у самой воды и указатель с дощечкой, а на ней слова «Обменный пункт» и стрелочка. Внизу была приколота бумажка с курсом вечернего, утреннего, среднесуточного, финского и итальянского часов.

Дрын, к которому крепилась дощечка, был не деревянный, как полагается, а из какого-то светлого металла. Но Никиту это вполне устраивало — и он решительно пошел выкорчевывать указатель.

— Ты не представляешь — оказывается, третьего врага ждешь с восьмидесятипроцентной скидкой! — поделилась Ева. — Вот, читай, у меня интервью взяли…

Она раскрыла журнал, показала разворот с картинками.

— Какого врага?… — растерянно спросил Игорь Николаевич.

— Тебе не все ли равно? Ну, есть у меня еще один враг, я про него даже забыла, представляешь?… Забыть про врага! Ужас! А потом, конечно, вспомнила.

Игорь Николаевич молча поднялся с колен.

— Ты что? — спросила Ева.

— Сюда, Игореха! — крикнул сражавшийся с указателем Никита. — Мочить будем! Помогай! Мочить!

Оказалось, дрын в песок воткнули не просто так — а в бетонную лепеху, и она, закаменев, крепко его держала.

Вдвоем они вытянули эту лепеху из неглубокой ямы, и Никита поволок ее, чтобы она набралась инерции и раскрутилась в его руках, словно гигантская булава.

Тут к нему подбежала девушка в повязке.

— А мы вас всюду ищем! — воскликнула она и схватилась за мобилку: — Враг номер семьсот тридцать пять — двенадцать, выводите на течение!

После чего она, схватив Никиту за руку, повернулась к Игорю Николаевичу:

— Вы не волнуйтесь, ваш враг тоже скоро проплывет, вы сядьте, отдохните…

— А пошли вы все вместе с этими!.. — невежливо выразился Никита, но девушку это не смутило.

— Вы ведь похоронный марш заказывали? И костюм? Идемте скорее! Скорее, враг через три минуты будет здесь!

Она за руку поволокла Никиту в белый павильон.

— Игореха, подожди, я скоро! — крикнул Никита, оставляя в руках у Игоря Николаевича страшный дрын с бетонной лепехой. И был втянут в двери павильона.

— Вот повезло человеку! — сказала Ева. — Ты чего молчишь? Садись. Это будет классное прощание.

Игорь помотал головой.

Бухнули тяжкие аккорды похоронного марша в исполнении гигантского духового оркестра.

Из павильончика вышел Никита — весь в белом. Костюм-тройка с бабочкой явно были от лучшего кутюрье. Он встал у самой кромки воды и покосился на экран, где мог видеть самого себя — невыносимо элегантного.

Рядом сразу оказалась фантастически красивая девушка в бикини.

С обеих сторон набежали операторы с камерами и прочая пресса. Все были заняты только Никитой в эксклюзивном костюме, никому не было дела до человека в перепачканной юкате, стоявшего тут же с вывернутым из песка указателем.

Под буханье оркестра из-за поворота выплыло тело врага.

— Клиент, соберитесь с духом, — прошептала, прижавшись к Никите всеми своими соблазнами, девушка в бикини. — Вы должны уложиться в пять минут. Ступайте.

Никита медленно вошел в воду и двумя руками взял труп подплывшего врага за плечи — все, как положено. Следом вошла девушка и встала у него за спиной.

Музыка крепчала.

— Вашего врага больше нет. У вас впереди — слава, деньги, женщины, а у него впереди — великая пустота, — нараспев, профессионально поставленным голосом произнесла девушка. — Вас ждет счастье, вас ждет любовь! А у него уже не будет ни славы, ни денег, ни женщин, ни счастья, ни любви… Теперь — отпускайте. Отпускайте!

Никита снял руки с вражеских плеч, и тело медленно поплыло мимо него.

— Замечательно, — вполголоса похвалила девушка. — Теперь поворачивайтесь. И с достоинством возвращайтесь… не спешите, они подождут…

Никита неторопливо вышел на берег под общие аплодисменты. Его окружила пресса, которой ненавязчиво руководил давний знакомец — стройный юноша в повязке…

— Журнал «Берег надежды»! Несколько слов о себе! — потребовала журналистка с диктофоном.

— Журнал «Свет ожидания»! Всего три вопроса! — крикнула другая журналистка с диктофоном.

— Высший класс! Я прямо наслаждался! Эти кадры пойдут в учебный ролик! — высказался телеоператор.

— Можно было подумать, что вы уже десятого врага провожаете. Так спокойно, с достоинством, со скорбью — ну, высший класс! — добавил фотограф.

— Аккуратненько в пять минут уложились! Вы всем доставили огромное удовольствие, — похвалил юноша в повязке. — Прямо жалко расставаться с таким замечательным клиентом. Ни криков, ни слез — вы просто по-джентльменски его проводили. Позвольте вручить приз Центра восточной мудрости…

Пресса, не хуже вышколенного кордебалета, тут же образовала просторный круг, в круг вошла девушка с подносом, на подносе стоял картонный куб, перевязанный широкой золотой лентой.

Никита, радостно улыбаясь, развязал ленту, вскрыл куб и достал большой чайник из коричневой глины, ручной работы и очень дорогой.

— Ну, класс! — искренне, от души, воскликнул он.

Юноша в повязке поднял руку, собирая на себя общее внимание.

— Как десятитысячный клиент нашего Центра восточной мудрости, дождавшийся врага и блистательно проводивший его, вы получаете еще один приз — бессрочный и бесплатный абонемент в наш центр! Приходите и ждите поочередно всех своих врагов! Приятного ожидания!

— Приятного ожидания! — дружным хором пожелала пресса.

Игорь и Ева видели всю эту суету вокруг Никиты на большом экране.

— Десятитысячный! Вот это удача! — воскликнула Ева. — Подойди к нему, поздравь!

Она тоже в упор не видела металлического дрына в руках у Игоря Николаевича.

Игорь, волоча за собой дрын, пошел навстречу выбравшемуся из окружения прессы Никите.

— Слушай, Игореха, это такой кайф! — воскликнул сияющий Никита. — Особенно когда разжимаешь пальцы и отпускаешь!

— Но ты… ты же все знаешь! Про поток времени, про мировой бизнес!.. И откуда они берутся!

— Да, знаю. Ну и хрен с ним. Ты просто не представляешь, какой это кайф!

Он уселся в кресло, поставил рядом чайник, закинул ногу на ногу и предался откровенному блаженству — от души, как и все, что он в жизни проделывал.

— А мочить? — растерянно прошептал Игорь Николаевич.

Ответа не последовало.

Он осторожно положил на песок дрын и пошел прочь.

Где его носило и какие мысли рождались в голове? Этого он не рассказал. И просил не задавать вопросов. Проболтался только, что ему все время мерещился керамический чайник, из которого льется коричневый кипяток, выливается и уходит в песочек.

Наутро Игорь Николаевич заявился в офис, откуда его уволили.

Нового сотрудника еще не взяли, его стеклянный закуток был пуст. В других закутках трудились бывшие коллеги.

Игорь Николаевич включил компьютер и пошел с чашкой в коридор — там стоял автомат, выдававший горячую воду, чтобы заваривать чай или растворимый кофе.

Он принес кофе, поставил чашку, как всегда, на папку с документами, и полез в локальные сети — посмотреть, чем тут без него занимался офис.

Изучал файлы он ровно двенадцать минут — кто-то догадался сбегать доложить шефу-садисту про это неземное явление. Шеф помчался разбираться с уволенным придурком.

Он подошел к закутку, увидел Игоря Николаевича, остановился — подождал, пока все тело нальется ярой злостью — и вошел.

— Ну, знаешь ли! — произнес он очень отчетливо. — Ты что, шутки со мной шутить вздумал? С твоими куриными мозгами?

Игорь Николаевич посмотрел на часы — было девять часов шестнадцать минут сорок пять секунд — и встал.

— Кретин! Придурок! — продолжал шеф. — Чтоб ноги твоей…

Игорь преспокойно взял чашку и выплеснул горячий кофе ему в лицо.

Шеф схватился обеими руками за щеки, обалдев до полной немоты. Образовалась тяжелая тишина.

— Ты что, ты совсем охре?… — начал было он.

Игорь выплеснул ему в лицо остатки кофе. При этом молча смотрел в глаза.

Ему было просто любопытно. Ни страха, ни возмущения — одно любопытство, которым, возможно, он заразился от Никиты.

Все сослуживцы, повскакав с мест, напряженно ждали — что будет.

— Идиот! — выкрикнул шеф, повернулся и торопливо пошел к себе в кабинет, рукавами стряхивая с пиджака и рубашки кофе.

Игорь Николаевич задумчиво смотрел ему вслед. Потом поставил чашку на стол и отправился следом за шефом.

От него шарахались.

Шеф уже у дверей своего стеклянного кабинета обернулся и увидел Игоря Николаевича. Тот сделал еще шаг — и шеф, быстро войдя в кабинет, захлопнул дверь и заперся изнутри.

Игорь Николаевич посмотрел на часы.

— Пятьдесят две секунды, — произнес он вслух. — Пятьдесят две секунды — надо же… Пятьдесят две секунды…

Вот, собственно, и вся история.

Игорь Николаевич не стал считать, сколько часов своей драгоценной жизни отдал ожиданию на берегу. Их было явно больше, чем показала бы вскрытая знакомым хакером карточка, которую он, уходя, не вернул в отдел кадров Центра восточной мудрости. Правду ему сказало зеркало — река унесла из жизни не те несколько месяцев, в которых он отдавал себе отчет, а несколько лет.

Он понемногу заново учился жить без ожидания и без врага. Но ведь это такая отрава… Вот почему он раза два в неделю устраивался с газетой, а то и с термосом на берегу нашего городского канала. Он знал, что если не форсировать события, болезнь скоро пройдет. Хотя окончательно изъять из памяти врагов (сказав это, он, сдается мне, подумал о Еве) человеку средних способностей, пожалуй, не удается никогда.

* * *

Он ушел, а я осталась на берегу. После таких откровений я просто хотела убедиться, что со мной все в порядке. Смотрела на воду и прислушивалась к себе. Нужен ли мне этот труп врага? Готова ли я отдать за него десять лет жизни? А если готова — то кто же я такая?…

Ко мне подсел красивый юноша в белой повязке. На повязке были два иероглифа — вроде китайских, но в одном под вертикальной чертой примостилась непонятная зверюшка.

— Простите, — сказал он. — Я вижу, у вас проблема. Я помогу вам с ней справиться. Пойдемте, это тут близко…

В голосе было искреннее сострадание.

— Мое время вам не по карману, — ответила я. — И скажите, пожалуйста, почему вы так высоко повязали эту белую тряпочку с иероглифами? Что вы там под ней скрываете?

Реакция у меня неплохая — но я до сих пор не поняла, как ему удалось столь стремительно исчезнуть. Возможно, он растаял в воздухе. Это случается с теми, кто слышит прямой и малоприятный вопрос. А я ведь даже не протянула руки к его повязке.

Мне было не до погонь и разоблачений — следовало разобраться с собой.

Высидеть на скамейке в одиночестве, глядя на воду, удалось ровно полчаса.

Вода медленно уносила листья, мелкий сор, задумавшихся чаек.

Я убедилась, что мое сердце действительно свободно и от вражды, и от малодушия, встала со скамейки и ушла.

Эндрю Вейнер Человек, который был счастлив

Гершель Фриман никогда не считал себя особо удачливым. Но и неудачником назвать себя не мог. Так, нечто промежуточное. Конечно, как и любому человеку, счастье порой улыбалось Гершелю. К примеру, как-то на вечеринке в канун Нового Года прекрасно сложенная блондинка (между прочим, финансовый инспектор) упала в его объятия и поведала о своем влечении к людям с романтической внешностью. Они провели вместе несколько чудных недель, прежде чем компания перебросила ее в Аризону, и связь их прервалась. В другой раз он выиграл в городскую лотерею тысячу долларов и купил новый телевизор SONY. Но по большей части жизнь Гершеля текла спокойно и размеренно. До того самого дня (ему как раз исполнилось двадцать восемь), когда внезапно счастье повернулось к нему лицом.


Это началось на работе. Начальника Гершеля уволили за постоянные сексуальные домогательства к сотруднице отдела электронной информации.

Ближайший кандидат на его место отказался. Кризис среднего возраста привел его к решению больше времени уделять своему саду. На следующей ступеньке служебной лестницы помимо Гершеля имелось еще несколько кандидатов. Одни выглядели более солидно, другим обычно больше везло.

— Мы наблюдали за вами, Гершель, — сказал ему вице-президент. — И думаем, что с этой работой вы справитесь. — Принимайте отдел электронной информации.

Гершель поклялся себе, что сможет.

Ближайшим вечером, отмечая свое продвижение с несколькими друзьями в баре на окраине города, он завел многозначительный разговор с советником вице-президента по связям с общественностью, высокой красоткой за соседним столиком. Через два месяца после ураганного романа они поженились. Гершель был так счастлив с Марианной, что почти не обращал внимания на других женщин.

Затем двоюродная бабушка, о которой он едва слышал, умерла бездетной в возрасте девяноста трех лет, оставив в наследство имущество, которое должно быть разделено между оставшимися родственниками. Родственников оказалось немало, но наследства хватило на всех. Гершель получил долю в шестьдесят тысяч долларов, самый крупный чек, который он когда-либо держал в руках.

Часть средств он использовал на оплату коттеджа, но самую значительную сумму вложил в акции. Повинуясь зову безумного каприза, он приобрел некое количество копеечных акций на горные разработки, о которых случайно услышал из разговора за соседним столиком в ресторане. В шахтах нашли то ли золото, то ли серебро, и Гершель заработал еще сорок тысяч.

Состоялось еще несколько удачных капиталовложений. А затем он начал выигрывать: компьютер (в результате розыгрыша, проводимого местным банком), домашний кинотеатр (конкурс любителей мороженого), автомобиль (тотализатор, предложенный риэлторской фирмой).

Спустя какое-то время Гершеля стало немного беспокоить такое фантастическое везение.

— Боже, — сказал он как-то в перерыве между двумя удачами. — По-моему, это слишком хорошо, чтобы продолжаться, не так ли?

Оказалось, не так.


Однажды по почте он получил бесплатное приглашение в «Старволд», новый комплекс отель-казино в Лас-Вегасе. Марианна посоветовала ему согласиться.

— Но я понятия не имею об азартных играх, — признался он.

— Это так здорово, — настаивала она. — А еще там всю неделю будет Нэйл Даймонд. — Марианна была большой поклонницей Даймонда.

— Наверное, здесь какая-то ошибка, — засомневался Гершель. — Такие приглашения присылают лишь настоящим игрокам. Тем, кто должен оставить на столах кучу денег.

— Тогда это их ошибка, а не твоя, — заключила Марианна.

Со своим везением Гершель и сам мог заплатить за собственное пребывание, однако трудно отказаться от халявы…


— Вы счастливчик, мистер Фриман, — сказал менеджер казино.

— Надеюсь, — нервно подергивая головой, ответил Гершель. Ему не очень-то хотелось идти к менеджеру в офис. С другой стороны, он не любил казаться невоспитанным.

— Большая удача, — повторил менеджер.

Гершель безмолвно корил себя, что допустил такую ситуацию. Известно ведь, эти места предназначены для большого количества людей. Конечно, некоторым позволяли выигрывать, чтобы сохранять к игре дальнейший интерес. Но не столько же!

— Два миллиона, — растерянно говорил менеджер. — Огромные деньги. Мы ни разу не выплачивали такой крупный выигрыш.

— Простите, — прервал его Гершель. — Я не играл за столиками. Только на игровых автоматах, а когда выпал джекпот, ваш ассистент пригласил меня к рулетке. Я вовсе не хотел нарушать…

— Нет-нет. Никаких извинений. Просто я хотел вас поздравить и предложить сыграть пару партий в блэкджек. За нас, конечно. — И он катнул Гершелю денежный рулончик.

— Я? В блэкджек? — удивился Гершель. — Я и правил-то не знаю.

— Считайте это небольшим экспериментом, — сказал менеджер. — Естественно, никаких обязательств с вашей стороны.

— Думаете, проиграю? — предположил Гершель. — Спущу эти деньги и начну играть на свои?

— Нет, — ответил менеджер. — Надеемся на ваш выигрыш.


Гершель сорвал куш в блэкджек. Потом занялся другими играми. Включая первоначальную, сумма его выигрыша составила свыше четырех миллионов.

— Можно заканчивать? — поинтересовался он у менеджера, сопровождавшего его по всему грандиозному игровому туру.

— Да, думаю мы увидели достаточно, — согласился менеджер.

Несколько минут спустя Гершель сидел в кабинете менеджера и держал чек, подписанный на всю сумму выигрыша.

— Прежде чем вы уйдете, — начал менеджер, — я должен сделать вам одно предложение. Мы уверены, что вы созданы для этой работы.

— Работы? — переспросил Гершель. Он устал и плохо соображал. — Но у меня есть работа.

— Нам это известно, — согласился менеджер. — Но это краткосрочное задание. Естественно, хорошо оплачиваемое. Но даже не в этом дело. Предлагаю вам огромный неосязаемый приз. Приключение. Возбуждение. Слава. Чувство реальной значимости.

— Реальной значимости? — уставился на менеджера Гершель. Все это показалось ему весьма странным. Ему захотелось подняться в номер и залезть в кровать к Марианне. А еще лучше — разбудить ее, упаковать вещи и махнуть прямиком в аэропорт.

— Мистер Фриман, — произнес менеджер, — пришло время, как у вас говорится, раскрыть карты.

Он взялся за подбородок и медленным движением стянул с себя лицо.


Без маски чужак оказался не отталкивающим, но притягательно иным. Уши ему заменяли два тонких стебелька, покачивающихся при любом движении головы. Большие глаза без век. Очень маленький, почти неприметный нос. Широкий безгубый рот. Голубоватая чешуйчатая кожа и почти лысая голова.

Гершель откровенно разглядывал его.

— Мы, — сообщил чужак, — давно ищем кого-нибудь, похожего на вас. На десятках разных планет и сотней различных способов.

— Кто это — мы?

— Обитатели планеты Флип, мистер Фриман. Очень древняя раса из очень далекого мира. Естественно, у нас есть правило: мы не вторгаемся в отсталые миры и не допускаем, чтобы о нашем присутствии стало известно. Однако при сложившихся обстоятельствах я готов выйти за пределы правил.

— А от меня что вам нужно? — поинтересовался Гершель. — Я вовсе не важная персона. Чем я-то могу вас заинтересовать?

— Удача.

— Удача? — переспросил Гершель.

— Да. Именно ее мы ищем. Поэтому и открыли данное заведение. Несмотря на значительные расходы и неудобства, мы получили возможность выявлять особо везучих индивидуумов. Мы отметили наиболее удачливых, но вы их намного опережаете. По нашему мнению, в своей Галактике вы — самый везучий.

— Мне иногда везет, — согласился Гершель. — Но это обычная случайность. Когда-нибудь все закончится.

— Ошибаетесь, — возразил чужак. — Вы, люди, не вполне понимаете смысл удачи. Или вы принимаете ее с благоговейным ужасом или пытаетесь объяснить с помощью примитивной математики. Наши же высокоуровневые психоматематические исследования выявили суть дела.

— И в чем же она?

— Удача заложена в основу организма, она не существует вне его. Некоторые индивидуумы могут пользоваться этими возможностями больше, чем другие. Для сравнения: у одних музыкальные способности выше, чем у других.

— По-вашему, удача — врожденное свойство? Что ж я раньше этого не замечал?

— Флуктуации везения проходят разные фазы в течение жизненного цикла. Как у вас говорят: кому повезет, у того и петух снесет. А у вас, сэр, петух еще как несется. Вы именно тот, кого мы ищем.

— Но почему? Зачем вам везунчики?

— Нам не хватает удачи.

— То есть вам не везет?

— Не совсем. Мы находимся где-то посередине. Только на отдаленных планетах среди более юных рас мы отмечаем экстремальные значения индивидуального везения. Мы считаем: везение — эволюционный механизм выживания, результат естественного отбора, когда в нем возникает необходимость.

— И сейчас у вас такая необходимость возникла?

— Конечно. Видите ли, мы воюем с очень опасным врагом. Судьба спорного сектора пространства зависла в шатком равновесии. И мы надеемся, что ваша фантастическая везучесть сдвинет баланс в нашу пользу.

Флип, объяснил чужак, попал в пространственное окружение в битве с Верхоной, особо амбициозным конкурентом в космических предприятиях. Сфера влияния Верхоны угрожающе выросла, и самыми разнообразными способами происходит вторжение в область флипянских интересов. В общем, как уяснил Гершель, идет битва за контроль рынков и торговых путей (хотя он и не был полностью уверен, что понял все правильно).

— Участвуя в этой благородной войне на нашей стороне, — продолжал чужак, — вы так или иначе принесете реальную пользу вашему земному существованию, резко повысив свой статус.

— Все это, конечно, здорово, — прервал чужака Гершель, — но ваши разборки мне не понятны. Откуда мне знать, что я помогаю тому, кто прав?

— Попытаюсь воздействовать на эмоциональном уровне, — ответил чужак. — Представлю вам образы наших противников. Они омерзительны. Но главное, их поступки в высшей степени достойны порицания, и каждое новое действие приводит к страшной угрозе для вашей собственной планеты.

— Верхона угрожает Земле?

— Именно! Как я уже говорил, для Флипа не типично вмешательство в дела независимых планет вроде вашей. Однако к Верхоне это не относится. В данное время ваша планета защищена тем, что находится в сфере нашего влияния. Если мы уступим в существующем конфликте, Земля непременно пострадает. Они заявятся сюда и заполонят ваши рынки своими дешевыми и устаревшими поделками, что приведет к огромной безработице и прочим неприятностям.

— А от меня-то что нужно?

— Вас назначат Верховным Главнокомандующим. Вы станете руководить нашими военными действиями и обеспечите окончательную победу над Верхоной.

— Не знаю, — засомневался Гершель. — Мне вовсе не хочется, чтобы кого-нибудь убили. Не могу просить людей рисковать своими жизнями.

— Рисковать жизнями? — поразился чужак. — За кого вы нас принимаете?


Итак, сообщив жене, что должен уехать по важным делам, Гершель отправился на войну.

Война, собственно, представляла собою серию игр между командами Флипа и Верхоны, требующих не только профессионализма, но и немалой доли везения. Игры представляли целый комплекс состязаний. Команда Флипа руководствовалась советами Гершеля.

Представители Верхоны поначалу показались Гершелю отвратительными. Желеобразные слизистые переростки, издававшие прокисший дрожжевой запах, они сидели за игровым столом напротив. Однако вскоре Гершель принюхался и нашел запах даже приятным.

Игра заняла несколько недель, хотя для Гершеля они пролетели незаметно. Он никогда еще не ощущал в себе такой жизненной силы. Выигрывать деньги, машину, домашний кинотеатр — занятие, конечно, приятное, но сейчас он играл по высшей ставке.

Команда Верхоны представила достойных противников, однако в итоге счастье им изменило.

— Великий дар везения, — поздравил Гершеля руководитель команды Верхоны во время завершающего тура. — Хотя порой опасный.

Сие замечание слегка озадачило Гершеля. Однако он был слишком занят, принимая поздравления от представителей Флипа. Они предложили ему совершить триумфальный тур по планетам Флипа, где его содействие будет оценено должным образом.

Этот человек, говорили о нем, спас Галактику от ужасной участи!

Гершелю очень нравилось слушать такие высказывания.


Но однажды на крупном общественном митинге в его честь, взбираясь на подиум, Гершель споткнулся и ударился коленом.

Местные медицинские светила быстро залечили травму. Однако Гершель был потрясен.

— Со мной такого никогда раньше не случалось. Никогда.

Этой же ночью дом, где он жил, загорелся. Пожар, правда, быстро потушили.

Наутро произошло небольшое землятрясение.

Вскоре к нему заявилась делегация.

— Мистер Фриман, — сказали ему, — в планах произошли изменения.

— Что, банкет отменяется? — расстроенно осведомился он. — Из-за землетрясения?

— Нет, мистер Фриман, из-за вас.

Нерешительно и с сожалением ему обрисовали ситуацию. Хотя Гершель и остается почетным гражданином Флипа, пришло время возвращаться на родную планету. Ибо, если он здесь останется, это может представлять большую опасность.

— Но почему?

— Из-за вашего везения, к сожалению.

— То есть оно пропадает?

— Боюсь, намного хуже, — объяснил руководитель делегации. — Существенно быстрее, чем предполагалось. Наши психоматематики могли бы объяснить это лучше меня, но если коротко, вы использовали весь запас удачи, и сейчас наступает реакция компенсации.

— Что за реакция такая?

— Удача сменяется неудачей. Не везет — так не везет, как говорят на вашей планете.

— Но ведь некоторым везет всю жизнь.

— Бывает, — согласился руководитель, — но лишь тогда, когда везение не истощено до конца. Удача, видите ли, представляет собой вид потенциальной энергии. Ее экономное расходование — необходимое условие для сохранения запаса у краткоживущих рас вроде вашей. Однако, боюсь, свою вы израсходовали слишком быстро.

— Игрой? — догадался Гершель.

— Именно, — кивнул руководитель. — Ваши героические усилия в борьбе с Верхоной истощили ваш запас.

— Почему вы не предупредили меня?

— Тогда бы вы не согласились, — замотал ушными стебельками представитель Флипа. — А нам нельзя было этого допустить: войдите в наше положение. А, собственно, чего плохого в спасении Галактики от ужасной беды?

— Не знаю, — понурился Гершель. — Все зависит от того, насколько это отразится на мне.


Отразилось уже в космопорту. В общем-то рядовая поездка, правда, в подозрительно гремящем и трясущемся транспорте. Далее выяснилось: обратно Гершель полетит один, в беспилотном автопогрузчике.

— Домой отправитесь без сопровождения, — сообщил руководитель делегации. — Из-за особых обстоятельств. Надеюсь, вы меня понимаете.

Несмотря на едва не случившееся столкновение с неким небесным телом и непрерывный страх из-за постоянных отказов системы жизнеобеспечения, Гершель умудрился добраться до Земли целым и невредимым.

Вернувшись домой, он обнаружил жену в постели вместе с парнем из персонала по обслуживанию бассейна.

На работе от его услуг отказались.

Вскоре его дом сгорел, а страховая компания за неделю до этого обанкротилась.

Акции обесценились. Банк, где лежали деньги, разорился.

На улице он поскользнулся и снова разбил колено.

Поскольку деньги кончались, он стал покупать лотерейные билеты, но так ни разу не выиграл.

Гершель начал сильно пить.


Чем дальше, тем больше казались сном и его фантастическая удачливость, и славная победа над Верхоной.

Жаль, конечно, что он употребил на нее все свое везение. Но, по крайней мере, оно ушло на доброе дело.

«Бывали у меня славные времена, — рассказывал он таким же опустившимся бродягам в ночлежке. — Да, я был важной персоной».

Между прочим, не так уж много бродяг могли заявить, что спасли Галактику.

«Я сползаю к полнейшему невезению, — думал он. — Сколько это может длиться? Двадцать лет? Пятьдесят? Нужно все учитывать в перспективе».


Но пришел день, и его навестила делегация с Верхоны.

Несмотря на их неожиданное и пугающее явление, Гершель выразил уважение Верхоне в их умении играть. И согласился их выслушать.

Им известно, сообщили пришельцы, что от Флипа он слышал про них ужасные вещи. Это клевета. На самом деле они лишь обыкновенные торговцы. Да, правда, в отличие от Флипа они торгуют с неразвитыми планетами. Но аборигены с удовольствием покупают их товары.

Во всяком случае, что было, то прошло. А потому у них есть предложение.

Дело в том, сказали ему, что Верхоне позарез необходим очень невезучий индивидуум.


Сама планета была слишком холодной и напоминала свалку. Гершеля мучили респираторные заболевания, да и полы в посольстве были ужасно скользкими. Однако все это намного превосходило условия жизни в ночлежке.

На Флипе, увидев его снова в своем мире, ужаснулись, но дипломатический протокол не позволял отказать аккредитованному послу Верхоны.

В первую же неделю пребывания Гершеля на Флипе ранее потухший вулкан неподалеку от столицы разразился небольшим извержением, накрыв город облаком пепла.

— Что нам нужно сделать, чтобы вы уехали домой? — спрашивали его флипяне, кашляя, чихая и раскачивая ушными стебельками. — Деньги?

— Я только теряю их.

— Любовь замечательной женщины?

— Это я теряю тоже.

— Тогда что?

— Восстановить мое везение.

— Невозможно, — ответили ему.

— Значит, я остаюсь, — заявил Гершель.


Пара землетрясений, цунами, несколько банкротств крупных банков, и к Гершелю снова явилась делегация.

Особая программа исследований, сообщили ему, дала возможное решение проблемы.

— Мы не способны вернуть вам везение, — сообщили ему, — но, полагаем, сможем избавить вас от неприятностей. По крайней мере, от большинства из них.

— Согласен, — прошамкал Гершель, превозмогая боль после потери трех зубов, выбитых при случайном падении днем раньше. — Предлагайте.


Итак Гершель вернулся на Землю, где находился в пограничном состоянии между совершенным невезением и обычным везением.

— Значит так, — заявил он однажды, оглядывая скромно обставленную гостиную в своем скромном домике с тремя спальнями, приобретенном на скромную зарплату менеджера среднего звена. — Я абсолютно счастлив.

— Конечно, — согласилась его новая жена.

— Я испытал взлеты и падения. Но это…

— Лучше?

— Это лучше, — ответил он. — Для меня.

Чужак назвался представителем Крако.

— Мы новички в этой части Галактики, — разъяснил он. — Но намерены стать первыми.


Чужак сидел, распластавшись на заднем сиденье припаркованной машины. Гершель вырулил на дорогу. Чужак перетек на переднее сиденье, оставляя за собой тонкую сверкающую пленку.

— Знаете, мы искали очень среднего человека. Типичного представителя усреднения. А в вашей жизни ничего особого не происходит: ни взлетов, ни падений. Знакомая картина?

Гершель затормозил.

— Проваливай, — зарычал он на чужака. — И немедленно!

Перевел с английского Михаил ЧЕРНЯЕВ

© Andrew Weiner. The Man Who Was Lucky. 1988. Печатается с разрешения автора.

Загрузка...