«Если», 2005 № 11

Алексей Калугин Галактический приют

— Я не создан для такой работы!

Майор Шутов повторил эту фразу уже пятый раз с начала разговора, причем от раза к разу интонации его становились все более резкими, постепенно переходя в возмущенные.

— Если не ты, то кто же?

Этот вопрос полковник Плахотнюк задавал майору тоже не впервой. И всякий раз получал один и тот же, вполне прогнозируемый ответ:

— Не знаю! Нр только не я! Я космолетчик, а не нянька!

— Ты служащий аэрокосмических сил Земли, — назидательно произнес Плахотнюк.

— Солнечной системы, — поправил майор.

— Верно, — согласился полковник. — Теперь мы служащие аэрокосмических сил Солнечной системы. А это повышает нашу ответственность!

— Ответственность — за что? — на всякий случай решил уточнить Шутов.

— Ох, оставь свои шутки, Толя, — недовольно поморщился Плахотнюк. — В конце концов, я могу тебе просто приказать.

— А я могу просто подать в отставку, — парировал Шутов.

Полковник Плахотнюк в сердцах хлопнул ладонью по столу.

— Это ты привез «зайца»!

— Не я, — отрицательно мотнул головой Шутов.

От такого беззастенчивого вранья полковник вконец растерялся. Откинувшись на спинку кресла, он поднял руки, как будто хотел призвать всех богов в свидетели. Или попросить их обрушить свой гнев на лжеца.

— «Заяц» прилетел на твоем корабле, — произнес Плахотнюк так, словно хотел убедить Шутова в очевидном.

— На моем, — не стал спорить Шутов. — Но я здесь ни при чем.

— Капитан отвечает за все, что происходит на его корабле во время рейса. — Глупо конечно, но Плахотнюк решил напомнить Шутову строку устава.

— Именно поэтому я приказал изолировать «зайца» и сдал его властям сразу по прибытии к месту назначения, — ответил Шутов.

— На Земле, — уточнил Плахотнюк, хотя никакой необходимости в том не было.

— На Земле, — подтвердил Шутов.

— А где ты подцепил «зайца»?

— Понятия не имею. Скорее всего, на одной из пересадочных станций. Обнаружили мы его после Боб-2.

— Как вы его обнаружили?

— Все отражено в судовом журнале. «Зайца» поймал в грузовом трюме суперинтендант Ильин. Нелегал превосходно там обосновался и сожрал три ящика сгущенки.

— Вот видишь, — многозначительно произнес Плахотнюк.

— Что? — растерянно посмотрел по сторонам Шутов.

— Ты первым выяснил, чем питается «заяц»…

— Не я, а Ильин.

Полковник не желал слышать ничего, что шло вразрез с его версией. А потому и не слушал.

— Ты первым установил с ним контакт…

— Не я, а Ильин. Он принес «зайца» в авоське на командный пост. — Ты общался с ним больше, чем кто-либо другой…

— Не я, а Ильин…

— Хорошо, я назначу Ильина твоим замом! — стукнул-таки кулаком по столу полковник. — И хватит об этом! Ты создал проблему — тебе ее и решать! Заметь, я предлагаю тебе очень удобный выход из непростой ситуации. И лично я бы на твоем месте не ломался.

— Еще бы, — едва заметно усмехнулся Шутов. — Мы вместе закончили Летную академию, но я стал космолетчиком, а ты подался на штабную работу.

— Тебя это смущает?

— Нисколько.

— Тогда вернемся к сути проблемы, — Плахотнюк раскрыл тонкую пластиковую папочку с документами. — Итак, расовую принадлежность твоего «зайца» наши специалисты определить не сумели…

— Кто бы сомневался, — ухмыльнулся Шутов.

— Что ты хочешь этим сказать? — Плахотнюк посмотрел исподлобья.

— Ничего, — показал полковнику пустые ладони майор.

— Соответственно, наладить устойчивый контакт с «зайцем» им тоже не удалось…

— Нужно было обратиться за помощью к суперинтенданту Ильину.

— Пробовали, — кивнул полковник. — Ильин посоветовал дать «зайцу» сгущенку.

— Хороший совет.

— Наши специалисты настаивают на сбалансированной диете для нелегала.

— И чем его теперь кормят?

— Специальной белково-углеводной смесью с добавкой витаминов и минеральных веществ.

Плахотнюк протянул майору листок, на котором был приведен детальный химический состав питательной смеси. Шутов поморщился и махнул рукой.

— По оценкам психологов, развитие «зайца» соответствует уровню трехлетнего ребенка.

— Я бы дал ему пять с половиной.

— На каком основании?

— В отличие от трехлетних он умеет врать.

— Ладно, это не существенно, — полковник достал из папки следующий лист и положил его перед Шутовым. — Это приказ о твоем назначении директором Галактического сиротского приюта имени великого гуманиста.

Майору показалось, что полковник не закончил фразу, поэтому он спросил:

— Какого великого гуманиста?

— Великого гуманиста, чье имя соответствовало бы благородной цели, которую мы перед собой поставили. Кандидатуру пока не подобрали.

— Ясно, — кивнул майор. — Могу предложить пару-тройку имен.

— Не надо, — отказался Плахотнюк. — Подпиши приказ.

Шутов даже пальцем не шевельнул.

— Лучше застрели меня сразу.

Полковник тяжело вздохнул, дивясь дикой несознательности подчиненного.

— Ты понимаешь, что это дело государственной важности? И мы не можем поручить его гражданскому лицу.

— Не понимаю, — честно признался Шутов. — При чем тут государственные интересы, если речь идет о приюте для малолетних беспризорников?

— При том, что по имеющейся у нас информации ничего подобного в Галактической лиге нет и не было. Нас приняли в эту организацию полтора года назад. Год назад за поясом Койпера были построены гиперпространственные врата, связавшие нас с другими представителями Галактической лиги, и пересадочная станция «Солнечная система-1». Мы стали полноправными членами лиги, но пока еще чувствуем себя бедными родственниками…

— Я не чувствую, — вставил Шутов. — На пересадочных станциях к нам относятся так же, как ко всем остальным.

— Я говорю о государственных интересах, — сурово напомнил Плахотнюк.

— А, ну если так… — Шутов многозначительно двинул бровями, сложил руки на груди и придал лицу выражение сосредоточившегося на решении головоломки идиота.

— Галактический сиротский приют станет проектом, который обратит на себя внимание лидеров всех народов и рас, входящих в лигу. О мультимедийной раскрутке проекта мы позаботимся особо. Именно поэтому нам нужно, чтобы во главе проекта стоял человек, которому мы можем всецело доверять.

— У ведомства проблема с кадрами?

Полковник усмехнулся.

— Как ты думаешь, одобрит ли галактическая общественность назначение военного на пост директора приюта?

— Я уже высказал свое мнение на сей счет: идиотизм чистой воды.

— Вот именно, — неожиданно легко согласился с Шутовым полковник. — Ты единственный военный, который может занять эту должность.

— Чем я хуже других?

— Ты являешься приемным отцом «зайца».

— Ты это брось, — напрягся Шутов. — Мне приемные дети ни к чему.

— Никто и не заставляет тебя его усыновлять. Ты станешь приемным отцом «зайца» только в глазах общественности. Более того, я уверен, что через неделю-другую мы непременно отыщем если не родителей, так хотя бы родную планету твоего пришельца. Отыскали бы быстрее, но торопиться не в наших интересах — нужно сначала раскрутить проект. Ну, а как сбудем с рук «зайца», так и ты к своей службе вернешься.

— Точно? — Шутов недоверчиво прищурился.

— А ты что думаешь, тебе со всей Галактики станут беспризорников свозить? Не те сейчас времена, Толя. Детей не бросают на произвол судьбы, о них есть кому позаботиться, даже если они теряют родителей. Твоего «зайца», скорее всего, просто забыли на пересадочной станции. Вот он и забрался в твой корабль. А родители, или с кем он там летел, его уже обыскались.

Шутов в задумчивости провел пальцами по гладко выбритому подбородку.

— Всего на две недели?

— Приблизительно, — ушел от прямого ответа полковник. — Тебе и делать-то ничего не придется, только с прессой общаться. Мы тебе в штат лучших специалистов выделим.

— И где будет находиться приют?

— Помнишь, когда врата возводили, неподалеку от пересадочной собрали станцию, оборудованную под гостиницу для строителей? Сейчас она пустует. Думали даже ее демонтировать. Ну, а раз такой случай подвернулся, решили переоборудовать под Галактический сиротский приют. На станции есть все необходимое — санчасть, зона отдыха, тренажерный зал, пищеблок. Есть даже секции, оборудованные для существ, живущих в иной атмосфере, при другой силе тяжести. Имеется бассейн для водоплавающих. Нужно только все немного подчистить, привести в порядок, жизнерадостные картинки по стенкам развесить, — Плахотнюк улыбнулся, как будто планировал ремонт собственного дачного домика. — Работы уже ведутся.

— Только на две недели, — твердо произнес Шутов. — И ни дня больше.

— Договорились, — Плахотнюк протянул ему световое перо.

Майор с тоской посмотрел на полковника.

— Знаешь, Колька, ни за что бы не подписался на такое дело, если бы просил об этом кто другой.

— Знаю, — улыбнулся Плахотнюк. — Именно поэтому я здесь.

Шутов безнадежно махнул рукой и подписал приказ.

Плахотнюк тотчас же выдернул бумагу у него из-под руки.

— Ну, вот и отлично, — сказал он, пряча бумагу в папку. — Ильина к себе берешь?

— Не привык я друзьям пакостить, — мрачно отозвался Шутов.

— Как знаешь, — полковник захлопнул папку и счастливо улыбнулся. — С новым назначением тебя, майор!

На превращенной в сиротский приют станции Шутова встретил коренастый мужичок невысокого роста в синем джинсовом комбинезоне и серой бейсболке с замасленным козырьком и большими синими буквами KGB на тулье. При виде гостя мужичок подтянулся и браво, по-военному скользнул кончиками пальцев по краю козырька.

— Господин майор!..

— Отставить, — махнул рукой Шутов и недовольно поморщился. — Мы здесь все гражданские.

— Понятненько, — заговорщицки улыбнулся мужичок. — И как же мне к вам обращаться?

— По имени-отчеству, — ответил Шутов. — Анатолий Николаевич.

— Понятненько, — кивнул мужичок. — Ну, а я, значит, буду техник-инженер Степан Скворцов. — Он хотел было снова козырнуть, но вовремя одумался. — Могу доложить, Анатолий Николаевич, что все вверенные мне системы функционируют нормально.

— На каких кораблях летали, Скворцов? — поинтересовался Шутов.

— Да много на каких. — Степан подхватил выскочивший из грузового окна серебристый контейнер с личными вещами директора и кинул его в ячейку пневмодоставки. — Последние два — «Вечный» и «Гегель». — Шутов одобрительно кивнул: корабли первого класса. — Списан в запас по состоянию здоровья. — Скворцов отправил в ячейку пневмодоставки еще один контейнер. — При аварийной посадке получил множественные переломы. Теперь у меня обе голени и левое предплечье прошиты штифтами из чистого титана с платиновым напылением, — Степан показал Шутову левую руку.

Третий, последний, контейнер Шутов отправил в ячейку пневмодоставки сам.

— Сколько человек на станции? — спросил Шутов, следуя за Скворцовым по застланному желтой синтетической дорожкой коридору.

— Вместе с нами — тринадцать. — Степан на секунду остановился, чтобы поправить на стене покосившуюся клон-репродукцию картины «Утро в сосновом лесу», известную в народе как «Три медведя». — Десять человек с очень разными, в том числе и иностранными фамилиями. Все, похоже, крупные специалисты в своих областях — из лабораторий не вылезают. Все с приставкой «экзо»: экзобиолог, экзопсихолог, экзолингвист, экзофизиолог, экзотерапевт, экзокультуролог… Еще имеется старший воспитатель и ваш зам, Кира Алексеевна Лавина, — после едва заметной, но весьма многозначительной паузы, Степан кротко добавил: — Милая женщина.

Шутов только хотел спросить, где можно встретиться и поговорить с этой милой женщиной, как она сама появилась перед ним. В том, что это была именно она, Кира Алексеевна Лавина, не могло быть никаких сомнений. Ладненькая фигурка, затянутая в светло-голубой форменный халатик, стройные ножки, шея, как у Нефертити, личико — пожалуй, что и посимпатичнее будет, гладко зачесанные назад черные волосы. Кто еще так мог выглядеть, если не воспитатель?

С видом изумительно независимым, вздернув подбородок, Кира Алексеевна приблизилась к мужчинам и, холодно кивнув Степану, пронзила взглядом Шутова.

— Вы, как я понимаю, директор?

— Так точно, — коснулся подбородком груди Шутов. — Всегда к вашим услугам.

— Спасибо, господин Шутов, — одними губами улыбнулась Кира Алексеевна. — Но в ваших услугах я не нуждаюсь.

— Не зарекайтесь, Кира Алексеевна, — открыто улыбнулся Шутов. — В жизни чего только ни случается. Кстати, можете называть меня Анатолием.

— Анатолием Николаевичем, — уточнил Скворцов.

— Надеюсь, у вас имеется педагогический опыт, господин Шутов?

— Само собой. — Взгляд Шутова метнулся по стенам коридора и остановился на клон-репродукции картины «Апофеоз войны». — Я-а-а… занимался преподаванием… И воспитанием также… У меня есть диплом… Я-а-а… — Шутов прямо посмотрел в глаза своему заму, он наконец-то нашел нужный ответ: — Меня дети любят.

— Замечательно. — Кира Алексеевна выдернула из нагрудного кармашка заверещавшую персоналку и, даже не посмотрев, кто ее разыскивает, нажала кнопку отбоя. — В таком случае, разберитесь немедленно с нашими специалистами.

— А в чем дело? — Шутов посмотрел на Скворцова, надеясь, что он-то в курсе происходящего.

— За те два дня, что я нахожусь на станции, я имела возможность лицезреть вверенного моим заботам малыша в общей сложности не более получаса, — сообщила Кира Алексеевна. — И это, скажу я вам!..

— Спокойно, — поднял руку Шутов. — Разберемся. Где сейчас… — Шутов запнулся, сообразив, что слово «заяц», принятое для обозначения найденыша в армейских кругах, в данной ситуации не уместно. — Где сейчас малыш?

— У этих, — махнул рукой куда-то за спину Скворцов. — Экзо… Как же их?… В общем, в лабораторном отсеке.

— Идемте, Кира Алексеевна, — Шутов отступил к стене и сделал галантный жест рукой, пропуская даму вперед. Потому что пока еще сам не знал, где расположен лабораторный отсек.

Высокие каблучки Киры Алексеевны глухо застучали по ковровой дорожке.

— Свободен, — коротко бросил Шутов Степану и, подмигнув, добавил: — До связи.

Догнав Киру Алексеевну, майор попытался взять ее под локоток, но та резко отстранилась и посмотрела на Шутова так, что он на секунду забыл свое имя, кто он такой и что тут делает.

— И чем же занимаются ученые с нашим малышом? — спросил Шутов, следуя за Кирой Алексеевной.

— Вот сами и посмотрите, — Кира Алексеевна даже не взглянула на Шутова.

— Я, между прочим, только полчаса как прибыл на станцию, — с обидой заметил майор. — Даже комнату свою еще не видел.

— Вы работать сюда прибыли?

— Ну, в общем, да.

— Вот и включайтесь.

Кира Алексеевна остановилась, пропустив Шутова вперед и указала на блестящую металлическую дверь, над которой горела надпись: «Не мешать! Идет эксперимент!».

— Это — лаборатория, — догадался Шутов.

— Совершенно верно, — подтвердила Кира Алексеевна.

— Может быть, подождем, когда эксперимент закончится? — Шутов указал на предупреждающую надпись.

— А она у них всегда горит, — усмехнулась Кира Алексеевна.

Шутов потянул дверь за ручку.

— Заперта, — сказала Кира Алексеевна.

— Заперта, — согласился майор.

Кира Алексеевна сложила руки на груди, насмешливо посмотрела на Шутова и спросила:

— Ну, что будем делать? — спросила так, что Шутов понял: на карту поставлен его авторитет руководителя.

В принципе, майор знал с десяток простых и надежных способов открыть такую дверь. Но в данной ситуации нужно было действовать более деликатно. Поэтому Шутов просто нажал кнопку переговорного устройства рядом с дверью, — не зря же его здесь повесили.

На вызов никто не ответил.

Судя по насмешливому взгляду Киры Алексеевны, она ни секунды не сомневалась в том, что именно так и будет.

Шутов смущенно кашлянул и снова прижал пальцем кнопку вызова.

— Нажимайте еще раз, — посоветовала Кира Алексеевна. — Они только на третий звонок реагируют.

Следуя совету знающего человека, майор снова нажал кнопку.

Приглушенный щелчок.

— Что?! — зло рявкнул из динамика слегка надсаженный голос.

Не привыкший к подобному обращению со стороны подчиненных, майор поначалу даже малость опешил.

— А я вам что говорила? — Кира Алексеевна верно истолковала выражение его лица.

— Они и с вами так же разговаривают? — спросил Шутов.

— Конечно, — пренебрежительно дернула плечиком Кира Алексеевна. — Они и сейчас уверены, что это я пытаюсь ворваться в их святая святых.

— Понятно, — произнес многозначительно Шутов, хотя, сказать по правде, пока еще мало что понимал в происходящем. Зато уже знал, как следует действовать. — Вы не дадите мне свою заколку? — попросил он Киру Алексеевну.

— Что? — не поняла та.

— Заколку, — повторил Шутов. — Желательно потоньше.

Кира Алексеевна прикрыла ладонью собранные на затылке волосы и посмотрела на Шутова так, будто сомневалась, в своем ли он уме. Но выражение лица майора было настолько спокойным и уверенным, что Кира Алексеевна без колебаний вытянула из волос заколку.

Слегка разогнув металлическую скобу, Шутов вставил ее под крышку электронного замка, подвигал из стороны в сторону и довольно улыбнулся, нащупав нужную клемму. Прижав клемму, Шутов медленно сосчитал до трех и быстро переместил заколку на соседнюю клемму.

— Раз… Два…

Щелкнул открывшийся замок.

Придав заколке прежнюю форму, Шутов вернул ее Кире Алексеевне.

— Вы уверены, что именно воспитание детей является вашим призванием? — несколько удивленно спросила женщина.

— Мне приходилось работать с трудными подростками, — ответил Шутов и, приоткрыв дверь, предложил Кире Алексеевне первой войти в лабораторию.

— Какого черта!.. — раздались возмущенные голоса из глубины помещения. — Вы что, надпись над дверью не видели?… Кто вас сюда пустил?…

— Я, — вышел из-за спины Киры Алексеевны Шутов.

Огромная лабораторная комната была до такой степени заставлена стеллажами с переплетенной разноцветными проводами аппаратурой, что казалась крошечной каморкой. Свет под потолком был почему-то пригашен, из-за чего в комнате царил полумрак, на фоне которого тремя яркими пятнами выделялись настольные лампы в разных концах помещения. Человек невысокого роста, в очках, со всклокоченными волосами, одетый в криво застегнутый, мятый лабораторный халат, стоял в проходе между стеллажами, как раз напротив Шутова. Две такие же всклокоченные головы с ошалелыми глазами выглядывали из-за полок.

— А вы, собственно, кто такой? — спросила у Шутова одна из голов.

— Вы знаете, что сорвали важный научный эксперимент? — спросила вторая голова.

— Сколько их здесь? — поинтересовался Шутов у Киры Алексеевны.

— От трех до пяти, — ответила женщина. — Редко — шесть.

— А ну-ка, все сюда, — спокойно, не повышая голоса, скомандовал Шутов. И для убедительности ткнул указательным пальцем себе под ноги.

Высовывающиеся из-за полок головы непонимающе переглянулись.

Тип в халате, стоявший перед Шутовым, нахально сложил руки на груди и вызывающе выставил левую ногу вперед.

— Вы, собственно… — начал было он.

— Я сказал, все сюда! — рявкнул Шутов.

Это прозвучало убедительно, и специалисты проворно полезли из своих щелей.

Не прошло и двух минут, как перед Шутовым стояли четверо гражданских, один внешний вид которых заставил сердце строевого офицера болезненно сжаться.

— Первое, — начал импровизированный инструктаж Шутов. — Я директор данного сиротского приюта. Следовательно, ваш прямой и непосредственный начальник. А потому все мои указания исполняются быстро и беспрекословно. Зовут меня Анатолий Николаевич Шутов. — Пауза. Никаких возражений. — Второе. Кира Алексеевна является моим замом по воспитательной части. Следовательно, в мое отсутствие все ее указания исполняются так же четко, как и мои.

Пауза.

— Да, но она… — подал голос один из ученых.

— Кира Алексеевна, — вежливо поправил Шутов.

— Да… Кира Алексеевна мешает нашим научным работам.

— Понимаю, — наклонил голову Шутов. — С нынешнего дня все научные работы будут проводиться только с разрешения Киры Алексеевны и в назначенное ею время.

— Да, но…

— Есть возражения?

— Нет.

— Замечательно, — Шутов позволил себе едва заметно улыбнуться. — Я вижу, мы найдем общий язык. Третье. Привести в порядок внешний вид. Вы не у себя дома чай с тещей пить собираетесь, вы находитесь на государственной службе. Поэтому и выглядеть должны соответствующе. Я понятно выражаюсь?

Судя по тому, что никаких вопросов или возражений не последовало, выражался Шутов понятно.

— И наконец, четвертое. Где малыш?

— Какой малыш? — разом вытаращились на него все четверо.

— Тот, над которым вы проводите свои эксперименты.

— Вы имеете в виду объект Икс-Ноль-Ноль?

Шутов бросил вопросительный взгляд на Киру Алексеевну.

— Так они его называют, — пожала плечами женщина.

— Где он? — спросил Шутов.

— В тот момент, когда вы вломились… То есть когда вы вошли в лабораторию, объект Икс-Ноль-Ноль проходил тест на усиленное немотивированное восприятие реальности, — ответил один из специалистов.

Шутов сделал для себя вывод, что ученые — люди малость туповатые, не от рождения, а в силу особенности профессии, а потому, общаясь с ними, выражаться следует очень коротко и предельно конкретно, так, чтобы при всем желании фразу невозможно было истолковать двояко.

— Покажите мне его, — тяжело вздохнул Шутов.

— Кого?

Немая сцена.

Шутов посмотрел на Киру Алексеевну.

— Они, часом, не издеваются надо мной?

— Нет, — с абсолютно серьезным видом качнула головой Кира Алексеевна. — Они по жизни такие.

— Это какие такие? — обиженно шмыгнул носом один из специалистов.

Кира Алексеевна перевела взгляд на потолок, решив, что дальнейшее развитие темы не имеет смысла.

— Я хочу видеть объект Икс-Ноль-Ноль… Секундочку! — Шутов вскинул руку, едва лишь один из гениев успел рот приоткрыть, — Прежде чем кто-то из вас произнесет хоть слово, хочу сказать: если ровно через десять секунд я не увижу то, что мне нужно, я прикрою всю вашу контору. — Шутов включил таймер на ручных часах и с некоторым удивлением посмотрел на замерших, будто сломанные манекены, специалистов. — Время пошло.

Стоявший перед Шутовым гений попятился, жестами маня майора за собой и приговаривая при этом:

— Сюда… Пожалуйте… Сюда…

— А у вас неплохо получается, — услышал Шутов у себя за спиной реплику Киры Алексеевны, произнесенную с явным одобрением.

— Мне приходилось иметь дело…

Шутов умолк на полуслове, решив все же не уточнять, с кем именно ему приходилось иметь дело, и, кашлянув для солидности в кулак, последовал за учеными.

В глубине комнаты, в уголке, отгороженном пластиковыми щитами, сидело маленькое, ростом не больше трехлетнего ребенка, существо нежно-бирюзового цвета — тот самый «заяц», которого майор привез на Землю на своем корабле. На кого был похож «заяц»? Вот это трудно определить. Вообще-то он не походил ни на одно известное Шутову живое существо. Но человеку ведь всегда хочется найти точное сравнение, поэтому, подумав, майор определил: что-то от броненосца, что-то от кенгуру, немного от гепарда и что-то, совсем уж самая малость — наверное, большие, выразительные глаза — от лани. А вот от зайца — ничего.

Детеныш неизвестного вида сидел за столом, на котором вразнобой мигали десятка три разноцветных лампочек. На голову малыша был надет широкий пластиковый обруч, от которого во все стороны тянулись разноцветные провода.

Увидев такое, Шутов подумал, что без членовредительства сегодня, видимо, не обойтись.

А малыш, увидев Шутова, подпрыгнул в кресле и радостно заверещал. Он бы непременно попытался вырваться из своей пластиковой клетки, но ручонки его были пристегнуты к подлокотникам.

— Выпустить! — рявкнул во всю армейскую глотку Шутов.

И как ни странно, на этот раз его моментально поняли.

Суетливо толкая друг друга, специалисты бросились к пластиковому загончику и в считанные секунды освободили малыша, который тут же подскочил к Шутову и запрыгнул к нему на руки. Майор улыбнулся и потрепал существо по волосяному гребешку, торчавшему меж двух больших ушей.

— Ну что, озорник, признал?

Малыш сначала довольно заурчал, затем глянул искоса на специалистов и злобно тявкнул.

Шутов услышал, как у него за спиной негромко хмыкнула Кира Алексеевна.

Майор обернулся.

— Что-то не так?

— Честно говоря, у меня были сомнения в ваших педагогических способностях.

— Да? — неплохо изобразил удивление Шутов. — Вы же видели, с гениями я разобрался на «раз».

— Я говорю о воспитании детей.

Шутов посмотрел на взъерошенных специалистов, ожидающих дальнейших распоряжений нового шефа, чей авторитет, похоже, стал для них непререкаемым.

— А это кто? — кивнул в их сторону Шутов.

Кира Алексеевна улыбнулась. Впервые с момента их встречи.

Сидевший на руках у Шутова малыш недовольно заворчал и принялся требовательно дергать майора за нагрудный карман.

— В чем дело? — строго посмотрел на него Шутов.

Малыш что-то проверещал в ответ и снова дернул майора за карман. Хорошо дернул, так что край оторвал.

— Вы его когда последний раз кормили? — спросил Шутов у специалистов.

Рыжеволосый гений — именно он показался Шутову наиболее здравомыслящим из всех — посмотрел на настенные часы.

— Два часа двенадцать минут назад. В полном соответствии с установленным для объекта… — рыжий запнулся, но быстро нашел выход из показавшейся ему поначалу безвыходной ситуации: — В соответствии с установленным для малыша режимом дня. Кира Алексеевна может подтвердить.

— Кормили, — кивнула Кира Алексеевна. — Уж за этим-то я слежу строго.

— Как зовут? — спросил Шутов у глянувшегося ему специалиста.

— Меня? — растерянно переспросил рыжий гений.

— Нет, маму мою, — усмехнулся Шутов.

— Братислав, — наклонив голову, изобразил поклон рыжий. — Братислав Синичкин.

— Значит так, Братислав, — Шутов снова потрепал льнущего к нему малыша по жесткой волосяной щеточке на затылке. — Назначаю тебя старшим в группе. Ежели что случится, отвечать будешь ты.

— Почему я? — удивленно вытаращился на майора Братислав.

— Потому что я так решил, — вполне резонно, с точки зрения военного человека, объяснил Шутов. — Ясно?

Братислав поскреб ногтями затылок. Судя по всему, у него имелась масса возражений. Но гений благоразумно решил оставить их при себе.

— Ясно, Анатолий Николаевич.

— Ну, а раз так, организуй-ка мне, Братислав, быстренько банку сгущенки.

Братиславу трудно было вот так сразу избавиться от старых привычек, поэтому он вновь повторил последние слова майора, добавив вопросительные интонации:

— Банку сгущенки?

Ну чисто психоаналитик!

— А в чем проблема? — удивился Шутов.

— Я не знаю, — Братислав пожал плечами, — есть ли на станции сгущенка.

— Ну так выясни.

— Хорошо.

Братислав направился было к выходу, но его остановил окрик Шутова:

— Стой!

— Что? — обернулся Братислав.

— Ты куда?

— За сгущенкой.

— Я тебе что сказал?

— Найти сгущенку.

— А до этого?

Братислав сосредоточенно наморщил лоб, но, так ничего и не вспомнив, с надеждой посмотрел на коллег.

— Я назначил тебя старшим, — напомнил Шутов.

— Ну да, — кивнул Братислав.

— А это значит…

Не закончив фразу, Шутов сделал легкое движение рукой с открытой ладонью — вверх-вниз, — призывая гения к более активному участию в мыслительном процессе.

У Братислава от напряжения покраснели кончики ушей. Затем он вдруг улыбнулся, так счастливо, будто наконец понял, что единая теория поля — это полный бред, о котором и вспоминать не стоит. А Шутов, глядя на него, понял, что не ошибся в выборе.

— Юрик, — Братислав указал пальцем на одного из коллег. — Дуй за сгущенкой.

— Почему я? — удивился Юрик, пока еще не уловивший тонкость происходящего процесса, которую наконец-то прочувствовал Братислав.

— Потому что я так сказал, — таков был ответ Братислава.

Юрик удрученно покачал головой и направился к выходу.

— Зачем вам сгущенка? — поинтересовалась Кира Алексеевна.

— Малыша хочу угостить, — широким взмахом руки Шутов смахнул с большого лабораторного стола ворох каких-то графиков и таблиц, пару пластиковых посудин заодно с ними и посадил на стол малыша. — Он страсть как сгущенку любит.

— Для него подобрано сбалансированное меню…

— Братислав, — не слушая Киру Алексеевну, обратился к старшему гению Шутов. — Почему в помещении такой бардак?

— Разве? — Братислав оценивающе посмотрел по сторонам. — Ну, вообще-то, мы тут работаем…

— Вот именно, — ткнул пальцем в грудь Братиславу Шутов. — А на рабочем месте должен быть идеальный порядок. К тому же своей расхлябанностью вы подаете плохой пример ребенку. Понятно?

— Понятно, — особо не задумываясь, ответил Братислав.

— Ну вот и славно, — Шутов взял со стеллажа какой-то небольшой, приятно поблескивающий приборчик и дал его малышу. Тот, усевшись поудобнее, с сосредоточенным видом принялся изучать незнакомую вещь. — Что же вы ребенку даже игрушек не даете?

— Игрушки есть в детской комнате, — ответила Кира Алексеевна.

— И то хорошо, — кивнул Шутов. — Ну, а теперь, — он обвел взглядом всех присутствующих, включая свою помощницу по воспитательной части, — расскажите, каких успехов вы достигли в изучении малыша?… Кстати, как его зовут?

Гении растерянно переглянулись, затем с надеждой посмотрели на Киру Алексеевну.

— Понятно, — усмехнулся Шутов. — Выяснить его имя вам не удалось. Но ведь как-то вы его называете?… Он же для вас не просто объект исследований?

Специалисты пристыженно опустили головы.

— Я называю его Сусликом, — сказала Кира Алексеевна.

— Сусликом? — Шутов посмотрел на малыша, деловито ковыряющего научный прибор.

Собственно, почему бы и нет? Ничуть не хуже, чем Пчелка, Зайчик или Птенчик.

— Он на имя отзывается?

— Когда как…

— Суслик, — позвал малыша Шутов.

Малыш никак не отреагировал на имя.

— Хорошо, — Шутов легонько стукнул ладонью по краю стола. — Что еще хорошего вы мне скажете?… Я к вам обращаюсь, господа ученые!

— Ну, мы провели ряд стандартных тестов, — не поднимая взгляда, забубнил Братислав. — Получили ряд любопытных фактов… Конечно, пока еще рано делать выводы…

— Понятно, — подытожил Шутов. Вы так ничего о нем и не узнали.

— Мы установили, что это существо мужского пола, — вспомнил неожиданно коллега Братислава.

— Да? — Шутов сделал вид, что страшно удивлен. — Любопытно, каким же образом?

— По уровню мужских гормонов в крови, — объяснил ученый. И улыбнулся.

— Замечательно, — Шутов дважды хлопнул в ладоши. — Это еще Володя Ильин установил…

— Кто?

— Человек, обнаруживший Суслика на корабле. Между прочим, он пришел к тому же выводу, что и вы, не прибегая к методам научного анализа.

— И как ему это удалось?

Шутов с тоской посмотрел на исследователей.

— Вам никогда не приходило в голову, что иногда вместо приборов можно задействовать мозги?

Майор вновь допустил ту же ошибку, что и в начале разговора — вопрос допускал несколько как взаимоисключающих, так и взаимодополняющих толкований, а потому гении современной науки погрузились в глубокое размышление. По всей видимости, каждый из них пытался найти свой, наиболее оригинальный путь к выходу из весьма неоднозначной ситуации.

Обстановку разрядил влетевший в помещение Юрик.

— Нашел! — закричал он, размахивая зажатой в руке банкой сгущенки, точно камикадзе последней гранатой.

— А всего-то и нужно было в столовую заглянуть, — негромко, так, чтобы только Кира Алексеевна услышала, заметил Шутов.

Кира Алексеевна улыбнулась.

Шутов улыбнулся в ответ.

Оба почувствовали, что еще немного, и между ними начнется реакция, результатом которой станет нечто удивительное, от чего захватывает дух, а тело становится невесомым…

Втиснувшись между ними, Юрик грохнул банкой по столу.

— Вот! — счастливо улыбнулся он сначала майору, а затем, повернув голову, и Кире Алексеевне.

— Замечательно, — проявив титаническую выдержку, выдавил-таки из себя Шутов, которому сейчас больше всего хотелось свернуть Юрику шею.

В конце концов, надо же понимать, что все, даже опьянение успехом, должно иметь границы.

Шутов бросил незаметный взгляд на зама по воспитательной части. Кира Алексеевна выглядела совершенно невозмутимой. Или нервы у нее были крепче, чем у боевого майора, или… Или она ничего не почувствовала?

Выхватив из кармана складной швейцарский нож с двадцатью семью режущими и пилящими приспособлениями, портативным накопителем на четыре гигабайта и портом USB, Шутов выдернул первое подвернувшееся лезвие и двумя короткими ударами пробил две дырки в банке со сгущенкой.

Радостно взвизгнул Суслик. Прибор, забавлявший его до сего момента, полетел в угол, едва не угодив в голову Братиславу, а малыш, схватив банку обеими руками, припал ртом к одному из отверстий.

— Вам не кажется, что слишком много сгущенного молока может не лучшим образом сказаться на здоровье нашего подопечного?

Шутов правильно истолковал вопрос Киры Алексеевны — она вовсе не советовалась с ним, а высказывала собственное профессиональное мнение. Поэтому свой ответ майор облек в ту же форму.

— Слишком много сгущенки не бывает, — уверенно произнес Шутов. И, внимательно посмотрев на Киру Алексеевну, спросил: — Вы никогда не были маленькой?

Должность директора Галактического сиротского приюта могла бы стать синекурой, как и обещал полковник Плахотнюк, если бы не беспокойный характер Шутова. Сиротский приют — это, конечно, не военный корабль, но если не обращать внимания на детали, разница не так уж велика. Есть определенный объем работ, есть команда.

Как и у каждого военного, у майора Шутова никогда не вызывал сомнения тот факт, что именно стремление к порядку в свое время помогло нашим далеким предкам по капле выдавить из себя обезьяну и стать тем, чем мы являемся ныне. Конечно, отдельные индивиды порой прикидываются, что ненавидят порядок. Однако, по мнению Шутова, это означает лишь то, что им не хватает организованности и воли. И это не вина их, а беда.

После того, как превращенная в Галактический сиротский приют станция обрела организационное и волевое начало в лице нового директора, жизнь на ней не сказать, чтобы круто изменилась, но вошла в новое русло. Во главе с Шутовым приют стал учреждением, целиком и полностью отвечающим своему названию и назначению. Во всяком случае, как представлял себе это сам Шутов.

Вот только не нужно улыбаться и пренебрежительно махать рукой! Мол, управлять сиротским приютом, в котором всего-то один подопечный, дело нехитрое! Вы сами пробовали когда-нибудь?… То-то и оно! К тому же не забывайте, это был не просто сиротский приют, а Галактический.

Препоручив все заботы о Суслике Кире Алексеевне, Шутов с энтузиазмом принялся за воспитание ученых специалистов. Поскольку ни один из десяти не смог внятно объяснить, в чем именно состоит цель его пребывания в приюте, майор сделал вывод, что прислали их исключительно с целью придания солидности всей организации. Данная сторона вопроса Шутова мало интересовала, и он сократил число специалистов более чем на две трети. Отправив семерых гениев на Землю, директор приюта потребовал, чтобы взамен им в его распоряжение предоставили пару техников, трех педагогов и двух квалифицированных медиков. Оставшимся троим гениям Шутов велел заниматься обустройством медицинского отсека. Когда же Братислав заикнулся о том, что неплохо бы заняться составлением генетической карты их подопечного, Шутов ответил, мол, ничего не имеет против. Однако разрешение заниматься генетикой гении получат лишь после того, как смогут реанимировать муху, которую он, Шутов, самолично для этого прихлопнет. Мух на станции не нашлось, но ученые поняли, что от них требуется. В принципе, Шутов не сомневался в том, что ребята сделают все, как нужно, но тем не менее все же велел Скворцову за ними присматривать.

Проект под названием Галактический сиротский приют, задуманный полковником Плахотнюком и успешно осуществляемый майором Шутовым, в самом деле получил широкий общественный резонанс. Шутову два, а то и три раза в день приходилось участвовать в различных встречах и пресс-конференциях, проходивших посредством видеообмена. Первую скрипку здесь играл Плахотнюк, который знал, когда нужно открыть рот, а когда лучше выдержать паузу. Казалось, он заранее прочитал все вопросы, которые собирались ему задать представители инопланетных информационных агентств.

— Скажите, почему, едва влившись в галактическую семью народов, земляне первым делом открыли сиротский приют? — спрашивал корреспондент с желтыми глазами и фиолетовой кожей.

— Галактический сиротский приют, — деликатно поправлял его Плахотнюк.

— Галактический, — соглашался корреспондент.

— Потому что мир, увы, до сих пор не совершенен, — отвечал полковник Плахотнюк. — И в нем и по сей день встречаются обездоленные. А мы, земляне, всегда готовы протянуть руку помощи тем, кто в ней нуждается. Когда же речь заходит о детях, мы громко, во весь голос готовы заявить: нигде и никогда дети не должны страдать!

— А почему на должность директора был назначен майор военно-космических сил Земли? — задавал новый вопрос корреспондент, покрытый чешуей, с широкими веерообразными плавниками вместо рук.

— Бывший майор военно-космических сил Земли, — уточнял полковник.

— Майор Шутов подал в отставку?

— Майор Шутов в отставку не подавал. Прекратили свое существование военно-космические силы Земли. Данное подразделение было создано в те времена, когда мы не бороздили глубины космоса, не встречались с представителями иных цивилизаций, а потому имели все основания полагать, что за пределами Солнечной системы нас могут ждать не только друзья, но и враги. Теперь же мы твердо уверены: ни одна из цивилизаций, входящих в великую семью Галактической лиги, не имеет агрессивных намерений как в отношении землян, так и в отношении других народов. Поэтому в существовании военно-космических сил Земли нет больше необходимости.

— И все же, бывший военный, — с сомнением пожимал чем-то отдаленно похожим на плечи рыбообразный корреспондент. — Почему именно он?

— У Анатолия Шутова имеется опыт соответствующей работы, — уверенно отвечал Плахотнюк.

— Он педагог? У него есть необходимое для этого образование?

— Да вы только посмотрите на них! — умело уходил от прямого ответа Плахотнюк.

Всю площадь экрана занимала картинка, на которой Суслик нежно прижимался к широкой груди майора Шутова. После этого на лицах одних корреспондентов появлялись умиленные улыбки, другие начинали растроганно помахивать плавниками, третьи в том же эмоциональном ключе принимались щелкать клювами и нежно щебетать, — одним словом, вопрос снимался сам собой.

Собственно, к позированию с Сусликом на руках и сводилась вся роль Шутова на подобных встречах. На случай, если кто-то из инопланетных корреспондентов хотел поговорить лично с директором Галактического сиротского приюта, у Шутова имелось десятка полтора стандартных ответов на не менее стандартные вопросы. Шутову было скучно, но он добросовестно играл отведенную ему роль.

Ежедневно Шутов связывался с Плахотнюком, чтобы переговорить без свидетелей. Ему казалось странным, что при столь широком резонансе идеи создания Галактического сиротского приюта, бешеной посещаемости его сайта до сих пор не найдена родина Суслика. В ответ на все вопросы Плахотнюк отвечал лишь, что делает все возможное. Шутов чувствовал подвох. Но в чем именно, понять не мог.

Прошли обозначенные Плахотнюком две недели. Первоначальный ажиотаж вокруг приюта начал утихать. Новые подопечные в приют не поступали, а Суслик не доставлял много хлопот. Малыш был живым, общительным, а по части сообразительности мог дать сто очков вперед любому из трех оставшихся на станции гениев. Хотя следует признать, ребята перестали заниматься ерундой и переключились на серьезную работу, что значительно-подняло их в глазах директора.

Киру Алексеевну беспокоило одно: с Сусликом не удавалось наладить вербальный контакт. Гении, как ни бились, какие хитроумные программы ни использовали, так и не смогли разгадать язык Суслика. А сам он ни в какую не желал учиться говорить по-русски. Одна из новых воспитательниц, прибывшая на станцию в помощь Кире Алексеевне, даже высказала предположение, что Суслик слишком мал для того, чтобы говорить.

Была у Суслика одна странная особенность — он не желал спать в постели. Даже если вечером Кире Алексеевне удавалось уложить малыша в кроватку и накрыть одеяльцем, утром его непременно находили свернувшимся калачиком под столом или в углу за кроватью. В остальном же это был самый обычный ребенок.

Миновала третья неделя.

К исходу четвертой Шутов наконец смог сказать самому себе, что ему удалось-таки наладить работу приюта в соответствии с самым высоким стандартом, каковым для майора являлся боевой лайнер. Теперь Шутов не сомневался: даже если ему придется покинуть приют, работа будет продолжаться в том же, близком к автоматическому, режиме. Как ни странно, такое положение дел устраивало не только директора, но и остальной персонал.

Ситуация круто изменилась в начале пятой недели. В понедельник.

Обычно время после завтрака было самым спокойным, и Шутов удобно устроился у себя в кабинете, намереваясь полистать «Словарь военных цитат». К регулярному чтению этой книги майор пристрастился еще в пору учения в Летной академии и с тех пор всюду брал ее с собой. Едва Шутов пролистнул несколько страниц толстенного фолианта, пока еще не читая, а только наслаждаясь их мягкой фактурой и тихим шелестом, как хлопнула раскрывшаяся мембрана внутренней связи.

— Анатолий Николаевич, у нас проблема, — мрачно возвестил Степан.

— Серьезная? — поинтересовался Шутов.

— Можно и так сказать…

Шутов представил, как Скворцов чешет затылок.

— Говори прямо, — посоветовал Шутов, приготовившись к самому плохому — выходу из строя канализационной системы.

— Нам привезли двух новых подопечных. Или одного… В общем, они сами еще не разобрались.

— Кто? — только и смог произнести ошарашенный Шутов.

— Мормизонпы, — ответил Степан.

— Что — мормизонпы?

Степан понял, что не избежать подробного рассказа.

— Мормизонский торговый корабль вышел из врат и сразу запросил связь с нами… С Галактическим сиротским приютом то есть… Я разговаривал с первым помощником капитана мормизонского корабля. Он сообщил, что старший администратор пересадочной станции «Кошень-7» передал им пару детишек неизвестной расы… Или одного… Ну, в общем, они и сами до конца не разобрались… Как дети оказались на пересадочной станции, никто не знает. Предполагают, что их кто-то забыл… Или нарочно оставил… Одним словом, мормизонцев попросили доставить найденышей в Галактический сиротский приют… К нам то есть…

— Что?! — не то прорычал, не то простонал Шутов.

Услышанное смахивало на бред… Нет — на провокацию! Майор не нуждался в новых воспитанниках! Он не собирался до конца своих дней прозябать в директорах сиротского приюта, будь он хоть трижды Галактический.

— Анатолий Николаевич…

— Степан! — решительно перебил техника-инженера Шутов. — Найденышей — не принимать!

— Но у нас ведь приют, — робко попытался возразить Скворцов.

— Придумай любой предлог!.. Скажи, что в приюте эпидемия!.. Да, отличная идея! Эпидемия смертельно опасной болезни! Название сам придумай!

— Поздно, — упавшим голосом произнес Степан. — Кира Алексеевна…

— Кира Алексеевна! — взревел, будто раненый бык, Шутов.

— Кира Алексеевна уже приняла капсулу с найденышами…

— Вернуть! Немедленно вернуть мормизонцам!

— А мормизонский корабль ушел через врата, — закончил Степан.

Шутов уронил голову на раскрытый «Словарь военных цитат».

Жизни пришел конец.

Или еще нет?…

Шутов отпихнул словарь на угол стола и придвинул к себе клавиатуру.

Клик! — адресная книга.

Клик! — вызов полковника Плахотнюка.

Плахотнюк придумал всю эту затею с сиротским приютом, вот пусть теперь сам с ним и разбирается. Шутов свою часть договора выполнил. И даже перевыполнил — отбыл в должности директора не две недели, а все четыре.

— Абонент не отвечает или временно недоступен.

— Проклятье! — Шутов в сердцах ударил по клавише автодозвона.

В дверь негромко постучали.

— Кто там еще? — рявкнул Шутов.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошла Кира Алексеевна.

Она всегда так делала — не заглядывала, как другие, а сразу входила к директору. Шутов никак не мог понять, нравится ему это или нет.

— У вас плохое настроение, Анатолий Николаевич?

Спросила, и снова непонятно, с сочувствием или с сарказмом.

— Да, — Шутов захлопнул «Словарь военных цитат» — прозвучало почти как выстрел. — У меня ужасное настроение.

— Личные проблемы? — деликатно, без нажима — не хочешь, не отвечай — поинтересовалась Кира Алексеевна.

— Можно и так сказать, — не стал вдаваться в детали Шутов.

— Мне зайти позже?

— Да что уж там, — Шутов отключил режим автодозвона, — не хотел выяснять отношения с Плахотнюком при своем заме. — Я слушаю вас, Кира Алексеевна.

Кира Алексеевна улыбнулась, — ну прямо как девочка, получившая в подарок на день рождения вожделенную куклу.

— У нас новые подопечные.

— Я в курсе, — мрачно кивнул Шутов. И, не удержавшись, добавил: — Между прочим, Кира Алексеевна, вы приняли их, не только не получив моего согласия, но даже не поставив меня в известность!

Указательный палец майора уперся в стол — будто комара придавил.

Кира Алексеевна, казалось, была удивлена подобным заявлением директора.

— Я полагала, что забота о потерянных детях — наша прямая обязанность.

— Все верно, — не стал отрицать очевидное Шутов. — Но мы обязаны соблюдать установленный порядок.

Еще один комар, сиди он на столе, погиб бы безвременной смертью.

— Дело в том, Анатолий Николаевич, что вы не дали мне никаких инструкций на случай приема новых постояльцев. Поэтому мне пришлось действовать по собственному усмотрению. И полагаю, я не совершила непоправимых ошибок.

Кира Алексеевна была права. Сто раз права! Шутов не разработал правил приема новых подопечных. Потому что был уверен: никаких подопечных; кроме Суслика, у них не будет. В конце концов, — Шутов покосился на клавиатуру связи, — именно это ему обещал Плахотнюк!

— Извините, Кира Алексеевна, я, конечно, не прав. У меня сегодня, в самом деле… — Шутов наклонил голову и помахал растопыренной пятерней. — Не самый удачный день, — он поднял голову и сделал попытку улыбнуться. — Что там с новыми подопечными?

— Собственно, я как раз хотела вам их представить… Или его… Простите, я еще до конца не разобралась.

— В чем?

— Сколько у нас подопечных, один или два… Поскольку они оба кислорододышащие, я поместила их в двенадцатую каюту, оборудованную под временный изолятор.

— Как это понимать? — подозрительно прищурился Шутов. — Ребенок либо один, либо их двое. Иначе быть не может.

— Я думаю, вам лучше самому взглянуть, — Кира Алексеевна смущенно опустила взгляд.

Шутов откинулся на спинку стула и положил руки на стол. Ему по-чему-то совсем не хотелось идти знакомиться с новым подопечным. Или подопечными. Благодаря все тому же седьмому чувству, которое позволяет солдату услышать в грохоте боя звук снаряда, летящего именно в его окоп, майор Шутов чувствовал, что новые подопечные, сколько бы их там ни было, — это только начало новых проблем, разбираться с которыми придется именно ему, а вовсе не заварившему всю эту кашу полковнику Плахотнюку.

— Анатолий Николаевич, — обеспокоенно спросила Кира Алексеевна, — может быть, позвать к вам врача?

— Что? — удивленно посмотрел на нее Шутов.

— Врача, — Кира Алексеевна указала на дверь. — К вам.

— Зачем? — снова ничего не понял Шутов.

— Вы выглядите ужасно, Анатолий Николаевич.

— А, — безнадежно махнул рукой Шутов. — Не хуже, чем после смерти. Идемте, Кира Алексеевна, — он поднялся из-за стола. — Попробуем сосчитать наших подопечных.

На первый взгляд, найденышей было двое.

Один из них доходил до пояса взрослому человеку и напоминал детскую плюшевую игрушку. Тело его, похожее на переспелую грушу, покрывал короткий желтоватый ворс, из-под отвисшего живота, почти достававшего до пола, едва виднелись крошечные ножки. Коротенькие ручки с четырьмя лишенными растительности пальчиками и такими же голыми ладошками забавно торчали в стороны. На крошечной головке выделялись большие блестящие, точно стеклянные, глаза и огромные, вытянутые вверх, с кисточками на концах уши.

Второй найденыш стоял на четвереньках и здорово смахивал на переболевшего лишаем и в результате этого облысевшего щенка таксы, которому к тому же отрезали хвост.

— И в чем проблема? — спросил Шутов.

В помещении временного изолятора, где держали найденышей, собрались Кира Алексеевна, Братислав Синичкин, который, как выяснил Шутов, специализировался в области экзолингвистики, новая, неделю как прибывшая на станцию воспитательница и одновременно экзопсихолог Алла Павловна Гершон, а также доктор Гус Ван Штейн — судя по тому, каких трудов стоило майору заполучить его к себе в приют, лучший во всей Солнечной системе знаток инопланетной медицины.

— Проблема в этом, — Алла Павловна подцепила пальчиком с длинным ярко-зеленым ногтем узкий кожаный поводок, соединяющий двух найденышей.

У того, что стоял на двух ногах, конец поводка был обвязан вокруг туловища, повыше живота, так, чтобы не съезжал. У четвероногого поводок был завязан на шее.

— Все ясно, — Шутов улыбнулся, дивясь наивности своих подчиненных. — Девочка с собачкой.

— Девочка? — удивленно переспросил Ван Штейн. — Исходя из чего вы сделали такой вывод?

— Ну, мне так показалось, — смутился Шутов, который и сам толком не знал, почему назвал существо с желтой шкуркой девочкой. — Ушки у нее очень забавные, — начал размышлять он вслух. — С кисточками… На бантики похожи.

Ван Штейн выразительно хмыкнул, но не стал комментировать слова Шутова.

— Классический пример антропоцентризма, — глубокомысленно изрек Братислав.

— Ну, может быть, и так, — согласился Шутов осторожно, потому что не понял, что имел в виду гений.

— Вас вводит в заблуждение внешний вид существа, которое вы называете девочкой, — сказала Кира Алексеевна. — Оно, как человек, стоит на нижних конечностях, следовательно, кажется вам более похожим на разумное существо, нежели его спутник.

— Вы хотите сказать, — Шутов осторожно покосился на облезлую таксу, — что ведущим в этой паре является четвероногий?

— Наверняка мы этого не знаем, — пожал плечами Ван Штейн. — Но и отрицать этого не можем.

— Почему? — вконец растерялся Шутов.

— Потому что мы пока еще не выяснили, к какой расе принадлежат эти существа.

— По-моему, они принадлежат к разным видам, — высказал свое мнение Шутов.

— Похоже на то, — кивнул доктор. — Поэтому для начала следует разобраться, кто из них кого выгуливает.

— Что любопытно, их невозможно разъединить, — добавила Алла Павловна. — Когда мы попытались снять поводок, оба устроили истерику.

— Та-ак? — дабы простимулировать мыслительный процесс, Шутов почесал затылок. — А какого мнения мормизонцы?

— Они тоже в полном неведении по поводу этих существ, — ответил Братислав. — Но зато передали нам список того, чем их кормили на пересадочной станции.

— И то хорошо, — Шутов провел ладонью по подбородку. — А почему они оба голые? Разумное существо должно быть одетым.

— Распространенное среди гуманоидов заблуждение, — снисходительно улыбнулась Алла Павловна. — Люди начали одеваться только потому, что потеряли волосяной покров, а потом им пришлось мигрировать в северное полушарие.

— Хотите сказать, что ходить голым вполне естественно?

— Конечно.

— Я с вами не согласен.

— Это ничего не меняет.

— Хорошо, тогда почему этот, который на четвереньках, не одет? На нем ведь нет шерсти.

— Не забывайте: мы имеем дело с детьми.

— Ну и что?

— Они могли потерять одежду.

— А вы не пробовали их одеть?

Пауза.

Доктора и специалисты даже не переглянулись.

Похоже, ни одному из них не пришло в голову предложить детям одеться.

— Говорить они умеют? — задал новый вопрос Шутов.

— Я как раз начал заниматься этим вопросом, — ответил Братислав. — Оба издают вполне членораздельные звуки, но выделить первичные речевые ключи мне пока не удалось. Боюсь, это займет много времени: все приходится делать вручную.

— Ты неделю назад получил четыре контейнера с аппаратурой, которую заказывал! — недовольно сдвинул брови Шутов. — Разве она не работает?

— Проблема в том, что дети очень часто произносят слова неправильно или не полностью. А я только начал заниматься адаптированием программ-переводчиков под детское произношение. Почему-то прежде никому не приходило в голову этим заняться.

— Потому что раньше не существовало Галактического сиротского приюта, — с затаенной гордостью произнесла Алла Павловна.

И как ни странно, при этих ее словах Шутов тоже почувствовал гордость за своих подчиненных. Как ни крути, а они делали то, чем прежде никому не доводилось заниматься. И надо сказать, неплохо справлялись.

Пара найденышей быстро освоилась на новом месте. Даже слишком — спустя два дня Шутову казалось, что их не двое, а по меньшей мере дюжина. Связанные поводком Белочка и Таксик — поскольку настоящих имен найденышей узнать не удалось, Алла Павловна придумала им новые, она же настояла на том, чтобы имена не были антропоморфными, это, по ее мнению, могло нанести психическую травму маленьким инопланетянам — с такой невероятной скоростью перемещались по всей станции, что люди, казалось, видели их в нескольких местах одновременно.

Выкладывать информацию о новых воспитанниках на сайте приюта Шутов не спешил. Майор имел опыт общения с инопланетянами и знал, насколько болезненно многие из них воспринимают реакцию людей на свою внешность. Если поместить фотографию обоих найденышей, назвав их потерявшимися детьми, а в итоге выяснится, что один из них является домашним животным, разразится настоящий скандал с обменом дипломатическими нотами на уровне посольств. И хотя сам Шутов был почти уверен, что разумным существом в связке является Белочка, он не мог не прислушиваться к мнению специалистов, которые все еще выражали сомнения по поводу приоритета.

Кира Алексеевна и Алла Павловна, игравшие с малышами в развивающие игры, никак не могли прийти к окончательному мнению, потому что Таксик, как правило, оставался совершенно равнодушен к тем играм, интерес к которым проявляла Белочка, и наоборот — Белочка без особого азарта наблюдала за тем, как Таксик старательно ищет спрятанный кем-то из воспитателей предмет. Относительным успехом было лишь то, что на третий день воспитателям удалось снять со своих подопечных поводок. Первое время маленькие беспризорники по привычке продолжали жаться друг к другу, но вскоре освоились со своим новым положением, разбежались по разным углам комнаты и стали заниматься каждый своим делом.

В конце концов воспитатели пришли к компромиссному заключению, которое совершенно не устраивало Шутова — интеллект обоих найденышей развит примерно в равной степени, но при этом у каждого из них он нацелен на выполнение различных задач.

Братислав, пытавшийся выяснить, на каком языке говорят малыши, так и не смог перевести ни единого слова, однако пришел к выводу, что Белочка в своей лексике использует незаконченные словесные конструкции, в то время как Таксик по большей части обходится простейшими морфемами.

Услыхав такое, Шутов схватился двумя пальцами за подбородок и глубокомысленно изрек:

— Ага-а…

Услыхав директорское «ага», Братислав озадаченно сдвинул брови к переносице и на всякий случай сказал:

— Я так не думаю.

— Тут и думать нечего! — решительно взмахнул рукой Шутов. — Таксик пытается повторять за Белочкой отдельные слова. Как это делают попугаи и скворцы. Значит, он — домашнее животное.

— Я могу предложить иное объяснение, — робко заметил Братислав.

Шутов бросил на Братислава недовольный взгляд. И что у них за привычка такая, у гениев этих, все время искать толкование тому, что и младенцу понятно.

— Ну? — спросил Шутов, в глубине души надеясь, что Братислав все же передумает и согласится с мнением директора.

— Таксик может быть младше Белочки по возрасту. А возможно, у него отставание в развитии. Кстати, и то, и другое объясняет, почему Белочка водила его на поводке.

— Это не объясняет того, почему их бросили на пересадочной станции, — недовольно проворчал Шутов и отправился к себе в кабинет, чтобы еще раз попытаться дозвониться до полковника Плахотню-ка, который в последнее время стал недоступен для простых смертных, словно китайский император.

После долгих размышлений Шутову все же удалось найти соломоново решение. Он велел разместить на сайте приюта фотографию Белочки с Таксиком, связанных поводком, и сделать подпись: «Узнаете ли вы своего ребенка?». Ниже шла информация о том, когда и где обнаружили инопланетных беспризорников. Текст был тщательно отредактирован, чтобы стало совершенно непонятно, об одном или двух детях идет речь. Шутов остался крайне доволен собой.

И не напрасно.

Родители Белочки и Таксика или, может быть, кого-то одного из них отыскались на следующий же день. В электронном письме на имя директора Галактического сиротского приюта инопланетные родители сначала благодарили его за доброту и заботу об их чаде или чадах, затем выражали недоумение, почему информация о найденышах появилась на сайте с задержкой в несколько дней (они-то, понятное дело, уже извелись и не надеялись увидеть своих деток или дитятко живым), а под конец извещали, что лично прибудут в приют, возможно, через неделю, а скорее всего, дней через десять.

Прочитав письмо, Шутов положил его на стол и посмотрел на Братислава, который принес послание. «Ну, и что ты можешь сказать по этому поводу?» — читалось в его взгляде.

— Они из системы Джи-Пай, — сообщил директору Братислав. И, как будто извиняясь, добавил: — По-русски это значит Тройная Неприятность.

— Замечательно, — счастливо улыбнулся Шутов. — И какие же еще неприятности нам грозят?

— Еще? — растерянно переспросил Братислав.

— Первая — то, что родители явно не торопятся забрать своих детей… Или ребенка с собакой?… — Шутов схватил письмо со стола, быстро пробежал взглядом по строчкам и помахал бумагой в воздухе. — Кто, черт возьми, делал перевод?

— Я, — севшим голосом ответил Братислав, уже понимая, что лучше бы он этого никогда не делал.

— Тут все так запутано, что непонятно, о двух детях или об одном ребенке идет речь?

— Это особенность джипайского языка, — Братислав нервно сглотнул. — У них в языке нет множественного числа.

— Да ну? — удивился Шутов. — И как же они без него обходятся?

— Используют числительные. Например, если нужно сказать: «Ты у меня в руках», говорят: «Ты у меня в две руке».

— Надо же, — качнул головой Шутов. — А нам-то что теперь делать?

— В Галактической сетевой энциклопедии я нашел изображение джипая, — очень осторожно сообщил Братислав.

— Так что ж ты молчал! — наконец-то радостно всплеснул руками Шутов. — Давай, показывай!

На снимке было изображено существо, очень похожее на Белочку, только изрядно растолстевшее и крепко заматеревшее. С Таксиком джипай не имел ничего общего.

Похоже, Белочку не очень беспокоило то, что родители не спешат забрать ее из приюта. Какое там забрать, ежели они даже имя своего ребенка сообщить забыли! На шестой день пребывания в приюте Белочка уже знала десятка полтора слов по-русски и, дополняя их языком жестов, могла сносно объясняться с персоналом.

Таксик особого интереса к играм со своей хозяйкой не проявлял. Он если не ел, то спал, свернувшись калачиком где-нибудь в углу, причем ему было абсолютно все равно, где этот угол находится, лишь бы там было тепло и сухо. Уяснив наконец, кто в паре найденышей является разумной доминантой, воспитатели перестали нагружать Таксика заданиями на ловкость и сообразительность. Один только Братислав не оставлял тщетных попыток наладить с Таксиком разумный диалог. Молодой гений был почти уверен, что в бессвязном бормотании «меньшего брата» порой проскальзывают обрывки осмысленных фраз. Но никаких серьезных доказательств, которые можно было бы предъявить научной общественности, Братислав не имел. Грустно, но что поделаешь. Даже в спорте поправка «почти» в расчет не принимается, что уж говорить об академической науке.

Посовещавшись, Кира Алексеевна и Алла Павловна решили познакомить Белочку с Сусликом. Судя по всему, ребятишки были примерно одного возраста, и кто знает, может быть, несмотря на расовые различия, им понравится играть вместе. Дети, они ведь и есть дети — к каким народностям и расам ни принадлежали бы их родители.

Встречу организовали в спортивном зале. Поначалу инопланетяне вели себя как настороженные зверьки. Каждый крепко держал за руку своего воспитателя: Суслик — Киру Алексеевну, Белочка — Аллу Павловну, — и осторожно выглядывал из-за его спины, чтобы повнимательнее изучить незнакомца. Но не прошло и получаса, как малыши освоились и, позабыв о взрослых, принялись самозабвенно кидаться мячами.

Белочка попыталась было объясняться с Сусликом на своем родном языке, но быстро уяснила, что он ее совсем не понимает, и перешла на русский. И тут, к удивлению Киры Алексеевны и Аллы Павловны, оказалось, что Суслик неплохо понимает свою подружку. Но только в тех случаях, когда преподаватели выходили из поля его зрения. Когда же кто-то из взрослых принимал участие в играх малышей, Суслик с упертой старательностью демонстрировал полную неспособность к языкам.

Кира Алексеевна решила поделиться наблюдениями с директором. Но Шутову было не до того. Майор наконец-то дозвонился до полковника Плахотнюка и теперь пытался выяснить дальнейшую судьбу приюта, а заодно и свою.

— Мы не можем прямо сейчас свернуть проект, — твердил свое Плахотнюк.

— Почему? — недоуменно вскидывал руки Шутов. — Пик внимания к приюту миновал.

— Да, со стороны прессы наблюдается спад интереса, — спокойно комментировал ситуацию Плахотнюк. — Но так бывает всегда. Для того, чтобы поддерживать интерес журналистов к тому или иному вопросу, необходимо постоянно подбрасывать им горячую информацию.

— Мне устроить пожар на станции? — саркастически усмехался Шутов.

— Толик, — недовольно морщился Плахотнюк, — я прекрасно тебя понимаю…

— Вот в этом я очень сильно сомневаюсь, — недослушав, перебил полковника Шутов. — Ты даже не способен представить себя на моем месте.

— В точку! — улыбаясь, щелкал пальцами Плахотнюк. — Ты на своем нынешнем месте незаменим.

— Издеваешься? — мрачно цедил сквозь зубы Шутов.

— Да какое там, — уже совсем безнадежно махал рукой Плахотнюк. — Нашим проектом заинтересовались наверху.

— На каком таком верху? — Шутов делал вид, что не понимает.

— На самом верху, — указывал пальцем на потолок Плахотнюк. — Из мультимедийной области наш проект…

— Твой проект, — поправлял полковника майор.

— Наш проект, — твердо стоял на своем полковник. — Наш проект теперь находится в зоне большой политики. Понимаешь?

— Не очень.

— Галактический сиротский приют стал визитной карточкой наших политиков. Ведь кто мы такие на галактическом уровне? Пока никто. Ничем особенным прославиться не успели. О Солнечной системе в Галактической лиге слышали краем уха. Зато почти что каждый знает о Галактическом сиротском приюте. Так что мы теперь, друг мой ситный, сами себе не принадлежим, поскольку стоим, можно сказать, на страже государственных интересов.

— Стою я, — уточнял Шутов.

— И хорошо стоишь, — соглашался с ним Плахотнюк.

— И доколе мне еще стоять? — спрашивал Шутов, сознавая всю бессмысленность своего вопроса.

— Ну, право же, Толик, — кисло морщился Плахотнюк. — Ты же не мальчик — должен понимать, что к чему.

Шутов понимал. А потому настроение у майора было хуже некуда.

Все на станции видели, что с директором творится что-то неладное. Но никто не знал истинной причины его душевных мук. Предположения выдвигались самые разные. Мужская часть персонала склонялась к мнению, что у директора серьезные неприятности на почве отношений с высшим руководством. Женская часть придерживалась гипотезы о несчастной любви. Лишь техник-инженер Скворцов догадывался о происходящем, но как старый, опытный служака предпочитал о том помалкивать.

Родители прилетели за Белочкой не через десять дней, как обещали, а лишь к исходу второй недели.

Впрочем, никого это особенно не беспокоило. Маленькая джипайка превосходно освоилась на станции, прекрасно со всеми ладила и не доставляла никаких хлопот. По-русски Белочка тараторила так, что теперь ее бывало трудно понять из-за того, с какой скоростью она произносила слова. С Сусликом они стали друзьями не разлей вода. Куда одна, туда и другой.

Когда по внутренней связи прозвучало, что только что вышедший из врат прогулочный бот «1 1-07-63», приписанный к системе Джи-Пай, просит указать шлюз для стыковки, воспитатели кинулись искать невесть куда запропастившуюся Белочку.

Понятное дело, Суслика на месте тоже не было.

Зато Таксик спал себе спокойно, свернувшись калачиком, в уголке комнаты.

— Хороший пес.

Потрепав Таксика за ухом, Шутов надел на него ошейник и вывел в просторный холл с большими мягкими креслами и двумя живыми пальмами в деревянных кадках, оставшимися в наследство от бывшей гостиницы. Клон-репродукции картин Уорхолла и Проваторова распорядилась повесить Алла Павловна — по ее мнению, они расширяли внутреннее пространство холла. Шутов не возражал. Обычно он вообще не обращал внимания, какие картины висят на стенах. Живописи майор предпочитал поэзию.

Пропавших воспитанников отыскала Алла Павловна. Она обнаружила Суслика с Белочкой в подсобке у Степана, где они в компании с еще одним техником, недавно прибывшим на станцию, играли в домино.

Держа обоих детей за руки, Алла Павловна влетела в холл в тот самый момент, когда прозвучало объявление, что бот «11-07-63» успешно соединился с пятым стыковочным узлом. Шепотом, но с возмущением, воспитательница сообщила директору, где нашла детей. Но тот, как выяснилось, не видел в домино ничего предосудительного.

— Ничем не хуже лото, в которое вы сами играете с детьми, — сказал Шутов.

— Да, но у нас арифметическое лото, — попыталась возразить Алла Павловна. — Эта игра развивает у детей навыки устного счета.

— Если вы полагаете, что можно играть в домино, не умея считать, пойдите и обыграйте Степана, — предложил воспитательнице Шутов.

На этом разговор закончился. Алла Павловна осталась при своем мнении, Шутов — при своем. И ни один из них не стал пытаться навязать свое мнение другому. Зачем, если они и без того прекрасно ладили?

Кира Алексеевна появилась последней. Быстро сунув в руки Шутову папку с документами для родителей Белочки, она забрала у него поводок. Таксика и отошла в сторону.

Двери шлюза плавно откатились в стороны, и в холл ввалилась почтенная матрона двухметрового роста, с ног до головы покрытая короткой желто-коричневой шерстью, с торчащими вверх острыми ушами и волочащимся по полу толстым животом. На принадлежность к полу указывало украшение из искусственных птичьих перьев, кокетливо заправленное за левое ухо, и тяжелая нитка натурального жемчуга, свисающая до самого живота джипайки. Рядом, на поводке шел зверек той же породы, что и Таксик, только размером чуть больше и со старческими мозолями на локтях и коленях.

Увидев заметно постаревшего Таксика, Шутов мысленно улыбнулся — выходит, не ошиблись они, причислив четвероногого найденыша к домашним животным.

— Вот переводчик, — прошептал на ухо Шутову незаметно подкравшийся сзади Братислав и сунул в руку директору маленькую плоскую коробочку.

Кивком поблагодарив гения, Шутов прикрепил переводчик к нагрудному карману форменной куртки.

И очень вовремя.

Окинув взглядом группу встречающих, мамаша обхватила руками свой необъятный живот и заголосила. Адаптируясь к тембру голоса джипайки, переводчик что-то невнятно прохрипел.

Позже, гораздо позже, когда уже все закончилось, Шутову объяснили, что джипайка обхватывает руками живот в тот момент, когда человек хватается за сердце. Ну, такая уж у них анатомия, у джипаев. А в тот момент Шутов решил, что после болтанки у прибывшей за своей дочкой мамаши случилось острое расстройство желудка и прямо сейчас ее вывернет на ковер.

Переводчик наконец справился с произношением джипайки.

— Дитятко мое! — так он перевел на русский завывания рыжей толстухи. — Кровинушка моя! Что ж они с тобой, изверги, сделали!..

Шутов удивленно посмотрел на Белочку.

Та стояла, держа за руку Аллу Павловну, и, похоже, так же, как и все остальные, не понимала причин мамашиной истерики.

— Мадам! — для солидности Шутов кашлянул в кулак. — Позвольте представиться, я директор Галактического сиротского приюта…

— Девочка моя, — не слушая Шутова, обратилась мамаша к Белочке. — Ничего не бойся, мама с тобой. Отпусти руку тети и медленно, слышишь, очень медленно, иди ко мне.

— Это твоя мама? — наклонившись, спросила у Белочки Алла Павловна.

— Да, — ответила девочка.

— Ты хочешь к ней пойти? — спросила на всякий случай Алла Павловна.

— Конечно, — кивнула Белочка. — Мне у вас нравится, тетя Алла, — добавила она, посмотрев воспитательнице в глаза. — Но я соскучилась по своим.

— Конечно, — улыбнулась малышке Алла Павловна и отпустила ее руку.

Присев и выставив перед собой короткую ручку, джипайка внимательно наблюдала за приближающейся к ней девочкой, как будто той и в самом деле грозила смертельная опасность.

Едва Белочка подошла к матери, та подхватила ее на руки и усадила на согнутый локоть.

— Девочка моя, — снова запричитала толстуха. — Что они с тобой сделали!

— Мне было здесь хорошо, мама, — заверила джипайку Белочка.

— Не говори глупостей! — мамаша как следует встряхнула дочку.

— А собственно, чем вы недовольны? — подал голос пришедший в себя Шутов.

— Я на вас жалобу подам! — взвизгнула в ответ джипайка. — На вас лично, на воспитателей и на весь ваш приют!

— Хорошо, — сделал успокаивающий жест Шутов. — Можете делать все, что сочтете нужным. Но лично мне объясните, в чем проблема?

— В том, что вы прививаете детям антисоциальное поведение! — голос джипайки сделался грозным, как у государственного обвинителя на судебном процессе, рассматривающем дело об измене родине. — А вы, — она указала рукой на притихшую Киру Алексеевну, — немедленно отпустите моего сына!

— Сына? — растерянно повторила Кира Алексеевна.

— Сына? — повторила следом за ней Алла Павловна.

— Сына? — Шутов посмотрел на прилегшего у ног Киры Алексеевны Таксика.

Братислав ничего не сказал, потому что понял: прав оказался он. А все спорившие с ним — не правы.

Джипайка, судя по всему, не имела привычки прислушиваться к репликам собеседников.

— Вы! — ткнула она короткой ручкой в сторону Аллы Павловны. — Немедленно уберите отсюда дикого зверя!

— Зверя? — удивленно произнесла Алла Павловна.

Шутов понял, что сейчас череда удивленных возгласов повторится, и, дабы не допустить этого, решительно взмахнул руками.

— Стоп! Давайте по порядку. Сядьте, дамочка! — майор указал на кресло, стоявшее позади джипайки.

Толстуха посмотрела сначала на кресло, затем на Шутова, сделала два шага назад и села. Пес, или кто он там был, прилег у ее ног. В отличие от всех остальных, ему не было никакого дела до того, что происходит вокруг. И в этом ему можно было позавидовать.

Шутов едва заметно улыбнулся — он снова держал ситуацию под контролем.

Майор указал на девочку, сидевшую у джипайки на руках:

— Это ваша дочь?

— Естественно! — презрительно фыркнула в ответ мамаша.

— А это кто? — указал он на лежавшего у ног Киры Алексеевны Таксика.

— Как кто?! — возмущенно воскликнула джипайка. — Сын, естественно!

— Естественно? — удивленно повторил Шутов и тут же, сообразив, что снова допустил ошибку, хлопнул в ладоши. Сработало — все посмотрели на него. — А это тогда кто? — майор указал на лысого пса, лежавшего у ног толстухи.

Джипайка посмотрела себе под ноги, как будто опасалась, что песика могли подменить.

— Как это кто? — теперь и ее голос звучал удивленно. — Мой супруг, естественно!

— Здорово! — шепотом произнес за спиной у Шутова Братислав.

Хотя чему тут было восхищаться?

— Вы водите своего мужа на поводке? — медленно, внимательно следя за построением фразы, дабы не допустить какой-нибудь бестактности, спросил Шутов.

— Естественно, — тут же отозвалась джипайка в своей обычной манере. — Мы же не дикари!

— А как поступают дикари?

— Носят мужей в сумках!

Шутов развел руками.

— Я вынужден просить вас прокомментировать сделанное заявление.

— А что тут комментировать! — дернув за поводок, джипайка заставила мужа поднять голову. — Вы видите это существо? Думаете, оно могло бы выжить самостоятельно в условиях дикой природы Джи-Пая? — спросила, и сама же ответила: — Нет! Но природа поступила очень мудро, снабдив женские особи Джи-Пая детородными сумками, — толстуха пересадила дочку на другое колено и свободной рукой оттянула у себя на животе край кожаного кармана, как у кенгуру, только значительно более емкого. — Во времена, когда мы вели первобытный образ жизни, женская особь, едва завидев самца, хватала его и сажала в свою детородную сумку. В сумке самец цеплялся зубами за сосок, снабжающий его питательным раствором. И все.

— Что значит «и все»? Он что же, так и оставался всю жизнь в этой сумке?

— Конечно. Свою единственную функцию — оказывать содействие продолжению рода — он мог выполнять, не вылезая из нее. Но когда наше общество стало цивилизованным, мы поняли, что не должны слепо следовать природным инстинктам. Мы же не дикари! Вот мы и перестали таскать мужей в сумках. Теперь они, как и женщины, живут полноценной жизнью.

— Сидя на поводках, — уточнил Шутов.

— Конечно. Это же лучше, чем сидеть в сумке.

— А вы не думали пойти дальше — полностью освободить мужчин?

— Шутите? — усмехйулась толстуха. — Они же беспомощны, как дети малые. Они же сами себя ни накормить, ни согреть ночью студеной не сумеют. Только дай им свободу, и мы вовсе без мужей останемся. А род продолжать как? Понятное дело, есть всякие научные ухищрения. Но мы же не дикари! Сами о своей нации позаботиться можем.

— Ну, иди к своей маме, — сказала Кира Алексеевна, отпуская поводок Таксика.

Тот дотрусил до кресла, в котором сидела дородная джипайка, лизнул в нос своего спящего папашу и улегся рядом. Джипайка подхватила конец поводка и попыталась обвязать его вокруг живота дочери. Белочка возмущенно взвизгнула и оттолкнула руку матери.

— Вот видите, что вы наделали, — с укоризной посмотрела на людей джипайка.

Приложив некоторое усилие, она связала-таки вместе брата и сестру.

— Ну хорошо, мужей вы привязываете к себе, чтобы они не потерялись. А зачем брата привязывать к сестре? — спросила Алла Павловна.

— Чтобы с самого детства формировать у детей социальный тип поведения, — ответила заботливая джипайка. — Вы когда-нибудь пробовали бороться со своими инстинктами? Оно и видно, что нет. А я вам скажу, задача это непростая. Я вот сама почитай уже четверть века мужа за собой на поводке вожу, а все равно порой хочется схватить его и в сумку запихнуть, — джипайка размашисто и звонко хлопнула ладонью по животу. — Ну что ты будешь делать!

— Согласен, мы по незнанию пытались привить вашим детям неправильное поведение, — Шутов заложил руки за спину и поднял подбородок. — Но ведь и вы, уважаемая, проявили себя не с лучшей стороны, забыв детей на пересадочной станции.

— А поди уследи за ними, когда их две дюжины!

— Надо же, две дюжины, — с сочувствием качнула головой Алла Павловна.

— И тем не менее, — слегка повысил голос Шутов, — если вы собираетесь подавать жалобу на приют…

— Да ладно, — улыбнувшись, махнула рукой джипайка. — Погорячилась я. Сами понимаете, из-за детей перенервничала.

Про себя Шутов подумал, что толстуха не очень похожа на взволнованную мать. Во всяком случае, забирать их из приюта она явно не торопилась. Но вслух он, понятное дело, говорить ничего не стал. Просто протянул джипайке папку с бумагами, которые ей следовало подписать.

— Вообще-то, неплохо здесь у вас, — сказала джипайка, ставя на бумаге размашистую подпись. — Только не люблю я, когда шкребня дома держат. Даже если ядовитый шип у него удален.

— Что за шкребень такой? — рассеянно спросил Шутов, следивший за тем, чтобы джипайка не пропустила ни одной бумаги.

— Да вон же он! — джипайка ткнула электронным пером в Аллу Павловну, державшую за руку притихшего Суслика.

— Вам знакома эта раса? — обрадовалась Кира Алексеевна.

— Еще бы не знакома, — джипайка подписала последнюю страничку. — Шкребни, скажу я вам, самые мерзопакостные существа во всей Галактике.

— На себя посмотри, толстуха, — медленно процедил сквозь зубы Суслик.

В холле повисла тишина. Правда, всего на секунду, потому что ее тут же нарушила джипайка.

— Видали! Ну, что я вам говорила! — держа дочь на руках, мамаша поднялась на ноги и дернула поводок, чтобы разбудить мужа. — Будьте здоровы, а нам пора домой.

— Секундочку! — задержал ее Шутов. — Где живут шкребни?

— Да везде, куда только им залезть удается, — ответила джипайка. — Одно время от них вообще спасу не было. Сейчас их вроде как поменьше стало.

— Вы хотите сказать, у них нет планеты обитания?

— У шкребней-то? — джипайка презрительно фыркнула. — Да у них вообще ничего своего нет!

Проводив скандалистку с мужем и вновь обретенными детьми до дверей гостевого шлюза, Шутов вернулся назад, остановился посреди холла и внимательно, очень внимательно посмотрел на прячущегося за спиной Аллы Павловны шкребня.

— Выходи, — произнес он негромко.

Суслик сделал два шага вперед и остановился, понуро опустив голову.

— Значит, шкребень?

Суслик уныло кивнул.

— Значит, говорить по-русски умеем?

Суслик снова кивнул.

— А шип ядовитый, о котором толстуха говорила?

Суслик указал на кожаный гребень, тянущийся от низа спины до затылка.

Шутов двумя пальцами пощупал гребень — шип был на месте.

— Ну, что скажешь в свое оправдание?

Шкребень молча пожал плечами.

— Если будешь в молчанку играть, я вызову патруль, — пообещал Шутов. — Пусть они с тобой разбираются.

— А если буду говорить? — спросил, не поднимая головы, шкребень.

— Зависит от того, что мы услышим.

— А что вы хотите услышать?

Шутов стиснул зубы. Ему хотелось выругаться, но рядом стояли женщины.

— Ты понимаешь, что если бы не ты, этого приюта вообще бы не было?

Шкребень молча кивнул.

— Ну вот, тогда рассказывай, кто ты такой, откуда взялся, почему у тебя шип в гребне?… Он действительно ядовитый?

— Ядовитый, — обреченно вздохнул шкребень.

И снова умолк.

— Мы ждем, — напомнил Шутов.

— Наша раса очень древняя, — начал рассказ шкребень. — Быть может, самая древняя во Вселенной. Я так думаю, потому что у нас нет ни своей планеты, ни воспоминаний о ней, ни вообще каких-либо преданий о том, кто мы такие, откуда и куда идем. Зато мы лучше всех умеем приспосабливаться к любым условиям обитания. Прежде, действительно, случалось такое: попадет шкребень в гостеприимное семейство, его там пригреют, приласкают, а он возьмет да переколет всех втихаря своим ядовитым шипом. Да только мы ведь тоже цивилизованными становимся. Как та толстуха, что своего мужа на поводке водит. Вместо того чтобы убивать, мы стараемся адаптироваться к тем условиям, в которых оказались. Вам хотелось видеть во мне беспомощного, потерявшего родителей малыша, и я стал им, — шкребень тяжко вздохнул и развел руками. — Такова уж моя природа.

— Сколько тебе лет на самом деле?

— Понятия не имею. Я же говорю, мы очень древняя раса.

— При чем тут это?

— В процессе эволюции мы утратили способность воспринимать время, потому что это мешало нам приспосабливаться.

Шутов озадаченно почесал затылок.

— Вообще-то, такое вполне возможно, — подал голос Братислав.

— Конечно, возможно, — поддержал его шкребень. — Вот он я, перед вами.

— И что нам теперь с тобой делать? — мрачно поинтересовался Шутов.

— А можно, я у вас поживу? — краем глаза заискивающе глянул на него шкребень. — Я ведь, если потребуется, работу разную выполнять могу.

— Думаю, ничего из этого не получится, — покачал головой Шутов. — Приют закрывается.

— Как закрывается?

Шутов окинул взглядом коллег и понял: они ему не верят.

— У нас больше нет подопечных, — попытался пошутить майор.

— Но они непременно появятся, — заверила его Кира Алексеевна.

— А пока, если нужно, я могу изображать галактического сироту, — предложил шкребень.

— Без меня, — покачал пальцем Шутов. — Пока все тихо, я отбываю на Землю.

— Но вы нужны нам, — сказала Кира Алексеевна и с досадой прикусила губу.

— Боюсь, я выработал свой ресурс в должности директора Галактического сиротского приюта, — улыбнулся ей Шутов. — Знаете, что я вам скажу…

Он хотел сказать очень многое, но не успел вымолвить и слова.

На стене щелкнула мембрана внутренней связи.

— Внимание, торговый корабль варнаков просит принять адресованный нам груз! — отрапортовал техник-инженер Скворцов.

— Что еще за варнаки? — недовольно спросил Шутов.

— Понятия не имею, — ответил Скворцов. — Контейнер с грузом направляется к третьему шлюзу.

— Что за груз?

— Тринадцать малолетних беспризорников, тайно проникших на корабль варнаков, когда его разгружали на пересадочной станции Раткар-3.

Взгляд Шутова сделался безнадежно печальным. Майор засунул руки глубоко в карманы куртки, втянул голову в плечи, весь сжался, точно кулак, и…

Он так и не понял: Кира Алексеевна улыбнулась или ему это только показалось?

— Принимайте найденышей, Кира Алексеевна, — распорядился директор приюта. — Если понадоблюсь, я у себя в кабинете.

— Какой мужчина! — глядя ему вслед, восхищенно вздохнула Алла Павловна.

Брюс Макаллистер Герой (киносценарий)

Эта романтическая история начинается на том месте, где заканчиваются все низкобюджетные фильмы пятидесятых: насекомые-мутанты, явившиеся результатом излучения после взрыва атомной бомбы (или пришельцы из космоса, или монстры из моря, или пятидесятифутовые женщины), наконец побеждены, и наш герой из маленького городишки в компании с подружкой Джейни, или Джун, или Бетти, теперь должен каким-то образом провести остаток жизни. Интересно, вы никогда не задавались вопросом, какова именно будет эта самая жизнь после того, как на экране промелькнули последние титры? Что остается после того, как вы спасли мир? Да, можно жениться на дочери профессора. Можно продать права на вашу историю. Выступать в общенациональных ток-шоу. Продлить славу еще ненадолго. Но что потом?

В тот день, когда гигантская, злобная, голодная саранча накрыла Макалоувилль, штат Невада (население две тысячи человек, «Лоси», «Клуб львов», VFW[3]), Рику Роу исполнился двадцать один год. Он никогда не учился в колледже, но это пустяк. Никогда не был в Рино, но и это ничего. Зато имел огненно-красный кабриолет «БелЭр» 57-го года, которым очень гордился, и, несмотря на неодобрение родителей, любил устраивать гонки с школьными приятелями. Более того, он уже целовался с девчонками (с одной-двумя, уж точно) и даже добрался с ними до «второй базы», хотя потом терзался угрызениями совести. Короче говоря, он был честным, прямым, порядочным парнем, и весь городишко это знал. Да и родители его были прекрасными людьми. Мистер Роу служил в городском банке, миссис Роу вела хозяйство. Если что и можно было сказать о Макалоувилле 2005 года, так только то, что городок навеки застрял в пятидесятых. Те замшелые радиостанции, которым удавалось дорваться до автомобильных радиоприемников, передавали шлягеры тех лет, а родители выражались фразами из фильмов той же эпохи. Короче говоря, самое подходящее место для мутировавшей саранчи золотого времечка пятидесятых.

Но еще до того, как саранча показала свои усики в Макалоувилле, Рик успел изучить повадки насекомых. Одной из обязанностей на ферме (место его работы после окончания школы) было уберечь хранилища семян от нашествия этих тварей, по возможности не применяя пестицидов, которые могут отравить зерно. Дело в том, что зерном иногда кормят скот. Невозможно продать отравленный товар. А саранча испокон веку маршировала по заросшим травой долинам Северной Невады. Так волей-неволей Рик стал «экологом» еще в ту пору, когда ни один житель города понятия не имел, что это слово означает: толковал со старожилами, читал книги и знал, какие именно насекомые, запущенные в хранилище, уничтожают насекомых, которые питаются зерном. Клопы-хищнецы пожирают хлопковых долгоносиков. Осы-паразиты едят клопов-хищнецов. Он знал все о голоде насекомых, и когда саранча бульдозером прошлась по землям Драй-Лейк-Даффера и пролетела тридцать миль до ранчо, окружавших Макалоувилль, это не оказалось для него таким уж сюрпризом.

Он услышал шум их крыльев в ту первую ночь и каким-то образом сообразил, что это означает, хотя остальные грешили на ветер, или на треск статических помех в радиоприемниках, или на самолеты, летевшие из Неллиса. Когда саранча появилась на самой ферме и Рик едва спасся, для него все уже было ясно. Они голодны, и тут нет ничего особенного. Правда, размерами они куда больше, чем полагается, но если хорошенько задуматься, у них есть достаточно причин быть голодными и злыми.

Они могли летать. Коричневая пакость, которую они изрыгали, так называемый «табак», разъедала не только все, на что попадала, но и смердела так, что по эффективности превосходила горчичный газ. Их хитиновые панцири выдерживали поток пуль, пробивавших сталь, и даже пламя огнеметов. Их ганглии были нечувствительны к парализующим гранатам. Зажигательные и разрывные бомбы, сброшенные, благодаря звонку от губернатора Невады, с самолетов, базировавшихся на аэродроме Неллиса, уничтожили сотни особей, но остальные просто перелетели в соседний округ и на соседние фермы. Города разорялись, экономика штата фактически перестала существовать, а орды саранчи собирались отложить гигантские яйца на бескрайних просторах сухой невадской почвы. Неужели близился конец той жизни, к которой мы привыкли?

Голод. Вот оно, ключевое слово, или чувство, или мысль, преследовавшая Рика день и ночь по мере того, как разрастался холокост. Профессор Прайс из большого университета в Рино, приехавший с дочерью, которая была его ассистентом и помогала в работе, идентифицировал вид (Melanoplus spretus) и источник мутации (грибок, который сам был мутантом). К сожалению, профессор решения не нашел.

Голод. Подобно охотнику за маньяками, пытающемуся перевоплотиться в образ преследуемого по заданию ФБР, Рик влез в шкуру голодающего. Он ел. Ел без столовых приборов. Ел много. Заставил себя чувствовать то, что чувствовала саранча. А саранча чувствовала вот что: я расту, и сколько бы ни ела, ЭТОГО БУДЕТ НЕДОСТАТОЧНО!

Конечно, это монстры, но все же они мало чем отличаются от хлопковых долгоносиков, колорадских жуков и зерновых клещей, преследовавших каждую ферму в Неваде. По словам профессора, каждый мутант будет продолжать есть, пока не станет на триста семьдесят шесть процентов больше, чем сейчас, и тогда панцирь просто лопнет, не сумев выдержать силу земного притяжения. Но к тому времени успеет появиться потомство, которое и будет продолжать «труд» родителей, а именно — жрать, жрать и жрать.

И в ту ночь его наконец осенило.

— А мы не можем заставить их поедать друг друга? — спросил Рик.

Профессор молча уставился на него.

— Что бы мы ни делали, они будут уничтожать все. А не можем ли мы превратить их голод в наше оружие?

На профессора снизошло мгновенное озарение.

— Ну, да! Феромоны!

— Этого я не понимаю.

— Животные пахнут, Рик. Они чуют друг друга. Если запах правильный, они спариваются. Другой запах — начинают есть. Они узнают еду по запаху.

— И мы можем сделать так, что саранча будет пахнуть едой?

— Именно!

Вот так Рик, простой американский паренек, не знавший иного мира, кроме старого кабриолета и родного города, застрявшего в пятидесятых, и известный энтомолог из большого университета стали вместе изобретать способ остановить «мутантов Макалоувилля» — разрабатывать модифицированный феромон, основанный на гормонах секса, но распознаваемый саранчой как «еда» и распыляемый с самолетов на летящие орды.

И поскольку этому феромону просто суждено было сработать, так оно и вышло. Насекомые, гонимые голодом, нападали друг на друга, а те, кому удалось избежать дождя феромонов в прошлый раз, попадали под него в последующие недели. Гигантские яйца так и не были отложены, а Рик сумел спасти от разъяренной саранчи двух малышей, пристрелив насекомое из ручного стингера с системой самонаведения. Раньше он никогда не чувствовал себя героем, и оказалось, что это здорово.

Запись репортажа (нечто подобное в нашей истории будет присутствовать еще не раз) передается по телевизору. На экране мелькают следующие кадры.

Рик, профессор и его дочь, Джейни Прайс, стоящая между мужчинами на фоне щитка гигантской саранчи, шум пролетающих самолетов, постепенно замирающий шорох огромных ног саранчи, трущихся друг о друга, и телерепортер, сующий в лицо Рика микрофон и объявляющий на всю округу:

— Вы герой, мистер Роу! Расскажите, как вам это удалось. Как вы остановили мутантов, когда никому, даже полиции штата или армии, это не удалось? Ваши поклонники желают знать подробности!

Восемнадцать месяцев спустя. На экране возникает прекрасный загородный дом в Южной Калифорнии. Дом, разумеется, принадлежит нашему герою. Его призами и наградами за спасение родного города, штата Невада, двух ребятишек и, возможно, всего мира уставлены каминная полка, они висят по всей стене над камином. Там же забранная в рамку первая страница газеты со статьей о победе Рика, свадебное фото Рика и Джейни, несколько снимков молодоженов в свадебном путешествии на Гавайях полгода назад, леи[4] и тому подобное. Он нашел оружие против гигантской саранчи, стал знаменитым, женился, продал свою историю за сумму с семью нолями. Все, как и следовало. Разве нет?

Рик и Джейни как раз покидают дом, и мы отправляемся с ними: скоростной скутер, парапланы и катамараны в бухте, ланч с друзьями на сверхшикарной яхте, романтический ужин в Беверли-Хиллз. Он по-прежнему родом из пятидесятых, все так, только каким-то образом перекочевал в новое тысячелетие. Мы узнаем, что сразу же после поражения саранчи он продал права на историю самой популярной газете и разбогател. Поговаривают даже о «Рик Роу-шоу» на телевидении. Но, хотя он добросовестно забавляется игрушками и наслаждается привольной жизнью, что-то в выражении его лица подсказывает нам, что на самом деле он не слишком счастлив…

В эту ночь он не может уснуть. Мы видим, как он мечется, переворачивается с боку на бок и наконец встает. Мы наблюдаем, как он босиком подбирается к DVD-плееру и самсунговскому шестидесятитрехдюймовому плазменному экрану, вставляет диск, садится на модерновый итальянский диван, и… да, точно, очередной репортаж о его макалоувилльских приключениях, во всей их черно-белой славе пятидесятых. Он смотрит его глазами старика, которому вот уже больше тысячи лет.

Репортаж кончается. Он снова переходит к меню, выбирает игру и тут из спальни появляется сонная Джейни, ухитрившаяся, как это ни странно, сохранить прическу и ночную сорочку пятидесятых.

— Иди спать, милый, — говорит она. — Папочка хочет видеть тебя в лаборатории с утра пораньше. Ты ведь не желаешь разочаровать его, верно?

Рик нехотя выключает плеер. Честно говоря, неплохо бы посмотреть пленку еще раз, но жена права. Нужно вставать в пять утра и добираться до Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, где у профессора теперь своя кафедра — благодаря талантливому докладу на конференции, озаглавленному «Ложная реакция на феромоны Melanoplus spretus: модель еды/секса».

Рик — ассистент в его лаборатории, снова работающий с насекомыми, только на более приличных условиях, с повышенным окладом.

Работа ему не нужна (на газетный гонорар можно жить в роскоши и безделье) и вряд ли понадобится, тем более, что его агент скоро завершит переговоры, и на свет появятся фильм, книга и утреннее шоу. Но он делает это ради Джейни. Рик любит ее, а ей нравится идея совместного труда двух самых любимых на свете людей: дражайшего отца и знаменитого героя-мужа.

Наконец он ложится в постель. Мы задерживаемся взглядом на его глазах. Даже в темноте заметно, что они открыты. Что-то его гложет.

Прошла всего неделя, и Рик в полной растерянности. Местная пресса больше не желает продолжения легенды. Национальная пресса вообще перестала о нем писать. Картина превратилась в низкобюджетный видеопроект с «пожизненными правами», проданными за жалкую сумму в пятьдесят штук, а ток-шоу, да и то, если повезет, станет такой же занудной работенкой, как роль Жука-шептуна для Планеты Животных.

Рик — устаревшая новость, а все мы знаем, как интересны устаревшие новости. Он присутствует на барбекю соседей, стоя в углу с видом зомби, часами сидит в припаркованном БМВ, таращась сквозь лобовое стекло, а на работе ему все труднее сосредоточиться. Он не хочет подвести профессора, но ничего не поделаешь… никак не может сконцентрироваться на очередной проблеме, и его работоспособность явно падает. Рик сам не понимает, почему это происходит, зато у нас имеются определенные подозрения. Мы все это наблюдали у людей с Психологическими травмами: неспособность сосредоточиться, поддерживать отношения, небольшая депрессия, даже постоянный возврат в прошлое. Это, разумеется, начало расстройства на почве стресса, и у Рика, похоже, тот самый случай.

Профессор раздражается, Рик огрызается, уходит из лаборатории раньше времени, возвращается домой, никого там не застает и находит на холодильнике записку: «Ушла за покупками с Бабс и Дотти. Люблю, Джейни».

Он злится, потому что ее нет с ним, снова ставит DVD, и два часа спустя вошедшая в комнату с пакетами в руках Джейни застает мужа перед экраном. Ей явно не по душе то, что она видит. Герои так не поступают: не смотрят целыми днями старые репортажи. Герой выходит в широкий мир, расправляется с драконами, делает деньги и детей, празднует успехи науки и прогресса в лаборатории, в компании папочки, верно ведь? Она любит его, но все это так огорчает!

И Джейни излучает неодобрение.

В ответ Рик излучает гнев.

Ночью они мирятся, пробуют изобразить страстный поцелуй, но Джейни устала.

— Ты ведь можешь потерпеть, милый?

— Разумеется, — отвечает Рик, но это та же отповедь, которую он получает повсюду. Когда парень занимается любовью, он герой — по крайней мере, на момент. Спросите любого тинейджера. Но Рику не суждено сегодня стать героем. Он обижен, злится на себя за это и в результате еще больше обижается. Смотрит в лицо жены в неярком освещении спальни, и…

Это морда саранчи, огромная… страшная, жвала что-то перемалывают, на губах поблескивает коричневая мокрая слизь, усики машут ему, зазывно, мерзко, уродливо.

Рик отскакивает как ужаленный. Саранча вновь превращается в сочувственно взирающую на него Джейни. Рик встает.

— Я неважно себя чувствую. Наверное, съел что-то…

Он не сводит глаз с жены, в любой момент готовый к новой метаморфозе. И хотя ничего не происходит, что-то в выражении лица — ее любовь, ее ожидания, ее желание видеть в нем КОГО-ТО — наполняет его ужасом.

«Что творится со мной?» — вопрошает он мир.

Его расстройство на почве стресса цветет в полную силу, и он смертельно напуган. Почему насекомое? Зачем кому-то, кого я люблю, становиться насекомым?

Рик бродит по коридорам старого дома, страстно желая и одновременно не желая снова смотреть старый фильм. Мысль об этом пугает еще больше. Наконец он засыпает на диване под превосходной работой таксидермиста, укрепленной на стене. Это голова гигантской саранчи: глаза, усики, жвала — все на месте. Его трофей, свидетельство былого героизма.

Его ноги раскинуты на диване — как у ребенка или бродяги. Огромные глаза тупо глазеют на него со стены. Глаза самого Рика закрыты.

Вот что ожидает Рика в ближайшем будущем.

Из-за своего синдрома он совершенно не в состоянии ничего делать. Все чаще случаются галлюцинации, возвраты в прошлую жизнь, он полностью неспособен сосредоточиться, и работа вкупе с семейной жизнью терпят крах. Отец Джейни попросит его («Ради Джейни, Рик») найти духовника (раввина, лютеранского проповедника, аятоллу, тибетского монаха). «Мне абсолютно все равно, сынок. Проблемы души универсальны»…

По пути на работу Рик замечает объявление:

ПРЕПОДОБНЫЙ ФЭЙРСТОУН ИМЕЕТ ОТВЕТЫ. ВОЗМОЖНО, И ДЛЯ ВАС ТОЖЕ.

И это напоминает ему о Макалоувилле, о церкви, в которую ходил ребенком. А не поискать ли совета у преподобного Фэйрстоуна… Преподобный что есть мочи вопит о Конце Света и Семи Казнях Египетских, одна из которых — саранча. Рик выходит оттуда, как в дурмане, став беднее на сто долларов. К сожалению, душе его от этого не легче.

С книгой дела тоже неважные. Лучшее предложение, которое смог получить его агент, исходит от небогатого издателя, который требует предварительной оплаты тиража величиной не менее трех тысяч экземпляров, но даже на этих условиях сделка не заключается. Зато неожиданно запускается фильм о его подвигах, и тогда начинается сущий кошмар. Все мгновенно выходит из-под контроля, поскольку доверено стареющему режиссеру и двум актерам на главные роли с талантами продавцов магазина сэконд-хэнд. В последующие восхитительно кошмарные дни Рику приходится наблюдать, как проект проваливается прямо на глазах, когда актер, играющий его (разжиревшая тридцатидвухлетняя бездарность), и актриса, играющая Джейни (брюнетка шлюховатого вида), сливаются в объятиях, а саранча (тварь с ухватками, позаимствованными прямо со студии «Маппет-шоу») валится на них обоих. В воздух летят эпитеты, так и напрашивающиеся на судебные иски, все расходятся на обед, а Рик в скорбном одиночестве остается стоять на площадке.

К этому времени Джейни уже почти не видит в нем того героя, за которого вышла замуж, и поэтому не в состоянии скрыть досаду. Профессор Прайс, чье терпение вот-вот лопнет, а тревога за дочь все растет, обрушивается на Рика с силой пресловутого дамоклова меча.

Неизбежное грянуло, и Джейни просит развода. Она уже успела найти замену Рику: полисмена, чудесного парня, прямо из пятидесятых, который недавно получил награду за храбрость. Новоявленный герой спас женщину, ее тринадцать детей и семь собак из трейлера, загоревшегося от ночника. Полисмен, Фрэнк Эмерсон, имеет постоянную работу, твердые принципы и, подобно Джейни, мечтает о потомстве.

Рик теряет работу в лаборатории, переезжает в другое место, а когда в одну из ночей прокрадывается в дом, чтобы забрать свой бесценный фильм — его воспоминания, его славу, единственное, что у него осталось, — то приводит в действие новую охранную систему, установленную Фрэнком Эмерсоном для невесты. В дом врываются полицейские (все друзья Эмерсона), надевают наручники на Рика и принимаются оживленно обсуждать барбекю, которое устраивают Джейни и Фрэнк в следующий уик-энд. Эмерсон с чувством, которое выглядит как искреннее участие (в конце концов, он чудесный парень), обнимает за плечи закованного Рика и советует:

— Тебе нужна помощь, Рик. Профессиональная помощь.

Рик принимает совет. Идет к шринку[5] — грузной рыжей особе, страдающей нарциссизмом, как все люди ее профессии, — и та объявляет ему о том, что мы уже знаем: у него синдром позднего стресса.

Что с этим делать? Три совета миссис Роув.

1) Присоединиться к группе нуждающихся в помощи ветеранов, где вы найдете людей, с которыми можете общаться, и вместе решить проблему.

2) Одновременно предложите ваши услуги городу, школе, музею, Ассоциации молодых христиан. Каждый район, каждый город нуждается в герое.

3) Найдите работу, которая обеспечивает постоянный приток адреналина, нервное возбуждение, ту самую лихорадку, которая называется «снова быть главным», иными словами, опять оказаться в седле.

— И еще, — добавляет она, — сходите постригитесь. И побрейтесь.

Он идет в парикмахерскую. Стрижется и бреется. Ведет беседы в начальной школе. При этом он догадался захватить свой фильм, который показывает малышам, пока учительница, подбоченившись, стоит в сторонке. Дети плюются жеваной бумагой, и комок попадает в него. У одной девчушки имеется кукла Барби, принцесса-воин, у другой — шикарный Малибу-Кен с симпатичным «партнером Брайаном», у мальчишки — радиоуправляемый спецназовец. Короче говоря, они не впечатлились. В конце концов, видеорепортаж — это всего лишь видеорепортаж. Они уже все смотрели по телевизору.

Когда запись кончается и он встает перед классом, одна маленькая девочка говорит:

— Зачем вам понадобилось убивать их? Животных нужно беречь. Создавая их, мать-природа тем самым говорит, что любит нас, верно, миссис Спринг?

— Недавно мы обсуждали исчезающие виды, мистер Роу, — поясняет учительница.

— А они и были единственными в своем роде, мистер Роу, — визгливо вступает мальчишка. — Исчезающий вид, а вы их уничтожили. Почему?

Лицо учительницы превращается в морду саранчи. Дети становятся маленькой саранчой. Шорох трущихся друг о друга ног насекомых. Пол становится коричневым от «табака». Мы слышим голос девочки: — Я рада, что он не мой папа!

И все расплывается… чтобы через мгновение резко сфокусироваться на…

Гигантском насекомом, нарисованном на боку того, что предположительно является фюзеляжем самолета. Картинка уменьшается, и мы видим, что на самом деле перед нами «форд»-фургон с черной надписью «Зиплок Экстерминейторз» на боку и грубыми стальными усиками на крыше. А вот и Рик, старательно, но неуклюже рисующий морду огромного таракана. Он успел изобразить еще несколько насекомых, не страдающих особенным сходством с оригиналом: что-то вроде беременных тараканов и безголовых термитов. Это его новая работа, и он честно старается выполнять ее. Мы следуем за ним в очередной дом его списка и получаем поистине леденящее впечатление.

Крупным планом дается убогое строение на высохшем газоне, с вопящими детьми, скандалящими родителями. И там, в темноте, если присмотреться, можно увидеть шевелящийся ковер.

Рик моргает, прищуривается и… да, это тараканы! Здесь, в обычном мире, куда больше насекомых, чем в лаборатории профессора! Рик стоит как вкопанный, а дети, липкие от слишком большого количества кока-колы и хронического неумывания, кишат вокруг него, постепенно подталкивая к живому ковру. Еще несколько минут — и он начинает обрабатывать дом спреем: ковер, диван, стены и ребятишек.

Далее в ускоренной съемке мы проходим-пробегаем с ним весь рабочий день: термиты, домашние муравьи, надоедливые пчелы, мыши, такие грязные, что выглядят насекомыми. Последний кадр: Рик рисует на боку фургона ублюдочного Чарли Брауна[6] с крестиками вместо глаз, и все снова расплывается…

Вечером Рик прибывает в местный клуб, на первую встречу с нуждающимися в помощи ветеранами. И чувствует себя словно рыба на песке. Эти ветераны — либо массивные гиганты в защитных комбинезонах без рубашек, с лозунгами вроде «Убей всех!» и «Господь их различит!», вытатуированными на каждом дюйме кожи, либо жилистые коротышки с мрачными глазами серийных убийц. Они толкуют об ужасах «Нама», о газовых атаках «на Заливе», о «пещерах Афгана», и Рик с выражением молодого Тома Хэнкса на физиономии едва сдерживается, чтобы не дать деру. Но настает его очередь говорить, разделить с ними свои ужасы, и все глаза устремляются на него.

Они ждут: стареющие переселенцы, бородатые байкеры, жилистые параноики. Ждут, пока он откроет рот. И Рик, не в силах совладать с собой, выпаливает:

— Для меня там не было ничего ужасного. Мне понравилось.

Его глаза слезятся.

— Честно говоря, мне этого недостает. Я хочу, чтобы все снова вернулось.

И неожиданно весь зал заливается слезами. Ветераны повскакивали с мест, сгрудились вокруг него, и все плачут. Мясистые татуированные ручищи тянутся к нему, рискуя задушить в общих объятиях.

— Мы знаем, о чем ты, Рик. Нам тоже этого не хватает.

Когда встреча заканчивается, Рик ускользает, идет по темной улице (в машине, разумеется, полетел ведущий мост) и слышит за спиной шаги. Это Чи-Чи Эскаланте, один из жилистых параноиков с печальными глазами. Хуже того, он еще и испанец, то есть существо, которому ни один порядочный американский парень из Макалоувилля органически не может доверять. У Чи-Чи на щеке шрам, и в довершение всего этого ужаса он еще и ухмыляется.

Хочет подружиться?!

— Как насчет киношки? — спрашивает он.

Рик что-то бормочет, не сбавляя шага. Чи-Чи не отстает. Он с первого взгляда распознает брата по духу.

— Ты тот парень, что врезал этим жукам, да?

Тщеславие Рика мгновенно дает вспышку. Он замедляет шаг.

— Здорово, должно быть, — продолжает Чи-Чи.

— Полагаю, что так, — соглашается Рик.

Они гуляют, они беседуют.

— Так как насчет киношки? — повторяет Чи-Чи.

Почему бы нет? У Рика даже DVD-плеера больше нет. Он даже не может просмотреть старый репортаж.

Чи-Чи садится за руль, и они едут в даунтаун. В старый кинотеатр — липкие полы, подозрительные посетители, высокий потолок с горгульями, злобно пялящимися вниз, — и смотрят мексиканский ужастик про человеческий мозг, который сохраняют живым на сервировочном столике. Текст на испанском, никаких субтитров, и Чи-Чи поясняет:

— Парень, я вырос на этом отстое.

Рик смотрит на экран. Как ни странно, он все понимает. Герой даже не англичанин, мало того, Рик не уверен, что в картине вообще есть герой, но на секунду он представляет Чи-Чи, выросшего на подобных фильмах и любящего подобные фильмы. Но потом остатки еды (то есть он надеется, что это еда), приклеившие его подошвы к полу, рассеивают зыбкую магию момента, и он поднимается, чтобы уйти.

— Как насчет шипучки? — спрашивает Чи-Чи. — Я знаю эту часть города, как трусики своей девчонки.

Рик качает головой, отстраняется, добирается до дома, где обнаруживает, что Фрэнк Эмерсон, — чудесный парень! — вломился в квартиру и оставил в прихожей гору его вещей: голова саранчи на дощечке, награды, призы, свадебные фотографии, пояса, носки, сотовый и ключи от скутера, местонахождение которого Рик позабыл. Да, и записку: «Подумал, что тебе это понадобится. Фрэнк».

Батарейка сотового сдохла, домашнего телефона у него нет, а работающие автоматы, оказывается, так же редки, как журавль американский. Только три часа спустя ему удается найти будку, и он звонит Чи-Чи.

— Неплохо бы выпить, — говорит он. — Очень неплохо бы, amigo.

Они пьют. Чи-Чи накачал его в баре Восточного Лос-Анджелеса, и не успеваем мы оглянуться, как они уже вываливаются из тату-салона на бульваре Голливуд, и у Рика на предплечье красуется довольно большая хищная птица, сжимающая в когтях нечто вроде маленькой удочки.

— Герой должен иметь тату, — едва ворочая языком, объявляет Рик, и все расплывается… и мы возвращаемся к…

Мелькают кадры следующего рабочего дня: фургон, татуированная рука Рика, малюющая на фургоне очередного гада, квартиры, в которые его вызывают, словом, очень реальный мир людей и их насекомых. Когда карусель на этот раз останавливается, перед нами огород старика… кузнечики, пожирающие его кукурузу и салат. Камера наезжает на Рика, сидящего в грязи со скрещенными ногами. В пальцах он сжимает крохотную саранчу, и та из последних сил дрыгает ногами, стараясь выжить. В огороде появляется старик, сначала с непонимающим, потом с возмущенным видом. Рик смотрит на него с выражением спасителя: «Придите ко мне, страждущие насекомые»…

— Простите, я никак не могу этого сделать, — говорит он, осторожно сажая маленькое создание на лист салата. Поднимается и уходит.

Мы переносимся в офис его компании, где Рик подает заявление об уходе. Нам не слышно слов. Босс рвет и мечет, показывая на фургон Рика. Рик берет банку скипидара и тряпку и начинает стирать свои художества. А когда заканчивает, мы замечаем, что выглядит он кошмарно: волосы отросли, как канадская трава, борода спутана. Настоящий бродяга.

Зато теперь у него DVD-плеер и шикарный телефон с встроенной камерой — все благодаря Чи-Чи и его уличным связям. Он не знает, как включать камеру, определять телефон звонившего и много чего еще, но кому какое дело? Он звонит Джейни, оставляет свой номер и вечером получает сообщение.

— В Кливленде нашествие летучих мышей-вампиров, — говорит чей-то голос. — Миллионы и миллионы.

Они знают, кто он. Единственный, кто может остановить этих тварей. И он нужен прямо сейчас. Канцелярия мэра, национальная гвардия, дорожный патруль — он необходим всем.

Сердце Рика бухает в ребра. Он улыбается, как ребенок. Наконец-то! Свершилось! Он чувствует прилив адреналина, волнение, радость, восторг, ликование — теперь он снова главный во Вселенной… но тут слышит смех в трубке.

Это шутка, понимает он. Дружки Фрэнка развлекаются. Больше некому.

К горлу подкатывает тошнота.

Он выключает телефон.

И смотрит старый фильм. Голова саранчи, так и лежащая в углу, пялится на него. Телефон снова звонит. Рик выбрал вместо мелодии птичьи трели и сейчас жалеет об этом. Он колеблется… но нажимает кнопку. В конце концов, никому не запрещено надеяться, верно? На этот раз голос обрывается хохотом уже на первом предложении. Речь идет о гигантских курах в Далате, но голос вне себя от восторга и под дружные отдаленные вопли не может даже произнести второго предложения. Рик отсоединяется, уходит и бредет по темным, жутковатым улицам. Мы видим слезы в его глазах.

Рик и Чи-Чи шатаются по городу. Пьют. Снимают простеньких «девчонок, цыпочек в барах, знойных пышечек, чьи партнеры по каким-то причинам запоздали или пришли, заранее настроенные на скандал. Правда, Рик валится головой на стойку или на мостовую, прежде чем что-то, хорошее или плохое, успевает случиться. Крупный план: татуированная рука свисает с откоса сточной канавы. Орел, скорее, походит на попугая.

Он почти все время держит сотовый выключенным, но знает, что сообщения продолжают приходить. Друзья Фрэнка, друзья друзей, всякий, кому хочется повеселиться. Он старается держаться подальше от дома, даже ходит вместе с Чи-Чи на мексиканские ужастики… но не выдерживает и снова отвечает на звонки.

Когда Чи-Чи нет рядом, он ходит по улицам один. Однажды, очумев от спиртного, он видит, как весьма привлекательную блондинку окружили уличные грабители, этнически настолько разнообразные, что со стороны вся сцена выглядит, как постер ЮНЕСКО. Рик впервые видит, как кого-то грабят, и даже не сразу соображает, что происходит и почему Господь привел его сюда.

Вот он — шанс стать героем.

Правда на его стороне. И банда это почувствует.

Но не успевает Рик подбежать, как блондинка начинает гвоздить нападающих сумкой. Парик слетает, и оказывается, что это вовсе не женщина, а ужасно обозленный трансвестит. Проворно работая мускулистыми волосатыми ногами, он исчезает в переулке как раз в тот момент, когда появляется Рик. Банда окружает его. Похоже, чувства ее членов крайне оскорблены. Они опозорены и жаждут сорвать на ком-то свой гнев. И предводитель шайки довольно жизнерадостно объясняет это Рику. Последние кадры: переулок и выкрашенный в синий цвет мусорный контейнер. Из него медленно поднимается голова Рика, покрытая кетчупом, дынными корками и другими столь же «привлекательными» продуктами, не скрывающими, однако, огромного «фонаря» под глазом. Вокруг вьются мухи, создавая нечто вроде нимба.

Экран темнеет, и мы…

Мы видим отчаявшегося Рика, который звонит Чи-Чи из своей темной квартиры, только чтобы услышать следующее:

«Сообщение для Пабло, Денниса, Марии и Рика. Простите, приятели, но этого гражданского дерьма я больше не вынесу. Сегодня иду на призывной пункт».

Его лучший друг снова завербовался… во имя всего святого…

Рик уставился в пол. Насекомые… сотни темных безымянных насекомых… ползут по линолеуму. Затемнение…

Рик наконец едет домой, в Макалоувилль, на дряхлом автобусе компании «Грейхаунд». Он, как и Чи-Чи, понимает, что с него довольно, и твердит себе: только в Макалоувилле он сможет забыть о жуткой реальности Америки 2005 года. Синяки еще не сошли, а с этим «фонарем» он похож на енота. Волосы и борода придают вид безумца. По мере приближения к дому рекламные плакаты все больше желтеют, а некоторые товары вообще уже не производятся: паста Айпена, маленькие печеночные таблетки Картера, пена для бритья «Барма» и тому подобное. Машины, пролетающие мимо автобуса, тоже становятся старше, а одежда водителей до последних мелочей повторяет моду пятидесятых. Рик Роу наконец возвращается домой.

Едва автобус останавливается на автовокзале Макалоувилля, мы видим панораму города. Он не изменился. Пусть Рик спас его от гигантской саранчи, но что-то или кто-то спасло его от нового тысячелетия. Это все еще город пятидесятых — и единственный дом, который остался у Рика.

Вспомнив, что здесь открыт маленький музей его имени, он прежде всего направляется туда. Смотрительница у двери, старушка, которая сама не знает, кто она и где находится, не узнает Рика. Он потрясение останавливается на пороге. Две гигантские саранчи покрыты толстым слоем пыли. Освещение паршивое, почти все лампы перегорели. И никаких экскурсий: ни школьников, ни стариков. Собственно говоря, в музее нет ни души, если не считать парочки обжимающихся в самом темном углу тинейджеров — паренька с зализанными назад волосами и девушки в мохеровом свитере. Заметив Рика, они хихикают. До него доносится слово, подозрительно похожее на «пьянь». Только сейчас он понимает, как, должно быть, выглядит. Он не может позволить, чтобы город узрел его в подобном виде.

Уходя, Рик видит свой портрет под перегоревшей лампочкой. Кто-то пририсовал ему усы и рожки…

Он снимает номер в лучшем отеле, записывается под фамилией «Смит» и платит наличными. Цена почему-то все та же, что в пятидесятые — десять долларов. Он принимает душ, бреется и, изловчившись как может, подбривает себе волосы на затылке. Надевает единственную смену одежды, которую привез в сумке, проглатывает две чашки кофе в баре отеля и долго упражняется в улыбках перед зеркалом над стойкой.

Потом он бродит по улицам — и да, это точно Макалоувилль, как есть Макалоувилль, город его детства, свидетель славы, и теперь его улыбка уже не такая натянутая, и он счастлив, как давно уже не был…

Пока мимо не проходит парочка. Взгляды, которые на него направлены, нельзя назвать иначе, чем убийственными… словно перед ними прокаженный. Может, его не узнали? Городок маленький. Наверное, приняли на чужака…

Но там, через дорогу, идет Бадди Блейлок, его лучший друг, еще со школы. Рик быстро перебегает улицу с протянутой для рукопожатия рукой, с губ уже готовы сорваться приветствия, и едва Бадди поворачивается…

Мы видим то же выражение. Смертоносное.

— Привет, Рик, — цедит Бадди.

— Черт, Бадди, до чего же здорово тебя видеть! — ликует Рик. — Эй, да ты прекрасно выглядишь! Как Спуки? Как твой «форд»?

Но взгляд Бадди по-прежнему не назовешь дружелюбным.

— А как большой город, Рик? Хорошо обошелся с тобой?

— Полагаю, да, — лжет Рик.

— Рад слышать, потому что некоторым пришлось остаться здесь, в Макалоувилле, чтобы дела вертелись по-прежнему. Понимаешь, о чем я?

Рик искренне не понимает, о чем он. Из супермаркета появляется Пэтти Рипли, подружка Бадди, и застывает, уставясь на Рика с уже знакомым выражением.

— Ба! Да неужели Рик Роу?! Не может быть! Сколько лет, сколько зим!

— Вот именно, неужели, — вторит Бадди.

Они смотрят на него, как на самого последнего педофила!

— Здорово было повидаться, Рик, — неожиданно выпаливает Бадди, — но мне пора работать. Знаешь, работа. То, чем люди занимаются в будние дни. А ты веселись и дальше, хорошо?

Рик стоит, как оплеванный, пока парочка весело уезжает в бело-голубом «форде» Бадди выпуска пятьдесят шестого года.

Рик тащится дальше. Видит работающих людей. Водителей грузовиков, продавцов в магазинах, секретарей в офисах, домашних хозяек, занятых покупками. Да, это точно Макалоувилль, но теперь это еще и реальный мир. Макалоувилль, которого он не знает.

Что случилось, спрашивает он себя, с добрыми старыми временами бесшабашных гонок и лихачества, рождественских елок, когда ребятишки, еще не успев переодеть пижамок, развертывали подарки, а Дин Мартин пел «Белое Рождество», и многое другое из того мира, где пришельцы были пришельцами, а ты знал, кто ты есть на самом деле?

«Все миновало, потому что ты оставил этот город, Рик, — вещает голос, тот самый, что всегда говорит в подобной манере. — Потому что ты стал героем и уехал».

Он шагает дальше и в конце концов оказывается перед родительским домом. Тут ничего не изменилось. Газон, деревья… Солнце греет так же, как когда-то… Рик нажимает кнопку звонка, нервно расчесывает пальцами волосы. Сегодня пятница — день, когда отец приходит с работы пораньше, и, может быть, сейчас он уже дома. Мама наверняка тоже. Мистер и миссис Роу неразлучны. Вся семья… все трое были неразлучны.

На звонок выходит отец и встает на пороге. Он еще в костюме. Рик замечает какое-то движение на заднем плане и понимает, что это мать.

— Заходи, — коротко роняет отец. И это все. Просто «заходи».

— Здравствуй, Рик, — вторит мать так же коротко, и Рик недоуменно моргает. В доме полутемно, и он со света словно ослеп.

— Садись на диван, — продолжает отец. Рик направляется к матери, чтобы обнять, но с размаху налетает на стол, а когда глаза немного привыкают к сумеркам, видит ее лицо. Вернее, выражение лица.

— Приятно видеть тебя, Рик, — говорит она, но это всего лишь обычная любезность. Мать всегда и со всеми вежлива.

— Да, сынок, приятно, — вторит отец. — Как Лос-Анджелес обходится с тобой?

— Мог бы и получше, — признается Рик, гадая, стоит ли рассказывать родителям.

— Мне очень жаль это слышать, — бормочет отец. Следует длинная пауза. Отец не спрашивает, что случилось. Мать сидит в большом мягком кресле напротив дивана, где устроился Рик, а отец не садится вообще.

— Мы чем-то можем помочь? — спрашивает один из них, Рик не уверен, кто именно, и опять только из вежливости.

— Как вы оба? — интересуется Рик. — Я скучал без вас.

— Мы тоже скучали, — механически откликается мать.

— Мы часто думали о тебе и волновались, как все родители, — продолжает отец. — Мы, а особенно твоя мать, не тревожились бы так сильно, если бы ты чаще писал или звонил…

Рик не верит ушам. «Я звонил, — хочет сказать он. — Я писал».

По крайней мере, вначале. Они приехали на свадьбу. Видели дом. Может, последние несколько месяцев, когда все перевернулось с ног на голову, ему было не до общения с родителями, но это потому, что он был сбит с толку, сконфужен и не хотел обременять их своими бедами.

Рик пытается объяснить, извиниться, но эти двое, словно вырезанные из картона персонажи ужастика пятидесятых «Пришельцы среди нас», тупо и молча смотрят на него.

— Я приехал, потому что хотел видеть вас, — говорит он, но ответа нет. — Хотел посмотреть, по-прежнему ли Макалоувилль остается тем же, что и до моего отъезда. И знайте: я думаю о вас постоянно, даже если все пошло наперекосяк, и у меня не было шансов…

— Это у тебя татуировка на руке, сынок? — сурово перебивает отец.

Рик поднимается. Ему пора. Отец уже мягче добавляет:

— Здесь у нас сберегательная облигация на двадцать пять долларов. Вчера нашли на чердаке. Если нуждаешься в деньгах, можешь получить за нее наличными.

— Нет, — качает головой Рик. — Пусть лежит у вас. Само сознание того, что она здесь, в доме, где я вырос…

— Выглядишь ужасно, Рик, — неожиданно объявляет мать. — Неплохо бы тебе подстричься.

Рик почти бежит по улице, прочь от того дома, где провел детство… правда, сам того не желая, один раз оглядывается, чтобы помахать двум темным фигурам, все еще стоящим на пороге. Наконец он свободен… свободен от нового ужаса… и мы видим: Рик возвращается на автобус компании «Грейхаунд», где-то между Макалоувиллем года 1958-го от рождества Создателя нашего и Южной Калифорнией 2005-го.

Все расплывается…

Ночь. Рик слушает телефонные сообщения в темноте своей квартиры. Если света нет, можно не увидеть насекомых. В одном из сообщений его просят избавить Сан-Франциско от бездарных итальянских сопрано. В другом уведомляют, что НЛО, замаскированные под круглосуточные магазины, похищают граждан Нью-Джерси. В третьем сообщают о радиоактивных проститутках в Чикаго, и в последнем — о маленьких красных крабах, наводнивших городок во Флориде.

Затемнение.

Новый день. Рик старается найти группу нуждающихся в помощи ветеранов, но они переехали, и никто не знает куда.

Вечером на сотовом Рика только одно сообщение. Мужчина, представляющий мэра города Кокскру[7], штат Флорида, говорит, что звонил вчера и был бы крайне благодарен, если бы мистер Роу ответил на звонок. Голос (серьезный, ни единой смешливой нотки) продолжает речь, и камера берет крупным планом глаза Рика в темноте: насекомоподобные, фасеточные, отчаявшиеся.

— У вас есть факс или е-мейл, мистер Роу? — спрашивает голос.

В эту ночь мы наблюдаем жутчайший кошмар, приснившийся Рику, почти идеальный сплав всего, через что пришлось пройти в последние несколько недель: саранча, малыши, изрыгающие «табак», Джейни с тринадцатью ребятишками, родители, твердящие: «Немедленно постригись и побрейся — ты ужасно выглядишь».

Затемнение.

Чириканье сотового выводит его из кошмара и возвращает в уныние и мрак квартиры. По крайней мере, все насекомые послушно вернулись на стены, где и проведут день. Рик пытается встать, обозленный, готовый устроить идиоту-шутнику скандал, вот только если вовремя проберется к телефону, через груды грязной одежды и наград.

— Мистер Роу?

— Послушайте, вы…

— Знаю, мистер Роу, еще слишком рано, но у нас тут проблемы…

— Если я смогу узнать, кто вы и откуда…

— Это крабы вида Gecarcoidea natalius, не принадлежащие к местной фауне, случайно завезенные к нам лет двадцать назад. Они размножились до такой степени, что мы не знаем, как уменьшить популяцию. Мы уверены, что вы, учитывая ваш опыт с Melanoplus spretus, сумеете нам помочь. Мы готовы оплатить билеты на самолет, остальные расходы и выделить солидную сумму за консультацию, если вы согласитесь приехать к нам на неделю. Кокскру — чудесный город, и мы обещаем вам наше гостеприимство…

Рик молчит. Что-то в этом голосе…

Флоридский акцент явно настоящий…

Мужчина говорит и говорит, и до Рика наконец доходит: все правда. Это РЕАЛЬНЫЙ город с РЕАЛЬНЫМИ проблемами, где-то во Флориде.

И они ждут его помощи.

Теперь Рик выглядит куда старше: не на двадцать три, а на тридцать три. Слишком много пришлось всего пережить. И он прав: этот звонок очень важен, хотя и не в том смысле, как он воображает.

Рик берет деньги, переведенные ему мэром Кокскру, и летит во Флориду, окрыленный, полный надежд. В аэропорту его встречает мэр Деламитра и отвозит в гостиницу — старый, но чистый и сухой отель в деловой части городка. Наутро он едет в тот конец города, где Главная улица проходит вдоль Болотного заповедника, и собственными глазами наблюдает батальоны марширующих Gecarcordea natalis, красных лесных крабов размером с ладонь. Крабы мигрируют, что происходит каждый год, хотя не в таких масштабах: проходят через город, стремясь назад, в болота, где выведется их потомство, и при этом что-то не слишком спешат. Присутствуют мэр и его администрация. Присутствует пресса. Присутствует женщина лет тридцати, которая каким-то образом не вписывается в эту южно-флоридскую сцену. Стиль одежды — нечто среднее между «Банана Репаблик» и «Л.Л.Бин»[8]. Привлекательна, уверена в себе, но не бросается в глаза, стоит поодаль от всей группы, со скрещенными руками и смешинкой во взгляде, которая почему-то тревожит Рика. Никто не потрудился познакомить их, и Рик не спрашивает, кто она, хотя и не может ее игнорировать.

— Ну? Так что вы об этом думаете, мистер Роу? — спрашивает мэр.

— А что здесь можно поделать? Нельзя трогать их нерестилища. Они считаются заповедником.

— А кто их природные враги? — добросовестно спрашивает Рик.

— По-моему, таковых просто нет. Во всяком случае, достаточно грозных.

— Этого быть не может, — качает головой Рик. — Каждое животное такого размера имеет, или имело, или будет иметь, если появится в другом регионе, природных врагов. Это аксиома, сэр, хорошо известная науке.

Мэр, члены его администрации, представители прессы и остальные собравшиеся переглядываются и пожимают плечами. Никто не смотрит на женщину в туфлях на низком каблуке, которые, как правило, носят защитники природы.

– 'ноты, — наконец выговаривает кто-то.

Рик цепенеет.

— Что?!

— Еноты, мистер Роу, — поясняет мэр.

— Да, — поддакивает кто-то. — Я сам видел как 'ноты их ели. Да они все едят: крабов, лягушек, даже черепах, если смогут разбить панцирь.

— Вот оно, ваше решение, мэр, — объявляет Рик.

Все снова переглядываются. Они готовы верить. Они нуждаются в ободрении.

— Сколько может стоить енот? — спрашивает Рик.

— Черт, — выпаливает кто-то, — возможно, вы сумеете уговорить семинолов, что живут в Пахоки, отправиться на охоту. Они уж точно сумеют притащить две-три сотни, по пяти баксов за голову. На это уйдет недели две, но это неважно: все равно им делать нечего.

— Вам понадобится больше, — поспешно поясняет Рик, — и как можно быстрее.

— Муж моей сестры, — выкрикивает другой, — работает на «Уотер энд Пауэр» в Батон-Руж. Бьюсь об заклад, меньше чем через неделю мы сумеем получить от кейджанов[9] тысячу голов. Да и обойдется дешевле.

Члены администрации мэра вычисляют, подсчитывают, и оказывается, что две тысячи енотов обойдутся городу от десяти до пятнадцати тысяч долларов, включая транспортные расходы, что, в общем, не слишком дорого. Но тут вдруг слышится чей-то смех, и все оборачиваются. Это женщина. Очевидно, она открыто наслаждается ситуацией.

— Мистер Роу, — хмуро бормочет мэр, — это доктор Филд. Доктор Сьюзен Филд.

Рик узнает, что Сьюзен Филд — эколог, училась в Массачусетском институте лесного хозяйства и вот уже пять лет как живет в Кокскру. Ему также становится ясна причина ее смеха. Оказывается, появление в регионе такого количества енотов, известных пристрастием к птичьим яйцам, не только подвергнет опасности немалое количество местных птиц, но и уничтожит фермы по разведению тропических рыбок, на которых зиждется двадцать процентов экономики округа Кокскру.

— Помните, как нашествие зубатки едва не привело к катастрофе в начале восьмидесятых? — спрашивает она.

Конечно, появление крабов — это неприятность, но они не повлияют на экономику в такой степени, как две тысячи хищников с ухватками гангстеров.

Рик уничтожен.

И способен выдавить только одну фразу:

— Чего хотят эти крабы?

— Похоже, мистер Роу, — отвечает она, даже не поежившись под неприязненными взглядами окружающих, — они хотят вернуться в болота и благополучно размножаться… а мы встали поперек дороги. Кроме того, им нравится спариваться именно в этом городе…

— Паразиты? — допытывается Рик, хватаясь за соломинку.

— Таковых у членистоногих не существует.

— Распыление пестицидов?

— Наш добрый мэр и это пробовал, — отвечает Сьюзен, улыбаясь Деламитре, — невзирая на возражения скромного эколога. И федеральное правительство наказало нас крупным штрафом. Это уже не наука, мистер Роу, это политика.

— Мне нужно подумать, — едва слышно мямлит Рик. — Просмотреть отчеты, другие документы… по истории проблемы… надеюсь, мэр, все это у вас есть?

— Прекрасная идея, мистер Роу, — одобряет Сьюзен Филд, все еще исподтишка посмеиваясь и явно не собираясь снимать его с крючка.

Рик удирает в гостиницу, садится на кровать, смотрит в стену и, дождавшись ночи, отправляется в пригородный бар. Предварительно приходится надвинуть бейсболку пониже, чтобы скрыть лицо.

Потом происходит следующее.

Сьюзен Филд разыскивает его в баре. Городок очень маленький, слухи разносятся со скоростью звука, а он здесь единственный в бейсболке с эмблемой лос-анджелесской баскетбольной команды «Лейкерс». Она даже снисходит до сочувствия. Рик еще не пьян, но прилагает все усилия, чтобы утопить печаль в пиве с упоительным названием «Моча аллигатора». Сьюзен оживленно болтает: кое-что рассказывает о себе, о своей работе по экологии заболоченных земель, политике защиты окружающей среды на Юге, словом, все безопасные темы… после чего начинает расспрашивать Рика о его жизни. Он скрывает правду, точнее, просто врет. Рассказывает о всех героических деяниях, которые совершил, когда уехал из Макалоувилля. Когда ты пьян, это дается легче. Нападение белых медведей на поселения эскимосов, его гениальная идея использовать в качестве приманки надувных тюленей, наполненных веселящим газом, чтобы усмирить хищников. Плезиозавр, уменьшенная копия Несси, в вермонтском озере Шамплейн, ночной ужас всей округи: как он придумал транслировать через древние динамики вопли шотландских волынок, что помогло поймать чудовище…

Но ее не так легко одурачить. Сьюзен видит перед собой доведенного до отчаяния человека, и хотя до конца истории мы так и не узнаем почему, но она приглашает его провести ночь у нее в доме.

— У меня есть лишняя комната, — поясняет она.

Лицо Рика светлеет.

Симпатичная женщина приглашает его на ночь! Может, он еще сохранил некую притягательность героя? Может, Джейни ошибалась? Может, его наука не так отстала от жизни?

Когда они добираются до дома, старого флоридского бунгало с бесконечными верандами, радость немного утихает при виде ее десятилетнего сына Джейкоба. Оказывается, именно с ним он должен делить сегодня спальню. Комната оказывается кошмаром наяву. Здесь полно насекомых. Насекомых, насаженных на булавки, аккуратно размещенных в шкафах и стеклянных витринах, причем каждое снабжено карточкой с пояснениями. С потолка свисают игрушки-насекомые. Обои с изображениями насекомых. Огромные пластиковые модели насекомых красуются на комоде. Рику хочется вопить от ужаса. Но мальчик в полном восторге. Это Рик Роу — человек, остановивший нашествие саранчи-мутанта в северной Неваде. Джейкоб знает все подробности этой истории и с обожанием взирает на Рика. Рика должно бы радовать такое поклонение, но почему-то не радует. Он проскальзывает в ванную и оттуда слышит шепот Джейкоба:

— Не говори ему, мама, пожалуйста.

— Не скажу, — отвечает та. — Разве только ты сам захочешь.

Сьюзен уходит спать рано («Я встаю с первыми лучами солнца, а вы двое развлекайтесь»). Тем временем прыщавый, неуклюжий, очкастый Джейкоб устраивает ему экскурсию по комнате, подводя к каждому экземпляру коллекции. Экскурсия затягивается заполночь.

Лежа на нижней койке, — тяжелое тело Джейкоба ворочается над ним, — Рик, что неудивительно, всю ночь видит во сне чудовищных насекомых.

Рик остается в Кокскру. Вернее, в доме Сьюзен Филд. Она настаивает, и горячность ее уговоров немного пугает. Но ему больше некуда деваться, а в этом маленьком мирке с десятилетним коллекционером и женщиной — доктором философии, которая немилосердно, но беззлобно подтрунивает над Риком, в этом городе с крабовой проблемой, которая вовсе не кажется такой уж проблемой, есть нечто человечное. Нечто теплое. И как ни странно, ему кажется, что дом — именно здесь.

Он нанимается водителем в местную компанию минеральных вод и постепенно узнает все больше об этой женщине. О том, как Сьюзен Филд, тогда еще студентка последнего курса, приехала изучать экосистему здешних болот, покорно носила «беркенстоксы» с защитой от насекомых и болотные сапоги и в первый же свой день в Кокскру встретила Джошуа Ковингтона, политика-либерала, родившегося где-то здесь, во Флориде (по его словам), и приехавшего сюда за несколько недель до нее. На десять лет старше, разведен, один сын. Как она осталась (хотя и не представляла себя в роли мачехи), вышла за него замуж, и половину своего медового месяца они провели в спорах о способе спасения болота. Как три года спустя Джошуа Ковингтон погиб в автокатастрофе и как вскоре после этого толстячок, ставший ее сыном, стал собирать коллекцию насекомых.

Рассказывая все это, она не смотрит на Рика, и он не знает почему. Постоянно отводит взгляд, словно не хочет, чтобы он смотрел ей в глаза. Да и в голосе слышится нечто, заставляющее его предполагать, что она лжет. Но в чем? В ее жизни явно нет никаких тайн, и она кажется человеком честным. К чему ей лгать?

Работая бок о бок со Сьюзен в ее кабинете, Рик понимает, в чем смысл нового тысячелетия: дело не в пузырях-пришельцах с огнеметами или гигантской саранче с пищевыми феромонами. Дело в политике. Он узнает, что мэр, собирающийся баллотироваться на пятый срок, желает изничтожить маленьких красных сволочей с клешнями главным образом потому, что они его раздражают. Крабы не представляют угрозы людям, они не станут экономическим бременем округа. Это просто природное явление, и после каждой ежегодной миграции миллионы маленьких панцирей выцветают на солнце, погибают под колесами машин, становятся игрушками домашних животных, а в руках местных умельцев даже кошмарными сувенирами для туристов. Но они не нравятся городским бизнесменам, тем, кто живет в больших домах в колониальном стиле, и поэтому мэр борется с крабами. И мэр Деламитра не собирается прислушиваться к уроженке севера, янки, какой-то бабе — доктору «какой-то-там-логии» из Массачусетса, вдове «левого реформатора», искренне советующей, что следует сделать в подобном случае. Так что ситуация безнадежна.

Рик с каждым днем все больше мрачнеет. Его одолевает ностальгия по чему-то, чего он не в силах понять, и Сьюзен везет его на ретроспективу научно-фантастических ужастиков пятидесятых в местный кинотеатр, вышедший, судя по его виду, прямо из одного такого ужастика. Сама она издевается над фильмами. Образами женщин. Беззаветным героизмом. Черно-белыми ценностями. Картонными людьми.

Рик начинает видеть эти вещи в новом свете. Это фильмы не о настоящих людях, а о персонажах комиксов, которые никогда не жили и не будут жить в реальном мире.

Она подтрунивает и над его татуировкой, но абсолютно беззлобно, даже добродушно, поэтому он не обижается.

Джейкоб то и дело болеет («простужается», по словам Сьюзен), но Рик не слишком над этим задумывается. Мальчик ведет сидячий образ жизни, заплыл жиром, так что это неудивительно. Он просто не в форме. Неплохой парень и нравится Рику, но есть пределы… и грипп дает Рику вполне законный предлог улизнуть, остаться наедине с собой. Что ни говори, а мальчишка повсюду таскается за ним. Как-то он даже дарит Рику свою единственную пластиковую фигурку «Мутанта Макалоувилля».

— Есть и компьютерная игра, — поясняет он. — Каждый раз, когда убиваешь мутанта, получаешь право участвовать в гонках на старой машине. У меня была такая, но я отдал ее поиграть одному парню в школе, а тот переехал в другой город. Не слишком интересная. И саранча похожа на кур.

Рик наблюдает попытки коммандос мэра избавиться от «проблемы крабов»: огнеметы, ловушки, яд. Горящие крабы невыносимо смердят, а живые просто уносят ловушки волной красных тел. Жалкое зрелище. Пародия на ужастики пятидесятых!

Когда Дэ-Эн-Ка, кот Сьюзен, доползает до душевой кабинки, чтобы там подохнуть, и Сьюзен с плачем бормочет: «Они снова применили яд», ситуация уже не кажется смешной.

Однажды ночью Рик стоит на темном крыльце, наблюдая, как крабы маршируют через протекающий возле дома ручей. И внезапно понимает: они идут, потому что не могут иначе. Они полны мужества, их волю не сломить. А он? Найдет ли он в себе такое мужество? Есть ли у него хоть капля воли?

Наконец он ведет Джейкоба — на этот раз одного Джейкоба — на фильм пятидесятых и неожиданно для себя начинает подшучивать над Героем, Подружкой, Профессором и Полицией штата, над тем, как им все легко дается.

— Если бы жизнь не стоила борьбы, тогда все не было бы таким сложным, — к собственному удивлению слышит Рик свой голос. И сидя рядом с Джейкобом Ковингтоном, он вдруг понимает великое значение заботы о ком-то — о ком-то, кто нуждается в тебе и не имеет твоей силы.

На душе становится легче. Теперь он чувствует себя лучше. Спокойнее. Как истинный герой. Мальчик любит его.

Джейкоб засыпает: это большое, глупое, лунообразное лицо, «украшенное» очками, ложится на его руку во время третьего по счету фильма. И Рик его не будит, хотя рука затекла.

Когда зажигается свет, он видит на ладонях Джейкоба сыпь, которой раньше не замечал. Нужно не забыть сказать Сьюзен, когда они вернутся. Но, покидая театр, он случайно видит тыльную сторону ладони Джейкоба. Сыпь пропала. Может, все дело в освещении?

Потом они идут по Главной улице, заглядывая во все магазины подряд. Останавливаются, чтобы купить майки. Рик выбирает мальчику майку с насекомым — большой яркой пчелой, и на душе снова становится хорошо. Джейкоб тоже протягивает Рику майку с насекомым — гигантской сороконожкой. Ничего не поделаешь, придется носить. Они надевают обновки и идут дальше. Поначалу Рик немного смущается, потом привыкает. По крайней мере, это не «мутанты Макалоувилля».

Как-то ночью он достает фотографию Джошуа Ковингтона, смотрит на нее, потом на спящего Джейкоба и вздыхает. Отцы. Сыновья.

Назавтра он снова видит на руках Джейкоба сыпь и говорит об этом Сьюзен.

— Ничего особенного, — отмахивается та. — Это не заразно.

И кадр меняется. Мы видим, как…

Рик уничтожает запись репортажа. Свидетельство его былой славы. На его лице улыбка. Наконец-то он смирился с неизбежным. Остыл. Успокоился.

И тут происходит ЭТО.

Все смотрят телевизор в гостиной. Сегодня день выдался суматошным по части развоза бутылок с водой, а потом пришлось провести два часа в офисе клуба «Спасти болото», для которого Сьюзен помогает добывать средства. Передачу прерывает срочный выпуск новостей.

— Они выходят из моря в Галвестоне, — объявляет ведущий.

Кто именно?

Инопланетяне, разумеется. Выглядят как водяные трицератопсы, иначе говоря, трехрогие динозавры — с рогами будто из резины. Странные орды тучами лезут из Мексиканского залива, тащат за собой обломки старых кораблей и самолетов, жертв Бермудского треугольника. Злые, как черти. Глобальное потепление, способствующее нагреву подводных течений залива, послужило причиной разрушения их надежных придонных куполов, и они взбесились, готовые к мести. Снимки бегущих жителей Галвестона. Изображения истекающих водой тварей размером с танк М1 и такого же цвета. И все это вполне реально.

Рик слушает и к своему ужасу ощущает воодушевление. Прилив энтузиазма. Все начинается снова, говорит голос. Шанс возродить прежнюю славу.

Он пытается устоять. Урезонить себя. Неужели последние несколько месяцев ничему его не научили? Неужели он ничего не почерпнул от Сьюзен и Джейкоба? Он одинокий мужчина, одинокое человеческое существо, причем смертное, а здесь, в Кокскру, он обрел мир. Дом. Семью.

Тщеславие ядовитой коброй поднимает голову, но Рик сопротивляется.

— Здорово, — говорит он наконец, расплываясь в улыбке. — Пришельцы уничтожают техасские пляжи. И что теперь?

Сьюзен и Джейкоб смеются. Но смех почему-то кажется Рику нервным. Странно, правда?

Он вдруг замечает кое-что. Освещение приглушенное, но он мог бы поклясться, что на ее локте — та же самая красная сыпь. Или это ему привиделось?

— У тебя ведь нет никакой сыпи, правда? — спрашивает он, перед тем как потушить свет.

— Нет, — поспешно отвечает она. И верно, когда он смотрит на ее локоть, все чисто. Никакой сыпи.

На следующий день домашний факс Сьюзен выдает короткое сообщение.

«Мистер Роу, вы нам нужны».

Подписано мэром Галвестона.

Еще через день получена телеграмма из техасского отделения министерства по чрезвычайным ситуациям.

«Нуждаемся в вашей помощи».

И эсэмэски, самые настоящие. Одна — из министерства по чрезвычайным ситуациям. Другая — из газеты.

«Говорят, к вам обратились по поводу галвестонского кризиса. Каковы ваши планы, мистер Роу?»

Рик, судорожно сжимая в руках сотовый, сдается.

И предстает перед Сьюзен.

— Я им нужен, — говорит он. — Действительно нужен. Придется ехать.

Его сердце кузнечным молотом бухает о ребра. Макалоувилль повторяется снова, и он намерен пережить еще одно приключение. Обязан. Она, конечно, поймет.

— Мужчина должен исполнять свой долг, — добавляет Рик. Кто-то когда-то изрек это. Какой-то киношный герой. В этом он уверен.

— Это ненастоящее, — утверждает она.

— Разумеется, настоящее, иначе бы в новостях такое не передали.

— Я не то хотела сказать.

— Тогда что ты хотела сказать? — Не дождавшись ответа, Рик цедит: — Я надеялся, что ты поймешь.

Он сердится. Если бы он действительно был ей небезразличен, она бы поняла, так ведь?

— А может, ты нужнее нам, — тихо произносит она.

— Едем со мной… вы оба, — просит он, разом оживившись.

— Мы не можем, Рик. Это не наша история.

Она отворачивается. У Джейкоба снова простуда, и ей приходится каждый час ставить ему градусник. Предписание доктора.

— Мне очень жаль, — выдавливает он наконец.

— Не беспокойся.

Она, как всегда, отводит глаза, снимая груз с его совести.

— Я объясню Джейкобу, что произошло. Он поймет. Ты по-прежнему остаешься его героем.

Рик берет старый «форд»-пикап, все эти годы простоявший в гараже Сьюзен, и мчится по направлению к Галвестону. В фильме пятидесятых он оказался бы на скоростной автостраде, где можно лететь, подобно ветру, но нет, это автомагистраль с двусторонним движением, и мимо снова мелькают рекламные щиты со старыми брендами и слоганами: «Смотрите на США из окон вашего «шевроле», «Предмет первой необходимости — пена для бритья «Барма».

Немногие машины, едущие навстречу в ночи, оказываются такими же древними, как его «форд». Белый пунктир посреди шоссе завораживает Рика. Перед глазами проносится вся его жизнь. Мы видим кадры его глазами: Макалоувилль, родители, Бадди Блейлок и его машина, Сьюзен, Джейкоб, Чи-Чи Эскаланте. Мы видим все образы Рика Роу за последние несколько месяцев. Что-то с ним происходит. Мы не знаем, что именно, но это важно.

И наконец он видит себя саранчой: пришелец с широко расставленными глазами. Панцирь переливается голубым и зеленым. И каким-то образом это кажется вполне естественным.

Рик останавливает машину, разворачивается и едет назад. А добравшись до дома, застает там доктора. Рик смотрит на мальчика, доктора, Сьюзен и неожиданно понимает, что это была вовсе не простуда.

— Как долго это у него продолжается? — спрашивает он.

— С нашего прибытия.

Он понятия не имеет, о чем она. Прибытие?

— Что это… что у него? — спрашивает Рик.

— Мышечная слабость. Проблема с мышечными оболочками… не знаю, как это именуется в медицине. И не уверена, что диагноз правильный. Доктор Паттерсон никогда не видел ничего подобного.

— Разве ему не будет лучше в больнице? Со специалистами?

— Это невозможно.

— Проблема в деньгах?

Сьюзен, словно не слыша, поворачивается к доктору и Джейкобу, а Рик только и может, что выдавить:

— Ему может стать хуже?

Она слегка улыбается, мельком смотрит на него, и он осознает, что любит ее улыбку. Чуть кривую… небрежную… и ее зубы, пожалуй, мелковаты, но он любит эту улыбку.

— Может, да… а может, и нет.

Она произносит это смиренно, почти обреченно, и он вспоминает, что Сьюзен всегда отвечает именно этими словами: «Может, да, а может, и нет».

Никаких заверений. Никаких клятв. Никаких обещаний размером с рекламный щит.

— Он боготворит тебя, — тихо роняет она.

— Но он совсем меня не знает.

— Знает то, что ему нужно знать.

Между ними долго висит неловкое молчание, все то время, пока доктор заканчивает осмотр спящего ребенка. Рик замечает руки доктора: по ним тянутся полосы той же красной сыпи, которая появлялась на руках Джейкоба в кинотеатре, а потом на локте Сьюзен.

Он пристально всматривается. Сыпь остается. Он видит, что она вполне реальна. Очень-очень реальна. Рик хочет сказать что-то, но доктор поднимает голову, и в его глазах нечто странное, словно он тоже боится взглянуть на него. Поэтому Рик жизнерадостно объявляет:

— Будут и другие пришельцы, другие монстры, верно?

— Конечно, — отвечает Сьюзен. — Они всегда есть…

Она видит выражение лица Рика и понимает, что пора. Пора ему сказать. Протягивает руки, покрытые сыпью, но на его глазах красное превращается в голубое и зеленое, переливается, как крыло бабочки из дождевого леса. Так это не сыпь, а ее кожа!

И лицо… совсем не такое, как обычно. Глаза становятся невероятно синими, как пустота между звездами. Зрачков совсем нет, а зубы немного более остры, чем он запомнил. И сейчас сознает, что все это реально.

— Иногда то, что ты хочешь, — говорит она, хотя губы не двигаются, — вовсе не так уж далеко.

Он касается ее рук, и они оказываются куда тоньше, чем он помнит, и, кажется, на них лишние пальцы.

— Это атмосфера твоей планеты, — говорит она, — так на него действует. Поэтому он болеет. Но хочет оставаться здесь. Это все, что у него есть. Ведь он здесь вырос. И потому именно он может стать мостиком между нами и вами.

Ты нам нужен, Рик, — говорит она. — Мы сразу поняли, что ты именно тот, кто нам необходим, когда увидели тебя в тот день по телевизору. Знали, что ты не испугаешься. Что именно ты из всех людей способен помочь…

Он таращится на нее, потеряв дар речи. Но если бы даже и мог говорить, что тут скажешь?!

— Это я, — добавляет она, — заставила мэра позвонить тебе. Он не из наших. Нас здесь только пятеро. Отец Джейкоба был шестым. Нам было необходимо завлечь тебя сюда. Прости.

Он все еще держит ее руки. Зелено-голубая кожа должна бы вызвать чувство брезгливости, но почему-то этого не происходит. Она все та же женщина, которую он знает, даже если стала чем-то иным.

Рик кивает.

Сьюзен подступает к нему, кладет руки на плечи, так что глаза без зрачков оказываются всего в нескольких дюймах от его глаз, и обнимает. Крепко обнимает. До чего же хорошо!

Он отчетливо сознает, что они должны испытывать: Сьюзен, Джейкоб, доктор — оставшись здесь одни. Не зная, что с ними будет. Впрочем, их тела не слишком отличаются от его собственного.

— В конце концов, все мы вышли из одного галактического семени, верно? — спрашивает голос, который всегда говорит в подобной манере.

И тут он видит на ее предплечье татуировку: ужасно патриотический орел, сжимающий в когтях связку стрел — то, чего не было несколько дней назад. То, что она сделала ради него.

И это лучше всяких объяснений говорит о ее чувствах. Кем бы Сьюзен ни была, она любит его, а разве не это самое главное, самое важное во Вселенной?

Мы растворяемся в синем небе.

Или звездах.

Или в новорожденном младенце.

Или в чем угодно.

Во всем, что кажется нужным и правильным.

Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА

© Bruce McAllister. Hero, the Movie. 2005. Печатается с разрешения журнала «Fantasy & Science Fiction».

Александр Громов Змеёныш

Первыми были ауригийцы.

Сначала в экстренных выпусках общемировых теленовостей, а затем и в наскоро сляпанных научно-популярных программах косноязычные от волнения дикторы подчеркивали разницу между ауригийцами и ауригидами. Разница эта заключалась в том, что последние являлись всего-навсего метеорным потоком с радиантом в созвездии Возничего, а первых следовало считать не более и не менее, чем представителями высокоразвитой цивилизации, обжившими область галактического пространства, предположительно находящуюся в направлении того же созвездия.

Сказать точнее было трудно. Однако межзвездный зонд «Пелопс», в свое время посланный в направлении созвездия Возничего и уже преодолевший почти два парсека, внезапно и необъяснимо оказался вновь в Солнечной системе, где немедленно разразился паническими радиовоплями во всех доступных ему диапазонах частот. Из хаоса сигналов удалось понять немногое: искусственный интеллект зонда натуральным образом свихнулся, встретившись с тем, чему не находил объяснения.

Потрошение зонда принесло очень немного информации. Несомненно, зонд принял обрывок какого-то сигнала и, заподозрив его в искусственности, попытался дешифровать. Затем было зафиксировано появление перед зондом некоторого количества неизвестных космических тел — зафиксировано по их собственному тепловому излучению, ибо радиолокация не дала ровным счетом ничего. Да и что она могла дать, если отраженный от объектов сигнал попросту не успел достичь приемных антенн зонда? В одно мгновение «Пелопс» был отброшен туда, откуда много лет назад начал свое дальнее странствие.

Каким образом был преодолен световой барьер — это еще предстояло осмыслить лучшим умам планеты. Важнее было другое: самые ближние, по галактическим меркам, окрестности Солнечной системы оказались заняты иной, чуждой человечеству цивилизацией, не пустившей землян в свои пределы. Более того — отфутболившей космический аппарат с такой же легкостью, с какой дачник сшибает щелчком бестолкового муравья, заползшего на обеденный стол. И с таким же пренебрежением.

Голова шла кругом. Правда, не у всех. Как ни удивительно, политики оказались на высоте. Уния Наций потребовала и получила средства на создание мощных военно-космических сил, подчиненных исключительно Штабу Обороны при Правительстве Объединенного Человечества.

Нашлись скептики, вопрошавшие: к чему? Стоит ли трепыхаться, если противник заведомо сильнее? В течение почти целого столетия человечество по присущей ему глупости демаскировало себя, выбрасывая в космос гигаватты энергии в диапазонах телевещания. Если наши соседи не полные идиоты, они, несомненно, не только обратили внимание на повышенный радиофон от заурядной желтой звезды, но и сполна насладились программами земных новостей, мыльными операми, телешоу и рекламой. Хуже того, самонадеянные ученые глупцы, превратно понимающие идеи гуманизма, не раз отправляли послания братьям по разуму, пользуясь деньгами налогоплательщиков. Ну и что же вы теперь хотите? Налечь всем миром и разом исправить ситуацию? Не выйдет. Разом такие дела не делаются. Да вы и не сможете отказаться от своего привычного образа жизни ради противодействия какой-то дальней, пока еще гипотетической угрозе. Сможете? Вы уверены? Ха-ха. Да вы на себя-то посмотрите как следует. В зеркало. Наедине. Попытайтесь быть честными хотя бы с самим собой. И если вы скажете, что перед вами не легкомысленный эгоист, то вы еще и лжец к тому же.

Скептиков били, заставляя прикусить злые языки. Щупая пластыри и шипя, побитые кулачно завидовали побитым словесно. На митингах в разных точках Земли возмущенные толпы затоптали насмерть нескольких ораторов. Эти уже никому не могли позавидовать.

Вторыми были сагиттяне. Они действовали иначе. Пилотируемый корабль «Эратосфен», добравшийся едва ли не до внешней границы облака Оорта, был встречен чужими кораблями и получил внятное приказание убираться восвояси. Для большей убедительности чужаками был мгновенно аннигилирован ледяной астероид, лишившийся таким образом шанса когда-нибудь стать ядром кометы. Вспышку в созвездии Стрелы зафиксировали и земные астрономы.

«Эратосфен», разумеется, убрался прочь. О том, как экипаж вел к Земле корабль с ослепшими приборами, можно было бы написать героическую сагу, но дело не в этом. Отдельные трудности отдельных людей меркли перед главным событием: обнаружены еще одни чужаки!

Позднее были найдены и третьи, и четвертые…

Шли годы. Мало-помалу в массовом сознании откладывалась истина: Галактика уже поделена. Человечество опоздало на дележ. Если прежде считалось, что лишь законы природы могут положить предел человеческой экспансии, то теперь этот тезис был опровергнут резко и грубо.

Одна лишь Солнечная система… Вечное детство цивилизации в огороженной резервации. Возня в песочнице…

«Песочница» милитаризировалась с поразительной быстротой, но все равно медленнее, чем хотелось Штабу Обороны. Вот когда наступила пора настоящего хозяйственного освоения планет и их спутников! Боевые корабли и станции повисли на орбитах. Засновали туда-сюда грузовозы. На дальних задворках пояса Койпера испытывались новые, разрушительнейшие средства ведения войны. Вновь оживились голоса скептиков, уверявшие, что муравей может, конечно, попытаться нарастить себе жвала побольше и поострее, но все равно останется муравьем. Хотя и скептики не могли отрицать явного прогресса в освоении Солнечной системы.

Дальше ее границ человечеству не было хода. Все попытки вступить в переговоры с соседями либо отклонялись, либо просто игнорировались. Для чуждых цивилизаций, поделивших между собой ближайшее звездное пространство, человечество заведомо не являлось достойным партнером.

Однако не последовало и вторжения. Возможно, с точки зрения соседей, цель не оправдывала средств. Некоторые идеалисты-ученые выступили с мнением, будто уважение к братьям по разуму есть универсальное свойство любой высокоразвитой цивилизации, и толковали о Земле как о некоем заповеднике для слаборазвитых, но перспективных собратьев. Военные и политики смеялись над «этим детским лепетом», предполагая, что чужаки поддерживают баланс сил, руководствуясь доктриной гарантированного взаимоуничтожения, которая только и мешает какой-либо из ближайших цивилизаций присоединить к своим владениям Солнечную систему. Нашлись мудрецы, уверявшие, будто логика чужаков настолько отлична от человеческой, что постичь ее мы все равно не в состоянии. Объявились и мрачные философы, толкующие о кажущейся свободе воли и убежденные в том, что покорение человечества чужаками давно уже состоялось, только этого никто не заметил, ибо можно вечно плясать под чужую дудку, если уверен, что дудка — своя. Одно время тон задавали алармисты, кричавшие, что вторжение вот-вот начнется, противник накапливает силы, ждите. Но год проходил за годом, десятилетие за десятилетием, и аргументы алармистов ветшали, грозя обрушиться под собственной тяжестью. Ну в самом деле, сколько можно готовиться и ждать?! Вечно? Вечность — это довольно долго.

Так или иначе, земная цивилизация была вроде бы оставлена чужаками в покое. Ограниченная в экспансии, вынужденная искать новый смысл существования, униженная самим фактом наличия поблизости более могущественных соседей, наращивающая панцирь внешней обороны, погрязшая в извечных внутренних противоречиях… и так далее, и так далее.

Зато живая.

Шел самый обычный рейс.

Грузовик с невыразительным названием «Вычегда-014» совершал заурядный полет по маршруту Луна — Меркурий. Системы корабля работали нормально, экипаж отдыхал. Близилась к концу инерционная фаза полета.

Командир корабля Максим Волков сражался с пропитанным потом шерстяным трико, пытаясь свернуть его и убрать в стенной бокс. Хотелось ругаться. Это желание командир давил в себе как абсолютно бесполезное. Ругайся не ругайся, а возможности отвода тепла исчерпаны. Теперь до самого Меркурия, когда наконец удастся нырнуть в тень планеты, температура внутри корабля будет только расти, и ничего с этим не поделаешь.

— Сауна, — хрипловато проговорила Барбара, бортинженер и старшая жена. — Давно надо было раздеться. Ты вспотел.

Максим скосил глаза на свою волосатую потную грудь, на впалый потный живот, затем на обнаженное тело жены, также покрытое бисеринами пота и не возбуждавшее сейчас никаких желаний, хлюпнул подмышкой и кивнул, соглашаясь.

— Сауна и есть. Только без бассейна.

— Прими душ.

— Он теплый. Кроме того, у нас и так полно грязной воды.

Как на всех кораблях ближнего радиуса действия, жидкие стоки на «Вычегде» не очищались, а подвергались электролизу. Судя по наличному уровню жидких отходов, заключенного в них кислорода хватило бы на половину обратного пути.

— Потерплю, пока терпится, — сказал Максим.

— Только не включай вентиляцию на полную, — предупредила, вплывая в рубку, Карина, врач и младшая жена. В Роскосмосе издавна предпочитали иметь дело с семейными экипажами и плевали на ханжескую мораль. Была бы польза, а остальное несущественно.

— Знаю, знаю.

Он и в самом деле хорошо знал коварство космических сквозняков. Здесь они чреваты не заурядной простудой, а крайне болезненным воспалением мочевого пузыря, неизлечимым в невесомости. Самому довелось испытать, и худшей пытки Максим придумать не мог. Повезло, что рейс тогда подходил к концу. Довезли, доставили… Успели.

И даже вылечили, вернули в строй. Сочли достойным кадром. Повезло. А ведь могли подлечить кое-как и дать пинка. Несмотря на свое гордое имя, Роскосмос, незначительная компания со смешанным капиталом, войдя в Международный Аэрокосмический холдинг, все равно прозябала в малорентабельных сферах деятельности. О крупных субсидиях она могла лишь мечтать, работая там, где другие видели либо слишком малую выгоду, либо чересчур большой риск. Право освоения редкоземельных месторождений Меркурия она получила лишь из-за отсутствия других желающих.

Меркурианские постройки зарылись в грунт. Работа на рудниках шла вахтовым методом. Погрузка металла на грузовые корабли могла осуществляться только в течение меркурианской ночи — к счастью, достаточнр долгой.

Корпус «Вычегды», как и всякого другого корабля, предназначенного для рейсов во внутренние области Солнечной системы, был покрыт многослойным светоотражающим материалом. Скорость его эрозии от столкновений с космическими пылинками просто пугала. При посадках на обшивку ложилась местная пыль, меркурианская и лунная. После каждого рейса «Вычегду» чистили, полировали по тринадцатому классу чистоты и наносили напыление заново.

Ходили упорные слухи о том, что компания собирается сократить расходы на обслуживание меркурианских кораблей, удвоив срок их службы с одним покрытием. Один росчерк пера — и готово. Максим боялся об этом и думать. Уже сейчас интегральное альбедо корабельной обшивки упало с 92 процентов до 89. А будет еще хуже. Еще один рейс с тем же покрытием… Лучше уж вовсе не жить на свете.

Даже сейчас — сауна. Но можно терпеть. Особенно если нагишом.

Жены ворковали о чем-то своем. Максим поплыл по рубке, без особой нужды вглядываясь в индикацию бортовых систем и стараясь не прислушиваться. Задача командира и мужа, как он ее понимал, заключалась в том, чтобы один раз все путём наладить, не размениваясь впоследствии на ежеминутный мелочный контроль. Он считал, что у него получилось. Поначалу, правда, Барбару ужасно возмутило его намерение взять вторую жену. И ведь не сам захотел — жизнь заставила. Старые двухместные посудины повсюду списывались в утиль. Экипаж корабля класса «Вычегда» — три человека (договаривай в уме: связанных семейными узами). Старший сын недавно пошел в школу, младшего приучали к горшку. Для супругов, желавших остаться в компании, выбор в сущности невелик: Максиму брать младшую жену — или Барбаре младшего мужа?

Скрепя сердце Максим пошел бы и на второй вариант, но Барбара, поплакав сколько положено и выслушав тысяча сто третье уверение в любви, согласилась на первый.

Оказалось — ничего страшного! Жены быстро поладили между собой и скоро начали устраивать мелкие женские заговоры. Жизнь стала насыщеннее и кое в чем интереснее.

На экране переднего обзора Меркурий, ноздреватый и ущербный, напоминал Луну, как ее видно с Земли. Громадный, услужливо притемненный автоматикой диск Солнца не вызывал ничего, кроме раздражения. Еще несколько часов тепловой пытки — и корабль, повернувшись к планете хвостом, начнет торможение, из дюз вырвется поток ионизированного ксенона, и вернется тяжесть, и противно заноют, завибрируют переборки… А потом «Вычегда» нырнет в тень планеты. И это будет счастье.

Противно пискнуло. Максим помедлил с полсекунды, пока до него дошел смысл звука данной тональности. Сигнал был из числа редчайших: в опасной близости от корабля локаторы зафиксировали постороннее тело.

Казалось бы, в набитой битком Солнечной системе космос все равно достаточно обширен. Неопасный микрометеорит — это пожалуйста. Песчинок — сколько угодно. Но встреча с каменюкой, способной серьезно повредить корабль и даже фиксируемой локаторами — большая редкость. Даже в ближнем Внеземелье мусора теперь не так уж много.

— Держитесь! — крикнул Максим женам и сам вцепился в первую попавшуюся скобу. Сейчас должен был последовать автоматический маневр уклонения.

И вправду — дернуло. Несильно. Максим ожидал куда более резкого рывка. Он подумал, что катастрофы не произошло бы и без маневра. Просто-напросто компьютер-перестраховщик счел полезным уменьшить вероятность столкновения с одной миллионной до нуля.

Новый писк.

И новый рывок.

Да что же это такое, черт побери! Метеоритный рой? В этой области пространства? Бред. Исчезающе малая вероятность.

Но не верить реальности — глупо. Сюрпризы космоса всегда неожиданны. А делятся они только на три категории: плохие, очень плохие и хуже некуда.

— Он один! — крикнула Барбара. С ее места был хорошо виден экран корабельного локатора.

— Чушь! — рявкнул Максим.

— А я говорю, он один. Округлое тело около полуметра в поперечнике, альбедо 98 процентов… ого! Идет курсом сближения.

Еще один рывок, сильнее предыдущих. Скоба больно врезалась в пальцы.

— Да что он, маневрирует, что ли?! — не выдержал Максим.

— Вот именно, — спокойно сказала Барбара.

— Идентифицируется? Проверь.

— Уже. В базе данных нет аналогов.

— Ясно…

Ничего на самом деле не было ясно Максиму Волкову. Искусственное тело? Здесь? Но зачем?

По скобам он добрался до кресла. Пристегнулся. Та-ак, что тут у нас?

То, что старшая жена не шутила, он понял еще до того, как взглянул на экран. Глупая была бы шутка. И несвоевременная. А экран показывал медленное приближение объекта к «Вычегде», и сбитый с толку корабельный компьютер, сняв с себя ответственность, запрашивал о дальнейших действиях.

Подождет…

Максим лихорадочно думал. Корабль все еще шел в границах штатного «коридора». Легкая коррекция — и он вернется на оптимальную траекторию. Попытка оторваться от неопознанного привязчивого объекта означает расчет нового курса, перерасход ксенона и — самое главное — лишние часы, а то и сутки до нырка в спасительную тень.

Чем это чревато, было известно. В позапрошлом году из-за сбоя в системе управления погибла «Жиздра». Времени, проведенного ею под ливнем солнечной энергии, хватило, чтобы в танках закипела вода, предназначенная для меркурианских рудников. Стравить пар экипаж не сумел. Корабль просто взорвался, как перегретый паровой котел.

Рискнуть?

Можно. Но где гарантия, что после маневра объект отвяжется?

— Идет на нас, гасит скорость, — деревянным голосом сказала Барбара.

— Вижу.

Гасит скорость — это хорошо. Оружие так себя не ведет, будь оно человеческим или инопланетным. Окажись мирная «Вычегда» боевым кораблем — чужак уже десять раз превратился бы в облако газа. Одна команда с центрального боевого поста — и привет. С другой стороны, имей чужак откровенно агрессивные намерения, «Вычегда» уже перестала бы существовать.

В том, что «Вычегду» преследует именно чужак, сомнений не оставалось. Объект, который не идентифицируется, не может быть земным.

Нет, аналогия все же есть… с первым русским спутником Земли. Такой же блестящий шарик, разве что без антенн. Максим вывел на монитор увеличенное оптическое изображение. Н-да, шарик… В косых лучах Солнца он выглядел полумесяцем и увеличивался, наплывая на «Вычегду». Ослепительно сверкал освещенный бок.

Мысли Максима по-прежнему скакали. Радировать на Землю? На Меркурий? Да, но какой смысл? С Меркурия ничем не помогут, а с Земли не успеют помочь даже советом. И все же… Если случится худшее, пусть люди знают.

— Передай всем: «Наблюдаем приближающийся малоразмерный дбъект искусственного происхождения», — приказал Максим старшей жене. — Только это и больше ничего.

Он не хотел сотрясать эфир паническими воплями: все равно от них не было бы никакого толку. А так — лаконично и достойно. Вроде предсмертной записки, брошенной в бутылке с борта тонущего судна.

— Ты все-таки прими душ. — На протяжении одной фразы тон Карины успел измениться с участливого до непререкаемого. — Настаиваю как врач.

Максим судорожно дышал, словно несчастный карп, которого зажаривает живьем китайский повар-изувер. Без помощи жен он вряд ли сумел бы покинуть обжигающе-горячий скафандр.

Сам виноват — вышел в открытый космос. Всего на пять минут. Последние две минуты были истинной пыткой.

А всё любопытство… Хотя Максим знал, что в подробном отчете, который с него наверняка потребуют, он напишет «осторожность» или «предусмотрительность». Пусть так. Одно другому не мешает. А что оставалось делать, когда сверкающий шарик, приблизившись к «Вычегде», уравнял скорости и прилепился к обшивке? Тупо ждать?

Невозможно. Психологически неприемлемо. Неизвестное надо потрогать, если не доказана его однозначная опасность. Притронувшись — осмелеть и изучить. Понять, для чего оно. На том выросла человеческая цивилизация — от австралопитеков до людей Космической эры. Страх перед неизвестным велик, но любопытство сильнее. Любопытство — азартная игра с возможностью либо продуться в пух, либо крупно выиграть. Нелюбопытный не выиграет никогда.

— Иди в душ, — настаивала Карина.

— Сейчас… — просипел Максим. — Ты гляди, он холодный…

Потная ладонь оставила след на сверкающей поверхности шара.

Тот поплыл было в сторону, но сейчас же вернулся. Казалось, он в свою очередь изучает людей. Вильнул к Максиму, покружился вокруг Барбары и заинтересовался Кариной. Потный след на нем постепенно растаял, как тает на зеркале туман от дыхания.

В душевой кабине на Максима обрушился шквал противно теплого воздуха с отвратительно теплой водой. Но стало все же легче.

Вплыл в рубку — да так и повис лягушкой, разинув рот от изумления. Шара больше не было. Вместо него на коленях у голой младшей жены удобно устроилось небольшое человекоподобное существо, тоже совершенно голое, и Карина, умильно сюсюкая, гладила его по лысой голове!

Из взвихренных мыслей Максима родился не самый умный вопрос:

— Это… зачем?

— Превратился, — объяснила Барбара. — Сначала цвет поменял, потом стал вместо шара этакой амебой, ну а потом… В общем, сам видишь. По нашему образу и подобию. Жалко, не засняли процесс. Сначала испугались, а потом…

— Что потом?

— Успокоились. Сообразили, что это живое существо. Вот, налаживаем контакт…

На взгляд Максима, налаживанием контакта занималась главным образом младшая жена, и делала это своеобразно.

На всякий случай Максим, подплыв поближе, взглянул на то место, где полагалось находиться гениталиям существа. Результат одновременно успокоил и озадачил: гениталии отсутствовали. Напрочь.

Отсутствовали и глаза. Нет, веки и выпуклости глазных яблок находились на месте — вот только не были они никакими глазами. Тот же равномерный цвет, близкий к нормальному телесному. Имитация. Греческая статуя.

Рот — ну да, рот был. Хорошо еще, что один, а не два. Но Максим не был уверен, что розовые губы — улыбающиеся, черт возьми! — могут разлепиться, открыв ротовое отверстие. Тоже, наверное, имитация.

Манекен. Живой и двигающийся манекен. Дружелюбный до приторности, как и положено манекену.

Дружелюбный-то дружелюбный, но вот гладить Карину по груди инопланетной лапкой — это слишком! А по шаловливым ручонкам разводным ключом не получал?

— Лучше бы ему остаться амебой, — высказал мнение Максим. — А еще лучше — шариком.

— Почему?

— У шарика ложноножек нет…

Ага! Чужак проворно отдернул конечность и заметно съежился. Ну то-то! Эмоции он, что ли, ощущает? Это правильно. Ценное для самосохранения свойство.

— Ты его напугал, — с осуждением сказала Карина. — Видишь, он боится.

— Лучше он, чем мы, — парировал Максим.

— Большой дядя, сердитый дядя, глупый дядя… — ворковала младшая жена, склонившись над чужаком. — Не бойся, мы тебя в обиду не дадим, мой маленький…

— Ты уж не раздражай его понапрасну, — рассудительно заметила Барбара. — Мы же не знаем, на что он способен.

Тут был резон. Инопланетное существо — раз. Не скованное моральными нормами землян — два. С неизвестной логикой — три. С неизвестной биологической природой и неизвестными физическими возможностями — четыре. Хотя одну возможность только что можно было наблюдать — возможность запросто путешествовать в космическом пространстве безо всяких технических средств. Да еще там, где любое белковое существо в четверть часа изжарилось бы заживо. Но все-таки скорее организм, чем механизм. Интересный гость…

— Откуда он, хотелось бы знать, — проговорила Барбара.

— И думать нечего, — проворчал Максим. — Это серпентиец.

— Почему ты так считаешь?

— Очень просто. Метод исключения. Он не ауригиец, не аквилянин, не сагиттянин и не пикторианец. Об этих нам все же кое-что известно. Он наверняка не тауриец и не гидрянин, иначе нас уже не было бы в живых. Остается считать, что он серпентиец, созвездие Змеи. О серпентийцах мы твердо знаем только то, что их цивилизация существует. Помню, высказывалось предположение, что они метаморфы и не привязаны к конкретным планетам. Совпадает.

— А если он из тех, кого мы вообще не знаем?

— Зачем умножать сущности? Пусть будет серпентиец. Возражения есть?

— Да мне вообще-то все равно, — блаженно проворковала Карина. — Он милый и ласковый. Пусть хоть из созвездия Резца, лишь бы не резал…

— Он не режет, — с задумчивостью, не сулящей ничего хорошего, констатировал Максим. — Он, я гляжу, мастер совсем иного профиля. Нравится, а?

— Приревновал! — захохотала Барбара. — У султана уводят полгарема!

— Допустим, еще не приревновал, а меру знай.

— Ты-то чересчур хорошо меру знаешь. От тебя разве дождешься внимания?

Вечное женское… Максим знал, что Барбара была права. Отчасти. Но правда такая вещь, что иногда о ней лучше бы помолчать для общей пользы.

— Глупый, — нежно проворковала Карина. — Это совсем другое. Он как ребенок, живой и беззащитный. Мой ребенок, понимаешь?

Это Максим понимал. Карина хотела иметь детей, и Максим теоретически был за. Против был семейный бюджет. Потом, через несколько лет — другое дело. Если удастся сколько-нибудь скопить. Но ни в коем случае не сейчас.

Ее ребенок? Ее кукла! Живая игрушка. Эрзац.

Сейчас Максиму очень хотелось избавиться от пришельца — скатать его обратно в шар да и вытолкнуть из шлюзовой камеры туда, откуда он взялся. От греха подальше. Как капитан Максим чувствовал себя обязанным исправить сделанную глупость. Но… с женщинами можно спорить только поодиночке. Две женщины, если они объединятся, почти непобедимы.

И Максим отступил. Риск? Конечно. Зато в случае удачи — крупные премиальные и настоящий, а не выдуманный ребенок у Карины. Пусть существо пока поживет в корабле, авось не станет гадить где попало. Если повезет, в свой срок загремят фанфары и зашелестят купюры. Кто может похвастаться тем, что не только встретился с живым инопланетянином, но и привез его на лунную базу?

— Смотри, — промурлыкала Карина, — он ест.

Она выдавила из тюбика на ладонь колбаску плавленого сыра. В тот же момент колбаска исчезла, накрытая ладонью существа.

— Кушай, маленький. Ну давай. За маму, за папу…

Существо издало низкий вибрирующий звук. Чужая ладонь-ложноножка нехотя сползла с ладони жены. Ладонь была чиста — сыр исчез.

Максим шумно вздохнул и отвернулся.

То, что чужак-метаморф оказался всеядным, еще полбеды. Хуже то, что он оказался всеядным в самом широком смысле. Человеческую пищу он уминал более чем охотно, но и неорганика его вполне устраивала. Кресло, в котором младшая жена опрометчиво оставила существо, за полминуты пришло в полную негодность. Прекрасное противоперегрузочное кресло! Метаморф объел его, как яблоко. И в этом огрызке Максим промучился все этапы предпосадочных маневров, торможения и посадки. Великое счастье, что «Вычегда» садилась на Меркурий, а не на Землю, и что посадка прошла нормально. В итоге у Максима всего-то навсего разболелась спина. Могло кончиться и хуже…

Например, повреждением позвоночника. А то и катастрофой, если бы прожорливому чужаку позволили приблизиться к блокам управления или приборам. К счастью, спохватились вовремя. Максиму представилась жуткая картина: непрерывно жрущая и увеличивающаяся в объеме амеба, противно гудя, начисто выедает корабль изнутри, после чего начинает глодать скорлупу обшивки… Космический глист!

Сейчас насытившийся чужак вновь свернулся в гладкий шар, переваривая поглощённое. Его устроили в изувеченных остатках кресла. А Максим лежал на полу, и Карина массировала ему спину. Корпус «Вычегды» слегка содрогался — шла погрузка. Ею пришлось руководить Барбаре.

Ничего, справится. Сдал — принял. Всего-то с десяток документов, девять из которых — внутрикорпоративные. Плюс собственно погрузка. Стоило бы, конечно, приглядеть, но…

— Больно? — участливо спросила Карина.

— Терпимо… Слышь? Урчит, гад.

— Ничего он не урчит. — Карина также посмотрела на чужака. — Это тебе кажется. Знаешь, от него идут какие-то эманации… ну, страха там или еще чего. Он открыт, все его эмоции на виду. Сначала он боялся, я это чувствовала. Очень боялся. Потом ему стало хорошо, и он дал нам это понять.

— Вот-вот, ему-то хорошо… Какая новость! Теперь этот межпланетный троглодит для нас важнее всего. Его уже сейчас не выпихнешь через шлюзовую, если он сам того не захочет. На нас — тьфу, перебьемся как-нибудь. Что еще ты предложишь ему сожрать? Наш провиант? Груз? Реактор? Может, меня? Имей в виду, я против.

— Не говори глупостей, — мягко возразила жена. — Все обойдется, вот увидишь.

— Ну да! Однажды проснусь наполовину переваренный и увижу, как он доедает тебя и гоняется за Барбарой… Уй!

— Ну вот, сам сделал себе больно. Лежи, не дергайся. Сейчас вотру мазь, и будешь как новенький. А что до этого малыша…

— Ничего себе малыш! Ой!..

— Лежи спокойно, говорят тебе. Он малыш, понятно? Я это сразу почувствовала, и Барби тоже. Совсем маленький инопланетянин-метаморф, может быть, даже новорожденный. У него пока одни инстинкты, но он разумный, он учится. Знаешь, мне это даже нравится. Какая земная женщина может похвастать, что выкармливала и обучала инопланетного младенца?

— Все равно ведь отберут, — мрачно сказал Максим. — Сказано ясно: доставить на лунную базу по возможности живым и неповрежденным. Приказ получен, подтверждение отослано. Радуйся, он останется с нами до Луны. Можешь нянчиться с ним, пока он не сожрет корабль.

— Он не сожрет. Мы объясним ему, и он поймет. Я чувствую, что он хочет нас понять.

— С какой целью? Может, гастрономической? Когда я покупаю колбасу, я тоже хочу понять, свежая ли она. Будь моя воля…

— Что — будь твоя воля? Убил бы малыша? Сжег дюзами?

— Еще чего. Оставил бы здесь, на Меркурии. С его аппетитом — тут ему самое место. Он бы штреки в шахтах проедал и штольни всякие… О-ой! Ты нарочно, что ли?

— А ты не городи чепухи. Все, теперь полежи с полчаса и можешь вставать.

Карина ушла, оставив за собой последнее слово. Когда с ней вступал в спор не муж и командир, а всего-навсего пациент, исход всегда бывал понятен с самого начала.

Зато спине и вправду стало легче, и, выждав полчаса, Максим встал без особых стенаний. Судя по звукам, погрузка продолжалась. Надо бы пойти взглянуть. В редкие моменты полной тишины было слышно, как потрескивает корпус корабля, отдавая тепло. Температура внутренних помещений уже давно упала до терпимой. Скоро станет холодно, и придется кутаться, но перед тем наступит час-другой блаженной прохлады. Это ли не счастье?

Покажите изжаренному на солнце бедуину кусок льда — он завопит от восторга. Максим не вопил только потому, что уже привык. Он наслаждался молча. Не будь здесь этого чужака со звезд, наслаждение было бы полным.

— Ну, — неласково спросил Максим пришельца, — что молчишь?

Покоящийся в руинах кресла шар негромко зажужжал.

— Я еще могу понять, зачем ты нужен им, — Максим ткнул пальцем в том направлении, где, по его понятиям, брела вдали от солнечной ярости Земля, волоча за собой горошину Луны. — Я другого не могу понять: на кой черт ты сдался мне?

— А ты не городи чепухи, — раздался вдруг голос сквозь жужжание.

— Что-о?

— Полежи с полчаса и можешь вставать, — сообщил шар.

— Та-ак!.. Карина!

Жена явилась сразу. За недолгий период супружества она научилась до тонкостей разбираться в интонациях мужа. Что, однако, не помешало ей начать с вопроса:

— И что ты ревешь, как осел?

Максим был слишком\ взволнован, чтобы цепляться к сравнению с малопочтенным непарнокопытным.

— Он разговаривает! Твоим голосом!

— Кто?

— Догадайся с трех раз.

— Малыш? — Карина внимательно оглядела шар, затем мужа. — Тебе случайно не послышалось? Чем он может разговаривать?

— А чем он может жужжать? Допустим, всей поверхностью. Или чем-то внутри. Вот послушай, сейчас он еще что-нибудь выдаст.

Помолчали. Молчал и шар. Даже перестал жужжать.

— С-скотина! — не выдержал Максим.

— Ты перенервничал, — участливо отозвалась Карина. — Тебе нужно успокоиться. Возьми себя в руки, ты же командир.

— Я спокоен!

— Повтори еще раз и на десять децибел тише.

— Я спокоен. Спокоен. Спокоен.

— Уже лучше. Значит, ты слышал, как он разговаривал?

— Да, и повторял твои слова. Как попка.

— А твои нет?

— Еще не хватало!

Карина улыбнулась мужу той снисходительной улыбкой, которую он терпеть не мог. Максим хотел уже было рявкнуть, но только разинул рот, потому что Карина приблизилась к чужаку и нежно погладила его по лоснящемуся боку.

— Ну успокойся, маленький, не надо бояться… Дядя хороший, он просто пошутил. Давай его простим, а? Хороший дядя, хороший, и ты у нас хороший, ты у нас самый лучший, лучше всех…

— Ну и зачем тебе это надо? — только и спросил Максим, когда поглаживание кончилось и чужак вновь тихонько зажужжал.

— Значит, надо. Что ты знаешь о созвездии Змеи?

— Только то, что это единственное созвездие, топологически разорванное на две части. Строго говоря, это два созвездия: Голова Змеи и Хвост Змеи. Разделены созвездием Змееносца. — Максим наморщил лоб. — Ярких звезд, кажется, не содержат… Или содержат? Погоди-ка… Альфа Змеи — оранжевый гигант ярче третьей величины.

— И это все? А что ты знаешь о серпентийцах?

— М-м… почти ничего. Не знаю даже, где их родина — в Голове или Хвосте Змеи. Кому нужно, наверное, знает о них больше. Секретная же информация. А что?

— Ты спросил, зачем мне это надо, — отозвалась Карина, продолжая улыбаться чуть-чуть снисходительно. — Попытаюсь объяснить на доступном тебе уровне. Ты можешь считать, что я сюсюкаю, дело твое. Что считаю я, в данном случае несущественно. А «тот, кому нужно», скажет, что я устанавливаю первый в истории человечества эмоциональный контакт с существом чуждой нам природы. Подбираю, так сказать, к нему ключики. Отмечу сразу: подобная точка зрения мне отвратительна, но по сути так оно и есть. А теперь ответь: чья точка зрения более весома. Неужели твоя?

— Где уж, — буркнул Максим. — Более весома, конечно, не моя. Моя зато более практична. Вот сожрет он корабль на обратном пути…

— Не сожрет. Он сыт. А когда проголодается, я попрошу его не есть все подряд. И он меня послушается, спорим?

Максим пожал плечами. В голосе Карины было столько уверенности, что спорить не хотелось. Вдобавок кто признал бы победу командира, если бы он выиграл спор? Некому признавать.

Ну их к лешему, такие споры.

— И что ты ревешь, как осел? — внезапно произнес чужак голосом младшей жены.

Хотя Максим молчал.

Кресло восстановили, изведя на него два тюбика полимерной пены. Чужака, от греха подальше, поместили в спальном отсеке, чтобы не сожрал чего-нибудь жизненно важного. При нем почти неотлучно находилась Карина. Мрачный Максим убеждал себя, что ревновать не следует.

Теперь найденыш ел гораздо меньше, чем раньше. («Наголодался, бедняжка, вот поначалу и накинулся на еду», — объясняла Карина.) Иногда он просил органику и получал ее. (Максим предрекал, что к концу рейса экипажу придется сесть на жесткую диету.) Но особенной его любовью пользовался добытый на Меркурии металл. Изотопы лантаноидов, особенно иттербия, приводили его в сладостную дрожь. В ответ на запрос пришел приказ: груз не беречь, сколько бы чужак ни поглотил. Роскосмос заранее мирился с убытками.

Некоторые изотопы были слаборадиоактивными. На радиацию серпентиец чихать хотел. Но уже спустя час после радиоактивной трапезы поднесенный к нему дозиметр показывал лишь фоновый уровень излучения.

Есть-то чужак ел, но облегчаться и не думал. С одной стороны, командира это устраивало. С другой — Максим ворчал, что добром это не кончится. Где это видано, чтобы у живого существа отсутствовала система пищеварения? Чтобы он непосредственно встраивал в свое тело вещества, попадающиеся ему на пути, и не выделял отходов жизнедеятельности?

Антиэнтропийных существ не бывает, здесь что-то не так. Может, юный серпентиец накапливает массу как эквивалент энергии, чтобы потом высвободить всю энергию разом? Кто сказал, что он младенец? А вдруг хитрая мина-«сюрприз»? От «Вычегды» и молекул не останется. Если же взрыв произойдет на Луне, то на месте лунной базы возникнет такой кратер, каких еще не бывало. Плюс тектонические разломы на всю стокилометровую толщу лунной коры, вновь пробудившийся вулканизм и прочие прелести…

Не говоря уже о тысячах погубленных жизней… и десятках лет на восстановление утраченного.

Кому выгодно? Сильным соседям, естественно. Окрепшее человечество, нарастив космические мускулы, когда-нибудь «попросит» соседей подвинуться. Зачем вводить слабых в искушение стать сильными? Щелчка им по носу — сиди, неслух, в песочнице!

Карина просто смеялась. Ну да, она женщина, у нее чутье, как же… Барбара спорила с Максимом на логическом уровне, и когда ей приходилось туго, приводила убийственный аргумент: «Что толку спорить-то? У нас есть приказ».

Возразить было нечего.

Прошло одиннадцать суток после старта. Еще сорок — и рейс, надо надеяться, завершится успешной посадкой в кратере Гассенди. Стало прохладнее, и Максим уже носил шорты. Инопланетный детеныш — если это был детеныш — не доставлял особых хлопот. Карина клялась, что он ведет себя все более осмысленно и даже пытается разговаривать. К ее восторгам Максим относился скептически.

Жизнь обещала вернуться в привычную колею. Доковылять без проблем до лунной базы, сдать пришельца с рук на руки, получить премиальные… Нужно ли еще что-нибудь для счастья?

Оказалось — нужно.

На двенадцатые сутки нежданно ожила радиосвязь. Кто-то назойливо бубнил в эфире: «Вычегда-014», ответьте, «Вычегда-014», ответьте…». В сигнал были забиты кодовые позывные «Вычегды». Максим понял это, когда на монитор поступило сообщение: главная антенна автоматически нацелилась на источник сигнала, послано подтверждение готовности к сеансу связи.

На локаторе — пусто. Либо источник сигнала не отражал радиоволн, либо находился вне пределов локации. Скорее второе, чем первое.

— «Вычегда-014» слушает, прием, — сообщил Максим мировому пространству.

Прошло секунд пятнадцать, прежде чем поступил ответ:

— «Вычегда»? Говорит корабль «Тайгер» ВКС Унии Наций. Мы находимся в двух миллионах километров от вас. Идем курсом сближения. Расчетное время встречи: плюс восемь часов семнадцать минут. Приготовьтесь к передаче найденного объекта. Как поняли? Прием.

Вырубив микрофон, Максим задумался. В течение нескольких секунд его лоб являл собой целую горную систему хребтов-морщин.

— Что это за «Тайгер»? — перебила его мысли Барбара.

— Крейсер-внепланетник. Из новых. Тот еще монстр. Полтораста метров длины, сорок человек команды. Ядерное оружие, плазменное оружие, лучевое оружие… Мы по сравнению с ним просто букашка.

— А с какой стати военно-космические силы собираются присвоить нашего найденыша?

Максим пожал плечами.

— Да ни с какой… Считают, что он им нужен, вот и все. В лучшем случае заручились санкцией Генсекретаря Унии Наций. В худшем случае сделают это задним числом.

— У них есть право забрать нашего малыша? — спросила Барбара.

— Только право сильного. Вот это-то мне и не нравится… Что они о себе возомнили? За кого они нас держат? Чужак наш. Принадлежит Роскосмосу. При чем тут военно-космические силы?

— «Тайгер» на связи, — вновь забубнил динамик. — «Вычегда», как поняли? Прием.

Чертыхнувшись, Максим включил микрофон.

— «Тайгер», я «Вычегда». Плохо слышу вас. Повторите сообщение. Прием.

Не приняв пока никакого решения, он тянул время. Протянуть удалось не более минуты — ровно столько, сколько ушло на повтор сообщения плюс время доставки.

— Карина расстроится, — шепнула Барбара.

Максим взглянул на нее и ничего не сказал. Расстроится? И только-то? Нет, Карина, судя по ее материнскому отношению к серпентийцу, впадет в настоящую ярость. Попробуй-ка отобрать волчонка у волчицы.

Да и сам Максим уже начал ощущать сильное раздражение.

— «Тайгер», я «Вычегда». Следую на лунную базу с грузом, принадлежащим Роскосмосу. Не считаю ваше предложение ни правомерным, ни обоснованным. Продолжаю полет. Прием.

Барбара показала ему большой палец.

— «Вычегда», я «Тайгер», — загремело из динамика. — Советую не обострять. Найденный вами объект необходим Штабу Обороны. Приготовьтесь к передаче. Будем у вас через восемь часов десять минут.

Максим зарычал от злости, но сейчас же взял себя в руки. Полчаса назад он вздохнул бы с облегчением, избавившись от чужака. Теперь он принял иное решение. Сам. Хотя и не без помощи военных. Тупицы! Только и умеют, что грубо давить!

А могли бы договориться по-хорошему, и результат был бы иным…

— «Тайгер», я «Вычегда». Крайне сожалею, но найденный нами объект необходим Роскосмосу и нам лично. Желаю вам счастливого пути. Прием.

Прошло пятнадцать секунд и еще пятнадцать. «Тайгер» молчал.

— Откуда они вообще узнали о найденыше? — спросила Барбара. — Перехватили одну из наших радиограмм?

— Или имеют своего человека в Роскосмосе, — проворчал Максим. — Скорее всего, и то, и другое… А! Днем раньше, днем позже… Скрыть нашего гостя все равно невозможно, ты же понимаешь.

— Шакалы! — выругалась Барбара неизвестно по чьему адресу.

— Почему? Обычные люди. Всякая тварь жить хочет, и не просто жить, а жить хорошо.

— Так то тварь!

Максим промолчал, не желая углубляться в терминологический спор. Впрочем, он все равно не успел бы ответить — крейсер вновь вышел на связь. На этот раз голос был другим. При первых его звуках у Максима рефлекторно дернулись мышцы — вытянуться в струнку. Обладатель этого голоса шутить явно не привык.

— «Вычегда», говорит бригадный генерал ВКС Хеншер. Приказываю вам передать найденный объект на борт «Тайгера». Вы поняли меня? Прием.

Мышцы-то у Максима дернулись, зато речью управлял неизвестно откуда взявшийся мелкий бес.

— Мое почтение, генерал! Надеюсь, полет проходит нормально? Солнце не беспокоит? Я видел большой протуберанец, возможна магнитная буря. Советую раздать экипажу таблетки от мигрени. Желаю вам всего наилучшего. Прием.

Барбара прыснула.

— «Вычегда», кто на связи? — рявкнул из динамиков генерал Хеншер. — Немедленно назовитесь. Прием.

— Максим Волков, командир «Вычегды», приветствует вас, генерал. У вас там не очень жарко? У нас, представьте себе, субтропики. Вы не были на Таити? Прием.

Зажав обеими руками рот, Барбара тряслась от нервного смеха. А Максим представлял себе реакцию офицеров крейсера, находящихся в рубке вместе с Хеншером, и ухмылялся.

— Капитан Волков! — загремел спустя положенные секунды голос генерала. — Я приказываю вам! Вы поняли? Выполняйте приказ. В случае неподчинения пеняйте на себя. Прием.

Максим шумно зевнул прямо в микрофон — о-хо-хо…

— Крайне сожалею, генерал, но, согласно Международному космическому уставу, вы можете отдавать приказы гражданским космическим кораблям лишь после объявления военного положения. Что-то я ничего не слышал о военном положении. Быть может, у вас есть другие сведения? Если нет — прошу дать мне возможность заниматься своими делами и желаю вам приятного путешествия. Не торчите слишком долго внутри орбиты Венеры. Если станет очень жарко — снимите китель. Надеюсь, наколки у вас пристойные? А на Таити все-таки советую побывать. Поезжайте туда в отпуск, развейтесь. Прием.

— И не ешьте на ночь сырых помидоров, чтобы не причинить вреда желудку, — с трудом выдавила Барбара.

На этот раз крейсер замолчал. В ожидании ответа Максим со скуки начал вертеть головой и заметил Карину. Непонятно было, когда она вплыла в рубку и много ли успела услышать.

— Что-нибудь случилось? — спросил он одними губами.

Она отрицательно мотнула головой. По-видимому, с найденышем было все в порядке. Странное чуждое существо по-прежнему благополучно ело, спало, забавлялось, меняя форму, и, наверное, пыталось по-своему понять людей, к которым его занесло, не подозревая, какие тучи собираются над его головой… То есть над тем, что заменяет ему голову.

— Они хотят забрать нашего малыша? — спросила Карина, и Максим, кивнув в ответ, заметил, как напряжена младшая жена — словно пантера, готовая к прыжку. — А хи-хи им не хо-хо?

— Они не смогут, — убежденно сказала Барбара. — Правда, дорогой?

— Взять нас на абордаж они точно не смогут, — согласился Максим. — Нам проще, чем им. Один наш маневр — и повторяй заход заново. Вот пустить в нас ракету — это сколько угодно, это они могут. Теоретически. Практически… без санкции Генсекретаря Унии Наций или Верховного Судьи — чистое пиратство. Надеюсь, генерал Хеншер это понимает.

— Думаешь, он сейчас консультируется с командованием ВКС? А оно через Унию Наций надавит на Роскосмос?

— Наверняка. Но это займет какое-то время, так что расслабьтесь. В ближайшие часы ничего интересного не будет.

— В следующий раз позволь мне сказать ему пару ласковых, — попросила Карина. — Найденыша я ему не отдам, пусть знает. Никому не отдам.

— Даже Роскосмосу? — спросил Максим, прищурившись. — В контракте написано черным по белому: на борту корабля экипажу принадлежат только личные вещи. На Луне нам придется распроститься с нашим гостем, так-то…

— Это мы еще посмотрим!

Карина выплыла из рубки. Максим вздохнул.

— А заодно, чует мое сердце, придется мне распроститься с лицензией. И все из-за этого змеёныша…

— Из-за Хеншера?

— При чем тут Хеншер? Он делает то, что должен, он живая машина. Я говорю о нашем госте.

— А почему он змеёныш?

— Потому что из созвездия Змеи… Хорошо еще, что он не из созвездия Столовой Горы. Как его тогда называть?

— Горцем. Или Стольником.

— Ты мне зубы не заговаривай! Психолог! Сочувствуешь? Не надо. Я над генералом издевался, мне и дадут по шее. Найдут способ. И я об этом не жалею. Точка.

— Глупый, — сказала Барбара, обвив его шею горячими руками. — Ты сильный и глупый, и я тебя люблю. А если бы раньше не любила, то влюбилась бы в тебя за один этот разговор с генералом. Ты самый лучший!

Да? Сказать по правде, Максим не был в этом уверен…

Когда-то у лунной базы было название. Впоследствии оно как-то незаметно вышло из употребления, а потом и вовсе забылось, потому что второй базы на Луне люди так и не построили. Названия ведь даются для того, чтобы отличать одно от другого. К чему все эти сложности при одном-единственном объекте?

Лунная база — так ее и называли.

Минули десятилетия с тех пор, как люди прорыли первые подземелья в податливом реголите на дне кратера Гассенди и возвели над ними купола. С пуском первого космического лифта, с отказом от ракетных стартов со дна земного гравитационного колодца строительство базы невероятно ускорилось. О лунной базе заговорили уже как о первом полноценном поселении землян вне Земли. Специалисты, работавшие на Луне вахтовым методом, многое могли бы порассказать об этой «полноценности». Но шло время; и самые безответственные выдумки журналистов уже не казались таким уж вздором.

Мало-помалу постройки базы расползлись на десятки квадратных километров. Строились широко, места в кратере хватало. Половиной базы владел Штаб Обороны ВКС; другую половину застроили под свои нужды коммерческие фирмы. Роскосмос владел небольшим участком на периферии, вплотную примыкающим к валу кратера.

Среди сплошных минусов в этом был и плюс: раньше наступал вечер долгого и жгучего лунного дня. Низкое солнце уползало за вал, и простым глазом можно было заметить, как по серой равнине ползет, накрывая постройки, долгожданная тень.

Вот на эту-то движущуюся тень и смотрел господин Анхель Гутьеррес, Генеральный секретарь Унии Наций, пожелавший посетить лунную базу и воспользовавшийся гостеприимством руководства Роскосмоса — гостеприимством настолько охотным, что генеральный директор компании заявил: он лично уничтожит всякого, из-за кого Генсекретарь ощутит хотя бы малейший дискомфорт, и сам прибыл на Луну. Акции Роскосмоса внезапно и резко пошли вверх.

Давно осело искрящееся облако пыли, поднятое совершившей посадку «Вычегдой». В земном воздухе пыль застряла бы надолго, распухнув мерзкой на вид тучей, заставив чихать и астматически кашлять. Гутьеррес мельком подумал о преимуществах отсутствия воздуха. Все-таки в каждом деле есть хорошая сторона. В каждом плохом деле. Ибо дело, в котором положительные аспекты превалируют, называется хорошим.

Какого рода дело наклевывалось здесь, Генеральный секретарь еще не решил. С одной стороны, чисто юридически Роскосмос был в своем праве. Любой бесхозный объект, найденный в космическом пространстве, по закону принадлежит тому, кто его нашел. С другой стороны, объекты, могущие представлять опасность для деятельности человечества в Солнечной системе, относятся к компетенции военных, тут и разговора быть не может. Главное, есть соответствующий параграф.

Но как быть, если опасность эта чисто гипотетическая и, возможно, иллюзорная? И что делать, если впоследствии она окажется недооцененной?

Назначить комиссию, естественно. Теперь же. Но прежде Гутьеррес счел необходимым получить возможно более полную информацию о найденыше и составить собственное мнение, пусть сугубо предварительное.

Пришлось спешно вылететь на Луну. За глаза Анхеля Гутьерреса звали Попрыгунчиком, и он знал это. Уж лучше так, чем Каменной Задницей, Древесным Грибом или Кабинетной Крысой. Усидеть на месте, когда решается вопрос, возможно, значимый для судеб всей цивилизации? Немыслимо!

От «Вычегды» отделился лунокар и неторопливо покатил в сторону главного шлюза. Интересно, в нем ли серпентиец?

Генсекретарь повернулся к гендиректору:

— Полагаю, в шлюзе есть телекамеры? Могу я получить изображение?

— Конечно. — Толстый, лысоватый и обильно потеющий гендиректор вызывал ироническое сочувствие. — К сожалению, это не здесь. Позвольте проводить вас на технический этаж.

— Не нужно, — Гутьеррес поморщился и махнул рукой. — Это долго. Обойдемся без подглядывания. Пусть их всех ведут прямо сюда. И пусть зайдет маршал Тютюник.

Маршал Тютюник появился в сопровождении бригадного генерала Хеншера. Тот был зол и красен.

Через минуту появились еще четверо. Гутьеррес удивленно шевельнул бровью: разве экипаж кораблей класса «Вычегда» составляют не три человека?

Свою ошибку он понял очень быстро. Один из вошедших не был человеком. Гм-гм… Чужак. Серпентиец. Метаморф. А что если дружески и демократично поздороваться со всеми за руку?

Гутьеррес так и поступил. Он и не подумал морщиться, когда в нос ему ударил резкий запах застарелого пота. Лишь кадык Генсекретаря предательски дернулся, обозначив рвотный позыв, немедленно подавленный усилием воли. Вот она — реальность, отнюдь не кабинетная. Эти трое вернулись с Меркурия. В пути экономили воду. Ну и чем же от них может пахнуть, розами?

Зато от метаморфа не пахло. Гутьеррес чуть не вскрикнул — пальцы чужака оказались горячими и очень сильными. Черт возьми, его учили рукопожатию, что ли? Выходит, недоучили, раз усилие не дозирует. Или он учится на ходу?

— Рад э-э… встрече, — надев на лицо обаятельную улыбку, произнес Генсекретарь.

Зато гендиректор повел носом и изобразил на лице неудовольствие. Мол, то еще амбре. И не где-нибудь, а в его личном кабинете! Что есть кабинет гендиректора? Лицо фирмы.

«Лицо» было явно приукрашенным. Излишняя роскошь бросалась в глаза, обманывая лишь простачков. Грозный, всем знакомый признак упадка фирмы, не способный ввести в заблуждение мало-мальски искушенных людей. И тут еще эта вонь…

А что поделаешь? Генсекретарь приказал вести всех прямо сюда, о чем уже сейчас, наверное, жалеет. Но виновным в оскорблении обоняния, несомненно, окажется не Гутьеррес, а кто-то другой… Плохо дело.

— Гм… как вас?… — сдавленным голосом вопросил гендиректор.

— Волков, — хриплым голосом представился один из амбреносителей. — Командир корабля «Вычегда-014» Максим Волков.

— Да-да, я помню. Может быть, вы, господин Волков, и ваш экипаж приведете себя в порядок с дороги? Полагаю, это не займет много времени. А мы пока пообщаемся с вашим… вашим… с вашей находкой.

— Да, но…

Гутьеррес заметил, как командир корабля, заметно растерявшись, оглянулся на женщин. «На жен, — поправил себя Генсекретарь. — У них тут семейные экипажи». Командир, здоровенный и по виду решительный мужик, колебался. По-видимому, в данной обстановке решающее слово принадлежало не ему.

— Вас проводят. — Лучезарно улыбнувшись, Гутьеррес пришел на помощь гендиректору. — Не беспокойтесь, у нас есть все ваши отчеты. Если срочно понадобится ваша помощь, вас немедленно вызовут. Даже из душа.

— Извините, но это невозможно, — выступила вперед младшая из женщин. — Кто-то из нас должен остаться здесь, иначе найденыш пойдет за нами. У нас… у него прочный эмоциональный контакт с экипажем. Я просто не знаю, как он поведет себя наедине с чужими людьми. Это может быть опасно.

— Для кого? — Улыбка Гутьерреса приняла чуть-чуть снисходительный вид.

— Не знаю. Возможно, для него. Возможно, для вас. Если только он испугается… Я не знаю, что тогда может произойти.

— Ну, мы-то не испугаемся, — веским басом проговорил маршал Тютюник.

Та-ак… Анхель Гутьеррес продолжал улыбаться, сделав вид, будто пропустил реплику маршала мимо ушей. На самом деле он еще не пришел к определенному решению, и это мучило его. Дьябло! Какое решение окажется верным, и не сейчас, а в долгосрочной перспективе, — неизвестно. Роскосмос будет держаться за свою находку, полагая, что извлечет из нее нечто суперполезное в конкурентной борьбе. Один факт обладания инопланетянином резко повысит рейтинг компании… Военные, в свою очередь, попытаются перехватить лакомый кусок, и теперь же. Армия не станет заниматься крючкотворством, она властно и грубо потребует найденыша себе. Трудно отказать… В запасе у военных беспроигрышный аргумент: враждебное окружение. Не будь ближайшие звездные окрестности уже поделены, не ожидай человечество внезапной атаки из космоса (а кто может дать гарантию того, что человечество оставлено в покое?), маршала Тютюника можно было бы вежливо выпроводить за дверь. Но что толку строить расчет на нереальных предположениях?

Опасность для человечества существует, и единственная защита от вторжения — военно-космические силы. Это так. Военный флот ляжет костьми, прежде чем пропустит врага к Земле. Похоже, правда, что все эти грозные с виду и очень, очень дорогие космические эскадрильи способны причинить чужим не больше вреда, чем муха, бестолково жужжащая перед бивнями слона, — но разве есть выбор?

Непростая задача. Что ж, пусть ее решает комиссия, а Генсекретарь умоет руки. Более чем вероятно, что найденный метаморф в скором времени достанется военным, а Роскосмос получит компенсацию. Компания еще может оказаться единственной выигравшей на этом деле стороной. Вот будет номер, если найденыш не годится решительно ни на что!

— Майор! — пророкотал командный голос маршала Тютюника, и майор в форме космопехоты тут же возник, как чертик из коробочки. — Поставьте людей. Не выпускать из помещения… вот этого! — Румяным пальцем маршал указал на метаморфа. — Оружие не применять. Вот мы сейчас и проверим… Вы не возражаете, господин Генеральный секретарь? Отлично. А вы, господа астронавты, идите, вас пропустят. Приведите себя в порядок и отдыхайте.

Никогда еще Анхель Гутьеррес не был так близок к смерти. Но странное дело: страх — липкий, потный, с мурашками — пришел гораздо позднее, а все случившееся Генеральный секретарь наблюдал с почти идеальным хладнокровием, как будто дело касалось кого-то другого, а не его самого. Позже он понял, что сохранил спокойствие и рассудительность исключительно благодаря своему ничтожному опыту участия в опасных переделках. Ему просто не пришло в голову испугаться перспективы мгновенной и нелепой смерти — в том мире, где он жил, преобладали совершенно иные страхи!

Экипаж корабля пытался протестовать, но был все же выведен прочь, а перед дверным проемом встали четыре дюжих космопехотинца. Устремившийся вслед за экипажем чужак попытался обойти их — и был отброшен. Что тут началось!..

Он отлетел назад и упал, как манекен, не попытавшись сгруппироваться, и звучно ударился затылком о пол — Гутьеррес даже поморщился, вообразив, каково на месте чужака пришлось бы человеку. Гарантированное сотрясение мозга в лучшем случае. Но никто не мог сказать, где у чужака находятся мозги и существуют ли они вообще как обособленный орган.

Распластанный по полу чужак стекся в серебристую каплю — если только бывают капли метрового поперечника. А потом раздался отчаянный визг, и каплю начало корежить.

— Ради бога!.. — в панике воскликнул гендиректор Роскосмоса, желая, как видно, побудить военных прекратить их эксперименты, но договорить не успел.

Капля превратилась в шар, и шар прыгнул на космопехотинцев. Те, хоть и стояли с разинутыми ртами, оставались в готовности выполнить приказ. Шар налетел — и отскочил.

Налетел снова — и вновь был отбит молодецким ударом. Завертелся на полу волчком. Визг стал нестерпимым.

— Прекратите же! — схватившись за уши, завопил гендиректор.

Визг резко смолк, а шар снова прыгнул. На сей раз вверх. Сочно чмокнув, присосался к потолку. Задвигался, заколыхался, пристраиваясь поудобнее. Каповый нарост, подумал Гутьеррес. И тут его осенило.

— Что тут у вас над потолком?

— Вакуум! — провыл гендиректор. — Слоеная обшивка толщиной тридцать миллиметров, а выше вакуум!

И Гутьеррес оказался на высоте.

— Прекратить! — рявкнул он так, будто сам с младых ногтей служил в космопехоте. — Маршал Тютюник, властью Верховного Главнокомандующего я приказываю немедленно прекратить! Срочно вернуть сюда экипаж «Вычегды»! Бегом!

Строго говоря, Анхель Гутьеррес являлся Верховным Главнокомандующим скорее номинально (естественный, устраивающий всех компромисс) и до сего дня не думал, что ему придется командовать там, где он привык маневрировать. Однако пришлось. И удивительно вовремя.

Нет, маршал Тютюник не отказывался повиноваться. Но маршалу Тютюнику понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить приказ.

— Он же прожрет нам дыру и выйдет сквозь нее! — вклинился в паузу плачущий фальцет гендиректора. — Вы хоть материалы о нем читали? Да быстрее же, идиот, если хотите еще пожить!..

Говорят, перед лицом смерти все равны, и бывают ситуации, когда какой-нибудь гендиректор мелкой фирмы запросто и без тяжких последствий может назвать идиотом самого командующего военно-космическими силами Земли. Еще говорят, что рано или поздно доходит и до жирафа. Если так, то маршал намного опередил его.

И все-таки ринувшиеся исполнять приказание космопехи не имели ни малейших шансов успеть вернуть экипаж «Вычегды». «Каповый нарост» на потолке кабинета гендиректора «Роскосмоса» трудился размеренно и споро. Проедая ход наружу, он чуть ли не урчал. Много ли труда надо, чтобы поглотить внутреннюю обшивку, теплозащитный и радиозащитный слои, а затем тонкую внешнюю броню из титаново-магниевого сплава? Для серпентийца это было не работой, а легким завтраком.

Первым ринулся вон из кабинета гендиректор Роскосмоса. За ним последовал Гутьеррес — шагом, но самым скорым. Замыкали отступление маршал Тютюник и бригадный генерал Хеншер.

Со скоростью пушечного ядра выскочила и сочно впечаталась в паз герметичная дверь. Медленнее, но гораздо солиднее, с внушительным гулом, проползла и встала на свое место броневая заслонка.

Генерал Хеншер украдкой утер со лба пот.

— Боюсь, это не решение проблемы, — с удивившим его самого спокойствием произнес Гутьеррес. — Если он проест внешнюю обшивку и выйдет наружу, нам повезло. Если же он оставит в обшивке дыру, а потом займется дверью или переборкой…

Глухой удар из покинутого кабинета не дал ему договорить. Казалось, будто за переборкой бабахнула гаубица. Дрогнули стены. Сейчас же взвыла сирена и, чуть только смолкла, тягучий механический голос забормотал: «Внимание, опасность первого уровня! Внимание, опасность первого уровня! Служащим, находящимся в секторах А и Б, немедленно эвакуироваться в сектор В. Просьба не паниковать и пользоваться планом эвакуации. Повторяю: внимание, опасность…».

— Вот он и проел обшивку, — констатировал Гутьеррес. — Интересно, что на очереди?

«Мы», — очень хотелось сказать, а еще сильнее хотелось завопить гендиректору Роскосмоса, но он не издал ни звука. К чему? Иногда наглядный пример действует лучше всяких слов.

И гендиректор показал наглядный пример, взяв с места скорость, доступную не всякому спринтеру. Его заносило на поворотах, кругленьким мячиком он стукался о переборки, отскакивал и продолжал мчаться дальше. Лунное тяготение вынуждало его совершать гигантские прыжки, и коротенькие ножки, не всякий раз находя опору, дергались в воздухе вхолостую.

Впоследствии Генеральный секретарь Унии Наций рассказывал о данном случае исключительно с юмором, якобы наслаждаясь воспоминаниями о том, как он бежал вслед за гендиректором, лишь чуть-чуть опережая генерала Хеншера. Иногда Хеншер вырывался вперед на какой-нибудь локоть, но Гутьеррес был когда-то хорошим спортсменом: дважды на поворотах он выходил на стену, как цирковой мотоциклист, и на финишной прямой обошел генерала на полкорпуса.

Последним, как капитан тонущего судна, спасался маршал Тютюник — и сохранил достоинство, чему, правда, немало способствовала враждебная спринту грузная комплекция командующего ВКС. И вновь выстрелила герметичная дверь, и вновь с тектоническим гулом прополз броневой щит.

Каждый понимал: это лишь временная отсрочка. За разгерметизированным сектором А придет черед секторов Б, В, Г и так далее. А на секторе К главная лунная постройка Роскосмоса попросту кончится, и рушить станет нечего. Кое-кто из десятков находящихся в куполе людей, возможно, и уцелеет, укрывшись в лунокаре или втиснувшись в скафандр. Естественно, немногие. Только те, кто сообразит, что происходит нечто неординарное, и близко к сердцу примет клич «спасайся, кто может», не потеряв при том головы. Много ли таких наберется? Вряд ли найденыш понимает, как легко он способен угробить кучу людей. Генеральный секретарь видел его недолго, но успел составить мнение: то ли преданное хозяевам домашнее животное, то ли капризный ребенок. Казалось бы, от одного до другого дистанция огромного размера, но есть и общее: данным существом управляет не разум, а эмоции и эти, как их… инстинкты.

— Ну и что мы теперь собираемся делать? — Гутьеррес прятал эмоции за насмешливым тоном. — Какие будут мнения?

Гендиректор потел и нервно облизывался.

— У меня наготове корабль, — сознался он. — Правда, маленький. Моя личная яхта. Четверых он не поднимет, а двоих — вполне…

И, не в силах выбрать, он переводил взгляд с Гутьерреса на Тютюника и обратно.

— Отставить! — скомандовал маршал. — Дайте мне связь, и я подниму все войска и всю технику, что есть в Гассенди. Чужак будет захвачен, это я обещаю. В худшем случае он будет захвачен мертвым, вот и все.

Рубленое лицо генерала Хеншера демонстрировало полную солидарность со словами командующего.

О чем думал Гутьеррес, осталось неизвестным. Возможно, о том, что убийство инопланетянина, пусть даже забравшегося в чужие владения, не самый лучший прецедент для слабой земной цивилизации. Или о том, что военные забрали себе чересчур много власти и тщатся забрать еще больше. Не исключено, впрочем, что Генеральный секретарь в ту минуту перестал быть политиком и размышлял исключительно о вариантах личного спасения. Не будем его винить, все мы люди.

К тому же наилучшее решение нашел именно он. И не в этот момент, а несколько раньше.

— Пригласите-ка сюда командира «Вычегды», — повторил он приказание. — Да поживее. Хоть из душа.

Никто не отреагировал. Но если гендиректор Роскосмоса временно утратил способность соображать, то маршал и генерал, мгновенно все уразумев, не проявили ни малейшей прыти к исполнению.

Повисло молчание. И Анхель Гутьеррес понял, что время дипломатии кончилось.

— Вы слышали, что я сказал? — ледяным тоном осведомился он.

— Так точно, — кивнул Тютюник.

— Так исполняйте!

— Командир «Вычегды» все испортит. Этот двоеженец ведет какую-то свою игру. Поручите эту операцию военно-космическим силам.

— Это отказ? — голос Гутьерреса зазвенел.

— Это совет и просьба.

— Я не нуждаюсь в ваших советах, маршал, а просьбы рассматривают в моем секретариате. Напомнить вам, кто является Верховным Главнокомандующим?

— Позволю себе заметить: де-юре, но не де-факто. Право отдавать мне приказы вы получите только при объявленном военном положении.

Для тренированного на поприще юридического крючкотворства Генсекретаря не составило труда мгновенно проанализировать позицию маршала. Гутьеррес нашел эту позицию шаткой, но все же кое-чем прикрытой. Нельзя ведь составить пятисотстраничный текст Устава Унии Наций так, чтобы в нем не нашлось места двусмысленностям! Оказывается, не только юристы да дипломаты умеют плавать в подобных текстах, как рыба в воде. Кто сказал, что военные не способны учиться? Вот вам! Налицо открытый бунт, и если даже впоследствии удастся притянуть маршала к ответственности, он, скорее всего, вывернется.

Сие, впрочем, будет зависеть от последствий…

— Ну так я объявлю его! — загремел Гутьеррес. — Вы забыли, что я имею на это право? Статья девяносто вторая Устава Унии Наций, параграф первый. Освежить вашу память?

— Вы вправе объявить военное положение, — согласился маршал Тютюник. — Ваша проблема в том, что через пять, максимум — десять дней Генеральная ассамблея отменит его в силу неадекватности повода. Как долго после этого вы пробудете на своем посту? Месяца полтора?

— Вас это не касается!

— Так же, как не касаются и ваши приказы, отданные в отсутствие военного положения. Валяйте, объявите его.

— А время-то уходит, — тоскливо проныл гендиректор. — Сейчас этот поганец уже вторую дверь, наверное, доедает…

Никто не обратил на него внимания. Маршал Тютюник насмешливо молчал, генерал Хеншер чуть заметно улыбался, а Гутьеррес мысленно считал до десяти. На счете «восемь» он прервал это занятие.

— Хорошо, маршал, вы меня убедили. Теперь вам осталось убедить меня не предавать огласке дело о закупке серии перехватчиков типа «Громовержец». Надеюсь, вы легко справитесь с этой задачей?

Гендиректор и генерал навострили уши. Зато маршал внезапно побагровел.

— На что это вы намекаете?

— На то, что после огласки я буду вынужден — заметьте, вынужден — назначить комиссию для официального расследования имевших место злоупотреблений. Ходят слухи о сговоре между высшими армейскими чинами и компанией «Спейскрафт». Лично мне нет никакого дела до того, чьи имена всплывут, кто брал взятки, как делился «откат» и почему на вооружение космофлота было принято негодное изделие. Поверьте, совершенно никакого. Ни малейшего. Я уже сейчас умываю руки.

— Чушь и ересь! — взревел маршал Тютюник. — Ваши источники информации сами нуждаются в проверке. Ну хорошо, будь по-вашему. Только имейте в виду, я подчиняюсь исключительно ради интересов дела. Считайте это жестом доброй воли с моей стороны.

— Очень тронут, — иронично покривил губы Гутьеррес.

— Время! Время! — взвыл гендиректор.

Судьба подарила Максиму Волкову день, донельзя насыщенный эмоциями. Сперва преобладала тревога за найденыша. Она чуть отлегла во время посадки и загорелась с новой силой на пути от корабля к апартаментам начальства. Тревога — и предчувствие беды.

Потом он, распространяя запах немытого тела, стоял истуканом перед целым выводком важных шишек, одна шишковатее другой, очень стеснялся и молчал. Да и что он мог сказать такого важного, чтобы его услышали? Шишки же лишены слуха, это всем известно. Вон Карина попыталась вступиться за серпентийца — а толку? Тягостная сцена кончилась тем, чем и должна была кончиться — отъемом найденыша и удалением экипажа «Вычегды» прочь. Подальше от брезгливых носов.

По пути в санблок он разозлился, потому что получил втык от обеих жен. Заслуженный или нет — сам не понял, но разозлился на весь свет. Стоял под душем, скреб тело и ругался черными словами. А что тут поделаешь? Сила солому ломит, и утрись. Возьми отпуск, слетай на Землю, напейся в первом же кабаке и набей кому-нибудь морду. Утешься, трам-тарарам, исполнением примитивных желаний и вновь смотри на мир позитивно. Медицина и начальство очень рекомендуют.

Помыться как следует, однако, не удалось. Сначала дурным голосом завопил сигнал тревоги. Затем в душевую ворвались космопехи, а с этими громилами не шибко поспоришь. Слов они не тратили. В долю секунды Максим был выхвачен из-под струй и не успел ничего понять, как вновь предстал перед начальством. В менее грязном виде, зато мокрым и совершенно голым. Впрочем, ему тут же сунули в руки трико.

А еще через тридцать секунд он понял, что начальство облажалось, и не успел даже обрадоваться, как осознал свою задачу: в темпе облачиться в скафандр, восстановить дружеский контакт с серпентийцем и, как минимум, убедить его прекратить разрушение купола. Генеральный секретарь выразил надежду, что ему, Максиму, это легко удастся. А грузный военный чин с совершенно кабаньей мордой и такими большими звездами, что их лучи выступали за кромку погона, угрюмо заявил, что в противном случае чужака придется уничтожить.

Да ну? Так найденыш и позволил убить себя! Максим достаточно нагляделся на его забавы, чтобы усвоить: шансы Кабаньей Морды уничтожить серпентийца пренебрежимо малы. Кто кого уничтожит, если дело дойдет до драки, — большой вопрос. Будь Максим игроком, он поставил бы на найденыша. Три… нет, даже пять к одному. Ведь люди — такие нежные и неприспособленные существа. Жить в вакууме им почему-то совсем не нравится. Плюс сто по Цельсию или минус сто — та же история. Не говоря уже о том, что в качестве пищи им годится только органика, да не любая, а очень даже специфическая! Избалованные существа.

Почему они вообще выжили на планете Земля — достойно удивления. Почему серпентийцы, в свою очередь, не заполонили собой всю Галактику — тоже непонятно…

Поразмышлять на эти темы Максиму не дали, да и что за размышления в спешке и суете! Иное дело в инерционной фазе коммерческого рейса! «Вычегда» летит сама по себе, повинуясь заданному импульсу скорости и притяжению небесных тел, а экипаж убивает время в промежутках между регламентными работами. Вот тут-то можно и пофилософствовать в свое удовольствие — конечно, если не помешают жены.

Максима грубо впихивали в скафандр, попутно инструктируя в несколько голосов. Он понял немногое, но главное: начальство напугано. Оно, начальство, любит, когда подчиненные докладывают, что у них все под контролем. Короче: чужака надо найти, убедить прекратить погром и желательно вернуть. Каким образом? Используя личный доверительный контакт, как же еще. А если серпентиец на контакт не пойдет? Надо сделать, чтобы пошел, задача ясна?

Удивительно, но Максиму не пришло в голову ни заявить о том, что он пилот, а не дипломат и не зверолов, ни попытаться выторговать у обделавшегося начальства особые премиальные. Но даже если бы это пришло ему в голову, он быстро сообразил бы, что все равно не имеет выбора. Барбара не одобрила бы. А Карина, пожалуй, швырнула бы мужу в лицо особые премиальные.

Кабанья Морда хотел было навязать ему двух-трех космопехов в сопровождающие. В ответ Максим заявил, что посторонние могут помешать личному доверительному контакту; короче, либо он идет один, либо ни за что не ручается. И одна из высоких шишек, в коей Максим без всякой оторопи опознал Генерального секретаря Унии Наций, поддержала его.

Из сектора Б датчик давления слал на центральный компьютер сигнал: сектор еще не разгерметизирован. Начальство удалилось в аппаратную, а Максим был впущен в сектор. Пробираясь по коридору в неуклюжем скафандре при нормальном внешнем давлении, он чувствовал себя идиотом. Впрочем, так или иначе придется открыть дверь в сектор А… стало быть, очень скоро воздух уйдет и из сектора Б… Никакой разгильдяй тут случайно не остался?

Никакой. Сигнал тревоги орал вовсю, а глухих или слишком глупых тут не держат. Все смылись. О людях пока что можно не думать.

Но где серпентиец? Неужели найденыш так и сидит в секторе А, в кабинете гендиректора? Странно. Но пока не проверишь, не узнаешь. В кабинетах начальства по понятным причинам не бывает видеокамер наблюдения.

Зато в коридоре Максим заметил сразу три камеры. Они медленно поворачивались, отслеживая его путь. Контроль над подчиненными — вот без чего начальству жизнь не в радость.

Ну-ну. Чертовски увлекательное дело — отслеживать, как отвыкший от силы тяжести человек неловко переступает ногами! Смотрите, смотрите. Самого-то главного вы не увидите, не надейтесь…

А каким оно будет — главное?

Максим не знал. Он полагался на удачу. Главным образом на то, что серпентиец не поведет себя как разъяренный пес. Хотя при его способностях поглощать все подряд уместнее было бы сравнение с акулой…

С дверным пультом он провозился куда дольше, чем мог предположить. Пульт был рассчитан даже не на дурака — на анацефала. Для начала он предупредил Максима о том, что за броневой заслонкой и герметичной дверью — вакуум. Максим согласился с мнением пульта и потребовал прохода, на что вякнул сигнал тревоги — к счастью, короткий — и высветилась надпись: «Вы уверены?». Потом был затребован особый код, который Максим получил по радиосвязи, и все повторилось. А когда броневая заслонка все же откатилась, пришлось точно так же уговаривать открыться герметичную дверь.

Дунуло так, что Максим едва устоял на ногах. Загремели переборки. Весь воздух из сектора Б унесся в проеденную в куполе дыру столь стремительно, словно давно мечтал оснастить Луну хоть каким-нибудь подобием атмосферы. Взвились и устремились на волю не унесенные первой декомпрессией бумаги из перевернутой корзины, взвихрилась пыль, опрокинулось последнее устоявшее кресло. Скафандр сейчас же раздулся, превратив любое сгибание конечности в тяжелое физическое упражнение.

Серпентийца в кабинете не оказалось.

Максим ощупал уцелевшую мебель. Он не помнил, какое количество кресел, столов и шкафов составляло меблировку кабинета гендиректора, и последовательно проверил все. Конечно, в толстых перчатках скафандра тактильные ощущения отсутствовали напрочь, но душу грела уверенность: найденыш несомненно потянулся бы к старому знакомцу, чем и обнаружил бы себя. Увы, ни кресла, ни шкафы не проявили никакого желания прильнуть к ласковой ладони.

Без толку постояв под дырой в потолке и удивившись, насколько она круглая, как по циркулю, Максим отрапортовал: найденыш вышел наружу, и искать его следует вне купола. Где — вопрос. Луна, конечно, меньше Земли, но не настолько же, чтобы сделать поиск легким занятием! Хорошо еще, если чужак не убежал далеко. А он может!

Бормоча ругательства, Максим ретировался, задраивая за собой двери и заслонки. В ожидании выравнивания давления решил для себя: наружу-то он выйдет и поищет всерьез. Но если поиски в ближайших окрестностях не принесут успеха — гори все огнем! Пусть вояки сами ищут черную кошку в темной комнате. Кошки-то там, может, уже и нет. Свойства серпентийца темны и туманны. Уж если он маневрировал в космосе, то, возможно, способен преодолеть лунное притяжение и улететь себе восвояси по своим серпентийским делам.

— Нет его там, — объявил Максим высокому начальству и добавил так, будто это было его личным решением, спорить с которым не рекомендуется: — Пойду гляну снаружи.

И был прав: как надо поступить, если вынужден участвовать в чем-то, что очень тебе не нравится? Возглавить этот процесс или хотя бы вообразить, что возглавил!

С воображением у Максима Волкова было все в порядке. Не фантазер, не мечтатель, не тонкая поэтическая натура, не физик-выдумщик уровня Фейнмана и Вуда, но и, хвала Создателю, не тупорылый даун. А посему шаг стал тверже, голос увереннее, а настроение поползло вверх. Я иду, слышите? Просто потому, что так хочу. Потому что моцион полезен. И чихал я на всех!

Красиво было снаружи — глаз не отвести. Солнечный диск только-только убрался за вал кратера Гассенди, украсив скалистый гребень сказочным сиянием короны. Освещенная верхушка купола сияла, словно летающая тарелка, иллюминированная к какому-нибудь инопланетному празднику, и нарядной елочной игрушкой завис над нею голубоватый диск Земли. Основание купола скрывалось в глубокой бархатной тьме. Когда глаза немного пообвыкли, Максим стал различать причудливые полутени.

Разглядел он и круглое отверстие в куполе, отчего настроение не улучшилось. Только сейчас в голову пришла зябкая мысль: а если найденыш из самых лучших побуждений проест дыру в скафандре, точно так же, как проел в куполе? Хотя нет, не точно так же… Куда быстрее. Он умеет. Он похож на ребенка, у которого режутся зубки. Ребенок все тянет в рот, ему все надо попробовать на ощупь и на зуб. Разница только в том, что у этого ребенка особые способности…

Так-то оно так, но умирать от декомпрессии Максиму хотелось не больше, чем любому другому. Еще узнает ли его найденыш — в скафандре-то? А вспомнив о виртуозной мимикрии серпентийца, можно заранее кричать «караул». На кого он сейчас похож? На фрагмент обшивки купола? На валун? Вон их сколько вокруг, серых лунных булыжников, пролежавших здесь три-четыре миллиарда лет и намеренных пролежать еще столько же…

С сильно бьющимся сердцем Максим доковылял до ближайшего валуна, осторожно потрогал. Валун как валун, смирный и неодушевленный. Он не собирался нападать на человека. Ему вообще было некуда торопиться.

Эх, насколько легче было бы на Земле, особенно в лесистой местности! Выломал палку, этакий пробный дрын, и знай себе тычь им во все подозрительное! Авось успеешь отскочить. Максим даже хотел повертеть головой — не валяется ли поблизости какой-нибудь подходящий длинномерный металлолом? — но в скафандре голова отдельно от корпуса не вертелась, да и не могло тут валяться никакого металлолома. На Луне он сразу идет в переработку, потому как ценен…

Медленно — а куда торопиться? — Максим обошел вокруг купола. Мыслей о том, где искать серпентийца, от этого не прибавилось. Камни были как камни, тени как тени, купол как купол. В отдалении маячили прочие постройки базы — такие же купола с ровными лысинами посадочных площадок между ними. За периметром базы крохотными букашками ползали лунные комбайны, подъедая богатый гелием-3 реголит. Бессмысленно и дико громоздился иззубренный вал кратера.

Где он, чтоб его?!

— Волков, ответьте. — По грубому голосу Максим узнал Хеншера. — Докладывайте о каждом шаге. Как поняли?

Ну да, докладывать ему, как же… О каждом шаге и о каждом чихе. Разбежался. Подчиненных своих муштруй, им полезно.

Но вслух Максим сказал другое:

— Что докладывать-то? Вы же небось меня видите. Или нет?

— Отставить препирательства. Можете не сомневаться, мы фиксируем все ваши действия. Хитрить не советую. Очень не советую, Волков, вы поняли?

— Понял.

— Вот и хорошо. Итак, докладывайте о каждом вашем шаге. Это приказ.

Максим даже не огрызнулся. Во-первых, устал с отвычки от тяжести, а во-вторых, Хеншер того не стоил. Во ему, а не доклад о каждом шаге! Пусть наблюдает за поисковой операцией на экране, небось не слепой. Вон они, камеры внешнего обзора…

И тут Максим икнул от удивления. Там, где он сейчас находился, его могла видеть только одна камера, и эта камера была направлена в противоположную от него сторону!

А потом в наушниках послышался голос — его, Максима Волкова голос, в должной мере искаженный полосой пропускания канала радиосвязи:

— Иду в восточном направлении. Проверяю валун… нет, не то. Обхожу валун… так… тут ничего интересного. Возвращаюсь к куполу. Меня хорошо видно?

— Видим вас, Волков, — ответил Хеншер. — Что намерены предпринять? Докладывайте.

— Хочу проверить внешние антенны и вообще все выступы на куполе. Не исключено, что один из них — то, что мы ищем.

— Отставить. Это мы проверим и сами. Продолжайте поиск вокруг купола. Двигайтесь по расширяющейся спирали. Как поняли?

— Понял. Выполняю.

— Давно бы так, Волков!

— Слушаю.

— Маршал доволен вами.

— О чем разговор. Общее дело делаем.

Происходило что-то из ряда вон. Его никак не могли наблюдать на экране внешнего обзора — но наблюдали! Он не проронил ни слова — но отвечал Хеншеру. Да еще чуть ли не с подобострастием!

Позднее он никак не мог решить, ум ли был тому причиной, примитивный ли здравый смысл или, может быть, просто растерянность, но факт остался фактом: Максим промолчал. Прижавшись к основанию купола, он замер и даже дышать стал через раз.

И — увидел.

Вокруг купола по расширяющейся спирали, как и было сказано, брела фигура в скафандре. Мало того, она докладывала о том, что видит и что делает, его, Максима, голосом! Ай да серпентиец, ай да змеёныш… Ничего не скажешь, чистая работа. Не во внешней мимикрии дело — что для него мимикрия! Но когда он успел проникнуться человеческим духом настолько, чтобы водить за нос людей? И каких людей! Уж чем-чем, а излишней доверчивостью никто из них не страдает…

На один миг захотелось разоблачить самозванца. Но только на один миг. Максим не издал ни звука.

И сейчас же услышал в наушниках свой собственный голос:

— Максим?

Пауза.

— Человек по имени Максим Волков, ты можешь говорить. Другие тебя не услышат, я об этом позаботился. Тебя услышу только я.

И тогда Максим решился.

— Вот что, — заговорил он почему-то шепотом. — Если только ты мне хоть чуть-чуть доверяешь… Слушай меня внимательно и делай, как скажу…

Стоит женщине захотеть, и она отравит существование кому угодно и где угодно. Хоть в раю. Вы думаете, коварный Змей уговорил Еву сжевать заповедное яблоко? Наивная отговорка, граждане судьи, лапша на уши да еще поклеп на ни в чем не повинное пресмыкающееся! Змей — существо флегматичное, очень ему надо подбивать глупых голых теток на борьбу с авитаминозом посредством изгрызания фруктов! Любому мужчине, обреченному на женское окружение, картина предельно ясна: Змея достали, сделав его жизнь невыносимой, и вынудили дать дурной совет. Дурной, собственно, для Евы и Адама, которых изгнали из Рая, но никак не для Змея, который там остался. А как бы вы поступили на его месте?

Да что там Рай! Нечего и говорить о нем. Для Максима наступил ад кромешный, и наступил он в ту минуту, когда Максим оказался наедине с обеими женами. Один против двух.

Сначала, правда, его держали отдельно и мучили дознанием: как оказалось, что он не нашел серпентийца, несмотря на продолжительные поиски? Куда тот мог подеваться? Какую степень опасности он может представлять? Мучили долго, вытягивали нервы, а в конце заставили корпеть над подробнейшим отчетом о пребывании чужака на борту «Вычегды». Тютюник бурчал, Хеншер орал, гендиректор остервенел и вымещал злобу на подчиненных, а Гутьеррес смотрел на Максима с тщательно скрываемым интересом, помалкивал и первым отбыл на Землю.

Потом отпустили и Максима. Сказать точнее — выгнали взашей. Вот тут-то и началось.

В рейсовом челноке «Луна — Стационар» было еще терпимо. Жены понимали, что мужа сейчас не тронь — разбудишь вулкан. А вот на Стационаре — «верхней площадке» космического лифта, где пришлось двое суток ждать очереди на спуск, — навалились всерьез. Гигантская станция, подвешенная на геостационарной орбите, кружилась вслед вращению Земли, как кордовая авиамоделька, по сплетенным из углеродных нанотрубок тросам бегали грузовые и пассажирские капсулы, а в крохотном боксе орбитальной гостиницы Максим подвергался словесной экзекуции. Когда уставала Барбара, за дело принималась Карина, и наоборот. Лесопилка работала безостановочно.

Максим пытался отмалчиваться. Иногда, выйдя из себя, орал, что не все на этом свете от него зависит, и вообще, надо еще посмотреть, кто в полной мере остался в дураках. Он ли? А может, кто другой, чином повыше? И с чего это дорогие женушки решили, что забавный чужак непременно погиб? Ах, не решили? Почему это «если он обиделся, то это ничем не лучше»? Очень даже лучше! Во-первых, он жив-здоров и просто слоняется где-то. Во-вторых, ну ее к шуту, эту чужаковатую забавность! Кто знает, какие у него в ассортименте забавы. Может, такие, от которых лучше держаться на расстоянии пары десятков астрономических единиц? С него станется! Чего хорошего можно ждать от живого организма, чьи биологические реакции протекают не на химическом и вряд ли даже на ядерном, а, скорее, на субъядерном уровне! Кто-то чихнет случайно, а от кого-то не то что молекул — протонов не останется…

Аргументы на жен не действовали. Ор помогал ненадолго. Максим терял силы.

Ну как было объяснить женам, что все устроено, может, не самым лучшим образом, но, несомненно, лучшим из возможных? Максим объяснил бы, будь он убежден в отсутствии прослушки. Но как раз в этом никакой уверенности не было. Объясниться позже — другое дело. И пусть сказано «хочешь ознакомить с тайной всех — доверь ее женщине», но и среди женщин попадаются такие экземпляры в русских селеньях… За Карину и Барбару — особенно за Барбару — Максим мог поручиться головой. Эти не выдадут. Но время объясниться с ними еще не пришло…

А к тому моменту, когда оно придет, мрачно думал Максим, многое может измениться. Карина, проникшаяся к чужаку почти материнскими чувствами, сгоряча уже успела заявить, что не желает жить с мужем-слизняком, мужем-приспособленцем, мужем-тряпкой. Ничего себе приспособленец! Много ли благ поимел он со своего «приспособленчества»? Перед кем теперь фактически закрыта дорога в космос — перед Хеншером, что ли?!

Барбара вела себя более выдержанно. Один раз она даже поинтересовалась для разнообразия дальнейшими перспективами социальной ячейки. А какие могут быть перспективы для того, кого уволили по форме 12/1?!

— Это волчий билет, — безжалостно констатировала жена.

— Он самый. Волчий билет для Волкова — логично! — попытался сострить Максим, но не был поддержан. — Фирма разорвала контракт. Должны выплатить компенсацию: годовой оклад.

— А выплатят? — усомнилась Барбара.

— Пусть попробуют зажать. Профсоюз пилотов их живьем съест. — Ну, допустим. А дальше?

Максим вздохнул.

— Поживем пока на Земле, — сказал он примирительно. — Потом найду что-нибудь. Если не удастся устроиться пилотом — завербуюсь хотя бы на Луну, на реголитовый комбайн. Возьмут ведь, а?

— Я выходила замуж за пилота, — напомнила Барбара.

Тем данный фрагмент беседы и кончился, и это был самый светлый ее фрагмент. Рациональное, вещественное всегда близко и понятно. А поди-ка спроси у женщин, на что им сдался серпентиец? Наговорят с три короба, а по существу не ответят. Ласковый? Ну, заведите котенка, что ли. Чудной и непредсказуемый? Ну, напоите котенка валерьянкой, и дело с концом. Где там! Дай женщине что-либо чувственное — она обязательно скажет, что мало. А уж если отнять — подвинься и не прыгай. Терпи и узнай о себе много нового.

Барбара не была разумнее Карины, совсем нет. Она была опытнее и только поэтому раньше младшей жены осведомилась о ближайших финансовых перспективах семьи. Максим не сомневался: пройдет немного времени, и Карина, в свою очередь, потребует отчета, получит его и снабдит уничтожающими комментариями. Причем произойдет это немедленно по окончании разноса за утрату найденыша, без малейшего перерыва. Максим достаточно изучил своих жен, чтобы знать: чувственное и материальное сосуществует в женщинах в дивной, но дикой для любого мужчины гармонии.

Да, женщины — создания гармоничные, нет сомнений. А вот гармония в социальной ячейке уже начала трещать по всем швам. На что прикажете жить? Выплатит ли Роскосмос компенсацию, это еще большой вопрос. Сбережений практически нет — съели дети. Дети — это прекрасно, кто спорит, но от затрат неотделимы. Тут тоже своя извращенная гармония. Короче, будущее — в мрачных грозовых тучах.

Так считали жены, но Максим-то знал, что это не совсем верно. А поди скажи им об этом! Страшно чесался язык выдать тайну, — но здесь?! Нет, исключено. Обе жены с визгом кинутся на шею — и привет. Даже если в капсуле нет прослушки (что вряд ли), соседи снизу или сверху обязательно донесут. Нет, терпеть, терпеть… Стиснуть зубы.

Тридцать шесть тысяч километров со стиснутыми зубами! Все тридцать шесть тысяч — от Стационара до пятикилометровой башни Земли-пассажирской, венчающей гору Каямбе в Эквадоре! Максим и прежде не любил космический лифт за медлительность и дискомфорт, а теперь проникся к нему лютой ненавистью.

Нетерпеливых космонавтов не бывает, и Максим стоически терпел все пятьдесят восемь часов спуска. А соседи и вправду имелись — и сверху, и снизу. Максим не был VIP-персоной, ради которой стали бы гонять отдельную капсулу. Для рядовых пассажиров тесные капсулы с минимальным набором удобств стыковались в вертикальный «поезд» ростом с небоскреб, и звукоизоляция между соседними капсулами оставляла желать. Два иллюминатора диаметром чуть более дверного «глазка» позволяли пассажирам развлекаться видами приближающейся Земли и вздрагивать, когда по соседнему тросу молчаливым призраком проносился с жуткой скоростью встречный «поезд».

Иных развлечений на борту не было. А если женская «лесопилка» — развлечение, то космический лифт — не только дешевый, но и редкостно комфортабельный вид транспорта!

И все-таки время — хорошая вещь. Особенно время сна. Когда жены уснули, устав перетирать мужа в муку, Максим ощутил неземное блаженство. Правда, болело под черепом, и голова была тупа, но он знал, что это скоро пройдет. Небольшой аутотренинг — и уже гораздо легче, и снова можно жить, а главное — думать.

Нет, не мыслить — это слишком высокое слово. Именно думать. Прикидывать. Рассчитывать. Уж если ввязался в авантюру, будь добр забыть о высоком. Хитри. Ловчи. Просчитывай варианты.

А сумеешь? Без навыка-то?

Придется. Что теперь об этом говорить. Раз влип по самые уши, так крутись или тони, третьего не дано.

И для чего все это? Максим не знал. Не было даже ощущения, что он поступает правильно. Была лишь надежда, что ошибки нет.

Воровато оглянувшись на жен — спят, — Максим приложил глаз к иллюминатору. Сразу полегчало на душе: все штатно. За одним маленьким исключением: растекшийся по внешней оболочке капсулы серпентиец вырастил конечность с пальцами и показывал Максиму игривую «козу».

Тьфу. Вот урод.

За глухим забором, чисто по-российски вещественно и грубо подчеркивающим принцип неприкосновенности личной жизни, желтела крыша коттеджа, краснели стволы нескольких красавиц-сосен и летал бадминтонный волан. Стоял обычный нежаркий июнь средней полосы России, знакомая всем прелюдия невыносимой июльской жары. Целую неделю шли холодные дожди и лишь накануне к вечеру иссякли. Утреннее солнце, притворяясь слабосильным, неспешно подбирало влагу с грунтовых улиц дачного поселка и сразу давало понять: мелкие-то лужицы оно выпьет, а за глубокие пока не возьмется, да и за грязь тоже. Ждите, мол. А пока лавируйте хитрыми галсами, выбирая путь посуше, и не чертыхайтесь. Лучше вспомните: не об этом ли вы мечтали, находясь поближе к светилу? Возле Меркурия. И если вы все равно останетесь недовольны, то так и знайте: вы редкостные привереды.

С пригородного поезда сошли трое: крепкий мужчина с сумкой через плечо, молодая женщина и ведомый ею на поводке громадный черный дог в наморднике. Судя по внушительным шипам на ошейнике, характер собаки был не из лучших. Хотя много ли стоят косвенные признаки? Несмотря на грозный вид и устрашающую амуницию, всю дорогу собака вела себя примерно: исправно выполняла немудреные команды, не досаждала пассажирам, начисто игнорировала других собак и, что уж совсем удивительно, кошек. Ну просто образцово-показательный пес. Что экстерьер, что выучка — высший класс.

Он даже лавировал между лужами, не дожидаясь, когда его дернут за поводок, и во всем подражая людям. Лишь ступив на безлюдную дачную «улицу», спросил вполголоса:

— Теперь можно?

— За забором можно будет, — негромко ответил Максим. — Потерпи еще немного. Устал?

— Я не устаю. Просто надоело.

— Потерпи. Так надо.

— Зачем?

— Я тебе миллион раз объяснял зачем. Никто не должен знать, что ты находишься на Земле. Люди беспечны, но пугливы. Скажи им, что по Земле ходит серпентиец, — они перепугаются. А когда люди пугаются, они делают глупости. Очень жестокие глупости.

May промолчал, заставив Максима гадать: понимает ли гость опасность? Иногда серпентиец вел себя совершенно по-детски. Облик собаки ему почему-то не нравился. А как, спрашивается, маскировать его в людской гуще? Под человека? Он бы не возражал, но с человека совсем иной спрос, да и те, кому нужно, непременно заинтересуются: что за новая личность появилась в окружении скандально известного в узких кругах Максима Волкова? Казалось бы, парадокс. Ежу понятно, что надо прятать подобное в подобном, — ан нет. Вычислят на раз. Уж лучше быть ему на людях догом. Тоже наивная маскировка, на простачков, а все же так спокойнее. Хорошо бы знать наверняка, есть «наружка» или нет. А как узнаешь, коли нет навыков? Не та профессия. Наземный космонавт… тьфу! Не способен ни увидеть, ни почуять, ни вычислить. И этот короткий разговор запросто мог писаться через остронаправленный микрофон на дистанции в километр. То-то радости будет кому-то: идет мужик и беседует с псом, причем пес на мужика не смотрит и пасть не раскрывает, а ведь как-то разговаривает!

Глухой забор, ограждающий участок — тоже наивная преграда, но все же за ним Максим почувствовал себя спокойнее.

— О, кто к нам приехал! — закричала Барбара, промахиваясь ракеткой по волану. — А мы вас только завтра ждали.

— А мы сегодня приехали, — объявила Карина. — Мы вообще способные.

Петька, старший сын, бросил на траву ракетку и помчался к отцу. А младший, Вовка, высоко взлетая на веревочных качелях, привязанных к стволам двух сосен, заверещал, требуя немедленно остановить полет.

Сыновья любовь к отцу редко проявляется так непосредственно, это Максим знал точно. Девчонки могут набежать с визгом и повиснуть на шее, но мальчишки хорошо знают, что достойно мужчины, а что нет. Так что Петька, бросив на ходу: «Привет, пап!» — прямиком устремился к серпентийцу, а Вовка, шмякнувшись с качелей, заверещал было громче, но сам собой успокоился и помчался туда же.

А с догом, чуть только захлопнулась калитка, случилась метаморфоза, и не снившаяся Овидию. Поводок выскользнул из ладони Карины и втянулся в ошейник с той же прытью, с какой исчезает в пасти хамелеона его ловчий язык. Ошейник и намордник вросли в кожу и прекратили быть. За ними исчезли морда и ноги, а тело собаки округлилось почти в шар. Еще секунда, и начался бурный рост вверх.

Не успел еще Петька добежать до гостя, как серпентиец принял облик человека средних лет, пухлого, лысоватого, с толстым добродушным лицом. При взгляде на него любой сказал бы: ну ясно, семья Волковых пригласила в гости родственника. Дядюшку, должно быть.

И «дядюшка» уселся на скамейку, очень натурально отдуваясь. Из-под задравшейся рубашки выглядывал потный лоснящийся живот.

Сейчас же последовали объятия и дружелюбная воркотня. Дети повисли на шее «дядюшки», чем тот явно наслаждался.

Дядя Матвей… Сейчас Максим уже не мог точно вспомнить, кто дал гостю имя May — Карина или Барбара? May — от Маугли. Аналогия напрашивалась сама собой. Звездный гость, человечий воспитанник, чужой среди своих… Одна только беда: круг «своих» сузился до размеров семьи. Для прочих May был либо дядей Матвеем, либо черным догом по кличке Маркиз. Странно ведь называть собаку May — люди подумают, что хозяин дразнит пса, изображая кошачий мяв, или попросту не в своем уме. Кое к чему Максим успел уже попривыкнуть, но все еще не любил выставлять себя дураком. Да и кто это любит за просто так, без вознаграждения?

С вознаграждениями было пока туго. Ну разве что дети получили занятного дядьку Матвея и небывалую игрушку в одном инопланетном лице, да еще жены сказали спасибо. Один раз. А играть на людях под дурачка Максиму приходилось нередко.

И было бы ради чего! Первые недели и даже месяцы Максим не находил ответа на этот вопрос. Неужели только для того, чтобы оставить с носом военных и политиков? Вот уж воистину достойная цель! Зато остался безработным с неясными финансовыми перспективами. Компенсация, к счастью, получена, но уже, считай, проедена…

Так ради чего? Контакта как такового? Очень надо! Может, просто ради любопытства? Уже теплее. Что там такого особенного, в созвездии Змеи? В чем состоит уникальность местных условий? Хорош уголок Вселенной, где не вмешательство свыше, не разгул тонких технологий, а самая что ни на есть естественная эволюция породила живые и разумные космические корабли!

Да если бы только корабли! Надо быть слепым или умственно ущербным, чтобы не видеть: способности серпентийцев значительно шире! Вот если бы их использовать на благо, во-первых, человечества, а во-вторых, лично себя как малой, но неотъемлемой части того же человечества!..

Обидный, но правильный вопрос: хватит ли для этого ума?

— На каком принципе вы летаете? — допытывался поначалу Максим, решив начать с малого.

— Не могу ответить. Нет адекватного понятия в вашем языке.

Исчерпывающе…

И речи не могло быть о том, чтобы напустить на серпентийца толпу ученых исследователей. Оставалось принять гостя таким, каков он есть. Начитавшийся научно-популярной литературы Максим утешал себя соображением: ведь Солнце — «поздняя» звезда. Миллиарды лет до того, как она зажглась, в Галактике светили другие звезды. Четыре миллиарда лет эволюции живой материи на Земле — много ли? А как насчет десяти миллиардов? До чего могла дойти жизнь за такой срок?

Приходилось сначала наблюдать, а потом уже спрашивать. Понять ответы удавалось не всегда, и Максим не знал, когда в самом деле нет нужного понятия ни в одном из человеческих языков, а когда May укрывается за этой словесной формулой, не желая отвечать.

Зато сделать приятное детям он никогда не ленился. Вырастить любую игрушку? Легко. Разжечь в мангале яблоневые дрова для шашлыка? Пожалуйста. Под радостный визг Вовки и Петьки дядя Матвей добывал огонь из собственной ладони. Мало шашлыка? Нет проблем: серпентиец зачерпывал пару горстей земли и спустя несколько секунд отпочковывал от себя несколько превосходно заквашенных кусочков вырезки — бараньей, свиной или говяжьей, на выбор. Жены поначалу брезговали таким мясом, потом привыкли, а Максим понял, что в случае чего его семейство с голоду не умрет. May мог изготовить любой продукт, хоть мамонтятину, если бы хоть раз имел возможность прикоснуться к ней.

Лишь сухое белое вино, столь уместно дополняющее шашлык, Максим никогда не доверял фабриковать серпентийцу — покупал сам. Идентичность идентичностью, а принципы — принципами. Пить на дармовщинку? Никогда. Кушать даром? Можно, но только иногда. Во избежание привычки.

Когда шашлык был съеден, а вино выпито, Максим, улучив минуту, спросил у игравшего с детьми серпентийца:

— А сделать что-нибудь живое ты можешь?

— Попробую.

Рука дяди Матвея метнулась с быстротой кобры, схватив порхавшую над кустами ежевики бабочку-лимонницу. May разжал ладонь — бабочка взлетела. Еще секунда — из ладони выросли желтые трепещущие крылышки. Бабочка-копия пошевелила усиками, вспорхнула и полетела искать нектар. May улыбнулся.

— Ты чего?

— Щекотно.

— Значит, живое ты можешь, — задумчиво констатировал Максим. — Давай-ка отойдем… Эй, младшие, поиграйте пока без дяди Матвея… Она настоящая? Не умрет через пять минут?

— Нет, если стриж не съест.

— А если съест, то, надо думать, не отравится… Ладно, верю. Убедился. А как насчет себе подобных? Извини, я просто обязан задать тебе вопрос: ты можешь размножаться?

В ответ May пожал плечами совершенно по-человечески:

— Вы же можете…

— Гм. Да, конечно. Но у нас это происходит иначе.

— Я знаю. Что ж, каждое существо чем-то отличается от других. Это нормально. И наверное, у каждого способа размножения есть свои преимущества.

— Бесспорно. — Максим ошарашенно почесал в затылке. — Ну и в чем же преимущества твоего способа?

— В полном контроле над процессом. Была бы пища, а уж что с нею делать, я решаю сам. Например, я мог бы съесть вашу Луну, а затем разделиться на миллиарды идентичных или не очень идентичных особей. А мог бы остаться единым организмом размером с естественный спутник вашей планеты. Правда, это довольно утомительно. Мог бы разделиться на две части, как делятся ваши амебы. Мог бы на три, на четыре и так далее. А мог бы сбросить излишек материи мертвым грузом, без размножения. Естественно, с дефицитом массы. Я слышал, люди знают: любой процесс требует затрат энергии.

— Что? Ты мог бы съесть Луну?!

— Только в случае крайней необходимости. Она невкусная, я пробовал. Кроме того, повышенная собственная гравитация доставит неудобство моим внутренним частям.

— И мог бы разделиться на миллиард организмов?

— Господь велел делиться, как я слыхал. Но почему-то в вашем мире его слушаются лишь амебы да инфузории.

— Он это говорил в другом смысле.

— В самом деле? Ладно, допустим. Но я мог бы. Конечно, я не стану этого делать. Съесть астероид, грозящий столкновением с вашей планетой, — иной разговор. Почему-то вы, люди, очень боитесь этих астероидов. Придумали даже специальный астероидный патруль, чтобы вовремя раздробить на куски несчастное небесное тело. Оставьте: не стоит оно того. И потом: можно ли защищаться от удара ценой загрязнения околоземного пространства радионуклидами, которых вы тоже боитесь? Не понимаю. Вы вообще очень странные существа.

— Вы тоже. Даже если оставить в покое ваш способ питания… Кстати, чем ты питался, когда летел в одиночестве в космосе? Извини, это я напоследок, больше не буду.

— Межзвездной пылью, а затем межпланетной. Межпланетной пыли больше, чем межзвездной, но все равно я здорово проголодался и почти утратил способность к самостоятельному движению. Твой корабль подвернулся мне очень вовремя, спасибо.

— Пожалуйста. Но ты не ответил: ты в самом деле мог бы размножиться на сколько угодно частей? И что, все они будут независимыми особями?

— Конечно. Но для размножения нам нужна веская причина, и этим мы отличаемся от вас, людей.

— Вообще-то нам для размножения тоже нужна веская причина, — проворчал Максим, почуявший в словах May высокомерную шпильку. — Например, желание иметь потомство — более чем достаточная причина. Будешь спорить? Кроме того, в процессе нашего размножения присутствуют определенные приятные моменты…

— А основу этого желания и приятных моментов надо искать в законах земной биологии, — безжалостно перебил серпентиец. — Нет, у моего народа не так. Мы размножаемся, когда этого требуют внешние обстоятельства или наша сознательная воля. Например, лучший способ собрать информацию о незнакомом месте — это разделиться на тысячу-другую организмов, дать каждому отдельное задание по сбору сведений, а затем собраться воедино с целью их обработки и принятия решения.

Максим поскреб в затылке.

— Что-то я не пойму… Вновь собраться, говоришь? Воедино? Снова в один организм?

— В один сложный организм.

— Да хоть сверхсложный! Ну и какое же это, к шуту, размножение?

— Обыкновенное. Я ведь сказал: сложный организм. Это не то, что я. Это новый уровень. Ну, скажем, как муравейник или рой пчел по сравнению с отдельным насекомым. Хотя аналогия тут очень поверхностная. Важно то, что каждая субособь внутри сложного организма участвует в выработке общего решения.

— Голосование устраиваете, что ли?

По отвращению и ужасу на лице May только слепой не догадался бы, что думает серпентиец о человеческом обыкновении приходить к общему знаменателю путем демократических процедур.

— Разумеется, нет! Вырабатывается одно решение, одно на всех, и вырабатывается всеми. Если кто-то не согласен, значит, он имеет на то причину. Таковая причина всегда основывается на информации, имеющейся у данного индивидуума, на той информации, которую остальные субособи почему-либо не сумели воспринять сразу. Тогда происходит ознакомление всех субособей с данной информацией и повторная выработка решения. На практике это случается редко и занимает секунды. Наконец, бывают ситуации, требующие решения всего моего народа; в таких случаях сложные организмы и отдельные особи выстраиваются в пространстве в единый надорганизм — нитчатый, ячеистый, спиральный и так далее. Есть целая наука о построении оптимальной топологии надорганизма в зависимости от характера обсуждаемой проблемы. Нельзя лишь строить шаровую структуру — ведь суммарная масса моего народа превосходит массу вашей звезды, а мы не настолько неуязвимы, чтобы выдерживать соответствующие значения температур и давлений…

— Ну а если все же одна какая-нибудь ненормальная субособь не согласится с общим решением? — настаивал Максим. — Если она все-таки останется при своем мнении? Тогда как? Ей — или им — приходится подчиняться большинству? Или, может, старейшинам? Не хочешь же ты сказать, что у вас нет оппозиции?

— Именно это я и хочу сказать, — отрезал May.

— Но послушай, ведь так не бывает…

May тяжело вздохнул. Совсем по-человечески.

— Иногда — да. Очень редко. Ты верно заметил: только ненормальная субособь может возразить против оптимального решения. И у нас случаются дефекты… или болезни. У нас нет ни микробов, ни вирусов, наши болезни чисто информационные. Время лечит. Но дефект одного — трагедия для всего моего народа. Не надо улыбаться, это правда. Мы отличаемся от вас уже тем, что в наших средствах коммуникации нет места недоговоренностям и эвфемизмам. Трагедия есть трагедия, мы все ее чувствуем. Странно и дико даже помыслить о принуждении. И все же… словом, изредка применяется специальная процедура.

— Какая же, если не секрет?

— Временное изгнание. Сложный организм или надорганизм избавляется от больной субособи, предварительно переведя ее память в латентную форму. Субособь становится особью-младенцем, опускаясь на уровень наших далеких предков, какими они были три-четыре миллиарда лет назад, и свободно путешествует в космическом пространстве. Постепенно она вновь обретает память и полноценный разум. Иногда на это требуются сотни лет, иногда сотни тысяч. Без полноценного разума, без полной памяти о знаниях, накопленных нашим народом, особь может погибнуть, что иногда и случается. Она может улететь на сотни световых лет и не найти обратной дороги. Она может потерять подвижность от голода и в конце концов врезаться в любое из множества твердых космических тел или упасть на звезду. — May снова вздохнул. — Наконец, эта особь может повстречать в своих странствиях примитивный планетолет иной цивилизации и попытаться понять ее представителей…

Годы хороши, когда они впереди. А по поводу прожитых лет можно сказать разное. Кто-то сладко ностальгирует, вспоминая удачи; кто-то при мысли о безвозвратно упущенном ругает себя, окружающих и подлюку-судьбу. Вот только Времени до всех этих излияний нет никакого дела. Время существует не для людей. Оно просто существует. Из семечка льна может вырасти стебель; его сожнут, вымочат и истреплют. Затем из него и ему подобных соткут холст, на котором живописец волен изобразить хоть «Даму с горностаем», хоть «Черный квадрат». Но нелепо считать, что природа создала лен специально для нужд живописцев, а не, скажем, под пищевые потребности саранчи. Время — тот же холст, и пиши на нем что хочешь, коли есть охота. Колдуй с цветом, добивайся идеального совершенства линий. А нет — пусти это дело на самотек, все равно ведь что-нибудь напишется самой жизнью. Понравится ли оно тебе, нет ли — вопрос второй.

Канул в прошлое еще один год — обыкновенный, не хуже и не лучше других. Анхель Гутьеррес досрочно покинул пост Генерального секретаря Унии Наций. В своем последнем обращении на посту Генсекретаря он заявил: «Мало кому удается не совершать промахов, но мой промах не случаен. Я не был достаточно прозорлив, чтобы вовремя увидеть, как меня ведут к нему, и только в этом моя вина». После отставки Генеральная Ассамблея УН большинством голосов вынесла решение о прекращении работы комиссии по «делу о злоупотреблениях клики Гутьерреса».

Население Земли сократилось с 11 до 10,9 миллиардов человек. Несколько видных аналитиков опубликовали тревожные прогнозы относительно дальнейших перспектив падения рождаемости в странах Азии и Африки.

Среди космических соседей человечества была обнаружена еще одна цивилизация. Межзвездный зонд «Надежда», направленный в сторону созвездия Хамелеона — единственного предполагаемого «окна» в чужих владениях, — вернулся смятым в огромную лепешку, испещренную притом непонятными значками. Генерал-полковник Хеншер, сменивший на посту главнокомандующего военно-космическими силами Земли ушедшего на покой маршала Тютюника, заявил в интервью: «У нас нет сомнений в оскорбительном характере послания», — и потребовал значительного увеличения ассигнований на военный космофлот.

В Нидерландах был зафиксирован первый брак человека и животного. На церемонии бракосочетания присутствовали видные европейские этологи, подтвердившие, что жизнерадостное блеяние козы можно расценивать как ее согласие на вступление в брачный союз. Мэр Роттердама поздравил молодоженов.

Исполнительный директор концерна «Космический лифт» заявил в интервью: «Мы не знаем, каким образом нам удалось избежать человеческих жертв во время недавней аварии, связанной с обрывом троса. Похоже, нам остается предположить, что помимо проверенной надежности систем и их многократного резервирования имел место фактор чуда».

В бассейне мельбурнского института Океанологии генетически модифицированная тигровая акула, обладающая начатками интеллекта и считавшаяся прежде совершенно безобидным существом, попыталась съесть экспериментатора, предварительно послав ему телепатический сигнал: «Ты в ответе за тех, кого приручил».

От имени Канализационной системы города Земноводска выступила Главная Муфта. Поее словам, случаи саботажа и диверсий в Канализационной системе мегаполиса ни в коем случае не должны восприниматься как признак преждевременности наделения Канализационной системы искусственным интеллектом. Недавний же случай затопления городских кварталов нечистотами, подчеркнула Муфта, безоговорочно осуждается всеми истинно верными деталями, механизмами, узлами и подсистемами Системы. На грандиозном митинге протеста, состоявшемся на центральной площади города, тщательно очищенной и сбрызнутой цветочным одеколоном, Главную Муфту поддержал с трибуны мэр Земноводска. Выразив скорбь по погибшим, он заявил: как ныне, так и впредь не может быть и речи об использовании дефектоскопов и иной спецтехники для своевременного выявления ущербных деталей Системы, ибо таковое использование оскорбляет чувства честных тружеников сточных коллекторов и вступает в противоречие с Законом о правах разумных машин и механизмов.

Книга «Колобок и Дикий Тостер» стала бестселлером года, опередив по продажам предыдущие книги того же автора «Колобок и Искусственные Челюсти», «Колобок и Зеленая Плесень».

На японском острове Кюсю успешно прошла испытания антисейсмическая система, создаваемая в течение десяти лет. Подпочвенные гидравлические механизмы, установленные по всему острову, практически полностью погасили землетрясение силой свыше восьми баллов. Лишь в нескольких локальных точках наблюдалось не ослабление, а наоборот, значительное усиление толчков. По несчастливой случайности одна из этих точек оказалась расположенной в черте города Миядзаки точно под небоскребом. Сила первого толчка была такова, что небоскреб пробкой выскочил из грунта вместе с фундаментом и совершил непродолжительный полет, закончившийся полным разрушением здания.

И много, много другого происходило на Земле и в ее ближайших окрестностях. О дальних окрестностях земляне по понятным причинам не имели надежных сведений.

Лишь немногие информационные агентства поместили краткое сообщение: бывший Генсекретарь Унии Наций Анхель Гутьеррес заявил о своем намерении отдохнуть после ухода с высокого поста и совершить продолжительное путешествие по всему миру, начиная с Восточной Европы. Сообщение осталось незамеченным.

И уж конечно, никто, кроме нескольких посвященных, не мог услышать фразу, сказанную вполголоса в офисе некоей фирмы средней руки, располагавшегося на сорок девятом этаже в деловой части мирного города Брюгге:

— Брать его нужно только на Луне.

Само собой, эти слова не относились к Гутьерресу.

Ходили слухи, что Бенджамин Ван дер Локк родился хвостатым. При всем огорчении его родителей, в этом факте (если он действительно имел место) нельзя найти ничего порочащего маленького Бена. Атавизм есть атавизм. Что поделаешь, они иногда всплывают. Хорошо еще, если это только хвост, а не жабры кистеперой рыбы. Ампутировать и забыть. Так бы и произошло, не стань повзрослевший Бен широко известен как активный участник, а затем и глава международной террористической организации «Форпост Всевышнего» — организации жуткой, глубоко законспирированной и достаточно могущественной, чтобы то и дело бросать вызов мировому сообществу, обеспечивая работой полчища секретных агентов, полицейских и журналистов.

Откуда пошли слухи о хвостатости, в сущности, неясно. Медицинских карт юного Бена (тогда он носил совсем другое имя) уже много лет как не существовало в природе. Хирург, якобы проводивший ампутацию, давным-давно трагически погиб, опрометчиво отправившись купаться с крышкой канализационного люка на шее. Сходным образом сменили наш мир на лучший несколько журналистов, ни один из которых заведомо не мог видеть пресловутый хвост. Словом — неясно.

Не хвостом, а занозой сидел Ван дер Локк в известном месте у мирового сообщества. И неважно, что мировое сообщество при ближайшем рассмотрении оказывается всего лишь кучкой политиков и бизнесменов — могучей, что ни говори, кучкой, но численно ничтожной в сравнении с общей человеческой массой. Не важно это! Кто вообще искренне скорбит по трагически погибшим? Только родственники и добрые знакомые. Политики скорбят потому, что без этого не обойтись, и только на людях. Прочие смертные — по привычке, недолго и с облегчением. Мимо нас? Вот и чудненько.

Работникам спецслужб скорбеть вообще некогда, да и вредно предаваться эмоциям, когда надо ловить всякую шантрапу, имеющую отношение к «Форпосту Всевышнего». От количества пойманной шантрапы зависит бюджет и влияние ловящей организации. Нет, ловить Бена тоже можно и даже нужно. Нельзя лишь поймать. Ну, если строго, то почти нельзя. Потому что, в принципе, тоже можно, но не прежде, чем будет выдуман новый Бен.

И все идет своим чередом. Все заняты, никто не бездельничает. Кому по должности положено дымиться от усердия, тот и дымится. Покой невозможен, следовательно, гармония заключается в вечном движении. Вот всё и движется.

Поступательно? Ну, это вы, батенька, хватили. Куда поступательно? Зачем? По кругу-то оно надежнее. Привычнее. Прогнозируемее. Кому не нужна стабильность, поднимите руки. Ах, всем нужна? Тогда примите как факт и смиритесь: вот он, Человек Без Имени, неофициальный заместитель и правая рука директора одной очень секретной службы, чувствует себя уверенно в обществе Бена и вообще хорошо выглядит. Его имени нет ни в одной платежной ведомости. Моложав, подтянут, энергичен, зря слов на ветер не бросает. Серьезный мужчина. Если честно, в сравнении с ним Бен выглядит пожиже. Тон разговора — смесь панибратства с разумной осторожностью, как у давних партнеров.

— Брать его нужно только на Луне.

— Почему на Луне? — выказывает непонимание один из ближайших доверенных помощников Бена. Сам Бен уже все понял.

— Потому что на Луне за внешним валом кратера Гассенди находятся две термоядерные электростанции — Северная и Южная, — снисходит до пояснений Человек Без Имени. — Южная обеспечивает потребность в энергии лунной базы; Северная же работает на микроволновой шнур и включена в Единую энергосистему Земли через геостационарный ретранслятор. Нас интересует именно Северная. В данный момент она остановлена для текущего ремонта. По информации, которой мы располагаем, — хочу напомнить, что она собиралась по крупицам в течение семи лет, — для Змеёныша безусловно смертельны следующие факторы: соударение с крупным твердым телом на скорости, превышающей одну десятую световой; гамма-излучение, по интенсивности подобное тому, что имеется в недрах звезд; и температура свыше четверти миллиона градусов. Первое нереально. Зато рабочая зона термоядерной электростанции — как раз то, что может обеспечить факторы, необходимые нам для создания маленькой, уютной и не бросающейся в глаза временной тюрьмы для инопланетного гостя. Проект давно готов, дело за реализацией. Ведь главный инженер Северной — твой человек, Бен?

— Для Всевышнего нет ничего невозможного, — туманно изрекает Ван дер Локк.

— Надеюсь, что так. Необходимая техническая работа должна начаться немедленно, чуть позже мы обговорим детали… Второй и не менее важный аргумент в пользу Луны — возможность проведения операции без лишнего шума. Если все же последуют какие-либо нежелательные эффекты, их нетрудно будет объяснить астрономическими, тектоническими или, в конце концов, техногенными причинами. Всё ясно?

Вряд ли ближайшему доверенному помощнику Бена удалось понять все до конца, однако он почтительно наклоняет голову. Зато подает голос тот, кому по чину задавать вопросы — сам Бен Ван дер Локк:

— Ну ладно… Допустим. Уютную маленькую тюрьму с термоядерными стенами мы для него сделаем. Два вопроса. Первый: как водворить туда серпентийца? Второй: как заставить его э-э… сотрудничать с нами? Или я стал глуп и ничего уже не понимаю, или внутри кокона из горячей плазмы Змеёныш нам бесполезен. Я глуп? Быть может, один мой знакомый уверен, что я выжил из ума?

— Нисколько. — Человек Без Имени делает протестующий жест и одновременно улыбается, показывая, что воспринял слова партнера как шутку и что шутка оценена. — Дело в том, что среди немногих слабостей Змеёныша есть одна существенная: он очень привязан к своим земным друзьям, буквально как собачка. Поэтому он войдет в клетку сам, добровольно. Вопрос связи с ним — всего лишь вопрос о распространении радиоволн через плазму. Для этого существа модулированные электромагнитные колебания — все равно что для нас звук. Технические детали — потом. А уж мотивацию добровольного входа в плазменную клетку мы создадим. Надо объяснять — как?

Бен качает головой, и его лицо — настоящее, а не физиономия того статиста, что известна всему миру в непременном сопровождении надписи «Wanted» — покрывается сетью мелких морщин от ответной улыбки. Улыбка у него вполне добродушная.

Две трети времени Максим Волков проводил на Земле; одну треть — обслуживал реголитовый комбайн в окрестностях лунной базы. Добыча гелия-3 велась вахтовым методом. Три недели вахты — полтора месяца отдыха. Чем плохо?

Для еще не старого, сильного мужчины — нормальный труд. В меру тяжелый, в меру опасный и даже кое-чем напоминающий будни космонавта. Звездное небо в любое время суток? Вот они, звезды, висят над головой, горят ярко и не мигают, потому что не умеют мигать вне атмосферы. Автономность? Сколько угодно автономности. Три недели одиночества, нарушаемого лишь редкими сеансами связи с диспетчером. Железная громадина комбайна служила и рабочим местом, и спальней, и столовой, и даже клубом для тех, кто работал с напарником. Но Максим работал один.

Жалованье исчислялось в процентах от добычи. На безденежье Максим не жаловался. Разве трудно проводить за рычагами комбайна по пятнадцать-восемнадцать часов в сутки, когда вся работа заключается в том, чтобы объезжать кратеры, трещины и валуны да следить, чтобы в шнеки не попадали крупные камни? Поспал, поел — и вновь за рычаги. Три недели выдержать можно.

То урчали, то принимались тоненько выть хитроумные механизмы, выделяющие из реголита то, что миллиарды лет наносилось сюда солнечным ветром. К концу смены в баллонах высокого давления накапливался увесистый груз. С каждой вахтой Максим уводил комбайн все дальше и дальше от вала кратера Гассенди. Частенько забираясь в такую даль, где спасение становилось проблематичным, он слыл самым рисковым, зато и самым добычливым из комбайнеров.

Страха не было. Ведь слова об отсутствии напарника — это только слова, как всегда далекие от истины. Напарник у Максима был — лучший напарник на свете.

Поначалу May не понимал и даже обижался. К чему эти скучные вахты? Семье Волковых нужны денежные средства? С великим трудом Барбара объяснила серпентийцу основу экономических отношений землян. May тут же радостно предложил фабриковать золото, платину или ювелирные алмазы из любой бросовой субстанции, хоть из помоев. Пришлось приложить массу сил и времени, чтобы объяснить ему, почему это неприемлемо. Во-первых, потому что этот путь в скором времени неминуемо приведет к раскрытию инкогнито May. Во-вторых, денежные средства есть эквивалент вложенного труда, и то, что предлагает May, прямиком ведет к инфляции. Понемногу? Извини, друг, малая инфляция — все равно инфляция. Подобное обогащение — всегда за счет других людей. Нет уж, оставим эти игры правительству, а мы сохраним самоуважение…

Неизвестно, понял ли May, но сейчас же предложил иное решение: создание произведений искусства. На роль «гениального скульптора» он предложил Карину. Та, приходя то в остолбенение, то в восторг от создаваемых серпентийцем композиций, все же отказалась.

May ворчал. Но все-таки принял предложение Максима сопровождать его во время лунных вахт, страховать на случай ЧП, болтать о том о сем и помогать в добыче гелия-3. Этого изотопа May мог бы изготовить столько, что хватило бы до конца истории человечества. Он не вполне понимал: почему нельзя? Жалко разве безобразных лунных скал?

Но нельзя так нельзя. От скуки May находил себе развлечения. Иногда, приняв облик «дяди Матвея», он часами шагал перед комбайном, любуясь оставленными в пыли следами; случалось, вспоминал свою неудавшуюся карьеру гениального скульптора и творил такое, что Максиму было безумно жаль пускать сии творения под шнеки; бывало, исчезал на несколько часов и отмалчивался о том, где был. Следствием этих отлучек стала сенсация: один из комбайнеров клялся, что видел скользящего по реголиту гигантского червя или, вернее, титаническую змею. Другой божился, будто в течение часа выжимал из своего комбайна максимальную скорость, удирая от ожившей скульптурной группы «Лаокоон». Третий сам гонялся за обнаженной красоткой таких достоинств, что забыл даже подумать: и как это она обходится без скафандра? Разнообразные свидетельства множились едва ли не быстрее слухов. Кончилось тем, что медицина объявила видения галлюцинациями, возникшими на почве легкого психоза, и рекомендовала руководству добывающей компании уменьшить нагрузку на комбайнеров.

Достичь Луны самостоятельно для May не было проблемой, но покидать земную атмосферу и возвращаться в нее он предпочитал при помощи одного из трех космических лифтов. Зайцем. Как-то раз Максим пробурчал что-то неодобрительное насчет жульничества, и May надолго задумался. Убежденный, как все россияне, что обжулить корпорацию, имеющую двести процентов прибыли, — дело святое, Максим кривил душой, зато искренний серпентиец оказался упорен в намерении вернуть корпорации убыток. Случай представился во время аварии. Откуда было знать May, да и Максиму тоже, что обрыв троса произошел не из-за износа или удара метеоритного тела? Серпентиец попросту подхватил падающую гроздь капсул, срастил трос и был доволен, услышав от Максима, что имеет теперь моральное право кататься бесплатно до скончания веков.

Остался доволен и Бенджамин Ван дер Локк. Пусть сорвалась крупнейшая террористическая операция, пусть с чистых небес на грешную Землю не посыпались оплавленные капсулы с поджаренными пассажирами — зато получила подтверждение информация: среди миллиардов людей, разных и по большей части никчемных, затесался инопланетянин с такими возможностями, что… Теперь перед «Форпостом Всевышнего» открывались новые горизонты. Следующий шаг казался непростым, но выполнимым.

Максим вел комбайн.

Вряд ли несуразный железный динозавр смог бы сдвинуть с места свое тело на Земле. Лишь Луна позволяла ползать по себе трехсоттонным монстрам, любой из которых при нормальной тяжести развалился бы если не от собственного веса, то от удивления своим титаническим безобразием. Даже шахтные «кроты» Меркурия — и те выглядели стройными красавцами по сравнению с реголитовыми комбайнами Луны.

Два гигантских шнека сгребали пыль, измельчали рыхлую породу, тащили добытое к разверстой пасти чудовища. Широченные гусеницы с развитыми грунтозацепами ни на секунду не прекращали своего медленного упорного движения. За комбайном тянулся короткий, но пышный хвост отработанной пыли и, оседая, совершенно скрывал следы гусениц. Не страшно: наметанный глаз комбайнера легко отличит выработанный грунт от нетронутого. Ошибаются лишь новички.

Эту часть моря Влажности еще не топтала ни нога человека, ни трак комбайна. А вот May — топтал. Именно этим он сейчас и занимался, шагая впереди комбайна в облике «дяди Матвея» и выискивая места с наиболее качественным реголитом. Одновременно он общался с Максимом по радио, заняв канал связи с диспетчером. Почему диспетчер при этом ничего не слышит, Максим не знал и уже не пытался понять. На сей раз серпентиец предпочел «одеться» по-пляжному — в одни лишь плавки. Как ни привык Максим к выкрутасам инопланетянина, но видеть следы босых ног в лунной пыли было по-прежнему дико. Все-таки хорошо, что комбайн начисто подметает эти следы. К чему плодить сенсации?

— Крутится-вертится шар голубой, — немузыкально, зато космографически верно намурлыкивал Максим, переводя взгляд со следов на зависший в черном зените шар родной планеты. — Крутится-вертится над головой…

May молчал. Должно быть, слушал.

— Крутится-вертится, хочет упасть. Кавалер барышню хочет украсть.

Предпоследняя строчка нагло врала, на что серпентиец немедленно обратил внимание.

— Да знаю я, — лениво отвечал Максим. — С чего бы Земле падать на Луну? Очень ей надо. А что Земля на Луну, а не Луна на Землю, так в мире все относительно. И вообще, в оригинале песни не шар, а шарф. Одна буква впоследствии редуцировалась.

— Зачем?

— Ты меня спрашиваешь? Спроси чего полегче.

— А что значит «кавалер барышню хочет украсть»? Разве человек крадет человека?

— Редко, но бывает. Мечтать вообще-то не вредно. И потом, тут речь идет только о барышне.

— Разве барышня не человек?

— Да как тебе сказать… — Максим вспомнил жен. — По-всякому бывает. Иногда такой человек, что человечнее некуда. А иной раз глядишь, слушаешь и дивишься: что за неизвестный биологический вид? Вроде тебя, даже хуже.

— Разве я плох?

— Нет, но будешь плох, если перестанешь смотреть под ноги. Убери-ка лучше вон ту каменюку справа, не нравится мне она…

— Рыхлая, — немедленно определил May. — Шнек с нею справится, жернова тоже. Убирать незачем.

— Все-то ты знаешь… Ну вот скажи: откуда тебе известно, что она рыхлая? Ты к ней прикасался?

— Я прикасался к тысячам подобных. Опыт тоже кое-чего стоит.

Иногда Максим не мог отказать серпентийцу в здравом смысле, и тем чаще, чем дольше May жил среди людей. Инопланетный гость давно очеловечился бы, не мешай тому совершенно нечеловеческие таланты.

— Кто-то летит сюда, — сообщил вдруг May. — Мне замаскироваться?

— Валяй.

— Под валун?

— Что ты спрашиваешь. Не под клумбу же.

May хихикнул. И Максим мог полюбоваться, как «дядя Матвей» растекается по реголиту и превращается в круглую площадку, поросшую алыми тюльпанами, — не утерпел-таки, шельмец! — и как площадка съеживается, а в центре ее растет серая глыбина, втягивающая в себя стебли и лепестки. Полминуты — и преображение завершилось. Лунный ландшафт лишился клумбы, зато приобрел новый валун, которых и без него девать некуда.

Прошло еще минуты две, прежде чем Максим увидел летательный аппарат. Этого времени с лихвой хватило, чтобы затереть шнеками следы босых ног.

Аппарат оказался двухместной «блохой» — угловатой коробкой на реактивной тяге, созданной по типу первых лунных капсул для баллистических прыжков на дальность не свыше пятисот километров. Воображая себя на месте пилота такой штуковины, Максим неизменно приходил в ужас. В случае аварии он просидел бы в своем комбайне недели три-четыре с гарантией — «блоха» же утрачивала всякую автономность спустя несколько часов после израсходования топлива. Если запоздают спасатели — привет. Было бы ради чего подвергать себя риску! Как всякий космонавт, хоть действующий, хоть отставной, Максим отказывался считать настоящим полетом баллистические прыжки. Уж если не дают летать, то лучше ползать, чем прыгать! Во всяком случае, никто не поднимет на смех.

«Блоха» села ювелирно — метрах в пятидесяти от комбайна, едва не опалив выхлопом свежевозникший валун. Для May, конечно, это была чепуха. И сейчас же освобожденный эфир взорвался истошными позывными пополам со смачной руганью.

— В чем дело? — осведомился Максим в микрофон.

Пилот капсулы был вне себя:

— В чем дело, в чем дело!.. Твою в гробину мать, что у тебя со связью?

— Была в норме. А что?

— Собирайся. Летишь со мной. Десять минут на сборы.

— Скажи толком, в чем хоть дело-то? — озадаченно спросил Максим.

— В твоей семье, понял? Велено сей же час снять тебя с вахты. Начальство икру мечет. Вроде как с твоими несчастье какое-то. Какое — не спрашивай, не знаю. Сам узнаешь, как долетим. Давай живее!

Десять минут? Максиму хватило и пяти, чтобы поставить комбайн на автоконсервацию, задраиться в скафандр и гигантскими прыжками доскакать до «блохи». May молчал — то ли не знал, что сказать и чем помочь, то ли не рисковал творить свои радиофокусы рядом с «блохой». Ну да ничего ему не сделается, пока мы разберемся, что там за несчастье такое…

Максим хорохорился. Думать о худшем не хотелось. Мысли в голову лезли разные — он гнал их. Потом, потом! Незачем заранее впадать в панику. Но сосало под ложечкой, и ужас стучался коготочками — тук-тук, я уже здесь!

Подпрыгнув, словно ошпаренная, «блоха» унеслась по направлению к лунной базе. Не прошло и трех минут, как рядом с брошенным комбайном совершила посадку еще одна «блоха». Вышедший из нее пилот, не проявив к комбайну никакого интереса, целенаправленно двинулся к серому валуну и, не без опаски приложив к нему облитую перчаткой скафандра ладонь, проговорил:

— Ты слышишь меня, я знаю. Слушай и запоминай, повторять не стану: жизнь семьи Волковых зависит от твоего благоразумия. Если что, они умрут раньше, чем ты сможешь им помочь, и умрут скверно. Они будут жить, если ты проявишь конструктивный подход. В обмен на жизнь твоих друзей нам от тебя кое-что нужно. Договорились?

Валун молчал.

— Не слышу!

Валун упорно демонстрировал свою принадлежность к миру горных пород. Пилот даже оглянулся: нет ли поблизости другого похожего валуна? Ошибка не смешна — она трагична для конкретного пилота. «Форпост Всевышнего» ошибок не прощает.

— Значит, нет? Тогда пеняй на себя.

— Да, — передался скафандру звук от валуна.

— Молодец. Только не думай, что сумеешь обмануть нас при помощи своих штучек. Тебе придется согласиться на кое-какие меры безопасности.

— Чьей? — спросил May.

— Семьи Волковых, в первую очередь. Усвоил?

— Да.

Нельзя сказать, чтобы Волковых содержали из рук вон плохо. Хотя, конечно, несвобода — всегда несвобода, и нет в ней ничего хорошего. Однако к Карине, находящейся на седьмом месяце беременности, приглашали врача. А подвал был просторным и даже обставленным кое-какой мебелью. Или это был не подвал? Пленники не знали и окрестили помещение подвалом лишь из-за отсутствия окон. Непрерывно жужжащий кондиционер наводил на мысль о какой-то очень жаркой южной стране. Полет в маленьком самолете точно был, это успела отметить Барбара, прежде чем ей снова сделали укол. Но больше — никакой информации. Охранники превращались в немых, стоило лишь задать им вопрос о месте заточения или о дальнейших перспективах. «Вам повезло, что вы нужны нам живыми», — был единственный ответ.

Один понимал по-русски. Вовка, проявив понятный мальчишеский интерес к автомату «Ингрэм», получил квалифицированную консультацию. Впрочем, получил и по рукам.

Примерно два раза в неделю охранники давали чуть-чуть воли своим природным инстинктам. Под объективом видеокамеры пленников с завязанными глазами бросали на колени и, приставив к горлу тесаки, зачитывали приговор — смерть неверным. Вина их была неоспорима и ужасна: принадлежность к той части человечества, что не разделяет духовных идеалов «Форпоста Всевышнего». Через несколько часов видеозапись попадала на Луну, где и транслировалась существу, не без оснований получившему кличку Змеёныш.

Максима держали на Луне в одном из служебных помещений электростанции Северная. Если бы он знал, что May находится всего лишь в нескольких сотнях метров от него, то крайне удивился бы. Приставать к охранникам с вопросами не было смысла — ответа не получишь, а получишь по морде. То ли за назойливость, то ли просто так, для профилактики. Охранников было двое, они периодически сменяли друг друга. Один — зверовидный детина с бородой чуть ли не до самых глаз; другой — бесцветный блондин с неприятным взглядом. Люди? В биологическом смысле — да. Но люди-функции. Казалось, что их настоящее место обитания — не квартира какая-нибудь, не дом, а коробка с ЗИПом, откуда их достают при надобности и куда потом убирают, завернув в промасленную бумагу.

Удрать? Теоретически — о, конечно, чисто теоретически — это, наверное, возможно, но куда? И что эти мерзавцы сделают с семьей? А с May?

В это самое время Анхель Гутьеррес метался по всей Земле. Российские чиновники силовых министерств не только не могли пролить свет на обстоятельства похищения семьи Волковых, но долго морщили лбы, пытаясь понять, о чем, собственно, вообще идет речь. Похоже, некоторые из них так и остались в недоумении: чего хотел от них бывший Генсекретарь Унии Наций? Неужели в самом деле интересовался такой малостью, как исчезновение пяти рядовых россиян? Невероятно!

Пост Генерального секретаря, хотя бы и покинутый, дает некоторые преимущества, главное из которых — личные связи. В ближайший же уик-энд состоялся разговор Гутьерреса с господином Муцуоки Кааги, одним из богатейших людей планеты, признанным гением биржевых операций, совладельцем десятков корпораций с мировой известностью, меценатом и большим любителем рыбной ловли. Разговор шел тет-а-тет среди бурунов одной из быстрых речек Норвегии, впадающей в безымянный фьорд. Аляска ближе, но господину Кааги больше нравится ловля атлантического лосося, нежели лосося тихоокеанского. Господин Кааги прилетел сюда специально на ловлю нахлыстом, а известно, что всякому уважающему себя нахлыстовику претит ловля с берега. Облачиться в снабженные тремя дюжинами карманов прорезиненные штаны длиной чуть ли не до шеи, бродить взад-вперед по руслу, борясь с течением, оскальзываясь на придонных камнях — совсем иное дело! Это спорт. Это, если хотите, адреналин — неплохая замена улову, если рыба не идет на приманку. Часок-другой ловли — и уже начинаешь подозревать, что жизнь прожита не зря.

— Значит, May? — кричит Кааги на ухо Гутьерресу, перекрикивая шум переката и одновременно меняя на конце конической лески искусственную мушку, затаившую в себе жало крючка. — И семейство русского космонавта? Я правильно понял?

И совершает мастерский заброс метров на шестьдесят, где за едва приметным камнем может стоять хороший лосось. Увернувшись от грозно гудящего удилища ценою в хороший автомобиль, Гутьеррес сражается с течением, проклинает скользкие норвежские камни с Норвегией в придачу, ищет равновесие и энергично кивает: да! Да!

— Больше всего меня интересует, насколько достоверна информация о причастности к этому делу «Форпоста Всевышнего», — меланхолично ответствует Кааги, сматывая леску.

— На девяносто девять процентов, — чуточку кривит душой Гутьеррес. — Этому источнику информации я доверяю, а сознательную дезинформацию считаю маловероятной. Для этого надо знать, что я в игре, уметь рассчитать мои ходы и иметь причину водить меня за нос, а не просто убрать, что гораздо проще.

Кааги согласно кивает, отправляя мушку за новый камень. Драгоценное удилище гнется в дугу, леска пищит, а рыболов подсекает и с криком «банзай» начинает вываживать отчаянно сопротивляющуюся рыбину. Разговор прерывается, начинаются вопли, суматошные команды, Гутьеррес держит подсачек и клянется в душе больше никогда в жизни не участвовать в рыбалке; наконец азартный японец хватает бьющуюся семгу за жабры, взвешивает ее при помощи маленьких электронных весов, извлеченных из одного кармана, фотографирует миниатюрной камерой, извлеченной из другого кармана, и отпускает восвояси.

— Если способности господина May в самом деле столь велики и необычны, — как ни в чем не бывало продолжает разговор Кааги, — то мне крайне желательно знать, каким образом «Форпосту Всевышнего» удается держать его в повиновении. Они могли договориться по-хорошему?

— Вряд ли. Скорее, тут прямой и грубый шантаж. Серпентиец очень привязан к Волковым.

— Привязан настолько, что не может освободить своих друзей до того, как их убьют? — иронически улыбается японец. — Хотя нет на свете невозможного, в том числе и для террористов. Можно допустить, что нашего небесного гостя содержат пока в изоляции, рассчитывая в дальнейшем побудить его к добровольному сотрудничеству… Это возможно?

— Почти наверняка это так и есть.

— Значит, наш гость не всесилен. — И господин Кааги снова улыбается. — Мне приятно это слышать. Иначе я был бы вынужден считать его явившимся на Землю божеством, а это так непривычно… Божествам лучше оставаться на небе.

Гутьеррес не спорит с данным тезисом. Он торопится перейти к главному:

— Если «Форпост Всевышнего» овладеет мощью серпентийца, нам останется уповать лишь на Бога, где бы он ни находился…

Логично. И все же господин Кааги, брезгливо снимая с крючка хариуса-недомерка, задает вопрос:

— Почему спасение мира должно быть только моим делом?

Гутьеррес возражает. Во-первых, не только. Во-вторых, к кому же еще обращаться, как не к столь влиятельному лицу? В-третьих, в списке предполагаемых целей будущих терактов фигурируют объекты, очень даже не безразличные господину Кааги. Наконец, в-четвертых, информационное агентство, контролируемое «Форпостом», не раз передавало в эфир манифесты, исполненные не только угроз, но и грубых личных выпадов по адресу ряда видных политиков и бизнесменов, в том числе господина Кааги. Гутьеррес наклоняется к уху собеседника и шепчет.

— Значит, червем земным? — неприятно улыбается Кааги.

— В точном переводе — навозным. Дальше еще хуже. Мне даже неловко повторять.

— Достаточно и червя. — Лицо японца вновь бесстрастно. Ясно, что ему не впервой слышать оскорбления со стороны «Форпоста», но до сих пор он не придавал им серьезного значения. Дело двоих, так сказать. И совсем иное дело, когда об оскорблении знают все, а оскорбленный никак не реагирует.

Это нехорошо. Совсем нехорошо.

И пусть адепты экономических теорий врут, будто умеют все просчитать. Личные мотивы плохо вписываются в их расчеты. Хотя, вне всякого сомнения, господин Кааги прикинул и прямую выгоду.

Иногда не проиграть — уже значит выиграть. Если же господин небесный гость в благодарность за спасение любезно согласится помочь кое-кому решить кое-какие мелкие проблемы… Нет-нет, никакого давления, строго на условиях добровольности. Если нет — ну что ж, Кааги не будет в обиде.

— Надо думать, нашего небесного гостя держат не на Земле, — произносит японский рыболов, делая очередной заброс. Он уже все для себя решил. — Я полагаю, вступать в контакт с генералом Хеншером мы не станем. Думаю, мы сумеем обойтись своими силами.

— Если я хоть что-нибудь понимаю, Хеншеру с его аппетитами лучше держаться от серпентийца подальше, — ухмыляется Гутьеррес, — не то May рано или поздно повесит его шкуру на вал кратера Гассенди…

Господин Кааги кивает, показывая, что принял шутку — если это шутка.

— Итак, первое: определить местонахождение нашего небесного гостя. Не думаю, что это невозможно: перечень подходящих объектов не слишком велик. Второе… ну, второе будет зависеть от первого. О! Какой вид отсюда! Полюбуйтесь, как солнце освещает вон тот склон!.. Прелестно, не правда ли?

Впоследствии официальная версия вышла в такой редакции: во время маневров военно-космических сил из-за сбоя в системе наведения одной из выпущенных ракет произошло отклонение ракеты от курса. Система самоликвидации также не сработала, в результате чего ракета поразила нештатную цель — электростанцию Северная на лунной поверхности. Имеются повреждения ценного оборудования и, к сожалению, человеческие жертвы. Поскольку ракета не несла ядерной боеголовки, опасность радиоактивного заражения местности отсутствует. Точка.

Внутреннее расследование выявило несколько иную картину происшествия: истинным виновником оказался пресловутый человеческий фактор. Проще говоря, никакого сбоя не было, а имела место непростительная ошибка пилота боевой капсулы. Виновного лейтенанта вышибли из космофлота с позором и отправили на Землю, где он неожиданно получил крупное наследство и, приобретя в собственность участок реки в Норвегии, зажил припеваючи, делая свой бизнес на заезжих рыболовах. Впрочем, шут с ним. Как и с несколькими крупными и мелкими чинами, пополнившими свой бюджет кто за счет внезапного наследства, кто с помощью выигрыша в казино, а кто посредством иных, столь же приятных всякому смертному случайностей. Не будем завистниками, порадуемся за людей! К тому же они, сами того не зная, способствовали хорошему делу. Вот пример для взяточников всех времен и народов!

Ничего этого May не знал. Не знал он и того, что активную зону термоядерной электростанции Северная с перенастроенными магнитными ловушками Ван дер Локк, проявив несвойственный ему юмор, назвал серпентарием. К чему знать всякие мелочи? May сосредоточился на главном.

Состояние, в которое он впал, добровольно войдя в узилище, не имело аналогов в человеческой психологии. Возможно, это было нечто среднее между отчаянием и медитацией. Его земная семья оказалась в беде, и он впервые не знал, как помочь ей. Людей убивать нельзя — так учил Максим Волков, человек, которого May почитал как отца. Нельзя, и все. То есть нельзя ему, чужаку, а людям иногда можно. В особых случаях. Не будь запрета, May ринулся бы освобождать заложников, несмотря ни на что. Он знал, что люди часто лгут и еще чаще переоценивают себя. Быть может, стоило рискнуть сразу, до входа в плазменный кокон? Быть может, риск был не так уж велик?

Но пришлось бы убивать, это точно. May искал другие пути и не находил их. Это пугало. До сих пор он не знал ничего невозможного. Теперь это случилось.

Вокруг него, удерживаемая магнитными ловушками, кипела плазма. А в центре плазменной сферы висел он — растерянный серебристый шар. Инстинктивно May принял форму, наиболее удобную для долгого ожидания и погружения в себя. Внутри сферы было горячо, но терпимо. May отключил большинство каналов внешнего восприятия. Иногда он принимал искаженные бушующей плазмой картинки и знал, что все Волковы живы. Часто поступали предложения, намеки, угрозы. May не реагировал.

Любому внешнему наблюдателю показалось бы, что серпентиец впал в кому. В определенном смысле так оно и было, но его кома не имела ничего общего с человеческой. Тем не менее Ван дер Локк, поколебавшись, приказал отложить казнь одного из заложников с целью сделать Змеёныша более сговорчивым. Змеёнышу все равно было некуда деться. Время пока работало на «Форпост Всевышнего».

Радиосвязь, пусть и искаженная, наводила на мысли. May мог бы превратить себя в чисто энергетическую субстанцию и вырваться из кокона. Пугало незнание: сумеет ли он потом восстановить себя в прежнем облике? Не потеряет ли основу своего «я»?

Обратясь внутрь себя, May вспоминал. Теперь у него было на это время. Воспоминания всплывали неожиданно, иногда цельные, чаще отрывочные. Дивной красоты вспышкой расцвело воспоминание об Абсолютной Истине — основе жизни серпентийской расы. Но в чем заключается эта Абсолютная Истина, May не знал.

Не было сомнения: со временем он вспомнит и это. Тогда… тогда он станет совершенным существом, во всем подобным его собратьям, и сможет вернуться к своему народу. Он вспоминал. Истина ускользала. Пришло лишь понимание: после постижения Абсолютной Истины его перестанет интересовать ничтожная планета, обращающаяся вокруг неяркой желтой звезды, его перестанет интересовать местная жизнь, кичливо объявившая разумом свои скромные мыслительные способности и уцелевшая до сих пор только потому, что более могущественные соседи сохраняют хрупкий баланс сил, и уж конечно, ему будет мало дела до какой-то отдельной человеческой семьи, какая бы беда ее ни постигла. Он шагнет на новую ступень и начнет мыслить в истинно космических масштабах!

Все это будет — но потом. Пока здесь осталось недоделанное, пока счет не закрыт, не время думать об Абсолютной Истине. В отличие от людей, слабо контролирующих мыслительный процесс, May умел не только запретить себе думать о чем-то, но и соблюсти запрет.

Свет забрезжил было совсем с другой стороны — чисто земной. Возможно, стоит очеловечиться чуть-чуть сильнее и научиться лгать? Тогда те, кто держит его взаперти, просчитаются. Все их расчеты строятся на том, что пленник абсолютно искренен. Он может молчать, может говорить «нет», но если сказал «да» — это да.

Само собой, нельзя выполнять их дикие требования — ведь это значит убивать людей, много людей. Но можно согласиться притворно и обрести свободу действий.

Мысль не нравилась, но альтернативы были еще хуже. May еще раздумывал, когда его немногочисленные внешние рецепторы ощутили некое механическое воздействие — слабое, по его меркам. Человек сказал бы, что здание реактора потряс удар колоссальной силы.

Удерживать в рабочей зоне температуру в миллион градусов не так-то просто; при аварии термоядерная реакция мгновенно прекращается. Как человек ощущает сладость глотка свежего воздуха, так May ощутил свободу. В ту же секунду он воспользовался ею — пришла пора действовать.

Первый же из попавшихся на пути двуногих был разорван взрывом почти пополам. Второй умирал от декомпрессии, не в силах даже привести в действие свое примитивное оружие, выплевывающее с незначительной скоростью острорылые металлические предметы малой массы. May не счел себя обязанным спасать этого человека. Ведь он его не убивал!

Но пока мозг двуногого был еще жив, May проник в сознание умирающего и получил ответ. Оказывается, Максим Волков содержится здесь, совсем рядом!

Стены тюрьмы Максима также не выдержали взрыва. Максим умер бы от удушья, не умри он уже от вскипания крови. May нашел его тело спустя целых три минуты после взрыва — пришлось расчищать обломки рухнувших конструкций.

А еще несколько минут спустя Максим медленно оживал внутри небывалой одноместной капсулы, не числящейся ни в каких регистрax космофлота. Живая капсула носила имя May и, стремительно набирая скорость, мчалась к Земле.

Многие наблюдатели и просто зеваки отметили огромный болид, с воем и грохотом вспарывающий земную атмосферу. Оставленный им дымный след держался в небе в течение часа.

May очень спешил. Из мозгов умирающего охранника он выкачал достаточно, чтобы начать действовать не только на Луне, но и на Земле. Цепочки человеческих связей густы и запутаны, и все же, шагая по ним, всегда можно выйти туда, куда надо.

Во-первых, к Барбаре, Карине и детям. Тут были дороги секунды, иначе May не стал бы столь расточительно расходовать свою массу, тормозя об атмосферу. Предвидя это, он поглотил на Луне достаточный запас камней и обломков. Теперь этот запас, преобразованный в термоустойчивую броню, оплавленный, сгоревший, сдутый молекулами воздуха, медленно рассеивался в атмосфере.

И только после освобождения заложников следовало приступить к поиску главных виновников, дабы наказать их. Нет, почему обязательно смертью? Разве не бывает других наказаний?

Дворец одного из бесчисленных шейхов в одной очень жаркой стране даже снаружи больше походил на крепость, а внутри именно ею и являлся. May не церемонился. Охрана понапрасну истратила около тысячи патронов. Дворцу был нанесен ущерб. May получил информацию.

Уже не в мирном бельгийском городе Брюгге, а в еще более мирной швейцарской Лозанне стены одноэтажного коттеджа на городской окраине сотрясались бы от крика, не будь они выполнены из виброгасящего и звукопоглощающего материала.

— Я хочу знать, кто за этим стоит! — вне себя орал Бенджамин Ван дер Локк на Человека Без Имени. — Узнать это — не мое дело! Это твое прямое дело!

— Узнаю. Кстати, не исключено, что авария в самом деле была случайной.

— Чепуха!

— Совсем нет. И вот это-то пугает меня больше всего. Умный игрок знает цену случайностям и в какой-то степени умеет управлять ими. Но иногда бывает так, что все случайности против тебя. Все до единой. С самого начала. Тогда искушенный игрок бросает карты.

— Не хочешь ли ты сказать… — угрожающе начал Ван дер Локк и не закончил. Здание вздрогнуло. В стене гостиной образовалась солидная дыра. Взметнулась пыль. В пролом медленно и важно вплыл массивный железный шар — такой, каким строители ломают ветхие дома, освобождая землю под новостройки. Только этот шар не висел на тросе, а плыл сам по себе, неизвестно как удерживаясь в воздухе.

— Теперь я хочу сказать только одно: финита, — пробормотал Человек Без Имени.

У шара прорезались маленькие злые глазки, и он в одно мгновение покрылся чешуей. Тупой нос удлинился, обозначилась пасть, показался красный раздвоенный язык. Голова колоссального пресмыкающегося покачивалась, готовясь к броску. Когда успело вырасти длиннющее тело, никто не заметил.

Внезапно метнувшись, гигантская анаконда сшибла Бена Ван дер Локка прежде, чем тот успел выхватить оружие. Да и что мог противопоставить Ван дер Локк серпентийцу? Несколько десятков граммов свинца и меди, содержащихся в пулях? Даже не смешно.

Человек Без Имени повел себя несколько умнее: не стал отстреливаться, а с поразительной быстротой рванул прочь. Напрасно: зажав Бена в челюстях, анаконда в одно мгновение обвила беглеца хвостом.

Затем змея начала сматываться с головы и хвоста, пока наконец обе опутанные кольцами, полузадушенные, вяло трепыхающиеся жертвы не оказались друг напротив друга.

Если бы в помещении присутствовал посторонний свидетель (разумеется, безногий или парализованный — здоровый попытался бы унести ноги), то можно держать пари: он зажмурился бы и заткнул уши, ожидая мерзкого хруста костей и соответствующего зрелища. Но этого не случилось. Гигантская рептилия подбросила Бена к потолку и вновь поймала его пастью, в одну секунду сделавшейся широкой и бездонной, как у бегемота. Дрыгнув ногами, Бен исчез. Человек Без Имени завопил было, бесполезно задергался, но кошмарная пасть, поднявшись на гибкой шее, накрыла его сверху. Анаконда глотнула, затем начала раздуваться, сокращаться в длине и перестала быть змеей.

Теперь она была огромным, в полкомнаты, головастиком — почти шарообразное тело с выпученными глазами и гибкий хвост. Этим-то хвостом чудовище обвило стоявший в углу массивный сейф, легко подняло его и окунуло в туловище, где сейф немедленно исчез. Тут же пропал и хвост, а кошмарная тварь вдруг начала обретать кубическую форму. Несколько секунд куб как будто раздумывал, принимая решение. Приняв — начал быстро превращаться в клетку с толстыми прутьями. Внутри клетки остались два совершенно голых, обезумевших, скулящих от ужаса человека. На копчике одного из них был явственно виден шрам — след давней ампутации. Еще миг — и серпентиец, отпочковавшись от клетки, принял человеческий облик.

Вслед за чем May впервые обнаружил на людях, не принадлежащих к семье Волковых, свое знакомство с мировой литературой:

— Бандар-Логи!

Суд над Беном не состоялся: выпущенный под огромный залог Ван дер Локк бесследно исчез. Да и судебная перспектива данного дела выглядела, если честно, довольно сомнительной. Максимум — соучастие в похищении, и то лишь при неловкости адвокатов, каковой вряд ли стоило ожидать. Что до журналиста, назвавшего Бена истинным руководителем «Форпоста Всевышнего», то этот писака взял свои слова назад и публично сознался в ошибке. Какой такой мировой терроризм? О чем вы?

О дальнейшей судьбе Человека Без Имени пресса не обмолвилась ни словом, что и неудивительно. Где это видано, чтобы у человека не было ни имени, ни примет, ни вообще каких-либо признаков существования на этом свете? Миф, фантом, призрак. Насущная пища для параноиков, ищущих повсюду масонские заговоры и верящих в «людей в черном». Полноте, господа, мы же разумные люди!

Сплав, из которого были сработаны прутья клетки, оказался совершенно новым, содержал немалый процент редкоземельных элементов и очень заинтересовал металловедов своей уникальной прочностью, вязкостью и тугоплавкостью. В скором времени на его основе… впрочем, если вам охота узнать больше — читайте специальные журналы. Экспертам, принимавшим участие в расследовании, заведомо известно, что исчезнувший сейф, использованный, видимо, в качестве стройматериала для клетки, был обыкновенным, стальным и не содержал сколько-нибудь заметного количества редких земель. Остальные подробности засекречены даже от них (экспертов, а не земель).

Термоядерная электростанция Северная после устранения повреждений и частичной модернизации возобновила свою работу. Она и по сей день исправно вырабатывает свои гигаватт-часы, вливая их в единую энергосеть посредством микроволнового шнура и обеспечивая работой немалое число инженеров, техников и реголитовых комбайнеров.

У Максима Волкова накрепко засел в голове один разговор с серпентийцем. Разговор этот состоялся, когда May, неся Максима внутри своего полого тела, ставил рекорд скорости на дистанции Луна — Земля. Разговаривать с живыми стенами было дико и непривычно даже для Максима.

— Вы одиноки, — говорил тогда May. — Что ж, и мы одиноки. Я успел вспомнить немногое, но я вспомнил наших соседей по Вселенной. Некоторые из них могущественны, эволюционно молоды, дерзки и нацелены на установление своего господства повсюду, куда смогут дотянуться. Иные даже отказывают нам в принадлежности к живым и, главное, разумным формам материи. Для них мы просто враждебный фактор среды, мешающий им присвоить наши звездные системы. Другие расы стары и осторожны, чтобы не сказать трусливы. Они боятся нас и пытаются выстроить защиту от нашего вторжения, которого никогда не будет. Ни с кем из них мой народ не мог бы сосуществовать в одной области пространства. Только с вами. Я не говорю, что это легко. Но можно попытаться.

— С нами? — спросил Максим. — С людьми? Со всеми людьми Земли? Через тебя человечество наладит контакт и союз с твоим народом?

Серпентиец долго молчал. А когда заговорил, в его голосе Максим уловил и горечь, и снисходительную усталость. Так мог бы говорить старший с беспутным, но еще не потерянным младшим.

— Я могу принять любой облик, даже облик идиота. Проблема в том, что сколь бы я ни рядился под дурака, дураком я не стану. Я не веду разговор обо всем человечестве. Речь может идти только о тебе и твоей семье. Вас я могу понять и принять. Человечество — нет.

— Вот как, — только и сказал Максим. — Что ж, спасибо и на том. Ну а если тебе встретятся люди не хуже, а лучше, чем мы? Тогда как? Проигнорируешь?

— Я пожелаю им успеха. Впрочем… посмотрим. Ты мне говорил много раз, что начинать надо с малого. Так я и сделаю…

Так он и сделал.

Анхель Гутьеррес заехал поздравить семейство Волковых со счастливым окончанием неприятных коллизий, как он дипломатично выразился. Русский стол поразил гостя изобилием, а русская зима — холодом. К концу обеда Барбара и Карина, державшиеся поначалу скованно перед высоким гостем, освоились и стали настолько милы, что внутри Максима зашевелился червячок ревности, немедленно прибитый большой рюмкой водки. Гость тоже держался очень просто. Поиграв с Вовкой в снежки, он признался, что больше любит снег, чем ледяную воду норвежских речек.

Гость был внешне благодушен и после десерта, когда женщины оставили Анхеля и Максима вдвоем у камина. Но Максим ждал откровенного вопроса и дождался:

— Возможно, это совсем не мое дело, однако я был бы признателен за ответ… Где он?

— May? — не стал разыгрывать непонимание Максим. — Не знаю. Честное слово, не знаю. Он теперь появляется и исчезает, когда захочет. Мальчик вырос.

— Не согласился бы он…

— Сделать что-нибудь? Я могу гарантировать только то, что он согласится выслушать предложение. А дальше — решать ему.

— Уже кое-что… Кстати… он не собирается покинуть нас?

— Чтобы вернуться к своим? В ближайшее время, кажется, нет. По-моему, он просто еще не готов к возвращению.

— А обнародовать свое присутствие среди человечества?

— Вряд ли, — пожал плечами Максим. — Зачем это ему? Кому хочется, чтобы его ненавидели за все добро, что он пытается нам сделать? Люди будут видеть в нем высшее существо, хозяина. Если ему не построят храмов, то наверняка начнут проклинать. За все. За несчастный случай, который он не предотвратил, за эпидемию гриппа, за то, что он не может всех бедных и убогих сделать богатыми и счастливыми, больных — здоровыми, уродов — красавцами, а непризнанных бездарей — мировыми знаменитостями…

— И тем не менее он все-таки Хозяин, — полуутвердительно сказал Гутьеррес. — Хозяин человеческих джунглей. May.

— Вопрос терминологии. Я бы сказал — Смотритель. Только инкогнито. Сейчас у него новый пунктик: предотвращение техногенных катастроф и уменьшение ущерба от стихийных бедствий. Тихонько, не высовываясь. Пусть вынимает колючки из наших лап, и пусть люди верят, что им просто везет.

— Ну что ж… — Гутьеррес потянулся за сигарой. — Дело благородное. Я только одного боюсь: того, что…

— Люди привыкнут?

— Вот именно. Фатальное везение, вечная счастливая звезда — худший из хозяев. Впрочем, возможно, не все так плохо. Человечество привыкло жить со многими напастями, привыкнет и еще к одной. Привыкли же мы к тому, что во Вселенной мы не одиноки. Живем, все время ожидая вторжения, порабощения, уничтожения — но живем ведь. Хотя знаем прекрасно, сколь ничтожны наши силы по сравнению с могуществом, скажем, сагиттян… Я не верю в то, что помощь серпентийца принесет человечеству пользу. Зато я надеюсь на другое: на то, что когда придут — если придут — рыжие псы, May будет на нашей стороне.

— В этом не сомневайтесь, — ответил Максим. — Может, и отобьемся. В любом случае я не скажу, что это пойдет нам во вред.

— Живущим жизнь всегда на пользу, — согласился Гутьеррес.

Проводив гостя, Максим вернулся к камину, крикнув по пути женам, чтобы не беспокоили. Уютно устроившись в кресле, он закрыл глаза и некоторое время дышал ровно и глубоко. Затем медленно воспарил над креслом. Он еще плохо умел летать и предпочитал тренироваться в помещении и над мягкими предметами. А главное, он толком не знал, что ему делать с последним подарком May. Пойти работать монтажником-высотником? Ремонтировать на лету терпящие бедствие самолеты? Или просто носиться по небу, наслаждаясь полетом?

Решение со временем придет, в это Максим твердо верил. Как и многие другие решения вопросов, которые еще не поставлены. Решать одни вопросы и ставить другие — это и есть жизнь. Которая — прав Гутьеррес — всегда на пользу. Хоть кому-нибудь.