В феврале, вскоре после изгнания деникинцев, состоялось первое легальное собрание комсомольцев Николаева. Большой зал в помещении Страхового общества был полон. А перед зданием на улице толпились сочувствующие, так называли тогда молодежь, еще не вступившую в комсомол, но помыслами и делами бывшую вместе с комсомолом.
Первым выступил Федор Гроза.
— Товарищи! Я много говорить не буду. Времени мало. А дел у нас по горло. Вы все были вчера на митинге, когда на заводе «Наваль» выступил представитель политотдела сорок первой красной дивизии, освободившей наш город. Товарищ точно и ясно охарактеризовал политическое положение. Мировой капитализм хотел задушить нашу революцию. Но ничего у него не вышло. Провалилась австро-германская авантюра, лопнул второй поход Антанты. Этой Антанте, как сказал Владимир Ильич Ленин на седьмой Всероссийской конференции РКП(б), придется скорее убрать свои войска из России и с Украины.
Власть Советов настолько окрепла, что никакие контрреволюционные банды — внутренние и международные — нам не страшны. Наш рабочий класс с мозолистыми руками добьется полной победы. В третий раз устанавливаем мы в городе Советскую нашу власть — и теперь уже навечно!
Но в наследство нам остались разруха, голод, тиф. Не сложила оружия внутренняя контрреволюция. Поэтому всюду нужна наша помощь, помощь комсомольцев, сочувствующих. И на этом фронте мы победим!
После здравицы в честь Красной Армии и партии коммунистов в зале прокатилось мощное «ура!».
Потом выступила Лиза Мураховская. Она недавно перенесла сыпняк, была подстрижена под машинку и выглядела очень бледной, изможденной. Громко говорить она не могла. Все напряженно прислушивались к ее слабому голосу.
— Теперь, ребята, о комсомольских делах. Первое. Мы должны провести перерегистрацию и открыть запись в комсомол для сочувствующих. Прежде всего, из рабочей молодежи. Во-вторых, имеется постановление губревкома об организации власти на местах и борьбе с контрреволюцией. Уже есть требование из губчека о направлении туда трех комсомольцев. Военком просит комсомольцев для организации охраны нашей границы. Губпродком ходатайствует о выделении пятерых. Нужна молодежь для работы в губнаробразе, политпросвете, профсовете, а главное, на селе. Будем решать, кто куда пойдет.
Из зала послышались голоса:
— А в Красную Армию? На фронт!
— И про фронт не забудем. Не беспокойтесь, — ответила Лиза. — Начнем с ЧК. Говори, Матвей, кого ты наметил.
Бойченко считался среди своих ребят старым чекистом. Они знали, что еще весной 1919 года председатель ЧК Абашидзе направил Матвея на задание, правда, не знали точно на какое, но Бойченко почти на год исчез из города. Значит, дело было нешуточное. Знали ребята и другое: в марте 1918 года Матвей сражался на баррикадах против германцев, а в октябре того же восемнадцатого, еще при оккупантах, одним из первых вступил в комсомол.
— Председатель губчека товарищ Буров требует трех наших ребят. И чтобы среди них одна была комсомолка, грамотная и умела печатать на машинке.
На лицах девушек, сидящих в зале, Матвей увидел разочарование. Девушки не задумываясь пошли бы в огонь и в воду, они умели стрелять и перевязывать раны, были среди них и грамотные, но чтоб еще и на машинке печатать… Редко кто из них и машинку-то видел.
— Я предлагаю послать на работу в ЧК Костю Решетняка из Слободки… Сашку Трояна и Валю Пройду.
— Сашку?! — раздался на весь зал удивленный голос. — Не годится! Он близорукий! Слепой! Ничего без очков не видит!
— На контру я не слепой! Контру я насквозь вижу! И вообще ты, Пашка, заткнись! — бросил Троян в сторону сомневающегося Пашки. — Не ты, Пашка, для меня судья.
— Я уверен, что Сашка Троян оправдает доверие товарищей, — громко сказал Бойченко.
— А кто эта Валя? — спросила Матвея Мураховская. — Я такой не помню.
— Валька… Валя Пройда, — оказал Матвей, — она сочувствующая.
— Но в заявке ясно сказано: направить комсомольцев, — недовольно заметила Мураховская.
— Так мы сегодня примем в комсомол, — сказал Матвей. — Она же сочувствующая. И листовки помогала расклеивать при Слащеве. И на машинке умеет печатать. Эй, хлопцы, позовите, там, на улице, Валю, — крикнул Бойченко.
К столу президиума подошла хрупкая девушка лет шестнадцати в накрахмаленной белой блузке из мадаполама и юбке из мешковины, выкрашенной луковичной шелухой словно под цвет ее огненно-рыжих волос. И лицо ее было усеяно крупными рыжими веснушками. Она уставилась на Мураховскую широко раскрытыми светло-карими глазами.
— Что ты вытаращилась на меня, Валя? — несколько смутилась Мураховская. — Ты сочувствующая? Хочешь в комсомол? Происхожденья ты какого?
— Какое там происхождение! Видишь — барышня, белоручка! И такую в ЧК? — раздался беспокойный голос из зала.
Резко повернувшись, Валя огрызнулась:
— Сам ты — «барышня»! — А потом, потупившись, ответила Мураховской: — Отец мой от тифа умер. Работал он на «Рассуде». Он большевиком был. Товарищи его, коммунисты, подтвердить могут. Брат, он старше меня, сейчас служит на финской границе. А мама-портниха. Перешивает людям разное старье. Я ей помогаю.
— Ты листовки расклеивала?
— Расклеивала не я. Я только их клейстером мазала. А клейстер мама варила.
Лиза Мураховская, все еще улыбаясь, сказала:
— Ну, тогда пиши заявление. Да, а где и когда ты на машинке научилась печатать?
— Мой брат чинил кому-то. А когда сделал, оказалось, что ее хозяин уехал. Машинка у нас осталась. Вот я и научилась.
— Хорошо печатаешь?
Валя засмущалась, махнула рукой:
— Где там… Но могу.
— Клопов давить! — опять послышался голос беспокойного парня из зала.
— Клопов?! А четыре странички за час не хочешь? — снова отпарировала Валя.
— Жаль тебя отпускать, — сказала Лиза. — Нам самим такая девушка нужна. Но требование есть требование… Вот напишешь, Валя, заявление, а в конце собрания мы и решим вопрос о приеме в комсомол.
И, конечно же, Валю Пройду приняли. Прямо с собрания ребята во главе с Бойченко отправились в ЧК.
Ответственный дежурный — Яков Каминский с удовлетворением остановил свой взгляд на Косте Решетняке, одетом в кавалерийскую шинель и буденовку, а вид Сашки Трояна — сутулого, очкастого, с патлами, торчащими из-под кепки, восторга у него не вызвал. На Валю он взглянул мельком, и в глазах его можно было ясно прочитать: «Барышня, как барышня…».
Почесав затылок, Яков Каминский на правах старшего товарища заметил Матвею негромко:
— М-да… А ты хорошо знаешь этих хлопцев? Работа у нас, сам знаешь, опасная. Тут и смелость нужна и чтоб язык за зубами Ты предупредил их?
— Конечно. Хлопцы — что надо. В восемнадцатом оба были в рабочих дружинах, били германцев вместе со взрослыми. — Матвей отвечал Каминскому громко, чтоб ребята слышали.
— Чего-то он такой нежный? — не унимался Каминский, указывая на Сашку. — Вроде бы хлипкий интеллигент. Учти, нам крепкие ребята нужны.
Сашка нахмурился, — сколько можно тыкать человека интеллигентом?! Но ответил сдержанно: — Я болел испанкой. Вот отойду скоро, поправлюсь. А что до интеллигента, так я, товарищ Каминский, три года в аптекарском складе пятиведерные бутыли таскал, да ящики.
— Пятиведерные? — переспросил Каминский. — Это три пуда?
— Без пяти фунтов, — заметил Сашка.
— Ну, а стул вот этот за переднюю ножку оторвешь от пола одной рукой?
Сашка подошел к стулу, оглядел его оценивающим взглядом. Мебель в особняке была тяжеловата и сработана на совесть. Стул Каминского был с довольно высокой спинкой, сиденье обшито кожей. Не какая-нибудь сосновая табуретка, поднимая которую за одну ножку, мальчишки мерились силами.
Матрос, сидевший в дальнем углу комнаты и чистивший наган, едва речь зашла об этом эксперименте, откинулся в кресле и стал внимательно следить за тем, что будет дальше.
— Вот этот стул? — переспросил Сашка, еще больше ссутулившись.
— Этот, этот, — с покровительственной насмешечкой закивал Каминский. — Да тут другого и нет. Остальные — кресла. Не видишь, что ли?
— Вижу, вижу, — сказал Троян. — Так…
Сашка вытащил из кармана фланельку, снял очки и стал протирать стекла, словно именно от их чистоты и прозрачности зависело, сумеет или не сумеет он поднять этот злополучный стул.
Троян стал на одно колено.
Тут моряк, сидевший в дальнем углу комнаты, поднялся, и, полируя ветошью ствол нагана, подошел к Сашке. Каминский подмигнул ему:
— Будь свидетелем, Касьян. Моряк с удовольствием согласился.
Сашка поудобнее взял ножку и стал медленно, как положено, а не рывком, поднимать стул.
И это ему удалось! Правда, на одну-две секунды, потом стул с грохотом опрокинулся на пол.
— Вот! — воскликнул Каминский. — Что я г-говорил!
— Нет, Яша, выиграл у тебя очкарик! — твердо сказал Касьяненко. — Ведь вы не договаривались, сколько он продержит стул. А этот Сашка — молодец!
Каминский не ожидал подобного от сослуживца, но раз он сам назначил его судьей, то спорить было бесполезно.
— Так ты, Касьян, думаешь, подойдут нам хлопцы?
Сдвинув кожаную фуражку дулом нагана с затылка на лоб, «Касьян» пожал плечами:
— Что тут скажешь? Камса как камса… Но я такую детвору к себе в оперативную группу не возьму. Мне братва нужна.
— Вот и я про то же, — воздохнул Яша, понимая, что решение зависит не от него. И он продолжил разговор уже в другой плоскости: — Как с жильем? Нужно, чтобы все жили вместе. Если понадобитесь, надо мигом быть здесь.
— С этим худо, — сказал Матвей. — Сашка вместе со мной ночует в комсомольском клубе. А вот Костя Решетник живет у родителей на Слободке.
Каминский выслушал короткое сообщение Матвея, затем стал рыться в столе. Наконец он нашел клочок серой оберточной бумаги, что-то написал на нем, вынул из наружного кармана гимнастерки завернутую в тряпочку печать, аккуратно ручкой смазал ее чернилами, подышал на печатку и пришлепнул к бумажке.
— Вот тебе, Матвей, ордер на комнату. На Спасской улице, рядом с гостиницей «Лондонская». Найдите дворника, он вам покажет комнату на втором этаже. Он знает, там деникинские офицеры жили. Но… хлопцы, учтите, дворник — сволочь. Сейчас он, конечно, за революцию, однако членом «Союза Михаила Архангела» был. Послушай, Касьяненко, сходи ты с ребятами. Обдурить он их может.
— Кого? Матвея? Его, пожалуй, обдуришь! — усмехнулся Касьяненко. — Впрочем, ладно. Вот только председателю доложу.
Пока шел разговор, Валя Пройда стояла в сторонке и искренне завидовала мальчишкам.
Из соседней комнаты в дежурку стремительно вошел Буров. Крепко сжатые губы делали его лицо строгим. Он быстро цепким взглядом окинул каждого и каждому пожал руку.
— Твои комсомольцы, Матвей?
— Да, вот направление.
— С охотой идете к нам работать? Вечером явиться на совещание. Придут еще товарищи по путевкам горкома партии.
— Мы здесь будем. Вот только насчет комнаты смотаемся. Посмотрим, что там да как — и обратно. Полчаса — не больше, товарищ Буров.
Сказав это, Матвей повернулся к ребятам и заметил, как напряженны стали их лица, а глаза, очевидно, помимо воли уставились на невысокого худощавого человека по фамилии Буров. Бойченко не сразу понял, в чем дело, а потом сообразил: по городу уже расползались обывательские слухи, впрочем, может, и не обывательские, просто — вражеские, что «из самой Москвы в Николаев прибыл самый страшный чекист Буров».
— Идемте, хлопцы, — сказал Матвей, обнимая ребят за плечи, — а то глаза сломаете.
Буров, очевидно, понял, в чем дело, и улыбнулся:
— До встречи, хлопцы! Устраивайтесь! — суровое лицо его мгновенно преобразилось, глаза с искринкой стали чуть хитроватыми, добрыми.
А Валентина все стояла поодаль, по-прежнему обойденная вниманием присутствующих. От обиды она раскраснелась и едва сдерживала слезы. Буров подошел к ней.
— Что, курносая, нахмурилась? Сама виновата, что в сторонке стоишь. У хлопцев локти сильнее? Так ты видом бери. Как фамилия?
— Пройда. Валя Пройда.
— И с такой фамилией позади хлопцев стоять?! — Буров, продолжая улыбаться, легонько хлопнул вконец засмущавшуюся девушку по плечу. — Давно в комсомоле? Печатать умеешь?
Покраснев до того, что в глазах проступили слезы, Валя ответила сбивчиво:
— В комсомоле? Вчера приняли…
И она рассказала, что была сочувствующей, помогала расклеивать листовки, что отец ее недавно умер от тифа, брат служит на финской границе, а мать шьет на дому, больная она.
— Валя, — серьезно спросил Буров, — твоя мама знает, что ты будешь работать у нас?
Посерьезнела, перестала смущаться и Валя, сказала просто:
— Про комсомол мама знает. Про ЧК — кет.
— Вот что. Валя, ты обязательно скажи маме, что будешь работать у нас секретарем. Поняла?
— Да, товарищ Буров.
— Обязательно скажи… Товарищ Каминский, — повернулся Буров к дежурному и распорядился: — Вызови коменданта, пусть выдаст Валентине Михайловне Пройде пшена и подсолнечного масла, что положено на трехдневный паек бойцу.
— Есть! — отчеканил Яша. Буров снова улыбнулся девушке:
— Работа у тебя, так сказать, и умственная и физическая… Да исхудала ты, Валя Пройда. Этак скоро насквозь просвечиваться будешь. Ну и обмундируем тебя. Чего в мешковине щеголять?!
К последнему замечанию Бурова Валя отнеслась довольно равнодушно:
— Сейчас все так ходят. А то еще комсомольцы «барышней» задразнят.
— Ну относительно этого с тобой Валерий Михайлович потолкует, — сказал Буров. — Значит, обо всем договорились?
— Договорились, товарищ Буров… — по-деловому ответила Валя, решив, что необязательно быть мальчишкой, чтобы с тобой разговаривали по-серьезному.