8. ДЕНЬ УДАЧ

Лазутчика, которого допрашивали Буров и Горожанин, когда Валя Пройда заглянула в кабинет, задержали накануне. Это было под вечер, у села Терновки. Наряд охраны направился по шляху к развилке дорог, чтобы сменить своих товарищей. Тут и заметили в кустах подозрительного. Человек был в очках, солдатских ботинках и обмотках, и в помятом сером пиджаке. Скинув солдатский вещевой мешок, человек этот нырнул в придорожные кусты и стал устраиваться на ночлег.

Охранники из соседнего села потребовали у него документы. Покосившись на винтовки, незнакомец не спеша вытащил из внутреннего кармана пиджака темный платок. Развернув его, неизвестный показал удостоверение, которое гласило, что предъявитель сего Поныря Степан Афанасьевич, учитель из села Гурьевки и следует в Берислав, чтобы забрать к себе больную мать.

— Чего тебе вздумалось из Гурьевки на Берислав через наше село идти? — спросили его. — Тебе же, Степан Афанасьевич, прямая дорога на Снегиревку. Да и ближе намного.

— Я тут в Богоявленск заезжал, к родичу, — ответил задержанный. — Думаю, переночую, а утром, может, какая подвода попадется.

— А ты Паламарчука Федора, часом, не повстречал? Он наш, терновский, жинку взяв себе з Гурьевки и туда переехал, — не оставлял его крестьянин.

— Федора? Паламарчука? А как же! — с уверенностью ответил неизвестный. — Хороший селянин, молодой, хозяйственный. Хату какую себе строит, любо смотреть.

— Домой уже вернулся? — удивился охранник.

— Значит, вернулся, — резко ответил неизвестный. — Сейчас наши деникинцев с Украины повыгоняли и многих уже отпускают домой.

Что-то терновскому крестьянину показалось подозрительным. Белые еще в Крыму. Недавно в газетах писали, что наши побили десант, который двигался на Ростов, и опять же у лимана на Очаков корабли белые и французские шныряют. Да чтобы в такое время Федя домой вернулся? Не может того быть!

— Знаешь що, друже, — сказали ему, — мы тебя в сельраду отвезем, там и переночуешь.

Поныря спорить не стал, но и не обрадовался. Из сельсовета позвонили в Николаев в губчека, что задержан подозрительный, куда, мол, везти? Дежурный велел пока оставить у себя, а сам тем временем связался с Гурьевкой, с председателем сельсовета.

— Наш учитель Поныря? Степан? — удивился гурьевский председатель. — Да он летом девятнадцатого ушел в Красную Армию, а в ноябре мы получили похоронную. Погиб наш Поныря под Воронежом.

И сразу все стало ясно. Долго лазутчик изворачивался. Лишь после повторного личного обыска, когда у него под подкладкой пиджачного рукава обнаружили шифровку, он перестал отпираться. Письмо было невинное с виду:

«Дорогой тесть! Все у нас живы и здоровы, и племянничек, слава богу, не болеет. Ждем хороших времен. Скорее бы. С продуктами у нас пока неплохо. Тетя Дуся просила достать ей как можно больше изюму. Я скупил немного, где только мог в городе, в уездах и даже в немецких колониях. Это все очень дорого. Нужны еще деньги, а пока тетя Дуся будет довольна. Ждут от вас весточки.

С поклоном ваш Олег».

— Вот что, Поныря, или как вас там, давайте начистоту! — строго сказал Буров. — Деваться вам некуда.

— Скажу, что знаю. Но должен предупредить: я не эмиссар, я — простой курьер, поручик Данилюк, Сергей Павлович. «Тесть» — это мой шеф — полковник Прохоров из второго отдела штаба армейского корпуса генерала Слащева. «Тетя Дуся» — это сам генерал Слащев. «Олег» — тот, от которого я получил письмо. Он полковник, наш руководитель на Николаевщине и Херсонщине. Фамилия его мне неизвестна. Он был здесь оставлен еще до того, как я начал работать во втором отделе штаба корпуса. Направили меня с письмом к этому полковнику Олегу из Мелитополя, Теперь я должен был вернуться обратно.

— Где и как вы встречались с полковником Олегом? Опишите его наружность, — потребовал Горожанин.

— Мне велено было в Николаеве явиться по адресу: Сухой фонтан, дом 12, спросить Полину Степановну и назвать себя. Три дня назад я пошел по этому адресу. Открыла мне сама Полина Степановна. Велела на следующий день в двенадцать часов быть в Яхт-клубе у грота. Там бьет источник из львиной пасти. На скамейке около должен сидеть пожилой человек лет пятидесяти, в старом чесучовом пиджаке кремового цвета. Мне следовало подсесть к нему, попросить зажигалку и передать привет от Полины Степановны. Он спросит: «Давно ли я ее видел?» Ответ: «Вчера в пять минут шестого». Этот человек заберет обратно зажигалку и пойдет берегом мимо лодочной станции в рощу. Через десять минут я должен последовать за ним. Я все так и сделал. Человек ждал меня. Я передал ему письмо от шефа, получил от него другое письмо и при нем зашил под подкладку. Умоляю вас, разрешите мне немного поспать. Четверо суток глаз не сомкнул.


Султанский источник в яхт-клубе

— Очень торопились в Мелитополь?

— Очень. Приказано было быть завтра утром.

— Хорошо, — усмехнулся Буров. — Отсыпайтесь.

Около полудня Матвей и Касьяненко шли по улице, на которую, по их расчетам, выходил погреб, где хранилось оружие. Прошли квартал, но невозможно было сразу определить, за какими воротами находится погреб, который они искали.

— Так у нас ничего не выйдет, — сказал Касьяненко. — Надо обследовать дворы, а меня здесь могут узнать. Пойди ты один, — оказал он Матвею, — и как приметишь тот дом, дай мне знать. Я тогда организую наблюдение и проверю жильцов. Жду тебя на углу Большой Морской.

Матвей свернул в первые попавшиеся ворота. Двор как все николаевские вблизи центра города: два-три двухэтажных или одноэтажных дома выходили фасадами на улицу, за ними во дворе еще один-два домика, и посредине — выгребная яма. Однако ничего похожего на то, что приметил Матвей через щель закрытого погреба, в который он попал из катакомбы, не было. Значит, двор не тот.

Матвей направился к следующему дому. У ворот на скамейке сидела пожилая женщина, а рядом, с ней — молодая, с ребенком, та. которую Матвей утром видел через щель погреба.

— Ты кого ищешь, сынок? — спросила, вставая, пожилая женщина.

— Да я так, — ответил Матвей, — по нужде.

Бойченко вошел во двор к в глубине его увидел тот самый таинственный погреб, с тяжелыми наклонными дверцами. Напротив погреба он увидел дом с зеленой крышей и рядом корявую акацию, Матвей покрутился возле уборной, ушел со двора и направился к Большой Морской, где его ждал Касьяненко.

События разворачивались так, что спать не пришлось, несмотря на две предыдущие тяжелые ночи, проведенные в катакомбах.

Вечером, когда чекисты ждали Бурова и Горожанина, уехавших в губком, Валя отозвала Бойченко в сторонку:

— Слушай, Матвей, не знаю даже, как сказать… Сынишка Анны Ивановны — Васька знает, что я, ты и другие, и даже Горожанин — из ЧК.

Матвей укоризненно посмотрел на Валю, словно она в этом виновата.

— А что он еще знает? О подвале говорил?

— Нет, только спросил меня, где мы прячемся в магазине. Парень смышленый. И все за нами ходит. Я ему велела держать язык за зубами и обещала утром поговорить по-серьезному.

— Расскажи все Валерию Михайловичу, — предложил ей Матвей.

— Боюсь. Пойдем вместе.

— Пойдем, — согласился Матвей.

Только глубокой ночью вернулись Буров и Горожанин из губкома партии, и сразу же началось совещание. Выступление председателя было кратким и походило на боевой приказ.

— Товарищи! Мы все должны быть готовы к. выполнению важных боевых заданий партии. Обстановка за последние дни осложнилась. Из Москвы поступили сведения, что Пилсудский договорился с Петлюрой о совместных действиях против Советской власти. К началу наступления белополяков петлюровцы обещали активизировать кулацкие банды и открыть внутренний фронт, т. е, фронт в нашем тылу. Эти сведения подтверждаются, В южных губерниях Украины и у нас на Николаевщине активно стала действовать белогвардейская агентура. По сообщениям за последние три дня, почти в каждом уезде стали оперировать большие и малые банды, кое-где в селах созданы кулацкие сельсоветы и под видом самообороны организованы вооруженные отряды из сыновей кулаков и разного деклассированного элемента. Отмечается усиление диверсионной и террористической деятельности контрреволюционного подполья. Белые офицеры, оставленные и специально засланные в наши тылы, усилили антисоветскую агитацию, среди населения городов и сел распространяются панические слухи.

Как стало известно, вместо бежавшего в Константинополь Деникина главнокомандующим так называемого войска юга России назначен генерал-лейтенант барон Врангель. Первым его приказом был приказ об уничтожении всех комиссаров и коммунистов.

Имеется решение губкома партии: всем коммунистам и комсомольцам перейти на казарменное положение. Чекисты, свободные от выполнения оперативных заданий, должны неотлучно находиться в ЧК. Это относится и к техническому составу. Утром всем получить у коменданта запас патронов к личному оружию. А сейчас, товарищи, устраивайтесь кто как может, надо хорошенько отдохнуть.

Валя Пройда, не отходившая от Матвея, толкнула его локтем в бок:

— Пойдем, Матвейка, к Горожанину.

— Идем, — выдохнул Бойченко, — морока мне с тобой. Горожанин принял сообщение Вали спокойно.

— А вы хотели, чтобы мальчишка, на глазах у которого происходят странные вещи, не полюбопытствовал, кто да что? Приходят люди в магазин, где работает мать, и вдруг куда-то исчезают. Его любопытство усиливается еще тем, что мать ему ничего не может толком объяснить.

— Валерий Михайлович, но он может проболтаться, — сказал Матвей.

Горожанин положил ребятам руки на плечи:

— Вы совершенно правильно сделали, Валя, что обещали утром поговорить с ним. Я уверен, что он ждет от вас какой-то большой тайны. Скажите ему, что ищите крупных спекулянтов, у которых где-то поблизости спрятан товар. Скажите, что он может помочь вам, если, конечно, умеет хранить тайну. Вася нам еще пригодится. Хотя бы для срочной связи. Вот так.

Потом Горожанин собрал у себя группу Касьяненко, комсомольцев и кой-кого из начальников отделов.

— Вы только что слышали сообщение товарища Бурова, — начал Валерий Михайлович. — Мы должны быть готовы к ликвидации белогвардейского заговора. Обстановка накалена, в любой момент может вспыхнуть кулацкое восстание. В нашем распоряжении три-четыре дня, и за это время мы должны успеть сделать многое.

Он говорил, что, к сожалению, чекистам не удалось проникнуть в офицерское подполье и выявить руководство этого заговора. Да и сами заговорщики, видимо, только с назначением Врангеля стали действовать активно. Данные, какими располагали чекисты о белом подполье, были невелики. При помощи комсомольцев выявлен весьма опытный и опасный контрразведчик Аполлон Васильевич Красков. Он проходит по материалам как «глухой» фармацевт. Красков уже дал ряд интересных связей. Второй канал, найденный комсомольцами, — тайный склад оружия в погребе дома 33 по Московской улице. Комсомольцы искали золото Цукермана, якобы спрятанное им в подвале, а вышли через катакомбы к складу с вооружением.

— Думаю, что этот склад, — продолжал Горожанин, — имеет прямое отношение к белогвардейскому заговору. Кстати, позавчера вечером с помощью терновских крестьян задержан курьер контрразведки штаба второго армейского корпуса Слащева подпоручик Данилюк, Он был заброшен сюда шесть дней назад с инструкциями для «полковника Олега». По показаниям, Данилюка этот полковник Олег является руководителем всего подполья на Николаевщине и Херсонщине. Фамилия «Олега», и его местонахождение Данилюк не знает или не хочет говорить. Необходимо установить этого полковника Олега. Прежде чем с ним встретиться, Данилюк имел явку к некой Полине Степановне. Она проживает на Сухом фонтане, дом 12. Это совпадает с адресом, куда ходил восемь дней тому назад «глухой» фармацевт, — тогда Валя в первый раз его проследила. «Глухой» фармацевт встретился на Верхней аллее Яхт-клуба с каким-то неизвестным. Можно предположить: полковник Олег и этот неизвестный, который встречался у Яхт-клуба с «глухим» фармацевтом, — одно и то же лицо.

— Да, но приметы неизвестного и полковника Олега не сходятся, — заметил Каминский. — Валя говорит, неизвестный выглядит лет на сорок, стройный мужчина, с военной выправкой. А по приметам, которые дает Данилюк, полковник Олег чуть ли не дряхлый старик, в поношенном чесучовом пиджаке.

— А может, я ошибаюсь, дядя Яша, — возразила Валя. — Может, мне показалось, может, он старше.

— Валя, конечно, по неопытности могла ошибиться, — оказал Горожанин. — Что касается внешнего вида и походки, то это уже забота контрразведчика, на то он и контрразведчик. И потом, товарищ Каминский, обратите внимание: проходит всего несколько дней после встречи «глухого» фармацевта с этим неизвестным и «глухой» увольняется с работы, меняет квартиру. Тогда же он встречается за Варваровским мостом с кем-то, кто затем, по материалам наблюдения, проходит у нас как Угрюмый. После этого — загадочное убийство Благоволиной. Сегодня мы установили, что Угрюмый работает у нас снабженцем в штабе береговой обороны. Эта часть дислоцируется за Варваровкой, на берегу, при выходе в Бугский, а затем в Днепровский лиманы. Значит, Угрюмый имеет возможность в любое время бывать в городе, пользоваться ночным паролем, а может, имеет возможность у, установить связи с кораблями белых в Черном море.

Наконец, последние, очень важные данные. Угрюмый позавчера, перед комендантским часом, пришел к женщине, проживающей по девятой Слободской улице, и остался там ночевать. Утром он отправился на хутор Водопой и посетил дом лабазника, которого характеризуют как черносотенца.

Вчера товарищ Троян установил, что фамилия женщины, у которой был Угрюмый, Пашкова Любовь Александровна. Ей лет двадцать пять — двадцать шесть, она высокого роста, по словам соседок, скромная, богобоязненная, одевается как монашка. Поселилась она на девятой Слободской перед уходом белых, в декабре. Приехала якобы из Елизаветграда. Обратите внимание: и Благоволина — не местная, приехала из Вознесенска. По показаниям бывшего управляющего базой аптекоуправления Дахно, Благоволину и «глухого» фармацевта он принял к себе на работу в декабре, еще при белых, по прямому указанию контрразведки генерала Слащева. То есть перед уходом белые в спешном порядке стали оставлять своих агентов для подпольной работы. Я уверен, что все эти люди — здешние, они хорошо знают город и только переброшены с одной окраины на другую.

Пашкова, видимо, играет немаловажную роль в белогвардейской организации. Прежде всего, возникает вопрос, не она ли вместе с Угрюмым причастна к убийству Благоволиной? Им понадобилось убрать ненужного человека, который много знал. Это совпадает с показаниями свидетельницы, которая до убийства Благоволиной поздно вечером открывала дверь двум гостям — «высокой женщине в темном платке и мужчине пониже». Хотя и скупые приметы, но они совпадают с описанием Пашковой.

— Она выше Угрюмого, это точно, — сказал Троян. — Потом они могли так поздно пойти к Благоволиной, лишь зная ночной пароль.

— Совершенно правильно, — сказал Горожанин. — А пароль, как я уже говорил, мог иметь Угрюмый.

В каждой операции, впрочем, как и во всяком деле, обязательно наступает везучий, чертовски удачный день. Ничего не клеилось до этого, а тут; будто в сказке, все пошло само собой, все оказывается связанным, обусловленным, вытекающим одно из другого. Но чтобы такой день наступил, надо очень много трудиться.

Об этом часто говорил молодым чекистам Горожанин.

На другой же день Васька здорово помог Касьяненко в наблюдении за домом 33 по Московской улице. У мальчишек, игравших во дворе он узнал, что хозяйка погреба — та самая старушка, что часто сидит на скамейке у ворот. Фамилия ее Кривошеина.

Вот что значит рассчитать способности и силы подростка, доверить ему важное дело! Но ведь в каждом из молодых чекистов Горожанин видел такие возможности будущих удач. Учились у него — и действовали успешно.

…До четырех дня не появилось ничего нового. Но срок, данный чекистам, шел. Щелкали секунды, минуты складывались в часы.

В пятом часу пополудни Валя пришла на Московскую улицу, на наблюдательный пункт против дома 33, где во дворе был погреб, ведший в склад оружия.

— Ну, как у вас там? — спросил Касьяненко, отводя Валю в сторонку.

— Интересно! — с готовностью ответила девушка. — Гуляем мы с Матвеем по третьей Военной. Вдруг из дома шесть выходит молоденькая девушка. Такая, ничего себе. Матвей спрашивает ее: «Скажите, пожалуйста, милая девушка, не в этом ли доме остановился Петя Шорник? Молодой парень, недавно приехал». Та ему говорит: «Вы, молодой человек, наверное, ошиблись. Здесь только мы живем и у нас только один квартирант. Зимой поселился, в декабре. Он из Херсона. Но это не молодой парень, а очень солидный человек, интеллигентный». Матвей ей: «Так наш знакомый, Петя Шорник, тоже из Херсона. Может, он родственник какой и заходит к этому дядьке?» Девушка отвечает: «Вряд ли сейчас кто из молодых к нему может заходить. И он не Шорник вовсе, а Грушевский Ипполит Антонович, ему лет под пятьдесят. В царское время, говорит, служил управляющим Коммерческим банком в Херсоне. При белых к нему часто заходил его племянник Виталий, вольноопределяющийся, который потом пошел по мобилизации к белым. Сейчас, если кто и приходит к Ипполиту Антоновичу, так только солидные люди». Матвей говорит: «Где ж нам искать нашего знакомого, прямо не знаю. Извините, пожалуйста, за беспокойство». А девушка: «Вы, молодой человек, походите по соседям напротив». Матвей ей так вежливо: «Мерси». И где он только научился этаким буржуйским манерам? Ну, стали мы прохаживаться по этой улице. Минут через двадцать из дома шесть выходит солидный такой дядя, лысый, брюки в полоску, выглажены. И в таком бархатном жилете, светло-коричневого цвета. Сел на скамейку, золотое пенсне на черном шнурочке, и стал читать журнал. Мы его передали сотруднику Каминского. Я вот сюда пришла, а Матвей — докладывать Валерию Михайловичу. Скоро вернется.

Матвей действительно вскоре появился и вместе с Касьяненко уселся у окна наблюдать за домом 33. Вскоре из ворот вышел, пошатываясь, плотник. Кроме ящика с инструментом, через плечо у него была перекинута набитая торба. Вслед за ним старуха Кривошеина, постояла немного, покачала головой, потом краешком фартука вытерла губы, мелко перекрестилась и вернулась. За плотником отправился оперативный работник.

— Пойду и я посмотрю, — сказал Матвей.

Дойдя по Московской до угла Спасской, плотник остановился, к нему подошел мужчина в картузе, и они уселись на скамейку. Плотник вынул из торбы буханку хлеба, полштофа и передал мужчине в картузе. Затем плотник вытащил большой кусок сала, разрезал пополам, половину положил обратно, а вторую по-деловому, без особой любезности, отдал «картузу». И они разошлись. Матвей пошел за картузом. У гостиницы «Лондонская», Матвей сблизился, с картузом и по походке узнал в нем дворника Филю. Сделав это открытие, Матвей остановился как вкопанный, потом прильнул к стене дома, чтобы Филя, обернувшись, не узнал его, и, переждав немного, вернулся к Касьяненко.

— Плотник встретился почти у нашего дома с нашим дворником, — выпалил Матвей взволнованно.

— Наш дворник? Филя? Филер? — вскочил Касьяненко. — Сволочь, подлец… — Матрос покосился, на Валю, сплюнул.

Тут из ворот дома 33 выплыла Кривошеина. На ней был платок, а в руках она несла большую и, видимо, тяжелую корзину.

— Я — за ней, — сказал Бойченко.

— Я с тобой, Матвей, — объявила Валя.

— Матвей, ты только держись от старухи подальше, — посоветовал Касьяненко. — Она вчера, когда ты заходил во двор, тебя приметила.

Кривошеина с тяжелой корзиной медленно поплелась по Херсонской улице, часто останавливаясь передохнуть и оглядеться. На девятой Слободской она вошла во двор дома, где проживала Любовь Пашкова.

— Целый день торчу, эта высокая не выходила, — буркнул Матвею сотрудник Каминского.

Старуха вскоре вышла с пустой корзиной, а за ней и Пашкова в темном платочке. Они постояли у ворот, разговаривая, потом обнялись, расцеловались. Старушка мелко перекрестила Пашкову и еще раз поцеловала.

— Матвей, — шепнула Валя, прячась с ним на противоположной стороне улицы за акацией, — глянь, это Гренадер. Помнишь, при Керенском на Соборной площади? Из женского «батальона смерти». А старушка Кривошеина — ее мама.

Матвей еще раз посмотрел на Пашкову и вспомнил: «Точно. Эта — правофланговая, та самая высокая грудастая деваха, только тогда на ней была папаха, солдатская гимнастерка с начищенными медными пуговицами».

— Беги, Валя, к Горожанину! Скажи обо всем, а я пойду за старухой.

— Что случилось, Валя? Выпейте воды, на вас лица нет, — встретил ее Валерий Михайлович. — Садитесь. В чем дело?

— Бежала прямо с девятой Слободской, — отвечала, тяжело дыша, Валя. — Совсем она не Пашкова и не Любовью ее зовут. Это Гренадер, честное комсомольское.

— Какой Гренадер? — с недоумением спросил Горожанин.

— Так это же Таська Кривошеина! Я только раньше ее фамилии не знала, дочка той старухи, у которой погреб на Московской! Мы Таську видели в семнадцатом на Соборной площади. Она была в женском «батальоне смерти» при Керенском. Спросите у Матвея! Он ее тогда тоже видел. Это она, точно она!

— Гренадер, говорите? Это, действительно, интересно. Значит, она служила в «батальоне смерти»? Теперь кое-что проясняется. Спасибо, Валя. Вы — молодчина. Увидите Бойченко, пусть зайдет ко мне.

Загрузка...