«Иттить чрез Большое море-окиян...»

Глава 4. «Отплывая, никто не отваживался думать о возвращении…»

Как первая в истории России кругосветная экспедиция на Камчатку взбунтовалась посреди Тихого океана

Летом 1803 года два небольших корабля, «Надежда» и «Нева», впервые в истории России отправились из Балтийского моря к берегам Дальнего Востока. Помимо трудностей небывалого плавания через Атлантику и Тихий океан, участникам экспедиции пришлось пережить конфликт между капитаном Крузенштерном и камергером Резановым – по вине противоречивых инструкций правительства, каждый из них считал себя главным руководителем первого «кругосветного вояжа» россиян.

«Не сочтите, чтобы честолюбие было причиной таковых поступков…»

21 декабря 1803 года в 6 часов вечера «Надежда» и «Нева» бросили якоря в гавани бразильского городка Санта-Крус. Это был первый в истории визит российских кораблей к берегам Южной Америки. Местный губернатор ожидал, что прибывшие гости окажутся англичанами, французами или испанцами. «Мне весьма было приятно видеть его удивление» – вспоминал капитан Лисянский бразильско-португальского чиновника, впервые разглядевшего российский флаг.

Два с половиной месяца экспедиция Курзенштерна пересекала Атлантический океан, придя к южноамериканскому континенту без единого больного или умершего, что в ту эпоху считалось немалым достижением. Например, самая крупная в XVIII веке английская кругосветная экспедиция адмирала Джорджа Ансона на том же пути из Британии в Бразилию потеряла от цинги и болезней десятую часть моряков.

Капитаны Крузенштерн и Лисянский сумели полностью сохранить свои экипажи, однако перенесённые бури сказались на кораблях – две из трёх мачт «Невы» нуждались в замене. Бразильский берег был последней остановкой перед броском в Тихий океан, изначально Крузенштерн рассчитывал провести здесь всего неделю, но проблема с мачтами задержала экспедицию более чем на месяц.

Вид гавани на берегу Бразилии, где останавливалась экспедиция Крузенштерна. Гравюра XIX века по рисунку одного из участников экспедиции

Стоянка в Бразилии не погасила и конфликт, вспыхнувший в пути между капитаном Крузенштерном и камергером Резановым. Оба первых лица экспедиции по-прежнему не разговаривали друг с другом. На записку от Крузенштерна «По словам Самого Императора, я должен щесть себя Командиром», Резанов отвечал своей запиской: «Я, милостию Императора, неограниченный командующий как обоих кораблей, так и Главный начальник всей экспедиции».

Крузенштерн, зная о жалобе, отосланной Резановым в Петербург с Канарских островов, решил из Бразилии отправить свои пояснения, адресовав их лично царю Александру I. Письмо на разных попутных кораблях будет идти более пяти месяцев и попадёт в Петербург только в мае 1804 года. «Ясно видно, что г-н Рязанов заблуждается в истолковании инструкции своей, но виновен ли я в сём? – писал царю взволнованный капитан, – Государь! Не сочтите, чтобы честолюбие было причиной таковых поступков. Единым честолюбием поставляю ревностно выполнить должность мою и волю Вашу…»

Тем временем задержка у бразильских берегов ещё более обострила разногласия – изначально экспедиция рассчитывала пройти пролив между Южной Америкой и Антарктидой в самом начале 1804 года. Январь в южном полушарии является серединой лета с хорошей погодой, зато в феврале-марте те широты накрывают бури и шторма, особо опасные для парусных кораблей. В связи с этим Николай Резанов попытался радикально изменить маршрут экспедиции, предлагая вновь пересечь Атлантику и идти к Камчатке вокруг Африки, мимо Индии и Китая. Но упрямый Крузенштерн намеревался идти прежним маршрутом, который проложил он сам ещё в проекте экспедиции – через Тихий океан.

Вдобавок Резанов, как один из директоров торговой Российско-Американской компании, захотел дополнительно нагрузить корабли экспедиции, закупив в Бразилии ром и сахар. Военные моряки, готовясь к непростому походу в тихоокеанские воды, были решительно против. Вновь негативно сказывалась допущенная в Петербурге ошибка, когда в одну экспедицию впихнули, фактически, две «команды» с двумя начальниками и разными целями.

Внутренние разборки накалились до того, что в дело пошёл финансовый фактор. Резанов угрожал Крузенштерну, что тому «не достанется получить ни одной копейки» – по планам первой кругосветной экспедиции капитан должен был в случае успеха получить от Российско-Американской компании огромную премию в 10 тысяч рублей, целое состояние для того времени. Крузенштерн отвечал Резанову запиской, что готов совершить небывалое путешествие и без вознаграждения – «меня деньгами подкупить невозможно».

Конфликт начальников разделил и подчинённых: морские офицеры активно поддерживали капитана, а приказчики Российско-Американской компании были на стороне камергера. Мичман Ермолай Левенштерн в своём дневнике в те дни называет деятельность Резанова «самоуправством пассажира», одновременно с этим приказчик Фёдор Шемелин в своём дневнике пишет о «высокомерном самозванце» Крузенштерне.

«Что и подает повод к сомнению…»

Тем временем матросы обеих команд были заняты непростым делом замены мачт на «Неве». В тропических джунглях требовалось найти и доставить к берегу два идеально прямых ствола длиною не менее 30 метров, а затем, без всяких кранов, вручную установить их в качестве мачт. По воспоминаниям капитана Лисянского, только чтобы пронести на руках срубленные гиганты сквозь джунгли к берегу, на расстояние менее четырёх вёрст, понадобилась целая неделя.

Те январские дни были разгаром лета Южного Полушария, стояла жара выше 32 градусов, по воспоминаниям участников работ в тропическом лесу было «несноснее, чем в бане». «Притом и сами леса наполнены опасными гадами», – подчёркивает в мемуарах Лисянский. Многих матросов покусали «бразильские земляные блохи», тропические паразиты Tunga penetrans, чьи укусы и в наше время считаются особенно болезненными и опасными.

Русские люди впервые оказались в джунглях, и пока их ноги кусали «земляные блохи», они с удивлением рассматривали мириады светлячков, освещавших ночные тропики. Простодушные матросы прозвали их «огненными мухами». «Взяв в руки трёх из них, можно читать книгу ночью. – вспоминал позднее Крузенштерн, – Мне самому случилось однажды с помощью такой мухи отыскать в темноте платок. Этими светящимися насекомыми столь наполнены здешние места, что от вечерней до утренней зари повсюду бывает довольно светло…»

За добытые в джунглях мачты местному начальству уплатили 1000 пиастров, почти полторы тысячи рублей серебром. И тут не обошлось без скрытого конфликта между военными моряками и коммерсантами Российско-Американской компании. Плывший на «Неве» приказчик Николай Коробицын указывает в дневнике, что цена изначально была всего 300 пиастров, но потом «издершки, во избежание коих не приметно было со стороны г-на Лисянского никакого старания», взлетели до тысячи. Когда же эта сумма была выплачена местному чиновнику прямо на корабле наличным серебром, то «через час после онаго отправлен был в город по приказанию г-на Лисянского мичман Берх, а за какой надобностию, мне было не известно, что и подает повод к сомнению…»

Подозрительный приказчик прямо намекает на то явление, которое мы сегодня именуем «попил» и «откат». Правда высказать обвинения капитану Лисянскому в лицо Коробицын даже не думал – последствия для приказчика, сомневающегося в честности военного моряка и дворянина, могли бы быть самыми печальными.

Мы уже никогда доподлинно не узнаем, кто был прав в той давней истории, и насколько эти подозрения вызваны враждой «команды» Резанова с «командой» Крузенштерна. Капитан Юрий Лисянский, судя по сохранившейся переписке, явно был не равнодушен к финансам, порою даже бравируя нарочитым цинизмом. «Мне не надобно ничего, окромя денег» – строка одного из его писем Крузенштерну накануне экспедиции. «Не забывай, что мы должны зделать себе выгоды, так же как и Отечеству, будем пунктуальны» – ещё одна цитата из письма Лисянского своему слишком идеалистичному другу. Рядом с этими строками подозрения приказчика Коробицына о завышенных ценах на мачты не выглядят совсем уж надуманными.

Сторонники камергера Резанова, войдя во вкус обвинений, будут утверждать – вновь «за глаза», не решаясь высказаться в лицо – что и корабли, купленные Лисянским для кругосветного плавания, оказались негодными, намекая на всё тот же «попил» и «откат». Однако, шлюп «Нева» в следующие пять лет дважды обогнёт Земной шар, посетив все открытые тогда континенты, включая Австралию – плохой корабль просто не смог бы этого сделать…

Деньги на мачты опытный и циничный капитан Лисянский вполне мог «попилить», но он же довёл свой корабль до идеального состояния, позволяющего не раз пересечь мировой океан. Ну а упрямого идеалиста Крузенштерна в махинациях никто не обвинял – в его финансовой честности не сомневались даже враги.

«Слезы мешают мне продолжать…»

Первое в истории России кругосветное путешествие, при углублении в детали, становится совсем не похожим на романтический вояж. Слишком много в нём приземлённых страстей. Но столь же много и тяжкого, порою смертельно опасного труда – так что любые детали не могут затмить подвиг, совершённый первыми путешественниками, как бы они ни грызлись между собой.

И всё же есть посреди скандалов и нервов, сопровождавших то плавание, нечто бесспорно романтическое – письма капитану Крузенштерну от его жены. Пока капитан на бразильском берегу боролся за первенство с камергером, на другой стороне Земного шара 20-летняя Юлия Крузенштерн 26 января 1804 года писала мужу: «…Сегодня исполнилось полгода с того страшного дня, который нас разлучил – я никогда его не забуду! Сколько страданий принесли нам эти шесть месяцев! навстречу каким опасностям Вы стремились! Боже! Сейчас, может быть, сейчас Вы находитесь у мыса Горн, Вы надеялись в этом месяце там оказаться. Слезы мешают мне продолжать…»

Влюблённая Юлия, отправляя письма, догадывалась, что скорее всего они не дойдут до затерявшегося в океанах адресата, либо он прочтёт их спустя годы. Расставшись с мужем в июле 1803-го, первую весточку от него она получит только спустя 17 месяцев – та эпоха была временем, когда письма готовы были ждать много лет…

А в далёкой Бразилии капитан Крузенштерн не готов был ждать хорошей погоды, чтобы идти в Тихий океан. Потеряв шесть недель на замену мачт одного из кораблей экспедиции, он приказал идти к самому югу Атлантики – навстречу «ревущим сороковым» и «неистовым пятидесятым», как прозвали моряки те широты из-за постоянных бурь, особенно свирепых в феврале и марте.

Бразильский берег «Нева» и «Надежда» покинули 4 февраля 1804 года. В то утро экипажи последний раз завтракали чаем мате и варёными в молоке бананами. «Отплывая, никто из нас не отваживался думать о возвращении» – записал в дневнике мичман Левенштерн, понимая, что вероятность сгинуть посреди океана куда выше, чем шанс благополучно вернуться домой.

«Пенящиеся волны кидали корабли наши как перо…»

На кораблях вновь установили жёсткую норму пресной воды. «Для каждого без различия, от капитана до матроса, – вспоминал Крузенштерн, – положено было в день по две кружки. Одним только японцам определил я несколько большее количество». На русских кораблях с самого начала их долгого путешествия невольными пассажирами плыли пять японских рыбаков, ещё в 1793 году потерпевших кораблекрушение у берегов Камчатки, затем много лет проживших в Иркутске, вызванных приказом царя Александра I в Петербург и теперь возвращаемых на родину вместе с кругосветной экспедицией.

Возвращение спасённых на Камчатке рыбаков должно было стать жестом доброй воли и облегчить предстоящее посольство в Японию, но капитану Крузенштерну его японские пассажиры явно не понравились. «Японцы многократно на пути нашем подавали мне причину быть ими недовольным. – вспоминал Крузенштерн, – Леность, небрежение о чистоте тела и, платья, всегдашняя угрюмость беспрестанно ознаменовывали худой их нрав. Японцы не хотели никогда приниматься за работу, даже, и в такое время, когда могли видеть, что и их помощь нужна и полезна. Из них должно исключить одного только шестидесятилетнего старика, которой во всем очень много отличился от своих соотечественников, и которой один только был достоин той милости нашего Императора, что он повелел отвезть их в свое отечество…»

Но куда больше неуживчивых японских пассажиров, капитана волновала погода и природа пересекаемых вод. Близкие к Антарктиде широты Атлантического океана встретили русские корабли холодом, сыростью, туманами и огромными стадами китов-кашалотов.

Известно, что к концу XIX века китобойный промысел истребит более полумиллиона этих гигантов, резко сократив их поголовье. Но в самом начале того столетия промышленное убийство китов ещё не началось, и кораблям Крузенштерна пришлось несколько раз менять курс, чтобы обойти их огромные стада. Самые большие животные планеты, достигающие 20-метровой длины, не многим уступали в размерах «Надежде» и были равны «Неве». Столкновение с ними маленьких кораблей могло печально закончится для кругосветной экспедиции.

Киты на юге Атлантики

Вечером 18 февраля 1804 года «Нева» в темноте даже ударилась бортом о труп кита. «Около 9 часов, занимаясь чтением в каюте, – вспоминает капитан Лисянский, – вдруг почувствовал я удар в подветренном борте. Воображая, что это произошло от излишнего и внезапного наклона корабля, я тотчас вышел наверх, но, вместо того, увидел позади судна беловатое тело. Судя по удару и по множеству летавших вокруг птиц, то был мёртвый кит, которого мы коснулись. К счастью, это чудовище не попалось под нос нашему кораблю, в противном случае, при нашем быстром ходе, мы могли бы потерять мачты».

В последние дни февраля экспедиция попала в полосу жестоких штормов, характерных для тех широт, где сталкиваются жар тропиков и холод Антарктики. Как вспоминал плывший на «Неве» приказчик Коробицын: «Ветер был крепкий со шквалами, снегом и градом, а с полуночи зделался шторм и продолжался сутки, от коего такое произвело волнение, что между оным мы и корабль “Надежда”, находясь в растоянии 100 сажен (около 200 метров – прим. DV), но только видно было с одного корабля на другом сверхь волн одни вымпела, и нередко случалось, что валы кидало чрез корабль… Столь крепкаго шторму и сильнаго волнения с нами ещё не случалось… Крепкой ветер, град, снег и дождь – всё вместе. Но всё оное матрозы наши презирая, отправляли свою должность с бодростию духа, на сей случай для подкрепления выдавалась ещё в день порцыя водки».

Не менее впечатляющее описание той бури оставил плывший на «Надежде» приказчик Фёдор Шемелин: «Клокочущие и пенящиеся волны кидали корабли наши с одной на другую как перо, опуская ж оные к подножию своему, верхи свои разсыпали с шумным треском над нашими головами. Корабль, скатываясь с возвышенных валов, как с крутизны высокой горы, ударялся об другую волну и, тем размахом опрокинутый, черпал бортом своим воду… Шкафут корабельный (палуба – прим. авт.) постоянно находился под водою, и матросы обливаемы были с головы до ног».

Пересекая Тихий океан

Пережив небывалый шторм, экспедиция 3 марта 1804 года обогнула мыс Горн, самую крайнюю точку Южной Америки, и вышла в воды Тихого океана. Теперь кораблям Крузенштерна «оставалось» лишь пересечь самую огромную водную гладь планеты по диагонали, от южноамериканской Огненной земли до Камчатки.

Два века назад пересекать величайший океан приходилось без какой-либо связи с миром, полагаясь только на собственные силы и знания. Местоположение корабля тогда определялось вручную, так называемым «счислением» – постоянно замеряя высоту солнца над горизонтом, а затем при помощи особых навигационных таблиц и карандаша моряки высчитывали координаты судна. Для таких измерений и расчётов требовалось точное время, определение которого тоже в те времена было непростой задачей – для этого на каждом корабле экспедиции Крузенштерна имелось по три «хронометра». Средний показатель этих сложных, очень дорогих механических часов и считался точным временем.

Оставив за спиной берега Южной Америки, «Надежда» и «Нева» шли в открытый океан. В конце марта экспедиции пришлось целую неделю преодолевать новый шторм. К тому времени к бурям привыкли даже приказчики, поэтому никто не оставил их описания. Лишь Крузенштерн позднее кратко отметит в мемуарах: «С 24-го по 31-е марта продолжалась беспрестанно бурная погода с таким свирепым волнением, что корабль наш от сильной качки терпел много. Каждой день мы должны были выливать из корабля воду, что прежде случалось только по два раза в неделю…»

В самом начале той бури, 25 марта 1804 года, «Надежда» и «Нева» потеряли друг друга из виду. Вновь встретиться они смогут только через семь недель в одной из заранее намеченных точек, прямо по центру Тихого океана.

«Нева» в поисках «Надежды» в апреле даже подошла к острову Пасхи с его знаменитыми каменными статуями. Спешащие на поиск товарищей русские моряки высаживаться на остров не стали, лишь отправили к берегу лодку, чтобы передать аборигенам в подарок железные ножи и медные русские пятаки, а также бутылку с запиской на случай, если к острову позднее подойдёт потерявшаяся «Надежда» с Крузенштерном. «Объяснили им знаками, чтобы бутылку показали такому же большому судну, как наше, когда оно пристанет к острову» – вспоминал позднее Капитан Лисянский.

В наши дни кораблей у острова Пасхи куда больше, чем два века назад…

Однако шлюп «Надежда» не стал заходить к острову Пасхи, а пользуясь попутными ветрами, пересекая Тихий океан с юго-востока на северо-запад, шёл курсом прямо на Камчатку. «Находившиеся на корабле нашем товары должен был я неминуемо доставить в Камчатку в возможной скорости» – объяснял позднее капитан Крузенштерн

Два месяца с момента отплытия из Бразилии маленькие парусные корабли провели в зоне плохой походы, с постоянными шквалами и бурями. Лишь в апреле 1804 года, по мере удаления от Антарктики, русские моряки вновь ощутили тепло приближающихся тропиков.

Корабли Крузенштерна и Лисянского спешили к центральной точке Тихого океана – Маркизским островам. Это и в наше время одна из самых труднодоступных точек Земли, от ближайшего материка острова отделяет почти пять тысяч километров. Здесь русских моряков ждала встреча с абсолютно первобытными племенами, и капитан Крузенштерн издал особый приказ, запрещавший что-либо делать на островах «без согласия и доброй воли жителей». Такой подход заметно отличался от практики иных европейских мореплавателей, зачастую рассматривавших «диких» аборигенов как часть животного мира.

Голый король, кокосы и свиньи

В полдень 7 мая 1804 года «Надежда» бросила якорь у острова Нуку-Хива, крупнейшего во всём Маркизском архипелаге. Спустя три дня сюда же добралась и «Нева» капитана Лисянского.

Русских моряков этот затерянный в океане клочок земли, который они называли «Нуку-Хива» (или «Нукагива» в передаче русских моряков), поразил многочисленными водопадами, стекавшими прямо в океан с прибрежных скал высотою более 300 метров. «Утесы на сем острове придавали ему на расстоянии вид древнего города с высокими башнями. – вспоминал позднее Крузенштерн, – Сии неровные, голые, каменные возвышения представляют унылой вид зрению, увеселяемому некоторым образом только одними прекрасными водопадами, которые в недалеком один от другого расстоянии, стремяся по каменным возвышенным утесам, низвергаются в море…»

Современные виды на остров «Нукагива»:

На тропическом острове русским морякам требовалось запастись водой и свежими продуктами, чтобы добраться наконец до Камчатки и Аляски. У берегов Нуку-Хивы сразу начался оживлённый торг. Как вспоминал Крузенштерн: «Едва только бросили мы первый якорь, вдруг окружили корабль наш несколько сот островитян вплавь, предлагавших нам в мену кокосы, плоды хлебного дерева и бананы».

К удивлению русских моряков, обнажённые аборигены, мужчины и женщины, без труда могли часами плескаться в волнах у бортов корабля, держа в руках свои нехитрые товары. Первобытные островитяне ещё не догадались продавать морякам пресную воду, подобно властям Бразилии или Канарских островов, зато охотно меняли тропические плоды на железо, которое ценили очень высоко – за обломок металлического обруча от бочки охотно отдавали пять кокосов или три плода хлебного дерева.

«Главное наше упражнение во весь день было обдирание с коксов коры, в разламывании ореховой скорлупы и в доставании сладкого и прохладительного сока. С каким удовольствием утоляли мы жажду свою сим здоровым и наивкуснейшим напитком. В вечеру на ужин были вареные хлебные плоды, коих белое, вкусное и питательное тело весьма походит вкусом к европейскому печеному хлебу», – с явным удовольствием вспоминал те минуты приказчик Фёдор Шемелин.

Вскоре экспедицию посетил и местный вождь, Крузенштерн в мемуарах называет его «королём». «Он не отличался наружно ничем от своих подданных, и был также весь голый… Весь испещрен насеченными на коже узорами, даже и на обритой части головы» – так описывал капитан необычного гостя. Вождя аборигенов на русском корабле больше всего поразило зеркало в каюте капитана. «Королю понравилось смотреться в него, – вспоминал Крузенштерн, – при каждом посещении он приходил прямо в каюту, становился пред сим зеркалом и из самолюбия ли или любопытства смотрелся в него, к немалой моей скуке, по нескольку часов кряду…»

Татуированные аборигены-мужчины острова Нуку-Хива на рисунках и гравюрах XIX века. Примерно так выглядел местный «король», который полюбил смотреться в зеркало в каюте Крузенштерна:

«Он назвал капитана ребенком…»

Сам Крузенштерн в первую очередь интересовался не местным «королём», а местными свиньями – обитавшие на Маркизских островах хрюшки с черной шкурой и длинными ушами, питавшиеся в основном коксами, стали бы хорошим запасом мяса для финального броска к Камчатке. Но свиней у островитян было мало, продавали их не охотно. Даже «король» согласился отдать лишь одного поросёнка, в обмен на большого бразильского попугая. Тогда капитан Крузенштерн приказал остановить любой торг и менять железо исключительно на животных, предлагая за каждую свинью по железному топору – самому ценному для аборигенов товару.

Однако не все на «Надежде» считали приказы капитана обязательными. Приказчик Российско-Американской компании Фёдор Шемелин по распоряжению камергера Резанова обменял три топора на островные диковинки: человеческий череп, деревянное оружие аборигенов и большую раковину, которую островитяне использовали в качестве сигнального горна. Раздражённый Крузенштерн приказал забрать у приказчика оставшиеся топоры. Резанов в свою очередь счёл это дерзостью и отправился на «шканцы», как тогда называли капитанский мостик, разбираться с соперником.

Как записал в дневнике сам приказчик Шемелин: «Господин камергер взошел на шканцы, где тогда и капитан находился, и начал говорить Крузенштерну, что преграды учиненныя им прикащику и отнятие топоров относится не к одной только личной обиде ему собственно, но и к препятствию во исполнение Высочайших поручений, что собрание редкостей для Императорской Кунсткамеры, о которых он попечение имеет, есть следствие воли Государя. Что же касается до него собственно, то он ставить себя выше всех огорчений, которыми осыпают его каждодневно. Он давно решился переносить всё до его лица касающееся и почитает те их поступки не иначе, как за мелочи недостойныя его внимания, и за ребяческие игрушки».

Взгляд противоположной стороны на начало того спора выразил заместитель капитана «Надежды» Макар Ратманов, записав в своём дневнике: «Господин амбасадор (посол Резанов – прим. авт.), обнаружил вовсе свой характер и открыл чёрную свою душу. Он назвал капитана ребенком, за то, что капитан приказал от прикащика отобрать топоры, которыя он начал продавать за безделушки, отчего совершенная остановка зделалась в покупке свиней».

Сам Крузенштерн демонстративно игнорировал камергера, зато морские офицеры сочли термин «ребячество» – произнесённый на «шканцах», то есть в официальной обстановке – открытым оскорблением капитана и всего экипажа. Шёл десятый месяц трудного путешествия, нервы у всех были на пределе. Размолвка из-за свиней и топоров неожиданно вылилась в открытый скандал, который имел все шансы по законам Российской империи быть квалифицированным как бунт или военный мятеж.