«Иттить чрез Большое море-окиян...»

Глава 5. «Личность в казенном деле места не имеет…»

Как первая в истории России кругосветная экспедиция на Камчатку едва не закончилась эшафотом и каторгой

В 1803 году два небольших корабля, «Надежда» и «Нева», впервые в истории России отправились из Балтийского моря к берегам Камчатки и Аляски. Через девять месяцев трудного путешествия, обогнув половину Земного шара, пережив немало бурь и смертельных опасностей, наши моряки достигли острова Нуку-Хива, расположенного в самом центре Тихого океана. Измученных моряков ждали свежие коксы и прекрасные островитянки, но тропический рай под пальмами стал местом открытой ссоры участников экспедиции.

«Ругаясь по матерну, кричал: его скота заколотить в каюту…»

По вине противоречивых инструкций правительства, каждый из высших должностных лиц экспедиции – и капитан Иван Крузенштерн, и камергер Николай Резанов – мог искренне считать себя самым главным. Поэтому возникший 14 мая 1804 года почти бытовой спор о свиньях, топорах и экспонатах для петербургской Кунсткамеры неожиданно закончился скандалом, выплеснув наружу все страсти, копившиеся долгие месяцы нелёгкого и опасного пути.

Морские офицеры сочли оскорбительными слова камергера Резанова о «ребячестве», брошенные капитану Крузенштерну. Для них капитан был воистину «первым после Бога», как гласит морская пословица. «Он назвал капитана ребенком», – с возмущением запишет тем же вечером лейтенант Макар Ратманов в личном дневнике.

Со стороны поступки и мотивы всех участников того спора могут показаться даже инфантильными, но не надо забывать, что речь идёт о людях, предельно измученных многомесячными трудами и опасностями – о людях, заброшенных судьбой в невообразимую тогда даль. Нашим современникам столь пугающие расстояния и такая оторванность от привычного мира могут грозить только в глубоком космосе…

Вспыхнувший на палубе «Надежды» спор быстро свёлся к выяснению, кто же главный в экспедиции. С соседней «Невы» прибыл капитан Юрий Лисянский, тут же выступивший на стороне своего друга Крузенштерна. Камергер Резанов стал зачитывать офицерам инструкции и подписанный царём «рескрипт», на основании которого он считал себя всеобщим начальником. Но посреди Тихого океана, в половине Земного шара от Петербурга и в пяти тысячах вёрст от ближайшего материка, на разгневанных моряков не действовали ни запутанные параграфы инструкций, ни даже подпись самого царя.

«Подписать-то знаем, что он всё подпишет» – рассмеялся капитан Лисянский, глядя на императорский автограф, которым размахивал Резанов. Где-нибудь в Петербурге, Москве или Рязани подобные слова о царской подписи стали бы началом уголовного дела – но только не в центре Тихого океана… В итоге спор о старшинстве быстро скатился к матерной перебранке. Камергер Резанов вскоре так и напишет в донесении столичному начальству, что лейтенант Макар Ратманов «ругаясь по матерну, кричал: его скота заколотить в каюту».

Названный «скотом» камергер и царский посол заколотил в каюту себя сам – запершись от разгневанных офицеров, Резанов все следующие 62 дня не выходил из неё, вплоть до прибытия на Камчатку. Позднее в докладе начальству он сам описал своё заточение на корабле: «Ругательства продолжались, и я принужден был, избегая дальнейших дерзостей, сколь ни жестоко мне было проходить экватор, не пользуясь воздухом, высидеть, никуда не выходя, до самого окончания путешествия и по прибытию в Камчатку вышел первый раз из каюты своей…»

Общее же настроение морских офицеров после скандала выразил капитан Лисянский в письме, которое он позднее отошлёт в Петербург с берегов Аляски: «Предпринявши вояж вокруг света под командою моего друга Крузенштерна, я токмо ожидал минуты совершения сего важного предмета, но в островах Маркизских г-н Рязанов объявил нам публично, что он есть наш начальник. Рискуя ежеминутно жизнию для славы нашего Государя и Отечества, возможно ли нам было ожидать командующего столь важной экспедицией, который пред сим не видал почти моря?..»

«Услуги любострастия…»

Матерная перебранка офицеров и камергера произошла 14 мая 1804 года, после неё корабли экспедиции простояли у острова Нуку-Хива еще трое суток. Нужного количества свиней так и не добыли, зато решили вопрос, изрядно досаждавший мужчинам, находившимся вдали от дома уже десятый месяц.

Близость симпатичных аборигенок, ежедневно плававших вокруг кораблей, естественно, вызывала желание моряков не только менять у них кокосы… Тем более, что первобытные обитатели тропических островов не носили одежду и отличались весьма вольными нравами в отношениях полов.

Русские моряки в гостях у аборигенов, гравюра XIX века с рисунка одного из участников экспедиции

Зато литература XIX века отличалась предельным пуританством, поэтому капитан Крузенштерн в мемуарах ограничился невнятным морализаторством: «Женщины, более ста, оставались у корабля, близ коего плавали они около пяти часов… Их телодвижения, взгляд и голос были весьма выразительны. Корабельная работа, коей прервать было не можно, препятствовала обращать на них внимание, и я отдал приказ, чтобы без особенного моего позволения не пускать на корабль никого из женщин. Но когда наступил вечер и начало темнеть, то просили сии бедные пустить их на корабль таким жалостным голосом, что я должен был то позволить…»

В реальности «услуги любострастия», как их назвал в мемуарах Крузенштерн, проходили несколько иначе – капитан просто не мог посреди Тихого океана запретить команде общаться с женщинами. Помимо прочего, это была единственная возможность снять накопившийся стресс тяжкого и опасного многомесячного плавания. Запрет на общение с прекрасным полом был бы не понят командой и мог даже привести к бунту, похлеще скандала с запершимся камергером.

В книге XIX века эта сторона долгого плавания не могла быть описана, зато не предназначенный для публикации личный дневник 26-летнего мичмана Ермолая Левенштерна предельно откровенен: «Все происходило в величайшем порядке. С корабля громко кричали: “Wahina e he!” (приличный перевод «Женщины, сюда!» – прим. авт.). Через полчаса после этого приплывали 30–40 девушек. Их по порядку пускали на корабль и всех выстраивали. Все дееспособные на корабле искали себе пару. Ночью спали мало. Утром бабьё снова выстраивали, их считали, восхищались подарками, которые они получили, и затем они, как утки, плыли к берегу…»

Юный мичман в личном дневнике описывает и такую откровенную сцену: «Мы были на Нуку-Хиве на берегу, стояли кружком и совещались. Внезапно в круг вошла дикарка. Она села и неотрывно начала смотреть на самого высокого среди нас, на Крузенштерна, и показывать на свое «ика» («половые органы» в приличном переводе с полинезийского – прим. авт.), но так как он не обращал внимания, то она ушла, но почти сразу же вернулась, вымазанная кокосовым маслом. Она думала, что теперь уж она неотразима. Мы все засмеялись, с нами засмеялись и наши матросы. Они не были людьми разборчивыми, и как только Крузенштерн сказал одному из гребцов: “Если ты хочешь, то возьми”, как матрос уже ушел с ней и в пяти шагах от нас за изгородью принес он жертву Венере…»

Женщина с острова Нуку-Хива. Гравюра XIX века по рисунку одного из участников экспедиции Крузенштерна. Местные женщины, в отличие от мужчин, носили татуировки не на лицах, а в основном только на руках…

Девушка с Нуку-Хива, современное фото, но местные аборигены с XIX века не сильно изменились, так что русским морякам, было на что и кого соблазниться…

Ещё типичная девушка с Нуку-Хива с традиционными украшениями из тропических цветов…

Девушки с Нуку-Хива, фотография конца XIX века. В начале того века, когда остров посещала экспедиция Крузенштерна, местные девушки выглядели и ходили точно так же – лишь юбки были не из ткани, а из пучков травы:

Временной подругой капитана Юрия Лисянского, судя по ироническим намёкам в его мемуарах, стала одна из родственниц местного «короля», девушка по имени Ана-Таена. Зато капитан Крузенштерн слишком многословно сокрушается в мемуарах о «необузданном возжделении» островитянок, чьё «бесстыдство может затмить их природную красоту в глазах разборчивых людей» – похоже главный руководитель кругосветной экспедиции не без терзаний, но сохранил верность далёкой Юлии, устояв перед искушениями тропической Нуку-Хивы.

«Тропик Рака» капитана Крузенштерна

17 мая 1804 года маленькие корабли «Надежда» и «Нева» покинули затерявшийся посреди Тихого океана гостеприимный остров Нуку-Хива. Путь экспедиции под началом капитана Крузенштерна лежал на северо-запад, там в девяти тысячах вёрст ждала главная цель путешествия – Камчатка. Шёл десятый месяц кругосветного плавания – три сотни дней непрерывного и опасного труда. Сегодня мы может только догадываться, как устали русские моряки, преодолев под парусами два крупнейших океана на планете.

Тяжелее всех, без сомнения, в те дни приходилось самому капитану Крузенштерну – расчётное время прибытия на Камчатку было упущено, а ведь надо было ещё успеть до начала осенних штормов подготовить истрепанный бурями корабль к дальнейшему плаванию с посольской миссией в Японию. Не мог не пугать упрямого капитана и конфликт с камергером Резановым – глава «Русской Америки» и посланник к японскому императору сразу после открытой ссоры на острове Нуку-Хива безвылазно заперся в своей каюте. Было уже очевидно, что на Камчатке конфликт капитана и камергера вновь выйдет наружу, а главное – станет предметом разбирательства государственных властей со всеми вытекающими последствиями, вплоть до смертельно опасных обвинений в мятеже и бунте…

25 мая 1804 года русские корабли «Надежда» и «Нева» второй раз в истории пересекли экватор, на этот раз двигаясь с юга на север. 30 мая экспедицию настигла единственная смерть на долгом пути от Балтики до Камчатки – умер «курляндец» (уроженец Латвии) Иоганн Нейланд, повар камергера Резанова. Вины капитана Крузенштерна, сохранившего в целости всю команду, в том не было – повар отправился в далёкое плавание уже болея неизлечимым в те времена туберкулёзом.

Судя по дневникам, не меньше эмоций вызвала и другая смерть, случившаяся несколькими днями позже – граф Толстой убил макаку, которую на «Надежде» везли от самой Бразилии. Шаловливая обезьянка была всеобщей любимицей, за ней ухаживал самый пожилой из плывших на «Надежде» японцев – русские моряки прозвали его «Киселёв». Одним несчастным днём японский «Киселёв» не усмотрел за обезьянкой, и та стала безобразничать в каютах. «Она укусила Толстого, который хотел привязать ее на веревку, – записал в дневнике мичман Левенштерн, – Тогда граф совершенно зазря так кинул её на палубу, что она сильно ударилась, и графу пришлось убить издыхающую обезьяну…»

Спустя две недели в открытом океане моряки «Надежды» и «Невы» первыми из наших соотечественников увидели «Овайги» – как на русских картах двухвековой давности называли Гавайские острова. По разработанному ещё в Петербурге плану первой кругосветной экспедиции именно у Гавайев корабли должны были разлучиться – «Надежду» ждала Камчатка, а «Неве» предстояло отправиться к русским владениям на Аляске.

Свежие продукты на борту закончились, морякам приходилось питаться лишь твёрдой как дерево солониной из бочек и уже подгнивающими сухарями. Но спешивший на Камчатку капитан Крузенштерн, осмотрев команду и не найдя признаков цинги, решил не задерживаться у нового тропического архипелага. Команда «Надежды», не останавливаясь, на ходу купила с подплывших лодок аборигенов немного коксов и поросёнка. «Сии малости получили за высокую цену», – вспоминал позднее Крузенштерн, добавив, что один из островитян вместо поросёнка настойчиво предлагали купить совсем иное – «очень молодую девушку, дочь свою, она казалась совершенно невинною». «Отец её, не имев успеха в своем намерении, весьма досадовал, что привозил товар свой напрасно» – завершает капитан описание промелькнувшего за бортом тропического рая.

Гавайский берег, где-то там на горизонте два века назад прошли «Нева» и «Надежда»…

В шесть часов вечера 10 июня 1803 года, трижды прокричав друг другу «ура», наши корабли расстались – «Надежда» поспешила от Гавайев к Камчатке. «Ночью мы с Крузенштерном ходили взад и вперед и думали и говорили о Ревеле» – записал в дневнике мичман Левенштерн. Там в Ревеле (ныне Таллине) капитана ждала его юная жена Юлия. По мере приближения к Камчатке границы России становились всё ближе, но от любимой капитана по-прежнему отделял не один год пути.

Лишь оказавшись на широте Тропика Рака – примерно посередине между Гавайским архипелагом, Японией и Камчаткой – русские мореплаватели поняли, почему Тихий океан получил такое имя. «Наставшее безветрие продолжалось двое суток. Поверхность моря была без всякого колебания, и в точном значении слова уподоблялась зеркалу…» – вспоминал Крузенштерн, добавляя, что ранее, плавая в разных морях, такого никогда не видел. Тихоокеанский штиль сопровождался страшной жарой, деревянные борта «Надежды» раскалились так, что плывший с экспедицией учёный Георг фон Лангсдорф, занимаясь измерениями температуры воды, получил серьёзный ожёг руки.

«Берег Камчатки, любезнейшего Отечества нашего…»

Больше месяца одинокая «Надежда» пересекала северную часть Тихого океана вдали от любой земли. Только 11 июля увидели первые признаки приближающегося берега – множество чаек и белых альбатросов. Спустя ещё двое суток на горизонте в рассветной дымке разглядели едва заметные вершины гор – «Шипунский нос», большой полуостров, возвестивший приближение Петропавловска-Камчатского. Как записал в дневнике заместитель Крузенштерна лейтенант Макар Ратманов: «В 8-м часу утра увидели берег Камчатки, любезнейшего Отечества нашего. Тут вулканы показали вход в Авачинскую губу…»

Даже наблюдая берега Камчатки невооруженным глазом, парусному судну было трудно достичь суши. «Во весь день сей продолжалось безветрие, – описывает Крузенштерн 14 июля 1803 года, – Только под вечер подул ветр от юга, пользуясь которым могли мы приблизиться к берегу. Пред захождением солнца видели пять гор, коими Камчатской берег особенно отличается… Во всю ночь продолжалось опять безветрие».

Целые сутки понадобилось парусной «Надежде» чтобы войти в Авачинскую бухту. Только в час дня 15 июля 1804 года экспедиция наконец бросила якорь в «Порту Святого Петра и Павла», как называли тогда Петропавловск-Камчатский. Таким образом путь от Петербурга до российских берегов Дальнего Востока, оставив за спиной более 35 тысяч километров океанских вод, преодолели за 342 дня – страшно медленно по современным меркам и небывало быстро для той эпохи!

Вид Петропавловской гавани с моря – рисунок Вильгельма Тилезиуса, одного из участников экспедиции Крузенштерна

В Петропавловске-Камчатском, увидев неизвестный корабль, поначалу подняли тревогу и стали готовиться к обороне. Лишь разглядев российский флаг, «Надежду» с берега приветствовали салютом, дав 11 холостых выстрелов из пушек. Корабль Крузенштерна отвечал таким же числом приветственных залпов.

«Надежда» встала на якорь рядом с торчавшим из воды остовом шхуны «Слава России», года-то построенной в Охотске, ходившей из Камчатки на Аляску и затонувшей в Петропавловской гавани три года назад. Увидев эти останки, моряки Крузенштерна не могли не думать, как им страшно повезло – при чуть меньшей удаче и менее искусном капитане их тоже ждало морское дно…

Два века назад столица Камчатского края была небольшим поселением – три десятка бревенчатых изб, три деревянных «казённых строения» и несколько пушек на береговой батарее. Половина населения – солдаты «флотской роты Петропавловской гавани». Всего две сотни обитателей, из них, как подсчитает капитан Крузенштерн, менее трёх десятков женщин и восемь детей.

Путешественники, почти год назад покинувшие Родину, вновь вернулись к ней. Но как же не похожи были камчатские пейзажи на привычные морякам «Надежды» берега европейской России. «Берега Петропавловска покрыты разбросанною вонючею рыбою, над которою голодные собаки грызутся за согнивающие остатки», – запишет Крузенштерн первое впечатление, поражаясь, что главными «домашними животными» здесь являлись бесчисленные ездовые лайки. Вторым по заметности местным животным был медведь – из-за обилия косолапых хищников обитатели Петропавловска, как и всей Камчатки, по свидетельству Крузенштерна, не выходили из дома без заряженного ружья.

Как бы ни был экзотичен и беден маленький Петропавловск, его обитатели приготовили гостям привычное для русских людей угощение, по которому так соскучились обогнувшие полмира моряки с «Надежды» – настоящий, испеченный в печи ржаной хлеб. Здесь он был страшно дорог, муку привозили за тысячи вёрст в специальных кожаных мешках. Продававшийся в европейской части России по 30–40 копеек, на Камчатке пуд ржаной муки стоил уже в 25 раз дороже. Поэтому хлеба было мало, зато накрытый для гостей стол ломился от горбуши – моряки Крузенштерна впервые попробовали её, найдя вкус камчатской рыбы «изрядным, который в другом месте составил бы хорошее блюдо и на богатых столах».

«Я бы здесь построил виселицу и повесил бы на ней одного из вас!..»

Едва «Надежда» остановилась в Петропавловской гавани, камергер Резанов покинул своё 62-дневное заточение в каюте и сразу съехал на берег. Первым делом он направил письмо высшим властям Камчатки, содержащее ключевую и страшную по возможным последствиям фразу: «У меня на корабле взбунтовались в пути морские офицеры. Вы не можете себе представить, сколь много я вытерпел огорчения и насилу мог с буйными умами дойти до Отечества».

Самый большой полуостров дальневосточной России в то время назывался «Камчатской областью Иркутской губернии», областное начальство располагалась не в Петропавловске, а в Нижне-Камчатском остроге, в 400 километрах севернее нынешней столицы Камчатского края. С 1802 года главой области был генерал-майор Павел Кошелев. Получив столь тревожное письмо от приплывшего из самого Петербурга царского камергера, генерал немедленно отправился в Петропавловск, захватив с собой шестьдесят солдат и служащих, на случай сопротивления «бунтовщиков».

Два века назад путь из ныне исчезнувшего «столичного» Верхне-Камчатска до Петропавловска сам по себе был немалым путешествием. Добраться через половину полуострова можно было только по извилистой реке Камчатке, преодолев вверх по течению и таёжными тропами почти 700 вёрст. Большую часть этой «дороги» генерал Кошелев и его солдаты плыли в «батах» – местных лодках, выдолбленных из целых коряг дерева и напоминавших плоское корыто. Путешественники в такой лодке плыли лёжа, в то время как сменявшиеся в каждом селении местные аборигены-«камчадалы» продвигали её вперёд, отталкиваясь шестами.

Начальник «Камчатской области» появился в Петропавловске спустя почти месяц после прибытия «Надежды», только 10 августа 1804 года. Всё это время капитан Крузенштерн и его моряки, вместо отдыха, занимались ремонтом корабля, ведь по планам кругосветной экспедиции «Надежда» вскоре должна была отправиться к берегам Японии. Но о тревожных планах камергера моряки догадывались. «Прибытие Кошелева сильно изменит здешние перспективы. Распространился слух, что Резанов с помощью Кошелева будет производить аресты…» – записал в дневнике мичман Ермолай Левенштерн за неделю до приезда камчатского начальства.

Шлюп «Надежда» в Авачинской бухте Петропавловска-Камчатского. Рядом виден остов затонувшей шхуны «Слава России». Рисунок из дневника мичмана «Надежды» Ермолая Левенштерна

Появление генерал-майора Кошелева, действительно, сопровождалось пугающими событиями. Крузенштерн и Резанов долгое время не общались, их первый разговор состоялся только при встрече Кошелева и закончился настоящей истерикой камергера. Капитан всё это время пытался сохранять невозмутимость и хладнокровие, при появлении генерала он спросил камергера об остававшихся на корабле подарках, предназначенных для японского императора. Тут нервы долго копившего обиды камергера не выдержали. «Не суйтесь в чужие дела! Вы разбойник, бунтовщик!» – закричал он. Крузенштерн, сохраняя внешнюю невозмутимость, молча развернулся и стал уходить. Камергер орал ему вслед: «В кандалы! Я бы здесь построил виселицу и повесил бы на ней одного из вас!..»

Подробности, вплоть до конкретных слов и выражений, сохранили для нас дневники очевидцев, участников экспедиции, а также рапорт самого генерала Кошелева. Когда известия о ссоре двух первых лиц кругосветной экспедиции всё же дошли до Петербурга, царь Александр I через министра внутренних дел Российской империи официально потребовал «всех тех подробностей, кои для ясности дела могли быть нужны». Генералу Кошелеву пришлось составлять «донесение о вышедших ссорах».

«Вина обоих обратится уже прямо на лицо России…»

Первой в нашей истории кругосветной экспедиции очень повезло с «начальником Камчатки» – без него она закончилась бы на полдороге некрасивым скандалом, уголовным следствием и, вполне вероятно, каторгой для некоторых участников.

Генерал-майор Павел Иванович Кошелев был опытным военным, в прошлом он служил адъютантом самого Кутузова при кровавом штурме турецкого Измаила, не раз рисковал жизнью в боях, имел высокие награды. До того, как стать начальником Камчатки, генерал командовал полуостровом на другом конце огромной России, будучи одним из первых комендантов Севастополя.

По законам империи «областной командир» Кошелев приступил к следствию, но сразу заявил конфликтующим сторонам: «Я вам не судья, а всему, что слыхал, свидетель». Между тем страсти накалялись – оскорблённый кРезановым капитан Крузенштерн, раз уж его обвинили в столь тяжких преступлениях, потребовал… собственного ареста.

«Его превосходительство господин Резанов в присутствии Областного коменданта и более 10-ти офицеров назвал меня бунтовщиком, разбойником, казнь определил мне на эшафоте, – вспоминал позднее Крузенштерн, – другим угрожал вечною ссылкою в Камчатку. Признаюсь, я боялся. Как бы Государь император ни был справедлив, но будучи от него в 13000-х верстах, всего от г. Резанова ожидать мог, ежели бы и Областной Командир взял сторону его… После вышеупомянутых ругательств, которые повторить даже больно, я просил, чтобы сковать меня в кандалы и как господин Резанов говорил, “яко криминального преступника” отослать для суда в С.-Петербург…»

Внешне капитан в те дни сохранял каменное спокойствие, но по ночам некоторые его спутники замечали иное. «Сердце разрывается, когда видишь Крузенштерна плачущим. Сегодня он был до слез расстроен мыслью о жене и ребенке…» – 12 августа 1804 года записал в дневнике мичман Левенштерн.

Шесть суток генерал-майор Кошелев вёл своё «следствие». К счастью для русской истории, начальник Камчатки оказался мудрым руководителем и хорошим психологом, Архивы сохранили для нас его слова, обращённые в те дни к двум противникам: «Естли б исполнили вы своё дело, какую бы оказали Отечеству услугу. Вся Европа должна обратить внимание на первый шаг России, ожидая счастливого окончания вашего плавания, но вместо того поставите себя позорищу посмеянием, и вина обоих обратится уже прямо на лицо России…»

Камергеру Резанову генерал втолковывал так: «Кроме всей пользы, какая может быть от исполнения посольства, потеряете славу, которая лишь только начинается отсель… Постыдно б было рушить за личное своё оскорбление столь большое предприятие, и вышло бы нечто другое, как вместо всего, что Россия от исполнения сего ожидает, проехали вы до Камчатки и ничего не сделали…»

«А Крузенштерну говорил, – вспоминал позднее сам генерал Кошелев, – какое б обругание и оскорбление Резанов ему ни причинил, должен он оставить. Оскорбление чести, хотя и требует удовлетворения, но долг службы, заступая оное, велит возложенное на него государством дело исполнить. Личность в казенном деле места не имеет и уже должна быть отринута в сторону, чем много принесет он себе чести».

«После водки мы расстались друзьями…»

Генерал Кошелев сделал почти невозможное – 16 августа 1804 года много месяцев конфликтовавшие стороны извинились друг перед другом. И Крузенштерну, и Резанову примирение далось с трудом. Позднее каждый из них многословно и невнятно утверждал, что это не он извинялся, а перед ним извинялись… Но как бы то ни было, судьба кругосветной экспедиции была спасена – камергер и капитан не стали друзьями, однако смогли наладить рабочие отношения. Впереди им предстояло провести бок о бок ещё много месяцев, вместе пережив немало трудных дней и опасностей.

«Мы должны научиться ради соглашения подавлять все личные обиды, все ссоры и следовать воле императора и цели нашей экспедиции. Время, место и обстоятельства не дают нам выбора» – записал в дневнике мичман Левенштерн, явно повторяя слова генерала Кошелева, о котором все участники той драмы сохранили самые уважительные воспоминания. «Тут принесли завтрак, и после водки мы расстались друзьями» – несколько снижает пафос всеобщего примирения следующая запись в дневнике юного мичмана.

«Надежда» и лодка с Резановым и Крузенштерном в Авачинской бухте. Картина начала XIX века

По мемуарам очевидцев, генерал Кошелев, как опытный психолог, в процессе примирения сторон, сделал «основательный нагоняй» лишь одному человеку – приказчику Российско-Американской компании Фёдору Шемелину, который на острове Нуку-Хива слишком не вовремя влез в конфликт камергера и капитана со своими топорами. Ритуальный «нагоняй» от высокого начальства приказчика вряд ли огорчил – куда больше его занимали внушительные прибыли, полученные от продажи на Камчатке массы полезных товаров и грузов, доставленных кругосветной экспедицией.

«Дабы вся Камчатская область, от прихода корабля “Надежда”, ощутила удовольствие и снабдила себя нужными вещами, открыта продажа товаров самыми умеренными ценами. Камчатка никогда ещё не видела такого изобилия товаров и дешевизны…» – записал в те дни приказчик Шемелин в своём дневнике.

Действительно, сам факт прибытия груженого корабля из европейской части России на далёкий, почти отрезанный от страны полуостров, менял ситуацию на здешнем «рынке». Небольшая «Надежда» доставила на Камчатку многолетний запас разнообразных товаров – от пороха, тканей и муки до «хлебного вина». Как позднее подсчитают в Петербурге, морская транспортировка припасов оказалась в десять раз дешевле прежней, когда грузы везли через всю Сибирь и Охотское море.

Участникам первой кругосветной экспедиции особенно нравилось приводить в качестве примера цены на алкоголь, ведь раньше обитателям Камчатки приходилось пить «травяную» водку из местного борщевика (см. главу 25 из книги «Оленья кавалерия…»), ибо привозная хлебная была страшно дорога. «Надежда», среди прочих грузов, доставила 1000 ведер «чистого водочного спирта», который приказчик Шемелин купил в Петербурге по 4 рубля за ведро, а на Камчатке продал в 12 раз дороже, по 48 «целковых». Но, как писал очевидец, «сия цена найдена столь низкою, что всё количество раскуплено в короткое время» – до появления «Надежды» за ведро качественного зернового спирта на Камчатке, не скупясь, отдавали 300 рублей.

«О, мой любимый Крузенштерн, чудовищное пространство лежит между нами…»

О том, что «Надежда» благополучно добралась до Камчатки, в Петербурге узнали только через полгода. По меркам той эпохи письма с самого края России стремительно пересекли континент – сначала на лодках до Охотска, потом тайгой до Якутска, по реке Лене в Иркутск, и далее через всю Сибирь, Урал и Москву до столицы огромной империи.

Плавание из Европы к берегам Дальнего Востока в ту эпоху воспринималось как полёт на Луну в наши дни. В следующие полвека по пути, впервые пройденном Крузенштерном, отправятся еще 38 русских парусных экспедиций – они сделают Дальний Восток заметно ближе к остальной России.

На фоне небывалого успеха император Александр I благоразумно решил не вмешиваться из столичных далей в спор камергера и капитана – до апреля 1805 года он тщательно собирал все доклады о ходе экспедиции, а затем щедро наградил обоих. Капитан Крузенштерн был пожалован высоким орденом Святой Анны, а камергер Резанов получил осыпанную бриллиантами табакерку.

Орден Святой Анны

За то время, пока шли послания с Камчатки в Петербург и обратно, обогнувшая полмира «Надежда», проведя в Петропавловске всего полтора месяца, успела дойди до Японии, провести там полгода по сути в плену, тщетно пытаясь установить дипломатические отношения, и летом 1805 года вновь вернуться в Авачинскую бухту, на обратном пути исследовав первобытный Сахалин. Шлюп «Нева» капитана Лисянского, с которым корабль Крузенштерна годом ранее расстался у Гавайских островов, всё это время исследовал Аляску и даже поучаствовал в войне с местными индейцами.

К осени 1805 года первая русская кругосветная экспедиция стала готовиться к возвращению на Балтику, покинутую более двух лет назад. Обратный путь лежал вдоль берегов Кореи, Китая, Индии и Африки. Незадолго до расставания с Камчаткой Иван Крузенштерн получил «почту из России» – вновь преодолевшие всю Сибирь императорские курьеры привезли на Камчатку царский орден и то, что капитану «Надежды» в тот миг, наверняка, было дороже любых наград.

Капитан держал в руках отправленное восемь месяцев назад письмо жены Юлии: «О, мой любимый Крузенштерн, у меня известия от Вас с Камчатки! Вы живы, Вы здоровы! Позавчера я получила эти письма, но еще не могу поверить своему счастью, язык не слушается и нет слов, которые могут это выразить – письма с Камчатки!.. Я наполовину утратила рассудок, оглушена нежданным счастьем, лишь к одной и той же мысли возвращаюсь постоянно – Вы были на Камчатке, Вы прошли мыс Горн, ах, мой боже, как я тебе благодарна… Боже мой! Как изменилась вся жизнь вокруг меня с позавчерашнего дня. Правда, мы ещё по-прежнему – мы разлучены. Чудовищное пространство лежит между нами, мне придется еще полтора года жить вдали от Вас. Только теперь у меня есть надежда…»