«Кровавый карлик» против Вождя народов. Заговор Ежова

Эти слова в знаменитой пьесе Е. Шварца произносит главный герой. И происходит чудо — Тень, которая уже почти захватила власть в стране, исчезает.

Шварц писал пьесу в 1937–1938 гг., в 1939 г. начались репетиции. Случайно или нет, но примерно в это время в апреле 1939 г. «исчезли» бывший нарком НКВД Ежов и его заместитель Фриновский. За два месяца до премьеры пьесы Шварца их расстреляли. Премьера пьесы состоялась 12 апреля 1940 года. Историки театра говорят, что пьесу сняли сразу после премьеры, похоже, что она рождала слишком много аналогий.

В сказке Шварца победа над Тенью является чудом, а что было в реальной истории?

10 июля 1939 года следователь ст. лейтенант ГБ Сергиенко составил постановление, на основании которого бывший нарком Николай Иванович Ежов обвинялся «в изменнических, шпионских связях с кругами Польши, Германии, Англии и Японии.

Запутавшись в своих многолетних связях с иностранными разведками и начав с узкошпионских функций передачи им сведений, представлявших специально охраняемую государственную тайну СССР, Ежов затем по поручению правительственных кругов Германии и Польши перешел к более широкой изменнической работе, возглавив в 1936 году антисоветский заговор в НКВД и установив контакт с нелегальной военно-заговорщической организацией РККА. Конкретные планы государственного переворота и свержения Советского правительства Ежов и его сообщники строили в расчете на военную помощь Германии, Польши и Японии, взамен чего обещая правительствам этих стран территориальные и экономические уступки за счет СССР.

Для практического осуществления этих предательских замыслов Ежов систематически передавал германской и польской разведкам совершенно секретные экономические и военные сведения, характеризующие внутриполитическое положение и оборонную мощь СССР.

В этих же антисоветских целях Ежов сохранял и насаждал шпионские и заговорщические кадры в различных партийных, советских, военных и прочих организациях СССР, широко проводя подрывную, вредительскую работу на важнейших участках партийной, советской и в особенности военной и наркомвнудельской работы, как в центре, так и на местах, провоцируя недовольство трудящихся и ослабляя военную мощь Советского Союза.

Подготовляя государственный переворот, Ежов готовил через своих единомышленников по заговору террористические кадры, предполагая пустить их в действие при первом удобном случае. Ежов и его сообщники Фриновский, Евдокимов и Дагин практически подготовили на 7 ноября 1938 года путч, который, по замыслу его вдохновителей, должен был выразиться в совершении террористических акций против руководителей партии и правительства во время демонстрации на Красной площади в Москве.

Через внедренных заговорщиками в аппарат Наркомвнудела и дипломатические посты за границей Ежов и его сообщники стремились обострить отношения СССР с окружающими странами в надежде вызвать военный конфликт, в частности, через группу заговорщиков, работников полпредства в Китае, Ежов проводил вражескую работу в том направлении, чтобы ускорить разгром китайских национальных сил, обеспечить захват Китая японскими империалистами и тем самым подготовить нападение Японии на советский Дальний Восток».

Здесь, мне кажется, уместна небольшая биографическая справка. Василий Тимофеевич Сергиенко, когда составлял этот документ, был старшим следователем следственной части. Через два месяца он станет майором ГБ (из ст. лейтенанта) и начальником следственной части. В августе 1941 г. он уже в должности наркома внутренних дел УССР (!), получит звание комиссара ГБ 3-го ранга. Попал в киевский «котел», но бежал из плена. В июле 1945 г. — генерал-лейтенант и нарком внутренних дел в Крыму. С 1946 года служил в системе ГУЛАГа. В 1954 году после ареста Берии уволен из органов, работал в Харькове сначала механиком на заводе, потом начальником автобазы. В 1963 году в 60 лет вышел на пенсию и прожил до 1982 года. Такой вот жизненный путь человека, который «расколол» «сталинского наркома»… Для нас его биография интересна тем, что она типична для «выдвиженцев Берии» (см. ниже).

Суммируем обвинения, которые Сергиенко выдвинул против Ежова:

— шпионские связи с Германией, Японией и Польшей;

— провоцирование недовольства трудящихся политикой правительства;

— подготовка покушения на Сталина 7 ноября 1938 г.;

— попытка спровоцировать военный конфликт с Японией.

В последнем слове на суде Ежов отверг почти все обвинения, кроме того, что он действительно содействовал проникновению на руководящие должности «врагов народа», а они проводили необоснованные репрессии: «Я считал их честными, а на деле же получилось, что я под своим крылышком укрывал диверсантов, вредителей, шпионов и других мастей врагов народа». То есть он признал, что в руководстве НКВД была «заговорщическая организация».

Попытаемся разобраться, что же произошло на самом деле, какие реалии стоят за обвинениями, которые на первый взгляд кажутся абсурдными.

В 2006–2007 гг. в работе «Сталин и НКВД» я пытался обосновать, что в 1938 году сформировалась группа чекистов, которые готовы были пойти на устранение Сталина. В воспоминаниях А. Мироновой-Король есть выразительное место: «Фриновский набрался смелости и говорит: «Все хорошо, Иосиф Виссарионович, только не слишком ли много крови?» Сталин усмехнулся, подошел к Фриновскому, двумя пальцами толкнул в плечо, как будто отталкивая доброжелательно.

— Ничего, — говорит, — партия все возьмет на себя» [40, с. 103]. Поверил ли ему Фриновский? Столкнувшись с тем, что вождь может попытаться именно их сделать ответственными за репрессии, руководители НКВД попытались нанести по Сталину превентивный удар. Так возник «второй заговор в НКВД».

«Конечно, трудно доказать существование такого заговора, — писал я тогда. — Признательные показания, сделанные на следствии, говорят только о том, что от него хотели услышать следователи. «Конечно, если заговор и был, то «протоколы заседаний не велись». Могли ли остаться его следы? Думаю, могли… По законам того времени наличие досье с надписью «Сталин» — безусловное доказательство, что его владельцы — заговорщики. Не только в глазах Сталина, но и в своих собственных глазах.

Ведь самого наличия этого компромата может быть достаточно, чтобы утверждать наличие заговора. Остановимся на этой мысли подробнее… Компрометирующие сведения на начальника (например, секретаря горкома или обкома, директора завода или начальника главка) можно предъявить в ЦК (Политбюро) и (или) в НКВД. На члена ЦК или члена Политбюро — Сталину. А кому можно предъявить компромат на Сталина? При жизни вождя (!), в здравом уме и твердой памяти, никому. Точнее, при жизни вождя ее можно использовать только как инструмент формирования круга «посвященных» — заговорщиков. Полноценно же эта информация может сработать только после его смерти. Например, как оправдание для тех, кто, так или иначе, причастен к этой смерти» [74, с. 365–366].

А компромат такой был — документы о предполагаемой связи Сталина с охранкой. Я условно называл их «папка Виссарионова». Известно, что при аресте Ежова в его кремлевской квартире была изъята папка, содержащая «переписку Тифлисского жандармского управления по поводу розыска «Кобы» (партийная кличка Сталина)» [см., например, 82, с. 513]. Тайн с прошлым Сталина было немало. Парадокс в том, что любой советский человек мог прикоснуться к этой загадке и ужаснуться. Представим себе учителя истории, который дает ученику задание: «Возьми в библиотеке краткую биографию нашего дорогого Вождя Иосифа Виссарионовича Сталина и сделай к следующему уроку сообщение о героической революционной борьбе товарища Сталина с царским режимом». Но перед уроком ученик подходит к учителю и говорит: «Я не смог выполнить задание, потому что не разобрался — сколько раз царские жандармы арестовывали нашего дорогого вождя. В краткой биографии написано про семь арестов, шесть ссылок и шесть побегов, но рассказывается только про шесть арестов и шесть ссылок и пять побегов. Как быть?» Учитель берет в руки книгу и читает: «С 1902 по 1913 год Сталин арестовывался семь раз, был в ссылке шесть раз, бежал из ссылки пять раз. Не успевали царские опричники водворить Сталина на новое место ссылки, как он вновь бежит и снова на «воле» кует революционную энергию масс» [54, С. 44]. А потом дома внимательно перечитывает текст книги и убеждается — про один арест вождя биография молчит![13] Парадокс! И это в том случае, если разговор учителя с учеником происходил после войны, потому что довоенная краткая биография вообще сообщала: «арестовывался восемь раз, был в ссылке семь раз, бежал из ссылки шесть раз»… А ведь краткая биография товарища Сталина есть в каждой советской библиотеке, и увидеть, что «дело не чисто», могут все.

Конечно, люди, которые владели документами, проливающими свет на эту «загадку», могли ощущать свою «избранность» (вне зависимости от того, были ли эти документы подлинными). Конечно, интересно и то, почему эта парадоксальная ошибка не была исправлена. Сама корректировка количества арестов от довоенного издания к послевоенному показывает, что об «ошибке», конечно, знали. Но исправлять не стали. Ясно также, что не сам Ежов нашел документы Тифлисского жандармского управления, кто-то должен был принести их наркому. Кто еще был допущен к тайне? Орлов считает, что «Заковский и Фриновский знали также главную сталинскую тайну (речь идет о «папке Виссарионова»… это были слишком опасные свидетели». Кроме того, он считает, что об этом мог знать Павел Аллилуев, а следовательно, и Станислав Реденс.

В 2006 году я писал, что в центре заговора НКВД стояла, скорее всего, группа «туркестанцев», и в первую очередь комиссар ГБ 3-го ранга Борис Берман. Однако, считал я, ему было не обойтись без помощи «северокавказцев» [74, с. 362]. Однако по итогам исследования, предложенного в настоящей книге, я должен скорректировать свою позицию. Мысль о Бермане сформировалась на основе анализа «слов»: мемуаров и показаний на следствии, если же анализировать «дела» руководителей НКВД, то остается один вывод: реальной самостоятельностью обладали именно «северокавказцы», и только они и могли поэтому бояться Сталина и попытаться его ликвидировать. Описанию того, кто они и что делали, и посвящена эта глава.

Рост влияния руководства НКВД

Массовые операции привели к тому, что контроль за НКВД и со стороны Москвы, и со стороны местной прокуратуры фактически прекратился. Об этом достаточно ясно говорилось во всех документах осени 1938 — начала 1939 гг.

«Произвол был допущен также в работе троек при НКВД республик и УНКВД краев и областей. Никакого контроля за деятельностью этих троек со стороны НКВД СССР не было» [86, с. 361].

«Органы прокуратуры… не принимают необходимых мер к устранению… недостатков, сводя, как правило, свое участие в расследовании к простой регистрации и штампованию следственных материалов» [56, с. 609].

Следует обратить внимание и на еще одно последствие «большого террора». Чем дальше он продолжался, тем больше становились власть и влияние руководителей НКВД. Обычно говорится о том, что «на местах роль первой скрипки играли не секретари обкомов, райкомов и другие ответственные работники (которые, видя исчезающих одного за другим товарищей, сами трепетали, со дня на день ожидая ареста), а начальники республиканских, краевых и областных управлений НКВД, молодые и «талантливые» фальсификаторы».

Но сейчас, мне кажется, важно сказать о другом. Начнем с небольшого отступления. В марте 1939 года в Москве прошел XVIII съезд ВКП(б), был избран новый состав Центрального Комитета партии: 71 член ЦК и 68 кандидатов.

В их число вошли 10 руководителей центрального и регионального аппарата НКВД.

Нарком внутренних дел Лаврентий Павлович Берия. На эту должность Берия был назначен в ноябре 1938 года. С 1921 по 1931 г. он служил в органах ВЧК — ГПУ Закавказья. Затем был переведен на партийную работу, был первым секретарем Закавказского крайкома, первым секретарем республиканского комитета Грузинской ССР. В августе Сталин вернул его в органы и назначил сначала заместителем наркома внутренних дел Н. И. Ежова, а затем и наркомом.

Первым заместителем нового наркома, начальником Главного управления государственной безопасности (ГУГБ), стал Всеволод Николаевич Меркулов. Под руководством Берии он служил в ОГПУ Закавказья, начальником секретно-политического отдела (СПО). Затем вместе с начальником перешел в партийные органы и руководил различными отделами в ЦК компартии Грузии. Теперь вместе с патроном отправился в Москву. Меркулов тоже стал членом ЦК.

Сергей Арсеньевич Гоглидзе служил в ВЧК Грузии с 1923 г. После ухода Берии на партийную работу стал руководить ОГПУ — НКВД Закавказья и Грузии (т. е. занял место Берии). С ноября 1938 г. Гоглидзе руководил УНКВД Ленинградской области. Гоглидзе на XVIII съезде был избран кандидатом в члены ЦК.

Богдан Захарович Кобулов, служил в органах ВЧК — ОГПУ — НКВД Закавказья. В Москве Б. З. Кобулов стал начальником 2-го отдела ГУГБ и начальником следственной части. Богдан Кобулов в марте 1939 г. был избран кандидатом в члены ЦК. Его брат Амаяк Захарович Кобулов в марте 1939-го был первым заместителем наркома внутренних дел Украины.

Михаил Максимович Гвишиани в органах Закавказья с 1928 г. В сентябре 1938 года был заместителем наркома внутренних дел республики. Затем надолго переведен в Москву начальником 3-го спецотдела ГУГБ НКВД СССР и с ноября 1938 г. начальник УНКВД Приморского края. На съезде также избран кандидатом в ЦК.

Лаврентий Фомич Цанава в ЧК Грузии с 1921 г., затем перешел вслед за Берией в партийно-советские органы Грузии. В ноябре 1938 г. стал наркомом внутренних дел БССР.

Кроме того, четыре руководителя НКВД, избранные в кандидаты ЦК, не относились к группе Берии. Двое служили в центральном аппарате, двое руководили региональными управлениями.

Иван Иванович Масленников служил в погранвойсках. В марте 1939 г. — первый заместитель наркома внутренних дел по войскам.

Сергей Никифорович Круглов до ноября 1938 г. на партийной работе, затем первый заместитель наркома, начальник отдела кадров наркомата.

Журавлев Виктор Павлович — руководил УНКВД Москвы и Московской области.

Комиссар ГБ 3-го ранга Никишов Иван Федорович — начальник УНКВД Хабаровского края.

Много это или мало — десять чекистов в ЦК? С чем сравнивать? В ЦК, выбранном на XVII съезде, было всего три чекиста: член ЦК нарком Генрих Ягода и кандидаты в члены ЦК Всеволод Балицкий — руководитель ОГПУ — НКВД УССР и Терентий Дерибас, руководитель УНКВД Дальневосточного края. Первого расстреляли в марте 1938 года, а второго и третьего в 1937 году.

Правда, в ЦК были бывшие чекисты Берии: Багиров, в 1921–1927 гг. и 1929–1930 гг. руководитель ВЧК — ОГПУ Азербайджана — то есть сотрудник Берии, затем на партийной работе (арестован в 1953 г. вместе с Берией), Евдокимов, Благонравов. Но такие бывшие чекисты были и в ЦК 1939 года: Багиров, Алемасов, Ярцев.

Надо учитывать также, что увеличилось и число военных. В 1934 году в ЦК выбрали девять командиров РККА: Ворошилов, Буденный, Гамарник, Блюхер, Тухачевский, Уборевич, Якир, Егоров, Булин. А в 1939 г. — двадцать: Буденный, Ворошилов, Кузнецов, Кулик, Мехлис. Рогов, Тимошенко, Штерн, Щаденко. Бирюков, Игнатьев, Ковалев, Конев. Локтионов, Мерецков, Павлов, Савченко, Смушкевич, Фекленко, Шапошников.

Тридцать силовиков вместо двенадцати — заметная эволюция, притом что общее число членов ЦК не изменилось, а общее количество региональных руководителей и наркомов в стране даже увеличилось, ведь произошло разукрупнение наркоматов и выделение новых областей. Конечно, эти перемены — следствие «большой чистки» 1937–1938 гг. и надвигающейся войны.

Итак, 10 чекистов в ЦК, притом что группа Берии в ЦК даже влиятельнее: в ЦК 1939 года входили, кроме того: Багиров, Григорий Артемьевич Арутюнов (1-й секретарь ЦК Армении), Валерий Минаевич Бакарадзе (председатель СНК Грузии), Кандид Несторович Чарквиани (1-й секретарь ЦК Грузии с августа 1938 г.). Их карьеры прервались в 1953 году.

Складывается впечатление, что группа Берии была одной из самых сильных в ЦК 1939 года. Почему Сталин пошел на такое усиление политического веса Лаврентия Павловича Берии? Лежащих на поверхности ответов два.

Во-первых, кавказцы Берии должны были заменить распавшуюся старую кавказскую группу в ЦК, начала тридцатых. По воспоминаниям Хрущева она включала Орджоникидзе, Енукидзе и Микояна.

Во-вторых, именно в это время соратники Берии разоблачили «второй заговор в НКВД» и подготовили арест группы Ежова.

А теперь зададим себе вопрос, который профессиональные историки не очень любят себе задавать, и справедливо не любят. «А что было бы, если?..» Что было бы, если победил не Берия, а Ежов? Кто тогда вошел бы в состав ЦК 1939 года?

В формировании ЦК ясно просматривается номенклатурный принцип. В ЦК проходят руководители важнейших региональных партийных организаций и союзных наркоматов: первые секретари союзных республик, Московского, Ленинградского, Свердловского, Сталинградского, Куйбышевского, Горьковского, Иркутского, Омского, Воронежского, Новосибирского обкомов. Применим тот же принцип при формировании гипотетического ЦК 1939-го. В таком случае в составе ЦК были бы:

Николай Иванович Ежов — нарком внутренних дел (именно его сменил Берия).

Михаил Петрович Фриновский — заместитель наркома, начальник ГУГБ (его сменил Меркулов).

В 1934 г. НКВД Украины руководил Балицкий. Это важнейшая после РСФСР союзная республика. Рискну предположить, что в 1939 году руководитель спецслужб Украины не вошел в ЦК только потому, что его еще не было. Исполняющим обязанности был Амаяк Кобулов, но он слишком молод (потому и.о.). В сентябре 1939 г. наркомом в Киев назначают Ивана Александровича Серова, и на XVIII партконференции в феврале 1941 г. его выбирают кандидатом в члены ЦК. В 1938 г. наркомом Украины был комиссар ГБ 3-го ранга Александр Иванович Успенский. Ежов благоволил к этому руководителю, за два года тот сделал головокружительную карьеру, поговаривали даже, что они родственники. Можно предположить, что в ЦК 1939 года Успенский, конечно, вошел бы.

В 1934 г. в ЦК входил Дерибас, он руководил УНКВД Дальневосточного края, что, безусловно, подчеркивает значение этого региона в СССР: ожидалась война с Японией. В ЦК 1939 г. вошло бы два руководителя НКВД Дальнего Востока: Гвишиани и Никишов (УНКВД ДВК был разделен приказом от 29 декабря 1938 г. № 00836 на УНКВД Хабаровского и Приморского края). В августе 1938 г. УНКВД Хабаровского края руководил старший майор ГБ Григорий Федорович Горбач, а Приморской области — майор ГБ Василий Федорович Дементьев, и, вероятно, они стали бы кандидатами в члены ЦК.

Старший майор ГБ Владимир Ефимович Цесарский — руководитель УНКВД Московской области (его сменил Журавлев). В ЦК 1934 г. руководитель регионального управления свояк Сталина Станислав Реденс не входил, но в 1939 г. Журавлев вошел. Журавлев оказал важные услуги Берии. Именно он (еще будучи руководителем УНКВД Ивановской области) написал донос на Ежова, который разбирался на Политбюро и послужил непосредственным толчком к отставке наркома. Цесарский пришел с Ежовым в НКВД из ЦК в 1936 г., и в его верности нарком не сомневался.

Комиссар ГБ 3-го ранга Михаил Иосифович Литвин — руководитель УНКВД Ленинградской области. Тоже партиец, пришел с Ежовым в 1936 г.

Б. Кобулов руководил следственной частью и был заместителем начальника ГУГБ. Следственной части в августе 1938 г. не было (она была образована только 22 декабря 1938 г. приказом № 00813). Заместителем начальника ГУГБ был в августе 1938 г. Николай Галактионович Николаев-Журид. Может быть, он стал бы кандидатом в члены ЦК.

Деканозов на посту начальника 5-го отдела (ИНО) сменил Пассова. Можно предположить, что старший майор ГБ Зальман Исаевич Пассов вошел бы в ЦК 1939 г. По крайней мере, Ежов считал его «честным чекистом».

Кто еще вошел бы в ЦК 1939 года, если бы не Круглов и Масленников? Можно только гадать. Номенклатурных признаков два: это должны были бы быть заместители наркома и, желательно, — связи в партаппарате. В составе руководства НКВД 1938 г. это могли быть старший майор ГБ Семен Борисович Жуковский — заместитель наркома, курирующий работу ГУЛАГа, начальник управления особых отделов Н. Н. Федоров или начальник ГУРКМ Чернышев.

Кроме того, в группу Ежова входили бы еще и чекисты, которые в 1937–1938 гг. ушли из органов, но сохраняли с ними связь. Членом ЦК был Ефим Григорьевич Евдокимов, и, вероятнее всего, он им и остался бы, м.б. на посту заместителя наркома водного транспорта, а может, и стал руководить каким-нибудь наркоматом.

Наркомом связи был комиссар государственной безопасности 3-го ранга, создатель ГУЛАГа Матвей Давыдович Берман. Должность наркома связи предполагает минимум статус кандидата в члены ЦК.

Бывший чекист Благонравов, кандидат в ЦК, в 1934 г. был первым заместителем наркома путей сообщения. В 1938 г. эту должность занимал старый чекист, лидер клана «туркестанцев», комиссар ГБ 2-го ранга Лев Николаевич Бельский. Вероятно, он также вошел бы в состав высшего партийного руководства.

Осенью 1938 г. первым секретарем в Свердловске был Константин Николаевич Валухин. До этого Валухин служил в органах ВЧК на Северном Кавказе, в 1937–1938 гг. начальник УНКВД Омской области.

Первый секретарь Краснодарского крайкома ВКП(б) капитан ГБ Газов Леонид Петрович до июля 1938 г. служил начальником КНКВД Кировской области.

Александр Матвеевич Минаев-Цикановский служил заместителем наркома тяжелой промышленности.

Сергей Наумович Миронов-Король был начальником отдела в НКИД, фактически заместителем наркома и вполне мог стать наркомом (см. ниже).

Чтобы правильнее представить себе отношения между этими людьми, надо помнить:

Ежов, Литвин, Цесарский, Жуковский — представители группы «партийцев», которые пришли в НКВД вместе с Ежовым, а Успенский и Пассов — его выдвиженцы. Бельский и М. Берман — представители другой чекистской группы — «туркестанцев». И самое главное. Евдокимов, Фриновский, Николаев-Журид, Горбач, Валухин, Дементьев, Минаев-Цикановский — входят в одну влиятельную чекистскую группу — «северокавказцев».

Таким образом, массовые репрессии привели к тому, что руководство НКВД (конкретно в первую очередь «ежовцы» и «северокавказцы») могли превратиться в самую сильную и влиятельную группу в ЦК. То есть они смогли не просто обеспечить свою безопасность, но и предельно расширить возможности политического роста.

«Северокавказцы» и «кавказцы»

Высказываются разные версии ликвидации ежовского руководства НКВД. Широко распространено мнение, что появление в наркомате Берии было вызвано замыслом Сталина свернуть репрессии. Есть предположение, что Сталин пытался ликвидировать «клановую» структуру руководства НКВД. Есть предположения, что в планы Сталина входила ликвидация евреев в руководстве НКВД. Правда ли это, что происходило на самом деле? Другими словами, почему было принято решение сменить «северокавказцев» на «кавказцев»?

Когда в августе 1938 года Фриновский узнал, что заместителем наркома будет Берия, то он сразу стал говорить Ежову, что с Берией тот не сработается, и сформулировал причины, по которым считал, что новый заместитель представляет угрозу для всех:

— властный и самоуверенный характер;

— обиды Берии на политику Ежова и Фриновского в 1937–1938 гг.

Главной проблемой, конечно, было вмешательство НКВД СССР в «кавказские дела»: арест Буду Мдивани и чистка в Армении (включая арест Мугдуси), которую Берия «не простит» [86, с.358]. «Кроме того, «грузинский ЧК» не всегда соблюдал ведомственную субординацию» [86, с. 358].

Но действительно ли дело в амбициях, нет ли более глубокой причины конфликта? Какими мотивами руководствовался Сталин, вызывая Берию в Москву. Понятно, что он «просчитывал» конфликт Берии с Ежовым и Фриновским.

Как уже говорилось выше, решение прекратить чистку номенклатурных работников было принято еще весной 1938 г., и реализовывать его начал еще Ежов. Нет никаких реальных доказательств того, что руководство НКВД саботировало реализацию этого решения. Наоборот, центральный аппарат свернул аресты НКВД в рамках чистки.

Иными словами, разгадка может быть в области кадровой политики. А что собой представляли «северокавказцы» в августе 1938 года? Попробуем проанализировать, какие произошли с ними перемены, что общего и чем отличаются «северокавказцы» в августе 1936 г. и два года спустя.

Если считать только руководящий состав, то есть наркомов, начальников управлений центрального аппарата, начальников отделов центрального аппарата и руководителей региональных органов (наркомов союзных и автономных республик, начальников управлений) — 27 чекистов. Большинство из них сделало при Ежове карьеру.

Бывший начальник ГУПВО комкор ФРИНОВСКИЙ МИХАИЛ ПЕТРОВИЧ стал первым заместителем наркома, начальник ГУГБ (в сентябре 1938 г. командарм 1-го ранга);

начальник УНКВД Северокавказского края комиссар 3-го ранга ДАГИН ИЗРАИЛЬ ЯКОВЛЕВИЧ назначен на ответственную политическую должность летом 1937 г. — начальник 1-го отдела ГУГБ НКВД СССР;

комиссар ГБ 3-го ранга МИНАЕВ-ЦИКАНОВСКИЙ АЛЕКСАНДР МАТВЕЕВИЧ летом стал заместителем наркома тяжелой промышленности;

комиссар ГБ 3-го ранга заместитель начальника УНКВД Ленинградской обл. НИКОЛАЕВ-ЖУРИД НИКОЛАЙ ГАЛАКТИОНОВИЧ летом 1938 г. заместитель начальника 1-го управления НКВД СССР;

начальник УНКВД Днепропетровской области комиссар ГБ 3-го ранга МИРОНОВ (КОРОЛЬ) СЕРГЕЙ НАУМОВИЧ летом уже комиссар 3-го ранга и заведующий восточным отделом НКИД СССР;

начальник отдела кадров НКВД СССР майор ГБ ВЕЙНШТОК ЯКОВ МАРКОВИЧ, заместитель наркома водного транспорта (весной 1938 г. еще начальник 10-го отдела ГУГБ);

старший майор ГБ ГОРБАЧ ГРИГОРИЙ ФЕДОРОВИЧ в августе 1938 г. начальник УНКВД Дальневосточного края;

старший майор ГБ МАЛЫШЕВ БОРИС АЛЕКСАНДРОВИЧ в 1938 г. начальник УНКВД Иркутской области;

старший майор ГБ ПОПАШЕНКО ИВАН ПЕТРОВИЧ был начальником УНКВД Куйбышевской области, затем в центральном аппарате — начальник 2-го отдела 1-го управления НКВД СССР;

начальник УНКВД Чечено-Ингушской АССР — летом 1938 г. старший майор ГБ РАЕВ (КАМИНСКИЙ) МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ получил новое назначение и стал наркомом Азербайджана;

руководитель УНКВД ЧИАССР майор ГБ ДЕМЕНТЬЕВ ВАСИЛИЙ ФЕДОРОВИЧ летом в 1938 г. начальник УНКВД Северной, Архангельской области, с июня 1938 г. начальник УНКВД Приморской области;

майор ГБ АНТОНОВ-ГРИЦЮК НИКОЛАЙ (ЛУКА) ИОСИФОВИЧ переведен в Москву начальником тюремного отд. НКВД СССР;

майор ГБ ИВАНОВ НИКИТА ИВАНОВИЧ в 1936 г. начальник УНКВД Северо-Осетинской АССР — в августе нарком внутренних дел ЧИ АССР;

майор ГБ ЛОМОНОСОВ ВАСИЛИЙ ГЕОРГИЕВИЧ — начальник УНКВД Дагестанской АССР;

майор ГБ НКВД АЛЕХИН (СМОЛЯРОВ) МИХАИЛ СЕРГЕЕВИЧ переведен в Москву и стал начальником 12-го отдела ГУГБ;

капитан ГБ АЛЕКСЕЕНКО АНТОН ПАХОМОВИЧ в августе 1938 г. начальник УНКВД в Красноярском крае;

майор ГБ ВОЛКОВ АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ — начальник УНКВД Полтавской области;

майор ГБ МИХЕЛЬСОН АРТУР ИВАНОВИЧ — нарком НКВД Крымской АССР;

майор ГБ ЛАВРУШИН ИВАН ЯКОВЛЕВИЧ — начальник УНКВД Горьковской области;

капитан ГБ ВАЛУХИН КОНСТАНТИН НИКОЛАЕВИЧ — 1-й секретарь Свердловского обкома ВКП(б) (до апреля 1938 года — начальник УНКВД Омской области);

капитан ГБ МАЛЫГИН МАКС ИВАНОВИЧ стал начальником УНКВД Тамбовской области;

капитан ГБ МИРКИН СЕМЕН ЗАХАРОВИЧ стал в 1938 г. наркомом НКВД Северо-Осетинской АССР;

капитан ГБ ТЕЛЕШЕВ ГРИГОРИЙ ГАЛАКТИОНОВИЧ стал начальником УНКВД Харьковской области (с 4 мая 1938 г. — 1-й секретарь Одесского обкома и горкома КП(б)У).

Правда, были и «потери»:

комиссар 3-го ранга ДЕЙЧ ЯКОВ АБРАМОВИЧ был репрессирован весной 1938 г., но он собирал «компромат» на главу клана Е. Г. Евдокимова;

комиссар ГБ 3-го ранга КУРСКИЙ ВЛАДИМИР МИХАЙЛОВИЧ был начальником УНКВД Западно-Сибирского края — в июле 1937 г. застрелился;

комиссар ГБ 3-го ранга РУДЬ ПЕТР ГАВРИЛОВИЧ репрессирован в 1937 г.;

майор ГБ БУЛЛАХ ПЕТР ФЕДОРОВИЧ сделал быструю карьеру, стал начальником УНКВД края, но был арестован и расстрелян.

Чтобы более полно представить картину, я предлагаю рассмотреть внимательнее клан Фриновского. Как мы помним, именно «северокавказцы» доминировали в назначениях 1937 г. и почти поставили под контроль ГУГБ. И в 1938 г. они продолжали оставаться самым влиятельным кланом. Вместе с тем «северокавказцы» 1 ноября 1936 г. и 1 сентября 1938 г. — «две большие разницы». Из 28 руководителей (с Евдокимовым), которых можно отнести к этой группе, 14 следует считать «старыми», т. к. они получили назначения на руководящие должности до 1936 г., и 14 «молодыми» (после 1936 г.). Клан изменился в ходе борьбы с другими кланами и группами. «Старики» полностью соответствуют тем социальным характеристикам, которые отличают «генералитет» 1936 г. Новые выдвиженцы в этом клане преимущественно русские и украинцы, значительно больше выходцев рабоче-крестьянского происхождения, почти без небольшевистского прошлого.

Как видим, с социологической точки зрения «северокавказцы» 1938 года идеально вписываются в замысел ротации кадрового состава НКВД. То есть они явно совпадают с тем, что потом будет сделано по инициативе Берии, когда в руководстве органов будут молодые русские и украинцы рабоче-крестьянского происхождения. Значит, не здесь находится причина их гибели…

Есть фактор национальности. Следует при этом помнить, что мы сейчас говорим про состав клана, но не про состав центрального аппарата НКВД при Ежове [74, с. 402–403]. Среди начальников отделов центрального аппарата евреев при Ежове оставалось действительно много. Правда, это были не столько «северокавказцы» — Дагин, Алехин, сколько в первую очередь «ежовцы» — Жуковский, Литвин, Шапиро, Цесарский, Пассов.

Вернемся к диаграммам «Москва-Центр» (гл. 1) и вспомним, что осенью в репрессивной политике центрального аппарата заметна важная особенность. Общее количество арестованных падает до средних цифр, характерных для 1935 — начала 1936 года. Однако удельный вес арестованных номенклатурных работников стремительно растет, достигая 60–80 %. Ядро арестованных номенклатурных работников — «чекисты».

Иными словами, приход Берии вызвал «реанимацию» чистки в сентябре — декабре 1938 г., которая вроде бы уже закончилась весной. События эти описаны в работе «Сталин и НКВД».

Мне кажется, что не все аспекты нашли отражение в этом исследовании. Почему все-таки был выбран Берия? По мемуарам часто создается впечатление, что вождь хотел укрепить личный контроль за НКВД, использовав группу чекистов из Закавказья («хотел использовать грузина»). Вне всякого сомнения, национальный момент в выборе Сталина важен. Лаврентий Павлович привел с собой в наркомат десять человек (о них говорилось выше): Кобуловы, Деканозов, Гоглидзе, Сумбатов, Шария, Меркулов, Гвишиани, Цанава, Мамулов[14]. (Правда, А. И. Пожаров в статье «Руководители советских спецслужб как объект мифотворчества в истории органов госбезопасности Советского Союза» предлагает несколько иной список: Меркулов В. Н., Деканозов В. Г., Гоглидзе С. А., Кобулов Б. З., Сад-жая А.Н.[15], Каранадзе Г.Т.[16], Заделава А. С., Цанава Л.Ф., а также руководитель личной охраны — Саркисов Р.С. и его заместитель Нодария С. Н.)

Если мы проанализируем социально-культурные характеристики группы Берии и сравним его с теми, на кого опирался Ежов, то видно, что по некоторым критериям это другая группа: 55 % из них рабоче-крестьянского происхождения, только у Берии и Сумбатова за спиной небольшевистское прошлое. Ни одного еврея, русских мало, костяк — кавказцы. То есть для Закавказья это были представители коренной национальности (правда, Кобуловы — армяне в Грузии). Это был преобразованный «по новым стандартам» клан, но все-таки клан.

Рассмотрим в связи с этим еще один аспект противостояния «кавказцев» и «северокавказцев». Думается, что для правильного понимания смысла назначения Берии надо вспомнить, в чем особенность репрессивной политики в Грузии.

Всего НКВД Грузинской ССР направил в центр 15 списков, в которых 3486 имен по 1-й категории и 185 по 2-й категории.

Получается, что по количеству расстрелянных по сталинским спискам Грузинская ССР занимает третье место после Москвы (Центр — 6297 и область еще 1015 человек) и Украинской ССР (4132 человека).

Проанализируем динамику репрессий в Грузии. Нельзя не обратить внимание на несколько обстоятельств. Чистка в Грузии начинается еще весной 1937 года, в период «левого поворота». Достигает она кульминации тогда же, когда и достигает кульминации деятельность центрального аппарата.

Если построить динамику осужденных по месяцам, то можно определить, что «пик» приходится на декабрь 1937 г., январь и февраль 1938 г. В начале января 1938 г. шкала достигает своего максимального значения — 616 человек (за 1 месяц!). В Москве только два раза шкала поднималась выше, на Украине — три.

Доля репрессированных в период «большой чистки» в Грузии по отношению к населению — 0,09 %.

В Москве и области — около 0,06 %, Украины — 0,01 %! Это значит, что, хоть у Грузии и не самое большое число пострадавших от «большой чистки», она получает первое место по проценту репрессированного населения.

Одна из важных причин размаха чистки в Грузии: в списках, направленных в Центр, много имен ответственных работников, давно уже не работавших в республике.

В списке 10 августа 1937 года упоминается Орахелашвили И. Д. (до 1931 г. первый секретарь Закавказского крайкома, а в 1936 г. — директор Института марксизма-ленинизма) и Элиава Ш. З. (до 1931 г. председатель СНК ЗСФСР, а в 1931–1936 гг. замнаркома внешней торговли), Лордкипанидзе Т. И., нарком НКВД в Крыму (до 1934 г. нарком НКВД ЗСФСР), Канделаки Д. В., торгпред в Берлине (см. ниже). В списке от 15 сентября 1937 года уиоминается Киладзе Давид Семенович. Он одно время был руководителем НКВД. Серго Берия даже утверждал, что «покушение на отца было подготовлено Ежовым в 1937 году. Ему оказывали поддержку его люди в Грузии, в частности руководитель грузинского ЧК Киладзе». В реальности Киладзе давно уже не служил в НКВД Грузии, а, видимо, из-за конфликта с Берией был переведен в НКВТ.

Иными словами, НКВД Грузии занимался делами не только региональных, но и союзных политиков и ответственных работников (их дела расследовались НКВД ГССР «по месту совершения преступления»). Это тоже отчасти объясняет размах деятельности этого ведомства. Об этом же постоянно говорили в наркомате. «Фриновский, например, мне очень часто говорил, вспоминал Ежов: «ну все кто работал когда-либо в Закавказье обязательно пройдут по каким-либо показаниям в Грузии, липуют там дела» [86, с. 358].

Общее количество расстрелянных в СССР по расстрельным спискам в 1937–1938 годах составляет около 40 000 человек. Доля Грузии в этом — приблизительно 8 %. Это меньше, чем доля Москвы и области (22 %) и Украины (10 %), но это все равно очень много. Для сравнения хочется добавить, что доля, например, Азербайджана и Армении, вместе взятых, — всего лишь 3 %.

Массовые операции в Грузии проходили относительно пассивно. В ходе кулацкой операции Политбюро утвердило лимиты на 8000 (из них 4500 по 1-й категории), что ниже средних цифр по стране. Более того, и кулацкую операцию Берия пытался использовать для расправ с ответственными работниками.

Еще 30 октября 1937 г. Берия направил Сталину письмо, в котором докладывал, что НКВД Грузии уже арестовало свыше 12 000 человек, из них осуждено 7374. Лимит в рамках кулацкой операции уже исчерпан: тройки уже осудили 5236 человек. То есть в тюрьме находятся почти 5000 заключенных, которые ждут суда. Причем арестованы они именно в рамках чистки, потому что ждут выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР» [56, с. 415]. Тюрьмы переполнены, в связи с чем Берия просит «разрешить передать на усмотрение Специальной тройки… дела на участников вскрытых НКВД ГССР:

1) троцкистской террористической диверсионно-шпионской организации;

2) террористической диверсионно-шпионской организации правых» [56, с. 415].

Вообще-то их должна судить Москва. Но Берия просит права осудить их тройкой. А в чем разница? Он пишет, что все дело в сроках. Да — тройкой быстрее. Но главное — за расстрелянных тройкой он может не отчитываться по персональному составу. Если же отправлять дело на рассмотрение ВКВС, то они должны пройти утверждение Политбюро — сталинские расстрельные списки. А если ему не надо предъявлять Сталину эти имена? Тройкой — спокойнее. Понимая ситуацию, Берия дальше пишет: «Если положительное решение вопроса о передаче этих категорий на рассмотрение Специальной тройки будет сочтено неприемлемым, просим разрешить создать Специальную коллегию из состава Верховного суда Грузинской ССР для рассмотрения этих дел». То есть все равно — не надо тревожить Москву этими именами — сами все решим, без Москвы! У нас нет данных о том, было ли утверждено это предложение Берии. Скорее всего, было, но дело не в этом. Этот случай показывает направление политики Берии и Гоглидзе. В 1937–1938 гг. их интересовала прежде все чистка, а не «массовые операции».

На Лубянке отлично понимали, что делает Берия. Фриновский постоянно указывал Ежову на то, что «подозрительно, что т. Берия хочет уничтожить всех чекистов, когда-либо работавших в Грузии. Говорил, что все свое самое близкое окружение т. Берия перестрелял» [86, с. 359].

Иными словами, Берия в 1938 году осуществлял иной вариант репрессивной политики. Если «ежовцы» и «северокавказцы» сосредоточились на «массовых операциях», то «кавказцы» Берии — на проведении чистки. Не в этом ли причина успеха Берии в Москве в 1938–1939 гг.?

Школа Евдокимова

Чтобы разобраться в событиях, начнем с истории формирования клана «северокавказцев». В его центре стоит известный чекист и партийный деятель Ефим Георгиевич Евдокимов. Родился в 1891 г., в Семиреченской области, русский, сын путевого обходчика. В революционном движении с 16 лет, сначала вступил в ППС, затем анархо-синдикалист. Три ареста, побег, тюрьма, высылка. Освободила его Февральская революция, в 1917 году служил в армии. Как и многие анархисты — участник октябрьских событий в Москве, затем работал в Московской ЧК. В партию большевиков вступил в апреле 1918 года.

В июне — декабре 1919 г. Евдокимов начальник Особого отдела Московской ЧК. Руководил арестами и следствием по делу Штаба Добровольческой армии Московского района — конспиративной офицерской организации.

В январе 1920 г. начальник секретно-политической части Особого отдела ВЧК, сначала Южного, а после начала войны с Польшей Юго-Западного фронта. Спустя год — начальник секретно-оперативной части Всеукраинской ЧК при СНК Украинской ССР, начальник Особого отдела Всеукраинской ЧК. С июня 1922 г. полномочный представитель ГПУ при СНК Украинской ССР по Правобережной Украине.

Для нас сейчас важно и интересно, что Евдокимов никогда не был «старым большевиком». Он, видимо, не гордился своим партийным стажем, не был связан общей идейной борьбой с меньшевиками. «Своими» для него были чекисты, которые шли рядом с ним через Гражданскую войну.

С 1919 года с ним служил Михаил Петрович Фриновский. Русский, родился в 1898 г. в Пензенской губ. Отец — учитель. Дальше крайне интересно — духовное училище и 1-й класс Пензенской духовной семинарии в 1916 г. Но «труба зовет», в 1916 г. — вольноопределяющийся, унтер-офицер конного полка, затем дезертировал, был связан с анархистами, участвовал в терактах, преследовался властями, участник июльского восстания в Москве 1917 г., ранен в октябрьских боях в Москве, с 1918 года — большевик и с 1919 г. в ВЧК. Участвовал в ликвидации Национального центра, захвате базы анархистов в Краскове (это после взрыва анархистами МГК РКП(б). Начальник ОО Галицийской армии, начальник оперативного отдела СОЧ ВУЧК, начальник ОАЧ, секретарь ПП ГПУ УССР на Правобережной Украине.

В контрразведывательном отделе ВУЧК служили в это время Николаев-Журид Николай Галактионович и Курский Владимир Михайлович. Чекистами Николаевской и Херсонской губерний в 1920 году руководили Дагин Израиль Яковлевич и Антонов-Грицюк.

С 1923 г. Евдокимов на Северном Кавказе, и вся эта группа чекистов (Вейншток, Николаев-Журид, Курский, Антонов-Грицюк, Дагин и др.) едет с ним.

Под руководством Евдокимова формируется группа северокавказских чекистов: «Евдокимов создал там (на Северном Кавказе. — Л.Н.) такие преданные кадры, которые до сих пор к нему относятся с уважением и во всем его слушаются» [50, с. 209].

Именно в это время в группу вошли Миронов Сергей Наумович, Дейч Яков Абрамович, Рудь Петр Гаврилович…

В 1925–1926 гг. «северокавказцы» под руководством Евдокимова проводят боевые операции по разоружению повстанческих отрядов (банд?) в Чечне и Дагестане.

«Надо иметь в виду, что он (Евдокимов. — Л.Н.) был единственным работником ОГПУ, награжденным четырьмя орденами боевого Красного Знамени[17], и, несмотря на ягодинские интриги, его авторитет как героя Гражданской войны был очень велик. Кроме того, его поддерживали Ворошилов, Микоян и ряд других членов ЦК…» — вспоминал Шрейдер [39, с. 16–17].

Как можно понять, Евдокимов был один из наиболее последовательных сторонников «боевизации» органов: «В тесном смысле слова «боевизация», т. е. наиболее допустимое приближение наших органов к организации типа частей Красной Армии, что в значительной степени объяснило бы переход органов ОГПУ на боевую обстановку в период войны, а войска готовятся к тому, чтобы в случае внутренних волнений они были той ударной единицею, посредством которой в случае осложнений возможно было бы подавить восстание даже в рядах вооруженной Красной Армии (выделено мной. — Л.Н.), так и в случае войны и в особенности военных неудач не исключена возможность перенесения такой вовнутрь страны с формами чисто гражданскими» [87, С. 257–257]. Евдокимов написал это в 1927 г., и кажется, что спустя 10 лет программа оставалась в силе.

Кроме того, чекисты пытались решать и политические вопросы. В 1922–1927 годах в Донбассе почти ежегодно проходили забастовки. Особенно острым был конфликт в 1927 году, о котором мы знаем по закрытому письму в ЦК заместителя секретаря окружкома Кравцова. В этом документе сообщается о росте недовольства в рабочей среде из-за введения новых, повышенных норм и пониженных расценок по новому коллективному договору, в результате которого реальная зарплата упала практически вдвое. По мнению рабочих, в этом виновны старые специалисты-инженеры. Именно в это время чекистам и приходит в голову мысль организовать недовольство рабочих в нужном направлении. Появляется «Шахтинское дело», в рождении которого Евдокимов играет чуть ли не ключевую роль. Официально называлось «Дело об экономической контрреволюции в Донбассе». Обвиняемым вменялась в вину «вредительская деятельность», создание подпольной организации, установление конспиративной связи с московскими вредителями и с зарубежными антисоветскими центрами. Дело было передано в суд, пять человек расстреляли, четыре были оправданы, остальные получили разные сроки от года до 10 лет.

Как можно понять, Сталин был доволен инициативой северокавказских коммунистов. Начинались процессы против старой интеллигенции: дело Промпартии, союзного бюро меньшевиков, Крестьянской трудовой партии и др. В 1929 г. Евдокимова переводят в Москву начальником СОУ ОГПУ.

Сталин пишет специальное письмо Менжинскому, в котором, в частности, указывает: «Слышал, что Евдокимов переводится в Москву на секретно-оперативную работу (кажется вместо Дерибаса). Не следует ли одновременно провести его членом Коллегии? Мне кажется, что следует. И. Сталин».

Сам Евдокимов считал, что «ЦК предлагает ему наладить оперативную работу ОГПУ». Почему у Сталина сложилось мнение, что она «плохо налажена»?

Возможно, играл роль скандал с «беспринципным блоком». Шрейдер рассказывает, что «в конце 1928-го или начале 1929 года Московским комитетом партии было вскрыто дело так называемого «беспринципного блока» в Сокольническом районе, в котором оказались замешаны Ягода, Дерибас и Трилиссер, а также секретарь Сокольнического РК ВКП(б) Гибер… втянутый… Погребинским и Фриновским (оба они в то время были помощниками начальника особого отдела Московского военного округа) в пьяные компании, собиравшиеся на частных квартирах, где, как рассказывали, в присутствии посторонних женщин за блинами и водкой решались важные организационные вопросы, включая расстановку кадров… Под давлением партийной общественности Ягода тогда был вынужден убрать из центрального аппарата своих любимцев, Фриновского и Погребинского, и отправил их на периферию полномочными представителями ОГПУ — Фриновского в Азербайджан, а Погребинского в Башкирию» [39, с. 10]. Как раз в это время Фриновский встретился с Евдокимовым в Москве и пожаловался, что «попал в правые на практике».

Актуальной политической проблемой в это время была коллективизация. «Я спросил ЕВДОКИМОВА, — вспоминал Фриновский, — как у вас на Северном Кавказе идут дела? Он говорит: «Дела сложны, колхозы в казачьих и национальных районах прививаются туго, сопротивление идет большое», и он выразился так: «Черт его знает, выйдет ли из этого дела что-нибудь?»… За время нахождения ЕВДОКИМОВА в Москве, а потом уже после его переезда в Москву у меня с ним было несколько встреч. В процессе этих встреч ЕВДОКИМОВ говорил, что ЦК допускает много безобразий в деревне и «черт его знает, к чему все это приведет».

На первый взгляд может показаться, что сомнения в коллективизации приписаны следствием, но если мы обратимся к документам 1929–1930 гг., то выясним, что докладные, которые он писал Сталину, были исключительно резкие по политическому содержанию, и, видимо, отражают настроения Евдокимова: «Материалы, поступающие с мест, приводят многочисленные факты извращений, перегибов со стороны части низового соваппарата и местных бригад при проведении практических мероприятий посев-кампаний, коллективизации, раскулачиванию… Почти везде отмечаются факты подведения середняков и даже бедняков, в отдельных случаях быв. красных партизан, под категорию раскулачиваемых; фиксируются местами факты исключительно грубого обращения с населением со стороны работников низового аппарата; регистрируются много фактов мародерства и дележки имущества раскулачиваемых, а также аресты середняков за невнос семзерна; угрозы арестом и выселения за невступление в колхоз и проч.»… «Сведения о злоупотреблениях, несмотря на принимаемые меры облпарт-организациями, продолжают поступать и до настоящего времени из большинства районов и местами количественно увеличиваются». Так начинается записка Евдокимова Сталину 7 марта 1930 г.

В то же время у Фриновского состоялась «следующая встреча с ЕВДОКИМОВЫМ… когда он объезжал районы, в которых проводились операции по борьбе с повстанчеством. После официальных разговоров я имел с ЕВДОКИМОВЫМ интимную беседу, во время которой он мне говорил, что вооруженным путем, как думает ЦК, колхозов не создашь… обстановка очень сложна и в центральной России. Может так получиться, говорил ЕВДОКИМОВ, что кулака-то мы разорим и физически уничтожим, а осложнений у нас в стране может быть много и хозяйства в деревне партия не создаст… На этом разговор с ним и кончился. Пробыв несколько дней, ЕВДОКИМОВ уехал».

Именно в это время он направил еще одну записку Сталину о ситуации в деревне (на этот раз в Сибири): «Массовые перегибы и извращения в ходе коллективизации и раскулачивания… приняли угрожающие размеры. Непрекращающиеся извращения вызывают серьезные колебания в настроении середняцко-бедняцких масс, что создает благоприятную почву для развертывания кулацкой к.р. агитации и для распространения кулацкого влияния на часть середняков и даже бедноты. В результате по Сибири не прекращаются (имея тенденции к росту) массовые выступления, возглавляемые кулацкой к.р. и перерастающие в банд, движение».

В сентябре 1930 года Фриновского направили для подавления повстанческого движения в Азербайджан, и в этому году у него состоялась «встреча… в кабинете у ЕВДОКИМОВА. Я спрашивал его указаний. Наряду с оперативно-служебными указаниями он заявил мне, что в успех начавшейся операции по ликвидации кулачества как класса он — ЕВДОКИМОВ, хотя на него и возложено проведение этой операции по СССР, — не верит. В целесообразность проводимой по решению Центрального Комитета операции он также не верит, считая, что это может привести к обнищанию деревни и деградации сельского хозяйства».

Может быть, записки Евдокимова сыграли не последнюю роль в появлении известной статьи Сталина «Головокружение от успехов». Так или иначе, похоже, что показания Фриновского на следствии в 1939 году, что Евдокимов одно время сочувствовал правым, не выдуманы.

Отношения Евдокимова с Ягодой были непростые. В 1931 году чекистами Центра и Украины было вскрыто так называемое дело «Весна», арестовано около трех тысяч офицеров РККА, прежде всего бывших царских офицеров. Эта операция вызвала резкую критику со стороны части чекистов. «Году в 1931-м или 1932-м заместитель председателя ОГПУ Мессинг, начальник административного отдела Воронцов, начальник особого отдела Ольский, полпред ОГПУ по Московской области Бельский, начальник секретно-оперативного управления Евдокимов и кто-то еще подали заявление в ЦК ВКП(б) с жалобой на Ягоду, ориентирующего периферийные органы на создание «раздутых» дел (насколько я слышал, речь шла об Украине, Ростове-на-Дону, Северном Кавказе и Закавказье), где были арестованы значительные группы бывших офицеров и прочих контрреволюционно настроенных элементов без достаточных оснований и конкретных обвинений. Вместо тщательной проверки материалов обвинения Ягода поспешил доложить в ЦК о раскрытии «заговоров» и т. п. Заявление группы руководящих работников ОГПУ слушалось на заседании Политбюро, и, как мне потом рассказывал Л. Н. Бельский, Сталин, выслушав его, сказал примерно следующее: «Мы никому не позволим позорить наши органы и клеветать на них. Люди, подписавшие это заявление, — склочники, и их пребывание в ОГПУ может принести только вред, так как они не смогут вести должной борьбы с вредителями». Поздно ночью в тот же день Бельский и другие жалобщики получили пакеты с выписками из решения Политбюро об их откомандировании из ОГПУ в другие наркоматы. Бельский, Ольский и Воронцов были направлены на работу в Наркомпищепром. Мессинг, по словам его жены, чуть ли не год оставался без назначения. Один Евдокимов, кажется, остался в органах» [39, с. 13–14].

Мемуары Шредера довольно точно восстанавливают события тех дней. В письме Сталина от 10 августа 1931 г. руководителям региональных партийных организаций написано: «т.т. Мессинг и Бельский отстранены от работы в ОГПУ, тов. Ольский снят с работы в Особом отделе, а т. Евдокимов снят с должности начальника Секретно-Оперативного управления с направлением его в Туркестан на должность ПП (полномочного представителя. — Л.Н.) на том основании, что:

а) эти товарищи вели в руководстве ОГПУ совершенно нетерпимую групповую борьбу против руководства ОГПУ; б) они распространяли среди работников ОГПУ совершенно не соответствующие действительности разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является «дутым» делом; в) они расшатывали тем самым железную дисциплину среди работников ОГПУ» [66, с. 280].

Орлов сообщает, что Сталин хотел назначить Евдокимова начальником УНКВД в Ленинград, но Киров воспротивился, и в Ленинграде остался Ф. Медведь. Действительно, есть решение ПБ ЦК ВКП(б) от 25.07.1931 направить Балицкого на работу в Москву, Реденса на Украину, Медведя в Белоруссию, а Евдокимова в Ленинград. Но уже 5 августа было принято решение «назначить ПП ОГПУ в Средней Азии т. Евдокимова, дав ему специальное поручение разоружения банд в Таджикистане, прежде всего в Туркмении (так в тексте. — Л.Н.)» [67, с. 281]. В 1931–1932 гг. Евдокимов в Средней Азии. «Это назначение я рассматривал как незаслуженное наказание» [50, с. 211], — вспоминал Евдокимов.

Опала была, видимо, серьезным психологическим испытанием для Евдокимова. Некоторые из его сторонников отвернулись от своего патрона. Евдокимов рассказывал на следствии, что «в 1931 году при моей переброске в Среднюю Азию, Вейншток лично, по указанию Ягоды, выселял мою семью из квартиры, и у нас с ним после этого личного контакта не было» [50, с. 276]. Другие сохранили верность — во время командировки его сопровождали Попашенко и Кальнинг.

Операции в Средней Азии принесли Евдокимову еще два ордена боевого Красного Знамени — Таджикской и Туркменской ССР. В 1932 г. Евдокимова возвращают на Северный Кавказ. Первое путешествие в Москву закончилось неудачей — он поднялся довольно высоко, но не смог повалить Ягоду. Видимо, он вынес из этих трех лет большой опыт: неприязнь к Сталину, недоверие к политике партии и веру в силу органов, которые «могут все».

Так или иначе, в 1933 году Евдокимов снова встретился с Фриновским. Последнего назначили на высокий пост — начальника ГУ ПВО (Главного управления пограничных и внутренних войск). «Вскоре после назначения меня начальником ГУПВО ОГПУ и приезда в Москву, я встретился с ЕВДОКИМОВЫМ у него на квартире. Он приехал из Ростова. Вроде бы сомнения в политике Сталина у Евдокимова сохранились: «Подожди, колхозы-то начали существовать, но это только начало, а что будет дальше — неизвестно…» Дальше ЕВДОКИМОВ спросил: «Ты ГУПВО принял или нет?» После моего утвердительного ответа он сказал: «Тебе надо было бы заинтересоваться как следует вопросами войск. Войска будут играть большую роль в случае каких-либо осложнений внутри страны, и ты должен прибрать войска к своим рукам». Здесь, мне кажется, уместно вспомнить мысли Евдокимова 1927 года о том, что войска будут нужны в условиях возможного политического кризиса, что и произошло весной 1937 года.

Со своей стороны Ефим Григорьевич продолжал сплачивать вокруг себя кадры чекистов. В 1934 году «он говорил о том, что он имеет ряд людей внутри аппарата ГПУ, и назвал РУДЯ, ДАГИНА, РАЕВА, КУРСКОГО, ДЕМЕНТЬЕВА, ГОРБАЧА и других». Кроме того, он активно наращивал свой политический вес. В 1934 году Евдокимов переведен на партийную работу, стал первым секретарем Северо-Кавказского края и избран в ЦК. Поэтому он активно искал контакты в ЦК: «В одну из встреч в 1935 году ЕВДОКИМОВ… рассказал о его связях с ХАТАЕВИЧЕМ… с ЭЙХЕ, о части ленинградской группы — ЧУДОВЕ, ЖУКОВЕ, причем тут же меня предупредил — иметь в виду с ними не особенно встречаться, потому что ленинградцы пьянствуют и вообще в ЦК слывут как люди подмоченные, разложившиеся на почве пьянства».

Руководителем ОГПУ края стал его заместитель Дагин. Удобный тандем. Причем Евдокимов стал сразу делать попытки протолкнуть своего помощника в Москву: «В этот же его приезд ЕВДОКИМОВ говорил: нельзя ли как-нибудь, через ЯГОДУ, нротянуть ДАГИНА на оперативный отдел».

Подведем итог: к осени 1936 года Евдокимов имел определенное политическое лицо. «Силовик» и верил прежде всего в мощь военизированных структур. Кроме того, он отчетливо представляет себе то море ненависти, которое живет в крестьянстве. Он ненавидит Ягоду и считает его «липачом». Наверное, не очень доверяет Сталину — «незаслуженная опала». За Евдокимовым стоит сильная группа чекистов, самым влиятельным из которых был Фриновский.

«Северокавказцы» в 1936–1938 гг.

В августе 1936 г. Сталин разочаровался в Ягоде и назначил новым наркомом Ежова. Одним из его ближайших помощников стал старый друг Евдокимова — Фриновский: «Вскоре после вступления в должность заместителя наркома ЕЖОВ начал меня приближать к себе, выделять из остальных замов, вести со мной более откровенные разговоры в оценке других замов, высказывать некоторое недовольство АГРАНОВЫМ. Перед распределением обязанностей между замами, помимо того, что я продолжал быть начальником ГУПВО, ЕЖОВ предложил мне интересоваться и оперативными вопросами»…

28 ноября 1936 года «северокавказец» Курский назначен начальником СПО (переведен с поста нач. НКВД Западной Сибири). Кроме того, в тот же день был реорганизован оперативный отдел, из его состава выделили отдел охраны и оставили его за Паукером, а начальником оперотдела был назначен еще один «северокавказский чекист» Николаев-Журид. И это было только начало.

В феврале 1937 года Ежов прямо предложил Фриновскому опереться на «северокавказцев»: «Вот, например, ЕВДОКИМОВ говорил тебе о людях, и я знаю кое-кого. Нужно будет их в первую очередь потянуть в центральный аппарат. Вообще нужно присматриваться к способным людям и с деловой точки зрения из числа уже работающих в центральном аппарате, как-нибудь их приблизить к себе и потом вербовать, потому что без этих людей нам работу строить нельзя, нужно же ЦК каким-то образом работу показывать».

Перемещения в центре вызвали перемещения и на периферии. Когда Курского перевели в Москву из Зап. Сибири, вместо него из Днепропетровска поставили «северокавказца» С. Н. Миронова.

9 января «северокавказец» Попашенко был переведен с поста заместителя начальника УНКВД в Ростове (Люшкова) начальником УНКВД Куйбышевской области.

4 апреля застрелился Погребинский[18]. Накануне самоубийства Погребинский оставил письмо, адресованное Сталину. Письмо, прежде чем попасть в Кремль, прошло через руки нескольких видных сотрудников НКВД. Погребинский писал в нем: «Одной рукой я превращал уголовников в честнейших людей, а другой был вынужден, подчиняясь партийной дисциплине, навешивать ярлык уголовников на благороднейших революционных деятелей нашей страны…» Фактически он солидаризируется с обвинениями троцкистов в адрес Сталина. Вместо него в Горький перевели Дагина. В Орджоникидзе вместо него начальником управления стал начальник третьего отдела края Буллах.

«Когда Ежов получил указание свыше об аресте Ягоды и надо было направить кого-нибудь для выполнения этого приказа, первым вызвался… Фриновский, с готовностью выкрикнувший: «Я пойду!» Фриновский не только возглавил группу работников, ходивших арестовывать Ягоду и производить обыск в его квартире, но рассказывали, что он первым бросился избивать своего бывшего покровителя», — вспоминал Шрейдер. В воспоминаниях Мироновой есть аналогичный эпизод, но с Евдокимовым: «И рассказывает вот такую историю. Ягода не соглашался дать нужные показания. Об этом доложили Сталину. Сталин спросил: — А кто его допрашивает? Ему сказали. Сталин усмехнулся, пососал трубку, прищурил глаза: — А вы, — говорит, — поручите это Евдокимову.

Евдокимов тогда уже никакого отношения к допросам не имел, он уже в НКВД не работал. Сталин его сделал членом ЦК, первым секретарем Ростовского обкома партии. Его разыскали, вызвали. Он выпил стакан водки, сел за стол, засучил рукава, растопырил локти — дядька здоровый, кулачища во! Ввели Ягоду, — руки за спину, штаны сваливаются (пуговицы, разумеется, спороты). Когда Ягода вошел и увидел Евдокимова за столом, он отпрянул, понял все. А Евдокимов: — Ну, международный шпион, не признаешься? — И в ухо ему… Сталин очень потешался, когда ему это рассказали, смехом так и залился…» [40, с. 102–103]

«Примерно в 1937 году, после ареста ЯГОДЫ, он (Ежов. — Л.Н.) начал со мною вести разговоры в отношении возможного моего назначения первым заместителем Наркома».

Эти показания Фриновский давал на следствии в апреле 1939 года, но он не говорит, что Евдокимов приезжал в Москву в феврале 1937 г. на пленум партии и выступал с рассказом о разоблачении врагов в Азово-Черноморском крае — почему-то не упоминает о своих встречах с Евдокимовым, которые, конечно, должны были быть. А ведь и февральско-мартовский и июньский 1937 года ключевые пленумы. На них был нанесен открытый удар по старому курсу на «примирение», что привело к росту влияния НКВД. И что — Евдокимов с Фриновским не разговаривали об этом? Или разговаривали, но Фриновский об этом молчит, потому что эти разговоры противоречат его версии на следствии: «Стал я преступником из-за слепого доверия авторитетам своих руководителей ЯГОДЫ, ЕВДОКИМОВА и ЕЖОВА». Вот так — «сам я политически безграмотный и просто выполнял их приказы». Так ли это?

«После ареста ПАУКЕРА ЕЖОВ поставил вопрос о подборе начальника первого отдела и сам же предложил КУРСКОГО, который был назначен на должность начальника 1-го отдела».

Во второй половине апреля Евдокимов снова был в Москве и встречался с Фриновским. Тот рассказал ему о стремлении Ежова опереться на «северокавказцев»: «ЕВДОКИМОВ тогда сразу перешел к первому отделу, говоря, что КУРСКОГО неудачно назначили на первый отдел, хотя этот человек и наш, говорил он, но он неврастеник и трусоват; я тебе говорил, что ДАГИНА надо было назначить. Я рассказал ему о настроениях КУРСКОГО уже в процессе работы, что он всячески хочет освободиться от должности начальника 1-го отдела. ЕВДОКИМОВ предложил воспользоваться этими настроениями и во что бы то ни стало назначить на место КУРСКОГО ДАГИНА». Похоже, Евдокимов хорошо представлял своих бывших соратников. В начале июля Курский застрелился. Причины этого не ясны. Шрейдер вспоминает: «Рассказывали, что Курский оставил письмо в адрес ЦК, в котором писал, что не может согласиться с применением на следствиях избиений и пыток и поэтому кончает с собой». По другим источникам, Сталин в начале июля предложил Курскому в перспективе занять пост наркома внутренних дел СССР, после чего тот застрелился.

В эту же встречу с Фриновским Евдокимов говорил: «При вас тоже будет продолжаться ягодинская линия; будем сами себя истреблять. Доколь это будет продолжаться?» Это, мне кажется, очень типичное высказывание для Евдокимова: «будем сами себя истреблять». Только надо правильно понять, кто для него «мы» и «свои». Убежден, что Евдокимов таковыми считает не коммунистов, не советский аппарат, а именно чекистов, и в первую очередь «северокавказцев». И Фриновский его отлично понимает, поэтому отвечает: «Я рассказал о состоявшемся разговоре с ЕЖОВЫМ и указал, что мы принимаем сейчас меры, елико возможно, сохранять кадры». Какие «кадры сохранять»? Конечно, чекистские.

Фриновский, естественно, доложил Ежову о встрече с Евдокимовым и, естественно, получил выговор: «ЕЖОВ сказал — это хорошо, что ты мне рассказываешь, но зря ты ЕВДОКИМОВУ рассказываешь о том, что мы с тобой говорили, давай лучше условимся так — ты будешь говорить ЕВДОКИМОВУ только то, что я тебе скажу».

Далее в рассказах Фриновского странным образом пропущен еще один приезд Евдокимова в-Москву на июньский пленум 1937 года. А ведь именно тогда развернулась чистка партийного аппарата и начались массовые операции.

Рассказывает Фриновский только о встрече с Ежовым и Евдокимовым уже «после октябрьского пленума ЦК … на даче у ЕЖОВА. Причем разговор начал ЕВДОКИМОВ, который, обращаясь к ЕЖОВУ, спросил: «Что-то у тебя не так получается, обещал выправить ягодинское положение, а дело все больше углубляется и теперь подходит вплотную к нам. Видно, неладно руководишь делом». ЕЖОВ сперва молчал, а потом заявил, что «действительно обстановка тяжелая, вот сейчас принимаем меры к тому, чтобы сократить размах операций, но, видимо, с головкой правых придется расправиться». ЕВДОКИМОВ ругался, плевался и говорил: «Нельзя ли мне пойти в НКВД, я окажу помощи больше, чем другие». ЕЖОВ говорит: «Было бы хорошо, но ЦК едва ли пойдет на то, чтобы тебя передать в НКВД».

Именно в это время у Евдокимова начались трудности в Ростове. Руководителем УНКВД с лета 1937 года был «северокавказец» Дейч. Но он с 30-х годов в Москве и оторвался от влияния патрона. Осенью 1937 г. в Ростов был направлен вторым секретарем Борис Аркадьевич Двинский. До этого Двинский служил заместителем начальника секретного отдела ЦК Поскребышева. Возможно, ему была поставлена задача «присматривать» за Евдокимовым и готовить ему смену. Оказавшись между двух сил, Дейч начал собирать компромат на Евдокимова. Так, он доложил Сталину о том, что «враги пытались сорвать празднование 20-летия Октябрьской революции» в Ростове. Рабочим была своевременно не выплачена заработная плата, кроме того, начались перебои с поставками товаров. Сталин оставил резолюцию: «В Ростовской области неблагополучно».

Евдокимов понимал, что это удар по его авторитету. В январе «после одного из заседаний пленума[19], вечером, на даче у ЕЖОВА были ЕВДОКИМОВ, я и ЕЖОВ, — вспоминал на следствии Фриновский. — Когда мы приехали туда, там был ЭЙХЕ, но ЭЙХЕ с нами никаких разговоров не вел. Что было до нашего приезда у ЕЖОВА с ЭЙХЕ — ЕЖОВ мне не говорил. После ужина ЭЙХЕ уехал, а мы остались и почти до утра разговаривали. ЕВДОКИМОВ, главным образом, напирал на то, что подбираются и под нас, в частности, он начал говорить о себе и выражал недовольство, почему ЕЖОВ направил к нему в край ДЕЙЧА, который подбирает на него материалы».

Очень показательный разговор. Во-первых, надо помнить, что именно на этом пленуме разбиралось дело Постышева, которого критиковали за «перегибы» в ходе чистки — разгром куйбышевской партийной организации. Вскоре Постышева арестовали. Очень показательный и состав совещающихся на даче Ежова членов ЦК: Ежов, Евдокимов, Эйхе — «чистильщики». Во-вторых, показательна фраза Евдокимова «подбираются и под нас». Кто же это «подбирается», если здесь на даче сидят Ежов и Фриновский? Кто обладает такой властью и полномочиями? Сталин?

В принципе тревога Евдокимова объяснима: на пленуме принято решение заканчивать чистку. И у «северокавказцев» должен возникнуть вопрос — какова будет судьба тех, кто реализовал замысел Сталина и при этом добился стремительного карьерного взлета. Ежов, может быть, запрещал себе сомневаться в том, что Сталин может решить от него избавиться, но у Евдокимова не было такой искренней преданности к вождю, да и у Фриновского тоже.

С другой стороны, следует заметить, что ощущение тревоги, которое проходит через показания Фриновского, кажется, совершенно не характерно для реального самочувствия заместителя наркома в это время. А. Миронова-Король в воспоминаниях довольно подробно описывает смену настроений и своего мужа, и его руководителей.

В августе 1937 года в Новосибирск приехал Фриновский. «Но как он изменился! — вспоминает Миронова. — Если в Эйхе появилось что-то заискивающее, лебезящее, то Фриновский — наоборот, лоснится, самоуверен, самодоволен, еще бы: второй человек после Ежова, а выше Ежова тогда во всей стране никого, кроме Сталина, не было. Сережу увидел, самодовольно улыбнулся, покровительственно похлопал по плечу, мол, его, Фриновского, ставленник, этот не подведет! На Эйхе едва взглянул» [40, с. 95].

Миронова назначили полпредом в Монголию: «Удача опять возносила Мирошу (С. Миронов-Король. — Л.Н.) — и какая! Вырваться из тисков страха, и не как-нибудь, а взмыть вверх. Ответственная политическая задача — полпредом в Монголию в острый момент международной политики! Это ли не удача? Это ли не доверие, доверие в то время, когда хватали кругом одного за другим?

Еще как только повеяло повышением, Мироша заметно приободрился, а тут сразу вернулись к нему былая его самоуверенность, его гордая осанка, его азартная решимость, его честолюбие. Глаза сразу стали другие — залучились огоньками успеха, словно вернулись молодость, «настоящие дела», борьба с контрреволюцией, ростовские времена» [40, с. 96].

Осенью 1937 года Фриновский был в Монголии с Мироновым. Они организовывали «чекистское сопровождение» ввода в МНР советских войск и чистки монгольской номенклатуры. «Вечером у нас Фриновский с Мирошей старые дела вспоминают — Северный Кавказ, то, се. …глаза блестят, опьянены оба властью, которая им здесь дана, делами, которые вершат» [40, с. 99].

Весной 1938 года Миронова перевели в Москву начальником отдела НКИД. На вокзале он встретил жену: «Удивлена? Не удивляйся. Я теперь замнаркома иностранных дел по Дальнему Востоку! Да ты внимательно посмотри!.. Смотрю — на груди орден Ленина. А глаза блестят, я хорошо знала этот блеск успеха. Так страшные качели еще раз вознесли Мирошу» [40, С. 107]. Вообще-то орден Ленина Миронов получил раньше, но нам сейчас важны эмоции, которые переживали «северокавказцы» в начале 1938 г.

Лето 1938 года: «Шли аресты. Конечно, мы об этом знали. В нашем Доме правительства ночи не проходило, чтобы кого-то не увезли. Но страх, который так остро подступил к нам в Новосибирске, тут словно дал нам передышку. Не то чтобы исчез совсем, но — ослаб, отошел… Ежов и Фриновский были в силе, и их ставленников аресты пока не касались. Уж очень нам хорошо жилось! Мироше нравились его новые обязанности».

С точки зрения А. Мирновой-Король, моменты колебания и страха были характерны только для первой половины 1937 года, когда чистка в аппарате НКВД начиналась и никто не знал сценария событий, и потом уже второй раз описание страха ареста приходится уже на конец 1938 г.

На рубеже 1936–1937 годов Миронов сомневается в целесообразности чистки, подозревает, что «Кемеровское дело» — «липа». Он остро конфликтует со ставленником Ежова — Успенским: «Сережа говорил, что это не человек, а слизь. Он имел в виду не мягкотелость, которой у Успенского и капли не было, а беспринципность, неустойчивость, карьеризм и всякое другое в том же духе» [40, с. 86] и даже добивается его перевода в другой регион. В результате он начинает бояться, что окажется жертвой репрессий. Жена вспоминает очень характерный эпизод из жизни в Новосибирске, когда Миронов руководил УНКВД Западно-Сибирского края: «…Сережа тоже боялся. Как все у него напряжено внутри в страшном ожидании, я поняла не сразу. Но однажды… У него на работе был большой бильярд. Иногда, когда я приходила к Мироше и выдавался свободный час, мы с ним играли партию-две. И вот как-то играем. Был удар Сережи. И вдруг он остановился с кием в руках, побледнел… Я проследила его взгляд. В огромное окно бильярдной видно: во двор шагом входят трое военных в фуражках с красными околышами.

— Мироша, что с тобой? — И тут же поняла. — Да это же смена караула.

И действительно, разводящий привел двух солдат сменить стражу в будке у ворот. Он просто зачем-то завел их во двор» [40, с. 92].

Страх руководителя НКВД понятен — именно на лето 1937 года приходится кульминация арестов региональных руководителей органов. Причем вызваны эти аресты в первую очередь сомнениями в целесообразности чистки. Именно страх подтолкнул Миронова на раскручивание маховика репрессий.

Вспомним рассказ жены С. Н. Миронова о событиях лета 1937 года, когда пришла информация об аресте наркома ТатАССР Рудя: «Приказ был об его аресте за то, что у него не выловлены враги народа — троцкисты и т. д., что у него было мало арестов. Ага, мало арестов, значит, не борешься? Значит, прикрываешь, укрываешь?» — так интерпретировал этот приказ Миронов и дал своим подчиненным установку: «Как бы у нас не получилось, как с Рудем… Нормы не выполняем. Все вон какие цифры дают!» «Нормы» и «цифры» — это стилистика кулацкой операции. А Рудя арестовали за то, что он мало арестовывал коммунистов (троцкистов), не был активен при проведении чистки. К слову сказать, в июле еще и не было «массовых операций».

«Оказывается, у него было секретное совещание, туда вызвали всех начальников края. Пришел тайный приказ об аресте Рудя». Скорее всего, это совещание 25 июля с инструктажем о начале кулацкой операции. Сохранилась стенограмма выступления Миронова на этом совещании. Послушаем, как он инструктирует подчиненных: «Лимит для первой операции 11 000 человек… Ну посадите 12 000, можно и 13 000 и даже 15 000, я даже вас не оговариваю этим количеством. Можно даже посадить по первой категории 20 000 человек. С тем, чтобы в дальнейшем отобрать то, что подходит к первой категории, и то, что из первой должно будет перейти во вторую. На первую категорию лимит дан 10 800. Повторяю, что можно посадить и 20 тыс., но с тем, чтобы из них отобрать то, что представляет наибольший интерес» [109, С. 83].

Сразу отметим: на самом деле лимит в 10 800 по 1-й категории был основан на запросе Миронова от 8 июля и утвержден решением Политбюро 9 июля 1937 года. Но в приказе от 30 июля лимит уменьшен до 5000 по 1-й категории и 12 000 по 2-й. Конечно, Миронов может не знать об изменении лимита, хотя, конечно, должен бы. Новые цифры ведь утверждались, как мы помним, на совещании 16 июля. Но, допустим, не знает еще и дает своим сотрудникам неправильные ориентиры. Интересно другое — он с самого начала ориентирует их на увеличение размаха арестов: «…я даже вас не оговариваю этим количеством. Можно даже посадить по первой категории 20 000 человек»! В реальности по первой категории уже к 5 октября (то есть через месяц после начала операции) было осуждено 6513 (а не 5000). Правда, на эти 1513 человек «приговора задержаны исполнением до получения дополнительного лимита» [109, с. 103]. Кроме того, по обнаруженному делу РОВС арестовали 9689 человек, из них успели приговорить по 1-й категории 6437 и по 2-й категории — 1610. Осуждение по делу РОВС производилось в ЗСК тоже тройкой (а не судом), но в лимиты их не включили. Всего за время проведения кулацкой операции западносибирские чекисты расстреляли 19 876 человек [109, с. 127]. Как раз вышли на установленные Мироновым ориентиры. И поставил перед ними такую задачу «сталинский пес» комиссар ГБ 3-го ранга Сергей Наумович Миронов именно потому, что боялся повторить «судьбу Рудя». Но, вспомним, боится Миронов после своих конфликтов с Успенским и сомнений в разумности чистки, Рудя арестовали за недостаточную активность в проведении чистки (не выловлены троцкисты), а Миронов — раскручивает «большой террор» — массовые операции.

История с Мироновым — иллюстрация того, как действуют чекисты.

В показаниях арестованных чекистов ясно прослеживается, что уже осенью 1937 года они отмечают изменение характера операции. «По массовым операциям в самом начале была спущена директива ЕЖОВА в полном соответствии с решением правительства, и первые месяцы они протекали нормально… — говорил в 1939 году Фриновский. — Вскоре было установлено, что в ряде краев и областей, и особенно в Орджоникидзевском крае, были случаи убийства арестованных на допросах, и в последующем дела на них оформлялись через тройку как на приговоренных к расстрелу. К этому же периоду стали поступать данные о безобразиях и из других областей, в частности с Урала, Белоруссии, Оренбурга, Ленинграда и Украины».

Примерно те же показания давал и Ежов: «Первые результаты массовых операций… не только не создали недовольства карательной политикой советской власти среди масс, а наоборот вызвали большой политический подъем… Когда были исчерпаны в областях установленные для них так называемые «лимиты» по репрессии бывших кулаков, белогвардейцев, к.-р. духовенства и уголовников, мы — заговорщики и я, в частности, вновь поставили перед правительством вопрос о том, чтобы продлить массовые операции и увеличить количество репрессируемых…»

Иными словами — операция стала развиваться «ненормально» после того, как начались масштабные требования с мест об увеличении лимитов: в октябре — ноябре 1937 года (диаграмма № 32).

Как можно понять, страх, что операции идут не совсем так, как надо, впервые появился у Фриновского и Ежова уже во время октябрьского 1937 года пленума. «Вот сейчас принимаем меры к тому, чтобы сократить размах операций», — говорил Ежов Евдокимову. Как мы знаем, никакого сокращения операций не произошло, и даже наоборот.

Зачем и кому нужен был размах массовых операций? Фриновский и Ежов дают на этот вопрос несовпадающие ответы. Бывший нарком говорит о том, что таким образом «заговорщики провокационно пытались вызвать недовольство советских граждан политикой правительства». Но в показаниях Фриновского постоянно проходит и другая мысль. Рассказывая от том, как он, Евдокимов и Ежов вместе планировали политику, он вспоминает, что они «говорили о возможном сокращении операций, но, так как это было признано невозможным, договорились отвести удар от своих кадров и попытаться направить его по честным кадрам»… То есть репрессии должны были продемонстрировать лояльность чекистов Сталину, усыпить его подозрительность и отвлечь от намерений ликвидировать самих «чистильщиков»: «Принятое ЕЖОВЫМ, мною и ЕВДОКИМОВЫМ решение о невозможности приостановить и отвести удар от своих — антисоветских повстанческих кадров и необходимости перенести удар на честные, преданные родине и партии, кадры практически нашло свое выражение в преступном проведении карательной политики».

Так, Ежов рассказывает, как они с Евдокимовым, напуганные возможной подозрительностью Сталина по отношению к ним после бегства Люшкова, организовали новый виток репрессий на Дальнем Востоке (см. выше). По сути, они повторяют тот же прием, что и С. Н. Миронов летом 1937 года в ЗСК. И это не частный случай, на самом деле, как мы помним, летом 1938 года в половине регионов страны делали попытку начать третий виток массовых операций.

Об этом же говорилось и в постановлении от 17 ноября 1938 г.: «враги народа… пробравшиеся в органы НКВД… сознательно извращали советские законы, проводили массовые необоснованные аресты, в то же время спасая от ареста своих сообщников, в особенности засевших в органах НКВД» [67, с. 608].

Интересно, что в январе 1939 года был арестован С. Н. Миронов-Король и почти сразу он дал показания, что еще в июле 1937 года Фриновский в частной беседе сказал ему о намерении Ежова прийти к власти, опираясь на своих соратников в НКВД [82, с. 517]. Конечно, это можно было бы списать на фантазии бериевских следователей. Но вот интересная деталь. Жена Миронова — Агнесса Миронова в своих мемуарах говорит практически то же самое: «Нам казалось, что Ежов поднялся даже выше Сталина» [33, с. 122]. Мысли эти, судя по тексту мемуаров, относятся где-то к середине 1938 г. А вот кто это «мы», у которых такие мысли? Судя по тексту мемуаров Мироновой, общалась она тогда только с членами своей семьи, с братом С. Миронова — разведчиком Давидом Королем и его семьей и с семьей Фриновских…

«Во время этого же пленума, — рассказывает Фриновский, — у меня была еще одна встреча с ЕВДОКИМОВЫМ. Он все время нажимал на то, что надо Николая ЕЖОВА все время держать в руках, что «вы не можете справиться с этим делом, берете свои собственные кадры и расстреливаете». И здесь, конечно, речь шла прежде всего о чекистах. Верный своему представлению о «своих» и «чужих», Евдокимов не мог согласиться с ротацией в НКВД.

Именно в это время Шолохов пишет знаменитое письмо Сталину, в котором обвиняет Евдокимова в «предательстве»: «В обкоме и в областном УНКВД была и еще осталась недобитой мощная, сплоченная и дьявольски законспирированная группа врагов всех рангов, ставившая себе целью разгром большевистских кадров по краю». О как! И в обкоме, и в УНКВД? Всех рангов!

И что бы не было сомнений о том, кого имеет в виду, заканчивает письмо так: «И пусть… хорошенько присмотрятся к Евдокимову! Он хитер — эта старая, хромая лиса! Зубы съел на чекистской работе, и чтобы он не видел вражеской работы со всех сторон облепивших его Пивоварова, Кравцова, Шацкого, Ларина, Семякина, Шестовой, Лукина, Касилова и др.? Не верится, т. Сталин! Но если Евдокимов не враг, а просто глубокая шляпа, то неужто такой руководитель нужен нашей области, где крайне сложна политическая обстановка, где так много напаскудили враги». Старый и типичный ход: «враг» или «дурак». «Глупость или предательство». Но понятно, что Шолохов не верил, что Евдокимов «дурак» и не видит «врагов», и уж точно в это не верил Сталин.

Так или иначе, вскоре Ежов был назначен наркомом водного транспорта, а Евдокимов его заместителем.

Именно в этот момент Фриновский оказался фактически полновластным хозяином НКВД. Ежов потом писал Сталину, что месяц (с 7 апреля) он фактически не заходил в здание наркомата, но и потом до середины июня бывал крайне редко.

Ежов требовал от Фриновского продолжить чистку кадров в наркомате, но начальник ГУГБ под разными предлогами от этого уклонялся. Вообще, судя по воспоминаниям окружающих, был убежден в своей власти. Случайно ли?

«Вскоре ЕВДОКИМОВ был переведен на работу в Москву. Встречи у нас стали происходить чаще, как у ЕЖОВА непосредственно с ЕВДОКИМОВЫМ, так и нас троих.

По возвращении с Дальнего Востока (25 августа 1938 г. — Л.Н.) по просьбе ЕЖОВА я, не заезжая домой, поехал в Наркомат. Я ЕЖОВА вообще никогда в таком удрученном состоянии не видел. Он говорил: «Дело дрянь», — и сразу же перешел к вопросу о том, что БЕРИЯ назначен в НКВД вопреки его желанию». По другим показаниям, Фриновский был очень удивлен и считал, что заместителем наркома будет Литвин.

Что пытался найти Берия?

Ежов, вероятно, до последнего момента верил в то, что его преданность Сталину — некоторая гарантия безопасности, и, возможно, ничего не замышлял. Конечно, если сам Ежов не планировал нанести «превентивный удар», то теоретически мог планировать Фриновский. У него уже был опыт — весной 1937 г. он, опираясь на части НКВД, взял Москву под контроль и арестовал военных. Тогда он действовал по приказу Сталина, но он мог повторить эту операцию и без воли вождя.

«27–28 августа 1938 г. позвонил мне ЕВДОКИМОВ, — рассказывает начальник ГУГБ, — и попросил зайти к нему на квартиру. Весь наш разговор ЕВДОКИМОВ свел к тому, что, если есть какие-либо недоделки, по которым может начаться разворачиваться наше причастие к преступным делам, до приезда БЕРИЯ закончить». В частности, было принято решение расстрелять арестованного уже Заковского, чтобы он не мог быть допрошен Берией. Здесь надо иметь в виду, что точные причины ареста Заковского не ясны. Понятно, что весной 1938 г. в руководстве НКВД был «клановый» конфликт, но почему Сталин разочаровался в Заковском, ведь он ценил его высоко? Известно, что в Москве Заковский что-то болтал о Сталине (спьяну?) и это могло стать причиной его падения [82]. Здесь самое время вспомнить, что, по мнению Орлова, о компромате на Сталина знали именно Фриновский и Заковский. Тогда становится понятно и то, что могло быть содержанием «болтовни» и почему Заковского надо было ликвидировать до появления на Лубянке Берии.

Как только Берия приступил к обязанностям заместителя наркома и в начале сентября приехал в Москву, был арестован Алехин. Ему инкриминировалось то, что он «немецкий шпион». В действительности, скорее всего, боялись совсем другого.

Во время следствия Жуковский дал показания о деятельности так называемой специальной химической лаборатории НКВД на Мещанской улице. «До перехода в состав 12-го оперативно-технического отдела НКВД руководителями этой лаборатории были сотрудники НКВД Серебровский и Сырин. Когда я возглавил этот отдел, начальником лаборатории был назначен мною инженер-химик Осинкин.

По заданию заместителя наркома внутренних дел комкора Фриновского задачей лаборатории должно было быть: изучение средств диверсионной работы, снотворных средств, ядов и методов тайнописи для целей оперативной работы. По распоряжению Фриновского был также установлен порядок пользования указанными средствами для оперативной работы. Оперативный отдел, который желал для своих целей получить, например, снотворное средство, мог его получить только с санкции наркома или заместителя наркома — начальника ГУГБ».

Интересно, что Жуковский честно признался в том, что реальная практическая работа лаборатории началась именно по его инициативе: «выяснилось, что в ее составе было всего два научных работника, оба беспартийных, и никакой серьезной разработки средств для оперативной работы не велось. В связи с этим при помощи аппарата ЦК ВКП(б) были получены три научных работника — инженер Осинкин и доктор Майрановский, члены партии, и еще один комсомолец, фамилию его не помню. Кроме того, для работы в лаборатории были использованы заключенные профессор Либерман по зажигательным средствам и инженер Горский по отравляющим веществам» [50, с. 170].

Реальный доступ к отравляющим веществам, кроме сотрудников лаборатории, имел капитан госбезопасности Алехин, у которого хранились также и ключи от шкафов лаборатории. Напомним — «северокавказец».

«Один раз, когда — не помню, — вспоминал Жуковский, — Фриновский сказал мне, что в лаборатории у Алехина есть средство, принятие которого вызывает смерть у человека, как от сердечного приступа. Такое средство необходимо, когда нужно уничтожать врагов за границей». Понятно, что «за границей», — не в СССР же их использовать против руководителей партии и правительства…

Были проведены эксперименты над осужденными, и, как выяснилось, яд действует. Так, по мнению следствия, был отравлен Слуцкий — хотя Фриновский сказал Шпигельглазу именно про «сердечный приступ».

Как можно догадаться, Берия боялся, что его отравят. Всего полгода назад прошел процесс правотроцкистского блока, и на всю страну было рассказано, как Ягода пытался отравить Ежова.

Но очень вероятно, что на самом деле боялся и Сталин. Спустя несколько месяцев Фриновский даст показания, что планировалось отравить Сталина: тем более что «открытое использование прислуги для теракта было не обязательно, прислугу можно было использовать втемную, потому что лаборатория и заготовка продуктов были в руках Баркана и Дагина, они могли заранее отравить продукты, а прислуга, не зная об отравлении продуктов, могла подать их членам Политбюро» [50, с. 178].

Понятно, что если бы «северокавказец» Алехин, у которого, собственно, и хранились ключи от шкафов с ядами, по инициативе «северокавказца» Фриновского передал бы яд начальнику охраны Сталина «северокавказцу» Дагину, то у последнего были бы все возможности организовать смерть вождя «как от сердечного приступа». Минуя посредничество Фриновского, и Алехин, и Дагин действовать, возможно, побоялись бы. Но в июле — августе 1938 года Фриновский организовать это покушение не мог — он очень своевременно для Сталина был на Дальнем Востоке (см. ниже). Когда же 25 августа он вернулся в Москву, то узнал, что его переводят из НКВД и заменяют Берией. А Берия, приехав в начале сентября в Москву, первым делом уже 13 сентября арестовал именно Алехина, сначала как «немецкого шпиона». Но как же Берия мог найти доказательства, изобличающие Алехина, всего за неделю, ведь арестовать начальника отдела центрального аппарата НКВД можно только с санкции Сталина? Очевидно, что дело не в «шпионаже», да и инициатива этого ареста, наверное, не только Берии принадлежит.

Следует учитывать, что положение нового заместителя наркома было не простым. С ним из Грузии приехали сначала всего несколько человек. Даже начальником его секретариата первый месяц оставался бывший пограничник, доверенное лицо Фриновского, комбриг УЛЬМЕР ВОЛЬДЕМАР АВГУСТОВИЧ, и доверять ему Берия не мог. Заместителем Берии стал Меркулов. Надо было срочно укреплять свои позиции.

Здесь следует отметить ряд обстоятельств. Это сейчас мы знаем, что Берия возглавил органы на долгие годы, стал одним из символов НКВД. Но современники событий не знали будущего. И понятно, почему Берия не очень хотел ехать в Москву. Остались воспоминания об этом у Хрущева и его семьи. Опасения его понятны — перевод в столицу на такую должность мог закончиться по-разному. Осенью 1937 г. Эйхе перевели с должности 1-го секретаря Западно-Сибирского краевого комитета ВКП(б) на должность народного комиссара земледелия СССР и в апреле 1938 года арестовали. Весной в Москву с должности 1-го секретаря Ростовского обкома перевели Евдокимова. Он стал, как мы помним, заместителем наркома водного транспорта — все понимали, что это кризис в карьере (для Евдокимова просто не первый кризис — «он хромая лиса, и зубы съел на чекистской работе»). Первым заместителем народного комиссара внутренних дел был одно время Заковский. И чем это для него закончилось? Вообще никто не мог знать, на ком остановится ротация, кто мог заранее сказать, что выживут Берия, Хрущев и Жданов? Сталин понимал опасения Берии и демонстративно оказывал ему покровительство: навестил в новой квартире (в Доме правительства), предлагал поселиться в Кремле и т. п. Но насколько Берия мог верить Сталину?

Конечно, Берия нуждался в информации о расстановке сил в наркомате, о слабых и сильных сторонах окружавших его людей. Такой человек у него был — начальником АХУ НКВД уже полгода был Сумбатов, который мог иноформировать его о «неофициальной стороне жизни» в Москве. На начальном этапе Берия нанес удар по «партийцам», пришедшим с Ежовым в наркомат. 15 сентября начальник УНКВД Москвы и Московской обл. Цесарский был направлен руководить Ухто-Ижемским ИТЛ НКВД (через три месяца арестован). Его заменяет начальник секретно-политического отдела майор ГБ Журбенко (Ежов считал его «честным» даже перед смертью, Журбенко можно считать выдвиженцем Ежова). Возможно, такая рокировка была нужна только для одного — 15 сентября начальником 4-го отдела 1-го управления был назначен Кобулов. У Берии появился первый «свой» начальник отдела.

Далее полтора месяца проходят в «позиционной войне». На этом этапе Ежов отдавал Берии только «чужих». Речь идет о тех, кто оставался в руководстве НКВД со времен Ягоды, и тех, кому Ежов не очень доверял.

13 сентября арестовали старшего майора ГБ Радзивиловского. Затем под ударом оказались и некоторые «украинцы»: 27 сентября арестовали начальника УНКВД Сталинградской области старшего майора ГБ Николая Давыдовича Шарова (в 1935–1937 гг. начальник ЦК Киевской области) и капитана ГБ наркома внутренних дел Молдавской АССР Широкого Ивана Тарасовича.

Но самым сильным шагом был арест Бориса Бермана. «Берман не был участником нашей заговорщической организации, однако, мне, Фриновскому и Бельскому было известно еще в начале 1938 года, что он является активным участником антисоветской заговорщической группы Ягоды. Привлекать Бермана к нашей заговорщической организации мы не собирались. Он уже тогда был достаточно скомпрометированным человеком и подлежал аресту. С арестом мы, однако, тянули». Теперь Бориса Бермана отдали. Конечно, это было небезопасно. Борис Дмитриевич потянул бы за собой брата Матвея Бермана и одно время заместителя Ежова, а затем и Бельского.

29 сентября был издан приказ о новой реорганизации НКВД. С точки зрения борьбы Берии за контроль важно, что было ликвидировано управление особых отделов. Начальник управления Н. Н. Федоров стал просто начальником отдела, а начальники отделов — начальниками отделений. Кроме того, Меркулов стал официально заместителем начальника ГУГБ вместо Николаева-Журида.

И все-таки нескольким «кавказцам» должно было быть трудно на Лубянке: отдел охраны по-прежнему возглавлял Дагин, контрразведывательный отдел — Николаев-Журид, тюремный Антонов-Грицюк, оперативный — Понашенко. Выдвиженцы Ежова — Федоров и Пассов возглавляли соответственно особый и иностранный отделы.

С другой стороны, оказавшись во враждебном окружении в наркомате, логичнее всего для Берии было бы сыграть на расколе между Ежовым и Фриновским. Пока еще недостаточно он силен, демонстративно опереться на одних против других: либо на «ежовцев», либо на «северокавказцев». А на кого? Логичнее было бы сначала усыпить доверие наркома, избавиться от людей Фриновского в аппарате, а потом взяться за людей Ежова. Но Берия почему-то сначала основной удар наносит по окружению наркома. Удаляют Цесарского, Жуковского, понижается статус Федорова (арест Бермана и Радзивиловского сейчас не рассматриваем). Тактически это кажется ошибкой, ведь должно только привести к объединению усилий «ежовцев» и «северокавказцев», к усилению сопротивления. Кроме того, первоначально речь шла «только» о шпионаже. Алехин, Берман, Жуковский и др. первоначально обвинялись в том, что они немецкие шпионы. Иными словами, идея заговора появилась в деятельности Берии не сразу.

Наконец, надо учитывать и то, что, как бы ни был предан Ежов Сталину, планы вождя он понял сразу: «Переживал и назначение в замы т. Берия… Думал, что его назначение — подготовка моего освобождения» [86, с. 357]. Понимая угрозу для себя, он сразу начал договариваться с Фриновским о совместных действиях: «В первый же день его [Фриновского] приезда из ДВК сразу заговорили о Берия (он еще тогда не знал о назначении). Видя мое минорное отношение к назначению, он довольно откровенно разговорился о моей будущей плохой жизни от Берия. Затем эти разговоры в разное время с некоторыми перерывами продолжались вплоть до последнего времени (последняя встреча с Фриновским во время ноябрьских праздников)… Я всю эту мразь выслушивал с сочувствием. Советовался, что делать».

Надо заметить, что Фриновский давал ему разумные советы: «Советовал держать крепко вожжи. Не давать садиться на голову. Не хандрить, а взяться крепко за аппарат, чтобы не двоил между Берия и мной. Не допускать людей т. Берия в аппарат». И если бы Ежов меньше пил, то некоторые шансы выжить и победить у него были.

Самый простой и лежащий на поверхности шаг — предъявить компромат на Берию. Ежов обсуждал с Фриновским это: «советовался, показать ли вам известные уже о т. Берия архивные документы». Конечно, это сработало бы, только если Сталин сомневается в своем земляке. А Сталин, похоже, не очень сомневался. Но самое главное — Берию можно было попытаться физически ликвидировать. Конечно, это не могло не вызвать неудовольствия Сталина, но ведь и альтернатива — смерть. Ежов и Фриновский отлично знают правила игры в 1937–1938 гг. Была ли возможность убрать Берию? Оказывается, была.

«Первое, что сделал Берия, став заместителем Ежова, это переключил на себя связи с наиболее ценной агентурой, ранее находившейся в контакте с руководителями ведущих отделов и управлений НКВД, которые подверглись репрессиям». Видимо, он сам ходил на конспиративные встречи.

«Будучи близоруким, Берия носил пенсне, что делало его похожим на скромного совслужащего. Вероятно, — вспоминает Судоплатов, — он специально выбрал для себя этот образ: в Москве его никто не знает, и люди, естественно, при встрече не фиксируют свое внимание на столь ординарной внешности, что даст ему возможность, посещая явочные квартиры для бесед с агентами, оставаться неузнанным. Нужно помнить, что в те годы некоторые из явочных квартир в Москве, содержавшихся НКВД, находились в коммуналках». Была ли своя агентура, которую Берия мог использовать, у Алехина, сказать трудно, но Радзивиловский служил в Москве до лета 1937 г. и потом, в 1938 г., руководил наблюдением за ГВФ и шоссейным строительством — у него должна была быть агентура, у Бермана должна была быть агентура — этих людей можно было бы использовать.

То обстоятельство, что новый заместитель наркома сам ходил по явочным квартирам, давало определенный шанс уничтожить его без шума. На него мог напасть «агент-двойник», могли напасть «бандиты». Вспомним, что во главе оперативного отдела, который занимался арестами и наружным наблюдением, стоял «северокавказец» Попашенко. В семье Лаврентия Павловича знали, что за ним следят, и считали, что это личная охрана его противника Жданова. Но может, и не только Жданова.

Иными словами, если бы Ежов меньше пьянствовал и действительно контролировал аппарат, то шансы к сопротивлению у него были.

Однако все развивалось иначе, и Берии удалось найти людей, которые смогли оказать ему важные услуги.

Здесь, мне кажется, уместно упомянуть два имени: капитана ГБ Павла Васильевича Федотова и старшего лейтенанта ГБ Льва Емельяновича Володзимерского. Оба «северокавказцы», и карьеры их похожи. Федотов — сотрудник Грозненской ЧК с 1921 г., весной 1937-го начальник 5-го отделения 4-го отдела УГБ УНКВД Орджоникидзевского края. В мае 1937-го начальник 4-го отдела майор ГБ Лаврушин был переведен заместителем начальника УНКВД Горьковской области, а потом и начальником УНКВД. Федотов несколько месяцев прослужил начальником отдела, а затем с осени 1937 г. — начальник 7-го отделения секретно-политического отела НКВД СССР. С августа 1938 года — помощник начальника отдела. Володзимерский — в органах на Северном Кавказе с 1928 года, весной 1937 г. начальник отделения 4-го отдела УГБ УНКВД Орджоникидзевского края, в мае 1937 г. переведен в Москву и служил заместителем начальника отделения 4-го отдела ГУГБ НКВД СССР, в июне 1937 г. награжден орденом Красной Звезды. Сослуживцы… Как мы уже помним, всех «северокавказцев» расстреляли в 1939–1940 гг. Точнее — почти всех. Эти выжили, и не просто выжили, а сделали на первый взгляд удачную карьеру. Федотов — в 1940 г. — начальник контрразведывательного отдела, затем управления. К 1959 году генерал-лейтенант, два ордена Ленина, три ордена Красного Знамени, знак «Заслуженный работник НКВД». Володзимерский также дослужился до генерал-лейтенанта, награжден орденом Ленина и тремя орденами Красного Знамени. Карьера обоих прервалась в 50-х. Федотов в 1959 г. уволен из КГБ и лишен звания. Володзимерский расстрелян по делу Берии в декабре 1953 года.

Какие услуги оказали они новому заместителю наркома, что он обеспечил им такой быстрый рост? Историки обычно рассказывают о доносе Журавлева Сталину, который обсуждался на Политбюро и подтолкнул отставку Ежова. Но заявление Журавлева написано во второй половине ноября, когда сила уже явно была на стороне Берии. А помощь тому потребовалась раньше — в сентябре — октябре 1938 г.

С приходом Кобулова начальником 4-го отдела Федотов становится начальником следственной части второго отдела, а с 1 ноября — заместителем начальника этого отдела. В апреле 1939 г. уже майор ГБ Федотов награжден орденом Красного Знамени. В дальнейшем, после ухода Кобулова начальником в ГЭУ НКВД, Федотов стал начальником 2-го отдела. Володзимерский служил заместителем начальника отделения 2-го отдела ГУГБ НКВД СССР до 22 декабря 1938 г., затем стал помощником начальника следственной части НКВД СССР, в феврале 1939-го стал капитаном ГБ, 30.04.1939 г. награжден знаком «Почетный работник ВЧК — ГПУ (XV)». С 4 сентября 1939 г. Володзимерский — заместитель начальника следственной части ГЭУ НКВД СССР, через полгода получил звание майора и должность начальника следственной части ГЭУ НКВД. Итак, в сентябре — декабре 1938 г. они в следственной части.

Следственная часть! «Была создана специальная следственная часть, которая буквально выбивала показания у арестованных о «преступной деятельности», не имевшие ничего общего с реальной действительностью».

3 октября Жуковского сняли с поста замнаркома и отправили начальником Ридцерского полиметаллического комбината. Про «сигналы» на Цесарского, Шапиро, Литвина и Жуковского говорил сам Ежов: «В этот период ЦК ВКП(б) неоднократно обращал мое внимание на то, что меня окружают подозрительные люди, пришедшие со мной на работу в НКВД. В ЦК был поставлен вопрос о снятии Цесарского, мне было предложено убрать с работы в НКВД Шапиро, Жуковского, Литвина. Разумеется, я не мог не считаться с требованиями ЦК и предполагал Жуковского без лишнего шума сплавить куда-нибудь на другую работу, подальше в провинцию» [50, с. 63].

Следующий удар Берия попробовал нанести по Николаеву и Пассову.

Весь октябрь прошел в этой «позиционной войне». «В 1938 году атмосфера была буквально пронизана страхом, в ней чувствовалось что-то зловещее. Шпигельглаз, заместитель начальника закордонной разведки НКВД, с каждым днем становился все угрюмее. Он оставил привычку проводить воскресные дни со мной и другими друзьями по службе… На Лубянке люди казались сдержанными и уклонялись от любых разговоров».

16 октября следователям Берии удалось добиться от Дмитриева необходимых показаний. Во-первых, он заговорил не только о шпионаже, но и о заговоре: «…Ко второй половине 1937 года сформировалась руководящая группа заговорщиков НКВД в составе БЕРМАНА Б.Д., ЛЮШКОВА Г.С., ЛЕПЛЕВСКОГО И.М. и ДМИТРИЕВА Д.М.» [67, с. 591].

Итак, по версии Дмитриева, Борис Берман одна из ключевых фигур заговора в НКВД. При этом — последний действующий игрок к осени 1938 г. Леплевский и Дмитриев уже арестованы, Люшков — бежал. То есть реально Дмитриев дает показания только на Бермана, как решающую фигуру заговора в НКВД.

Во-вторых, он стал давать развернутые показания на «северокавказцев» и «ежовцев»: Николаева, Пассова, Гендина и др.: «ДМИТРИЕВ… показал о причастности к заговорщической деятельности: МИНАЕВА А.М. — ныне заместителя Наркома тяжелой промышленности, до этого занимавшего должность начальника контрразведывательного отдела…; ДЕНТОКИНА — помощника начальника контрразведывательного отдела ГУГБ; АГАСА В.C. — заместителя начальника особого отдела ГУГБ; ПАССОВА — начальника иностранного отдела; ГЕНДИНА С.Г. — начальника разведывательного управления РККА… ДМИТРИЕВ также показал о подозрительных по шпионажу связях заместителя начальника контрразведывательного отдела ГУГБ Волнынского… ДМИТРИЕВ показывает о близких отношениях начальника контрразведывательного отдела ГУГБ НИКОЛАЕВА Н.Г. с врагами народа ШЕБОЛДАЕВЫМ, СОСНОВСКИМ, ЛЕПЛЕВСКИМ, ЗАКОВСКИМ» [67, С. 577–578].

Уточним — Гендин и Пассов — кадровые решения собственно Ежова; Минаев и Николаев — «северокавказцы».

Спецсообщение об этих показаниях Дмитриева ложится на стол Сталина только через неделю, но санкция последовала сразу: на сообщении Берии санкция: «Дентокина, Агаса, Волынского, Николаева арестовать» [67, с. 602].

Началась новая волна арестов: 22 октября начальник ИНО Пассов и начальник тюремного отдела Н. И. Антонов-Грицюк, 23 октября — Жуковский, 24 октября — начальник отдела оборонной промышленности Л. Я. Рейхман. 25 октября — начальник КРО — Н. Г. Николаев и В. C. Агас.

Николаева сменил Меркулов, а Пассова — Деканозов. Появился новый «кавказец».

После этого Фриновский и его соратники, если бы они хотели уничтожить Сталина, должны были идти на открытый террористический акт. Однажды я уже приводил рассказ об этом Судоплатова: «Полную правду об этих событиях, которая так никогда и не была обнародована, рассказали мне Мамулов и Людвигов, возглавлявшие секретариат Берии, вместе со мной они сидели во Владимирской тюрьме. Вот как была запущена фальшивка, открывшая дорогу кампании против Ежова и работавших с ним людей. Подстрекаемые Берией, два начальника областных управлений НКВД из Ярославля и Казахстана обратились с письмом к Сталину в октябре 1938 года, клеветнически утверждая, будто в беседах с ними Ежов намекал на предстоящие аресты членов советского руководства в канун октябрьских торжеств. Акция по компрометации Ежова была успешно проведена». Так и вспоминается: «Сначала планировались празднества, потом аресты, потом решили совместить…»

Судоплатов считает это фальшивкой, но вынужден признать, что у ее истоков стоит донос на Ежова региональных руководителей. Вряд ли Ершов (руководитель УНКВД Ярославской области) решил оказать Берии эту услугу. По крайней мере, награды за нее он не получил: его арестовали 4 декабря 1938 года. Версия с переворотом в ноябрьские праздники фигурировала и на следствии. «Безвыходность положения привела меня к отчаянию, толкавшему меня на любую авантюру, лишь бы предотвратить полный провал нашего заговора и мое разоблачение, — говорил Ежов. — ФРИНОВСКИЙ, ЕВДОКИМОВ, ДАГИН и я договорились, что 7 ноября 1938 года по окончании парада, во время демонстрации, когда разойдутся войска, путем соответствующего построения колонн создать на Красной площади «пробку». Воспользовавшись паникой и замешательством в колоннах демонстрантов, мы намеревались разбросать бомбы и убить кого-либо из членов правительства.

ВОПРОС: Как были между вами распределены роли?

ОТВЕТ: Организацией и руководством путча занимались я — ЕЖОВ, ФРИНОВСКИЙ и ЕВДОКИМОВ, что же касается террористических актов, их практическое осуществление было возложено на ДАГИНА. Тут же я должен оговориться, что с каждым из них я договаривался в отдельности.

ВОПРОС: Кто должен был стрелять?

ОТВЕТ: ДАГИН мне говорил, что для этих целей он подготовил ПОПАШЕНКО, ЗАРИФОВА и УШАЕВА, секретаря ЕВДОКИМОВА, бывшего чекиста «северокавказца», о котором ДАГИН отзывался как о боевом парне, вполне способном на исполнение террористического акта.

По договоренности с ДАГИНЫМ, накануне 7 ноября он должен был проинформировать меня о конкретном плане и непосредственных исполнителях террористических актов. Однако 5-го ноября ДАГИН и другие заговорщики из отдела охраны, в том числе ПОПАШЕНКО и ЗАРИФОВ, были арестованы. Все наши планы рухнули. Тут же считаю необходимым отметить, что, когда 5 ноября Л. БЕРИЯ поставил вопрос в ЦК ВКП(б) об аресте заговорщиков из отдела охраны НКВД, в том числе — ДАГИНА, ПОПАШЕНКО и ЗАРИФОВА, я всячески старался отстоять этих людей и оттянуть их арест, мотивируя тем, что, якобы, ДАГИН и остальные заговорщики из отдела охраны нужны для обеспечения порядка в дни Октябрьских торжеств. Невзирая на это, ЦК ВКП(б) предложил арестовать заговорщиков. Так рухнули все наши планы».

Вероятнее всего, это — «липа». Обратим внимание — Ежов даже отказывается от утверждения, что все собирались вместе: он, Дагин, Евдокимов и Фриновский («я должен оговориться, что с каждым из них я договаривался в отдельности»). Да и Евдокимов в последнем слове признавал, что оговорил Дагина. Текст этот отражает скорее не планы Евдокимова и Фриновского, а «открытия» Берии и страхи Сталина. Но может быть, и разговоры чекистов между собой о том, как можно было бы сделать и что они не сделали. Если быть точнее, — разговоры Фриновского и Ежова.

После ареста Дагина никаких шансов выжить и у Ежова и у Фриновского не оставалось.

12 ноября арестован нарком Азербайджана Каминский. В тот же день Литвин покончил жизнь самоубийством. После дневного телефонного разговора с Ежовым Литвин вечером должен был выехать в Москву. За час до отхода поезда он застрелился у себя на квартире. На следующий день арестован Шапиро. 15 ноября нарком Украины Успенский бежал из Киева и скрылся. Подробнее об этом пишет Хрущев: «Дело Успенского началось так. Однажды мне звонит по телефону Сталин и говорит, что имеются данные, согласно которым надо арестовать Успенского… «Но это вы сами должны сделать»… Вскоре Сталин звонит опять: «Мы вот посоветовались и решили, чтобы вы Успенского не арестовывали. Мы вызовем его в Москву и арестуем здесь. Не вмешивайтесь в эти дела» [36, С. 173].

Хрущев уехал в Днепропетровск, и тут ему позвонил Берия и рассказал о том, что, пока его не было, Успенский сбежал и «оставил записку с намеками, что кончает жизнь самоубийством, бросается в Днепр». Успенского не могли найти полгода. Но важен не столько сам случай, сколько то, как воспринимали причины его побега: «Когда после бегства Успенского я приехал в Москву, Сталин так объяснял мне, почему сбежал нарком: «Я с вами говорил по телефону, а он подслушал. Хотя мы говорили по ВЧ и нам даже объясняют, что подслушать ВЧ нельзя, видимо, чекисты все же могут подслушивать, и он подслушал. Поэтому он и сбежал». Это одна версия. Вторая такова. Ее тоже выдвигали Сталин и Берия. Ежов по телефону вызвал Успенского в Москву и, видимо, намекнул ему, что тот будет арестован» [36, с. 174]. Успенский скрывался почти полгода.

Именно на этот период приходится еще один рассказ Мироновой, описывающий страх, овладевший «северокавказцами».

«Страх, и не такой, как в Новосибирске, а удесятеренный против того, теперь отравил нашу жизнь. Как-то, возвращаясь домой (уже в Доме правительства. — Л.Н.), Миронов вошел в лифт вместе со Шверником, и вдруг туда же вскочил незнакомый человек в белых бурках. И Миронов, и Шверник застыли… Что они пережили за ту минуту, пока лифт поднимался! Кому из них предъявить ордер на арест едет этот явный работник НКВД? На седьмой этаж к Миронову или на восьмой к Швернику?

Он сошел на шестом этаже, и только тогда они ощутили, что еще живы. Но лишь понимающе встретились глазами, не улыбнувшись друг другу. В такой ситуации тогда не улыбались» [40, с. 122].

«Миронов не обольщался. Он говорил мне: «Если меня арестуют, я застрелюсь».

Однажды ночью он вдруг вскочил с постели, выбежал в прихожую и быстро задвинул палкой дверь грузового лифта, который подавался прямо в квартиру, затем навесил на входную дверь цепочку, но этим не ограничился. Как невменяемый, схватил комод, притащил его и придвинул к дверям лифта.

— Сережа, — зашептала я, — зачем ты?

— Я не хочу, не хочу, чтобы они пришли оттуда и застали нас врасплох! — воскликнул он.

Я тотчас поняла: он хотел, чтобы был стук или чтобы грохот комода или треск переломанной палки разбудили его, чтобы не ворвались… к спящему.

— Мне надо знать, надо… когда они придут!

И я опять поняла: чтобы успеть застрелиться.

— Ты что, Сережа?!

И вдруг он истерически разрыдался, закричал в отчаянии:

— Они и жен берут! И жен берут!

Я никогда еще не видела, чтобы Сережа плакал. Я ушам, глазам своим не поверила…» [40, с. 123].

В январе 1939 года арестованные чекисты начали давать показания на Ежова и Фриновского. Первым дал показания Берман, за ним — Миронов. Тогда-то он и рассказал, что «северокавказцы» верили, что Ежов заменит Сталина.

Вскоре после ареста — в конце апреля 1939 года Ежов и Фриновский дали показания о том, что они участники заговора против Сталина. Но о чем говорят их показания? О том, что от них требовало следствие, или правду? Евдокимов, наоборот, держался до мая 1939 года и дал признательные показания только после очной ставки с Ежовым и Фриновским: «Показания с признанием своей вины я начал давать после очных ставок с Ежовым и Фриновским и после особого на меня воздействия. Я назвал на предварительном следствии около 124 участников заговора, но это ложь и в этой лжи я признаю себя виновным. К правым я никогда не принадлежал и не принадлежу, о чем я твердил на предварительном следствии около 5 месяцев.

После того, как на меня начали давать показания Ежов и Фриновский, я не вытерпел и начал лгать. Получается странно, ЕЖОВ перед моим арестом позвонил мне из СНК и сказал, что меня арестовывает. Теперь же он дает на меня показания, что был со мною связан по а/с деятельности. Значит, он был двурушником по отношению ко мне. Это обстоятельство меня удивило, и я, будучи морально подавлен, начал лгать на себя…» [50, с. 215].

На первый взгляд, не очень понятно, что вызвало «моральную подавленность» Евдокимова. «Был двурушником по отношению ко мне»… Можно предполагать, что, когда Ежов звонил Евдокимову в наркомвод и предупреждал об аресте, то, видимо, просил молчать, держаться и показаний на него, Ежова, не давать. Наверное, обещал вытащить. Евдокимов и держался пять месяцев. Его сильно били, по некоторым сведениям, выбили глаз, переломали больные ноги. Но он держался. А когда Ежова взяли, то тот сразу дал на Евдокимова показания. Обидно.

«Я не был сволочью, но стал таковым на предварительном следствии, так как не вытерпел и начал лгать, а лгать начал потому, что меня сильно били по пяткам».

«Не был сволочью, но стал таковым на предварительном следствии»… Что скрывается за этими словами? Кажется, что Евдокимов по-прежнему верен «своим», верен клановой корпоративной солидарности чекистов-«северокавказцев»: «Никогда ДАГИНА для террористической деятельности я не вербовал, на предварительном следствии я об этом подробно написал, но это все ложь. Показания других участников заговора совпадают с моими лишь потому, что у нас у всех был один хозяин — следователь… Я прошу одного, тщательно разобраться с материалами моего дела, меня очень тяготит, что я оклеветал много лиц».

Есть в последнем слове Евдокимова и еще один интересный момент: «…являлся ли ФРИНОВСКИЙ заговорщиком, я не знаю». Вот так! Дагин и другие — точно нет, а про Фриновского — «не знаю».

Интересно, что примерно так же считает и Ежов: «Показания Фриновского, данные им на предварительном следствии, от начала до конца являются вражескими. И в том, что он является ягодинским отродьем, я не сомневаюсь» и «Фриновский всплыл как ягодинец, в связи с чем я и выразил ему политическое недоверие».

Что-то такое они знали про Фриновского, что заставляло их сомневаться.

Очень выразительный рассказ об аресте Фриновского приводит С. Берия: «Сумбатов, один из чекистов, бывший в дружеских отношениях с Фриновским, рассказал мне (С. Берии. — Л.Н.) о его аресте. Последний, узнав, что за ним уже выехали, устроил у себя дома баррикаду. Конвой мог бы взять его штурмом или убить, но чекистам он был нужен живым. Отец поручил Сумбатову произвести арест Фриновского: «Если ты сам хочешь отвертеться от ареста, то для тебя это единственный способ». И Сумбатов согласился. Он плакал, рассказывая мне о том, как предал своего друга. Фриновский впустил его к себе, думая, что тот поможет ему выйти из этого безвыходного положения… Фриновский был расстрелян» [25, с. 60].

Странный рассказ. На что рассчитывал Фриновский, забаррикадировавшись у себя дома? И почему обязательно он был нужен живым? У Хрущева тоже остались воспоминания об этих днях в апреле 1939 г.: «Я случайно в то время находился в Москве. Сталин пригласил меня на ужин в Кремль, на свою квартиру. Я пошел. По-моему, там был Молотов и еще кто-то. Как только мы вошли и сели за стол, Сталин сказал, что решено арестовать Ежова, этого опасного человека (?!), и это должны сделать как раз сейчас. Он явно нервничал, что случалось со Сталиным редко, но тут он проявлял несдержанность, как бы выдавал себя. Прошло какое-то время, позвонил телефон, Сталин подошел к телефону, поговорил и сказал, что звонил Берия: все в порядке, Ежова арестовали, сейчас начнут допрос. Тогда же я узнал, что арестовали не только Ежова, но и его заместителей. Одним из них был Фриновский. Фриновского я знал мало. Говорят, что это был человек, известный по Гражданской войне, из военных, здоровенный такой силач со шрамом на лице, физически могучий. Рассказывали так: «Когда навалились на Фриновского, то Кобулов, огромный толстый человек, схватил его сзади и повалил, после чего его связали». Об этом рассказывали как о каком-то подвиге Кобулова. И все это тогда принималось нами как должное». Странно, что Сталин нервничал, он что, ждал от ареста чекистов каких-то неприятностей? Может быть, его тревожил не арест Ежова, а именно Фриновского, о мыслях которого говорила Миронова: чекисты поднимутся «выше Сталина».

Подведем итог. В июле — августе 1938 года «северокавказцы» (Евдокимов, Фриновский, их сторонники) имели реальную возможность уничтожить Сталина и прийти к власти. Они не сделали этого прежде всего потому, что не поняли, что «момент настал». Не просчитали планов Сталина. В сентябре — октябре, когда планы Сталина прояснились и можно было рассчитывать на пассивную поддержку Ежова, успеху заговора помешал паралич воли наркома. Трудно было поверить, что спивающийся Ежов в состоянии противодействовать Берии, а Фриновского в наркомате уже не было. Сталин переиграл заговорщиков.