«Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг. (с иллюстрациями)

Маклаков: Париж, 1940 - 1945

Принято считать, что германскую ориентацию приняла правая, реакционная, часть эмиграции; в основном это верно, однако определенные колебания проявляли и некоторые из эмигрантов, которых принято относить к либерально-демократическому спектру сообщества русских изгнанников.

Во Франции руководителем русских воинских объединений нацистами был назначен генерал H.H. Головин, видный военный историк и теоретик, возглавлявший высшие военные курсы РОВС в Париже. После нападения Германии на СССР митрополит Серафим обратился ко всем «верным сынам России» с тем, чтобы «верные сыны» помогли германским войскам очистить русскую землю от «масонской звезды и серпа и молота». Не удивительно, что оккупационные власти объявили о признании только администрации Серафима, специально оговорив, что не признают «промосковского» митрополита Евлогия[9].

Многие видные деятели эмиграции успели бежать из Парижа накануне его захвата немцами и обосновались на юге Франции, в зоне, контролируемой правительством Виши. Среди них были П.Н. Милюков, A.B. Тыркова вместе с семьей ее сына A.A. Бормана; некоторым счастливцам удалось получить американские визы и уехать в США, в том числе тем, с кем Маклаков постоянно общался в Париже, - М.А. Алданову, А.И. Коновалову, В.М. Зензинову, А.Ф. Керенскому и другим.

В июне 1940 г. Маклаков отказался покинуть Париж; как глава Офиса по делам русских беженцев, он счел необходимым остаться на посту[10].

Однако, как нетрудно было представить заранее, оккупационные власти отнеслись к либералу и масону Маклакову с подозрением. Впрочем, руки до него у властей дошли не сразу. 28 августа 1940 г. были распущены все иностранные организации в оккупированной зоне. Среди них - около 800 русских культурных, образовательных и иных организаций. Офиса Маклакова это не коснулось, однако оккупанты его просто игнорировали. Конечно, проблема русских эмигрантов во Франции волновала их далеко не в первую очередь, что позволило Маклакову продолжить свою, в данных условиях почти совершенно неэффективную, деятельность. Он пытался искать защиты интересов русских изгнанников у правительства Виши и даже обратился с личным письмом к его главе маршалу Ф. Петену. Ответа не последовало.

Тем временем у него появился «конкурент», князь Михаил Горчаков, внук канцлера A.M. Горчакова, предложивший Маклакову разделить функции таким образом, чтобы князь ведал сношениями с немцами, а бывший посол - всем остальным. Горчаков ссылался на желание оккупантов иметь дело именно с ним, но, возможно, это была его собственная инициатива. Горчаков, первый претендент на роль фюрера русской эмиграции, монархист и человек крайне правых убеждений, заявил, что он организовал новый «комитет» по своей собственной инициативе; по его словам, он платил за наем помещения для комитета, в котором он восседал под портретами Николая II и Гитлера, из своих собственных средств. Поверить в «самочинность» возникновения его комитета трудно. Несомненно, что до определенного времени он устраивал германские оккупационные власти; и если его прямая связь с гестапо и не прослеживается, то тесное взаимодействие с немецкой организацией, занимавшейся вербовкой рабочей силы в Германию, очевидна. Собственно, «трудоустройство» эмигрантов, многие из которых действительно оказались без работы, было, похоже, главной задачей горчаковской организации. Правда, князь также старался вызволять из беды соотечественников, попавших по той или иной причине в руки немецкой или французской полиции. Через несколько месяцев князь был немцами смещен, скорее всего, по причине своей эксцентричности, граничившей с ненормальностью. Даже если сделать скидку на ангажированность мемуаристов-«возвращенцев» Л.Д. Любимова и Б.Н. Александровского, общавшихся с Горчаковым, особенности поведения князя, которые они рисуют, наводят на мысли о неадекватном восприятии им окружающего мира[11].

В апреле 1941г. гитлеровцы поручили некоему полковнику Владимиру Карловичу Модраху, ничем особенным себя ранее на политической арене не проявившему, за исключением пронацистских симпатий, организовать комитет взаимопомощи русских беженцев во Франции. Задачей комитета была, разумеется, не помощь, а прежде всего контроль и привлечение, если потребуется, эмигрантов на службу германским властям. Все эмигранты должны были пройти регистрацию в комитете, причем регистрирующимся после начала войны Германии против СССР предлагали заполнить анкету, завершавшуюся следующим примечательным текстом: «Я, нижеподписавшийся, изъявляю свое добровольное желание принять действенное участие в борьбе, начатой Германской империей в СССР против жидовскокоммунистической власти. Я заявляю, что готов вести эту борьбу в любой ее отрасли и на любом посту, указанном мне представителями национал-социалистической Германии»[12]. Желающих, несмотря на недвусмысленные угрозы, нашлось немного.

Однако уже в июле Модрах был сменен его заместителем, неким Юрием (Георгием) Сергеевичем Жеребковым. Это был относительно молодой человек, в 1941 г. ему исполнилось 33 года. Он был внуком одного из флигель-адъютантов Николая II, натурализованным германским гражданином. По слухам, ранее он был профессиональным танцором. Своим назначением Жеребков был обязан тесным связям с гестапо и, возможно, дружбе с Альфредом Розенбергом.

25 июля 1941 г. около 250 видных эмигрантов были собраны для того, чтобы, не выражая одобрения или тем более несогласия, выслушать декларацию новоявленного «гаулейтера». Жеребков заявил, что будущее принадлежит Германии, а с большевизмом, несомненно, будет покончено. Он сказал также, что знает немцев, что особенно важно, так как они теперь будут определять судьбу России. Выступление Жеребкова, названное «официальным сообщением», было выпущено в виде листовки и распространено среди эмигрантов. Среди прочего «гаулейтер» говорил: «Я молю Господа, чтобы он дал сил и здоровья тому человеку, который поднял крестовый поход против поработителей нашей Родины. Боже, спаси и сохрани Фюрера Адольфа Хитлера, Вождя не только немецкого народа, но и всех тех, кто отдали и отдают себя на борьбу за новую счастливую Европу! ...Я лично молю Всевышнего о даровании победы немецким войскам...»[13]

Теперь эмигранты должны были пройти новую регистрацию в жеребковском комитете, причем их лояльность должны были засвидетельствовать два поручителя. Такое же требование было предъявлено Маклакову. Его Офис в сложившейся ситуации начинал играть все более декоративную роль, а в январе 1942 г. правительство Виши формально упразднило представительские функции Маклакова. Тем не менее Маклаков Офиса не закрыл, а некоторые эмигранты предпочитали иметь дело с ним, а не с нацистскими ставленниками.

Как впоследствии признавался сам Маклаков, поначалу он верил в победу Германии. Разгром Польши и Франции, слабость, проявленная СССР в войне с Финляндией, «чудодейственное» усиление Германии с 1918 г. привели его к мысли, что и Англия, и Советский Союз не устоят. Однако он не сделался «германофилом», как кое-кто из эмигрантов. Маклаков начал сближаться с людьми, которые, как и он, желали поражения Германии; многие из них все же верили в победу Советской России; во всяком случае, все они делали ставку на ее победу. «Это тогда вовсе не предрешало отношения к ней; помню, - вспоминал впоследствии Маклаков, - я полушутя сказал, что если теперь приедет сюда их посол, то я завезу ему карточку; но это была только шутка, на которую так и посмотрели». Шутка оказалась пророческой. Пока же Маклаков счел необходимым зафиксировать на бумаге суждение членов постепенно образовавшейся вокруг него группы о том, что победа СССР для России предпочтительнее победы Германии и что эмигранты должны Советской России в этом содействовать, «нисколько не меняя своего отношения к советской власти». Маклаковым эти рассуждения были оформлены в семи пунктах[14].

28 апреля 1942 г. Маклаков был арестован; были арестованы и сотрудники его Офиса. Оккупанты хотели продемонстрировать, «кто в Париже хозяин», и пресечь не санкционированную ими деятельность маклаковского Офиса. После девяти с половиной недель заключения в парижской тюрьме Санте в июле 1942 г. Маклаков и его сотрудники были освобождены[15]. Бумага с «семью тезисами» Маклакова осталась лежать в шкафу. На следующий день после ареста кто-то из его окружения, знавший об их существовании, отыскал и уничтожил листок[16]. Нацисты и их русские и французские прислужники хотели продемонстрировать, «кто есть кто» и подчеркнуть, что недавний председатель Эмигрантского комитета и глава Офиса по делам русских беженцев в глазах новых властей фигура подозрительная и что эмигрантская иерархия изменилась окончательно. Возможно, одной из дополнительных причин ареста послужило масонство Маклакова; во всяком случае, о принадлежности к масонству его допрашивали в тюрьме французские следователи (по словам Маклакова, с немцами в тюрьме он не сталкивался, только с коллаборационистами). После освобождения нацисты взяли у Маклакова подписку, что он прекратит выполнять функции главы Эмигрантского комитета, а также не будет заниматься какой-либо политической деятельностью[17]. Ему предписали уехать на несколько месяцев из Парижа. Маклаков провел их в деревне у барона Б.Э. Нольде; здесь он написал обдуманную в тюрьме книгу о Второй думе[18].

Впоследствии он писал Алданову, что эта книга - его слабость, и он ею очень дорожит. «Я ее сочинял, т. е. обдумывал, когда сидел в тюрьме и не знал, выйду ли оттуда живым. Было много времени думать, было полезно сосредотачивать мысль, чтобы чем-нибудь ее занимать, и, наконец, в этих условиях мысль работает честнее»[19].

В годы войны Маклаков не только был «оборонцем», готовым в условиях войны с нацистской Германией закрыть глаза на прежние прегрешения советской власти, точнее, поверить в ее эволюцию. Кроме того, он требовал от эмигрантов соблюдения лояльности Франции, которая давала им приют на протяжении двух десятилетий. Лояльности в отношении Франции Маклаков, по словам Г.В. Адамовича, «требовал категорически, и резко разрывал с людьми, которые были, по его мнению, в этом смысле не на высоте, - особенно, если это были люди известные, просвещенные, а не сбитые с толку эмигранты. В те времена такие разрывы, - публичные, у всех на виду, доходившие до отказа подать руку, - бывали далеко не безопасны, но Маклакова это не останавливало»[20]. Разумеется, речь шла не о той Франции, которая «коллаборировала» с нацистами.

Вряд ли сопротивление Маклакова и его «группы» нацистам и их пособникам выходило за пределы идейного противостояния. Ему ведь было уже за семьдесят, и он почти ничего не слышал. Американский слуховой аппарат появился у Маклакова только после окончания войны. Но, во всяком случае, после освобождения Маклакова из тюрьмы он и его единомышленники связались с силами Сопротивления и, вероятно, оказывали его участникам определенное содействие. Но главным их делом, несомненно, была антинацистская пропаганда в эмигрантской среде. По свидетельству П.А. Берлина, «они делали все, что от них зависит, чтобы противодействовать прогитлеровским настроениям в русской эмиграции и оказывать поддержку жертвам немецких преследований». С двумя членами группы, A.C. Альпериным и H.A. Кривошеиным, Берлин был связан общей работой по укрывательству евреев[21]. Деятельность группы не осталась незамеченной. Один из ее членов, H.A. Кривошеин, сын бывшего царского министра A.B. Кривошеина, был арестован. Маклаков значился в списке подлежащих увозу в Германию в случае приближения войск союзников. Однако наступление союзников было столь стремительным, что до престарелого либерала руки у нацистов не дошли[22].

Маклаков, который всегда отказывался от роли «вождя» эмиграции, ссылаясь на свое особое положение ходатая по делам всех эмигрантов, независимо от их политических взглядов, едва ли не впервые попытался сформулировать программу, вокруг которой могла объединиться патриотически настроенная часть эмиграции. Эта программа, напечатанная в виде листовки в июне 1944 г. от имени «группы действия» русских эмигрантов, судя по основным мыслям и стилю, написана им самим или при его ближайшем участии. Вероятно, она во многом повторяла семь пунктов, сформулированных Маклаковым весной 1942 г., запись которых была уничтожена после его ареста.

В листовке эмиграция призывалась «определить свое отношение к происходящему» и «продумать до конца смысл событий, не смущаясь тем, что это должно привести к пересмотру позиций, ранее занятых ею в отношении советской власти и революции». «Новый курс» Маклакова и его единомышленников был сформулирован в виде восьми тезисов, жестко увязанных друг с другом. Эти тезисы важны для понимания логики последующих поступков Маклакова и его взглядов послевоенного времени.

1. В первом пункте четко определялось, что, «когда в 1941 году обнаружилось, что Германия вторглась в Россию для захвата у нее лучших пространств по праву "избранной расы", для патриотически настроенной эмиграции содействие Германии становилось изменой России». Отношение к войне раскололо эмиграцию на две непримиримые части. Одна пошла с Германией и, в силу того что могла проявить себя открыто, создала иллюзию своей многочисленности. Это незаслуженно бросало «позорную тень» на всю эмиграцию, ибо «большая ее часть, несмотря ни на что, оставалась с Россией». Она понимала, что победа в войне «может укрепить советскую власть, но сознательно предпочитала это успеху Германии», так как «владычество большевиков за 26 лет не уничтожило Великой России, как это могла бы надолго сделать победа Германии».

Однако такой выбор поставил патриотически настроенных эмигрантов «по одну сторону баррикады с советской властью».

2. «Эмиграция должна признать ошибочность своих опасений, что советский режим убьет в народе патриотизм и гражданственность и этим подготовит его к добровольному подчинению иностранцам. Война опровергла эти опасения: Россия оказалась жива и национально здорова. Русский народ поднялся на защиту своей родины и своей обороной напомнил лучшие страницы русской истории. Иностранным завоевателям он предпочел свою, фактически управляющую Россией, власть. Вместе с нею он отстоял свою родину против ее внешних врагов». Правда, после этих слов, казалось бы, означавших капитуляцию перед советской властью и признание ее исторической правоты, следовала фраза, четко демонстрировавшая отличие маклаковской группы от «союза русских патриотов», вскоре переименованного в «союз советских патриотов»: «Он (народ. - О.Б.) этим заслужил свое право сам собой управлять».

3. В третьем тезисе отдавалось должное советской власти, которая «проявила себя иной, чем была раньше, когда приносила Россию в жертву мировой революции. Война не захватила ее врасплох. К защите России против врагов она оказалась готовой; она пошла вместе с народом; еще раньше войны она разорвала с прежним своим отношением к его старине; уступки, которые она сделала во время войны, были не только очень реальны, но имели еще большее значение символа. А сама она не пала духом перед опасностью, не предала ради своего самосохранения Россию в руки врагов. Она неразрывно связала свою судьбу с Россией и сумела ее защитить. В отстаивании России в этот момент советская власть показала себя достойной народа. После всего происшедшего, - провозглашался едва ли не центральный тезис программы, - эмиграция не может не признать ее русской властью».

4. По-иному теперь оценивалась и Октябрьская революция - не как «местный эпизод», а в качестве начала «мирового социального сдвига к более полному пониманию задач и обязанностей государства в устроении жизни людей». Резкое столкновение старого с новым, как теперь обтекаемо характеризовались кровавые события революции и Гражданской войны, не может быть вечным. «Революция, поэтому, всегда - явление временное. Она кончается по осуществлении тех заданий истории, которые были тогда достижимы, возвращением к правовому порядку на новых началах... Изживание революции началось в России еще перед войной, вопреки убеждению, что в советской власти не может быть эволюции, - выдавал желаемое за действительное Маклаков. - Есть идейная пропасть между революционной программой 1918 года с ее призывами к истреблению классов - и конституцией 1936 года, несмотря на ее недостатки. Национальная война за спасение Родины должна углубить и ускорить этот здоровый процесс; мы уже видим признаки этого».

Законнику Маклакову, несмотря ни на что, все-таки трудно было представить, что конституция 1936 года была не более чем клочком бумаги.

5. Однако признание заслуг советской власти в деле защиты отечества совсем не означало покаяния перед ней. «Эмиграция от своего прошлого не отрекается, - подчеркивалось в 5-м тезисе. - Непризнание ею советской власти было основано не на личных или партийных мотивах; она защищала не отжившие привилегии старого, а основы здорового государства, восставала не против начал нового социально го строя, а против приемов и методов их проведения в жизнь в таких размерах и темпах, что ими попирались вечные ценности общежития: законность, уважение к человеку, право населения управляться по своему пониманию».

Следовательно, речь шла не только о том, что эмигранты признали кое в чем правоту советской власти; ход событий подвел советскую власть к проведению в жизнь тех начал, которые отстаивала эмиграция и к которым, по мнению Маклакова, стремилось население России. Теперь начала законности, уважения к человеку, самоуправления «будут особенно нужны; население будет стремиться отдохнуть от революции и войн, и залечивать нанесенные раны». «Власть не должна идти наперекор этим общим желаниям, если не захочет потерять положения, которое было ею завоевано в этой войне». Меньше всего это «предупреждение» было похоже на капитуляцию. Эмиграция была готова примириться с существующей в России властью; но она не собиралась отказываться от своих основополагающих ценностей.

6. Маклаков остался на своей прежней позиции неприятия новой революции, даже если она приведет к падению большевиков. Любая революция ведет к страданиям людей и ослаблению страны. А ведь восстановление международного престижа и мощи России в его глазах было, несомненно, главной заслугой советской власти. Кто, как не бывший посол бывшей великой державы, толкавшийся в передней ее бывших союзников после окончания Первой мировой войны, мог эту заслугу оценить.

«Эмиграция понимала, что всякое колебание власти во время войны для страны было опасно. Но она не может не видеть, что интересы России и после войны требуют не падения власти, а только ее эволюции. Ни у кого сейчас не может быть большего авторитета при заключении мира, чем у тех, кто управлял страной во время войны и привел ее к победе. Падение власти в этот момент может лишь ослабить Россию. Это понимание должно определять отношение эмиграции, пока власть защищает интересы России».

7. Отношение эмиграции к советской власти переменила война, говорилось в 7-м тезисе, оказавшиеся во время войны «с этой властью на одной стороне, могут и в дальнейшем найти с нею общий язык и общее дело». «Потому возвращение на родину может стать для них отрадной и желанной возможностью». Особенно подчеркивалось значение роли, которую сыграла Россия в войне, для младшего поколения «апатридов», которое своей родины не видело и не знало: «Отпор, который оказала Россия Германии, исполнил их национальною гордостью и готовностью посвятить свои силы служению ей. Этому молодому поколению место только в России».

«Таким образом, - подводился итог документа, - эмиграция будет, естественно, думать о возвращении на родину после войны. Не от нее, а от теперешней власти зависят условия, на которых это будет возможно. По ним тоже можно будет судить, в какой мере власть стала на уровень задач, которые перед Россией раскрылись, и освободилась от приемов и заветов революционного гнета. Это позволит каждому эмигранту видеть, в чем состоит его долг перед родиной. Но для этого ему необходимо будет преодолеть и в себе наследие нашего прошлого, без задних мыслей подчиниться истории и суметь без пристрастия оценить все стороны деятельности своих прежних противников. Возможность искреннего их примирения стала бы символом окончания революционной эпохи и восстановления внутреннего мира в России. Работать над этим, какие бы это ни встретило трудности от предвзятого недоверия и подозрения с обеих сторон, значит сейчас служить истинным интересам России»[23].

Относительно недоверия и подозрения с обеих сторон Маклаков оказался абсолютно прав. Впрочем, что касается советской власти в лице ее посла в Париже А.Е. Богомолова, прибывшего в город после освобождения, то она не собиралась рассматривать эмигрантов как «сторону». Она была готова лишь принять их безоговорочную капитуляцию. Что, впрочем, не исключало заигрывания с отдельными эмигрантами, возвращение которых могло послужить для укрепления престижа власти - речь шла, в частности, о живом классике, единственном российском Нобелевском лауреате И.А. Бунине. Что же касается тех лиц, которые, по мнению органов контрразведки, могли представлять потенциальную опасность или должны были быть наказаны за прежние грехи, то их просто насильственно вывозили в СССР. Это происходило в тех странах, которые были освобождены или оккупированы Красной армией. Так, в Югославии арестовали и вывезли на родину приятеля Маклакова В.В. Шульгина; массовые аресты прошли в Праге. Речь идет не о коллаборационистах, сотрудничавших с нацистами, вроде генералов П.Н. Краснова или А.Г. Шкуро, а о тех людях, которые активной роли в политике давно уже не играли, подобно Шульгину, приговоренному советским судом к 25-летнему тюремному заключению, или литературоведу А.Л. Бему, арестованному в Праге и покончившему в тюрьме жизнь самоубийством. В Праге же был арестован и увезен в СССР почти 80-летний князь Петр Д. Долгоруков, некогда товарищ Маклакова по партии кадетов. На родине Долгорукова по слухам, дошедшим до эмиграции, судили во Львове военным судом и приговорили к 10-летнему заключению в лагере[24]. В действительности Долгорукова приговорили, как мы теперь знаем, к пяти годам заключения в тюрьме (из которой он, впрочем, не вышел и после отбытия срока). Но дела это не меняло.

Однако все эти «детали» стали ясны позднее, так же как и то, что советская власть ничем из «революционных завоеваний» поступаться не собирается, более того, распространит их на освобожденные от нацистов страны Восточной Европы и попытается экспортировать через своих сторонников и в Европу Западную. Неизвестно было еще и то, что никакой либерализации режима после войны не произойдет, более того, что начнется его ужесточение и закручивание гаек. Но это все потом. Пока же эмигранты, наблюдавшие возрождение и победы русской армии, правда, называвшейся теперь советской, восстановление патриаршества, патриотическую риторику и обращение к славному историческому прошлому, наконец, восстановление территории бывшей Российской империи, имели некоторые основания надеяться, что «Термидор» под давлением жизни проведут сами большевики.

На этой почве было вполне возможно примирение и участие эмигрантов, если, конечно, этого захочет советская власть, ставшая, по мнению многих из них, национальной, в возрождении России.