«Путешествие на Запад» китайской женщины, или Феминизм в Китае

Введение

Цель данной работы – попытаться понять, как проникает в отдельную страну и как приспосабливается к местным условиям один из новых идеологических концептов, в сторону которых смещаются акценты в современном мире[2], – что есть феминизм в Китае (хотя в последнее время уже чаще, говоря практически о тех же проблемах, используют термин гендер). В результате сложности и многопрофильности самого исследуемого явления и процесса его «китаизации» приходится признать, что в данной работе вопрос рассмотрен в самом первом приближении. Обширный материал по собственно китайскому феминизму, необходимость хотя бы поверхностного ознакомления с самой сутью феминизма как такового, с историей его возникновения и развития в разных странах, без чего не понять собственно китайских реалий, столь же настоятельная необходимость привлечения литературных источников, публицистических статей (которые быстрее откликаются на всевозможные новые веяния) обусловили достаточно свободный характер данной работы, скорее эссеичный, чем монографичный, и предопределили её структуру.

Всё вышеперечисленное, в свою очередь, отразилось на подходах к исследовавшимся материалам. Объёмная монография, статья в журнале (как научном, так и публицистическом), художественное произведение (роман, кинофильм), газетная информация, самые разнообразные сайты в Интернете – всё для меня на равных является источником для начертания той самой полуторастолетней дороги феминизма в Китай и по китайской земле.

Что касается составления историографии – этой непременной части научного исследования – сам формат работы приводит к определённым трудностям. Прежде всего, работа состоит из трёх как бы самостоятельных разделов: история собственно феминизма, этап первого проникновения идей феминизма на китайскую землю и развитие феминизма в Китае по обоим берегам Формозского пролива во второй половине XX в. Рассмотрение каждого сюжета опирается на преимущественно свою группу источников. При этомне могу скрыть, что сами источники использовались мною только в той части, которая мне представлялась необходимой для данной работы. Западные монографии по феминизму в Китае (количество которых, начиная с 1970-х годов, постоянно растёт, но в российской науке эта тема не разработана) в большинстве своём оказались для меня малоинформативными, поскольку они преимущественно посвящены либо положению китайских женщин в ту или иную эпоху, либо законодательству в области так называемого женского вопроса, либо участию женщин в антиимпериалистической борьбе. Женское движение, положение женщин и его изменение, так же как законодательство в этой области и его изменение, – все эти вопросы чрезвычайно важные и интересные, но не на них концентрируется моё внимание, не они интересуют меня прежде всего. Особняком стоят лишь две книги: монография Оно Кадзуко об истории проникновения идей феминизмав Китай[3], использованная мною преимущественно в первой своей трети и оказавшая чрезвычайно большую помощь в написании главы II, а также изданная в Мюнхене в 1995 году коллективная монография «Женские исследования в Китае. Анализ. Тексты. Библиография»[4], в которой освещён процесс формирования и развития женских исследований в Китае (как материковом, так и на Тайване), – то есть создания теоретической основы идеологии феминизма во второй половине XX в. (эту работу я использовала весьма широко). О достоинствах этих двух работ я буду говорить в соответствующем месте. Что касается многих китайских публикаций, в том числе романа современной шанхайской писательницы Вэй Хуй (которому посвящена целая глава), то на данном этапе работы меня не столько интересовало само их содержание, поскольку чаще название статьи или книги, время и место публикации, критика вокруг изложенного – именно это оказывалось более значимым, чем содержание.

Специфичный характер исследуемой проблематики – так называемой социальной истории, верное истолкование которой невозможно без проникновения в тонкую психологическую, иной раз – иррациональную материю человеческих, межличностных взаимоотношений, предопределил обращение к литературным источникам, литературоведческим и культуроведческим работам. О стереотипах и предрассудках, изменении жизненных стандартов, норм поведения, иерархии ценностей лучше всего может рассказать именно художественное произведение.

Опять-таки особенности тематики нередко делают характеристику источника не столько историографическим фактом, сколько частью самой истории исследуемой проблематики: кто, когда, почему обратился к данной теме, в каком ракурсе рассматривает материал, на чём именно сосредотачивает свой интерес – порой значительно больше говорит о процессе развития феминизма, чем о чём-либо ином, и составляет дополнительную ценность источник[5]. По мере своих сил я пыталась говорить об этом в каждом конкретном случае.

Мой интерес к феминизму – это преимущественно интерес к нему как к идеологическому феномену. Я говорю о феминизме (определим этот термин несколько позже) как о социально-идеологическом феномене, а не о «женском вопросе» в целом, хотя и упоминаю в тексте порой «женский вопрос» как синоним феминизма. Ибо «женский вопрос» в широком смысле – это все представления о женщине, начиная с первобытной мифологии, включая представителей от мизогинии (мизо – грязь, заражение, нечистоплотность и т. п.) до мужененавистничества. В узком смысле слова феминизм понимается чаще всего лишь как те идеи, в которых проводится мысль об угнетённом положении женщин в мировой истории, а их нынешнее положение рассматривается как аномалия и где содержится требование об изменении положения женщины[6].

Феминизм, как бы ни определяли его, является весьма существенным (даже представляется некоторым – весьма навязчивым) элементом социальной жизни современного общества, во всяком случае в той его части, что традиционно называется «западным миром»[7].

«Фундаментализм тотализующих утопий, под углом зрения которых рассматриваются до сих пор любые социальные образования, представляет собой упрощенчество – форму упрощённого мышления, искажающее наше теоретизирование, сосредоточиваясь исключительно на одной сфере общества за счёт других (выделено мною. – Э.С.)». Но «кроме традиционной утопической мысли, ориентирующейся преимущественно на идеи экономические (как, в том числе, социализм)», есть и другие «крайне критические и пронизанные энтузиазмом утопические перспективы, на которые ориентировались такие неэкономические, но социально, культурно и психологически базовые проблемы, как гендер, расы, сексуальность, религия и любовь». И именно в этом направлении, на эти идеологические концепты в современном мире смещаются акценты[8].

Проведённая мною разработка феминистской темы – отнюдь не дань моде (как определил наличие феминистской секции на Конгрессе китаеведов в Москве в 2002 г. один уважаемый мой коллега). Но личный интерес свой к этой идеологии не собираюсь скрывать. В интервью газете «Московские новости» в июне 2006 г. Даниил Гранин поднял вопрос, который и меня чрезвычайно интересует. Он пишет, что «у нас на всю страну один губернатор – женщина. Чтобы перечислить, сколько было женщин-министров в нашей стране, хватит пальцев одной руки. Это не азиатчина даже, в Азии есть президенты женщины, есть министры… Пещерное сознание», 一 делает он заключение. «Пора же понять, что это бескультурье, когда в огромной стране женщина совершенно исключена из управления в верхнем эшелоне. Это первобытное явление, которое сохранилось только в России»[9]. Не могу не разделить боль Д. Гранина. С другой стороны, сложно понять ситуацию, когда самые «продвинутые» женщины, в сущности, живущие в рамках идеологии феминизма (и уж бесспорно пользующиеся всем, чего добились за долгие годы те, кто назывался эмансипе, суфражистки, феминистки), весьма, мягко говоря, скептически относятся к этой идеологии. Что уже говорить о мужчинах. А стало быть, мы и имеем соответствующую гендерную политику. Такую же личностную точку зрения на эту проблему высказывала известная японская исследовательница Китая, занявшаяся проблемой китайских женщин. «[В этой работе] скорее много чувств моих личных. – писала она в предисловии к японскому изданию 1978 года своей книги “Китайская женщина в век революций (1850–1950)”[10]. – Эта книга для помощи [японским] женщинам в достижении их собственной свободы и независимости»[11].

Что касается изучения феминизма на китайском материале, так же поступали в 1960-70-х годах «многие феминистки, обратившись к Китаю как к предмету своего исследования. Разумеется, опыт китайского женского движения не может быть буквально воспроизвёден, но он может помочь найти новые идеи, стать источником воодушевления и надежды для тех, кого волнует проблема человеческой свободы», считали некоторые[12].

Здесь, мне думается, применим метод, чем-то приблизительно напоминающий катафот[13] в технике: попытавшись осветить, разобраться с подобным, но в определённой степени отстранённым от тебя, путём отражения понять нечто для себя, как говорят, кровное.

Есть ещё одна цель, она же и один из побудительных мотивов данной разработки. Изучение истории феминизма в каждой отдельной стране может оказать помощь и в решении вопросов традиционной истории. Ведь, определяя некий социум, пытаются находить (или не находить) определённые характеристики и параметры, уже традиционно считающиеся стадиальнообразующими в нашем обществоведении (взаимоотношения собственности и собственников, рынка и капитала и тому подобное). Но от частого употребления и переноса их на явления из другой культуры и цивилизации данные слова затёрлись и порой очень далеко ушли от первоначально вложенных в них смыслов, перестав быть терминами в строгом смысле слова. Некоторые современные неоднозначные термины (к примеру, неотрадиционализм) и однозначно, казалось бы, простые и чёткие (как феодалофашизм) также нуждаются в расшифровке: такие термины не всегда позволяют определить, где преобладает эмоция пишущего, а где имеет место холодный взвешенный анализ. В настоящий момент (назовите его эпохой глобализации или информационной революцией, не суть) основа характеристики того или иного социума скрыта в определённых деталях, ранее к стадиальнообразующим признакам не относившимся. «Перечень, говоря феноменологическим языком, интенциональностей (то есть содержательных направленностей) повседневного сознания просто необъятен, и любая из них, самая, казалось бы, незначительная, обнаруживает свою историко-антропологическую значимость, выступая как бы тем срезом, в котором раскрывает себя вся культура. Начиная со школы “Анналов”，история стала пониматься не только и даже не столько как череда определённых исторически значимых событий, совершаемых отдельными личностями или сообществами, а как изменение установок повседневного сознания в отношении восприятия основополагающих структур жизненного мира. Для фиксирования таких изменений, неуловимых с первого взгляда, не имеющего отдельного репрезентанта и открывающегося только в обзоре целостной картины мира, нужно повышенное внимание к категории длительности, нужен особый микроанализ, для осуществления которого необходимо задействовать все возможные факты культуры, свидетельствующие, прямо или косвенно, обособенности положения человека в жизненном мире его временной эпохи». «Всё, что оказывается следами повседневного сознания – а они воплощаются, прежде всего, в бытовых подробностях, остающихся запечатлёнными в литературе, живописи или элементах материальной культуры – просто необъятный кладезь для историка»[14].

Своими же словами скажу: для уяснения сути каждого социума необходимо «побегать» по различным граням этого общества, некоторые из которых в самом исследуемом обществе могут быть и не осознаны, во всяком случае, им не придаётся столь должного значения. Учёт же их, вероятно, поможет увидеть картину, может быть, и не столь однозначно, но она окажется более отражающей действительность.

В биологии есть понятие спаренного гена, когда какому-то наследственному признаку преобязательно сопутствует ещё как минимум один[15]. При селекции животных такое явление в генетике называется сцеплением. Явление сцепления заключается в том, что при задаче выведения нового какого-нибудь признака, скажем по окрасу шерсти или глаз, вместе с ним автоматически наследуется один или несколько генов с другими свойствами. Например, кошки белого окраса с голубыми глазами зачастую оказываются глухими, так как ген глухоты сцеплен с генами, отвечающими за окрас шерсти и радужки глаз. Этот феномен влияет и на поведение, между типом которого и окрасом также существует генетическая связь[16]. Есть видимые спаренные свойства, а есть те, предполагать которые при наличии одного из них не только очень возможно, но порой жизненно важно.

Представляется, что и в социальных организмах есть нечто подобное: можно по, казалось бы, несущественному явлению[17]с большей или меньшей вероятностью утверждать наличие или отсутствие чего-то, привычно считающегося весьма значимым, но не явно выраженное. Скажем, по преимущественному упоминанию представителями властных структур слова государство можно с большим основанием говорить об имперских амбициях данной страны, о главенстве государственнической идеологии в данном обществе, а стало быть, об игнорировании на её территории прав личности. Мне представляется, что ситуация с тем, что называется феминизмом, также может быть весьма характеризующей, включённой в определение социально-политического строя конкретного социума.

Вообще-то, первый источник, подтолкнувший меня к размышлениям о так называемом женском вопросе в Китае, был сборник дацзыбао 大字报[18] рабочих и служащих Шицзиншаньского металлургического комбината во время движения «за исправление стиля работы партии», проводимого в КНР во второй половине 1957 года[19]. КПК интересовалась мнениями рабочих и служащих по самым разнообразным вопросам. Дацзыбао весьма различались по содержанию, грамотности и чёткости изложения мысли. Сборник был скомпонован и срочно опубликован Пекинским горкомом КПК практически сразу же после окончания первого этапа проведения кампании на этом предприятии (поскольку кампания только начинала разворачиваться во всекитайском масштабе, и этот сборник был отчасти необходим партии для выработки методов более эффективного проведения движения). Данные материалы предоставляли возможность оценить отношение шицзиншаньцев к аграрной политике КПК, к работе профсоюзов, понять взаимоотношения партии и масс, и ещё многое можно было вычитать из этого источника[20]. Из анализа содержания дацзыбао можно было представить, к примеру, как воспринимались справедливость и право в сознании рабочего класса Китая. Однако я, к моему большому удивлению, не обнаружила в рубрикаторе раздела, посвящённого условиям женского труда и жалобам работниц, да и просмотр листовок не помог обнаружить, вычленить «женский вопрос». Конечно, можно было предположить, что на металлургическом предприятии процент работающих женщин невелик, а наличие женсоветов могло канализировать все женские проблемы именно в этом направлении. Но можно было посмотреть на это и иначе[21].

В нашем случае представлялось не столь важным, было ли женщин на предприятии в целом много или мало. Главное – осознавали ли они, что их пол является значимым, необходимым или достаточным для образования особой специфической группы со своими только им присущими проблемами и интересами (ведь в любой стране человек осознаёт свой пол и может отличить особь противоположного пола, но отнюдь не в каждой стране есть женское движение и собственно женские организации).

При этом сколь бы ни принято было обращаться по женским проблемам (естественно, имеются в виду проблемы социального плана) в женсоветы, при ситуации, когда в дацзыбао обсуждались буквально все стороны жизни общества, в них не могли не быть затронуты, хотя бы по касательной, работа самих женсоветов и вопросы, по которым обращались туда женщины.

Я смела предположить, что отсутствие подчёркнуто женских дацзыбао – по тематике, по отсутствию указания пола пишущих (при сложности определить таковой по именным иероглифам) свидетельствует скорее о некоторой особенности «женского вопроса» в Китае в тот период. Мне представляется, что женщина на данном предприятии в тот период была одной из занятых и осознавала себя таковой без относительности к своей половой принадлежности, могущей служить основанием для специфических требований. Это – с одной стороны.

С другой – также, на мой взгляд, законное предположение, что и партийное руководство (во всяком случае, на уровне Пекинского горкома) в те годы думало так же. Ведь перед публикацией была определённая первичная обработка: дацзыбао были прочитаны, разнесены по шести, вероятно, сформировавшимся в ходе обработки рубрикам и по дням написания, иногда с внесением (в скобках) недостающих данных об авторах (имя, если таковое отсутствовало или было заменено псевдонимом, профессия, цех). Но нигде не уточнён пол, если автором была женщина[22]. Если бы это имело какое-то значение, составители имели возможность получить соответствующие сведения. И это невнимание к вопросам пола мне представляется значимым. Суть отмеченного явления, на мой взгляд, в том, что у партии в целом как одного из существеннейших (если не единственного) институтов общества, в задачи которого входила не только выработка экономических, политических, социальных и прочих мероприятий, но и выявление и формулирование существующих в обществе проблем любого плана, в исследуемый период ещё не было осознанной необходимости вычленения проблем, связанных со специфическими женскими вопросами (вероятно, и вследствие не сложившейся в предшествующий период устойчивой традиции таковыми вопросами заниматься). И это – несмотря на наличие соответствующих, скопированных с чужого опыта статей в Конституции.

Конечно, без упоминания проблем, связанных с полом, в самих дацзыбао не обошлось. Например, при сетовании на отсутствие душевых в каких-либо подразделениях не могли не подчеркнуть, что особенно это чувствительно для женщин. Но более интересна дацзыбао одной девушки из занятых на землекопных работах[23]. Она пишет о тяжести работы и о том, что не учитывается физическое состояние женщины при распределении работ («даже нет послаблений во время менструаций»). Бригадир не оставляет без внимания пол работниц, но исключительно по старинке: как пишет автор этой дацзыбао, он подбирает в свою бригаду молодых и хорошеньких. Но сама девушка видит во всей этой ситуации лишь только то, что её бригадир – плохой, ей хотелось бы перейти в соседнюю бригаду, где бригадир хороший. Качество бригадира и его пол она не увязывает, также не говорит она ни о чём таком, что могло бы быть оценено как право быть свободной от сексуальных домогательств на работе. Как и в других дацзыбао, где так или иначе фигурируют женщины (в том числе и в качестве авторов, что можно иногда понять по содержанию дацзыбао), ни в одной из них не поднимаются женские проблемы как таковые, нигде не выдвигается специфических требований и проблем, отличных от проблем рабочих и служащих – мужчин, нигде обвинения начальника или коллеги не сводятся, прежде всего, к несоблюдению прав женщины, то есть не увязываются с принадлежностью их 一 начальников или коллег – к мужскому полу. Ведь «женский вопрос» исторически решался как бы в двух руслах: 1) положение женщины в обществе и защита её (и в этом случае разговор идёт о льготах) и 2) наличие (или отсутствие) равных прав и равных возможностей. В обоих этих случаях на определённом этапе решения поставленных целей происходит обособление и противопоставление мужчин и женщин (порой очень резко проявляющееся). Намёка на подобный подход в исследуемых мною дацзыбао не обнаруживается[24].

Впечатления от неудавшейся попытки использовать сборник дацзыбао для освещения «женского вопроса» в Китае, вероятно, предопределили ракурс, под которым я прочла переведённую в начале 1990-х годов в России книгу двух молодых китайцев – журналиста и писательницы «Пекинцы: 100 рассказов простых людей о себе»[25]. Мне бросилось в глаза специфическое отношение китаянок к браку в 1980-х годах. Брак – это институт, чрезвычайно значимый в мировом перечне женских проблем, в феминистской идеологии. Право женщины на выбор, зафиксированное в Конституции КНР с 1954 года, касается отнюдь не только социально-политической стороны вопроса. Даже в разгар революционной борьбы в России известная деятельница социал-демократического женского движения А. Коллонтай, резко отмежёвывавшаяся от чисто «буржуазного феминистского» движения, считала важным говорить об одном из факторов становления женщины как свободной, независимой личности – её праве свободно выбирать себе мужа «лишь по влечению сердца»[26]. В КНР закон о браке (фиксирующий таковое право женщины) был издан сразу же после провозглашения новой власти, но, по воспоминаниям профессора Л.П. Делюсина, на местах ганьбу в то время сетовали, что проще провести земельную реформу, чем реализовать этот закон – уж очень он противоречил традиционно сложившимся семейно-брачным отношениям. Что проблемы с осуществлением женщинами своих прав сохранялись и позднее, свидетельствует активная законотворческая деятельность в КНР в этой области, начавшаяся с 1990-х годов, при том что большинство новых законов является, в сущности, требованием соблюдения ранее опубликованных законов[27]. В «Пекинцах…» практически во всех случаях, когда женщина рассказывала о замужестве (а чаще на эту тему говорят, естественно, именно женщины), звучали слова сосватали, познакомили и даже упоминается термин знакомство с общественнополезными намерениями[28] (аналог нашего выражения «знакомство с серьёзными намерениями»). Именно таким образом выходят замуж (во всяком случае, те, у кого брали интервью) и старые (что было бы понятнее), и молодые, и социально активные, и «обывательницы». При этом женщины могут говорить о любви к мужу (или не к мужу, или о нелюбви), могут выступать лидерами в семье. Но именно так описывали своё замужество в конце 80-х годов и горожанки, и крестьянки, и женщины с высшим образованием и почти без него. Этот традиционный способ заключения браков (если обобщение правомерно) без предшествующих личных отношений с предполагаемым брачным партнёром, казалось бы, говорит, что женщины Китая жили (и живут, ибо паттерны в семейно-брачных отношения весьма живучи) при определённом ограничении (с западной точки зрения) уж одного-то права точно – права свободного выбора семейного партнёра. Но, как явствует из приведённой выше книги, они так не считают (или просто не задумываются об этом)[29]. Можно утверждать, что брак (как и рождение детей) в сознании китаянки (и китайца тоже) всё ещё не выступает делом частным, сугубо личным.

История феминизма в Китае отнюдь не коротка, она состоит из нескольких очень неравномерных по времени и интенсивности этапов развития. Однако мне представляется продуктивным, прежде чем говорить о том, как образовался феминизм в отдельно взятой стране под названием Китай, остановиться на самом явлении, традиционно называемом феминизм. По причине в некотором смысле неадекватного восприятия этого социального, идеологического, в конце концов, философского явления в обывательском (и к большому сожалению – не только в обывательском) общественном сознании представляется необходимым определиться, во-первых, с терминами (феминизм, эмансипация, женское движение, гендер) и, во-вторых, рассмотреть это явление на фоне мировой истории данного вопроса, дабы иметь возможность оценивать этот феномен в китайском его преломлении. Рассматривать любой, а этот вопрос – особенно, в узких рамках отдельной страны непродуктивно, ибо не создаётся должной картины пропорций общего и частного. Отсюда и предпринимаемая мною попытка представить краткую хронологию мирового женского движения, развития феминизма с периода, когда в европейской культуре происходит разрыв (некоторые учёные, я бы сказала – сгоряча, даже считают его окончательным) с традицией, и европейское общество становится нетрадиционным, секуляризованным (что обычно датируется началом XVIII века).