«Русская земля» и образование территории древнерусского государства: Историко-географическое исследование

Глава VIII

В последней четверти X в. русское государство вело борьбу с «ляхами» за господство над славянским населением, обитавшим в области Зап. Буга и в Прикарпатье. Перерыв в этой борьбе, переход к мирным отношениям был зафиксирован в летописной записи, попавшей в «Повесть временных лет» под 996 г.: «и бѣ (Владимир) живя с князи околними миромь, съ Болеславомъ Лядьскымь и съ Стефаномь Угрьскымь и съ Андрихомь Чешьскымь, и бѣ миръ межю ими и любы»[387]. Об этой борьбе мы знаем мало. Нов первом, древнейшем известии о юго-западном крае как раз читаем: «иде [Володимеръ] к Ляхомъи зая грады ихъ, Перемышль, Червенъ и ины грады, иже суть и до сего дне под Русью»[388].

Борьба за эту территорию, во всяком случае с Польшей, продолжалась еще в XI в. В конце концов господство «Русской земли», господство «Руси» над этой территорией, лежавшей к западу от «Русской земли», было утверждено, «иже суть и до сего дне под Русью». Так писал составитель древнейшего киевского свода не позже середины XI в. Так повторял и автор «Повести временных лет» в начале XII в.

Пограничная с Польшей территория начиналась на севере с Берестейской волости[389]. Надо полагать, таким образом, что среди «иных градов», перешедших из сферы влияния ляхов в сферу влияния Руси, было и Берестье.

Берестейская волость лежала в непосредственной близости к поселениям ятвягов. Об этом свидетельствуют летописные известия (так в 20-х годах XIII в. ятвяги воевали окрестности Берестья; Романовичи, идя на ляхов, оставляли здесь князя Владимира Пинского оборонять землю от ятвягов)[390]. Мы вправе ожидать, таким образом, что переход Берестья от ляхов к Руси вызывал походы против ятвягов. И действительно: через два года после занятия Червена и «иных градов» Владимир идет на ятвягов и берет «землю их»[391].

Имея в виду местоположение Берестья, надо полагать, что в 1018 г., когда Болеслав «городы Червеньскыя зая собѣ», влияние ляхов снова распространилось на Берестье, хотя само Берестье не принадлежало, как увидим ниже, к составу «Червенских городов»[392]. Показания источников не противоречат такому положению. Так, в 1019 г. Святополк бежит, разгромленный Ярославом. На пути он заболевает. Его приносят на носилках «к Берестью». Но, опасаясь погони, он «не можаше терпѣти на единомь мѣстѣ, и пробѣжа Лядьскую землю» и погиб «в пустыне» «межю Ляхы и Чехы». В Хлебниковском списке читаем «побѣже». Нов Ипатьевском списке и в Лаврентьевской летописи и в Радзивилловском и Академическом списках читаем «пробѣже», «пробѣжа», что является первоначальным чтением и позволяет понимать текст в том смысле, что Берестье в 1019 г. находилось уже в пределах влияния «Лядьской земли». Ярославу приходилось вновь закреплять «русское» влияние в Берестейской волости и он в 1022 г. идет «к Берестию»[393]. Позже, в начале 30-х годов XI в. Ярослав берет Белз, а год спустя он и Мстислав идут «на Ляхы», занимают «Червеньскые грады», воюют «Лядьскую землю» и приводят много пленных, а через несколько лет Ярослав предпринимает поход на ятвягов[394]. На основании всех этих данных можно заключить, что Берестейская волость в 80-х годах X в. перешла к «Руси»; в 1018 г. ее положение стало менее определенным, а в 1022 г. окончательно отошла к «Руси».

Если Ярослав ходил к Берестью в 1022 г., как сообщает «Повесть временных лет», то он не мог ходить сюда со стороны «Червенских городов», с юга, так как они были в это время под властью «ляхов». Во всяком случае нам доподлинно известно, что были пути, соединявшие Пинск с Берестьем, что по этой линии осуществлялись отношения военно-стратегического порядка. В конце XI в. Святополк, по требованию Мономаха (Владимир требовал, чтобы Святополк изгнал из Владимира-Волынского Давыда, подучившего его ослепить Василька), идет к Берестью, откуда зовет «ляхов» на переговоры и задаривает их, чтобы они не помогали Давыду. Затем он идет («поиде») к Пинску, «послав по воѣ», и приходит к Дорогобужу, где дожидается «вои своих»; оттуда он должен был итти на Владимир-Волынский[395].

К тому же можно сомневаться, чтобы вся территория, отделявшая Червень от Берестья, была в X и в первой половине XI в. освоена в отношении дани и суда. Во-первых, известные нам поселения, лежавшие по этой территории между Берестьем, с одной стороны, и Турийском и Устилогом, с другой, появляются в летописи поздно[396]. От Берестья до Володавы нам вообще не известно никаких поселений в домонгольскую эпоху. Впрочем, и Володава, расположенная при впадении Володавки в Зап. Буг, упоминается только в известиях 40-х годов XIII в., как находившаяся к северу или к западу от Холма[397]. Угровеск, Верегцин, Столпье и Комов названы под 1204 г., Андреев псд 1245 г., Бусовно под 1248 г., Любомль под 1287 г., Ухани под 1205 г., Шекарев под 1219 г.[398]. Холм был, как известно, построен впервые Даниилом в XIII в. Во-вторых, по линии от Устилога (при устье Луги), приблизительно до Шеполя и Луцка, проходила естественная граница двух географических зон, о чем ниже нам придется говорить подробнее[399].

Берестье не только подпало под господство «Руси». Берестье сразу же, во всяком случае в XI в., было присоединено к составу Киевской «области». Это явствует из слов Давыда Игоревича, помещенных в летопись под 1097 г. Подготовляя ослепление Василька, Давыд Игоревич уверял Святополка, что Василько убил будто бы брата Ярополка и хочет убить его, Святополка, и «заяти волость твою Туров и Пинеск и Берестие и Погорину»[400]. Берестье оставалось в составе Киевской «области» и в первой половине XII в. Так, в 1142 (6650) г. Всеволод Ольгович давал Берестье наряду с другими киевскими городами. Сначала он давал братьям Берестье, Дорогичин, Черторыеск и Клеческ. Несколько позже предлагал им Берестье, Дорогичин, Клическ, Городец, Рогачев. Затем он дал Давыдовичам — Берестье, Дорогичин, Вщиж и Ормину, Игорю — Городец, Гюргов и Рогачев, а Святославу — Клеческ и Черторыеск[401]. Таким образом, Берестье оказалось крайней на западе частью «областной» киевской территории, примыкавшей с запада к Турово-Пинским землям[402].

В иное положение по отношению к Киеву попала территория, примыкавшая к верховьям Зап. Буга, а также «горная страна Перемышльская». Нет сомнения, что киевский стол в равной мере пытался и эти волости присоединить к составу киевской территории. Первые же более или менее подробные записи XI в. о событиях на этой территории обнаруживают желание Киева, чтобы эти волости приросли к составу Киевской «области» так, как приросли земли древлян и, в значительной мере, земли дреговичей, как приросло Берестье. Но здесь Киев успел мало. Границы между Киевской «областью» и территорией, тянувшей к Червену и Перемышлю, не стерлись. Князьям, посаженным в Верхнем Побужье, приходилось только признавать господство «Русской земли». Все сказанное мы обязаны обосновать на источниках, тем более что оно служит к правильному уразумению происхождения юго-западных «областей» — Волынской и Галицкой. Эти «области», по нашему мнению, зародились не в результате распада несуществовавшей монолитной Киевской Руси (как неверно было бы ее представлять себе), а как следствие местных отношений: здесь, к тому времени когда сюда пришло «русское» господство, уже существовали города с местным правящим классом феодалов, спаявшим, объединившим известную территорию, насоленную восточными славянами: тиверцами, хорватами и др. Летопись называет их: Перемышль и Червен. На существование местных правящих сил в Берестье указаний нет.

Переход Перемышля и Червеня под господство «Руси» означал, что вместе с этими городами под господство «Руси» перешла какая-то более или менее значительная территория. Об этом свидетельствуют прежде всего древнейшие летописные известия о борьбе «Руси» за эти города. Эти известия указывают, например, на «червенские города», т. е. города, объединявшиеся под главенством города Червена. Об этом же говорят и показания источников о крайней на западе линии городов, считавшихся в первой половине XII в. «русскими»: линия эта проходила не по Зап. Бугу, а значительно восточнее. О том же свидетельствуют, наконец, некоторые данные (на них мы остановимся ниже), использованные составителем одного документа из «Хроники» Козьмы Пражского.

Первые ориентировочные сведения извлекаем из карты поселений, составленной по известиям X–XI вв. Мы берем те поселения, которые лежали за пределами «русской» территории, к западу или к юго-западу от крайней линии городов «Русской земли». Эта линия определялась городами, расположенными на Горыни и по Ю. Бугу; Ипатьевская летопись прямо называет «русские» поселения: Гнойницу и Тихомль на верховьях Горыни, Шумск, тянувший к Дорогобужу, и Бужск на Ю. Буге[403]. За пределами этой линии в X–XI вв. лежали к юго-западу Перемышль, Звенигород, Микулин, Теребовль, и к западу — Червен, Сутейск, Владимир-Волынский, Шеполь, Луцк, Перемыль, Всеволож, Броды, Белз. Как видим, в списке этом нет поселений по Днестру, нет поселений южнее линии Перемышль — Теребовль. Большинство из них расположено в Побужье, точнее, на территории от Стыря до западной стороны верхнего Зап. Буга. Уже из этих данных можно заключить, что наиболее сильный территориальный центр вырос в Побужье, о чем также свидетельствует и термин «Червенские города». Имеем другие сведения, показывающие, что в Побужье задолго до появления «Руси» проявлялись тенденции к консолидации, к образованию территориальных объединений.

Во-первых, предания, дошедшие до киевского летописца, свидетельствуют о том, что в среде дулебов происходили процессы образования новых территориальных объединений: «дулѣби живяху по Бугу, гдѣ ныне велыняне»; «…бужане, зане сѣдоша по Бугу, послѣже велыняне». Масуди, как давно отмечали, говорит одновременно о «дулаба» и о «волыняна», причем уверяет, что в прежнее время племени «волыняна» подчинялись другие славянские племена, а баварский географ, живший не позднее X — начала XI в., называет одновременно и «busani» и «velunzani»[404].

Мы приводим эти данные не для того, чтобы попытаться разместить дулебов, бужан и волынян в пределах Побужья. Задача эта едва ли вообще выполнима. Мы полагаем, что перед нами явление социально-экономического порядка, показывающее не существование каких-либо стабильных объединений, а процесс брожения, назревания новых социально-экономических задач, потребностей и интересов.

О населении Поднестровья, где жили уличи, и Прикарпатья, где жили хорваты, аналогичных сведений нет. По сравнению с дулебами племя уличей было для киевского летописца более «историческим» племенем. Во-первых, данные о том, что дань с Пересечена была отдана Свенельду, стоят в связи с другими известиями о Свенельде и не носят случайного характера. Во-вторых, сообщения об уличах имеются не только в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях, но и в Новгородской 1-й летописи, и есть основание полагать, что оно было в летописании, предшествующем «Повести временных лет». Это — сведения о войнах Игоря с уличами и о взятии Пересечена. Однако уличи нигде в летописи не упомянуты позже княжения Игоря, хотя летописи не раз говорят о населении и территории Ю. Буга и Днестра и нижнего Дуная. Возможно, в начале XII в., когда составлялась «Повесть временных лет», и позже население это не считало себя «уличами» и их не называли этим именем.

Стремление к консолидации в Побужье, к образованию территориального объединения по сути дела было, как и в Новгородской «области», стремлением к ликвидации многочисленных civitatum, из которых составлялись племена, «родов» — по терминологии новгородского летописца. Об их существовании напоминают некоторые городища, в обилии находимые в юго-западном крае, а также сведения баварского географа. Он оставил описание: «civitalum et regionum ad septentrіоnаlem plagam Danubiі»: «Busani ha bent civiatates CCXXXI… Unlіzі populus multus, civitates CCCXVIII… velunzani, civitates LXX»[405].

Как явствует из слов летописца, в момент борьбы «Руси» с Польшей за влияние на верхнем Побужье Червен был уже центром, сплачивавшим, подчинявшим себе известную населенную территорию. Южные пределы червенского объединения («Червенские грады») остаются неизвестными. Можно, например, понимать летописный текст в том смысле, что Белз не входил в состав «Червенских градов»: сначала Ярослав вернул «Руси» Белз, затем, по летописи, Ярослав с Мстиславом вернули «Червенские грады»[406]; в термине «земля Белзская и Червенская» можно видеть указание на былую равноправность обоих городов[407]. Однако нельзя быть уверенным в правильности такого толкования.

Судя по тому, что Перемышль указан в древнейшем известии перед Червеном, можно думать, что Перемышль был центром особой территории. Правда, в XI в. сын Изяслава, сидевший в Побужье, владел также Персмышлсм и Теребовлем. Однако вскоре в Перемышле, Звенигороде и Теребовле образуются свои столы.

На западе «Червенские грады» граничили с Польшей. Здесь, близ польского рубежа, лежал Сутейск[408]. К северо-западу от нижней Луги, впадающей в Зап. Буг, начиналась «Украина»[409]. Позднее граница с Польшей проходила между польской Тернавой, с одной стороны, и Белзом, с другой. Здесь, по летописи, находились «Ворота»: «се же бѣашеть мѣсто твердо, зане немощно бысть обоити его никудаже, тѣмже нарѣчахуться Ворота тѣснотою своею»[410]. Сам Червен лежал там, где находятся две почти смежные деревни Чермно и Вакиев, расположенные в полуверсте от р. Гучвы, впадающей в Зап. Буг слева. Еще в прошлом столетии между населением этих деревень ходило предание, что на месте Чермно-Вакиев стоял некогда город Червенск. Близ самой деревни имеется городище овальной формы. На Вакиеве есть урочище «Червенец» или «Черменец», а в б. имении Чермно — урочища «Монастырь» и «Черноземка»[411].

В северном направлении червенская территория не могла простираться на широком пространстве далеко за линию Устилог — Владимир — Шеполь — Луцк. Ни известия X–XI вв., ни известия XII в. не отмечают каких-либо поселений севернее этой линии. Исключение составляет Турийск на верховьях р. Турии, на месте нынешнего Турийска. События 1097 г, застают там «мужей» Туряка Лазаря и Василя, советовавших ранее Давыду убить Василька. Очевидно, в конце XI в. владимиро-волынская дань распространялась на верховья Турии. По указанной линии проходила граница двух географических зон, как мы уже упоминали. К северу начиналось Полесье, страна низменная, песчаная, болотистая, пересеченная множеством озер, речек и ручьев, почти сплошь покрытая обширными лесами. Зимою большинство болот (за исключением некоторых открытых трясин) замерзает и делается доступным, по ним прокладываются дороги, расстояния между населенными пунктами вследствие этого значительно сокращаются, тогда как в остальное время года, чтобы попасть из одного села в другое, отстоящее от первого зимою всего лишь на 3–4 км, приходится делать 21 км и более из-за болот, разделяющих их[412].

К югу от указанной линии шли места холмистые, более свободные от лесов и более плодородные. Многочисленные курганы в районе нижней Луги говорят о заселенности тех мест. Так, близ Владимира-Волынского, у д. Зимно в лесу обнаружено до 500 курганов. Около 100 курганов зарегистрировано невдалеке от Владимира, по дороге в Луцк. У Устилога имеется 29 курганов, причем на берегу Буга показывают четырехугольное городище[413]. Поселение, расположенное между pp. Лугой и Смочем, с переходом Побужья под господство «Руси», сделалось новым политическим центром и было названо в X в. в честь, очевидно, Владимира Киевского, городом Владимиром.

На востоке червенская территория граничила с «Русскою землею». Нет сомнения, что червенская территория захватывала течение р. Стыря, но не доходила до Горыни. Луцк, или Луческ, лежал при впадении Гижицы в Стырь. Район этот был значительно заселен, особенно по правую сторону Стыря, где у д. Вишнев отмечают около 100 курганов, у д. Сапогов — 60, у д. Теремно — 45[414]. Далее на восток по Горыни были расположены, как мы видели, города, принадлежавшие к «русской волости». Таким образом, где-то в междуречье Стыря и Горыни проходил рубеж, отделявший червеискую территорию от «Русской земли».

На Стыре же лежал Перемиль на месте нынешнего села Перемыль, где на берегу Стыря есть круглое городище, а у села — пять курганов. Район этот также был заселенным (у с. Берестечно зарегистрировано 40 курганов, у с. Вечулки — 36, у Русиново-Берестечно — 20, у Волковыя — 20)[415]. Перемыль находился между Луческом и Бродами (ныне — Броды), расположенными за пределами «русских волостей». Где-то между Бродами и Владимиром-Волынским, недалеко от Владимира, лежал Всеволож. Точнее его местоположение нам определить не удалось. Во всяком случае Всеволож не мог быть Воложками, как думали Надеждин и Неволин, так как из известия 6605 (1097) г. явствует, что он лежал на пути из Теребовля во Владимир[416].

В свете этих данных понятно, что именно до р. Стыря на восток, но не далее, могла претендовать пражская епископия на распространение своих прав. Напомним, что, по исследованию Вас. Регеля, «реки Буг и Стырь составляют пределы епархии in partibus infidelium и представляют собою возобновление границы моравской епархии св. Мефодия…» Исследователи, сомневающиеся в подлинности грамоты 1086 г., сохранившейся в «Хронике» Козьмы Пражского, ставят, однако, вопрос: как попали в текст Буг и Стырь? Весьма возможно, что «в основе этих указаний лежит в сущности неоправдываемая реальными возможностями пражской церкви традиция церковной экспансии, унаследованная от более ранних церковных установлений»[417].

Надо заметить, впрочем, что выводы наши о червенской территории значительно расходятся с мнением, высказанным А. В. Лонгиновым в 1885 г. в книге «Червенские города» и, в сущности, дожившим до наших дней. Определяя «объем Червенской страны, присоединенной Владимиром к русским владениям и затем, после завоевания ее поляками, снова возвращенной Ярославом и Мстиславом», Лонгинов включает в состав «территории Несторовых Червенских городов» области «Брестскую, Холмскую, Белзскую, Галицкую и Перемышльскую», полагая вместе с тем, что за пределами этой территории лежал Владимиро-Волынский край, который был «сплочен» с «Червенскими городами» Владимиром Киевским. Лонгинов пришел к такому заключению, пользуясь приемами исследования, которые с пашей точки зрения не могут быть названы научными. Достаточно указать, что первым основанием для него служили «народные предания и песни», записанные в XVII в. и позже[418]. Интересные сами по себе, они не могут, конечно, служить основанием при решении поставленной им проблемы. Оперирует он и с другим позднейшим этнографическим и историческим материалом. Вместе с тем он остается слепым к тем социальным явлениям, которые стояли за изучаемыми им фактами территориального образования. Нельзя в этом смысле ставить на одну доску Берестье и такие территориальные центры как Червен, Перемышль, Галич. Киевский стол, судя по некоторым признакам, желал, чтобы вся юго-западная территория приросла к киевской. Но ни в верхнем Побужье, ни в Перемышле он уже в XI в. не встретил, видимо, сочувствия.

Напомним, что Владимир Киевский дал в Червенский край своего сына Всеволода. Ни Всеволод, ни его преемники не сидели в самом Червене. Ярослав послал во Владимир сына Игоря, а после смерти отца Игорь был переведен братьями в Смоленск. Это случилось в 1057 г.[419] С тех пор и до 1078 г. Побужье оставалось без князя, что указывает на желание Киева присоединить весь юго-западный край к составу «областной» киевской территории, низвести его на положение, аналогичное положению Турова, Пинска, Берестья, Дорогобужа. Дальнейшие события в полной мере подтверждают такое толкование. Всеволод Киевский посадил в 1078 г. во Владимире Ярополка, «придавъ ему Туровъ»[420]. Соединение в одних руках Турова и Владимира-Волынского, таким образом, не было следствием захвата со стороны владимирского стола, а совершилось по распоряжению из Киева. Ясно, что соединение это означало не приращение волынской территории, а нарушение особности владимирского стола. По мысли Всеволода, Ярополк был его наместником. Соединение Владимира с Туровом продолжалось недолго. В Побужье хотели иметь своего князя, князя их «области»-княжения хотя бы и подвластного «Русской земле». Началась глухая, напряженная борьба, сопротивление политике Всеволода. В 1084 г., когда Ярополк поехал к Всеволоду, князья Ростиславичи, жившие ранее с Ярополком, выбежали («выбѣгоста») «от Ярополка». Куда они бежали, источник не говорит; имея в виду некоторые события 90-х годов, надо думать, что в Червен. Во всяком случае они бежали с враждебным намерением «и пришедша прогнаста Ярополка»[421]. Краткая запись не сообщает, кто стоял за спиной Ростиславичей. Всеволоду пришлось послать своего сына Владимира (Мономаха), и только тогда Ростиславичи были выгнаны, а Ярополк вновь водворен в г. Владимире. На этом дело не кончилось. Борьба продолжалась, обнаружив, что действительно за спиной Ростиславичей стояли местные силы. Орудием домогательств местной среды оказался сам Ярополк. Летопись прямо говорит, что он (1085 г.) «послушавъ злыхъ совѣтникъ», решил итти против Всеволода Киевского[422]. Вспомним, что в подобное же положение попал в Новгороде ранее молодой Ярослав, вынужденный также порвать с отцом. Тогда Владимир Святославич стирался итти в поход на Ярослава; только смерть Владимира предупредила столкновение отца с сыном. Теперь Всеволод предупредил сына, который готовился к походу в Луческе, ближайшем к «русской» границе большом центре Червенской «области», и послал против Ярополка сына Владимира (Мономаха).

На первых порах Владимир торжествовал. Ярополк, бросив свою мать и «дружину» в Луческе, бежал «в Ляхы». «Лучане» сдались, и Владимир посадил во Владимире-Волынском Давыда, но не надолго. Владимиру пришлось все же договориться с Ярополком, пойти, видимо, на уступки: «приде Ярополкъ из Ляховъ, и створи миръ с Володимеромь, и иде Володимеръ опять Чернигову, Ярополкъ же езде Володимери». Мы не знаем о содержании их переговоров. Но необходимо отметить, что вскоре (в 1088 г.) в Туров приехал княжить из Новгорода князь Святополк[423].

Свидание Владимира с Ярополком состоялось в южном пограничном месте Червенской «области», в Бродах, как видно из «Поучения» Мономаха.

В согласии с приведенными фактами стоят данные о Перемышле XI в. То немногое, что известно о Перемышле XI в., склоняет к мысли, что в Перемышле также существовала местная правящая среда, местная знать, заинтересованная в том, чтобы получить своего князя, в сохранении целостности своей территории, заинтересованная в том, чтобы Перемышль не попал в положение киевской волости. Те самые Ростиславичи, которые пытались изгнать из г. Владимира Ярополка, но были побеждены Владимиром Мономахом и сами изгнаны из г. Владимира, нашли поддержку в Перемышле. Мало того: их положение там оказалось настолько прочным, что они удержались в Перемышле, несмотря на то, что из Перемышля была предпринята диверсия против Ярополка (Ярополка убили; тело его отвезли в Киев) и к Перемышлю пришлось «ходить» самому Всеволоду из Киева[424]. По решению Любецкого съезда, один из Ростиславичей (Володарь) был утвержден в Перемышле, а другой (Василько) в Теребовле[425].

В последней четверти XI в., таким образом, один из Ростиславичей сел в Теребовле, считавшемся теперь «властью Василька». Чтобы понять, почему Василько сел не в Звенигороде, не в каком-либо другом городе, а именно в Теребовле, надо допустить, что во второй половине XI в. Теребовль с точки зрения получения дани и иных доходов стал удобным отправным местом, что его местоположение в этом отношении было выгодным. Теребовль лежал на Серете, впадающем в Днестр. И позже Теребовль служил воротами в Галичский край (6652, 6661 гг.). Думаю, что население Поднестровья оправдывало выбор Василька. Имеем основания утверждать, что пути по Днестру были Васильку хорошо знакомы. Есть сведения о связях Василька Теребовльского с югом, с «полем», о связях его с половцами, с которыми он ходил, например, в «Ляхи»[426]. Подтверждается наше утверждение также словами самого Василька о ого планах на Дунае; он признавался, что хотел «переяти Болгары Дунаискыѣ и посадити я у собе», иными словами, увеличить число своих «смердов», плательщиков, путем переселения обитателей Подунавия[427]. Ясно, что пути по Днестру и от Днестра ему были знакомы. Наконец, наше объяснение, почему Теребовль стал стольным городом, подтверждается тем, что сын Василька Иван оказывается в 40-х годах XII в. княжащим на Днестре в Галиче, первые сведения о котором относятся к 30–40-м годам XII в.[428].

Мы отнюдь не хотим сказать, что только деятельностью Василька население Поднестровья было объединено под властью одного центра. Первые же известия о Галиче и галичанах говорят о роли «галичан» и Галича в политической «областной» жизни. Они играют первенствующую роль в военных событиях 1144 и 1153 гг.; они пытаются распорядиться галицким столом при жизни галицкого князя Володимерки и зовут к себе Ивана Ростиславича Берладника. Самый Теребовль «галичане» называют «своим городом» (6652 г.).

Возвышение Галича относится к первой половине XII в. Раньше, во второй половине XI в., мы не слышим о нем ничего. В это время его значение как территориального центра, вероятно, только определялось. В это же время в Теребовле на притоке Днестра образуется княжеский стол. Какая-то доля участия в образовании территории будущего полугосударства в Поднестровьо Васильку Теребовльскому, конечно, принадлежала.

Таким образом, с последней четверти XI в. Подиестровье снова появилось в поле зрения Киевщины. Дело в том, что еще в начале X в. киевский князь, как мы упоминали, предпринимал далекий поход, чтобы уничтожить военную твердыню уличей — г. Пересечен. В то время как часть уличей, жившая по соседству с древлянами, к югу от них, соглашалась давать дань киевскому князю, другая часть, опиравшаяся на Пересечен, не соглашалась на дань: «и но вдадящется единъ градъ именемъ Пересеченъ»[429]. Местоположение его определяется со времен Надеждина селением Пересечиной, лежащим «по правую сторону почтового тракта из г. Оргѣева в г. Кишиневъ», как говорится в «Списке населенных мест Бессарабской области по сведениям 1859 г.» (№ 638), ныне — Крыулянского района Молдавской ССР. Это большое селение имело в середине прошлого века 1070 душ мужского пола и 1009 душ женского. По древнейшему тексту, сохранившемуся в Новгородской 1-й летописи, Пересечен осаждали «три лѣта» и едва взяли («и едва взя»). Наступление на южнорусскую степь печенегов в первой половине X в. лишало Киев возможности поддерживать связь с Поднестровьем, и в XI в., когда составлялся Древнейший киевский свод, едва ли знали даже, где этот полулегендарный Пересечен находится. В наших летописях он в более поздних известиях никогда не упоминается, и отмеченный в списке «Киевских градов» Пересечен ничего общего не имел (только, может быть, по происхождению своих обитателей) с Пересеченом уличей и лежал где-то в районе Киева. Выше, в главе II, мы говорили, что уличи ушли от Днепра не позднее IX в.; и в XI в., когда составлялся Древнейший киевский свод, они, конечно, жили по Днестру. Но составитель Древнейшего киевского свода пишет, что уличи перешли («переидоша») от Днепра «межи Богъ и Днѣстръ» и там сидели («сѣдоша тамо»)[430]. Видимо, его не интересовало, кто жил по Днестру; но его интересовали места, граничившие с запада с «русскими» волостями. Обстоятельства изменились к началу XII в. Автора «Повести временных лот» Поднестровье без сомнения интересовало. Описывая «предал» Афета, он не забыл сказать о Днестре и Угорских горах (т. е. Карпатах), а местопребывание уличей и тиверцев он определил так: «сѣдяху по Днѣстру, присѣдяху к Дунаеви»[431].

Итак, во второй половине XI — первой половине XII в. образовалась «областная» территория, по верхней части течения Днестра. На юго-восток, по Днестру, она простиралась до Ушицы (ныне — Старая Ушица)[432]. Здесь галицкий князь держал «засаду». На «смердов», живших в городе, местных жителей-тяглецов, князь, конечно, не мог положиться[433]. Их он должен был «блюсти» как платежеспособную силу и держать в узде. В юго-западном направлении галицкая территория захватывала верховья Прута, где известия XIII в. называют Коломыю, доходы с которой шли «на роздавание оружьникомъ»[434]. Повидимому, этот район был галицким и в XII в., когда упоминается Удеч. Оттуда возили соль[435]. В 1165 г. груз с солью, направлявшийся из Удеча в Галич, потонул в разливе Днестра. В междуречье Прута и Днестра лежал, по данным XII в., Кучельмин, впоследствии — Кучурмик[436]. Здесь уже начиналось «поле»[437].

Сама территория получила название «Галицкой земли». Напомним, что в начале 40-х годов XII в. «волости» Галицкая и Перемышльская объединились в руках галицкого князя[438]. Термин «Галицкая земля» встречаем уже в середине XII в. По известию 1152 г., «земля Галичкая» начиналась у р. Сан[439]. Тогда уже существовал Ярославль за Саном, укрепленный, возможно, судя по его названию, молодым князем Ярославом, сыном Володимерка Галицкого[440]. По известию 1229 г., «Галичкая земля» определяется пространством от р. Боброка «до рѣкы Ушицѣ и Прута». В этом определении верховья Днестра отнесены к «Перемышлеской земле», что подтверждается летописным текстом 1226 г.[441].

Итак, в XII в. «областная» территория подходила уже к «полю», где кочевали степняки.

Мы говорили, что славянское население на нижнем Днестре оказалось в первой половине X в. во власти печенегов и попадало в положение как бы вольницы. От Киевщины оно было отрезано. Власть юго-западных князей начала распространяться в верхней части течения Днестра только во второй половине XI в. Причерноморские города (Аккерман и др.), где некогда хозяйничали «ромеи», лежали в развалинах[442].

Славянское население, обитавшее к северу от берегов нижнего Дуная («присѣдяху къ Дунаеви»), имело соседом сильную Болгарию, простиравшуюся по правую сторону Дуная, а с другой стороны — печенегов, одно из колеи которых в середине X в., по словам Константина Багрянородного, кочевало всего на полдня пути от границ Болгарии. Область рек Прута и Серета (т. е. другого Серета, впадающего в Дунай) была также занята печенегами, откуда они вытеснили угров, т. е. венгров («турок» — по терминологии Константина Багрянородного)[443].

Остатки оседлого населения на нижнем Днестре, нижнем Пруте, на Серете и близ нижнего Дуная едва ли платили кому-либо дань в конце X и в первой половине XI в. Во всяком случае русские князья со времен Святослава, говорившего, что Переяславец на Дунае «есть середа (средина) земли моей», сюда не проникали. В аналогичном приблизительно, или, точнее, сходном, положении оказались во второй половине XI в. также и города, расположенные по берегу нижнего Дуная.

В первой половине XI в. пало Болгарское царство, разрушенное и захваченное византийцами. Эти события позволили империи распространиться до нижнего течения Дуная. И о вместе с тем, в результате этих же событий на северных рубежах Византии образовалась пустота, куда могли хлынуть орды кочевников. Так и случилось, когда с середины XI в. обитатели южных степей бросились в страхе перед появившимися новыми кочевыми ордами (половцами). Печенеги, узы и вместе с ними славяне, обитавшие на открытых пространствах, бежали на запад, к пределам «Греческой земли», которую теперь не отделяла более от степняков сильная Болгарская держава. Население «поля» пришло в движение. Даже в Киеве крайним выходом считали уход на территорию Византии, как можно заключить из слов киевлян, отмеченных в летописи под 1069 г.: «зажегше градъ свои, ступимъ въ Гречьску землю»[444].

В 1086 г., по рассказу Анны Комниной, какой-то «народ скифский», подвергавшийся «постоянному разбею савроматов» (под последними разумеются половцы), бросил родные края и пришел к Дунаю. Стал переходить реку. Пользуясь «некоторым успокоением», пришельцы начали «пахать землю и сеять овес и пшеницу»[445]. В. Г. Васильевский приводит основания в пользу своего мнения, что под «скифским народом» Анна Комнина разумеет русских[446].

Далеко не все русские оседали, пахали землю. Едва ли не большая часть обращалась в «бродников», отряды которых вели полукочевой образ жизни. Латинские тексты XIII в. указывают на «бродников» вблизи Венгрии[447]. Города по нижнему Дунаю наполнялись также печенегами, узами, славянами и попадали под их власть. В старом Доростоле, известном на Руси со времен Святослава (иначе — Дерстр, Силистрия), выдвинулся в вожди некий Татуш, судя по имени, — печенег. В другом городе главарь носил русское имя Всеслава. Этот город у Анны Комниной назван Вичин (βιτζινα). Возможно, он тождественен с г. Дичином, или Дцином, упомянутым в нашей летописи и в «Списке городов дальних и ближних»[448]. Златарский ищет Вичин на месте г. Мичина, или Мечина[449], раcположенного у Дуная, значительно ниже Дерстра, недалеко от впадения; рек Серета и Прута. Такое положение согласуется с указанием «Списка городов», где Дичин помещен между Дерстром (Дрествином) и Килией. Он лежал, следовательно, не очень далеко от хорошо известной на Руси Берлади, названной так по имени роки Берлади, впадающей в Серет. В этих-то местах, как увидим ниже, Иван Берладник набирал себе «берладников». Там же, у г. Дичина, или Дцина, Георгий Нестерович и Якун в «насадах» нагнали «берладников», пограбивших Олешье, их «избили» и взяли «полон»[450].

Византия фактически утеряла придунайские владения. «Чтобы удержать за собою по крайней мере номинальную власть на Дунае, чтобы замкнуть кочевую орду, поселившуюся в Болгарии, в болеоили менеетвердом круге», она приносила «большие жертвы. В то время как Охридская Болгария стонала под игом византийской финансовой системы, воинственное население при дунайских городов ежегодно получало из Константинополя богатые поминки. Нечего говорить о том, что само оно ничего не платило. Эта уступчивость и щедрость притязательной византийской казны объясняется желанием поддержать ослабевающие связи между центром империи и северными ее окраинами, чтобы не выпустить из рук влияния на всю страну между Дунаем и Балканами». Так писал в специальном исследовании о печенегах в Византии В. Г. Васильевский[451].

Интерес к Дунаю, питавшийся экономическими связями, мог получить теперь толчок в силу новой политической обстановки, сложившейся к концу XI в. Князь Василько Теребовльский ходил за Дунай или собирался итти походом, как явствует из его собственных слов: «и помыслихъ: на землю Лядьскую наступлю на зиму, и на лѣто и возму землю Лядьскую и мьщю Русьскую землю; и посемъ хотѣлъ есмъ переяти Болгары Дунаискыѣ и посадити я у собе»[452]. Судя по тому, что на ляхов он ходил с половцами (1092 г.), надо думать, что за Дунай он ходил или собирался итти вместе с половцами. Напомним также, что на территорию Византии в 1091 г. пришел вместе с половцами пятитысячный отряд, вышедший «из стран более горных», т. е. из Прикарпатья. Отряд этот перешел на сторону императора Алексея[453].

С судьбою придунайских городов были связаны широкие планы Владимира Мономаха. В 1116 г. он, по рассказу нашей летописи, послал Ивана Войтишича и посажал своих посадников по Дунаю. Здесь идет речь, повидимому, о городах по Дунаю от Дерстра до Килии. В том же году Мономах отправил сына своего Вячеслава «на Дунай» с Фомой Ратиборовичем. Этот шаг имел в виду поддержать восстание царевича Льва, который поднялся против императора Алексея. Льву подчинились несколько дунайских городов, но в Дерстре он пал от подосланных императором «сарачинов». Вячеслав подошел к Дерстру, но не имел успеха и вернулся[454]. О судьбе посадников, посаженных Мономахом на нижнем Дунае, мы ничего более не знаем. Но мы имеем полное основание полагать, что Владимир Мономах, посылая посадников на Дунай, а затем сына своего Вячеслава к Дерстру, действовал в союзе, в согласии с Васильком Ростиславичем. На следующий год он вместе с Васильком и Володарем Ростиславичами идет к Владимиру-Волынскому на Ярослава, вынудив его к полной покорности («веля ему къ собѣ приходити, когда тя позову»). Фому Ратиборовича спустя несколько лет мы видим посадником в Червене[455].

Подчинение Берлади власти юго-западных князей происходило постепенно. Иван Ростиславич, сын перемышльского князя, княживший сначала в Звенигороде, а потом приглашенный на стол в Галич, установил какие-то связи с Берладью. Во-первых, об этом свидетельствует прозвище его «Берладник», во-вторых, красноречиво говорят об этом биографические сведения о нем. Когда он был выбит из Галича князем Владимиром и ему оставалось только бежать, он пробился «сквозѣ полк» и пошел «к Дунаю», как прямо сказано в Ипатьевской летописи. «Оттуда» он «полем прибѣже ко Всеволоду» в Киев[456]. Через 15 лет он снова появился на Дунае. В Галиче в это время сидел сын Владимира Ярослав Осмомысл, требовавший у киевского князя выдачи ему Ивана Берладника. Иван пошел из Киева «в поле» к половцам; вместе с отрядом половцев он двинулся к Дунаю и остановился в подунайских городах. Ни здесь, ни на пути к Ушице он, повидимому, не встретил ни «засад», ни какого-либо сопротивления со стороны представителей власти Ярослава Осмомысла. К нему стекались «половци мнози», к нему шли «берладники», их скопилось у пего до 6000. С половцами и с берладниками он прошел к Кучельмину и «ради быша ему». Первое сопротивление он встретил только в Ушице[457].

Во второй половине XII в. Берладь (Берлад) входит уже в какие-то отношения зависимости, может быть не очень прочной и постоянной, от галицкой «державы». Экономические связи благоприятствовали такого характера отношениям. Иван Ростиславич, остановившись в подунайских городах, «изби двѣ кубарѣ» (т. е. корабля) и взял много «товара», т. е. имущества с этих двух кораблей, и «пакостяше рыболовомъ галичьскымъ»[458]. Ярослав Осмомысл мог сам наезжать в Берладь, но мог и присылать своих доверенных лиц. В летописном некрологе о нем говорится, что, когда бывала ему «обида», он сам не ходил с полками своими, но посылал с «воеводами»[459]. В «Слове о полку Игореве» читаем о нем, что он высоко сидит на своем златокованном столе, «подперъ горы Угорьскыи своими железными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, меча времены чрезъ облакы, суды рядя до Дуная». Власть Ярослава Осмомысла, по «Слову о полку Игореве», простиралась от Карпат до Дуная. Из летописи видно, что на Берладь смотрели как на зависимую волость, расположенную только за пределами «Русской земли». Андрей Боголюбский передавал через своего мечника Ростиславичам: «не ходите в моей воли, ты же, Рюриче, поиди въ Смолньскъ къ брату во свою отцину; а Давыдови — обращался он к мечнику, — рци: а ты поиди въ Берладь, а въ Руськои земли но велю ти быти»[460].

Иван Берладник подошел к Ушице не со стороны нижнего Днестра, а со стороны Прута (Берладь — Кучулмин — Ушица). Галичские рыболовы, на которых нападал Иван Берладник, ходили, вероятно, по Пруту и Дунаю. По Днестру ходили торгово-промышленные караваны, например «лодьи» из Олешья с рыбой и вином[461]. Днестр и ниже Ушицы не был мертвым. Есть данные о выходцах из Галичской земли, обитавших по Днестру. В 1223 г., когда собирали силы против татар, кроме галичан и волынцев и их князей, прибыли еще «выгонци галичькыя». Эти последние вышли «по Днестру» «в море» и с моря вошли в Днепр. Их было много: 1000 «лодий». Возглавляли их не князья, а какие-то вожди, повидимому, бояре: Домамерич Юргий и Держикрай Володиславич[462]. В каких городах они могли жить? В X в., как мы знаем, Белгород и другие южные города лежали в развалинах. Но, во-первых, археологи в 1946 г. обнаружили на среднем Днестре городищи и славянские селищи XI–XII вв.[463]. Во-вторых, до нас дошел «Список городам русским, дальним и ближним». Так как «Список» относится к XIV в. или к первой половине XV в., нельзя быть уверенным, что все помянутые в нем города существовали в XII–XIII вв. Однако очень вероятно, что отнесение ряда южных городов к числу «руских» восходит ко временам Галицкой земли. В «Списке» этом читаем: «А на сеи сторонѣ Дунаа, на усть Днѣстра надъ морем: Бѣлъгородъ, Чернъ, Ясьскыи торгъ на Прутѣ рѣцѣ, Романовъ торгъ на Молдовѣ, Нѣмечь в горахъ, Корочюновъ каменъ, Сочява, Серетъ, Баня, Чечюнь, Коломыя, Городокъ на Черемошѣ, на Днѣстрѣ Хотѣнь»[464].

Белгород — это Белгород Днестровский (Аккерман), расположенный на западном берегу Днестровского лимана; Черн — с. Чорна, лежащее на правом берегу Днестра в б. Оргеевском уезде, в прошлом столетии имело 103 двора[465]; Хотен — г. Хотин на Днестре Черновицкой области; Ясьскый торг на Пруте находился где-то близ нынешних Ясс, в Румынии; Романов торг на Молдове — г. Романов, или Роман, лежащий при впадении Молдовы в Серет в Румынии[466]; Немеч в горах приурочивается к теперешнему Немети в Семиградии на Самоше[467]; Сочява и Серет соответствуют одноименным селениям в районе верхнего Серета; Баня — это Баня Родна, известная летописям и ныне сохранившаяся в названии поселения (Rodna) в Седмиградии, у истоков Б. Самоша[468]; Коломыя нам уже знакома. Необходимо отметить, что Баня Родна, как и Коломыя, лежала, по прямому смыслу летописного текста, в галичских пределах: «и прииде к бани, рекомѣи Родна, и оттуда иде во Угры»; следовательно, на пути из Галича в Угры, недалеко от угорского рубежа[469].

Ясский торг и Романов торг были расположены в непосредственной близости к р. Берлади, и места эти могли привлекать галичских князей возможностью установить здесь сбор «мыта»[470].

Резюмируем некоторые результаты исследования.

Берестейская волость как территория имеет свою историю, отличную от истории «Червенских городов». Внешние события объединили оба района в том отношении, что оба района, расположенные по Зап. Бугу или примыкающие к нему, отошли под господство «Руси» в результате борьбы с «ляхами» в X–XI в. Однако внутренняя история этих двух населенных пространств глубоко различна. В Верхнем Побужье, в районе «Червенских городов», по ряду признаков, давно назревало объединение государственного типа. Здесь образовался местный правящий класс феодалов и сложилась определенная территория, тянувшая к Червену. Никаких признаков местного правящего класса в Берестейской волости источники не обнаруживают. Территория Берестейской волости (даже едва ли соприкасавшаяся тогда с территорией «Червенских городов») вошла в состав киевской территории, территории будущего Киевского феодального полу государства. Территория «Червенских городов» не слилась с киевской территорией. Попытка Всеволода Киевского присоединить эту территорию к составу киевской не имела успеха. На западе Червенская территория граничила с Польшей, на востоке она захватывала течение Стыря и в междуречье Стыря и Горыни граничила с древней «Русской землей». Менее данных о древней территории Перемышля (также находившегося за пределами древней «Русской земли»), впоследствии вошедшей в состав «областной» территории с центром на Днестре, где территория начала оформляться, по ряду признаков, начиная со второй половины XI в. Образование стола в Теребовле во второй половине XI в. обусловливалось возраставшим интересом к Поднестровью. Возвышение Галича на Днестре относится к первой половине XII в.

Галичская территория распространилась до «поля». На рубеже XI–XII в. обнаружилась тяга к нижнему Дунаю (Василько Теребовльский, Владимир Мономах). Постепенно отношения господства распространились на Берладь. Выходцы из Галичской земли («выгонци галичьскыя») скоплялись на Днестре, где, по данным более позднего времени, существовали города (Черн, Белгород) и недавно обнаружены городища и славянские поселения XI–XII вв.

Отношение «Русской земли», князей Среднего Поднепровья в XI и в первой половине XII в. к юго-западным «областям», по сути дела было аналогично отношению к Новгороду, Смоленску, Ростову и др. Из «Руси» требовали вассального подчинения, выражавшегося (если требование удовлетворялось) в оказании в случае необходимости военной помощи и, повидимому, в денежных дарах. К сожалению, сведения на этот счет весьма скудны. Знаем, что в 1144 г. под Звенигородом Владимирко Галицкий, вступив в переговоры с Всеволодом Ольговичем Киевским, створил «мир» и затем уплатил Всеволоду Ольговичу 1400 (вариант: 1200) гривен «серебра». Характерно, что Всеволод Ольгович Киевский поделился «серебром» этим с «князи русскиѣ», как говорит летопись, пришедшими вместе с ним на Галицкую землю[471]. Среди них был князь Переяславля-Русского (Изяслав Мстиславич) и князь Чернигова (Владимир Давыдович).

К XIII в. имя «Русской земли» перешло на юго-западный край. Термин «русский» давно бытовал за Карпатами, а с татарским нашествием еще шире там распространился вместе с переселенцами, уходившими от татар на Запад.