«Титаник». Курс по черной Луне

Глава 9

В глубокой задумчивости Юрий медленно шел по коридору. Он поднимался и спускался по трапам, проходил мимо мужчин во фраках, которые стояли у входа в помещение первого класса и пристально следили, чтобы ни один недостойный не проник в «святилище» миллионеров. Пассажиры уже готовились к балу, который должен был состояться в ближайшую ночь, последнюю ночь перед прибытием в Нью-Йорк.

В коридорах пахло самым изысканным парфюмом. Непрерывно раздавались звонки, доносились требовательные голоса женщин. Парикмахеры, горничные и лакеи сбивались с ног.

Он еще раз подумал о словах Вацека-Витольда.

Так, начнем с самого начала… В первый день после ужина он услышал русскую речь и увидел Нольде в компании Лиз и Банивура… Элизабет… А ведь подозрительно, девица крутилась возле барона, а затем втиралась Юрию в хорошие знакомые. И что характерно, втерлась, даже в постель…

Только ли тяга к приключениям, свойственная современным дамам свободного поведения и новейших нравов, или еще что-то другое? Нет, ну не могла же Лиз в самом деле быть замешанной в убийстве барона?! И все же… Мисс Грэй не кисейная барышня, а американка из этого самого Техаса (или как она упорно говорит, Тексиса). Там револьвер привычен с детства. Наверное, и девушки умеют им пользоваться. Но Нольде-то убили ударом ножа, а не пулей. М-да…

А не мог ли Витольд попросту солгать насчет духов? Не надо забывать, вряд ли он отказался от мысли завладеть бумагами. Вполне понятная логика: пусть бывший товарищ возьмет ложный след, а он будет вести свою игру.

Профессиональные революционеры, чтоб их! Сидят в Базеле или Лондоне и, получая деньги невесть откуда, сами в страну «проклятого царизма» не рвутся особо. Туда ездят такие, как Савинков. И находят через особо верных людей горячие головы — расходный материал. Витольд такой же, небось. Этакий современный кондотьер от революции. Что же поляк все-таки делает тут? Неужто и в самом деле лишь зарабатывает на жизнь? Или же чему-то готовится? А ведь и в самом деле… Сейчас такое время, что эффект от мертвого банкира будет выше, чем даже от мертвого министра. А если одним ударом разделаться с целой толпой биржевых воротил и фабричных королей… Он даже похолодел от этой мысли. Впрочем, эта гипотеза уведет его от реалий расследования слишком далеко. Кроме того, если уж ее рассматривать, то минировать судно куда проще трюмному или кочегару. Займемся тем, что ближе. Думай, Юрий Викторович, думай!

Последний вечер, когда барон был жив, которому он, Юрий, был свидетелем. Они сидели с Бонивуром и Лизаветой (он машинально назвал американку русским именем) в салоне «Палм-Кор», выпивали и вели светскую беседу. Потом Нольде вдруг увидел… увидел Арчибальда Бата и сказал, что этого не может быть. Чего, собственно, не может быть? На этом корабле есть особы и поважнее, чем советник президента. И, кстати, откуда он вообще знал американца? Потом барон ушел к себе и в ту ж ночь был убит. Что его испугало? И не сам же мистер советник его прикончил? Политики такого сорта людей лично не убивают, хотя все может быть.

С другой стороны, Нольде впустил своего убийцу сам и без сопротивления. Значит, со стороны этого человека ничего дурного не ожидал. Да в сущности не нужно что-то делать самому. На корабле вторым или даже первым классом среди обслуги важных господ может плыть наемный убийца под видом секретаря или камердинера. Да хоть даже и кто-нибудь из команды, тем более та набрана с бору по сосенке и попасть туда мог кто угодно. Тот же Макартур подойдет — солдат, прошедший жестокую войну в Африке.

Или не сосредоточиваться на советнике? Кто там еще был?

Художник… как его? Знаменитый. Но художник на пару с майором армии САСШ, режущие русского барона японским клинком — абсурд!

А был еще третий. Черт, тот человек, который говорил что-то мрачное про их плавание в первый день. Но кто он?

Нет, он сейчас не о том думает.

Важно ведь не гадать и не перебирать пассажиров, как колоду карт, а понять, зачем и почему Нольде убили?

Что ему вообще известно? Известно, что Нольде вез свой проект в Америку предлагать его тамошним богачам. Он этого даже и не скрывал. Но вот кому именно — Ротшильдам, Рокфеллерам, Моргану, Дюпону? Много их… Ростовцев вспомнил, что Джон Морган, второй человек в этом семействе, должен был плыть на «Титанике», но что-то помешало ему в последний момент. Может быть, Морган собирался начать переговоры уже на борту? Тем более, вряд ли Нольде ехал наугад. Наверное, поездке предшествовала более-менее длительная переписка. Которая, в свою очередь, могла стать известна посторонним. Тогда вырисовывается довольно нехорошая картина…

Предположим, мистер Бат — это человек, за которым стоят те, кому этот проект не нравится. По какой причине — неважно. Кто именно? Да те же Кун и Шифф, которые в своих газетах, совсем не скрываясь, поносят русского царя на чем свет стоит, и не сказать, что совсем зазря. Если так, то неведомые злодеи провернули изящную интригу. Черт побери, на зависть Макиавелли! Морган, который должен был провести предварительные переговоры с бароном, на борт не попадает, а самого Нольде устраняют, документы исчезли — все, дело сделано. В общем, дело опять-таки пахнет большой политикой, и он, скромный стряпчий, окажется между этих жерновов, как зернышко. И главное никаких зацепок, все записи барона пропали! А может быть, что-то осталось? Так, решено, надо будет сейчас же доложиться Лайтоллеру и попросить осмотреть каюту Нольде еще раз!

— Мистер… Джордж Ростовцеу, если я не ошибаюсь?

Он обернулся. На него доброжелательно смотрел немолодой усач с добрым умным лицом. Стряпчий вспомнил, Элизабет говорила о нем. Перед ним был знаменитый Уильям Стед, «король пера» и главный редактор «Пэлл-Мэлл Газет», благотворитель и филантроп, между прочим, посетивший недавно Российскую Империю, дабы, как он сам сказал, «успокоить общественные страсти и помочь властям понять общество».

— Не удивляйтесь, Джордж, — продолжил Стед. — Хотя мы и не был представлены, я видел вас с мисс Грэй и спросил стюарда, кто вы… Да, с мисс Грэй и с этим русским путешественником, напоминающим графа Дракулу.

Ростовцев мысленно усмехнулся сравнению, хотя что-то подмечено верно. Покойный Нольде не выглядел полным жизни офицером Императорского флота, каким он помнил его по Петербургу.

— Не был с ним знаком, оттого не могу судить о сходстве, — отшутился он.

— Я тоже… к счастью… — произнес американец. — Видел великого Вильсона Барретта в его роли в спектакле «Ковент-гарден», хотя, на мой взгляд, ему несколько не хватало демонизма. Мисс Грэй подает немалые надежды, и я и подумал, что интерес незаурядной журналистки могли вызвать лишь незаурядные люди. Кстати, а мы не могли видеться во время моей поездки в Россию?

— Увы… — развел руками Юрий.

— Жаль! А я вот, знаете ли, плыву в Нью-Йорк по личному приглашению президента Тафта. На Конференцию по вопросам всеобщего мира…

— Да, завтра мы уже будем любоваться видами Манхэттэна, — ввернул стряпчий, чтобы поддержать разговор.

— Дай Бог, чтоб было так… — вздохнул Стед.

— А что же может нам помешать?

— Вы знаете, где мы сейчас находимся? — вопросом на вопрос ответил Стед. — Как мне сказали, этот кусок Атлантики моряки именуют Дьявольской Дырой.

— Что это значит? — спросил Юрий.

— Это место, пользующееся весьма дурной славой… Множество столкновений произошли здесь, ибо сюда ветра и течения выносят айсберги из Гренландского моря. Сейчас на палубе стало холодно, значит лед где-то поблизости!

— А вы знаете, мистер Йурий… — вдруг произнес Стед. — В девяносто втором году, то есть уже двадцать лет тому мне предложили написать что-нибудь для благотворительного рождественского выпуска журнала… Я и написал повесть под заглавием «Из Старого Света в Новый». А в ней описал такой сюжет: во время плавания в Америку на борту парохода «Мажестик» одному пассажиру, увлекавшемуся спиритизмом, я как раз тогда им заинтересовался… Так вот, его посетило видение о том, что судно «Энн Джейн» затонуло, налетев на айсберг, и его команда и пассажиры высадились на ледовую глыбу и ждут гибели. Ему удалось убедить капитана «Мажестика» отклониться от курса, и они спасают людей… И вы будете смеяться, в моей новелле погибшее судно принадлежало компании «Уайт Стар»[16]. После этой вещи меня даже приняли в почетные члены бостонского «Клуба ясновидцев».

— Впрочем, это, наверное, пустяки… — сдвинул брови мистер Уильям. — И… хочу сказать… Если мисс Грэй не склонна разделить ваше одиночество, не грустите. В вашей жизни вообще для этого будет достаточно времени. Лучше раздавите пару бутылочек в баре «Атлантика». Там сейчас весело!

— Спасибо, но… я… у меня нет настроения.

Его ждали дела.

— Ну, прощайте, мистер Джордж. Завтра увидимся…

Большой зал с высоким стеклянным куполом утопал в море света и цветов.

Музыка, смех, шум, звон столовых приборов и плеск льющихся напитков наполняли ресторан, где веселыми компаниями собирались пассажиры.

Метрдотель, подобно дирижеру, стоял на своем месте и деловито командовал сонмом стюардов и официантов. Он шептал лакеям, пробегавшим мимо него:

— К тридцать пятому столу! Давай, Джек, в каюту В-118! А ты — к тому бородатому господину в углу слева, он уже заждался!

И по его едва заметным знакам юноши в униформе мчались выполнять приказ.

Элизабет вдруг ощутила неожиданный восторг. Черт возьми, ее знакомство с Рокси и это путешествие — настоящее чудо!

Что за платья! Что за симфония разнообразных цветов и оттенков — от ослепительно белого и нежного цвета морской волны до ярко-красного и темно-фиолетового. Что за сверкающий вихрь золота, серебра и искр бриллиантов, рубинов, изумрудов, сапфиров и топазов… Тонкий запах живых цветов пронизывал атмосферу. На ее столике стоял букет роз редкой красоты. А публика! Люди, владеющие пусть и не всем миром, но изрядной его частью. И при этом ни следа чопорности у большинства — народ, жизнерадостный и веселый. Это было редкое собрание красивых женщин и великолепных мужчин. А кухня! Что за кухня! Канапе по-адмиральски, устрицы, консоме «Ольга».

При этом не забывала прислушиваться к разговорам соседей.

…— Когда будете в Лондоне милочка, обязательно посетите «Салон причёсок Бейкерсфильда», — вещала молодящаяся дама. — Мистер Бейкерсфильд делает великолепные парики…

— Миссис Алисия, — рассмеялась вторая соседка Элизабет, — какой парик? В моем возрасте?!

— Ну, что вы, при чем тут возраст? Это модно — многие пользуются париками…

Болтовня двух кумушек о модах ей быстро надоела и она переключилась на других.

Слева мистер Харрис с каким-то французом обсуждали дела на американской сцене.

— Увы, наш театр хотя и помпезен, да все еще грубоват, — сетовал Харрис. — Эти похожие друг на друга спектакли. Эти труппы разных театров, у которых вся их игра происходит по какому-то шаблону. Эта неистребимая провинциальность Бродвея! И все эти театральные встречи совершенно однообразны: начинаются с обсуждения последних театральных новинок, затем переходят на моду, а под конец вечера дамы перемывают косточки мужьям за их равнодушие к высокому искусству. Американский балет по-прежнему слепо копирует английский, а тот, в свою очередь, подражает русскому. Каждые гастроли знаменитой русской балерины, Павловой или Ксешинской, переворачивают весь британский балет. Так может быть, нам не копировать копии, а для начала выписать из Петербурга полдюжины балетмейстеров и сколько-то там отставных балерин и учредить на Бродвее хорошую балетную школу?

Девушка еле сдержалась, чтобы не фыркнуть. Такой снобизм ее зацепил.

Скажите на милость, Бродвей ему не нравится! И провинциальные, видите ли, пьесы! Можно подумать, орегонские пионеры и калифорнийские золотоискатели хуже всех этих крестоносцев, а Джесси Джексон и Джон Браун хуже, чем Робин Гуд! И чем история Покахонтас ниже истории глупых детишек Ромео и Джульетты?

За «Ольгой» последовала отварная семга под взбитыми сливками «филе миньон Лили» — небольшие кусочки поджаренной нежной мраморной говядины, и жареный цыпленок по-лионски… Отведала Лиз и фуа-гра и десерт — запеканку «Уолдорф», персики в желе из шартреза, эклеры с шоколадной глазурью и с французское ванильное мороженое.

Разумеется, каждое блюдо сопровождалось прекрасными винами. Сделав перерыв в еде, она вновь навострила уши.

— Мой муж играл в кости и выиграл слона у владельца цирка! — донеслось от столика напротив. — Они оба были сильно пьяные, когда заявились домой со слоном. Я благодарю Святую Деву Сан-Хуанскую, поскольку владелец цирка, протрезвев, захотел забрать слона назад и предложил взамен трех цирковых собак и десять билетов на представление. Мой Джек с радостью согласился, потому что он тоже пришел в себя и испугался своего выигрыша. К тому же цирковые собачки оказались очень милыми и умели выполнять разные трюки.

Элизабет узнала эту солидную пожилую даму. В ее журнале о ней даже писали…

Маргарет Браун, ирландка, простолюдинка, тридцать лет тому назад против воли родителей бежавшая вместе с братьями в Америку. Ее мужу в отличие от тысяч других золотоискателей дикого Запада действительно повезло, и ныне его шахты в Колорадо и Аризоне приносили небывалый доход. Но ни набитые долларами сейфы, ни роскошная резиденция в Денвере не изменили прежнюю лихую девчонку, управлявшуюся с дробовиком не хуже чем с поварешкой. Эта рыжеволосая жизнелюбивая ирландка даже на светском приеме могла выругаться, как портовый грузчик, если что-то ей не нравилось. И время она проводила не за вышиванием и коллекционированием картин. Молли, как ее прозвали друзья, колесила по свету.

Вдруг Лиз подумала, что может и она когда-нибудь, лет через тридцать, в немыслимо далеком сорок втором или сорок третьем также будет предаваться воспоминаниям в роскошном салоне какого-нибудь гигантского лайнера, пересекающего Атлантику с немыслимой ныне скоростью в сорок или даже сто миль в час…

Да! Она станет такой же независимой, знаменитой, великолепной стервой, оставившей за спиной длиннейший шлейф из приключений и разбитых сердец. Чем не цель?!

Обед шел к концу. А вот что ей делать сегодня вечером? Не навестить ли Джорджа? Что там поделывает её русский друг?

Ключ с негромким скрежетом дважды повернулся в замке. Макартур остановился в дверях, пропустив Ростовцева вперед, выглянул в коридор и закрыл каюту изнутри.

— Позволю напомнить, сэр, в вашем распоряжении не более часа, пока пассажиры не начнут возвращаться с обеда, — сообщил он, поставив у ног чемодан средних размеров.

Внутрь он десять минут назад положил прорезиненный мешок со льдом, который набрал, открыв белую дверь корабельной льдоделательной машины.

— Мы же не хотим привлечь ненужное внимание?

Именно эту фразу произнес Лайтоллер, когда Юрий явился в каюту первого помощника. Согласие на повторный обыск он дал сразу и вызвал Макартура. Как оказалось, каюта была особым распоряжением закреплена за ним, в числе других. Разумно, так стюарды бы заподозрили неладное: нет и нет постояльца. Корабль идет в первый рейс, и вряд ли кто обратит внимание на странную перемену в распределении обязанностей.

— Разумеется! — согласился стряпчий.

Кивнув, тот скрылся в ванной комнате, не забыв чемодан.

Сперва Юрий неспешно обошел каюту по периметру слева направо, глядя прямо и не вертя головой. Так предписывают полицейские инструкции, но вообще-то этой премудрости он набрался от ссыльных воров. Теперь вот пригодилось.

Из ванной донеслось бульканье и журчание. Видать, стюард освобождал от растаявшего льда ранее принесенный мешок. Хватит ли таких импровизированных мер, не завоняет ли барон, не приведи Господи?

Осмотрел стены, пол и даже потолок. Следов борьбы нет, в каюте абсолютный «морской» порядок. Зачем-то бросил взгляд в иллюминатор, открывавший вид синего неба и тёмных вод. Заглянул в камин, декоративный, само собой, с лампочками рубинового стекла по сторонам — включенные, они должны были изображать тлеющие угли. На столе полярная фотография фон Нольде, несессер, портмоне и «паркер» с золотым пером. Все как в прошлый раз. Зелено-золотая обивка стен… Кровать в нише алькова…

Стоп! А вот кровать идеальной заправкой не отличается. Он вспомнил: смерть настигла Нольде, когда тот был облачен в пижаму. Значит, или готовился лечь или уже лег… Вот оно!

Ростовцев подошел к ложу и, ведомый интуицией, сунул руку под подушку. И обмер. Рука нащупала твердый переплет. Через миг под свет танталовых спиралей светильников в пятьдесят свечей был извлечен довольно толстый том. И радость сменилась легким разочарованием. Это была ветхая уже конторская книга, на обложке коей четким выверенным почерком было выведено: «Дневникъ». И ниже «Нольде О. О.».

Мелькнула было мысль спрятать находку. Он даже попробовал пристроить том за поясом под смокингом, но уж слишком явно тот выпирал. К тому же Юрий всегда был честен с нанимателями.

— Вижу, вы что-то нашли, сэр? — появился из ванной стюард.

— Да, дневник барона… — сообщил стряпчий. — Мне его необходимо как можно скорее изучить.

— О, yes! — кивнул слуга.

Юрий спустился на свою палубу, и через пару минут шею его обвили две девичьи руки.

— Елена, — чмокнул он ее в щеку. — Извини, мне сейчас нужно поработать…

Ни слова не сказав, девушка кивнула и забралась с ногами на кровать. Но только он устроился на кушетке и приготовился открыть дневник, как в дверь каюты внезапно постучали.

«Вот черт!» Неужто Элизабет решила таки заглянуть в гости? Мелькнула мысль не открывать, сделав вид, что его нет на месте. А что если это явились Жадовский или Лайтоллер по делу? Он поднялся с дивана и шагнул к двери, бросив взгляд на подругу. Елена, без слов понимая, что к чему, ловко как белочка метнулась к двери в гардеробную. Уже берясь за ручку, он услышал тихий щелчок замка.

За дверью оказалась не американка («Слава Богу!») и не мистер Чарльз. На пороге каюты стоял никто иной как Бонивур. Вид его степенство купец первой гильдии имел слегка помятый: покрасневшие, как у кролика, глаза, под глазами набухшие мешки, косо пристегнутая манишка… Похоже, тот, как начал с утра так, и не мог остановиться… Еврей-пьяница — зрелище нечастое (хотя среди его сибирских знакомцев был такой Мотл Витман — кабатчик, пропивший собственный кабак).

— Дозвольте войти, милостивый государь? — негромко и как-то заискивающе произнес Бонивур.

И не дожидаясь разрешения, сделал шаг вперед. Юрий посторонился, мысленно обругав незваного гостя.

Тот, как ни в чем не бывало, устроился в кресле и вожделенно уставился на бутылку коньяка на столе.

— Окажите любезность, Юрий Викторович, — умоляюще прижал он руки к груди. — Душа горит!

— Извольте, — хмыкнул Ростовцев.

Бонивур без церемоний, налил в бокал коньяку и тут же выхлебал его весь, не закусывая.

— Странно! — поморщился он. — Французский, настоящий «Курвуазье», а шибает клопами, словно кизлярское пойло господина Шустова.

И таким образом оскорбив благородный напиток, снова налил полный бокал. С раздражением Юрий следил за коммерсантом, лакающим дорогой, сотня франков, между прочим, коньяк, словно забулдыга беленькую. Небось, не за свои покупал! Шел бы в «Атлантик» или «Кафе Паризьен» и там бы надирался сколько влезет!

— Вы меня презираете, господин Ростовцев? — осведомился вдруг Бонивур. — Неужели всё из-за того случая с Шмульцем? Не понимаю, ну кто он вам? Да и это старая уже история…

Юрий покачал головой. Как объяснить этому самодовольному негоцианту, что отношения между теми, кто делил вместе ссылку и тюремные нары, совсем особенное дело?

А история эта и в самом деле была уже старой и началась зимой 1898 года, когда еще юный Юра Ростовцев лишь заканчивал гимназию. В Париж явился некий коммерсант из Одессы, представившийся как Арон Гроссман. Остановившись в одной из лучших гостиниц, первым делом посетил не биржу, как можно было бы от него ожидать, а пришел к директору Лувра, мсье Бурвэ. Когда Гроссман водрузил на стол директора саквояж из крокодиловой кожи и распахнул его, то хозяин кабинета буквально онемел: внутри оказалась тиара из чистого золота. Ее украшали искусно выполненные сцены из «Илиады» и «Одиссеи». Вперемешку с ними были картинки из жизни скифов и сарматов в классическом «зверином стиле». Надпись на греческом и скифском гласила, что сие чудо — дар эллинского полиса Ольвия царю Скиллуру.

На вопрос, откуда взялось это сокровище, Гроссман, не моргнув глазом, объяснил, что невдалеке от Одессы, как раз там, где находятся руины Ольвии, он недавно прикупил дачу. И тамошние «mujiki», пронюхав, что тут поселился антиквар, потянулись к нему, принося украдкой вещицы, найденные в земле или на берегу моря, вымытые волнами. О происхождении вещей они не распространяются. Разве что, мол, пошла его «baba» огород перекапывать, а там вот этакое диво… Так что вещица приобретена законно, и никаких проблем вроде тех, что были у Шлимана с османами, с российскими властями насчет возвращения тиары не будет. Россия — это как-никак цивилизованная страна, а не какая-то там Турция.

Бурвэ немедленно созвал экспертов, и все единодушно признали тиару подлинной и достойной занять место в Лувре! В ответ на вопрос о сумме, за которую он согласится расстаться с древней короной, Гроссман, не моргнув глазом, назвал совершенно невероятную цифру: четыреста тысяч франков, что в золоте составляло ни много, ни мало — четыре пуда веса, по русским мерам. Директор Лувра в отчаянии побежал к меценатам, и те, проникшись патриотической гордостью, в три дня собрали требуемые деньги. И вскоре корона Скиллура торжественно заняла место в специальной витрине главного зала Лувра.

Лежала бы она там и до сих пор…

Да вот старый одесский ювелир Шломо Шмульц, хлебнув пару стопок в знаменитом «Гамбринусе», похвастался, что, мол, его работу никакие профессора не просекли.

Поползли слухи, и ушлые французские газетчики быстренько нашли в Одессе Шмульца, благо он и не таился, а наоборот, охотно подтвердил, что именно он изготовил подделку и готов приехать в Париж, чтобы это доказать, если только ему дадут денег на дорогу. Да чего там, если господам будет угодно оплатить хотя бы две тысячи (столько дал ему господин Бонивур за работу), он им сделает такую же, а то и лучше!

О Шмульце заговорили в Одессе, даже в Париже, в газетах появились его портреты. Посыпались заказы, его произведения появились в дорогих магазинах знаменитых ювелирных домов. Его даже сравнили с Бенвенуто Челлини! Даровитый самоучка начал пожинать славу и деньги.

— Талмуд говорит, — рассказывал потом долгим сибирскими зимними вечерами старик, — что для каждого человека в свое время наступит его час. Для меня мой час наступил тогда… Жаль, ненадолго…

Как оказалось, «древние» вещички работы старого Шмульца оказались в коллекциях разных уважаемых господ в Петербурге и Москве, как самые настоящие антики. Последовал взрыв начальственного гнева, и бедняга Шмульц пошел по этапу…

А вот Гроссман и Бонивур вывернулись и даже свидетелями не проходили.

— Подделка? Но позвольте, при чем же тут я? Я негоциант, а не археолог, я продаю и покупаю! — заявил господин Арон Гроссман, когда к нему явилась полиция для объяснений. — Откуда бы мне, обычному еврею, знать про всю эту премудрость?

— Шмульц? Кому вы верите?! Этому пьянице или мне, коммерции советнику, именитому гражданину и купцу первой гильдии? — возмущенно размахивал руками Бонивур. — Разве он осмелится сказать, что я лично заказывал ему подделку? И вообще видел меня? Ах, через своего приказчика! Ну, мало ли кто назовется моим приказчиком? Я, как всем известно, торгую одеждой. Собственный магазин в Гродно! Да, у меня есть пай в антикварном магазине, но те дела ведет Гроссман…

На том всё закончилось.

— И так что я имею на это все сказать молодому человеку? — говорил, кашляя в клочковатую присыпанную сединой бороду Шмульц, подводя итог разговору зимним вечером одна тысяча девятьсот третьего года. — Если ты будешь маленький человек, ты всегда будешь виновен, и даже сам Адонаи тебя не защитит. Знаете, юноша, — Шмульц горько улыбнулся. — Больше всего жалко, что из-за проклятого ревматизма, что я подхватил в здешнем холоде, мои пальцы уже не годятся для работы по золоту. Так что выходит старый Шломо больше не нужен. Низачем не нужен…

И, кряхтя, подбросил полено в печь, бросающую на низкий дощатый потолок багряные отсветы…

— Скажите, что с Нольде? — спросил Бонивур неожиданно, отвлекая Юрия от печальных воспоминаний. — С ним все в порядке? Я его не видел, и в каюте его нет… Как ни подойду, нет. И на обеде не видел… Вы ведь знаете? Вы ведь не случайно тогда к нам подсели? Да еще эта шикса американская… Ой, чую, неспроста она вертелась вокруг нас!

— Вы пьяны, Соломон Саулович. Возвращайтесь-ка к себе в каюту, проспитесь! — бросил Юрий, подавив желание без лишних слов выбросить ушлого гешефтмахера за дверь.

— А смысл? — слюняво улыбнулся купец первой гильдии. — В каюте меня ждут две бутылки бренди и я тф… тфердо намерен с ними разделаться уже сегодня! А зачем я пью? Затем, что боюсь, милостивый государь, я боюсь… Я всего лишь еврей из мелкого провинциального кагала, но евреи выживают уже две тысячи лет среди народов, их ненавидящих, и сколько тех народов они пережили? А все потому, что научились чувствовать плохое… Я чувствую плохое. Так что с Нольде? Может, его вообще нет на корабле? Может, его уволокли диббуки[17], которых он все пытался призвать… Штучками, от которых бы сам рав Йегуда бен Бецалель, создавший Голема, умер бы второй раз от зависти! Ему было мало того золота, он хотел еще власти… С помощью этих штучек Нольде думал не только разбогатеть, но и стать со временем, только не смейтесь, тайным повелителем России, а возможно и не ее одной… Не смейтесь! — повторил он. — Отто Оттович иногда был разговорчив, когда курил кальян со своими порошками.

Черт побери! Юрий подавил желание вскочить. Что несет этот откормленный иудей? «Диббуки» какие-то, Голем. Но ведь по всему видать, Бонивур знает больше, чем говорит. А что, если… Может он-то и пырнул барона, чтобы поживиться золотишком, и сейчас лихорадочно создает себе алиби — образ жалкого трусливого пьяницы? Смешно? Но это объясняло бы все, до орудия убийства включительно. Схватил, что попалось под руку, и ударил в спину.

— Юрий, — тихо и проникновенно выговорил Бонивур меж тем. — Скажите, если что-то случилось, я могу рассчитывать на вашу помощь? Поверьте, Бонивур умеет быть благодарным.

«И Шмульц тоже так думал!» — осклабился про себя Ростовцев.

— Извините, милостивый государь, я не могу помочь, если не знаю, в чем собственно дело, — хмуро бросил Ростовцев вслух. — Может быть, мы поговорим позже, когда вы несколько придете в себя и расскажете все с самого начала?

— С самого начала? — покачал Бонивур головой. — Хорошо, извольте, с самого начала. Моя семья — нищие евреи из нищего местечка в Принямунском уезде. Девять детей, гнилая халупа… И бедность жутчайшая кругом! Да, у нас в местечке богатым считался лавочник Йосиф, он мог есть по субботам щуку. Мой отец и его братья, дядя Фима и дядя Борух, таскали контрабандный товар, натягивая нос царской казне. У нас половина мужчин этим занималась. Льежские кружева, швейцарские часы, лионские шелковые дамские панталошки, разные немецкие лекарства, чтобы солидные господа могли спокойно залечивать свой триппер… Таскали венгерский и итальянский табак, а матушка в чулане с сестрам клеили на него фальшивые бандерольки акцизного ведомства. Носили спирт, его сбывали шинкарям. Чего только не таскали, даже похабные журнальчики из Парижа! Кто побогаче, навьючивал на лошадок. Вы бы видели тех кляч! А моя родня — на себя. За все с нами рассчитывались люди Лайзаря Шмуля или еще кого-то, они и увозили все добро на продажу. И хорошо, если нам доставалась пятая часть цены… Раз в два-три месяца к нам припирался становой пристав Стефанович со своими архаровцами, переворачивал все кверху дном, колотил посуду, вспарывал тюфяки, грозился всех порубать своей полицейской «селедкой», а если что-то находил — бил морду моему бедному папеле и волок его в кутузку. Тогда мама доставала из захоронок червонцы, шла по родным и соседям и выкупала отца своих детей. Бывало, что потом мы даже хлеба досыта не ели неделями… Теперь уже мне кажется, что мы работали на одного Стефановича.

А потом… потом пограничники застрелили дядю Боруха. Как раз незадолго до того контрабандисты-поляки из шайки Кривого Яся убили фельдфебеля и двух солдат, и «зеленые погоны» натурально озверели… А мой отец, тащивший умиравшего брата на себе, был схвачен и угодил на каторгу оттого, что при нем нашли старый револьвер… И я начал таскать товары по тем чертовым мазурским лесам и трясинам на своем горбу, чтоб моя матушка и сестры не умерли с голоду. Тогда-то и появился Нольде…

— Нольде??? — изумился Юрий.

— Не этот, не Отто Оттович… — пояснил торговец. — Его двоюродный дядя, Август Иоганнович, штаб-ротмистр Отдельного Корпуса Пограничной Стражи. Да, он поставил дело по-немецки основательно… Куда там бедным евреям! — Бонивур горько хохотнул. — Сплавил Стефановича со службы, на его место посадил своего бывшего сослуживца. А всем нам объяснил, что ходить мы будем отныне только по тем тропам, какие он укажет, и каждый восьмой груз — его. И упаси нас Иегова обмануть его и пытаться впихнуть в мешки какую-нибудь дрянь! Кое-кто не понял, и отправился греметь кандалами… Так мы и жили. Август Иоганнович получал благодарности и наградные деньги за якобы отбитую контрабанду, а мы хоть вздохнули спокойно, хотя денег сильно больше не стало. Он-то и свел меня с Гроссманом. Тому нужен был ловкий и неболтливый человек, и наш… хозяин сосватал ему меня. Тогда Арон еще не был так богат, но уже проворачивал веселые дела, возил через границу золото, какое скупали его дружки у сибирских старателей. Не брезговал и золотом из курганов… Да, — с явной завистью произнес Бонивур. — Арон — это голова! С краденным золотым песком многие мухлевали, но только Арон догадался переплавлять его в слитки и ставить на них китайские иероглифы. И если даже полиция их находила, всегда была готова отмазка, мол, купцы маньчжурские оставили в уплату за товар. Я быстро стал правой рукой этого шлимаз… э-э-э этого человека. Мне везло, я разбогател и отъелся за голодное детство. Потом он дал мне денег, чтобы я открыл магазин готового платья в Гродно. Не по доброте дал, само собой. В нем продавался кое-какой товар из-за кордона, но больше просто лежало в кладовых, чтобы уехать в Киев или Петербург…

Там же мы прятали более хитрый товар — от уральской платины до краденого антиквариата. О, у Гроссмана самые обширные знакомства! — многозначительно поднял палец негоциант. — Так все и строилось. Арон вертел дела в столице, я — в Западном крае, а Август Иоганныч нас прикрывал. Помог вывести конкурентов. Одних просто спровадил на буцыгарню, других застрелили при переходе кордона… Помню еще, как-то один присяжный поверенный, защищавший торговца, перешедшего Гроссману дорогу, затеял слишком глубоко копать наши дела… А зох’н вэй! Да если бы я рассказал даже половину того, что знаю, я бы не отделался ссылкой, как бедный старый Шломо! Меня бы удавили еще в арестном доме и не нашли бы концов.

— Ну да не об этом речь, — махнул рукой Бонивур, и Юрий, что называется, нутром почуял — его визави переходит к главному.

— А потом, года три тому к нам явился господин старший лейтенант. Август Иоганныч к тому времени в чине подполковника вышел в отставку и купил имение под Винницей. Но прислал письмо, где очень просил посодействовать родне… Сперва того интересовали только древности, но не всякие, а только те, о которых ходили слухи, что с ними дело нечисто. Особенно отчего-то зеркала. А потом он задумал какой-то большой гешефт в Америке и пообещал, что дела в России будет вести через нас.

Гроссман-то и послал меня присматривать за Нольде. Его интересует одна вещь… необычная вещь… С ее помощью Отто Оттович каким-то образом получил доступ в неведомые области знания, в Шеол или к Древу Сефирот, как говорят каббалисты. Если б я понимал, что они имеют в виду! Или еще куда. Гроссман хотел узнать, нельзя ли его получить для себя. Присматривать… — покачал он головой. — А как присматривать, если я его не вижу? А Гроссман, он ведь только на вид кажется мирным торговцем. И я боюсь. Боюсь… Я одинок, моя жена умерла от скоротечной чахотки на втором году после свадьбы, так и не дав мне детей. Но у меня есть родня, есть племянник Виталик, которого я очень люблю… И я хотел бы и дальше видеть их, а не помереть скоропостижно… И, Юрий Викторович, вот что я скажу, — произнес торговец. — Бонивур не так богат, как Поляков или Бродский, но у Бонивура есть деньги. И если вы мне поможете, вы сами назначите цену…

Юрий промолчал, всем видом показывая, что разговор продолжать нет смысла.

— Ладно, позвольте откланяться, — неуклюже поклонился купец.

— Не смею вас задерживать, — сухо ответил стряпчий.

— Эх, Соломончик, да лучше бы ты и дальше клеил бандерольки на вонючий тирольский табак! — пробормотал торговец себе под нос уже на пороге каюты.

— Странный тип… — озадаченно произнесла Елена, выбираясь из гардеробной. — Кто это? И что ему от тебя надо?

— Так… один жулик, запутавшийся в своих делах. Вот и пьет, и сам не знает, чего хочет от меня, — отделался общей фразой стряпчий.

— А знаешь, я его где-то уже видела… — задумчиво протянула вдруг девушка. — Точно! Когда я… в общем, перед тем, как забралась в твою каюту, я видела, как он говорил с одним пассажиром. Такой высокий, с такой забавной маленькой бородкой — она прыснула. Кажется, француз, говорил по-русски, но плохо. Тот что-то твердил про какого-то барона, что, дескать, тот не знает, что творит. А еврей сперва хорохорился, мол, вам меня не запугать, а потом просто убежал.

«Мда, — нахмурился Ростовцев, — а ведь, кажется, я знаю, кто это! Что общего между нашим торговцем старым хламом и этим фокусником Монпелье? И зачем тому пугать Бонивура?»

C минуту он пребывал в раздумье, но в голову ничего не пришло, и Юрий решил, наконец, заняться дневником, благо Елена как раз задремала.

Глава 10

Первой в дневнике была страница, помеченная 27 сентября 1899 года.

«С отрочества я время от времени пытался вести дневник. Отец мой, Отто Фридрихович Нольде, ревельский ландрат, с двенадцати лет вел дневники и не прекращал делать записи до самой смерти. Последняя — за два дня до кончины. Он не раз настаивал, чтобы я следовал его примеру, дескать, ведение дневника — это не просто времяпрепровождение, но метод воспитания в себе склонности к рациональному мышлению, способ приведения в порядок мыслей и дел, и разумной организации жизни. Станет ли эта попытка успешной, Бог весть. Имеется, однако, хороший повод начать дневник. Сегодня на мой рапорт мне пришел ответ из морского ведомства с согласием перевести меня к ним на службу „с присвоением согласно старшинству чина подпоручика по адмиралтейству“.

Товарищи по Пажескому, может быть, усмехнулись бы, но в отличие от них Гвардия мне, увы, не по карману, а прозябать в гарнизонах гнилых польских или бессарабских местечек — не по мне. А в береговой службе, не в пример флотской, дворян с титулом не так много, так что годам к сорока, глядишь, буду „ваше высокопревосходительство“, не меньше…»

Юрий вдруг невесело улыбнулся. В том году он, новоиспеченный студент Казанского университета, тоже мечтал о карьере, правда, по статской линии. Чины, ордена, и чего греха таить, взятки (редкий чиновник не берет презентов). А уже через год забыл об этих низких материях, загоревшись мыслью о народной свободе. Да и Нольде избрал не спокойную службу берегового артиллериста, а полярные моря и холодные просторы тундр и тайги.

«Итак, — писал дальше барон, — вначале о себе, как принято в дневниках. Предок мой, Алекс фон Нольде, в дни Тридцатилетней войны служил у знаменитого Валленштейна, а когда этот титулованный солдафон был зарезан за составлением гороскопа, обещавшего ему корону и долгую жизнь, остался без покровителей и волей-неволей понужден был искать нового места. В конце концов, он бежал в Эстляндию, устав от этой бесконечной бойни, бессмыслица которой умножалась религиозными распрями.

Мой род служил и саксонским курфюрстам, и шведской короне, а затем и русской монархии, но служба не дала ни больших почестей, ни большого богатства. Среди моих предков не было ни знатных вельмож, ни фельдмаршалов, ни вообще примечательных людей. Разве что в пятнадцатом веке, как гласило семейное предание, один мой пращур по материнской линии, эльзасский дворянин шевалье Роже де Грайм бежал из родных краев, ибо был обвинен местной инквизицией в сношении с Диаволом и том, что принес в жертву Бафомету молодую крестьянку. Якобы в доме Роже нашли ритуальный нож, тайные трактаты древних магов и алхимическую лабораторию. Впрочем, учитывая, что донос совершил его племянник и он же завладел поместьем, дело это темное и сомнительное…»

Ростовцев листал дневник покойника, ощущая нарастающее разочарование.

Многословные рассуждения, долгие размышления, как выразился модный поэт Гумилев о «содержании выеденного яйца», светские анекдоты. Барон то пускался в воспоминания о пьянках и карточных играх, то заполнял целые страницы техническими подробностями службы. Бывало, записи обрывались на несколько месяцев, бывало, вообще не имели даты. Воспоминания о мелких эпизодах биографии. Ругань в адрес бездельников-солдат и дураков-офицеров. Над сослуживцами барон потешался много и со вкусом. Неудачники и неумехи, глупые юнцы и ни на что не годные старики, пропившие все мозги и полные ничтожества — таковы были в большинстве своем его товарищи, если верить дневнику.

Наблюдения о войне на море, не лишенные оригинальности. Покойник полагал, что будущее за огромными миноносками, «минными крейсерами», как он выражался, способными стрелять на несколько миль сразу десятком «torpille» (зачем-то он употреблял французский термин). Он даже высказал идею вооружить таким образом гражданские пароходы, разместив аппараты ниже ватерлинии и подняв нейтральные флаги, чтобы охотиться на морских путях на вражеские суда. Нольде даже собирался подать записку об этом в Морское министерство.

Взгляд Юрия скользил по страницам.

«Сейчас, когда я в тепле и безопасности, вот сейчас мне страшно. Но не тогда, когда стало ясно, что корабль погиб, и участь наша почти решена. Прошли, вероятно, еще три дня, может быть, больше, а может быть, и меньше… Я перестал различать время. Да, так, если короче сказать, я не мог покинуть Акинфия Борисовича, хотя и совершенно ясно представлял себе, что только в быстром движении навстречу людям заключается спасение… Видят Небеса, я не стыжусь в этом признаться, я желал того, чтобы мой спутник умер и освободил меня… Но это не имело никакого значения, я не мог бросить его… У тех, кто не был за Полярным кругом, нет представления о том чувстве, какое способно породить у одного человека к другому совместное пребывание в этих жестоких краях… Я покинул наш лагерь, волоча за собой на санях стонущего спутника… Я редко вспоминал о том, что голоден, настолько я был занят мыслью о том, что нужно двигаться вперед. У меня оставалось фунтов двадцать канадского пеммикана в четырехунциевых плитках и фляга с водкой. Я взял еще спальный мешок, чтобы, по крайней мере, иметь возможность хоть согреваться на привалах, не мучаясь установкой палатки. Взял коробку таблеток немецкого „сухого спирта“ — покойный штурман „Венеры“ грел на них кофе на вахте, а тут пригодились, ибо в этой пустыне нет ничего, кроме мха и редкого плавника. Ну, и, конечно, взял карабин с десятком патронов. Впрочем, я не очень долго думал над этим… Мне тогда хотелось только одного: как можно скорее добраться до устья Амгуэмы, а для этого нужно было во что бы то ни стало обогнуть бесконечное разводье. И я шел, волоча за собой санки и стонущего и скулящего Ушакова на них… В конце, признаюсь я и сам, как жалкий больной щенок, скулил от холода и отчаяния…»

Да, вспомнил Юрий, краем уха он эту историю слышал. Из всей экспедиции Штольца на шхуне «Венера» тогда уцелели лишь Нольде и приват-доцент Акинфий Ушаков, за спасение которого барон получил Анну четвертой степени — свой первый орден.

Даже стихи о его подвиге были напечатаны в газетах, «Гимн храбрецу». Что-то о доблестном потомке викингов и что «с одною коркой черствой он одолел полярный мрак». (Хотя та неудачливая экспедиция была вообще-то летом, когда солнце на севере не заходит). Именно тогда «в уважение заслуг и личной храбрости» поручик Нольде был зачислен во флот в чине лейтенанта.

Вот же, передернул плечами стряпчий. Рискуя жизнью, тащил через холодную пустыню товарища, а геолога, доверившего ему тайну золота, подло бросил умирать. Неужели, просто чтобы не делиться сокровищами Колымы?

Иногда текст чередовался с рисунками, довольно неплохими. И это были не корабли, как можно было бы ожидать от флотского офицера. Вот белый медведь, обедающий чьим-то трупом. Вот самурай, готовый отрубить голову коленопреклоненного пленника в бескозырке. Больше всего, впрочем, было чертиков. Они курили трубки и пили пиво из больших кружек. Некоторые рогатые и хвостатые носили эполеты и карикатурные мундиры и кортики. Вот мелкие, с болонку чертики водят хоровод вокруг обнявшего фонарный столб пьяницы, а тот хлещет из горлышка «беленькую». Вот два черта играют в карты — на коленях у них сидят голые девицы. А вот юные чертовки в неглиже отплясывают канкан.

Странные, право слово, вкусы, просто какая-то слабость к чертям!

А еще в дневнике отсутствовали многие страницы, иногда аккуратно отрезанные ножницами, иногда выдранные грубым рывком, словно в бешенстве. Что, интересно, там было такое, что покойный Отто Оттович не хотел доверять даже личному дневнику?

Воспоминания о победах над дамами? Или… о подвигах карателя? А может быть заметки о содомском пороке, царившем в корпусе? Говорят, Пажеский корпус в этом смысле уступает лишь Училищу правоведения.

Затем пошли страницы, посвященные русско-японской войне.

Долгие описания плавания несчастливой Второй Тихоокеанской эскадры. Рассуждения о скверном угле, о негодных, много раз чиненых машинах старого крейсера, о долгих стоянках.

Зарисовки, довольно натуралистичные, прелестей туземок в разных портах и сожаления о том, что в Сингапуре он не посетил китайский веселый дом («китайки, говорят, творят чудеса в постели»), ибо лечился у корабельного доктора от некоего «не упоминаемого в приличном обществе заболевания», подхваченного у смуглой прелестницы в Коломбо.

Та-ак, что там дальше?

«…Ночь медленно приближалась к рассвету. Темноту нарушали лишь ущербная Луна и вспышки ракет на горизонте. Я стоял на мостике „Бедового“. И вдруг впереди по штирборту, в нескольких кабельтовых от нас, обозначился в темноте силуэт какого-то небольшого судна. С крейсера „Изумруд“ его осветили прожектором. Это оказался японский миноносец. Он был подбит и еле тащился, дай Бог, три-четыре узла. Выпуская пар, он беспомощно и обреченно подпрыгивал на волнах. Я поднял бинокль. Корабль казался безлюдным, лишь на его мостике маячил офицер, наверное, командир.

Желая, очевидно, показать нам, а может, самому себе свое презрение к смерти, он стоял, облокотившись на ограждение, и, покуривая трубку, смотрел на проходившую колонну нашей эскадры. Сзади ударил выстрел, кажется, стрелял „Мономах“, а может, „Орел“ средним калибром.

Фугас упал далеко за кормой японца. Больше выстрелов не было.

Я вдруг неожиданно для себя самого скомандовал: „Лево руля!“ и распорядился готовить к бою последний заряженный минный аппарат. Я выпустил мину с дистанции меньше кабельтова, и через несколько секунд в месте, где находился миноносец, клубилось лишь облако пара и дыма. Вскоре зашла Луна, и все погрузилось в непроницаемую тьму. Я был один в рубке и раздумывал… Само собой, я не жалел японцев, в конце концов, я уничтожил врага. Однако волновало другое: я только что принес смерть, нескольким десяткам людей. И отчего-то не могу сказать, что эта мысль мне не нравилась…»

И этот эпизод из биографии барона Юрию был известен. «Бедовый», где он заменял раненного командира, утопил один из шести погибших в Цусиме японских миноносцев — единственная жалкая дань, какую огромная русская эскадра взяла с флота адмирала Того, ее наголову разгромившего и пленившего! А выходит «япошка»-то уже был подбит… Нечего сказать, герой! Выходит, зря орден Святого Георгия получил?

Дальше датировано уже четырьмя месяцами позднее.

«…К нам тут приходят иностранцы из посольств, из Красного Креста и журналисты. Японцы их свободно пускают, чтоб все видели, что Япония цивилизованная страна и с пленниками обращаются хорошо. Один американский газетчик, Джек Грффит[18], все спрашивал, как мы сдались?

Да просто сдались… Это произошло в два часа пополудни на зюйд-ост от острова Каминосима, милях в пятидесяти от него. Неприятельские снаряды падали возле нас, то недолет то перелет — нас явно пытались взять в „вилку“. На мостике „Бедового“ все всполошились. Кавторанг Угаров, лишь два часа назад принявший командование нашим импровизированным корабельным отрядом, приказал застопорить машину, а потом скомандовал:

— Кормовой флаг спустить!

Механик, подпоручик Горяев и боцманмат Олещук бросились на ют, и Андреевский флаг был спущен, как тряпка, а вместо него на фок-мачте взвился белый флаг… Флага такого на корабле не было, и на клотик подняли скатерть из кают-компании. Мичман Борщевский побежал в кочегарку жечь шифровальные книги, карты и секретные документы. А младший ревизор с „Дмитрия Донского“ Бурнашев с веселой ухмылкой принялся раздавать матросам деньги из корабельной казны.

— Берите братцы! — приговаривал он. — Все равно супостат возьмет как трофей, а вас, может, обыскивать не будут…

Все это время японцы пускали по нам снаряды. Угаров спрятался за трубу и, присев на корточки, кричал, как зарезанный, глядя на водяные столбы от взрывов:

— Проклятье! Проклятье! Азиатские варвары! Как они смеют?! Разве они не видят белого флага?!

Но вот обстрел прекратился. А спустя некоторое время к „Бедовому“ пристала шлюпка с крейсера. Японские матросы деловито подняли на мачте знамя с красным кругом. А японский офицер, как я понял по погонам „сёса-кайса“[19], объявил нам на хорошем английском языке:

— Отныне, уважаемые росскэ, командир здесь — я! Кто будет не повиноваться, будет не уважаемый пленник, а уважаемый покойник!

Так обыденно я и мы все попали в плен… Как будто у стада сменился пастух.

Помню, перед самым отплытием нашей эскадры из Кронштадта, был торжественный банкет для всех офицеров… Там собралась самая блестящая публика — жены и родственники офицеров и адмиралов, подрядчики и инженеры, готовившие выход нашего флота, священники — святые отцы навезли много икон.

Проводы были торжественные. Все желали нам удачи и побыстрее победить „островных косоносых макак“. И вдруг встал командир броненосца „Александр III“, капитан первого ранга Бухвостов, черный, как туча, и сказал: „Вы желаете нам победы. Что говорить, мы ее и сами горячо желаем. Но победы не будет, если только не свершится чудо!.. Нас разобьют японцы: у них и флот больше, и моряки они природные — сколько веков живут морем. Одно обещаю вам, господа, и России: мы все умрем, но не сдадимся…“ Ему теперь все равно, он, что называется, „не имет сраму“. А нам, кто остался жив и пережил плен и спуск флага, жить и дальше с чувством бесчестья и клеймом неудачников…»

Дальше шесть почти пустых страниц, на которых были то тут, то там разбросаны лишь зачеркнутые слова и фразы — видимо, покойный начинал и бросал, не зная, что еще сказать? От них на Ростовцева вдруг повеяло глубокой горечью проигравшего и опозоренного солдата. Может быть, оттого и озлобился он, оттого и стал зверствовать, вернувшись домой, в Россию?

— Вот же! — покачал головой стряпчий, — сидит в душе этакая гнилая интеллигентщина — как бы пожалеть, оправдать и посочувствовать… Та самая, что заставляла людей его сословия жениться на проститутках, чтобы их «спасти», и называть каторжан-душегубов «несчастненькими».

Вздохнув, он бросил взгляд на иллюминатор, за которым уже сгущалась тьма. И вдруг странная картинка возникла перед внутренним взором, тревогой кольнув его душу. Он отчего-то представил как сейчас там, в ночном море, следом за «Титаником» без единого огня идет придуманный мертвым бароном корабль-убийца, за мирным обликом прячущий снаряженные минные аппараты, готовясь в упор разрядить их в беззащитный лайнер и скрыться в ночи…

Чтобы отогнать нелепые мысли о пиратах с самодвижущими минами, он пролистал сразу полсотни страниц, тем более этот по-немецки занудный и по-русски беспорядочный дневник начал уже надоедать.

«…Вилькицкий выслушал меня и махнул рукой.

— Отто Отович, голубчик! Вы думаете этим соблазнить наших толстосумов? Я вам расскажу кое-что. Ко мне тут пожаловала депутация сибирских купцов, чтоб я им помог организовать мореплавание от Архангельска до Оби и Енисея. Не хотят шельмы платить повышенные железнодорожные тарифы на хлеб и масло. Я им, помня смету, составленную еще адмиралом Макаровым, сказал, что для разведки маршрута, нужно три года и шесть кораблей во фрахт, что дает нам миллион сто золотом для ровного счета. Это не считая угольных станций и метеорологических постов. Видели бы вы их рожи! А потом ко мне в коридорчике секретарь Мамонтова подваливает да и говорит: денег нету, но если бы вы посодействовали с казенной экспедицией, то купечество вам бы тысяч сто нашли за посильные труды! Нет, не из нашей соломы да лепить хоромы!»

Через семь дней — новая запись уже другого содержания, лаконичная и заставившая Ростовцева выругаться шепотом.

«Встретился с секретарем его степенства Мамонтова в „Даноне“. Я обещал помочь, ссылаясь на свое будто бы хорошее знакомство с адмиралом Эссеном. Сошлись на пятнадцати тысячах ассигнациями. Мои изыскания требуют средств, а купчики могут ждать результатов еще лет сто…»

Ловок барон, ничего не скажешь! Ну хоть ясно, откуда у него средства на билет первым классом.

Ну что там еще?

«В назначенный час я явился по адресу. Там собралось человек десять и маг М.

Это был длинноносый мужчина крепкого телосложения и с козлиной бородкой, выглядевший типичным столичным бездельником. Он сообщил нам:

— Я Посвященный Тайного Круга Молчащих. Я Брат Хранитель и Великий Тайный Мастер Черепа, возродивший мудрость тамплиеров. Я Высший Неизвестный, один из девяти жрецов Сета и Ордена Архатов Эрцгаммы. Я наследник мудрости детей Буминора и Тартесса, ведущих свой род от народа Атлантов. Для начала — некое важное обстоятельство — кое скрыто от профанов.

Итак, человек — не единственное разумное существо, обитавшее на Земле. В глубокой древности могучие и таинственные сущности правили нашим миром, они и создали самого человека. И люди были обречены быть их рабами, а то и пищей, причем пищей были не только тела, но и души. Затем некие катаклизмы смели с лица Земли их города, и настало время человека. В древности те, кто был способен к учености, знали это, как и другие удивительные вещи. Но нынешним их глубина неведома. Поскольку она неведома, я произвольно даю им описание…»

Кусок станицы оторван.

И дальше странное:

«Каждый раз это происходит почти одинаково. Словно в стене между нашим миром и тем открывается крошечная дверь, в которую начинают просачиваться голоса. Видимо, это и есть те самые „ангелы“, с какими разговаривал доктор Джон Ди… Если бы еще понять, о чем он говорят!

…М. сказал, что это — суть Лилит, или Танинсам, Вторая ипостась демоницы Азерат.

Видимо, следует позвать М. и совершить ритуал „Шомер Клифот“ — „Страж Теней“. Он говорил, что, сойдя по древу сфирот в недра низших, отраженных миров, можно соединиться там с „Ядом Творца“. (Узнать, что это?)

В любом случае Чер. Л. показывать ему пока не следует».

Юрий отложил тетрадь на диван. Дело принимало совершенно новый оборот.

Выходит, фон Нольде, этот суровый полярник и беспощадный искоренитель крамолы занимался еще и тайными науками, магией и общением с разными шарлатанами и мракобесами? Как так может быть? Хотя сейчас спиритизмом и столоверчением где только не увлекаются. Чем, в конце концов, барон хуже княгини Тенишевой или князя Юсупова? Любопытно — не об этих ли «изысканиях» говорил покойный барон несколькими страницами выше?

Что там дальше?

«К примеру, человек может идти куда-то, глубоко задумавшись. Так глубоко, что, очнувшись, толком не помнит ни где он, ни по какой местности шел. А между тем он старательно переступал лужи, обходил ямы и ни разу не споткнулся. Сомнамбулисты-лунатики ходят по крышам и карнизам и не падают. Отчего это? Или вот сны… Скажем, и мне, и многим в юные годы, наверное, снились сны про экзамены, когда вдруг попадается вопрос, и ты на него никак не можешь ответить. Ты изо всех сил думаешь, ломаешь голову, но ответ, как нарочно, не идет на ум. Тогда учитель обращается к одному из сидящих с тобой в классе товарищей и тот отвечает самым правильным и блестящим образом. Но ведь товарища-то на самом деле нет! И много, много таких явлений… Я из них вывел одну, очень странную на первый взгляд теорию…»

Запись оборвана на полуслове. Затем не очень хорошо различимые быстрые карандашные строчки.

«…И почему бы не предположить, что возможен прямой диалог между разумом и бессознательным, доставшимся нам от предков, о котором так много говорит этот австриец доктор Фрейд? Именно этим я и намерен заняться. Подобный эффект вызывает или небольшие дозы опиатов, или мухоморная настойка самоедов. Я сам это видел, и если раньше считал глупостью и обманом, то теперь утверждаюсь в ином мнении… Речь идет… (дальше целая строка была зарисована чернилами)… М. может говорить, что ему угодно. Где ему понять, что то, что я хочу совершить, перевернет мир…»

Перелистав поблекшие страницы, Юрий едва не выругался, лишь присутствие чутко дремлющей Елены его удержало.

В этой мешанине предложений про всяких там Древних, Врата, Грани и тому подобное, не разберется сам Сатана, которого, к слову, барон перестал поминать.

Вот только одно. На этих страницах мелькало это сокращение. Чер. Л. или просто — ЧЛ.

Что это?

Черный Лебедь? Чары Любви? Чертов Лаз? Чистое Лихо? Тьфу, уже невесть что в голову взбрело. Талисман? Икона какого-нибудь бесовского культа? Может быть, книга? В паре мест сказано: «надо взглянуть в ЧЛ» или «что подскажет мне ЧЛ».

Вот, например:

«Благодаря ли ЧЛ или воле судьбы, но я вот-вот получу то, чего достоин. Я не вижу смысла скрывать, лукавить перед самим собой, что всегда мечтал о славе, об успехе, о том, чтобы „сделать себе имя“, как говорили древние мудрецы. Увы, судьба меня неоднократно манила удачей. Казалось, еще один шаг, и путь к высотам открыт. Но всякий раз мне не хватало какой-то мелочи… Фортуна поворачивалась к другим лицом, а ко мне афедроном. А другим везло, хотя кто они такие? Полутурок Колчак, плебей Седов, грубый, как сапог, боцман Бегичев, который и писать толком не умеет, а дважды награжден золотой медалью Академии Наук! Кто был бы господин Вилькицкий без папаши-адмирала? Кто был бы капитан Брусилов без своей родни — всех этих генералов и подрядчиков с воротилами? Я защищал престол — и в японскую войну, и в дни смуты, и вот она — благодарность! Меня засунули в тайгу промерять фарватеры на реках, которые еще лет сто никакому флоту не понадобятся. Русанов бывший смутьян, но обе экспедиции на Новую Землю и на Шпицберген отдали под его начало и наградили орденом святого Владимира. Вчерашнего бунтаря! Даже ничтожный штурманишка Альбанов…»

Строка была не дописана. Чем ему не угодил неизвестный штурман Альбанов, было не очень понятно. Зато было понятно, что Нольде грызла жестокая черная зависть. Неудивительно, что находку золота он воспринял как дар судьбы, вознаградившей его за все неудачи.

А вот чуть ниже.

«Я подолгу рассматривал Ч.Л. Иногда кажется что камень из которго оно сделано чуть просвечивает — как темный мармелад — иногда он отличает черно-красным как гематит. Показал одному знакомому — Р-ву, интересующемся камнем. Тот предположил, что это какая-то редчайшая разновидность нефрита или мориона — но точнее сказать не может. Предложил отдать ему Л. чтобы изучить ее повнимательнее и может статься отколоть от нее образец. С возмущением ушел — одна мысль что кто то причинит хоть малейший ущерб этой вещи меня пугает». А вот совсем другим почерком.

«Если предчувствия меня не обманывают, — продолжил читать Юрий дальше, — я на пороге великого открытия. Но надо молчать, иначе они отберут у меня мое сокровище — и земное и другое, или вообще убьют, как профессора Филлипова…»

Юрий на минуту отложил дневник. Упоминание Филлипова его поставило в тупик.

Помнится, в 1903 он, уже привычно тянущий лямку ссыльного вместе с прочими товарищами по несчастью, обсуждал весть о смерти этого незаурядного человека. Филлипов Михаил Михайлович — преуспевающий ученый и изобретатель и столь же преуспевающий писатель. Его роман «Осаждённый Севастополь» восхитил самого Льва Толстого! И вот «Санкт-Петербургские ведомости» напечатали его письмо, любопытное письмо. В нём говорилось об открытом им способе передачи на расстояние силы взрыва, причем передача эта возможна и на расстояние тысяч километров, так что, устроив взрыв в Петербурге, можно будет передать его действие в Константинополь. И способ этот де изумительно прост и дешев. А буквально через несколько дней ученый муж внезапно умер порямо в своей лаборатории. Медики констатировали апоплексический удар. Говорили разное, как помнил Юрий. И что его могли убить — тоже. Мнения тут, правда, разделились. Одни думали, что это дело рук агентов охранки, где сочли, что, изобретая новое оружие, Филлипов, не скрывавший враждебности к порядкам в империи, выполнял заказ революционеров. Другие намекали, что ученого погубили германские или английские шпионы, чтобы завладеть его изобретением. Дело уже давнее, но однако Нольде уверенно говорил именно об убийстве. Может он знает больше, чем прочие?

Что там дальше? Хм…

«Проклятье! Не знаю, что и думать… Теперь мир изменился для меня навсегда…

Я видел Их! В зеркале и мельком, но видел. А еще — Тьма. Абсолютная, первозданная Тьма, Тьма предвечной Бездны, которая ждет своего часа за пределами Вселенной. Я мало чего боюсь. Когда я был еще ребенком, меня пугали призраками и трубочистами, и вообще чем там детей пугают. Но я был мальчик спокойный, и страха не было даже от самых страшных сказок… Но теперь я дошел Бог знает до чего. Я и боюсь, и наслаждаюсь страхом, как будто человек, стоящий на краю бездонной пропасти. Он и боится, и сердце сладко ноет — загляни! Загляни вниз! Боже! Это слишком невероятно, слишком чудовищно; такое попросту невозможно… Должно быть какое-то объяснение…»

Две чистых страницы.

«Мне стали сниться какие-то нелепые сны, как будто я просыпаюсь и куда-то иду. А вокруг — холодный свет, не то белый, не то синеватый, мертвый, истинно мертвый. Над головой — мертвая, одинокая Луна, и мертвенные холодные звезды. И я один среди пустоши, гладкой, как стол, с редкой сухой травой и, кажется, конца ей нет… А я иду один и думаю, что нет кругом на целые сотни верст, кроме меня, ни одного живого существа. И нарастающий ужас, точно холод, все тело охватывает…

И я просыпаюсь в своей петербургской квартире и думаю, что если вот это все — стены, диван, столица за окном — это и есть сон, а настоящий „я“ там, лежу в забытьи в мертвой пустоши… Я сейчас пишу это и близок к тому, чтобы разорвать проклятый дневник и уничтожить ЧЛ…»

Юрий испытал что-то похожее на высокомерную насмешку. Если барон смотрел подолгу в зеркала, да еще откушав лауданума с мухоморными декоктами, не удивительно, что увидел всяких чудовищ с демонами. Тут и обычные пьяницы гоняют чертей, так, может, и неспроста барон полюбил их малевать?

Тем более, как прочел Ростовцев еще в гимназии в какой-то книге, у инквизиторов и такая пытка была, зеркалами. Человека запирали в комнате с зеркальными стенами, и он медленно сходил с ума, ощущая ужасные страдания среди призраков, таящихся в глубине стекла. А бывало, что и несколько дней превращали узника в безумца.

Зеркало… Он стал читать дальше.

«…Я, конечно, узнал Распутина сразу.

На нем была светло-голубая рубаха с дорогим поясом, лакированные сапоги бутылками, как у трактирщика, и синие шаровары. Он пристально окинул меня своими маленькими, пронзительными глазками под выпуклыми, как у орангутанга из лесов Голландской Ост-Индии, надбровными дугами. Черная, как смоль, шевелюра и такая же борода с серебристыми нитями. Было видно, что он появился передо мной прямо из постели — заспанный, всклокоченный, со специфическим амбрэ пропойцы-мужика. Глазки его беспокойно забегали, будто у волка, блеснули в глубине угольки зрачков.

Он спросил у Симановича.

— Зачем этот?

Тот подскочил и забормотал:

— Это поклонник вашего, отец Григорий, таланта, святости и прозорливости.

Распутин промолчал. Лакей принес ему на тарелочке яблоко и нож. Он ножом срезал верхушку яблока, а затем, отложив столовый прибор, пальцами разломил яблоко и принялся, хрустя, как кабан, его грызть.

Я стоял, молча ожидая, когда он начнет разговор, как мне объясняла мадам В-ва.

— Ты кто будешь? — наконец, осведомился он.

Я назвался, уже зная привычку Распутина всем говорить „ты“, включая и царственных особ.

— Флотский… — как бы в раздумье произнес он. — Добро, что не из гумагомарак. А то… Накатают, накатают в своих гезетах невесть чево, а все клевета… Ладно, я не к тому… Вижу, гордый ты. Нехорошо это! Смирись.

— Уж какой есть, батюшка Григорий Ефимыч…

— Какой я тебе батюшка?! — рассердился „старец“. — Я тебе поп, что ли?! Чего надоть то?

Я стал рассказывать о своем северо-сибирском проекте, говоря о больших коммерческих выгодах.

— Насчет коммерциев… — забормотал он. — Это тебе к явреям надо… Да, к явреям! — заявил старец, как припечатал. — А я-то кто? Знашь? Так я возжигатель лампад дворцовой церкви буду, и до этих ваших коммерциев мне дела нет. А хошь, к Манусевичу или Андроникову пару слов чиркну?

— Манусевич как липку обдерет, — сказал я, вспомнив салонные разговоры. — А вы человек честный, Григорий Ефимыч.

— Ой, насмешил! — так ответил он мне. — Видать, большая нужда приперла, раз ты, фон-барон, перед мужиком темным гнешься… Это уж как водится… — он усмехнулся. — Ежели дамочке чегой-то нужно, хоть самых дворянских кровей, так враз растелешиться готова… Покеда муж аль там брат в передней. Хучь на диване, а хучь — прям на ковре. А вот господа, те вежеством взять думают да политесом, да льстят, чисто лисицы! Лады, за вежество твое спасибочки, конечно, но не мой это околоток. Иди, говорю, к Манасевичу или Митьке Рубинштейну. Скажи, мол, старец послал! Ну, ступай, голубь! Недосуг мине-то… Аль чего еще надо?

Я вздохнул, думая, что дело не удалось. Чтобы встретиться с этим (строка оборвана на полуслове) мне пришлось потратить несколько дней в дамских гостиных, выпрашивая рекомендации — сперва не к нему, а к другой даме, что даст рекомендацию, к третьей, и вот…

Как вдруг он уставился на портфель в моих руках.

— А чего-й это у тебя там, флотский? — подозрительно осведомился. — А ну-кось покаж…

Я тогда понял, что все, что об этом человеке говорили, пожалуй, правда…

Возникла даже испугавшая меня до глубины души мысль, что он захочет забрать „Луну“, а вслед за ней желание — бежать отсюда прочь, куда подальше.

Но как виновный сын перед строгим отцом, я открыл портфель и достал дорогую мне вещь.

В последний момент я замешкался.

— Давай, кажи! — повысил он голос. — Аль там бутыль с вином господским каким? — грубо хохотнул этот конокрад. — Не боись, Оттыч, я только мадеру уважаю да казенку еще!

И я вытащил из портфеля завернутое во фланель зеркало, мимолетно прокляв привычку носить его всюду с собой, ибо без него я ощущал некую глухую тоску…

Он некоторое время рассматривал предмет в моих руках.

— В Сибири в старом подземелье нашел… — начал было я, но старец жестом остановил мой рассказ.

— Нутка-нутка… — забормотал Распутин и стал всматриваться в зеркало.

И вдруг…

— Вижу-у! — завыл он. — Зачем баб с дитями губил? У-у… вижу… во тьму адскую руки тя-янешь! Вижу-у, много мертвых, раненых, вдов, сирот, много разорения, много слез… Деревни, города — все горит! Мор и глад!.. Господи Боже! Калечные, безрукие, слепые! Двадцать-тридцать лет в Рассее — матушке будут только горе пожинать, а сеять мертвяков…

Неведомо, что было бы дальше, но тут в залу вбежал мальчик лет десяти. В обычном детском костюмчике, какие носят в Питере дети семейств средней руки. Он весело устремился к старцу. Я даже не сразу понял, кто это, хотя до того видел Цесаревича дважды, пусть и издали. Но пока я раздумывал, Алексей Николаевич, не говоря ни слова, приблизился к нам и заглянул Распутину через плечо. Видимо, Л. его тоже чем-то привлекла. И вдруг зашатался, из носа потекла кровь, брызнув на темную, чуть вогнутую поверхность диска.

Тут я поневоле испугался — о недуге наследника знала вся Россия…

Вмиг забыв о зеркале и обо мне, этот грубый мужик ловко подхватил Цесаревича на руки и стал укачивать, бормоча какие-то молитвы или заклинания.

А из-за двери уже выбежало несколько человек — два ливрейных лакея, молодая девица с фрейлинским алмазным шифром на плече, другая, постарше, видимо, бонна и высокий дородный мужик в матросской форме.

— Отчего за царевичем не уследили? — грозно прошипел на них Распутин. — Папа вам хвосты-то накрутит!

— Григорий Ефимович, — заблеяла бонна. — Его Высочество еще не лег в кровать, бегал и прыгал по комнате, без вас ложиться не хотел…

Распутин взволнованно прошелся по комнате несколько раз, укачивая Цесаревича, как младенца, а потом словно в первый раз увидел меня.

— Худо, что ты здесь, ой, худо! Не надо тебе здесь быть! — только и изрек он.

Потом передал уснувшего мальчика матросу, и вся компания удалилась. А сам Распутин подошел столику на котором лежала Чер. Л. И… она была чистой, будто пролитая на её поверхность царственная кровь впиталась. Он наклонился над ней…

Что уж там такого увидал старец, не знаю. Но вдруг он выпучил глаза и, схватившись рукой за грудь, принялся громко рыдать, лья обильные слезы.

— Нет, Господи, нет! — причитал Распутин. Спаси Христос — нет!!!

Я подхватил Л., сунул в портфель и бежал прочь из флигеля. Через полчаса я уже уезжал из Царского Села на дачном поезде…

На следующий день меня вызвали в охранное отделение.

Сидевший в узком кабинете подполковник, не представившись, заявил:

— Не буду долго говорить. Вы сами все, наверное, понимаете. Вам, Отто Оттович, лучше уехать из Санкт-Петербурга…

— Куда? — только и спросил я.

— А куда хотите! — последовал раздраженный ответ. — Хоть в Америку, хоть в Париж, хоть на воды в Баден-Баден, подлечиться. А может, обратно в Сибирь, этот ваш метеорит искать!

Я увидел у него на столе несколько бумаг, в которых узнал свой отчет о плавании по Катанге.

— Только захватите с собой сами знаете какой предмет. От греха подальше. Старец, — веская пауза, — особо на этом настаивал…»

Ниже этой записи была картинка. Всё те же черти… Однако же! Целое семейство чертей. Папаша с аккуратной бородкой узнаваемого фасона, длинная тощая мадам-чертиха с выдающимся бюстом и высокой прической, четыре юных чертовочки в аккуратных платьицах и маленький чертенок в матроске. Словно для того, чтобы не было сомнений, кто имеется в виду, здесь же был изображен сидящий у ног матери семейства волосатый коренастый бес с огромной черной бородой и косматой гривой, при этом голый и с фаллосом почти до колен. Видимо пером Нольде водила черная обида. Как же, власти задвинули его, героя Цусимы и подавления революции!

Юрий ощутил вдруг какое-то глухое отвращение. Конечно, в юности ему приходилось видеть карикатуры на царя, но эта была уж больно гаденькой. Как дохлую лягушку в руки взял!

Больше записей не было. Лишь дата — день смерти барона и пара фраз:

«Какой-то бред… Сегодня за ужином я увидел вместе с двумя американцами не кого иного как…»

И все. Видимо как раз тогда в дверь каюты постучал убийца.

Ростовцев, отложил дневник.

Интуитивно он чувствовал: где-то там, на этих страницах разбухшей конторской книги и прячется отгадка.

Дьявол!

Он опять принялся лихорадочно перелистывать страницы. И заподозрил, что барон все ж тронулся умом.

Один абзац в первый момент показался ему на редкость бредовым даже на фоне всего остального.

«…Я посмотрел на небо и не поверил своим глазам. Прямо надо мной было на некотором, впрочем, отдалении друг от друга, два солнца. Одно, как ему и полагалось, слегка клонилось к западу — было около шести пополудни. Второе стояло прямо посреди небосклона, как будто в полдень. Я зажмурил глаза и снова посмотрел на небо — ничего не изменилось — солнц было по-прежнему два! Тогда я обратился к возчику с просьбой посмотреть наверх. Он как-то подозрительно взглянул на меня, но, видимо, не заметив во мне ничего неблагонадежного, возвел очи в небеса. Сказать, что на его грубом свиноподобном лице или лучше сказать, роже отразилось смятение — не сказать ничего. Мне даже стало его жаль, настолько глупо и растерянно он выглядел…»

Еще пара страниц — подозрения укрепились.

«Все быстрее и быстрее бьет в свой бубен шаман, быстрее и быстрее его танец. И в такт ему танцует пламя костра…

И вот уже я ничего не вижу, кроме этих причудливых огненных змей, перетекающих одна в другую, а пение становится торжественным и зовущим куда-то…

И вот огонь расступается, образуя как бы врата, и какая-то неодолимая сила уже влечет меня сквозь них… Влечет меня к моему будущему…»

Юрий в напряжении листал дневник.

«Я до сих пор не могу разобраться в хаосе тех впечатлений, которые связаны с этой экспедицией… Хотя с чего-то надо начать. Пожалуй, начну с…».

Июль 1908 года. Река Подкаменная Тунгуска (Катанга)

— Тама енто, яво благородие пришли… — чуть поклонившись, сообщил выглянувший из сеней Селиван.

— Проси! — раздраженно бросил Макаренко проводнику.

— Вот, Отто Оттович, сами видите, — поздоровавшись, взял он быка за рога, глядя на молчаливо устроившегося напротив гостя. — Долго рассусоливать толку нет. Тут такое событие, а кроме нас в окружности пары тысяч верст нет никого из ученых. Пока дело дойдет до Петербурга, пока там в столицах разберутся, пока все решат да подпишут, пока наши, — хмуро поджатая губа, — господа-начальники выделят деньги… Нам с вами выпала честь прославить российскую науку, первыми отыскав уникальный метеорит. Я, сами понимаете, приказать вам не могу…

— И когда и с кем мне следует выступать? — справился собеседник, и Алексей Алексеевич не смог отделаться от ощущения плохо скрытого высокомерия в его голосе.

— Ну… — улыбнулся Макаренко, — выбора-то и не имеется. Пойти можем или я, или Богоявленский, или Васенцов.

— Доктор будет нелишним, — как бы в раздумье ответил Отто Оттович. — И еще, само собой, проводники. Уж, вне всякого сомнения, возьму Елисея, ему я доверяю больше, чем прочим…

«Ишь!» — злобно подумал географ и пробарабанил пальцами по корявому столу.

На Елисея у него самого были виды, но сам же предложил выбрать…

Устроила судьба каверзу ему, бывшему ссыльному и не имеющему чина ученому! В последний буквально момент его экспедиции был придан целый старший лейтенант Российского императорского флота да еще барон — Отто фон Нольде.

Все дело в том, что Географическое общество решило вместе с этнографическими работами и описанием местности и приобретением коллекций для Русского музея императора Александра III в Санкт-Петербурге произвести съемку берегов Катанги и сделать промер ее глубин на тему возможного судоходства. Этим и занимался Нольде. Да только он был не подчинен Макаренко, а лишь «придан». У барона свое начальство в Петербурге — господин Вилькицкий, одержимый, как все моряки, идеей отыскать Северный морской путь, будто еще Норденшельд не доказал, что за одну навигацию его пройти невозможно! Правда барон ему не докучал. Занимался своей гидрологией и порогами, пока Макаренко переезжал со стойбища на стойбище, не пренебрегая ничем и избрав своей базой село Кежма.

Он сводил разбросанные сведения о шаманских святилищах, «онангах», идолах и прочем в единую систему. Мало-помалу у него набирался материал о шаманстве у тунгусов Катанги и весьма интересные исторические данные. Ведь здесь проходил древний кочевой путь тунгусов-орочон — от Бодайбо до Аннабара и далее, до побережья. Он даже добыл ценные экспонаты, форменным образом похитив их с тунгусских мольбищ и гробниц.

Но еще далеко даже до приблизительного результата. Не узнан еще состав туземного олимпа и преисподней, их значение, и не описано ни одного шаманского радения. Не пришлось даже толком побеседовать с шаманом. А камлание видел лишь одно. Причем шаман был пьян как извозчик.

А между тем…

Сказания, мифы, легенды — они переживают целые цивилизации, и кому, как не ему, это знать? Но хранители мифов предпочитают не открывать священную историю своих племен чужакам, вот почему науке известна, да и то отрывочно, мифология в основном давно ушедших народов. Как знать — какие загадки можно отгадать если к этим мифам прислушаться.

Скажем по эскимосским преданиям, прародители этого народа когда-то прилетели на север на железных птицах — и записаны они были задолго до этих новомодных аэропланов. Нелепость? Но ведь следуя поэмам Гомера, Генрих Шлиман обнаружил Трою!

Да, но теперь ему, похоже, не до местных гомеров и эсхилов. Случившееся три дня назад неслыханное происшествие поломало все планы.

…С раннего утра все жители таежного селения ощущали какое-то смутное беспокойство.

При зловещей тишине в воздухе чувствовалось, что в природе происходит какое-то необычайное явление. Затем вдруг раздались откуда-то страшные удары, сотрясая воздух, и невидимость их источника внушала какой-то суеверный страх. Буквально брала оторопь… Лошади и коровы начали рваться из хлевов и конюшен. А потом по небу с юга на север пролетело странное светящееся тело. Полет сопровождался адским громом.

Земля под ногами качнулась, раздался грохот, многократно повторившийся, как громовые раскаты.

Гул и грохот сотрясали все окрест. Как подкошенные падали деревья, из окон вылетали стекла, в реках воду гнало мощным валом. Обезумевшие животные метались по встревоженной тайге. Дрожала земля, ломались оконные рамы в избах.

Услышав дьявольский грохот, в суеверном ужасе строители падали со стропил, гребцы бросали весла и начинали неистово молиться. И даже лошади валились наземь, опрокидывая телеги. Одного из сельчан отбросило с крыльца избы на три сажени.

На мгновение на землю пала тьма, ее раскололи удары грома, и через минуту стало тихо и снова ясно.

Затем над хребтами встал дым огромного лесного пожара.

…Весь тот день прошел в разных толкованиях об этом явлении. Среди жителей Кежмы высказывались самые невероятные гипотезы.

Старообрядцы — беглецы от власти, обосновавшиеся в этих холодных бесприютных краях уже век с лишним, лишь крестились и вполголоса говорили, что это сам Илья-пророк летит по небу на своей золотой колеснице, и, значит, наступают последние дни и скоро нужно ждать конца света.

Тунгусы же говорили про страшного бога Огду и тоже делали вывод, что конец света не за горами. Однако относились к этому с воистину дикарской непосредственностью.

— Конец мира, однако? Однако, все кончается, мир тоже…

Охотники из чалдонов и крестьяне-переселенцы времен Столыпина говорили иное. Мол, не началась ли новая война с Японией? Вдруг да коварные японцы выпустили снаряд из какой-то неимоверно гигантской пушки, долетевший сюда из самой Манчжурии.

— Да, — вздохнул Макаренко, — дорого стал японец матушке-России, а Сибири — в особенности!

Образованных людей в селе было раз, два, да и обчелся. С дюжину политических ссыльных, приказчик меховой фактории Махров из недоученных гимназистов и их экспедиция. И для них все было ясно — из ледяных глубин космоса прилетел огромный аэролит. И вот сейчас они отправятся его искать…

— Я с вашего позволения начну готовиться к экспедиции? — между тем бросил барон, поднимаясь.

Макаренко закивал, но старший лейтенант, не удостоив его взглядом, покинул избу.

— Тьфу ты! — дал бывший харьковский мещанин волю чувствам. — Эка фря.

На мгновение любопытство и ревность ученого кольнули сердце. Впрочем, в конце концов, пусть Нольде достанется (если достанется) слава открывателя метеорита. А он будет заниматься своим делом — историей и этнографией.

А вот каково Васенцову с ним придется, с этаким сухарем и педантом. Доктор-то у нас мало что добряк и либерал, так еще спиритизмом балуется…

Первая ночевка у них была у безымянной речушки. На прибрежной террасе, немного не доходя до устья, они отыскали ровное место, расчистили его от камней, и вот уже установлены палатки, а в костре весело горит плавник.

Им предстояло дойти до Байкита водой и, взяв в деревне Кузьмовка проводника и лошадей, выйти к месту падения метеорита. От Кежмы до Байкита было примерно сотня верст по прямой и двести по воде.

Быстрое течение донесло лодки до устья Чамбы — правого притока Подкаменной Тунгуски.

Иван Борисович Васенцов покачал головой. Сюда его откомандировало Общество русских врачей составить доклад о возможностях обеспечения здешних туземцев медицинской помощью. За четыре месяца пребывания тут в составе экспедиции Макаренко тридцатилетний земской врач из Омска понял одно: с таким подходом как сейчас, дело это невозможное, точнее, займет столько времени, что здешние народцы благополучно вымрут от сифилиса, чахотки и водки. Так он и напишет в докладе…

Васенцов от нечего делать любовался берегами. Дикий и суровый пейзаж, мрачные, грозно шумящие пороги, нагроможденные вдоль русла валуны и бесчисленные следы диких зверей на отмелях. Чуть не каждый час попадались свежие следы медведя, как будто он только что был здесь, легкие следы лисиц, отпечатки лосиных копыт… Особенно были многочисленны следы росомах, которые, как это ни странно, по левому берегу шли все время вверх, вдоль воды, а по правому — вниз… Рай для охотника. Жаль, он охоту не любит. Васенцов поправил пенсне и зачем-то проверил двустволку — ее ему в буквальном смысле навязал Нольде перед выходом.

«От медведя обороняться будете тоже клятвой Гиппократа?» — едко осведомился барон, когда доктор сказал, мол, убивать живых существ — это не его дело.

Нольде мало с кем говорил и все больше молчал. Спутники его, одетые в старые вытертые парки, давно отслужившие свои век, напряженно озирались.

Маленький, тощий Селифан Короедов со злым лицом, украшенным остроконечной бородкой, состоял переводчиком при местном торжище.

Был он сыном индигирского казака и дочери чукчанки и юкагира и, несмотря на свою столь смешанную кровь, а может, благодаря ей, считал себя вправе с презрением смотреть на туземцев. Долговязый Прохор Луков, торговец-неудачник, пытающийся прокормиться рыбалкой, за пять рублей согласился сопровождать их маленький отряд. Люди, честно сказать, не особо стоящие, но на скудноватые средства, выделенные Русским Географическим обществом, как других нанять?

Иное дело Елисей Усов — кряжистый основательный кержак — охотник на соболя, которого судьба занесла сюда аж с Урала. Бродя по лесу в поисках дорого зверя, он столкнулся с медведем-шатуном и выстрелил слишком поздно. Помереть бы ему в диком лесу рядом с трупом медведя, да подобрала его тунгуска Сонголик, искавшая травы. (Была она знахаркой, хотя все считали ее ведьмой).

Она перевезла его к себе в балаган, одиноко стоящий в тайге на берегу Катанги, и выходила, и тот прижился у нее и нажил с ней троих детей, став знатоком этих мест.

Взяли его однако не из-за этого. Неподалеку отсюда жил старший брат его жены Хучтутан, хорошо знавший дорогу на Ванавару, куда по прикидкам и упал метеорит.

Седьмым должен был стать геолог, точнее не окончивший курса ссыльный студент Николай Богоявленский. Он прибыл сюда, на Катангу с Колымы и Индигирки, где несколько лет занимался описанием тех диких мест, чтобы сдать отчеты, и присоединился к партии Макаренко. (Он-то и рассчитал место падения).

Но Нольде распорядился оставить его в Кежме. Богоявленского мучил застарелый туберкулез.

Молодой человек было порывался идти с ними, мол, такое событие и наука не простит.

— Николай Федорович, — вежливо и твердо осадил его Нольде. — Как капитан нашей маленькой команды я приказываю вам остаться, ибо капитан по всем морским законам отвечает за свою команду, так что я отвечаю за вас. И не будет пользы науке, если вы сляжете где-нибудь в середине нашего анабазиса.

Васенцов покачал головой.

Барон, положим, мог заботиться больше не о чахоточном ссыльном, а о том, что больной в самом деле будет задерживать их в походе. Хотя, может быть, Нольде в самом деле не такой плохой человек? Вдруг и в этих глухих краях он оказался не просто так. После Цусимы и Мукдена о том, что в державе не все ладно, задумались даже вчерашние верные слуги престола. Вот Руднева, командира героического «Варяга», «вывели за штат», когда он в присутствии великого князя на требование больше расстреливать недовольных матросов сказал, что нельзя расстрелять всю Россию…

На третий день с востока и запада к реке подступили высокие хребты Буракана.

Уже ближе к закату путники добрались до стойбища.

В устье речки Гаингда от массива скал отделился столб причудливой формы, как бы с головой, который охранял вход в лесистое ущелье. Из сплошного массива тайги по левому берегу реки вырастали скалы, а сама она стремительно, с грохотом впадала в Подкаменную Тунгуску.

А вот стойбище усовского свояка…

У огня среди чумов копошилась небольшая женская фигура в коротком меховом кафтане, а к путникам уже неслись надрывающиеся лайки.

— Хурья! Хурья! — послышался голос, унимавший собак.

Появился невысокий тунгус с редкой бородкой и в старой фетровой шляпе, заменявшей ему обычную шапку.

— Здорово, Хучтутан, — обратился к нему Елисей.

— Здорово, братка! — ответил удивленный и чрезвычайно обрадованный Хучтутан. — Откуда ты взялся? Я думал, ты ушел на Чуню!..

Елисей покачал головой.

— Не успел, брат… А как вы тут всю эту чепуху пережили?

Рассказ занял десять минут.

…Неожиданно рано утром завыли собаки и заплакали дети. Находившиеся в чуме проснулись и почувствовали, как кто-то стал стучать в землю под ними и качать чум. Когда Хучтутан выскочил из мешка и стал одеваться, некто сильно «толкнул землю», да так, что он упал.

— В чуме с шеста упал медный чайник, раздался сильный гром, как если б кто-то шибко стрелял из ружей. Когда я очнулся, вижу: кругом падает, горит. Ты не верь, братка, что там бог летел, там летел дьявол. Сам дьявол как чурка, светлого цвета, впереди два глаза, сзади — огонь. Испугался я, стал молиться. Не языческому богу, молиться Иисусу Христу и деве Марии стал. Молился, молился, а когда очнулся, ничего уже не было.

Он вздохнул.

— Сам дьявол, Огда! Тут сверху люди прошли из рода Баяргар! Ой, у них жуть была! Деревья падали, чумы улетели, а людей вместе с постелями много раз от земли подбрасывало. Без сознания до вечера были. Которые умерли даже. А нас Огда живыми оставил… А здесь зачем, братка? Людей ведешь? Куда?

— Мы к Буракану идем… — начал было Елисей. — На Ванавару…

— Огду ищешь?! Нельзя к Огде! — вскричал Хучтутан.

— Нам можно! — вдруг произнес Нольде.

Под взглядом «русского начальника» тунгус привычно сник и покорно кивнул.

Огда Огдой, но обитатели становища, зарезав для гостей оленя, сейчас же под навесом из корья начали готовить ужин.

Подали огромный котел с похлебкой и кашу из запасов экспедиции, и все тут же вповалку улеглись у костров.

На следующий день, навьючив все снаряжение на лошадей, взятых в становище за весь чай, банку с порохом да еще полста рублей, экспедиция по оленьей тропе вышла в тайгу.

Когда лучи солнца разогнали туман, вдали на востоке показался двуглавый хребет, закрывавший собой проход из ущелья. На востоке горизонт просвечивал чеканкой дальних хребтов, еле просвечивающих в задымленном воздухе.

Воздух был насыщен дымом, от которого горчило во рту и слезились глаза. Где-то на хребтах еще догорала тайга — там, куда пришелся удар с небес. Солнце стояло низко — большое, тускло-красное, как огромная медная сковорода.

На том берегу реки голые места от поваленного леса видны были лишь по склонам вершин и горок; в долинах же лес уцелел.

Тунгус приложил ладонь к глазам, пристально всмотрелся и торопливо забормотал, мотая головой:

— Там не надо ходить… Тайги нет, Огда был, все губил…

Нольде, ведя коня в поводу, ухмыльнулся уголкам рта и поднял бинокль. Тунгус не соврал. На хребте была тайга, но она лежала, поваленная страшной космической силой. Он повернулся к тунгусу.

— Куда же?

Туземец махнул рукой в сторону.

— Дорога, однако, есть. Через долину… плохое место. Но сейчас тут везде плохое место…

Тунгус опасливо, не чувствуя под собой ног, двинулся вслед за экспедицией. Сердце его замирало в груди: он нарушил священное табу.

Все чаще бросались в глаза вывернутые с корнем деревья, никак не напоминавшие таежный бурелом. Как ни странно, поваленные деревья лежали вершинами в одну сторону. Иногда их верхушки были как будто слегка опалены огнем, осыпаясь рыжей хвоей.

Люди шли молча, не обмениваясь ни словом, словно смутно ощущали нечто разлитое в воздухе.

Но неожиданно деревья разошлись в стороны.

Все ошеломленно остановились, рассматривая странный пейзаж.

На десяток верст, насколько хватал глаз, до самых хребтов, сжимавших с двух сторон эту дьявольскую котловину, безжизненно лежала выкорчеванная как будто неслыханным ураганом тайга.

Над этим гигантским кладбищем деревьев висел ужасный покой. В небе не было ни единой птицы. Ни одно движение не нарушало страшную тишину. Слышно было, как бьется сердце и гудит кровь в висках.

И внезапно молчание нарушил Хучтутан.

— Смотри! Смотри! — выкрикнул он. — Огда приходил, все убивал, все кончал! Так уже было в старые годы, когда предки предков не родились. Огда весь мир сжигал! И скоро опять придет мир сгубить!

Не отвечая, предводитель смело шагнул вперед, а за ним, как волки за вожаком стаи, потянулись остальные.

Секунду-другую туземец пребывал в раздумье — идти вперед или повернуть назад и с молитвой Христу и духам предков бежать прочь от страшного места? Но обреченно двинулся вместе со всеми.

Страна злого бога Огды молчаливым, мертвенным спокойствием встретила пришельцев.

С этого пейзажа, подумал Васенцов, можно вполне рисовать картины на тему мира после Страшного Суда. Воистину апокалиптическое зрелище: повсюду валялись могучие сосны, ели и лиственницы — надломленные и обрубленные. Неведомой чудовищной силой вековые деревья буквально расшвыряло по сторонам.

Леса не осталось ни на одной из гор! Лишь огромные залежи обожженных, точно бритвой сбритых деревьев, как рыжие заплаты на зеленой шкуре леса.

Их вершины глядели на юг, обнаженные корни — на север.

Но лучше всего о силе взрыва говорили останки мощных лиственниц, переломанных на высоте трех-четырех аршин. Так ломает спичку рассеянный курильщик. При этом слом был не обломчатый, с торчащими щепками и заусенцами, как обычно, а мягкий, смазанный — стволы словно расплющил гигантский пресс.

Главным, однако, было не это. С высоты отрогов не было видно ничего похожего на метеоритный кратер. Несколько огромных проплешин поваленного леса, выгоревшая котловина, гладкая, как тарелка, старая уже холодная гарь в воздухе над ней — и больше ничего.

— Может быть, мы ошиблись, и метеорит рухнул дальше к северу, а здесь упали второстепенные осколки? — печально спросил Васенцов.

Ему никто не ответил. Лишь на лице Хочбутана отразилась почти детская радость. Тунгус не понял почти ничего из сказанного русским шаманом-лекарем, кроме одного, что Огда не стал оставаться на земле, а улетел обратно в Верхний мир, и, значит, он пришел не погубить смертных, а лишь навести на них ужас…

Сумрак сгущался, косые и кровавые закатные лучи зловеще освещали погибшие деревья и уцелевшую в распадках тайгу.

На ночлег экспедиция остановилась у крошечной порожистой речушки, и когда Елисей стреножил лошадей, Нольде выдал свое решение.

— Мы поворачиваем на Кежму, — хмуро подергал он бороду. — Я астрономию знаю постольку, поскольку. В Пажеском корпус да еще в мореходных классах малость изучал, но не углублялся. Вижу дело таким образом, что метеорит, какого бы размера он не был, взорвался в воздухе и рассыпался, не оставив, к сожалению, кратера. Может, он состоял изо льда, а может просто из рыхлого камня, и развалился в полете, но так или иначе осколки его, если они есть, разлетелись на десятки верст.

Я однажды видел, как на подъездных путях в крепости Або взорвался вагон с бездымным порохом для фортов. Ударной волной сорвало листву ветки с деревьев, а ближайшие даже повалило… вот почти так, как здесь…

Он поводил рукой перед собою.

— Мы можем кружить по этой чертовой котловине еще месяц и не найти ничего. Для поисков обломков аэролита в таком случае нужна особая экспедиция, подготовленная для продолжительных работ. С запасами продовольствия, обозом, ручными бурами, насосами для откачки воды из раскопов и не меньше чем десятка два рабочих — бить шурфы. Вероятно, потребуется разбить лагерь с рассылкой разведочных партий в разные стороны. И, само собой, нужны люди, разбирающиеся в этом деле больше нас… Все это я изложу в рапорте господину Вилькицкому, а пока констатирую неудачу.

…На костре варилась похлебка из копченого оленьего окорока. По случаю окончания похода Нольде распорядился достать из вьюков бутыль водки. Каждому досталось по полкружки «огненной воды», и она расслабила тела и души, и развязала языки.

Разговор по какому-то странному капризу не касался метеорита. Зато говорили о всякой чертовщине, заставляя Васенцова внимательно слушать…

— Сейчас шаманов сильных нет, — рассуждал Хучтутан. — А когда я малый был, был у нас такой Гилял. Вот был страх! Как погасят огонь в чуме, а он сейчас уйдёт неведомо куда. Тело тут, в жилище, а самого нет! А мы прижмёмся друг к другу и дыхнуть боимся. То ли живой он, то ли нет.

Уйдёт и ходит в надземных странах. Потом слышим голос, высоко-высоко…

Это он возвращается, а с ним и те. Да, много! Страх! Всякие! И надземные, и подземные, и из-за моря, из-за камней, из тундры, из южных гор, и речные озерные… Кричат! Перекликаются!.. То влетят в чум, то вылетят вон. И он с ними. А только Гилял сильнее всех духов. Так и слышалось: бранит их, как господин исправник, когда ясак не заплатишь. А они все плачут или говорят: «Да-да-да!»

— Вот, шаманы, они такие… — продолжил разговор Елисей. — Ученые люди, само собой, не верят…

И насмешливо глянул на прислушивающегося Васенцова.

— Ну, что тебе сказать, Елисей Авдеевич, — принял вызов служитель Эскулапа. — Я лично ни в чертей, ни языческих богов и в самом деле не верю, но…

Васенцов замялся. Как бы это выразиться поточнее?

Ведь одно дело хихикать над древними легендами в век телеграфа, броненосцев и аэропланов и совсем по-другому звучат они в этом диком и темном краю, где все, как во времена, когда предки в шкурах убивали добычу каменными топорами.

— Так вот… Я говорю, что далек от… э-э-э… примитивных суеверий, но отвергать непонятное с ходу не следует. Вот, к примеру, многие верят в Бога, даже и ученые люди, как ты выразился, пусть и не фанатично. Но его ведь никто не видел, и доказательств его существования нет! Почему бы нам в таком случае не предположить еще и то, что Господь Бог создал не только то, что мы видим вокруг себя? Никто их не видел? Так и Бога никто не видел. Должны ли мы считать, что то, чего мы не видели и о чем наверняка не знаем, не существует?

«А вдруг… — Васенцов даже оторопел от этой мысли. — Вдруг Всевышний выбрал себе в качестве творческой мастерской для своих экспериментов не только Землю, и жизнь существует в других мирах, и миров этих множество? Вдруг сейчас они видели падение эфирного корабля этих звездных жителей?»

Но вслух он эту мысль, разумеется, не высказал. Еще не хватало ему насмешек товарищей!

А Нольде после непродолжительной паузы покачал головой и, вытаскивая из кармана брезентовой куртки трубку, вымолвил:

— И все-таки, Иван Борисович, я не понимаю. Вы, медик, получивший современное образование, не можете не быть атеистом. Вся эта религия… мистика… спиритизм, жизнь после смерти… Да чушь собачья! Чушь! Ничем не обоснованная. Полноте, этак можно сказать, что сами шаманы устроили наблюдаемую нами катастрофу, вызвав камланиями этого своего Огду?

— Нет, позвольте, Отто Оттович! — горячо возразил доктор. — Сверхчувственные явления наблюдались множество раз людьми образованными и заслуживающими доверия…

— Да? — процедил Нольде. — Знаете ли, Иван Борисович, за пару лет до японской войны судьба занесла меня в устье Таза. Тамошние туземцы поклоняются богу Пичвучину. Это знаете ли такой маленький карлик, способный превращаться в любого зверя. И они его даже видели! А в Чаунской губе чукчи молятся Великому Морскому Раку Авви и Ворону Кутху. Логично ли предположить, что и эти боги существуют? Чем они хуже божка аравийских козопасов, с которым сошелся в рукопашную еврейский праотец Иаков?

Селифан, услышав этакое, перекрестился.

— А на Таймыре у меня был проводник-ненец, который возил с собой череп отца-шамана и, ложась спать, клал его себе под голову, мол, отец ему во сне дает советы! И в оное поверить прикажете?! Шаманство — это выдумки и страхи темных кочевников да еще несколько фокусов вроде чревовещания, которое так подробно описал наш Чингачгук, — бросил он насмешливый взор на Хучтутана.

— Вы, барин, зря так говорите, — вдруг спокойно вымолвил Елисей. — Я, видите сами, не никонианин, и в вере древлей, а она крепка, крепче, чем у попов царских. Да только вера — она не шоры на глаза, а посох, на который опираются.

Может быть, разные городские грамотеи и говорят, и могут они говорить, что угодно, потому что дальше своих очков не видят, — внимательно поглядел на Васенцова. — Но вот те, кто походил по тайге… Те не будут смеяться попусту. Древние твари, они есть, и не приведи Господь Исус с ними столкнуться нос к носу! Когда в избушке охотницкой ночью вокруг тебя лешак ходит да дверь пробует, или когда на старых стойбищах духи пляски свои ведут, ты им скажи, мол, не верю, а лучше дверь отвори. Когда абасы[20] воет в ночи, тоненько, как девчонка плачет, хоть беги, утешай? А кто пошел, он уже чего не скажет, какой он. Как раз полнолуние. Я Чертово кладбище сам видел. На сотню шагов земля голая горячая и кости только лежат. Эх, посмотрел бы я на вас, ежели бы сюда сейчас калгама мохнатый явился![21]

Барон нахмурился, но потом лишь пожал плечами, решив не удостаивать ответом темного мужика-раскольника.

Внезапно в той стороне, где остался мертвый, убитый небесным гостем лес, раздался странный звук, словно там замяукал рассерженный котенок, правда, с теленка размером.

Хучтутан испуганно дернулся, пробормотав под нос что-то вроде «авай!»[22]

— Птица, должно, — озираясь, пробормотал Селиван.

Ему никто не возразил.

Путники улеглись спать чутким сном таежников, положив рядом ружья. Но их сон никто не потревожил. В краю Огды они, кажется, были единственными обитателями. Не считая загадочной птицы или кто уж это был…

Утром двинулись в дорогу, рассчитывая выйти к реке более коротким путем.

Древней оленьей караванной давно, видно, никто не ходил. Однако Васенцов начал ощущать, что кто-то идет за ними вслед.

Будто сама тайга смотрела в спину. Кто это? Человек? Зверь? Лесное чудище? Или здешний древний дух или бог? Все же к спиритизму не следует, наверное, относиться так серьезно! Однако всё же это ощущение почти физически давит на затылок. Доктор поглядел на Елисея, а потом на Хучтутана. Ни тот, ни другой не выглядели обеспокоенным, но кто знает этих… детей природы?!

Доктор не стал говорить никому о своих ощущениях. Зачем? Чтобы барон вновь над ним посмеялся? Тем более им не попадалось ни зверей, ни птиц. А ведь прилегающие леса, как он знал, буквально кишели разнообразными бегающими и летающими созданиями. Взрыв так распугал всех?

И вот на краю прогала за сплошным валом деревьев они и увидели это…

— Мать честная, богородица лесная! — выдал Прохор, занеся руку для крестного знамения, да так и остановившись.

На невысоком взгорье чернел покосившийся, замшелый тын, а за ним сложенная из огромных ледниковых валунов стена. Все это прежде скрывала чаща глухого непролазного леса и лишь катастрофа обнажила для чужого взора.

— Ну, посмотрим, чего это нам попалось, — пожал плечам Нольде, уловив вопрос в обращенных к нему лицах спутников, и первый начал пробираться среди рухнувших деревьев.

Вблизи кладка была еще величественнее, а вот туземная постройка — еще более старой и жалкой. На остриях частокола торчали побелевшие черепа оленей и медведей.

С десяток черных уже почти сгнивших идолов торчали у входа.

То, что они увидели, было невозможно описать. Перед ними возвышалась мегалитическая кладка, сложенная из блоков в человеческий рост высотой и два-три роста длиной. Она стояла на ушедшей в землю скале, и Васенцову вдруг показалось, что это лишь основание какой-то уж совсем великанской постройки, съеденной временем.

— Эге-гей!.. — округляя глаза, вымолвил туземец.

Серые бревна частокола покрыл густой мох. Ворота покосились.

Постройки обрушились. Пахло плесенью, висела паутина.

Явно это капище было покинуто много лет или даже десятилетий назад? Что здесь случилось? Голодная зима? Эпидемия заразной болезни? Им, бывалым таежникам, уже попадались вымершие от оспы и кори селения, и даже города — как обезлюдевший лет сорок назад и так и не воскресший Зашиверск? А может, просто старые шаманы умерли, не оставив наследников?

Они заглянули в уцелевшую хижину.

На грубом каменном очаге взгромоздился древний, ржавый чугунный котел.

В изголовье низкого лежака под истлевшей шкурой, служившей покрывалом, желтел огромный череп, на миг показавшийся оторопевшему Нольде человеческим.

— Мамонт, однако, — бросил Елисей. — Я на них насмотрелся на островах северных, когда кость добывал. И по первости тоже жутковато было — и впрямь как великанья башка…

А Васенцов вспомнил рассказ их гимназического преподавателя зоологии, Ивана Михайловича, что де от таких находок, сделанных древними людьми, и пошли все легенды о циклопах, волотах и троллях…

— Слушайте! — вдруг вскричал Селифан. — А что, если тут дикие свою Золотую бабу прятали?

Все невольно обернулись к нему, а Хучтутан со страхом прошептал что-то.

— Болтаешь невесть чего, — бросил Елисей. — Сорни-Най — это у остяков, те за Енисеем живут да на Оби. А у здешних такого нет.

— Что вы об этом скажете, Иван Егорович? — осведомился барон.

— Да я, извиняюсь, не историк… Господин Макаренко, быть может, узнал бы, а я сказать ничего не могу.

(Васенцов и в самом деле не знал об этом, и не узнал, не успел, умерев той же осенью от дифтерита, когда спасал от заразы жителей дальних кочевий).

Барон оглядел спутников.

Селифан и Прохор добросовестно ели его глазами, дескать, как себе хотите, господин хороший, но не могём знать…

Еще раз посмотрел на трясущегося от ужаса Хучтутана, и уголок рта Нольде дернулся презрительно. И барон двинулся к камням. За ним потащились другие, позади всех — Хучтутан. Чувствовал он себя скверно, ибо единственный из всех догадался, что они нашли. Они наткнулись на древнее капище сгинувшего проклятого народа лельгиленов, о котором рассказывают легенды его народа.

Лельгилены, ушедшие с земли тысячи лет тому, владели черным искусным колдовством. Поклонялись страшным звероподобным богам, к которым в Нижний мир и отправились, в конце концов…

От них остались лишь жуткие предания да еще редкие подземелья. Его двоюродный дед видел такое в междуречье Хэлдьюза и в жуткой долине Елюю Черкечех. Там, как он вспоминал, за небольшой, приплюснутой красной аркой оказался завивающийся змеей проход, за которым находилось много железных комнат. Как уверял дед, хотя стоял сильный мороз, в железных подземельях было тепло, словно летом. А три года назад он слышал рассказ Шортанана, мужа сестры, как тот, решив в жару добыть на становище чистого льда из булгуняха — ледовой линзы, сверху обычно прикрытой землей, под тонким слоем почвы и льда обнаружил красноватую металлическую поверхность очень большого, уходящего в мерзлоту котла. Свояк испугался и побыстрее покинул это место.

Наверняка это жилище проклятого народа облюбовали черные шаманы, которых тоже забрали злые духи или даже сам Харги.

Между двумя блоками-глыбами была трещина или расщелина. Приглядевшись, Нольде понял, что это вход в подземелье, а грубые каменные ступени ведут куда-то вниз…

Несколько минут путники потратили на то, чтобы сделать факелы из ветвей рухнувших пихт и лиственниц. Даже бледный, перепуганный тунгус покорно поплелся со всеми, уловив непреклонную волю в брошенном на него взгляде барона. Лестница вела в туннель, выложенный грубым камнем, а тот аршинов через сто закончился в обширной низкой пещере.

Это, как стало ясно с первого же взгляда, была сокровищница капища.

Каменные полки были заставлены подношениями, истлевшими туесками и горшочками с иссохшей едой — видимо — жертвами для местных духов. Рядами лежала масса всевозможных вещей: гвозди, курительные трубки, костяные и медные фигурки, истлевшие шкурки соболя и белки. Грубая каменная плита в середине пещеры тоже была завалена дарами. Были тут медные и серебряные блюда с отчеканенными бородатыми царями, воинами, со львами, драконами и костяные чаши-чороны из клыков моржа и бивня мамонта, россыпи монет. Ржавые кольчуги — монгольские, китайские и русские, такие же ржавые мечи, гнилые луки и копья. Китайские краснолаковые шкатулки — потускневшие и заплесневелые. Несколько черных от времени серебряных рублей и серебряные же карманные часы. Тут же скалился череп в разъехавшемся дырявом маньчжурском шлеме с золоченым шишаком, видать, знатный был человек, раз его голову преподнесли здешним неведомым богам. А вот темная закопченная икона. Веками сюда в это черное зловещее место приносили дары — а уж каким богам здесь молились — может лучше и не знать…

— Чегой-то бедновато здесь, — изрек осмелевший Селифан. — И брать то нечего, почитай…

— Так у нас север, — пояснил Елисей. — Это по югу, в Саянах или в Даурии бугровщики, бывает, хороший хабар берут, а здесь ни городов не было, ни людей помногу. Хотя говорят… — он запнулся, как будто сказал лишнее.

И вот в этот момент среди потемневшего бесформенного хлама и истлевших мехов что-то ярко блеснуло в пламени смолья. А через несколько мгновений Нольде взял с алтаря небольшое, вершков пять, каменное зеркало в металлической оправе с извилистой вязью восточных письмен. И невольно вскрикнул.

Свет факелов, отражаясь в нем, вдруг породил завораживающую игру света — магическую, удивительную и необычайно притягательную. Отражения лучей, дробясь, вспыхнули радугой желтого, синего, зеленого и красновато-пурпурного оттенка. Сияние, казалось, вызывал не факел, а какой-то внутренний огонь. Думалось еще миг, и оно взорвется светом, затопив мрак пещеры… Миг прошел и чудесный отблеск угас…

Но за этот миг барон вдруг ощутил удар некоей силы, которая таилась здесь во мраке невесть сколько веков. Темный зеркальный круг показался дырой в Ад, в тот самый Нижний мир этих вымирающих грязных азиатов, клубящийся мраком и населенный адскими чудищами. И словно бы нечто, вырвавшееся из зеркала, скользнуло в его душу, оставшись там…

Сила не была ни злой, ни доброй, но могучей и темной. Барон ощутил внезапную тяжесть в груди, словно со стороны увидел свою руку, опускающую каменный круг в ягдташ на поясе.

Потом он долго вспоминал и обдумывал свое чувство.

А через месяц после возвращения в Кежму Нольде увидел странный сон. Первый из череды странных снов…

…Высоко в гору петляет каменистая тропа. Мощные корни деревьев и кривые ветви кустарников обвили древние потрескавшиеся камни. Но тропа ползет все выше и выше через уступы и расщелины. Оттуда сверху доносятся странные звуки. Глухой стук бубна и гортанное потустороннее пение, напоминающее какие-то вздохи древних чудовищ, воистину нечеловеческая музыка сгинувших эпох, рождающая в душах невыразимую тоску.

А вот и вершина. И там хозяин этого места — шаман в своем на вид нелепом пестром наряде. Шаман и похожий, и вместе с тем непохожий на виденных им шаманов. Может быть, именно так выглядели первые истинные шаманы, слабым следом знаний и умений которых могут похвастаться их нынешние жалкие потомки?

Он в странном изломанном танце кружит вокруг костра, поет и бьет в бубен. Музыка растёт и достигает вершины, сливаясь в один непрерывный, всё возрастающий гул: это целый ураган звуков, готовый вот-вот затопить сознание…

Все быстрее и быстрее бьет в свой бубен шаман, быстрее и быстрее его танец. И в такт ему танцует пламя костра…

«Все быстрее и быстрее бьет в свой бубен шаман, быстрее и быстрее его танец. И в такт ему танцует пламя костра…

И вот огонь расступается, образуя как бы врата, и какая-то неодолимая сила уже влечет меня сквозь них… Влечет меня к моему будущему…

Сон тот был за день до того, как Б-ский рассказал мне о том, что нашел на Колыме, и это стало лишним подтверждением…

Я выбрал свою судьбу, когда взял Черную Луну из древнего капища. В тот миг, когда я глядел на знаки арабской вязи на его оправе, еще не зная, что они говорят…»

Сглотнув ком в горле, Ростовцев отложил дневник.

Думал он сейчас не о странных снах и безумии, или как знать, прозрении мертвого уже как четвертые сутки барона. Он узнал зеркало, о котором говорилось в дневнике. И за один миг понял все. Точнее, понял, кто убийца…

Загадочное «ЧЛ» — Черная Луна…

Как просто.

Боже мой!

Он кого только не подозревал! Жадовского, Вацека и его соратников-боевиков, аферистов, международных жуликов, шпионов, и чуть ли не какого-нибудь новоявленного профессора Мориарти, охотившихся за золотом русского Севера. Даже Элизабет! А оказалось, что барона убили из-за какой-то древней безделушки!

Глава 11

— Не могла бы ты мне помочь? — как можно спокойнее спросил Ростовцев.

— Я… готова, конечно… — встрепенулась Елена. — А что надо делать?

— Мы вместе сейчас сходим к… одному человеку. Он пассажир, как и мы, — зачем-то уточнил Юрий. — Я хочу с ним кое о чем поговорить…

За прошедшие четверть часа он обдумал с десяток вариантов как ему разоблачить чертова француза. В сущности ему оставалось лишь пойти к Исмею или капитану с дневником барона и разъяснить дело с проклятым зеркалом. Но, в конечном счете, он и пришел к выводу, что закончить всю эту историю нужно ему самому, тем более не стоит давать лишних шансов убийцам. Все же, кривая усмешка тронула его губы, с преступниками он наверняка больше общался, чем англичане.

— Это касается твоих дел? — спросила между тем девушка.

— Дел… э-э-э… — замялся стряпчий.

— Ну, я же вижу, что тебя что-то сильно беспокоит, милый, — улыбнулась девушка. — Я ведь не слепая и не глупая… Я не хочу спрашивать, что и зачем ты ищешь. Но, милый, я сделаю, что смогу!

— Но это может опасно! — растерянно произнес Ростовцев, признаться огорошенный ее самоотверженной готовностью.

— Милый, — пролепетала она. — Где ты, там и я, что бы я без тебя делала? Я с горя готова была за борт!

Ее чистые глаза светились преданной любовью и наивной отвагой существа, не знающего, как может быть страшна жизнь.

И вдруг ощутил вину перед этой девушкой, которая по-детски влюбилась в спасителя, и которой он беззастенчиво воспользовался — и как наложницей и вот сейчас. Даже мелькнула мысль: может, все же идти одному?

Но он тут же ее отбросил. Двое — это больше одного ровно в два раза. Монпелье, конечно, может быть опасен. Но даже будь он отпетым головорезом или чемпионом мира по французской борьбе, уж полторы-две минуты Ростовцев его всяко удержит, а за это время Елена успеет выскочить из каюты и поднять тревогу.

Стряпчий одернул смокинг и машинально распахнул чемодан, как будто искал там оружие.

Вопреки тому, что он сказал накануне господину Лайтоллеру, Юрию в своей работе доводилось использовать не только мозги.

И оружие у него тоже имелось.

Шестизарядный револьвер «бульдог» 332-го калибра, приобретенный на распродаже невыкупленных закладов в ссудной лавке по соседству за пять рублей с полтиной. Старый четырехствольный датский «пеппербокс», оставшийся от деда. И дамский браунинг, можно сказать, трофей.

Когда он год назад распутал дело о наследстве хлеботорговца Мирона Бугасова, уличенный им перед лицом родни покойного в подделке завещания личный врач купца — доктор Тутаев — мирный на вид интеллигент в чеховской бородке и пенсне вдруг выхватил этот пистолет и пообещал застрелить и его и всех присутствующих. Не раздумывая, Ростовцев кинулся на не ожидавшего такой прыти Тутаева и вывернув ему руку, выдернул браунинг из ладони, так что тот лишь подин раз пальнул в потолок гостиной. Медикус все же вырвался и, вопя от ужаса, сиганул в окно второго этажа. (Со сломанной ногой его увезли в больницу, а откуда — прямиком в «Кресты»). А Юрий обнаружил, что в суматохе сунул браунинг в карман, лишь вечером у себя дома.

Увы, все три образчика огнестрельного оружия остались в его петербургской квартире. Да он и не думал брать их в Америку, не ковбоев с команчами ловить отправлялся, в конце концов! И впервые пожалел, что не принял предложение старшего помощника. Хороший револьвер сейчас бы не помешал. Взгляд его упал на сиротливо лежащий на дне чемодана скромный перочинный ножик с перламутровой рукоятью — в разложенном виде чуть длиннее мизинца. И стряпчий решительно захлопнул крышку. Что может быть нелепее, чем такой нож в качестве оружия?

— Дорогой, я готова, — он поднял глаза на Елену, отложившую свой крошечный ридикюль. — Пойдем?

— Да, конечно, — кивнул стряпчий.

В коридоре им встретилось лишь двое пассажиров, на Юрия и его спутницу внимания не обративших. Может, приняли за горничную, сопровождающую мужа хозяйки, а может, их мысли были заняты предстоящим балом. Так что путь до каюты Монпелье они преодолели беспрепятственно.

Уже перед самой дверью Ростовцев вдруг задержался. Странно думать, что разгадка все эти дни была совсем рядом. На одной палубе. Вот и не верь после этого в судьбу!

Он коротко постучал.

— Кто? — послышалось из каюты.

К счастью, Монпелье на месте.

Юрий решительно толкнул дверь и перешагнул порог; Елена неслышно проскользнула за ним. Негромко щелкнул замок.

Парижский чудотворец и слуга вдовствующей императрицы всероссийской, облаченный в пижаму и халат, сидел в кресле и листал какой-то журнал. Хозяин каюты не привстал при их появлении и как будто не удивился, словно ждал…

«Ждал?!»

Досадно, но маг бы не один. У высокого зеркала прихорашивалась Стелла Марис, даже не обернувшаяся в их сторону. У стены стоял раскрытый кофр, на диванах и столах валялись всевозможные предметы дамского туалета. Дама готовилась к завтрашнему балу.

— Здравствуйте, мсье Жорж! Мадемуазель?! — легкое недоумение во взгляде, брошенном в сторону Елены. — Чем обязан столь позднему визиту?

Юрий вопросительно скосил глаза на спутницу.

— Да, это он, — напряженным полушепотом сообщила девушка.

— Так чем обязан? — продолжил меж тем Монпелье.

— Я хотел бы поговорить с вами о некоем важном деле…

Ростовцев внимательно всмотрелся в лицо мага. Нет, тот ничем себя не выдал. Ну что ж…

— Я хотел бы знать…

И с самым непринужденным видом Юрий опустился в кресло.

— Я хотел бы знать, как именно вы убили Отто фон Нольде? — не меняя тона, осведомился он. — Как и зачем? Впрочем, зачем, я знаю… А вот как… Вы попросили посмотреть кинжал и отвлекли внимание жертвы? Или поссорились? Как же все случилось?

Сыщик внутренне напрягся, готовый ко всему — начиная от возмущенных воплей якобы оскорбленной невинности до яростного броска разоблаченного убийцы, которому уже нечего терять.

Вместо этого Монпелье просто промолчал, всем видом изображая добродушное, хотя и брезгливое недоумение. Стелла Марис так и стояла у зеркала, хотя по ее полуобнаженной спине вдруг пробежала секундная дрожь (или это почудилось ему)?

Пауза длилась с полминуты, пока рассеянно вертящий в пальцах журнал мистик не поинтересовался:

— Мсье Жорж, а можно узнать, по какому, собственно, праву вы…

Молча, Юрий бросил ему жетон корабельного детектива. Подойти вплотную к этому человеку он бы не рискнул.

— Вот, значит, как? — покачал головой француз, изучив металлический кругляш. — Не ожидал, признаться, что господа лимонники начнут принимать на службу русских сыщиков. Впрочем, какое это имеет значение? Кто бы вы ни были, но это не дает вам права обвинять меня в убийстве человека, о котором я слышу первый раз. Кто он такой, собственно? И зачем, по-вашему, мне его убивать?

Интуиция молчала, и лицо у француза было таким же, как и должно быть у невиновного, захваченного врасплох нелепым обвинением.

Но вот Стелла Марис…

Нянька в детстве рассказывала маленькому Гоше, как можно распознать оборотня или иную нечисть, прикидывающегося человеком. Нужно глянуть на подозрительного типа боковым зрением, или посмотреть на его лицо в зеркале. И тогда под колдовским мороком проступит его подлинное, нечеловеческое обличье. Так вот, лицо женщины, отраженное в зеркале, вдруг увиделось ему старше лет на десять и явственно чужим, как у древних идолов с Тибета или из джунглей Ангкорвата виденные им во «Всемирном следопыте».

— Может быть, вам лучше покинуть мою каюту? — Монпелье развел руками. — Я полагаю, мсье Жорж, вас не похвалят за тот скандал, который я закачу «Уайт Стар», когда все ваши обвинения рассыплются в прах в первом же судебном заседании. Видите, я даже не пытаюсь сопротивляться, мне бояться нечего! Тем более догадываюсь, что за дверью ждет пара здоровяков-матросов, чтобы меня скрутить. Но я не дам вам повода, господин ищейка! — он торжествующе усмехнулся. — Если хотите, я дам все объяснения в присутствии капитана. А сейчас вы бы не могли выйти, хотя бы на время, пока моя ассистентка не переоденется?

— Что вы задумали? Хотя, не важно, — сказал, как отрезал, Ростовцев. — Это, может, и сработало бы, имей вы дело с британским джентльменом. Но я-то не джентльмен, я русский каторжник! — не без удовольствия он отметил, что последняя фраза заставила француза занервничать.

Вот сейчас и ударим главным калибром.

— Или думаете спрятать от меня «Черную Луну»? — Ростовцев небрежно откинулся в кресле. — Не выйдет!

И с мрачным торжеством в душе понял: «Попал!»

На физиономии Монпелье в этот миг возникло выражение как у бретёра, получившего посреди схватки с начинающим бойцом смертельный удар…

Ярость, отчаяние, недоумение. Но это длилось всего лишь миг, лицо мага вновь приобрело прежнее спокойно-высокомерное выражение.

— Ах, вот, значит, как! — голос звучал как ни в чем не бывало, хотя во взоре набухала ненависть. — Вот это и в самом деле неожиданно! Вы, признаться, меня удивили! А, собственно, что вам до «Черной Луны»? Послушайте, мсье русский, «Черная Луна» — это не ваше дело! — перешел он в наступление.

— Может, и золото — это не мое дело? — быстро спросил Ростовцев.

(Нужно запутать врага, не давать ему собраться с мыслями, пусть покрутится).

— Золото! — истерично расхохотался Монпелье. — Золото! Так вот из-за чего все это… Ну, конечно, что вам еще может быть нужно?! Да плевать мне на ваше сраное золото!!! — вдруг заорал он, яростно оскалившись. — Можете забрать его себе! Мне все равно, как, поверьте, все равно, что этот возомнивший себя новым графом Калиостро офицерик-неудачник решил надуть своего царя. Но вот то, что его угораздило докопаться до вещей, которые не предназначены для профанов! — прошипел француз. — Вот это прощать нельзя! Да еще втянул в дело этого паршивого еврейского торгаша! — Монпелье вскочил.

— Отдайте «Черную луну», — процедил Ростовцев, встретив глазами взор обернувшейся Стеллы.

Сейчас у нее было вновь самое обычное лицо — дьявольщина ушла на дно ставших черными щелками прищуренных глаз.

— А что будет, если я не отдам? Кстати, а что это такое, эта самая «Луна»? — невинно улыбнулся спиритуалист, похоже, вполне овладев собой. — Что если я сейчас просто вытолкаю вас наружу, как нашкодившего лакея?

Он двинулся было к Юрию.

— Еще шаг и… — предостерегающе повысил голос Юрий.

— И что тогда? — рассмеялся француз.

— Тогда. Я. Вас. Прикончу! — пообещал Ростовцев, быстро сунув руку в карман, где ничего не было. — Тем более что вы опасный убийца, который, кстати, все равно должен умереть, ибо по английским законам за убийство положена виселица. Да-да, — насмешливо покачал он головой. — «Вы будете повешены за шею и будете висеть, пока не умрете!» — процитировал он на память формулу британского правосудия.

— Ну что ж… — Монпелье высокомерно пожал плечами, однако отступил и вновь сел: похоже, угроза таки подействовала. — Если вы столь решительны, то… То, может быть, сделаем так… Вам ведь нужен убийца? И он у вас будет. Допустим, все произошло следующим образом. Этот ваш барон заманил мадемуазель Стеллу к себе в каюту и пытался изнасиловать, и она убила его, защищая свою честь, а, возможно, и жизнь! Да, жизнь, ибо он угрожал ей этим своим ужасным азиатским ножом! — с притворным ужасом возгласил маг. — Арестуйте Стеллу Марис, она сознается и в убийстве, и вообще во всем том, чего захочу я, ее господин и возлюбленный! И уверяю вас, вы в этом случае не останетесь в накладе — во всех смыслах. Дорогая, ты сделаешь, как я скажу? — Монпелье игриво потрепал свою ассистентку по щеке.

— Да, мсье Жорж, — прошептала та, покорно опустив взгляд — ни дать, ни взять гимназистка, которую застали милующейся с юнкером. — Да, все так и было! Господин Монпелье говорит чистую правду. Я виновата, судите меня…

Ростовцев, признаться, несколько растерялся. Чертов лягушатник, похоже, опять натянул ему нос и рискует выскочить из западни.

— Вас еще что-то интересует? — казалось, Монпелье еле сдерживает смех.

— Представьте, да! — сцепив зубы, выдавил стряпчий. — Во-первых, где проект Нольде? Во-вторых, где «Черная Луна»?

— К проекту я не притрагивался… Что до этой вашей «Луны». А может, ее и не было? — маг приподнял брови. — Но если вы настаиваете… — «Черную Луну», если вам так уж интересно, я выбросил за борт! Моя ученица и помощница была в невменяемом состоянии и зачем-то схватила её, убегая, и я просто утопил это древнюю штуку, чтобы избавиться от улики, — в голосе мага звучала откровенная издевка.

— Да неужели! — притворно изумился Ростовцев. — Может быть, и шкатулку, где она хранилась, золотую шкатулку эпохи Мин с тремя изумрудами вы тоже бросили за борт?

— Разумеется! — с готовностью согласился француз. — Я же не идиот, чтобы из-за кусочка желтого металла подводить себя под виселицу!

— Так ведь не было никакой шкатулки! — недобро улыбнулся Юрий. — Ни золотой, ни деревянной! Заканчивайте игру, мсье! Вам лучше отдать «Луну», чем бы она ни была. Впрочем, — добавил сыщик, — можете не отдавать, это ничего не меняет. Вас будут судить за убийство, а уж «Уайт Стар», которой вы доставили столько хлопот, позаботиться о том, чтобы вас вздернули.

Повисла тяжелая пауза, та самая, в которой секунды казались часами.

— Знаете, вы… вы — дурак! — воскликнул Монпелье. — Я не знаю, кто вас навел на след, хотя… — злобная гримаса исказила его лицо, — кажется, догадываюсь. Но неужели правда, которую вам они поневоле открыли, о, совсем маленький кусочек истинной правды!

Так вот, неужели она не заставила вас задуматься?

Например, о том, что у некоторых дверей нашего мира стоят такие сторожа, с которыми лучше не иметь дела. Берегитесь их разбудить! — голос француза сорвался на фальцет. — Ваш Нольде этого тоже не понял, хотя знал больше вас, но его судьба вас ничему не учит, мсье ищейка!

Лицо его покраснело, на шее набухли жилы: чертов маг явно пришел в неописуемую ярость. Взор его ошалело метался по каюте. Так обычно делают, когда ищут оружие или то, что можно использовать вместо него. И взгляд Ростовцева последовал за ним.

И на туалетном столике среди безделушек, флаконов витого хрусталя с золотыми пробками и бархатных коробочек с ожерельями и браслетами Юрий увидел…

Он сперва не обратил внимания, но уж больно странным был предмет.

Да, знакомое ему зеркало… Черный дымчатый, шлифованный до блеска плоский каменный диск, в оправе бледно-желтого металла, старого, потертого, с непонятными значками и картинками, что-то напоминавшими. Ну да, это арабская вязь, какую он видел в гимназическом учебнике по истории.

«Я глядел на знаки времен халифов Багдада, еще не зная, что они говорят…» — всплыла в памяти фраза из дневника Нольде. Он ощутил, как замерло сердце. Неужели эта самая «Черная Луна»?

(Почему-то Юрий в глубине души до самого этого мига не был до конца уверен, что Нольде писал правду)

Но как бы то ни было, это улика.

— Послушайте, — сжав кулак в кармане, Ростовцев поднялся и сделал три быстрых шага к столику. — Не думайте, что можете водить меня за нос! И…

Еще шаг, и рука его легла на древний талисман.

Но за какую-то секунду до того Монпелье догадался о его намерениях, а может, почуял тем самым шестым или двенадцатым чувством, и тоже вскочил.

Юрий в подробностях разглядел его — моложавое лицо, сетка глубоких морщин на шее, злобный оскал, сжатые в несолидный кулак тонкие пальцы…

«Пальцы у него были особенные… На вид длинные и тонкие, как у часовщика какого или скрипача, а он серебряный франк в трубочку на моих глазах свернул… Нелюдская какая-то сила!» — всплыли в памяти слова шотландца.

Стряпчий ударил первым. Ногой на развороте в колено француза, впечатывая каблук в кость, так чтобы работала не одна сила мышц, но и вес тела. При удаче разбивает коленную чашечку, и жертва рискует остаться хромой на всю жизнь. Подлый удар из числа воровских ухваток — не только работать с отмычками учил его старый домушник. За такой в драке со своими у «деловых ребят» можно получить «перо» в бок без разговоров, но тут своих не было. Одновременно Ростовцев блокировал летящий ему в висок кулак француза локтем — этому не учат в приличных боксерских клубах, потому что продолжать поединок после такого не получится.

Он еще успел уловить какое-то движение там, где стояла мадемуазель Стелла, но времени отвлекаться не было. Взвыв, Монпелье рухнул на четвереньки и тут же попытался вскочить с искаженным от боли породистым лицом. В это лицо Ростовцев и добавил носком штиблета, не сдержавшись. С жалобным стоном маг скорчился на полу, растопырив отшибленные пальцы правой руки.

Ростовцев, наконец, повернул голову. Глазам его предстала занятная картина. Стелла Марис замерла в странной позе с полусогнутыми руками, и в полуприсяде отведя левую ногу чуть назад, напоминая сейчас то ли восточную статуэтку танцовщицы, то ли огромного богомола. Выглядела она странно и почему-то опасно. Прямо напротив нее стояла Елена — крошечный вороненый пистолет в вытянутой руке той почти уперся в лоб француженке. Стелла была напряжена до предела перетянутой тетивой, его подруга — обманчиво расслаблена.

«Черт, откуда у Элен оружие?» — удивился мельком Юрий.

— Руки опустила! — холодно приказала его подруга с нежданно-злой хрипотцой в голосе. — Ноги шире!

Стелла Марис покорно подчинилась.

Переводя дух, Ростовцев, презрительно смерил взором поверженного противника.

— Ну вот, как видите, мсье Робер. Я, конечно, не изучал это ваше баритсу[23], но кое-что тоже умею!

— Enfant de pute, et ta s’ur, encule!![24] — выругался француз, и, поглядев на Елену, добавил:

— La verge j’ai baisé! Ma chienne sale!

— Еще раз такое скажете при даме — сломаю челюсть! — пообещал Ростовцев, и всхлипнувший маг не решился больше искушать судьбу.

Юрий еще раз сжал древнее изделие в ладони. Холод камня и металла, немаленький вес и ничего больше. Ни пресловутых «флюидов», ни ощущения запредельного возраста каменного круга, ни вообще чего бы то ни было.

— И вот из-за этого вы убили фон Нольде?! — невольно вырвалось у него.

«Век разума! Век радио и аэропланов! А просвещенные европейцы, словно кровожадные жрецы дикого папуасского племени, готовы прикончить ближнего ради старого куска булыжника!»

— Отдай, проклятый русский! — подвывая, хныкал скорчившийся Монпелье, держась за ногу и обильно кропя ковер кровью из разбитого носа. — Отдай, это не твое! Ты не понимаешь…

Стелла меж тем медленно отошла назад и опустилась на пол рядом с господином. Не глядя, сунув древний артефакт Елене, Ростовцев взял с ночного столика ключи от каюты. Не удержался, издевательски позвенел ими, подражая тюремному надзирателю.

— Ты заплатишь за все! — зло простонал маг, и тут же, жалобно мяукнув, стиснул зубы от боли. — Ты даже не представляешь, проклятый пес, как дорого тебе придется заплатить за это!! Твои хозяева, натравившие тебя на меня, сошли с ума! Но они, может быть, и вывернутся, а тебя сотрет в порошок!

— Это все? — как можно более спокойно справился Юрий, решив не вникать в бред, который несет рехнувшийся шарлатан.

— Да! Можешь делать со мной, что хочешь, больше ничего не скажу!

— Как знаете…

Осторожно, не поворачиваясь спиной, стряпчий отступил к выходу. Выпустил Елену. Перед тем, как закрыть дверь, смерил неподвижно сидевшую Стеллу и жалобно постанывающего мага презрительным взором.

— Простая формальность, — уточнил он с ухмылкой. — Запирать вас, собственно, и смысла нет, куда вы денетесь с корабля в открытом океане? Но тем не менее…

Негромко щелкнул поворачиваемый в замке ключ.

— На румбе 289, — доложил Оливер, передавая штурвал.

— На румбе 289, — повторил Хиткинс.

В этот момент на мостике в теплом пальто и шарфе, небрежно намотанном вокруг шеи, появился сменщик Лайтоллера, первый помощник капитана Мэрдок.

— Ну и холодрыга, брр!! — проворчал он. Лайт, ты себе ничего не отморозил?

(Наедине старые знакомые могли себе позволить некую фамильярность.)

— Да, холодновато, — согласился Лайтоллер с улыбкой. — По вахте приказов для передачи нет?

— Есть. Капитан Смит приказал немедленно вызвать его… в случае каких-либо осложнений. Мы каждую минуту можем оказаться в районе ледяных полей.

— Я предупредил впередсмотрящих.

— Да… — пробормотал Мэрдок. Если упадет туман, нам придется сбавить скорость.

— Пойду, сделаю обход…

— Спасибо, Лайт…

Лайтоллер подождал еще минуту, пока глаза сменщика привыкнут к темноте, и покинул мостик.

Он отправился в обход судна, переходя с палубы на палубу и проверяя, все ли в порядке. Первый помощник шагал быстро, поскольку хотел как можно скорее добраться до каюты и завалиться спать. Большинство пассажиров в это время готовились ко сну, салоны пустели…

Тем не менее, в «Палм-Кор» его окликнула запозднившаяся компания — трое мужчин и две дамы. Как показалось ему, дамы были из третьего класса. Он не удивился-то, что прислуга на лайнерах могла удовлетворить даже самые неожиданные желания господ пассажиров, ему было хорошо известно. (Как и то, что иногда лучше закрыть на подобное глаза…)

— Офицер, выпьете с нами? — предложил старший, на объемистом животе болтались выпавшие из кармана золотые часы с алмазной монограммой.

— Увы, я на вахте, — развел руками второй помощник.

— Вы уверены, что не хотите выпить? — изумился второй пассажир, а одна из девиц — в недешевом, но безвкусном платье глупо хихикнула.

— Может быть позже…

— Жаль! Стюард, бренди для джентльменов и бургундское для дам!

Не заметив нигде беспорядка, направился назад, к каютам офицеров в носовой части. Со шлюпочной палубы он еще раз посмотрел на темную воду, на глади которой вдоль обоих бортов слабо отражался свет, льющийся из сотен освещенных иллюминаторов.

Лайтоллер ушел в свою каюту и через две минуты заснул мертвым сном.

Миновал десятый час вечера.

…Мэрдок стянул перчатки и бросил их на стол, завел один за другим, все три хронометра.

Лакированные ящички красного дерева, прятавшие внутри хронометры, казались игрушечными музыкальными шкатулками в крепких волосатых ладонях помощника.

В «вороньем гнезде» матрос Реджинальд Ли внимательно всматривался в горизонт.

— Гляди, братец, — хмыкнул Фредерик Флит, его напарник. — Впереди туман…

Ли кивнул, он сам видел легкую дымку далеко впереди.

— Туман — это скверно, — в задумчивости согласился он. — Да, если мы что-нибудь разглядим, нам повезет.

— Угу! Плохо, что у нас нет прожектора…

— Реджи, вот завтра найдешь сэра Томаса Эндрюса и скажешь это ему лично! — отшутился Ли.

«А в самом деле, отчего о прожекторах забыли? Нужная ведь штука!» — подумал он.

Если бы спросить Монпелье, что он сейчас чувствует, то самым близким по смыслу было бы что-то вроде: «Как человек, у которого только что вырвали печень».

Кто же подослал этого русского и эту чертову девку, от которой так и разило опасностью? Распутин? Общество «Вриль»? Хитрый азиат Бадмаев или его дружки из тибетских «Зеленых братьев»? А может, проклятый суфийский гипнотизер Инайят Хан?[25]

Или этого пса спустил сам Витте, чертов паук, вышедший на Монпелье через свою масонскую сеть или друзей своей покойной тетки Блаватской? Да какая разница?!

Главное — эти ублюдки унесли его величайшее сокровище. Впервые в жизни в его руках оказался по-настоящему волшебный предмет, рождающий не мелкие фокусы и странные, но в общем укладывающиеся в здравый смысл явления, как у «поющей чаши». Настоящие чары!!! Было ли это наследие жрецов Египта, атлантов, а может лемурийцев или жителей континента Му, о которых так много болтают «знатоки» тайных наук; случайная удача древних мастеров или еще что-то — неважно! Но оно действительно открывало путь к великому знанию и великому могуществу…

Нет, к дьяволу!! Может быть, погибнет он, может быть, погибнут все пассажиры этого проклятого корабля, но нечестивцы не овладеют запретными знаниями!

Вскочив, он пнул ногой полуобморочную Стеллу Марис, так и сидевшую на ковре.

— Вставай, сука! Делай что-нибудь!

— Я попробую… — расслаблено пробормотала она.

И взяв со столика лежащий на подносе нож для колки льда, направилась к двери.

Монпелье озверел настолько, что даже не подумал, что можно просто вызвать стюарда и тот открыл бы дверь.

Да и не до низких делишек ему было.

Да, русский сыщик унес самое главное из его зеркал, но у него оставалось еще два, одно из которых принадлежало самому Джону Ди.

Он распахнул чемодан и принялся вышвыривать оттуда свой колдовской реквизит. По большей части — хлам для одурачивания профанов. Но кое-что было не просто безделушками — по крайней мере как он сам верил.

…За две недели до отплытия он решился на безумство: бросил вызов высшим силам Ада, прибегнув к ритуалу, которому его обучил когда-то сам Фулканелли (или просто старик себя так называвший).

И хотя он лежал в лихорадке после лошадиной дозы чертова зелья, но именно через два дня после этого его человек сообщил, куда направляется Нольде. Ах, если бы этот дурак добровольно отдал ему зеркало, Монпелье же предлагал любые деньги, всё пошло бы по-другому.

Сейчас же ему предстоит провести еще более сложный и опасный обряд, при ошибке грозящий великими бедствиями и магу, и всем, кто рядом. У обряда этого не было даже названия. Он передавался изустно среди посвященных и был утрачен с их смертью — на кострах инквизиции или в войнах и смутах.

Монпелье восстановил обряд по отрывочным записям в книгах, заменяя недостающее шаманством дикарей с южных островов и проклятым Вуду. Нынче ему предстояло сдать экзамен. И если в его расчеты вкралась ошибка, смерть — еще не самое худшее, что его ждет. Но если удастся, сила теургии поколеблет реальность и повернет ее, как хочет он!

Через десять минут на ковре были расставлены три небольших черных зеркала, разноцветные свечи, обломок черепа, по легенде принадлежавшего самому доктору Фаусту, а также и другой череп, с кулак величиной, выделанный из дымчатого горного хрусталя, найденный им в заброшенном индейском городе на Юкатане — еще с дюжину всяких странных и жутких предметов.

Став на колени и не обращая внимания на Стеллу Марис, ковыряющую ножом дверь, он начал визгливым негромким речитативом:

Монпелье не знал, из какой седой старины пришли эти слова. Может быть он сейчас заклинал каких-нибудь ассирийских бесов или повторял взывания последних пиктских жрецов.

Он не знал, что это за язык. Его учителя говорили, что первым магическим языком был язык мифических Нефелимов.

Но слова, звучавшие сейчас в ночной тишине в каюте современнейшего корабля, высшего порождения цивилизации разума и науки, были исполнены угрюмой темной дикой силы, пришедшей из совсем других эпох.

Не прекращая своего зловещего молебна, француз простер руку над каменным черепом из индейской гробницы и, не колеблясь ни мгновения, полоснул ножом по запястью.

Кровь его брызнула на реликвии.

И с каждым словом будто бы что-то, чему нет названия, входило в каюту, невидимо сгущаясь в воздухе. То, чему не было дела до силы могучих машин и до неверия людей, эти машины создавших.

— выкрикнул Монпелье на выдохе.

И при последнем слове от косяка отскочила первая щепка…

— Что за гадостная погода! — пробормотал старший офицер, посмотрев на серебряный брегет, выуженный их кармана пальто. — Этой ночи не будет конца. Еще только половина двенадцатого. Скверная ночь! Поверьте, Моуди, в самый сильный шторм я был бы куда спокойнее. Тогда, по крайней мере, хоть видно было бы, что творится вокруг. А тут все глаза сломаешь, а ничего не различишь.

Моуди опустил бинокль.

— Давайте бросим якорь, пока взойдет солнце, — ехидно сказал он.

— Здесь глубины почти две тысячи пятьсот ярдов, — возразил Мэрдок. — Чтобы выполнить ваше предложение, надо оказаться на дне моря.

— Да, это вы верно заметили, мистер второй помощник.

После недолгого молчания Мэрдок спросил:

— А вы, наверное, мой юный друг, раздражены тем, что вас не позовут на завтрашний бал?

— Если честно… — процедил молодой офицер. — Согласитесь, ночью на мостике будет не так приятно, как в нашем главном зале среди высшего общества…

— Вот поплаваете с мое, — ухмыльнулся Мэрдок, — и вам тоже надоедят эти балы и торжественные обеды и ужины с пассажирами из кают-люкс. Где вы будете как бедный родственник среди важных господ и чопорных леди, у которых одна жемчужина в ожерелье стоит больше, чем вы заработаете за год. И даже если какая-то скучающая особа завяжет с вами интрижку, вы для нее так и останетесь всего лишь кем-то вроде конюха или парикмахера. Взять в любовники моряка, конечно, более достойно светской дамы, нежели актера или грума. Но суть-то будет та же самая. Если на то пошло, лучше уж заведите роман с простой девчонкой из третьего класса или со стюардессой, как…

Он умолк, личная жизнь Лайтоллера его не касалась, да и вообще сплетничать он не любил.

Моуди смотрел вдаль. Когда они проходили полосы тумана, отсветы корабельных огней рождали причудливую игру света и теней, делавшую все нереальным, размытым, как на старинных фотографиях. Он подумал о Жанне, пассажирке из того самого третьего класса, молодой вдове рыбака из Нанта. Она вчера ему сказала, что, прибыв в Нью-Йорк, обязательно сообщит ему, в какой гостинице остановится.

Вдруг он вздрогнул, мечты развеялись. Из окружающей сырой мглы тянуло ледяным холодом. Он взглянул на термометр.

— Мэрдок, чувствуете, как стало холодно? — поинтересовался он. — Вероятно, поблизости льды! Температура упала на три градуса!

— Мы уже час как вошли в холодное Лабрадорское течение, — высокомерно бросил старший офицер, поднимая воротник. — Не паникуйте попусту.

Вот уж и вахта подходила к концу, а ничего необычного не происходило. Вокруг лишь ночь, звезды, пронизывающий холод да ветер, который свистит в снастях лайнера, скользящего по черной глади океана со скоростью двадцать с лишним узлов. Стрелки корабельных часов миновали отметку полдвенадцатого.

Заканчивалось воскресенье, 14 апреля 1912 года.

Океанский исполин мчался вперед сквозь туманную ночь. Ему осталось пройти лишь последние несколько сотен миль до американских берегов…

В радиорубке старший радист Джордж Филлипс и его помощник Брайд попеременно выстукивали морзянку. Пришел вечер, а донышка корзинки для телеграмм, которые нужно отправить, все еще не видать.

На камбузе шеф-пекарь готовил булочки бриоши для «чистой публики». Главный ресторатор Луджи Гатти обдумывал меню завтрашнего торжественного обеда. Для него у маэстро кулинара был приготовлен особый сюрприз, о котором еще никто не знал: тайно заказанный заранее в Германии, у знаменитой фирмы «Фассбиндер и Рауш» шоколадный «Титаник» длиной в восемь футов. Был он сделан из черного шоколада с цукатами и должен был стать жемчужиной трапезы.

В то же время на «черном камбузе» готовили премиальное блюдо для кочегаров — в общий котел шло то, что не съели пассажиры: жареная голубятина с кресс-салатом, ростбифы, норвежские анчоусы, маринованная сельдь, цыплята по-мэрилендски и пирожки с ветчиной. Ко всему этому прилагалась бадья с консоме «Ольга» — густым наваристым супом на спинном мозге осетра. Если бы рядом оказался Ростовцев или еще кто-то из русских пассажиров, он бы мог рассказать, что продукт этот в их холодной и загадочной стране называют вязигой.

В каютах нижних палуб не прекращались разговоры, веселая перебранка и пение. По рукам ходили замусоленные истрепанные карты, а ставки были не гинеи, как наверху, а пенни, но азарт был от этого не меньше.

Настоящий маленький мир, во всем подобный большому, пересекал океан под шум машин и плеск разбивавшихся о борта волн, следуя предначертанному судьбой курсу.

Глава 12

Когда они вернулись в каюту, Юрий буквально рухнул в кресло. Навалилась усталость от прошедших дней, что незаметно копилась и вот выбрала момент. И не было, как ни удивительно, радости от успешно законченного дела. Даже облегчения не ощущалось.

Его спутница вновь вытащила из сумочки пистолет. Кажется, американский. Как его, «дирринджер»? Двуствольная игрушка. Разве что выстрелить в упор… или себе в висок.

Словно подслушав его мысли, Елена передернула плечами.

— Еще немного и я бы прострелила этой бестии голову! Сама от себя не ожидала. Это пистолет мужа… из него он себя и убил. Я когда думала… — невпопад продолжила она, — закончить счеты с жизнью… В гостинице, как раз в то утро, перед тем как попала на «Титаник»… Еще думала, сейчас… всё сделать или сначала на последние сорок франков купить вина для храбрости? И поняла, что застрелиться не смогу. Решила, что в море броситься легче будет. Ну и пошла в порт. А вот сейчас даже и не сомневалась.

Встав, он ласково привлек ее к себе.

— Не думай о плохом, Аленушка, все уже закончилось.

А про себя подумал, что эта робкая затравленная жизнью юная женщина, русская тургеневская барышня, вряд ли осмелилась бы защищать свою жизнь, но вот за него, которого знает три дня и в которого влюблена до безумия, не задумываясь, убила бы с десяток магов с ассистентками. А он? Разве, защищая ее, он бы стал задумываться, прежде чем нажать курок, вздумай кто-то ей угрожать?

— Что бы со мной было, если бы я не встретила тебя!.. — прошептала она.

Юрий еще подумал, что Елена сильно помогла ему, рассказав о встрече Монпелье с Бонивуром. Хотя, конечно, если бы не дневник, он так бы и не нашел преступника. Догадайся француз обыскать каюту поосновательнее… Хотя, он же все-таки не профессиональный убийца и не грабитель, а всего лишь рехнувшийся шарлатан.

Но как бы то ни было, он раскрыл дело, и сможет похвалиться если не перед публикой, то перед самим собой. А уж как обстряпает дело сэр Исмей, кому достанется слава поимки злодея… Может быть тому самому человеку из английской сыскной полиции, о котором ему говорили и которого он, к слову, так и не видел.

Между тем Елена вдруг принялась рассматривать их трофей. Осторожно тронула полированный камень кончиком пальца. Коснулась оправы…

— Какие странные письмена. И металл ни на что не похож. Послушай, Юрий, а что если это орихальк! И эта вещь попала к нам в руки из тьмы веков! Из самой Атлантиды! Я читала у Пьера Бенуа… А еще, помню, была заметка в газете, что в Британском королевском музее выставили найденный в пирамиде какого-то фараона древний египетский крест-анкх из орихалька…

— Дорогая, — не удержался от нервного смеха стряпчий (все же нервы уже не те, что в юности). Это электрон — сплав золота с серебром (когда ищешь краденное, поневоле научишься разбираться в сортах драгоценных металлов). А письмена — арабский куфический шрифт… Вещь, конечно, старинная, но насчет Атлантиды… Я в нее не особенно и верю.

— А как быть с бумагами? — вдруг спросила Елена.

— С какими? Откуда ты зна… — но тут же вспомнил, что сам спрашивал у сумасшедшего француза о плане Нольде.

Юрий запнулся…

— Скажи, это… это важно? Может быть, надо обыскать каюту этих людей?

— Елена, я сделал все, что мог, — устало бросил он. — Дальше пусть ими занимается закон. Но думаю, что они этих бумаг не брали…

Может, их и не было, подумал он вдруг. Нольде мог для надежности не везти их с собой, а отправить почтой. Макартур ведь их не видел, а бювар мог ему и померещиться, он говорил без уверенности о нем. С другой стороны, может статься, сейчас маг с сообщницей, уничтожая улики, рвут в клочки драгоценные документы и торопливо спускают их в клозет, или как говорят мореходы, в «гальюн». Мысль сия почему-то вызвала усмешку у Ростовцева.

— А скажи, этот Нольде — шпион? — опасливо понизив голос, спросила девушка. — Он украл военные секреты?

— Нет, это карты золотых россыпей, — неожиданно для себя сказал Юрий.

И подумал, что тайну хранить и в самом деле непросто.

Елена с исполненным крайнего удивления лицом опустилась на диван.

— А откуда ты знаешь?! — вымолвила она, и тут же спохватилась. — Ой, тебя же послали за ними! Ведь за ними, как же иначе?! А скажи…

Тут пол каюты под ногами затрясся мелкой дрожью и послышался какой-то хрустящий неприятный звук.

И…

И все.

Никаких больше странных звуков, никакого скрежета металла или дерева. Но машины отчего-то остановились. Юрий инстинктивно подскочил к иллюминатору, через стекло которого узрел проплывающую мимо ледяную стену.

— Что случилось? — с тревогой спросила Елена и выглянула в иллюминатор, но ничего не рассмотрела в темноте. — Мне показалось, что-то не в порядке…

— Да нет, не думаю… — изо всех сил сохраняя спокойствие, произнес стряпчий. — Может, они проверяют машины или регулируют что-нибудь, а может, меняют курс. Я уверен, ничего страшного.

Тем не менее, он накинул пальто.

— Пойду, взгляну, что там, и расскажу тебе.

— Я с тобой.

— Лучше подожди меня здесь.

Флит вдруг подскочил к перилам. За полосой тумана он заметил некий отблеск. Ходовой огонь? Черт, неужели прямо на них движется какое-то шальное судно? Он вспомнил, как вот так в туманную ночь три года назад отправился ко дну «Рипаблик», на котором ходил его старинный приятель — в лайнер на полном ходу врубилась итальянская «Флорида». Тогда чудом никто не погиб.

Он присмотрелся и замер, ощутив предательскую слабость в ногах. Прямо по курсу над водой возвышался огромный айсберг. Но еще минуту назад его там не было! Ледяной великан поднимался из океанских волн так, что очертания вершины терялись в темноте ночного неба. Над ее причудливыми иссиня-зеленоватыми зубцами и шпилями клубился туман. И самое худшее — между «Титаником» и плавучей горой было не больше пятисот ярдов!

Он развернулся к Ли и увидел, как у того отвисля челюсть.

— Проклятье!! Перед нами лед! — закричал тот и тут же ударил в колокол, висевший в «вороньем гнезде».

Одновременно Флит схватил трубку телефона, соединявшего напрямую «воронье гнездо» с мостиком.

— Айсберг прямо по курсу! — выкрикнул Флит в раструб.

— Спасибо, — растерянно ответил Моуди и повесил трубку.

— Что там? — рявкнул Мэрдок, прибежавший с мостика на удары рынды.

— Айсберг прямо по курсу, сэр! — повторил Моуди только что услышанное.

Мэрдок, переменившись в лице, рванул рукоять машинного телеграфа, поставив его на «Стоп» и тут же крикнул рулевому:

— Право руля!

— Есть право руля, сэр! — и Хиткинс налег всем своим весом на рукоятки штурвального колеса.

Щелкнула медная ручка машинного телеграфа, вмиг заняв положение «полный назад».

Сквозь стекло ходового мостика Мэрдок уже различал приближавшуюся громаду айсберга, и в этот миг она показалась ему выше мостика и даже на какой-то миг — выше мачт. И эта глыба стремительно надвигалась, хотя все его три огромных винта вращались теперь в обратную сторону и тащили пятьдесят с гаком тысяч тонн железа назад с силой в сорок шесть тысяч лошадиных сил.

Люди на мостике, не отрываясь, смотрели на ледяной призрак, что неуклонно приближался. Уже осталось только двести ярдов! Сто… Дьявол, как медленно меняется галс! Наконец нос корабля стал ощутимо поворачивать… Сто ярдов… восемьдесят… пятьдесят… В «вороньем гнезде» Фредерик Флит, будто кролик на удава, смотрел, как колоссальная глыба льда неумолимо приближалась по правому борту, возвышаясь над баком, хотя до нее было еще далеко. Вот уже сияющая потусторонним синеватым отблеском стена подошла вплотную!

Коротко выругавшись, Мэрдок дернул рубильник, включавший автоматику закрытия гермодверей в трюме.

В последнюю секунду ледовая громада прошла мимо и скользнула вдоль борта судна.

Инстинктивно офицеры заслонили лица руками и пригнулись. Треск, лязг, глухой звон и скрежет — и большие куски льда мелькнули в воздухе вместе с деревянными обломками и разбитым стеклом баковых фонарей. Как бич хлопнул разорванный стальной трос. Одно мгновение казалось, что над кораблем занесен громадный ледовый кулак. Потом все затихло.

Словно призрак, ледяная гора величаво проплыла мимо по штирборту и погрузилась в темноту.

У всех — и у вахтенных на мостике, и у впередсмотрящих на грот-мачте вырвался из груди вздох облегчения.

Одна мысль родилась у них в головах: «Пронесло!»

Судьба и непревзойденное искусство судостроителей Британской империи выручили. «Титанику» все же удалось разминуться с айсбергом.

Офицеры переглянулись, затаив дыхание.

— Ну, кажется, обошлось, — изложил Мэрдок общее мнение и поднял телефонную трубку.

— Машинное отделение?! Осмотреться в отсеках!

— Вы милочка, вижу, не смущаетесь мужской компанией? — обратилась к Лиз пожилая англичанка. — Это может быть и правильно, времена все же меняются. Хотя когда моя внучка ездит на этом ужасном воняющем керосином устройстве, хорошо хоть водит его шофер, а не она. Я готова повторять то, что говорила мне моя бабушка: «Вот в мое время девицы были куда как благонравнее».

Элизабет хотела было сказать, что умеет водить машину, но не решилась шокировать старую даму, покидающую салон. И продолжила наблюдать.

Несмотря на позднее уже время, в курительном салоне на палубе «А» развлекалось многочисленное светское общество.

Мужчинам в дорогих смокингах и дамам в изящных туалетах явно не хотелось идти спать.

Лиз же слегка клонило в сон, и она уже решала для себя, где будет ночевать — в каюте Рокси или все-таки в гостях у Юрия? (И чего здесь такого? Вон Бен Гугенхайм притащил с собой какую-то пошлую певичку из парижского кафе-шантана, купил для нее билет в каюту напротив своей и шмыгает к ней чуть не по три раза на дню как мартовский кот! А она чем хуже? Тем, что женщина? А женщина, значит, не человек?!)

Думая так, она в уме продолжала набрасывать свою статью о плавании на «Титанике».

Черт возьми, после этого путешествия она точно станет знаменитой! Уж верно заговорят о ней!

И машинально прислушивалась к разговорам, вдруг ей удастся узнать какую-то пикантную новость, тем более тут среди запозднившихся гостей сидел сам майор Батт.

Он, однако, не касался политических секретов или иных скользких тем, а обсуждал охотничьи дела с Кларенсом Муром.

— Только подумайте, Арчи, я пару дней назад купил в питомнике лорда Веспри пятьдесят пар собак, специально обученных для охоты на лисицу! — излагал Кларенс. — Сотня отличнейших британских гончих! Между прочим, уже на тридцать пять из них уже записались покупатели! И что вы думаете, господа из «Уайт Стар Лайн» потребовали с меня по восемь фунтов с головы за провоз! Они думают, видно, что раз я богач, то не умею деньги считать? Как бы не так! «Кунард» отвезет их через неделю, но за два фунта! Десять долларов — вот верная цена…

— Хорошо еще, дружище, что вы не везли лошадей, — посмеиваясь, бросил майор. — С меня как — то хотели содрать тысячу фунтов за провоз пяти жеребцов… А мой знакомый живший в Каире, по возвращении поддался на уговоры жены, которой кровь из носу понадобилось взять с собой в Англию ее арабскую кобылу. Вот была история!

Чуть поодаль играла в карты компания молодых людей, рассказывая веселые истории.

— Эти тупые мужланы, — повествовал веселящимся друзьям молодой спортивный парень, как помнила Лиз, племянник какого-то миллионера, — решили меня побить кнутом! Вы подумайте, за разбитую старую телегу! Черт вынес ее на то марсельское шоссе навстречу моему «фиату»! Видели бы вы их физиономии, когда я наставил на них свой кольт! Нет, само собой, мой парижский адвокат замял дело, хотя пришлось раскошелиться. Жаль Генри этого не слышит, небось умер бы со смеху! Флэш! Раскрывайся, Ричард!

Чуть дальше в карты играла еще одна компания. Банк уже дважды переходил к какому-то долговязому торговцу автомобилями из Лос-Анджелеса. Лиз прищурилась — долговязый сделал пару почти незаметных движений, встряхивая манжетой… Шулер на ее глазах только что ловко подменил карты. Элизабет подавила в себе порыв вскочить — тут не салун в глубинке, где картежному мошеннику били бы морду всей толпой. Вместо этого она поманила пальцем стюарда.

— Мистер, вам не кажется, что этот тип слишком много выигрывает? — полушепотом спросила она.

Тот внимательно посмотрел на компанию, что-то понял.

— Не знаю, мисс, но право же… эти господа могут себе позволить проиграть!

— А вы бы не могли подать им какой-нибудь знак?

— Я полагаю, мисс, — протянул стюард, — джентльмены не одобрят, если посторонний вмешается в их развлечения…

В доле, что ли этот лакей, фыркнула девушка про себя. Или и в самом деле боится разгневать важных господ и место потерять?

Неожиданно раздался скрипучий звук, сопровождаемый слабым толчком. И все почувствовали вдруг, как пол под ногами мелко задрожал, и слегка зазвенела посуда на столиках. Где-то в недрах корабля раздался глухой, рокочущий звук, который, впрочем, несколькими секундами позднее стих.

И тут же раздалось несколько тяжёлых ударов по палубе.

Опережая друг друга, элегантное общество выбежало наружу, и все остолбенели от увиденного. Мимо правого борта проплывала громадная ледяная скала. Она находилась настолько близко, что до неё, казалось, можно было дотронуться рукой. Обламывавшиеся куски льда падали в воду и на нижние палубы. Через секунды айсберг скрылся в темноте.

— Я, конечно, заказывал лёд для коктейля, но не в таком количестве! — раздался голос кого-то из картежников.

В ответ раздался дружный смех.

Леди и джентльмены еще с минуту стояли на палубе и гадали, что же, собственно, произошло? Но вдруг корабль вновь медленно двинулся по водной глади — величественный и надежный. И они поспешили назад, с ветреного холода, в уют роскошного салона, к сигарам, бренди и покеру. Впрочем, не все — несколько человек, отпуская шуточки, перегнувшись через балюстраду ограждения, смотрели вниз, где на прогулочной палубе третьего класса высыпавшие гурьбой молодые парни с веселым гоготом гоняли ледяные обломки, как будто играли в футбол…

Все продлилось десяток другой секунд…

Не было сильного удара, не слетели с верхних полок тесных кают третьего класса спящие пассажиры, никто не упал с великолепной лестницы в главном салоне, даже стоящие на роскошных столах в первом классе напитки не расплескались.

Всего лишь слабый шум и скрежет металла.

Пока что ничего не случилось. Но с точки зрения всемогущего Рока все, кому суждено было умереть в эту ночь на этом корабле, были уже мертвы…

Сквозь тяжелый пугающий сон капитан Смит услышал тревожный лай своего любимца, и еще успел удивиться — он же не взял его в этот рейс! И лишь затем ощутил легкий толчок и открыл глаза.

И услышал удары судового колокола. А затем почувствовал, что «Титаник» начал поворот. Он вскочил с кровати, на которой лежал одетый, всунул ноги в домашние туфли и бросился к двери. Смит вывалился из каюты и через минуту был в рубке.

— Мистер Мэрдок, что это было? — спросил он, тяжело дыша (годы, черт бы их побрал!)

— Айсберг, сэр! — нервно пожал плечами первый помощник. — Я отдал команду «Право руля», и «Полный назад». Мы пытались отвернуть, но было слишком поздно. Большего я сделать не мог…

— Закройте водонепроницаемые двери, — приказал капитан.

— Уже сделано, сэр, — отрапортовал Мэрдок.

Смит, больше ни слова ни говоря, выскочил на мостик, Мэрдок и Боксхолл поспешили за ним. Они всматривались в водную поверхность, пытаясь разглядеть проклятый айсберг.

Затем Смит вернулся в рубку и поднял телефонную трубку.

— Машинное? Средний ход! — и передвинул рукоять телеграфа.

«Что он делает?! Не выяснив повреждения!!» — промелькнуло у Боксхолла.

Но давняя привычка к повиновению не дала даже слова сказать.

Судно несколько минут еще двигалось вперед, а затем остановилось.

— Да, мистер Боксхолл, — распорядился Смит, — давайте на бак, проверьте, что там произошло и какова обстановка…

Он вдруг зло нахмурился. Казалось, он сейчас добавит что-нибудь вроде «разрази меня гром!» или «брашпиль вам в рот!» или даже более крепкие «морские термины», но капитан как-то странно запнулся и промолчал…

Боксхолл поспешил в носовой трюм. По пути ему попадались сонные матросы и кочегары, разбуженные толчком и вышедшие из своих кубриков, но нигде не происходило ничего особенного. Но вот в твиндеке Боксхолл встретил спешащего ему навстречу судового плотника.

— Хатчинсон, установите, насколько велики повреждения и доложите как можно скорее! — приказал он.

— Я и так вам скажу, что в носовых отсеках вода, — взволнованно бросил плотник в ответ. — Где капитан? Ему нужно немедля сообщить…

— Мистер Смит уже на мостике, — ответил Боксхолл.

Судовой плотник, не говоря ни слова, помчался на мостик. Боксхолл, проводив его глазами, хмыкнул и двинулся дальше в трюм. И на идущем вниз трапе он чуть не столкнулся с корабельным почтмейстером Вильямсом.

— Где капитан? Почтовый отсек полон воды! — чуть не вопил мистер Вильямс. — Если корреспонденция пропадет, будет скандал! Имейте ввиду, «Титаник» — судно Королевской почты! Это черт знает что! Мои люди замучились вытаскивать мешки и посылки, и если вы не пришлете матросов, компании придется платить огромную неустойку. Вы должны это увидеть, а я сейчас лично доложу мистеру Смиту!

— Мне и в самом деле нужно самому удостовериться, — сам себе сказал Боксхолл, ощущая, что идти туда ему отчего-то очень не хочется.

Так его родственник, вспомнил он вдруг, сельский врач из Суссекса, обнаружив у себя несомненные признаки рака пищевода, боялся обратиться к коллегам, чтобы подольше не знать рокового диагноза…

Он подошел к люку, ведущему во вместительный отсек почтовой каморы. Крышка была открыта, а рядом с ней лежали два мешка с письмами, с которых стекали струйки влаги — видимо их вытащили служители.

Боксхолл снял с крючка масляный фонарь и чиркнул спичкой. Зажег «летучую мышь» и посветил в люк. В тусклый луч света попала пузырящаяся вода, в которой, кувыркаясь, плавали пакеты и тюки. Веяло сырым промозглым холодом, наводившим мысли о склепах и промерзших подземельях. А еще из мрака он услышал звук рвущегося внутрь корабля, их корабля, моря.

И не тихое журчание обычной течи, а гул, напоминающий шум водопада. Между прибывающей водой и потолком отсека оставалось всего каких-то пара футов…

«Однако, мы крепенько долбанулись!» — с каким-то отстранённым спокойствием произнес он про себя и захлопнул люк.

Юрий открыл дверь, ведущую на шлюпочную палубу, и в тот же миг содрогнулся от порыва ледяного ветра. Он перешел на правый борт и осмотрелся. Вокруг простиралась темная гладь воды — ни следа промелькнувшего айсберга. Он спустился в курительный салон, где застал многочисленное общество, живо обсуждавшее происшествие.

— Я видел, как эта штука проходит мимо. Потрясающе!

— Я не большой умелец определять размеры на глаз, но я бы сказал, что его высота была где-то футов в восемьдесят.

— Восемьдесят? — возразил какой-то шотландец. — Не меньше сотни…

— Как думаете, корабль не сильно поврежден? — спросила какая-то леди.

— С чего бы? Сам Господь не смог бы потопить этот корабль! — успокоил ее пожилой господин в темно-синем сюртуке.

— Но тогда отчего мы стоим? — не унималась та.

— Может быть, у нас обломилась лопасть винта? — предположил молодой человек в спортивном пиджаке и ярком галстуке какого-то клуба. — Я слышал, так было на «Олимпике»…

— Думаю… — важно предположил шотландец, — что ледышка поцарапала краску и капитан не хочет плыть дальше, пока «Титаник» заново не покрасят.

Все рассмеялись.

В салоне тем временем появились другие любопытные пассажиры. Кто-то был уже в халате и домашних тапочках, некоторые еще во фраках и вечерних платьях — среди них Ростовцев узнал и самого Джона Астора.

— Почему мы остановились? — спросил тот у проходившего мимо лакея.

— Не знаю, сэр, — ответил стюард, — думаю, что ничего серьезного.

— Ну, ладно, — сказал Астор, — пойду на палубу, посмотрю, что там происходит.

— О, мистер, — обратился он к Юрию, — вы же с палубы, вы ничего не заметили?

— Ничего! — бросил он в ответ. — Разве что… там холодно.

— Вы тоже не видели пресловутый айсберг?

— Айспъерк? — спросил какой-то итальянец.

Спросонья вертя головой, он вошел в салон.

— Мадонна, чьто есь айспъерк?! Ис чиего он стеиелян?

— Как в Риме, не знаю, а у нас обычно айсберги делаются изо льда, сеньор Франческо, — с усмешкой сообщил его сосед.

Толком ничего не выяснив, Юрий решил вернуться.

В ярко освещенных пассажирских коридорах слышались доносившиеся из кают приглушенные голоса, хлопанье дверей буфета, торопливый стук высоких дамских каблучков — обычные для пассажирского лайнера звуки. Суеты или тревоги никакой не было. Не метались матросы со спасательными кругами, никто не носился, вопя: «Спасайся, кто может!», не ревел тифон…

Все казалось абсолютно нормальным или, вернее, почти все.

Наверное, ему надо всё же пойти к Жадовскому или к Лайтоллеру и доложить, что убийцы найдены. Или к капитану? А, может, сразу к Исмею? Лучше все же к капитану. Как только корабль даст ход…

Он распахнул дверь своей каюты А-204. И замер, чувствуя, как сжалось сердце.

Прямо ему в лицо смотрел обоими своими стволами знакомый уже дирринджер.

Пассажиры третьего класса тоже устроили праздник в честь скорого окончания плавания.

Людская толпа наполнила залы, каюты и коридоры смехом и шумом. Бренчали банджо и пищали губные гармошки, а молодая испанка чувственно терзала струны гитары, собрав вокруг себя толпу восхищенных парней.

Безрукавки мехом наружу, расшитые славянские рубахи, тирольские шляпы и яркие ленты. А рядом — черные фраки с цилиндрами, много раз чиненные и лоснящиеся от времени, переходившие от отца к сыну. Домотканые штаны и грубые башмаки, запах дешевых духов, пива, чеснока и лука. Итальянцы, босняки, португальцы, баски, трансильванцы, фламандцы, шведы; ирландцы — как же без ирландцев?

Все, кого судьба случайно свела здесь, отлично понимали друг друга и веселились вместе, несмотря на то, что часто не знали языка, на котором говорил сосед, и исповедовали разную веру. Ибо у них было нечто общее — почти все здешние пассажиры были бедные эмигранты, искавшие дорогу в новую жизнь, что должна была начаться всего через двенадцать часов.

Внезапно необычный жутковатый звук заставил всех насторожиться — нечто проскрежетало вдоль по правому борту.

И сразу же мертвенным дуновением по нижним палубам пронеслась тишина.

На полуслове умолкли песни и болтовня, лишь выдохнула гармошка в руках какого-то итальянца…

Длилось это где-то четверть минуты или чуть больше. Затем остановились машины.

Послышались удивленные вопросы.

— Что бы это могло быть?

— А удар был неслабый…

— И я почуял!

— Может, тебя кто стукнул по спинке, дорогая! — рыжий носатый еврей приобнял за шею бывшую явно навеселе молодящуюся дамочку, по виду — немку.

— Ой, да будет тебе, Гольбах, — расхохоталась та. — Это у тебя уже ноги заплетаются от пива…

— Нет, нет. Это правда. Я тоже почувствовал толчок. Снизу… — послышались голоса.

— Не иначе, мы сели на мель, — предположил краснолицый широкоплечий крепыш в старой матросской робе. — Со мной такое было, когда рыбачил в этих водах…

— Возможно, в машинном чего-то взорвалось? — испуганно заозирался какой-то поляк, по виду портной или скорняк. Звали его Болеслав Трембовский, он пережил девятьсот пятый год и с тех пор весьма боялся взрывов и стрельбы.

— Да нет, это снаружи, словно кошка когтями шкреготнула.

— Братцы, я знаю! Это не кошка, это был морской черт!

Фраза принадлежала актеру-голландцу и сказано это было с таким выражением, что у многих перед глазами возникла картинка: распластавшийся в черной воде зеленый чертяка — большой, не сильно короче лайнера, провел огромным кривым когтем по стали обшивки, как бы примеряясь…

— Бросьте шутить! — нервно бросил кто-то.

Но шли минуты, а ничего не происходило.

— Музыка! Играйте же! Жарьте во всю! — закричали со всех сторон и восторженно зааплодировали.

— Сбацай нам джигу, Пэдди! — захлопали пассажиры по плечам волынщика — такого же рыжего и молодого как они.

И вскоре закружились и запрыгали, встав в круг. Снова начались пляски и веселье.

— Shall we dance?[26] — обратился к юной белокурой высокой девушке француз в аккуратном, хотя и сильно поношенном фраке, лишь немного ее старше и на полголовы ниже.

— Цо то пан мувит? — смущенно улыбнулась девушка, однако приглашение приняла.

Внезапно торжество опять нарушилось.

— А! Крыса! Крыса! — закричала молоденькая ирландка.

— Крыса! Мать ее! — загалдели гости. — Rat! Diabla topo! Al naibii de șobolan![27]

И верно, в самый разгар праздника невесть откуда появилась здоровенная крыса, перебегавшая из одного угла столовой в другой. Отчего-то мокрая и взъерошенная, она словно искала убежища от неведомой опасности.

— Эк шныряет! — пошутил кто-то. — Как будто за ней гонится сотня голодных кошек!

Несколько минут парни гоняли грызуна, а девушки визжали от испуга (больше, пожалуй, наигранного), пока серая тварь не скрылась в какой-то щели, и вечеринка возобновилась. Смех и звуки волынок и губных гармошек, блеск глаз хорошеньких ирландских девушек, возгласы молодых итальянцев — люди радовались и веселились, ведь это так славно и весело — ехать в Америку на таком прекрасном пароходе за новой прекрасной жизнью…

Однако веселились не все. В десятках каютах, тускло освещенных маленькими ночниками, под грубошерстными одеялами храпели пассажиры.

Кто-то разговаривал и ругался во сне, где-то скрипели койки в такт движению нетерпеливых влюбленных. Заплакал младенец, молодая мать, успокаивая его, принялась что-то напевать на восточном гортанном наречии.

И вот в одной из кают пассажирка — датчанка средних лет услышала странный шипящий звук, раздававшийся из уборной.

— Аксель! Ты спишь?

— Почти, Дагмар… — недовольно пробурчал супруг, натягивая одеяло.

— Ты это слышишь?

— Слышу! — раздражение стало откровенным. — На этом английском корыте не в порядке канализация, только и всего!

— Ты точно уверен?

— Дорогая, я двенадцать лет как-никак занимался водопроводом в нашем Копенгагене!

— Извини, Аксель, я так волнуюсь…

И подумала, как все же хорошо, что в это плавание в поисках лучшей доли они не взяли дочек-погодков. Как-то спокойнее, что они сейчас у свекрови в Эсбьерге. Вот устроятся и заберут их в Новый Свет.

— Ох, дорогая… — слесарь обнял жену. — Хватит тебе волноваться попусту! Уже завтра мы будем на твердой земле…

Разумеется, он не мог знать, что дело не в испорченной канализации.

Где-то внизу ледяная атлантическая вода заливала отсек, и вытесняемый ею воздух вырывался через колодец стояка под нарастающим давлением.

Прямо ему в лицо своими обоими стволами смотрел знакомый уже дирринджер.

Забившись в угол, Елена держала его на прицеле, сжимая оружие обеими руками.

Один глаз её был широко открыт, другой заплыл, будто от сильного удара.

— Господи, Леночка, что с тобой! — только и смог вымолвить он.

— Ох, Юрий, — это ты?! — ответила она срывающимся голосом.

И опустила пистолет.

— Боже мой, я чуть было не нажала курок! — она в изнеможении бросилась на кровать.

— Лена, что случилось?

— Юрий, она унесла зеркало! — с трудом вымолвила девушка.

— Кто?! — оторопело замер Ростовцев.

— Эта… женщина! Стелла, из каюты того человека. Я не смогла ее остановить, прости…

Голос ее, отчего-то звучал сконфуженно, как будто она была бы полицейским, упустившим уже пойманного злодея. Хотя что бедняжка могла сделать? Ее глаз и скула распухли, на разбитой брови висела капля крови.

— Дорогая — скажи — что случилось?! — приобнял он Елену за плечи.

— Ты ушел, — срывающимся голосом начала она. — А через минут десять постучали. Я думала — это ты, а там она! Ворвалась, обезумевшая и злая, как сто чертей. Я сумела отбиться от неё только потому, что она в первую очередь кинулась за зеркалом.

Ни слова ни говоря, стряпчий подхватил брошенный ею пистолет и выскочил из каюты, уже понимая, что клетка открылась и птички выпорхнули.

Так и есть, дверь каюты А-227 приоткрыта. Он распахнул её и, постояв секунду-другую на пороге, решительно шагнул внутрь, держа оружие наготове. Хотя надеяться, что они будут смиренно ожидать его, пялясь в пресловутое зеркало, было бы наивно.

По каюте был раскиданы вещи, на кровати валялся раскрытый чемодан. На полу в беспорядке лежали какие-то странные предметы: треснувшие чаши, темные от времени, обломки старых костей, каменные таблички с нацарапанными письменами. Под ноги выкатился грубо выточенный из горного хрусталя маленький человеческий череп. Древняя бронзовая курильница — то ли китайская, то ли индийская (а может, индокитайская или еще какая) еще исходила последними струйками остро пахнущего дыма.

Он принюхался. Черт знает что было в ней намешано, но запах опиума его нос различил явственно. Видимо, этот запах и унюхал Вацек в каюте барона.

Внезапно из ванной комнаты раздался тяжелый стон. Юрий изо всех сил рванул дверь — та не поддалась. Еще рывок, и заклиненный замок оказался выломан, что называется, «с мясом». На белом кафеле пола, скорчившись, лежал знакомый ему человек, человек, какого он менее всего бы ожидал тут увидеть.

— Господин Карлсон, что с вами? — присел Юрий на корточки рядом с телом.

И в этот момент лежавший зашевелился, поворачиваясь. Из спины торчала рукоять ножа для колки льда. Именно таким ударом был убит барон, вспомнил стряпчий, но сейчас подвело оружие, и жертва была жива, пока жива…

— О-о, — простонал он, открывая мутные от боли глаза.

— Где Монпелье? — спросил Ростовцев первое, что пришло в голову.

— Не знаю… Господи, как больно! — произнес заплетающимся языком путешественник по-русски.

По-русски!

Выходит, старый казначей не ошибся?!

— Кто вы такой?! — растерянно вымолвил Юрий в глубоком удивлении. — Кто вы такой, Карлсон, черт возьми?!

— Я… не Карлсон. Я подполковник Корпуса жандармов Иван Руммо… Барон Отто фон Нольде… он хотел…

— Знаю, — процедил стряпчий, — а вы за золотом охотились? Или, может быть, «Черную Луну» ищете? — зачем-то добавил он.

— Вы и про это знаете? — лицо Карлсона-Руммо было иссиня-бледным, глаза закатились.

Юрий отметил, что крови на полу почти нет. Это скверно, значит, вся она вытекает внутрь. При таких ранах шанс выжить мизерный. Да еще кишки, наверное, распороты. Бедолага жандарм обречен. Вот уж никогда не думал, что доведется пожалеть «сатрапа и душителя».

— Меня послали… генерал Джунковский… личное задание… Сказал, что золото не должно достаться заграничным мошенникам…

Он дернулся и застонал от боли.

— Лежите спокойно, — бросил Юрий. — Я сейчас позову врача.

— Не надо, врач не поможет… Есть на этом корабле православный батюшка? Хотя откуда? Так и умру без отпущения… Это меня Господь наказал за грехи мои и жадность! Когда Нольде исчез, я подумал… Монпелье украл бумаги барона, а его — за борт… Я и решил сам взять золото… Миллионы… Миллионы! — шептал он. Они были бы моими!. — Решил выбрать момент и вытрясти бумаги из его девки, а она… Настоящая змея… какой-то хитрый азиатский удар, я видел такое в Манчжурии… Я не ждал: решил — это же всего лишь баба… Боже! Баба — меня! Такая нелепая смерть! — простонал он.

Глаза его закрылись, дыхание стало прерывистым.

«Если Бог есть, пусть будет милостив к нему!» — про себя вымолвил Ростовцев, выходя из каюты.

И чуть нос к носу не столкнулся с магом.

Секундное замешательство…

Первым пришел в себя Монпелье. Шарлатан-убийца наклонил голову и, молниеносно оттолкнув пару человек, что проходили мимо, одним прыжком выскочил в боковой коридор. Юрий, не долго думая, устремился за ним.

Дальше, все дальше бежал француз. Он сбил с ног нескольких пассажиров, что попались ему на пути, спотыкался о брошенные чемоданы, вскакивал и бежал дальше. Стряпчий не отставал, но и настигнуть его никак не мог.

Вот Монпелье распахнул дверь, ведущую на трап для прислуги.

— Куда, шельма?! — зло выругался Юрий.

Повернул за магом и, сбежав по крутой лестнице, очутился на палубе «F».

Они пробежали по нескольким лестницам мимо бестолково бродящих тут пассажиров и матросов, через коридоры и салоны. Посылая на бегу проклятия, Монпелье мчался дальше через пустые залы, где еще час назад веселились избранные. Теперь не было избранных, были лишь люди, равные перед силой Океана.

Маг бегал довольно шустро, может быть, кроме спиритизма занимался гонками на велосипеде или еще каким спортом. Даже поврежденная нога ему не очень мешала, хотя он всё чаще прихрамывал.

Но и Юрий не уступал, упорно преследуя убийцу по пятам.

Интересно, зачем тот бежит? Думает незаметно сесть в шлюпку? А как он ее спустит?

Может, просто убегает, инстинктивно, как зверь? Или скорее как безумец?

Они очутились на площадке для игры в сквош, затем у турецких бань.

Кажется, Монпелье собрался выбраться по запасному трапу наверх, к шлюпочной палубе.

И Ростовцев вспомнил свои недавние хождения по закоулкам корабля — там был еще один проход…

Француз остановился, чтобы перевести дух, сердце его готово было разорваться, колено горело.

Сейчас по трапу, а там уж — спасение! Не важно, как именно, но он спасется! В неизбежной суматохе сядет в шлюпку и…

И обнаружил, что дорогу ему закрывает Юрий — причем с пистолетом в ладони…

— Спокойно, мсье! Заканчивайте с беготней. Пойдемте отсюда! Наверх! — как ни в чем не бывало распорядился стряпчий.

В ответ послышался издевательский хохот.

— Я значит должен сам себе надеть петлю?

Лицо чародея было в засохшей крови, а под нижней губой наливался синяк, формой повторяющий носок штиблета Юрия. Кровью была замарана и щегольская пижама и халат, кровь засохла на бородке. Но выглядел маг довольным и торжествующим, словно это он держал Ростовцева на прицеле.

— Слушайте, Монпелье, это, в конце концов, просто глупо: с корабля не сбежишь. Вам лучше пойти со мной и сдаться властям.

Монпелье сцепил зубы, в глазах блеснула отчаянная решимость.

— А вы не заметили, что с «Титаником» не все в порядке? — покачал маг головой, как-то странно улыбаясь.

— Да, произошел несчастный случай. Мы наскочили на какую-то льдину. Для вас это однако означает лишь то, что в тюрьму вы попадете на несколько часов позже, только и всего…

— Это не несчастный случай, русский! — зло воскликнул маг. Русские… вечно вы гадите цивилизованным людям! Мой прадед погиб, когда великий Бонапарт решил вас проучить… А, неважно… Кстати, русский, пока ты гонялся за мной, моя рабыня уже должно быть прикончила твою девку и забрала «Черную Луну».

— С Еленой все в порядке! Она задала вашей Стелле хорошую трепку, — сообщил Юрий ошеломленному магу, слегка преувеличив. — А что до дурацкого зеркала, то пусть этот ваш булыжник поможет ей разжалобить присяжных…

— Присяжных?! — рассмеялся Монпелье. — А ты вообще понимаешь, паршивая ищейка, что этот корабль тонет?!

— С чего вы взяли? — бросил Ростовцев — теперь пришла уже его очередь удивиться.

Да, авария, да, дело, наверное, серьезное, но чтоб такой лайнер пошел ко дну?!

— Да-да! Тонет! А знаешь, почему? Я, я сделал это! Мной пробужденные силы погубили этот корабль! И это лишь начало!

«Он в самом деле рехнулся? Или пытается задурить мне голову?»

…— И будут тогда звезды на небе встанут, как крест перевернутый, и придут в этот мир Те, кто ждал у Врат! — речитативом возгласил Монпелье. — Прав, прав был старикашка Фулканелли! Невдомек людям, что Последний Суд уже свершился, и свершили его они над собой сами, избрав путь сей. Ибо не рок обрек их идти путем сим, но выбрали они его сердцем и разумом. И ни вера, ни разум не помогут им! — нараспев продолжил он. — И не понять им, что нет Света без Тьмы, как нет веревки об одном конце. Время власти вашего Господа истекло! — палец его указал вверх, а затем на Юрия. — И как божества языческие пали и в прах пред Ним были повергнуты, так и этому вашему Господу пора пришла пасть ниц перед Новыми Богами, что придут из неведомых бездн! И в мир придут его истинные Владыки! Ты думаешь дело лишь в этом плавучем вертепе? Нет, говорю тебе, это лишь начало! — Монпелье расхохотался. — Это лишь первый камешек, что вызовет лавину, которая сотрет в порошок этот мир. И сдвинул его именно я… Я! Я! А теперь — прочь!

И сделал шаг навстречу Юрию.

Ростовцев молча поднял пистолет Елены.

— Не делайте глупостей, мсье! — прикрикнул он. — И доживете до суда.

— Что, ты хочешь меня убить? — почти с жалостью бросил маг. — Слишком поздно! Шива уже начал свой смертоносный танец. И нет в мире сил, способных его остановить. Тебе следовало прикончить меня в каюте, когда ты унес зеркало. Тогда бы ты спас свой мир, может быть.

— Я не знаю, как там Шива, а вы, сударь, все-таки определенно станцуете с конопляной тетушкой, как выражаются в Америке! — сообщил стряпчий.

«Если, конечно, его не признают ненормальным и не упрячут в желтый дом!» — уточнил он про себя.

— А ну, вперед!

— А если не пойду? — гадко ухмыльнулся маг.

— Я сказал… Идем!

— Sucer la bite![28]

И снова шагнул к Юрию.

Ростовцев без колебаний нажал на спуск, целясь в живот мерзавца. Сухо щелкнул курок. Осечка! С безумным торжествующим воем француз ринулся на него, занося кулак. Юрий уклонился и ударил в ответ ногой — туда же, куда и в первый раз. Вопль ярости сменился визгом боли, и Монпелье растянулся на полу, попутно разбив голову о переборку. Скорчившись, он инстинктивно обхватил колено правой ноги вывернутой под неестественным углом. Уже не говорил ничего, лишь жалобно постанывал. Фыркнув, Ростовцев переломил ствол дирринджера. Капсюль одного из патронов был надколот — подмок или просто оказался бракованным.

Хм… Из этого пистолета ведь застрелился муж Лены, отдав ее похотливому мерзавцу. А кто тогда его перезарядил?

— А-а… э-э-э, — застонал маг, пытаясь подняться.

С губ слетела какая-то брань — Юрий не разобрал.

— А-а-а! — заорал он снова. — Non! Non![29]

На этот раз в крике звучал неподдельный испуг. Да что там, ужас.

Глянув в его сторону, Ростовцев и сам ощутил, как под ложечкой сгустился ледяной ком. Из-за двери отсека вытекала, быстро поднимаясь, вода — маг уже лежал в луже.

Выходит, треклятый ублюдок не соврал?! «Титаник» все-таки идет ко дну?! Но они же не врезались в айсберг, иначе бы удар сбил бы их с ног а грохот был бы как от горного обвала! Что произошло, черт возьми?! Мелькнула давешняя мысль о торпеде. И взрыва тоже ведь не было слышно!

Но, как бы там ни было, корабль явно тонул, несмотря на хваленые водонепроницаемые отсеки.

Нет, сейчас некогда думать, отчего да как! Он развернулся и ступил на трап.

— Ради Бога! — вдруг простонал Монпелье. — Спасите меня! Спасите!

«Бога вспомнил, шельма! Ишь…»

— Молитесь, мсье! — бросил Ростовцев вслух, испытывая какое-то мрачное удовлетворение. — Молитесь, чтобы Всевышний, над которым вы только что насмехались, вас спас! А я умываю руки!

И еще подумал, что университетский преподаватель риторики, старый доцент Люфт был бы им сейчас доволен.

Тащить на себе этого убийцу к шлюпкам он вовсе не собирался. Тем более, вряд ли капитану или мистеру Исмею сейчас интересна смерть Нольде, и вообще что-то еще, кроме спасения корабля. И быстро взбежал по трапу вверх.

За его спиной слышались плеск воды, проклятья и плач:

«Не до тебя, скотина!».

Особенно с учетом того, что по лайнеру сейчас бегала рехнувшаяся красотка Стелла Марис, и один Бог знает, что еще взбредет ей в голову!

Глава 13

Скрежет за бортом разбудил О’Коннери, отсыпавшегося после вахты. Дверь с грохотом распахнулась, и кто-то крикнул:

— Мастер, давай в котельное! Нам пропороло днище! Приказано осмотреться в отсеках.

— Чушь какая-то! — выбираясь из койки, пробурчал трюмный.

— Сам мистер Белл сказал!

— Однако! Добро, пошли, взглянем, с чего это старик так запаниковал.

Машины внезапно стали. Он пожал плечами.

— Днище — это вряд ли, а вот как бы мы винт не потеряли! Я не удивлюсь, — буркнул Саймон. — Я чуял, с этой плавучей сковородкой нечисто!

Но стоило ему спуститься в кочегарку, как отчаянные крики: «Закрывай вентили!» и «Гаси топки!» вмиг лишили трюмного благодушия. О’Коннери увидел, что люди пытаются что-то сделать с насосами, а через извилистый разрыв в борту хлещет вода.

— Черт побери, что случилось? — рявкнул О’Коннери, столкнувшись в клубах пара с помощником механика.

— Айсберг! Сделал нам здоровенную пробоину! Тупые макаки на мостике нашли эту треклятую ледышку в сраной Атлантике! — не стесняясь в выражениях, сообщил тот.

— Да, долбанный айсберг в долбанном море! — рявкнул появившийся старший инженер. — И если не придет помощь, мы все отправимся кормить крабов! Ясно?

— Пластырь подвели?

— Какой, к чёрту, пластырь? Весь борт разворотило. И переборки водонепроницаемые — всё к чёрту!

Заверещал телефон.

Белл швырнул трубку и обернулся к команде.

— Залить топки! — приказал он. — Пары оставить для динамо, насколько хватит. На помпы запасную передачу… Подвахтенные наверх!

— То есть, вы думаете, что мы не сможем продолжить плавание? — произнес Исмей.

Смит сверкнул на него глазами, но промолчал.

— Взгляните, — инженер провел пальцем по чертежу. — Это пять отсеков. «Титаник» может оставаться на плаву, когда заполнены первые четыре отсека. Но не пять. Не пять, — повторил он. — По мере погружения вода будет подниматься выше водонепроницаемых переборок… к палубе «Е», заполняя один отсек вслед за другим… дальше и дальше. За четверть часа вода прибыла на пятнадцать футов выше киля… Так обстоят дела в форпике… во всех трех угольных трюмах… и в шестой кочегарке. Надо иметь в виду размер «Титаника» и скорость, я подчеркиваю, скорость, мистер Исмей! — голос Эндрюса звучал, как у учителя, растолковывающего азбучные истины безголовому школяру. — Судно получило удар огромной силы, что равняется мощности… — он чуть запнулся, наморщив лоб, — примерно четырех десятков курьерских поездов. Достаточно, чтобы вскрыть наш корабль, словно банку сардин. Поверьте, вполне достаточно! И вот результат…

Смит молча кивнул. Он знал, как могут быть опасны айсберги.

Это не первое столкновение на его памяти. В апреле одна тысяча восемьсот девяностого, как раз неподалеку от этих вод на айсберг налетел и ушел ко дну барк «Титания» («Титания»!!) на котором служил вторым помощником его старый приятель Борг.

В коротком плаще поверх пижамы и лаковых туфлях сэр Брюс Исмей стоял и смотрел на судостроителя, как-то по-дурацки моргая.

— Как такое могло случиться? — пробормотал он. — Ведь этот корабль не может затонуть!

Инженер не удостоил его ответом.

— А насосы… — слабо запротестовал Мэрдок. — Может быть, нам удастся спасти пятый отсек?

— Насосы… — вздохнул Эндрюс, чуть усмехнувшись. — Они, разумеется, дадут время, но… «Титаник» построен так, что лайнер удержится на плаву даже при затоплении всех первых четырех отсеков. Но не пяти. Не пяти…

— Это… безнадежно? — спросил Уайльд.

— Вы не понимаете! Ну кто мог предвидеть пробоину длиной в сотню ярдов? — произнес Эндрюс и обреченно бросил тетрадь на палубу. — Произошло самое невероятное. У нас распорот борт на триста футов, словно сам Сатана это устроил! Словно сам Сатана… — повторил он.

— Сколько у нас времени? — тихо и печально справился Смит.

— Часа полтора, самое большее — два.

— Вы уверены?

— Я строил этот корабль… — последовал исполненный холодной горечи ответ.

— Два часа… А сколько человек на борту, мистер Мэрдок?

— Почти две тысячи двести человек, сэр.

— Почти…

Если бы Смит умел, он бы заплакал. Господи, отчего это случилось с ним?! Господи! Ну, почему это случилось с ним, с его кораблем?!

Еще час назад он был капитаном лучшего лайнера этого мира! Теперь же стоит на мостике этого лайнера, а построивший его человек говорит, что этот лайнер должен совсем скоро пойти ко дну.

Старый моряк обвел взглядом лица офицеров. Один за другим офицеры опускали глаза. Они были потрясены такой внезапной катастрофой и не хотели верить, что судну может грозить нечто серьезное. Слишком глубоко укоренилось в их сознании убеждение, что «Титаник» сильнее морской стихии.

Он бы, наверное, удивился, узнав, о чем думает сейчас Эндрюс…

A инженер думал о том, что тот русский военный моряк с напрочь забытой непроизносимой фамилией оказался трагически прав. Три года тому назад глава «Харланд энд Вольф» Александер Карлайл со смехом рассказал, что некий офицер, прибывший из России заказывать турбины для царских дредноутов, увидев модель, показывающую внутреннее устройство «Титаника», разразился уничтожающей критикой и даже заявил: «Поймите, одна пробоина, и лайнер уйдет на дно!». Он даже набросал какие-то расчеты, но и Карлайл, и сам Эндрюс лишь пожали плечами на подобное утверждение. Ограниченный военный инженер из полуваварской и полуазиатской страны просто не мог понять, что глупо подходить к такому кораблю, как «Титаник», с мерками броненосца или крейсера. Так им казалось тогда…

Исмей хотел что-то сказать, но вдруг повернулся и, пошатываясь, побрел прочь к выходу с мостика.

— Ну что ж, господа… — словно очнулся Смит.

«Последний рейс! — подумал он. — Последний рейс! Дьявол, не могу сосредоточиться, не мозги, а кисель…»

— Мистер Уайльд останется на мостике. Мистер Моуди организуют спуск шлюпок. Первому помощнику мистеру Мэрдоку — созвать пассажиров к местам посадки. Четвертый помощник…

— Да, сэр! — шагнул вперед Боксхолл.

— Вам я приказываю разбудить отдыхающих после вахты второго помощника Лайтоллера и третьего помощника Питмана. Вместе с ними вы соберете спасательную команду и подготовите шлюпки к спуску! Выводите пассажиров на палубу! Раздать спасательные жилеты! Действовать быстро и решительно, не допускать никакой паники! — повысил голос Смит. — Пассажирам сообщите, что производится учебная тревога. Они ни в коем случае не должны знать правды. Если начнется паника… — он сурово сдвинул брови.

— Мы должны попытаться спасти всех, кого только можно, — хрипло сказал он, как бы подводя итог. — Все понятно?

— Так точно!

— Выполнять!

Смит поднял руку к козырьку, отпуская офицеров. На груди его парадного кителя блеснули золотом медали «За беспорочную службу в королевском морском резерве» и «За отличие в военных перевозках» (полученная за снабжение экспедиционного корпуса в бурскую войну). Их он загодя надел, готовясь к завтрашнему балу.

Оставшись один, капитан с минуту чего-то ожидал. Зачем-то посмотрел на рулевого, так и торчащего у бесполезного уже штурвала, будто хотел что-то спросить. А зачем молча толкнул дверь.

Путь его лежал в радиорубку.

Нужно было вызвать помощь…

В котельных из клапанов высокого давления, шипя, начал выходить пар, над трубами заклубился дым гаснущих топок.

«Титаник» замер неподвижно в ночи, окруженный штилевым океаном. Толпа вразнобой одетых пассажиров недоуменно озиралась.

Опытные люди и команда ждали, что загрохочут колокола громкого боя и завоет пароходная сирена, объявляя общую корабельную тревогу.

Но тревоги не было.

Однако зловещее молчание и отсутствие известий все равно вызывали нарастающий глухой страх.

Ярко освещенный «Титаник» неподвижно замер на поверхности моря.

Все еще не отойдя от пережитого, Юрий выбрался наверх. И то, что происходило минувшие четверть часа, помнилось ему как какой-то нелепый фантастический сон.

Ростовцев увидел компанию пассажиров, оживленно обсуждавших происходящее.

Вместе они являли собой прелюбопытнейшую картину. Несуразное смешение стилей одежды: купальные халаты, вечерние туалеты, меховые пальто, свитера. Слышались разговоры:

— Учения? Они бы лучше провели свои дурацкие учения завтра, после обеда.

— Неслыханно! Мы дрейфуем, как дохлая каракатица! И это называется новейший лайнер!

— Не пройдет и нескольких часов, как мы снова тронемся в путь.

— Зато теперь у нас больше времени для игры в бридж!

— Можешь себе представить? Мы столкнулись с айсбергом, и пребольшущим, но уверен, это не опасно.

Один подбрасывал на ладони кусок льда величиной с карманные часы. С серьезным видом сосед его осведомился:

— Зачем вам, дружище, эта ледышка? Или вы хотите увезти ее к себе домой в Миннесоту в качестве сувенира?

Должно быть, подумал Ростовцев, они пока что гонят от себя мысли о случившемся, пытаясь их заглушить натужной бравадой и виски с бренди. Или просто не верят, ибо совершенно невозможно, чтобы утонул непотопляемый исполин. Чтобы это случилось с ними…

Бесцеремонно расталкивая попадающихся на пути, широко шагал еще встрепанный со сна Лайтоллер, обьявляя громким голосом:

— Леди и джентльмены! По распоряжению капитана, прошу вас надеть спасательные жилеты и пройти на палубу. Просим сохранять спокойствие и выполнять указания команды. Это учебная тревога.

Юрий сделал было шаг в сторону второго офицера. Тот встретил его взгляд, и лицо мистера Чарльза на долю секунды окаменело. Затем его исказила горькая усмешка, тут же сменившаяся прежней хмурой озабоченностью. Ростовцев понял: все, чем он занимался на корабле последние пару дней, уже потеряло смысл.

Элизабет, ощущая подступивший страх, оглянулась. Как назло тут не было ни одного офицера. Наконец, она цепко ухватила за рукав пробегавшего мимо стюарда.

— Что случилось? — спросила она.

— Не понимаю, мэм, о чем вы? — но его бледное, напряженное лицо сказало ей все лучше всяких слов.

— Мистер, не знаю как вас там…

— Макартур, мэм!

— Так вот, мистер Макартур, я ведь от вас не отстану!

— Вы же слышали, мисс, учебная тревога!

Лиз нетерпеливо дернула его рукав.

— Да вы знаете, кто я? Я Элизабет Грэй! И только не говорите, что вы обо мне не слышали! Говорите правду! А то у вас будут неприятности!

Этот нехитрый прием ее нередко выручал.

Макартур смерил взглядом нервную дамочку. В этом дерьмовом рейсе всё, похоже, пошло не так. Он не знал эту особу. Дочка ли она сенатора или любовница какого-нибудь графа, а может министра — уже неважно.

— Проклятие! Да говорите же!

Макартур досадливо освободился из рук взбалмошной пассажирки.

«Ну, хорошо! Если ты так хочешь, глупая сучка…»

— Да, пожалуйста! Мы наскочили на айсберг. Айсберг, мэм! И молитесь, чтобы пришла помощь. Иначе и вы, и я пойдем на дно. Ясно?

— Заткни глотку, дурак! — прошипел невесть откуда появившийся Лайтоллер и оглянулся. — Ни слова пассажирам, миледи, прошу вас! — обратился он к Лиз. — Понимаете? Ни полслова!

Он скривился, как от зубной боги, и быстро зашагал прочь.

— Я думаю, это будет очень забавное и интересное приключение! Ведь, правда, мама? — услышала она рядом с собой юный девичий голос.

В толпе она увидела своего русского знакомого и хотела уже окликнуть Джорджа…

И в этот момент заревел пар.

От неожиданности взвизгнув, Лиз схватилась за уши и присела.

— Авария? Вышибло клапаны в машине? — загалдела толпа.

— Нет! — прорычал седой краснолицый американец. — Они травят пар, чтобы не взорвались котлы.

— Пробоина? — пробормотал кто-то в страхе.

— Чертов айсберг!

Услышав страшный рев, рев смертельно раненного морского гиганта, пассажиры первого и второго класса высыпали на прогулочную палубу. Когда прекратили стравливать пар и шум стих, над застывшей гладью океана раздался жуткий многоголосый вой, словно подали голос всуе помянутые многими морские черти. Доносился он со стороны четвертой декоративной трубы лайнера. Это был голос десятков собак самых разных пород и мастей. И вот сейчас, то ли испуганные ревом пара, то ли инстинктом предчувствуя наступившую беду, животные завыли…

И тут Лиз кое-что заметила: палуба слегка накренилась.

Елену он застал в ванной, где она прикладывала смоченный холодной водой платок к лицу.

— Быстро собирайся…

— Что случилось? — спросила она, оборачиваясь.

— С нашим кораблем произошла… неприятность. Столкнулись с айсбергом…

— Понятно… — кивнула его возлюбленная, торопливо вытираясь.

Они прошли по лестнице, наблюдая, как все зловеще и жутко преобразилось.

Вместо фланирующей блестящей публики — растерянные, испуганные полуодетые люди, а вместо неслышно скользящей вышколенной прислуги выстроились по обе стороны лестницы стюарды в белых спасательных жилетах. Белых, как и их напряженные лица.

Другие стюарды бегали по коридорам и заполошно орали:

— Все на палубу со спасательными жилетами! Быстро! Быстро!

— Черт, а так удачно начинался день. Мне на чай дали четыре шиллинга! — пробормотал молодой лакей себе под нос, проскакивая мимо Юрия.

Выйдя наверх, они одновременно посмотрели на темный горизонт, но ничего не увидели, только усеянное звездами небо над головой и льдины в воде.

Увиденное на главной палубе наполнило его душу обреченной тревогой. Офицеры носились от одного места к другому, раздавая приказы, суетились и напускали на себя нарочито бравый вид. Как конторщики в прогорающем банке, отчего-то подумалось ему. У каждой шлюпки копошились два три матроса. Одни снимали брезентовые чехлы, убирали мачты, укладывали в шлюпки фонари и жестянки с галетами. Другие стояли у шлюпбалок, прилаживая рукоятки и разматывая тросы. Одна за другой стали поворачиваться рукоятки, заскрипели шлюпбалки, завизжали тали, и шлюпки медленно вываливались за борт.

— Майна!

Шлюпки спускались к нижним палубам, туда садились пассажиры. Садились беспорядочно и неохотно, толком не понимая и не веря…

Матросы, поднятые с коек толком, не знали, как обращаться с канатами… Лебедка тормозила и клинила… Спуск шлюпки занял минут десять…

Офицеры стояли рядом, переминаясь с ноги на ногу. Один Лоу сохранял нервную деловитость.

Мечущийся туда-сюда Брюс Исмей размахивал руками, беспрестанно погоняя матросов:

— Спускайте же! Скорее! Спускайте!

Юрий еще более встревожился. Этот лорд-милорд начисто забыл о собственной важности и высокомерном спокойствии английского аристократа и денежного туза. Дела явно скверные.

Следующий эпизод подтвердил его опасения.

Лоу резко повернулся к лорду и рявкнул:

— Если вы не уберетесь к чертовой матери, я за себя не ручаюсь! Вы хотите, чтобы я быстрее спускал шлюпки? Вы, наверное, хотите, чтобы я их все утопил? Да кто вы вообще такой?!

— Я… я пассажир… — упавшим голосом пробормотал Исмей, отходя в сторону.

— Дьявол бы тебя побрал! — бросил пятый помощник себе под нос.

— Кто будет старшим в этой шлюпке? — спросил Лоу минуту спустя.

Он оглянулся и уставился на ближайшего матроса, парня лет тридцати, с небольшой рыжей бородкой.

— Давай в шлюпку, моряк! Чего стоишь? — бросил Лоу. — Разве не ты отвечаешь за нее?

— Никак нет, сэр… — с робостью в голосе начал тот.

— Не важно… Принимай командование! Лезь, давай, иначе эти курицы утонут!

Рыжий молча полез в шлюпку, старательно пряча лицо в воротник, чтобы офицер не увидел отчаянную радость на его лице.

Время шло, и люди все больше и больше нервничали. Сначала их отправили на палубу «А», потом сказали, чтобы они вернулись на шлюпочную палубу, затем стюарды вновь велели идти обратно. Им так ничего толком не объясняли, не сказали, уйдет ли корабль на дно или есть еще надежда. В конце концов, какая-то дама потеряла терпение и воскликнула:

— Боже, так все-таки, что нам делать?! Сначала посылают нас наверх, потом снова отправляют вниз, а сейчас даже шлюпки толком не загрузят! Наш капитан наверно пьян!

В накинутом поверх мундира пальто и ночных туфлях Смит стоял на мостике. Он ни с кем не разговаривал, ни к кому не обращался, словно загипнотизированный. Будто из безупречного механизма вынули главную пружину, и каждый валик, каждая шестерня завертелась сама по себе…

Кто-то спускал недогруженные шлюпки до уровня нижних палуб, где они могли бы принять еще людей, но некому было вывести тех к трапам и палубам. Пассажиры, сгрудившиеся вокруг шлюпок, — что сливки общества из первого класса, что бедные эмигранты, безоговорочно выполняли приказы офицеров. Но сами офицеры не знали, что делать. Кто-то приказывал матросам в шлюпках держаться поблизости от судна, чтобы затем подбирать людей из воды. Кто-то наоборот приказывал отгрести подальше, чтобы не попасть в водоворот. Одни офицеры, когда видели, что женщин и детей поблизости больше нет, разрешали занимать места в шлюпках мужчинам. Другие категорически запрещали мужчинам садиться в шлюпки, даже если те не были до конца заполнены. Кто-то держался уверенно и спокойно и даже мог себе позволить пошутить, успокаивая пассажиров и предотвращая панику. Другие истерично орали, хватаясь за револьверы…

И не было никого, кто свел бы их усилия воедино.

— Вы должны сесть в спасательную шлюпку, сударыня! — на лице Уайльда было написано отчаяние.

Упорная старая американская карга тормозила посадку, уже минуты две он пытался ее уговорить.

Смотревшая на это мисс Грэй и сама не знала, ругать ли ей упертую старуху или восхищаться столь твердым характером?

— Глупости, ни в какую шлюпку я не сяду! — с видом вдовствующей королевы ответила меж тем миссис Штраус. — Во всяком случае, без мужа.

— Сожалею, сударыня, но таков приказ. В первую очередь женщины и дети. Ваш муж сядет в следующую шлюпку.

— Нет, и еще раз нет!

— Хорошо, — бросил он устало. — Думаю можно сделать исключение для одного пожилого джентльмена… Господин Штраус…

— Оставьте, офицер! — сухо бросил миллионер. — Я, может, и стар, но я не впал в маразм и не забыл, в чем состоят обязанности джентльмена, — его бородка даже вздрогнула от возмущения. — Раз шлюпки только для женщин и детей, я остаюсь ждать своей очереди.

— Мистер Штраус, но оставаться здесь… опасно! — воскликнул Уайльд.

— Молодой человек, — со слегка высокомерной улыбкой бросил старец. — Когда я был примерно вдвое моложе вас, я ходил на прорывателях блокады под пушками северян. Если бы вы видели то, что видел я в дни Гражданской войны между штатами, вы бы знали, что такое «опасно»…

— Садись, дорогая, — обратился он к жене.

Та уже занесла ногу над бортом, как вдруг решительно развернулась.

— Мы столько лет прожили вместе, Исидор, и я обещала в день свадьбы, что буду всегда там, где и ты… Иди, девочка, — подтолкнула она горничную. — Не задерживай шлюпку.

А затем сняла палантин и накинула его на вздрагивавшие плечи девушки.

А вот Бен Гугенхайм ведет свою пассию и ее горничную.

— До свидания, Леонтина, — бросил он. — Есть большие сомнения, что мы встретимся, но надежду не надо терять… В конце концов, никто и никогда не говорил, что Бенджамен Гугенхайм трус!

Позади нее послышалась перебранка и чей-то умоляющий голос.

Элизабет обернулась на шум.

Молодой пассажир в клетчатом пиджаке напирал на Моуди.

— Ради всего святого, господин офицер! Пусть ваши люди спустятся вниз и выведут и успокоят пассажиров третьего класса! Там женщины и дети! И вода уже кое-где по колено!

— Успокойтесь, мистер! — нервно бросил шестой помощник. — Мы помним о пассажирах… Не мешайте.

Журналистка стояла, ощущая холодок в подвздошье.

В детстве она с родителями пережила гибель речного парохода «Геттисберг» на Миссисиппи — на нем взорвался паровой котел. Тогда они плыли на нижней палубе, и спаслись лишь потому, что два матроса, рискуя собой, прорубили переборку…

И сейчас она вдруг поняла, что ей следует делать. Она спустится в третий класс и покажет людям путь к спасению!

Лайтоллер увидел Смита, чопорно идущего по палубе. Казалось, тот ничего не замечает вокруг.

— Мистер Чарльз, — обратился он ко второму помощнику, — я думаю, нам следует посадить в лодки сначала женщин и детей…

— Я полагаю, сэр…

— Не нужно лишних слов, первыми садятся женщины и дети. Поднимите шлюпку на прогулочную палубу, — распорядился Смит, — да, на палубу «А».

— Мистер Смит, — молвил Лайтоллер, — но там прогулочная галерея, окна заделаны закаленным стеклом…

— Боже! — Смит обхватил голову руками. — Как я мог забыть! Я перепутал с «Олимпиком». А я уже отправил пассажиров туда. Пошлите кого-нибудь вернуть этих людей обратно… А вы спускайте шлюпки.

— Хорошо! — обреченно бросил Лайтоллер. — Начинаем посадку. Только женщины и дети!

В этот миг пассажирка, растрепанная и косматая, напоминающая молодящуюся мегеру, вдруг выпрыгнула из шлюпки и истошно заорала:

— Если вы отказываетесь взять моего дога, я предпочитаю умереть вместе с ним!

Юрий оглядел окружающую толпу. Женщины в спасательных жилетах поверх бархатных платьев, другие — в купальных халатах и кимоно, сверху которых дорогие меховые накидки. Несколько женщин держали шкатулки с драгоценностями, одна — маленького песика в бархатной попонке. Двое или трое уткнулись в молитвенники, у франта в спортивном пиджаке под мышкой был фривольный французский роман с красоткой в неглиже на обложке. Одна из женщин первого класса была, неслыханно! — в чулках и шлепанцах.

— Ужасно! — услышал он за спиной. — Бедная девушка! — сбивчиво твердил американец, по виду кто-то из миссионеров, какими изобиловал второй класс.

— Что-что случилось?! — озабоченно осведомился пожилой господин с тростью.

— Несчастная каких-то пять минут назад выпрыгнула за борт!

— Что?

— Я сам видел! В черном бальном платье, что-то кричала о том, что мы все обречены, что зеркало говорило правду, и кинулась прямо с палубы вниз. Только и плеснуло! Камнем в воду! Должно быть, испугалась до безумия… Боже, помоги нам всем!

Юрий вдруг понял, кто это мог быть… Тьма, которой поклонялась Стелла Марис, довела ее до гибели в морских волнах в полном соответствии с именем[30].

Скверно, на суде ее показания были бы весьма кстати… И тут же опомнился: какой суд? О чём он думает?!

Одна за другой заскрежетали лебедки, заскрипели поворотные круги, завизжали тали, и шлюпки медленно вываливались за борт. Затем матросы стали вытравливать лини так, чтобы каждая шлюпка остановилась на уровне палубы. Между ними и обрезом борта оставалось примерно фута с полтора расстояния — на высоте пятого этажа. Ни трапов, ни иных средств переправы. Хочешь — прыгай, хочешь — оставайся.

— Какой идиот спроектировал эти калоши? — донеслось до Юрия.

Вот с грехом пополам загрузили и спустили шлюпку, но, не доходя до поверхности моря футов двадцать, та зависла. Затем медленно пошла вниз. Вдруг сидевшие в ней женщины громко загалдели:

— Стойте! Стойте!

— Ну, что там у вас?! — перегнулся через леер Лайтоллер.

— У нас в лодке всего один моряк! Мы не можем плыть без опытных людей.

Пробормотав нечто, изобилующее традиционными английскими «ass» и «bloodi», второй помощник обвел взглядом толпу.

— Есть среди вас моряки? — обратился Лайтоллер к людям. — Нужно помочь… дамам.

— Если хотите, я могу, — из толпы выступил человек в цилиндре и белейшей манишке.

— Вы что, моряк? — в вопросе звучала явная издевка.

— Я вице-командор Королевского канадского яхт-клуба, — последовал горделивый ответ.

— Ну… если так, — саркастически усмехнулся Лайтоллер, — думаю, вам не составит труда спуститься во-от по этим канатам!

И джентльмен, надо сказать, дольно ловко начал спускаться вниз… Ветер сдул с головы щегольской цилиндр.

Юрий обвел взглядом окружающее и вдруг увидел нечто, наполнившее его сердце надеждой. Около груды мешков, наверное, с судовыми документами стояли главный казначей Мак-Элрой, рядом с ним — Жадовский. Там были еще знакомые лица: корабельный врач и его помощник.

Ростовцев направился к ним.

— Михаил Михайлович! Мне нужна ваша помощь! Отойдемте…

— Михаил Михайлович! — повторил он, когда Жадовский под удивленным взглядом Элроя отошел к надстройке.

— Юрий Викторович, очень хорошо, что вы нашли меня… — вполголоса быстро начал Жадовский.

— Подождите, сначала я скажу…

И высказал главное, что весь этот час не давало ему покоя.

— Понимаете, так вышло, что со мой плывет молодая дама… И ее надо спасти!

Жадовский несколько секунд непонимающе смотрел на него. Затем странно усмехнулся.

— Хорошо, ведите вашу даму сюда. Нет, подождите…

Он отсутствовал три или четыре минуты, показавшиеся Юрию очень долгими.

И появился с каким-то свертком в руках.

— Заберите с собой, — сухо бросил он.

И добавил нечто, от чего у Ростовцева буквально пропал дар речи.

— Это проект барона Нольде. Когда вы его рассмотрите на досуге, надеюсь, у вас будет такая возможность, вы сильно удивитесь. Я забрал его, когда первый раз мы с господином Лайтоллером осматривали каюту Нольде. Решил, что он не должен попасть в чужие руки, думал даже вернуться с ним в Россию. Теперь он в вашем распоряжении. — А вы… — начал стряпчий и запнулся, поняв, что все это значит.

— Мне, милостивый государь, уже седьмой десяток, и пожил я достаточно… Ну берите же!

Юрий взял звернутый в суровое полотенце бювар и сунул за пазуху. — Если у вас будет возможность, — добавил казначей, — сообщите моей семье о том, что я умер помня о них… А сейчас забирайте свою… спутницу и идите на правый борт, там шлюпок еще достаточно… Не мешкайте!

— Сэр, я насчет шюпки номер четыре, её невозможно спустить.

Лайтоллер зло смотрел на боцмана.

— Что с ней? Заело шлюпбалку?

«Еще три-четыре десятка трупов…» — промелькнуло у него в мозгу.

— Нет, сэр, понимаете… Там как раз под шлюпкой торчит шток запасного механического лота нашего «Титаника». И он-то не пускает шлюпку вниз.

— Как-нибудь срубить или спилить его можно? — как можно спокойнее спросил старпом.

— Так точно! Он слава Богу деревянный. Я уже отправил матроса Паркера и баталера Джека Фоули, но они никак не могут разыскать топор.

— Топоры есть на пожарных щитах, — бросил он, почти физически ощущая, как впустую уходит бесценное время.

— Хорошо, сэр… Я распоряжусь.

— И еще, боцман…

— Да, сэр! — Адольф Николс ел Лайтоллера глазами.

— Приказываю открыть лацпорт на палубе «D». И выводите туда людей из третьего класса.

— Мистер Чарльз, а шлюпки? — взволнованный моряк даже слегка забыл о субординации.

— Часть шлюпок мы спустили в спешке полупустыми. Я распоряжусь, чтобы они вернулись для спасения оставшихся на борту лайнера людей. Через лацпорт их проще и быстрее загрузить.

«Как ты, интересно, распорядишься, в рупор орать, что ли будешь?» — зло подумал Николс.

Отпустив боцмана, Лайтоллер спустился вниз.

Без особого волнения и цели, больше по вбитой привычке к параграфам корабельного Устава и Британского Кодекса Торгового Мореплавания, пробирался он длинными коридорами. Вот у одной каюты приоткрыта дверь. Он заглянул внутрь.

На растерзанной кровати лежала груда одеял и подушек. Она то и спрятала от глаз офицера бесчувственное тело мертвецки пьяного пассажира, что упал с постели на пол с другой стороны ложа, мечась в алкогольных парах…

— Нет никого, — сказал сам себе Лайтолдер и машинально запер дверь, пойдя дальше.

Через минуту каюту опять огласил храп, но услышать его было некому. Судьба купца первой гильдии Бонивура была решена.

Бросив машинально взгляд в шахту аварийного трапа, Чарльз ощутил вдруг настоящий ужас, какого не переживал давно, увидев, как зеленая океанская вода медленно вползает со ступеньки на ступеньку, и сквозь нее колдовски, зловеще мерцают аварийные светильники…

Посадка в шлюпки продолжалась.

Ожидая своей очереди, люди переговаривались.

Одни жены со слезами целовали мужей, как будто прощаясь, другие с наигранной веселостью говорили какие-то слова, что все будет хорошо.

— Надевайте спасательный жилет, мадам!

— Нет!

— Но его надо одеть.

— Не буду! Он ужасно противный!

— Скорее это последний писк моды!

— Я записалась в парикмахерскую, вот незадача!

— Если я не выживу, передайте это моей сестре, адрес на конверте.

— Вы пессимист, сэр.

— Вода ледяная — вряд ли в ней можно продержаться долго.

— Мама! Мама! Пустите маму…

— Все в порядке, моя девочка, — успокаивал совсем юный ирландец свою жену, которая была еще моложе, — ты иди, а я еще немного побуду здесь.

— Береги себя, Джонни!

— Дорогая, храни тебя Небо!

— Иди, Лотти! Ради Бога, ради наших детей, будь храброй! А я сяду в другую шлюпку…

— Я хочу быть в лодке вместе со своей подругой! — верещала какая-то дама, по виду, из полусвета. — Иманита, любимая!

А вот старый знакомый, лорд Фаунтлерой с внуком и молодой женщиной, видимо гувернанткой. Мальчик тепло одет, на гувернантке тоже длинное пальто и ватная шляпа. Сам же старый аристократ лишь в сюртуке и цилиндре.

— Дедушка, дедушка, а как же вы? — теребил старика за рукав ребенок.

— Я, если даст Бог, спасусь…

— Дедушка я останусь с вами!

— Джерри, вы должны идти, — не допускающим возражения тоном приказал Фаунтлерой-старший. — Не поплывет же мадмуазель Жюно одна! Вы последний в роду, и на вас лежит большая ответственность. И передайте леди Марте, — он запнулся, — передайте вашей матушке, что я прошу у нее прощения за то, что был столь несправедлив к ней.

В душе Ростовцева поднималось отчаяние, но он справился с собой.

Елена меж тем неотрывно смотрела на темный горизонт, но там ничего не было, только усеянное звездами небо над головой и льдины в воде.

— Лена! Эта шлюпка будет готова через несколько минут, и я хочу, чтобы ты села в нее.

— А ты?

— Я тоже сяду, когда будут сажать мужчин…

Переведя дыхание, девушка молча смотрела на него. В глазах отражалось удивление и растерянность.

Он молча, притянул ее к себе и поцеловал в лоб. Его пальцы коснулись ее разбитой брови.

— Елена, у тебя кровь идет.

— Чертова сумасшедшая гадина! — мрачно произнесла Елена. — И где она сейчас?

— Кажется, выпрыгнула за борт! — бросил Юрий, чувствуя некоторое удовлетворение при мысли о том, что злоба и безумие сообщницы Монпелье привело её к гибели.

Посадка продолжалась.

— Прощай, сынок, — человек в пижаме и халате передал в шлюпку ребенка лет трех. — Девочки, будьте умницами, приглядывайте за мамой.

Затрещали шлюпбалки, завизжали шкивы, и еще одна шлюпка оказалась на палубе.

— Сейчас ты сядешь в нее, — сказал Юрий, вновь привлекая Елену к себе.

И… и вдруг испытал облегчение оттого, что принял решение.

— Вот, — он вытащил из-под пальто сверток с бюваром. — На тот случай, если… — он запнулся. — Тогда возвращайся в Россию, и там отдашь это надворному советнику Базилевскому, он разберется, что с ними делать. Осип Иванович Базилевский, Охта, Екатерининская улица, дом двенадцать.

— Что это? — пролепетала Елена в глубочайшем недоумении.

— Бумаги барона…

— Не может быть!!! — забывшись, она вцепилась в лацканы его пальто. — Но… как?!

— Да какая уже разница? — усмехнулся Юрий, стянул с себя пальто и накинул ей на плечи.

— А это — на дорогу, — из кармана смокинга он достал конверт с гонораром от Исмея.

Елена вдруг порывисто обхватила его шею. В уголках глаз блеснула слеза. Совсем близко он увидел ее ставшее таким дорогим лицо, осунувшееся и напряженное.

— Я люблю тебя… — прошептали ее губы.

— Я тоже тебя люблю, Лена…

— Еще три места! — хрипло произнес офицер.

С вздохом облегчения Юрий увидел, как его подопечная забралась в шлюпку.

Шлюпка была заполненной до отказа, когда Лоу прыгнул в нее.

— Спускать! Трави помалу! — распорядился он, как будто так и надо.

Моряки не сказав слова, продолжили вращать лебедку.

В этот момент краснощекий парень, по виду школьник старших классов с криком прыгнул в шлюпку и торопливо полез под скамейку. Лоу деловито вытащил его за ногу, тот упирался, вцепившись в гребную банку.

— Shit!! — третий помощник направил на него револьвер. — Считаю до десяти. Если не вернешься на корабль, вышибу тебе мозги.

— Мне страшно. Я не хочу умирать! Мне еще и девятнадцати нет! Почему именно я? — кричал парень. — И почему именно так? Если бы можно было вернуть время, я никогда бы не сел на этот корабль!

В эту минуту маленькая девочка, спрыгнув с колен матери, схватила Лоу за рукав:

— Дяденька офицер, не стреляйте, пожалуйста! — упрашивала она сквозь слезы. — Не надо убивать этого бедного человека!..

— Ради Бога, парень, будь мужчиной! — воскликнул Лоу, опуская револьвер. — Мы обязаны в первую очередь спасти женщин и детей.

Юнец отвел глаза и перелез обратно на корабль, не проронив ни слова. Он сделал несколько неуверенных шагов, затем лег на палубу и зарыдал.

Они продолжили спуск. Но когда шлюпка оказалась напротив палубы «C», какой-то, пассажир третьего класса, по виду итальянец, рванулся и запрыгнул в шлюпку. Лоу потянул его за воротник и со всей силы швырнул обратно на «Титаник». Юрий видел сверху, как дюжие мужики из третьего класса месили кулаками бедолагу, и кровь заливала его лицо. Вот шлюпка уже на воде, и Лоу вместе с матросами взяли весла и начали быстро грести прочь…

Смит переступил порог радиорубки.

— Что слышно нового? — спросил он устало.

Филлипс даже не пошевелился. Он отстукивал ключом без перерыва, выдавая в эфир призывы о помощи.

Вместо старшего ответил Брайд:

— Установили связь с «Франкфуртом», «Вирджинией», «Маунт Темплем», «Балтиком». Еще лайнер Германского Ллойда «Принц Фридрих Вильгельм». Еще русский транспорт «Бирма». Но они не успевают… Все далеко, слишком далеко!

Младший радист вопросительно взглянул на капитана, словно надеялся услышать от него слова утешения. Но Смит только вздохнул.

— «Карпатия» шесть минут назад известила, что прибудет к нам так скоро, как только сможет, — закончил Брайд.

Капитан печально покачал головой.

— «Карпатия»? Знаю ее капитана. Артур Рострон — толковый моряк! Крепкий корабль, хоть и староват. Жаль, делает только двенадцать узлов. А кроме нее, поблизости нет никого?

— «Калифорниец» неподалеку… может быть… но он не отвечает.

— Хорошо, продолжайте передавать сигнал бедствия. Некогда нам тут размышлять попусту да тратить время, — бросил он, покидая рубку.

Видит Бог, Джеку Филлипсу было о чем поразмышлять в этот момент! Например, о том, как три с лишним часа назад, когда радист с «Калифорнийца» вклинился в его радиообмен, Филлипс велел ему заткнуться и не мешать. Ах, если бы тот сейчас вышел на связь!

Через бар и кухонные помещения Лиз спустилась на палубу «Е» и обомлела.

Нижние ярусы являли собой царство хаоса и растерянности и были заполнены толпой обезумевших людей, пытающихся хоть куда-то пробраться. Люди терялись в лабиринте коридоров, запертых дверей и перегороженных решетками проходов. Они толкали друг друга, чертыхаясь и недоумевая, что происходит. Женщины бестолково метались, истерично кричали и визжали, дети всех возрастов галдели или плакали.

Удивленным взглядом взирали на это их толком не проснувшиеся товарищи по несчастью.

— Что случилось? Говорите же! — кричали они, перебивая друг друга.

Женщины отказывались будить детей, а дети хватались за своих отцов.

— Чтоб я бросила свои вещи! — орала какая-то горластая тетка. — Да там семь платьев лионского шелка с бисером и кружевами, каждое по пятьдесят фунтов — эта голытьба все растащит!

В коридорах возникла давка — многие пытались пробраться наверх и тащили за собой весь свой небогатый скарб.

Мужчины несли на плечах свои пожитки — коробки, чемоданы, баулы.

— Я говорил этим тупым уродам — никакого багажа. Эх, чертово отродье!! — бормотал случайно оказавшийся здесь стюард.

— Эй, вы! — во всю глотку рявкнула журналистка.

Растерянные, испуганные люди, замолчав, глядели на нее. То ли они не понимали английского, то ли просто оробели при виде дамы из высшего общества.

Сверкнув глазами, Элизабет уперла руки в бока и выкрикнула во всю глотку:

— А ну давай, народ, живее за мной! Поторопитесь, черт вас подери, пока не будет слишком поздно! Идите за мной, я вас выведу…

Немец, по виду мелкий чиновник, завернувшись в одеяло, растолкал пассажиров.

— Майн либе фрау, — сказал он, блестя пенсне, — зачем эти волнения? Мы же достоверно ничего не знаем. — Что бы там ни было, мы должны ждать. Если кораблю грозит опасность, нам отдадут приказы.

— А вы и утопиться без приказа не сможете? — бросила ему Лиз в ответ.

Как бы то ни было, решительный вид и грубоватые манеры внушили доверие людям, и они двинулись за американкой, словно овечки за пастухом.

Женщины с плачущими младенцами, детишки постарше, немногочисленные мужчины… Хватая ртом воздух, они бежали, а позади уже журчала вода, пробивающаяся из-за закрытых дверей.

Сперва она вернулась к кухням, но двери оказались запертыми.

— Наверх! Быстро.

Вот и решетка одного из выходов. А за ней угрюмо набычившийся стюард.

— Немедленно откройте решетку! — ледяным тоном произнесла Лиз.

— Для вас сюда хода нет! — сообщил тот. — Простите, миледи, это палуба первого класса.

— Корабль тонет, болван! — выкрикнула Элизабет.

На её скулах набухли желваки.

— У меня приказ…

— Милостивый Боже, дай людям пройти! — топнула она ножкой.

— Миледи, я не могу, у меня приказ, — повторил стюард.

Было видно, что он и сам готов был бы бежать отсюда к шлюпкам, к спасению… Но привычка к повиновению держала его крепче цепей.

— А мне можешь дать пройти? Я пассажирка первого класса, меня зовут Элизабет Грэй! И моего слова хватит, чтобы у тебя были неприятности, — выложила она опять свой, чего греха таить, теперь уже сомнительный козырь.

— Вам? Да, разумеется, — смешался тот. — Только пусть они отойдут! — указал он на сопровождающих Лиз.

— Отойдите, дамы, — бросила она. — Я сейчас же пойду к капитану и заставлю его открыть чертовы решетки…

Стюард приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы она могла протиснуться. И моментально получил крепким девичьим кулачком в солнечное сплетение — три месяца, пока Лиз занималась боксом в женском спортивном клубе «Аталанта», не прошли даром.

— Давайте, сестры, быстрее! — крикнула она, раздвигая решетки настежь.

— Мисс, я пожалуюсь мистеру Боксхоллу, — простонал стюард, сидя на полу и хватая ртом воздух.

— Жалуйся хоть Нептуну, кретин! — буркнула Лиз, подняв с пола связку ключей, оброненную незадачливым цербером. — Вперед, вот по этому проходу и наверх…

Эмигрантки побежали по коридору закрытых и распахнутых дверей и, наконец, по большой лестнице, ведущей на шлюпочную палубу. Элизабет вдруг остановилась, пропустив стайку женщин вперед.

— А вы, мэм? — обернулась к ней молоденькая девушка.

— Я попробую вывести еще людей…

— Капитан! Машинное! Крен на нос шесть градусов, — прохрипел телефон. — Вода дошла до носовой палубы!

— Вижу. Я не слепой, пока еще, — хрипло ответил Смит. — Как насосы?

— Скверно! Вышел из строя главный насос. Оба резервных на пределе.

— Мистер Белл, снимайте всех с вахты, кроме тех, что на генераторах и седьмой переборке, — взволнованно бросил Смит. — Спасайте насосы! Но переборка — главное…

«Держите ее зубами черти!» — пробормотал он про себя. Быть может им все же повезет, и они продержатся лишний час, пока подойдет «Карпатия» или же выйдет на связь треклятый «Калифорниец».

Капитан повесил трубку.

— Огни с левого борта, сэр! Судно в пяти-шести милях от нас! — радость и изумление звучали в крике Боксхолла.

Смит перекрестился, видать Всевышний услышал его мольбу.

А Боксхолл в свой личный, принесенный из каюты бинокль с трудом, но все же различил, что это был небольшой однотрубный пароход.

— Свяжитесь с ними ратьером. Это должно быть «Калифорниец».

Застучали шторки сигнального фонаря, вспышками передавая просьбу о помощи.

Но шли минуты, а неизвестное судно не отвечало.

— Наверное, дистанция слишком большая… — отчужденно предположил Смит и распорядился:

— Сигнальщик — аварийные ракеты!

Сгибаясь под тяжестью увесистого ящика, вошел сигнальщик, и вот уже ящик с ракетами вскрыт.

И все, кто был на мостике, — и Смит, и Боксхолл, и Мэрдок, и сигнальщик просто остолбенели…

— Эй, парень, как тебя там… — досадливо бросил Боксхолл.

— Роу, сэр. Джеймс Роу… — выдавил сигнальщик.

— Ты видишь то же, что и я?

Тот лишь закивал.

В ящике были обычные белые ракеты, а не аварийные красные.

— Сэр, — не веря своим глазам, сообщил Боксхолл капитану, — здесь только белые ракеты!

— Не может быть! — изумился Смит, заглядывая через плечо.

Губы его дрогнули. Бессмыслица! Абсурд!

— Других нет?

— Нет, это единственный ящик! — сообщил Боксхолл. — Больше не доставили.

— Какая разница теперь? Стреляйте белыми. Может, они догадаются, что у нас беда.

Через минуту Боксхолл выпустил в черное небо первую ракету, но таинственное судно снова никак не прореагировало на сигнал.

— Выпускайте ракеты каждые пять минуты, — приказал капитан.

Вновь ночная тьма была рассеяна ослепительной вспышкой. Сигнальная ракета взвивалась все выше и выше над остриями мачт и колоннами чуть дымящих труб, пока, наконец, не разорвалась, издав звонкий хлопок, и к поверхности моря медленно поплыли яркие искрящиеся звезды.

Голубовато-белый свет осветил напряженные и испуганные лица пассажиров и матросов.

Через четыре с половиной минуты в небо ушла вторая ракета… Третья…

Но незнакомец не обращал внимания на «Титаник», то ли дрейфуя, то ли двигаясь самым малым ходом. А затем судно вдруг погасило огни и стало быстро уходить на восток…

— Да чтоб тебя! — рявкнул Боксхолл. — В корму, сразу тремя мачтами!!

— Если бы у нас были красные ракеты… — уныло вздохнул Роу.

— А если бы у нас была пушка, с какой радостью всадил бы ему парочку снарядов ниже ватерлинии! — добавил помощник.

Ночь с 14 на 15 апреля 1912 г. Северная Атлантика. Борт норвежского зверобойного судна «Самсон».

— Черт побери, что все-таки это означает, Олаф?!

— Не знаю, герё капитан, убей Бог, не знаю! — в голосе старпома звучала ирония.

Несс едва удержался, чтобы не плюнуть за борт.

Хендрик Несс слыл опытным и рисковым капитаном, хотя и не слишком щепетильным в том, что касалось морских границ, территориальных вод или браконьерства. Грешил он и контрабандой, может быть, не побрезговал бы и пиратством, если бы пираты еще водились в цивилизованном мире. Одним словом, Хендрик Несс был отличным судоводителем и азартным, удачливым дельцом, достойным наследником викингов.

И не удивительно, что его «Самсон» нередко оказывался в чужих или заповедных водах, и его хорошо знали корабли береговой охраны САСШ, близкого знакомства с которыми он, впрочем, удачно избегал.

И сейчас он возвращался с удачного промысла, после двух месяцев охоты в запретных водах близ тюленьих лежбищ, ловко избегнув встреч с кораблями «Коаст Гард». На его борту было ни много, ни мало — две тысячи первосортных тюленьих шкур. Истомившийся экипаж отдыхал. Лишь сам капитан и его первый помощник несли вахту.

Ночь была изумительная, звездная, ясная, океан спокоен. Они с помощником болтали о том, о сем, и курили. Вдруг, случайно обернувшись, Несс увидел на горизонте две необыкновенно яркие звезды, и через секунду-другую понял, что это огни большого судна.

А потом выше них загорелась вспышка, рассыпаясь крошечными искрами.

Еще вспышка… За ней — еще…

— Ракеты, — констатировал за его спиной Олаф.

— Да, вижу, что ракеты. Белые ракеты. Не далее как через полчаса ходу от нас.

— Совсем близко.

— Странно!

— Что здесь странного?

— Пускают их больно часто!

Капитан пожал плечами.

— Вероятнее всего, это кто-то вроде нас, рыбаки. Небось, сигналит баркасам, которых выпустил на лов.

— Погоди-ка, кэп! Кажется, это не траулер.

— Действительно… Пожалуй, довольно большая посудина. И болтается в дрейфе среди льда, как и мы.

— Но зачем тогда ракеты?

— Вопрос, конечно, резонный. Сам думаю, что означает этот фейерверк?

Олаф принес из рубки солидную бронзовую подзорную трубу, на надраенном боку которой были отлиты цифры: «1869».

Но и в восемнадцатикратных цейсовских стеклах толком разглядеть было тоже ничего нельзя.

— Это, в самом деле, что-то крупное. Восьмитысячник, не меньше! Две… Нет, три трубы. А как бабахает! Луну, что ли расстреливают?

— Может у них праздник?

— Ага, свадьбу боцмана с дочкой морского царя справляют!

Некоторое время Несс размышлял — что все это значит? Празднуют, как и было сказано? Но тогда бы палили вразнобой — а сейчас равномерно — как по часам. Может всё же поднять команду и сплавать — вдруг и в самом деле случилось чего? А что если… И в голове Несса будто сам собой сложился пасьянс. Здоровенная посудина, белые ракеты, сигналы… Ч-чё-ррт!!!

— Капитан, — вдруг встрепенулся Олаф. — Как по-моему, это корабль военного флота янки! Крейсер, из этих новых «Честеров», не иначе.

Несс подумал, что умные мысли приходят разным людям одновременно.

— Я и сам подумал об этом!

— Я гляну карту? — справился помощник.

— Некогда! Похоже, что мы все еще в территориальных водах американских Штатов.

Встреча с кораблями дяди Сэма ничего хорошего им не сулила. Самое меньшее — их ждет арест корабля и долгое разбирательство — не были ли тюлени добыты незаконно? А известно, хуже американской береговой охраны на браконьерский убой морского зверя реагируют только пограничники русского императора! Дело оборачивалось скверно. Несс подумал, что рискует потерять не только всю добычу, но еще и судна лишиться. А то и вместе со всеми своими людьми угодит в тюрьму!

Может быть, их уже обнаружили и, пуская ракеты, требуют остановиться?!

— Олаф, гаси огни! — выкрикнул капитан. — Свистать всех наверх! Полный ход! Самый полный!

А вдруг ещё все обойдется и им удастся скрыться?!

Их почему-то не преследовали. Через некоторое время подозрительный корабль исчез за ночным горизонтом.

«Титаник» чуть покачивался на слабой зыби. Зеленоватые ледяные горы проплывали вдалеке, поблескивая в свете корабельных огней.

Корабль заметно накренился, и его нос уходил все глубже. Длинные, похожие на ожерелье из жемчужин цепочки огней обвивали борта, бросая блики на охваченных ужасом людей, на шлюпки. Там где еще считанные часы назад веселились джентльмены во фраках и и леди в парижских в вечерних платьях, царила зловещая обреченная тишина…

Через иллюминаторы вливалась вода и затопляла роскошные опустевшие каюты первого класса и скромные третьеклассные клетушки, где еще копошились эмигранты — многие, не зная английского, так и не поняли толком, что происходит…

Кто-то открыл главные двери во второй и третий класс, но предупредить и вывести людей на шлюпочную палубу оказалось некому.

Предоставленные сами себе, они блуждали по лабиринтам коридоров, забредали в подсобные помещения или топтались у запасных выходов, которые так никто и не удосужился распорядиться отпереть, тщетно уговаривая матросов и слуг их открыть.

В салонах, ресторанах и холлах все еще горели хрустальные люстры, разве что теперь свисали они под странным, казавшимся нелепым углом.

Но все же множество пассажиров и даже кое-кто из команды боялись покидать корабль.

Люди все еще надеялись, что придет какое-нибудь судно, которое, конечно же, спешит на помощь «Титанику», и они перейдут к нему на борт, что называется, «не замочив ног».

Меньше всего страха и растерянности было в еще не затопленных машинных отделениях, где продолжали работать машинисты и смазчики — им просто было не до того. Судно должно получать электрический ток: на палубах, где спускают на воду спасательные шлюпки, нужен свет, электричество необходимо аппарату Маркони, посылающему в ночь сигналы бедствия.

Из-за водонепроницаемых переборок слышался глухой грохот — металл неумолимо уступал напору моря, но люди не покидали постов, пока не начинала хлестать вода.

Лишь немногим из них удастся увидеть звездное небо.

— Есть еще женщины и дети? — несколько раз спросил Питман.

— Хватит о бабах и щенках! Мы тоже хотим жить! — расталкивая толпу, вылез какой-то грузный мужчина в старой шляпе и не успел никто ничего сделать, как он оказался в шлюпке.

За ним второй, пятый…

Спасательная шлюпка угрожающе накренилась. Помощник капитана навел дуло «веблея» на ревущую толпу мужчин.

— Все будут посажены… Назад… Назад, чёрт вас возьми! — бесновался офицер.

Над ухом Юрия ударил выстрел. Оглянувшись, он увидел, как одетый франтом господин с аккуратными усиками, размахивая во все стороны огромным маузером, подскочил к шлюпке.

— Ни с места! — орал он. — Пропустите меня! Пропустите!

За спиной усача неожиданно появился замурзанный кочегар и ловко перехватил руку наглеца.

Миг, и, блеснув в лучах палубных фонарей, пистолет полетел за борт.

— Надо бы и тебя следом выкинуть! — пнул моряк в спину оторопевшего пассажира. — Да зачем, сам потонешь чуть погодя…

— Убирайтесь вон! — рявкнул Питман, поднимая револьвер. — Очистить палубу!

Выстрелы привлекли внимание нескольких пассажиров, находившихся на левой стороне палубы. Хватая людей за руки и за ноги, они вытаскивали мужчин из шлюпки. Опять начали садиться женщины и дети. С двумя маленькими детишками на руках прибежал знакомый Ростовцеву работник камбуза. Должно быть, взял двух детишек в третьем классе, может, даже сказав родителям, что послан спасти детей…

— Садитесь, папаша, — бросил ему Питман, не узнав.

Юрий лишь покачал головой. Еще раз посчитал количество стоявших впереди. Прикинул число оставшихся шлюпок. И грустно вздохнул. Неподалеку столпились стюарды — тоже ждавшие своей очереди на погрузку — и судя по невеселым физиономиям они тоже сделали эти нехитрые подсчеты. Юрий отметил спокойный взгляд Макартура и напряженное лицо Витольда. Тот вдруг разразился бранью на русском и польском. До Ростовцева донеслось — «Бога… в мать… в крест… пся крев…». Юрий опять вздохнул — что толку проклинать хоть небеса хоть судьбу если ничего не изменить?

Лиз в какой-то момент поняла, что заблудилась.

Лабиринт коридоров, вестибюлей и трапов, казалось, не имел конца. Ей приходилось то и дело возвращаться назад. А коридор все наклонялся, и ноги в модных туфлях все чаще скользили. Она несколько раз чуть не упала.

Девушка была готова завыть от отчаяния! Она не только не спасла больше никого, самой бы не пропасть.

Свернув за угол, Элизабет остановилась. Перед двустворчатыми дверями растерянно переминались с ноги на ногу три девушки.

Должно быть, заблудились или просто растерялись и не знают, что делать.

Одна одетая в черную юбку и зеленый непромокаемый плащ. Вторая облачилась в серое пальто с беличьим воротником, накинутым, однако, на простое штопанное коричневое платье и по-по дурацки смотревшуюся розовую шляпку. На обеих, как отчего-то отметила Элизабет, одинаковые ботинки — высокие, желтые, со шнуровкой и туповатыми носами, на красных каблуках. Возможно, они купили их в одном магазине, отправляясь в дорогу? Третья… Вот третья выглядела необычно, особенно для пассажирки третьего класса. Невысокая, от силы четыре фута шесть дюймов, лет четырнадцать-пятнадцать на вид, с золотистым волосами и при этом очень темной кожей. Да и отделанное кружевами платье и тонкая шаль не очень подходили пассажирке третьего класса. С лица тонкого лица с благородными чертами смотрели широко распахнутые голубые глаза полные страха.

Лиз мельком подумала, что девчонка похожа на мулатку или квартеронку, причем на ту, что родилась от цветного отца и белой матери. Редкая птица. Подумала и забыла, какая разница сейчас, кто там чей папаша?

— Сестрички, чего ждем?! — нарочито весело осведомилась она. — А ну, за мной!

В несколько секунд ключами стюарда она распахнула двери, за которыми оказалась лестница, ведущая наверх.

«Сестрички» встрепенувшись, поминутно взвизгивая. Впереди бежала мулатка, быстро переставляя ножки в смешных войлочных тапочках.

Здесь и там слышался звон разбитого фарфора и стекла.

Но вот журналистка почувствовал дуновение свежего воздуха. Кажется, они добралась до верхней палубы.

— Ну, малышки, мы победили! — начала она. — Еще поднажать…

Но тут бурный, ледяной поток, вырвавшийся из сломавшейся под его напором двери, сбил ее с ног и отбросил обратно к аварийному трапу, за перила которого она еле успела ухватиться. Напор воды был настолько сильным, что девушке не удавалось поставить ноги на трап. Вода бурлила вокруг, обжигая и давя, хлеща пеной в лицо.

Вот наконец она нащупала ступеньку — и в этот миг вода накрыла ее с головой. До нее еще долетел крик спутниц, а затем поток швырнул её вниз, и удар по голове погасил сознание…

— Затоплены отсеки с первого по восьмой. Вода поступает в девятый отсек.

— Машинной команде — наверх! — распорядился капитан.

И добавил:

— Спаси вас Господь!

А затем медленно, по стариковски шаркая направился к себе в каюту. Последней его внятной мыслью была та, что все ж он правильно сделал не взяв в рейс Бена.

С правого борта донесся шум борьбы, проклятья на полудюжине языков, матросская брань, а затем ударили два револьверных выстрела.

— Пошли прочь, мерзавцы!!

Ростовцев обернулся. Мэрдок, размахивая оружием, наступал на толпу вопивших мужчин возле складных шлюпок. Подоспевшие матросы при помощи нескольких пассажиров расчистили дорогу сгрудившимся у надстройки женщинам из третьего класса.

И, глядя на то, как ее спускали на воду, Юрий вдруг понял — это последняя…

Весь низ с кортами, турецкими банями и прочей роскошью уже ушел под воду. А с ним и Монпелье — вряд ли в этой суматохе его вытащили…

«Утоп, как мышь в ведре!» — злорадно усмехнулся Ростовцев. И пожал плечами.

«А что, тебя самого ждет другая судьба?»

Да — и его и всех оставшихся, если не произойдет чудо…

Стряпчий обвел взглядом толпящийся на палубе народ.

— Где мой муж?! — выкрикивала женщина в разодранном платье и модной шляпке. — Где мой муж?! Где мой муж?!

Разрыдавшись, она опустилась на доски палубы.

У надстройки лежал, крича от боли, почти голый кочегар. Он обварился струей пара из лопнувшей трубы. Товарищи вытащили его наверх, и он лежал здесь окровавленный, забытый и покинутый всеми, моля о смерти.

— Спасите меня! Спасите! — кричал молодой джентльмен, протягивая руки к окружающим.

— Сейчас только господь Бог может нас спасти, — ответил ему пробегавший мимо матрос.

Плакали дети и взрослые мужчины, молились женщины, жалобно подвывали собаки, которых так никто и не удосужился выпустить из клеток…

Он увидел супругов Штраус. Те сидели бок о бок в шезлонгах, держась за руки. Они хотели умереть вместе, как и жили. Испуганная маленькая девочка всхлипывала, звала маму. Мальчики, которым не хватило места на шлюпках, храбрились и даже улыбались. Они уже взрослые и им не годиться плакать.

Юрий вдруг вспомнил эпизод из виденного накануне отъезда из Санкт-Петербурга «синема». Картина всемирного потопа, где точно так же на последних клочках суши толпятся обезумевшие люди, спасаясь от бурных волн…

Заметив стоявшего у надстройки Михаила Михайловича, задумчиво курившего трубку. Ростовцев подошел к нему.

— Юрий… — грустно улыбнулся Жадовский, поднимая на него глаза.

Он затянулся «кэпстэном».

— Знаете, о чем я сейчас подумал? Выходит так, что всю мою жизнь я шел к этой ночи. И когда был юнкером. И когда дрался с турками у Баязета и Пловдива. И когда выручил Михея Шутова. И когда сидел в камере Казанского тюремного замка. И когда решил напоследок посетить Монте-Карло. Шаг за шагом — все к этому часу. И может быть, я и родился, чтобы так умереть? Ведь господин Уайльд нашел таки мне место в шлюпке, а я уступил его одной молодой француженке. Может, чтоб ее спасти я и жил? И еще…

Сухо ударил выстрел у них за спиной. На палубе навзничь лежал знакомый Юрию молоденький офицер, в последнем судорожном движении сжав зубами дуло вставленного в рот револьвера.

— Бедолага Моуди! — покачал Жадовский головой.

Он переступил с ноги на ногу и случайно задел саквояж. Тот опрокинулся, и из кожаного нутра на палубу вывалилось ярко сверкнувшее в электрическом свете содержимое.

Золотые кольца, броши, ожерелья, запонки и карманные часы; браслет, украшенный чеканкой с именем хозяйки — «Эмма».

— Когда корабль начал тонуть, — пояснил Жадовский, — наш старший казначей, господин Мак-Элрой предпочел ждать команды. А потом вообще решил напиться по случаю… И я, так сказать, на свой страх и риск забрал из подотчетного вашему покорному слуге сейфа золото и сложил в этот саквояж. Думал отправить саквояж с последней шлюпкой, но не успел. Забавно, кое-кто из богатых пассажиров специально путешествовал вторым классом, чтобы не привлекать к себе внимание… — покачал он головой.

Жадовский, присев на корточки, принялся собирать драгоценности и аккуратно укладывать их обратно в саквояж.

Юрий, ощутив, как сжалось сердце, отошел в сторону и почти столкнулся с изрядно пьяным типом в поварском колпаке. Тот старательно выбрасывал шезлонги за борт.

— Видали?! — бросил он Юрию, дыша перегаром. — Я вот людям помогаю, ик! чтоб было за что держаться в воде. А сам вот, — он достал из кармана фартука бутылку джина и осушил ее в два приема. — А я вот выпью и согреюсь, вода-то холодная! — он расхохотался.

— И-извини, бра-ат, — изрек он, глядя на Ростовцева, как на старого знакомого. — Больше нет, а так бы дал допить Я хочу побыстрее напиться, но не помогает. Я ни черта не пьянею! От этого только обидней, это ж, видать, моя последняя бутылка в жизни. Ну, согревшись малость, можно и поплавать.

Затем, пошатываясь, подошел к борту и сиганул вниз.

Юрий, пожав плечами, принялся разглядывать окружающее.

Нос «Титаника» уже погрузился. Огни еще горели ниже ватерлинии, и от этого бьющие о борт волны светились каким-то неестественным, призрачным светом.

— Юрий Викторович? — послышалась сзади русская речь.

Герман Иванович Регастик стоял, засунув руки в карманы. На лице его были написаны злая досада и глубокое презрение.

— Если вам все же будет суждено написать вашу книгу, напишите, что капитан Смит просто старый осел, а его офицеры — сборище тупиц! Да-да, так и напишите, они уконтрапупили лучший в мире лайнер! Согласитесь, это надо уметь! — он зло хохотнул. — И как англичанам удалось стать владыками морей? — было видно, что Регастик торопится выговориться. — Я пытался добраться до кого-то из них, просил провести к капитану, да где там?! Черт возьми, я бы спас этот корабль! Уж до подхода «Карпатии» мы бы дотянули!

Что за «Карпатия» и при чем тут она, Юрий не особо понял, должно быть ревельский инженер знал больше него.

— И что бы вы сделали? — поневоле заинтересовался стряпчий.

— Для начала наш «Титаник» можно было облегчить! Как поступали в старину, чтобы облегчить корабль? Сбрасывали за борт пушки, рубили мачты… Это все знают! А только якоря «Титаника» вместе с цепями весят пятнадцать тысяч пудов с гаком! Во всяком случае, выкинув их в море, уже продлили бы жизнь парохода, по крайней мере, на час-другой. Ну почему никому из этих… «морских волков» и в голову не пришло расклепать цепь и выбросить якоря?

А уголь? Тысяча мужчин уж как-нибудь вытащили бы по три-четыре пуда каждый — за час еще тонн двести-триста. Можно было бы выровнять дифферент на нос, чтобы палуба «Е» не погрузилась в воду. Это предотвратило бы переливание воды по этой палубе по кораблю… Достаточно было затопить один-два кормовых отсека. Можно было, в конце концов, высадить людей на айсберг, используя шлюпки… Можно было сколотить и связать за прошедшие два часа плоты — хоть из мебели, хоть из ящиков, как-то бы продержались. Я пытался, я говорил этому ихнему старшему, сэру Генри… И Мэрдоку говорил. Даже слушать никто не стал! Это не моряки, а куроцапы какие-то! — в сердцах бросил он.

— Сейчас вот я был в салоне, — сменил он тему. Общество там собралось весьма изысканное. Арчибальд Батт, Миллет, Кларенс Мур и Бен Гугенхейм… И что вы думаете они делают? Ха! Они сели за ломберный стол, и режутся в карты словно на светском рауте! Один из них проигрался и попросил взаймы у Астора. И тот дал ему сто долларов — с условием вернуть сразу по возвращении на берег! Ха! Безумие какое-то! Просто безумие!

Махнув рукой, Регастик зашагал прочь.

С корабля уже начинали прыгать люди. Шлюпочная палуба была всего в десяти футах над водой, и некоторые благополучно добрались до спасательных шлюпок.

Мужчины, женщины, дети, старики и молодежь, католики и протестанты — все покорно готовились принять смерть. Десятки людей стояли на коленях на все более кренящейся палубе.

А над воплями и рыданиями звенел глухой глубокий голос.

— …И я видел новые небеса и землю обетованную, — вещал человек в пасторском облачении. — Небеса и земля исчезли, и моря не было больше… Все источники великой бездны… и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей… Вода же усиливалась и весьма умножалась на земле, — цитировал пастор священное писание. — Я также видел Новый Иерусалим, священный город, спускающийся с небес, от Бога, прекрасный, как невеста, ожидающая встречи с женихом. Я слышал громкий глас, раздающийся с престола, — так Господь живет среди людей. Он будет пребывать с ними, и они будут его… Он утрет каждую слезу на их глазах. И там не будет больше смерти или горя, плача или боли, когда этот мир исчезнет.

И не один пастор старался нести последнее утешение отчаявшимся.

— Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, — донеслось до слуха Юрия.

Невысокий человечек с косматой бородкой и в затрапезном пиджаке читал канон отпущения грехов перед небольшой толпой истово крестящихся бедно одетых людей. Стоящий впереди них дюжий болгарин в феске рыдал, заливаясь слезами. Грубые корявые пальцы землепашца с трудом складывались в крестное знамение…

Кто был этот батюшка — старовер, поп-расстрига, решивший поискать за океаном лучшей доли, а может какой-то сектант? Теперь уже все равно…

«Господи, ну отчего я не верю в тебя?» — промелькнуло у Юрия.

Ему было бы легче умирать с молитвой, надеясь, что после окончания земного пути она отворит ему двери рая… Увы — он знает, что сейчас кончится ВСЕ…

Потом подумал о Елене и еще о Лиз, ставших, так уж вышло, последними женщинами в его жизни. Хорошо, что они останутся живы, и, наверное, будут о нем вспоминать. Может, Леночка даже разбогатеет, благодаря золоту барона, но в любом случае им суждена долгая счастливая жизнь. Жаль, он не сможет уже за них порадоваться.

Саженях в десяти от Ростовцева кто-то из кочегаров перегнулся через поручни и прыгнул в воду. Слышно было, как он с бранью барахтался в ледяной воде.

Собственно, только это остается и ему. Да только шансов, по совести говоря, нет. Стряпчий сглотнул комок в горле.

Смерть от утопления — жуткая смерть. Страшный зеленый огонь разрывает голову, вспомнил он рассказ своего знакомого, чудом спасенного из Невы. Но даже спасательный жилет в ледяной воде даст лишь отсрочку. Он однажды провалился в полынью на Витиме: тысячи лезвий вонзается в тело, и холод сдавливает грудь, мешая дышать. Полчаса от силы, как говорили бывалые сибиряки, и ты мертв. А стоит ли напрасно длить мучения?

Рука его машинально скользнула в карман… Дирринджера на месте не оказалось, видимо, незаметно выпал в суматохе.

Он качнул головой, судьба отрезала ему и этот выход.

С нижних палуб доносился грохот опрокидываемой мебели — бак корабля все ниже опускался в поджидающее добычу море.

Юрий выглянул через фальшборт… До воды оставалось уже от силы футов двадцать пять или по французской системе — семь с чем-то метров… И внизу почти рядом с бортом болталась шлюпка. Напуганные люди в ней бросили весла, вероятно, ждали приказов кого-то из офицеров… До перекошенного борта лайнера каких-то четыре сажени… Из иллюминатора палубы «А», от которого до атлантической воды всего дюймов восемь можно было бы выбраться, в несколько гребков добраться до шлюпки, и вот спасение! Увы, каюты заперты, да и долго развинчивать барашки иллюминатора.

И вот тут Юрий увидел то, от чего замерло сердце. Почти над самой шлюпкой торчала шлюпбалка со свисавшими с нее тросами. Да, именно по ним слезал тот тип из канадского яхт-клуба.

Если зависнуть и раскачаться…

«В конце концов, что ты теряешь, старина?» — спросил он у самого себя.

Вытащил из кармана перчатки, запрыгнул на фальшборт, ухватив шлюпталь, и спрыгнул вниз.

Размах качающегося маятника, каким стало его тело, разворот, толчок ногами от борта, боль в обжигаемых трением руках. И когда сила инерции понесла его обратно, он разжал руки и полетел вниз, в холодную тьму…

Моля об одном в краткий миг полета: чтобы если промахнется — его вытащили… Или чтобы удариться головой о борт и умереть сразу…

Глава 14

Он упал боком. Падение отозвалось взрывом дикой боли, но упал он на руку, да и мешок на дне смягчил удар, а заодно и чьи-то объемистые телеса.

Голова пребольно стукнулась о банку, и окружающее потемнело…

— Что ты творишь! — вскрикнули у него над ухом. — Ты чуть меня не убил, грязный мужлан!

— Шлюпку едва не опрокинул! — поддержала молодая девушка в синем пальто поверх халата.

— Отстаньте от него. Я бы на его месте тоже прыгнула, — вступился за него решительный женский голос.

Юрий сел на дно. В первый момент ему показалось, что в шлюпке одни женщины.

Тут были пассажирки всех трех классов. Ветхие шали и поношенные юбки соседствовали с дорогими шляпками и японскими халатами. Одна дама средних лет могла похвастаться элегантным вечерним туалетом, шиншилловой горжеткой, в которую зябко куталась, вся вздрагивая. Многие были босиком и в ночных рубашках. Несколько женщин прижимали к себе детей, сидевших тихо, как мышки. Мужчин было всего трое — два левантинца и молодой испанец, который, ежась от холода, натягивал на уши берет. Было еще двое матросов — один сидел на корме, намертво вцепившись в румпель, другой, постарше, на носу, изображая впередсмотрящего.

— Гребите! — между тем загалдели пассажирки. — Гребите живее, а то еще кто-нибудь прыгнет!

Женщины похватали весла и принялись вразнобой грести. Вихляясь и покачиваясь, шлюпка медленно поползла прочь от корабля.

— Мистер, — к Юрию, перешагивая через скамьи, подобрался матрос — тот, что постарше. — Вам в море ходить не доводилось, больно ловко с канатами обращаетесь?

— Увы… — пробормотал стряпчий.

Его затошнило, наверное, из-за удара по голове. Или это морская болезнь? Но море спокойно…

— Разве что было дело… Ловил рыбу… на севере… У берега, правда…

Что дело происходило на реке, он уточнять не стал.

— Значит, грести умеете? — обрадовался моряк.

— Я сейчас… в плохой форме, дружище… — извинился Ростовцев, и здоровой рукой вытер кровь, стекавшую с разбитого лба.

— Да, скверно, — нахмурился матрос. — Хоть бы один кто-то понимал толком в морском деле…

— А вы тогда на что? — бросила через плечо одна из женщин, кажется, та, на которую он упал, и неловко взмахнула веслом. Ее рыжие волосы рассыпались по плечам из под платка.

Судя по выражению лица, она бы с большим удовольствием приложила бы этим веслом и моряка, да и Ростовцева.

— Я же смазчик, машинами занимался, чтоб хорошо колеса вертелись. А Тэдди, — махнул он в сторону скорчившегося на корме юноши, — он вообще ламповщик, следил, чтобы в аварийных фонарях масло и керосин были да фитили моль не сожрала!

— И какого черта ты полез в шлюпку тогда, раз ничего не умеешь?! — не унималась англичанка, судя по характерному акценту, из лондонских «кокни». — Струсил, небось, и смотался?!

— Я то чего? — пожал моряк плечами. — Мистер Лоу сказал принять командование шлюпкой, я и принял. Так что я теперь ваш капитан, и не надо на меня орать! — рявкнул он. — Обращаться ко мне: «мистер Холл»!

И сам рассмеялся от своей наглости.

Юрий снова вытер заливавшую глаза кровь.

— Разрешите, джентльмен, я вас перевяжу? — предложила сидевшая напротив девчонка лет шестнадцати. — Меня мама учила…

И, не стесняясь, оторвала полосу от подола своей ночной сорочки — хотя и ветхой, но чистой.

Он отошли примерно на полверсты…

«Титаник» еле заметно покачивался на слабой волне. Ровные ряды иллюминаторов лайнера всё еще жутковато светились из-под воды, и от этого бьющие о борт волны светились каким-то неестественным, призрачным светом.

Даже на расстоянии «Титаник» казался настоящим великаном, воистину морским титаном, в честь которых получил имя. Почти невозможно было поверить, что с таким кораблем могло случиться несчастье. Далеко над водой разносились веселые мелодии оркестра — музыканты старались вовсю. Должно быть, то был самый необычный концерт, какой можно представить.

С такой дистанции нельзя было толком разобрать, что делается на борту, но Ростовцев мог различить людей на палубах — те все еще были ярко освещены. Люди стояли, одинаково опустив головы. Юрий догадался, что они молились…

На носовой палубе — рядом с почти поглотившим бак морем — собрались вместе человек сто. Посреди их толпы возвышалась фигура в пастырском облачении и шляпе. Видимо, он взобрался на стул или на тумбу, чтобы всем его было видно. Его руки были протянуты к темным небесам, он произносил молитву.

Оркестр внезапно замолк, а потом заиграл снова.

Но вместо развеселого регтайма полились торжественные пафосные звуки псалма.

— А, черт! — заорали на корме. — Тут кто-то есть!

И через полминуты полдюжины женских рук выволокли из-под скамьи маленького тощего испуганно озиравшегося человечка в синей куртке и мешковатых штанах. Крошечные усики топорщились, раскосые глаза испуганно и вместе с тем зло смотрели на них. От него исходила вонь горелого пережаренного масла и еще чего-то затхло-прелого.

— Китаеза! — воскликнул Холл. — Это же китаеза! Ну дела!

— Какой еще китаеза?! — загалдели пассажирки. — Откуда на «Титанике» китайцы?!

— Ты как сюда попал, приятель?

Китаец что-то пробормотал, робко и умоляюще. Глаза, однако, по-прежнему были злыми.

— Ясно, — резюмировал моряк. — Без билета думал прокатиться в Америку!

А Юрий подумал: сколько еще таких «зайцев» сейчас мечутся по обреченному кораблю, не имея даже спасательных жилетов? А вот этот, когда узнал, что лайнер тонет, сообразил, что никто не пустит азиатского туземца в шлюпку, и сумел как-то заранее пробраться в нее. И ведь не подал и признаков жизни до этого момента!

— Выбросить эту крысу желтомордую за борт! — выкрикнула все та же «кокни».

— Отставить! — веско распорядился Холл. — Раз уж парень сюда попал, значит так тому и быть… На крайний случай будет запас мяса! — пошутил он, то ли стараясь такой грубой шуткой снять нервное напряжение в шлюпке, то ли маскируя бравадой собственный страх.

— Верно, раз спасся, значит на это воля герё Иисуса, — произнесла высокая худая белокурая женщина — шведка или норвежка по виду. — Он правильно поступил, позаботившись о себе, раз уж капитан с офицерами спасали важных господ, а на нас плевали…

И добавила вполголоса:

— Жаль, мой Аксель не смог сделать то же самое…

Еще какое-то время они лежали в дрейфе. Корабль медленно, почти незаметно оседал в воду, и у Юрия даже затеплилась мысль, может быть, он продержится на воде до того, как подоспеет помощь? Все же его строили англичане, а чьи корабли лучше английских?

— Смотрите! — воскликнул до того молчавший Тедди.

Ростовцев поднял глаза и увидел, что все надежды тщетны и конец близок…

«Титаник» стал быстро погружаться, задирая корму. Вот уже первая труба наполовину в воде.

Все еще горел свет. Каюты, палубы и даже огни на мачтах…

Еще продолжал играть оркестр — все тот же церковный гимн.

В такт музыке вдруг запела одна из женщин, прижимавшая к себе мальчика лет шести. Другие вразнобой начали подтягивать.

Крен быстро увеличивался, вот уже мостик целиком погрузился под воду. Корпус лайнера уходил в пучину со страшным шипением.

Свет исчез, затем на несколько мгновений опять блеснул.

— Видали? Вышибло генераторы! — прокомментировал смазчик. — Вода, наверное, главный щит залила.

— А почему свет снова загорелся? — зачем-то спросил Ростовцев.

— Аккумуляторы у нас хорошие, железо-никелевые эдиссоновские, дорогая штука, — пояснил Холл.

И с чувством добавил:

— Лучше б шлюпок побольше было!

Оркестр резко оборвал игру…

«Титаник» еще сильнее накренился вперед, его нос окончательно скрылся под водой, и корабль встал почти вертикально. И тогда раздался оглушительный гром, походивший на удары огромного кузнеца по наковальне с утес размером или раскаты грозы. В общем потоке кувырком летела патентованная ледоделательная машина с палубы «G», тридцать шесть тысяч апельсинов, электроподъемники фирмы «Рэйлтон, Кэмпбелл энд Кроуфорд» и полторы тысячи килограммов живых устриц…

В море валились десятки кадок с пальмами из «Палм-Кор»; из разбившихся ящиков вылетали лавины ракеток для сквоша и клюшек для гольфа. За ними несся поток орехов, яиц, пивных бутылок… А с ними вниз прыгали люди.

На дно уходили украшенный драгоценными камнями манускрипт «Рубайата» Омара Хайяма, роскошное убранство салонов и кают люкс, двенадцать сундуков с антиквариатом миссис Шарлоты Дрейк, полдюжины роялей…

Вот передняя труба отломилась и с оглушительным шумом рухнула в воду. Слетели со стопоров оба якоря, повиснув на грохочущих, бьющих по борту цепях на длину всех своих десяти смычек.

Раздался грохот, который можно было бы слышать за мили, — это котлы и механизмы сорвались со своих мест.

В страшном водовороте закружило мешанину из шезлонгов, ящиков, канатов, каких-то досок и обломков. Вода бурлила и пенилась, с шипением и стоном через открытые двери и иллюминаторы вырывался из чрева парохода воздух, смешанный с паром, словно ревел издыхающий кит. Это был воистину предсмертный крик «Титаника», его последний вздох.

Высоко задравшаяся корма смотрела в небо, словно гигантская черная гора. Несколько человек, цеплялись за тросы, карабкались по гребному винту. Внезапно пароход вздрогнул, как бы в последнем усилии выпрямиться, и медленно, торжественно ушел под воду, унося с собой и пассажиров. Теперь уже вечных пассажиров.

Какой-то миг, и на месте огромного корабля образовался пенящийся водоворот, в котором кружили деревянные обломки, огромные пузыри воздуха и мертвые тела.

Края водяного кратера, покрытые пеной, поднялись вверх.

Над местом гибели колоссального корабля встало облако тумана и водяных капель, как будто кипела вода в колдовской чаше уже наверняка мертвого Монпелье.

А потом все стихло. Океан с ледяным спокойствием сомкнулся над своими жертвами…

— Боже мой! — прошептал кто-то в шлюпке.

Остальные не могли произнести ни слова.

А потом в тишине разнесся быстро нарастающий крик…

Это от отчаяния и страха кричали люди, оказавшиеся в воде. Ничего чудовищнее этого вопля Юрий в жизни не слышал. Крик ужаса… Крик, пронзающий самое сердце. Проклятия и стоны, мольбы испуганных и задыхавшихся от страха тонущих людей. Призывы о помощи и воззвания к Богу и Дьяволу неслись над черными водами…

До места гибели корабля, где сейчас погибало невесть сколько душ, было всего ярдов пятьсот.

— О, Господи, что же это?! — закричала женщина в вечернем платье.

Соседка приобняла ее за плечи, успокаивая. Девчонка в ночной сорочке всхлипывала, из глаз текли слезы.

— Нет, нет… Надо плыть к ним! — вдруг закричала она. — Мы должны вернуться и спасти людей!

— Да ты никак очумела, мокрощелка! — заорала рыжая. — Да если мы повернем туда, нас в три секунды перевернут, и мы все утонем! Давай я тебя выкину за борт, ты к ним сплаваешь, может, поможешь кому… — вскочив, шагнула к девушке.

— Придержи язык, вонючая шлюха! — вскочила другая пассажирка, крепко сбитая, лет сорока на вид. — Как бы тебе самой за борт не прогуляться!

— Ах, ты… — рыжая сказала нечто непонятное Юрию, но по интонации явно нецензурное.

— Ну, хватит! — рявкнул Холл, поднеся к носу «кокни» сжатый кулак. — Здесь я командую! Всем сидеть спокойно, лодку не раскачивать! Мы не будем приближаться сейчас, и в самом деле нас запросто потопят… Подойдем попозже, мисс, и поднимем, кого сможем. А пока следует осмотреться, может, кто поблизости есть в воде…

В следующий час женщины, точно очнувшись от оцепенения, втащили в шлюпку несколько человек — двух девушек лет четырнадцати, непрерывно дрожавших и плакавших, трех матросов и горбоносого толстячка, лопотавшего нечто на своем языке.

Между тем крики становились все слабее и слабее, пока не смолкли совсем.

— Отгребай назад! — сказал Холл. — Мы сделали, что смогли, и свой долг выполнили. Возьмем еще кого-то, чего доброго сами пойдем на дно.

Их накрыла кромешная тьма.

Единственными звуками теперь были женские рыдания да удары весел по воде.

— Почему, Господи, почему? — еле слышно бормотала дама в вечернем платье.

А потом размотала горжетку и протянула ее одной из девочек.

Глядя на это, Холл стащил бушлат и закутал вторую из спасенных. А Тедди снял с себя фуражку и отдал девушке, перевязавшей Ростовцева.

— Возьми, мисс, — смущенно пробормотал он. — Она не шибко греет, но все ж лучше, чем ничего.

В холодной ночи, на пространстве в несколько миль вокруг, в океане болтались спасательные шлюпки. На некоторых из них люди кричали, махали руками, на других стояла гнетущая тишина, и потрясенные, искаженные страданием лица смотрели вверх.

Придя в себя, Холл распорядился:

— Нужно провести перекличку.

Через пять минут она завершилась. В шлюпке было тридцать семь человек, считая Юрия.

Двадцать четыре женщины, пятеро детей, восемь мужчин, включая трех спасенных и китайца.

— Посчитаем теперь, чего у нас есть! — произнес смазчик нарочито бодрым голосом.

Ящик на носу оказался совершенно пуст. Ни сухарей, ни консервов не было, как и сигнальных ракет и фальшфейеров. Правда, в двух вместительных анкерках что-то плескалось. Холл приподнял один, затем второй…

— Воды от силы по четверти галлона на брата… — озабоченно резюмировал он. — А что там в мешке?

Мешок, на который так удачно спикировал Ростовцев, содержал в себе настоящее сокровище для измученных продрогших людей — полсотни свежих белых булок. Должно быть, в суматохе камбузники забросили их в шлюпку, особо даже не раздумывая.

Холл лично раздал людям хлеб, каждому по половине душистой выпечки.

Стали искать фонарь, но его нигде не было.

— Значит, будем плыть в темноте, — прокомментировал кто-то. Они и плыли в свете звезд иногда тихо переговариваясь с соседом.

— Ох! А ежели бы не та американка — конец бы нам был — вдруг услышал Юрий — говорила завернувшаяся в одеяло немолодая тетка лет возле которого жались две девчушки — дочки а может и внучки — или племянницы — как знать. Из богачек сама, а бойкая да сильная! И я ведь и не спросила как ее зовут! Молоденькая такая — в синем платье да шляпке смешной — брошка у нее еще была золотая — кошка не кошка тигр не тигр…

— Ничего — потом найдем и спасибо скажем! — бросила одна из девочек.

«Элизабет ее зовут!» — хотел сказать Юрий, но отчего-то промолчал — может, чтоб не спугнуть надежду, что и он и эти женщины увидят еще храбрую журналистку.

— Смотрите, человек! — закричала девушка, перевязавшая Юрия.

Весла нехотя захлопали по воде…

Увы, это был лишь колыхаемый волнами труп. Пассажир первого класса, как можно было понять. Он лежал на спине. Безупречно сшитый фрак с бутоньеркой в петлице, щегольские белые башмаки и галстук-бабочка. Даже в смерти этот немолодой господин сохранял некую элегантность.

Холл вдруг ухмыльнулся и подцепил труп веслом, подтаскивая к борту. Еще миг, и грузное тело наполовину перевалилось в шлюпку.

— Ты рехнулся, братец?! — загалдели женщины. — Не видишь, он же мертвый!

Фыркнув в их сторону что-то неуважительное, Холл сноровисто обыскал утопленника.

— Авось, джентльмен имел с собой флагу с виски, — добавил он.

Однако, похоже, не спиртное его интересовало.

Через минуту довольный смазчик вертел в руках большой платиновый портсигар с алмазной монограммой блеснувшей при свете звезд.

— Унций десять потянет, — заключил он и сунул добычу за пазуху.

Схватил мертвеца за кисть, но тот, к огорчению Холла, не носил колец.

Легкий толчок, и бездыханное тело вернулось в океан.

Рыжая «кокни» сплюнула за борт, испанец с отвращением отвернулся, кто-то перекрестился…

— И не стыдно вам? — осведомилась девушка. — Мертвого-то грабить?

— Это бесчестно! — поддержали ее.

— То-то и оно, леди, что мертвого! Мертвому добро ни к чему, знаете ли! А мне пригодится, потому как теперь я, вроде как, без работы — утонула моя работа. А есть-пить надо, небось, мистер Исмей мою матушку да сестру кормить не будет. Честь же, она, знаете ли, у бедняков и богатых разная!

— Оставьте его в покое, — бросила женщина с мальчиком. — Этой побрякушкой он от чертей на том свете откупаться станет!

А сидевшая, нахохлившись, у левого борта дама в мехах, вдруг порывисто встала и шагнула к Холлу. Стянула с пальца блеснувший алым камнем перстень.

— Вот, возьмите… капитан, — тихо сказала она, протягивая кольцо. — За все, что вы для нас делаете! — было непонятно, иронизирует она или говорит искренне. — Вам и в самом деле нелишне, а мне этот перстень никогда особенно и не нравился.

Холл как ни в чем не бывало взял сверкнувший золотом ободок из миниатюрной ладони — его рука казалась рядом с ней лопатой.

— За подарок спасибо, само собой, миссис! — добродушно вымолвил он, одевая его на мизинец. — Добро мы помним…

— Только не продешевите, капитан! — добавила женщина, вновь садясь на банку. — Оно стоит не меньше трех сотен долларов у любого ростовщика…

Шлюпка двинулась туда, где мелькали огни и раздавались возгласы. Глазам вскоре предстало целых пять шлюпок, сгрудившихся вместе. Все они были забиты женщинами и детьми.

В одной из них поднялась высокая фигура в фуражке и с фонарем.

— Мистер Питман! — закричал Холл. — Я старший в шлюпке… Какие будут приказания?

— Да какие тут могут быть приказания? — негромко прозвучал хриплый голос. — Сам видишь, матрос… Хотя, сколько вас в шлюпке?

— Тридцать семь человек, сэр! — отрапортовал смазчик.

— Еще шесть-семь душ сможете принять? У нас в одной шлюпке пятьдесят шесть человек, борта на ладонь от воды.

— Есть сэр…

В темноте они кое-как подгребли к глубоко осевшей шлюпке. И с нее, пошатываясь от слабости, перешли один за другим еще восемь человек — шесть женщин и двое мужчин. Ростовцев их толком не рассмотрел.

— Сэр, — бросил напоследок Холл. — У вас не найдется лишнего пальто или пледа, хоть чехла шлюпочного — мои сильно продрогли.

Какое-то движение, и на их шлюпку передали пальто и шарф.

— Самим бы не помешало, — словно извиняясь, добавил Питман.

— И на том спасибо…

Снова усталые женские руки взяли весла, снова гребут.

Шлюпка описывала медленные круги. Нельзя было удаляться далеко от других.

Холл достал портсигар, открыл и вытащил толстую гаванскую сигару с блеснувшим золотом ободком.

— Даже и не промокли! — удовлетворительно бросил он. — Тедди, поднеси-ка огоньку…

Вздрагивая все еще от пережитого, молодой матрос достал коробку восковых спичек и чиркнул о борт шлюпки. Пахнуло фосфорным дымком, и смазчик затянулся…

— С детства сигар не курил, когда мальчишками были в Халле и окурки у богатых выпрашивали… — зачем-то пояснил он.

— Там слева — огонь! — встрепенулся один из новых пассажиров. — Клянусь, это корабль!

— Где? Где? — заозирались пассажиры.

Холл поднялся, осматриваясь.

— Померещилось тебе, братец… — сообщил он и снова опустился на носовую скамью, крепко сжимая «гавану» в зубах.

И тут портсигар выскользнул у Холла из-за пазухи и, ударившись о банку, отскочил за борт. Лишь тихий всплеск сопроводил исчезновение драгоценного трофея.

С минуту моряк неподвижно стоял, глядя туда, где утонула его добыча. А потом повернулся к своим подопечным — лица многих из них излучали откровенное злорадство.

— Выходит, правду говорили старики, — произнес сквозь зубы Холл с мрачной усмешкой, — что Дэви Джонс свою добычу так просто не выпускает.

Их шлюпка медленно ползла по ночному океану. Мимо таких же шлюпок — осколков невиданной катастрофы. Когда они проходили мимо одной из них, с нее донеслась возмущенная речь какой-то чопорной дамы:

— Надо же, тот господин курит сигару! И это когда все вокруг страдают!

С какого-то момента сознание стало ему изменять. Ростовцев то отключался, то снова приходил в себя, будто волны попеременно дарили ему сознание и уносили вновь. Шлюпка под ним вздымалась и опадала на мелкой волне. Ему казалось, что голова стала слишком тяжелой для тела. Временами его пронзало болью в руке («А, похоже, что перелом!») Временами он не понимал, жив он или уже нет. Время будто остановилось.

Наконец, выжившие увидели, что горизонт наливается бледным лимонным оттенком. Уже приближался рассвет.

Звезды медленно гасли, и на их месте появлялось розоватое зарево нового дня. Ничто не указывало на ужас прошедшей ночи, разве что на волнах плавали обломки да еще иногда тела тех, кому не повезло быть погребенным в пучине.

Обломки льда и небольшие айсберги колыхались на волнах в отдалении. Туман расходился, воздух был прозрачен. Серебром сверкали небольшие морские волны…

— Корабль! Смотрите, корабль! — донеслось с соседней шлюпки.

И в самом деле, Ростовцев различил вдали черную струйку дыма на фоне посветлевшего неба.

Замерзшие, измученные люди подняли головы и запавшими, обведенными тенью глазами смотрели на горизонт. Черная точка быстро росла, и вскоре стал ясно виднен бурун белоснежной пены на волне, которую рассекал нос корабля. Вот в небеса взмыла ракета, за ней — вторая, гулко бухнув над морем. Красные ракеты, как и положено…

Люди, вскочив с мест, размахивали куртками и веслами, кое-где загорелись импровизированные факелы. И в шлюпке Юрия тоже начались лихорадочные поиски чего-нибудь, что можно было бы поджечь. Наконец, испанец достал из кармана молитвенник, и тот весело заполыхал. И горящим словом Божьим стал размахивать над головой ламповщик, уже почти пришедший в себя.

Их заметили. Судно сбавило скорость, подходя все ближе. С шипением и свистом стравливаемого из раскаленных котлов пара, оно легло в дрейф кабельтовых в двух от их шлюпки. Возле леера на баке, молча стояли пораженные пассажиры и команда, казалось, они высматривают «Титаник», еще на что-то надеясь. Потом капитан и офицеры синхронно поднесли руки к околышам фуражек, отдавая последние почести погибшему кораблю. Флаг на грот мачте пополз вниз…

Глава 15

Нью-Йорк, 12 мая 1912 г.

Юрий стоял без движения, уставившись в окно. Он занимал номер на десятом этаже. За стеклом широко разворачивалась панорама многоэтажных ступенчатых домов, справа синел Гудзон, усеянный баржами и паромами. Машинально остановился, оперся о подоконник и застыл в молчаливой неподвижности. Знакомая упрямая боль начала сжимать виски, словно от переутомления. Все-таки головой он приложился тогда крепенько. Ну, да все излечимо, кроме смерти…

«Уолдорф-Астория» — тысяча триста номеров и четыре десятка холлов — самая большая гостиница Нью-Йорка. Центральный холл шикарный до помпезности, отличные рестораны, прекрасный персонал. Ванные комнаты с каррарским мрамором и итальянской смальтой-мозаикой, тебризские и турецкие ковры, венецианские люстры, мебель в стиле Луи XVI. В ресторане «Уолдорф-Астория» собирались по вечерам лучшие люди города. Сегодня вот известный спортсмен и филантроп Альфред Вандербильт давал званый ужин.

Там, между прочим, будет прибывший третьего дня из Европы Джон Морган, как уже едко пошутила какая-то бульварная газета, все эти недели возносивший молитвы во здравие своей неврастении обострение которой и заставило его сдать билет на «Титаник».

А еще писали, что прибыл мистер Морган не просто так, а на предмет поживиться мертвечиной — слишком много мест в правлениях компаний первой величины стали вакантными после ужасной катастрофы и слишком больше куски лакомого имущества ныне ожидают наследников… Ладно, это его не касается.

Спустившись на отделанным красным деревом лифте в холл, Юрий направился к стойке. Безупречно выбритый лакей в черном сюртуке, как китайский болванчик, поклонился Юрию, учтиво склонив голову с ровным набриолиненным пробором.

— Новая корреспонденция на столе, мистер Ростофцефф. Пожелания будут?

— Благодарю, нет.

Изучил кипу газет и журналов, ища глазами конверты. Писем из Петербурга не было, а пора бы им уже прийти. Ведь как бы то ни было, а дело, для которого он сюда прибыл, делать надо, раз уж он жив. А как вести наследственные дела, если все его бумаги там же, где и «Титаник»? И паспорт, и доверенность от заказчика на двух языках с консульским апостилем[31], и аккредитивы, и два рекомендательных письма от живших в Петербурге американцев остались в каюте вместе со скромным багажом. Он тогда просто не вспомнил о них. Впрочем, не он один. Как писала все та же пресса, миссис Диккинсон Бишоп, форменным образом убивалась по шкатулке с фамильными драгоценностями, которую бросила на столике в каюте, захватив при этом кроличью муфту. А мистер Пошьян унес свою булавку-талисман и пару апельсинов, но оставил ценных бумаг на шесть десятков тысяч фунтов.

Спасибо хоть гонорар от «Уайт стар лайн» остался. Так что и ему, и Елене о деньгах беспокоиться не приходится, пока, во всяком случае.

Как бы то ни было, придя в себя, он сразу отбил телеграмму в Россию и в тот же вечер получил ответ. Его клиент, надворный советник Осип Иванович Базилевский, выражая радость по случаю чудесного спасения своего поверенного в делах и хорошего знакомого, обещал как можно скорее выслать все нужные бумаги. Даже паспорт в российском посольстве ему уже выписали новый. Вот с аккредитивами пока было сложнее — глава представительства Русско-Азиатского банка был в отъезде на Тихоокеанском побережье по срочному делу и раньше чем через неделю вернуться не мог. А без него такой вопрос не решался — деньги есть деньги.

Юрий посетил бар и позавтракал — яичница с беконом, тосты, булочки, джем и кофе, и почувствовал себя бодрее. Вернувшись к себе, он улегся на кушетку. Чертовы воспоминания опять ожили в памяти…

С «Карпатии» в шлюпку сперва спустили штормтрап, но люди были настолько измучены, что никто не рискнул подняться на почти тридцатифутовую высоту. Тогда по трапу спустились два матроса, а затем сбросили манильский трос с петлей на конце. И матросы сноровисто обвязывали обессилевших людей и одного за другим поднимали лебедкой на палубу. Дошла очередь и до Юрия. Его несколько раз чувствительно приложило о борт, как куль с мукой.

Наконец, он оказался на палубе и его завели в какую-то дверь, где матрос, накинув на него одеяло, почти силком влил в рот стакан грога. Затем корабельный доктор занялся его головой и рукой, сорвав уже присохшее полотно и наскоро наложив лубок, пока его помощник из матросов «Карпатии» бинтовал разбитую голову спасенного.

Обеденный салон являл собою зрелище одновременно трогательное и печальное. Там уже находилось много женщин, некоторых рвало, многие плакали от холода и боли в израненных об весла руках.

Женщины сидели стайками, как нахохлившиеся птицы, многие из них плакали, думая о своих погибших мужьях. Возле них хлопотали горничные и те пассажирки, что покрепче.

Детей поили горячим шоколадом и даже развлекали.

Вот седой солидный мистер забавлял ребенка игрушечной свинкой, которая наигрывала веселую мелодию, если её тянули за хвост. Его сосед кормил печеньем малыша лет четырех. Молодая женщина оправляла одеяло плачущему младенцу на руках пожилой заплаканной дамы.

— Милый малыш, как его зовут? — спросила молодая.

— Если бы знать… — голос дамы был тих и печален. — Его сбросили в нашу шлюпку с палубы. Я даже не знаю, кто это сделал. Наверное, какая-нибудь отчаявшаяся пассажирка из третьего класса хотела спасти свою кровиночку. Великий Боже, я даже не смогу рассказать малютке, кто были его родители! Ну, мы с Эдвардом… — она всхлипнула, спазм перехватил горло, — с моим бедным Эдвардом вырастили четверых, и еще одно дитя мне в тягость не будет…

В салоне «Карпатии» сидело еще десяток с лишним детей, чьи родители пока (или уже?) не отыскались. Дети сбились все в одну кучку, глядя испуганными глазенками на окружающих и тихо плача.

Вот маленькая девочка, растирая кулачками слезы, бормотала: «Мама, мамочка, где ты! О, мама, мамочка!» Одна из пассажирок «Карпатии» принялась ее успокаивать, но та не слушалась и вырывалась.

— Позовите маму! — просила она тоненьким голоском. — Я думаю, они должны быть в какой-то из шлюпок. Мама искала мою младшую сестренку Кэти… и… я думала… Мама посадила меня в нашу шлюпку и побежала за Кэти… Я хочу к маме, — тихонько захныкала девочка, сквозь слезы глядя на взрослых.

Вскочив (голова тотчас напомнила о себе), Юрий выбрался на палубу и стал со смешанным чувством страха и надежды наблюдать за тем, как к их кораблю подходили все новые и новые шлюпки с людьми с «Титаника». Некоторые спасенные поднимались на борт при полном параде — в вечернем костюме, в котором они покинули «Титаник», и казалось, что ужасы этой ночи нисколько не лишили их выдержки и не испортили их манер. Среди прочих он увидел и знакомую дамочку с китайским мопсом под мышкой. Сунь Ятсен время от времени тихонько повизгивал — натерпелся небось страху.

— Вот ведь… — процедил стоящий неподалеку от Ростовцева кочегар со свежими ожогами на лице и въевшейся в ладони угольной пылью. — Псинка вот, гляди-ка, выжила, а наша смена почитай вся утопла…

— А Смит, капитан наш, говорят, в женское платье переоделся и в последнюю шлюпку сел…

Юрий едва узнал Брюса Исмея, который буквально вполз на корабль. Выглядящий изможденным стариком, он отказался от протянутой ему фляги, обведя людей на палубе тусклым и безжизненным взглядом. Так он стоял и молчал, пока его не увели в каюту.

Спасательные шлюпки все подходили, и было тяжело видеть, как на палубу поднимались женщины и начинали расспрашивать о своих мужьях. Каждая из них надеялась, что на следующей шлюпке может находиться ее муж, но никто так и не дождался. На его глазах жены становились вдовами, а дети сиротели.

Шлюпку за шлюпкой поднимали на борт, и все новые люди высаживались на «Карпатию». Отороченные кружевами вечерние платья, дорогие чесучовые японские халаты и кимоно, меховые пальто поверх кальсон с манишками, шерстяные шали, пижамы, белые атласные тапочки. И тут же команда и бедняки из третьего класса с испитыми лицами, в грубой матросской или рабочей одежде и обтрепанных кепках. Женщины — худые с натруженными руками в заштопанном нижнем белье и жалких пальтишках, которые даже сейчас старались стыдливо натянуть поосновательнее. Заросшие черной щетиной итальянцы, рыжие ирландцы, немецкие и польские крестьяне, смуглые левантийцы… И китайцы — трое, тесной кучкой жмутся друг к другу. Был ли там «ходя» из их шлюпки, Ростовцев не разглядел. Слева от них парень лет двадцати в кавказском бешмете, поверх которого так нелепо выглядел спасательный нагрудник.

Вот на палубу втащили Регастика, промерзшего до синевы, но живого. А вот самый обычный русский мужик — борода лопатой, босой, в ветхих портах и разорванной исподней рубахе, а на голове войлочная деревенская самодельная шляпа. Стоя на коленях прямо на мокрых досках, он истово молился… До Юрия долетало: «Сусе… Сусе Христе… Сыне Божий, до века буду Тебя поминать во благодарение…».

Вид спасшегося соотечественника отчего-то не умилил Юрия: сколько еще их, русских, финнов, евреев, уже никогда не возблагодарят Небеса? Кто-то, впрочем, тоже молился, но большая часть молчала. Слишком уж чудовищным было случившееся. Лишь только дети всхлипывали. Так прошло несколько часов.

Шлюпки подходили все реже. Ни Жадовского, ни Монпелье, ни его жуткой сообщницы, ни капитана Смита, хоть и в женском платье, не было. И Елены тоже…

К восьми часам прибыли все спасательные шлюпки за исключением одной. Она находилась в нескольких сотнях саженей и была заполнена до отказа. Юрий до боли напрягал зрение, пытаясь разглядеть знакомое лицо. Женщина рядом с ним принялась молиться, с костяным стуком перебирая четки, пока шлюпка, медленно, словно из последних сил приближалась к «Карпатии». А он вдруг, узнав среди других знакомую стройную фигуру, ощутил, как подкосились ноги и закачался мир вокруг…

— Помогите, джентльмену плохо! — услышал он откуда-то издалека сквозь непонятно откуда взявшийся туман.

Это про него, что ли, удивился стряпчий, уже приходя в себя и сидя на холодных мокрых досках палубы. Ишь, джентльмен! Затем его подняли, как мешок, и повели вниз, скорее уж поволокли.

Потом был сон или беспамятство. А когда он вынырнул из него, то увидел рядом со своей койкой Елену. Бледная, но живая и здоровая, она сидела рядом, держа его за руку.

— Ты жив, Юрий, — прошептала она. — Господи, какое счастье…

— Мы живы… — согласился он. — Живы, Алёнушка…

— Меня теперь зовут Нора Густафсон, — шепотом сообщила она. — Подобрала билет на шлюпочной палубе зачем-то, думала, может, вернуть потом. А ее не спасли, нет в списке. Я и подумала…

Юрий кивнул. Мелькнуло какое-то странное чувство, что-то вроде удивления от поступка Елены. Но тут головная боль, усилившись, снова напомнила о себе. Он закрыл глаза и натянул плед — его знобило.

— Ваше преподобие, — между тем спросил стюард сидевшего в углу бледного отрешенного человека в пасторском сюртуке. — Сейчас в главном салоне собираются устроить богослужение, чтобы воздать благодарность Господу за свое спасение и почтить память погибших. Капитан Ростон просил всех духовых лиц помочь отслужить молебен…

Вместо ответа пастор залился слезами. Костлявые плечи вздрагивали под тонким добротным сукном сутаны со свежим разводами морской соли.

— Ваше… — всполошился стюард. — Ради Бога, не надо! Хотите, я вам налью виски, от нервов?

— Не надо виски! И бога нет, он если и был, то утонул на «Титанике»… — ответил священник. — Утонул вместе с моей Магдой…

И добавил:

— Какая сила, мощь, красота… и всего лишь глыба замороженной воды…

Измученному, измочаленному телу и душе нужен был покой, но сон в ту ночь и не пришел. Он лежал в полузабытьи, в голове был звон и гул, а перед глазами — уходящий в небо покосившейся скалой исполин. Всю ночь, мечась между бредом и сном на узкой койке кубрика «Карпатии», Ростовцев словно воочию видел, как умирают те, кто остался там…

Он видел пьяного вдребезги Бонивура, глупо улыбающегося, глядя на воду, заливающую элегантные ковры и мебель его каюты. Элизабет, мечущуюся внизу, в кренящихся коридорах среди кричащих обезумевших пассажиров третьего класса, которых хотела спасти журналистка. Воющего от бессилия и ужаса Монпелье, с проклятиями ползущего по трапу, а позади неумолимо надвигалась ледяная вода Атлантического океана. Стеллу Марис, с безумной улыбкой сжимавшую проклятое зеркало в судорожной хватке, опускающуюся в черной толще воды среди мертвых уже тел богачей и нищих, господ и матросни. Жадовского, державшегося за стойку леера на накренившейся палубе и рассеяно курившего у борта последнюю папиросу в жизни. Макартура в его безупречной ливрее, по-солдатски дисциплинированно ожидающего очереди на осадку в шлюпку, которой, как он понимает, уже не будет. Матерящегося Вацека: как-так, он не может погибнуть, он же служит великому делу освобождения России?! Саймона О’Коннери, упрямо лезущего наверх в становящемся на дыбы трюме. Барона фон Нольде, лежавшего в своей каюте в ванной с мешками растаявшего льда (право же, что может быть лучшей могилой для моряка, чем такой корабль?!). Все они ушли навсегда…

Утром, когда он, чуть придя в себя, доедал бобовый суп, какой быстро сварили на камбузе для спасенных, в салон вошел Лайтоллер — осунувшийся, но бодрый, в грубых кочегарских брюках и таких же башмаках и растянутом свитере с чужого плеча.

— Вы уцелели, дружище! — воскликнул он, подойдя к Ростовцеву. — Чертовски рад за вас! Хотя выглядите, прямо скажем, скверно.

Присел на краешек койки больного.

— Могло быть хуже! — в тон ему ответил Юрий, пытаясь улыбнуться.

— Я хочу сказать, — Чарльз понизил голос до шепота. — Я перемолвился парой словечек с сэром Брюсом. Он, конечно, плох, но голова у него, скажу я вам, работает. В общем, будем считать, ничего не было. Сами видите что случилось, а если еще и убийство… — старпом украдкой оглянулся. — Тем более преступники могли и утонуть вместе со всеми.

— Они и утонули… — пробормотал Ростовцев, чувствуя, как вновь закружилась голова.

— Вот видите… — Лайтоллер, казалось, не заинтересовался и не удивился. — Так что скажете, старина?

— Я скажу… — стряпчий несколько секунд выстраивал фразу — английский словно улетучивался куда-то из гудящей головы. — Скажу, что и не было ничего, да и что, собственно, могло быть? Плавание было бы на редкость спокойным… если бы… не… айсберг.

— Да, если бы не этот проклятый айсберг! — нарочито громко произнес старший офицер вставая с койки.

А потом было прибытие в Нью-Йорк…

Пароход вошёл в гавань ясным, холодноватым утром — лишь лёгкий ночной туман еще кое-где висел над водой. Мелкие волны, зелёные и прозрачные, тихо плескались о борта «Карпатии». И перед ними развернулся во всей красе величественный город, равного которому по населению не было в целом мире. Казалось, прямо из волн поднимаются ряды высоких домов в семь, а то и десять этажей, над которыми как настоящие исполины возвышались знаменитые американские «скайскрэперы» по тридцать-сорок и даже восемь десятков этажей! Знаменитые на весь мир «Зингер-Билдинг», «Парк-Роу-Билдинг», «Вулворт-Билдинг», «Фуллер-Билдинг». Лайнер шел, и встречные суда — от океанских пароходов до речных катеришек и буксирчиков давали приветственные гудки спасителю людей с «Титаника». А на фоне всего этого великолепия на маленьком острове поднималась высокая женская фигура в мешковатом балахоне и с факелом, высоко поднятым к небу — Статуя Свободы.

Когда «Карпатия» проходила мимо «Свободы», весь берег был заполнен скорбно молчащими людьми. Был вечер, бухту окутал туман. Вдоль реки дул резкий ветер. Начал накрапывать дождь, но тысячи людей, стоящих на берегу, словно не замечали этого.

Все — и встречающие, и пассажиры ждали швартовки. Однако сперва «Карпатия» подошла к причалу № 59, арендованному «Уайт стар лайн», туда, куда должен был двое суток назад пристать «Титаник». В пять минут за борт был спущены шлюпки с погибшего лайнера.

Когда шлюпки оказались у причала, «Карпатия» дала задний ход и подошла туда, где ее ждала тридцатитысячная толпа. Тысячи и тысячи людей собрались в доке и заполнили прилегающие улицы, пока «Карпатия» швартовалась. Множество полицейских с трудом удерживали толпу. Буксиры влекли «Карпатию», синевато-зеленая полоса воды, отделяющая корабль от причала, все уменьшалась. Репортеры толпились повсюду, заполнив все проходы, засев даже на крышах автомобилей. Захлопали-засверкали магниевые молнии фотовспышек множества камер. И Ростовцеву на миг показалось, что там, в этой толпе, есть и Элизабет — сосредоточенная и возбужденная в предвкушении сенсационного репортажа.

После того спустили трап люди начали сходить на берег. Но это были не спасенные, которых с таким нетерпением все ждали, а пассажиры «Карпатии». Они как-то торопливо, словно ощущая себя чужими в совершающемся действе, покинули пристань. И вот на трапе появилась бледная молчаливая Мадлен Астор. Голова у нее была непокрыта, она растерянно остановилась при виде тысяч лиц, обращенных к ней. Замерла, постояв, инстинктивно в защитном жесте положив руку на чуть округлившийся живот…

А затем медленно спустилась на причал и села в большой черный лимузин, подогнанный прямо к кораблю.

За миссис Астор последовали и другие пассажиры первого класса. Одни садились в автомобили, реже — в наемные экипажи, и почти никто не снизошел до репортеров, а может, им было неприятно внимание любопытствующей толпы.

Затем «Карпатию» покинули пассажиры второго класса и с ними и Юрий, ведя под руку Елену, ныне Нору Густафсон. Таксомотор доставил их сюда, в «Асторию» — спасенных поселили в лучших отелях Нью-Йорка. (Само собой, не всех, а лишь из первых двух классов.) А за ними сошел уцелевший третий класс. Как потом узнал Юрий из газет, лично министр проинструктировал Иммиграционное бюро, чтобы оно отказалось от обычных сложностей. (Так что может и тем китайцам повезет оказаться в благословенной Америке, раз уж повезло выжить на «Титанике».)

Юрию, впрочем, было мало дела до этого. Заняв номер, куда его провел услужливый портье, он проводил Елену, которой достались апартаменты заметно скромнее (чтобы поселить мужчину и женщину, не имеющих документа о законном браке в одном номере, такого, само собой, в приличной гостинице быть не могло), рухнул на койку и проспал почти шестнадцать часов, пока его не разбудил лакей, сопровождающий врача и Елену. Американский эскулап со смешной фамилией Дулитл деловито его осмотрел, наложил гипс, и с истинно американским оптимизмом сообщил, что имеет место не особо сильное сотрясение мозга и закрытый перелом предплечья, прописав покой и отсутствие физических нагрузок.

— Через три-четыре недели гипс можно будет снять, и вы будете почти здоровы, мистер Джордж, — сообщил он, с улыбкой приняв шесть долларов у Елены.

А на третий день Ростовцев очнулся глубокой ночью и вышел из гостиницы со странным ощущением. Он жив и здоров, он ходит и говорит, дышит и видит окружающий мир, а не лежит мертвый во мраке на илистом дне.

Юрий стоял посреди улицы один, совершенно один, и хотя вокруг были сотни и тысячи людей, он внезапно ощутил такое страшное одиночество, какого не знал никогда. Он стоял на оживленной улице, а вокруг, несмотря на поздний час, были люди. Их было много, они веселились, пели, радовались чему-то.

Ярко освещенная тысячесвечовыми электрическими фонарями улица была запружена — повозки, авто, грохочущие трамваи, плюющиеся искрами вольтовых дуг. И повсюду вспыхивали сполохи огня: красного, янтарного, зеленого, синего — всяческая реклама. Дорогие бродвейские заведения наполнялись посетителями, утомленными нервным биржевым днем. Стеклянные вращающиеся двери едва успевали пропускать чисто выбритых джентльменов с роскошно одетыми спутницами, чьи платья стоили столько, что иному семейству хватило бы на несколько лет безбедной жизни.

И невольно, сам не замечая, он начал с интересом наблюдать за жизнью Бродвея. Зарево со всех сторон било в глаза, шум и голоса толпы заглушали грохот эстакадных поездов и сабвеев, из кафе и ресторанов, слышалась громкая музыка. Жизнь продолжалась. Всех их, а значит и его, Юрия Викторовича Ростовцева, тридцати трех лет…

В дверь кто-то тихо постучал. Юрий нервно вздрогнул, будто со сна, отходя от воспоминаний, и повернулся к двери.

— Войдите!

Вошла молодая красивая женщина в неброском темном платье и небольшой мягкой синей шляпке с вуалеткой….

Розовое, пышущее здоровьем лицо, четкие очертания полных губ и лучистые глаза… Елена сейчас совсем не походила на то испуганное существо, как в ночь их знакомства.

— Как прошли визиты, дорогая? — улыбнулся он.

— Без всякого толка… — покачала Елена-Нора головой. — Там, где требовалась компаньонка для пожилой леди, — процитировала она объявление, — никакая не пожилая леди, а форменная старая мегера! К тому же скупая, как ее дедушка.

— Как… э-э… кто?

— Как сам черт! — произнесла с улыбкой Елена, заставив и его рассмеяться. — На место продавщицы в магазин духов уже взяли кого-то. А там, где искали кельнершу в казино… — она вздохнула, — управляющий так на меня пялился, что все стало ясно с первой же минуты.

Его подруга и возлюбленная уже не первый день искала себе место, рассудив, что Нью-Йорк в этом смысле дает немало возможностей, и она быстро найдет работу. Пока, однако, не выходило.

— Ну вот, — продолжила она. — Так что я, не заходя в номер, решила заглянуть к тебе — вся взмокла и пропылилась, пока по этим улицам бегала. А у тебя весьма роскошная ванная!

И скрылась за дверью уборной.

А Юрий все думал, что ему нужно сказать, что ей не надо искать работу в этом исполинском чужом городе. Что, да пусть даже завтра! им нужно поехать в Вашингтон в русское посольство, тоже получить русский паспорт и сразу обвенчаться в тамошней церкви, заверив метрическую запись у посла. И в Санкт-Петербург она вернется его женой… И… и все будет хорошо! Думал и никак не мог подобрать слова, чтобы звучали убедительно. А когда из дверей ванной с лукавой улыбкой вышла Елена, завернувшаяся, как в бурнус, в махровую простыню, он не стал ничего говорить, а пошел следом за ней в спальню…

В себя они пришли только через час, и первым делом разлили купленное еще вчера вино по бокалам. Он смотрел на Елену влюбленным, чуточку смущенным взглядом. И не думал о разговоре, который должен между ним произойти, и о том, что должен ей сказать.

— Выпьем за то, чтобы нам благополучно закончить дела… — шутливо сказала она, принимая бокал.

Ростовцев обнял спутницу. Она прикрыла глаза, сладко поежилась в его объятиях и подставила губы для поцелуя.

— Удивительная вещь жизнь, — заговорила снова, не спуская с него блестящего взгляда. — Вот, казалось бы, ни логики, ни смысла, игра в кости… Мы не должны были вообще встретиться. А наш корабль не должен был погибнуть…

— Да, с этой льдиной как будто сам дьявол все это устроил! — вздохнул он.

— Брось, Юрий! Или это демоны и духи гнали «Титаник» в ночь через ледяные поля во мраке?

— Может быть! — бросил Ростовцев, вспомнив вдруг последние слова безумного мага.

Елена помолчала, а затем вдруг спросила:

— Скажи, всё-таки… я тебя сильно подвела с этими бумагами?

Юрий лишь вздохнул.

Вечером следующего после спасения дня он, окончательно придя в себя, потребовал чтобы Елена принесла документы Нольде. Увы! Его ждало горчайшее разочарование! Сверток с папкой, как видно, лежал на дне шлюпки, в воде, да еще на него, судя по следам, не раз наступали пассажиры.

Бумаги превратились в слипшийся ком, чернила расплылись — даже сам Шампольон не взялся бы за то, чтобы прочесть их. Лишь на несколько верхних страницах можно было что-то разобрать. А карта напоминала мазню сильно нетрезвого художника… Может оно и к лучшему? Если подумать, за это «наследство» сумасшедшего барона еще весьма возможно пришлось бы потягаться с бывшими товарищами по партии, с Охранным отделением и еще Бог весть с кем. Стать миллионером, конечно, соблазнительно. Но риск… А сейчас, когда он встретил Елену, особенно хочется жить долго и счастливо, не имея злых и сильных врагов за спиной.

— А кто хоть тебя за ними послал, можно узнать? — спросила Елена немного погодя. — Или это какой-то секрет?

«Судьба!», — хотел он сказать, но лишь многозначительно покачал головой, мол, лучше об этом не говорить попусту.

— Ладно, не думай об этом, дорогой. Давай выпьем еще?

— Давай, — кивнул он, чувствуя губы Елены на своей щеке.

Через два часа, когда, сполна насладившись близостью с нею, Юрий уснул, она встала с кровати, прислушалась к его ровному дыханию, быстро оделась и на цыпочках пошла к двери. Отперев ее, оглянулась на безмятежно спавшего Ростовцева, грустно улыбнулась и, послав ему воздушный поцелуй, бесшумно выскользнула из номера…

Не заходя к себе в номер, Елена спустилась на первый этаж. Чернокожий швейцар в красной с золотыми галунами ливрее поклонился, когда она прошла мимо, спускаясь по мраморным ступеням. Когда за ее спиной закрылись двери «Астории», улица на миг ошеломила молодую женщину, чуть пригасив щемящее чувство утраты. Она пересекла площадь Таймс-сквер со сверкающими вывесками Бродвея, уличными артистами и переполненными барами, и правда похожую на «перекресток мира». Людской поток, вынес её на платформу элевейтора[32].

Уже через минуту она втиснулась в вагон и, опустившись на скамью, вновь погрузилась в невеселые мысли. Смотрела в окно, где мимо проплывали кварталы за кварталами, замечая, как менялось лицо Нью-Йорка. Мимо пролетали серые пригороды, и время от времени можно было разглядеть убогую жизнь трущоб. Развешанное на просушку тряпье, оборванцы в лохмотьях, полуголые женщины, бесстыдно расположившиеся в окнах и дверных проемах. Изнанка города. Изнанка цивилизации, как нечищеный нужник на задах роскошного дворца. Чтобы скоротать время в дороге, она развернула купленную накануне газету.

И между сообщением, что в Лондоне дамы являются на балы с маленькими изящными электрическими вентиляторами вместо вееров и заметкой об обострении обстановки в Мексике, она прочла сообщение:

«Комиссия, расследующая обстоятельства гибели „Титаника“, установила, что пароход „Калифорния“ был единственным судном, которое находилось в районе катастрофы и имело возможность прийти на помощь терпящим бедствие, так как лайнер находился в пределах прямой видимости. Комиссия признала Стенли Лорда, капитана парохода „Калифорния“, одним из виновников гибели более чем полутора тысяч человек, находившихся на борту „Титаника“. Как единодушно считают все обозреватели, подобное обвинение в умышленном неоказании помощи людям, терпящим бедствие на море, ложится пятном на репутации и однозначно ставит крест на карьере моряка, тем более капитана корабля…»

Елена пожала плечами. Жалости к этому человеку у нее не было ни на грош. Кто бы ее пожалел!

Сбоку от заметки была реклама. «Похоронное бюро Лейстрейда и Шеклтона. Все услуги по погребению в Нью-Йорке, Бруклине и окрестностях. Доставка покойников. Бальзамировка и заморозка. Гробы по самым умеренным ценам».

Ухмыльнувшись, она смяла газету и по здешнему обычаю кинула ее на пол вагона. Какое ей дело до гробов и до того, что будет с трусливым глупым капитаном? Сглотнула ком в горле. Что скажет Юрий, прочтя ее короткую записку: «Прости. Так будет лучше»? Да ведь уже всё равно…

Если бы только она могла остаться… Быть может, она бы и смогла быть счастлива с Юрием… какое-то время, пока бы ее прошлое не напомнило бы о себе. Но вот сделать его счастливым точно бы не сумела.

«Да, дорогая, себя обмануть трудно. Ничего не попишешь, любовь, к сожалению, штука капризная».

Елена откинулась на спинку скамьи и вдруг ощутила ужасную, просто-таки волчью тоску, воистину хоть вой!

Она сжала руки и еле слышно прошептала:

— Ну, почему, Господи-и?!

Из глаз выкатились две горячие капли, и грудь судорожно колыхнулась…

Королевство Норвегия. Тромсё. Борт промыслового судна «Самсон».

— Тюленьи шкуры! Гребанные тюленьи шкуры! — механик Бьёрнсон ударил кулаком по замызганному столу.

— Оставь, Олаф, — положил ему руку на плечо боцман Руал. — Все равно уже ничего не исправишь, должно быть, Господь Бог так судил…

— Ах, если бы на нашем «Самсоне» было радио! — воскликнул штурман. — Мы бы приняли сигналы с лайнера… А… они погибали совсем рядом с нами. Погибали люди, а мы уходили от них полным ходом! У нас были и шлюпки, и катера! И море было, как летний пруд, тихое, спокойное… Мы могли бы спасти их всех! Всех! — взвыл он. — Там погибала тысяча с лишним душ, а мы спасали вонючие шкуры!

— Но ведь ракеты-то были белые, а не красные… — в третий или пятый раз возразил старшина охотников. — Кто же мог знать?

— Да это ясно, оно, конечно, так… — закивали матросы.

А Несс нет-нет, да и ловил обращенные на него угрюмые взгляды исподлобья. Команда имела причины для недовольства.

Если бы тогда — в ту апрельскую ночь — он отдал другой приказ, то каждый из них был бы сейчас героем да еще и богачом — и пассажиры-миллионеры, и судовладельцы со страховщиками наверняка не поскупились бы на награды спасителям. Их бы, наверное, принимали в Христиании, и сам король Хокон вручил бы им ордена. Газеты прославили бы их на весь мир. А сейчас… Сейчас им грозит позор и жалкая жизнь всеми презираемых отщепенцев.

Двадцать пятого апреля «Самсон» бросил якорь в Рейкьявике и соотечественников решил посетить норвежский консул с новостями. И вот из разговора с ним капитан и узнал о гибели лайнера.

И вот во время этого разговора ему в голову вдруг пришла жуткая в своей ясности мысль, будто ударили по голове: не «Самсон» ли был тогда у места катастрофы? И капитан Наэсс, холодея, спросил у консула, нет ли у того газеты с подробностями крушения? У консула такая нашлась, он отдал ее капитану, разумеется, ничего не заподозрив. Едва консул покинул борт, он тут же бросился в каюту и, просмотрев газеты и свои записи, понял, что погибающие люди видели не «Калифорнию», а их. Значит, те ракеты не были ни фейерверком, ни сигналами морского патруля. Их звали на помощь. Именно их. И, стало быть, он повинен в самом тяжком преступлении для моряка — в неоказании помощи погибающим в море.

Затем было бдение в рубке над судовым журналом. Проверка и перепроверка расчетов. И страшный в своей правоте вывод опытного морского волка: судном, которое видели с «Титаника», был их «Самсон». Мучительные сомнения, сказать ли команде… И разговор сегодняшним утром…

— Вот что, парни, — изрек Несс, поднимаясь, и голоса умолкли — как-никак говорил капитан. — Вот что я вам скажу. Что говорить, мы совершили великий грех и оттого, что мы не ведали, что творили, мало что меняется. Но… теперь всем нам остается только одно — молчать! Если… узнают правду, мы станем хуже прокажённых, от нас все станут шарахаться, нас вышибут с флота, никто не захочет служить с нами на одном судне, никто не подаст ни руки, ни корки хлеба. Мы, может статься, и не заслужили снисхождения. Но у нас есть дети, родители. У тебя, Бьёрнсон, невеста. А ты, Нурдаль, — бросил он охотнику, — ты ведь выдаешь замуж младшую сестру? Кто захочет родниться с трусом и убийцей? Не ради нас, но ради наших близких и наших семей это должно остаться тайной. Скажу так, если бы я был действительно виновен, то сам бы пошел к первому попавшемуся судье и принял свою участь, какой бы она не была. Однако страшно быть наказанным лишь за то, что ошибся…

— Значит, мы должны теперь будем лгать всю жизнь? — выкрикнул кто-то.

— Нет, дружище, — печально ответил Несс. — Мы не будем лгать… Мы просто будем молчать… Я не беру с вас никаких клятв, но давайте просто будем молчать…

Все случилось именно так, как и хотел капитан Наэсс.

Команда «Самсона» молчала. Молчал и он, хотя знал, как страдает и мучается другой капитан, Стенли Лорд, тщетно стараясь отвести возведенные против него обвинения. Он знал, что несчастный капитан «Калифорнийца» живет, всеми презираемый и отвергнутый, опозоренный и ошельмованный, изгнанный с флота и всю свою долгую жизнь отчаянно пытающийся доказать, что не виноват в гибели людей, и все-таки молчал.

Всего лишь несколькими словами Хендрик Нэсс мог бы спасти честь капитана Лорда. Но страх перед осуждением и презрением земляков, всех моряков и всего морского братства запирал его рот надежнее любых клятв и крепче любого замка.

Один за другим уходили из жизни его товарищи — умирали в своих постелях, гибли в холодных водах, погибали в войнах, унося по крупицам жуткий секрет невольных преступников. И оставшись по капризу судьбы последним из команды «Самсона», он тоже молчал, дожив до времени полетов в космос и телешоу.

И лишь за считанные недели до смерти он рассказал о случившемся на одном из таких шоу, раскрыв миру последнюю тайну «Титаника»…

Однако, все же не последнюю…