«Травести»

Глава 2

Непонятная сила рванула назад и сжала в стальном захвате. Попыталась освободиться. Без результата. С таким же успехом могла бороться с экскаватором. Держало вмертвую. Однако в душе ничего не ворохнулось, только легкая досада на неожиданную помеху. Секунда, две, наконец захват стал слабее. Оля обернулась, и, несмотря на ситуацию, удивленно хмыкнула. Обладатель железной хватки оказался щупленьким, наряженным в кургузую шубейку, дедком. Пегая, неопрятная бороденка, кустистые брови. А рядом, у обочины тарахтит потрепанный, непонятного цвета «Жигуленок», такой же невзрачный как и его хозяин.

— Так и будешь держать? — Спросила Оля, с легким злораством представив какую оторопь испытывает сейчас, при виде ее лица, непрошеный спаситель.

Вторая странность кольнула сознание. Дед не отвел глаза. Он казалось и не заметил ее уродства.

— Не люблю в пробках стоять. — Огорошил старик. — Здесь место людное. Увидит кто твой полет, в милицию сообшит. Они тело искать начнут. А мне скоро здесь назад ехать… Я ж в пробке до вечера простою.

Объяснение вышло логичным, но покоробила чрезмерная приземленность.

— Ладно, дед, отпусти. — Оля скривила губы в презрительной улыбке. — Полчаса я, так и быть, могу подождать. Только холодно здесь. Ты уж поторопись, а то замерзну.

— Ого, серьезная девочка. — Дед приподнял мохнатую бровь, глянул на ее тоненькую куртку. — Вот что, садись–ка ты в машину. Со мной прокатишься, а на обратном пути я тебя здесь высажу. Так и мне спешить не придется, и ты не замерзнешь, дожидая. Идет?

— Ладно, — нехотя согласилась Оля. — Все равно ведь не дашь спокойно закончить.

Он отпустил ее и двинулся к машине. Пошел уверенно, даже не оборачиваясь, чтобы проверить, идет ли девчонка следом. Но Оля и не думала обманывать. Сейчас, или чуть позже, какая разница?

Перепрыгнула на проезжую часть, уселась на заднее сидение. Старик дисциплинированно пристегнул ремень безопасности, расправил прижатую им к груди бороденку и вдруг, ловко угадав момент, когда в потоке машин возник секундный просвет, неожиданно шустро для старой колымаги, вписал ее в движение. Мост проскочили за считанные секунды. Побрякивая худым глушителем, машина покатила вдоль широкой набережной. Неожиданно дедок свернул раритетный аппарат к обочине и вырубил двигатель.

— Движок греется, — пробурчал он, — постоим чуток, — и тут же без перехода спросил: — Твердо решила? Не бойся, отговаривать не собираюсь. Мне просто интересно.

Не видя смысла скрывать, кивнула.

— А причина? — нарушил обещание любопытный пенсионер.

— Много, — скупо обронила Оля, глядя в окно на свинцовые волны.

— А все же?

— Память потеряла, документы, лицо — Гаумплен позавидует,.. — вырвалось у нее вдруг.

— Что, и все? — дед состроил смешную гримасу.

— Ну, дома еще нет. Денег. Ничего нет.

— И только? — Старик всмотрелся в парящее зеркало мутной воды за оградой парапета.

— Да пошел ты!.. — Рявкнула так, что задрожали стекла. — «Этого мало? Ты сдурел, дед? Что ты понимаешь? Я актриса была. А теперь…

— Ай, молодца, — залился смехом, согнав морщины на переносицу, старикан. — Я думал, совсем замерзла душа–то, а вот смотри, пробилась. Чего ж ты, девонька, такую душу топить собралась? А если скажу, что все твои проблемы — ерунда на постном масле, поверишь?

— Не поверю. — Безразлично отозвалась Оля. Дав выход злости, она внезапно успокоилась.

— Дело в том,.. — будто и не расслышав ее слов, задумчиво произнес дедок. — Вот здесь, — он ткнул скрюченым пальцем себе в голову. — В правой височной доле у тебя гематома. Небольшая, но этого хватило. Может врач не заметил, или кровь до конца откачать поленился, только есть. Потому и амнезия. Потеря памяти в таком случае — обычная вещь. Идем дальше, — дед легонько коснулся пальцем страшного шрама на ее лице. Вышло это так просто и естественно, что Оля даже не отдернула головы.

— Знакомо. Бритвой работали, а может ножом «бабочкой». Лезвие тонкое, острое. Опять же — это детали. А вот характер ударов говорит о многом. — Дед помялся, подбирая слова, но передумал и рубанул: «Извини, если что не так, но я привык вещи своими именами называть. Да, согласен, случилась беда. Беда он всегда внезапно приходит. И страх был, и боль… Не сказать смертная, но с большой буквы боль. Но ведь не одна ты такая, не первая. Всяко случается в жизни. И поверь, бывает куда страшнее. Но ведь живут люди. А почему?

Он оборвал монолог, а закончил уже куда более спокойно: — Главная причина, по которой ты сюда, на мост, пришла не в том, о чем прежде сказала. Главное — ты веру в людей потеряла…

Дед вновь собрал вокруг глаз морщины и захихикал. — Хочешь, скажу, как твои проблемы решаются? Оговорюсь сразу, а то ты меня ненароком за жулика примешь. Теоретически решаются. Слово–то знакомое?

Оля согласно кивнула, поймавшись на элементарную уловку.

— Первое дело тебе нужно денег добыть. — Собеседник поднял вверх палец. — Как? А, вот к примеру, банк ограбить. Боязно? Конечно. Но, имея решимость расстаться с жизнью, не трудно. Когда терять нечего, когда голова холодная и смерть не страшна, шансов на успех гораздо больше, чем в если просто, за наживой, идешь. Ну не вышло, положим, так это тоже вариант. Прыгать не надо. Стрельнет охрана в голову, и закрыт вопрос. Согласна — выход?

— Во–от, — дед улыбнулся словно добрый сказочник, нажал сухой ладошкой в клаксон, спугнув сидящую на перилах ворону. — Ладно. Это я в шутку. Про банк. Ограбить, положим, не каждому дано. Тут сноровка нужна. Ну так не один десяток более простых способов деньги достать имеется. Найти их, при желании, легко. А уж с деньгами ты и лицо выправишь, и домом обзаведешься…

— Как у тебя, дед, просто выходит. Раз два, и готово. Слова это все. — съязвила Оля.

— Не надо вот только про сложности. — Досадливо отмахнулся старик. — Самая любимая отговорка трусов и лентяев. Еще и не пробовала, а заныла. А откуда ты знаешь, что труднее? Ты может думаешь вниз шагнуть это легче? Ох, огорчу тебя, девка. Там, на подлете, а лететь будешь долго, пять раз пожалеть, передумать успеешь. Ответственно заявляю. Благим матом орать и, прости за пошлость, кипятком писать, будешь, чтоб назад все исправить. Да поздно будет.

Странное дело. Но от слов–ли старика, или еще по какой причине, но Олина решимость ослабла. Мысли заметались. Выход, казавшиеся таким простым, теперь стал казаться куда менее верным. Понимая, что выполнить задуманное сейчас не хватит сил, растеряно, почти жалобно шмыгнула носом: — И что мне теперь делать?.. На вокзал, с бомжами?

— Как звать тебя? — Дед развел губы в усмешке. — Оля? Хорошее имя, доброе. А я Михаил Степанович. Фамилия моя Степанов. Вот и познакомились.

— Как это говорится: «Мы в ответе за тех, кого не убили…», — пробормотал он вдруг еле слышно и повернул ключ в замке зажигания.

— Откуда ты все это знаешь, про гематомы? — нехотя буркнула Оля. — Ты кто, дед?

— Кто? — старик помолчал, ища ответ. — Человек, надеюсь на это, по крайней мере. А что до деталей, так ничего тут сложного нет. Я ведь не колдун, не экстрасенс какой. Жизнь она длинная, всякое бывало. — Он вдруг оборвал себя и уставился на раскисший снег летящий из под колес идущей впереди машины.

— Куда едем–то? — Нарушила Оля молчание.

Старик вздрогнул, стряхнул с себя непонятное наваждение: — Едем мы, милая барышня, ко мне домой. Ты, надеюсь, не считаешь меня, прости за слово, педофилом, желающим воспользоваться твоим состоянием?.. — Обстоятельно пояснил водитель, не забывая, впрочем, поглядывать на дорогу.

— А не боитесь меня к себе везти? — Съязвила Оля, которой надоело слушать бормотание старика. — Супруга вам остатки волос не повыдергает за такую самодеятельность?

— Проживаю я, в некотором роде, отшельником. Люди ко мне нечасто заходят. Устраивает такой ответ? Ну и славно, — ничуть не смутившись, захихикал старик. — Изба у меня просторная. Места хватит. Переночуй, подумай над словами моими, ну а утром и решай. Ну а если все–же соберешься обратно на мост, удерживать не стану, вот тебе крест. Да и зачем?

Город закончился, мелькнул за окном футуристический «ужастик» Промзоны, и вот по сторонам дороги раскинулись заснеженные поля.

Притормозив возле заметного одному ему поворота, старик вывернул руль, и машина, переваливаясь на снежных колдобинах, выползла на проселочную дорогу. Непрестанно «крякая» на ухабах и опасно пробуксовывая, старенький Жигуленок тем не менее, настырно пополз вперед.

— Редко здесь ездят, — обронил дед. — Иногда и по неделе никого нет, если запуржит, сижу, бывает, как Робинзон… А так ничего.

Оля молчала, по сторонам не смотрела. Небольшой всплеск эмоций уступил место привычной апатии. Накатилась новая волна мрачной решимости.

— Ты это, девонька, — серьезно, оставив шутовское балагурство на трассе, произнес старик. — Давай об одном договоримся. Пока ты здесь, глупости на время оставь. Тебе все едино, где счеты сводить, а меня, ежели чего потом Власти затаскают, допросами замучают. Ты погоди, ладно? Решишься, скажи, в тот же день назад в город и свезу.

Оля подняла бровь, отметив, что старик не собирается выгонять ее из дома на следующее утро, как сказал раньше, но промолчала. Удивляться, да и просто думать ни о чем не хотелось.

Похоже, что ответа старик и не дожидался: — Вот и хорошо. Будем считать, договорились. — Превратившись на миг в доброго сказочного гнома, произнес он.

Последнюю сотню метров машина еле ползла. Наконец, жалобно скрипнув стертыми до железа тормозами, остановилась возле высокой ограды. Старик сноровисто выскочил из салона и потрусил к воротам, смешно загребая полами шубейки снег.

Оля повернула голову ожидая увидеть ветхую, покосившуюся бревенчатую избушку, однако сквозь взгляду открылся двухэтажный, с высоким крыльцом и верандой, дом.

— Крепче ограда — лучше соседи. А еще лучше, когда и без них… — причитая вполголоса, старик загнал машину во двор, и двинулся к сарайчику, видимо, играющему в усадьбе роль гаража.

«Зачем я здесь?» — отстранено подумалось Оле. Она вздрогнула, высвобождаясь от непонятной магии обаяния старика, оглянулась, прикидывая возможности для исполнения задуманного. Внезапно вспомнилась просьба: «А дедок вроде неплохой,.. может и правда, не стоит подводить?.. Ладно, завтра будет видно. Не отвезет, и хрен с ним, пусть тогда сам расхлебывает», — приняла Оля решение и глянула по сторонам с большим интересом.

Громадный, сошедший с картин о старой жизни, двор. Банька со штабелем березовых чурок вдоль стены. Крытый черепицей сарай. Удивило, что двор вымощен булыжником. Не галькой, а настоящей брусчаткой, подогнанной одна к одной и без единой снежной проплешины.

«Хозяйственный старикан, — хмыкнула Оля чуть презрительно. — Одной ногой в могиле, а все туда–же. Суетится, хлопочет…»

Вернулся хозяин. Глянул на пассажирку, пытаясь что–то прочесть в ее лице. — Ну и то ладно, — хмыкнул непонятно. — Завтра, так завтра. А впрочем, все будет… Ты уж мне поверь.

Дед улыбнулся, и потеплело в сердце. Смогла вздохнуть полной грудью.

— Пойдем, гостья, дом покажу, познакомлю… — Михаил Степанович прихлопнул сухими ладошками. На звук подбежал большой, похожий на плюшевого мишку, пес. Водолаз обошел гостью, чавкнул, облизав нос, и шумно втянул морозный воздух.

— Смотри, признал тебя барбос мой. Минькой его зовут. Вениамином, то есть, — дед почесал лохматое, большое, как лопух, собачье ухо. — Ну, давай, познакомься с гостьей.

Пес пригнул лобастую голову и сунул ее под Олину ладонь, толкнул легонько.

— Погладь, погладь, — усмехнулся Михаил Степанович. — Я–то не любитель, а ему поласкаться хочется.

Провела по гладкой шерсти и услышала, как пес чуть слышно вздохнул.

«Надо же? — скупо улыбнулась Оля. — Поздоровался».

Но внутреннее убранство дома заставило удивиться. Вместо ожидаемой паутины, сумрака и крашеных полов деревенской избы встретил неяркий свет софитов и буржуйский, вощеный паркет.

Скинув обувь, прошла по теплым плиткам широкого, впору идти вдвоем, коридору, в гостиную. Матовая панель метрового телевизора, диван, поблескивающий кремовой гладкой кожей. А самое главное, кресло–качалка с небрежно брошенным на нее клетчатым пледом у громадного, в пол стены, камина. Старинные, часы на каминной полке и позеленевшие от времени канделябры с оплывшими свечами.

— Это гостиная, а твоя спальня будет наверху. Не холодно в доме? Автомат на двадцать четыре градуса выставлен, но если тебе будет прохладно, ты скажи, — хозяин поднядся на второй этаж, повернул витую ручку двери, пропуская гостью вперед.

Добротная деревянная кровать, с гнутой спинкой, застеленная шерстяным покрывалом, ковер, огромное окно во всю стену, закрытое тяжелыми портьерами. Небольшой телевизор–панель.

— Располагайся, — шагнул дед к выходу. — Надумаешь помыться, дверь в душ слева. Халат, полотенце — в шкафу. Да вот еще… барахло свое лучше не одевай. Сегодня уж как нибудь обойдешься, ну а утром подберем чего–нибудь. — А я в кухню, поужинать там чего на скорую руку. Ну, а ежели есть не захочешь, кофе сварю.

Старик аккуратно притворил дверь, оставив Олю одну.

Гостья осмотрелась, нерешительно присела на мягкий край кровати, озадаченно почесала колючий ежик. И тут ей страшно, мучительно захотелось смыть с себя всю больничную грязь. Избавиться от преследующего ее запаха хлорки и еще чего–то. Отыскав на полке махровый халат в целлофановой упаковке, отворила покрытую березовым шпоном верь в ванну. Душевая кабина за матовым стеклом поразила обилием непонятных ручек. Однако разобралась. Долго стояла под горячими струями. А накинув мягкий, до самого пола, халат, нечаянно глянула в запотевшее зеркало. Отшатнулась. И в то же мгновенье наваждение исчезло. Сдавило сердце.

Пересилив себя закончила туалет, и спустилась по высоким ступеням на первый этаж. Кухню нашла с третьей попытки. Обычная по европейским меркам столовая, отделенная от кухни небольшой стойкой, в затерянной среди леса избе смотрелась неожиданно. Веер блестящих нержавейкой ножей, керамика продвинутой плиты. А за полукруглым, аккуратно сервированом столиком, сидел хозяин.

— Ужинать будешь? — попросту осведомился он прихлебывая чай. — А есть не хочешь- так я тебе кофе заварил.

Кофе оказался хорош. Так же, как и чашка из невесомого фарфора с тоненькой золотой полоской по краю.

Дед прищурился, разглядывая ежик Олиных волос.

— Это бывает, — непонятно пробормотал и вновь уткнулся в тарелку.

— Что? — повелась девчонка.

— Пигмент. Болевой шок сжигает вырабатывающие красящий пигмент клетки. Придется теперь тебе жить с такими. Но это ничего.

— Потерплю. Недолго.

— Вот, значит?.. — Михаил Степанович аккуратно вытер тарелку кусочком хлеба и отодвинул на край стола. — Спасибо, — поблагодарил неизвестно кого странный пенсионер. — Ну, хозяин–барин, — он пожевал губу. — Завтра с утречка, коли захочешь, отвезу, куда скажешь. Договорились?

Оля допила кофе, кивнула, приняв к сведению, и отправилась в спальню.

Разбудил ее нахальный, отыскавший лазейку в складке портьер, солнечный лучик. Уперся прямо в глаз и разбудил. Она потянулась, чувствуя себя маленькой и беззащитной. И внезапно скупо улыбнулась этому нахалу. Луч сдвинулся и пропал. А вот потянутая от гримасы кожа вернула к действительности. Исчезло наваждение покоя и беззаботности. Поднялась и отправилась в душ. «К хорошему привыкаешь быстро», — мелькнула избитая фраза. Стараясь не встретиться глазами с отражением, умылась. И тут поняла, что зеркало исчезло: «Вот это да? Он что мысли читает?»

Подумала и, плюнув на все, залезла под душ. «Положено чистым на смерть выходить морякам…» — откуда это? Песня? Кажется», — вспоминать не пыталась.

В комнате, пока она плескалась, произошли изменения. На кровати стояло несколько огромных, блестящих глянцевыми боками, пакетов. Феретти, Гуччи, Прада… Что–то страшно знакомое? Оказалось, одежда. Поискала свою, брошенную у шкафа, не нашла и, принялась вытаскивать обновки. Отвлек стук. Дедок заглянул в комнату: — Доброе утро. Извини, зашел без спросу. Барахло твое выбросил. Не обессудь. Сгонял вчера в сельпо, прикупил кое–что. Если не по размеру, обещали поменять.

— Не забыл, мы с утра с тобой собирались?..

— А как–же. — Михаил Степанович поскреб затылок- Непременно. Тольео по пути… не откажи старику в любезности, заедем по пути в одно местечко, а после уж как будет угодно.

— Хорошо, — она не стала спорить. — Если не долго…

Старик вышел, а Оля принялась разбирать пакеты. В первом оказалась короткая куртка из мягкой дубленой замши, с шоколадно–серебристой меховой изнанкой.

« Как же он называется? Смешное что–то вертится. Ах, да…норка?» — Оля провела пальцами по прохладному шелковистому меху, попыталась понять, отчего вдруг забилось сердце, но не смогла. Убрав пижонскую куртку вытянула из пакета другую вещь.

Джинсы с вышитыми на заднем кармашке золотыми колечками, оказались впору, так–же как и мягкий свитер с белоснежными оленями на груди.

А вот обувь слегка удивила. Ботинки с жесткой подошвой и низеньким прочным каблуком, но зато с длинным шнурованным голенищем, они мало подходили к остальному наряду. Однако и с их размером дед почти угадал. Выручили толстые хлопчатые носки. Оля примерила обновки и не сдержалась, поискала взглядом зеркало: «Увы. А впрочем, может, и к лучшему».

В последнем пакетике отыскалось несколько пар разномастных, с блестящими камешками на оправе, солнцезащитных очков. Не выбирая, наугад сунула в карман одни, побольше, и отправилась в столовую.

— Ну как, все подошло? — окинул старик ее наряд внимательным взглядом. — Я так Зинке и сказал: «Ежели с размером не угадаешь, больше не приду». Расстаралась. Хотя, я этакий ковбойский стиль, как–то не очень понимаю. Но там, куда мы собираемся, он в самый раз будет. А тебе, так понял и без разницы.

Оля молча и нетерпеливо глянула на часы. От завтрака отказалась. Не сумела удержаться от чашечки ароматного кофе, заваренного в хитро пыхтящем агрегате.

— С богом, — наконец поднялся из–за стола хозяин, вытирая губы белоснежной салфеткой. — Эх, грехи наши тяжкие. Как никак на тот свет провожаю, а язык, что твое помело.

Прогретый автомобиль уже стоял возле крыльца. Выскочил Минька. Обежал вокруг, признал и потыкался в ногу, здороваясь.

— Некогда нам, Веньямин, после, — остановил собаку строгий голос старика. Михаил Степанович похожий в своей потертой кацавейке на едущего в собес пенсионера, спустился с крыльца.

Пес вздохнул и нехотя отправился назад. Возле порога остановился, помахивая громадным хвостом, коротко гавкнул.

— Сам такой, — беззлобно отозвался на высказанную обиду из машины Михаил Степанович. — Садись, Оля. Здесь недалеко.

Десяток минут по шоссе, и снова сверток. Уже на бетонку. Остановились возле крашеного зеленым забора. Из будки выглянул солдат в камуфляжной куртке.

— Здравия желаю. — Часовой махнул рукой к шапке с кокардой, и нажал кнопку, поднимая шлагбаум.

Машина протарахтела вдоль одинаковых домиков, миновала расчерченный плац, и выскочила на выложенное бетонными плитами, поле.

«Аэродром? — удивилась Оля, когда их тарантас остановился возле маленького, похожего на замершего перед прыжком кузнечика, двукрылого самолетика. — Как же ?..»

— «Кукурузник», — словно отвечая на невысказанный вопрос, пояснил дед. — Не смотря на то, что как Никиту «Кукурузником» кличут, но машинка надежная.

Он выскочил из нагретого салона «Жигулей» и подошел к летчику: — Привет, Петрович. Все нормально?

— Ага, по плану, — отозвался пилот. — А у тебя?

— Тоже. С комполка согласовал, за горючку денежку внес, можно трогать.

— Тогда поехали, — буднично обронил пилот и шагнул на ступеньку лесенки. В проеме люка обернулся. — Аппараты я сам, как ты и просил, отобрал. На чехлах лежат. Проверенные, не с мороза.

— Ну, значит, поехали. — Дед махнул, выманивая Ольгу из машины.

— Оля, вот это и есть для тебя возможность решить все разом. Без пошлой беготни по мостам. Прыгнуть с парашютом. Если твердо решила сделать то, что задумала… Тогда все сразу и кончится. Без мороки… а нет, есть возможность передумать. Согласна, или слабо?

Не обращая внимания на легкую усмешку, которая, как показалось, прозвучала в последних словах деда прислушалась к себе, коснулась теплыми пальцами затвердевшего на морозце шрама, задумалась: «А что, действительно — выход. Не надо никуда ехать, тащиться по продуваемому всеми ветрами мосту»… — Согласна. — твердо сказала Оля и шагнула в полукруг дверей. Парашют, защитного цвета рюкзак, с переплетением непонятных лямок помог надеть летчик. Забравшийся следом дед осмотрел снаряжение, умело подтянул ремни, и защелкнул на груди тугой карабин.

— Готово, — крикнул он, сноровисто повторяя ритуал облачения. — А я, пожалуй, тоже прыгну, разомну косточки. Тряхну, хе–хе, стариной, — мелко засмеялся Михаил Степанович. Перетянутую брезентовыми ремнями шубейка и натянутая на лицо белая маска под облезлым треухом выглядели настолько дико, что, несмотря на всю трагичность момента, не сдержалась, хрюкнула.

— А это еще зачем? — ткнула пальцем в маскарадное облачение.

— Наверху холодрыга, ветер, а я крем от морщин не захватил, — глухо отозвался старик с невероятной серьезностью. — Тебе–то поди наплевать, а мне еще обратно, домой ехать, Миньку кормить.

Невольно вспомнив черный нос пуговицу, ткнувшуюся ей в руку Оля ощутила вдруг чувство какой–то неправильности всего происходящего, даже легкой обиды. Еще несколько минут и ее совсем не будет, а старый хрыч беспокоится о какой–то ерунде. Однако взяла себя в руки, сжала зубы, гоня секундную слабость.

Глухо хлопнул закрывшийся люк, отсекая солнечный свет. Самолетик зарычал двигателем, дрогнул и вдруг сноровисто побежал вперед, ощутимо подпрыгивая на неровных стыках бетонки. Мелькнул в иллюминаторе полосатый скворечник вышки. Внезапно тряска прекратилась, звук выровнялся, а самолетик задрал нос и полез вверх, взбираясь по крутой горке. Совсем рядом с крылом пронеслись верхушки деревьев, показался и исчез где–то внизу игрушечным домик, разрезав бесконечное белое поле убежала вдаль нитка дороги.

Проткнув случайное молочно кисейное облачко, самолетик набрал высоту, выровнялся. Ослепил, ударив в глаза, нестерпимо яркий свет солнца. Оля зажмурилась. И тут коротко пискнул сигнал.

— Готова? — крикнул дедок, перекрывая шум, поднялся с брезентового стула–лавочки.

— Ну, что, Иваныч, как твоя–то? — поинтересовался он у вышедшего из кабины пилотов мужичка в меховой куртке.

— Спасибо, Михаил Степанович. Все нормально. Выздоравливает, привет передает. Кланяться велела. В гости зовет.

— Ну вот славно, зайду как ни будь. — Кивнул безликой маской дед.

— Пора, что ль? — глянул он в полукруг иллюминатора. Военный уперся в рычаг и потянул дверь. Засвистел пронизывающий ветер.

— Сколько? — поинтересовался дедок у выпускающего.

— Восемьсот, — отозвался летчик.

— Оля, вот эта ерундовина называется «кольцо». Обхвати. Так, нормально. Если передумаешь на тот свет, тяни на себя, нет — не тяни. Видишь, все просто.

— Ну, с богом, — он посторонился, уступая дорогу даме.

Оля задержалась на миг и решительно шагнула в бездну.

— Ого, — уважительно крякнул механик.

— А то?.. — горделиво пробормотал старик и рыбкой, на лету группируясь, сиганул следом за спутницей.

Подхваченная бешеным потоком, крутанулась через голову и вдруг увидела, как удаляется зеленый профиль крыла. Обожгло понимание: «Все это всерьез. Солнце, ветер, небо. Они будут. А я?» — заметались испуганной стаей суматошные мысли. Обвалилось куда–то вниз сердце. Вышибая слезы и тут же унося их, резал лицо ледяной ветер. Распахнула глаза и в размытых очертаниях увидела землю. Она росла, невероятно быстро приближаясь.

И тут, ломая все доводы рассудка, захлестнул сердце страх.

«Жить, на хрен… жить», — рука сама собой рванула кольцо. И не было в мире силы, способной удержать ее в этот миг. Но ничего не случилось. Свободное падение продолжалось.

А в сердце заметалась паника, бесконтрольная, животная. Она вновь попыталась дернуть болтающийся тросик. И тут рвануло. Но боль принесла такое счастье, что она заорала. Закричала так, что сбилось дыхание. Полет замедлился, перешел в парение, вдруг мимо пронеслось что–то большое, черное. Глянула вслед и сообразила, это летит ее спутник: «А он? Что же?»

И тут только пришло понимание, как быстро летела она на встречу с землей. Но вспыхнул белоснежный цветок, и внизу распустился еще один купол. Оля подняла голову. В разрывы шелкового шатра виднелось небо.

— Аве Мария, — неожиданно вырвалось у нее. Голос было не слышно, но на сердце стало так же легко и чисто, как в этом небе.

Земля начала расти, различимы стали пятна сугробов на заснеженном поле. Удар согнул ноги и повалил набок. Потянул за собой купол. Откуда–то сбоку выскочил старик. Погасил громадный шелковый кокон, помог подняться.

Оля стояла посреди снежной пустыни. Мыслей не было. Только счастье. Она жива. И тут из глаз хлынули слезы. Не те, выбитые ударами ледяного ветра, а сладкие, приносящие покой и радость, слезы. Размазывая соленые ручейки рукавом мягкой замши, повернулась к деду.

— Поехали, Оля, — он кивнул на стоящую неподалеку «копейку». Из машины выбрался кто–то в комбинезоне и начал сноровисто убирать свернутые парашюты. Тепло салона, журчание двигателя навеяли сон. Оля вдруг вздрогнула: — А если бы не дернула? — спросила она, глядя на невозмутимо рулящего Михаил Степановича.

Он хмыкнул: — Cо мной бы спускаться пришлось, делов–то. Неужто, я б не поймал. Хм, чтоб у Степаныча курсант разбился? Да это позор на весь округ. Спустились бы, — он замолчал. Молчала и Ольга. Закрыла глаза, вспоминая мелькание облаков. И тут что–то щелкнуло. В голове пронеслись, пусть говорят, что не бывает, но за долю секунды промелькнули сотни, тысячи кадров. Садик, ободранный паровозик на участке. Березка с обломанными ветками. Парты и доска с надписью мелом. Колченогое уютное кресло, и мама в нем, с неизменным вязанием в руках.

Она распахнула глаза. И прошептала хрипло: — Я вспомнила. Степаныч, я вспомнила…

Дедок горделиво улыбнулся и повертел головой: — А то?.. Ну и умница. То и ладно…