«Великий Вавилон»

Глава III В три часа пополудни

Мистер Реджинальд Диммок, несмотря на свою молодость, оказался человеком светским и опытным, к тому же прекрасным собеседником. Разговор между ним и Неллой Раксоль не смолкал ни на минуту. Они болтали о Петербурге, о покрытой льдом Неве, об оперном театре, о вкусе русского чая, о сладости русского шампанского и о прочих особенностях русской жизни. Исчерпав тему России, Нелла сделала легкий обзор собственного времяпрепровождения, с тех пор как рассталась с молодым человеком в российской имперской столице, чем вернула разговор обратно, к Лондону, вокруг которого он и вращался, пока не был съеден последний кусочек бифштекса.

Теодор Раксоль заметил, что мистер Диммок был крайне неразговорчив, когда беседа касалась его собственных дел, и прошедших, и будущих. Молодой человек производил на него впечатление типичнейшего придворного паразита, и американец недоумевал, каким образом удалось тому получить столь ответственную должность при особе великого герцога Познанского, да и кто такой был сам этот великий герцог Познанский? Миллионер смутно припоминал, будто слышал когда-то о Познани: Познань была, вероятно, одним из тех маленьких, не поддающихся описанию немецких государств, в которых пять шестых всех подданных – придворные, а остальные – угольщики или содержатели гостиниц.

Почти до конца обеда Раксоль молчал – может быть, его мысли были слишком заняты подмигиванием Жюля мистеру Диммоку, но, когда на смену мороженому пришел кофе, он решил, что, возможно, будет нелишним в интересах дела узнать хоть что-нибудь о приятеле дочери. Он никогда не подвергал сомнению ее право самой выбирать друзей и предоставлял ей полную свободу, пребывая в твердой уверенности, что врожденный здравый смысл никогда не позволит ей попасть ни в какую беду. Но уже безотносительно к странному поведению метрдотеля мистера Раксоля сильно интриговала манера общения Неллы с мистером Диммоком – манера, в которой любезное высокомерие смешивалось с очевидным желанием угодить и понравиться.

– Нелла говорила мне, мистер Диммок, что вы занимаете очень ответственный пост при особе великого герцога Ариберта Познанского, – проговорил Раксоль. – Извините мое невежество американца, но этот Ариберт Познанский – коронованная особа? Он, как вы это называете в Европе, владетельный князь?

– Его высочество не правит и никогда не будет править государством, – ответил Диммок. – Престол Великого герцогства Познанского принадлежит племяннику его высочества, великому герцогу Евгению.

– Племяннику!.. – удивленно воскликнула Нелла.

– А почему бы и нет, милая мисс?

– Но ведь великий герцог Ариберт, должно быть, еще очень молод?

– Великий герцог по прихоти случая, что нередко встречается в истории венценосных семейств, как раз одних лет с великим герцогом Евгением. Покойный родитель великого герцога был женат дважды – этим и объясняется юный возраст дяди.

– Вот прелесть-то, я думаю, быть дядей своего ровесника! Но для великого герцога Ариберта это, пожалуй, не очень уж забавно. Ведь ему приходится, очевидно, вести себя с племянником ужас как почтительно и смиренно!

– Великий герцог и мой светлейший господин относятся друг к другу как братья. Теперь, конечно, наследником престола считается великий герцог Ариберт, но, как вам, вероятно, известно, великий герцог на днях вступает в брак с одной из ближайших родственниц императора, и если появится потомство… – Мистер Диммок пожал плечами. – Великий герцог, – продолжал он, не окончив начатой фразы, – великий герцог, конечно, предпочел бы иметь своим наследником великого герцога Ариберта, который вовсе не расположен к браку. Говоря между нами – только между нами, – брак представляется ему самой печальной необходимостью. Но, конечно, будучи немецким владетельным князем, он обязан жениться. Это его долг по отношению к отечеству, по отношению к Познани.

– А насколько велика Познань? – не подумав, спросил Раксоль.

Нелла засмеялась:

– Тебе не следовало бы задавать таких вопросов, папа! Мог бы, кажется, догадаться, что интересоваться размерами немецкого княжества противоречит правилам этикета!

– Я ничуть не сомневаюсь, – сказал Диммок, вежливо улыбнувшись, – что сам великий герцог не менее других склонен подшучивать над размерами своих владений. Помню, как-то мы с принцем Арибертом прошли их за один день из конца в конец туда и обратно.

– По своей земле, значит, великий герцог далеко не уедет? Нельзя сказать, что солнце садится в его владениях, а?

– Нельзя.

– Разве что когда небо скрывают тучи, – вставила Нелла. – И что же, великий герцог сидит себе дома и благоденствует?

– Напротив, он очень много путешествует, гораздо больше, чем принц Ариберт. Могу сообщить вам по секрету – это пока никому не известно за пределами нашей гостиницы, – что его королевское высочество великий герцог с маленькой свитой прибудет сюда завтра утром, – заговорщицким тоном сообщил молодой человек.

– В Лондон? – спросила Нелла.

– Да.

– В эту самую гостиницу? – продолжала расспросы девушка.

– Да.

– О, какая прелесть!

– Вот почему ваш покорнейший слуга оказался здесь уже сегодня – в качестве авангарда.

– Но, насколько я понял, вы ведь… гм… состоите на службе у принца Ариберта, дяди великого герцога? – решил уточнить, в свою очередь, новоиспеченный хозяин отеля.

– Именно так. Принц Ариберт тоже будет здесь. У великого герцога с принцем есть дела, касающиеся серьезных финансовых операций, связанных с брачным договором великого герцога. В высших сферах, понятно.

«Для особы столь осторожной ты слишком разговорчив, голубчик», – подумал Раксоль, а вслух предложил:

– Не выйти ли нам на террасу, как вы думаете?

По дороге троицу остановил Жюль и подал Диммоку письмо.

– Только что доставлено нарочным, – сказал он.

Нелла на секунду задержала отца и шепнула ему:

– Пожалуйста, оставь меня ненадолго одну с этим мальчиком.

– Я просто нуль какой-то, пустое место! – прошептал в ответ Раксоль с деланным возмущением, ущипнув ее тихонько за руку. – Ну ладно, слушаюсь, делай со мной что хочешь. Пойду пока освоюсь в своей гостинице. – И любящий отец быстро и незаметно удалился.

Нелла и мистер Диммок сидели вдвоем на террасе и прихлебывали охлажденные напитки. Эта парочка, устроившаяся под сенью растений, расцветших по воле владельца оранжереи в Челси, представляла зрелище очень приятное, и прохожие замечали втихомолку, что в беседе этих двоих, вероятно, зарождался роман. Возможно, так оно и было, но, чтобы предсказать направление развития этого романа, требовалось более близкое знакомство с характером Неллы Раксоль.

Прислуживал им сам Жюль, и в десять часов он принес еще одну записку для молодого джентльмена. Реджинальд Диммок рассыпался в извинениях и, наскоро прочитав ее, пояснил, что его требуют по неотложному делу, касающемуся его светлейшего повелителя. Молодой человек предложил сходить за мистером Раксолем или проводить Неллу к отцу. Но мисс Раксоль весело ответила, что не нуждается в провожатых и собирается пойти спать. Нелла прибавила также, что они с отцом всегда стараются быть друг от друга независимыми.

Как раз в это время Теодор Раксоль снова прошел в личные апартаменты мистера Вавилона, и уже по дороге ему стало ясно, что известие о смене владельца успело достигнуть даже самых глубинных, низших слоев гостиничной вселенной. Во всех тайных ходах этого муравейника стоял гул: удивительную весть обсуждали даже самые последние судомойки, будто и для них такая перемена могла иметь какое-то значение.

– Возьмите-ка сигару, мистер Раксоль, – предложил добрейший мистер Вавилон, – да хлебните вот коньячку, ведь этот – самый старый во всей Европе!

Спустя несколько минут между бывшим и новым владельцами знаменитого отеля уже завязался разговор, увлекательный и оживленный. Способность Раксоля сразу схватывать все подробности организации работы гостиницы изумляла Вавилона. Что до американца, то он скоро понял, что Феликс Вавилон – король среди владельцев гостиниц. Раксолю никогда прежде не приходило в голову, что держать гостиницу, даже большую, могло быть делом интересным и требующим больших затрат умственной энергии, но теперь он ясно видел, что не отдавал должного этому необычному для него роду бизнеса и недооценивал возможности, которые открывало перед ним владение гостиницей.

Структура «Великого Вавилона» была громадна и сложна. Раксолю, несмотря на все его гениальные организаторские способности, понадобилось не менее получаса, чтобы в полной мере усвоить организацию работы прачечных отеля, но стирка была лишь одним из сотни других направлений деятельности громадного механизма под названием «Великий Вавилон», и направлением сравнительно незначительным. Система контроля поступления провизии и определения средней пропорции между поставляемым на кухню сырьем и количеством и размером отпускаемых в столовую и в номера блюд отличалась особой сложностью. Когда новый владелец наконец ее усвоил, он тотчас предложил несколько усовершенствований, что повело к длинным теоретическим рассуждениям, потом к отступлениям от темы беседы, а потом Феликс Вавилон, несколько отвлекшись, вдруг зевнул.

Раксоль посмотрел на золотые часы, стоявшие высоко на полке.

– Господи боже мой, да ведь уже три часа ночи! Пожалуйста, извините меня, мистер Вавилон, что я задержал вас до столь поздней поры! – воскликнул он, испытывая некоторую неловкость.

– Уже много лет у меня не выдавалось такого приятного вечера. Вы позволили мне от души покататься на моем коньке. Это я должен просить у вас извинения.

Раксоль поднялся.

– Мне хочется задать вам один вопрос, – сказал Вавилон. – Вы никогда прежде не имели дела с гостиницами?

– Никогда.

– Ну так вы не знали своего предназначения. Вы были бы величайшим из всех владельцев гостиниц, даже лучше меня, а я не имею себе равных, хотя у меня всего одна, а другие имеют и по шесть. Отчего вы никогда не открывали гостиниц, мистер Раксоль?

– Ах, право, не знаю, – засмеялся тот. – Но вы мне льстите, мистер Вавилон.

– Я? Льщу? Вы меня не знаете. Я не льщу никому, разве что иногда какому-нибудь чрезвычайно высокопоставленному постояльцу, и в таком случае непременно делаю соответствующие распоряжения относительно счета.

– Да, кстати о высокопоставленных постояльцах: сюда, говорят, завтра приедет парочка немецких принцев? – непринужденно поинтересовался американец.

– Совершенно верно, – последовал краткий ответ.

– Что же, значит, надо сделать что-нибудь особенное? Устроить им, что ли, торжественный прием – стоять в холле у парадных дверей и кланяться или еще что-нибудь?

– Нет необходимости. Это по вашему желанию. Современный хозяин гостиницы ведь совсем не то, что какой-нибудь средневековый трактирщик, и даже принцы нынче не претендуют на его личное присутствие, разве что в каком-нибудь экстренном случае. Да вот, например, хоть великий герцог Познанский и принц Ариберт – они уже не раз удостаивали меня своими визитами, а я и в глаза не видел ни одного, ни другого! К тому же я обо всем уже распорядился.

Почтенные джентльмены поговорили еще немного, и Раксоль простился с бывшим хозяином отеля.

– Позвольте проводить вас до вашего номера, – предложил Вавилон. – Лифты, должно быть, уже остановлены, и нигде ни души. А сам я ночую здесь. – И он указал на дверь во внутренние покои.

– Нет, спасибо, мне лучше исследовать гостиницу без провожатого. Комнату свою я, наверно, найду, – возразил гость.

Но, когда Раксоль очутился в лабиринте бесконечных коридоров, уверенность в том, что он сам сможет найти свою комнату, несколько уменьшилась. Номер-то ее он знал – сто седьмой, но на каком она была этаже – забыл. Поднимаясь на лифте, этого не замечаешь. Идя по коридору, он миновал уже несколько дверей, за которыми скрывались лифты, но нигде не было видно ни одного выхода на лестницу – казалось, что эти сооружения совсем вышли из моды во всех уважающих себя гостиницах, и хотя архитекторы по старой памяти продолжают снабжать ими здания, но всегда прячут их в самых удаленных закоулках, чтобы они не оскорбляли взоров избалованной космополитической публики.

«Великий Вавилон» казался огромным, заброшенным и таинственным. В длинных коридорах кое-где поблескивал неяркий электрический свет. Раксоль был в туфлях из тонкой кожи, а потому ступал беззвучно и в одиночестве расхаживал взад-вперед по длинным коридорам. С верхнего этажа до него, казалось, доносились мирные звуки многоголосого храпа. Вот наконец он отыскал лестницу, очень узкую и темную, и вскоре очутился на первом этаже[1], но обнаружил, что нумерация комнат здесь заканчивалась на семидесяти. Американец нашел еще одну лестницу, поднялся на второй этаж, по отделке стен в коридоре тотчас догадался, что именно тут и находится предназначенное ему помещение, и, пустившись вдоль длинного коридора, даже тихонько присвистнул от удовольствия.

Вдруг в поперечном коридоре послышались шаги. Раксоль инстинктивно спрятался в темную нишу, где стояли стул и маленькая конторка, и прислушался. Ему не показалось – до него действительно доносился легкий шум шагов. Осторожно высунувшись из своего убежища, новоиспеченный хозяин отеля заметил то, чего не обнаружил поначалу: к дверной ручке одного из номеров была привязана белая лента. Тут из-за угла на месте пересечения обоих коридоров показался человек, и Раксоль невольно попятился. Это был Жюль – Жюль с засунутыми в карманы руками, в надвинутой на глаза широкополой шляпе, но в остальном одетый как обычно.

Американцу в эту минуту с особенной ясностью вспомнилось то, о чем говорил ему Феликс Вавилон в их первую встречу. Он вдруг пожалел, что не захватил с собой револьвер. Почему вдруг у него появилась потребность иметь при себе револьвер, находясь в лондонском отеле самой безукоризненной репутации, он и сам не мог себе объяснить, тем не менее потребность эта была. Он решил, если метрдотель пройдет мимо его убежища, взять его за шиворот и задать этому в высшей степени подозрительному субъекту несколько кратких вопросов. Но Жюль остановился. Раксоль опять осторожно выглянул из своей засады. Тот медленно и беззвучно повернул ручку двери, обмотанную белой лентой. Дверь наконец тихонько отворилась, и Жюль исчез в комнате. Спустя очень недолгое время он появился снова, затворил дверь так же осторожно, как и открыл, снял ленту, повернул назад и скрылся в поперечном коридоре.

«Странно, – проговорил про себя Раксоль, – слишком уж все странно!» Ему пришло в голову взглянуть на номер комнаты, которую только что покинул метрдотель, и он прокрался к двери.

– Черт! – изумленно пробормотал он.

На двери красовался номер сто одиннадцать, это был номер комнаты его дочери! Раксоль попробовал было отворить дверь, но она оказалась заперта. Тут он бросился к себе, в номер сто семь, схватил один из пары револьверов (таких, какие обыкновенно изготовляются для миллионеров) и пошел вслед за Жюлем по поперечному коридору. В конце него находилось окно, оно было распахнуто, и рядом с невиннейшим видом стоял Жюль и смотрел в него. Всего десять бесшумных шагов, и Теодор Раксоль оказался у него за спиной.

– На одно слово, голубчик, – проговорил миллионер, небрежно помахивая револьвером.

Метрдотель, несомненно, вздрогнул от неожиданности, но, сделав усилие, тотчас овладел собой.

– Что вам угодно, сэр? – спросил он спокойным голосом.

– Мне угодно знать, за каким чертом вы заходили сейчас в номер сто одиннадцать, – сдерживая ярость, тихо, но четко проговорил американец.

– Меня просили сюда прийти, – все так же спокойно ответил Жюль.

– Вы лжете, и лжете неискусно. Это комната моей дочери. Ну, отвечайте же, пока я еще не решил, пристрелить вас или выкинуть в окно.

– Извините, сэр, но в номере сто одиннадцать проживает джентльмен.

– Предупреждаю вас, мой друг, что возражать мне очень безрассудно с вашей стороны. Больше даже не пытайтесь это делать. Мы сейчас вместе войдем в эту комнату, и вы мне докажете, что ее занимает джентльмен, а не моя дочь.

– Это невозможно, сэр, – спокойно проговорил задержанный.

– Едва ли, – отрезал Раксоль и взял Жюля за рукав.

Миллионер знал наверняка, что Нелла занимает номер сто одиннадцать, потому что сам осматривал его вместе с ней и сам проследил за тем, чтобы туда были благополучно доставлены сундуки с багажом дочери, ее горничная и она сама.

– Теперь отворяйте дверь, – шепнул Раксоль, когда они подошли к упомянутой комнате.

– Надо постучать, – замялся метрдотель.

– Отнюдь. Отворяйте, у вас, конечно, есть запасный ключ.

Увидев наведенный на него револьвер, Жюль повиновался с большой готовностью и только укоризненным жестом дал понять, что снимает с себя всякую ответственность за столь оскорбительное и злостное нарушение благопристойности гостиничной жизни. Раксоль вошел. Комната была ярко освещена.

– Вас спрашивают, сэр, и непременно желают вас видеть, – проговорил Жюль и поспешно скрылся.

Мистер Реджинальд Диммок, все еще во фраке, с папиросой в руке, поспешно поднялся из-за стола:

– Добро пожаловать, дорогой мистер Раксоль, какой приятный… гм… сюрприз.

– Где моя дочь? Это ее номер, – не отвечая на приветствие, сурово спросил американец.

– Возможно, я неточно расслышал, что вы изволили сказать, мистер Раксоль.

– То, что это номер мисс Раксоль.

– Дорогой сэр, – ответил Диммок, – лишь помешанному могла прийти в голову такая фантазия! Только уважение к вашей дочери мешает мне силой удалить вас из комнаты за столь немыслимое предположение!

Маленькое пятнышко на переносице Раксоля вдруг сделалось белым.

– С вашего позволения, – произнес он тихим голосом, – я осмотрю уборную и ванную.

– Да выслушайте меня, это займет всего лишь одну минуту! – заговорил Диммок более мягко.

– Выслушаю вас позже, мой молодой друг, – прервал его Раксоль.

Он приступил к осмотру уборной и ванной, но никого там не обнаружил.

– Чтобы вы не истолковали мое поведение превратно, мистер Диммок, считаю нужным сообщить, что я испытываю самое неограниченное доверие к моей дочери, которая сумеет постоять за себя не хуже любой из женщин, каких я когда-либо знал, но, с тех пор как вы приехали, в гостинице произошло несколько таинственных случаев. Вот и все.

В эту минуту Раксоль почувствовал, что ему дует в спину, и обернулся к окну.

– Вот, например, – продолжал он, – я вижу, что это окно разбито, разбито вдребезги и разбито снаружи. Ну, как это могло произойти?

– Если вы будете так любезны и соблаговолите услышать голос здравого смысла, мистер Раксоль, – произнес Диммок самым изысканным дипломатическим тоном, – я попытаюсь объяснить, в чем дело. Первый ваш вопрос показался мне очень оскорбительным, но теперь я понимаю, что у вас были на то некоторые основания. – Тут он вежливо улыбнулся. – Я проходил часов в одиннадцать по коридору и застал мисс Раксоль, объяснявшейся со здешней прислугой. Мисс Раксоль направлялась почивать в эту комнату, как вдруг большой камень, который, вероятно, бросили с набережной, разбил здесь, как вы изволите видеть, окно. Не говоря уже о неудобствах, вызванных этим происшествием, ей не хотелось больше оставаться в этом номере. «Если бросили один камень, – рассуждала она, – за ним может последовать и другой». Поэтому ваша дочь требовала, чтобы ее перевели в другой номер, а прислуга уверяла, что нет другого свободного номера с уборной и ванной. Вот я и предложил мисс Нелле немедленно обменяться комнатами, а она оказала мне честь, приняв мое предложение. Наши вещи, и ее, и мои, были тотчас перенесены, вот и все. Мисс Раксоль в эту минуту, надеюсь, почивает в номере сто двадцать четыре.

Теодор Раксоль несколько секунд молча смотрел на молодого человека. Тут в дверь кто-то чуть слышно стукнул.

– Войдите! – крикнул Раксоль.

Кто-то толкнул дверь, но, не входя, остановился у порога. Это была горничная Неллы в ночном дезабилье.

– Мисс Раксоль очень извиняется, сэр, но она оставила тут на камине книгу. Ей не спится, и она хочет почитать, – с некоторым смущением проговорила девушка.

– Примите мои извинения, мистер Диммок, мои официальные извинения, – сказал Раксоль, когда горничная удалилась, выполнив поручение хозяйки. – Спокойной ночи.

– Не стоит и говорить об этом, сэр, – произнес любезно молодой человек, кланяясь вслед американцу.