Лашарела

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Лилэ похоронили на старом городском кладбище, рядом с бедными горожанами.

Никто из придворных даже не заикнулся о том, чтобы похоронить ее в Гелатской усыпальнице грузинских царей. И сам Лаша не стал настаивать на погребении Лилэ рядом с царицами из рода Багратидов. При жизни его любимая не была удостоена царских почестей, и не все ли равно, какую честь окажут ей теперь?

С кладбища Лаша возвращался конченым человеком. С землисто-серым лицом, согбенный, шел он во дворец, словно старец, которому опостылела жизнь. Он и сам не знал, куда и зачем идет. Только что он предал земле свою самую большую радость и теперь брел ко дворцу, с трудом волоча ноги.

Всего какой-нибудь месяц назад горожане заполняли улицы и крыши домов, когда он гордо и беззаботно проезжал на своем гнедом скакуне, убранном золотом и драгоценными камнями, и радостно было глядеть на его юность, красоту и блестящее одеяние, когда он с беспечальной улыбкой смотрел на шумную столицу, встречавшую своего царя.

Народ, привыкший видеть Георгия, когда он, радостный, возвращался с удачной охоты или веселого пира, теперь с жалостью и сочувствием взирал на подавленного, разбитого горем человека, равнодушно бредущего мимо любопытных глаз. И когда перед ним распахнулись ворота дворца и стража, расступившись и низко склонясь, пропустила царя, Лаша, точно выйдя из небытия, осмотрелся по сторонам и с удивлением спросил себя, что его привело сюда.

Он скорбно обернулся назад, на пройденный тяжкий путь, и снова бессмысленно пошел вперед, глухой ко всему, раздавленный огромным горем, навалившимся на него.

К вечеру он вышел к поминальной трапезе и с жадностью набросился на еду. Когда встал из-за стола, ужаснулся, как он мог так жадно есть, рвать руками мясо, ломать хлеб…

Не раздеваясь, он свалился на кровать и сразу же уснул мертвым сном.

А поздно ночью ему послышался голос Лилэ:

— Лаша… Лашарела!..

Он вскочил как безумный, озираясь вокруг, подошел к пустой кровати Лилэ, медленно опустился на колени и припал к постели лицом.

Он плакал.

Откуда-то издалека доносилось пение. Или это из страдающего сердца Лаши поднималась песнь, и на крыльях ее он сам возносился к покинувшей его подруге, к солнечной, влекущей, незабываемой и бессмертной:

«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные — под кудрями твоими; волоса твои как стадо коз, сходящих с горы Галаадской; как лента алая — губы твои; два сосца твои как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями; живот твой — круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое — ворох пшеницы, обставленный лилиями; как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная; о, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов! Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана! Запертый сад — сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник!»

— О-о-о! — Стон вырвался из груди Лаши; откуда-то издалека или из глубины его сердца нежный, ласковый голос вновь позвал его:

— Лаша!.. Лашарела!..

Царь поднялся, открыл дверь и вышел из опочивальни.

Дул ветер, и где-то звонил колокол. Нет, то был не колокол, это гремели бубенцы жертвенных тельцов Лашарской святыни, звякали подвешенные к ветвям древнего дуба на взгорье ожерелья, гудела Арагви в половодье, звенели оружием идущие в бой дружины.

То была песня воинов или колокольный звон? Долго звучали в ушах царя этот гуд и вой ветра.

С распахнутым воротом, всклокоченными волосами очнулся Лаша на старом кладбище. Он сам удивился, как очутился здесь в глухую полночь.

Под деревом сидели могильщики, ели, пили и произносили здравицы.

— Знатные поминки справил царь; и на славу угостил; как говорится, птичьего молока и того было вдоволь.

— Говорят, в городе появилась чума. Если это правда, будет у нас еще много такого птичьего молока.

— Да, тогда наедимся до отвала.

Царя покоробило откровение могильщиков.

Несчастные, они мечтают о море и чуме, чтобы поесть вдоволь!

— Бедный наш царь! — проговорил один из могильщиков. Лаша прислушался. — Видно, сильно любил свою Лилэ! И как тоскует — постарел прямо на глазах.

— Эх, дружище, — возразил другой. — Царь-то найдет себе еще красавицу. Ты лучше скажи, как теперь быть бедному Лухуми. Вот он валяется на могиле, как бездомный пес, и воет от тоски.

— Да уж верно! — согласился первый. — Живую отобрали, хоть мертвая ему достанется. Он любил ее! А царю что?! Он-то не потревожит себя среди ночи, чтоб оплакать мертвую наложницу.

Болью отдались эти слова в сердце Лаши.

— Только плохо будет, если увидят здесь Лухуми, — продолжал могильщик. — Не дадут ему жену оплакать.

— Кто же ему помешает? По какому праву?

— Скажешь тоже!.. По какому праву… Как живую отобрали, так и мертвую не отдадут…

Царь съежился и, как побитый, побрел дальше.

Еще издали он увидел громадную тень Лухуми, распростертого на могильном холмике.

Подойдя ближе, Лаша услышал его рыдания. Стараясь не шуметь, царь прислонился к стволу кипариса.

Лухуми медленно поднял голову, встал, глухо причитая и ударяя себя в грудь. Потом опять свалился и застонал, не в силах оторваться от могилы.

Когда он снова поднял голову, необычайно красивым показалось Лаше его обезображенное шрамами лицо. Ни предательство царя, ни измена жены не смогли вытравить из души Лухуми любви к Лилэ. Всей силой большого благородного сердца оплакивал он несчастную жену.

Лаше захотелось подойти к нему, обнять и плакать вместе с ним над той, которую с такой нечеловеческой силой любили они оба.

Он готов был уже шагнуть вперед, как слова могильщика снова зазвучали у него в ушах: «Живую отобрали, хоть мертвая ему достанется…»

Смятение охватило царя. Он понял, что своим появлением может оскорбить Лухуми в его безутешном горе.

«Живую отобрали и мертвую не дадут оплакать…»

«По какому праву?» — повторял Лаша слова могильщиков.

Он повернулся и крадучись направился к железным кладбищенским воротам, черным драконом разверзшим перед ним свою пасть. А сзади чей-то голос нашептывал ему:

«В одном городе были два человека. Один богатый, а другой бедный. У богатого было очень много мелкого и крупного скота. А у бедного ничего, кроме одной овечки…»

Лаша обернулся: ему показалось, что кто-то гонится за ним. Теперь другой голос твердил, словно отвечая первому:

«Крепка, как смерть, любовь, жестока, как ад, ревность, стрелы ее стрелы огненные, она пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее».

— Господи, спаси меня!.. Господи, спаси!.. — шептал Лаша, крестясь, и шел, все ускоряя шаг.

Прекратились пиры и веселье при царском дворе, не устраивались охоты, не затевались игры.

Любители развлечений заскучали и старались держаться подальше от дворца. Разъехались охотники, которым надоело длительное безделье. Тосковали по крикам доезжачих и по звукам охотничьего рога бесчисленные борзые и гончие; нахохлившись, сидели на своих жердочках соколы и ястребы; скаковые лошади томились в своих стойлах в ожидании щелканья плети.

Царь отказался от всех своих любимых занятий, от привычного уклада жизни, обратился к посту и молитве.

Он ежедневно посещал Сионский собор и выстаивал всю обедню.

Теперь он щедро одаривал монастыри и церкви земельными наделами и крепостными крестьянами, раздавал щедрую милостыню вдовам и сиротам. Занялся достраиванием неоконченных церквей. Торопился завершить Цугругашенский и Питаретский храмы, расширял Гелатскую и Икалтойскую академии.

Обрадованный рвением царя, католикос, когда-то люто ненавидевший его, теперь ликовал, всенародно восхвалял его, служил торжественные молебны во здравие царя, наставлял его в долготерпении и сулил блаженство райское на том свете и спасение души.

Царь призвал к себе прославленного зодчего, строителя Питаретского храма, Качибаисдзе, и повелел возвести надгробие над могилой Лилэ.

Над саркофагом из печального серого мрамора возвышались четыре высокие колонны из болнисского камня, поддерживающие купол из чистого золота… Под ним стояли богоматерь и устремленная к ней с протянутыми руками Лилэ, босая, с распущенными волосами. Ее настигала свора свирепых псов. Прекрасное лицо Лилэ выражало страх и отчаяние. Она молила богородицу о спасении.

У подножья саркофага стоял мраморный олень. Изнуренный жаждой, в отчаянии, вскинул он голову к небу, лишившему его последней надежды.

В этом олене, склонившемся над иссякшим родником, художник, по общему мнению, изобразил убитого горем царя. Что касается преследующих Лилэ псов, то одни видели в них земные прегрешения покойницы, от которых она искала спасения под сенью церкви, другие усматривали царедворцев, безжалостно подвергавших ее гонению. Но такие догадки никто не высказывал вслух.

Все кладбище было приведено в порядок. Обновили ограду, засыпали гравием дорожки, высадили множество цветов и кипарисов.

Когда все работы были закончены, царь пригласил самого католикоса и попросил его освятить это место скорби и печали.

Католикос хоть и слышал много пересудов о надгробии над могилой Лилэ, но, весьма довольный благопристойным поведением царя, решил не обращать внимания на досужие домыслы и соизволил освятить надгробие и отслужил литургию о спасении души Лилэ.

Князья и эристави снова стали стекаться ко двору. Хотя царь и не покорился в свое время требованию дарбази и не захотел расстаться с невенчанной женой, но желание вельмож осуществилось: возлюбленной царя не стало, и грузинскому престолу не грозила опасность быть занятым худородной царицей. Тайны Лилэ царь открывать не стал.

Да и царь стал таким, каким хотели видеть его родовитые сановники: безвольным, безразличным ко всему. Ни власть, ни государственные дела не привлекали Лашу.

Он занялся благотворительностью, читал церковные книги, и чем глубже вчитывался он в Ветхий и Новый завет, тем более сильный интерес пробуждался в нем. И он удивлялся, что не постиг до сих пор красоту и мудрость христианства.

Надломленный несчастьем Георгий теперь в проповеди Христа находил утешение, которого искали в ней сирые и обездоленные, нищие и убогие.

После смерти Лилэ у Лаши не осталось на этом свете никаких радостей, и он старался искупить грехи свои и Лилэ молитвами и добрыми деяниями. Кто знает, может быть, обретет он вечную жизнь и в загробном мире встретится со своей возлюбленной!