Лашарела

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Рассказ Шио Кацитаисдзе на тайном заседании дарбази просочился в народ и породил самые различные толки.

— Бывший царский телохранитель, одноглазый Лухуми, оказывается, жив. Он бежал из Грузии, сделался монгольским военачальником и теперь ведет на Грузию вражеские войска, чтобы отомстить царю, — рассказывали друг другу воины.

Военачальники старались опровергнуть этот слух, говорили, что Лухуми давно умер. Но набранные в войско крестьяне не хотели верить им и стояли на своем.

Монголы находились на расстоянии однодневного перехода от грузинского войска, раскинувшего стан в долине Куры. Наутро предстояло большое сражение, и воинам надо было как следует отдохнуть, чтобы встретить врага во всеоружии.

Царь поужинал и рано ушел спать в свой шатер.

Светало… Небо заволокло рваными черно-багровыми тучами.

Военачальники уже поднялись. Грузинский стан просыпался, слышались звуки труб и барабанов. Шли последние приготовления к сражению.

Военачальники пригласили царя на сторожевую башню посмотреть на вражеский лагерь.

Над Хунанской долиной поднимался бледный рассвет. Бескрайнее заснеженное поле, словно саранчой, было покрыто монгольским войском. Между Гачиани и Бердуджи до самого горизонта двигались бесчисленные черные тени; кое-где еще дымили затухавшие костры.

Тишина нависла над безбрежным, словно море, вражеским станом.

Долго смотрели царь и военачальники на монгольские войска, сохраняя мрачное молчание.

— Много их, — вздохнул царь.

— Их больше, чем песчинок в море и звезд на небе, — подтвердил Мхаргрдзели.

Царь вернулся в крепость и созвал военный совет.

На совете все в один голос отметили, что враг многочислен и силен.

Иванэ Мхаргрдзели, Варам Гагели и эристави эретский были за то, чтобы немедленно начать наступление. Они говорили, что грузинские войска находятся в лучшем положении, и советовали не давать передышку врагу, изнуренному долгим переходом.

Царь слушал внимательно.

Военачальники Западной Грузии молчали, ничем не выдавая своих мыслей.

Царь окинул взглядом собравшихся.

— Кто еще желает высказать свое мнение и подать совет? — спросил он.

С места медленно поднялся Ахалцихели. Он низко поклонился царю и вельможам и заговорил спокойно и размеренно:

— Царь и князья, могущественные и победоносные, не раз повергавшие врагов отечества! Вы все слышали о том, сколь умелы татары в сражении на равнине, ибо степь — их родина. Они искусны и проворны, когда сражаются в долине. Но в нашей стране много теснин и ущелий, и монгольские всадники окажутся бессильными против грузинского строя, ибо они непривычны к бою среди ущелий и скал. Сейчас нам пришлось бы сражаться на равнине, к тому же покрытой снегом. Монгольские кони не подкованы и им будет легко, а наши подкованные кони будут скользить и утопать в снегу. Я советую не вступать в бой на равнине, где у врага будет несомненное преимущество над нами, а отойти в горы, там-то мы им дадим сражение!

— Как можно отступать теперь! — возмущенно прервал Шалву Варам Гагели. — Отступать, когда родину нашу топчет враг, разоряет наши владения, истребляет людей!

— Не посоветует ли нам Ахалцихели покинуть и Тбилиси и скрыться в горах!.. — язвительно проговорил Иванэ Мхаргрдзели.

— Если у царя и вельмож не болит сердце за разорение и порабощение нашей отчизны и наших владений, мы одни готовы сразиться с врагом. Если мы не обратим монголов в бегство, то и жизнь наша нам не нужна! — крикнул эристави эретский.

Царь понял, что продолжение спора грозит расколом.

Бедствия от монгольского нашествия терпели пока что только три окраинные области Грузии — Гаги, Сомхити и Эрети. Вот почему таким гневом звучали слова эретского эристави. Владетели этих трех областей были единодушны на совете.

Разумом царь склонялся к доводам и советам Ахалцихели. В другое время, при спокойном обсуждении, преимущество его плана было бы очевидным для всех. Но теперь, когда каждый князь считал, что судьба Грузии зависит прежде всего от судьбы его собственных владений, спокойно посовещаться, чтобы выбрать лучший с военной точки зрения план, было невозможно. Важнейшим условием победы царь считал сохранение единства среди самих грузин. Отступление, хотя и на более выгодные позиции, могло вызвать гибельный раскол.

Бледный от ярости Ахалцихели продолжал стоять на своем.

Рубец на щеке его подергивался. Он ждал, когда вельможи успокоятся, чтобы закончить свою речь.

— Легко говорить Ахалцихели, его владения, Тори и Ахалцихе, далеко отсюда! — злобно проговорил Мхаргрдзели.

Эти слова были последней каплей, переполнившей чашу терпения Шалвы.

— Не желание уйти от боя и не страх заставляют меня предлагать это! — воскликнул он. — Просто я думаю, что так будет лучше для всего царства. Но если вас не убеждают мои речи и вы не хотите меня слушать, пусть будет по-вашему.

Георгий и умом и сердцем был на стороне незаслуженно оскорбляемого Ахалцихели, но не мог вступиться за него, ибо только подлил бы этим масла в огонь. Пока никто из военачальников не вздумал примкнуть к плану Ахалцихели, царь сам разрешил спор.

— И я считаю, что следует дать сражение в этой долине. Облачимся в доспехи и с помощью божьей и под защитой святого креста рассеем врагов.

Был принят план сражения, предложенный Иванэ Мхаргрдзели.

Левым крылом командовал он сам, правым — Варам Гагели, а центр был поручен самому царю.

Подобно черной туче внезапно двинулась с края горизонта монгольская конница.

Подскакав ближе, татары отпустили поводья и обрушили град стрел на несущихся им навстречу грузин.

Монгольские всадники неслись, как камни, пущенные из пращи, и на всем скаку пускали стрелу за стрелой, испуская дикие крики.

— Кху-кху! Урра! Урра! — гремело, словно гром.

Эти крики, конский топот и свист стрел сеяли ужас и смятение.

Ряды монгольской конницы ворвались в строй грузин, как горная река врывается в долину с кручи.

Но вот дождь стрел стал ослабевать, его сменил звон мечей и щитов.

Грузины рубились яростно, ослепительно сверкали мечи. Душераздирающие стоны раненых, ржание коней оглашали окрестность.

Долго длилась жестокая битва. Всадники, под которыми падали кони, продолжали драться пешими, живые снимали оружие с убитых. Лужи крови там и сям алели на белом снегу.

Монголы стали медленно отступать и внезапно оторвались от грузин. Всадники повернулись спиной к грузинскому строю и, ударяя коней пятками, припав к седлам, обратились в бегство.

— Бей их! — крикнул Георгий, и грузины погнались за неприятелем с громкими криками «ваша!», «ваша!».

Монголы бегут, бегут… Остановятся на миг, повернутся внезапно лицом к преследователям, выпустят меткие стрелы и снова скачут во всю прыть по снежному полю. Грузинам трудно остановить на скользком снегу подкованных коней, и они мчатся прямо на вражьи стрелы.

Долго скакали так монголы и их преследователи.

Справа, на краю долины, раскинулась роща столетних дубов.

Увлеченные погоней грузины не заметили, как с тыла ударили по ним свежие отряды монгольских всадников, укрывшихся за толстыми дубами. Новым отрядом командовал сам Джебе-ноион.

От неожиданности грузины растерялись. Вырвавшиеся вперед так и не сумели повернуть коней обратно, а монголы внезапно повернулись и бросились на преследователей.

Грузины очутились между двух огней.

Лаша погнался за всадником, сидевшим на богато убранном коне. Тот внезапно повернул коня прямо на царя. Георгий не смог удержать своего скакуна на скользком снегу — и перед ним вырос одноглазый исполин с занесенным копьем в руке.

Боже, как он походил на Лухуми Мигриаули!

Царь, ошеломленный, замер на миг.

Одноглазый Субудай-багатур издал гортанный крик и направил свое копье прямо в грудь Лаше.

Лицо Лухуми, освещенное довольной улыбкой, пронеслось перед глазами царя, и Лаша свалился с коня, взвившегося под ним на дыбы.

Грузины упрямо бились с врагом, напиравшим с двух сторон. Но силы их истощались.

— Царя убили! — облетела войска страшная весть, и сразу сломался строй, смятение охватило всех, и воины заметались в беспорядке, перестали обращать внимание на призывы военачальников. Только кучки отдельных смельчаков все еще дрались, сбившись вокруг своих предводителей.

Ахалцихели бился, как лев, рубил направо и налево, когда услышал за собой шум и конский топот. Мимо него промчались бегущие в панике герои Оротского и Керчульского сражений, бывшие его соратники.

В голове пронеслось воспоминание о том, как была взята Оротская крепость, когда Лухуми Мигриаули заставил дрогнувший отряд воинов повернуть обратно и занял крепость внезапным приступом.

В ушах раздался голос старого Пховца: «Эта стрела поразила не только сердце Мигриаули, а сердце самой Грузии, ибо сила Грузии в народе, в таких людях, как Лухуми…»

И тут в спину Ахалцихели впилась стрела, он пошатнулся, едва удержавшись в седле. Сквозь туман меркнущего сознания Шалва еще видел, как дрогнуло и пало гордое знамя Горгасала и Давида.

Слева от себя он увидел бегущего с поля сражения Мхаргрдзели со сломанным мечом в руке, окровавленного и растерянного.

В глазах у Шалвы потемнело, и он замертво свалился с коня.

Выйдя из окружения царских войск, Карума Наскидашвили со своим небольшим отрядом некоторое время укрывался в лесу. С наступлением зимы, когда лес обнажился, он стал ненадежным убежищем, и Карума, посоветовавшись с друзьями, решил податься в чужие края.

Трудно было обездоленным, выброшенным из привычной колеи крестьянам решиться на это. Покинуть родную землю, с которой навсегда связаны и радость и горе, и идти на чужбину, просить хлеба и убежища у иноземцев!.. Но другого выхода не было.

Медленно и понуро шли мятежники к югу. Время от времени до них доходили слухи о вторжении монголов в Грузию.

Когда отряд Карумы стал спускаться в долину Куры, взорам разбойников представилась страшная картина поля битвы. Навстречу двигалась беспорядочная толпа беглецов. Из расспросов Карума узнал о поражении грузин, о неодолимой силе монголов.

— Родина в смертельной опасности!.. А мы уходим! Лучше умереть со своими, за свою отчизну, чем обивать чужие пороги! — зашумели мятежники.

В это время мимо них проскакала группа всадников. В их предводителе Карума узнал эретского эристави. Он спасался бегством, окруженный горсткой воинов.

— Ах ты, подлый трус! — наскочил на него Карума. — Ты грозен против вдов и сирот да безоружных крестьян! Назад, собака, не то прикончу на месте!

Эристави бессмысленно поглядел на Каруму, стоявшего перед ним с обнаженным мечом, и покорно повернул коня обратно; вслед за ним и отряд Карумы ринулся в жестокую сечу.

Царь был в доспехах простого воина, и потому Субудай и его военачальники, занятые преследованием отступающих, не обратили внимания на сбитого с коня Лашу.

Первым спохватился Турман Торели, до этого не упускавший царя из виду. Он выбрался из гущи схватки и поскакал к тому участку, на котором уже не было ни монгольских, ни грузинских войск. С громким ржанием кружился на месте конь Лаши. Торели спешился и опустился на колени перед истекающим кровью царем. Сорвав с себя рубаху, он стал перевязывать ему раны.

— Воды! — простонал Георгий, не открывая глаз.

— Сейчас, сейчас! — шептал Торели, продолжая торопливо накладывать повязку.

Царь узнал его по голосу, приоткрыл глаза.

— Спой мне, Турман! Последний раз спой мне что-нибудь! — чуть слышно попросил он, едва приподнимая слабеющие руки.

Руки Торели встретились с холодными пальцами царя. Слезы хлынули из его глаз.

Тихим печальным голосом стал он напевать любимую песню Лаши:

Тяжкий стон вырвался из груди Лаши. Торели перестал петь, пристально вгляделся в перекошенное от боли лицо царя.

— Слышишь, Турман? — зашептал он пересохшими губами. — Она зовет меня!.. Лилэ меня зовет: «Лаша-а!.. Лашарела!..» Ты слышишь?..

Плакал Турман или пел, царь больше не слышал его.

— Лаша… Лашарела…

Ветер ли родных полей шелестел над ним? Или голос Лилэ чудился ему в бреду? Царь тихо прикрыл глаза. Покой разлился по его лицу.

По полю мчался всадник на вороном коне.

Вот он подскакал к Торели.

— Время ли петь, Турман? — услышал Торели голос Эгарслана.

Эристави спешился, погнался за конем царя, схватил его под уздцы.

Конь покосился на хозяина и, закинув голову, жалобно заржал, обращаясь к бескрайнему небу или к своему неведомому богу.

Торели помог Эгарслану, и они вместе бережно подняли Георгия. Эгарслан сел на царского коня, с помощью Торели уложил к себе на колени Лашу и погнал коня на правое крыло, где дружины еще продолжали сражаться.