Латино-Иерусалимское королевство

Рене Груссе присвоил восьми государям (только семеро из них носили корону), которые один за другим восходили на престол в Иерусалиме, династическое имя Арденн-Анжу, которое идеально подходит для этих персонажей, чьи семейные связи были достаточно запутаными. Готфрид Бульонский, герцог Нижней Лотарингии, был сыном графа Булонского и Иды, дочери Готфрида III Горбатого, чьим наследником он стал. Его брат Балдуин I, сменивший Готфрида на иерусалимском троне, умер бездетным, и наследство перешло к кузену двух первых государей, который сам не принадлежал к булонско-лотарингской семье — Балдуину II де Бурку, сыну графа де Ретеля и Мелизинды де Монлери^{18}. Балдуин II выдал замуж свою дочь Мелизинду, родившуюся от брака с армянкой Морфией, за графа Фулька Анжуйского. Двое сыновей Фулька сменили друг друга на троне: Балдуин III, женившийся на византийской принцессе Феодоре Комниной, не оставил после себя наследников. От брака его брата Амори I с Агнессой де Куртене родились сын и дочь, Сибилла; от второго брака Амори с Марией Комниной на свет появилась еще одна дочь, Изабелла. Амори наследовал его сын Балдуин IV, и эфемерное царствование Балдуина V Дитяти, сына Сибиллы и Вильгельма Монферратского, завершило династическую историю иерусалимского королевского дома.

Короли этой «династии» сильно отличаются друг от друга. Готфрид Бульонский остался легендарным героем лотарингского эпоса, «рыцарем с лебедем», чьи подвиги воспеты в цикле героических песен. В истории его образ мало отличается от легендарного: необычайно сильный — он отрубил ударом меча голову верблюду по просьбе одного арабского эмира, пораженного подобным деянием, — герцог Нижней Лотарингии был очень благочестив (клирики из его окружения жаловались на то, что он подолгу простаивал в церкви, пока остывал завтрак), простым в поведении: хорошо известна история с арабами, которые с изумлением увидели, как завоеватель Святого Града сидит прямо на полу своего шатра, без охраны и помпезности. Его смирение граничило со слабостью; он отказался от королевского титула и подчинился патриарху. Один бельгийский историк даже решился назвать свою недавно вышедшую статью «Был ли Готфрид Бульонский заурядным?»^{19}. На деле же его отвага в бою свидетельствует о несомненной энергии: он сумел стать правителем Иерусалима, несмотря на противодействие графа Тулузского, который уже чувствовал себя его государем…

Брат Готфрида, Балдуин, был совсем иным человеком: более заботясь о представительности, чем Готфрид, он умел окружить себя роскошью, чтобы подчеркнуть величие, соответствующее его высокому рангу. Младший сын в семье, в юности он предназначался для церковной карьеры, что позволило ему совмещать клерикальную культуру с неистовостью и алчностью — чертами, свойственными ему как барону. Рене Груссе провозгласил этого ловкого и коварного политика «основателем Иерусалимского королевства»: в течение своего царствования (18 июля 1100 г. — 2 апреля 1118 г.) Балдуин подчинял все своей королевской воле, не будучи особенно разборчив в средствах, что очень четко прослеживается на примере его брачных отношений — в личной жизни Балдуин вообще не имел ничего общего с достойным Готфридом: женившись в 1098 г. на Арде, армянке, он избавился от жены под первым же предлогом, когда поменял графство Эдессу на королевство, где процент армянского населения был менее значительным. Вскоре он женился вторично, на графине Аделаиде Сицилийской, привлеченный ее солидным приданым, и, обвиненный в двоеженстве, отослал супругу обратно, после того как растратил все ее богатства (август 1113 — апрель 1117 гг.). Этот довольно неприятный развод имел династические последствия: статья брачного договора, по которой королевство должно было отойти к Рожеру Сицилийскому, сыну Аделаиды, была аннулирована.

Напротив, Балдуин II оказался более благочестивым, чем его предшественник. Сам также женатый на армянке, Морфии, он всю жизнь хранил ей безупречную верность. Скорее ловкий, чем жестокий, более осторожный, чем Балдуин I — что не помешало ему дважды попасть в плен к мусульманам, Балдуин II был более экономным и меньше пристрастен к роскоши. Как и его предшественники, он был воспет в рыцарских романах северной Франции, для которой крестовый поход был чем-то вроде национальной легенды: именно в валлонских землях после «Рыцаря с лебедем» увидел свет роман «Балдуин де Себурк», где на свой манер повествуется о подвигах Балдуина II^{20}. В лице Готфрида и обоих Балдуинов, иерусалимский трон попал к семье могущественных вассалов империи, хоть и разговаривавших на валлонском языке; и то, что эти вассалы были лотарингцами или брабантцами, отразилось на институтах королевства, например, на процедуре инвеституры знаменем, которое принял Жослен де Куртене, когда Балдуин II даровал ему графство Эдесское^{21}: это была характерная черта императорских институтов — передача знамени германским императором символизировало пожалование крупного имперского лена одному из вассалов.

После смерти Балдуина II, который перед своей кончиной 21 августа 1131 г. принял монашеский постриг, маленькое восточное королевство (оно в какой-то степени походило на западные «княжества», герцогства или графства, которые позднее назовут пэрствами) перешло к представителю еще одного могущественного феодального рода. Фульк V Анжуйский, которого король Франции Людовик VI предложил посланцам Балдуина II на роль мужа дочери Иерусалимского короля, проявил себя при жизни тестя послушным зятем: хотя он и был владетелем одной из самых крупных бароний Франции и за двадцать лет своего правления (1109–1129 г.) сделал графство Анжуйское настолько могущественным, что его сын Жоффруа Плантагенет смог начать завоевание Нормандии и Англии. Благочестивый, верный и добрый, этот суровый правитель сумел показать себя в битве не только храбрым, но и осторожным, и его знакомство со Святой Землей, где он жил в 1120–1121 гг. и в 1129–1131 гг., позволило ему приобрести опыт в сложной игре, какой была восточная политика, и применить этот опыт в течение своего царствования (1131 — ноябрь 1143 гг.).

Его старший сын Балдуин III сумел показать себя одновременно «Плантагенетом Востока» (разве он не был сводным братом Жоффруа?) и дальновидным «пуленом». Величественный и приветливый, благочестивый и человечный, образованный и всегда уважающий обычное право, по которому жило королевство, Балдуин стал, по выражению Р. Груссе, «образцом Иерусалимского короля XII в.». Его брат Амори I (10 февраля 1163 — И июля 1174 гг.), был образован так же, как и Балдуин, но являлся более суровым; более сосредоточенный, скорый на насилие, он стал одним из самых энергичных королей и дальновидных политиков.

Но на Балдуине IV (1174 — март 1185 гг.) история Иерусалимских королей закончилась трагедией. Воспитаннику Гильома Тирского, необычайно образованному, Балдуину исполнилось всего лишь тринадцать лет, когда умер его отец. «Сообразительный и живой, несчастный ребенок очень рано заболел проказой, которая терзала его на протяжении всего царствования, превратившись в длительную агонию. Но он перенес ее верхом на коне, лицом к врагу, полностью осознавая свое королевское достоинство, долг христианина и ответственность за корону в те трагические часы, когда драма короля разыгрывалась вместе с драмой королевства. Когда болезнь усилится и прокаженный больше не сможет сесть в седло, он прикажет нести себя на поле боя на носилках, и появление этого умирающего заставит отступать Саладина». Необходимо еще раз вспомнить эти волнующие строки, которые Р. Груссе посвятил подростку, сумевшему соединить святость с энергией. «Этот прокаженный ребенок заставил всех уважать свою власть», — с восхищением вскричал мусульманский хронист в «Книге двух садов»^{22} признав, что нет другой столь прекрасной фигуры, чем этот юный государь, терзаемый болью и героически ее переносивший. Но последние годы правления Балдуина IV, в час, когда ослепший и больной проказой король больше не сможет справляться со своим опасным окружением, пробьют похоронный колокол по франкской монархии. После его смерти франкской монархии суждено будет исчезнуть, и королевство переживет своего короля лишь на несколько лет.

Поэтому можно считать, что Арденн-Анжуйская династия правила Святой Землей с 1090 по 1185 гг. (исключая царствование Балдуина V), и в этот период латинское королевство познало апогей своего развития.

I. Первый крестовый поход и рождение латинского королевства

27 ноября 1095 г. папа Урбан II, изгнанный антипапой Гвибертом из Италии, взял слово на соборе, созванном им десятью днями ранее в оверньском городе Клермоне. В прочувствованной речи он напомнил своей пастве о трагическом положении христианского мира, которому угрожало распространение ислама — как в Испании, где высадка Альморавидов (с 1086 г.) обрекла на провал Реконкисту, так и на Востоке. Турки-сельджуки за несколько лет овладели Арменией (1048–1064 гг.) и византийской Анатолией (1071–1084 гг.). Захватив Антиохию (1085 г.), они выдворили византийцев из Сирии: опасность стала грозить даже Константинополю, когда турки, несмотря на все усилия нового императора Алексея Комнина, достигли берегов Мраморного моря. Особенное внимание папа обратил на гибельные последствия этого наступления для Святой Земли: там не только систематически чинились препятствия паломникам (яковитский патриарх Михаил Сириец давал точные сведения на этот счет), но даже Иерусалим, захваченный турками у фатимидского халифа Египта в 1071 г., отбитый египтянами и снова попавший в руки турок в 1076 г., был жестоко разграблен. Чтобы избавить Святую Землю от тяжких испытаний, папа предложил баронам вступить в армию, которой должен был командовать его легат, епископ дю Пюи Адемар Монтейский, и двинуться освобождать Гроб Господень^{23}.

Призыв папы был услышан: необычайное воодушевление охватило толпу, присутствовавшую на соборе, и распространилось повсюду, и особенно к югу от Луары, где папа лично его поддерживал. Под руководством Адемара и графа Тулузского Раймунда Сен-Жилльского почти вся «провансальская» знать — от графа Фореза до графа де Ди, Гильема де Монпелье и Гастона Беарнского — «приняла крест» (1095–1096 гг.). Однако и другие земли не остались в стороне: брат короля Франции, Гуго де Вермандуа выступил в поход с графом Этьенном Блуасским и виконтом Меленским, Гильомом Плотником, одним из героев «крестовых походов в Испанию». Герцог Нормандии Роберт Коротконогий последовал их примеру, а граф Фландрии Роберт II увлек своих вассалов по пути, которым проследовал его отец десятью годами ранее. Но один из самых крупных отрядов вышел из валлонских и булонских земель во главе с герцогом Нижней Лотарингии Готфридом Бульонским, его братьями Евстахием, графом Булони, и Балдуином, графом Эно и Туля. Наконец, в дорогу пустились отряды, куда менее организованные, состоявшие часто из беспокойных бойцов: булонские корсары или пираты Гинемера (предшественника Евстахия Монаха, который будет терроризировать Ла-Манш в XIII в.) с фламандскими, фризскими и антверпенскими кораблями, — и народные толпы, которые возглавили проповедник Петр Отшельник, рыцари Вальтер Неимущий, Вальтер Теккский, граф Тюбингена, Фолькмар, Готшалк, Эмихо Лейзингенский. В то время как бароны готовились к экспедиции, эти отряды фанатиков, родом в основном из Рейнских земель, да пятнадцать тысяч французов, частью были перебиты во время своих грабежей в Венгрии и Византийской империи. Алексей Комнин попытался использовать этих людей или по крайней мере, ограничить их злодеяния, но участники народного крестового похода, бросившись на приступ Никеи, были перерезаны турками 21 октября 1096 г. подле Цивитота: из двадцати пяти тысяч, пришедших в Византию, спаслось лишь три тысячи человек.

«Регулярные» армии, обладавшие лучшей организацией и командным составом, пустившиеся в путь немногим позже, также включали в себя значительное количество небоеспособных людей. Их численность известна хуже: примерно шестьдесят тысяч воинов и столько же прочих участников: пилигримов, женщин, прислуги^{24}? Готфрид Бульонский и «лотарингцы» двинулись по суше, через Германию, Венгрию и Византийскую империю; граф Тулузский спустился по долине По, дошел до Хорватии, полузависимой от Византии, где на его долю выпало немало невзгод, равно как по пути через Македонию и Фракию. Наилучший маршрут — через Бриндизи, Дюраццо и Салоники — незадолго до Раймунда проделал Гуго де Вермандуа, который потерпел кораблекрушение при переправе через Адриатическое море и был осмеян византийцами за свою спесь, когда оказался на берегу без гроша в кармане — и за уверенность в своем необычайно знатном происхождении, хотя в глазах подданных Василевса брат короля Франции мог быть только вождем варваров. Затем той же дорогой проследовали норманны из Южной Италии, во главе с Боэмундом Тарентским и его племянником Танкредом, армия которых была немногочисленной, но очень дисциплинированной и знакомой с Востоком. Вслед за ними промаршировали воины Роберта Нормандского и Этьенна Блуасского, потрепанные в Риме сторонниками антипапы.

Алексей Комнин пришел в замешательство, узрев толпы крестоносцев: в его войске уже служили латинские наемники, и он был хорошо знаком со строптивостью норманнов и «франков». То, что они хотели захватить Палестину, делало их нашествие несхожим с набегами, с которыми раньше приходилось сталкиваться императору: для него это был неожиданный шанс отбросить турок от Малой Азии и Сирии. Но он боялся, что крестоносцы атакуют Византию, прельстившись ее роскошью: действительно, лотарингцы разграбили город Селимбрию и объявили о намерении штурмовать столицу, когда им прекратили поставку продовольствия. После длительных переговоров (23 декабря 1096 — апрель 1097 гг.) Алексею удалось нанести Готфриду поражение, которое принудило герцога Нижней Лотарингии подчиниться. Сицилийские норманны, самые грозные противники, подошли к тому моменту, как император переправил лотарингцев на азиатское побережье с целью избегнуть опасной концентрации крестоносных войск: но они вели себя необычайно корректно. Провансальцы, выведенные из себя столкновениями на пути, были опасны: они разграбили Роццу, но были потрепаны под Родосто. Проход «французов» произошел без осложнений.

Алексей вознамерился превратить крестоносцев в имперские войска, продемонстрировав, что земли, через которые лежал их путь, хоть и захваченные к тому моменту турками, вовсе не являлись ничейными. Он потребовал от латинян клятву верности и обещания вернуть империи все территории, которые ей ранее принадлежали. Готфрид и все крупные бароны в конце концов принесли клятву, кроме Танкреда и графа Тулузского, который отказался признать Алексея своим господином, по крайней мере, пока тот не вступит в ряды крестоносного воинства; в результате Раймунд всего лишь обещал не причинять никакого вреда Василевсу. Всех, кто принес клятву верности, император осыпал подарками; им выдали плату и обеспечили поставку продовольствия до Анатолии. Правда, Боэмунд стремился добиться большего: он хотел стать вассалом Алексея либо в качестве великого доместика Востока (титул, который принимал командующий византийской армии в Азии), либо в качестве владетеля какого-либо фьефа в Азии — это свидетельствует, что у этого итальянского норманна уже родилась мысль осесть в Леванте. Алексей обещал дать ему фьеф за пределами Антиохии (то есть рядом с Алеппо и Дамаском, землями, которые были завоеваны арабами в VII в. и никогда не возвращались к империи) размером в четырнадцать дней пути на восемь дней, своеобразную мусульманскую марку, которая была бы выгодна византийцам — но это была бы точно такая же марка, как и та, где норманны, приглашенные византийцами, основали итальянское княжество, и, в конце концов, изгнали как мусульман, так и своих византийских союзников…

В сопровождении византийского корпуса под командованием Татикия крестоносцы осадили Никею, столицу сельджукского султаната в Анатолии: 26 июня 1097 г. Никея вновь, более чем на два столетия, стала византийским городом. После первого успеха латиняне направились в малоазиатские степи, где 1 июля все силы анатолийских турок внезапно обрушились на один из двух их отрядов, который возглавляли Боэмунд и Роберт Коротконогий. В критический момент норманнов выручил подоспевший Готфрид Бульонский с остальной армией, и сражение при Дорилее обернулось поражением для турок, чья привычная тактика (обстрел из луков издали) оказалась бесполезной перед все сметающей на своем пути атакой тяжелой кавалерии франков и их стойкостью. Однако франкская кавалерия скоро стала таять: в песках Фригии погибли все лошади с Запада. Турки оставляли после себя «выжженную» землю, и даже взятие франками Конии (Икония, 15 августа 1097 г.) не улучшило ситуации с продовольствием. Трава для лошадей попадалась лишь изредка, и после победы при Гераклее (10 сентября) крестоносное войско разделилось на два корпуса: один под командованием Танкреда и Балдуина Булонского двинулся в Киликию, второй — на север, где занял Цезарею (Кесарию), возвращенную византийцам вместе с Команой (там остался франко-византийский гарнизон во главе с Пьером д'О (d'Aups). После этого отряд спустился до Марата (октябрь 1097 г.) и подошел к Антиохии. В то же время Танкред и Балдуин пребывали в Киликии, где надеялись выгадать для себя помощь армянских вождей. Они выгнали турок, но в конце концов поссорились, и оба покинули регион, в котором Танкред и Гинемер Булонский, действуя в пользу Балдуина, оставили несколько гарнизонов. Сам Балдуин по зову армянских вождей вновь вернулся в Эдессу, где его как родного сына принял владелец города армянин Торос, от которого граф Булонский не замедлил избавиться — или ему в этом помог народный мятеж. Балдуин привел с собой только 80 рыцарей, но вскоре разрозненные воины, из тех, кто ранее потерял коней, постепенно подтянулись к Эдессе, где в конце концов их набралось около двух сотен.

В то время как рождалось будущее графство Эдесское (март 1098 г.), остальные крестоносцы осаждали Антиохию. Осада огромного сирийского города началась 20 октября 1097 г. и продлилась до 3 июня 1098 г. Хотя разлад в среде мусульманских вождей этого региона и облегчил крестоносцам задачу, они столкнулись с необыкновенно мощными укреплениями: осада была очень сложной уже из-за одной протяженности крепостных стен. Несмотря на то, что Раймунд Сен-Жилльский предложил предпринять штурм в первые же дни, туркам хватило времени опомниться. Их рейды, прикрывавшие обозы с продовольствием для поддержания города, постоянно тревожили крестоносцев и мешали сообщению с булонской и византийской (состоявшей из английских судов под командованием последнего англо-саксонского короля Эдгара Этелинга, поступившего на службу к Василевсу) эскадрами, которые стояли в портах Сан-Симеона и Лаодикеи. В одной из таких вылазок турки, напавшие на Раймунда и Боэмунда, которые направлялись к Сан-Симеону, потерпели поражение (6 марта 1098 г.). Но в христианском лагере по-прежнему царил голод, так как турки не прекращали препятствовать подвозу продовольствия. Одна колонна, вверенная Боэмунду и Роберту Фландрскому, направилась в поисках фуража в среднюю долину Оронта: там крестоносцы наткнулись на турецко-арабскую армию, двигавшуюся из Хомса и Дамаска на помощь Антиохии. Боэмунд и Роберт одержали победу и помешали снятию осады, но в лагерь вернулись с пустыми руками (31 декабря 1097 г.). В условиях усилившегося голода, когда одни крестоносцы гибли, другие (как Петр Отшельник) дезертировали, Боэмунд спровоцировал уход византийского командира Татикия, присутствие которого мешало его планам в отношении Антиохии. Тогда мусульмане из Алеппо решились атаковать ослабленную армию: но, несмотря на численное превосходство нападавших, битва закончилась для них таким разгромом, что в бегстве они оставили франкам крепость Харим (9 февраля 1098 г.). Антиохийцы, сделав вылазку, не смогли соединиться с алеппской армией, а постройка крестоносцами многочисленных фортов затруднила поставку продовольствия в город, который снабжали даже христианские крестьяне этой области.

В конце концов, Боэмунд завязал отношения с отступником — армянином из города, который пообещал сдать ему крепостную башню. Норманн продолжил переговоры только после того, как заставил всех баронов уступить ему Антиохийскую сеньорию: эта договоренность становилась недействительной только в случае оказания помощи крестоносцам Алексеем Комниным. Один Раймунд Сен-Жилльский, который хотел оставить город себе, отказался от сделки. Боэмунд, не обратив на него внимание, добился сдачи башни, и весь город попал в руки франков, за исключением цитадели, которая находилась на самом высоком участке крепостной стены (а не в центре, как франкские донжоны; таким образом, цитадель сохранила сообщение с внешним миром). В этот момент «Карборан» (Курбука или Кербога, правитель Мосула), подошел с огромной армией, которая в течение месяца напрасно осаждала Эдессу; крестоносцы едва успели укрепиться в городе. 5 июня началась вторая осада Антиохии, но теперь уже воины огромной мусульманской коалиции, превосходившие числом своих противников, установили полную блокаду. Тем не менее несколько крестоносцев смогли бежать из окружения: Этьен Блуасский и Гильом Меленский присоединились в Анатолии к византийской армии, которая шла на помощь латинянам, а после их ложных заверений повернула обратно к Алексею Комнину. Осада продолжалась, голод царил в городе, которому грозила опасность как снаружи, так и со стороны цитадели, откуда турки делали вылазки в глубь антиохийских улочек.

Чудесная находка воскресила боевой дух христиан. Провансалец Пьер Бартелеми, озаренный видением, приказал начать раскопки в храме Св. Петра, откуда извлекли Св. Копье, которым был поражен в бок распятый Христос (14 июня 1098 г.). 28 июня франкская армия без помех построилась вне крепостных стен, так как в мусульманском лагере, охваченном распрями, и не подумали помешать ее выходу. Победоносный бросок Боэмунда разнес турецко-арабскую армию: она была рассеяна, а захваченная добыча — огромна. Захват всех продовольственных запасов Кербоги позволил крестоносцам надолго забыть о голоде, и цитадель сдалась Боэмунду^{25}.

Однако крестоносное воинство завязло в антиохийском регионе. Идея основать постоянные государства на Востоке постепенно овладевала умами крестоносцев. Для итальянских норманнов, Боэмунда и Танкреда, принадлежавших к многочисленной семье Танкреда Отвильского, было привычным делом основывать новые княжества в пределах или за пределами Византийской империи. Помимо этих авантюристов или младших сыновей в семье, не получивших наследство, как Балдуин, брат Готфрида, которых жажда завоеваний влекла столь же сильно, что и благочестивая цель крестового похода, другие князья покинули Запад без надежды на возвращение. В их числе был Раймунд Сен-Жилльский, поклявшийся не возвращаться на свою родину и всю жизнь посвятить защите Гроба Господня. Готфрид Бульонский также руководствовался подобными мотивами: прежде чем покинуть свою отчизну, он «ликвидировал» свое герцогство Нижнюю Лотарингию, продав епископу Льежскому свои родовые владения в Арденнах, включая Бульон. Его огромный фьеф унаследовал Генрих Лимбургский^{26}. Взятие Антиохии, добытой с таким трудом, разожгло аппетиты некоторых из этих сеньоров, не желавших, чтобы их усилия пропали втуне, и Раймунд оспорил у Боэмунда право владеть этим городом. Шесть месяцев крестоносцы провели в Антиохии, якобы ожидая, пока прибудет вновь призванный Алексей Комнин и спадет сильная жара (от которой погибло много народу и, прежде всего, Адемар Монтейский), — а на самом деле, пытаясь разрешить конфликт между Боэмундом и Раймундом. В результате крестовый поход распался: много рыцарей и пехотинцев ушли в Эдессу к Балдуину — среди них были Дре де Нель, Ренард Тульский и Фульхерий Шартрский — и 500 рыцарских фьефов, составивших позднее графство Эдесское, демонстрируют, сколь значительное кровопускание перенесло войско крестоносцев. Другие поверили в счастливую звезду Боэмунда (большинство норманнов из Италии?). Готфрид Бульонский воевал в интересах своего брата; но Раймунд Сен-Жилльский прежде всего стремился создать в регионе Апамеи маленькое провансальское княжество, опиравшееся на крепости Альбару и Маарат (Маара). Здесь должен был сформироваться во главе с епископом Пьером Нарбоннским провансальский центр, также потребовавший присутствия военного отряда, правда, совсем слабого: когда крестоносцы вновь двинулись в поход, гарнизон Альбары состоял всего лишь из семи рыцарей^{27}.

Действительно ли поход, начатый в далеком Западе, распылился в северной Сирии? На это рассчитывали египетские Фатимиды, владыки Иерусалима, когда начали переговоры с византийским императором — который думал точно так же — и с самими франками. Жители Востока считали, что эта византийская экспедиция остановила натиск турецкой экспансии: после захвата Антиохии о ней более ничего не было слышно. Но паломники придерживались иного мнения: они бросили домашний очаг, истратили все сбережения и испытали столько тягот вовсе не ради того, чтобы сделать Боэмунда сеньором Антиохии, а Раймунда Сен-Жилльского — владетелем Маарата. В рядах крестоносцев начался бунт, и Раймунду скрепя сердце пришлось обещать пуститься в дорогу на юг (13 января 1099 г.).

Различные арабские княжества, которые встречались по пути, вступали в соглашение с крестоносцами, предоставляя продовольствие. После Шейзара войска дошли до Триполи, минуя будущий Крак де Шевалье. Но богатства княжества Триполийского прельстили Раймунда; еще раз крестовый поход застрял под стенами Аркаса, который осаждали с 14 февраля по 13 мая 1099 г., тогда как отряд провансальцев направился штурмовать прибрежные города Мараклею и Тортосу. В свою очередь, Готфрид и Танкред, не принимавшие участия в походе на юг, осадили Джабалу, другой прибрежный городок. По воле случая крестоносцы собрались под стенами Аркаса, и Готфрид с Танкредом, до того момента состоявшие на жаловании у Раймунда, заставили графа Тулузского снять осаду и не дожидаться подхода императора Алексея, назначенного на июль. Новое видение Пьера Бартелеми не увенчалось успехом, и нужно было двигаться дальше.

Турки же «только что потеряли Иерусалим, вновь отбитый египтянами 26 августа 1098 г. Египтяне предложили крестоносцам свободный пропуск для паломников. Бароны отвергли сей дар и решили захватить Святой Град у его новых хозяев. Получая продукты из прибрежных городов, латиняне заняли Рамлу (3 июня 1099 г.) и отрядили к Вифлеему отряд из ста рыцарей во главе с Танкредом и Балдуином де Бурком. Первый из «святых городов» был захвачен. 7 июня войска подошли к Иерусалиму, который был тут же осажден. Армия крестоносцев в тот момент состояла из 40 000 человек, 20 000 из которых были пехотинцами, а 1500 — рыцарями. Все бароны, хотя каждый из них позаботился продать или заложить свои владения перед выступлением в поход, оказались без денег: лишь граф Тулузский был в состоянии оплатить работу плотников и каменщиков, смастеривших военные машины, и взять на содержание рыцарей без средств к существованию^{28}. Несмотря на всевозможные трудности, нехватку питьевой воды, дерева и рабочих, специалистов по постройке военных машин, дело быстро пошло на лад. Шесть латинских кораблей прибыли в захваченную Яффу, и моряки стали плотниками; вновь отыскали брусья для машин, использовавшиеся в предыдущем году. Казалось, что само провидение покровительствовало крестоносцам, религиозный пыл которых был необычайно высок. 14 июля 1099 г. штурм начался, и уже на следующий день, к двенадцати часам, Готфрид Бульонский одним из первых взобрался на городские стены. В городе лишь два очага сопротивления держались некоторое время — стена Харам-аш-Шериф (где находилась мечеть Омара, прозванная также Кубба и Захра, и храм Соломона или мечеть Аль-Аксар) и цитадель или башня Давида. Стена Харам была захвачена, а ее защитники вместе с укрывшимся в мечети населением были перебиты. Танкред захватил мечеть Омара и ее сокровища и пытался сохранить арабов для выкупа, но его пленные были умерщвлены. Только вечером 15 июля цитадель сдалась Раймунду, обещавшему препроводить ее гарнизон до Аскалона, что и было сделано. Арабское и еврейское (христиан изгнали из города до этого) население было почти полностью уничтожено победителями, выведенными из себя оскорблениями, которые жители адресовали процессии крестоносцев, обходившей Тород до штурма.

Крестовый поход увенчался успехом: Иерусалим был освобожден от ярма мусульман спустя пять веков тяжкой оккупации^{29}. Но чтобы закрепить этот успех, следовало организовать защиту Святого Града. Задача была необычайно важной: Роберт Нормандский, Роберт Фландрский, Евстахий Булонский, множество провансальцев желали вернуться домой как можно быстрее. Когда Готфрид Бульонский принял бразды правления Святой Землей, более двадцати тысяч крестоносцев пустились в путь на север. Численность отрядов, которыми Готфрид располагал в Иудее, а Танкред — в Самарии, не превышала три сотни рыцарей и две тысячи пехотинцев; кровопускание, которому армия крестоносцев подверглась в Сирии, бреши, образовавшиеся в ее рядах из-за голода, мора и боев, были весьма ощутимы. Крестовый поход часто представляют как экспедицию неимущих рыцарей и разорившихся крестьян. Некоторые старались связать этот массовый исход с экономическим кризисом, вызванным усовершенствованием запряжки, в свою очередь, спровоцировавшим огромную безработицу: однако почему-то, к несчастью для Иерусалимского королевства, таких авантюристов прибывало совсем немного!

Эта нехватка войск будет ощущаться долгие годы. Шанс возместить потери появился при новости о взятии Иерусалима, когда множество новых крестоносцев пустились в дорогу. Одна армия ломбардцев, усиленная немецкими и бургундско-шампанскими подразделениями — ее численность, по сведениям авторов, колебалась от 50 000 до 160 000 человек — прибыла в Константинополь, где Василевс назначил их предводителем Раймунда Сен-Жилльского. Куда более беспорядочной толпой, чем первое крестоносное воинство (где совет крупных баронов после смерти Адемара Монтейского осуществлял настоящее командование), эта армия направилась на северо-восток, захватила у турок Анкару (23 июня 1101 г.) и была разгромлена около Амазии 5 августа 1101 г. Спаслись только три тысячи человек во главе с Раймундом Сен-Жилльским, графами Бургундским и Блуасским и имперским коннетаблем Конрадом. Отзвуком этого разгрома послужило истребление двух других армий: великолепный бургундский отряд под командованием Гильома графа Неверского и Оксеррского (15 000 человек), который двинулся на юго-восток через Анкару и Иконий, был окружен и уничтожен при Гераклее (август 1101 г.)^{30}. Гораздо менее дисциплинированная армия Гильома де Пуатье, Вельфа Баварского и Иды, маркграфини Австрийской, обремененная небоеспособными паломниками, благодаря чему ее численность достигала 60 000 человек, была разгромлена в том же месте в начале сентября. Гильом Вельф в одиночестве добрался до Антиохии. Сопровождавший его Гуго де Вермандуа скончался от ранений. Из двух сотен мужчин и женщин, взявших путь на Иерусалим, почти никто не уцелел. Эта катастрофа тяжко сказалась на франкской Сирии, где надеялись увидеть их целыми и невредимыми, чтобы расселить в завоеванных землях.

Еще одно последствие этой нехватки военных сил описывает Фульхерий Шартрский, повествуя о постоянных заботах окружения Балдуина I, при котором он состоял капелланом, — недостаток лошадей. В песках Анатолии, теснинах Фороса, из-за летнего зноя Сирии, голода и баталий пало неисчислимое количество рыцарских коней, и захваченная добыча не могла восполнить их потерю. Кроме того, даже если спасшиеся после разгрома новых крестоносных армий рыцари все равно представляли бы собой ощутимую поддержку, то их уже нельзя было использовать в боевых действиях с надлежащим эффектом: ведь они утратили своих лошадей, а новых для них невозможно было достать. Те же рыцари, кто прибыл морем, не позаботились привести коней с собой. Когда Балдуин I задумал усилить свою армию, то приказал вассалам вооружить оруженосцев как рыцарей, но только если у них будет такая возможность. Сила франкской армии заключалась в ее кавалерии, но рыцаря нужно было обеспечить конем и оружием, причем конь должен быть достаточно крепким, чтобы вынести тяжеловооруженного всадника во время атаки: поэтому почти революционное нововведение Балдуина не увенчалось полным успехом^{31}. И Фульхерий, повествуя о сражениях, акцентирует внимание не столько на рыцарских подвигах и числе убитых, сколько на захваченных лошадях: по его словам, в той битве, где погиб Гуго Тивериадский (1106 г.), было убито две сотни воинов из Дамаска «и захвачено столько же лошадей». В 1107 г. трое рыцарей было убито в сражении, с прискорбием отмечает Фульхерий, а египтяне захватили у франков несколько лошадей. Но франки, в свою очередь, отбили коней в два раза больше, что в глазах нашего хрониста было достаточным, чтобы приписать победу христианам^{32}.

В результате первого крестового похода на сирийской земле была образована западноевропейская колония, которая состояла всего из горстки рыцарей и поселенцев. Потребовалась длительная борьба, чтобы удержаться до подхода подкреплений, для которых сухопутный путь отныне был закрыт, а морской путь — необычайно долог. Только гораздо позднее приток иммигрантов позволил Фульхерию Шартрскому написать свой «колониальный манифест» и воспеть в нем рождение франко-сирийской нации^{33}. До этого же момента (около 1120 г.) «франки» в обстановке тревоги и жесточайших боев удерживали за собой захваченные территории, пока их позиции не настолько окрепли, чтобы смогло произойти настоящее рождение латинского королевства.

II. Короли Вавилона, Азии или короли Иерусалима (1099–1154 гг.)?

Первый крестовый поход закончился, и два барона уже пустились в обратный путь, а Готфрид и его помощник Танкред, которым была вверена защита Святых мест, принялись собирать вокруг Иерусалима зависимые от него земли. Но едва Танкред и Евстахий Булонский к уже захваченным портам Яффе и Рамле добавили Наблус, сдавшийся без боя, как Готфрид Бульонский известил их о неизбежности египетского нападения: вспомогательная армия, посланная фатимидским халифом на выручку Иерусалиму, прибыла в Аскалон и приготовилась идти к Святому Граду. Но было слишком поздно или, скорее, слишком рано: крестоносное воинство еще не распалось окончательно. Сначала Роберт Нормандский и Раймунд Тулузский отказали в помощи Готфриду, посчитав, что их содействие требуется ему лишь для захвата нескольких крепостей. Но, узнав о реальной опасности, эти двое баронов без колебаний присоединились к лотарингской и фландрской армиям. После победоносного броска египетская армия, застигнутая врасплох на рассвете, была рассеяна и уничтожена под стенами Аскалона (12 августа 1099 г.). Латиняне тотчас же начали осаду этого города, и египтяне, устрашенные бойней в Иерусалиме, помышляли только о капитуляции. Зная лояльность Раймунда Сен-Жилльского по его поведению при сдаче защитников башни Давида и по рассказам аскалонских купцов, часто посещавших лангедокские порты^{34} незадолго до крестового похода, осажденные решили сдать Аскалон именно ему. Раймунд, решив создать вокруг Аскалона столь вожделенное для него княжество, простиравшееся к Египту, согласился. Однако Готфрид, увидев тулузское знамя, водруженное на крепостной стене, возмутился и потребовал, чтобы Аскалон, как город, зависимый от Иерусалима, отдали ему. Раймунд, придя в ярость от безосновательных претензий со стороны какого-то барона, которому всего лишь доверили защиту Гроба Господня, незамедлительно снял осаду вместе с графами Фландрии и Нормандии, также недовольными Готфридом, и передал аскалонцам, чтобы они продолжали защищаться. Двинувшись на север, граф Тулузский осадил Арсуф, но в тот момент, когда город был готов капитулировать, подошел Готфрид и потребовал сдать ему этот город. И снова Раймунд предложил населению города сопротивляться и ушел. Готфрид, сочтя этот поступок изменой, вознамерился атаковать графа, но его смогли отговорить.

Мы можем понять поведение Раймунда, хоть оно и оказалось пагубным для Святой Земли (поскольку Аскалон до 1153 г. оставался под властью египтян): ведь у графа отняли Антиохию, Марру, Аркас, и, наконец, выдворили из иерусалимской цитадели. Казалось, что ему просто не нашлось места на Востоке. В глазах Раймунда претензии Готфрида Бульонского были безосновательными: герцог Нижней Лотарингии был всего лишь временно назначенным сеньором Иерусалима, которому доверили защиту освобожденной церкви Гроба Господня. Вопрос о «Иерусалимском королевстве» даже не вставал, не только из-за противостояния части духовенства, но также из-за невозможности точно определить, какая именно территория должна подчиняться Готфриду. Доказательством этого служит расплывчатая титулатура первых франкских сеньоров Сирии: еще не родилась идея ограничить завоевание Иудеей, Галилеей, Финикией, антиохийской Сирией, Апамеей, Хомсом и Нижней Месопотамией (Эдессой). Будущие графы Триполи будут именовать себя «предводителями христианской армии в Азии», а будущие графы Эдессы будут мечтать о господстве над Северной Месопотамией. Успех крестового похода оправдал все надежды, и если первая волна крестоносцев распалась, то другие отряды уже выступили в дорогу, что позволяло снова придать завоеванию непрекращающийся характер. «Король латинян в Иерусалиме» (этот титул был дан Балдуину I в некоторых актах) пребывал в состоянии ожидания в этом небольшом палестинском городе. Понятны чувства патриархов Даимберта и Стефана Шартрского, желавших, чтобы государь поскорей освободил патриарший город, бывший их вотчиной (было естественным, чтобы Иерусалим принадлежал церкви, поскольку он, как Вифлеем и Назарет, являлся Святым Городом), и завоевал для себя Аскалон, ключ к Египту, или Дамаск, ключ к внутренней Сирии, откуда открывалась прямая дорога на Багдад. И действительно, Балдуин I планировал завоевание Египта: в 1104 г. он обещал пожаловать генуэзцам треть Вавилона (Каира) и три лучших поместья в Египте в тот день, когда захватит эту землю^{35}. Он даже именовал себя «королем Вавилона и Азии» в 1103 г.^{36}.

В реальности, из-за отсутствия подкрепления, которое, несмотря на все ожидания, было более чем скромным, Готфрид истощил все силы под Арсуфом и прекратил осаду. Задача, которая выпала на его долю, оказалась более животрепещущей, чем завоевания, — требовалось обезопасить подходы к Иерусалиму и обеспечить его продовольственное снабжение. В то время как Танкред из Наблуса двинулся на штурм Тивериады и Бейсана, вынуждая мусульман оставить Галилею, Готфрид старался навязать свой протекторат «сарацинам» Иудеи, от Хеврона до Цезареи: блокированный им город Арсуф в конце концов согласился выплачивать подать рыцарю из окружения Готфрида, Роберту Апулийскому (25 мая 1100 г.). Укрепленная и вновь отстроенная Яффа вновь стала действующим портом для христианских купцов, прибывавших с продовольствием в Святую Землю, и паломников, стремившихся в Иерусалим. Города Аскалон, Цезарея и Акра, в свою очередь, стали выплачивать годовую подать в размере 5000 безантов^{37}, тогда как население внутренних областей обязалось приносить свои продукты в Иерусалим, взамен чего франки обещали не перекрывать их торговые пути. Мусульмане согласились видеть в латинянах не просто дорожных разбойников; франки же признали посредством налогообложения право на жизнь за их вчерашними противниками. Это было далеко не все.

Первым латинским государям Иерусалима предстояло выполнить множество задач: ликвидировать мусульманские анклавы в своих владениях, уничтожить пиратские гнезда, которыми являлись богатые фатимидские порты на побережье, наблюдать за набегами бедуинов на южной границе, и, в ожидании похода на Египет и Дамаск — традиционную цель франкской экспансии, — отражать наступление египтян и дамаскинцев на палестинскую Сирию. С реализмом, сближавшим их с первыми Капетингами (которые, не забывая о своих правах на Лотарингию, унаследованных от Каролингов, сначала постарались справиться с собственными вассалами), короли Иерусалима отложили на время свои амбициозные проекты, чтобы обеспечить защиту личных владений.

Самая большая опасность грозила Иерусалиму со стороны Каирского халифата. Фатимиды не могли отказаться от господства над Палестиной: эти повелители Египта, так же как и фараоны, Птолемеи, мамлюки и Мехмет-Али, считали Сирию частью своей империи. И боевые действия не прекращались. В 1099 г., после разгрома при Аскалоне, египетская армия была выведена из строя: чтобы завоевать Иерусалим и спасти от франков прибрежные порты, принадлежавшие Египту, каирский визирь Аль-Афдаль в мае 1101 г. прислал в Аскалон новый военный отряд и продолжал присылать подкрепления. В сентябре 1101 г. франкские «разведчики» узнали, что эта армия выступила в поход. Балдуин I, собрав свои войска — 260 рыцарей и 800 пехотинцев (вооружив как рыцарей нескольких оруженосцев), — натолкнулся в долине Рамалы на египтян и обратил их в бегство, сам при этом понеся тяжелые потери (7–8 сентября 1101 г.).

В мае 1102 г. двадцать тысяч египтян пришли в Аскалон. Получив неверные сведения, Балдуин бросился им навстречу со слабым отрядом и во второй битве при Рамле (17 мая) потерпел поражение, несмотря на проявленные в бою чудеса храбрости. Уцелевшие после сражения рыцари укрылись в Рамле, гарнизон которой состоял из пятнадцати рыцарей и уже в предыдущие дни подвергался нападению. Балдуин I спасся только благодаря одному арабскому эмиру (которому вернул жену, плененную в результате набега) и быстроте своего коня: город же был взят приступом, и все его защитники перебиты (и среди — них уцелевшие после крестового похода в Анатолию графы Бургундии и Блуа). Королю удалось добраться до Яффы по морю, а трое его рыцарей (Литард Камбрейский, Готман Брюссельский и виконт Яффаский) прибыли в Иерусалим, чтобы воодушевить обезумевшее от страха население. По пути в Арсуф Балдуин встретил восемьдесят рыцарей Гуго Тивериадского. В Иерусалиме «были мобилизованы как рыцари, так и все, кто имел коня или кобылу» (их собралось 90 человек) и две тысячи пехотинцев^{38}. Несмотря на блокаду египтян с моря и на суше (англичанин Годрик, который вез Балдуина в Яффу, дождался шторма, чтобы ускользнуть от вражеской эскадры), все эти войска вошли в Яффу. Прибытие большого флота с паломниками позволило усилить христианскую армию высадившимися рыцарями. В неожиданной вылазке христиане (27 мая 1102 г.) разгромили египтян. Приход франкских отрядов из северной Сирии во главе с Танкредом и Балдуином де Бурком позволил даже Балдуину I произвести демонстративный поход под стены Аскалона (1102 г.).

В 1103 г. каирский двор предпринял новый натиск, но на этот раз в боевых действиях участвовал лишь морской флот, прибывший осаждать Яффу, тогда как осадный корпус остался в Аскалоне. Достаточно было уже одного известия о прибытии короля, чтобы египтяне, чьи командующие не ладили между собой, снялись с якоря и уплыли (сентябрь). На следующий год уставшие от битв Фатимиды не двигались с места, но уже в августе 1105 г. послали в Аскалон великолепную армию и добились от Дамаска вспомогательного корпуса. Благодаря случайности франки забили тревогу, и армия Балдуина раздавила мусульманскую коалицию в третьем сражении при Рамле (27 августа 1105 г.). Тогда египтяне, извлекшие урок из своих поражений, решили отказаться от слишком крупных экспедиций, о которых франки узнавали заранее, и более не пытались отвоевать Иерусалим: правда, один раз попытка захватить этот город имела место с их стороны во время осады Тира (1123 г.), но, несомненно, она была совершена лишь для диверсии. Фатимиды удовольствовались тем, что усилили гарнизон Аскалона, который сменялся два раза в год; оттуда немногочисленные отряды производили налеты на франкскую территорию, выполняя четко поставленную задачу — атаку обозов на дорогах, по которым двигались паломники, захват крестьян и урожая^{39}.

В 1106 г. один египетский отряд показался под стенами Яффы: кастелян Роже де Розуа потерпел поражение, которым аскалонцы воспользовались, чтобы разрушить Шастель-Арнуль, где был взят в плен Гонфруа, кастелян башни Давида. На следующий год они готовили подобную же участь Хеврону, когда были разбиты королем Балдуином. В 1110 г. аскалонский гарнизон произвел демонстративное наступление на Иерусалим, в надежде застать его врасплох. Затем наступило краткое затишье, правитель Аскалона заключил мирный договор с королем и даже впустил группу франков в город. Но в июле 1111 г. восставшие жители перебили эти три сотни латинян, а Балдуин подоспел на помощь слишком поздно. Таким образом, вместо того чтобы стать вассальным эмиратом, Аскалон по-прежнему оставался для франков источником постоянных треволнений: в 1113 г., воспользовавшись поражением франков, египтяне опустошили пригород Иерусалима; в 1115 г. они осадили Яффу. Самым опасным стал 1118 г., когда огромная армия Фатимидов и Дамаска соединилась в Аскалоне. На этот раз Балдуин II собрал все свои силы и удерживал вражескую коалицию на почтительном расстоянии в течение трех месяцев: на том кампания и закончилась. Пленение турками короля, как и любой изъян в обороне королевства, воодушевило каирское правительство: Яффа подверглась тяжелой осаде, но коннетабль и бальи (регент) Евстахий Гранье набросился на египтян и в битве при Ибелене (29 мая 1123 г.) нанес им полное поражение.

Египетский флот также представлял опасность: например, в 1126 г. он угрожал всем прибрежным портам и попытался высадить десант около Бейрута, но потерпел неудачу; с 1150 до 1159 гг. каждый город на побережье подвергся нападению с моря, по крайней мере, один раз.

Поэтому окрестности Яффы, Иерусалима и Хеврона были пустынными, паломники передвигались, преодолевая препятствия, а земледельцы боялись приносить на городские рынки продукты. Аскалонские воины иногда заходили очень далеко: в 1124 г. они добрались до Ла Магомери, располагавшемся на полпути от Наблуса и сожгли этот город. Поэтому латиняне решили укрепить территории, легкодоступные грабежам: в 1132–1133 г. иерусалимские горожане восстановили Шастель-Арнуль (Бетнобль)^{40}, а в 1137 г. король Фульк построил замок Ибелен перед Хевроном. Немного позднее (1144 г.) замок Иебна (Ибелен) стал прикрывать Яффу, а Бланшгард — защищал дорогу на Иерусалим. Война, состоявшая из налетов, по-прежнему продолжалась между египтянами и маленькими гарнизонами этих четырех замков и городов Яффы и Лидды, но отныне королевству не угрожала опасность внезапно лишиться своей столицы в результате молниеносного рейда египетской кавалерии или в то время как его основные силы находились в отдалении Яффы.

Хотя и речи не могло быть о ведении боевых действий в пределах Египта — так как Аскалон еще преграждал дорогу — франки вовсе не ограничились простым отражением нападений фатимидских войск. В начале 1103 г. Балдуин I совершил отчаянно смелый рейд (правда, тщательно подготовленный при содействии бедуинов), пройдя пустыню Тих и захватив без боя город Фараму, достигнув тем самым берегов Нила, — именно при возвращении из этой экспедиции король скончался в Аль-Ариш, около оазиса, который с тех пор носит его имя (Sebkhat Bardawil), — а затем и все фатимидские порты один за другим попали в руки франкских королей. Сложность заключалась в том, что египетский флот по-прежнему господствовал на море, и это выводило франков из себя: пока Яффа оставался единственным франкским портом, реальная опасность грозила всем караванам, включавшим в себя менее пяти кораблей. Вплоть до захвата франками Тира (1124 г.), эскадры, базировавшиеся в этом порту, «очень часто совершали пиратские налеты на наших христианских паломников»^{41}. На суше же гарнизон Тира, как и аскалонцы, постоянно совершал вылазки на франкскую территорию до тех пор, пока крепость Торон, выстроенная в 1105 г., не вынудила его ограничить свои набеги. Наконец, иерусалимские короли сразу замыслили придать своему королевству морской фасад, не в меньшей мере привлеченные богатствами, которые скопились в древних финикийских городах в результате торговли. Величина этого фасада в начале была весьма неопределенной: хоть первые государи, создавая свое королевство, и не имели заранее подготовленного плана, но вместе с тем вовсе не стремились ограничить его размеры. В 1100 г. Готфрид планировал захватить Триполи, находившийся на самом севере от Иерусалима, но тот лишь в 1109 г. попал в руки провансальского графа Триполи — Бертрана Сен-Жилльского.

Чтобы овладеть этими городами, иерусалимским государям потребовалось содействие морского флота, способного своей мощью временно подавить превосходство египтян на море. Именно тогда появились итальянские колонии на Святой Земле: в конце концов, королям пришлось обратиться за помощью к торговым республикам Италии, которые обещали свою поддержку взамен уступки им независимых кварталов в каждом завоеванном городе. Первый договор подобного рода был заключен в 1100 г. Готфридом с венецианской эскадрой, прибывшей в Яффу. Венецианцы согласились помогать Готфриду с 24 июня по 15 августа, взамен им обещали одну церковь и рынок в каждом городе, который будет захвачен совместными усилиями их флота и иерусалимской армии. Если бы им удалось овладеть Триполи, то венецианцы получили бы этот город в полную собственность, тогда как добыча была бы поделена пополам. Наконец «король» отказался от права присваивать себе венецианские суда, выброшенные морем на берег. Подобные же договоры заключались перед каждой последующей атакой на порты побережья. В июле 1100 г. латиняне двинулись осаждать Акру, но Готфрид умер 18 июля: тогда решили осадить сначала Хайфу, населенную евреями, — в тот момент евреи держали в своих руках почти всю средиземноморскую торговлю, — которая сопротивлялась натиску около месяца и пала в конце августа. На следующий год Балдуин принял генуэзский флот паломников. Между ними был заключен новый договор, после чего все отправились осаждать Арсуф, который сразу же капитулировал: его жителям великодушно позволили уйти в Аскалон. Появившись под стенами Цезареи, франко-генуэзская армия взяла город приступом: все население погибло в жуткой резне, а огромная добыча была разделена с генуэзцами (которые получили чашу, ставшую затем знаменитой: ее посчитали «святым Граалем», и именно она послужила стимулом к возникновению цикла героических песен). Балдуин оставил при себе эмира и кади, «скорее чтобы получить выкуп, чем из-за дружеских отношений», с юмором отмечает Фульхерий Шартрский. Отныне все побережье от Акры на юге до Аскалона принадлежало франкам.

В 1103 г. Балдуин I, без помощи флота, попытался захватить Акру, которая наряду с Лаодикеей и Триполи являлась лучшим портом всего сирийского побережья. Но подход с моря египетских подкреплений обрек наступление франков на провал. Лишь прибытие генуэзского флота позволило королю осуществить свой замысел на следующий год: Акре пришлось капитулировать 26 мая 1104 г. Все собственно палестинское побережье находилось под властью франков, но Балдуин стремился овладеть последними фатимидскими городами: в 1104 г. провансальцы захватили Джебайл, и теперь последний оплот Фатимидов от севера до юга состоял всего лишь из Бейрута, Сидона и Тира. В 1108 г. Балдуин напал на Сидон (после демонстрации силы, осуществленной при поддержке английской эскадры в 1106 г.), но египетский флот одержал верх над итальянцами и вынудил франков снять осаду. На следующий год, следуя ставшей привычкой практике, генуэзские корабли прибыли в Левант: на этот раз они вместе с королем направились осадить Триполи, чтобы помочь Бертрану, сыну Раймунда Сен-Жилльского. Затем начали осаду Бейрута: спустя три месяца город то ли сдался, то ли был взят штурмом.

В 1110 г. из далеких краев приплыла эскадра. Ее возглавлял конунг Норвегии Сигурд Крестоносец: вместе с венецианским дожем Орделафо Фальеро норвежцы помогли Балдуину I захватить Сидон (4 декабря 1110 г.). В 1111 г. король мог рассчитывать на поддержку всего лишь нескольких византийских кораблей, и ему пришлось снять едва начатую осаду Тира из-за вмешательства турок Дамаска, напавших на Сидон (апрель 1112 г.). Чтобы блокировать Тир, Балдуин выбрал единственно возможный вариант — построить крепость Сканделион (1116 г.). В период пленения его наследника Балдуина II (1223–1224 г.) коннетабль Гильом де Бюр и патриарх Гормон де Пикиньи, после победы над Фатимидами при Ибелене, решили захватить Тир, до этого времени защищаемый коалицией египтян и дамаскинцев. В 1122 г. Фатимиды изгнали своих союзников из Тира, но при приближении франков были вынуждены вернуть город дамаскинцам. Крупный венецианский флот по прибытии в Сирию начал военные действия, уничтожив египетскую эскадру в битве близ Аскалона и захватив торговые корабли мусульман (30 мая 1123 г.). Тогда франки колебались между осадой Тира или Аскалона: выбор пал на Тир, который венецианцы, заключившие выгодный договор с регентами Иерусалима, блокировали с моря, в то время как иерусалимские бароны и граф Триполи осаждали его на суше (15 февраля — 7 июля 1124 г.). Вылазки турецкого гарнизона, диверсии египтян из аскалонского гарнизона и дамаскинцев не увенчались успехом и не смогли заставить франков снять осаду. Вмешательство атабека (правителя) Дамаска свелось к заключению договора о капитуляции, который вызвал протест у «меньшого люда» в христианском войске, падкого на добычу: по условиям капитулярия жителям города разрешалось уйти на мусульманскую территорию со своим имуществом. Отныне на побережье не осталось ни одного мусульманского владения…

О подчинении внутренних территорий королевства известно очень мало: из разных источников мы узнаем о карательных операциях против разбойничьих племен: в 1101 г. Балдуин I проводил подобные акции против арабов из окрестностей Рамлы и в 1103 г. против грабителей, обиравших путников в ущелье Пьер-Ансиз (там он был тяжело ранен). Но часто франкам хватало устного повиновения, обычно выражавшегося в выплате им подати. Так, например, «замок» Букио (Bacades или Bokehel) был довольно поздно отнят у своих владельцев — арабского рода, который занимал эту важную позицию в горах Акры, постепенно отступая назад, в направлении к «Броду Иакова», до того момента, когда «король Балдуин» (Балдуин III)^{42} изгнал его. Подобного рода операции зачастую осуществлялись самими сеньорами. Тем не менее королевская армия должна была осадить крепость Блахазент (Бельхакам), под стенами которой умер патриарх Гормон де Пикиньи (1127/1128)^{43}. Была ли эта крепость отбита мусульманами или же латинянам пришлось снять осаду в 1128 г.? 16 мая 1160/1161 г. армия во главе с Балдуином III, Онфруа Торонским, Готье Тивериадским, Гуго Цезарейским, Филиппом Наблусским и другими вассалами короны вновь осадила Блахазент. Возможно, речь шла о подавлении мятежа сеньора Сидона, Жирара, который как раз в то время совершенно рассорился с королем^{44}.

Именно в области Сидона и Бейрута, где власть франков устанавливалась очень медленно, королю пришлось выстроить в октябре 1125 г. замок Мон-Главьен, чтобы помочь сеньору Бейрута подчинить мусульманских крестьян из бейрутской округи, которые «до того отказывались платить подати со своих селений»^{45}. В этом регионе мусульманские вожди жили в постоянном контакте с франками, избегая чрезмерно провоцировать их своими набегами и, без сомнения, иногда выплачивая латинянам дань. Один такой эмир владел пещерной крепостью, прозванной гротом Тирона, неподалеку от Литани, и франки из Сидона жили с ним в мире. Без сомнения, этот эмир гораздо больше докучал дамасским мусульманам, поскольку в ноябре 1133 г. те явились, чтобы захватить его «логово». Встревоженные сидонцы организовали карательную экспедицию в 1134 г. В результате крепость попала в руки франков (до 1165 г.)^{46}.

Контакты франков с мункизскими эмирами из Шейзара (в среднем течении Оронта), известные нам благодаря воспоминаниям («Книга назидания») одного из мусульман этого рода, Усамы, являются самым знаменитым примером почти сердечного сосуществования франков и их соседей — арабских владык. Еще один потомок другой арабской семьи также написал историю своего рода, курьезный рассказ о том, как арабские эмиры вопреки всему — ведь вся история Сирии полна войнами и нашествиями — смогли удержать за собой свои мелкие княжества: этот араб, по имени Салих ибн Яхья писал в XVI в. на основе архива своих предков — эмиров Бохтора. Эти эмиры владели Гарбом, гористой местностью, располагавшейся по соседством с Бейрутом. На протяжении почти пятидесяти лет им удавалось удерживать свои позиции, находившиеся всего в нескольких километрах от франкской сеньории, и благодаря постоянно возобновляемым перемириям завязать с латинянами дружеские отношения. Как раз во время одного из таких перемирий эмиры из Бохтора со своими воинами были приглашены на праздник в бейрутский замок. Франки, воспользовавшись истечением перемирия, ринулись на их владения и безжалостно разграбили, а самих Бохторов перебили в замке и на обратном пути. Судя по всему франки сразу же завладели Гарбом, поскольку впоследствии Саладин вернул единственному потомку этой семьи, уцелевшему во время резни (он спрятался в кустарнике), владения его предков. Этот предательское деяние, положившее конец как военным, так и дружеским контактам, произошло в 1160 г.; оно было делом рук франкского сеньора Готье II Бризбарра. Эмират Шуф, основанный в 1145 г. чуть к югу, чтобы контролировать сидонскую сеньорию, также попал во власть франков^{47}. Точно такие же соседские отношения установились между франками Иерусалима и бедуинскими племенами Трансиордании и Аравийской Петры. Франкские короли, не требуя от бедуинов полного подчинения, путем карательных экспедиций старались навязать им уважение к своим владениям, помешать их союзу с Дамаском или Египтом. Иногда они даже искали у бедуинов поддержки в борьбе против своих врагов или для нападения на караваны, пересекавшие франко-бедуинскую территорию по пути из Дамаска в Каир или Мекку. Сразу же по воцарении в Иерусалиме Балдуин I организовал с помощью крещенных арабских проводников смелую экспедицию из Хеврона на берега Мертвого моря, в Вади Араба и до Вади Муса, Mont Ног, сметая на своем пути мусульманские поселения (1100 г.)^{48}.

Спустя некоторое время король направился на восток Иордании, чтобы захватить лагерь одного арабского племени. Арабы призвали на помощь правителя Дамаска, Тюгтекина, который назначил одного из своих военачальников командовать кавалерийским отрядом, которому предстояло отстроить в этой «no manrs land» «ничейной земле» крепость — центр бедуинского сопротивления. Балдуин, извещенный об этом местными христианами, спустился к долине Моисея и сумел обратить турок в бегство, не прервав перемирия, заключенного с Дамаском: сирийский священник Феодор предупредил мусульман об приближении огромной франкской армии, и тем самым спровоцировал отступление дамасских воинов (1107 г.). В конце концов, после налетов на караваны из Аравии или Египта, неоднократно возобновляемых союзов с арабскими вождями — например, с Абу Имран Фадлом из Абу Тайи (и в наше время одним из самых крупных родов Аравии), который беспрестанно переходил из франкского лагеря в египетский и наоборот — или бедуинами, которые помогли франкам разграбить караван в 1112 г., Балдуин I устроил большой поход в Аравийскую Петру. Там он построил крепость Монреаль, «дабы с большей основательностью водвориться в стране арабов, а также чтобы купцы не могли пересекать эти земли без королевского разрешения и пропуска, и еще, чтобы получать сведения о вражеских набегах и ловушках». На следующий год королевское войско добралось до берегов Красного моря: вполне возможно, что именно тогда Балдуин построил крепости Айла и Валь-Муаз, чье возникновение датируется как раз этим временем^{49}.

Однако бедуины не просто демонстрировали повиновение франкам — иногда они умело сопротивлялись, как, например, в 1119 г., когда около Тивериады нанесли поражение франкам, хотя в целом предпочитали платить налог, чтобы беспрепятственно кочевать со своими стадами (подобно уже упоминавшимся Абу Тайи, которым угрожала карательная экспедиция)^{50}, — именно благодаря их помощи дорога из Египта в Сирию и из Аравии в Сирию была закрыта для всех караванов, которые отказывались выплачивать пошлины, установленные иерусалимским королем и «сиром Заиорданским». Владея крепостями в Трансиордании, которые контролировали Дерб Хадж (дорогу паломников) (Ахамант и, после 1142 г. Моабский Крак), и в Аравийской Петре (Монреаль, Айла, Валь-Муаз и Зал, древняя Петра), франкский король мог по своему усмотрению тормозить или оживлять коммерческую активность Дамаска.

Между Иерусалимским королевством и Дамаском, ближайшим государством турок-сельджуков, не было постоянной войны, подобно той, что изначально франки вели с египтянами: для правителей Дамаска Иудея и Самария были дальними краями, и даже с точки зрения коммерческих интересов лишь незначительно привлекали крупных купцов с дамасского базара. Даже утрата Акры, Цезареи и Хайфы не стала для Дамаска роковой: его настоящими морскими воротами, как нам свидетельствует сицилийский араб Идриси, были Триполи и Тир (Бейрут стал связан с Дамаском только в конце XIX в., когда построили соединявшую их дорогу). Конечно, атабек Тюгтекин сделал несколько попыток спасти Триполи^{51} и, не колеблясь, выступил в поход, чтобы снять осаду с Тира, который, благодаря его усилиям, продержался до 1124 г. (до этого момента, несмотря на присутствие гарнизона в Тороне, перехватывавшего часть караванов, путь между Тиром и Дамаском еще функционировал). Но находившиеся в глубине Палестина и Финикия были (как и поныне) вне сферы интересов Дамаска: более того, в Дамаске, до 1076 г. находившемся в руках Фатимидов (в 1058 г. пытавшихся завоевать Багдад), водворились сельджуки, которые хоть и присоединили к своей огромной империи в Сирии Иерусалим, но даже и не пытались захватить прибрежные города. Порты, а вскоре и Иерусалим остались под властью каирских халифов, которых сельджуки презирали не только как арабов, тогда как сами были турками, но прежде всего из-за их принадлежности к шиитам — сами сельджуки были суннитами. Поэтому сельджукский правитель Дукак (1095–1104) и его атабек Тюгтекин (который ему наследовал, при поддержке сельджукских князей, основав буридскую династию) даже пальцем не пошевелили, чтобы помешать франкам отнимать земли у этих еретиков: самое большее, на что они были способны, — послать наемников за большую плату, чтобы приостановить продвижение христиан, начинавшее их беспокоить.

Правители Дамаска по-настоящему заволновались, только когда франки вышли за пределы Иудеи и Самарии: всего за несколько недель Танкред захватил Галилею, занял Тивериаду и укрепил Бейсан. С двадцатью четырьмя рыцарями он совершал набеги на дамасскую территорию, и Готфрид Бульонский прибыл ему на помощь, чтобы подчинить арабского эмира «Суэцкой земли» (древнюю Гавлантиду или Савад, простиравшуюся к востоку от Тивериадского озера). Вскоре норманнский князь даже потребовал от Дукака сдать ему Дамаск, и, когда тот обезглавил посланцев, Танкред и Готфрид опустошили земли между Тивериадой и Дамаском (1100). Как раз из-за этой вражды Дудак попытался захватить врасплох Балдуина, который вдоль побережья двигался в Иерусалим, чтобы стать королем: но Балдуин, предупрежденный арабами из Триполи, завлек его в ловушку притворным бегством и разбил наголову около Нахраль-Кала (октябрь 1101 г.). После смерти Дукака его помощник Тютекин посадил на трон брата покойного — Бакташа, которого тут же и низложил: в пику Тюгтекину Балдуин I принял у себя юного князя, но не предпринял никаких военных действий, чтобы восстановить его на дамасском престоле. Франки и властелины Дамаска не прекращая оспаривали друг у друга Суэцкую землю: Балдуин построил там Шато-Бодуэн (Каср Бардавиль), который тут же с налету был захвачен Тюгтекином (1105); на фотографиях, сделанных с воздуха и воспроизведенных П. Дешаном, виден контур замка, окруженный блоками из крепостной стены, брошенными в соседние овраги во время разрушения постройки. Тем не менее франки не отказались от своих претензий на этот регион: Гуго де Сент-Омер, новый «князь Галилейский», был убит в 1106 г., когда возвращался из Савада, сопровождая обоз с награбленным добром. Его наследник Жерве де Базош не смог помешать туркам захватить соседний с Тивериадой замок: Балдуин I прибыл вовремя, чтобы успеть спасти этот город и заставить турок заключить перемирие. Мелкомасштабная война вскоре разгорелась вновь: Жерве был взят в плен, а его войско, попав в ловушку, разбито (май 1108 г.). Балдуин отказался отдать дамаскинцам княжество Галилейское, Акру и Хайфу в обмен на своего вассала, который был тут же казнен. В том же 1108 г. франки и дамаскинцы заключили соглашение о разделе урожая на Суэцкой территории, но в 1111 г., стремясь освободить Тир от осады, Тюгтекин вновь появился в этой области и захватил у франков укрепленный пост в скалах Хабис Джалдак. В 1113 г. франки предложили обменять Хабис на любую другую крепость, но Тюгтекин ответил отказом.

Наибольшая опасность грозила Иерусалимскому королевству в 1113 г. со стороны Дамаска и сельджукского султана Персии: Тюгтекин, встревоженный бесконечными налетами франков на его государство, призвал на помощь Мавдуда — правителя Мосула. Балдуин I был настолько неосторожен, что, не ожидая подхода всех своих сил, двинулся навстречу этой огромной армии мусульман, только что осадившей Тивериаду и разграбившей Мон-Фавор: попав в западню, король потерпел сокрушительное поражение при Синн ан-Набра. К счастью, франкская кавалерия перегруппировалась, подошли отряды из Антиохии и Триполи, паломники начали высаживаться в Сирии: таким образом, христиане, осажденные в течение месяца, пока враги опустошали окрестности Галилеи и Самарии, где пал Наблус, в конце концов взяли верх и изгнали турок из страны. Угроза исчезла полностью, так как Тюгтекина стали подозревать в убийстве своего союзника, и, он, опасаясь султана Персии, сам искал нейтралитета франкских войск в случае прибытия сельджукской армии: в 1115 г. правитель Дамаска вступил в союз с Балдуином и князем Антиохии, чтобы отогнать нового правителя Мосула Бурзуки.

Но в 1119 г. Тюгтекин снова перешел в мусульманский лагерь и порвал «перемирие» с франками, потребовав, чтобы Дамаску вернули доходы с земли Галаад и всех территорий к востоку от Иордана: вдобавок он вступил в союз с египтянами. Как мы видели, кампания закончилась отступлением как мусульман, так и христиан, но Балдуин II все же не упустил своей выгоды, разграбив Дераа и отвоевав Хабис Джалдак. В 1121 г. провокация дамаскинцев, устроивших грабительский поход в Галилею, позволила Балдуину вторгнуться в глубь Галаада и захватить Геразу, укрепления которой были срыты. В 1123 г. франки вновь разорили этот регион. В этот момент началась осада Тира: Тюгтекин, добившийся протектората над этим городом, несколько раз устраивал провокационные рейды в Галилею, но так и не добился успеха (1124 г.).

До сего момента иерусалимские короли придерживались оборонительной тактики: как верховным правителям франкской Сирии, участь христианских государств им была далеко не безразлична — Антиохийского княжества, графств Эдессы и Триполи, точно так же, как князь Антиохийский и граф Эдесский не остались равнодушными к участи Иерусалима и пришли на помощь Балдуину I после его поражений при Рамле (1102 г.) и Синн ан-Набре (1113 г.). Главенства над сирийскими франками Балдуин смог добиться во время осады Триполи (1109 г.), где выступил в качестве арбитра в ссоре князей Севера.

С 1110 г. атабек Мосула Мавдуд встал во главе всех мусульманских сил, стремившихся изгнать франков из Сирии. Балдуин I оказал поддержку своему вассалу графу Эдесскому и уговорил Танкреда присоединиться к франкской коалиции. Блокада Алеппо, последовавшая за этим примирением, вынудила султана организовать в 1111 г. второй «контркрестовый поход»: еще раз Балдуин прибыл на помощь великим баронам Севера, и Мавдуду пришлось вновь отступить. В 1113 г. он двинулся в поход против Иерусалима: победа над франками при Синн ан-Набре обеспечила ему первоначальный перевес, которым он не сумел воспользоваться. В 1115 г. новую армию возглавил Бурзуки: на этот раз Балдуин I выступил против него в союзе с франкскими и мусульманскими князьями; князь Рожер Антиохийский разбил иракских мусульман при Тел Даните.

Балдуин I успел воспользоваться предоставленной ему двухлетней передышкой, чтобы устроить поход в Трансиорданию, Аравийскую Петру и Египет, а Балдуин II — для борьбы с египетско-дамасской коалицией. Но туркменский эмир (союзник прежних владельцев Иерусалима — Ортокидов) разбил и убил Рожера в битве при Ager Sanguinis (28 июня 1119 г.): все антиохийское войско было перебито Иль-Гаази. Балдуин II, как и его предшественник, отправился на Север, где четыре года правил вместо князя Антиохии и спас княжество, одержав победу при Тел Даните (14 августа 1119 г.), а также отбив все захваченные мусульманами города в ходе своих походов в 1120, 1121, 1122, 1123 гг. Он даже взял на себя заботу об Эдессе, граф которой Жослен был пленен в 1122 г.; но в этом регионе король попал в засаду, был захвачен и заключен в крепость Харпут (18 апреля 1123 — июль — июнь 1124 г.). Благодаря необычайно смелому заговору, устроенному несколькими армянами, он и Жослен на некоторое время обрели свободу и стали хозяевами крепости. Переодетому Жослену удалось окольными путями добраться до Антиохии, но он подоспел слишком поздно, чтобы помочь Балдуину, которого его противник ортокид Балак вновь захватил вместе с Харпутом. Тогда Жослен занял место Балдуина на севере вплоть до момента, когда после гибели Балака, собиравшегося идти на помощь осажденному Тиру, Балдуин II был освобожден. Король поспешил осадить Алеппо с помощью мусульманских князей, но правитель Мосула Бурзуки вынудил его снять осаду (январь 1125 г.). По возвращении в Иерусалим в мае Балдуин был вновь призван в Антиохию, которой грозило наступление Бурзуки. В битве при Хазарте коалиция мусульман Сирии и Ирака была наголову разбита королем, который смог с помощью добычи освободить заложников, оставленных вместо его выкупа.

Именно тогда Балдуин задумал возобновить изначальные планы крестоносцев: Иерусалимское королевство обрело прочную основу и отныне было неуязвимым для нападений извне. Настало время перейти ко второму этапу крестового похода: завоеванию прочих мусульманских земель. До Египта было сложно добраться, так как вход туда преграждал Аскалон: разведка показала, что крепость готова к отпору, а под рукой у франков не было ни одной флотилии, чтобы облегчить осаду. Балдуин II решил устроить рейд на Дамаск с более крупными силами, чем те, которыми располагал Танкред, попытавшийся взять этот город в 1100 г. Король рассчитывал только на внезапность натиска. Для этого сбор армии был назначен за Иорданом, на Суэцкой земле: отряды из западной Иудеи взяли путь на Бейсан, из Галилеи и Финикии во главе с королем — к северу от горы Фавор, из Иерусалима — через Трансиорданию^{52}. Двигаясь как можно быстрее, они пересекли регион Дераа и земли к востоку от Хермона и вырвались на Дамасскую долину. Перепуганный Тюгтекин в спешке поднял свои войска и у Тел аш-Шакхаб преградил франкам дорогу к своей столице (25 января 1126 г.). На миг приостановившись, франки обратили в бегство дамасскую армию, перебили городское ополчение и захватили весь вражеский обоз. Население Дамаска со дня на день ждало появления франков под стенами своего города, но, даже одержав победу, Балдуин рассудил, что он находится на вражеской территории, и эффект от внезапного нападения не удался: король вернулся в Иерусалим, откуда вновь отправился на Север, чтобы помочь графу Триполи взять Рафанею (31 марта 1126 г.).

Подъем франкской экспансии устрашил Бурзуки; он вернулся в Сирию и блокировал Хомс, которому угрожали триполийцы; Балдуину II пришлось спешно возвратиться в Антиохию, где Бурзуки заключил с ним мир, приемлемый Для Алеппо. Убийство атабека (26 ноября 1126 г.) заново избавило Балдуина от угрозы со стороны Мосула, тем более что в то же время сын Боэмунда Боэмунд II прибыл принять власть над Антиохией, приведя с собой значительное подкрепление. Он женился на дочери короля Алисе Иерусалимской и в дальнейшем с необычайной энергией защищал Антиохию.

Балдуин II тогда вернулся к своим проектам захватить Дамаск. Наученный опытом 1126 г., он задумал призвать на помощь новый крестовый поход из Европы, и чтобы его устроить, послал на Запад основателя ордена тамплиеров, Гуго де Пейена (1128 г.). Но эта миссия не увенчалась особым успехом. Тогда Балдуин и его зять Фульк Анжуйский договорились с фанатиками-исмаилитами, «ассасинами» (как называли их наши старые авторы), которые при поддержке визиря Абу Али Тахира, как и они, перса, фактически взяли власть в Дамаске и заняли укрепленное место Баниас на франкской границе. Смерть Тюгтекина только благоприятствовала усилиям ассасинов, которые в конце концов стали союзниками франков, предложив им отдать Дамаск взамен Тира. Балдуин согласился, и все было готово для обмена, когда сын Тюгтекина Бури раскрыл заговор. Действуя энергично, он перебил дамасских ассасинов; их собратья в Баниасе, испугавшись, передали крепость Балдуину (1129 г.). Но франкская армия все равно собралась: в ее состав входили отряды из Триполи, Антиохии и Эдессы, и общая численность равнялась приблизительно двадцати тысячам человек. В ноябре 1129 г. она достигла предместий Дамаска. К несчастью, один отряд фуражиров, разбредшихся по всей округе, был застигнут врасплох и уничтожен. Тем не менее осада продолжалась, но проливные дожди сделали землю непроходимой для кавалерии. Балдуин II был вынужден объявить отступление (5 декабря). Дамаск был спасен благодаря скверным атмосферным условиям и отсутствию помощи от франков Запада.

Кроме того, Иерусалимскому королю приходилось считаться с новыми условиями: до этого мусульманская Сирия была поделена на множество государств, в теории подчиненных Сельджукской империи, на практике же независимых, таких как Дамаск и Алеппо, в орбите которых вращались эмираты Хомса, Хамы и Шейзара, также эмираты Верхней Месопотамии, Мардина (Ортокиды) и, главное, Мосула. Эта раздробленность благоприятствовала франкской экспансии, но в лице Мавдуда, Иль-Гаази, Балака и Бурзуки появилась угроза, вызванная объединением Мардина с Алеппо, равно как и Мосула с Алеппо. Князь Антиохийский и граф Эдесский могли защищаться своими силами, развязав королю руки только в том случае, если мусульмане оставались разобщенными. Но за объединение Сирии взялся выдающийся вождь Зенги: когда в 1127 г. умер сын Бурзуки, Зенги принял от сельджукского султана управление Мосулом. «Кровавый», как его прозвали франки, захватил у Ортокидов несколько крепостей и аннексировал Алеппо, которым некогда владел его отец. К ним он прибавил Хаму и сделал «подвассальным» себе Шейзар; лишь Дамаск и Хомс сохранили независимость. К тому же скончался Боэмунд II (февраль ИЗО г.), и Балдуину II пришлось примчаться в Антиохию, где его собственная дочь попыталась обрести независимость с помощью Зенги. Фульк Анжуйский, который наследовал своему тестю в августе 1131 г., начал свое царствование с того, что привел к повиновению княгиню Алису и ее союзника, графа Понса Триполийского (1131–1132). Затем ему пришлось выручать того же Понса, осажденного туркменами (1133 г.), а вслед за этим посетить Антиохию, чтобы разбить отряды Зенги (битва при Киннесрине, 1133–1134 г.).

Война с Дамаском не прекратилась, но свелась к пограничным стычкам: Баниас был взят наследником Бури, Исмаилом (15 декабря 1132 г.), который захватил затем грот Тирона (ноябрь 1133 г.). Франки выслали экспедиционный корпус к Босре, но юный атабек принялся грабить Галилею, чтобы вынудить их отступить (сентябрь 1134 г.). Правда, Фульк Анжуйский выдал наследниц княжества Антиохийского замуж за крупного барона с Запада, Раймунда де Пуатье, обведя вокруг пальца княгиню Алису (1136 г.). Таким образом, ему удалось снять с себя заботу о княжестве.

В 1135 г. стало известно о большой опасности: Исмаил Дамасский захотел продать свои владения Зенги, и лишь благодаря энергии нового персонажа, Анара, («Эйнара» у франков) Дамаск оставался под властью брата Исмаила, Махмуда. Зенги пришлось уйти, но он не отказался от своих видов на Дамаск. В 1137 г. он осадил Хомс. Тогда Фульк, с самого начала своего правления следивший за успехами Зенги, решил изменить курс франкской политики: прежде чем завоевывать Дамаск, следовало повергнуть княжество турок. Более того, сей осторожный государь задумал помочь дамаскинцам сохранить их независимость, избегая доводить их до того, чтобы они сами предались в руки Зенги. Поэтому он бросился на помощь Хомсу, но был разбит в теснинах Ливана и вынужден укрыться в Монферране (конец 1137 г.). Приближение вспомогательной армии заставило Зенги согласиться на весьма легкие условия капитуляции, по которым пленники освобождались, гарнизону предоставлялся свободный выход, взамен сдачи четырех триполийских крепостей — Монферрана, Рафанеи, Аль-Акмы, Эйкзерка^{53}. Кроме того, византийское войско императору Иоанна Комнина вошло в это время в Сирию, и Зенги, захвативший в 1135 г. часть княжества Антиохийского, испугался этой угрозы. На тот момент Иоанн Комнин осадил Антиохию, чтобы вынудить Раймунда де Пуатье признать права Византии на этот город. Фульк послал передать Раймунду, чтобы он соглашался, указав, что права византийцев были законными. Тогда Василевс предложил помочь франкам завоевать Алеппо, Шейзар, Хаму и Хомс, которые отошли бы к Раймунду в обмен на Антиохию. Зенги осаждал Хомс, когда узнал, что византийцы заняли область Алеппо. Они принялись за осаду Шейзара, но противодействие Раймунда помешало им овладеть городом. Одной смерти Иоанна Комнина было достаточно, чтобы вопрос об Антиохии завис до 1140 г.

В Палестине Фульк два года занимался восстановлением своей армии, и в 1139 г. прибытие его родственники графа Тьерри Фландрского позволило ему продолжить дело своих предшественников по наведению порядка: в этот год он осадил и разрушил логово разбойников в Галааде, в то время как другие грабители захватили врасплох мелкий городок Текуа и нанесли поражение гарнизону Иерусалима. Зенги по-прежнему продолжал свое продвижение к Дамаску, заняв Хомс (1138 г.), а в 1139 г. устроил устрашающий набег на Бальбек. Перебив защитников этого города, он осадил Дамаск (декабрь 1139 г.). Но тогда правительство Дамаска послало к Фульку знаменитого Усаму ибн Мункыза, чтобы заключить официальный союз, направленный против Зенги. Стороны договорились, что в обмен на свою помощь франки получат Баниас, и в мае 1140 г. Зенги взволновали вести о сборе иерусалимской армии в Тивериаде. Объединенные действия войск Фулька и правителя Дамаска Анара вынудили его отступить. В свою очередь, обе армии отправились осаждать Баниас, который и был возвращен Фульку (июнь 1140 г.). Союз был скреплен визитом Анара в Иерусалим. Отныне и на долгие годы франко-дамасская война прекратилась: перемирие следовало за перемирием, и подобный союз, носивший исключительно оборонительный характер, помешал дальнейшему проникновению Зенги в Южную Сирию. Борьбы с гарнизоном Аскалона и карательных операций (подобно тем, что провел в 1144 г. юный Балдуин III против бедуинов и туркменов, обосновавшихся в Валь Муазе, завершившихся их бегством) хватило, чтобы занять делом иерусалимские войска в последние годы правления Фулька и в регентство Мелизинды.

Катастрофа произошла в Северной Сирии: Зенги за один месяц захватил столицу графа Жослена II, Эдессу (23 декабря 1144 г.), к которой вспомогательный отряд иерусалимского коннетабля не смог вовремя подоспеть. Падение восточной части графства Эдесского произвело колоссальный резонанс, тем более что после убийства Зенги (15 сентября 1146 г.) город, на некоторое время отбитый Жосленом II, попал в руки сына Зенги, Нуреддина (наследника Алеппо), который перебил часть населения (3 ноября 1146 г.). Сорок пять тысяч человек погибли или были проданы в рабство, и эхо этой трагедии вызвало во Франции и Германии проповедование Второго крестового похода (1145–1146 гг.). Около ста сорока тысяч человек во главе с французским королем Людовиком VII и германским императором Конрадом Гогенштауфеном пришли в движение по зову Св. Бернарда.

Когда крестоносцы пришли в Сирию, потеряв в степях Малой Азии три четверти своего состава, — одни лишь отряды графа Тулузского Альфонса-

Иордана выбрали путь по морю — политике короля Фулька уже был нанесен первый удар. Ведь те, кто мечтал завоевать всю Азию, не могли смириться с тем, что их прорыв завершится только основанием Иерусалимского королевства, вынужденного, чтобы выстоять, поддерживать равновесие между мусульманскими князьями Сирии. Так, в 1147 г. правитель Хаврана (сегодня Джебел Друз), ренегат — армянин по имени «Тантаис» (Алтунташ) предложил сдать баронам эту область вместе с крепостями Дераа, Босра и Салхад. Франкская армия собралась, и, так как был мир с Дамаском и бароны опасались порывать с Анаром, поведение которого было исключительно корректным, приняли решение договориться с правителем Дамаска. Анар заметил, что со стороны франков будет вероломством поддерживать изменившего ему вассала. Все более запутываясь, франки предложили просто восстановить этого эмира в его прежних правах в Хавране. В конце концов бароны были готовы отказаться от похода, но общественное мнение заставило их взяться за оружие. Анар тотчас воззвал к Нуреддину (май 1147 г.). По опустошенной и безводной земле, без конца подвергаясь налетам арабов и турок, франкская армия, не на секунду не размыкая ряды, двинулась к Дераа. Ей даже удалось добраться до Босры, но несколькими часами ранее город открыл ворота перед Анаром… Приходилось отступать, и один лишь героизм юного короля и его баронов, этих «железных людей», позволил армии, не оставив ни одного раненого, несмотря на стрелы и горевший кустарник, возвратиться к Иордану (июнь 1147 г.).

Второй крестовый поход был устроен, чтобы освободить Эдессу, но сами крестоносцы давали обет идти к Иерусалиму. По их прибытии в Антиохию Раймунд де Пуатье дал понять Людовику VII, что прежде всего нужно сокрушить могущество Нуреддина, захватив Алеппо. Не знакомый с положением дел в Сирии, раздраженный интригами своей жены Алиеноры с ее дядей Раймундом, Людовик VII, которого королева Мелизинда звала на юг, пустился в дорогу на Иерусалим, отказав по пути в помощи Раймунду II Триполийскому. Жители Иерусалима боялись, что крестовый поход будет использован для того, чтобы реализовать антиохийскую мечту об Алеппо, вместо их мечты о Дамаске. И этот эгоизм дорого обошелся франкам. Иерусалимские власти вели себя так, будто на дворе стоял 1128 г., когда Балдуин просил Запад начать крестовый поход; к несчастью, с тех пор минуло двадцать лет, и за это время выросло могущество зенгидов… Французские, германские крестоносцы и палестинские бароны собрались в Акре (июнь 1148 г.): представители Антиохии и Триполи отсутствовали. Иерусалимляне добились, чтобы было принято решение идти на Дамаск и взять реванш за поражение 1147 г. 24 июля захватили Гуту, где находились огороды и фруктовые сады Дамаска, сломив сопротивление турок. Император Конрад отбросил турецкую армию и занял правый берег Барады. Падение Дамаска казалось неотвратимым, но Анар воодушевлял защитников, тем более что блокада города не была полной. Говорили, что в этот момент он подкупил некоторых баронов: в любом случае крестоносцы покинули Гуту и начали атаку на востоке (вместо запада), за пределами оазиса. После ухода крестоносцев из Гуту дамаскинцы могли больше не бояться голода, который отныне грозил их противникам. Кроме того, граф Тьерри Фландрский потребовал, чтобы император и короли уступили ему Дамаск во фьеф: эта просьба повлекла за собой трения между западноевропейцами и «пуленами», раздраженными тем, что город не достанется ни одному из них. В довершение несчастий подошел Нуреддин со своим братом, правителем Мосула, и попросил Анара сдать ему цитадель Дамаска. Анар предупредил об этом франков; крестоносцам, осознавшим, что они вот-вот окажутся меж двух огней, когда произойдет объединение мусульманской Сирии, пришлось отступить и расстаться, не только ничего не добившись, но и полностью разругавшись. На протяжении долгого времени на Западе и слышать не желали о крестовом походе (август 1148 г.).

Однако с 1149 г. франко-дамасские отношения возобновились, в тот самый момент, когда Нуреддин, разбив Раймунда де Пуатье при Фоне Мюрез (29 июня 1149 г.), захватил половину Антиохийского княжества, куда Балдуин III примчался, чтобы избежать катастрофы и спасти то, что осталось от Эдессы — местности вокруг Турбесселя, которой угрожал сельджукский султан Анатолии: королю пришлось вернуться в 1150 г. из-за нового наступления турок и он решился продать византийцам Турбессель и все эдесские земли, слишком уязвимые для нападения из-за расположения в верхней долине Евфрата (где только что попал в плен граф Жослен II). Сельджуки, Ортокиды и Нуреддин вскоре разделят между собой крепости, которые захватят у византийцев. Сам же Балдуин III вновь вступил в союзные отношения с Дамаском, где после смерти старого Анара стал править последний отпрыск Тюгтекина, Абак. Король спас Абака от Нуреддина, который под предлогом нападения на франков приблизился на опасное расстояние к Дамаску (апрель 1150 г.). В 1151 г. сын Зенги атакует Дамаск: Балдуин подоспел вовремя, чтобы дважды заставить его снять осаду. Правда, Нуреддину удалось захватить Босру: Балдуин, приведя свою армию под стены этого города, затеял тайные переговоры с его правителем, которого туда назначил Зенги (конец июня 1151 г.). В то же время франкские отряды вели грабительские набеги на область Баальбека, поскольку она принадлежала Нуреддину.

Дамаск стал франкским протекторатом: атабек выплачивал налог королю Иерусалима, терпел франкские набеги на свою территорию и позволял королевским посланникам посещать работорговые рынки, чтобы освобождать христиан. Кроме того, он помешал походу, который Нуреддин хотел устроить с его помощью, чтобы отвлечь франков от осады Аскалона, и попытался отговорить племя туркменов, желавших отвоевать Иерусалим в ноябре 1152 г., от их затеи, окончившейся их разгромом: уставшие лошади не позволили туркменам оказать сопротивление вылазке горожан Иерусалима, и франкская конница, предупрежденная вовремя (рейд продлился только один день), перебила последних туркменов при подходе к Иордану^{54}. Но население Дамаска, уставшее от господства франков и власти посредственного Абака, опасаясь захвата города Иерусалимским королем, в конце концов призвало Нуреддина. Абак обратился за помощью к франкам, пообещав взамен Баальбек: Балдуин III еще не собрал свою армию, как Нуреддин вошел в Дамаск (25 апреля 1154 г.).

В этот день объединение мусульманской Сирии разрешило то, что до этого оставалось неясным: кем станут короли, которые восседали в Иерусалиме — «королями Вавилона и всей Азии» или простыми правителями Иерусалима? Отныне доступ в Азию был для них закрыт и рано или поздно Палестине было суждено пасть под натиском соединенных сил Алеппо, Дамаска и даже Мосула, тем более что княжество Антиохийское и графство Эдесское, окончательно ослабленные после завоеваний Зенгидов в 1144–1150 гг., не могли больше отвлекать на себя мусульманские отряды Северной Сирии. Тем не менее франки не отказались от своих планов: они по-прежнему собирались захватить «Вавилон» и завоевать Египет — что было необходимо, дабы противостоять Азии, объединившейся против них — и разве не показательно, что за год до падения Дамаска Аскалон стал франкским городом.

III. Египетский вопрос и союз в Византией (1153–1185 гг.)

Завоевание франками Аскалона являлось прямым продолжением политической линии, проводимой Балдуином I и Балдуином II в отношении прибрежных городов, и позиции, занятой государями Иерусалима по отношению к Египту. Этот захват планировался с давних времен: мы уже рассмотрели частые нападения франков на этот город; в 1123 г. франко-венецианский договор был заключен как в преддверии завоевания Тира, так и Аскалона. С самого своего появления графы Яффаские считались также графами Аскалонскими: они много раз жаловали земли из аскалонских территорий (например, в 1126 г., Гуго II де Пюизе пообещал госпитальерам треть лучших «casaux» — деревень — из аскалонской округи, чтобы ускорить миг, когда она станет христианской, а в 1130 г. он заранее жалует Иосафатскому аббатству главную мечеть в этом городе^{55}. Но, вопреки всем ожиданиям, последний египетский город в Филистии упорно держался: ведь именно он являлся входными воротами Египта, на землях которого, за исключением укреплений Бильбейса, Дамьетты и Александрии, не было крепостей. Постепенно Аскалон, блокированный христианскими крепостями, стал менее опасным для франков, но только Балдуину III принадлежит честь овладения этим городом.

В начале 1150 г. юный король возглавил крупную экспедицию на юг в район Аскалона и неожиданно для египтян за короткий срок построил там (из камней древнего города) маленькую цитадель Газу (Гадр), охрану которой доверил тамплиерам. Таким образом, Аскалон мог подвергнуться осаде в любую секунду и египтяне напрасно пытались разрушить новую крепость. В постоянных военных стычках, происходивших подле Газы, погиб брат эмира Усамы ибн Мункыза (который сам принимал участие в столкновениях). Ко всему прочему, смуты в Египте осложняли своевременную присылку вспомогательных войск. Балдуин III воспользовался этим: он начал собирать деньги с аббатств, церкви Гроба Господня, купеческих общин (марсельцы выплатили ему 3000 безантов в обмен на торговые привилегии и обещание уступить им укрепление Ромаде^{56}. Затем он подготовил флот, состоявший из пятнадцати галер Жирара Сидонского, усиленный кораблями паломников по мере их прибытия. Прибегли к помощи пилигримов, чтобы укомплектовать королевскую армию и тщательно организовали снабжение продовольствием. Осада длилась уже много месяцев, когда египетский флот, куда более сильный, чем франкский, прибыл, чтобы доставить провиант в Аскалон. Тогда военные машины франков проделали брешь в крепостной стене: Гильом Тирский обвиняет тамплиеров, жадных до добычи, в том, что они помешали прочим рыцарям проникнуть в город и случай был потерян (16 августа 1153 гг.). Тем не менее боевые действия продолжились, и в конце концов аскалонцы капитулировали 19 августа 1153 г., оставив в руках франков огромную добычу. В этот день граница с Египтом отодвинулась до дельты Нила.

Тем не менее Балдуин III не сумел извлечь выгоду из этого успеха: осада Аскалона обошлась ему дорого, и, озабоченный своими долгами, он пренебрег перемирием, заключенным в 1156 г. с Нуреддином. В феврале 1157 г. король напал на стада, принадлежавшие подданным нового правителя Дамаска, которые паслись в лесах около Баниаса (в обмен на выплату дани) и захватил их. Эта непростительная западня, достойная, скорее, какого-нибудь «Rauber-ritter» «рыцаря-разбойника» с берегов Рейна, дала Нуреддину предлог, чтобы вновь развязать войну: он нанес госпитальерам поражение под Баниасом и осадил этот город (май 1157 г.). Онфруа Торонский, укрывшись в цитадели, продержался до подхода Балдуина III. Король счел кампанию завершенной и, отстроив крепостную стену города, распустил армию. Нуреддин захватил его врасплох при Броде Иакова и полностью пленил королевский отряд (19 июня 1157 г.). Сам король бежал, и вместе с отрядами, подоспевшими из Антиохии и Триполи, успел помешать воинам из Дамаска захватить Баниас.

Немного позднее «колебание земли в Хаме» (июль — август 1157 г.) разрушило многие мусульманские города, и одновременно в Сирию прибыл граф Тьерри Фландрский: Балдуин тотчас же отправился с ним осаждать Шатель-Руж, в княжестве Антиохийском, затем Шейзар на Оронте. Нуреддин был тогда серьезно болен, и франки уже входили в Шейзар, когда новый князь Антиохийский Рено де Шатийон потребовал, чтобы в том случае, ежели этот город достанется во владение Тьерри, тот принес бы ему оммаж. Тьерри Эльзасский, граф Фландрии, был одним из первых баронов французского королевства, а Рено — авантюристом: они не смогли договориться, и Шейзар был оставлен (конец 1157 г.)^{57}. Абсурдная претензия Рено стоила франкам потери невероятной возможности вновь укрепиться во внутренней Сирии; тем не менее фландрские крестоносцы и король захватили для Рено важный укрепленный пункт Харим (Harenc) (февраль 1158 г.).

Наконец Нуреддин выздоровел, почти сразу после набега иерусалимцев, добравшихся до Dareiya, подле ворот Дамаска (1 апреля 1158 г.). Он захотел взять реванш, но при осаде трансиорданской крепости Хабиз Джалдак был наголову разбит в кровопролитном сражении при Путаха, к югу от Тивериадского озера (15 июля 1158 г.). В последующие годы ситуация на границе с Дамаском оставалась спокойной (за исключением двух грабительских набегов, предпринятых Балдуином III почти до ворот Босры и Дамаска). У обоих противников появились другие заботы: византийские армии вновь появились в Сирии.

Балдуин III, с целью заключить союз и с его помощью нейтрализовать Нуреддина — возможно, чтобы развязать руки для вторжения в Египет? — просил и добился в 1158 г. руки племянницы Мануила Комнина, Феодоры, которая прибыла в Святую Землю с огромным приданым. Но в конце 1158 г. Мануил внезапно занял армянскую Киликию, и заставил Рено де Шатийона унизиться и признать сюзеренитет византийцев над Антиохией^{58}. Балдуин III подоспел, чтобы стать посредником; он был благосклонно принят своим новым дядей и без затруднений признал его главенство, правда, не став его вассалом, и заключил с ним союз, направленный против сына Зенги (нач. 1159 г.). Оба государя направились осаждать Алеппо, но Мануил удовольствовался тем, что, напугав Нуреддина, заключил с ним договор, который предусматривал освобождение из плена около десяти тысяч христиан, но зато избавлял мусульманскую Сирию от страшной опасности. В следующем году Балдуину III пришлось вернуться в Антиохию, чтобы там установить регентство на время пленения Рено де Шатийона.

Поскольку Балдуин умер в 1163 г., у него не хватило времени, чтобы вмешаться в дела Египта. Тем не менее он не переставая подготавливал это вмешательство. Египет всегда испытывал нехватку в дереве, железе, смоле и оружии; Балдуин организовал блокаду: в 1156 г. он добился, чтобы пизанцы, тогда союзники Египта, прекратили поставлять в Александрию эти военные материалы в обмен на значительную компенсацию^{59}. И, воспользовавшись борьбой двух визирей в Каире, король потребовал, в обмен на свое невмешательство, выплату дани в 160 000 динаров (1161 г.)^{60}.

Амори I оставалось только следовать по пути, проложенному его предшественником; именно он связал свое имя с походами в Египет, еще перед своим восшествием на престол, в бытность графом Яффаским и Аскалонским, осознав, что египетский вопрос требует разрешения — было необходимо одновременно обеспечить франкам владение ресурсами этой страны и помешать сирийским мусульманам ее аннексировать. Фатимидская династия, родом из далекого Магриба, царствовала в Каире с 968 г.; она полностью деградировала в правление марионеточных халифов, которыми заправляли их визири, оспаривавшие друг у друга неограниченную власть в кровавых переворотах сераля. Египетский флот утратил превосходство в восточном Средиземноморье; суданские и армянские отряды халифской армии, мало привычные к войне, не в силах были сопротивляться туркам или франкам. Отсутствие хоть какой-нибудь крепости в провинциях Дельты и Верхнего Нила, многочисленное коптское (христианское) население, возможности вмешательства в борьбу между визирями — все указывало франкам, что Египтом легко овладеть. Но не одни франки понимали это: курдская семья Эйюбидов на службе Нуреддина смогла заметить вовремя создавшуюся ситуацию, даже раньше чем запуганный Нуреддин принял решение, и звезда этих курдов (Ширкуха и его племянника Салах ад-Дина Юсуфа, нашего Саладина) взошла именно в этот момент.

Амори I отдавал себе отчет в том, что необходимо будет сдерживать могущество Нуреддина и помешать ему уничтожить Святую Землю, в то время как франкская армия станет воевать в Египте; поэтому он с гораздо большим усердием, чем его брат, поддерживал союз с Византией.

В 1163 г. Амори провел стремительный рейд (потребовав выплаты 160 000 динаров) на Бильбейс; визирь Диргам сумел воспользоваться разливом Нила, и Амори вернулся в Сирию. Он утвердил тогда свой проект завоевания Египта и, как Балдуин II в 1128 г., воззвал к Западу, точнее к королю Франции Людовику VII, прося у него помощи. Но этот призыв не имел особого успеха^{61}. Тогда старый враг Диргама, визирь Шавар, призвал Нуреддина, чтобы с его помощью вернуться в Египет: именно тогда Ширкух, «коннетабль» Нуреддина, убедил своего господина послать его в эту страну, разгромил Диргама и восстановил Шавара на прежнем месте. Претензии Ширкуха устрашили визиря, который призвал франков: Амори I, щедро вознагражденный, в свою очередь, вошел в Египет, чтобы помешать сирийцам оккупировать эту землю и, удвоив свое могущество, взять в кольцо Иерусалимское королевство. Кампания закончилась быстро: Нуреддин разгромил силы князя Антиохийского Боэмунда III при Хариме (10 августа 1164 г.) и отбил у Иерусалимского королевства крепость Баниас, возможно, при помощи измены (октябрь 1164 г.). Амори заключил с Ширкухом договор: каждый уходил из Египта и, сняв осаду Бильбейса, король вернулся в Иерусалим, а затем уехал в Антиохию, которую привел в состояние обороны. С помощью византийцев ему удалось освободить Боэмунда III, но в то же время Нуреддин вторгся в графство Триполи и отвоевал у королевства две крепости, одну подле Сидона (грот Тирона, 1165 г.), другую в Трансиордании (1166 г.). Без сомнения, дальше он не продвинулся из боязни спровоцировать вторжение византийцев.

Но, как и Амори, Ширкух не забыл о Египте: в начале 1167 г. во главе двух тысяч всадников он внезапно появился около Гизы, у подножия пирамид. После неудавшийся попытки перехватить отряд Ширкуха, франки, по просьбе визиря Шавара, ринулись по его следам. Амори послал к халифу Гуго Цезарейского, чтобы заключить союзный договор; по нему франки должны были получить вознаграждение (или дань?) в 400 000 динаров^{62}. Ширкух, остановленный на западном берегу Нила, осознал, что франки и египтяне преграждают ему доступ в Каир и Дельту. Тогда он направился в Верхний Египет, преследуемый по пятам Амори и Шаваром: Ширкух нанес им поражение при Бабене (18–19 марта 1167 г.), но ему не удалось ни уничтожить франкскую армию, ни помешать ей войти вслед за ним в Дельту, где он захватил Александрию. Амори тут же осадил в этом городе гарнизон во главе с его племянником Саладином, дав Ширкуху возможность вернуться в Верхний Египет, где тот осадил Кус (июнь 1167 г.). Александрия была обречена на голод; Ширкух решил выйти из игры. Через посредничество его пленников, захваченных при Бабене, Арнульфа де Турбесселя и Гуго Цезарейского, договорились, что обе армии вернутся в Сирию: Амори I одержал полную победу, помешав аннексии Египта в пользу Дамаска и Алеппо. Во время этой кампании Нуреддину всего лишь удалось разграбить графство Триполи (тогда наиболее уязвимое) и отобрать у франков Шатонеф, крепость в Верхней Иордании, которую он разрушил, а Онфруа Торонский почти сразу же восстановил (1179 г.).

Египет стал франкским протекторатом: Амори отказался, невзирая на давление своего окружения, которое требовало прибегнуть к простой аннексии и призвать с Запада колонистов, воспользоваться своим успехом, чтобы полностью оккупировать Египет, халиф которого отныне был его союзником. Он согласился на выплату ежегодной дани в 100 000 безантов и размещение в Каире франкского резидента и нескольких рыцарей, на которых возложили охрану городских ворот. Но идея аннексии все же одержала верх. Амори, который по возвращении из Египта в 1167 г. женился на принцессе Марии Комниной, обговорил с византийцами план франко-византийской кампании в Египте: предполагалась уступка Византии Антиохийского княжества и части Египта. Гильома Тирского послали в Византию, чтобы заключить этот договор (сентябрь 1168 г.): начало кампании назначили на 1169 г. Но Шавар уже связался с Нуреддином и обещал ему отказаться от обещанного франкам: дань обещали правителю Дамаска и Алеппо. Резидент в Каире без сомнения тут же известил короля, предложив ему не медля оккупировать Египет. Бароны и, прежде всего, госпитальеры (в надежде на значительную добычу) в конце концов заставили Амори выступить в поход, не дожидаясь византийцев — возможно, одна мысль о том, что византийцы получат часть Сирии и поделят с ними Египет, вызвала раздражение в умах франков. Уже принялись делить шкуру неубитого медведя: чтобы собрать деньги, Амори пообещал Иосафатскому аббатству ежегодную ренту в 1500 безантов с египетских доходов (2 сентября 1168 г.), но, прежде всего, по договору с госпитальерами (11 октября 1168 г.) он передал ордену Бильбейс со всей его округой, налоговые поступления от которых должны были достигать 100 000 безантов в год, плюс 5000 безантов от дохода с каждого из десяти главных городов Египта (Вавилон, Танис, Дамьетта, Александрия, остров Махала, Кус, Фува) и дворцов. Предусмотрели случай, если халифская казна будет захвачена с боем (тогда королю полагалась ее половина, остальное же делилось по правилам военной справедливости, причем госпитальеры должны были получить большую часть) или же миром (тогда вторая часть должна была отойти ордену), а также если Египет откупится деньгами. Наконец, пизанцам были пожалованы угодья из предназначенных к завоеванию земель: в обмен за свою помощь в осаде Александрии они получали земли в Акре; в 1169 г. король должен был им пообещать один квартал в Вавилоне (Мемфисе, тогда отдельном от Каира, обычном городе халифата-Кахира Фатимидов), другой — в Каире и Розетте, беспрепятственную торговлю по всему захваченному Египту и 1000 безантов в год с королевского рынка в Вавилоне и Каире^{63}.

Королевская армия внезапно обрушилась на Египет, но тот оказал сопротивление. Король прибыл 1 ноября 1168 г. к Бильбейсу и захватил его 4 ноября; штурм сопровождался грабежом и бойней, что произвело пагубное моральное впечатление на египтян. В то же время флот (без сомнения, по большей части пизанский) захватил и разграбил Танис. Египтяне, не сумев отстоять старый Каир (Фустат), сожгли его. Началась осада Каира. Но из-за сопротивления мусульман королю пришлось ее снять в обмен на немедленную выплату египтянами 100 000 динаров. Кроме того, вновь на сцене появился старый недруг Амори. Ширкух прибыл на Синайский полуостров: Амори вернулся в Бильбейс, чтобы застать его врасплох, но противник уже находился в Каире: 2 января 1169 г. франки отступили в Сирию; спустя шестнадцать дней юный Саладин убил визиря Шавара и захватил Каир, став его правителем после смерти Ширкуха. В августе 1169 г. он перебил суданскую и армянскую гвардии халифа, обнаружив, что они ведут секретные переговоры с франками, и следуя двойной игре, которая так плохо удавалась Ширкуху. Саладин окончательно прибрал власть к рукам, уничтожив Фатимидский халифат (10 сентября 1171 г.) и объединив Египет и Сирию под господством суннитской ортодоксии и абассидского халифата Багдада.

В начале 1169 г. Амори воззвал к Людовику VII и Фридриху Барбароссе, которые, слишком занятые в Европе, не ответили, — и к Византии, где начали действовать. В сентябре 1169 г. мегадюк (= адмирал) Андроник Констостефанос привел свои дромоны, галеры и «huissiers» (транспортные корабли, перевозившие лошадей, у которых корма опускалась, образовывая наклонную плоскость, когда они причаливали к берегу) в Тир. Амори заключил новые договоры с пизанцами, как мы видели, и с госпитальерами, чьи владения в Бильбейсе он увеличил; вдобавок король принял меры для защиты Святой Земли. Но было слишком поздно: Саладина предупредили. 27 октября франко-византийская армия появилась под стенами Дамьетты, которую Саладин успел снабдить продовольствием и укрепить с помощью своей флотилии на Ниле. Задержка экспедиции привела к нехватке продуктов и ссорам между союзниками; 13 декабря 1169 г. христиане заключили перемирие с мусульманами и сняли осаду. Саладин одержал победу, которая упрочила его власть в Египте: подкрепления во главе с его отцом Эйюбом присоединились к нему в апреле 1170 г. во время броска, предпринятого Нуреддином на Крак де Моаб.

Результат объединения Сирии и Египта не заставил себя ждать: с декабря 1170 г. Саладин атаковал южную границу королевства, захватил предместье Газы, но король Амори, ринувшись к маленькой крепости Дорон, вынудил египтян снять осаду с нее и с Газы. В то же время в Красном море египетский флот взял приступом франкский порт Айлу. Амори Ь все сильнее осознавая, в какой опасности оказалось королевство, — опасности, которую он напрасно старался предотвратить, — решился лично отправиться в Византию (10 марта 1171 г.). Мануил Комнин, необычайно тронутый и польщенный этим поступком, подтверждающим подчинение иерусалимской династии Византийской империи, принял с пышностью Амори, который объявил себя вассалом императора. Мануил обещал королю послать новую эскадру и армию для завоевания Египта и помешать туркам-сельджукам из Анатолии соединиться с силами Нуреддина. На следующий год Амори отправился опустошать Хауран, в то время как Нуреддин грабил Галилею (ноябрь 1172 г.). Затем король снова отбыл на Север, чтобы сразиться с киликийскими армянами, только что ставшими союзниками мусульман. Одновременно с этим Нуреддин осадил Крак, но коннетабль Онфруа Торонекий заставил его снять осаду (1173 г.).

Но Амори уже предвидел возможность сыграть на распрях в рядах мусульман: в 1171 г. совместная акция Нуреддина и Саладина провалилась, так как Саладин отступил при виде своего господина и союзника. Он все больше вел себя в Египте как независимый государь: новый поход на Крак в 1173 г. ознаменовал открытый разрыв между ним и Нуреддином. Кроме того, последние приверженцы династии Фатимидов продолжали интриговать: они предложили Амори и сицилийским норманнами свой союз. Саладин подавил этот заговор (апрель 1173 г.). Амори поджидал прибытия норманнов, но умер накануне их приезда, после того, как, воспользовавшись смертью Нуреддина (15 мая 1174 г.), осадил Баниас. Новый правитель Дамаска из династии Зенгидов Аль-Салих убедил франкского короля снять осаду, заключив с ним мир, направленный против Саладина. Чуть позже времени кончины Амори сицилийский флот появился под стенами Александрии, но сирийские франки не оказали ему никакой помощи: регент Миль де Планси, озабоченный враждебностью, которую испытывали к нему в королевстве, не помешал Саладину разбить норманнов, которые сняли осаду по истечении пяти дней (28 июля — 2 августа 1174 г.; возможно, он даже не знал об их прибытии). В конце концов новому правителю Египта удалось аннексировать Дамаск (27 ноября 1174 г.), и только вмешательство графа Триполи Раймунда III, регента королевства при юном Балдуине IV, спасло независимость Алеппо. Вся политика франков в Сирии будет направлена на то, чтобы помешать Саладину подчинить себе владения Зенгидов, Алеппо и Мосул. Воспользовавшись войной между этими городами и Саладином, Балдуин IV совершил бросок до ворот Дамаска, захватил Бейтджин и разрушил его (август 1175 г.). Саладин не смог оказать отпор, как и во время похода, который король и Раймунд III совершили в район Баальбека (август 1176 г.) с целью заставить Эйюбида снять осаду с Алеппо^{64}.

Но в тоже время, для того, чтобы обезвредить Саладина и одновременно воскресить планы Амори, франки стали подготавливать новый поход на Египет. Балдуин IV по примеру своего отца раздавал пожалования за счет Египта, чтобы приобрести солдат и корабли^{65}, а византийцы послали эскадру под командованием Андроника Ангела, состоявшую из 70 галер и многочисленных дромонов (= транспортных судов) в помощь его экспедиции (1177 г.). Прибытие графа Фландрии Филиппа необычайно благоприятствовало этой затее: в память о подвигах его отца Тьерри, бывшего благочестивым крестоносцем, графу предложили принять командование над армией, выступающей в Египет (ему даже предлагали регентство в королевстве), в которую входили его рыцари. Филипп отказался; захотели отдать войско под начало Рено де Шатийона, прежнего князя Антиохии, который только что освободился из турецкого плена: граф Фландрии отклонил эту кандидатуру. Желал ли Филипп сохранить Египет для самого себя? Побоялся ли он участвовать в экспедиции? Наконец, бесконечные проволочки и капризы франков истощили терпение византийцев, которые, предварительно договорившись перенести кампанию на весну 1178 г., вернулись в Константинополь. Но в этот момент Мануил Комнин потерпел сокрушительное поражение при Мириокефалоне от анатолийских турок (1176 г.): отныне византийцев больше не видели в Сирии.

Саладин, воспользовавшись тем, что Филипп увел часть франкской армии в Северную Сирию осаждать Харим, попытался уничтожить франкское королевство молниеносным ударом; в ноябре 1177 г. он блокировал Дорон и Газу и вынудил короля (с армией в 500 рыцарей) укрыться в Аскалоне: продвигаясь к северу, Саладин перехватил все отряды, спешившие присоединиться к королевской армии, занял Рамлу, осадил Лидду, и уже его разведчики появлялись в пределах Арсуфской сеньории. Но египетская армия рассредоточилась, поджигая деревни, уничтожая посевные культуры; авангард двигался слишком быстро. Отчаянным броском крошечная армия Балдуина IV, подкрепленная гарнизоном Газы, описала широкий полукруг и внезапно выросла перед Саладином, который полагал, будто она находится далеко позади. Франки ударили прямо в центр эйюбидских отрядов и нанесли Саладину полное поражение: эта битва при Монжизаре (25 ноября 1177 г.) вынудила его бежать к Египту; остатки его войск, преследуемые бедуинами, были обречены на гибельное отступление посреди песков; считали чудом то, что Саладин уцелел во время этого бегства. Балдуин же двинулся войной на Синайский полуостров^{66}.

На следующий год Балдуин укрепил границу Галилеи, прорванную Нуреддином в 1167 г.: крепости Брод Иакова и Шатонеф обезопасили ее от мусульманских набегов. Но отряд во главе с королем из Шатонефа в Баниаском лесу столкнулся с мусульманским авангардом, который нанес тяжелые потери окружению Балдуина: его коннетабль Онфруа Торонский погиб (апрель 1179 г.). Тогда Саладин направился опустошать Сидонскую сеньорию: франкская армия, проводившая контрнаступление, была захвачена им врасплох и после первоначального успеха (тамплиеры «слишком увлеклись погоней» за мусульманами), побеждена в битве при Марж Айюм (10 июня 1179 г.). Саладин тут же осадил и разрушил новую крепость Брода Иакова (29 августа 1179 г.).

Саладин не только вдохнул энергию в египетскую армию и продолжил дело Нуреддина на дамасской границе: в отличие от Фатимидов, которые оставляли флот в бездействии, без боя пропуская франкские морские караваны, новый повелитель Египта реорганизовал эскадры, унаследованные от своих предшественников, удвоив число кораблей. Историк Макризи также приписывает ему реорганизацию «дивана аль-остуля» (морского министерства). «Книга Двух садов» знакомит нас с отрывком из письма губернатора Каира Саладину: «Египетский флот… усиленный кораблями, несущими двойной груз (он был доукомплектован моряками родом с побережья Магриба) произвел чудеса храбрости и приложил все усилия для священной войны… он напал на порт Акру, франкский Константинополь и оплот этих неверных. Наш флот, некогда побежденный, ныне сам побеждает; христиане, столь хорошо охраняемые, проснулись желтыми, подобно растению wars»^{67}. Действительно, прямо в самом порту Акры египетская эскадра разграбила, захватила, сожгла и потопила христианские корабли, стоявшие на якоре. На следующий год она угрожала Бейруту и разграбила Тортосу, а в 1182 г. организовала полную блокаду франкской Сирии, беря на абордаж одинокие суда, как, например, один плашкоут, везший в Палестину из Константинополя четыре сотни латинян, избежавших бойни, устроенной против них Андроником Комниным. И итальянские купцы вновь вспомнили дорогу в Александрию: венецианцы, генуэзцы и пизанцы один за другим заключали договоры с Саладином (их тексты сохранились до наших дней), к вящей выгоде последнего, и возобновили контрабанду оружием^{68}.

Речь более не шла о завоевания Египта: королевство перешло к обороне. Также и речи не могло быть о византийском союзе. После Мириокефалона Мануил Комнин вновь готов был перейти в наступление: Гильом Тирский прибыл умолять его о помощи франкам. Но Мануил умер (1180 г.). Его вдова Мария Антиохийская была вскоре низложена Андроником Комнином, который приказал перебить константинопольских латинян, заключил союзный договор с Саладином и вступил в войну против сицилийских норманнов (1185 гг.). Киликия выскользнула из-под власти византийцев, которые более не могли одной лишь демонстрацией силы удержать натиск мусульман.

Но, к счастью для франкского королевства, Саладина удерживали дела в Северной Сирии. Для него священная война была лишь разновидностью борьбы за гегемонию: как и во времена первых сельджуков, Сирия и Месопотамия были разобщены, и место подле халифа занимали лишь подобия султанов. Саладин захотел возвысить свою власть до высшего арбитра среди мусульманских князей. Но сначала нужно было избавиться от последних Зенгидов. Поэтому после Марж Айюма он согласился заключить перемирие с Иерусалимским королевством.

Но со времен вмешательства Ширкуха в дела Египта между франками и мусульманами остался один щекотливый вопрос: Трансиордания и Аравийская Петра, которые теперь препятствовали сообщению между Сирией и Египтом, соединенных под властью Саладина: известно, что в 1170–1174 гг. тот угрожал Краку, Монреалю и захватил Айлу. Франкам было необходимо сделать неприступным этот район, столь раздражающий исламский мир. По браку эти земли достались человеку, которого Р. Груссе удачно прозвал «франкским бедуином» — Рено де Шатийону. Еще во времена, когда счастливый случай превратил этого младшего отпрыска из одной шампаньской семьи в князя Антиохийского, Рено проявил себя куда более жестоким, чем обычный грабитель. Став правителем Трансиордании и Монреаля, он, невзирая на перемирие, так необходимое королевству, совершил глубокий рейд в Аравию и разграбил там Тальму, перехватил караваны и даже угрожал Мекке^{69}. Но худшим было то, что, когда Саладин потребовал от Балдуина IV свершить правосудие, Рено отказался подчиниться королю и сохранил свою добычу. В наказание Саладин приказал пленить людей, уцелевших после кораблекрушения большого судна, направлявшегося из Апулии в Иерусалим; из 2500 пассажиров, которые были на его борту, мусульмане взяли в плен на египетском берегу 1676 человек. Затем, собрав свою армию, Саладин захватил сеньорию Рено и поставил в опасное положение Монреаль. Выманив в этот регион франкскую армию, он послал губернатора Дамаска в Галилею, которую тот опустошил (взятие Бюри, май 1182 г.), затем на Суэцкую территорию, где капитулировал Хабис Джалдак. Сам Саладин вошел в Галилею, где его племянник осаждал Бейсан. Армия Балдуина IV появилась перед ним, и после битвы при Форбеле (июль 1182 г.) вытеснила мусульман из Галилеи. Саладин, воспользовавшись протяженностью франкских границ, стремительным маршем двинулся на Бейрут, который и осадил при содействии египетского флота (1182 г.). Балдуин IV собрал свой флот и вовремя подоспел, чтобы спасти город.

Тогда Саладин решил, принудив франков перейти к обороне, нанести удар Зенгидам прямо в центре их могущества, в Мосуле. Этим он только спровоцировал создание враждебной ему коалиции, к которой присоединился Балдуин IV взамен обещания выплаты 10 000 динаров и передачи франкам всех крепостей, недавно-отнятых у них на границе с Дамаском (Торон, Баниас, Хабис Джалдак). Воскресив традицию стремительных походов, франкская армия дважды угрожала Босре, доходила до Дарейи подле Дамаска, еще раз разрушила Бейт-джин и возвратила себе Хабис Джалдак (последние месяцы 1182 г.). Саладин снял осаду с Мосула, но у правителя Алеппо из династии Зенгидов, Зенги II, не хватило мужества защищать Алеппо против него: 12 июня 1183 г. владыка Египта и Дамаска присоединил к своим владениям Алеппо. Никогда еще франкской Сирии не грозила такая опасность: теперь со всех сторон ее теснил единый Ислам.

В 1183 г. Иерусалимское королевство и его вассалы (графство Триполи и княжество Антиохийское) могли рассчитывать только на свои силы: годы непрекращающейся войны сменили мирные времена, предшествовавшие воцарению Нуреддина в Дамаске. Сельская местность Галилеи жестоко пострадала, надвигался голод, тем более что в любой момент александрийские пираты могли прервать подвоз продовольствия по морю. Византия больше не была союзником латинян: погрязнув во внутренней битве против «феодальности», которая являлась военной основой империи Комнинов, Андроник Комнин ослабил сврю империю также из-за борьбы против итальянских купцов и латинских наемников и сделался противником франков. Нечего было и помышлять о Египте: «grasse terre», некогда столь желанная для франков, откуда они вывезли столько богатств, стала источником могущества Эйюбидов.

Саладин, выгадав свой последний успех, вторгся на франкскую территорию: 29 сентября 1183 г. он занял Бейсан, захватив затем замки на севере Самарии (оба Герена и Форбеле). Франкская армия двинулась ему навстречу и, чтобы не быть подавленной численным превосходством противника, укрепилась возле источников Тубании. Укрывшись за вырытыми рвами, франки находились в безопасности от мусульманских всадников, которые только могли вести стрельбу из луков; но приближался голод, и в рядах франков начался бунт. Бароны отказались вступить в бой с Саладином; они подвезли продовольствие и не мешали мусульманам нападать на Мон-Фавор и Назарет. Саладин задумал притворным отступлением завлечь христиан в ловушку: но франки воспользовались этим, чтобы занять лучшую позицию, и мусульманскому владыке пришлось уйти (1183 г.). Еще раз сельские местности Галилеи и Самарии были опустошены, теперь после урожая: общественное мнение сурово осудило баронов, однако Саладин был вынужден отступить, так и не уничтожив иерусалимскую армию.

Несколько месяцев спустя Рено де Шатийон предпринял новый «поход в Аравию». С помощью судов, перевезенных на спинах верблюдов, он осадил Айлу и направил одну эскадру в Красное море, которая разграбила арабские и египетские порты, захватывала корабли и караваны. Это был новый вызов Саладину: не только торговля с Индией была поставлена под угрозу, но франки к тому же высадились неподалеку от Медины. В ярости Саладин приказал снарядить флот, разбивший корабли и экспедиционный корпус франков, участники которого были поголовно либо перебиты, либо ослеплены (чтобы больше не могли найти дорогу к Святому Городу Ислама). После своей сентябрьской кампании в Галилее он попытался еще раз захватить Крак (ноябрь 1183 г.), чье предместье было занято, а верхний город, где тогда праздновали свадьбу принцессы Изабеллы Иерусалимской с Онфруа IV Торонским, осажден. Балдуин IV спешно созвал свою армию и во главе с Раймундом III Триполийским отправил вызволять крепость; Саладин отступил (4 декабря). Но он не замедлил вернуться (август 1184 г.), и еще раз Раймунду III удалось освободить Крак, не угодив ни в одну ловушку, которые готовил для него Саладин.

Опустошив еще раз Самарию, разграбив Наблус, Севастию и Гран-Герен, Саладин вернулся в Дамаск. Его кампания против королевства закончилась полным провалом: он не смог уничтожить иерусалимскую армию, чтобы завоевать затем беззащитное королевство, и его наступление с более ограниченной целью, в Трансиордании, также не увенчалось успехом. Кроме того, став повелителем Алеппо, Саладин оказался втянут в массу распрей, не имевших отношения к франкским делам: в апреле 1185 г. он выступил осаждать Мосул, вторгался в Великую Армению: поэтому, когда бароны Иерусалима, боясь голода (засуха была ужасающей и опустошения предыдущих лет осложнили снабжение продовольствием), попросили у него перемирия, он с удовольствием согласился, порадовавшись, что у него развязаны руки для мусульманских дел.

Таким образом, до 1187 г. франкское королевство выстояло, несмотря на самый неистовый натиск, какой она испытывала со времен битв при Аскалоне и Синн-аль-Набре. Вопреки первейшей необходимости оставаться в обороне и свою изоляцию (в 1184 г. решили воззвать к Западу), королевству все же удалось отбить атаку, которую вели против него объединенные силы мусульманской Сирии и Египта. По окончании четырехлетней войны (1181–1185 гг.), которая последовала за разгромом при Марж Айюме (1179 г.) и тревоги Монмюзара, латинское государство в Палестине подтвердило свою прочность, но силы его были на грани истощения. Это продемонстрировал призыв к государям Запада, прозвучавший весной 1184 г.: патриарх Иерусалима и оба великих магистра — тамплиеров и госпитальеров — отправились к императору и королям Франции и Англии, чтобы предупредить о смертельной опасности, грозящей Иерусалиму. Однако посланники нашли Запад поглощенным своими делами: Вильгельма II Сицилийского — войной с Византией, для чего он повсюду набирал солдат; Филиппа-Августа — борьбой против Генриха Плантагенета и коалиции собственных вассалов; наконец, Генрих Плантагенет, хоть и показал себя самым отзывчивым на воззвание франков Востока^{70}, не мог позволить Филиппу-Августу, связанному общими интересами с его родными сыновьями, подорвать англо-анжуйское могущество в свое отсутствие. Накануне великого испытания латинское королевство осталось в одиночестве, несокрушимое с виду, ослабленное в реальности. Одни лишь долгие годы мира могли разрешить ему восстановить свои силы и с успехом противостоять любому натиску. Но эти годы ему дарованы не были.

IV. Короли Иерусалима

Исключительные условия, в которых происходило установление королевской власти в Иерусалиме, сказались на ее характере и даже заложили в ее основу спорные моменты. Известно, что после взятия Святого Града столкнулись две диаметрально противоположные концепции, и решение, которое было принято, носило характер компромисса. В рядах крестоносцев одна партия, преимущественно состоявшая из клириков, объединенных вокруг Арнульфа де Роола, родом из Эно, отвергала саму мысль выбрать вождя, чтобы управлять завоеваниями в Палестине: на этой Священной Земле по окончании похода, предпринятого с целью освободить Гроб Господень и организованного по инициативе самого папы, общепризнанным предводителем которого был до своей смерти папский легат, не могло быть иначе, кроме как выбрать натриарха, духовного главу новой «вотчины Св. Петра». Что касается светского вождя, то его положение мыслилось как подчиненное патриарху Иерусалимскому: если и нужно было выбрать подобного человека, то и речи не могло идти о его избрании прежде религиозного предводителя.

Но в действительности наиболее влиятельной партией в совете, руководившем крестовым походом, были военные (смерть унесла двух самых уважаемых прелатов, Адемара Монтейского и Гильома Оранжского и самым заметным персонажем среди духовенства стал Пьер Нарбоннский, епископ Альбары, который находился в плохих отношениях с Арнульфом де Роолом и его друзьями, людьми со скверной репутацией); эти бароны не могли представить, чтобы Иерусалим был бы неделимым владением и не попал бы вновь при этом в руки мусульман. Светский вождь, таким образом, был необходим; потому решено было отклонить предложения клириков и выбрать «короля» для управления завоеванной территорией прежде, чем избрать патриарха — если, вообще, избирать последнего.

Кого сделать королем? На ум сразу приходил один кандидат, чья армия оставалась самой многочисленной и чьи финансовые средства казались неисчерпаемыми: Раймунд Сен-Жилльский. Несмотря на его ссоры с Танкредом — который пользовался щедростью Раймунда перед тем как рассориться с ним в последние часы кампании, — граф Тулузский получил поддержку большинства баронов, но отказался^{71}. Приводили несколько причин его отказа: осознание собственной непопулярности, опасение требований духовенства к короне; но современники утверждали, что граф снял свою кандидатуру из-за несогласия в своих войсках, желавших побыстрее вернуться на Запад и мало расположенных поставлять кадры для оккупации Палестины. Роберт Фландрский и Роберт Нормандский не хотели оставаться на Западе. Танкред был всего лишь кондотьером, располагавшим небольшим войском, и младшим отпрыском в семье, не имевшим никакого достояния в родной стране: таким образом, все теперь указывало на Готфрида Бульонского, герцога Нижней Лотарингии, который покинул Запад без надежды на возвращение, продав даже свой родовой замок епископам Льежа^{72}. Помимо важной роли, которую он играл в крестовом походе, выбор «электоров» пал на Готфрида еще и благодаря большому числу его соотечественников, согласившихся остаться в Палестине.

Благочестие Готфрида не позволило ему отказаться от престола, который в конце концов его убедили принять; но он должен был согласиться, без сомнения, под давлением герцога Нормандского, пойти навстречу требованиям духовенства. Некоторое смирение помешало ему, по словам его биографов, «носить золотую корону там, где Христос носил терновый венец»; он без затруднений объявил себя «защитником» — титул, которым в Северной Франции обозначали мирянина, назначенного защищать церковь, — «Гроба Господня», иначе говоря, представителем патриарха в мирских делах (24 июля 1099 г.). Тезис духовенства был принят, но оказался нарушенным из-за того, что назначение Готфрида произошло раньше, чем патриарха. Кроме того, Арнульф де Роол был выбран патриархом без соблюдения необходимой процедуры и не обладал престижем, позволившим бы ему отстранить своего «защитника», с которым он стал сотрудничать.

Все разом изменилось с прибытием папского легата Даимберта Пизанского, который низложил Арнульфа и возродил претензии Церкви на корону: Готфриду предлагалось сохранить Иерусалим только на время, необходимое для завоевания другого города, которому и предстояло стать его столицей. Поддержка Боэмунда Антиохийского позволила восторжествовать этой идее, и смерть Готфрида, казалось, предоставила патриарху главенство над будущим королевством: если бы Даимберту удалось упрочить свою власть, не было бы никаких «Иерусалимских королей».

Но Даимберт не мог рассчитывать на содействие окружавших его людей: духовенство его не слушалось, а бароны и того менее. Иерусалимская область попала, в период «царствования» Готфрида, в руки его соратников, и их перечень может отчетливо объяснить дальнейший ход событий. Это отнюдь не разношерстная толпа: за редким исключением (Годемар Карпенель, «провансалец», в лице которого Танкред и Даимберт нажили врага после взятия Хайфы, которую ему обещал Готфрид, а Танкред отнял)^{73}, первые рыцари, осевшие в королевстве, прибыли из Северной Франции, и по феодальным обязанностям и родству были связаны с герцогами Нижней Лотарингии и графами Булони, от которых происходил Готфрид. Гарнье де Грез, Гишер Германец, Герхард д'Авень, Гюнтер, Рауль де Музон, Жоффруа Камерарий, Герри Фландрский, Матье Меченосец и Миль де Клермон-ан-Аргонн, как и Готманы из Брюсселя, Литард де Камбре, Пизель де Турне, Андре де Водемон, Пьер де Лен, Арнульф Лотарингец, Кассели или Лилли считали себя наследственными вассалами семьи Готфрида и хотели, чтобы Иерусалим, завоеванный герцогом Нижней Лотарингии, достался его брату. Именно поэтому Гарнье де Грез, брабаконский сеньор и родственник Готфрида, захватил иерусалимскую цитадель, Башню Давида^{74}, и его сторонники, невзирая на требования Даимберта, удерживали ее до прибытия брата защитника Гроба Господня, Балдуина Булонского, графа Эдесского. Сам Балдуин, которого Готфрид, возможно, на смертном одре назвал своим преемником, с несколькими рыцарями без колебаний в одно мгновение преодолел долгий путь от Мелитены до Иерусалима. Даимберту помешали призвать Боэмунда, и проарденнские настроения франкского населения не дали разгореться гражданской войне: с триумфом принятый в Иерусалиме и вскоре избавленный от присутствия Танкреда (который отправился в Антиохию занять место Боэмунда, попавшего в руки турок), Балдуин справился с претензиями патриарха. Он предложил Даимберту короновать его в Рождество 1100 г. в Вифлеемской церкви (а не в Иерусалиме: было ли это компромиссом с патриархом?)^{75}. Связав титул «Иерусалимского короля» с воспоминанием о древних царях Иудеи, Балдуин I (1100–1118 гг.) смог перенести на свою корону престиж библейской династии Давида и Соломона, что сделало ее позиции неоспоримыми.

Тем не менее Иерусалимские короли сумели поладить с претенциозным духовенством: во время коронации они всегда клялись, перед тем как сам патриарх приносил им клятву, защищать патриарший престол; они признавали себя вассалами Римской церкви, как на то указывает конфирмация, данная в 1128 г. папой Гонорием II Балдуину II. Впрочем, в том же году новый патриарх Этьен (Стефан) Шартрский, родственник короля, возобновил претензии Даимберта, потребовав уступить ему Иерусалим и Яффу как территории, принадлежащие патриархату: королю же предлагалось как можно быстрей захватить Аскалон и устроить там свою резиденцию. Начался большой конфликт, который завершился только в 1130 г. после смерти Этьена.

Носила ли королевская власть, упроченная и вскоре избавленная от притязаний церкви, выборный или наследственный характер? Если верить «Иерусалимским Ассизам», король был всего лишь избранником баронов и Бальан Сидонский торжественно утвердит этот тезис в начале XIII в.^{76} Получается, что понимание «Ассиз» основывалось на ошибке, которую не распознало большинство историков. Ведь не иерусалимские бароны, а все великие сеньоры, присутствовавшие при осаде Иерусалима, избрали Готфрида Бульонского: когда почти все они вернулись на Запад, Готфрид и его наследники распределили фьефы между своими вассалами. Король вовсе не был просто сеньором, выбранным равными ему феодалами, к тому времени уже обладавшими своими фьефами: именно от Готфрида все сеньоры Иерусалимского королевства получили свою землю, взамен принеся ему клятву верности. Мы уже показали, что Готфрид, став «королем», оставался герцогом Нижней Лотарингии в глазах своих вассалов и их природным сеньором. Его брат Балдуин I пользовался тем же престижем: создается такое впечатление, что правила наследования королевства в Святой Земле были те же, что существовали тогда в отношении наследования крупных фьефов в Северной Франции. «Избрание» в том виде, в каком оно будет принято в церемонии коронации, представляло собой тройной возглас народа, когда патриарх, обернувшись к нему, спрашивал, есть ли тот, кого он готов помазать легитимным наследником, «dreit heir», королевства^{77}.

Единственные осложнения с передачей королевства по наследству, приключившиеся в XII в., были связаны с определением степени родства с предыдущим королем. Когда Балдуин I умер, в свою очередь, бездетным, его самым близким наследником стал его брат Евстахий, граф Булонский, тогда находившийся во Франции. Но оставлять королевство без защитника в течение того времени, которое потребовалось бы на его приезд, посчитали опасным: иерусалимские бароны разделились на два лагеря — чистых легитимистов и тех, кто был против. Первые послали найти Евстахия, а вторые, по наущению графа Галилейского Жослена де Куртене, решили призвать на трон кузена Балдуина I, Балдуина де Бурка, бывшего тогда графом Эдесским. Последний 11 апреля 1118 г. принял королевское помазание и стал Балдуином II — он не забыл услуги, которую ему оказал его кузен Жослен де Куртене, оставив ему во владение графство Эдесское. Что касается Евстахия, который из чувства долга согласился отправиться в Иерусалим получать корону, то по прибытии в Италию он узнал (скорее всего, летом 1118 г.) о коронации Балдуина II и, несмотря на наличие своих сторонников, признал свершившийся факт, не захотев начинать гражданскую войну на Святой Земле. Так, в иерусалимское право вошел принцип — о нем вспомнит в XIII в. Филипп Новарский — по которому корона должна переходить к самому близкому родственнику покойного короля, живущему на Востоке.

После 1118 г. наследование королевства прошло более спокойно: Балдуин II выбрал мужа для своей старшей дочери, Фулька Анжуйского, ставшего, таким образом, назначенным наследником, от которого корона перешла затем к сыновьям последнего — Балдуину III, а после его кончины — к Амори I (правда, не без осложнений, причины которых мы постараемся разъяснить). Сын Амори I, Балдуин IV, наследовал ему в свой черед, и только после него право наследования королевства претерпело изменение в ходе междоусобных битв.

Если право наследовать было признано за претендентом, следовала процедура помазания короля: до Балдуина II процедура помазания была отдельной от церемонии коронации, которая происходила в Вифлееме в праздник Рождества. Церемония помазания государя разворачивалась по следующей схеме: духовенство встречало у ворот церкви (Гроба Господня, позднее кафедрального собора Тира) короля, который клялся защищать от всех посягательств патриарха и его церковь, равно как и законы, кутюмы и вольности королевства. В свою очередь патриарх приносил клятву в том, что будет поддерживать корону и даровал королю поцелуй мира, затем же приглашал народ провозгласить его подлинным сюзереном королевства. После «Те Deum» король занимал место на хорах, а его бароны подносили ему корону и золотое яблоко, которое «символизирует землю королевства (senefie la terre dou reaume)», коннетабль — королевское знамя (гонфолон), сенешаль — скипетр: государь же во время этой церемонии, которая должна была превратить его в наполовину клирика, был одет как диакон. Коленопреклоненный, он садился, в то время как над ним читали молитвы и после секвенции прелаты помазывали его святым елеем; надевали кольцо на палец и затем опоясывали мечом; он получал корону, скипетр и золотое яблоко и прелаты провозглашали: «Vivat rex in bona prosperitate». Mecca продолжалась. Во время причастия король снимал корону; он причащался после мессы, и помазавший его прелат (патриарх, или, в его отсутствие, архиепископ Тира, Цезареи или Назарета) брал стяг из рук коннетабля, его благословлял и передавал королю, который возвращал стяг коннетаблю (подтверждая тем самым назначение последнего на прежнюю должность). Затем, посреди огромной процессии новый король направлялся в Храм Господень (Templum Domini) и приносил в дар свою корону там, где младенец Иисус был посвящен Богу, потом же продолжал путь в Храм Соломона — «Тампль», давший имя тамплиерам, где начинался пир, завершавший церемонию^{78}.

Короля надлежало короновать в двенадцать лет, по сведению «Книги короля»: это решение было, без сомнения, принято после неурядиц, сопровождавших восшествие на престол Балдуина III. По смерти короля Фулька в 1143 г. Балдуину исполнилось всего тринадцать лет, и его мать, наполовину армянка, Мелизинда, стала регентшей. В 1150 г. король еще не был коронован, и при поддержке партии баронов, уставших от господства Манассе д'Иержа (кузена Балдуина II, ставшего коннетаблем королевства)^{79}, он потребовал передачи правления в свои руки. Ему удалось, не без труда, заставить себя короновать (в тот момент Балдуину исполнился 21 год) в церкви Гроба Господня, но его мать решила уступить ему только север королевства (Тир и Акру), сохранив для себя Иерусалим и Наблус: так появились два разных государства, с двумя коннетаблями (Манассе д'Иерж у Мелизинды и Онфруа II Торонский у короля). В год, когда Балдуин созвал свое войско, чтобы идти на выручку Эдессе, на его призыв ответили только бароны из его домена. Поэтому Балдуин III поспешил объявить войну своей матери и захватил ее столицу: Манассе, плененный в Мирабеле, должен был покинуть королевство, а королева-мать удовлетворилась Наблусом.

Другое регентство имело место после смерти Амори I: по праву оно должно было достаться либо матери короля — но Амори развелся с Агнессой де Куртене еще перед своим восшествием на престол — либо самому близкому родственнику государя, после назначения в Высшей курии: таким образом, регенство — «бальи» попадало в руки Раймунда III Триполийского. На самом же деле сенешаль Милон (Миль) де Планси, возможно, при содействии Агнессы, отказался уступить Раймунду под предлогом, что сначала требуется собрать Высшую курию. Убийство сенешаля, которое Гильом Тирский обходит молчанием, положило конец его узурпации, и бальи королевства стал Раймунд III.^{80}.

Но царствованию Балдуина IV суждено было превратиться, особенно в конце его жизни, в битву между различными кланами за регентство (Бальи): несчастный прокаженный король, чувствуя, как слабеют его силы, неустанно искал того, кто смог бы его заменить, не повредив интересам королевства. Печальное зрелище являл собой этот больной, без конца терпевший неудачу в надежде найти барона, способного защитить королевство, не посягая на корону. Филипп Фландрский немедленно воспользовался предложением взять «Иерусалимское королевство под свою охрану и защиту: все подчинились его воле в вопросах мира и войны, налогов и доходов с земель королевства, так, что казенные деньги уже распределились по его желанию, как будто он был полным господином». Филипп, озабоченный только фландрскими интересами, попытался выдать сестер короля замуж за двух сыновей сира де Бетюна (которые должны были уступить ему, в обмен на обретенное право наследования короны, свои домены в Артуа) и, получив отказ, сложил с себя регентские полномочия, которые были временно доверены главе баронов, Рено де Шатийону (1176 г.)^{81}. Тогда Балдуин IV выдал свою старшую сестру Сибиллу замуж за сына маркграфа Монферратского, Вильгельма, который почти тотчас же умер, оставив сына, будущего Балдуина V (1177 г.). Тогда были сделаны шаги, чтобы убедить согласиться на тяжкий труд защищать королевство, с помощью руки Сибиллы и должности бальи, герцога Бургундии Генриха III, который посещал Святую Землю в 1171 г.: Гуго дважды колебался дать согласие, и в конце концов переговоры провалились (1178–1179 гг.). Затем Сибилла вышла замуж за юношу, младшего отпрыска в пуатевинском доме Лузиньянов, Ги, ставшего, в свою очередь, бальи королевства и не замедлившего взбунтоваться против короля, который тогда призвал Раймунда III (1184 г.). Но царствование Балдуина IV, несмотря на личные достоинства юного государя, ознаменовало закат королевской власти в Иерусалимском королевстве, и только до этого момента можно проследить то, что представляли собой реальные полномочия и могущество королей в пределах их «баронии»^{82}.

V. Королевская власть

Очевидно, что лишь у немногих средневековых государств конституционная структура так хорошо изучена, как в случае Иерусалимского королевства; однако лишь в немногих королевская власть являлась столь ограниченной, как та, что вырисовывается на страницах «Иерусалимских Ассиз». Это — страна Утопия, о какой только и мог мечтать теоретик самого чистого феодального права, которую мы назвали бы наиболее совершенной парламентской республикой, где королевская власть существует только потому, что феодализм представляет собой пирамиду, несмотря ни на что нуждающуюся в вершине^{83}. Мы вправе сомневаться в исключительной точности картины, составленной для нас юристами. Не лишним будет вспомнить сначала то, что представляли собой «Иерусалимские Ассизы».

Традиционная теория, основанная на сочинениях великих авторов XIII в. — Жана д'Ибелена и Филиппа Новарского, выдвигает историю создания этого знаменитого текста: якобы когда франки взяли Иерусалим, то посчитали, что будет невозможным построить жизнеспособное государство, не обзаведясь перед этим законодательным кодексом. Тогда они стали спрашивать у «людей из различных мест, прибывших туда, каковы обычаи их земли», из которых и выбирал Готфрид. Этот кодекс был положен на сохранение в Гроб Господень, затем изменялся при различных обстоятельствах. Филипп Новарский ознакомился, по слухам, с «Письмами Гроба» — большими пергаментами на французском языке, скрепленными печатью короля, патриарха и виконта Иерусалима. Во время многочисленных ассамблей кодекс пересматривали, спрашивая мнение крестоносцев, прибывших с Запада: именно так граф де Сансерр предложил включить ассизу о наследовании фьефов женщинами. Поэтому М. Гранклод смог назвать иерусалимское право на первом этапе правом официальным, отличным от кутюмы, «очень прогрессивным в силу своего законодательного характера». Утрата Иерусалима в 1187 г., сопровождалась потерей «Писем Гроба». Если бы король Амори II смог добиться согласия Рауля Тивериадского (оба они очень хорошо помнили текст «Писем»), иерусалимский кодекс мог бы быть восстановлен почти полностью. Но Рауль не захотел утруждать себя составлением этих документов, и иерусалимское право с этого момента становится исключительно кутюмным: «мудрые люди» сохраняли юридическую традицию «Писем Гроба», но не во всей его полноте, а их ученики, великие юристы XIII в., принялись «заново составлять» право, методично группируя свои воспоминания и обсуждая противоречивые сведения^{84}. Совокупность их работ и составила- компиляцию, известную под именем «Иерусалимских Ассиз».

На самом же деле эта традиция, связанная с Ассизами, кажется недостаточно достоверной. Уже довольно долго спорили по поводу приписывания Готфриду первой редакции «Писем Гроба», но не обратили должного внимания одному тексту Гильома Тирского, который сообщает нам, какова была первая ассиза (status: установление), принятая в Святой Земле: первые поселенцы, обескураженные своей малочисленностью и боясь мусульман, оставили самые опасные земли в надежде вернуться, если Святая Земля станет более спокойным местом. «Из ненависти к тем, кто таким образом сбегал, было перво-наперво постановлено в этих краях, что всякий, кто будет держать землю год и один день, никогда за нее ничего не должен; это потому, что там было много таких, кто из страха и трусости бросали свои владения и сбегали, а затем, когда в стране устанавливался мир, возвращались обратно и желали их вернуть, но по этому закону они уже не имели никаких прав»^{85}. Мы полагаем, что это «первое право» было установлено в правление Балдуина I, спустя некоторое время после воцарения крестоносцев.

После серии бедствий, опустошивших Святую Землю (грабежи мусульман, землетрясения, нашествие саранчи и лесных мышей) за четыре года, и вызвавших голод, бароны, прелаты и сам король собрали в 1120 г. в Наблусе так называемый «собор», который станет, скорее, «парламентом». На нем были установлены двадцать пять статей, которые указывали на самое примитивное состояние права. При чтении этих статей обнаруживается, что до сего момента ни одна кутюма не предусматривала наказания за самые привычные преступления и правонарушения: прелюбодеяние, содомию, отношения между франками и местным населением, двоебрачие, воровство^{86}. Потребовалось также определить юрисдикцию королевского двора: если барон уличал человека другого барона в воровстве, то должен был не калечить его, а передать в суд королевской курии. Если бы к этому времени уже существовал кодекс, то было бы весьма забавно, что в нем ничего не содержалось по поводу этих преступлений… На самом же деле, вероятней всего, что трибуналы судили тогда скорее на основании «здравого смысла» (то есть исходя из кутюмов той области, откуда был родом судья), а не единообразного права. Слово «ассиза» означало не только «законодательное решение, установленное королем и его людьми» (Гранклод), но и судебный приговор — мы бы назвали это прецедентом^{87}. «Ассизы» являются плодом труда юридической активности иерусалимских курий в большей степени, чем законодательного творчества, начатого «а prior».

Но полностью отрицать законотворческую деятельность значило бы противоречить самим текстам. Гильом Тирский предоставил нам один такой пример, и позднее юристы обладали слишком точными воспоминаниями, чтобы мы могли отвергать их свидетельства. На деле именно к ним нужно обращаться, чтобы составить справедливое представление об иерусалимском праве XII в.: отчасти к Филиппу Новарскому, но прежде всего к «Книге короля», компиляции, которую М. Гранклод датировал 1197–1205 гг., но притом обвинял ее в духе слишком благоприятствующем королевской власти, признавая все же объективность этого труда^{88}. Можно задаться вопросом, не в нем ли наиболее правдиво отображена монархическая концепция, господствовавшая в Иерусалиме в XII в.: не упразднили ли юристы XIII в. само понятие измены, ограничив смысл этого слова?

Именно понятию измены посвящен первый законодательный текст, который дошел до нас в виде ассизы о владении сроком на один год и день, названной «Установлением Балдуина де Бурка», которая определяет, по каким причинам «верный человек» может быть «лишен наследства» (т. е. своего имущества)^{89}. Предусмотрены двенадцать случаев: вооруженный мятеж против своего сеньора или его земли, чеканка поддельной монеты, попытка отравить своего сеньора или его семью, помощь вилланам, взбунтовавшимся против сеньора, отступничество («если он бросит свой фьеф, отречется и станет сарацином»), бегство с поля боя, если оно повлекло за собой пленение сеньора, передача своего фьефа сарацинам, отказ подчиниться своему сеньору в его справедливом требовании. Три последние причины наиболее интересны: своего фьефа лишался вассал, который прибегал к помощи сарацин, чтобы войти во владение своей землей — это очень напоминает мятеж Гуго де Пюизе против короля Фулька в 1132 г. [Гуго призвал себе на помощь египетские войска, чтобы сохранить себе графство Яффаское, которое у него хотел отнять король. Не идет ли в данном случае речь о дополнении к «Установлению Балдуина»?]. Что же касается других параграфов, то они имеют в виду барона, который «устраивает в своей земле равань для кораблей и судов, открывает дорогу в языческие земли, чтобы увеличить свои владения и ущемить права короля», а также тех, кто чеканит монету в своем домене. Можно задуматься, не связан ли этот отрывок с мятежом Ромена дю Пюи, дата (1128?) и причины которого нам почти неизвестны: не после этого ли мятежа (который проходил при соучастии сарацин) Балдуин II выпустил эту ассизу?

Балдуин II определенно столкнулся с глухой оппозицией: его воцарению противодействовали сторонники Евстахия Булонского; известно, что позднее иерусалимскую корону предлагали графу Карлу Фландрскому (1119–1127 гг.): произошло ли это событие в период пленения Балдуина^{90}? Но текст «Установлений» свидетельствует, что власть этого государя уже была признана, и по ассизе он получал очень широкие полномочия. Однако юристы XIII в., убежденные приверженцы феодального парламентаризма, обошли вниманием этот закон, который воспроизводится только в «Книге короля».

Множество указаний подтверждает, что власть Иерусалимских королей не находилась под надзором их вассалов в правление Балдуинов. В идеальном государстве Жана д'Ибелена король не является источником права: это баронам принадлежит высшая судебная власть. Но во всех средневековых государствах был принял принцип множественности судей: то, что король был государем-судьей, нисколько не мешало тому, чтобы он уступал вынесение приговора своим людям. Фульхерий Шартрский решительно именовал Иерусалимского короля государем-судьей, и известно, что королю случалось выносить судебное решение по делу, не прибегая к созыву Высшей курии. Усама поведал, что он прибыл к королю Фульку пожаловаться на сеньора Баниаса, который захватил овец у дамаскинцев — от грубого обращения пали ягнята. «Король сказал тогда шести-семи рыцарям: «Ступайте, рассудите его дело». Они вышли из его покоев и совещались до тех пор, пока все не сошлись на одном решении. Тогда они вернулись в помещение, где принимал король, и сказали: «Мы постановили, что властитель Баниаса должен возместить стоимость овец, которых он погубил». Король приказал ему возместить их цену». Эта сцена являлась привычной процедурой любого судилища при сеньориальном дворе, и кажется, что в этом отношении Иерусалимское королевство не выделялось среди прочих королевств какой-либо особой исключительностью. Короля Амори I обвиняли в том, что он принимал «услуги» (с XVII в. станут говорить «взятки») от тех, кто выносил дело на его суд. Однако это никоим образом не свидетельствует о какой-либо самостоятельности Высшей курии^{91}.

Вассалы Иерусалимского короля заверяли подписями акты своего государя: не нужно думать, будто это означало то, что король от них зависел. Не забудем, что подписи свидетелей регулярно практиковались в XII в. во Франции, если не капетингскими королями — которые со времен правления Людовика Толстого стали ограничивать этот обычай подписями главных коронных чинов — то, по меньшей мере, всеми крупными вассалами королевства. Эта процедура была гарантией лучшего выполнения договоров. В Иерусалиме этот обычай применялся по другим причинам: «Короли должны умножать, а не уменьшать права короны в своем королевстве (Li rois est tenus de acreistre et de non amermer les droitures de la couronne de son reaume)», сказано в «Книге короля», где также добавляется, что никакая привилегия не имеет силы, если не подтверждена вассалами (и была самое большее пожизненной, действуя при жизни дарителя) и что бароны должны завизировать все дарения, сделанные королем. С помощью этих мер короля принуждали сохранять принадлежащее короне, и эта предосторожность ни в коей мере не наносила ему ущерб^{92}.

Теоретически в области законодательства — феодальное право очень заботилось о личной свободе — никакое решение не могло быть принято без участия заинтересованных лиц. Хотя королю удалось навязать «Установления», выгодные короне («Установление» Балдуина II, Ассиза о ленной зависимости), и все же известна одна «Ассиза об уборке улиц», которую в XIII в. считали незаконной, так как она была введена королем без консультаций с баронами и горожанами.

Власть короля была ограниченной, это очевидно: средневековая концепция, особенно в этом сирийском королевстве, где каждый человек был на счету для защиты границ, не допускала личного всевластия. Но привилегии короля были несомненны: вассалы обязались становиться заложниками, чтобы освободить короля, если он попадет в плен к мусульманам или не выплатит свои долги; никто не мог покинуть королевство в течение одного года и одного дня без королевского разрешения; никто не имел права отказать королю в совете, которым любой вассал обязан своему сеньору (отсюда вела свое происхождение Высшая курия); никто не мог продать свой фьеф без согласия короля.

В отношении же церкви королевская власть, хоть и признала более-менее ее сюзеренитет, на деле пользовалась значительной независимостью. Лишь одно миропомазание — если не считать церковные санкции — ставило короля в подчиненную позицию к духовенству; но особо важное право контроля за назначением на епископские должности, принадлежавшее государю, предоставляло ему полную свободу действий. Весьма вероятно, что, подобно капетингскому королю, иерусалимский монарх мог рассматривать некоторые церковные епархии королевства как придаток к своему домену.

И благодаря размерам своего домена король окончательно возвышался над своими вассалами. Конечно, этот домен был обременен многочисленной ношей: повинностями в пользу церквей, разного рода фьефами — в особенности «платными фьефами» (выплатами денежной ренты, напоминающей зарплату), которые также назывались «ассизами»^{93} — но таково было общее положение всех доменов в средние века. За пределами крупных фьефов, зависимых от него, но составлявших настоящие политические объединения, король управлял посредством своих чиновников четырьмя из больших городов королевства: в Иерусалиме, где он сам проживал в «королевском маноре» (который в 1229 г. приобрели рыцари Тевтонского ордена), ему, прежде всего, принадлежала Башня Давида, резиденция королевского кастеляна; его трибунал возглавлял виконт, которого король назначал и снимал по собственному желанию; «platearius» взимал подати, которые королю полагались от продажи продовольствия. Эти повинности были сокращены в 1121 г. Балдуином II, который беспокоился о продовольственном снабжении Святого Града: поставщики продовольственных продуктов были освобождены от побора, который все прибывающие выплачивали при въезде в город, а также от налога королевским чиновникам за взвешивание и количественное определение семян и овощей.^{94} «Plateaticum», хоть и уменьшившийся в размерах из-за некоторых разделов (в 1124 в пользу венецианцев, в 1132 и 1152 гг. в пользу марсельцев) приносил значительный доход королю, который, помимо этого, владел правом ценза (арендного налога) над многими домами и лавками — существовала, например, королевская живодерня — и получал процент с банковских операций («часть от стола менял»). Чиновники короля — виконт или кастелян — взимали от его имени налог с продаж, за выполнением которого они следили по приказу королевской курии. Очевидна вся выгода, которую могли представлять эти налоги в таком торговом городе, как Иерусалим, где вероятней всего также располагался монетный двор королевства, позднее перенесенный в Акру.,

В иудейской местности король также владел землей, многочисленными виноградниками и «casaux» (слово, которое обозначало на Востоке подобие западноевропейской «villa», деревню или хутор, состоявший из некоторого количества домов), хозяева которых должны были нести обычные домениальные повинности в пользу короля: от сервов требовали продукты, — от свободных крестьян — деньги. К югу от Святого Града король приказал укрепить населенный пункт Бланшгард (который ему принадлежал в 1144–1166 гг.) и Дорон, что на египетской границе: эти две крепости были доверены кастелянам, а не вассалам, которые владели ими по праву наследства. На востоке королевский домен достигал Мертвого моря и, сообразно с монополией на рудниковую добычу, признанную за сеньорами в средние века, сам государь давал разрешение населению побережья добывать соль и битум из этого моря, как это сделал в 1138 г. Фульк Анжуйский в пользу обитателей местечка Текуа. На севере Иерихона (которым управлял виконт) замок Сент-Эли (отданный в 1185 г. деду Балдуина V Вильгельму III Монферратскому) служил связующим звеном между королевскими владениями в Иудее и Самарии.

В этом новом государстве Наблус играл роль столицы: король здесь также имел дворец, кастеляна и виконта — но должность виконта Наблуса, в отличие от Иерусалима, была наследственной^{95}. Рынок (фундук) Наблуса приносил королю значительный доход, а сельская местность Самарии поставляла основную массу сельскохозяйственных товаров для продажи на рынке Иерусалима: там процветали лен и виноград. «Напль» являлся одним из главных городов королевства и занимал центральную позицию, которой недоставало Иерусалиму. В период образования королевства этот город — в древности Сихем (Сихарь) — входил в большое княжество Галилейское, основанное Танкредом, но короли возвратили его себе и предоставили основную часть Наблусской области во фьеф семье Мильи (с 1108 г.). В 1161 г. Балдуин III ликвидировал эту сеньорию, представлявшую крупный анклав в гористом районе между Иерусалимом и Наблусом, обменяв его у Филиппа Наблусского, главы дома де Миль, на крупный фьеф Трансиорданию^{96}.

Эта первая часть королевского домена составляла внушительный территориальный массив от окрестностей Хеврона до Бейсана, размером и богатством превосходивший любую баронию королевства^{97}. Но второй регион также являлся личной собственностью короля: речь идет о домене Тира и Акры, простиравшегося от выхода из долины Эсдрелона до Кармиля на юге и Нахр Литани на севере. Эта часть прибрежного домена короля была не менее изобильной. Акра, завоеванная в 1104 г., также находилась в управлении кастеляна и виконта, чья юрисдикция распространялась вплоть до городка Казаль Юмбер. Местность вокруг города была очень плодородной и богатой; наряду с хлопком, оливками, виноградом, которые выращивали в многочисленных поместьях в долине, воды реки Белю, к выгоде короля, приводили в движение большое число мельниц, где перерабатывали тростник и сахар; известно, что в 1160 г. Балдуин III сдал в аренду некоему Рено Фоконье, в виде пятой части бенефиция, все мельницы, расположенные в Акре и на реке, с правом рыть новые водопроводящие желоба, дабы создать новые мельницы. Система уступать доходы с той или иной отрасли «откупщику» была широко распространена: мыловарение, мясная торговля, красильное или дубильное производство часто становились объектом аналогичных «откупов»^{98}. Но главное богатство Акре приносил ее порт, наиболее посещаемый во всей южной Сирии — хотя он был довольно посредственным укрытием, ибо в 1249 г. во время бури там разбились семьдесят два судна! В этом городе процветала промышленность, в особенности кораблестроение^{99}, но вся эта деятельность и в сравнение не шла с прибылью, которую приносила королю таможня Акры («цепь») и городской рынок («фундук»). Пожалования в ренте от таможни и рынка невозможно перечесть: король тысячами безантов исчислял платные фьефы, которые он выплачивал с помощью этого настоящего золотого дна… Налоги, которые взимали с товаров на продажу, хорошо известны в XIII в.; способ их сбора описан мусульманским путешественником Ибн Джубайром в 1184 г.: несмотря на свою ненависть к франкам, этот «сарацин» признавал, что с него взяли минимальную пошлину. Арабские писцы — «сарацинские писцы цепи» — вели свои регистры на арабском языке и разбирались с жителями мусульманского Востока, тогда как писцы-франки принимали латинян. Что же касается кораблей, то они должны были платить за право пришвартоваться одну марку серебра по прибытии, а также налог «terciaria» (треть от стоимости за проезд паломника)^{100}.

Территории Акры и Тира, отделенные друг от друга маленькой сеньорией Сканделион на побережье, смыкались в «горах», где находилось кастелянство Шато-дю-Руа (позднее Монфор). Тир был второй столицей королевства, ставший местом коронации после утраты Иерусалима; из одного венецианского донесения XIII в. мы знаем обо всех королевских правах (которые существенно уменьшились в эту эпоху) в Тире и его предместье. Менее активный порт, чем Акра, Тир, возможно, выигрывал в отношении промышленности, и Гильом Тирский превозносит, с поэтической интонацией, изобилие и очарование своего архиепископского града.

Эти четыре города, Иерусалим, Наблус, Акра и Тир, составляли самую стабильную часть королевского домена, из которого они выходили только на время, чтобы стать вдовьей долей королев: Наблус в 1152 г. был уступлен Мелизинде, а позднее вдове Амори I, Марии Комнине. Вдова Балдуина III, Феодора Комнина, получила Акру во вдовью долю и сохраняла этот город до своего романтического похищения собственным кузеном, будущим Василевсом Андроником Комниным. Но Иерусалимские короли также владели, с интервалами во времени, Яффой, которая была захвачена в 1099 г., затребована патриархами, уступлена в 1118 г. Гуго I де Пюизе, конфискована в 1132 г. у Гуго II, чтобы вместе с Аскалоном составить в 1151 г. апанаж будущего Амори I, присоединившего эти два города к королевскому домену, из которого они были изъяты, дабы стать приданым Сибиллы в 1176 г.; в дальнейшем они то присоединялись, то отделялись от королевских владений^{101}. Имела место и политика увеличения домена (присоединение Бейрута Амори I, Торона Балдуином IV), которая напоминает усилия Капетингов по расширению границ их владений.

Протяженность королевского домена при Балдуинах уже сама по себе обеспечивала им главенствующее место среди вассалов, а богатство позволяло королям быть довольно могущественными. Но тяжелые расходы на войну, а также дарения и иммунитеты, на которые они были вынуждены соглашаться, объясняют нам, почему государям постоянно не хватало денег. Эрнуль рассказывал, как армянский князь Торос, возвращаясь из паломничества в Иерусалим, в разговоре с Амори I удивился тому, что большое количество замков принадлежит не королю, а другим людям: «Сир, — молвил Торос королю, — скажите мне, где вы берете воинов, когда сарацин идет на вас?». Король ответил, что он нанимает их за свой счет. «И где вы берете деньги, — сказал Торос, — ибо я не вижу, чтобы вы имели ренты, на которые можно содержать войско?» Король ответил: «Я их занимаю, так как не могу сделать иначе». Этот анекдот, может быть, не совсем правдивый, хранит воспоминание о финансовых сложностях, с которыми приходилось сталкиваться королю (особенно верно это в отношении Амори I)^{102}.

Король, помимо своих домениальных доходов, сохранял для себя некоторые пошлины (как, например, пошлину с караванов, которые по пути из Египта в Багдад пересекали Трансиорданию), дань, выплачиваемую бедуинами за возможность пасти свои стада на землях, контролируемых франками… Но когда этих доходов не хватало, приходилось прибегать к экстраординарным поборам. Хотя поступления от штрафов и конфискаций при случае приносили крупную прибыль, необходимо было искать деньги другими средствами, которые весьма смахивали на разбой: король пользовался (несмотря на иммунитет) правом обирать судна, потерпевшие кораблекрушение, и его обвиняли в том, что, ища в этом выгоду, он приказывал пускать ко дну корабли на море, чтобы затем разграбить их груз^{103}, а Балдуин III устроил в баниасском лесу непростительную ловушку для туркменов, которые приходили туда пасти стада, находясь под его же королевской защитой (1157 г.). Наконец, в случае «национальной» необходимости, прибегали к настоящим налогам — для введения которых требовалось согласие нации, то есть «парламента»: когда король Амори I предпринял поход в Египет, было решено, что «все, кто не пойдет с ним в войске, отдадут ему десятую часть своего движимого имущества» (как клирики, так и миряне). В 1177 г. Саладин угрожал Иерусалиму: бароны и прелаты, видя скверное состояние городских стен (правда, уже укреплявшихся в 1151 г.) решили выплачивать ежегодную контрибуцию до тех пор, пока они не будут приведены в полный порядок. В 1183 г., иерусалимский «парламент» перед лицом необычайной опасности, грозившей королевству, осознавая бедность короля и баронов, установил всеобщий налог, чтобы собрать «наемников». Текст, вводивший этот налог, дошел до нас^{104} и предоставил нам необычайно интересные подробности об условиях его сбора: в каждой епархии должны были выбрать четырех «честных людей», которые втайне распределяли «талью» в размере одного безанта от ста безантов наличных денег и 2 % от дохода. Церкви, бароны и вассалы были обязаны платить 2 % от своего дохода, держатели платного фьефа — 1 %. Сеньоры сельских деревень (casaux) должны были платить фуаж (налог в один безант с очага), который они взимали с вилланов «таким образом, дабы… бедняк не платил столько же, сколько богатый». Чтобы казну не расходовали «на мелкие нужды королевства, но только для защиты земли», ключи от двух сундуков в Иерусалиме и Акре, где хранились деньги, вручили трем лицам от каждого сундука (кастеляну Иерусалима, патриарху и приору Гроба Господня; архиепископу Тира, графу Жослену, сенешалю королевства, «избранным Акры»).

Таким образом получается, что прежде французских королей Иерусалимские государи ввели всеобщий налог, взимание которого осуществлялось способом, перенятым затем во Франции^{105}. Управление королевскими финансами принадлежало одному из главных чинов короны, первому из них по званию — сенешалю. В его обязанности входило осуществление правосудия, если ему случалось заменить короля (Ла Монт назвала его «вторым я» короля), распоряжение церемониями, назначение бальи и «писцов» «секрета» (счетов). На него также возлагалась инспекция крепостей. Но его полномочия простирались только на виконтов, а не на кастелянов: гражданский чин, он уступал место коннетаблю во всех военных вопросах, и воинственная история королевства на практике выдвигала того на первое место. Во Франции сенешалям было суждено стать очень важными персонажами: в Иерусалиме же они так и остались на том скромном уровне, какой занимали в феодальной Франции в XI в.

Коннетабль был самым значимым из прочих главных чинов: он играл роль вице-короля, которая теоретически принадлежала сенешалю (поскольку именно он на поле боя занимал место государя). Он председательствовал на заседании Высшей курии в отсутствие короля, возглавлял в военное время ополчение и назначал военачальников, отвечал за порядок в армии, в командовании которой занимал второе место, наконец, занимался «разделом поместий в землях сеньора (короля) и прочих лиц» — то есть установкой границ доменов. Все это давало ему возможность осуществлять регентство в отсутствие короля, и два коннетабля, Евстахий Гранье и Гильом де Бюр, один за другим занимали эту должность во время пленения Балдуина II. Маршал являлся помощником коннетабля и прежде всего отвечал за «расстановку отрядов армии» и проверку оружия и снаряжения, а также заведовал сложным процессом восстановительных работ. Канцлер, назначаемый из духовенства, ведал составлением хартий — и без сомнения, как Гильом Тирский, который занимал эту должность, направлял дипломатию королевства. Камергеры управляли королевским дворцом, распределяли расходы короля и хранили казну. Неизвестно, существовала ли в Иерусалимском королевстве должность «адмирала», но Жирар Сидонский, который командовал во время осады Аскалона (1153 г.) пятнадцатью королевскими кораблями и реквизированными судами, на которых прибыли паломники, значился как начальник^{106}.

Наряду с великими чинами, главами королевской администрации и их подчиненными (туркополером, командиром сарацинской кавалерии; виконтами; кастелянами; бальи счетов; бальи «фундука» и «цепи»; драгоманами; писцами; мафезепом или главой местной полиции; логофетом — простым секретарем, а не одним из главных чиновников, как на Сицилии), Иерусалимским королям помогал править «Парламент», (одновременно высший суд и орган вотирования налогов), служивший им советом. Все эти институты вместе обеспечивали королевству довольно разветвленную администрацию, чья «эффективность» была на порядок выше, чем у администрации большинства западноевропейских государств в ту же эпоху. Как продемонстрировала г-жа Ла Монт, эти институты в своем большинстве вели свое происхождение из Франции XI в., но развитие их было независимым от Запада.

В XIII в. иерусалимские институты приведут к настоящему парламентаризму, но их эволюция могла бы быть существенно иной, и царствование Амори I показало, что государи Иерусалима во всем сравнимы с капетингскими королями, которым их так часто старались противопоставить.

Царствование Амори I^{107}. — Когда 8 февраля 1163 г. скончался Балдуин III, не оставив после себя детей, казалось, что его наследник будет признан беспрепятственно: им был его брат Амори I, который с 1151–1153 гг. носил титул графа Яффы и Аскалона. Но Гильом Тирский нам сообщает, что между баронами начались яростные споры по поводу права Амори на наследство, и только после вмешательства прелатов и согласия большинства баронов дело уладилось в пользу Амори: он был коронован 18 февраля в возрасте двадцати семи лет. К несчастью, этот историк, всегда очень сдержанный в отношении внутренних сложностей латинского королевства, не поведал нам о мотивах этого разлада. Мы знаем только, что новый король, по требованию патриарха Амори де Неля, должен был развестись со своей женой, Агнессой Эдесской, от которой у него было два ребенка, Сибилла и Балдуин. Агнесса приходилась дочерью графу Жослену II, у которого турки отвоевали Эдессу в 1144 г., а затем, в 1152 г. ему было суждено попасть в плен и умереть в узилище. Жена последнего Беатриса была вынуждена отдать византийцам остаток графства, прежде чем укрыться в Иерусалиме со своими детьми, Жосленом III и Агнессой, на которой Амори женился перед 1159 г. Несмотря на аннулирование брака из-за родства в четвертом колене, дети Амори, рожденные от Агнессы, сохранили права на отцовское наследство.

Итак, кажется, что супруга Амори являлась главным препятствием для восшествия на престол графа Яффаского. Р. Груссе посчитал, что ей повредил слишком легкомысленный образ жизни: мы же думаем, что враждебность баронов вызывало ее окружение из эдесских баронов, потерявших свои владения и «эвакуировавшихся» в Палестину, чье влияние на короля иерусалимская знать не пожелала терпеть. Действительно, во время кампании в Египте в 1164 г. одного рыцаря, по имени Арнульф де Турбессель, назвали особо приближенным к королю, который доверил командование своей пехотой другому эдессцу Жослену де Самосату, вместе с неким Балдуином де Самосатом, фигурировавшим в рядах главных вассалов графа Яффаского. И если среди них не присутствовал будущий сенешаль Жослен III, то только потому, что в 1162 г. он получил от Амори во фьеф Харим, находившийся в княжестве Антиохийском^{108}. Известно, что Миль де Планси похвалялся тем, что повелевал королем и навлек на себя ненависть баронов — он воспользовался своей дружбой и родством с королем, приобретя Трансиорданию. Амори показал себя как король, легко поддающийся влиянию своего непосредственного окружения: этот молчаливый, степенный, слегка заикающийся государь, по словам Гильома Тирского, сильно отличался от своего брата Балдуина III, очень открытого, «куртуазного и ладно говорившего», который был королем по сердцу баронов. Поэтому весьма правдоподобно, что, удаляя Агнессу Эдесскую, «оппозиция» надеялась избавиться от эдесской камарильи, которую ей так и не удалось устранить. Но вовсе не это первое столкновение с баронами побудило Амори действовать совместно с ними…

Известно, что он собрал иерусалимский «парламент» в 1171 г., когда объединение мусульманской Сирии и Египта поставило королевство в опасное положение: в своем выступлении король обрисовал угрозу и попросил совета у своих вассалов: «Обсуждение затянулось, король поднялся и отошел в сторону, позвав свой личный совет, где было немного людей, затем вернулся назад и стал вести речь перед всеми»^{109}: таким образом, решение было принято в этом личном совете, а не в «парламенте», и не получило поддержку у большинства баронов; в конце концов Амори решил сам отправиться в Константинополь, чего никто из присутствующих не ожидал.

Это стремление к «самовластию» яснее всего выражено в том, что называют государственным переворотом — Ассизе о верности (Assise de Ligece). M. Гранклод высказал свое мнение о ней: «Ассиза Амори господствует над всей политической жизнью обоих королевств (Кипра и Иерусалима); она является Великой хартией вольностей латинского Востока. Но в Сирии эта ассиза означала победу Иерусалимского короля и мелких вассалов над крупными баронами. Она… была составлена после победоносной войны, которую король Амори вел против Жирара де Сеста». Жирар Сидонский лишил одного из своих вассалов фьефа без суда. Амори I посчитал, что все держатели фьефов, даже те, кто не является непосредственными вассалами короля, все равно обязаны приносить ему тесный оммаж (что привязывало их к государю, в обход любых других феодальных уз); ни один сеньор не может потревожить своего вассала без «рассмотрения дела в курии»; все вассалы одного и того же сеньора составляют вместе сообщество равных, причем каждый из них обязан защищать другого против общего сеньора. Этот закон позднее обернется против самой королевской власти, но во времена Амори он особенно ограничивал крупных феодалов; в их доменах было трудно собрать достаточное количество сговорчивых «вассалов», чтобы собрать трибунал, тогда как из всех рыцарей королевства король с легкостью мог набрать трех судей и заседателей, необходимых для «созыва курии» и тем самым открыть дорогу произволу и «доброму удовлетворению» монарха^{110}.

Амори извлекал пользу даже из правосудия: Гильом Тирский рассказывал, что он принимал подарки от судившихся, чтобы завершить дело с выгодой для них. Амори сам извинялся за это, под предлогом, «что государи более всего должны стараться стать богатыми, что увеличивает безопасность каждого и защиту королевства». Король, по его словам, обязан быть щедрым и большие средства ему необходимы, чтобы он мог ими одаривать. Однако его обвиняли в том, что он не контролировал должным образом отчеты своих чиновников: доверие к собственному окружению мешало ему проверить, как они осуществляют управление. Будучи энергичным королем, готовым сокрушить любую оппозицию, он показал себя таковым во время конфликта с орденом тамплиеров в 1173 г. Тамплиер Готье дю Мениль предательски перебил посланников вождя ассасинов к Иерусалимскому королю, провалив тем самым важные переговоры. Амори потребовал выдать преступника: магистр ордена ответил, что только он в праве привести к покаянию Готье и тот предстанет перед судом в Риме. Король атаковал резиденцию тамплиеров в Сидоне и захватил виновника. Гильом Тирский уверяет, что если бы Амори прожил больше, то упразднил бы орден^{111}.

Наконец Амори I занимался расширением своего домена. Еще Балдуин III, в 1161 г., приобрел все фьефы дома Мильи в наблусском регионе, а также замок Марон. Амори воспользовался денежными затруднениями сеньора Бейрута, Готье III Бризбарра, которой должен был выкупать мать из сарацинского плена и хотел занять необходимую сумму. Жан д' Ибелен уверяет, что Амори запретил одалживать Готье деньги, чтобы вынудить его продать свою сеньорию. Как бы ни обстояло дело, король смог купить Бейрут (перед 1166 г.) в обмен на маленькое кастелянство Бланшгард (которое оставалось в руках семьи Готье до конца XIII в.) и «ассизу» от «цепи» Акры^{112}. Этот истинно «капетингский» поступок, достойный скорее Филиппа Красивого еще более, чем Филиппа-Августа, который довершает портрет Амори I как короля с абсолютистскими устремлениями. Когда его советник и друг Миль де Планси, кажется, вознамерившийся продолжать политику Амори после его скоропостижной смерти, был убит, баронов официально обвинили в желании уничтожить одного из тех, кто наиболее яростно боролся против их независимости: «Некоторое люди говорили, что он погиб по причине своей преданности, а еще из-за того, что выступал против баронов, желавших причинять зло своим соседям»^{113}. Королевская власть Амори I действительно превратила Иерусалимское королевство в монархию; и с ним Арденн-Анжуйская династия стала напоминать французских Капетингов: несмотря на препятствия в начале царствования Амори I, нельзя говорить о «феодальной республике» в отношении «королевства на Востоке» в период его правления. Успехи королевской власти ясно показали, что никакие препятствия не могли помешать иерусалимской монархии нормально развиваться, что продолжалось бы и дальше, если бы династия обеспечила себе должную преемственность.

VI. Бароны

Могущественные феодалы Иерусалимского королевства, то сотрудничавшие, то враждующие с королевской властью, наряду с церковью являлись главной силой в государстве. В феодальной иерархии Жана д'Ибелена, лица, схожие с двенадцатью пэрами Франции, занимают первое место среди них: это «бароны» в прямом смысле этого слова, граф Яффы и Аскалона, князь Галилейский, сеньор Сидонский, Цезарейский и Бейсанский, и сеньор Крака, Монреаля и Сен-Абрахама. Вместо последнего Жан д'Ибелен предпочел вписать в список четырех пэров барона гораздо более могущественного, графа Триполи.

Но нужно различать четырех баронов королевства и владельцев крупных бароний Севера, графов Триполи, Эдессы и князя Антиохийского. «Ни земля Триполи, ни Антиохии, отнюдь не принадлежит королевству», — писал Эрнуль, выражая тем самым довольно сложное положение вещей на практике: три барона, земли которых простирались к северу от реки близ Бейрута, Нахр-аль-Кальб, были связаны с Иерусалимским королем отношениями подчиненности гораздо более свободными, чем те, что объединяли государя и феодалов королевства как такового. Если графы Триполи и приносили оммаж королю, если сам король частенько управлял княжеством Антиохийским, то только потому, что он вел себя, скорее, не как сюзерен четырех государств, а как президент конфедерации христианских государств Сирии. Случаи, когда королю приходилось оказывать помощь князю или графу, Гильом Тирский относит к проявлениям его отеческой доброты — тогда как для своих непосредственных вассалов (hommes liges) сеньор был строго обязан оказать покровительство.

Вновь прибегнув к по-прежнему спорной терминологии, можно было бы сказать, что три крупных барона были скорее «верными», чем «вассалами» короля: их баронии были созданы независимо от короны, Антиохия и Эдесса еще прежде взятия Иерусалима (в Триполи только из-за борьбы между двумя соперниками король смог добиться оммажа от одного из них), и лишь престиж королевского титула, моральное превосходство владетеля Иерусалима и помощь, которую он оказывал во всех обстоятельствах трем князьям, позволили образовать меж ними иерархию, во главе которой и встал король^{114}.

Но сеньории, напрямую подвассальные королю, простирались только от Нахр эль Муальмитаин, что у залива Джунийе, до Красного моря; дальше всех к северу находилась сеньория Бейрута (Барута), пожалованная в 1110 г. Балдуином I своему кузену Фульку Гинскому, тому самому сыну графа Балдуина Гинского, которого старый хронист Ламберт Ардрский назвал «графом Барута на Земле обетованной». Зажатая между Ливаном и морем, сеньория Бейрута Несколько увеличилась в размерах, когда Балдуин II построил для Готье I Бризбарра, наследника Фулька, укрепленный замок Мон-Главьен (1126 г.). Его брат Ги и племянник Готье II (1157–1164 гг.), а затем и сын последнего Готье III, вели долгую борьбу против арабских эмиров Гарба, о чем мы уже упоминали, до того дня, когда Амори I вынудил отдать ему Бейрут в обмен на маленькую сеньорию Бланшгард^{115}.

Нахр Дамур отделял эту сеньорию от территории Сидона (Сайеты), которая принадлежала одной из ветвей семьи Гранье; Евстахий Гранье владел одновременно Сидоном и Цезареей, и его сын Готье I объединил их еще раз в 1131 г. (после смерти своего брата Евстахия II, сеньора Цезареи с 1126 г.). Затем Жирар Сидонский превратил старый финикийский порт в пиратское гнездо: Михаил Сириец уверяет, что «Иерусалимский король узнал о том, как сеньор Сайды [Сидона] снарядил корабли», — он выполнял функции адмирала королевства в 1153 г. — «наполнил их пиратами и причинил много зла, как христианам, так и туркам. В ярости король его изгнал». Согласно этому рассказу, Жирар, найдя убежище в Антиохии и получив во фьеф Баграс, вернулся к пиратству и был выдворен уже князем Антиохийским; тогда он направился ко двору Нуреддина, «власти которого пообещал покорить все побережье». И действительно, с турецкой армией он опустошал прибрежные земли королевства, когда король застал его врасплох и взял в плен: приведенный в Иерусалим, Жирар якобы нашел смерть на костре.

Для подлинности этой истории автор помещает ее в 1160–1161 гг.: однако Жирар, чье имя источники упоминают в 1164 г., был еще жив и в конце правления Амори I, когда выступал свидетелем при аннулировании брака своего сына Рено. Историк, должно быть, приукрасил очерк о разногласиях Жирара и короля^{116}.

Основными центрами этой сеньории были, на морском побережье, Сарепта и Аделон и, в горах, покоряемых очень медленно, замки Бельхакам (захвачен в 1128 или в 1161 г.?), Бофор (построен в 1139 г.) и грот Тирона, откуда контролировали регион Шуф и Гезен (отобранные у мусульман между 1134 и 1165 г.). Также сеньоры Сидона владели всей областью между Нахр Литани и морем и угрожали набегами Марж Айюму или Валь Жермену. Королевское кастелянство Тира (Сура), которое граничило с этой сеньорией на юге, на востоке сменялось сеньорией Марона, приобретенной королем у Филиппа де Мильи в 1161 г., и оно же соприкасалось с Баниасом, близ истоков Иордана, чью территорию без конца оспаривали друг у друга франки и дамаскинцы (оттуда открывался путь на Дамаск). В 1129 г. на этой земле построили замок Субейб (который, возможно, и есть Ассебеб Жана д'Ибелена). Баниас принадлежал англичанину (?) Ренье Брюсу, а затем перешел к Онфруа II Торонскому, позже вновь очутился во власти мусульман^{117}.

Рядом с сеньорией Торон к югу Тира и востоку от Баниаса начиналось княжество Галилейское. По замыслу своего основателя Танкреда, в него должны были входить все земли между Иерусалимом и Дамаском: он подчинил себе Сихем (Наблус), Мон-Фавор, Тивериаду и, даже несмотря на планы Готфрида Бульонского, Хайфу. После отъезда Танкреда в Антиохию (1101 г.), Балдуин I передал Галилею в руки Гуго де Сент-Омера, но затем отобрал у него Хайфу, отдав ее Годемару Карпенелю, и Наблус. Юг Галилеи даже был поделен на сеньории, которые напрямую зависели от короля. Поэтому Гуго де Сент-Омеру пришлось вести экспансию на север и восток от своего княжества: он совершал налеты на Тир, построив для их прикрытия замки Сафет (1102 г.) и Торон (1105 г.)., и возобновил наступление, начатое в свое время Танкредом, на восточный берег Тивериадского озера и долину Ярмук, «Суэцкую землю», которую защищал замок Каср Бардавиль (замок Балдуина), разрушенный в 1106 г. дамаскинцами во время кампании, где погиб сам Гуго. Княжество Галилейское, итало-норманнское при Танкреде (который привел с собой своих соотечественников, таких как Адон де Серизи), стало «артуаским» при Гуго: он пожаловал Бейсан Адаму де Бетюну и часть Суэцкой земли — Пьеру де Лансу; в свою очередь «французы», как Дре де Бри, воцарились там, когда Жослен де Куртене (1112–1119 г.) заменил Жерве де Базоша, князя Тивериады в 1106–1108 гг.: новый князь был уроженцем Гатине. Именно с ним был Бернар д'Этамп, который присвоил имя Дера'а, что на подступах к Джебел Друз, на мгновение захваченному у мусульман. Частые и кровопролитные стычки унесли жизнь не одного «князя Табарии» к тому моменту, как княжество было пожаловано Готье де Сент-Омеру, до этого бывшему наемником у короля, возможно, в наследственное владение^{118}: после смерти Готье его вдова Эскива вышла замуж за Раймунда III Триполийского, который стал править Галилеей от имени своих пасынков Рауля, Гильома, Гуго и Отто.

Около 1107 г. Балдуин I пожаловал Торон — уже отторгнутый от Галилеи? — Онфруа I Торонскому (появившемуся в источниках с момента, как он захватил караван, выступивший из Тира). Его сын Онфруа II Коннетабль к нему добавил Баниас, внук — Онфруа III — стал князем Монреальским, а Онфруа IV уступил королю Торон, Шатонеф (построенный в 1179 г.) и свои права на Баниас, когда женился на Изабелле Иерусалимской, перед октябрем 1181 г. После развода он возвратил себе права на эти земли, которые и перешли к его внучке Алисе Армянской^{119}.

На побережье замок Сканделион, построенный в 1116 г., чтобы блокировать Тир, стал центром гористой области, простиравшейся от поместья (casai) Метессель до мыса Накура. К югу от Акры, сеньория Кеймон, первое упоминание о которой датируется XIII в., горные сеньории Кафран, Сен-Жорж и владения Жоффруа Ле Тора преграждали подходы к городу. Юг Галилеи был поделен на маленькие сеньории, подчинявшиеся либо королю, либо князю. К востоку от Бейсана сеньория Герен располагалась ближе к Зерену (Пти Герену), чем к Гран Герену, если верить изображению замка на печати ее последнего известного сеньора, Рауля (1179 г.) Также существовали фьефы Бюри и Лиона^{120}.

Мон-Кармиль зависел от сеньории Хайфы, созданной Годемаром Карпенелем (1101–1102 гг.), которая граничила, по ущелью Детруа (Пьер-Ансиз), с графством Цезарейским, основанным в 1101 г. Арпеном, виконтом Буржским, перед отъездом на Восток продавшим свой домен королю Франции. После того как Арпен был убит в 1102 г., Цезарею получил булонец Евстахий Гранье, один из самых верных соратников Балдуина I, чьи потомки (Готье I, его сыновья Ги и Готье II, затем их сестра Жюльена) сохраняли город до его захвата сарацинами. Этот фьеф был одним из самых крупных в королевстве и включал в себя плодородные низовья возле Нахр Зерка (Реки Крокодилов), соляные копи на севере Цезареи, внутренние области: вместе с Цезареей пять городов обладали городскими советами (Како, Калансон, Сен-Жан де Севаст, Мерль).

Королевский домен в Самарии соседствовал с фьефами Мильи и Рохарда Наблусского. Самария граничила с маленькой сеньорией Арсуф, после которой начинался фьеф, владелец которого занимал первое место в списке баронов — графство Яффы и Аскалона, созданное после 1118 г. для двоюродного брата Балдуина I, Гуго де Пюизе. Знаменитый противник королей Франции Филиппа I и Людовика Толстого, он был изгнан в Святую Землю, где вскоре скончался. Его сын Гуго II, вступивший в брак в 1124 г. с Эммой Иерихонской, вдовой Евстахия Гранье, взбунтовался в 1132 г. против Фулька Анжуйского, который конфисковал его графство. В 1151 г. Яффа была отдана в апанаж Амори I, который в 1153 г. присоединил к ней и Аскалон. Включенное в 1163 г. в королевский домен, графство было уступлено в 1177 г. Сибилле Иерусалимской. Его территория, простиравшаяся от Бланшгарда до' моря, от Арсуфа на юге до Газы (Гадра), включала множество вассальных сеньорий, которым было суждено стать у истоков возвышения самой могущественной семьи латинского Востока — Ибеленов. Замок Ибелен, построенный королем в 1141 г., был доверен Бальану, коннетаблю графства Яффаского. Когда в 1147–1148 гг. на Ренье (1141–147 г.), сыне Гуго де Рама, пресеклась семья де Рам, Бальан получил по наследству сеньорию Рамлы (Рам), которую после него приняли его сыновья Гуго, затем Балдуин (к тому времени уже ставший сеньором Мирабеля). Его дочь Эрменгаруа была владелицей Тивериады; а когда его третий сын Бальан, сеньор д'Ибелен, женился на королеве — матери Марии Комниной, правительнице Наблуса, дом Ибеленов сравнялся с самыми крупными баронскими семьями: в лице Жана д'Ибелена, знаменитого юриста, прежние вассалы графа Яффаского сами завладели этим графством^{121}.

Между Аскалонской областью и Мертвым морем лежали пологие холмы Хеврона (Сен-Абрахама), центра сеньории, граничившей с «Берри» (пустыня Тих), которая находилась под надзором укреплений Фьер, Семоа и Кармиль. Этой сеньорией владел в 1101 г. Годемар Карпенель, в 1101–1102 гг. Роже Хайфаский, затем Гуго де Сен-Абрахам, после она попала к Готье по прозванию Магомед, и наконец, к Балдуину де Сент-Аврааму (1120–1136), от которого она перешла к владетелям Крака^{122}. Между Сент-Авраамом и последней крупной сеньорией королевства вклинилась маленькая сеньория «Palmerium», которую идентифицировали с Сегором, находившимся в плодородных пальмовых рощах к югу от Мертвого моря^{123}. Что же до огромного региона, простиравшегося с востока Иордана и юга Мертвого моря до Синайской горы и Красного моря, включая хлебородные земли Моаба и бескрайние пустыни Аравийской Петры, то в конце XII в. он входил в сеньорию Крака и Монреаля. В самом начале «земля за Иорданом» (с Ахаматом, нынешней столицей Трасиордании — Амманом) постепенно увеличивалась. Пожалованная сначала Ромену дю Пюи и его сыну Раулю (за исключением земель Готмана Брюссельского, которые перешли к его сыну Жану Готману), Трансиордания увеличилась за счет Вади Араба, где в 1115 г. был построен замок Монреаль. После того как Балдуин II конфисковал эту сеньорию (перед 1126 г.), Пейен Ле Бутейе построил там, у Мертвого моря, замок Крак де Моаб (1142 г.), тогда как Валь Муаз, возведенный в 1117 г., принадлежал Балдуину, сыну Ури Наблус — ского. После смерти Мориса, племянника Пейена, все эти владения попали в руки Балдуина III, который пожаловал их Филиппу де Мильи, возможно, приходившемуся мужем дочери последнего сеньора. Дочь Филиппа Этьеннетта принесла в приданое княжество Крака и Монреаля троим своим мужьям, Онфруа III Торонскому, Милю де Планси и Рено де Шатийону, прежде чем возмужал ее сын Онфруа IV. На Красном море порт Айла, выросший на месте библейского Эзионгабера, служил для Рено базой для операций на этом море.

Память о прочих фьефах утеряна^{124}, но представленный список воспроизводит самую значительную часть «бароний и земель», которые находились в орбите Иерусалимского королевства. Жан д'Ибелен устанавливает меж ними иерархию, которая уже видна в «Книге короля», где проводится различие меж «баронами» и «terriers», повелевающими простыми рыцарями, которым, наряду с королем, они могли даровать фьефы. Четыре «баронии», чьи владельцы претендовали быть подсудными только суду равных — графство Яффы и Аскалона, княжество Галилейское, Сидонская сеньория и сеньория Крака, Монреаля и Сент-Авраама — в реальности никогда не появлялись в документах в стороне от остальных сеньорий. Известно, что претензии, подобные тем, что выдвигали четыре барона, появились и во Франции, где «двенадцать пэров» претендовали быть судимыми только людьми своего круга — привилегия, которую на протяжении XIII в. они так и не смогли воплотить на практике. В Иерусалиме также была произведена попытка со стороны крупных баронов создать «аристократию» в рядах знати, но она, безусловно, не удалась^{125}.

Привилегии «баронов и terriers» по сведениям «Книги короля» заключались в том, что они давали фьефы своим людям, имели право вершить суд над горожанами и рыцарями, «подписывать и скреплять печатью их дарения», судить и вешать злоумышленников, наконец, право забирать в своих землях имущество, на которое нет наследников, похожее на право «кораблекрушения». На Западе таким привилегиями обладали верховные юстициарии. Но существовал особый вопрос, который лишь скупо рассматривается юриспруденцией: право чеканить монету. Установления Балдуина II сохраняли это право единственно за королем, но мало-помалу бароны его узурпировали: уже в конце XII в. (1165/1204 гг.) Рено Сидонский чеканил монету, и эта практика получила повсеместное распространение в следующем столетии^{126}.

Права баронов в отношении людей их земель были похожи на те, какими обладал король, но они были обязаны государю «службами» по феодальному обычаю в силу клятвы верности и оммажа, принеся которые, получали во владение свои домены. С возникновения феодального строя военная служба составляла основную обязанность вассалов: поскольку колонии франкской Сирии жили в условиях почти непрерывной войны, то же самое было и на Востоке. С целью как-то выделить баронии, Жан д'Ибелен постановил, что одна «барония» обязана «службой ста рыцарей» — он более или менее искусственно сгруппировал фьефы, чтобы создать эту единицу — и колебался, числить ли средц них сеньорию Крака, которая должна была выставлять всего шестьдесят бойцов. Эта повинность была настолько важна, что в «Ассизах», хоть и вышедших в свет спустя шестьдесят лет после падения Иерусалима, заботливо сохранялись «devise» фьефов, пусть рыцари, чьи имена там упоминаются, уже давно были мертвы: по прошествии времени не отправлялась служба от Гильома де Монжизар за сеньорию Дарон^{127}, ни от Мишеля Синайского за сеньорию Монреаль! Когда в 1174 г. Балдуин IV уступил своему родственнику Филиппу Рыжему два поместья на границе Галилеи (Арраб и Зекканин) в обмен на ренту от «цепи» в Акре, то позаботился уточнить, что Филипп, до этого обязанный поставлять на королевскую службу одного рыцаря, теперь с полученной им земли будет приводить двух рыцарей. Костяк королевского войска, таким образом, состоял из этих отрядов, выставляемых в силу военной повинности с земли; каждый фьеф являлся предметом вознаграждения для владеющего им воина — поэтому-то и распределение деревень входило в функции коннетабля, прежде всего бывшего военным чином. Принимались разные предосторожности, чтобы фьеф не попал к лицу, неспособному нести обязательную военную службу. Например, запрещалось продавать фьеф не-рыцарям, сирийцам, церквам, религиозным орденам или «людям коммуны» (привилегированным итальянцам: но этот запрет объяснялся иной причиной). Рыцарю, заболевшему проказой, в том случае, если он был вынужден отправиться в орден Св. Лазаря, надлежало «передать» свой фьеф другому верному вассалу. Рыцарь, достигший возраста шестидесяти лет, должен был, хоть он сам и освобождался от службы в войске, выставлять себе замену.

Те же соображения, из-за которых каждый вассал был обязан получить от короля разрешение на продажу своего фьефа, равно как и необходимость военной службы, осложняло наследование фьефа женщинами: когда жена вассала становилась вдовой, нельзя ее было принуждать к повторному браку на протяжении года и одного дня; по истечении этого срока король предлагал ей на выбор троих кандидатов. Если же она отказывалась выходить замуж, то теряла свое право на «бальяж» (или «бальи») фьефа — иначе говоря, на доходы от фьефа (который король приказывал «desservir» — передать другому), иногда на воспитание детей — но права детей оставались неприкосновенными до дня, когда старший из них становился совершеннолетним. Вдова не могла вновь выйти замуж без разрешения короля под страхом быть лишенной своего фьефа. Что же до дочерей, то у наследницы, уличенной в безнравственности, отбирали фьеф не только из-за позора, который она навлекла на своих родичей и самого проступка, а также потому, что она «потеряла достоинство девственницы (gaste l'onor de sa virginite)», «каковое должна была хранить для мужа, как своего сеньора, которому будет отдана (estoit tenue dou garder au marit que son seigor ou sa dame Ii eust donee)»^{128}. Известно, какую роль король играл в выдаче замуж держательниц фьефов. Для него это было средством сделать дар, который ему самому почти ничего не стоил: например Амори I отдал опеку (бальи) над юным Онфруа IV, сеньором Трансиорданским, вместе с рукой Этьеннетты де Мильи, владелицы фьефа, своему кузену Милю де Планси. Существовала настоящая торговля наследствами: в 1179 г. Балдуин IV передал своему дяде Жослену III Эдесскому опеку над детьми Адама III де Бейсана, купив ее у Гуго Джебейлского…

Держа таким образом в своих руках военную службу от фьефов и контролируя их передачу по наследству, король требовал, чтобы вассалы прибывали в армию со всем снаряжением и полным «доспехом». С этой целью маршал проводил смотр войска, оценивая лошадей: по его приказу верховых животных вносили в список «секрета» (т. е. королевской казны), и с этого момента они подлежали особому надзору («restor») — если лошадь погибала от болезни, была ранена или убита, король возмещал ее стоимость своему вассалу, при условии, что тот не был виновен в гибели своего коня. Стоимость лошади равнялась приблизительно 40, мула — 30 безантам. Напротив, каждая лошадь, захваченная у сарацин, принадлежала маршалу, равно как и животные, признанные больными. Лишением «restor» карались некоторые дисциплинарные проступки, например, если рыцарь покидал войско во время похода.

Если же рыцарь или сержант прибывали в армию без полного снаряжения, им предоставлялась отсрочка на четырнадцать дней, чтобы появиться со всем «доспехом»; но в течение этой отсрочки им не полагалось жалованья. Дело в том, что король имел право требовать службу от своих непосредственных вассалов только при условии выплаты им жалованья; были предусмотрены случаи, когда король оказывался слишком беден, чтобы платить своим «верным людям»; вассалы были обязаны по-прежнему нести службу, если эта бедность объяснялась исключительными причинами, «гневом Божьим или мором» (т. е. природными бедствиями) или же опустошительными набегами сарацин. Наряду с «рыцарями, принесшими тесный оммаж», чье жалованье шло на их каждодневное содержание (фьеф позволял им обеспечивать себя снаряжением и лошадьми) и от которых король мог потребовать службы в течение всего года в любом месте королевства (против обыкновенных сорока дней в год, принятых во Франции), существовали «наемные рыцари», чья значимость была ничуть не меньше. Ведь по подсчетам Жана д'Ибелена иерусалимская армия состояла всего из 574 рыцарей; но рядом со знатью, наделенной фьефами, очень рано начинают упоминать о «рыцарях-пилигримах», которые не получали земли. Многие из странствующих рыцарей средневековья, равно как и западных сеньоров посещали Святую Землю без всякого намерения там оставаться: часто покаяние приводило их защищать Гроб Господень в течение определенного срока. Это были временные бойцы, состоявшие на жалованьи у короля, откуда и их название — «наемники». Таковы были, в 1151–1152 гг., граф Суассонский, Ив де Нель, Готье де Сент-Омер и, в 1154 г., «два знатных лица, получавшие жалованье от короля, Рено де Шатийон и Готье де Сент-Омер» — фортуна улыбнулась им обоим на Востоке. Наемники пользовались теми же привилегиями, что и вассалы: одна хартия-Амори, в бытность его графом Яффы (1158 г.) подписана его «людьми» и «наемниками» (stipendarii). Но тем не менее они стояли на более низкой ступени феодальной иерархии, чем королевские вассалы, как это видно из текста «Книги короля»: любой наемный рыцарь, ударивший рыцаря из вассалов, терял свой доспех и в течение года и одного дня изгонялся из королевства. Сама же стоимость «платного фьефа» в 1261 г. приравнивалась к 500 безантам в год для рыцаря, служившего со своими четырьмя лошадьми^{129}.

Наемниками становились не только рыцари: наряду с отрядами сержантов, которых были обязаны выставлять города и церкви королевства (свыше 5000 по списку, сохраненному Жаном д'Ибеленом), король нанимал сержантов среди «паломников», воевавших либо пешими, либо верхом, но снаряженными гораздо хуже, чем рыцари. Привычное соотношение во франкских армиях на Востоке равнялось одному рыцарю на десять пехотинцев, и в рядах рыцарей часто встречались всадники незнатного происхождения (не путать с туркополами, к которым мы еще вернемся). Созыв армии («бан» или «арьер-бан», своего рода всеобщая мобилизация) производился «знаменосцами (banniers)», и ее сбор назначался в одном из известных пунктов, таких как фонтан в Саферии, подле Назарета, или Аль-Ариш на египетской границе. Король осуществлял командование, коннетабль становился его заместителем, и в походе царила строгая дисциплина: запрет покидать ряды, увлекаться преследованием и т. д. Было бы ошибкой считать, как делали до сих пор, что в Иерусалиме не существовало единого командования: приведенные примеры были вырваны из истории крестовых походов в тот момент, когда рядом с собственными отрядами Иерусалимских королей присутствовали войска, возглавляемые своими собственными предводителями, которые чувствовали себя на равных правах с командующими презираемых ими «пуленов» — можно назвать их «креолами»^{130}.

Взамен тяжелой повинности, каковую представляла собой часто востребованная военная служба, «вассалы, принесшие тесный оммаж», пользовались многочисленными привилегиями. Король — или барон — мог требовать службу только от тех, кому даровал фьеф землей или деньгами: лишенный фьефа ничем не обязан своему сеньору «desaisi n'est de riens tenu a son seignor». Если же фьеф был захвачен сарацинами, государь должен был постараться вернуть его вассалу, иначе тот освобождался от службы за этот фьеф.

Вассал мог «доверить» свое держание королю на срок в год и один день. Но особенно важно, когда держатель совершал преступление, король мог наказать его только по суду в Высшей курии. Некоторые историки сделали из этого права, на самом деле распространявшегося на любого средневекового человека, личную привилегию вассалов: никто не мог быть осужден без суда равных себе. «Король обязан верностью своему вассалу в той же мере, что и вассал обязан ему». Покарать вассала без «суда в курии» было вероломством, и Амори I наказал Жирара Сидонского за то, что тот поступил таким образом с одним из своих людей. Чтобы судить рыцаря, король приглашал своих вассалов, согласно своему праву требовать совета, «прибыть к нему в курию». Тех же, кто не откликался на этот вызов, за вероломство лишали фьефов и рыцарских прав.

Также, в силу обязанности совета государю, вассалы прибывали, чтобы принять участие в создании «ассиз» на «парламенты», пленарные заседания королевской курии, где обсуждались государственные вопросы. Множество текстов донесли до нас воспоминания о этих заседаниях, которым в XIII в. было суждено поставить королевскую власть под опеку^{131}. Так, в 1152 г. во время налета туркменов на Иерусалим оказалось, что в городе находится лишь небольшой гарнизон, поскольку все рыцари Святого Града отбыли на совет в Наблус. В 1167 г., опять же в Наблусе собрался другой «парламент», чтобы вынести решение о своевременности нового похода на Египет, а в 1186 г. — для обсуждения вопроса о престолонаследии. Амори I в свое правление созывал своих прелатов и баронов, чтобы рассмотреть предложение об армянской колонизации Палестины, а в 1171 г. собрал их, чтобы решить, как предотвратить опасность объединения Сирии и Египта, захваченного Саладином. В 1182 г. «парламент» был созван, чтобы вотировать всеобщий налог, и в 1184 г. в Акре Балдуин IV собрал другой совет с целью лишить наследства Ги де Лузиньяна, а также разрешить вопрос с просьбой о помощи к Западу. Получается, что эти ассамблеи становились для короля советом, который он собирал, чтобы принять решение по серьезным делам, и то, что они вотировали налоги, делает эти собрания похожими на английский «парламент» и испанские кортесы, которые как раз в то же время находились в периоде своего зарождения. Судя по всему, ассамблеи не заседали периодически, а собирались по зову короля. В это время они еще были зародышем института, в котором совмещался военный совет, трибунал и совещательная ассамблея: мы знаем, что они пользовались законотворческими функциями, поскольку на этих ассамблеях принимали «ассизы». Именно там бароны и рыцари могли оказывать давление на королевскую власть, хотя оно и становилось ощутимым только в правление слабого государя. Тем не менее, иногда Иерусалимские короли были вынуждены уступать «общественному мнению», как Амори I, который атаковал Египет, не дождавшись возвращения своего посольства из Византии, о чем сообщают восточные хронисты и Гильом Тирский^{132}.

Итак, в XII в. нет ничего похожего на узаконенную анархию XIII в.; ни «всеобщих забастовок» по поводу военной службы, ни восстаний по образцу «конфедераций» Польши и «Liberum Veto». Это не означало, что у короля не было сложностей с вассалами, но то были неизбежные конфликты между государем и его крупными вассалами, «баронами», сеньорами, чье могущество зиждилось на людях, принесших им тесный оммаж — а их число иногда достигало сотни рыцарей — и размерах доменов, которыми они управляли, подобно королю, с помощью чинов, на низшем уровне звавшихся виконтами и кастелянами, а на высшем — коннетаблями, маршалами, канцлерами и сенешалями: Жан д'Ибелен признавал пэрами королевства лишь тех баронов, кто имел своего коннетабля и маршала, отказав в этом титуле сеньору Крака, ибо не слышал, чтобы тот располагал такими чинами. На самом же Деле, мы встречаем сенешалей во множестве мелких сеньорий (например, в Хайфаской), но только в самых крупных присутствует полный набор главных чинов: около 1121 г. в княжестве Галилейском служат канцлер Серлон (преемник Роргона, упомянутого в 1119 г.), сенешаль Тьерри, коннетабль Ферри и маршал Жирар; в 1133 г. графством Яффаским управляют коннетабль Бальан (упоминания о котором появляются с 1120 г.), сенешаль Алом, маршал Гуго и канцлер Эд^{133}. Эти крупные сеньоры могли пытаться стать независимыми, как это делал Танкред с 1100 г. В 1106 г. его наследник, князь Галилейский Жерве де Базош был помилован Балдуином I, возжелавшим отнять у него фьеф в наказание за непослушание, и только благодаря его блестящим подвигам на поле брани.

Первый феодальный мятеж в королевстве — не говоря о стремлении к независимости крупных баронов, как например, Понса Триполийского, дважды восстававшего против короля — был поднят сеньорами Трансиордании Роменом дю Пюи и Раулем между 1116–1128 гг. Гильом Тирский связывает бунт Ромена с мятежом Гуго де Пюизе, но на самом деле он произошел раньше, и мы предпочли бы датировать его временем, предшествующим обнародованию «Установлений Балдуина II»^{134}. В этом документе содержится упоминание о бароне, который обустроил в своих землях гавань, чтобы привлечь туда купцов, направляющихся в языческие страны, так же как и о сеньоре, чеканившем монету, хотя «ни один человек не должен иметь порт, ни чеканить монету… кроме короля». Если в этом курьезном отрывке подразумевается Ромен, то возможно, что этот сеньор Трансиордании и Идумеи, опередив своего преемника Рено де Шатийона, использовал свой порт Айлу (захваченный в 1117 г. вместе с островком Грей), попытавшись притянуть к Акабскому заливу торговый путь между Египтом и Дамаском^{135} — сомнительно, чтобы речь шла о порте на Мервом море, хотя там навигация была довольно активной. Нам неизвестно, начались ли военные действия, но Балдуин де Бурк остался победителем, ибо конфискованная Трансиорданская сеньория была доверена одному из его главных чинов, виночерпию Пейену.

Гуго II де Пюизе, граф Яффаский, вызвал недовольство короля Фулька своей дружбой с королевой Мелизиндой, дочерью Балдуина II, а также своими интригами с баронами. На заседании ассамблеи пасынок графа Яффаского, Готье Цезарейский, публично обвинил Гуго: «Добрые сеньоры, — сказал он, — выслушайте меня. Я скажу, что Гуго, граф Яффы, замыслил убить нашего сеньора короля, как изменник, каковым он и является; если же он осмелится это отрицать, я докажу это в поединке». Граф Яффаский отверг обвинение как ложное, и тогда решили прибегнуть к судебному поединку. Но Гуго не явился и, опозоренный из-за своей трусости или виновности, был объявлен в Высшей курии изменником. И на самом деле, он бросился просить помощи у египетского гарнизона в Аскалоне. Египтяне пересекли графство Яффаское, чтобы разграбить окрестности Арсуфа. Ситуация была необычайно опасной, ибо дамаскинцы воспользовались мятежом, захватив Баниас, но возмущенные вассалы Гуго, во главе с коннетаблем графства Бальаном (д'Ибеленом), перешли на сторону короля, оставив свои фьефы. Фульк занял Яффу без битвы и, при посредничестве патриарха было решено, что граф будет изгнан на три года, тогда как на его домен наложили арест, чтобы оплатить его долги. В ожидании «переправы» — шел декабрь 1132 г., и корабли не осмеливались на плавание по Средиземному морю зимой — Гуго де Пюизе проживал в Иерусалиме, когда некий бретонский рыцарь нанес ему несколько ударов мечом. Всеобщее возмущение обвинило Фулька в приготовлении этого убийства, но король приказал судить бретонца в курии, где тот объявил, что действовал по собственному почину и даже под пыткой отрицал всякую связь между своим преступлением и государем, хотя признал, что надеялся добиться его милости. Выздоровевший Гуго отправился на Сицилию, в то время как Мелизинда готовилась отомстить: причиной этого мятежа являются скорее дворцовые интриги, чем феодальная вражда, но его хватило, чтобы поставить королевство на край пропасти^{136}.

В конце XII в. произошли другие мятежи: в 1184 г. бунт Ги де Лузиньяна, в 1186 г. — Раймунда III Триполийского и одновременно акт неповиновения Рено де Шатийона, который осмелился передать королю, что «он является сеньором своей земли так же, как тот — своей», но ничего подобного не случалось в правление королей из Арденн-Анжуйской династии: за исключением восстаний Ромена дю Пюи и Гуго де Пюизе, а также таинственного дела Жирара Сидонского, о котором до нас дошел только намек, Иерусалимские короли сумели удержать в своей власти феодалов — ив этих конфликтах большинство вассалов доказали свою преданность, оказав им поддержку. Строгое следование принципам феодальной системы и уважение к королевской власти позволили Иерусалимскому королевству избежать внутренних волнений, тогда как система фьефов обеспечила ему постоянный военный набор (который только усиливался наемниками) и одновременно территориальную администрацию, сходную с той, что существовала в эту же эпоху на Западе. Из этой феодальной среды вышли прекрасные типажи баронов: Жослен I де Куртене или Онфруа II Торонский, легендарные паладины, Гильом де Бюр или Жерве де Базош заставили уважать имя франков, а также государей, которым они служили. История баронов XII в. не являет собой описание битв кланов и разбойных деяний; это история суровых воинов, которые умели умирать с честью, но вместе с тем смогли найти общий язык с арабским населением и привить ему лояльное отношение, создав, таким образом, систему управления Иерусалимским королевством.

VII. Латинская церковь Иерусалима

Еще перед захватом Иерусалима крестоносцы помышляли основать на Востоке латинские церкви, точнее говоря, возвести прелатов из своего войска на епископские кафедры в городах, которые они освобождали от мусульманского ярма и где оставляли гарнизоны. Латиняне почтительно обращались с православным духовенством, и оставляли его на своем месте, как в Антиохии; но там, где греческих епископов не было, они назначали своих кандидатов: так произошло в Альбаре, чей епископ покинул свою епархию перед 1085 г. Провансальский прелат Петр Нарбоннский занял в этом городе вакантное место епископа. Отношения с византийцами еще не установились, и не имело смысла изгонять прелатов, пусть даже и схизматиков, но часто благожелательно относящихся к главенству римской церкви. Вопрос о греческом епископате стал одним из самых щекотливых для княжества Антиохийского^{137}. Королевству Иерусалимскому посчастливилось избежать подобных трудностей.

В прежней церковной организации Иерусалимский патриархат занимал незначительное место: Иерусалим был лишь простым епископством, подчиненным Цезарейской митрополии. Известно, что император Адриан, после Тита, практически разрушил старую еврейскую столицу и отстроил новую в Элии. В 451 г. епископ Иерусалима Ювенал добился независимости от своего митрополита и патриарха Антиохийского. Новый патриархат расширил свои границы благодаря действиям своих амбициозных прелатов, которые в стремлении придать себе больше веса постепенно подчиняли все больше и больше епископств: в правление Юстиниана уже насчитывалось 28 зависимых от патриархата епархий в Палестине I, 13 в Палестине II, 9 в Палестине III — то, что эти цифры слишком велики для не очень обширных земель, в расчет не принималось. Но вырвав из подчинения Антиохии «три Палестины», патриарх Иерусалимский не успокоился и возжелал присоединить к своей вотчине соседние провинции — Аравию и Финикию. «Notices», созданные после мусульманского нашествия, только усугубили неразбериху, ибо в них в список епископств были внесены новые города (не было такого населенного пункта, которого не превратили бы в епископство), а Юстиниану приписали присвоение Иерусалиму статуса патриархата и подчинение ему обеих Аравий (митрополий Босры и Раббата, якобы изъятых из ведомства Александрии) и трех Палестин (митрополии Иерусалима, Цезареи, Скифополиса — Бейсана для крестоносцев). На самом же деле в ходе наступления арабов число епископств было сведено к минимуму; в одном тексте 808 г. в окружении греческого патриарха Иерусалима упоминаются только епископы Тивериады, Мон-Фавора, Севастии и Наблуса^{138}.

Но крестоносцы приняли за чистую монету подлог в «Notices» и старались точно придерживаться его указаний. Однако в представлении западноевропейцев епископ должен был получать значительные доходы и не мог походить на простого аббата. Поэтому франки решили назначить ограниченное число прелатов, но прибегнули к привычному средству, подчинив сразу несколько епископских кафедр власти одного епископа.

По прибытии в Палестину латиняне не обнаружили греческого патриарха в Иерусалиме: последний патриарх, по имени Симеон, бежал на Кипр, где и скончался, оставив свободной свою кафедру, что позволило крестоносцам назначить на это место своего человека. Еще перед взятием Святого Града, осаждая Рамлу (3–6 июня 1099 г.), крестоносцы решили назначить для нее епископа и передать ему город; близость Рамлы к Лидде, древнему епископскому городу, известному своей церковью Св. Георгия, способствовала тому, что избранник крестоносцев стал именоваться епископом Лидды и Рамлы. Им стал нормандский клирик Роберт Руанский, оставшийся в городе с небольшим гарнизоном. Но то, что без труда сделали в Лидде, полупустынном местечке, не годилось для Иерусалима: мы уже показывали, какая борьба развернулась за патриарший сан, который, в конце концов, достался Арнульфу де Роолу. Но Арнульф мог быть избран только патриаршим местоблюстителем; во всяком случае его избрание было незаконным и было опротестовано папой Пасхалием II в 1100 г. Папский легат Даимберт Пизанский, из числа самых преданных сторонников Урбана II, прибыл в Иерусалим 21 декабря 1099 г. Он низложил Арнульфа и благодаря поддержке Боэмунда и Балдуина Эдесского, расположения которых добился с помощью подарков, приказал избрать себя патриархом и принял клятву верности от Защитника Гроба Господня и князя Антиохийского: патриарх Иерусалимский в роли сюзерена всей Сирии — то была победа претензий Ювенала и его наследников, крах всех прав патриарха Антиохийского… Но Даимберт злоупотребил тем превалирующим положением, которое он обеспечил патриархату: он потребовал Иерусалим и Яффу от Готфрида, который в конце концов уступил ему часть первого города и пообещал впоследствии отдать оба (2 февраля и 1 апреля 1100 г.), и старался помешать Балдуину I наследовать его брату. На протяжении долгого конфликта между бывшим архиепископом Пизы и первым королем Иерусалима, Даимберт черпал силы в своем богатстве, что позволяло ему усмирять Балдуина неожиданными взносами, но побудило государя однажды конфисковать его казну, и в поддержке нового князя Антиохийского, Танкреда, а также Св. Престола, который не мог найти нарушения в процедуре избрания патриарха; однако своими необузданными амбициями и алчностью Даимберт вызвал враждебность духовенства во главе с Арнульфом де Роолом и Робертом Лиддским. В сентябре 1102 г. собор в Иерусалиме низложил его окончательно, и избрал на его место Эвремара (1002–1008 гг.), чьи выборы были признаны недействительными: Гибелин де Сабран, папский легат, который его осудил, тотчас занял патриарший престол, и занимал его до тех пор, пока его смерть (1112 г.) не разрешила Арнульфу де Роолу вновь стать патриархом.

Примечательным человеком был этот Арнульф, клирик, которого так ругали Раймунд Ажильский и Гильом Тирский; возможно, родившись в семье священника, он принял духовный сан и обучался в Кане, где его учителем был историк Рауль Канский. Этот образованный клирик принял участие в крестовом походе в должности капеллана герцога Нормандского (он был любимцем дяди этого герцога, знаменитого епископа Байе, Эда, брата Вильгельма Завоевателя) и его легкомысленный нрав стал сюжетом, если верить его противникам, далеко не одной песни. Он высмеял клириков из окружения графа Тулузского, открыто высказав сомнения в видении Пьера Бартелеми, и его первое избрание патриархом являлось делом рук клана с довольно скверной репутацией, во главе которого стоял Арнульф, норманнский епископ калабрийской епархии Марторано, который захотел извлечь пользу из его дружбы, чтобы сохранить в своей власти богатое аббатство в Вифлееме, куда более привлекательное, чем его итальянский диоцез, один из самых бедных на всем Аппенинском полуострове. Избрание этого священника (который даже не был иподьяконом) было признано недействительным, как запятнанное симонией, после чего Арнульф де Роол отошел на задний план (его друг Арнульф де Марторано сгинул во время битвы при Аскалоне, в 1099 г., что нисколько не огорчило Гильома Тирского), удовольствовался саном архидьякона Иерусалима: тогда как Даимберт снабжал свой патриархат имуществом греческого патриарха и новыми доменами, архидьякон занял главенствующую позицию в капитуле церкви Св. Гроба, и получил доступ к крупным доходам. Он сумел избавиться от Даимберта, а затем от Эвремара, который не был склонен прислушиваться к его советам, и Гильом Тирский — правда, очень пристрастный в церковных делах — уверял, что он приказал избрать Гибелина из-за его весьма преклонного возраста. Покладистый в отношениях с королевской властью (разве не он разрешил Балдуину I жениться на Аделаиде Сицилийской, в августе 1113 г., несмотря на его незаконный развод с королевой Ардой?), Арнульф, кажется, стал присваивать имущество Св. Гроба, поскольку он отдал Иерихон, землю, принадлежавшую этому капитулу, в приданое за своей племянницей Эммой. В 1115 г. папский легат, епископ Оранжа Беренгарий низложил его за симонию, но Арнульфу удалось добиться своего восстановления в Риме (1116 г.) и сохранять свой патриарший титул до смерти в 1118 г.^{139}.

Его преемник Гормонд де Пикиньи (1118–1128 гг.), которого Гильом Тирский почитал святым, управлял королевством во время пленения Балдуина де Бурга, пока не скончался в армии, осаждавшей Бельхакам. Но его преемник Эд Шартрский (1128–1130 гг.) вернулся к претензиям Даимберта на Яффу и Иерусалим, тогда как Гильома Мессинского (1130–1145 гг.), благочестивого прелата, ведшего жизнь, полную святости, архиепископ Тирский мог упрекнуть разве что в «малообразованности», как и Фульхерия Ангулемского (1146–1157 гг.), который был «необычайно благочестивым и праведным». Поскольку наш историк предпочел бы видеть на патриаршем престоле всесторонне образованных прелатов — по правде сказать, он и сам был весьма ученым, их преемник Амори де Нель (1157–1180 гг.) показался ему «слишком простоватым» (то есть он не был столь искусным политиком и великолепным дипломатом, как Гильом). Гильом Тирский сам едва не стал патриархом в 1180 г.: он был одним из двух кандидатов, по обычаю предложенных канониками Св. Гроба на выбор королю; под давлением своей матери Агнессы де Куртене-Эдесской, Балдуин IV избрал клирика из Мандской епархии, Ираклия, который опозорил патриарший престол, до того занимаемый столь благочестивыми людьми, своим безнравственным поведением — у него имелась официальная любовница, каковую весь Иерусалим прозвал «патриархессой», своей подлостью и пагубным участием в междоусобной борьбе в конце XII в.

Иерусалим был одной из первых епархий, куда был назначен свой глава, но его викарные епископства не замедлили образоваться сами по себе. Можно было ожидать, что орда изголодавшихся клириков, хлынув в Святую Землю, захватит там епископства и аббатства и разграбит их богатства. На самом же деле, как мы видели, лишь относительно незначительное число епископств было занято крестоносцами: латинская церковь в королевстве создавалась с большой осмотрительностью.

Конечно, встречались не очень щепетильные клирики, вроде Арнульфа де Роола и Арнульфа де Марторано, но на примере первого видно, что папские легаты, которые прибывали почти каждый год в Святую Землю, очень быстро навели порядок в Иерусалимской церкви. Эти легаты пользовались почетными и очень широкими привилегиями, фактически занимая место папы в королевстве. Гильом Тирский нам рассказывает, что во время схизмы, когда шла борьба между Александром III и Виктором IV, королевство придерживалось нейтралитета, но кардинал Иоанн, посланный Александром, в один прекрасный день высадился в графстве Триполи. «Он отправил посланцев к королю, чтобы узнать его волю и угоден ли тому его приезд. Также послал он и к прелатам, чтобы проведать об их намерениях». Пришедший в замешательство Балдуин III собрал в Назарете патриарха, епископов и баронов. Было решено не принимать ничью сторону и бароны предложили следующий вариант: «легату передали, что если он хочет посетить Гроб и Святую Землю как паломник, то пусть на нем не будет ни одного легатского отличия, ибо только легат в этой земле имеет право на белого иноходца и красную шапку, подобно апостолику (папе)»^{140}.

Находясь под надзором папских легатов, Церковь состояла — помимо Тирской провинции — из трех провинций Палестины и двух Аравии (в провинции Босры имелся свой архиепископ, который, возможно, избрал в качестве резиденции Дераа на тот момент, когда город был захвачен франками)^{141}. Но если латиняне с уважением отнеслись к границам церковных провинций, то все равно привнесли туда ряд изменений. В качестве митрополии III Палестина имела Скифополис (Бейсан), но крестоносцы сочли бессмысленным возводить в статус архиепископства эту глухую местность. Танкред предпочел доверить аббату Мон-Фавора, наследнику греческого епископа, архиепископство Галилейское, и Пасхалий II, 29 июля 1103 г., утвердил превращение Фавора в архиепископство, подчинив ему Тивериаду и всю Галилею. Правда, чуть позднее решили все-таки восстановить епископство Назаретское: Фавор был всего лишь монастырем, а Назарет, город, прославленный благодаря тому, что там некогда жил сам Иисус Христос, был более других достоин, чтобы в нем учредили епископскую кафедру. Тотчас же разгорелся конфликт между «архиепископом Галилейским» и новым епископом Бернаром (1109–1125 гг.). Легат Гибелин согласился с доводами Бернара и поделил доходы от Галилеи между аббатом Фавора и епископом, но Фавор, снова превратившись в простой монастырь, отныне стал подчинятся непосредственно Иерусалимскому патриарху: Бернар мог лишь благословлять святой елей, миро и назначать своих викариев в приходы, принадлежавшие монастырю. В 1146 г. аббат Фавора вновь попытался вернуть себе архиепископский сан, но безуспешно: с 1128 г. Гильом Назаретский добился, чтобы архиепископскую кафедру перенесли из Скифополиса в его город. В то же самое время архиепископ Назарета получил в подчинение викарного епископа, назначенного в Тивериаду^{142}.

Цезарейская митрополия была беспрепятственно восстановлена сразу после взятия города в 1101 г.: считалось, что ее первыми епископами были сам Св. Петр и центурион Корнелий. К ней присоединили епископство Хайфаское и восстановили одно из викарных епископств, Севастийское, с 1115 г. широко известное благодаря своему монастырю Св. Иоанна Крестителя, который снискал еще большую славу в 1145 г., когда там отыскали мощи Св. Предтечи^{143}.

Что же касается самой церковной провинции Иерусалима, то с 1099 г. ее викарным епископством стала Лидда; также в нее входило несколько древних епархий, которым оставили автономию (епархия Акры около 1120 г., Наблуса, Иерихона, Дорона и т. д.), но подчинили патриаршему престолу^{144}. Напротив, Вифлеем, до того бывший простым приорством, зависевшим от церкви Св. Гроба, крестоносцы, ввиду известности этого городка, превратили в епископство, сразу же доверив его Арнульфу де Марторану, этому «творцу скандалов, нарушителю спокойствия», как назвал его Гильом Тирский. Учреждение епископства было незаконным, и потому Балдуин I добился от папы подтверждения на этот шаг, перенеся в Вифлеем епископскую кафедру Аскалона, который тогда находился во власти мусульман (1110 г.)^{145}.

Также из соображений важности, какую представляло приорство Хеврона (Сент-Авраама) для паломников, в 1168 г. его сделали викарным епископством Иерусалима. В то же время было решено назначить митрополита во II Аравию, переместив в Крак де Моаб (Керак, который считали древней Петрой) традиционную митрополию этой провинции, Раббат Аммон (Филадельфии), где не было архиепископов с 1099 г. Архиепископ Герри принял титул «первого латинского архиепископа Петры». У него не было викарных епископов и потому было решено фиктивно подчинить ему греческого епископа Синайской горы^{146}. Наконец, патриарх Амори де Нель и король Амори I захотели в том же самом 1168 г. восстановить епископство в Яффе^{147}.

Как видим, формирование палестинского епископата продвигалось медленными темпами. Можно даже задаться вопросом, а не путаница ли в «Notices» побудила папу и патриархов действовать с особой осторожностью. Но в состав королевства также входили и земли, которые подчинялись патриарху Антиохийскому — церковная провинция Финикия (Тир). В 1104 г. Балдуин I захватил Акру, в 1110 г. Бейрут и Сидон, и на следующий год попытал счастья в отношении Тира, который пал только в 1124 г. После взятия Бейрута патриарх Гибелин попытался добиться от Пасхалия II разрешения подчинить этот город своей кафедре, под тем предлогом, что за пять веков мусульманской оккупации прежняя организация церковных округов было давно забыта. Пасхалий II решил, что раз дело обстоит подобным образом, чтобы все земли, которые завоюет Балдуин, присоединялись к Иерусалимскому патриархату. Но Антиохийский патриарх энергично протестовал: он утверждал, что все предельно ясно — Бейрут и вся Тирская провинция всегда зависели от его патриаршего престола. Узнав, таким образом, о уловках иерусалимских властей, папа объявил, что «все земли, которые некогда подчинялись Антиохии, должны отойти Антиохийской кафедре». Он спешно запретил Иерусалимскому патриарху присваивать чужые церковные земли (1113 г.). Тем не менее, во время осады Тира не кто иной, как патриарх Гормонд назначил и посвятил в архиепископы Эда, который скончался прежде, чем город был завоеван. Смерть этого прелата благоприятствовала тому, что имущество его церкви было расхищено баронами, тем более что его преемник, англичанин Гильом I был выбран только в 1129 г.: Гильом II Тирский, наш историк, сильно сожалел о неурядицах, вызванных тем, что кафедра была не занята до 1129 г. При третьем архиепископе Фульхерии Ангулемском конфликт возобновился! Посвященный в сан патриархом Иерусалимским, Фульхерий отказался принять от него палиум, за которым обратился в Рим, сославшись на то, что Тир не подчинен Иерусалиму. Тогда патриарх освободил викарных епископов Тира от обязанности подчиняться своему митрополиту и примирился с Фульхерием, только когда сам папа пригрозил ему подчинить Тир напрямую Святому Престолу. Фульхерий также рассорился с патриархом Антиохии, который подчинил себе триполийские епископства Финикии, и соглашался уступить их Тиру лишь после того, как эта провинция покорится его духовной власти. Святой Престол поддержал Фульхерия в этом стремлении восстановить свою провинцию, уточнив, однако, что сам он должен проявить покорность Антиохии. Но попытка закончилась полным провалом (1133 г.).

Конфликт обострился, когда у архиепископа Тирского отняли викарное епископство Хайфу: он же утверждал, что этот город ранее был финикийским Порфирионом; Иерусалимский патриарх отклонил эту версию (спор об этом продолжается и сейчас). Гильом Мессинский, в продолжение дела о палиуме, присоединил Хайфу к архиепископству Цезарейскому, исходя из утверждения, что Хайфа принадлежит к провинции Палестины. Архиепископы Тирские так и не смогли добиться подчинения Хайфы, несмотря на поддержку Иннокентия II. Из четырнадцати викарных епископов Тира те, что входили в графство Триполи, были отобраны Антиохийским патриархом. Лишь епископства Сидона (который объединили с епископством Сарепты), Бейрута, Акры и Баниаса остались в подчинении у своего митрополита, пострадавшего от борьбы за влияние между двумя патриархами.

Таким образом, полный перечень латинских викарных епископов Иерусалимского патриархата включал в себя пять архиепископств (Тира, Назарета, Цезареи, Крака и Босры) и восемь епископств. Эти прелаты были необычайно богаты, и до нас дошли тексты соглашений между Иерусалимским патриархом и капитулом его кафедрального собора, могущественного капитула церкви Святого Гроба, о разделе «патриаршего манса» и «манса капитула»^{148}. В 1103 г. Эвремар распределил манс капитула по пребендам (пребенды главного певчего, преподавателя соборной школы, казначея, иподьякона, младших певчих; каждый из перечисленных получил «ассизу» (ренту) в 150 безантов, а ризничий 100 безантов; в то же время архидьякон, которым тогда был Арнульф де Роол, сохранил для себя львиную долю доходов), но в 1114 г. Арнульф изменил условия этого дележа, не замедлив — к великому возмущению Гильома Тирского — заменить белых каноников черными, то ли руководствуясь задачами религиозной реформы, то ли (на что намекает наш историк) желая иметь более послушных подчиненных… Святой Гроб был очень состоятелен: в его картулярии зафиксирована протяженность его владений в Палестине, и нам известно, что его домены простирались вплоть до Грузии, куда в XIII в. каноники направляли своего представителя, чтобы собрать доходы с принадлежавших им ста поместий^{149}.

В Иерусалиме находилось множество аббатств, а некоторые из них возникли еще в I в.: перед крестовыми походами купцы из Амальфи, маленькой торговой республики на неаполитанском побережье, добились разрешения построить в Иерусалиме церковь Пресвятой Девы, возле которой они возвели два монастыря — мужской монастырь Ла Латин (Св. Марии Латинской), и женский, посвященный Св. Магдалине Латинской. Рядом с ними возник гостеприимный дом Св. Иоанна Крестителя; крестоносцы, придя в Иерусалим, были встречены блюстителем монастыря и гостеприимного дома, Жираром, и аббатиссой женской обители, знатной римлянкой по имени Агнесса. Они тут же поспешили основать другие монастыри: монахи, пришедшие в свите Готфрида Бульонского, получили от него Иосафатское аббатство. Еще одним монахам он пожаловал монастырь на Сионской горе; во владении этого аббатства находился Сионский холм, и Балдуин I уступил ему маленькую часть Иерусалима, разрешив пробить ворота в крепостной стене. Остальные монахи обосновались в Оливьерском саду и Храме Господа^{150}. Эти четыре аббатства — Храма, Оливьера, Сионской горы и Иосафата — занимали первое место по важности наряду со Св. Гробом: но приходилось допускать каноников за их стены на время некоторых праздников, что приводило к стычкам с монахами, постоянно проживавшими возле этих святых мест^{151}. Неподалеку от Святого Града черные каноники из ордена премонстрантов построили монастырь Св. Иакова Аримафейского (Сен-Абакук), а монахи возвели еще несколько в Сен-Самуэль де Монжуа (холм, возвышавшийся над Иерусалимом) и на горе вблизи Иерихона (Quarantaine). В удалении располагались монастыри Св. Иоанна в Севастии (позднее епископство), Мон-Фавор, Мон-Кармиль и Ла Помере^{152}.

Если прибавить к этому списку приорства (например, в Хевроне) и мелкие монастыри, о которых не сохранилось воспоминаний, а также женские обители (Св. Анны, Ла Латин и монастырь в Вифании, основанный королевой Мелизиндой для ее сестры Иветты), то мы легко сможем понять восторг, аббата Эккехарда при виде того, как быстро после окончания крестового похода (1110–1115 гг.) в этой земле чудесным образом выросли «церковные строения, епископства, монастыри, городские стены и замки, в портах, рынках и сельской местности забурлила жизнь». Особым могуществом в Иерусалимском королевстве пользовалось духовенство. Имущество церкви было велико, ибо в дар от короля и франкских сеньоров ей достались владения, ранее принадлежавшие греческому клиру. Однако королевская власть все же установила ограничения для этих дарений. В «Книге короля» запрещалось дарить церкви замок и, если продавался фьеф, то ни церковь, ни религиозный орден не могли их купить. В том же случае, когда «благородная дама» уходила в монастырь и уже после этого получала фьеф по наследству, ей разрешали покинуть обитель на время, чтобы принять фьеф и вверить его «самому близкому родственнику, какого она имела в миру». Распоряжаться ей позволяли только тем имуществом, что не относилось к феодальной иерархии, которое она могла продать короне, чтобы выручка от продажи досталась монастырю; не допускали также, чтобы держания горожан были отданы церкви.

Но от Филиппа Новарского мы знаем, что на деле все обстояло гораздо менее строго, чем на словах. Тем не менее королевская власть следила, чтобы из-за дарений по благочестивым мотивам — или из-за более или менее замаскированных продаж (ведь иногда требовалось много денег, чтобы заплатить выкуп) — не слишком пострадала военная повинность короне; во Франции мы видим, как короли также боролись против умножения «имущества мертвой руки», в результате чего владелец не менялся, но при переходе имущества по наследству оно не облагалось налогом в пользу короны^{153}.

У духовенства был свой собственный суд, «курия церкви», где рассматривали преступления, совершенные клириками, дела о ереси и колдовстве (по ассизе Амори — I или II? — ересь каралась конфискацией имущества), процессы, связанные с завещаниями и браками, прелюбодеяния или содомия. Однако церковная курия стояла в стороне от «кровавой расправы»: священника, обреченного на смерть на костре за прелюбодеяние или содомию, после вынесения приговора передавали королевской курии — «светской длани», которой принадлежало право судить клирика, повинного в убийстве или измене, а также в клятвопреступлении (что во Франции было привилегией церковных трибуналов). Юрисдикции епископа подлежали и врачи: «ни один иноземный врач, прибыл ли он из-за моря или от язычников, не должен врачевать прежде, чем будет испытан другими врачами, лучшими в этой земле, и в присутствии местного епископа». После этого экзамена епископ лично вручал новому медику патент, позволявший ему работать по профессии^{154}.

На начальном этапе колонизации церкви с трудом удавалось заставлять баронов выплачивать десятину, то ли потому, что не в обычае было взимать этот побор на Востоке, то ли потому, что на Западе сеньоры уже привыкли присваивать себе десятинные сборы. В 1101 г. Танкред обещал монахам Мон-Фавора вернуть им несколько десятин — право, которое до этого момента временно сохранялось за рыцарями. Эти десятины взимались с земельных хозяйств, пастбищ, а также и с добычи (так называемая десятина «рыцарства», которую клирикам было сложней всего собирать). Король же отказался от узурпации десятин только на Наблусском соборе в 1120 г.^{155}.

По отношению к королевской власти церковь пользовалась силой, которую не стоит недооценивать: король обладал всей полнотой власти только тогда, когда принимал помазание, как это продемонстрировало поведение каноников Гроба Господня перед лицом Генриха Шампанского. Патриарх являлся «духовным сеньором королевства» и претендовал на сюзеренитет над ним. Однако прерогативы клира вовсе не стесняли Иерусалимских королей, которые, как кажется, находились в великолепных отношениях со своим духовенством, за исключением непродолжительных конфликтов с Даимбертом Пизанским и Этьеном Шартрским. Мы не считаем, подобно Додю (для него главными виновниками гибели латинского королевства были клирики), что «церковь злоупотребила привилегированным положением, каковое сумела занять в Иерусалимском королевстве…»^{156} — но ведь именно им это королевство было обязано своим возникновением.

Прежде всего, государь имел право контроля за выборами епископа, начиная с самого патриарха: фактически он лично назначал его из представленных ему канониками Гроба Господня кандидатов. В 1194 г. во время избрания патриарха каноники утвердили в этом сане Эймара Монаха, не узнав мнение Генриха Шампанского, под предлогом, что он не является всего лишь «сеньором королевства» и не прошел коронацию. Придя в ярость, Генрих приказал схватить каноников и пригрозил утопить их за то, что «они намеревались ущемить власть, каковую Иерусалимские короли имели в избрании патриарха». Гильом Тирский в рассказе о своем избрании на кафедру Тира, вакантную уже на протяжении семи месяцев (8 июня 1175 г.) отметил, «что в конце концов все клирики и сам король пришли к согласию, что есть в обычае церкви, и архиепископом сделали архидьякона Гильома». Выборы его предшественника Петра Барселонского (1148–1174 г.) стали предметом конфликта между королем и канониками: архиепископ Фульхерий был возведен в патриаршье достоинство, и король с королевой-матерью Мелизиндой посетил Тир с новым патриархом и суффрагантами Тира (1146 г.). Король поддерживал кандидатуру своего канцлера Рауля, «клирика Господня, прекрасно образованного, но нрава уж слишком мирского (secular)». Фульхерий предпочел архидьякона Тира Иоанна Пизанского и, опасаясь, как бы «король не применил силу», воззвал к Риму. Все же король передал Раулю права регалии в Тире, которыми тот и владел около двух лет. Римская курия сместила Рауля, который все же был прощен своим соотечественником, папой Адрианом IV, англичанином по национальности, и получил епископство Вифлеемское, но чтобы не вступать в конфликт с королем, назначила архиепископом Петра Барселонского, а не Иоанна Пизанского, ставшего кардиналом^{157}.

Иерусалимский король, за то время, как кафедра епископа пустовала, являлся хозяином регалии епископства, то есть распоряжался по своему усмотрению его имуществом и доходами, и вел себя так же, как и короли Франции. Он требовал от прелатов и аббатств поставлять в его войска отряды из сержантов: патриарх был обязан присылать 500 бойцов, столько же церковь Гроба Господня, архиепископы Тира, Назарета и Цезареи по 150 каждый, епископы Тивериады и Севастии — 100, епископы Вифлеема и Лидды 200, епископы Сент-Авраама и Сидона — 50, Иосафатское и Сионское аббатства — 150, Мон-Фавор — 100, Оливьер, Тампль и Латин — 50. Таким образом, духовенство занимало свою нишу в феодальной системе, однако положение некоторых епископов в ней было особым: как и во Франции, церковные земли зависели напрямую от короля и в какой-то степени составляли продолжение королевского домена даже внутри бароний. Некоторые из этих земель были настоящими сеньориями, например Назарет (этим городом, как и в случае с Вифлеемом, владел местный прелат), который был обязан поставлять на королевскую службу шесть рыцарей, находился под управлением архиепископского маршала — позднее бальи — и включал в себя, в XIII в., 19 поместий^{158}.

В епископской сеньории Лидды, как и в Назарете, были свои собственные «двор, монета и суд». Эта сеньория было создана в 1099 г. и уже около 1102 г. епископ Лидды предстает в окружении группы своих вассалов. Ему же принадлежала Рамла, которую, впрочем, у него скоро отобрали: в 1125 г. в Лидде появляется светский сеньор (поверенный), но около 1238 г. епископ Рожер вновь начинает вести себя как подобает церковному барону: одна их его хартий подписана «всеми канониками моего капитула и моими баронами». Несомненно, его резиденцией являлась укрепленная церковь (которую Саладин повелел разрушить в 1191 г.); он был обязан присылать в королевское войско десять рыцарей (столько же, сколько сеньор д'Ибелен) с 200 сержантов, и свою маленькую армию, «отряд Сен-Жоржа (compagnie de Saint-Georges)», который возглавлял маршал — в 1137 г. им был рыцарь Рено Епископ, племянник епископа Лидды^{159}.

Епископ и аббаты Святой Земли часто демонстрировали свою отвагу в сражениях, например, Эвремар Цезарейский, который принял активное участие в битве при Тел Даните (1119 г.) и нес в ней Истинный крест, защищавший королевство (то же самое, что плащ Св. Мартина во французской армии), под ливнем стрел — но ни одна даже не ранила его, хоть он и был без доспехов. Но все они были не только феодальными сеньорами: помимо богослужений, иерусалимское духовенство занималось евангелизацией — особенно среди пленных мусульман^{160}, также организовывая встречи с представителями восточных церквей — но прежде всего, помогало паломникам. Главной задачей, стоявшей перед франкским королевством, была защита пилигримов; церковь же старалась обеспечить неимущим паломникам всю необходимую помощь. В 1165 г. Иоанн Вюрцбургский утверждал, что в Иерусалиме госпитальеры в день кормили 2000 бедняков; епископы и аббаты соперничали в благочестивом рвении, наперебой основывая гостеприимные дома: в 1121 г. Иосафатский монастырь построил в Тивериаде госпиталь Св. Юлиана, а в 1159 г. упоминается о существовании госпиталя в Магомерии. Эти приюты представляли собой придаток монастыря, и богатства церкви должно было расходовать на нужды бедняков, пришедших поклониться Святым местам. Также духовенству пришлось отвечать за содержание школ; наконец, орден Св. Лазаря, основанный около 1112 г., занимался тем, что принимал прокаженных (которых было так много в Святой Земле, что в «Книге короля» предусматривалась возможность вспышки заболевания проказой в рядах рыцарей). Вся эта благотворительная работа, которой занималась церковь, вызывала восхищение у христиан Востока.

Моральный облик латинского духовенства Востока оценивали по-разному. «Когда встречаешь на пути такого достойного человека, каким был Гильом Тирский, — писал Додю, — то охотно сосредотачиваешь на нем все свое внимание; стараешься забыть о пороках большинства, ради восторга перед добродетелями немногих». «Большинство клириков, — отвечал Рей, — пользовалось уважением и почетом благодаря своей безупречной и добродетельной жизни». Гильом Тирский заслуживает адресованной ему похвалы: родившись в Палестине около 1130 г., возможно в семье итальянцев, он знал не только французский, но и латинский, греческий, арабский и еврейский языки, завершил свое образование на Западе, откуда вернулся в 1166 г. Став каноником в Тире, он был замечен королем Амори I, который назначил его архидьяконом, поручил ему написать историю королевства и неоднократно направлял с дипломатическими миссиями в Рим и Византию. Гильом стал воспитателем наследного принца, канцлером (1174 г.), затем архиепископом Тира, но назначить на трон патриарха вместо него предпочли Ираклия (1180 г.). Возможно он умер в Италии, около 1184 или 1185 г. (ходили слухи, что Ираклий приказал его отравить). Отличавшийся добродетельным образом жизни и необычайной справедливостью, Гильом был ученым: кроме своей истории Латинского королевства, где он продемонстрировал качества истинного историка (за исключением пристрастности в отношении некоторых церковных конфликтов), Гильом написал, опираясь на арабские источники, «Историю государей Востока» — правда, лишь некоторые фрагменты этого сочинения дошли до нас в составе его главного труда^{161}. Если поместить рядом с ним большинство Иерусалимских патриархов и епископов, о которых сохранились хоть какие-нибудь воспоминания, монахов вроде Св. Бурхарда и Св. Симеона, начинаешь верить, что после первых смутных лет латинское духовенство Востока сумело снискать уважение восточного населения. Это предположение превращается в уверенность, когда читаешь строки, в которых армянский прелат Нарсес Лампрон засвидетельствовал искреннее восхищение той добросовестностью, с какой франкские священники служили Господу, горячностью их веры и поразительным милосердием^{162}.

VIII. Рыцарские ордена

Паломничеству мы обязаны рождением одного из самых примечательных институтов Иерусалимского королевства, чье существование продлилось необычайно долго (разве орден Св. Иоанна Иерусалимского не продолжал крестовый поход в Средиземноморье до того момента, как Бонапарт захватил Мальту?) — военных орденов тамплиеров и госпитальеров.

Орден госпиталя Св. Иоанна Иерусалимского берет начало от странноприимного дома, отстроенного около 1070 г. на территории монастыря Ла Латин, посвященного Св. Иоанну Крестителю; главным его предназначением надолго стали размещение и лечение паломников. После первого крестового похода у магистра этого госпиталя Герарда появилась возможность расширить свое учреждение до значительных размеров. В конце концов он и его товарищи отделились от старого амальфийского монастыря, придатком которого они до сих пор были, и организовали орден госпитальеров, похожий на орден Св. Лазаря, основанный в то же время (1112 г.) и «специализировавшийся» на лечении прокаженных. Новый орден познал стремительный подъем; паломники незамедлительно оценили его пользу, выказывая свою признательность в виде дарений. В конце концов госпитальеры превратились в военный орден: в 1126 г. появляется упоминание о коннетабле Госпиталя. Подражали ли госпитальеры военным орденам Испании, где у них имелись владения, как считает К. Казн, или следовали примеру ордена тамплиеров, когда свершили это преобразование, будучи вынужденными решиться на этот шаг из-за условий, в которых протекало паломничество?^{163}

Из рассказов первых паломников видно, какие невероятные опасности подстерегали путников на дорогах в Святой Земле. Повествования Зеавульфа (1103 г.) и аббата Эккехарда (1110–1115 г.) полны упоминаний о грабежах, набегах, засадах и повседневных убийствах. Гильом Тирский рассказывал о мусульманских крестьянах, господствовавших в сельской местности, которые блокировали города в надежде уморить их голодом, убивали или пленяли, чтобы продать в рабство, путешествовавших в одиночестве христиан. Даже в городах разбойники убивали франков в их собственной постели. Но особенно опасной была дорога из Яффы в Иерусалим, проходившая возле Рамлы. Король Балдуин I в прямом смысле выкурил из их логова, как лисиц из норы, и переловил бедуинов, промышлявших разбоем в этом регионе (1100 г.); но египтяне из Аскалона продолжали свои набеги на эти территории; в 1107 г., прознав, что «большая компания христиан пройдет из Яффы в Иерусалим», «турки из Аскалона… устроили засады на дорогах». Со своей стороны, паломники, хоть и захваченные врасплох, не растерялись и отбросили 500 египетских всадников и 1000 пехотинцев, потеряв в бою только троих своих людей. Христиане пытались обезопасить дороги с помощью сети укреплений, которая достигла своего размаха в XIII в., но, кроме Рамлы и Лидды, ни одно из них, лишенное достаточного по численности гарнизона, не смогло оказать отпора мусульманам: Шастель-Арнуль, построенный в 1105 г., был разрушен египтянами в следующем же году^{164}. Опасность на дорогах не исчезла и к 1113 г.: русский игумен Даниил, восхищенный церковью в Рамле, отметил, что окружавшая ее местность была пустынной, так как эти земли, пусть и изобиловавшие источниками, облегчавшими стоянки для паломников, все же были непригодны для поселения из-за постоянных налетов аскалонских мусульман. Путь из Иерусалима в Хеврон был не менее опасен, хотя на полдороге между Вифлеемом и Хевроном франки построили крепость (Бейсури, «Пти Магомери»?). Русские паломники хотели посетить Святые места в Галилее: они сочли за удачу отправиться вместе с королем Балдуином, который вел армию на мусульманские территории, ибо дорога была полна превратностей. Уже то, что Даниил с семерыми безоружными спутниками смогли проделать путь из Тивериады в Назарет, избежав нападений сарацин из галилейских деревушек, посчитали почти чудом. Встреченный ими в Кане многочисленный отряд, направлявшийся в Акру, позволил русским паломникам без приключений проделать оставшуюся часть пути^{165}.

Гуго де Пейен, рыцарь из Западной Европы, прибывший служить на Восток с тридцатью товарищами, приходившийся родичем графам Шампанским, союзником или другом семье Св. Бернарда (его замок Монтиньи находился неподалеку от Монбара), был поражен таким положением вещей. Спустя три года после своего презда на Святую Землю он объединился с восемью товарищами, главным среди которых являлся Жоффруа де Сент-Омер, «ради паломников, которые просили сопровождать их на дорогах», как писал Михаил Сириец, и чтобы «охранять дороги, по которым ходят пилигримы, от грабителей и разбойников, которые творят там великие злодеяния», по словам переводчика Гильома Тирского^{166}. Компаньоны поступили на службу к патриарху, которому поклялись хранить обет целомудрия и послушания, и к королю, разрешившему им «поселиться в крыле дворца, который он устроил в храме Господа Нашего», в Храме Соломона (мечеть Аль-Аксар). Однако они остались мирянами, обыкновенными добровольцами, собравшимися по собственному желанию, чтобы охранять дороги и вести благочестивую жизнь. В 1128 г., спустя восемь лет после того, как они собрались вместе, Гуго де Пейен появился на Западе и попросил у Св. Бернарда составить устав «Воинства Христова» или «Воинства бедных рыцарей Христа»^{167}. Собор в Тру а узаконил устав нового религиозного ордена, созданного на принципах ордена Св. Бенедикта, который зижделся на тройном обете — бедности, целомудрия и послушания.

Но иерархическая организация ставила тамплиеров особняком от других орденов: как и в гражданском обществе, орден состоял из трех классов «монахов»: рыцарей знатного происхождения, сержантов, набранных из горожан и клириков, ответственных за богослужение. Кроме того, в ряды ордена принимали рыцарей на определенное время, что сильно напоминает наемников на службе короля. Как и в миру, управление орденом осуществляли Великий Магистр и великие чины (маршал, командоры), которые принимали решения, за исключением случаев особой важности, когда в дело вмешивался генеральный капитул — собрание братьев-тамплиеров. Массовое поступление новобранцев в орден (особенно заметное в Бургундии, где в 1133 г. толпа рыцарей стала тамплиерами) и система провинциальных командорств, принимавших щедрые пожалования, позволили новому ордену действовать с размахом, о котором не могли и мечтать его основатели, и принять на себя функции, выходившие далеко за рамки их первоначальных целей.

В правление магистра Раймунда дю Пюи (ок. 1119 — ок. 1158 гг.), орден госпитальеров принял аналогичный устав, но продолжал совмещать военную деятельность с заботой о паломниках: Иоанн Вюрцбургский упоминает о большом числе пайков, ежедневно раздаваемых беднякам, а больницы продолжают играть важную роль в ордене; из-за этого организация госпитальеров была гораздо более сложной, чем у тамплиеров. Мы не знаем, до какого времени монахи-рыцари, одетые в черный или красный плащ с красным крестом у госпитальеров и (1145–1153 гг.) и белый плащ с красным крестом у тамплиеров, занимались исключительно эскортированием паломников. Первоначально пожалования ордену состояли из поместий (casaux) и десятин и предназначались для обеспечения его постоянными средствами; вскоре рыцарям-монахам стали жаловать замки, которые они могли без труда защищать, поскольку их людские ресурсы были неисчерпаемы. Картулярий тамплиеров пропал, и первое пожалование подобное рода, которое нам известно — это передача в 1136 г. госпитальерам замка Гибелин — быть может, потому, что эта местность уже давно принадлежала ордену и была оставлена ему во владение после постройки там крепости. В 1150 г. король, приказав отстроить стены Газы, стал искать того, кто мог бы содержать там необходимый для защиты гарнизон. «По общему совету, ее /Газу/ отдали тамплиерам, потому в этом ордене состояло довольно братьев, которые были добрыми рыцарями и мудрыми людьми»^{168}. Без сомнения, именно потому, что ордена не испытывали недостатка в людях и средствах, им передавали некоторые укрепления в Иерусалимском королевстве — хотя эти уступки даже в сравнение не идут с пожалованиями, сделанными тамплиерам в графстве Триполи и на севере Антиохии и госпитальерам на восточной границе Триполи и области Маргата, на юге Антиохии, где эти два ордена обладали почти суверенной властью. «Книга короля» запрещала государю отчуждать свои замки в пользу «religion»^{169}, а королевским вассалам продавать им свои фьефы; только в катастрофических ситуациях решались уступить рыцарям-монахам крепости королевства. Действительно, до 1187 г. число укреплений, принадлежавших военным орденам в Иерусалимском государстве, было довольно ограниченным. Госпитальеры попытались добиться пожалования им половины Баниаса в 1157 г., но когда крупный орденский гарнизон с обозом, посланный в это место, попал в засаду и потерпел поражение, они отказались от своих претензий. Госпитальерам принадлежали, помимо фортов вдоль дорог пилигримов (например в Эммаусе, Ла Фонтен дез Эмо, возле Иерусалима), несколько укрепленных замков в королевстве, таких как замок Св. Иова на пути из Наблуса до Гран Герена (другая дорога, по которой передвигались паломники) и важное укрепление в Коке или Бовуаре, контролировавшее границу с Иорданией на юге от Бейсана: орден захватил этот замок перед 1168 г. и превратил ее в грозную крепость. Тамплиеры также владели рядом фортов, например, защищавших Иерихон (Сен-Жан-Батист, Карантен, Мальдуэн или Тур Руж), а также укреплениями на дороге, идущей вдоль берега из Лидды к Галилее: в 1187 г. в цитадели маленького городка Како закрепился крупный гарнизон из 90 рыцарей и далее к северу тамплиерам принадлежала крепость Ла Фев. Они же занимали несколько наблюдательных постов на египетской границе, в регионе Газы, а также в Трансиордании, где в 1166 г. двенадцати тамплиерам доверили укрепленную пещеру, которую те защищали без особого энтузиазма: сеньор «Трансиорданской земли» Филипп де Мильи, попросив принять себя в ряды тамплиеров, чьим Великим Магистром он впоследствии стал, передал ордену Ахамант и половину соседнего региона (Белка)^{170}. Но главной крепостью тамплиеров был Сафет, высившийся на севере Галилеи, перед которым в 1178 г. они построили Шатле Св. Якова, где Саладин уничтожил гарнизон из 80 рыцарей и 750 сержантов.

Несколько замков, которыми владели оба ордена, равно как и башни, которые доверяли им в отдельных городах, резко контрастируют с огромным богатством и мощной армией рыцарей-монахов. Обычное число рыцарей-монахов в королевстве составляло примерно пять сотен рыцарей и столько же туркополов; сюда не входят гарнизоны их замков, которые доставались им с таким трудом, ибо рыцари из орденов представляли собой «мобильную армию», всегда готовую к маршу и тем более удобную для использования, потому, что у нее не было собственной территории, которую требовалось бы защищать. У рыцарей — монахов были казармы («дома» Храма и Госпиталя) в большинстве городов, которые они были готовы покинуть, чтобы сопровождать паломников — Григорий IX с раздражением напомнит в 1238 г. тамплиерам, что им надлежит присматривать за дорогой из Яффы в Цезарею, которая в тот момент подвергалась разорительным набегам мусульман — или начать боевые действия^{171}.

Ордена носили интернациональный характер: сеть их «командорств» или «прецепторий» охватывала все христианские государства, тогда как от восточных государей они принимали в пожалование поместья и ренты, а знатным паломникам служили посредниками, подготавливая их пребывание на Святой Земле. Например, около 1168 г. госпитальеры получили от Венгерского герцога 10 000 безантов, чтобы приобрести поместья и земли, где тот намеревался останавливаться в течение своего паломничества; подразумевалось, что после отъезда или смерти князя приобретенное имущество и земли отойдут в пользование ордена. Великий Магистр извинился перед герцогом за то, что в окрестностях Иерусалима приобрести уже ничего нельзя; зато он предложил герцогу владения в Эммаусе, Икбале, Бельвеере и Saltus Muratus, которые принадлежали госпитальерам в этом регионе, в том случае, если знатный даритель не пожелает остановиться в Акре, где за 6000 безантов орден приобрел для него дворец и четыре дома с поместьем по соседству, приносящие 1100 безантов в год. Аналогичные сделки были заключены и с чешским герцогом Владиславом (которому предоставили Крак де Шевалье в качестве резиденции) и графиней Сен-Жилльской, Констанцией, дочерью короля Франции Людовика VII, которая купила поместье возле Акры взамен ежегодной ренты в 50 безантов, которые орден обязался ей выплачивать в период ее пребывания на Святой Земле^{172}. Активная банковская деятельность обоих орденов в XIII в. ведет свое начало от тех же операций, когда паломники передавали деньги в командорства своей страны, чтобы получить их по прибытии на Восток, предъявив выданное им свидетельство — мы говорим о переводном векселе. Также и король Англии Генрих II послал значительную «милостыню» тамплиерам и госпитальерам на нужды Святой Земли для своего пребывания в королевстве Иерусалимском, куда он намеревался прибыть после заключения мира с французским королем^{173}. Даже на Востоке использовали кассы орденов для хранения там денег, особенно в периоды кризисов; так, в 1199 г. папе римскому пожаловались, что тамплиеры отказались вернуть епископу Тивериадскому 1300 безантов и другое имущество его церкви, оставленное у них на хранение предшественником прелата. Папа приказал тамплиерам вернуть просимое, но местное духовенство превысило свои полномочия и отлучило орден от церкви: в свою очередь, папа отменил отлучение до тех пор, пока не получит более полную информацию о конфликте^{174}.

Хоть ордена и возникли в среде духовенства, отношения между ними не замедлили испортиться: тамплиеры и госпитальеры поспешили как можно скорее выйти из-под юрисдикции патриарха Иерусалимского и добиться подчинения исключительно папе, основывая свои претензии на том, что они являлись интернациональными организациями. Как представители двух сословий — рыцарей и клириков — и тот и другой орден злоупотреблял своим двойственным положением: в качестве сеньоров они владели землями, но как монахи претендовали на то, чтобы не отдавать десятину, предназначенную епископам. В свое время церковь первой начала даровать орденам имущество: вполне понятно раздражение духовенства, столкнувшегося с неблагодарностью рыцарей-монахов. Ведь под предлогом своей независимости от местного духовенства тамплиеры и госпитальеры принялись строить церкви, невзирая на деление по приходам, не спрашивая позволения у епископата, и проводить богослужение в отлученных от церкви городах, где находились их резиденции, причем не частным порядком и не без колокольного звона, что было им разрешено, а с 'помпой, принимая в орденских капеллах отлученных. В Иерусалиме исконная резиденция госпитальеров располагалась напротив церкви Ла Латин, неподалеку от Гроба Господня, но рыцари-монахи постепенно приобрели все дома, которые отделяли их от этого храма. Пренебрегая святостью места, они сдавили «почитаемую» церковь своими постройками и зданиями, возвышавшимися над ней. Патриарх Фульхерий, выведенный из терпения дурными поступками госпитальеров (звон колоколов во время проповедей, и даже, в 1155 г., вооруженное нападение на капитул Гроба Господня), в конце концов подал в Рим жалобу от лица прелатов Сирии. Святой престол вынес порицание бесчинствам двух орденов, но отказался подчинить их патриарху. Это неполное удовлетворение — конфликт вновь разгорелся в 1168 г. из-за Яффы, где госпитальеры пренебрегли наложенным на этот город интердиктом, построили церковь и возжелали присвоить десятину — пришлось не по вкусу прелатам и стало основным мотивом того, что они встали на сторону кардинала Октавиана (антипапы Виктора IV), обещавшего им поддержку, и до 1161 г. не признавали законным папой его противника Роланда Бандинелли (Александра III)^{175}.

В отношении королевской власти ордена оставались послушными гораздо дольше. Правда, кажется, что тамплиеры неоднократно проявляли непокорство — ведь ряды ордена пополнялись за счет рыцарей Запада, что делало их выразителями «крестоносного духа», по выражению Р. Груссе, и противниками «разума пуленов», которым, как более привыкшим к местной обстановке, была свойственна осторожность; тамплиеры не соблюдали строгие каноны рассудительной тактики иерусалимлян, потому история их ордена часто представляет собой серию поражений, произошедших по вине самоуверенности и безумной отваги рыцарей, только что высадившихся в Сирии. Тамплиеры были также скупы, и их обвиняли в том, что они пытались помешать прочим франкам проникнуть в осажденный Аскалон через брешь, выставив в ней охрану, тогда как сорок орденских рыцарей вошли в город, чтобы захватить всю добычу (1153 г.). Будучи более уравновешенными, госпитальеры поддержали египетскую политику Амори I, но оказали на короля давление, вынудив его начать кампанию 1168 г., не дожидаясь подхода византийцев. Великий Магистр ордена Жильбер д'Ассальи (1163–1170 гг.), исторг у короля обещание уступить госпитальерам Бильбейс и всю соседнюю провинцию с годовым доходом свыше 100 000 безантов и 50 000 безантов ренты с десяти других городов, взамен участия 50 рыцарей и по меньшей мере 50 туркополов в походе. Стремясь овладеть этими благами, Жильбер набрал отовсюду наемников, растратил всю казну ордена и задолжал более 100 000 безантов. Провал завоевания Египта обернулся катастрофой для госпитальеров: Жильбер, пав духом, удалился жить в пещеру и назначение преемника на его место прошло с большими осложнениями; казна ордена была обременена долгами, и разоренные госпитальеры даже не смогли занять замки Аркас и Гибелакар (возле Триполи), которые Амори уступил им в 1169^{176}.

Что касается тамплиеров, то Амори I не смог стерпеть их неповиновения: в 1166 г. двенадцать тамплиеров, сдавших крепость в Трансиордании мусульманам, были по его приказу найдены и незамедлительно повешены. Гораздо сложным оказалось дело 1173 г.: ассасины (исмаилиты) из Джебель Нозайри, за владениями которых наблюдали тамплиеры из Шастель Бланк и с которых взимали ежегодную дань, предложили королю заключить союз с франками против мусульман (поговаривали даже, что они собирались принять крещение) и попросили у Амори избавить их от выплаты 2000 безанов, которые были на них наложены орденом. Король заключил с ассасинами договор и предоставил их посольству пропуск на обратный путь; но, когда послы пересекали территорию тамплиеров, на них напал отряд под командованием тамплиера Готье дю Мениля и всех перебил. В ярости Амори и его бароны решили наказать повинного в оскорблении королевского величества. Но великий магистр Эд де Сент-Аман имел наглость воспротивиться их приказу; он сам наложил покаяние на Готье, которое счел достаточным до тех пор, пока папа римский, на суд которого было вынесено дело, не выскажет свое мнение. Эд запретил королю и баронам касаться братьев и их имущества. Амори же, узнав, что Готье вместе с Великим Магистром находится в доме ордена в Сидоне, приказал схватить виновного в присутствии Эда и заключить его в королевскую тюрьму в Тире^{177}.

Этого урока было недостаточно, чтобы умерить гордыню рыцарей-тамплиеров — Амори даже приписывают намерение потребовать роспуска ордена. После смерти этого короля его сын Балдуин IV попросил у Саладина перемирие. Тамплиеры заявили королю, что собираются построить замок на мусульманской границе, у Брода Иакова. Балдуин возразил, что во время перемирия это запрещено. Рыцари ответили, что отстроят и укрепят замок своими силами, без короля. Это решение граничило с дерзостью, так как король обладал правами на все замки королевства и мог даже снести любое укрепление, которое «обременяло» его землю. Однако Балдуин, видя, что тамплиеров особо не беспокоит его мнение, согласился содействовать постройке и защитить строителей от сарацинов, заставляя самих рыцарей придерживаться перемирия^{178}. Гильом Тирский обвинял Великого Магистра Эда де Сент-Амана, попавшего в плен к мусульманам в 1179 г., в том, что тот «был скверным человеком, гордым и дерзким, дышащим злобой, не боявшимся ни Бога, ни человека»^{179}. Его преемник на посту Великого Магистра, Жирар де Ридфор, мелкий фламандский рыцарь, который за несколько лет вознесся до самых вершин ордена (1186 г.), повел себя еще более надменно, и его роль в государственном перевороте Ги де Лузиньяна (в отличие от лояльного поведения Великого Магистра госпитальеров) и в финальном распаде заставили орден сыграть роковую роль для королевства.

Тамплиеры и госпитальеры оставались единственными рыцарскими орденами в первый период Иерусалимского королевства: Тевтонский орден к тому времени еще был простым госпиталем, зависевшем от Госпиталя Св. Иоанна, предназначенным для немецких пилигримов, с одним приором и немецкими «сержантами». В орден Св. Лазаря поступало сравнительно ограниченное число людей, и ему было суждено существовать в небольших размерах^{180}. Тем не менее, как и в Антиохии в 1180 г., Иерусалимские короли попытались перенести на Святую Землю испанский орден Монжуа^{181}: в 1176–1177 гг. Вильгельм Монферратский и его жена Сибилла уступили графу Родриго и его ордену четыре башни Аскалона, среди которых главной была Башня Девственниц. Но этот орден не получил широкого распространения.

Тем не менее на всем протяжении XII в. военные ордена сыграли немаловажную роль в защите королевства. Их колоссальные ресурсы, постоянный приток новобранцев позволяли им занять место в первых рядах королевства, опередив даже церковь, к которой они принадлежали только номинально, и баронов, которых мог разорить один-единственный набег мусульман. Но благодаря своей мудрой политике Иерусалимские короли смогли удержать ордена в повиновении и помешать им стать независимой силой. Идеал этих «воинств» вызвал энтузиазм у Св. Бернарда, который написал «Хвалу воинству Христову». Но, к сожалению, ордена впитали в себя самые архаичные элементы феодализма, и зрелище своего могущества опьяняло рыцарей скромного происхождения, которые становились во главе орденов. Умножение их богатств и роль банкиров, которую они играли, породило среди них алчность. Но если тамплиеры и госпитальеры обладали всеми недостатками, свойственными рыцарству, то они обдалали и всеми его достоинствами и старались улучшить их. Вспомним суждение Ибн-аль-Асира, повествовавшего о том, как мусульмане просили у тамплиеров гарантий для выполнения соглашений: «рыцари были благочестивыми людьми, которые засвидетельствовали свою верность данному слову». Верные своему уставу, тамплиеры и госпитальеры предпочитали погибнуть в бойне, чем отступить, и сохранение латинского королевства в значительной мере является трудом их рук^{182}.

IX. Горожане и колонисты

Существование в XII в. класса горожан в Иерусалимском королевстве заставило ученых истратить большое количество чернил: одни, как Беньо, уверяли, что римское право, сохранившееся в Сирии, повлияло на создание сословия свободных людей, отличных от рыцарей — однако справедливо замечали, что «буржуазия» была в чем-то более средневековым явлением, чем римским^{183}. Сам Додю пытался доказать, что «буржуазия» была делом рук королевской власти, видевшей в ней поддержку против знати, — теория столь же сомнительная, что и первая. Мы считаем, что лучшее объяснение этого феномена дал К. Казн, показавший, что оказавшись посреди местного сирийского населения жившего на своей родной земле, франки, не принадлежавшие ни к знати, ни к духовенству, были вынуждены сами объединиться в сплоченную группу^{184}. Право, по которому они существовали, в конце концов было оформлено в редакции «Ассиз палаты горожан», которая датируется временем позднее 1215 г. Но будет ошибочным представлять себе то, чем была латинская «буржуазия» XII в., основываясь на сведениях из этого текста (созданного около 1230 г.), который по большей части являлся сборником торговых статусов.

Ведь латинские горожане XII в. являются не чем иным, как классом, сформировавшимся, прежде всего, из торговцев. Несомненно, что большинство из них занимались коммерцией: Эрнуль и Цезарий Гейстербахский уверяли, что иерусалимские горожане, включая самых богатых, делали предметом своей торговли даже своих жен и дочерей^{185}. Вне зависимости от того, чем были эти заявления, вероятно, слишком преувеличенные моралистами, существование латинских ремесленников и купцов документально подтверждено: в описаниях Иерусалима перечисляются латинские ювелиры, чьи лавки соседствовали с мастерскими их конкурентов-сирийцев — один акт 1135 г. подписан, помимо прочих, судьей Сейбертусом и многочисленными ювелирами Святого Града — Пьером Ле Февром, Турстаном Англичанином, Сивардом, Пьером из Перигора, Бернаром и Фульком^{186}.

Упоминаются также латинские торговцы суконными товарами — владельцы магазинов на Закрытой улице, а также менялы, которым принадлежал латинский обменный ряд, отличавшийся от обменного ряда сирийцев. Иерусалим, таким образом, населяла торговая «буржуазия» франкского происхождения, возможно, объединенная в корпорации, подобно тем ювелирам, что перечислены по гильдиям в хартии 1135 г. Некоторые горожане были сказочно богаты, как некий Ле Жермен, приказавший во время засухи вырыть водоем, прозванный «Озером Жермена», возле городских ворот, чтобы обеспечить водой бедняков Иерусалима. Их социальное положение должно было быть довольно значительным, поскольку в 1187 г., правда, в условиях необычайно сильной опасности, так как в городе находились только два рыцаря, — Бальан д'Ибелен возвел в рыцарское достоинство свыше шестидесяти отпрысков иерусалимских горожан. Некоторые из них, возможно, даже владели поместьями — «casaux»; так, ряд сельских поселений в 1141 г. был обозначен как «поместья» Порселя, Жоффруа Агюля, Анскетена, Башлера, Жерара Буше: все эти имена принадлежат горожанам Святого Града, которые, таким образом, наравне с рыцарями, были держателями настоящих «сеньорий»^{187}. Правда, «буржуа» Иерусалима могли занимать исключительное положение, и лишь немногое отделяло их от мелких рыцарей — «вавассоров» Запада — которые также жили в городе.

Однако наряду с этими купцами, функции которых мы еще рассмотрим, термин «буржуа» также обозначал все сословие латинян, которых сегодня мы назвали бы «колонистами». Все города, в конце концов, не занимались торговой деятельностью на одном уровне, чтобы повсюду мог создаться класс могущественных «денежных воротил»; однако даже в небольших сельских городках (bourgade) была своя «буржуазия».

На эту особую черту повсеместной латинской колонизации до этого не было обращено должного внимания: блестящий фасад патрициата Акры или Тира часто затмевал реальность, засвидетельствованную в начале XII в. в знаменитом пассаже Фульхерия Шартрского, — расселение франков, которые не принадлежали к рыцарям, в маленьких сельских городах внутренних областей королевства.

Однако в документах, посвященных этому сюжету, как раз нет недостатка; в то время существовала разновидность держания, названная держанием «en bourgeoisie», как это видно из примера с архиепископом Назаретским, в 1255 г. подарившим одному горожанину из Акры два «плуга» земли в Саферии и дом в Назарете с примыкающими к нему виноградниками и оливетами: это дарение было сделано в «in burgisiam»^{188}. Таково обыкновенное держание «en bourgeoisie»: с XII в. до нас дошли настоящие хартии о вольности, исследование которых проводилось довольно слабо, несмотря на тот интерес, который они представляют для изучения расселения латинян на Святой Земле.

Для сдерживания египетского гарнизона Аскалона, в 1136 г. король Фульк приказал Гуго, сеньору Сен-Абрахама (Хеврона), уступить госпитальерам местечко Бетгибелин или Берсабию, расположенную на полпути между Хевроном и Газой. Этот дар ордену состоял из укрепленного здания и нескольких поместий. Городок был укреплен госпитальерами, которые поместили туда гарнизон^{189} из рыцарей и туркополов (именно те самые туркополы из «Гибелина» в 1177 г. провели грабительский набег на бедуинов, принадлежавших тамплиерам Газы — откуда и берет свое начало конфликт между двумя орденами), под командованием прецептора или кастеляна. Однако этого гарнизона не хватало для защиты новых крепостных стен, и речи не могло идти о том, чтобы доверить их охрану лишь одним местным христианам, которые, по правде говоря, были весьма немногочисленны…^{190}. Великий Магистр госпитальеров, Раймунд дю Пюи, прибег тогда к приему, которым веком спустя воспользуется король Англии в отношении «бастид» Гиени: он позвал в Гибелин латинских колонистов, пожаловав им привилегии, которые в 1168 г. подтвердил его приемник Жильбер д'Ассальи.

Эти «буржуа» принадлежали к разным национальностям: тридцать два главы семей, чьи имена перечислены в первой хартии, либо были выходцами из Южной Франции (Санчо Гасконец, Раймунд Гасконец, Эли из Бордо, Бернар из Перигора, Пьер Каталонец, Ламберт из Пуатье, Брен из Бургундии, Жильбер из Каркассона), либо принадлежали к «пуленам» (Пьер из Роэз, Адалард и Гильом из Рамлы, Рихард из Сент-Авраама, Бернард из Иосафата), или к колонистам другого происхождения (Жерар Фламандец, Этьен Ломбардец, Жан из Корсенианы…). Впоследствии их число увеличилось, в особенности с тех пор, когда захват франками Аскалона сделало регион более безопасным для проживания. Каждый из жителей этого маленького городка получил место под строительство дома с двумя «плугами» земли на территориях, лежащих между Гибелином и «возвышенностью Тамарен». Каждый год они были обязаны выплачивать госпитальерам полевую подать и десятую часть, кроме десятой части с овощей, по обычаю Иерусалима. Десятая часть от добычи, захваченной у сарацин, вычиталась по кутюмам Лидды и Рамлы. Орден сохранил за собой преимущественное право покупки домов и земли по цене, гораздо ниже (за один «rabouin», представлявший собой самую малую долю безанта) той, за которую предыдущий владелец договорился продать дом покупателю. Налог, взимаемый госпитальерами при переходе права собственности к другому, равнялся одному безанту за «плуг» земли и один «rabouin» за дом или виноградник. Наконец, госпитальеры специально оговорили, что ежели какого-либо жителя уличат в прелюбодеянии, то выгонят из города после бичевания^{191}.

Намек на кутюмы, содержащийся в акте, показывает, что в Иерусалимском королевстве существовали хартии о предоставлении привилегий, похожие на хартии Лорриса и Бомона во Франции того времени. Также в 1180 г. правительница Помье, Аюис, разрешила горожанам этого города дарить свое имущество монахам Мон-Фавора, кроме прав сеньора, «сообразно обычаям и кутюмам Бюри» — другого маленького городка Галилеи^{192}.

Другая хартия с предоставлением привилегий была подтверждена Балдуином III в 1153 г.: по приказу этого короля Жирар де Баланс, виконт Акры, поселил латинских колонистов в домен Юмбера де Паси — городок, которому суждено прославиться в связи с битвой между Ибеленами и имперцами в XIII в.^{193} Жирар де Баланс заключил соглашение с колонистами о выплате ими налогов за фрукты, пользование общественными печами и банями, за обмер и помол на соседней мельнице, равно как и ценз за их дома.

Все вышеперечисленное напоминает движение за основание свободных и новых городов, которое происходило в это время на Западе: быть может, как раз, чтобы основать новый город, Вивьен Хайфаский заключил в 1165 г. договор с канониками Гроба Господня, поделив с ними «необитаемый город» (новые постройки любили возводить на античных развалинах, ибо там материалы были под рукой, и, по поговорке того времени, «разрушенный замок уже наполовину восстановлен»), расположенный между Хайфой и пальмовой рощей, с двумя водоемами, которому он даровал право свободной торговли^{194}? Представляло ли это соглашение собой род договора о совместном владении, каковые заключали меж собой аббатства и французские короли из династии Капетингов? В XIII в. один путеводитель расхваливал расположенный неподалеку оттуда «город, который назван Франшвилем… и является самым красивым и здоровым для человека местом во всех горах»^{195}. Разве эта пропаганда, превозносящая благоприятные условия для здоровья в отдельном городе, не напоминает развешенную на наших стендах рекламу о продаже земельных участков?

Даже названия новых поселений указывают на их характер: к Франшвилю (фр.: свободный город), мы можем добавить «Нев Виль (фр.: Новый город)», основанный канониками Гроба Господня в поместье Рамафа: в 1160 г. их приор уступил Ги Ле Шамелье верблюдов, Жиро Шеврю и Гуго из Яффы места под постройку домов, участки, чтобы сажать виноград и деревья, «плуг» земли, оливету, печь и мельницу «по обычаю Ла Магомери». Что касается самого Ла Магомери, то это, пожалуй, самый древний из городов, основанных латинянами на Востоке: в период между 1114–1124 гг. каноники Гроба Господня кое-как укрепили маленький бург Бирру, возле Иерусалима, и в 1124 г. женщины и дети смогли там укрыться на то время, пока египетские всадники сжигали город. Однако город очень быстро оправился: «Гранд Магомери» в 1156 Г. насчитывал свыше 90 горожан, а уже в 1160 г., годовой ценз за дома достигал значительных цифр от 5,8 до 14 безантов. В 1170 г. шестьдесят пять «башельеров» из Ла Магомери были убиты под Газой. Каноники Гроба Господня основали и другие новые города: «Энсан» (Айн-Шемс), ставший Вальдекуром, в Бетсури, около Эммауса, Пти Магомери; в 1169 г. Иерусалимский патриарх побуждал своих каноников строить еще города, куда придут на поселение латиняне^{196}.

Этих примеров, которые дошли до нас в единичных документах, без сомнения, было вдвое больше. Колонисты, прибывавшие из Франции и с остального Запада, быстро осваивались в среде сирийцев и приспосабливались к местным условиям сельской жизни. Хотя некоторые моменты этой жизни не должны были выбить их из колеи, а успокоение этой разграбленной страны обещало, по свидетельству аббата Эккехарда и Гильома Тирского^{197}, вознаградить их изобильным урожаем, перед ними все же вставали непредвиденные проблемы. Без сомнения, наиболее непривычной для колонистов была проблема, связанная с водой: именно по этому поводу было заключено соглашение между монахами Карантена и вдовой Евстахия Гранье (прежнего сеньора Сидона), которая владела доменами в округе Иерихона. Тогда как ее покойный муж разрешал монахам использовать воду для мельницы только в один раз в две недели, вдова открыла, благодаря вмешательству виконта Иерихонского, доступ к воде по субботам, включая предыдущую ночь^{198}. Что же касается посевных культур, то они не должны были отличатся от тех, с которыми люди Запада, особенно уроженцы Южной Европы, имели дело у себя на родине: с виноградом, злаками, оливками они сталкивались далеко не в первый раз. Но вот что показалось поселенцам необычайным, так это «лесной мед» (mel selvestre), который произрастал в плодородных долинах, спускавшихся к Средиземноморью. На водяных мельницах перемалывали «cannamelles», чтобы выработать продукт, иногда называемый по-арабски «zuccar» — наш сахар, именно тогда и на долгое время составивший конкуренцию пчелиному меду, который использовали на Западе.

Впрочем, самим латинским «буржуа» редко приходилось обрабатывать землю: мы видим в них мелких землевладельцев; держание «en bourgeoisie» из двух «плугов» заключалось приблизительно в шестидесяти гектарах обрабатываемой земли, не считая садов и виноградников^{199}. Но призыв к колонистам встретил огромный успех на Западе: достаточно всего лишь перечесть «манифест» Фульхерия Шартрского, чтобы ощутить восторг тех людей, кто, влача нищенское существования на Западе, на Востоке оказывался владельцем небольшого домена.

Это изобилие не было безвозмездным: хоть горожане и не были обязаны лично присутствовать в королевской армии, за свои привилегии они выполняли иные обязанности. На первом месте стояли военные службы: вероятно, им приходилось снаряжать отряд «сержантов». Список, составленный Жаном д'Ибеленом в XIII в. полон ошибок, ибо автор, как кажется, проигнорировал многие «города буржуазии»; тем не менее он перечисляет отряды из сержантов, выставляемых городами: 500 из Иерусалима, столько же из Акры, 300 из Наблуса, 100 из Тира и 100 из городка Лиона, 200 из Тивериады, 150 из Аскалона, 100 из Яффы, 50 из Цезареи, Арсуфа, Хайфы, 25 из Герена…^{200} Помимо этих контингентов, пополнявших ряды королевского войска, в некоторых случаях горожане были обязаны личной воинской службой своим сеньорам: в отрывке, процитированном нами из хартии Гибелина, горожанам вменялось выплачивать десятую часть от добычи, захваченной у сарацин — это свидетельствует, что иногда колонистам приходилось участвовать в походах вместе с госпитальерами. И наконец, четко известно, что «буржуа», эти настоящие «солдаты-пахари», были обязаны устраивать засады и нести дозор в крепостях. Находясь в стране, где мусульманские крестьяне только и ждали, чтобы перебить своих господ, «городам буржуазии» самим приходилось обеспечивать свою защиту, для чего они были обнесены более или менее пространными крепостными стенами. И хотя в мирное время горожане имели право на ношение всего лишь одного ножа, им так и не удалось уклониться от воинской повинности^{201}.

Мы перечислили преимущества, которые получали эти колонисты в силу того, что феодальные повинности были для них необычайно слабыми. Нам остается узнать, в какой мере они пользовались административной автономией.

Наиболее часто встречается ошибка, когда «буржуазию» смешивают с «коммуной, связанной клятвой». Королевство Иерусалимское в XII в. не знало того коммунального движения, что бушевало тогда во Франции. Если члены коммуны приносили клятву коммуне, которую они рассматривали как сеньора, то на Востоке горожане оставались людьми своего сеньора, давая ему клятву верности, подобно населению Ла Магомери в 1155/1156 гг.^{202} Весьма вероятно, что при этом условии они получали свободу самоуправления, оставаясь, однако, подчиненными контролю со стороны сеньориальных чиновников. Если палаты горожан выполняли прежде всего судебные функции — как это видно из дел, которые в них рассматривались, так и из «Ассизы горожан», представляющей собой настоящий манифест полномочий палат горожан — ничто не подтверждает, что они ими в чем-то были ограничены; ни один текст не указывает нам на компетенцию этой ассамблеи вне рамок ее юридической деятельности. В любом случае палата горожан была очень распространенным институтом в королевстве Иерусалимском: она, в принципе, собиралась из двенадцати «присяжных», назначаемых королем — или местным сеньором — под председательством его представителя, как правило, именуемого виконтом^{203}. Нам неизвестно, может ли наличие виконта в отдельной местности свидетельствовать о палате горожан в этом месте: должны ли мы считать исключительным список, созданный в XIII в. Жаном д'Ибеленом, где перечисляются тридцать семь этих палат? Или лучше предположить, что ассамблеи горожан существовали во всех городских поселениях с франкским населением, в Лионе, Герене, Помье, Како, Калансоне и в прочих мелких городках внутренних районов, о которых уже не помнили в XIII в.? Иначе говоря, по каким мотивам тот или иной город превращали в центр заседания палаты горожан? В конце концов, кажется, что на одну сеньорию приходилась одна палата^{204}? Нехватка документации оставляет эти вопросы без ответа.

В этой палате виконт является всего лишь председателем, заверяющим своей печатью рассматриваемые дела^{205}. Правосудие же вершат двенадцать присяжных; сообразно принципу феодального права, по которому каждого человека должны судить равные ему, они принимали участие во всех процессах, где заинтересованными сторонами выступали франкские горожане — а также и тех, где «буржуа» судился с местным уроженцем или итальянцем (если тот был истцом). Обладая пространной торговой юрисдикцией, палата горожан, которую иногда называли «court reau» (курия короля; присяжные именовались «присяжными короля») — также рассматривала уголовные преступления. Так, купца, уличенного в поставках оружия сарацинам, судили в морском трибунале или «курии цепи», но отправляли в палату горожан, чтобы приговорить к повешению. То же самое происходило и во всех случаях, затрагивавших даже привилегированных итальянцев, когда речь шла об уголовных или материальных преступлениях, то есть о процессах, связанных с владением землей: «ни одна коммуна не судит за кровопролитие (за прилюдный удар), за убийство, за разбой, за измену, за ересь… за продажу дома и земли (n'a cort de sane, ce est de cop (= coup) aparant, ni de murtre ni de larecin ni de trayson ni de herezerie… ni de vente de maison ou de terre)»^{206}. Курия виконта одновременно являлась трибуналом короля (или барона) и горожан.

Тем не менее горожане могли предстать и перед Высшей курией, если они вели с рыцарем тяжбу, подлежащую «верховному правосудию». Многие главы «Книги короля» посвящены случаю, когда горожанин ударил рыцаря или рыцарь побил или умертвил «буржуа»: поскольку эти люди разного ранга не могли сойтись в судебном поединке, семья горожанина должна была просить любого другого рыцаря защитить его право в «битве», чтобы уличить убийцу. Если убийство было доказано — либо свидетелями, либо победой «чемпиона», то рыцарю, повинному в нападении, отрубали правую кисть и отбирали вооружение (если речь шла о нанесенном ранении) или вешали в доспехах и со шпорами, если его жертва погибла. Такому же наказанию подлежал рыцарь на стороне горожанина и сам «буржуа» (причем король мог помиловать побежденного), если ответчик брал вверх. Горожанина, ранившего рыцаря, казнили. В реальности в этом случае напавший покидал королевство, рискуя потерять свой фьеф, и мог вернуться обратно, только договорившись с семьей пострадавшего о выплате «возмещения»^{207}. Таким образом, горожане были защищены от бесчинств со стороны рыцарства.

Горожане также играли свою роль в политической жизни королевства: они присутствовали на собраниях «парламента» и обсуждали размер налогов, которые им предстояло платить, и их подписи фигурировали рядом с баронскими в королевских актах. Они равным образом участвовали и в церемониях: иерусалимские горожане прислуживали при коронационном пиршестве.

Но входили ли все франки Сирии в этот привилегированный класс? Без сомнения, в мелких городках, о которых мы упоминали, все колонисты должны были владеть своей частью держаний «en bourgeoisie» и таким образом быть земельными собственниками, что по всеобщему средневековому обычаю превращало их в «буржуа». Однако относились ли к этой категории люди, не являвшиеся землевладельцами? Вероятно, что их было не так уж и много, но нельзя обойти стороной достоверные статистические данные о численности франкской колонизации: во время падения Иерусалима около 20 000 жителей оказались не в состоянии заплатить относительно скромный выкуп, размер которого установил Саладин. Без сомнения, в их число нужно включить беглецов из соседних местностей, но вероятно, Святой Град был переполнен бедняками, паломниками, прибывшими к Святым Местам, всякого рода нищими, или даже сельскохозяйственными работниками и ремесленниками, разорившимися и неспособными выплатить ценз, который мог бы позволить им владеть домом и полями в новом поселении. Подотчетный палате горожан, принадлежал ли этот мелкий люд к «буржуа» в прямом смысле этого слова?

Что же касается итальянцев, осевших в Сирии, то многие из них смешивались с остальным населением, в основном французского происхождения^{208}, но жители торговых городов, которых «Ассиза» называет «коммунами» (Генуя, Пиза, Венеция), образовывали общины, жившие бок о бок с подданными королевства, но не смешиваясь с ними. Их колонии достигнут своего апогея в XIII в., и тогда мы займемся их исследованием.

В предыдущем столетии именно французы участвовали в этой одновременно сельской и городской колонизации, которая на самом деле превратила завоеванную ими Сирию, несмотря на значительное местное население, в «Новую Францию». Но можем ли мы позволить себе сравнить эту эмиграцию трудолюбивых колонистов с той, в результате которой пятьсот лет спустя французы пустили корни в Канаде, или с появлением в Алжире в XIX и XX вв. французских деревень, напоминающих сирийские «новые города»?

X. Положение местного населения

Какой бы значительной ни была франкская колонизация в восточном королевстве, сами франки представляли, и могли представлять только меньшинство среди населения королевства. Палестина всегда являлась перекрестком, где сталкивались различные расы и религии — даже во времена царей Израиля и Иудеи хананеи перекрывали еврейские племена, а иногда вклинивались финикийцы и филистимляне; другие народы разбавляли эту мозаику на протяжении ее долгой и неспокойной истории. Положения «Ассизы горожан» несут след этого смешения «языков», если пользоваться выражением франков. Во время судебного разбирательства, говорится там, еврей должен клясться на Торе, сарацин — на Коране, самаритянин на «Пятикнижии Моисея», армянин, сириец (монофизит), грек, несторианин, яковит (копт), равно как абиссин и франк — на Евангелии. Помимо арабского и французского языка, можно было услышать, как говорят на древнееврейском, древнесирийском, ведущем свое происхождение от арамейского, армянском, грузинском, халдейском, греческом, коптском или амхарском. В этой вавилонском столпотворении франки даже и не пытались ввести собственные институты. Они быстро осознали, что если и стоит установить некоторую иерархию в языках, то оптимальным вариантом будет уважение к традиционной организации внутри каждой общины. Уже в те времена это стало лучшей колониальной политикой.

Самыми бедными среди местного населения под владычеством франков стали те, кто до крестового похода господствовал над остальными национальными группами — мусульмане, обреченные на рабство. Франкское завоевание сопровождалось обращением в рабство многочисленных «сарацин», как, например, жителей Цезареи; Фульхерий Шартрский сообщает, что среди них лишь немногие мужчины уцелели, а женщины отданы на продажу или же, и красивые и уродины, должны были «крутить мельничные жернова». В крупных городах располагались невольничьи рынки, как в Акре, где венецианцы были обязаны платить один безант с каждого раба, которого они продавали. Продажа объявлялась недействительной, если пленник оказывался прокаженным или эпилептиком. Даже церквам дарили рабов: в 1164 г. Амори I пообещал ордену Св. Лазаря одного раба из каждых десяти пленных, которые составят его долю добычи (за исключением мусульманских «рыцарей», выкуп за которых король оставлял себе). Раба, убившего христианина, надлежало повесить, а если это оказывалась женщина, — сжечь^{209}.

Но участь рабов была смягчена законодательством, которое их защищало: собор в Наблусе предписывал наказывать тех, кто изнасилует сарацинку. Насколько возможно, франкам мешали обращаться с их прекрасными пленницами так же, как это делали со многими франкскими полонянками, попадавшими в мусульманские гаремы. Главное же, человек, принявший крещение, освобождался от рабских оков. «Либертин (= libertinus, отпущенник) — это тот, кто был рабом и принял крещение», сохраняя, правда, связь со своим прежним господином, против которого он не мог возбудить процесс (под угрозой наказания выплатить 60 безантов или утратить язык); ежели он умирал, не оставив завещания, его имущество отходило к его хозяину. Наконец «крещенный», который оскорбил своих господ, вновь становился рабом. Напротив, раб, который бежал к «язычникам» и, вернувшись, принимал христианство, становился полноправным свободным человеком. Около 1120 г. Фульхерий Шартрский упоминал, что жены латинских колонистов, среди которых встречались сирийки и армянки, также часто были крещенными сарацинками. Новообращенные в христианскую веру могли занимать самые высокие должности, как это показывает история камерария Балдуина, поведанная Гильомом Тирским: «В окружении короля Балдуина находился камерарий, бывший весьма близок к нему, и король выделял его среди остальных. Он был сарацином, но очень желал принять нашу веру, настолько, что король проявил милость, приказав его крестить, и сам отвел его к купели и дал ему свое имя; тогда же король принял его в свой дом». Тем не менее этот крестник Балдуина I, якобы прельстившись богатствами, предложенными ему людьми из Сидона, попытался отравить короля (1111 г.)^{210}.

Однако далеко не все мусульмане стали рабами. Большинство из них были крестьянами. Несмотря на то, что некоторые из этих «вилланов» сначала скрывали сельскохозяйственные продукты и ждали изменения ситуации, согласие в конце концов было установлено. Эти феллахи составляли большую часть сельского населения. королевства: армянский князь Торос выражал свое изумление этим фактом Амори I, и Усама передает, что «жители деревень вокруг Акры все были мусульманами; и когда к ним приходил пленный, они прятали его и доставляли его в области ислама»^{211}. Это «противостояние» иногда выливалось в «жакерию»: крестьяне Самарии разграбили Наблус после поражения при Синн-ан-Набре (1113 г.), равно как и в 1187 г. Но в целом отношения сложились превосходно: Ибн Джубайр, проезжая по окрестностям Акры (1184 г.), где население было исключительно мусульманским, заметил, что «дьявол искушал» этих сарацин «сравнивать свое положение с их единоверцами из областей, управляемых мусульманами, которое напротив, было безопасным и благополучным». Помимо поголовного налога (капитация, аналогичный мусульманскому хараджу, взимаемому с не-христиан) в один динар и пять киратов (либо один безант) и налог с фруктовых деревьев, франки требовали с их подданных только привычные подати. Чтобы привлечь армянских колонистов, им предложили те же самые условия, что и мусульманам! Они имели свою администрацию во главе со своими управляющими, и их участь вовсе не была плачевной. Как и прочих земледельцев, Балдуин II в 1120 г. освободил мусульман от налогов за продовольствие, которое они привозили продавать в Иерусалим^{212}.

По своему материальному положению мусульмане совсем не отличались от христианских крестьян, «сирийцев», которых Иерусалимские короли старались привлечь на свои земли — например, около 1115 г. Балдуин I активно «пропагандировал» среди христиан мусульманской Трансиордании, приглашая их на поселение в малонаселенный Иерусалим, где обещал им свободное держание (tenure en franchise)^{213}. По большей части они были свободными крестьянами, которые часто переезжали на территории, только что отвоеванные франками у мусульман, соблазнившись изобильным урожаем, который давала земля, долго находившаяся под паром. С них взимался налог в один безант за плуг. Слово «серв» не встречалось на Востоке, но многие крестьяне были привязаны к земле и их продавали вместе с их держанием. В Сирии правилом сельской жизни являлся трехлетний севооборот: поле в один год засеивалось хлебом или ячменем, другой год овощами. На третий год земля оставалась под паром. В распоряжении каждого «casai» — деревни или большого поселка — находились земли, по древней традиции распределяемые, исходя из числа семей и плугов.

Крестоносцы уважали этот обычай, и «плуг» остался единицей посевной площади; «бесплодную почву» (невозделанные земли, пастбища) не делили на плуги. В рамках этого надела сеньоры требовали от своих деревенских жителей, по праву испольщины (metayage), то половину, то треть (согласно Рубруку) урожая. Другие «подношения» (exenia, оброк) — яйца, сыр, куры и древесина — взимались в Рождество, Заговенье, Пасху. Налог с фруктовых деревьев (прежде всего, с олив) был необременительным и даже не сравним с чрезмерными поборами турецких пашей, которые доводили крестьян до того, что те выкорчевывали свои финиковые пальмы. Наконец, владельцы каждого «плуга» были обязаны раз в год идти на барщину с своим плугом и парой быков в сеньориальный домен. Чтобы дополнить эту краткую картину сельской жизни в — Сирии, упомянем, что виноградники, аналогично распределялись по плугам, и что король взимал побор с убоя скота, названный «tuage» (tuazo), за каждую забитую свинью^{214}. Местные христиане, возможно, были более многочисленны в городах, особенно в Иерусалиме, где Балдуин I их планомерно расселял. Там они занимались ремеслом под надзором королевских чиновников — прежде всего, мафезепа или начальника полиции — и подчинялись уставам, которые очень напоминают (куда сильнее, чем уставы наших современных корпораций) те, что направляли работу ремесленных гильдий на мусульманском Востоке или были напрямую унаследованы от Рима и Византии («Книга префекта» доносит до нас сведения об их крайне подробной регламентации). Эти христиане также были обязаны платить налоги: так, с каждого «очага» (мастерской) в Тире взимали в месяц две «cartata» (отреза ткани?)^{215}. В XIII в. самые богатые из этих сирийских промышленников и купцов станут жить на равной ноге с торговой «буржуазией» франков.

Помимо сирийцев и мусульманских крестьян, существовали другие общины, такие как евреи, обитатели одного квартала в Иерусалиме, где их было совсем немного — это только в XIII в. Саладин позовет их в этот город, и они превратятся в процветающую общину со школой Талмуда; более охотно евреи оседали в городах на побережье, особенно вокруг Тира и Торона, где их насчитывалось свыше тысячи семей. В Бейруте, Сидоне, Акре, Хевроне также присутствовали их общины (juiverie). Евреи, выходцы из Прованса, также часто прибывали на поселение в эти торговые города Сахеля. Подчиняясь своим судьям, они были обязаны, как и мусульмане, платить поголовный налог в размере одного безанта в год за каждого мужчину старше шестнадцати лет. Довольно многочисленными были поселения самаритян — около трех сотен семей — в их родных местах, в окрестностях Мон Гаризим (куда они каждый год прибывали праздновать Пасху), Наблуса и Цезареи^{216}.

Все эти этнические группы, представленные оседлыми народами, совершенно естественно, не изменяя своего традиционного уклада, вписались в рамки территориального режима сеньории. Напротив, латинянам пришлось решать одну очень деликатную проблему, связанную с интеграцией бедуинов в рамки феодального строя. Земли, занятые этими кочевниками (особенно в Трансиордании, Аравийской Петре и на границе с «Berrie», в сеньориях Аскалона и Хеврона), включали в себя пастбища, где они, следуя вековым традициям, занимались перегонным скотоводством. Но завоевания франков разрушили предыдущее деление на округа, к которому привыкли бедуины. Новые границы стали более точными, чем некогда, и преграждали традиционные пути, по которым бедуины перегоняли свои стада. Не желая отказываться от плодородных пастбищ, которые отныне были в руках франков (как, например, «лес Баниаса»), кочевники предпочли выплачивать новым сеньорам, как некогда старым, арендную плату за пользование их выпасами. В королевстве Иерусалимском эта плата поступала к королю, и взамен ему надлежало обеспечивать покровительство бедуинам — чьи стада представляли соблазн, часто непреодолимый, для тех или иных неимущих сеньоров, которые всегда рассматривали этих сарацин как славную добычу. Поэтому можно понять ярость Балдуина IV в отношении Ги де Лузиньяна, который, чтобы отомстить ему (1183 г.), приказал перебить бедуинов из области Аскалона: это было преступлением «против королевского Величества». Но не все бедуины принадлежали королю: те, кто пользовался выпасами на франкской земле, считался иностранцем, наделенным пропуском, тогда как те бедуины, чьи владения находились в пределах королевства, подчинялись местным сеньорам. Так, например, по соглашению 1161 г. с Филиппом де Мильи Балдуин III сохранял для себя власть лишь над «теми бедуинами, что не родились на монреальской земле». До наших времен дошло дарение большого числа «шатров» бедуинов, чьи имена и «линьяжи» тщательно оговариваются; таким образом, можно было передавать бедуина, как передавали «сирийца и плуг». Довольно специфическое положение бедуинов можно приравнять к положению серва, не прикрепленного к земле^{217}.

Было бы ошибкой считать местное население как толпу держателей земли и ремесленников, задавленную поборами господствующей франкской расы, не имевшей ни своего права, ни своих вождей. Мы уже видели, что франки обеспечили им сносные материальные условия жизни, с уважением отнесясь к местным традициям. Это уважение затрагивало даже самую важную (которая также была и самой деликатной) сферу отношений — религии. Крестоносцы подчинили Сирию католической церкви; можно было бы ожидать, что она силой присоединит к своим дисциплине и доктрине восточные церкви. В действительности же толерантность латинян поразила даже жителей Востока, и они, в целом, сохранили свои церкви в Сирии и их имущество в том положении, каком они пребывали до крестового похода. Правда, Матвей Эдесский утверждал, что потребовалось чудо, чтобы помешать франкам оставить за собой узурпированные ими армянские, греческие, сирийские и грузинские монастыри (в Святую субботу 1101 г. лампады Гроба Господня не зажглись перед глазами толпы, которая ждала «священного огня». Только после процессии и клятвы, произнесенной Фульхерием Шартрским, капелланом короля Балдуина, огонь наконец вспыхнул: согласно Матвею, франки тогда признали свою неправоту)^{218}. На самом деле франки не нашли в Иерусалиме христиан; ведь не только египтяне изгнали из города местных христиан, но и мелькитский (греческий) патриарх бежал на Кипр, а яковитский (монофизитский) митрополит нашел убежище возле своих коптских единоверцев в Египте. Не обошлось без некоторых пререканий, прежде чем все вернулось на прежнее место. Конечно, франки захватили имущество, принадлежавшее грекам, в особенности патриарху; но греческие монастыри продолжали процветать — монастырь Св. Иоанна в Тире, и Св. Маргариты на Кармиле, и Св. Илии на Фаворской горе, и прежде всего Св. Екатерины на Синайской горе^{219}, равно как греческие и грузинские монастыри в Иерусалиме одинаково почитались и латинскими, и православными паломниками. И несмотря на официальное запрещение мелькитской иерархии, которая дублировала католическую иерархию (в теории греческая и римская церкви составляли единое целое), несмотря на исчезновение греческого патриарха, который вновь появится в Иерусалиме только во время завоевания города Саладином, франки не только позволяли схизматикам владеть своей частью Святых Мест, но и терпели их прелатов. В 1173 г. Великий Магистр ордена госпитальеров Жобер подарил «Мелетосу, сирийцу, архиепископу Греков и Сирийцев (мелькитов)» Газы и Гибелина-Элеуферополя», монастырь Св. Георгия в пожизненное владение; дарение было верифицировано протопапасом Гроба Господня и прочими греческими церковниками Иерусалима^{220}.

С остальными течениями в христианстве, которые, к счастью, не стали для латинян «враждебными братьями», согласие установилось еще легче. Жан д'Ибелен считал армянских и яковитских архиепископов Иерусалима викарными епископами латинского патриарха; правда, он писал уже после того, как армянская церковь присоединилась к католической (1198 г.) и яковитский патриарх Игнатий II (1237–1247 гг.) провозгласил о своем подчинении Св. Престолу. Армяне, необычайно близкие к латинянам по своей вере, составляли вмести с ними почти единый народ. Известно, что один армянский монах принес в дар ордену Св. Лазаря водоем, и эта нация владела в Акре своим гостеприимным домом для армянских паломников, который в 1190 г. присоединился к Тевтонскому ордену^{221}. Яковитский митрополит, укрывшийся в Египте в 1099 г., не мог защитить свои права, и его два поместья, как бесхозные владения, были отданы рыцарю по имени Жоффье. Пленение Жоффье египтянами в 1103 г. облегчило возвращение прелату этих деревень (Адезии и Бейт Ариф), которые ему вновь уступили. Вернувшись из плена в 1137 г., Жоффье потребовал эти владения, но Фульк Анжуйский (в 1138 г.) под давлением королевы Мелизинды решил, что эти две деревни останутся у, митрополита^{222}. В любом случае, Иерусалимские короли весьма благоволили к восточным священникам: русский игумен Даниил был получил у Балдуина I необычайно милостивый прием, а Фульк считал яковитского митрополита Игнатия (1125–1138 г.) «небесным ангелом». Поэтому сирийская община, по сравнению с греками (которые, как говорили, замыслили в 1187 г. выдать Иерусалим мусульманам), была наиболее дружелюбно настроена к франкам.

Имея возможность беспрепятственно отправлять свои религиозные культы, местное население королевства также располагало своими собственными институтами: в своих общинах евреи и самаритяне имели своих судей, которые вершили суд по законам своего народа. Принцип «персональности права» возобладал в Иерусалимском королевстве, и потому в «Ассизах» так редко упоминается о праве нелатинского населения и трибунале сирийцев — курии раисов. Эта курия, на которой председательствовал раис или глава деревни, состояла из двенадцати заседателей: она, скорее всего, являлась не слепком с франкской палаты горожан, а пережитком очень древнего института, который продолжил свое существование, почти не изменившись, в виде действующего деревенского меджлиса^{223}. Эта курия взяла на вооружение лишь западную судебную процедуру: по свидетельству Усамы, крестьяне также прибегали к судебному поединку. Ордалия — пытка раскаленным железом, погружение обвиняемого в бочку с водой, где виноватый, будучи слишком легким, не мог достигнуть дна — обычно практиковалась в курии виконта, перед которой представали сирийцы и местные жители в случае самых тяжелых преступлений или когда судились с представителями других народов. Если франк судился с сирийцем, мусульманином или греком, если армянин начинал тяжбу против несторианина, самаритянина, еврея, наконец, в случае всех судебных процессов между людьми разных наций «Ассиза горожан» предписывала обеим сторонам иметь поручителей (свидетелей) из общины их соперника. Иногда допускали, чтобы присяжные (франки, из которых состояла палата) могли быть поручителями во всех тяжбах: именно таким образом в XIII в. вводился институт нотариата. Привилегия франков заключалась в том, что местные жители не могли вызвать их на судебный поединок, кроме случаев, если мусульман обвиняли в убийстве, измене или, по словам «Ассиз», в ереси (правда тексты не объясняют, как можно было обвинять мусульманина или монофизита в ереси…)^{224}.

Таким образом, курия раиса могла рассматривать только самые мелкие правонарушения. В тех городках, где существовал свой рынок (фундук), этой курии вообще не было: ее заменял трибунал, также гражданский, с акцентом на торговые дела — «курия рынка» («cour de la fonde»). «Бальи рынка», франкский рыцарь или «буржуа», председательствовал с шестью присяжными смешанного состава, среди которых превалировало коренное население (четыре сирийца и два франка): их юрисдикция распространялась на все национальности^{225}.

Раисы, если не считать их судебных функций, были довольно значительными персонажами во франкском королевстве. Некоторые из них сумели договориться о присоединении их деревень к завоевателям, как, например, раисы из гористой местности в Самарии, которые предложили хлеб, вино, финики и виноград из своей края, изобилующего виноградниками, Готфриду Бульонскому в то время, когда он осаждал Арсуф (1100 г.)^{226}. Под властью латинян они сохранили свои функции и богатства. Им принадлежали довольно общирные земли, как, например, некоему «сирийскому раису» Меленганусу, который в 1150 г. продал ордену Св. Лазаря тринадцать плугов виноградников подле Вифлеема за 1050 безантов и одну лошадь — даже латинские «буржуа» не владели такими земельными площадями. В 1185 г. раис Наблуса Ги владел с правом передачи по наследству, пожалованным королем Амори I, половиной бесплодной почвы (gatine) в Месдедуле неподалеку от города и продал ее в том же году за 4500 безантов. В XIII в. орден госпитальеров, вступая во владение поместьями в сеньории Назарета, сразу же передал их под опеку раисам, причем некоторым из них досталось одновременно несколько деревень. Эти сирийцы предстают перед нами по меньшей мере равными по положению латинским сержантам, и подобно им, обозначаются в текстах как «верные люди (hommes liges)». Правда, это случалось в XIII в., когда положение коренного население имело тенденцию улучшаться…^{227}

Так же как и раисы, низшими сеньориальными «чиновниками» из местного населения являлись хранители водоемов (citernier) (игравшие значительную роль в этой стране, где распределение воды являлось управленческой функцией), переводчики, эти необходимые драгоманы Востока, и писцы. Драгоманы, как и писцы, составляли своеобразную касту (писец мог быть сыном раиса, а в Саферии (1255 г.) обязанности писца передавались от отца к сыну), но для латинян они оставались сержантами, наделенными фьефами. В 1183 г., во время продажи поместий, в стороне были оставлены фьефы Сеита (Сайда) и Гильома, сержантов местного сеньора: название этих фьефов — «scribanium» и «drugumanagium» — указывают, что один из них принадлежал писцу, а другой — драгоману. Фьеф писца походил на держание буржуа («en bourgeoisie»): в 1183 г. Георгий Сириец, сын Харири, владел домом и двумя плугами земли. Тем не менее эти сержанты, наделенные фьефами, продолжали быть сервами: их передавали из рук в руки вместе с их держанием, что делает их похожими на министериалов Запада в эпоху раннего средневековья. Но поскольку они часто становились доверенными лицами своего господина, служа ему в качестве драгоманов («truchements» (turcimannus = dragmannus)), то тот предпочитал не расставаться с ними. По большей мере это были сирийцы-христиане, но иногда и мусульмане: именно «escrivain sarrasinois» (арабский писец) франкского сеньора Рено Сидонского выдал своего хозяина мусульманам в 1189 г.^{228}

Другие «сержанты» сирийской нации присутствовали в рядах иерусалимской армии. Но самую важную часть местного населения в этой армии составляли туркополы, эти «легковооруженные воины» («milites levis armaturae») — всадники, одетые в легкую броню, подобную той, что носили жители Востока, и являвшиеся войсковым авангардом. Их название — «Сыновья турок» — объяснялось по-разному: шла ли речь о «людях, вооруженных на турецкий манер» или о вспомогательных отрядах из мусульман, а возможно, метисов? Туркополы довольно редко появляются на страницах актов: тем не менее, две хартии аббатства Мон-Фавор, небольшой церковной сеньории, которая, без всякого сомнения, имела свою стражу, подписаны туркополами (1163, 1180 гг.). Их имена — Жоффруа Крещеный, Дюран Оруженосец, Пьер из Кафарзе, Сильвестр из Саферии, Боне Сальваж, Жан Сансан, Пьер Крещеный, Рауль Туркопол — позволяют предположить, что отчасти речь идет о местных христианах, но, прежде всего, об обращенных в христианство мусульманах, часто об освобожденных из рабства, похожих на мамлюков Египта или Сирии. Кроме того, известно, что в 1179 г. Саладин приказал перебить взятых им в плен туркополов, состоявших на службе у тамплиеров, в наказание за их отступничество. Эти туркополы, кажется, также были держателями фьефов^{229}.

И, наконец, местные жители проникали даже в высший класс латинского общества — рыцарство. В 1182 г. грот Хабис Джалдак после пятидневной осады был захвачен мусульманами: владелец этой крепости (вассал Раймунда III, князя Галилейского), Фульк Тивериадский, назначил туда «капитанами» («chevetaines») сирийцев, которые и сдали грот врагу, вопреки протестам «рыцарей низшего ранга» («meneur chevalier») и сержантов: эти трусливые предводители стали вероотступниками по приезде в Дамаск. На этом примере видно, что сирийцы могли командовать рыцарями. Вместе с византийскими принцессами в Сирию прибывало некоторое число греков, как, например, члены дома королевы Феодоры, упомянутые в 1161 г. — хлебодар Михаил Гриффон (=Грек) и «рыцарь» Дионисий. Но двумя самыми интересными примерами являются истории семьи «Арабов» и сеньоров Кабора. Первым сеньором Кабора и Коке, что возле Акры, был Бард ас (Вартан) Армянин, несомненно бывший армянским «рыцарем», пришедшим с Балдуином II из его Эдесского графства — в то же время некий Георгий Армянин числится среди вассалов сеньора Цезарейского. Очень вероятно, что у Бардаса и его супруги Иветты был сын Пьер Армянин, в 1163 г. пребывавший в Иерусалиме. Приходился ли Рохард де Кабор, упомянутый в 1175 г., внуком Бардаса? Эта франко-армянская семья растворилась в рядах знати западноевропейского происхождения^{230}.

Аррабиты (Arrabit; Arrabitus = Араб или Бешеный?) были вассалами сеньоров Ибелена: первый из них, рыцарь «Arrabi» (Muisse Arrabitus, то есть Муса Араб), около 1122 г. служил вассалом коннетаблю Яффы Бальану. Нам известно о существовании фьефов Мусы, его брата Бодуэна, его сына Жоржа и внуков Жана, Пьера и Генриха (дочь Жоржа, Мария, вышла замуж за франкского рыцаря Рауля, упомянутого в 1158 г.). Помимо поместий Одабеб (Odabeb) и Дамерсор (Damersor), которые Бальан пожаловал Мусе, они владели бесплодной землей в Зонии, около Дегербома (Degerboam) и поместьем Бетдарас (Бейт Дарас, возле Ашдода), на границе с сеньорией Ибелен и Аскалонским кастелянством. Именуемые «рыцарями», эти арабы продемонстрировали, что сирийцы имели возможность стать полностью равными по положению с франкскими сеньорами^{231}. Мы даже и не упоминаем о смешанных браках, в результате которых в рядах иерусалимского рыцарства появилось столько «пуленов».

Получается, что франки вовсе не пренебрегали поддержкой, которую могли оказать для защиты королевства уроженцы Сирии. Возможно, даже разрабатывался план массового поселения восточных солдат на землях латинского королевства: если верить Эрнулю, армянский князь Торос, совершая паломничество в Иерусалим, был поражен при виде того, как мало христианских воинов состоят на службе у короля, и предложил тому прислать из Армении три тысячи солдат с их семьями, которые могли бы составить твердое ядро христианских крестьян, храбрых и выносливых. Таким образом, Иерусалим мог бы рассчитывать на воинственный народ, готовый помочь франкам: франко-армянское королевство, сходное с тем, что представляло в то время графство Эдесское, заняло бы место королевства франко-сирийского. Вопрос был вынесен на обсуждение: король и бароны предложили поселить иммигрантов на иерусалимских землях на тех же условиях, что и мусульман, но с той разницей, что, «если королю понадобиться созвать войско, он бы мог их туда призвать». Затея не удалась из-за того, что духовенство претендовало взимать десятину с этих не-католиков, «так как они были христианами, а только мусульмане ничего не платят». Нам неизвестно, насколько правдоподобна эта история, которая, по словам Эрнуля, произошла в 1170 г.^{232}.

Таким образом, вовсе не являясь для франков вечной головной болью, эдаким беспокойным людом, на который беспрестанно приходилось бы оглядываться и устанавливать постоянный надзор, коренное население королевства, пусть даже и исповедующее мусульманскую веру, мирно сотрудничало со своими хозяевами на протяжении всего XII в.: лишь после крушения королевства упаднические настроения охватили мусульманских крестьян и сирийских христиан, слишком привыкших гнуть спину перед своими наследственными владыками. И военной сфере, и в экономической жизни королевства коренное население играло необычайно важную роль, что латиняне очень быстро осознали. Терпимость и уважение к местным традициям, проявляемое франками, которым была чужда всякая радикальная идея, завершили то, в чем они сами были заинтересованы. Местные христиане, свыкшиеся с межконфессиональной ненавистью, видели во франках людей, которые «считают христианами всех, кто поклоняется распятию, без исключения». Мусульмане же видели, как по всей стране их мечети превращают в церкви — но с удивлением можно обнаружить, что в Сирии практиковалось необычное «simultaneum» (богослужение бок-о-бок), которое впоследствии иногда имело место во французских провинциях, как, например в Эльзасе, частично населенных протестантами: Усама, находясь в Иерусалиме, смог помолиться в мечети, превращенной в часовню, с разрешения тамплиеров. И это вовсе не было исключением, вызванным беспокойством о дипломатических приличиях: в 1184 г. Ибн Джубайр описал в Акре две мечети, переделанные под церкви, где христиане оставили действовать мусульманский мирхаб. В этих зданиях мусульмане и христиане собирались вместе, чтобы, каждый со своей стороны, творить молитву^{233}. Такие примеры показывают, насколько полной была акклиматизация франков в сирийской среде: между различными народами произошел симбиоз, благодаря которому королевство смогло существовать и процветать.

Иерусалимское государство было необычайно сложным и представляло собой иерархическое общество, где у каждого были свои права: признание за всеми их прав, здравый политический смысл основателей королевства позволил этому государству, куда входили бароны, «буржуа», Церковь, военные ордена и местные общины, составить гармоничное целое, в котором каждая группа могла существовать, не опасаясь вмешательства в свою особую жизнь. Возможно, ничто так не способствовало этому единению, как феодальный строй, в том виде, в каком он проявился в Сирии, находившейся под контролем государей из Арденн-Анжуйской династии, уважавших законы и обычаи королевства, но умевших заставить всех подчиняться своей власти. Благодаря их политической мудрости королевство, выросшее в результате крестовых походов на побережье Азии, смогло просуществовать около девяноста лет и отнюдь не было непрочным образованием. Эта завоеванная земля была слишком далека от христианского Запада, чтобы вовремя получать подкрепления, необходимые в случае военного поражения. Но сила франков оставалась незыблемой все эти годы, и забота о справедливости, которой руководствовались вожди королевства, дала им возможность, объединив силу с правосудием, поддержать франкское королевство на Востоке.