Лазутчики

Глава 1

Проныры...

Какое смешное название они для себя выбрали. Наверняка получится отличный материал. Так думал Бэленджер и потому отправился в Нью-Джерси, чтобы встретиться с этими людьми в позабытом богом мотеле на окраине постепенно вымирающего города, где осталось не более 17 000 человек населения. А потом, уже много месяцев спустя, он никак не мог вновь привыкнуть находиться в закрытых помещениях. Раздражающий ноздри запах плесени и затхлости сразу возрождал в памяти отчаянные крики. При виде луча света в темноте он сразу же покрывался обильным потом.

Позднее, по мере выздоровления, успокоительные лекарства постепенно расслабляли те стальные барьеры, которыми он замкнул свою память, и кошмарные образы и звуки стали вырываться на свободу. Холодный субботний вечер в конце октября. Начало десятого. В этот момент еще не поздно было бы напрячь волю и отогнать от себя повторение кошмара, который продолжался восемь часов, становясь с каждой минутой все ужаснее. Но, глядя в прошлое, он никак не мог считать себя спасшимся, невзирая даже на то, что в конце концов остался живым. Он винил себя в том, что не смог заметить, как напряжение бытия дошло до сверхъестественного уровня, за которым мог последовать лишь крах. Уже когда он направлялся к мотелю, грохот океанского прибоя на пляже, до которого было два квартала, казался неправдоподобно мощным. Ветер швырял песок по растрескавшемуся тротуару. По выбитому асфальту с жестяным грохотом ползли мертвые листья.

Но больше всего запомнился Бэленджеру один из звуков, тот, который — как он говорил себе потом — должен был убедить его не связываться с этой историей: жалобный ритмичный лязг, разносившийся по безлюдным улицам района. Звук был резким, как будто его издавал надтреснутый колокол, но Бэленджеру предстояло вскоре распознать его источник и осознать, что этот звук воплощал собой всю безнадежность того дела, в которое он тогда лишь собирался ввязаться.

Кланг!

Это мог быть сигнал, предупреждавший суда о том, что нужно держаться подальше от этого берега, чтобы не потерпеть крушение.

Кланг!

Это мог быть погребальный звон.

Кланг!

И еще это могла быть поступь рока.

Глава 2

В мотеле имелось двенадцать номеров. Но занят был только домик с номером 4; сквозь тонкие занавески пробивался слабый желтый свет. Все строения мотеля выглядели до чрезвычайности запущенными и нуждались в ремонте и покраске ничуть не меньше, чем полностью брошенные дома в округе. Бэленджер, считавший себя привыкшим ко всему, все же удивился выбору группы: несмотря на трудные времена, которые переживал город, в нем все еще оставалось несколько приличных мест, где можно было бы остановиться.

Океанский бриз был настолько холодным, что Бэленджеру пришлось застегнуть «молнию» ветровки до самого горла. Он был широкоплечим тридцатипятилетним мужчиной с коротко подстриженными волосами песочного цвета и лицом, изрезанным ранними морщинами — порождением непростого жизненного опыта. Женщины находили его облик привлекательным, но его самого заботило мнение лишь одной из них. Подойдя к домику, он остановился, чтобы собраться с мыслями и эмоционально настроиться на ту роль, которую ему предстояло сыграть.

Сквозь хлипкую дверь до него донесся голос, принадлежавший, несомненно, молодому мужчине:

— Парень здорово опаздывает.

— Когда он говорил со мной, проект вызвал у него настоящий энтузиазм, — заметил второй мужчина. Судя по голосу, он был намного старше своего собеседника.

В разговор вступил третий человек, тоже мужчина и такой же молодой, как первый:

— Мне кажется, что это не слишком-то хорошая идея. Мы никогда еще не брали с собой посторонних. Он будет только путаться под ногами. Не нужно было на это соглашаться.

Развитие разговора в таком направлении не устраивало Бэленджера. Он решил, что достаточно настроился на предстоящую встречу, и постучал в дверь.

В комнате замолчали. Через мгновение щелкнул отпираемый замок. Дверь приоткрылась на длину цепочки; в щель выглянул бородатый человек.

— Профессор Конклин?

Бородач кивнул.

— Я Франк Бэленджер.

Дверь закрылась. Загремела цепочка. Потом дверь снова распахнулась. На пороге стоял грузный мужчина; хотя в свете горевшей в комнате лампы был виден только его силуэт, можно было безошибочно угадать, что ему лет шестьдесят, если не больше.

Впрочем, Бэленджер точно знал возраст этого человека, потому что досконально изучил его прошлое. Роберт Конклин. Профессор истории университета в Буффало. Будучи студентом, активно участвовал в движении протеста против войны во Вьетнаме. Три раза сидел в тюрьме в связи с различными политическими скандалами, включая поход на Пентагон в 1967 году. Еще раз арестовывался — за курение марихуаны, но оправдан за недостатком улик. Женился в 1970 году. Овдовел в 1992 году. А еще через год подался в проныры.

— Десятый час. Мы уже начали сомневаться, что вы приедете. — Волосы у профессора были седыми, под стать бороде, украшавшей толстые щеки. Глаза прикрыты стеклами маленьких очков. Настороженно взглянув в темноту, он закрыл дверь за пришедшим и снова запер замок.

— Я опоздал на более ранний поезд из Нью-Йорка. Извините, что задержал вас.

— Ничего, все в порядке. Винни тоже припозднился. Но теперь мы все в сборе.

Профессор, которому совершенно не шли джинсы, свитер и ветровка, указал на тощего молодого человека двадцати четырех лет, который тоже был одет в джинсы, свитер и ветровку. Как и еще двое молодых людей, присутствующих в номере мотеля. Как и Бэленджер, который послушно выполнил данные ему указания, одно из которых требовало, чтобы одежда была темной.

Винсент Ванелли. Бакалавр искусств в области истории. Закончил университет в Буффало в 2002 году. Преподаватель средней школы в Сиракузах, штат Нью-Йорк. Не женат. Мать умерла. Отец нетрудоспособен из-за эмфиземы легких, вызванной курением.

Конклин повернулся к еще двоим присутствующим — мужчине и женщине. Им обоим тоже было по двадцать четыре. Бэленджер знал это благодаря своим предварительным разысканиям. Женщина с рыжими волосами, собранными в «конский хвост», имела чувственный рот, привлекавший взгляды всех оказывавшихся поблизости мужчин, и прекрасную фигуру, которую не могли скрыть свитер и ветровка. Рядом с нею стоял красивый крепкий молодой мужчина с каштановыми волосами. Даже не зная его прошлого, Бэленджер нисколько не усомнился бы в том, что этот человек постоянно занимается спортом.

— Меня зовут Кора, — глубоким красивым голосом представилась женщина, — а это Рик.

Она тоже назвала только имена, но Бэленджеру было известно, что перед ним мистер и миссис, знал, что их фамилия была Мейджилл. Как и Ванелли, они были бакалаврами-историками, обучавшимися в университете в Буффало и получившими степень в 2002-м, а теперь работали над диссертациями в Массачусетском университете. Познакомились в 2001 году. Поженились в 2002-м.

— Рад познакомиться. — Бэленджер пожал руки всем четверым, начиная с профессора.

Неловкость закончилась сама собой, когда он указал на вещи, выложенные на потертом покрывале.

— Так это и есть орудия вашего ремесла?

Винни хихикнул.

— Думаю, окажись здесь посторонний человек, мы вызвали бы у него очень серьезные подозрения.

Снаряжения было на удивление много: защитные шлемы с закрепленными на них фонариками, питавшимися от батареек, мощные фонари, свечи, спички, запасные батареи, рабочие перчатки, ножи, рюкзаки, мотки веревки, рулон скотча, бутылки с водой, молотки, большая фомка, цифровые камеры, карманные рации, пакетики с пищевыми концентратами, сладкие батончики, которые, если верить рекламе, должны придавать силы, и несколько маленьких электронных устройств, незнакомых Бэленджеру. Универсальный складной инструмент (объединенные в одном корпусе плоскогубцы, кусачки, несколько отверток и т.п.) лежал рядом с аптечкой, упакованной в красный водонепроницаемый нейлоновый мешочек с надписью «ПроМед». Бэленджер знал, что такими индивидуальными аптечками снабжались подразделения специального назначения.

— Ожидаете каких-то неприятностей? Кое-что из вашего снаряжения можно было бы счесть инструментами взломщиков.

— Вот уж это никак не связано с нашими намерениями, — возразил профессор Конклин. — К тому же там просто-напросто нечего красть.

— Насколько нам известно, — уточнила Кора. — Хотя, даже если там найдутся какие-то ценности, все равно ничего не изменится. Мы смотрим, но не прикасаемся. Конечно, такое не всегда возможно, но это основной принцип.

— Точь-в-точь как в уставе «Сьерра-клуба»[1], — подхватил Рик, — выносить только фотоснимки, не оставлять ничего, кроме следов ног.

Бэленджер вынул из кармана ветровки записную книжку и авторучку.

— Давно ли вы присоединились к пронырам?

— Я надеюсь, вы не собираетесь использовать это слово в статье, — возмутился Винни.

— Но ведь оно прочно вошло в жаргон, не так ли? «Мыши» — это офицеры правоохранительных органов, верно? Если я не ошибаюсь, огромные трубы, через которые приходится перебираться в два приема, называются «яйцерезкой» — с намеком на риск, которому могут подвергаться мужчины, если будут вести себя неосторожно. Ломы, которыми вы открываете крышки люков, именуются на городском жаргоне «кнопками». А «проныры» — это...

— Слово «лазутчики» имеет не менее драматическое звучание, обладая при этом не столь резкой коннотацией, хотя этот термин подразумевает, что мы нарушаем закон, — задумчиво произнес профессор Конклин и закончил после небольшой паузы: — Что мы, строго говоря, действительно делаем. — Он говорил длинными завершенными фразами, без раздумья подбирая слова; его речь выдавала многолетнюю лекторскую практику.

— А почему бы не назвать нас городскими исследователями или, скажем, городскими авантюристами? — осведомилась Кора.

Бэленджер продолжал строчить в блокноте.

— Городские спелеологи, — предложил профессор. — Вполне достойная метафора для исследователей, спускающихся в прошлое, как в пещеру.

— Нам нужно кое о чем договориться, — резко произнес Рик. — Вы работаете на...

— "Нью-Йорк тайме санди мэгэзин". Мне заказали несколько очерков о самых интересных новациях в современной культурной жизни. О неформальных и маргинальных движениях.

— Такими нам и стоит оставаться: на полях[2], — сказала Кора. — Вы не должны описывать нас в вашей статье.

— Но я ведь знаю о вас только имена, — солгал Бэленджер.

— Даже и этого слишком много. Особенно для профессора. Он занимает штатную должность, но это вовсе не значит, что декан не попытается убрать его, если до университета дойдет, чем он занимается в свободное время.

Бэленджер пожал плечами.

— Не собираюсь спорить с вами насчет этого. Я вовсе не намерен использовать ваши имена или какие-то конкретные описания вашей внешности. К тому же, если вы будете выглядеть похожими на членов какой-нибудь тайной организации, это лишь добавит перцу в материал и заставит читателя преувеличить предполагаемую опасность.

Винни подался вперед.

— Опасность тут вовсе не «предполагаемая». Случается, что лазутчики получают серьезные травмы. Кое-кто из них погибает.

— Если вы опишете нас и дадите наши приметы, — гнул свое Рик, — мы все можем попасть в тюрьму и оказаться приговоренными к большим штрафам. Вы согласны дать слово, что не скомпрометируете нас?

— Я гарантирую, что никто из вас не пострадает из-за того, что я напишу.

Искатели приключений недоверчиво переглянулись.

— Профессор объяснил мне, почему считает, что тема заслуживает освещения в прессе, — без излишней спешки успокоил их Бэленджер. — Оказалось, что мы с ним думаем одинаково. Сегодня в мире сложилась одноразовая культура. Люди, пластмасса, бутылки из-под пепси, принципы... Все одинаково доступно. Абсолютно все. Нация несет серьезный ущерб от расстройства памяти. Что было двести лет назад? Невозможно даже вообразить. Сто лет назад? Нет-нет, это слишком давно. Пятьдесят лет назад? Древняя история. Кинофильм десятилетней давности считается стариной. Телевизионные сериалы, слепленные пять лет назад, — классикой. Большинство книг имеет трехмесячный срок использования. Лишь только спортивные организации заканчивают строить стадионы, как приходит пора взрывать их, чтобы заменить более новыми, еще более уродливыми. Школу, в которой я учился, взорвали и устроили на ее месте прогулочную аллею. Наша культура настолько одержима новизной, что мы старательно уничтожаем прошлое и пытаемся делать вид, будто его никогда не было. Я хочу написать эссе, которое убедило бы людей в том, что прошлое очень важно. Я хочу заставить моих читателей прочувствовать, понять и оценить это.

В комнате стало тихо. Бэленджер слышал лязг — кланг... кланг... — снаружи и грохот волн, накатывавшихся на песчаный пляж.

— Этот парень начинает мне нравиться, — сказал Винни.

Глава 3

Бэленджер почувствовал, что его непроизвольно напрягавшиеся мускулы расслабились. Хорошо понимая, что ему предстоит пройти еще не одно испытание, он смотрел, как его новые знакомые укладывают рюкзаки.

— Когда вы хотите выйти?

— В десять с небольшим. — Конклин прицепил к поясу портативную рацию. — От здания нас отделяют всего два квартала. Всю разведку я уже провел, так что нам не придется тратить впустую время, соображая, как проникнуть внутрь. А почему вы улыбаетесь?

— Я просто задумался: отдаете ли вы себе отчет в том, насколько ваша фраза похожа на то, как разговаривают военные?

— Специальная операция. — Винни сунул сложенный нож, снабженный прищепкой, в карман джинсов. — Вот что это такое.

Бэленджер сел на испещренный множеством сигаретных ожогов стул возле двери и продолжил записи.

— Я нашел много материалов на сайте профессора и других крупных сайтах, таких, как infiltration.org. Сколько, по вашему мнению, может существовать групп городских исследователей?

— В Yahoo и Google насчитывается несколько тысяч сайтов, — ответил Рик. — В Австралии, России, Франции, Англии. Здесь, в США, они имеются по всей стране. В Сан-Франциско, Сиэтле, Миннеаполисе. Среди городских исследователей этот город славен обширной сетью подземных туннелей, которая так и называется — Лабиринт. А ведь есть еще Питтсбург, Нью-Йорк, Бостон, Детройт...

— Буффало, — вставил Бэленджер.

— Да, наша родная, истоптанная вдоль и поперек земля, — согласился Винни.

— Такие группы часто во множестве появляются в тех городах, где имеются полностью или частично заброшенные старые районы, — сказал Конклин. — Буффало и Детройт типичны в этом отношении. Люди переезжают в предместья, бросая большие старые здания. Отели. Офисы. Универмаги. Зачастую владельцы просто уходят. Вместо того, чтобы судиться с ними из-за неуплаты налогов, город забирает себе их собственность. Но часто бюрократы не могут решить, уничтожать ли застройку или ремонтировать ее. Если нам повезет, то заброшенные здания будут приняты на городской баланс и сохранены. В центре Буффало нам случалось проникать в дома, которые были выстроены в самом начале двадцатого века и заброшены году в 1985-м или еще раньше. Мир движется вперед, а они остаются теми же самыми. Да, конечно, они разрушаются. Распад неизбежен. Но зато их сущность не изменяется. Проникая в любое из этих зданий, мы как будто переносимся на машине времени на несколько десятков лет назад.

Бэленджер оторвал ручку от бумаги и пристально уставился на профессора, как бы призывая его продолжать.

— Еще ребенком я любил забираться в старые дома, — пояснил Конклин. — Это было куда интереснее, чем торчать дома и слушать свары родителей. Однажды я нашел в заколоченном многоквартирном доме стопку граммофонных пластинок, выпущенных еще в тридцатых годах. Не те долгоиграющие виниловые пластинки с полудюжиной песен на каждой стороне, которые вы еще застали. Я говорю о тяжелых толстых дисках, сделанных из хрупкой пластмассы, у которых на каждой стороне записано всего по одной песне. Когда родителей не было дома, я любил ставить эти пластинки на отцовскую вертушку и проигрывать их снова и снова — странную и даже смешную старую музыку, которая заставляла меня воображать примитивную студию звукозаписи и старомодную одежду, в которую были одеты исполнители. Для меня прошлое было куда привлекательней, чем настоящее. Если вы следите за современными новостями — непрерывный рост всяческих угроз, террористические акты и тому подобное, — то, думаю, не обязательно объяснять, почему человека может тянуть укрыться в прошлом.

— Вскоре после того, как профессор начал преподавать в нашем классе, он предложил нам пойти вместе с ним в старый универмаг, — сообщил Винни.

Видимо, эта реплика доставила Конклину удовольствие.

— В этом был определенный риск. Если бы кто-нибудь из них пострадал или до университета дошли хотя бы слухи о том, что я подталкиваю своих студентов на противоправные поступки, то меня, скорее всего, уволили бы. — От приятного воспоминания он как будто помолодел. — Ну, а я так и продолжаю пытаться ехать против движения и стремлюсь устроить какую-нибудь заварушку, пока у меня еще есть на это силы.

— Впечатление было жутким, — снова перехватил инициативу Винни. — Прилавки все еще стояли на своих местах. За ними оставалась часть товаров. Изъеденные молью свитеры. Стопки рубашек, изгрызенных мышами. Старые кассовые аппараты. Здание походило на аккумулятор, сохранявший энергию всего, что происходило в нем. А когда мы пришли, оно начало отдавать эту энергию, и я почти явственно чувствовал, как вокруг расхаживали давно умершие покупатели.

— Я давно говорил, что ты учился не там, где надо. Тебе стоило поступать на писательский факультет Айовского университета, — поддел приятеля Рик.

— Может, и так, но вы все отлично знаете, о чем я говорю.

Кора кивнула.

— Я тоже почувствовала что-то в этом роде. Именно потому мы и попросили профессора иметь нас в виду для других экспедиций, даже после того, как мы закончили учебу.

— Каждый год я выбираю здание, в котором ощущаю что-то особенно необычное, — объяснил профессор Бэленджеру.

— Как-то раз мы исследовали совершенно забытый санаторий в Аризоне, — сказал Рик.

— А в другой проникли в техасскую тюрьму, которая была заброшена почти полвека назад, — подхватил Винни.

Кора усмехнулась.

— В следующий раз мы высадились на заброшенную нефтяную платформу в Мексиканском заливе. И всегда это производило сильнейшее впечатление. Итак, какое здание вы выбрали в этом году, профессор? Почему вы привезли нас в Эсбёри-Парк?

— Это печальная история.

Глава 4

Эсбёри-Парк был основан в 1871-м Джеймсом Брэдли, нью-йоркским промышленником, который назвал новый город в честь Френсиса Эсбёри, епископа и одного из основателей методистской церкви в Америке. Брэдли выбрал это место на побережье, потому что туда было удобно добираться из Нью-Йорка, лежавшего на севере, и из Филадельфии, находившейся западнее. В этом городе с красивыми озелененными улицами и большими пышными церквями методисты обзаводились летними дачами. Три имевшихся в городе озера и многочисленные парки были прекрасными местами для семейных пикников и прогулок.

К началу 1900-х годов растянувшаяся на милю набережная превратилась в гордость всего побережья Нью-Джерси. Когда тысячам отдыхающих надоедало плескаться в воде и валяться на пляже, они покупали соленую карамель и посещали сверкавший стеклом и бронзой Дворец развлечений, где катались на самокатах, качались на качелях, крутились на карусели и чертовом колесе, проезжали в лодке на колесиках по «Туннелю любви». Очень многие, игнорируя основополагающие принципы методистского поселения, не оставляли без внимания роскошное казино, обосновавшееся к тому времени на южном конце набережной, во всю длину которой тянулся променад — широкая платформа, сделанная из толстенных досок.

На протяжении Первой мировой войны, Ревущих двадцатых, Великой депрессии[3] и большей части Второй мировой войны Эсбёри-Парк процветал.

Но в 1944 году ураган, который можно считать символом последовавших вслед за тем перемен, разрушил значительную часть города. Восстановленный курорт, напрягая все силы, боролся за возрождение прежнего величия; на это ушли все пятидесятые годы, и в шестидесятых можно было даже подумать, что прежние времена вернулись. Тогда Зал собраний на набережной стал местом проведения рок-концертов. Стены, которые впитали в себя прихотливое звучание трубы Гарри Джеймса и оркестра Гленна Миллера, теперь сотрясали мощные ритмы «Ху», «Джефферсон эрплэйн» и «Роллинг стоунз».

Но с наступлением семидесятых годов Эсбёри-Парк утратил способность сопротивляться упадку. Хотя рок-н-ролл был одной из важнейших движущих сил того времени, ничуть не меньшие силы представляли собой демонстранты, протестующие против войны во Вьетнаме, и кочующие погромщики. Последние толпами проносились через Эсбёри-Парк, разбивали окна, опрокидывали автомобили, грабили и поджигали, а пожары быстро распространялись по городу. В конце концов огонь сломил обывателей. Местные жители начали покидать погибающий город, а курортники перебирались в более спокойные места. На их место прибыли представители контркультур: хиппи, музыканты, байкеры. Мало кому известный в то время Брюс Спрингстин часто играл в местных клубах и пел свои песни, в которых говорил о безнадежности попыток удержаться в покое набережной и призывал пускаться в дорогу.

В 1980-х и 1990-х годах коррупция, связанная с политикой и управлением недвижимостью, окончательно приговорила город к смерти. По мере того как аборигены разъезжались, все больше и больше кварталов становились необитаемыми. В 2004-м рухнуло здание Дворца развлечений, выстроенное в 1888 году и являвшееся фактически важнейшим олицетворением курорта. Постепенно разрушавшаяся набережная обезлюдела, равно как и знаменитое Кольцо, по которому когда-то байкеры устраивали гонки. В те времена они выезжали на своих ревущих мотоциклах с Оушен-авеню на западе, доезжали до конца квартала, затем мчались на юг по Кингсли-авеню, проезжали квартал в восточном направлении и возвращались на север по Оушен-авеню. Тогда шестьдесят миль в час для них было довольно средней скоростью. А теперь ничего подобного больше не случалось. Человек, которого почему-то заносило в Эсбёри-Парк, мог хоть весь день простоять посреди Оушен-авеню, нисколько не опасаясь того, что на него кто-нибудь наедет.

Руины и раскрошившийся асфальт наводили на мысль о том, что по этим местам могла прокатиться война. Хотя, согласно официальной статистике, 17 000 человек все еще считали себя обитателями Эсбёри-Парка, на пляже, где сотню лет назад невозможно было найти свободное место, было очень трудно увидеть хоть кого-нибудь из них. Вместо музыки, сопровождавшей катание на карусели, и детского смеха раздавался лязг полуоторванного листа железа, болтавшегося на недостроенном 10-этажном здании многоквартирного дома. Строительство этого дома, явившееся, вероятно, последним усилием в череде безнадежных попыток восстановления города, было прервано, так как проект сожрал все деньги задолго до своего завершения. И старые дома, громоздившиеся вокруг этого недостроя — отдельные из них еще существовали, хотя их оставалось немного — тоже были брошены на произвол судьбы.

Кланг!

Кланг!

Кланг!

Глава 5

Бэленджер смотрел, как профессор развернул карту и ткнул пальцем в место, расположенное в двух кварталах к северу от мотеля.

— Отель «Парагон»? — спросила Кора, прочитав надпись.

— Построен в 1901 году, — сказал Конклин, — и, как явствует из самого названия, должен был представлять собой что-то из ряда вон выходящее[4]. Несравненная любезность персонала. Наивысший уровень обслуживания. В вестибюлях — полы из полированного мрамора. Столовая посуда из наилучшего фарфора. Позолоченные столовые приборы. Телефоны во всех номерах, хотя в то время в большинстве отелей существовал один-единственный аппарат, размещавшийся в вестибюле первого этажа. Собственный закрытый плавательный бассейн с подогретой водой, что тоже было неслыханной редкостью. Парилка — их в то время тоже можно было встретить нечасто. Массажные ванны, которые тогда только-только появились. Танцзал. Художественная галерея. Огромное помещение для катания на роликовых коньках. Примитивная система кондиционирования, основанная на том, что поток воздуха охлаждался, проходя надо льдом. А также наилучшая система отопления, что было совсем необычно даже для самых фешенебельных курортных отелей — в конце концов, постояльцы по большей части приезжали туда на лето, чтобы скрыться от жары. Четыре лифта, управлявшиеся кнопками из кабин, двигавшихся на тросах, без зубчатой передачи — они были тогда одним из последних достижений технического прогресса. Обслуживание номеров на протяжении всех двадцати четырех часов в сутки. Пассажирские и кухонные электрические лифты гарантировали чрезвычайно быструю доставку заказов.

— Не хватает только официанток из коктейль-бара, а то был бы настоящий Лас-Вегас, — ухмыльнулся Винни.

Чтобы не выделяться среди присутствующих, Бэленджер тоже постарался изобразить удивление.

— "Парагон" спроектировал сам владелец, Морган Карлайл, унаследовавший фамильное состояние от богатых родителей, погибших на загоревшемся в океане судне. — Пояснение профессора согнало усмешку с лица Винни. — Карлайлу было тогда всего лишь двадцать два года, он был эксцентричным, нелюдимым, подверженным приступам гнева и глубокой депрессии, но при этом отличался блеском во всех своих действиях. Он был гением, постоянно находившимся на грани нервного срыва. По иронии судьбы, он, несмотря на то что основным источником богатства были принадлежавшие ему пароходы, до ужаса боялся всяких путешествий. Видите ли, он страдал гемофилией.

Молодые люди, как по команде, оторвали глаза от карты.

— Это когда кровь проступает через кожу? — спросила Кора.

— Иногда ее называют «королевской болезнью», потому что ею страдали, по меньшей мере, десять человек из потомков королевы Виктории по мужской линии.

— Если я не ошибаюсь, при этой болезни малейшая царапина или ушиб вызывают кровотечение, которое практически невозможно остановить, — заметил Бэленджер.

— Вы правы. По своей природе это генетическое расстройство, из-за которого кровь не сворачивается должным образом. Причем проявляется это только у мужчин, хотя может передаваться и по женской линии. Часто кровотечения не бывают заметными извне. Кровь просачивается в суставы и мышцы, вызывая сильную боль и заставляя страдальцев неделями и месяцами лежать в кровати.

— Существует ли какое-нибудь лечение? — спросил Бэленджер, делая очередную пометку в блокноте.

— Радикального лечения нет, хотя средства для того, чтобы облегчать мучения больных, имеются. Еще во время юности Карлайла начались опыты по переливанию крови. Благодаря этим процедурам удавалось временно восстановить уровень свертывающего фактора до почти нормального состояния. Его родители панически боялись, как бы он в результате какого-нибудь несчастного случая не изошел кровью до смерти, и потому держали его под строжайшим надзором слуг, чуть ли не на тюремном положении. Ему никогда не разрешали покидать семейный особняк в Манхэттене. А вот мать и отец Карлайлы любили путешествовать и часто оставляли сына в одиночестве. Исследователи определили, что они каждый год по шесть месяцев находились в отъезде. Потом они возвращались с фотографиями, картинами и снимками для стереоскопа и демонстрировали сыну чудеса, которые видели. Он настолько привык находиться в закрытом помещении, что у него возникла агорафобия, и он даже помыслить не мог о том, чтобы выйти наружу. Но после смерти родителей он, под воздействием горя и гнева, собрал в кулак всю свою волю и поклялся, что впервые в жизни изменит свое местожительство. До этого он ни разу не выходил даже на тротуар Пятой авеню перед крыльцом своего дома, но теперь твердо решил спроектировать и построить отель, в котором будет жить и он сам. Отель должен был располагаться в том невероятном, поражавшем воображение курортном городе на берегу океана, о котором говорил весь Манхэттен: в Эсбёри-Парке. Архитектурную идею он позаимствовал в одном из тех стереоскопических изображений, которые привозили ему родители. Это были руины города майя, затерянные в мексиканских джунглях.

Бэленджер обратил внимание на неподдельный интерес в глазах молодежи.

— Карлайл решил, что, если уж ему не дано увидеть настоящую пирамиду майя, то он может хотя бы выстроить ее подобие для себя, — продолжал профессор. — Здание имело семь этажей в высоту и пропорции древней пирамиды. Но он не стал рабски копировать постройку исчезнувшего народа. Карлайл решил, что каждый следующий этаж будет немного меньше нижнего, а венчать здание будет пентхауз. Так что пирамида была скорректирована в стиле арт-деко, характерном для двадцатых годов.

Рик нахмурился.

— Но если он страдал агорафобией...

— Да? — Конклин, склонив голову, смотрел на Рика, ожидая, пока тот закончит мысль.

Кора оказалась проворнее:

— Профессор, значит, вы говорите, что Карлайл переехал в отель, жил в пентхаузе и никогда не выходил оттуда?

— Нет, это вы говорите. — Конклин с довольным видом сложил руки на объемистом животе. — Один из лифтов предназначался для его личного пользования. Днем или ночью, но главным образом ночью, когда постояльцы спали, он получал в свое распоряжение довольно компактную версию собственного мира. Учитывая, во что обошлась постройка отеля, хозяин был лишен всяких шансов на прибыль. Если бы отель был коммерческим предприятием, то в нем пришлось бы установить такие цены, которые отпугнули бы даже многих миллионеров. А уж людям с умеренными средствами не следовало бы даже подходить к дверям. Поэтому Карлайл снизил цены и сделал их конкурентоспособными. В конце концов, целью постройки отеля было приближение себя к жизни или, вернее, жизни к себе, а не извлечение прибыли.

Следующий логичный вопрос задал Бэленджер:

— И как долго он прожил?

— До девяноста двух лет. Общее заблуждение по поводу гемофилии состоит в том, что все, кто страдает ею, считаются людьми слабыми и болезненными. Действительно, часть из них такие и есть. Но успех консервативного лечения в значительной степени обеспечивает физическая активность. Очень поощряются бесконтактные виды спорта, такие, как плавание и занятия на велотренажере. Мышечный каркас поддерживает болезненные суставы. Большие дозы витаминов и железа призваны предотвращать анемию и усиливать иммунную систему. Для увеличения мышечной массы иногда используются стероиды. Карлайл применял все эти меры с потрясающей целеустремленностью. По общему мнению, он постоянно находился в потрясающей физической форме.

— Девяносто два года... — протянула Кора и вдруг вскинула голову. — Но если ему было двадцать два в девятьсот первом, значит, он дожил до...

— Прибавь еще семьдесят лет. Получится семьдесят первый. — Теперь Рик закончил мысль Коры. Бэленджер не без удивления заметил, что, несмотря на столь непродолжительное пребывание в браке, они оба уже обладали этим редким даром. — За год до смерти Карлайла начались погромы и пожары. Он, вероятно, наблюдал за ними из окон своего пентхауза и, несомненно, был напуган.

— "Напуган" — это еще мягко сказано, — поправил ученика профессор. — Карлайл приказал установить ставни изнутри на каждой двери и окне отеля, на всех этажах. Металлические ставни. Он забаррикадировался в доме.

Бэленджер опустил блокнот и с интересом взглянул на профессора.

— И на протяжении трех с лишним десятков лет здание стояло заколоченным?

— Дело обстояло даже лучше. Реакция Карлайла на погромы оказала нам неплохую услугу. Внутренние ставни были куда надежнее, чем любые доски, приколоченные снаружи. Вандалы и штормы побили стекла в окнах. Но внутрь ничего не проникало; по крайней мере, на это можно надеяться. У нас есть редкая возможность исследовать очень хорошо сохранившийся объект — едва ли не самый сохранный из всех, которые мы когда-либо находили. До того, как его разрушат.

— Разрушат? — в голосе Коры прозвучало изумление.

— После смерти Карлайла отель перешел в собственность семейного треста, который должен был сохранить его. Но после краха фондовой биржи в 2001 году у треста начались серьезные финансовые проблемы. Муниципальные власти Эсбёри-Парка отобрали у него здание за неуплату налогов. Землю купил застройщик. На следующей неделе туда явятся сборщики утиля, чтобы изъять из здания все, что там осталось ценного. Еще через две недели «Парагон» разобьют шар-бабой. Но этой ночью он примет первых гостей за три минувших десятилетия. Этими гостями будем мы.

Глава 6

Бэленджер почувствовал, насколько усилилось волнение членов группы, когда те включили свои карманные рации. В комнате громко затрещали звуки статических разрядов.

Конклин нажал на кнопку.

— Проверка. — Его искаженный голос откликнулся из всех остальных приборов.

Рик, Кора и Винни поочередно сделали то же самое и удостоверились, что их рации также способны и принимать, и передавать сигналы.

— Судя по звуку, батареи свежие, — сказала Кора. — И у нас есть еще куча запасных.

— А как погода? — спросил Рик.

— Ближе к утру обещали дождь, — отозвался Конклин.

— Вот уж было бы из-за чего волноваться, — сказал Винни. — Сейчас время для дождей.

Бэленджер принялся запихивать рукавицы, бутылки с водой, шлем, надежный строительный пояс, рацию, фонарь и запасные батареи в последний рюкзак, но тут заметил, что молодежь напряженно разглядывает его.

— В чем дело?

— Вы что, действительно собираетесь пойти с нами? — нахмурилась Кора.

Бэленджер почувствовал в голове, за ушами, нарастающее давление.

— Конечно. Разве не об этом был разговор с самого начала?

— Мы рассчитывали, что вы передумаете.

— Потому что ползать среди ночи по заброшенному дому — это несолидное занятие? Если честно, то вы меня сильно заинтриговали. Кроме того, репортаж очень много потеряет, если я не увижу собственными глазами того, что вы там найдете.

— Вашему редактору может сильно не понравиться, если вас арестуют, — сказал Конклин.

— А что, это очень вероятно?

— В этом районе Эсбёри-Парка уже лет двадцать не было никакой охраны. Но возможность встретиться с нею существует всегда.

— Похоже, что вероятность достаточно мала. — Бэленджер пожал плечами. — В конце концов, Хемингуэй в день-Д отправился на высадку в Нормандии[5] с пробитым черепом. Что же может помешать мне немного полазить по старому дому?

— Это считается незаконным проникновением, — пояснил Винни.

— Совершенно верно. — Бэленджер взял с кровати последний предмет — закрытый складной нож с черной рельефной ручкой.

— Неровности помогают держать нож, даже если ручка мокрая, — объяснил Рик. — Зажим на ручке удерживает нож в кармане, так что вы сможете без труда найти его, не выгребая все, что напихали в карман.

— Да, действительно, точь-в-точь как при сборе в военный рейд.

— Вы немало удивитесь, когда поймете, насколько полезным может оказаться нож, когда вы зацепитесь за что-нибудь, пролезая через узкую дыру, или когда вам нужно срочно распечатать новую батарейку, а у вас свободна только одна рука. Видите кнопку около лезвия? Нажмите на нее большим пальцем.

Бэленджер послушно нажал, и нож раскрылся.

— Очень полезно на тот случай, если вторая рука занята, — добавил Рик. — Причем это не выкидной нож, так что, если вас заметут, он не сможет усугубить ваше положение.

Бэленджер изобразил на лице успокоенность.

— Очень приятно слышать.

— Если бы мы вели исследования где-нибудь в безлюдной местности, — сказал профессор, — то сообщили бы лесничему, в каком направлении хотим двигаться. Мы предупредили бы друзей и родных, чтобы те знали, где нас искать, если мы не дадим о себе знать в условленное время. То же самое правило относится и к городским исследованиям, с той лишь разницей, что, поскольку мы собираемся предпринять противоправные действия, нам следует вести себя осмотрительно. Я оставил запечатанный конверт своему коллеге и ближайшему другу. Он догадывается о моих занятиях, но никогда не спрашивал меня об этом напрямик. Если я не позвоню ему до девяти завтрашнего утра, то он вскроет конверт, узнает, где мы находимся, и сообщит властям, что мы попали в беду. С нами еще не случалось ничего такого, что требовало бы принятия столь серьезных мер, но все же чувствуешь себя спокойнее, зная, что соблюдаешь необходимые предосторожности.

— И, конечно, у нас при себе сотовые телефоны. — Винни продемонстрировал свой. — Если случится беда, мы всегда сможем позвать на помощь.

— Но мы держим их выключенными, — добавил Конклин. — Трудно оценить ритм прошлой жизни, когда на него накладывается пульс современности. У вас есть какие-нибудь вопросы?

— Есть несколько. — Бэленджеру не терпелось двинуться в путь. — Но все они могут подождать до тех пор, пока мы не окажемся на месте.

Конклин обвел взглядом своих бывших студентов.

— Мы ничего не забыли? Нет? В таком случае мы с Винни уйдем первыми. Вы трое выйдете через пять минут. Нам вовсе ни к чему маршировать, как на параде. Пройдете по улице, свернете налево и пройдете еще два квартала. Увидите заросшую сорняками площадку — бывшую автостоянку. Там мы и встретимся. Извините, что касаюсь столь деликатных вопросов, — добавил он, повернувшись к Бэленджеру, — но попрошу вас не забыть освободить пузырь перед уходом. После проникновения часто бывает неудобно отправлять физиологические потребности. К тому же такие поступки противоречат нашему принципу не изменять облика места. На всякий случай мы берем с собой вот это. — Профессор вложил в рюкзак Бэленджера пустую пластмассовую бутылку. — В старых зданиях мочатся собаки, пьяницы и наркоманы. Но только не мы. Мы не оставляем следов.