“Цесаревич” Часть I. Эскадренный броненосец. 1899-1906 гг.

13. Снова в строю

23 и 24 мая "Ретвизан" и "Цесаревич" сняли свои кессоны и, наконец, обрели полную свободу передвижения. Пополнив частью снятое вооружение, корабли смогли приступить к полноценной боевой подготовке. Еще 11 мая на них, согласно циркуляру штаба сохранив прежний зеленовато-оливковый цвет корпуса, все остальные видимые части, включая мачты, дымовые трубы и башни, окрасили по-новому — в светло-коричневый, или как говорили на эскадре "в песочно-бурый" цвет. Он должен был маскировать корабли на фоне скал Квантунского берега.

Сохранив в башнях свои пушки, "Цесаревич оказался в более выгодном положении — на нем не хватало только 4 75-мм орудий. Из других кораблей особенно обездоленной оказалась "Победа". На ней, кроме 4 254-мм пушек в башнях, оставалось только 8 (вместо 11) 152-мм и 15 (вместо 20) 75-мм. Не позаботился В.К. Витгефт и о главном вооружении крейсеров: "Диана" и "Паллада", имели лишь по шесть (вместо штатных 8) 152-мм орудий. На "Аскольде" — было лишь по 10 (из прежних 12) калибром 152 мм и 75 мм. Даже 75-мм пушки адмирал считал нужными против осадной артиллерии японцев.

А сухопутное командование, стремясь предотвратить тесное обложение крепости, торопило эскадру с уходом. Его по условиям приливной обстановки командующий назначил на 10 июня. Но японцы, хорошо осведомленные о событиях в крепости, не замедлили накануне разбросать по рейду новую порцию мин. Силы охраны рейда и на этот раз, как это случилось перед гибелью С.О. Макарова, сумели "наступить на грабли", не признав противника в шнырявших по рейду миноносцах. Выйдя утром на рейд, корабли вдруг оказались в окружении видимых с бортов мин. Тральных сил, несмотря на их некоторое пополнение, по-прежнему не хватало. Но японцы их роль понимали, и миноносцы пытались атаковать шедшие с тралами корабли.

"Новик" и "Диана" противника отогнали. В течение часа — с 15 до 16 час. — движение задерживали неполадки рулевого устройства на "Цесаревиче" — он то замедлял ход, то выходил из строя для исправлений. В 16 час. 40 мин., пройдя за тралами 8 миль, флот отпустил тралящий караван, как по аналогии, видимо, с землечерпательным караваном называли отряд импровизированных тральщиков.

Увеличив скорость до 10 уз, проложили курс на зюйд-ост 20°. Около 18 час. находясь в 20 милях от Порт-Артура, заметили идущий наперерез японский флот: 4 броненосца и два крейсера "Ниссин" и "Касуга". За ним в разных сторонах горизонта виднелись отряды крейсеров и миноносцев. Но все они не могли составить прямой угрозы русским броненосцам. Всем им пришлось бы расступиться перед нашим флотом, если бы он сумел преодолеть сопротивление японских главных сил. А шансы к тому, казалось, беспроигрышные: шесть русских броненосцев против четырех японских. Флот, впервые после гибели С.О. Макарова вышедший в море для решительного сражения, не сомневался в успехе. Слишком велика была долго копившаяся ненависть к удачливому и коварному противнику, слишком сильно было желание сцепиться с ним в схватке насмерть.

Но "флотоводец", "воин", "психолог" и "мыслитель" В.К. Витгефт (которого наместник подобным образом характеризовал, когда уже дважды — до войны представлял за отличие к чину вице-адмирала) оценил обстановку иначе. Увидев несметное количество дымов японского флота, он, похоже, счел себя коварно обманутым наместником. Ведь во множестве присылавшихся увещаний тот уверял своего бравого начштаба в значительной измотанности и сильно поредевшей численности противника. А "он явился в полном составе и даже нажимал в скорости. Обида и страх подавила сознание адмирала, и он, даже не посоветовавшись со стоявшим рядом и недавно им же приглашенным на должность начальника штаба, контр-адмиралом Матусевичем (1852–1912), вдруг негромко, но решительно скомандовал рулевому "лево руля". Все в рубке оцепенели, а адмирал по-прежнему ничего не объясняя и не поднимая флоту никаких сигналов, повернул "Цесаревич" на обратный курс. Флот последовал за ним.

H.A. Матусевич, считая себя, видимо, слишком молодым адмиралом (он получил свой чин только 28 марта 1904 г.), был как и все приучен не перечить начальству. И подвига гражданского мужества, которого в то мгновение ждала от него история (отстранить, взяв под арест, изменившего своему долгу командующего), совершить не посмел. Эскадра, приученная панически бояться мин, без раздумий вернулась на ночной рейд. И судьба — хотя совсем уже не по заслугам — вновь хранила русских. Им нипочем оказались и японские мины (подорвался лишь один броненосец "Севастополь", ни атаки японских миноносцев. Все они были отбиты. И это лишний раз подчеркивало преступность поведения Витгефта. Утром 11 июня флот с внешнего рейда перешел в гавань. Но вместо решительного смещения вполне, уже казалось бы, разоблачившегося себя командующего, адмирал Е.И. Алексеев, вновь занялся (о, несказанность тайн российской бюрократии!) затяжными письменными и телеграфными (с доставкой депеш на джонках или на миноносце "Лейтенант Бураков") увещаниями, словно капризного ребенка, своего нестойкого духом недавнего начштаба.

Стоило бы и сегодня издать в виде документов эти стихи в прозе, которыми обменивались два связанные каким-то необъяснимыми узами военачальника. Вместе с призывами оправдать его доверие и не бояться противника, командующему делался ряд полезных вполне здравых тактических советов, которые предлагалось непременно обсудить в собрании командиров. С должной предусмотрительностью следовало выбрать, и момент для нового прорыва, чтобы он оказался для японцев действительно неожиданным. Но недавно образцово послушный В.К. Витгефт, всегда радовавший наместника своими аккуратностью и исполнительностью, избавившись от первого контакта с барином, словно бы закусил удила. Ощутив вдруг вкус к коллегиальности, он продолжил прятаться за спасительные протоколы созываемых им совещаний.

Так в протоколе от 4 июля 1904 г. собравшиеся на "Цесаревиче" флагманы и командиры высказали свое коллективное мнение о том, что требуемый наместником прорыв во Владивосток крайне затруднен минной опасностью на рейде, меньшей эскадренной скоростью русского флота, и огромным минным флотом японцев. (О полной безопасности этого флота, выяснившейся в ночь на 11 июня, флагманы предпочли умолчать). Доказывалось также, что уход эскадры, заставив вернуть на корабли орудия, отданные в крепость, ослабит ее оборону и ускорит падение Порт-Артура.

В то же время подчеркивалось, что оставаясь в Порт-Артуре, флот усиливает оборону крепости и дает ей возможность выдержать осаду"/ Под этими взглядами времен Крымской кампании вместе с В.К. Витгефтом подписались и все остальные имевшиеся в Порт-Артуре адмиралы: князь Ухтомский, Лощинский, Григорович и Матусевич. В числе 10 капитанов 1 ранга, согласных с этим мнением, был и временно командовавший "Цесаревичем" Н.М. Иванов. Высказавшихся с отдельным мнением не оказалось. Это было какое-то массовое затмение.

Подкрепляя свою оборонческую позицию, командующий в письме наместнику от 11 июля договорился до того, что "потерянные суда можно построить", а вот "нравственного удара от сдачи крепости, которая без помощи флота не устоит", не окупит сохранение остатков флота". Наконец, "безучастие флота к родному порту, ради которого он был занят, навсегда останется пятном и укором".

Была и совсем уж постыдная, убогая и иначе не скажешь, аналогия с Крымской войной. Невозможность справиться с минами, обступившим и подходы к артурскому рейду, командующий уподоблял паровому превосходству флота союзников, а необходимость вывода флота через мины за тралами — "выходу парусного флота против парового". Такими вот уроками мужества и такой военной наукой владел адмирал, который по законам ценза и протекции оказался во главе флота в той решающей, как никогда, для России войне.

Кроме словесной эквилибристики, адмирал, как и ранее, подписывал также и приказы об усилении боевой подготовки. Их для него готовил начальник штаба Н.А. Матусевич. Он из всех сил старался поддержать в командующем боевой дух. Так, циркуляром штаба № 31 от 19 июня предписывалось на кораблях "начать ружейную вспомогательную стрельбу". Для чего требовалось "взять из экипажа обратно все приспособления", а "стрельбу дробинками и прицеливание вести возможно чаще". Приказом № 206 от 17 июня обобщался весьма поучительный опыт отражения восьми атак японских миноносцев 10 и 11 июня.

В последующие дни отдельные корабли или отряды выходили в море для поддержки огнем сухопутных позиций. В их проводке через мины участвовали и катера "Цесаревича". Сам броненосец в море не выходил. Как флагманский корабль, он своими сигналами управлял всей жизнью и действиями флота. Большую помощь корабль 26 июня оказал "Севастополю". В его кессоне, только что (25 июня) установленном, от искр электрической резки (при удалении рваных краев конструкций)воспламенился порох, осевший в корпусе после взрыва японской мины. От загоревшейся в кессоне парусины огонь перекинулся во внутренние помещения корабля, где загорелись столы и койки. "Цесаревич" и спасательное судно "Силач" в считанные минуты успели подать на "Севастополь" пожарные шланги и быстро справились с пожаром.

25 июля в Порт-Артуре была получена телеграмма наместника № 24 от 18 июля, в которой он, выражая несогласие с протоколом от 4 июля, напоминал, что "флот, имея свое особое назначение, отнюдь не может связывать свою участь с судьбой крепости. Нельзя допустить, чтобы он ради обороны крепости мог бы сделаться трофеем неприятеля и погиб от своих рук". А так как на приход "Балтийской эскадры" ранее декабря рассчитывать не приходится, то для флота в Порт-Артуре не может быть иного выхода, "как напрячь все усилия, энергию и, очистив себе проход через неприятельские препятствия, выйти в море и проложить путь во Владивосток, избегая боя, если позволят обстоятельства".

Требование о безоговорочном прорыве, изложенное еще в телеграмме от 18 июня (получена в Порт-Артуре 20 июня), было подтверждено к исполнению телеграммой от 21 июля (получена в Артуре 26 июля). На этот раз приказание подкреплялось резолюцией императора: "Вполне разделяю ваше мнение о важности скорейшего выхода эскадры из Артура и прорыва во Владивосток".

Убедившись, что время уговоров прошло, командующий, решив демонстрировать свое особое усердие в исполнении высочайшей воли, совершил новое преступление. Не считаясь с интересами подготовки кораблей к бою, он счел возможным предать забвению даже категорические указания наместника об обязательном обсуждении в собрании командиров всех возможных вариантов плана боя. В своем неудержимом стремлении продемонстрировать молниеносное исполнение высочайшей воли, проявляя удручающе нелепое усердие, он уже утром 26 июля объявил собранным им флагманам и командирам свое решение о выходе на следующие утро. Это был особый талант глуповской (по Салтыкову-Щедрину) "распорядительности", которым так славилась русская бюрократия. И лишь из-за неготовности "Севастополя", который только еще собирался снять свой кессон, выход отложили на сутки.

Все попытки командиров провести обсуждение плана боя и всех сопутствующих вопросов организации похода (как это и предписывал наместник) командующий расценил как намерение сорвать задуманное им молниеносное исполнение высочайшей директивы. Командирам было предложено не вмешиваться в "его дело" и, что он намерен руководствоваться правилами, установленными С.О. Макаровым. На вопрос Н.О. Эссена о том, как же все-таки командующий поведет бой, тот бесцеремонно отрезал: "Как поведу, так и будет". Не был решен и насущнейшей необходимости вопрос о передаче командования в ходе боя.

Предложение начальника штаба контр-адмирала Н.А. Матусевича обсудить хотя бы главнейшие вопросы подготовки к бою на специальном совещании в вечер перед выходом встретило, как он объяснял впоследствии перед следственной комиссией, "категорический отказ". На собственную инициативу провести с командирами частное совещание начальник штаба (вряд ли В.К. Витгефт знакомил его и с директивами) не решился.

Не получило одобрение командующего и предложение собравшихся на своем совещании штурманов о целесообразности выхода эскадры ночью. Это давало реальный шанс оторваться от преследования противника. Панически боявшийся мин (хотя тралящий караван даже в имевшемся составе значил немало) и втайне, вероятно, надеявшийся вернуться в Порт-Артур, адмирал приказал выходить утром. Не счел он нужным воспользоваться и весьма здравой рекомендацией наместника выбрать для выхода ненастную погоду, когда японские миноносцы не смогут выйти в море.

В числе немногих решенных организационных вопросов было подтверждено правило идти ночью без огней, сигналы передавать по линии фонарем Ратьера, в случае тумана выпускать за кормой плавающие конуса, приготовленные еще накануне 10 июля.

На "Победе" и "Пересвете" не хватало теперь лишь по одной 152-мм пушки и до восьми меньших калибров. Крейсерам отобранные с них 152-мм пушки так и не вернули. На большинстве кораблей недоставало по одному прожектору, а на "Цесаревиче" — даже двух. На "Полтаве" не хватало 7 47-мм и 14 37-мм пушек. Недоставало на кораблях и по 2–4 пушки калибром 75 мм.

Обстановка перед выходом обострилась начавшимся с 25 июля обстрелом гавани японской осадной артиллерией. Установленная на западных склонах Волчих гор осадная 120-мм (пока что) батарея выпустила в тот день до 100 снарядов. Один снаряд пришелся в броневой пояс "Цесаревича", другой — в адмиральскую рубку, где находилась телефонная станция. Здесь принимали сообщения с кораблей и наблюдательных постов, фиксировали в особом журнале все сведения о движении кораблей противника на подходах к рейду. Взрывом был убит телефонист, легкие ранения получил (в руку) флаг-офицер.

На “Цесаревиче” идет погрузка мин

На возобновившейся с утра 26 июля обстрел отвечали "Ретвизан", "Победа" и "Пересвет". Нуждавшемуся в практике "Цесаревичу" (важно было проверить результаты ремонта) и на этот раз стрелять не позволили. Берегли, видимо, покой адмирала. Еще серьезнее 27 июля зацепили "Ретвизан". В него попало 7 120-мм снарядов, одним из которых (вместе с готовыми для установки двумя 152-мм орудиями) была потоплена подведенная к борту баржа. Убило машиниста готовившегося к погрузке портового крана. Ответная стрельба, которую кораблям пришлось с перерывами вести весь день, сильно мешала подготовке к походу и бою. Всем предстояла бессонная ночь, но командующему и в голову не пришло дать людям отдых перед предстоящим самым главным для него экзаменом.

"Упорный" до непостижимости командующий, давно, судя по его разговорам о предчувствии смерти, простившийся с жизнью, хотел видимо, потянуть за собой в могилу и всю эскадру. В посмертной депеше, адресованной прямо императору он писал: "Согласно повелению ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, переданному мне наместником телеграммой, выхожу с эскадрой прорываться во Владивосток. Лично я и собрание флагманов и командиров, принимая во внимание все местные условия, были против выхода, не ожидая успеха прорыва и ускоряя сдачу Артура, о чем доносил неоднократно наместнику".

Иным было настроение на эскадре и на "Цесаревиче". Лейтенант М.А. Кедров, прибывший в Порт-Артур с С.О. Макаровым в качестве флаг-офицера его штаба, а при В.К. Витгефте занимавший должность старшего флаг-офицера, писал впоследствии о своем флагманском корабле. "На "Цесаревиче", мне кажется, верили в успех прорыва, — вообще это был корабль оптимистический (разрядка моя. — P.M.), — и если у адмирала было угнетенное состояние духа как у человека, не верившего в успех, то, наоборот, у начальника штаба контр-адмирала Матусевича было приподнятое настроение духа, невольно сообщавшееся нам: контр-адмирал Матусевич верил в неизбежный бой и в успех этого боя".

Так же отзываются о моральном состоянии экипажей всех кораблей эскадры авторы труда МГШ: оно, по свидетельству всех, было утомленным долгой пассивной стоянкой, но на эскадре были рады приветствовать всякое ее активное выступление.