14. “Цесаревич” ведет флот

Выход в море за тралами тралящего каравана начался в 5 час. утра. Он удался в два раза быстрее, чем 10 июня. Будь тральные силы более многочисленны, они благодаря исключительно преданному делу лейтенанту М.В. Иванову (1875–1942) могли бы в несколько раз повысить и активность флота, и скорость его выхода на рейд. Был бы сохранен и крейсер "Баян", который из-за подрыва 14 июля на мине в походе участвовать не мог. Вероятнее был бы и успех быстрого и неожиданного прорыва эскадры в море. Совершив несколько демонстративных выходов днем и ночью, оставаясь на ночь на протраленном участке рейда за бонами можно было застать японский флот поблизости. Это дало бы возможность проявить себя русским миноносцам. И тогда, выбрав удобный момент, под покровом ночи или в непогоду эскадра могла совершить стремительный прорыв.

Немало предлагалось командующему подобных смелых планов, но он на них отвечал стереотипной отговоркой самого низкопробного бюрократа: все это-де хорошо только в теории, а на практике неисполнимо. Таков он был — вскормленный двадцатилетием цензовой системы ее достойнейший, бездарный и бесчувственный продукт. Такой тогда была и государственная система.

В 10 час. 30 мин. флот отпустил тральщики. Державшиеся поодаль "Ниссин" и "Касуга" тронуть их не посмели. Состояние общего подъема не могла испортить серия опять начавшихся повторяться неполадок рулевого управления на "Цесаревиче". Лишенный практики, несмотря на обширные возможности после вступления в строй, корабль шел очень неровно, заставляя свои мателоты, боясь столкновений, непроизвольно растягивать расстояния. Тем временем, держась вне дальности стрельбы, появились отряды японских крейсеров и миноносцев. Скорость флота, составляющую при проводке за тралами 3–5 уз, увеличили до 8, затем до 10 уз. Такую постепенность объясняли опасениями за прочность переборок в отсеках "Ретвизана", вышедшего на прорыв с боевым повреждением. С появлением японских главных сил скорость увеличили до 13 уз.

Окружая русскую эскадру со всех сторон, японцы оставляли свободным путь возвращения в Порт-Артур. Они и на этот раз рассчитывали, что русские вернутся обратно в гавань, где с ними без больших хлопот смогут покончить осадные батареи. Но русские отступать не собирались. Уже более полугода ведя войну, но не имея еще ни одного серьезного столкновения, флоты,"словно предчувствовали решающее значение боя, сближались с крайней осторожностью. Изощренный в хитрости японский командующий, испробовав против русской эскадры и перекидную стрельбу, и торпеды, и брандеры, и мины, готовился применить теперь все накопленные за это время тактические уловки, искусство маневрировать и умение стрелять. Офицеры и матросы русских кораблей горели желанием наконец-то проучить столь долго ускользавшего от боя и измотавшего своим коварством противника.

"Давно бы так! Молодчина Витгефт! Нет отступления" — такими, как вспоминал В. Семенов, словами встретили на "Диане" поднятый "Цесаревичем" сигнал "Флот извещается, что государь император приказал идти во Владивосток". Что ж, адмиралу в тот момент можно было простить и этот сигнал, хотя он вовсе не напоминал тот ("Англия надеется, что каждый исполнит свой долг"), которым без малого сто лет назад адмирал Нельсон сумел до крайней степени энтузиазма возбудить в своей эскадре боевой дух. Но нельзя было и не видеть (многие после боя так и говорили), что приказ Витгефта, добровольно избравшего роль Вильнева, а не Нельсона, был скрытым отражением все той же его унылой позиции: принужденности к походу ("государь приказал") и отсутствия даже намека на призыв и волю к победе. Решительный бой, отчаянная схватка (и об этом не раз говорилось в директивах наместника), "наука побеждать", овладение морем — все эти высокие понятия были глубоко чужды адмиралу, не раз откровенно заявлявшему своим командирам, что он не флотоводец. Принужденный, как и в первом выходе, вести за собой флот, он не ставил перед собой задачу вырвать победу из рук врага или хотя бы нанести ему — пусть даже ценой гибели нескользких кораблей — равнозначные или большие (потери, которые позволили бы уже другой, Балтийской эскадре наверняка с противником покончить. Не веря в победу, адмирал фактически запрещал верить в нее и своим командирам и своему начальнику штаба, категорически не разрешив ему провести предлагавшееся им совещание о тактике боя. (Не правда ли, какое разительное сходство со вторым такой же пробы "флотоводцем", каким спустя год явился в эти воды во главе Балтийской эскадры З.П. Рожественский!).

"Самое тяжелое впечатление" (слова И.О. Эссена), "все говорил о своей неминуемой смерти, что еще более удручало всех" (из показания командира "Цесаревича") — так "вдохновлял" командующий своих командиров перед боем, таким он оставался и в бою. Все зависело от его настроения, все держалось на тонких нитях сигнальных фалов флагманских кораблей. Сбитые или сгоревшие, эти фалы в мгновение могли сделать эскадру неуправляемой — других средств связи или способов передачи приказаний хотя бы посредством сопровождавших эскадру миноносцев — предусмотрено не было. По-прежнему, как заставляют об этом думать документы, безмолвствовало радио.

Официальная история, документы, мемуары — нигде не упоминалось об использовании эскадрой великого русского изобретения. Ни словом не вспоминает о нем и в сборнике "Порт-Артур" (Нью-Йорк, 1955) энтузиаст радио (бывший тогда в бою мичманом) С.Н. Власьев, который будто бы привез в Порт-Артур два комплекта усовершенствованных станций системы Попов-Дюкрете и даже, кажется, успел наладить связь с крейсером "Варяг" в Чемульпо.

Первый бой, продолжавшийся с 12 час. до 14 час. 20 мин., "Цесаревич" начал с расстояния 75 каб., отвечая на направленную по нему пристрелку японской эскадры. За недолетным (около 400 м) второй выстрел лег к японцам ближе. Направление было точное. Впервые в открытом бою японцы демонстрировали свое искусство стрелять на дальние расстояния. Как отмечал командовавший носовой 305-мм башней младший артиллерийский офицер лейтенант Н.Н. Азарьев, "стрельба японцев было очень быстрая и меткая". Сказывались "большая практика при стрельбе с больших расстояний" и наличие оптических прицелов. Правда, методом массирования огня всего флота по одной цели, каким была уничтожена эскадра З.П. Рожественского, японцы видимо, еще не владели. Возможно и другое: боясь чрезмерного расхода снарядов, который был сопряжен с этим методом, они пока еще не хотели рисковать слишком рано остаться без них.

В продолжение более чем двухчасового боя "Цесаревич" получил лишь несколько пробоин в надводной части (большинство снарядов ложилось недолетами), не вызывавших серьезных повреждений. К исходу первой фазы боя расстояние на контргалсах уменьшалось до 36 каб. На этих более привычных для русских дистанций удалось добиться нескольких попаданий по противнику. С расстояния в 45 каб японцы ввели в действие и 152-мм пушки. Но их стрельба, как замечал не занятый в тот момент и внимательно наблюдавший за боем старший минный офицер лейтенант В.К. Пилкин, казалась много хуже, чем из орудий больших калибров. По-видимому, лучшие комендоры находились именно при 305-мм пушках. Позднее говорили, что у японцев из башенных орудий стреляли исключительно офицеры.

Но наша эскадра не обнаружила высокой меткости. Отсутствие практики в стрельбе на большие расстояния (МТК такие опыты на расстоянии 50–60 каб планировал только на 1905 г.!) и недоработка методов определения поправки на скорость противника приводили к тому, что многие выстрелы не имели нужного упреждения. Они ложились либо перед носом, либо за кормой японских кораблей. Этим, как было видно в бою, грешили многие корабли русской эскадры.

К этому печальному феномену (вот как приходилось расплачиваться за тепличные условия наместнических смотров) оказались не готовы и многие из старших артиллерийских офицеров. Цензоваловый подход к распределению обязанностей по артиллерии и постоянная нехватка кадров офицеров-артиллеристов (а часть из них сумели оставить на батареях крепости) привели к тому, что на некоторых кораблях башнями 305-мм орудий командовали далеко к этому не готовые кондукторы. Не всем давалась наука стрелять с гарантированными поправками, да еще на непривычно дальние расстояния.

За первую фазу боя "Цесаревич" получил и одну подводную пробоину. Снаряд, ударив в броню правого борта в районе 30–32 шпангоутов, видимо, рикошетом скользнул вниз и разорвался против передней кочегарки. В несколько минут крен достиг 3–4°. Подоспевший к месту повреждения трюмный механик П.А. Федоров спускным краном установил, что затоплены два нижних коридора 25–31 и 31–37 шпангоутов, а также два верхних 23–28 и 28–33 шпангоутов. Крен он устранил, сообщив нижние коридоры с противолежащими другого борта, а для уравновешивания верхних заполнил водой нижние коридоры в машинном отделении. Плавучесть корабля от этого уменьшилась на 153 т.

Нашли причину и случившегося в середине боя отказа электрического вращения правой 152-мм башни. Оказалось, что снаряд, ударивший в броню, вызвал такое сотрясение корпуса, что сорвал с креплений (и к таким явлениям техника не была еще готова) реостат горизонтальной наводки. В остальном все башни 152-мм орудий действовали безотказно.

В самом начале боя попадания двух 305-мм снарядов противника произвел огромные разрушения в борту под левой кормовой 152-мм башней. Было смято ограждение вокруг башни в виде низкого фальшборта — французское архитектурное излишество — отчего башню едва не заклинило. Но сама башня не пострадала. Надводную пробоину (1,52 м выше ватерлинии) по правому борту вызвало попадание еще одного 305-мм снаряда. Взрывом сорвало якорь, перебило топ фок-мачты со всем его такелажем. Незначительно была задета кормовая дымовая труба.

Попадание другого 305-мм снаряда в крышу кормовой 305-мм башни под основание прицельного колпака сильно вдавило крышу, сорвало несколько заклепок и гаек. Был убит гальванер, ранен комендор. Одновременно осколками снаряда изрешетило элеватор подачи 47-мм патронов на заднем верхнем мостике.

Патроны пришлось подавать в два этапа сначала внутри мачты до марса, а оттуда на концах спускать вниз. Правда, башня пострадала от изъянов собственной техники. Смачивая палубу перед боем от возгорания при взрывах, палубная команда попала струей в амбразуру башни. Этого оказалось достаточно для того, чтобы перегорел предохранитель сети вертикальной наводки. На время устранения повреждения пришлось перейти на ручной привод. Был момент, когда и правым зарядником можно было пользоваться лишь вручную. Под конец первого боя отказала и гальваническая цепь стрельбы: в контакты рамы замка попало сало смазки снарядов. Стрелять пришлось, действуя трубками.

В то же время на нижнем мостике были ранены обслуживающие дальномер Барра и Струда матросы Савенко и Тихонов. На грот-марсе убило марсового и ранило корректировавших стрельбу комендоров Василенко и матроса Иванова. Происходившие в кормовой 305-мм башне неполадки вертикальной наводки задерживали стрельбу. Нередко снаряды и заряды одного орудия переходилось передавать к другому. Командовавший башней мичман А.Н. Сполатбог вел огонь, корректируя выстрел одного орудия выстрелом другого. Ему помогал, запрашивая расстояние по телефону и распоряжаясь заряжанием, флагманский минный офицер лейтенант Н.Н. Шрейбер (1873–1931, Лондон). Во втором бою ему пришлось заменить мичмана, который должен был оставить башню, чтобы (имея подготовку штурмана) перейти в боевую рубку и заменить убитого старшего штурмана.

Носовая 305-мм башня в первом бою действовала без происшествий и повреждений, но стрельбу сильно задерживала необходимость замены (по несколько раз) штатных комендоров прислугой мелких пушек. Делать это вынуждало скопление ядовитых газов (продуктов сгорания пороха), вырывавшегося при каждом открытии затворов для заряжания после выстрела. И здесь приходилось в бою делать открытия, которые не составляли бы тайны, имей корабли до войны практику усиленной быстрой стрельбы. Тогда бы, возможно заблаговременно, успели решить проблему продувания каналов орудий. Сильное угарное действие, вплоть до симптомов явного отравления, производил ядовитый черный дым разрывавшихся японских снарядов. И к этому явлению русские тоже оказались неготовыми. Не знала медицина о такой неприятности.

Последствия французского архитектурного излишества — угрозу заклинивания помятым взрывом фальшборта почувствовала и команда 152-мм башни № 6 (кормовая правая). С повреждением справились под руководством командовавшего кормовыми башнями мичмана М.В. Казимирова. Снаряд, попавший в ту же башню между орудиями и чуть ниже их амбразур, разорвался, не причинив большого урона и повредив лишь дверцы. Без последствий обошлось и при попаданий внутрь башни нескольких осколков, из которых один застрял в рукаве артиллерийского квартирмейстера Бусыгина. Было и еще немало мелких повреждений, вызванных неприспособленностью механизмов и приводов к интенсивной боевой стрельбе. Их удавалось устранить ценой прекращения огня на период от 15 до 30 минут.

Увы, все это были прямые следствия "щадящего" режима испытаний башен при постройке и "бережливого" расхода снарядов при практических стрельбах. О неподготовленности кораблей к искусству массирования огня говорило и признание мичмана Казимирова о том, что "поверять расстояние с помощью недолетов и перелетов было крайне затруднительно, так как большей частью одновременно падало несколько снарядов, а потому нельзя было сказать — который свой, а какой чужой." Понятно, что из сделанных башнями 174 выстрелов неприятеля достигли очень немногие.

Наибольшее воздействие огня неприятеля испытала носовая башня 305-мм орудий, которой командовал младший артиллерийский офицер лейтенант Н.Н. Азарьев. Словно предупреждая о серьезности завязывающегося боя, с первыми японскими выстрелами башню осыпало множеством осколков, частью попавших в открытую верхнюю горловину. Но прямых попаданий в башню долго не было.


Схема боя 28 июля 1904 г.


В самом начале боя лейтенанту Азарьеву удалось попасть в "Якумо", были попадания в "Микасу" и "Асахи". Начавшаяся с расстояния 45 каб. стрельба японцев из 152-мм орудий была, по наблюдениям лейтенанта В.К. Пилкина, "много хуже, чем из орудий больших калибров". Кроме главного противника — колонны из четырех броненосцев — с правого борта, периодический огонь приходилось открывать и орудиями левого борта. Они, делая лишь по несколько выстрелов, эффективно отгоняли пытавшиеся сближаться японские крейсера, миноносцы и возглавивший их какой-то, по словам В.К. Пилкина вооруженный пароход. Он тоже, испытывая готовность русских дать отпор, пытался стрелять по "Цесаревичу". Охват головы русской колоны японцами не удался — В.К. Витгефт вовремя уклонился влево.

Безрезультатным был и бой на контркурсах, когда японцы из-за неудачного маневра Того оказались в 10 милях за кормой русской эскадры. Того определенно осторожничал и боялся столкновения в лоб. Он, видимо, хорошо чувствовал настроение русской эскадры. В ней не было и тени так ожидавшейся японцами деморализации. Но и упускать русских было нельзя. И после 1,5-часового перерыва Того, как бы нехотя и боязливо начал нагонять уходившую от него эскадру.

Догоняя сильно отставшую (до 1,2 и даже 2 миль) "Полтаву", японцы, похоже, готовились сделать ее первым объектом отрабатывавшегося уже тогда метода массирования огня. Они уже начали сближение на дистанцию своего уничтожающего общего залпа (видимо, около 30 каб). Но "Полтава" с расстояния 32 каб успела сделать свой залп, оказавшийся упреждающим. Оба снаряда ее носовой 152-мм башни (командир мичман А.А. Пчельников, точно угодили в каземат головного японского броненосца (им был или "Микаса", или, как многие были убеждены еще по бою 10 июня, "Асахи"). И японцы непроизвольно, забыв о еще не достигнутой дистанции подготовленного залпа, разрядили его по "Полтаве" с 32 каб. Он лег эффектным недолетом и, по-видимому, дезорганизовав всю стрельбу. Бешенная стрельба, открытая потерявшими самообладание японцами, не принесла кораблю существенных повреждений.

Так героическая "Полтава", приведя японцев, по суворовскому выражению, в "решпект", подорвала их боевой дух, посеяла сомнение в оказавшемся еще "сырым" методе и задержала сближение с главными силами русского флота. Тем временем на эскадре проверкой по линии установили, что существенных повреждений корабли за первую фазу боя не получили. В штабе энергично обсуждали тактику предстоящей второй фазы.

Молодые флаг-офицеры во главе с лейтенантом М.А. Кедровым предлагали развернуть флот в строй фронта, позволивший ведя бой на отступление, почти сравняться по численности стреляющих орудий с японским флотом. Это давало надежду на то, что японцы, лишившись превосходства в численности орудий среднего калибра, могут отказаться от боя, и тогда эскадра, благодаря наступающей темноте получит возможность оторваться от противника.

Еще более смелый план предложил начальник штаба Н.А. Матусевич. Как показали его наблюдения, японцы явно бояться вести бой на близкой дистанции и когда в предшествовавшем бою на контргалсах расстояние уменьшилось до 38 каб, они, уйдя влево поворотом "все вдруг", увеличили расстояние до 55 каб. Только тогда, продолжая стрелять, они вернулись в строй кильватера, параллельной с нашей эскадрой. И делалось это не спроста: ясно было видно, как "на расстоянии менее 40 каб наши снаряды стали хорошо попадать в неприятельские суда". Японская же стрельба с уменьшением расстояния становилась "крайне беспорядочной и поспешной". От массы падающих 152-мм снарядов море по выражению Н.А. Матусевича, "кипело", но попаданий почти не было.

На основе этого чрезвычайного вывода начальник штаба предлагал при возобновлении боя действовать наступательно. Для этого не требовалось сложных эволюции, которых командующий не без основания опасался. Достаточно было повернуть всем вдруг на 4–5 румбов в строю пеленга вправо и атаковать приблизившихся японцев. Это даст возможность "достать" их с хорошо освоенных нашими комендорами коротких дистанций. Если же японцы, боясь такого, слишком рискованного для них, боя, захотят отойти, то, делая необходимое для этого перестроение, им придется менять расстояние. А это опять-таки лишит их главного преимущества — умения метко и быстро стрелять при постоянных больших дистанциях.

Категорически настаивать на своем предложении, выдвинуть объединенное предложение штаба, соединяющее оба решения или, учитывая, наконец, исключительность обстановки и значение предстоящего боя начальник штаба не решился. Между тем, ясно, что его поддержали бы и штаб, и новый командир корабля, который не мог забыть, как этот "упорный" командующий отказался 10 июня слушать доводы о безрассудности поворота и возвращения среди ночи на полный минами порт-артурский внешний рейд. К несчастью для России штабные чины остались во власти чинов, но цензовых представлений о воинском долге и патриотизме и склонились перед волей "командующего".

Не увидев сам и не захотев понять уже выяснившую японскую тактику, он отклонил все предложения. Зачем терять время на удлиняющее путь перестроение, когда и так темнота вот-вот наступит. И надо же подумать о сбережении противоминной артиллерии, лишившись которой в ближнем бою, эскадра окажется не способной отражать предстоящие ночные атаки миноносцев. Они, несмотря на уже подтвержденный и освоенный опыт их эффективного отражения миноносцев огнем более крупных орудий адмирала по-прежнему страшили.

Особенно настаивающий на бое в строе фронта (это решение он предлагал адмиралу еще до 10 июня!) флагманский артиллерист К. Ф. Кетлинский получил от командующего решительны отпор: "наша задача — прорыв, а не бой". Такой он был военный человек — чиновный адмирал Витгефт. Особенности ли "упорного" нрава адмирала, жуткая ли обида на наместника или чувство мести за то, что его принудили идти на прорыв против глубоко, как ему казалось мотивированного "убеждения", — причины адмиральского упрямства установить уже нельзя. И штабные чины, которые не решались спасти эскадру, отстранив фактически несостоятельного человека, тем самым упустили очередной, едва ли не 16-й в той войне шанс коренным образом изменить ситуацию.

Новая такая ситуация сложилась вслед за бесплодно завершившимся совещанием на мостике. Ободренный удачей первой фазы боя, адмирал вспомнил о шедших с эскадрой миноносцах и приказал подозвать к борту "Цесаревича" их флагмана. Как многого можно было ожидать от этого сигнала, обещавшего миноносцам активную боевую деятельность, каким, наверное, вдохновляющим было это зрелище свободно маневрирующего вблизи флота и готового исполнить свой долг соединения наших миноносцев, какие героические страницы истории могли бы они открыть, будь адмирал одухотворен волей к победе! Но вот какую сцену у борта флагманского корабля описывал вызванный к нему начальник 1-го отряда миноносцев капитан 2-го ранга Е.П. Елисеев: "Подняв флаг — условный — "Не следовать движению", "Выносливый" "дал полный ход и пройдя под носом "Аскольда", подошел к "Цесаревичу" на расстояние разговора голосом. Витгефт лично с мостика "Цесаревича" спросил меня, могу ли я атаковать японскую эскадру. Я отвечал, что могу, если буду знать, где она находится… Адмирал ушел в рубку, а после 20-минутного ожидания переговоры продолжил флагманский штурман".

Капитан 2 ранга Елисеев хотел знать рандеву на утро при отделении от эскадры или хотя бы теперешнее место, чтобы не сбиться при прокладке. Но понадобилось еще около 45 мин. ожидания, пока вышедший другой флаг-офицер не сообщил, что точного места ему дать не могут и что адмирал приказал ночью миноносцам держаться около броненосцев. Рандеву (оно с картой никак не вязалась) прокричали в рупор уже в момент начала боя, когда по "Цесаревичу" уже начались попадания.

Отойдя уже под огнем, обескураженный Е.П. Елисеев понял, что штабу уже не до миноносцев. В результате, не зная, каким приказам следовать (перед выходом для переговоров было только что получено приказание держаться около крейсеров) и удивляясь, почему так бездарно пренебрегли имевшимся у миноносцев большим опытом совместных ночных плаваний, начальник отряда в конечном счете был вынужден распределить миноносцы по одному у каждого из уходивших в Порт-Артур броненосцев. Собраться для ночной атаки (миноносцы оказались к исходу боя рассеянными) уже не успели.


Повреждение башни на броненосеце “Цесаревич”


Придя в себя от первого, не ожидавшегося со стороны русских отпора, японцы постепенно и осторожно нагоняли. Отказавшись от многообещавшей наступательной тактики, адмирал Витгефт заставлял свою эскадру подчиниться инициативе японцев и вести бой так, как они его предложат. К их главным силам, вступив в кильватер "Ниссин", присоединился головной 2-го отряда броненосный крейсер "Якумо". Таким путем Того (1847–1934) хотел, видимо, создать зрительное впечатление, будто бы ему принадлежало превосходство сил.

Был у него и другой замысел. Уже продемонстрировав в первой фазе боя свое искусство меткой стрельбы на дальние расстояния, но не добившись ожидаемого результата, японцы на этот раз предприняли своего рода "психическую атаку", сблизившись на расстояние действия скорострельных 152-мм пушек. Огонь этих особенно многочисленных орудий вместе с более крупными должен был подавить волю противника "своей скорострельностью. Она, по отзыву участников боя, была в 2–3 раза выше, чем у русских. Бой начался около 16 час. 30 мин.

Боясь, что русские в самом деле сумеют до темноты прорваться в море, японцы развили предельно частую стрельбу, пытаясь сосредоточить весь огонь по "Цесаревичу". Этот первый ставший уже ощутимым опыт массирования огня, не считаясь с огромным расходом снарядов, японцы предприняли на исходе первого часа боя, когда убедились на примере "Полтавы", что традиционная перестрелка, хотя и с преимущественным огнем по головному, не наносит русским заметных повреждений.

Стрельба началось вслед за подъемом на "Микасе" полотна сигнального флага какой-то особенной, невообразимо большой величины. Из-за уменьшения расстояния стрельба не была особенно меткой, но фонтаны воды вставали вокруг "Цесаревича" почти сплошной стеной. Весь штаб, стоявший по примеру командующего, на открытом нижнем мостике обдавало потоками воды. Очень скоро все промокли до нитки. Начали учащаться и попадания 305-мм снарядов. От большего числа попаданий множились повреждения небронированных частей корпуса, но броня нигде пробита не была. Исправными оставались все башни. С повреждениями вызванными ненадежностью техники (отказы электрических и механических систем приводов подачи и заряжания, поломки кронштейнов и роульсов у зарядных столов и т. п.) успевали справляться по ходу боя. Башни все чаще приходилось переводить на ручной режим.

Убийственный огонь японской "психической" атаки, открытый во второй фазе боя, обратился в непрерывный грохот осыпавших башни осколков. Как писал лейтенант Н.Н. Азарьев о своей башне, в ее амбразуры "все чаще летела масса осколков с водой и едким черным дымом" Попадания двух 305-мм снарядов и нескольких калибром 152 мм башню повредить не сумели, но из-за поломки кронштейна направляющего роульса у правого — зарядного стола пришлось вести подачу только левым столом. Скорость стрельбы заметно упала. Стрельба (и это тоже общее наблюдение всех участников боя) крайне затруднялась практической неразличимостью попаданий своих и чужих снарядов. Их разрывы давали такой же малозаметный белый след, как и выстрелы японских орудий.

Отравляющее действие газов, вырывавшихся из каморы орудий при открывании замка заставило лейтенанта три раза менять прислугу орудий за счет бездействовавшей малокалиберной артиллерии. А ее штатного числа тоже для интенсивной стрельбы не хватало. Горько сожалеть приходилось и об отсутствии у орудий оптических прицелов и дальномеров в башнях. Неудобным в условиях боя оказался слишком малым (2°) угол заряжания орудий от чего быстрое нарастание слоя нагара делало подачу снарядов в канал все тяжелее. Все повреждения электрических систем установок корабля в продолжение этого боя оперативно устранялись младшим минным офицером лейтенантом А.А. Щетининым.

Огнем носовой артиллерии корабля успешно (в меру уровня подготовки) управлял ревизор корабля лейтенант А.Ф. Данилов (такова была нехватка в артиллеристах). Ее составляли носовая группа, включая носовую 305-мм башню, две башни 152-мм орудий, пушки боевого формарса, батарея 47-мм пушек на верхнем мостике и батарея 75-мм пушек. Заведуя одновременно всей носовой группой, лейтенант Данилов должен был успевать следить и за огнем орудий. Указания о ведении огня он получал периодически поднимаясь на верхний мостик, от старшего артиллерийского офицера. Строгой централизации огня предусмотрено не было.

Кормовая 305-мм башня уверенно действовало под командованием энергично распоряжавшегося мичмана А.Н. Сполатбога. Он проявил себя истинным командиром и прирожденным артиллеристом. Попаданий в башню долго не было, но и здесь люди то и дело задыхались от удушливых газов — продуктов стрельбы — все более концентрировавшихся в замкнутом пространстве башни. Один матрос, пытаясь отдышаться, высунул голову, открыв дверь и тут же был убит осколком очередного разорвавшегося вблизи снаряда. Но и после этого, чтобы люди в башне совсем не задохнулись, дверь пришлось оставить открытой.

Не выдерживала и техника, оказавшаяся слишком уж "деликатной". Из-за перегорания реостата вертикального наведения левого орудия пришлось действовать им вручную, а сгоревший проводник манипулятора горизонтальной наводки заставил и всю башню поворачивать вручную. У левого зарядного стола соскочил со шкивов трос, отчего подачу для левого орудия временно пришлось питать, через правый зарядный стол. Такое перекладывание снарядов от одного орудия к другому сильно изматывало прислугу и сдерживало темп стрельбы.

Лишь по счастью не осталось без замены место командира башни — вынужденного уйти на замену штурмана на мостик мичмана Сполатбога заменил флагманский минный офицер лейтенант Шрейбер. Иначе башня, составлявшая по сути половину боевой мощи корабля, могла остаться вовсе без офицера. Безупречно действовали во время боя и остальные офицеры. Мичман Д.И. Дараган, оставаясь все время под градом осколков, энергично руководил действиями двух дальне-мерных станций. В готовности к отражению минной атаки сберегал прислугу своих бездействующих пока орудий командир 75-мм батареи мичман Ю.Г. Гадд.

Броня защищала, но половина надводного борта и все надстройки на верхней палубе брони не имели. И потому неудержимо множились их повреждения, нарушая подачу боеприпасов, связь, управление, системы ПУАО и пожаротушения, тягу в дымоходах. Все это начинало сказываться на боеспособности и живучести корабля. Задерживалось, а затем и прекратилось получение сведений о расстоянии до противника. Неожиданное осложнение создало повреждение расположенной по старинке наверху и не снабженной надежным стоком цистерны пожарной системы. Вода из пробитой цистерны беспрепятственно распространялась по кораблю, скапливалась в понизившейся из-за пробоины носовой части. "Цесаревич" все более садился носом, заметно ухудшалась и без того не идеальная управляемость.

Из-за отсутствия в то время на кораблях постов энергетики и живучести, управление системами и механизмами в значительной мере было децентрализовано, и многие посты оказывались как бы представлены сами себе. Не было надзора и за состоянием напорной цистерны, в которую, несмотря на пробоину, насос из машинного отделения продолжал подавать забортную воду.

Угрозу самозатопления корабля предотвратила инициатива лейтенанта А.Ф. Данилова. Не найдя трюмного механика (он был куда-то вызван, а связи с ним тоже не полагалось) лейтенант сам распорядился прекратить подачу воды, послав своих людей в машинное отделение. Ему же, выполняя сразу несколько возложенных на него функций, пришлось взять на себя борьбу с пожаром в каземате спардека в носовой части, заполненном дымом от разорвавшегося японского снаряда. В правом 152-мм погребе потребовалось организовать борьбу с поступлением воды. Она фильтровалась из затопленных отсеков двойного борта, где удар еще одного 305-мм снаряда в стык броневых плит (соединения на "ласточкин хвост" придумано еще не было) вдавил их в борт, вызвав поступление воды.


Осколок японского снаряда на “Цесаревиче"


Дало себя знать и неоправданно низкое расположение бортовых 75-мм пушек. Считалось, что приблизив их порты к ватерлинии и тем понизив центр тяжести корабля, можно достичь и более эффективного их действия пушек, которые своими настильными выстрелами поражали бы подкрадывающиеся миноносцы. Извечный во времена парусного флота критерий мореходности — высота портов над ватерлинией — был забыт. Но широкие порты с их легко повреждавшимися или просто слетавшими от близких разрывов крышками создали в бою почти неустранимую угрозу поступления воды. Свойственная кораблю валкость и гулявшая по палубе вода из пожарной цистерны приводили при поворотах к резкому, значительно большему, чем у других кораблей, крену. По оценкам участников боя, крен от попадания сразу двух выпущенных залпом 305-мм снарядов мог доходить до 10°.

Неожиданное коварство обнаружила и по-французски изощренная пологая поверхность бортового среза. И получилось, как это заметил мичман Ю.Г. Гадд, что "при совершенно тихом море" волны от хода корабля, то и дело поднимались по пологому борту и, ударяясь о срезы ниш портов, отражались прямо в помещения палубы. В шпигаты (их было всего по два на борт) уходила лишь часть воды; основная же ее масса продолжала разгуливать по палубе, уменьшая остойчивость.

Участившиеся в конце 2-й фазы боя попадания, явно сосредоточенных по "Цесаревичу снарядов, не переставали уничтожать все в зоне из разрывов. Не считая отраженных от брони, корабль выдержал до 15 разрывов японских 305-мм снарядов.

Предпочитая вести огонь с дальних расстояний, японцы применили почти исключительно фугасные снаряды. Число попаданий 152-мм снарядов подсчету не поддавались, учетом их в бою заняться было некому. Составленный после боя перечень повреждений и разрушений составил более 200 пунктов. Повсюду, где не было брони, снарядами в груды искореженного металла частично или целиком обращались надстройки и люки, кнехты и трапы, вентиляционные трубы и компасы, двери и коечные сетки, бимсы корпуса и рельсы подачи, каюты и рубки, цистерны и трубопроводы верхнепалубных систем и устройств, телефоны и переговорные трубы, приводы телеграфов, прожекторы и т. п. Пострадали и охранявшие корабль накладные на штевнях орлы носового и кормового украшений.

Но особенно чувствительной потерей была гибель под огнем уникальных для каждого корабля (и не все их имели), дальномеров Барра и Струда. Хотя и не справлявшиеся с половиной дистанций боя из-за малой базы (0,91 м, у японцев на броненосцах были, по-видимому, более точные с базой 1,37 и, а, возможно, и 2,74), эти приобретенные с "экономией" более дешевые дальномеры все же позволяли ориентироваться в дистанции и помогали корректировке огня.

Оставшиеся от прежней эпохи дальномерного искусства угломерные приборы Люжоля-Мякишева для боя, происходившего в основном на запредельных для них 45 каб дистанциях оказались вовсе непригодны. Из имевшихся на "Цесаревиче" (по праву флагманского корабля) двух дальномеров первый, находившийся на носовом мостике, в исходе второго часа боя был разбит упавшим на него стальным штагом. Никакого прикрытия для бесценного прибора предусмотрено не было. Осколком снаряда, перебившего штаг, был ранен и дальномерщик.

Мичман Д.И. Дараган с помощью сигнальщика с нижнего мостика перенес раненого (ему перебило ногу) на батарейную палубу, а затем переместил с кормы еще остававшийся там исправным второй дальномер. Этот прибор продолжал действовать до конца боя. Исправно в течение всего дня действовала и котельная установка "Цесаревича". Первая смена кочегаров отстояла 19-часовую вахту, лишь один раз сменившись на 4 часа.

Разрыв снаряда в кормовой дымовой трубе, засыпал котельное отделение осколками, но потерь в людях не принес. Дым, вынесенный взрывом из дымохода в поддувала, быстро устранили за счет постоянно действовавшего вентиляторного дутья. Свой подвиг совершили кочегарные квартирмейстеры Рожинцов и Лютый. Они не поддались замешательству, вызванному оглушившим всех свистом и ревом пара, начавшего вдруг наполнять носовое кочегарное отделение. Некоторые, решив, что перебит главный паропровод, начали поспешно выгребать жар из котлов № 3 и № 8. Но квартирмейстеры, быстро установив, что перебита лишь труба, ведущая к свистку, закрыли клапан и уже через 8-10 минут давление в котлах было поднято до нормы.

Под руководством распоряжавшегося в носовом отделении младшего инженер-механика Д.П. Острякова (был переведен на "Цесаревич" с транспорта "Ангара") котлы были введены в действие. Отлично, со знанием дела действовали по выравниванию крена надежные помощники трюмного механика П.А. Федорова — заведующие трюмных отсеков Петрухов, Буянов, Любашевский и Баранов. Это были истинные специалисты своего дела, которыми флот мог заслуженно гордиться.

Выход из строя дальномера, перевод части башен на ручное управление и увеличившееся расстояние ослабили действенность стрельбы "Цесаревича". Попадания 305-мм снарядов противника по кораблю, наоборот, продолжали увеличиваться. Массирование огня японцам удалось наладить. Долго так продолжаться не могло. Надо было решительно сбить японскую стрельбу.

Видя, сколь гибельными последствиями может обернуться тактика безучастного наблюдения за боем со стороны командующего, начальник штаба Н.А. Матусевич направился со второго яруса мостика к стоявшему открыто на первом ярусе В.К. Витгефту. Он хотел еще раз попытаться убедить адмирала взять инициативу в свои руки и перейти в наступление строем фронта или пеленга. На нижнем ярусе в окружении всего штаба за боем наблюдал командующий эскадрой. В боевую рубку он идти не хотел, чтобы не стеснять своим штабом управление кораблем, подняться наверх, где было свободнее от надстроек, грозивших осколками при разрыве снаряда, и куда его звал Н.А. Матусевич, он также отказывался. "Все равно, где помирать", — отвечал уже переставший думать о своей эскадре флагман.

В этот-то момент, — примерно в 17 час. 55 мин. "Цесаревич" был поражен взрывами тремя последовательно, почти в одно время попавших 305-мм фугасных снарядов. Один дочиста снес радиорубку, находившуюся позади боевой, другой "вынес" из основания фок-мачты чуть ли не девять десятых ее поперечного сечения, третий угодил точно в смотровой просвет боевой рубки. Так пришла расплата за все: за беспредельно легкомысленную конструкцию боевой рубки с ее невообразимо огромным просветом, за нежелание командующего вести наступательный бой, за угнетавшего его похоронное настроение, за превращение своего штаба в вынужденный клуб самоубийц (рассредоточить штабных ему и в голову не приходило, а сами они, конечно, не могли позволить себе прятаться), за нерешительность штаба, побоявшегося сместить командующего и тем спасти эскадру и будущность России.

Словно па заказу для описания во всех будущих хрестоматиях 305-мм снаряд (предполагали, что он был рикошетом) вошел точно в смотровой 305-мм просвет боевой рубки, слегка "отжав" вверх мешавшую ему кромку грибовидной крыши. Будучи на излете, он успел разорваться вне рубки, густо окрасив желтым цветом (осадок мелинита) ее наружную стену и окружающие конструкции мостика, Обломившаяся почти целиком головная часть, идя наклонно, отразилась внутрь рубки от ее крыши и снова, чуть отжав ее, вошла в просвет рубки с противоположной стороны. После боя ее нашли в коечных сетках и демонстрировали в качестве осколка, убившего адмирала.

В действительности его тело было разорвано и снесено за борт (уцелела одна нога) первым и вторым наружными взрывами, снесшими радиорубку (около нее он и стоял) и вырвавшими брешь в мачте. Вместе с обезглавленными взрывом флагманским штурманом лейтенантом Н.Н. Азарьевым и младшим флаг-офицером мичманом Эллисом убило горниста и двух сигнальщиков. Ранены были контр-адмирал Н.А. Матусевич (он до ночи не приходил в сознание), старший флаг-офицер лейтенант М.А. Кедров и младший флаг-офицер мичман В.В. Кувшинников. Сбило с ног стоявшего впереди боевой рубки командира броненосца капитана 1 ранга Н.М. Иванова.

Командир перешел в боевую рубку, где у приборов управления, переговорных труб и указателей стояли рулевой, гальванеры, старший артиллерист, старший минный и старший штурманский офицеры. Здесь к нему подошел старший флаг-офицер лейтенант Б.Н. Кнорринг с сообщением о гибели командующего и тяжелом ранении начальника штаба. Чтобы не вносить дезорганизацию в управлении эскадрой, командир решил не делать оповещения о гибели адмирала и дождаться, когда в командование может вступить начальник штаба. Как говорилось в донесении командира, он хотел предотвратить тот "сущий хаос", который произошел на эскадре в момент гибели С.О. Макарова.

Придя, по-видимому, к такому решению, к которому не успел склонить адмирала Н.А. Матусевич, командир предпринял сближение с противником, чтобы лишить его преимуществ стрельбы с неосвоенной русскими кораблями дистанции 60 каб. Но японцы тотчас же, сохраняя дистанцию, как того требовал их метод, отклонились на прежнее расстояние. Не посоветовавшись с офицерами и опасаясь, как он писал потом, "раската броненосца", плохо реагировавшего на крутые перекладки руля, командир приказал "право руля", то есть отклониться влево. В этот-то момент, когда руль был уже положен на борт, и произошло то роковое попадание очередного японского 305-мм снаряда, которым управление кораблем оказалось нарушенным полностью.

Смертельно раненный, рухнул на пол рубки старший штурманский офицер лейтенант Драгичевич-Никшич, остальных матросов и офицеров разметало вдоль стен. К штурвалу пытался встать очнувшийся первым, весь в крови, старший артиллерийский офицер лейтенант Д.В. Ненюков. Раненый, но устоявший на ногах старший минный офицер лейтенант Пилкин, единственный уцелевший из всех находившихся вне рубки офицеров, пытался перехватить штурвал у терявшего сознание лейтенанта Ненюкова. Но оказалось, что штурвал гидравлического управления рулем заклинен, кабели телефона и электрического машинного телеграфа перебиты и догорают вместе с другими проводами, все приборы управления исковерканы. Вышел из строя и компас — его девиационные магниты были сорваны, и картушка свободно вращалась во все стороны.

С помощью спустившегося с мостика мичмана Дарагана и вернувшегося с перевязками рулевого Лаврова лейтенант Пилкин пытался наладить управление из центрального поста. Но пост не отвечал, люд:: из него выбежали.

Неуправляемый броненосец с положенным на борт рулем выкатился из строя влево, описав полную циркуляцию, прорезал строй эскадры и прошел в опасной близости под носом "Пересвета", который от столкновения смог уклониться каким-то чудом. Описывая новую кривую, все еще не справляясь с управлением, но не переставая вести огонь, "Цесаревич" застопорил ход. На нем спустили флаг контр-адмирала и подняли сигнал: "Адмирал передает командование". Вслед за этим никогда ранее не предусматривавшимся сигналом, не найдя, как потом выяснилось, нужного флага (они в рубке перемешались в мокром клубке) подняли позывные "Пересвета". Это означало, что командование передается тому самому князю Ухтомскому, при котором уже однажды эскадра была приведена в "сущий хаос" и который не скрывал своих "принципиальных убеждений" в том, что место флота — не в море, а в гавани Порт-Артура.

Судьбу "Цесаревича" решала теперь развернувшаяся у рулевых приводов отчаянная борьба за восстановление управляемости корабля. Посланный вниз — в центральный пост — рулевой Лавров приступил к исправлению погнувшегося соединительного штока привода, мичмана Дарагана отправили на ют наладить управление с помощью румпель-талей. Этот способ, заводя тали на кормовой шпиль, на броненосце не раз испытывали на учениях. Штурвала с приводом к рулю в кормовом отделении почему-то предусмотрено не было. Пришедший в боевую рубку старший офицер капитан 2 ранга Шумов (весь бой он провел, как это положено для старшего офицера на постах, где требовались немедленные распоряжения, помощь или устранение заминки) пытался тем временем наладить управление машинами.

Но к рыскливости броненосца — еще одна гримаса французского проекта — добавились теперь проблемы связи с машинными отделениями. По телефону удалось связаться только с одной машиной (обычно выручавшие переговорные трубы были смяты). Голосовая передача безнадежно запаздывала. Парадоксальное и нелепейшее складывалось положение: машины были вполне исправны, но из-за отсутствия связи помочь кораблю (и всей эскадре) не могли. Применение всех возможных способов (управлялись, видимо, и рулем и машинами) с грехом пополам удалось наладить не раньше, чем через 20–25 минут после катастрофы в боевой рубке.

Никто и представить себе не мог, что ничтожнейшие, в сущности, технические неувязки смогут с такой легкостью парализовать корабль, еще не утративший своей боевой мощи. Ничтожны были и потери в людях, полностью действовала главная артиллерия, безотказно работали машины, развивая полную скорость, и тем не менее корабль вышел из строя. Так материализовалась творческая несостоятельность, фактическое равнодушие к боеготовности флота, проявленные МТК, ГМШ и главным хозяином флота великим князем Алексеем Александровичем.

А "Цесаревич" тем временем, не считаясь с героическим усилием экипажа, упорно отказывался ему повиноваться. При каждой попытке переложить руль, он круто бросался в сторону, отклоняясь каждый раз на борт до 8 румбов, то есть до 90°. "Броненосец шел, описывая все время дуги то вправо, то влево", — подтверждал это наблюдение и старший флаг-офицер лейтенант М.А. Кедров. Объяснялось это свойственной броненосцу рыскливостью, которая особенно усилилась из-за дифферента на нос. Что мешало догадаться устранить этот дифферент перекачкой воды или приемом балласта (как было сделано в том же бою на "Пересвете" и как делали все знающие командиры) — ответа на этот вопрос история не сохранила.

Загрузка...