ЛЕДОВЫЙ ДЕСАНТ Повесть
РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ
1
В полдень в эфире зазвучали позывные рации «ЗСТ-5». Радист-оператор старший сержант Гнат Михалюта, поправив наушники, стал принимать радиограмму.
В этот ноябрьский день сорок первого года у его корреспондента по ту сторону фронта во время передачи были почему-то сбои на ключе, и он по два-три раза повторял отдельные цифровые группы.
Но вот корреспондент отстукал: «Конец», — и Михалюта начал расшифровывать радиограмму.
Вскоре на чистом листе бумаги он написал весь текст и с удовлетворением воскликнул:
— Все-таки клюнула акула на нашу наживку!
Одернув гимнастерку и не надевая шинели и шапки, Гнат выбрался из кузова крытой машины-радиостанции.
Полтораста метров, отделявших его от небольшого домика, на втором этаже которого разместился партизанский отдел при штабе фронта, он преодолел как спринтер.
В комнате было двое — начальник отдела полковник Семен Шаблий и его заместитель, «главный минер» полковник Илья Веденский.
— Вам, товарищ полковник, «молния», — сказал Михалюта, подавая Веденскому лист бумаги с текстом донесения.
Полковник взял радиограмму, и Гнату показалось, что у него задрожали руки. «Видно, вспомнил обо всем сделанном ради этих нескольких строк радиограммы», — подумал он, сочувственно глядя на Илью Гавриловича.
— Наконец-то, — улыбнулся Веденский и стал читать вслух: — «Сегодня утром командир 68-й немецкой пехотной дивизии, он же комендант Харькова генерал-лейтенант Георг фон Браун, переселился с Холодной горы на улицу Дзержинского, 17. Туда же передислоцировался и штаб его дивизии. Андрей».
— Вот это новость! — воскликнул Шаблий.
— Наконец-то! — повторил Веденский. — Три недели морочил нам голову…
— Береженого бог бережет, — заметил Шаблий. — Знает эту присказку и генерал Браун.
— Хитрая лиса этот генерал, — добавил Михалюта. — Но все-таки на зиму полез фон-барон в комфортабельную нору.
Генерал-лейтенант Георг фон Браун действительно имел все основания побаиваться действий минеров Красной Армии, поскольку в день оккупации Харькова, а потом и еще в течение тридцати дней мины взрывались на шоссе под машинами, под поездами, на аэродромах. Поэтому он и не торопился поселиться где-нибудь в центре города. Фон Браун облюбовал неприметный домик на Холодной горе и прожил там три недели, пока немецкие саперы обезвреживали мины на центральных улицах. Ясное дело, комендант города не мог жить в небольшом кирпичном доме из трех комнат с нужником во дворе. Ему понравился особняк на улице Дзержинского, 17, и он приказал саперам старательно обследовать его. Эту работу осуществлял взвод минеров самого опытного в дивизии сапера капитана Гейдена. Гейден «прощупал» стены, подвалы, вспомогательные помещения и даже кучу угля. Нашел и обезвредил мину замедленного действия и вскоре доложил фон Брауну, что мин больше нет.
Обо всем этом партизанские разведчики сообщили Шаблию и Веденскому.
— Этой же ночью отметим переселение фон Брауна! — решительно сказал Веденский и, помолчав, добавил: — А то можем и опоздать.
— Думаете, немецкие саперы могут догадаться, что к чему? — с опаской спросил Шаблий.
— Мы все сделали, чтобы запутать их, сбить с толку. Но у Брауна есть капитан Гейден. Я знаю его еще по статьям в довоенных журналах. Надо действовать, Семен Кондратьевич! Идите в штаб фронта и просите самолет.
«Волнуется «главный минер», — вздохнул Михалюта. — Еще бы! Сколько отдано сил, знаний всему этому — подорвать во вражеском тылу при помощи радио военный объект».
Он вдруг подумал, что ждет полковника, если случится неудача — нежелательный, но вместе с тем и извечный спутник многих изобретателей. Что и говорить, перепадет Веденскому на орехи! Припомнят ему: «Мы же тебя предупреждали, что это нереально, что это напрасная трата средств!..»
Михалюта сам был два месяца тому назад свидетелем разговора полковника Веденского с высокопоставленным, властным и неуступчивым чиновником. Он предостерегал и поучал Веденского — инженера, кандидата технических наук — так, что дрожала мембрана в телефонной трубке.
«Все будет хорошо, Илья Гаврилович, — мысленно стал успокаивать Гнат Веденского. — Возьмите и меня с собой для связи с «ЗСТ-5». А то пока дождетесь известий о результатах эксперимента, и сердце может не выдержать. Возьмите! Вот только, правда, я никогда не летал. Да еще и погода такая, что можно залететь черт знает куда. Но все это несущественно. Возьмите!
— А если подать сигнал с нашего радиоузла? — предложил полковник Шаблий неуверенным голосом, будто знал наперед, что Веденский возразит.
— Никаких экспериментов, Семен Кондратьевич! Просигналим только из мощной, стационарной радиостанции. В Воронеже готовы к этому. Там меня ждут два инженера, с которыми я монтировал радиостанцию еще в двадцатых годах. А чтобы скорее узнать о результатах, возьму с собой Михалюту… Как? — остановил Веденский взгляд на старшем сержанте.
— Пусть проветрится и Михалюта, — согласился Шаблий. — Не раз жаловался, что его во вражеский тыл не посылают. Теперь пусть совершит пробный вылет. Ты ведь еще не летал? — повернулся полковник к Михалюте.
— Пока что только ласточкой с вербы в пруд, — признался Гнат. — Но ведь погода какая — морось, туман…
— Распогодится, сегодня даже подмерзает. Уговорим наших соколов и потихоньку, над самой землей потарахтим вдоль железной дороги курсом норд, — успокаивающе сказал Илья Гаврилович. — Иди, Гнат, готовься в дорогу.
— Есть идти и готовиться! — ответил Михалюта и вышел.
В коридоре Гнат остановился. Его указательный палец стал чертить в воздухе цифру «300». Триста километров. Это — расстояние, которое должен преодолеть радиосигнал и подорвать взрывчатку, заложенную под особняком на улице Дзержинского в Харькове. Триста километров — это одна тысячная секунды… Гнат прикусил губу: это ж сколько творческих мук, переживаний и страданий ради дела, которое свершится за одну тысячную секунды! И еще подумал, что с полковником Веденским он готов лететь и на край света, и в логово фашистов, чтобы там поставить мину и разнести в клочья самого Адольфа Гитлера…
— Все еще витаешь в небесах, Гнат, вместе с радиоволнами? — улыбнулся Веденский, проходя мимо. — Приземляйся и не забудь взять новые анодные батареи для рации, чтобы там в эфире не ловить ворон.
— Не забуду, товарищ полковник! Не подведу!
— И я так думаю. Мы ведь с тобой оба политехники. Я закончил в девятьсот семнадцатом Петроградское политехническое училище.
— А я лишь два курса Харьковского политехнического института. Написал одну курсовую работу и ту не успел еще как следует обмозговать, — вздохнул Михалюта.
2
Биплан Р-8 разбежался по полю и оторвался от земли.
Сквозь иллюминаторы полковник Веденский и старший сержант Михалюта смотрели на Шаблия, махавшего им рукой. Но вскоре аэродром и одинокая фигура полковника потонули в серой мороси.
— Уже ничего не видно. Только серая муть вокруг, — с тревогой произнес Михалюта.
— Такая погода нам на руку. Не встретимся с «мессершмиттами».
— «Юнкерсы», «хейнкели» и «мессеры» гнездятся на харьковском аэродроме. Что и требуется доказать!
— Докажем, если сработают мины, — улыбнулся Веденский. — Возьми вот, попробуй.
Гнат взял краснобокое яблоко, протянутое Веденским. Ему вспомнился сентябрь последнего мирного года, родное село под Золочевом. Тогда сады пахли спелыми яблоками, а степь — хлебом и солнцем.
Гнат откусил яблоко, и свежий, холодный сок увлажнил губы.
— Думай о чем-нибудь приятном, — посоветовал полковник, положив руку в шрамах на плечо Михалюте.
Гнат хотел спросить об этих шрамах, но не решился. Полковник, поняв его взгляд, сказал:
— С Карельского перешейка отметины.
— А нынешняя война какая у вас по счету?
— Шестая… Воевал в гражданскую. В тридцать седьмом с итало-немецкими фашистами и испанскими мятежниками. Потом в Центральной Азии и в Монголии воевали мы с японскими милитаристами. Это — в тридцать девятом. Потом освободительный поход на Западную Украину и в Белоруссию. Вскоре — война на Карельском перешейке…
— А ведь еще были и белокитайцы, — напомнил Гнат.
— С белокитайцами воевал наш Шаблий, за что и отмечен именной саблей командующим Особой дальневосточной… Да, слишком урожайна наша эпоха на войны, — с горечью вздохнул Илья Гаврилович.
Михалюта вдруг схватил за руку полковника — самолет начал падать вниз, будто потеряв управление. Р-8 скрипел как несмазанный воз. Казалось, вот-вот отвалится крыло. Мотор стал давать перебои, чихал. От страха Гнат едва не вскрикнул. Наконец самолет выровнялся, двигатель заработал ритмичнее, но рокот был не однообразный: он то стихал, то усиливался, время от времени закладывало уши.
Когда самолет проваливался, будто в яму, Гнату казалось, что его внутренности обрываются.
«А еще мечтал два года назад поступить в морское авиационное училище. Не приняли по документам — не хватило одного года! А если бы все было в порядке и медики стали бы крутить меня на стуле и показывать палец: вижу ли я его?..» Гнат припал лицом к иллюминатору, глянул вниз. Сквозь разорванные тучи островками виднелись серые нивы и села с белостенными, как на Харьковщине или Ворошиловградщине, хатами, хотя это уже была русская земля. А вон железнодорожная колея.
«Рельсы! — мечтательно вздохнул Гнат. — На них я когда-то впервые встретился…»
Да, та встреча произошла на железнодорожной колее. На станции Основа он ждал рабочего поезда на Золочев и от нечего делать прохаживался по железнодорожному полотну — между шпалами буйно росли лебеда, одуванчики.
Вдруг замер: перед ним стояла девушка. Ее шея, руки, ноги были покрыты густым загаром, а волосы от солнечных лучей казались рыжеватыми. Чтобы удобнее было держать чемодан, она поставила ногу на рельсу. Брови над синеватыми глазами были темными, а на лице играли солнечные зайчики. «Сколько солнца в ней!» — подумал он, оглядывая девушку с ног до головы.
— Откуда ты, такая красивая?
— А из каких краев ты, такой смелый! — ответила девушка.
— Я из Золочева. Там есть село над тихой, мало кому известной речкой и большим прудом.
Девушка убрала с рельса стройную загорелую ногу и критическим взглядом смерила его. Он понял, что она отметила: ботинки уже стоптаны, к тому же еще и парусиновые, штаны старые, поношенные, рубаха вылинявшая…
Он хотел было извиниться, что задел такую принцессу, но передумал. Перебросив с одной руки в другую самодельный чемодан из фанеры, решительно сошел с колеи.
— Скатертью дорожка! — негромко сказала девушка.
— Так ты еще и с норовом! — обернулся он. — Ну тогда слушай! — И перешел на шутливый тон: — В твоих глазах и синь небес, и море, и солнце…
Девушка не удержалась и ответила:
— Угадал. Мое родное село на берегу Азовского моря.
— Так ты на Мариуполь?
— Да. Жду ленинградского поезда.
— А точнее: где твой дом?
Девушка кокетливо усмехнулась:
— Мой адрес? Село на берегу Азовского моря, крайняя хата над яром, возле моста, что на шоссейной дороге.
— Ого, какой адрес! Но я запомнил.
— Не заблудишься, когда захочешь наведаться в гости?
— Когда-нибудь и в самом деле наведаюсь. А как тебя звать-величать?
— Натали.
— Наталка… Наташа…
— Натали! — повторила гордо девушка.
— Угу… Понял. Как у жены Пушкина — Натали.
— Вижу, что читал кое-что.
— Немного. Давай я подержу твой чемодан. Ведь поезда еще долго ждать.
— И где только такие грамотные учатся? — спросила насмешливо Натали.
— Ну хотя бы в политехническом. А ты и вправду красивая!
Натали подобное, конечно, слышала не раз. Но после его слов почему-то зарделась. Покорно подала руку и сказала:
— Такому только дай палец…
Он крепко пожал ее руку и уже не хотел выпустить из своей. Натали и не пыталась ее освободить.
— Обманываешь, что студент, — прошептала она. — Ты с завода «Серп и молот», слесарь. Угадала?
— Ты имеешь в виду мои мозоли? Это я в институтских мастерских нажил их: отец — рабочий, мать — крестьянка. А ты в каком институте или техникуме?
— Я еще молода для института, — вздохнула Натали. — Мне только что исполнилось семнадцать.
— Кто бы мог подумать! — развел он удивленно руками.
— А глаза у тебя сейчас лукавые, — заметила Натали, погрозив пальцем. — Учусь я одной женской профессии. Учусь на мастера молочного дела! Что, не нравится? Ого, и губы надул!
— Не надул, а прикусил. Почему не нравится?.. Всегда дома будет свеженькая и густая сметана, в которой и ложкой не повернуть. Молочко.
— Насмехаешься?
— А ты сердишься? Не всем же быть политехниками! Да и зачем? Вот ты гордо назвала себя мастером молочного дела. Значит, тебе нравится эта профессия. Ну и прекрасно!
— Ты это вправду?
— Не шучу.
— Мой поезд уже миновал стрелки, — Натали посмотрела вдаль.
— Не хочется тебя отпускать. Вот так бы и пошел с тобой по шпалам аж… до Мариуполя. Когда и где мы встретимся еще?
— Здесь, на железнодорожном полотне, через две недели. В это же время!
— Ты когда последний раз встречался со своей девушкой? — неожиданно спросил Илья Гаврилович, словно догадавшись, о чем думает Гнат.
— Три месяца назад, в августе. Когда тысячи девчат из Харькова ехали куда-то под Лохвицу на рытье окопов.
…Эшелон со студентами, которых посылали на окопы, отходил от Ахтырки. Старшим был преподаватель Анатолий Петрович. Когда Гнат разговаривал с Наташей, он подошел к ним на несколько шагов, будто хотел хоть что-то услышать из их разговора. В правой руке он держал большой чемодан, одет был в новый шерстяной костюм, на ногах — лакированные ботинки.
— Когда мы теперь встретимся? — спросил Гнат Натали.
— Не знаю…
— И я тоже не знаю!
— Теперь никто ничего не знает. Некоторые люди не знают даже, победим мы или нет.
— Помнишь слова песни? «Хоть трудно будет, победим!» Как же иначе? Верь в это, что бы ни говорили. И еще верь, что я люблю тебя.
— И я тебя люблю, — шепотом произнесла Наташа.
— Натали! Пора в вагон! — крикнул Анатолий Петрович.
— Да ведь все еще на перроне.
— А с тобой кто это, брат? — кивнул преподаватель Гнату в знак приветствия.
— Почему брат? Мой ухажер! — громко сказала Наташа и покраснела. — Знакомьтесь. Гнат Михалюта, студент политехнического.
«И какого черта он торчит возле нас?» — мысленно выругался Гнат.
Преподаватель понял по его недовольному взгляду, что он здесь лишний, и отошел.
— Он что, в тебя влюблен? — спросил ревниво Гнат. — О некоторых хлопцах, которые симпатизируют тебе, ты говорила. А про этого нет.
— Наверно, влюбился. Кто ему запретит? — пожала плечами Наташа.
— Конечно, никто не запретит. Но ведь он стар для тебя. Ему уже за тридцать…
— Говорит, что двадцать восемь…
Вспомнив тот августовский день, когда он последний раз виделся с Наташей, Гнат вздохнул.
— Сейчас не знаю, Илья Гаврилович, где она. Под Лохвицей в западню попали многие наши бойцы. А что сталось с моей Наташей, вырвалась она из окружения или нет, мне не известно.
— Наш Шаблий выходил из окружения пять недель. И все-таки вышел! — сказал полковник.
— А вы тоже, наверное, думаете сейчас о своей последней встрече с женой?
— Думаю, Гнат.
— И далеко она?
— За тридевять земель. Последнее письмо я от нее получил за неделю до начала войны. Когда теперь напишет, неизвестно. Ей сейчас там не легче, чем мне. То письмо я ношу при себе.
— Она случайно не радистка? — поинтересовался Гнат.
— Нет, не радистка… Давай готовиться к посадке. Вон внизу уже показались пригороды Воронежа…
3
Полковника и старшего сержанта на аэродроме встречали два инженера, которых Веденский называл по отчеству — одного Дмитричем, другого — Степанычем. И хотя это была встреча давних друзей, никто из них не проявил большого восторга и радости. На лицах инженеров лежала печать озабоченности, большой ответственности за предстоящую операцию, назначенную на четыре часа утра.
В город въехали на «эмке». Уже стемнело, когда гости прибыли на радиостанцию. Все зашли в аппаратную. Инженеры и Веденский стали проверять готовность приборов и оборудования.
«Лишь бы не сорвалось! Лишь бы победил Илья Гаврилович!» — повторял словно заклинание Михалюта, следя за работой инженеров.
Время тянулось медленно. Долгая ноябрьская ночь, казалось, будет длиться бесконечно.
…Веденскому вспомнился Белорусский вокзал, поезд, отправляющийся за границу. Возле вагона стояли родственники Анны, с которой он познакомился лишь несколько дней назад в военкомате, ее маленькая дочурка. Какая-то женщина тихо сказала:
— Не переживай, за твоей дочуркой мы присмотрим. Через неделю ей уже идти в первый класс.
— Верю вам. И не надо слез, — ответила спокойным голосом Анна.
Прошло полсуток, как поезд пересек границу и помчался по западной области Белоруссии. Веденскому казалось, что купе такое уютное и спокойное, что можно забыть обо всем на свете и крепко уснуть. Но он знал: в любой момент могут войти жандармы и потребовать документы. Агенты Пилсудского, наверное, имеют его фотографию. Он волновался: время от времени подкручивал нарочно, для маскировки, отращенные усы. А выходя из купе, старался скрыть, что он стройный, подтянутый, — умышленно поднимал одно плечо, не надеясь на усы и измененную прическу.
«Хорошо, что хоть Анна едет под своей фамилией», — утешал он себя.
Он не знал тогда еще толком: кто она? Есть ли у нее муж? И если есть, то где он находится? Знал твердо лишь одно: эта стройная, милая женщина, хорошо владеющая тремя иностранными языками, — человек большого мужества.
Анна отодвинула занавеску на окне и прошептала:
— Чужой мир!.. Почти ничего не видно, кроме силуэтов станционных строений и света фонарей.
Он прижался лбом к стеклу.
— Верно. Вокруг темень. Но звезды здесь такие же, как и у нас. И луна такая же…
Их головы иногда слегка касались. Он ощущал на своей щеке прядку ее волос и боялся пошевелиться: так приятно было от этого прикосновения.
— Почему так тяжко, Рудольф? — спросила Анна, назвав его конспиративным именем, под которым он будет жить во Франции и в Испании.
— Вовсе не тяжко.
— Хорошо, что вы успокоились. Отдыхайте, а я буду на страже. Отосплюсь потом.
— Может, лучше вы отдохнете? — предложил он.
— Нет. Пока мы едем там, где вас могут узнать, я должна бодрствовать. Я часовой при вас, — еле слышно сказала Анна.
— Спасибо! Тогда я приземлюсь на вторую полку. Спокойной ночи.
Анна положила свою ладонь на его, и он прикоснулся губами к ее пальцам…
Веденский взглянул на часы, висевшие на стене аппаратной. Было без пяти минут четыре.
— Все будет как надо, Илья Гаврилович, — сказал Дмитрич.
— Выйдет по-вашему, как и с минами замедленного действия, — поддержал инженера Михалюта.
Гнат имел в виду первый раунд боя минеров с фашистами харьковского гарнизона. В сентябре бойцы инженерных батальонов и партизаны поставили мины замедленного действия на железнодорожных путях, под мостами, виадуками, на аэродромах. Эти мины начали взрываться на пятый, двенадцатый день после взятия фашистами города, когда на аэродромах уже размещались самолеты, а по железным дорогам поползли эшелоны с солдатами и техникой.
Сегодня Веденский должен открыть еще одну страницу в истории минно-подрывной техники. Сегодня будет нанесен удар по штабу генерала фон Брауна в здании, куда он только что переселился со своей свитой. За четыре недели оккупации Харькова по приказу Брауна или с его благословения как коменданта города фашисты казнили тысячи харьковчан. Поэтому смерть Брауна — это его расплата не только как генерала немецкой армии, но еще и как военного преступника.
Михалюта следил за приборами, затаив дыхание.
До четырех часов осталось три минуты.
Полковнику Веденскому казалось, что это не часы так громко тикают, а грохочет его сердце. Секунды перед финишем. Они всегда напряженные: требуют всех сил, нервного возбуждения и какого-то нового дыхания, потому что уже не хватает воздуха. Секунды, за которыми — огромная работа, борьба с чиновниками во всех инстанциях, не веривших в новую минно-подрывную технику…
— Ха-ха!.. Да мы своими бомбами снесем головы коммунистам в Испании и во всем мире! — вдруг прозвучало в ушах полковника на немецком языке.
Еще тогда, в 1937 году, он впервые ощутил на себе взгляд фашиста — самоуверенный, надменный.
Эта встреча произошла в парижском ресторане. Ожидая, пока появятся проводники через Пиренеи, Илья, Анна и испанский коммунист, встретивший их на вокзале, зашли в ресторан пообедать. За соседним столиком сидели уже подвыпившие немецкие летчики. Они только и говорили о самолетах и воздушных боях. Вдруг один из них воскликнул:
— Мечтаю встретиться в небе с русским Чкаловым! Я научу его, как надо летать! Как надо воевать!..
— О, мы покажем коммунистам! — подхватил его сосед.
Аппетит у Ильи сразу пропал. Он еле сдержался, чтобы не бросить немцу: «Не говори гоп…»
— Держу пари, — обратился к своим приятелям голубоглазый пилот, тыча пальцем в Илью. — Вон тот, с усиками, коммерсант. Эй ты! Коммерсант? Француз?
Летчик поднялся, подошел к их столику. Остановил посоловевший взгляд на Илье.
— Ты коммерсант?
— Я эмигрант из России, — ответил Илья.
— О!.. Ха-ха-ха! — засмеялся гитлеровец. — Ты из России? Оставил там усадьбу, фабрику? Мы вместе войдем в Россию, и очень скоро! — Фашист наполнил коньяком рюмки. Поднял свою, воскликнул: — За победу над Россией!
«Сколько наглости, — подумал Илья. — Еще не известно, вернется ли из Испании, а уже мечтает о России? Еще посмотрим, проклятый фашист! Идешь за чужой головой — неси и свою!»
Летчик хотя и выпил уже много, однако понял, что его тост не понравился русскому эмигранту, и с подозрением спросил:
— Ты коммунист? Держишь курс на Испанию? Наши коминтерновцы записались в бригаду имени Тельмана. Да мы им всем снесем головы своими бомбами! Ха-ха-ха!.. Пей, эмигрант, за нашу победу!..
В это мгновение Веденскому так хотелось, чтобы тот летчик, если он не погиб за Пиренеями, был среди тех полутора десятков офицеров, которых генерал фон Браун пригласил в свой особняк, — об этом сообщили партизанские разведчики по рации.
Четыре часа.
Пальцы покалеченной руки полковника Веденского нажали на ключ.
Стрелки приборов качнулись вправо и застыли, показывая силу тока, только что переданного в приемник, вмонтированный в заряд огромной силы под зданием на улице Дзержинского.
Быстро перестроили передатчик.
Веденский снова нажал на ключ. Глаза его были прищурены, словно он прицеливался через оптический прицел снайперской винтовки.
Еще один сигнал полетел к заряду на улице Дзержинского.
В аппаратной наступила тишина. Веденский положил голову на столик.
— Снова как на вокзале в ожидании поезда, — сказал Михалюта. — «ЗСТ-5» выйдет в эфир лишь в десять часов утра… Я давно хотел спросить вас, Илья Гаврилович. Этот самый фон Браун случайно не родственник немецкому физику фон Брауну? Накануне войны я писал курсовую работу на тему: «Спонтанный распад тяжелых элементов». Пришлось почитать несколько иностранных журналов. Там я и наткнулся на сообщение Вернера фон Брауна.
— Да, Гнат. Харьковский генерал — кузен того физика, — поднял голову Веденский.
— «Спонтанный распад тяжелых элементов», — повторил Дмитрич. — Каких именно?
— Урана, тория и протактиния.
— И как оценили курсовую? — поинтересовался Степаныч.
— Не успели — война началась. Да и тема заслуживает не курсовой, а фундаментального исследования. Этой проблемой занимаются физики во многих странах и уже перестали публиковать сообщения о своих экспериментах. Засекретились.
— Самовар вскипел, — Дмитрич пригласил Веденского и Михалюту в соседнюю комнату. — Здесь будете и отдыхать. Стол накрыт.
Чаевничали недолго, потому что все были утомлены, хотели спать. Михалюта улегся на канапе. Веденский рядом — на койке.
— Почему ты, Гнат, мало сахара положил в чашку с чаем? Или мне показалось? — нарушил молчание Илья Гаврилович.
— В детстве я съел свое, и больше не тянет на сладкое, — ответил Михалюта, укрываясь жестким одеялом.
— Матушка баловала сладостями?
— Ага… Всех нас так баловали, что недостаток калорий мы пополняли возле центрифуг. Теперь даже не верится, что я мог выпить кружку белой, густой как мед патоки.
— Вон оно что! И вкусно было?
— Объедение! Особенно когда закусываешь соленым огурцом или листом квашеной капусты.
— Со смаком ты рассказываешь. А я подумал было, что твоя мать закормила тебя конфетами.
— Неужели я на такого похож? — усмехнулся Михалюта. — Я ведь из рабочей семьи!
— В твоем голосе гордая нотка. Значит, интеллигентов считаешь людьми второго сорта?
— Не интеллигентов, а мещан.
— Это хорошо, — Веденский помолчал. — На фронт добровольно пошел?
— Писал заявление в военкомат, как и многие студенты. Да и кто даст броню двадцатилетним хлопцам, когда на фронте льется кровь?
— И все-таки война — это тоже жизнь, — задумчиво произнес Илья Гаврилович.
— До этой минуты я считал наоборот: война — это смерть, — не согласился Михалюта. — Вы, наверное, имеете в виду свою жену Анну-Луизу. Ведь если бы не война, вы бы с нею, возможно, и не встретились.
— Философ ты, Гнат, — вздохнул Веденский. — Ладно, давай спать…
4
Михалюта раскрыл глаза и увидел улыбающееся лицо Ильи Гавриловича. Веденский был уже одет. На гимнастерке сверкали два ордена Красного Знамени, а в петлицах горели четыре шпалы. Он вынул карманные часы и укоризненно показал на циферблат.
Михалюта глянул в окно, прищурился. Вокруг белым-бело: ночью выпал снег.
— Через десять минут начнется сеанс радиосвязи, — напомнил полковник.
Гнат натянул сапоги и вышел во двор. Стал хватать пригоршнями свежий снег, растирать им лицо, руки, грудь. Умывался и думал о радисте с позывными «ЗСТ». Он должен выйти в эфир через несколько минут.
«Где он? Под Харьковом в лесу, в парке или в руинах на какой-нибудь улице?.. Если мина сработала от сигнала рации, то это означает, что можно управлять по радио не только взрывными устройствами на большом расстоянии. Очевидно, об этом думал и Веденский со своими минерами. Мины — это временно, вынужденно, а управление аппаратами, машинами на расстоянии с помощью радиоволн — это вопрос близкого будущего…»
В комнате, где они отдыхали, Гнат раскинул две антенны, подсоединил к рации анодные батареи и катодные сухие элементы, надел наушники и включил рацию на «прием». Среди разнотонного писка нашел позывные «ЗСТ-5» и поворотом ручки отрегулировал четкость сигнала. Потом переключил рацию на передачу, оповестил кодом, что готов принять радиограмму.
Михалюта стал записывать на листе бумаги столбики цифр. Слышимость была не очень хорошая, и он напрягал слух, чтобы без ошибок принять радиограмму.
— Ну что там? — нетерпеливо спросил Илья Гаврилович.
— Принял, — ответил Гнат. — Сейчас расшифрую. Подождите еще несколько минут.
«Как долго!» — подумал Веденский. Он давно уже убедился, что вся его жизнь складывается вот из таких напряженных секунд, минут и часов.
Наконец Михалюта одернул гимнастерку, поправил ремень, будто он ему жал, и вслух прочел:
— «Убит генерал фон Браун и пятнадцать офицеров из штаба 61-й пехотной дивизии, которые были на банкете и там ночевали. Детально о результатах и других взрывов сообщим вечером полковнику Шаблию. Андрей».
Михалюта думал, что полковник запрыгает как мальчишка от радости. Но Веденский лишь сказал, глядя куда-то сквозь стену:
— Дали бы нам, Гнат, добро на массовое изготовление таких мин.
— Да мы тогда подняли бы в воздух и самого Гитлера! — воскликнул Михалюта. И уже тише добавил: — Неужели и теперь будут сомнения у ваших противников — изготовлять или не изготовлять эти мины? А знаете, я почему-то уверен, что сигнал можно подать даже с моей маломощной рации. Какая, в конце концов, разница для приемника, вмонтированного в заряд? А, Илья Гаврилович?
— Это хорошо, что ты любишь искать и экспериментировать, а не идти проторенными путями. Для политехника это необходимо, это — характер. Иначе тебе тут нечего делать. А сейчас лично от меня большая тебе благодарность за участие в этой операции. — Веденский обнял Михалюту.
Зазуммерил телефон. Полковник взял трубку.
— Поздравляю тебя, Илья Гаврилович, твоих коллег-инженеров и старшего сержанта с выполнением задания! — раздался в трубке взволнованный голос Шаблия. — Прекрасная работа!
— Вот если бы такого же мнения были и товарищи, от которых зависит дальнейшее развитие этого дела, — сказал, вздыхая, Веденский.
— Начальству виднее. Кстати, тебя откомандировывают временно на другой фронт.
— Да ты что! — возмутился Веденский. — Только наладишь какую-нибудь серьезную работу и тут собирай вещевой мешок! И куда меня хотят отправить?
— На Азовское море, пока лед не тронулся.
— При чем здесь лед? — удивился Веденский. — Такой старт! И вот тебе на… Поезжай на Азовское море.
— Возвращайся, обо всем узнаешь. Скажу лишь одно: солнышко припечет, и ты снова к нам, чтобы не перегрелся на пляже, — пошутил Шаблий.
— Хорошо. Возвращаемся, — понурым голосом ответил Веденский.
— Возьмите и меня с собой, товарищ полковник, — прошептал Михалюта. — Очень вас прошу.
— Ну что ж, — повеселел вдруг Веденский. — Собирайся, Гнат. Поедем с тобой ловить тюльку…
Михалюта всю дорогу до аэродрома молчал. Перед его глазами то и дело представала Наташа — загорелая, обветренная степными и морскими ветрами, со взвихренными волосами, ниспадавшими на плечи. Слышался ее кокетливый голос: «Мой адрес? Село на берегу Азовского моря, крайняя хата над яром, возле моста…»
Скоро он окажется с полковником на этом Азовском море, правда на южном берегу, северный захвачен немцами.
Гнату снова вспомнился шумный, встревоженный Харьков, Южный вокзал, откуда он провожал Наташу копать противотанковые рвы и окопы.
«Добралась ли она из-под Лохвицы до родного села? — подумал с болью он. — Жива ли? Удастся ли еще когда-нибудь встретиться с нею?..»
1
В полдень в эфире зазвучали позывные рации «ЗСТ-5». Радист-оператор старший сержант Гнат Михалюта, поправив наушники, стал принимать радиограмму.
В этот ноябрьский день сорок первого года у его корреспондента по ту сторону фронта во время передачи были почему-то сбои на ключе, и он по два-три раза повторял отдельные цифровые группы.
Но вот корреспондент отстукал: «Конец», — и Михалюта начал расшифровывать радиограмму.
Вскоре на чистом листе бумаги он написал весь текст и с удовлетворением воскликнул:
— Все-таки клюнула акула на нашу наживку!
Одернув гимнастерку и не надевая шинели и шапки, Гнат выбрался из кузова крытой машины-радиостанции.
Полтораста метров, отделявших его от небольшого домика, на втором этаже которого разместился партизанский отдел при штабе фронта, он преодолел как спринтер.
В комнате было двое — начальник отдела полковник Семен Шаблий и его заместитель, «главный минер» полковник Илья Веденский.
— Вам, товарищ полковник, «молния», — сказал Михалюта, подавая Веденскому лист бумаги с текстом донесения.
Полковник взял радиограмму, и Гнату показалось, что у него задрожали руки. «Видно, вспомнил обо всем сделанном ради этих нескольких строк радиограммы», — подумал он, сочувственно глядя на Илью Гавриловича.
— Наконец-то, — улыбнулся Веденский и стал читать вслух: — «Сегодня утром командир 68-й немецкой пехотной дивизии, он же комендант Харькова генерал-лейтенант Георг фон Браун, переселился с Холодной горы на улицу Дзержинского, 17. Туда же передислоцировался и штаб его дивизии. Андрей».
— Вот это новость! — воскликнул Шаблий.
— Наконец-то! — повторил Веденский. — Три недели морочил нам голову…
— Береженого бог бережет, — заметил Шаблий. — Знает эту присказку и генерал Браун.
— Хитрая лиса этот генерал, — добавил Михалюта. — Но все-таки на зиму полез фон-барон в комфортабельную нору.
Генерал-лейтенант Георг фон Браун действительно имел все основания побаиваться действий минеров Красной Армии, поскольку в день оккупации Харькова, а потом и еще в течение тридцати дней мины взрывались на шоссе под машинами, под поездами, на аэродромах. Поэтому он и не торопился поселиться где-нибудь в центре города. Фон Браун облюбовал неприметный домик на Холодной горе и прожил там три недели, пока немецкие саперы обезвреживали мины на центральных улицах. Ясное дело, комендант города не мог жить в небольшом кирпичном доме из трех комнат с нужником во дворе. Ему понравился особняк на улице Дзержинского, 17, и он приказал саперам старательно обследовать его. Эту работу осуществлял взвод минеров самого опытного в дивизии сапера капитана Гейдена. Гейден «прощупал» стены, подвалы, вспомогательные помещения и даже кучу угля. Нашел и обезвредил мину замедленного действия и вскоре доложил фон Брауну, что мин больше нет.
Обо всем этом партизанские разведчики сообщили Шаблию и Веденскому.
— Этой же ночью отметим переселение фон Брауна! — решительно сказал Веденский и, помолчав, добавил: — А то можем и опоздать.
— Думаете, немецкие саперы могут догадаться, что к чему? — с опаской спросил Шаблий.
— Мы все сделали, чтобы запутать их, сбить с толку. Но у Брауна есть капитан Гейден. Я знаю его еще по статьям в довоенных журналах. Надо действовать, Семен Кондратьевич! Идите в штаб фронта и просите самолет.
«Волнуется «главный минер», — вздохнул Михалюта. — Еще бы! Сколько отдано сил, знаний всему этому — подорвать во вражеском тылу при помощи радио военный объект».
Он вдруг подумал, что ждет полковника, если случится неудача — нежелательный, но вместе с тем и извечный спутник многих изобретателей. Что и говорить, перепадет Веденскому на орехи! Припомнят ему: «Мы же тебя предупреждали, что это нереально, что это напрасная трата средств!..»
Михалюта сам был два месяца тому назад свидетелем разговора полковника Веденского с высокопоставленным, властным и неуступчивым чиновником. Он предостерегал и поучал Веденского — инженера, кандидата технических наук — так, что дрожала мембрана в телефонной трубке.
«Все будет хорошо, Илья Гаврилович, — мысленно стал успокаивать Гнат Веденского. — Возьмите и меня с собой для связи с «ЗСТ-5». А то пока дождетесь известий о результатах эксперимента, и сердце может не выдержать. Возьмите! Вот только, правда, я никогда не летал. Да еще и погода такая, что можно залететь черт знает куда. Но все это несущественно. Возьмите!
— А если подать сигнал с нашего радиоузла? — предложил полковник Шаблий неуверенным голосом, будто знал наперед, что Веденский возразит.
— Никаких экспериментов, Семен Кондратьевич! Просигналим только из мощной, стационарной радиостанции. В Воронеже готовы к этому. Там меня ждут два инженера, с которыми я монтировал радиостанцию еще в двадцатых годах. А чтобы скорее узнать о результатах, возьму с собой Михалюту… Как? — остановил Веденский взгляд на старшем сержанте.
— Пусть проветрится и Михалюта, — согласился Шаблий. — Не раз жаловался, что его во вражеский тыл не посылают. Теперь пусть совершит пробный вылет. Ты ведь еще не летал? — повернулся полковник к Михалюте.
— Пока что только ласточкой с вербы в пруд, — признался Гнат. — Но ведь погода какая — морось, туман…
— Распогодится, сегодня даже подмерзает. Уговорим наших соколов и потихоньку, над самой землей потарахтим вдоль железной дороги курсом норд, — успокаивающе сказал Илья Гаврилович. — Иди, Гнат, готовься в дорогу.
— Есть идти и готовиться! — ответил Михалюта и вышел.
В коридоре Гнат остановился. Его указательный палец стал чертить в воздухе цифру «300». Триста километров. Это — расстояние, которое должен преодолеть радиосигнал и подорвать взрывчатку, заложенную под особняком на улице Дзержинского в Харькове. Триста километров — это одна тысячная секунды… Гнат прикусил губу: это ж сколько творческих мук, переживаний и страданий ради дела, которое свершится за одну тысячную секунды! И еще подумал, что с полковником Веденским он готов лететь и на край света, и в логово фашистов, чтобы там поставить мину и разнести в клочья самого Адольфа Гитлера…
— Все еще витаешь в небесах, Гнат, вместе с радиоволнами? — улыбнулся Веденский, проходя мимо. — Приземляйся и не забудь взять новые анодные батареи для рации, чтобы там в эфире не ловить ворон.
— Не забуду, товарищ полковник! Не подведу!
— И я так думаю. Мы ведь с тобой оба политехники. Я закончил в девятьсот семнадцатом Петроградское политехническое училище.
— А я лишь два курса Харьковского политехнического института. Написал одну курсовую работу и ту не успел еще как следует обмозговать, — вздохнул Михалюта.
2
Биплан Р-8 разбежался по полю и оторвался от земли.
Сквозь иллюминаторы полковник Веденский и старший сержант Михалюта смотрели на Шаблия, махавшего им рукой. Но вскоре аэродром и одинокая фигура полковника потонули в серой мороси.
— Уже ничего не видно. Только серая муть вокруг, — с тревогой произнес Михалюта.
— Такая погода нам на руку. Не встретимся с «мессершмиттами».
— «Юнкерсы», «хейнкели» и «мессеры» гнездятся на харьковском аэродроме. Что и требуется доказать!
— Докажем, если сработают мины, — улыбнулся Веденский. — Возьми вот, попробуй.
Гнат взял краснобокое яблоко, протянутое Веденским. Ему вспомнился сентябрь последнего мирного года, родное село под Золочевом. Тогда сады пахли спелыми яблоками, а степь — хлебом и солнцем.
Гнат откусил яблоко, и свежий, холодный сок увлажнил губы.
— Думай о чем-нибудь приятном, — посоветовал полковник, положив руку в шрамах на плечо Михалюте.
Гнат хотел спросить об этих шрамах, но не решился. Полковник, поняв его взгляд, сказал:
— С Карельского перешейка отметины.
— А нынешняя война какая у вас по счету?
— Шестая… Воевал в гражданскую. В тридцать седьмом с итало-немецкими фашистами и испанскими мятежниками. Потом в Центральной Азии и в Монголии воевали мы с японскими милитаристами. Это — в тридцать девятом. Потом освободительный поход на Западную Украину и в Белоруссию. Вскоре — война на Карельском перешейке…
— А ведь еще были и белокитайцы, — напомнил Гнат.
— С белокитайцами воевал наш Шаблий, за что и отмечен именной саблей командующим Особой дальневосточной… Да, слишком урожайна наша эпоха на войны, — с горечью вздохнул Илья Гаврилович.
Михалюта вдруг схватил за руку полковника — самолет начал падать вниз, будто потеряв управление. Р-8 скрипел как несмазанный воз. Казалось, вот-вот отвалится крыло. Мотор стал давать перебои, чихал. От страха Гнат едва не вскрикнул. Наконец самолет выровнялся, двигатель заработал ритмичнее, но рокот был не однообразный: он то стихал, то усиливался, время от времени закладывало уши.
Когда самолет проваливался, будто в яму, Гнату казалось, что его внутренности обрываются.
«А еще мечтал два года назад поступить в морское авиационное училище. Не приняли по документам — не хватило одного года! А если бы все было в порядке и медики стали бы крутить меня на стуле и показывать палец: вижу ли я его?..» Гнат припал лицом к иллюминатору, глянул вниз. Сквозь разорванные тучи островками виднелись серые нивы и села с белостенными, как на Харьковщине или Ворошиловградщине, хатами, хотя это уже была русская земля. А вон железнодорожная колея.
«Рельсы! — мечтательно вздохнул Гнат. — На них я когда-то впервые встретился…»
Да, та встреча произошла на железнодорожной колее. На станции Основа он ждал рабочего поезда на Золочев и от нечего делать прохаживался по железнодорожному полотну — между шпалами буйно росли лебеда, одуванчики.
Вдруг замер: перед ним стояла девушка. Ее шея, руки, ноги были покрыты густым загаром, а волосы от солнечных лучей казались рыжеватыми. Чтобы удобнее было держать чемодан, она поставила ногу на рельсу. Брови над синеватыми глазами были темными, а на лице играли солнечные зайчики. «Сколько солнца в ней!» — подумал он, оглядывая девушку с ног до головы.
— Откуда ты, такая красивая?
— А из каких краев ты, такой смелый! — ответила девушка.
— Я из Золочева. Там есть село над тихой, мало кому известной речкой и большим прудом.
Девушка убрала с рельса стройную загорелую ногу и критическим взглядом смерила его. Он понял, что она отметила: ботинки уже стоптаны, к тому же еще и парусиновые, штаны старые, поношенные, рубаха вылинявшая…
Он хотел было извиниться, что задел такую принцессу, но передумал. Перебросив с одной руки в другую самодельный чемодан из фанеры, решительно сошел с колеи.
— Скатертью дорожка! — негромко сказала девушка.
— Так ты еще и с норовом! — обернулся он. — Ну тогда слушай! — И перешел на шутливый тон: — В твоих глазах и синь небес, и море, и солнце…
Девушка не удержалась и ответила:
— Угадал. Мое родное село на берегу Азовского моря.
— Так ты на Мариуполь?
— Да. Жду ленинградского поезда.
— А точнее: где твой дом?
Девушка кокетливо усмехнулась:
— Мой адрес? Село на берегу Азовского моря, крайняя хата над яром, возле моста, что на шоссейной дороге.
— Ого, какой адрес! Но я запомнил.
— Не заблудишься, когда захочешь наведаться в гости?
— Когда-нибудь и в самом деле наведаюсь. А как тебя звать-величать?
— Натали.
— Наталка… Наташа…
— Натали! — повторила гордо девушка.
— Угу… Понял. Как у жены Пушкина — Натали.
— Вижу, что читал кое-что.
— Немного. Давай я подержу твой чемодан. Ведь поезда еще долго ждать.
— И где только такие грамотные учатся? — спросила насмешливо Натали.
— Ну хотя бы в политехническом. А ты и вправду красивая!
Натали подобное, конечно, слышала не раз. Но после его слов почему-то зарделась. Покорно подала руку и сказала:
— Такому только дай палец…
Он крепко пожал ее руку и уже не хотел выпустить из своей. Натали и не пыталась ее освободить.
— Обманываешь, что студент, — прошептала она. — Ты с завода «Серп и молот», слесарь. Угадала?
— Ты имеешь в виду мои мозоли? Это я в институтских мастерских нажил их: отец — рабочий, мать — крестьянка. А ты в каком институте или техникуме?
— Я еще молода для института, — вздохнула Натали. — Мне только что исполнилось семнадцать.
— Кто бы мог подумать! — развел он удивленно руками.
— А глаза у тебя сейчас лукавые, — заметила Натали, погрозив пальцем. — Учусь я одной женской профессии. Учусь на мастера молочного дела! Что, не нравится? Ого, и губы надул!
— Не надул, а прикусил. Почему не нравится?.. Всегда дома будет свеженькая и густая сметана, в которой и ложкой не повернуть. Молочко.
— Насмехаешься?
— А ты сердишься? Не всем же быть политехниками! Да и зачем? Вот ты гордо назвала себя мастером молочного дела. Значит, тебе нравится эта профессия. Ну и прекрасно!
— Ты это вправду?
— Не шучу.
— Мой поезд уже миновал стрелки, — Натали посмотрела вдаль.
— Не хочется тебя отпускать. Вот так бы и пошел с тобой по шпалам аж… до Мариуполя. Когда и где мы встретимся еще?
— Здесь, на железнодорожном полотне, через две недели. В это же время!
— Ты когда последний раз встречался со своей девушкой? — неожиданно спросил Илья Гаврилович, словно догадавшись, о чем думает Гнат.
— Три месяца назад, в августе. Когда тысячи девчат из Харькова ехали куда-то под Лохвицу на рытье окопов.
…Эшелон со студентами, которых посылали на окопы, отходил от Ахтырки. Старшим был преподаватель Анатолий Петрович. Когда Гнат разговаривал с Наташей, он подошел к ним на несколько шагов, будто хотел хоть что-то услышать из их разговора. В правой руке он держал большой чемодан, одет был в новый шерстяной костюм, на ногах — лакированные ботинки.
— Когда мы теперь встретимся? — спросил Гнат Натали.
— Не знаю…
— И я тоже не знаю!
— Теперь никто ничего не знает. Некоторые люди не знают даже, победим мы или нет.
— Помнишь слова песни? «Хоть трудно будет, победим!» Как же иначе? Верь в это, что бы ни говорили. И еще верь, что я люблю тебя.
— И я тебя люблю, — шепотом произнесла Наташа.
— Натали! Пора в вагон! — крикнул Анатолий Петрович.
— Да ведь все еще на перроне.
— А с тобой кто это, брат? — кивнул преподаватель Гнату в знак приветствия.
— Почему брат? Мой ухажер! — громко сказала Наташа и покраснела. — Знакомьтесь. Гнат Михалюта, студент политехнического.
«И какого черта он торчит возле нас?» — мысленно выругался Гнат.
Преподаватель понял по его недовольному взгляду, что он здесь лишний, и отошел.
— Он что, в тебя влюблен? — спросил ревниво Гнат. — О некоторых хлопцах, которые симпатизируют тебе, ты говорила. А про этого нет.
— Наверно, влюбился. Кто ему запретит? — пожала плечами Наташа.
— Конечно, никто не запретит. Но ведь он стар для тебя. Ему уже за тридцать…
— Говорит, что двадцать восемь…
Вспомнив тот августовский день, когда он последний раз виделся с Наташей, Гнат вздохнул.
— Сейчас не знаю, Илья Гаврилович, где она. Под Лохвицей в западню попали многие наши бойцы. А что сталось с моей Наташей, вырвалась она из окружения или нет, мне не известно.
— Наш Шаблий выходил из окружения пять недель. И все-таки вышел! — сказал полковник.
— А вы тоже, наверное, думаете сейчас о своей последней встрече с женой?
— Думаю, Гнат.
— И далеко она?
— За тридевять земель. Последнее письмо я от нее получил за неделю до начала войны. Когда теперь напишет, неизвестно. Ей сейчас там не легче, чем мне. То письмо я ношу при себе.
— Она случайно не радистка? — поинтересовался Гнат.
— Нет, не радистка… Давай готовиться к посадке. Вон внизу уже показались пригороды Воронежа…
3
Полковника и старшего сержанта на аэродроме встречали два инженера, которых Веденский называл по отчеству — одного Дмитричем, другого — Степанычем. И хотя это была встреча давних друзей, никто из них не проявил большого восторга и радости. На лицах инженеров лежала печать озабоченности, большой ответственности за предстоящую операцию, назначенную на четыре часа утра.
В город въехали на «эмке». Уже стемнело, когда гости прибыли на радиостанцию. Все зашли в аппаратную. Инженеры и Веденский стали проверять готовность приборов и оборудования.
«Лишь бы не сорвалось! Лишь бы победил Илья Гаврилович!» — повторял словно заклинание Михалюта, следя за работой инженеров.
Время тянулось медленно. Долгая ноябрьская ночь, казалось, будет длиться бесконечно.
…Веденскому вспомнился Белорусский вокзал, поезд, отправляющийся за границу. Возле вагона стояли родственники Анны, с которой он познакомился лишь несколько дней назад в военкомате, ее маленькая дочурка. Какая-то женщина тихо сказала:
— Не переживай, за твоей дочуркой мы присмотрим. Через неделю ей уже идти в первый класс.
— Верю вам. И не надо слез, — ответила спокойным голосом Анна.
Прошло полсуток, как поезд пересек границу и помчался по западной области Белоруссии. Веденскому казалось, что купе такое уютное и спокойное, что можно забыть обо всем на свете и крепко уснуть. Но он знал: в любой момент могут войти жандармы и потребовать документы. Агенты Пилсудского, наверное, имеют его фотографию. Он волновался: время от времени подкручивал нарочно, для маскировки, отращенные усы. А выходя из купе, старался скрыть, что он стройный, подтянутый, — умышленно поднимал одно плечо, не надеясь на усы и измененную прическу.
«Хорошо, что хоть Анна едет под своей фамилией», — утешал он себя.
Он не знал тогда еще толком: кто она? Есть ли у нее муж? И если есть, то где он находится? Знал твердо лишь одно: эта стройная, милая женщина, хорошо владеющая тремя иностранными языками, — человек большого мужества.
Анна отодвинула занавеску на окне и прошептала:
— Чужой мир!.. Почти ничего не видно, кроме силуэтов станционных строений и света фонарей.
Он прижался лбом к стеклу.
— Верно. Вокруг темень. Но звезды здесь такие же, как и у нас. И луна такая же…
Их головы иногда слегка касались. Он ощущал на своей щеке прядку ее волос и боялся пошевелиться: так приятно было от этого прикосновения.
— Почему так тяжко, Рудольф? — спросила Анна, назвав его конспиративным именем, под которым он будет жить во Франции и в Испании.
— Вовсе не тяжко.
— Хорошо, что вы успокоились. Отдыхайте, а я буду на страже. Отосплюсь потом.
— Может, лучше вы отдохнете? — предложил он.
— Нет. Пока мы едем там, где вас могут узнать, я должна бодрствовать. Я часовой при вас, — еле слышно сказала Анна.
— Спасибо! Тогда я приземлюсь на вторую полку. Спокойной ночи.
Анна положила свою ладонь на его, и он прикоснулся губами к ее пальцам…
Веденский взглянул на часы, висевшие на стене аппаратной. Было без пяти минут четыре.
— Все будет как надо, Илья Гаврилович, — сказал Дмитрич.
— Выйдет по-вашему, как и с минами замедленного действия, — поддержал инженера Михалюта.
Гнат имел в виду первый раунд боя минеров с фашистами харьковского гарнизона. В сентябре бойцы инженерных батальонов и партизаны поставили мины замедленного действия на железнодорожных путях, под мостами, виадуками, на аэродромах. Эти мины начали взрываться на пятый, двенадцатый день после взятия фашистами города, когда на аэродромах уже размещались самолеты, а по железным дорогам поползли эшелоны с солдатами и техникой.
Сегодня Веденский должен открыть еще одну страницу в истории минно-подрывной техники. Сегодня будет нанесен удар по штабу генерала фон Брауна в здании, куда он только что переселился со своей свитой. За четыре недели оккупации Харькова по приказу Брауна или с его благословения как коменданта города фашисты казнили тысячи харьковчан. Поэтому смерть Брауна — это его расплата не только как генерала немецкой армии, но еще и как военного преступника.
Михалюта следил за приборами, затаив дыхание.
До четырех часов осталось три минуты.
Полковнику Веденскому казалось, что это не часы так громко тикают, а грохочет его сердце. Секунды перед финишем. Они всегда напряженные: требуют всех сил, нервного возбуждения и какого-то нового дыхания, потому что уже не хватает воздуха. Секунды, за которыми — огромная работа, борьба с чиновниками во всех инстанциях, не веривших в новую минно-подрывную технику…
— Ха-ха!.. Да мы своими бомбами снесем головы коммунистам в Испании и во всем мире! — вдруг прозвучало в ушах полковника на немецком языке.
Еще тогда, в 1937 году, он впервые ощутил на себе взгляд фашиста — самоуверенный, надменный.
Эта встреча произошла в парижском ресторане. Ожидая, пока появятся проводники через Пиренеи, Илья, Анна и испанский коммунист, встретивший их на вокзале, зашли в ресторан пообедать. За соседним столиком сидели уже подвыпившие немецкие летчики. Они только и говорили о самолетах и воздушных боях. Вдруг один из них воскликнул:
— Мечтаю встретиться в небе с русским Чкаловым! Я научу его, как надо летать! Как надо воевать!..
— О, мы покажем коммунистам! — подхватил его сосед.
Аппетит у Ильи сразу пропал. Он еле сдержался, чтобы не бросить немцу: «Не говори гоп…»
— Держу пари, — обратился к своим приятелям голубоглазый пилот, тыча пальцем в Илью. — Вон тот, с усиками, коммерсант. Эй ты! Коммерсант? Француз?
Летчик поднялся, подошел к их столику. Остановил посоловевший взгляд на Илье.
— Ты коммерсант?
— Я эмигрант из России, — ответил Илья.
— О!.. Ха-ха-ха! — засмеялся гитлеровец. — Ты из России? Оставил там усадьбу, фабрику? Мы вместе войдем в Россию, и очень скоро! — Фашист наполнил коньяком рюмки. Поднял свою, воскликнул: — За победу над Россией!
«Сколько наглости, — подумал Илья. — Еще не известно, вернется ли из Испании, а уже мечтает о России? Еще посмотрим, проклятый фашист! Идешь за чужой головой — неси и свою!»
Летчик хотя и выпил уже много, однако понял, что его тост не понравился русскому эмигранту, и с подозрением спросил:
— Ты коммунист? Держишь курс на Испанию? Наши коминтерновцы записались в бригаду имени Тельмана. Да мы им всем снесем головы своими бомбами! Ха-ха-ха!.. Пей, эмигрант, за нашу победу!..
В это мгновение Веденскому так хотелось, чтобы тот летчик, если он не погиб за Пиренеями, был среди тех полутора десятков офицеров, которых генерал фон Браун пригласил в свой особняк, — об этом сообщили партизанские разведчики по рации.
Четыре часа.
Пальцы покалеченной руки полковника Веденского нажали на ключ.
Стрелки приборов качнулись вправо и застыли, показывая силу тока, только что переданного в приемник, вмонтированный в заряд огромной силы под зданием на улице Дзержинского.
Быстро перестроили передатчик.
Веденский снова нажал на ключ. Глаза его были прищурены, словно он прицеливался через оптический прицел снайперской винтовки.
Еще один сигнал полетел к заряду на улице Дзержинского.
В аппаратной наступила тишина. Веденский положил голову на столик.
— Снова как на вокзале в ожидании поезда, — сказал Михалюта. — «ЗСТ-5» выйдет в эфир лишь в десять часов утра… Я давно хотел спросить вас, Илья Гаврилович. Этот самый фон Браун случайно не родственник немецкому физику фон Брауну? Накануне войны я писал курсовую работу на тему: «Спонтанный распад тяжелых элементов». Пришлось почитать несколько иностранных журналов. Там я и наткнулся на сообщение Вернера фон Брауна.
— Да, Гнат. Харьковский генерал — кузен того физика, — поднял голову Веденский.
— «Спонтанный распад тяжелых элементов», — повторил Дмитрич. — Каких именно?
— Урана, тория и протактиния.
— И как оценили курсовую? — поинтересовался Степаныч.
— Не успели — война началась. Да и тема заслуживает не курсовой, а фундаментального исследования. Этой проблемой занимаются физики во многих странах и уже перестали публиковать сообщения о своих экспериментах. Засекретились.
— Самовар вскипел, — Дмитрич пригласил Веденского и Михалюту в соседнюю комнату. — Здесь будете и отдыхать. Стол накрыт.
Чаевничали недолго, потому что все были утомлены, хотели спать. Михалюта улегся на канапе. Веденский рядом — на койке.
— Почему ты, Гнат, мало сахара положил в чашку с чаем? Или мне показалось? — нарушил молчание Илья Гаврилович.
— В детстве я съел свое, и больше не тянет на сладкое, — ответил Михалюта, укрываясь жестким одеялом.
— Матушка баловала сладостями?
— Ага… Всех нас так баловали, что недостаток калорий мы пополняли возле центрифуг. Теперь даже не верится, что я мог выпить кружку белой, густой как мед патоки.
— Вон оно что! И вкусно было?
— Объедение! Особенно когда закусываешь соленым огурцом или листом квашеной капусты.
— Со смаком ты рассказываешь. А я подумал было, что твоя мать закормила тебя конфетами.
— Неужели я на такого похож? — усмехнулся Михалюта. — Я ведь из рабочей семьи!
— В твоем голосе гордая нотка. Значит, интеллигентов считаешь людьми второго сорта?
— Не интеллигентов, а мещан.
— Это хорошо, — Веденский помолчал. — На фронт добровольно пошел?
— Писал заявление в военкомат, как и многие студенты. Да и кто даст броню двадцатилетним хлопцам, когда на фронте льется кровь?
— И все-таки война — это тоже жизнь, — задумчиво произнес Илья Гаврилович.
— До этой минуты я считал наоборот: война — это смерть, — не согласился Михалюта. — Вы, наверное, имеете в виду свою жену Анну-Луизу. Ведь если бы не война, вы бы с нею, возможно, и не встретились.
— Философ ты, Гнат, — вздохнул Веденский. — Ладно, давай спать…
4
Михалюта раскрыл глаза и увидел улыбающееся лицо Ильи Гавриловича. Веденский был уже одет. На гимнастерке сверкали два ордена Красного Знамени, а в петлицах горели четыре шпалы. Он вынул карманные часы и укоризненно показал на циферблат.
Михалюта глянул в окно, прищурился. Вокруг белым-бело: ночью выпал снег.
— Через десять минут начнется сеанс радиосвязи, — напомнил полковник.
Гнат натянул сапоги и вышел во двор. Стал хватать пригоршнями свежий снег, растирать им лицо, руки, грудь. Умывался и думал о радисте с позывными «ЗСТ». Он должен выйти в эфир через несколько минут.
«Где он? Под Харьковом в лесу, в парке или в руинах на какой-нибудь улице?.. Если мина сработала от сигнала рации, то это означает, что можно управлять по радио не только взрывными устройствами на большом расстоянии. Очевидно, об этом думал и Веденский со своими минерами. Мины — это временно, вынужденно, а управление аппаратами, машинами на расстоянии с помощью радиоволн — это вопрос близкого будущего…»
В комнате, где они отдыхали, Гнат раскинул две антенны, подсоединил к рации анодные батареи и катодные сухие элементы, надел наушники и включил рацию на «прием». Среди разнотонного писка нашел позывные «ЗСТ-5» и поворотом ручки отрегулировал четкость сигнала. Потом переключил рацию на передачу, оповестил кодом, что готов принять радиограмму.
Михалюта стал записывать на листе бумаги столбики цифр. Слышимость была не очень хорошая, и он напрягал слух, чтобы без ошибок принять радиограмму.
— Ну что там? — нетерпеливо спросил Илья Гаврилович.
— Принял, — ответил Гнат. — Сейчас расшифрую. Подождите еще несколько минут.
«Как долго!» — подумал Веденский. Он давно уже убедился, что вся его жизнь складывается вот из таких напряженных секунд, минут и часов.
Наконец Михалюта одернул гимнастерку, поправил ремень, будто он ему жал, и вслух прочел:
— «Убит генерал фон Браун и пятнадцать офицеров из штаба 61-й пехотной дивизии, которые были на банкете и там ночевали. Детально о результатах и других взрывов сообщим вечером полковнику Шаблию. Андрей».
Михалюта думал, что полковник запрыгает как мальчишка от радости. Но Веденский лишь сказал, глядя куда-то сквозь стену:
— Дали бы нам, Гнат, добро на массовое изготовление таких мин.
— Да мы тогда подняли бы в воздух и самого Гитлера! — воскликнул Михалюта. И уже тише добавил: — Неужели и теперь будут сомнения у ваших противников — изготовлять или не изготовлять эти мины? А знаете, я почему-то уверен, что сигнал можно подать даже с моей маломощной рации. Какая, в конце концов, разница для приемника, вмонтированного в заряд? А, Илья Гаврилович?
— Это хорошо, что ты любишь искать и экспериментировать, а не идти проторенными путями. Для политехника это необходимо, это — характер. Иначе тебе тут нечего делать. А сейчас лично от меня большая тебе благодарность за участие в этой операции. — Веденский обнял Михалюту.
Зазуммерил телефон. Полковник взял трубку.
— Поздравляю тебя, Илья Гаврилович, твоих коллег-инженеров и старшего сержанта с выполнением задания! — раздался в трубке взволнованный голос Шаблия. — Прекрасная работа!
— Вот если бы такого же мнения были и товарищи, от которых зависит дальнейшее развитие этого дела, — сказал, вздыхая, Веденский.
— Начальству виднее. Кстати, тебя откомандировывают временно на другой фронт.
— Да ты что! — возмутился Веденский. — Только наладишь какую-нибудь серьезную работу и тут собирай вещевой мешок! И куда меня хотят отправить?
— На Азовское море, пока лед не тронулся.
— При чем здесь лед? — удивился Веденский. — Такой старт! И вот тебе на… Поезжай на Азовское море.
— Возвращайся, обо всем узнаешь. Скажу лишь одно: солнышко припечет, и ты снова к нам, чтобы не перегрелся на пляже, — пошутил Шаблий.
— Хорошо. Возвращаемся, — понурым голосом ответил Веденский.
— Возьмите и меня с собой, товарищ полковник, — прошептал Михалюта. — Очень вас прошу.
— Ну что ж, — повеселел вдруг Веденский. — Собирайся, Гнат. Поедем с тобой ловить тюльку…
Михалюта всю дорогу до аэродрома молчал. Перед его глазами то и дело представала Наташа — загорелая, обветренная степными и морскими ветрами, со взвихренными волосами, ниспадавшими на плечи. Слышался ее кокетливый голос: «Мой адрес? Село на берегу Азовского моря, крайняя хата над яром, возле моста…»
Скоро он окажется с полковником на этом Азовском море, правда на южном берегу, северный захвачен немцами.
Гнату снова вспомнился шумный, встревоженный Харьков, Южный вокзал, откуда он провожал Наташу копать противотанковые рвы и окопы.
«Добралась ли она из-под Лохвицы до родного села? — подумал с болью он. — Жива ли? Удастся ли еще когда-нибудь встретиться с нею?..»
РАЗДЕЛ ВТОРОЙ
1
Наташа нравилась не только Гнату. На нее заглядывались парни и из ее села на берегу Азовского моря, и в Харькове. Но особенно неравнодушным к ней был преподаватель техникума, где она училась, Анатолий Петрович. За него можно было выйти замуж и жить, как говорили подруги, словно за каменной стеной. Но ведь ему уже под тридцать. А ей лишь восемнадцатый год пошел.
Гната она вспоминала чаще, чем других поклонников. И когда ехала на рытье окопов в тряском грузовике, ей чудился его голос, мягко выводивший: «Повій, вітре, на Вкраїну…» В этой песне был намек на измену девушки. Они не раз тихо пели ее с Гнатом, сидя на рельсах заброшенного железнодорожного пути станции Основа.
Каждую субботу она приезжала на трамвае на станцию и там поджидала прихода поезда Ленинград — Мариуполь. И всегда встречала Гната, едущего в обратном направлении. Встречи эти были короткими. Другие же свидания на улицах Харькова, у кинотеатров, в скверах они словно откладывали на потом, тем более что май — июнь — пора экзаменов. Откладывали, ибо не знали, что начнется война.
На рытье окопов со студентами двух старших курсов техникума приехал и Анатолий Петрович. Они работали в августовскую жару почти без передышки с зари до зари. Наташа верила, что от того, какими глубокими будут их окопы, зависит, пройдут ли дальше, до Гадяча, до Ахтырки, до Котельвы, немцы. Именно до этих городов, потому что за ними уже недалеко и Харьков. А Харькова фашистам, конечно, никогда не увидеть.
Так самоотверженно комсомольцы работали разве что на строительстве Харьковского тракторного и на Днепрогэсе. Об этом Наташа знала из книг, из рассказов старших.
Вместе со всеми копал окопы и Анатолий Петрович: полнотелый, с животиком, из-за которого девчата прозвали его «кавунчиком». Он частенько подходил к Наташе и говорил: «Отдохни, а я твою норму довыполню!» — «Довыполняйте!» — отвечала она обрадованным голосом, вытирая пот с лица. А девчата посмеивались: «О, кавунчик уже подкатил к своей дыньке!»
Вот и снова подошел.
— Нам надо серьезно поговорить, — сказал негромко Анатолий Петрович. — И сегодня же! А то будет поздно.
— О чем? — пожала недоуменно плечами Наташа.
— О том, как нам быть дальше. Ты ведь слышишь? Гремит — все ближе и ближе. Наши окопы и рвы не понадобятся.
— Да, уже сколько красноармейцев прошло мимо, не останавливаясь в этих рвах и окопах. И все же требуют копать.
— И я о том же говорю. Надо уходить отсюда, — прошептал Анатолий, вытерев вспотевшую лысину. — Я договорился с председателем колхоза, он даст подводу, наберем харчей и уедем куда-нибудь подальше.
— Вы не верите, что наши остановят здесь немцев? — резко спросила Наташа.
— А ты разве веришь? Может быть, и остановят. Но не здесь. И потом, я же не против своих. Но в данном случае как нам быть?.. Киев немцы уже взяли. Наша армия не способна выстоять на этих рубежах. Что же дальше?
— Действительно, что же дальше? Не знаю. Но чувствую, что как-то надо бороться, помогать нашим.
— Гм… Бороться. Громкое слово. Бороться на нашем месте — значит выжить! Выжить, пока сюда снова вернется Красная Армия и прогонит немцев. Пойми меня, милая! И не стоит идти на восток. Нашим и так будет трудно с хлебом, чтобы прокормить всех эвакуированных. Вон их сколько!.. Твоя воля, Наташенька. Можно податься ко мне на Винничину. Можно и к тебе на берег Азовского моря. Зарегистрируем брак в каком-нибудь сельсовете. А жить будем не у тебя, а в каком-нибудь заброшенном селе. Какой там немец тронет нас.
Сказав это, Анатолий Петрович даже съежился, боясь, что Наташа станет обзывать его трусом, эгоистом, который думает только о своей шкуре. Но она молчала, и он успокоился, не желая нарушать молчание, так много значившее для него.
2
Над степным хутором зажглась вечерняя звезда. А неподалеку висел серп молодого месяца, который, казалось, хотел скосить эту звезду. С десяток хат спрятались в густых вишневых и яблоневых садах. Разместить в них всех людей, прибывших на рытье окопов, было невозможно. Поэтому многие спали на чердаках (ночи были теплые), на погребках и сеновалах.
Анатолий Петрович взял Наташу за руку.
— Милая ты моя, золотая ты моя! Послушай меня, и мы уцелеем в этой страшной круговерти. Завтра чуть свет подвода будет готова.
— Не надо, люди увидят, — выдернула она свою руку.
Возле хаты, где жила Наташа с девчатами, стояло несколько красноармейцев с винтовками. Все были возбуждены, хотя и разговаривали вполголоса.
— Я снимаю с себя командование взводом! — решительно заявил лейтенант. — Из окружения можно вырваться лишь поодиночке.
— А я тебе что говорил? — прошептал Анатолий Петрович, снова взяв Наташу за руку. — Военные и те кто куда…
— Будем пробиваться все вместе на Харьков. По своей же земле идем! Чего нам бояться тех немцев? — сказал сержант. — Кто со мной — три шага вперед! За ночь пройдем километров тридцать.
— Не корчи из себя командира, товарищ Пепинка! — сплюнул под ноги лейтенант.
— Еще в боях под Киевом я нутром почувствовал, что ты не выдержишь до конца, — в сердцах, но все так же негромко заметил сержант Пепинка.
— За такие слова против своего командира и к стенке можно! — повысил голос лейтенант.
— Я против такого командира, который может командовать взводом, лишь когда армия прочно стоит в обороне, и у которого не хватает духа командовать взводом, когда армия в беде! Угроз твоих я не боюсь! В случае чего моя десятизарядная винтовка всегда наготове и пронзит тебя и тех, кто с тобой собирается податься по домам, чтобы там, возле жены и матери, воевать с оккупантами!.. Вы нужны в армии! А если хотите партизанить, то это надо делать подальше от матери и жены, чтобы они не угодили на виселицу…
Лейтенант и его единомышленники молчали. Да и что они могли ответить?..
Наташа вдруг вспомнила своих старших братьев Гришу и Степана. Их в первые дни войны призвали в армию. Как они? Пошли бы за сержантом Пепинкой или же решили бы остаться здесь? «Ну а с кем вы?» — посмотрела она на красноармейцев, стоявших рядом с лейтенантом.
Однако те будто воды в рот набрали. Им, видно, нужно было время, чтобы осмыслить слова сержанта.
— Ну что вы, товарищи, — вмешался Анатолий Петрович. — Что вы как в гражданскую — брат на брата. Успокойтесь. Сейчас поужинаем. У нас тут кавуны есть, чего-нибудь и мясного добудем…
— А вы кто такой? — поинтересовался лейтенант.
— Я здесь со своими студентами на окопах. А другие подробности ни к чему.
— Последний раз обращаюсь к вам! Кто со мной? Времени в обрез… Пошли! — поторопил красноармейцев сержант Пепинка.
Несколько бойцов вышли на широкую, хорошо накатанную степную дорогу, потрескавшуюся от жгучего солнца. Трое колебались, переступая с ноги на ногу. Два красноармейца подошли к лейтенанту и стали рядом, давая этим понять, что они думают так же, как и он. Наконец и те, что раздумывали, колебались, направились к сержанту.
— Ты не раз говорил до войны о чести бойца и командира. Куда же эта твоя честь девалась, лейтенант?! — крикнул с издевкой Пепинка.
— Прекрати болтовню, сержант, иначе я!.. — лейтенант выхватил гранату из сумки, висевшей на ремне.
— Далеко куцему до зайца! — усмехнулся Пепинка. — Вставь сначала в гранату запал! У тебя хватит мужества, лишь когда наши придут, чтобы бить себя в грудь, что ты тоже кровь за народ проливал. Идите, вояки!.. И не говорите о борьбе. Вы о ней сразу же забудете, как только окажетесь с глазу на глаз с фашистами. Вы станете трусами, а то и предателями. Идите!..
Наташа смотрела на сержанта и думала: «Сколько твердости, уверенности у этого парня в такое страшное время!..»
Пепинка повесил винтовку на плечо, поправил на голове пилотку, проверил указательным пальцем, на месте ли звездочка.
— Пошли, товарищ сержант! Пошли! — раздались голоса бойцов.
3
Сержанта Пепинки и его красноармейцев уже не было видно, а Наташа все думала о нем. «Отчаянный, храбрый… Неужели для него так важно: посередине звездочка на пилотке или нет?.. Да, что-то страшное вокруг творится. Попробуй вырвись из этого ада. И не только Анатолий Петрович, а и лейтенант такого же мнения. Ну а сержант Пепинка?.. Как тут разобраться, кто из них прав?..»
Лейтенант спрятал гранату и сказал, с трудом сдерживая злость:
— Шалопут! Ну что он понимает в обстановке? Ему всего-то восемнадцать лет. Сам погибнет и других подставит под немецкие пули. Вокруг — парашютисты-десантники врага. В десяти километрах отсюда танковая армия немцев. Куда ему пройти?
«Куда действительно пройдешь? Пожалуй, зря сержант так злился на своего командира…»
Раздумья Наташи прервал лейтенант:
— А вы, девонька, откуда?
— Мы из харьковского техникума. А это Анатолий Петрович, наш преподаватель.
— Как зовут?
— Наташа.
Лейтенант еще раз глянул за крайнюю хату, за которой скрылись бойцы, процедил сквозь зубы:
— Скатертью дорога!
Наташа вздрогнула. «Скатертью дорога…» Эти слова когда-то вырвались и из ее уст. Но произнесла она их тогда, на станции, не потому, что хотела прогнать Гната Михалюту, а наоборот, чтобы вернуть его, когда он решил уйти. Потому что Гнат нравился ей. И хотелось немного пококетничать с ним. А какой смысл вкладывает в эти слова лейтенант?
— Кажется, кто-то об ужине говорил? — нарушил молчание командир взвода. — Вот здесь, возле хаты, можно и перекусить. Садись и ты, девонька, с нами! Натомилась, наверно, на этих окопах?
Анатолий Петрович бросил ревнивый взгляд на Наташу и ничего не сказал. Ему не хотелось, чтобы Наташа, на которой он давно уже решил жениться, сидела в темноте рядом с красивым, чубатым (он завидовал всем, кто имел шевелюру) лейтенантом. Но командир взвода стал сейчас как бы его союзником. Ему понравилось, как он вел себя с сержантом. Кто знает, может, этот жесткий разговор повлияет на Наташу, сломит ее.
— Вы не переживайте, товарищ лейтенант. Ваш сержант мыслит как оппортунист, — скептически заметил Анатолий Петрович. — Кто же будет разворачивать партизанское движение в тылу врага? Да я сам знаю, что в Харькове еще в июле и августе были созданы партизанские школы… Вы тут посидите, а я схожу к хозяйке. Война войной, а есть надо.
— И не отрываться от кухни, — пошутил кто-то из солдат. Анатолий Петрович ушел в хату. Наташа села на постеленную плащ-палатку, подобрала ноги.
— Почему такая печальная? — спросил ее лейтенант. — О чем думаешь?
— А чему радоваться?
— Ты такая юная. Просто мурашки по спине бегут, когда думаешь, что таких красивых девчат изувечит война.
— Вы бы, военные, меньше отступали, лучше бы воевали, вот и судьбы девчат не были бы изувеченными. Вы уйдете на восток или здесь останетесь… А кто же защитит несчастных девчат от захватчиков? Кто?
Лейтенант молчал. Он не сводил горящих глаз с Наташи. Вдруг взял ее за руку, крепко сжал. Красноармейцы о чем-то спорили между собой и не заметили этого.
Щеки у Наташи вспыхнули: «Да как он посмел!.. — Пальцы лейтенанта показались ей какими-то мягким, потными, неприятными. — Наверно, у всех трусов на фронте вот такие…» — брезгливо сморщилась она и выдернула руку.
— Разве мы отступаем по своей вине? — вздохнул лейтенант. — Киев три месяца держали. А что толку? — Он помолчал и вдруг зашептал торопливо, будто боялся, что не успеет высказаться: — Наташа, милая, пошли завтра утром со мной. Не пожалеешь. Я серьезно… Ты такая необычная. Я всю жизнь тебя искал и вот наконец-то нашел. Ты словно сошла со страниц романа Тургенева…
Наташа закусила губу. Уже второй мужчина просит у нее руки и сердца. Анатолий Петрович хочет стать ее защитником. А этот?.. У нее перед глазами снова предстал сержант Пепинка. И — Гнат. Чем-то они похожи: Пепинка и Михалюта.
«Конечно же Гнат пошел бы с этим сержантом искать свои войска. Иначе кто же тогда вернется сюда освобождать людей? Нет, если уж идти куда-то, то не с тобой, а скорее с ним!» Наташа взглянула на Анатолия Петровича, ставившего на плащ-палатку рюмки, две бутылки с самогоном и тарелку с нарезанным салом.
Все уселись, молча выпили, стали так же молча закусывать.
— Выпей и ты! — кто-то подал Наташе наполненную рюмку.
— Не хочется, — покачала она отрицательно головой.
— Вот спасибо, товарищ лейтенант, что вы надоумили мою жену не рваться на восток… — будто сквозь сон услышала Наташа хмельной голос Анатолия Петровича.
— Так это ваша жена? — чуть не подавился куском хлеба командир взвода.
— Да, — отвел взгляд Анатолий Петрович, наливая вторую рюмку лейтенанту. — Война войной, а жизнь жизнью.
«Как он посмел такое сказать! Да и кому? Какая же я беззащитная! Почему не ушла с Пепинкой, с теми бойцами?..»
— Что с тобой? — повернулся к Наташе Анатолий Петрович. — Испугалась, что будет трудной дорога? Дойдем!
— А может, тут какое-нибудь насилие? — нахмурился лейтенант. — Так мы не позволим! — добавил он сурово.
«Что он имеет в виду?.. Пепинка назвал его бесчестным. Что на его языке означает «не позволим»?.. Вот сейчас бы вскочить и броситься в степь, через Псел и Ворсклу, в Полтаву, в Запорожье, в Мариуполь…»
— Выпей, Наташа! — улыбнулся Анатолий Петрович.
Она выпила, долго прокашливалась. Съела кусочек сала с хлебом.
«Где Лохвица, а где Мариуполь. Какие расстояния! А по земле ходят вот такие, как лейтенант и два его красноармейца. Они нарочно остаются здесь, чтобы ждать прихода своих войск. Дождутся ли? А если дождутся, какими глазами будут смотреть в глаза сержанту Пепинке, когда тот вернется?.. Или, может, пойдут к немцам? Вот и пойми их…»
— Братики мои родные! Придите! Гнат, милый! Приди! — прошептала словно в забытьи. — Гриша! Степа! Придите…
Лицо Анатолия Петровича передернулось.
«Что это с нею? Почему она вспомнила братьев? Да еще и этого студента? Гнат сейчас учился в спецшколе. А от выпускников ее через несколько месяцев начальство, наверно, и костей не соберет! Вот лейтенант молодец. Решил партизанить там, где будет удобно. А такого, как Гнат Михалюта, обязательно пошлют к черту на рога, не посмотрят и на два курса института. Тем более он радист, об этом говорила Наташа, когда ехали поездом до Ахтырки. Школа хоть и секретная, но от людей ничего не утаишь…»
Анатолий Петрович видел Гната лишь два раза. Первый раз на трамвайной остановке. Студент, в парусиновых ботинках, в клетчатой рубахе-ковбойке и в брюках клеш из дешевой материи. Ждал Наталку, чтобы поехать с ней на Основу. Он тогда стоял в сторонке и решил не преследовать их, чувствуя, что будет третьим лишним. А второй раз видел его, когда Михалюта в форме старшего сержанта, в пилотке и в кирзовых сапогах пришел на Южный вокзал провожать Наташу на рытье окопов. Перед отходом поезда он взял Наташу за плечи и привлек к себе. Поцеловать, видно, не хватило духу. Молокосос еще! А может, и она не позволила. Обычный себе сержант. С какой стати вспоминать его имя?..
— Гнат!..
Этот стон Наташи услышали все, кто сидел под вишней, сквозь запыленные листья которой пробивался золотистый свет звезд и месяца, готового вот-вот спрятаться за облачко.
4
В саду под вишней был не просто ужин, состоялась не предвиденная ни Наташей, ни Анатолием Петровичем свадьба.
В тот вечер Наташа пила, как никогда еще в жизни. От отчаяния и безысходности, от страха перед наступающей ночью, от обиды на людей и отвращения к самой себе.
После ужина долго плакала. Потом стала безразличной ко всему. А через некоторое время уже смеялась: будь что будет. Да, жизнь ее потекла по другому руслу, душа ее была сломлена, как сказал лейтенант. Это он перевернул ее душу своими разговорами. Был бы лейтенант таким же, как сержант Пепинка, возможно, этого и не случилось бы. А теперь…
Наташа лежала рядом с Анатолием Петровичем на сеновале в хлеву и отбивалась от его цепких рук.
— Золотая ты моя! Я все время любил тебя. Ты же теперь моя женушка. Завтра мы распишемся в сельсовете и поедем к твоим. Там матушка хворая. Вдвоем мы будем ей помогать. А хочешь, махнем в мое село под Винницей? Там такая красота над Бугом! Еще и работу найдем. Мы же мастера. У нас есть профессия…
— А что люди скажут?
— А что люди!.. Они тоже будут искать где-нибудь работу, чтобы не помереть с голода. Что люди, когда лейтенант и тот идет из окружения домой!
— Лейтенант остается, чтобы партизанить, — неуверенно возразила Наташа.
— Ха-ха! Партизанить! Нашли дурака. Сейчас всяк себе на уме.
— Спать хочу, — сказала устало Наташа.
— Ничего, — Анатолий начал гладить ее волосы. — Золотая ты моя! Все будет у нас хорошо…
— Не трогайте меня!
— Хорошо. Спи. Я тебя всегда буду слушаться. Носить тебя на руках буду. Только забудь этого Гната в матерчатых ботинках и дешевых штанах…
«Ты запомнил одежду Гната. Но ведь он не преподаватель, как ты, а только студент. И он не просто учился, лишь бы иметь диплом. Он знал, зачем учится. Да на таких, как Гнат, держится мир науки и сама жизнь! А что ты по сравнению с ним, мастер молочного дела?..»
Крепкие руки Анатолия Петровича обхватили Наташу за плечи. Она лишь тяжело вздохнула. У нее уже не было сил ни кричать, ни сопротивляться…
Проснулись они, когда лейтенанта и обоих красноармейцев уже не было. Хозяйка сказала, что те встали чуть свет и ушли.
Наташа, опустив голову, как привидение, бродила среди вишен, где вчера состоялась их свадьба. Вдруг увидела валявшиеся в траве петлицы, звездочки с пилоток. Подобрав их, с ужасом подумала: «Да они же действительно трусы! Посрывали звездочки… Значит, им раз плюнуть и своему народу изменить! Лейтенант… В чью же победу он верит? Пошел на запад, а не на восток?»
— Наташенька! — послышался голос Анатолия Петровича. — Нам пора собираться.
Хозяйка, готовя для свиньи картошку и высевки, лукаво усмехнулась:
— А он у тебя ревнивый. Зато любить будет!
— А мне что до этого? — пожала плечами Наташа.
— Как так? — удивилась женщина и добавила: — Говорят, немцы уже обошли наше село, у нас теперь власти будто бы нет.
— Откуда вы знаете?
— А вот подводу прислали за вами. Кучер сказал: пусть поторопятся зарегистрировать свой брак, если вчера это была не игра. Иначе будет поздно.
К ним подошел Анатолий Петрович.
— Вы меня обижаете, Кондратьевна! Собирайся, Наташа! Подвода нас ждет. Заскочим в сельсовет — и дальше своей дорогой.
— Какая подвода? — Наташа недоуменно взглянула на Анатолия Петровича.
— Я же говорил тебе. Ты что, забыла?
Наташа сникла, опустила голову, побрела в хату собирать свои вещи.
Вместе с ними на подводу сели еще две девушки, Таня и Света, сокурсницы Наташи.
Через час приехали в село. На площади, напротив старинного собора, возле сельсовета — подводы, несколько машин, множество людей, неподалеку — табун скота. Коровы ревут, машины то и дело сигналят, люди не разговаривают спокойно, а кричат, будто глухие.
Анатолий Петрович разыскал председателя сельсовета, невысокого мужчину в армейской форме, с наганом на боку.
— Мирон Саввич! Зарегистрируйте наш брак, — показал он на Наташу.
— Да вы что? — удивился председатель сельсовета и выразительно покрутил рукой возле виска.
— Жизнь не может остановиться и на войне, — спокойно сказал Анатолий Петрович.
— Ясно, что не остановится! Вот пойдем в партизаны, все, кого не взяли в армию. Кто бы мог подумать, что этот Гудериан обойдет нас. Даже скот не успели эвакуировать, — председатель сельсовета вздохнул. — Что ж, бюрократию разводить в такое время не будем. Давайте свои паспорта. Эй, Фрося! — крикнул он секретарю. — Достань бланк.
Вскоре брак Анатолия Петровича с Наташей был зарегистрирован. Кучер остался в селе, а они отправились дальше.
Ехали полевыми и лесными дорогами. То впереди, то сзади гремели артиллерийские залпы. В небе время от времени проносились немецкие бомбардировщики. Однажды они обстреляли обоз, к которому пристала их подвода. Лошадь рванулась в сторону, подвода опрокинулась.
Когда самолеты скрылись за горизонтом, Анатолий Петрович посмотрел на сокурсниц Наташи и сказал:
— Лошадь голодная. Ей тяжело тащить такой груз. Придется нам с вами расстаться. Идите одни. Не пропадете. Всюду найдутся добрые люди, и воды дадут напиться, и накормят.
Девчата взяли свои немудреные пожитки. Светлана всхлипнула. А Таня гневно бросила:
— И не стыдно вам, преподавателю, так хамски поступать со своими студентками?
— Здесь недалеко село, — махнул рукой Анатолий Петрович, пропустив мимо ушей эти слова. — Там и заночуете! Не теряйте времени!
— Прощайте, Таня, Света, — Наташа стала обнимать подруг. — Может, больше и не увидимся…
— А зачем нам видеться? — с вызовом сказала Татьяна.
— Идите, пока не стемнело, — поторопил девчат Анатолий Петрович.
— Давайте не ссориться, попрощаемся тихо-мирно, — всхлипнула снова Света.
Девчата побрели тропинкой через поле к селу, видневшемуся на горизонте.
— Скатертью дорожка, — прошептал Анатолий Петрович.
Наташа тяжело вздохнула. «И этот, как и лейтенант вчера? Они что? Сговорились вот так провожать тех, кто не согласен с ними? Что творится вокруг… Все люди уже как бы разделились на два лагеря: в одном сержант Пепинка со своими бойцами, а в другом — Анатолий Петрович и лейтенант с двумя подонками. А куда же мне?»
Наташа стала собирать свои вещи, крикнула:
— Светлана! Таня! Подождите меня! По-до-жди-те!..
К ней подскочил Анатолий Петрович, схватил за руки.
— Ты что, с ума сошла?!
— Какой же вы жестокий человек! — покачала головой Наташа.
— Не надо так, женушка моя милая! Ты без меня пропадешь в этом пекле! Я же все сделаю, чтобы нам жилось хорошо. Вот у тебя стоптанные ботинки. Завтра достану тебе новые. И хватит устраивать здесь трагедию!
Наташа смерила его гневным взглядом.
— Не надо было так поступать с ними.
— Как?
— Прогонять их.
— Вокруг такое творится!
— Настало бы безвыходное положение, они бы и сами решили оставить эту злополучную подводу.
— Ну да! Оставили бы…
Наташа снова начала собирать свои вещи.
— Я пойду с ними!
— Никуда ты не пойдешь! Ты моя жена! Наш брак скреплен гербовой печатью…
— Он не скреплен приязнью. Это была лишь игра, в которой я исполняла роль куклы!
Анатолий Петрович обнял Наташу.
— Пусти!
— Наконец-то ты перешла на «ты». Это уже просветление в наших отношениях. Успокойся, милая.
Он стал целовать лицо, руки Наташи.
— Золотая ты моя! Будем вместе в этот страшный час! Рассуди сама: куда они пойдут? А мы — в твое село. Наши, наверно, еще не сдали Мариуполь?..
Дорога к Азовскому морю была нелегкой. Лошадь и подводу отняли какие-то окруженцы, от села до села добирались пешком, иногда — на попутных машинах.
Сёла, по которым уже прошли немцы, выглядели так, будто по ним пронесся огненный смерч. Всюду пожарища, всюду слезы и рыдания матерей над убитыми детьми и безумные крики детей над мертвыми матерями. В некоторых селах натыкались на повешенных с дощечками на груди: «Партизан» или «Коммунист».
Всю дорогу Наташе не давала покоя мысль: как она посмотрит в глаза Гнату, когда встретится с ним?
Осенью ветры часто гостят в юго-восточных степях Украины. Когда они ночью завывали под окнами так, что дрожало стекло, Наташе слышалась песня о девушке, которая забыла своего возлюбленного, а «другого приласкала». И еще она видела по ночам укоризненный взгляд Гната Михалюты…
1
Наташа нравилась не только Гнату. На нее заглядывались парни и из ее села на берегу Азовского моря, и в Харькове. Но особенно неравнодушным к ней был преподаватель техникума, где она училась, Анатолий Петрович. За него можно было выйти замуж и жить, как говорили подруги, словно за каменной стеной. Но ведь ему уже под тридцать. А ей лишь восемнадцатый год пошел.
Гната она вспоминала чаще, чем других поклонников. И когда ехала на рытье окопов в тряском грузовике, ей чудился его голос, мягко выводивший: «Повій, вітре, на Вкраїну…» В этой песне был намек на измену девушки. Они не раз тихо пели ее с Гнатом, сидя на рельсах заброшенного железнодорожного пути станции Основа.
Каждую субботу она приезжала на трамвае на станцию и там поджидала прихода поезда Ленинград — Мариуполь. И всегда встречала Гната, едущего в обратном направлении. Встречи эти были короткими. Другие же свидания на улицах Харькова, у кинотеатров, в скверах они словно откладывали на потом, тем более что май — июнь — пора экзаменов. Откладывали, ибо не знали, что начнется война.
На рытье окопов со студентами двух старших курсов техникума приехал и Анатолий Петрович. Они работали в августовскую жару почти без передышки с зари до зари. Наташа верила, что от того, какими глубокими будут их окопы, зависит, пройдут ли дальше, до Гадяча, до Ахтырки, до Котельвы, немцы. Именно до этих городов, потому что за ними уже недалеко и Харьков. А Харькова фашистам, конечно, никогда не увидеть.
Так самоотверженно комсомольцы работали разве что на строительстве Харьковского тракторного и на Днепрогэсе. Об этом Наташа знала из книг, из рассказов старших.
Вместе со всеми копал окопы и Анатолий Петрович: полнотелый, с животиком, из-за которого девчата прозвали его «кавунчиком». Он частенько подходил к Наташе и говорил: «Отдохни, а я твою норму довыполню!» — «Довыполняйте!» — отвечала она обрадованным голосом, вытирая пот с лица. А девчата посмеивались: «О, кавунчик уже подкатил к своей дыньке!»
Вот и снова подошел.
— Нам надо серьезно поговорить, — сказал негромко Анатолий Петрович. — И сегодня же! А то будет поздно.
— О чем? — пожала недоуменно плечами Наташа.
— О том, как нам быть дальше. Ты ведь слышишь? Гремит — все ближе и ближе. Наши окопы и рвы не понадобятся.
— Да, уже сколько красноармейцев прошло мимо, не останавливаясь в этих рвах и окопах. И все же требуют копать.
— И я о том же говорю. Надо уходить отсюда, — прошептал Анатолий, вытерев вспотевшую лысину. — Я договорился с председателем колхоза, он даст подводу, наберем харчей и уедем куда-нибудь подальше.
— Вы не верите, что наши остановят здесь немцев? — резко спросила Наташа.
— А ты разве веришь? Может быть, и остановят. Но не здесь. И потом, я же не против своих. Но в данном случае как нам быть?.. Киев немцы уже взяли. Наша армия не способна выстоять на этих рубежах. Что же дальше?
— Действительно, что же дальше? Не знаю. Но чувствую, что как-то надо бороться, помогать нашим.
— Гм… Бороться. Громкое слово. Бороться на нашем месте — значит выжить! Выжить, пока сюда снова вернется Красная Армия и прогонит немцев. Пойми меня, милая! И не стоит идти на восток. Нашим и так будет трудно с хлебом, чтобы прокормить всех эвакуированных. Вон их сколько!.. Твоя воля, Наташенька. Можно податься ко мне на Винничину. Можно и к тебе на берег Азовского моря. Зарегистрируем брак в каком-нибудь сельсовете. А жить будем не у тебя, а в каком-нибудь заброшенном селе. Какой там немец тронет нас.
Сказав это, Анатолий Петрович даже съежился, боясь, что Наташа станет обзывать его трусом, эгоистом, который думает только о своей шкуре. Но она молчала, и он успокоился, не желая нарушать молчание, так много значившее для него.
2
Над степным хутором зажглась вечерняя звезда. А неподалеку висел серп молодого месяца, который, казалось, хотел скосить эту звезду. С десяток хат спрятались в густых вишневых и яблоневых садах. Разместить в них всех людей, прибывших на рытье окопов, было невозможно. Поэтому многие спали на чердаках (ночи были теплые), на погребках и сеновалах.
Анатолий Петрович взял Наташу за руку.
— Милая ты моя, золотая ты моя! Послушай меня, и мы уцелеем в этой страшной круговерти. Завтра чуть свет подвода будет готова.
— Не надо, люди увидят, — выдернула она свою руку.
Возле хаты, где жила Наташа с девчатами, стояло несколько красноармейцев с винтовками. Все были возбуждены, хотя и разговаривали вполголоса.
— Я снимаю с себя командование взводом! — решительно заявил лейтенант. — Из окружения можно вырваться лишь поодиночке.
— А я тебе что говорил? — прошептал Анатолий Петрович, снова взяв Наташу за руку. — Военные и те кто куда…
— Будем пробиваться все вместе на Харьков. По своей же земле идем! Чего нам бояться тех немцев? — сказал сержант. — Кто со мной — три шага вперед! За ночь пройдем километров тридцать.
— Не корчи из себя командира, товарищ Пепинка! — сплюнул под ноги лейтенант.
— Еще в боях под Киевом я нутром почувствовал, что ты не выдержишь до конца, — в сердцах, но все так же негромко заметил сержант Пепинка.
— За такие слова против своего командира и к стенке можно! — повысил голос лейтенант.
— Я против такого командира, который может командовать взводом, лишь когда армия прочно стоит в обороне, и у которого не хватает духа командовать взводом, когда армия в беде! Угроз твоих я не боюсь! В случае чего моя десятизарядная винтовка всегда наготове и пронзит тебя и тех, кто с тобой собирается податься по домам, чтобы там, возле жены и матери, воевать с оккупантами!.. Вы нужны в армии! А если хотите партизанить, то это надо делать подальше от матери и жены, чтобы они не угодили на виселицу…
Лейтенант и его единомышленники молчали. Да и что они могли ответить?..
Наташа вдруг вспомнила своих старших братьев Гришу и Степана. Их в первые дни войны призвали в армию. Как они? Пошли бы за сержантом Пепинкой или же решили бы остаться здесь? «Ну а с кем вы?» — посмотрела она на красноармейцев, стоявших рядом с лейтенантом.
Однако те будто воды в рот набрали. Им, видно, нужно было время, чтобы осмыслить слова сержанта.
— Ну что вы, товарищи, — вмешался Анатолий Петрович. — Что вы как в гражданскую — брат на брата. Успокойтесь. Сейчас поужинаем. У нас тут кавуны есть, чего-нибудь и мясного добудем…
— А вы кто такой? — поинтересовался лейтенант.
— Я здесь со своими студентами на окопах. А другие подробности ни к чему.
— Последний раз обращаюсь к вам! Кто со мной? Времени в обрез… Пошли! — поторопил красноармейцев сержант Пепинка.
Несколько бойцов вышли на широкую, хорошо накатанную степную дорогу, потрескавшуюся от жгучего солнца. Трое колебались, переступая с ноги на ногу. Два красноармейца подошли к лейтенанту и стали рядом, давая этим понять, что они думают так же, как и он. Наконец и те, что раздумывали, колебались, направились к сержанту.
— Ты не раз говорил до войны о чести бойца и командира. Куда же эта твоя честь девалась, лейтенант?! — крикнул с издевкой Пепинка.
— Прекрати болтовню, сержант, иначе я!.. — лейтенант выхватил гранату из сумки, висевшей на ремне.
— Далеко куцему до зайца! — усмехнулся Пепинка. — Вставь сначала в гранату запал! У тебя хватит мужества, лишь когда наши придут, чтобы бить себя в грудь, что ты тоже кровь за народ проливал. Идите, вояки!.. И не говорите о борьбе. Вы о ней сразу же забудете, как только окажетесь с глазу на глаз с фашистами. Вы станете трусами, а то и предателями. Идите!..
Наташа смотрела на сержанта и думала: «Сколько твердости, уверенности у этого парня в такое страшное время!..»
Пепинка повесил винтовку на плечо, поправил на голове пилотку, проверил указательным пальцем, на месте ли звездочка.
— Пошли, товарищ сержант! Пошли! — раздались голоса бойцов.
3
Сержанта Пепинки и его красноармейцев уже не было видно, а Наташа все думала о нем. «Отчаянный, храбрый… Неужели для него так важно: посередине звездочка на пилотке или нет?.. Да, что-то страшное вокруг творится. Попробуй вырвись из этого ада. И не только Анатолий Петрович, а и лейтенант такого же мнения. Ну а сержант Пепинка?.. Как тут разобраться, кто из них прав?..»
Лейтенант спрятал гранату и сказал, с трудом сдерживая злость:
— Шалопут! Ну что он понимает в обстановке? Ему всего-то восемнадцать лет. Сам погибнет и других подставит под немецкие пули. Вокруг — парашютисты-десантники врага. В десяти километрах отсюда танковая армия немцев. Куда ему пройти?
«Куда действительно пройдешь? Пожалуй, зря сержант так злился на своего командира…»
Раздумья Наташи прервал лейтенант:
— А вы, девонька, откуда?
— Мы из харьковского техникума. А это Анатолий Петрович, наш преподаватель.
— Как зовут?
— Наташа.
Лейтенант еще раз глянул за крайнюю хату, за которой скрылись бойцы, процедил сквозь зубы:
— Скатертью дорога!
Наташа вздрогнула. «Скатертью дорога…» Эти слова когда-то вырвались и из ее уст. Но произнесла она их тогда, на станции, не потому, что хотела прогнать Гната Михалюту, а наоборот, чтобы вернуть его, когда он решил уйти. Потому что Гнат нравился ей. И хотелось немного пококетничать с ним. А какой смысл вкладывает в эти слова лейтенант?
— Кажется, кто-то об ужине говорил? — нарушил молчание командир взвода. — Вот здесь, возле хаты, можно и перекусить. Садись и ты, девонька, с нами! Натомилась, наверно, на этих окопах?
Анатолий Петрович бросил ревнивый взгляд на Наташу и ничего не сказал. Ему не хотелось, чтобы Наташа, на которой он давно уже решил жениться, сидела в темноте рядом с красивым, чубатым (он завидовал всем, кто имел шевелюру) лейтенантом. Но командир взвода стал сейчас как бы его союзником. Ему понравилось, как он вел себя с сержантом. Кто знает, может, этот жесткий разговор повлияет на Наташу, сломит ее.
— Вы не переживайте, товарищ лейтенант. Ваш сержант мыслит как оппортунист, — скептически заметил Анатолий Петрович. — Кто же будет разворачивать партизанское движение в тылу врага? Да я сам знаю, что в Харькове еще в июле и августе были созданы партизанские школы… Вы тут посидите, а я схожу к хозяйке. Война войной, а есть надо.
— И не отрываться от кухни, — пошутил кто-то из солдат. Анатолий Петрович ушел в хату. Наташа села на постеленную плащ-палатку, подобрала ноги.
— Почему такая печальная? — спросил ее лейтенант. — О чем думаешь?
— А чему радоваться?
— Ты такая юная. Просто мурашки по спине бегут, когда думаешь, что таких красивых девчат изувечит война.
— Вы бы, военные, меньше отступали, лучше бы воевали, вот и судьбы девчат не были бы изувеченными. Вы уйдете на восток или здесь останетесь… А кто же защитит несчастных девчат от захватчиков? Кто?
Лейтенант молчал. Он не сводил горящих глаз с Наташи. Вдруг взял ее за руку, крепко сжал. Красноармейцы о чем-то спорили между собой и не заметили этого.
Щеки у Наташи вспыхнули: «Да как он посмел!.. — Пальцы лейтенанта показались ей какими-то мягким, потными, неприятными. — Наверно, у всех трусов на фронте вот такие…» — брезгливо сморщилась она и выдернула руку.
— Разве мы отступаем по своей вине? — вздохнул лейтенант. — Киев три месяца держали. А что толку? — Он помолчал и вдруг зашептал торопливо, будто боялся, что не успеет высказаться: — Наташа, милая, пошли завтра утром со мной. Не пожалеешь. Я серьезно… Ты такая необычная. Я всю жизнь тебя искал и вот наконец-то нашел. Ты словно сошла со страниц романа Тургенева…
Наташа закусила губу. Уже второй мужчина просит у нее руки и сердца. Анатолий Петрович хочет стать ее защитником. А этот?.. У нее перед глазами снова предстал сержант Пепинка. И — Гнат. Чем-то они похожи: Пепинка и Михалюта.
«Конечно же Гнат пошел бы с этим сержантом искать свои войска. Иначе кто же тогда вернется сюда освобождать людей? Нет, если уж идти куда-то, то не с тобой, а скорее с ним!» Наташа взглянула на Анатолия Петровича, ставившего на плащ-палатку рюмки, две бутылки с самогоном и тарелку с нарезанным салом.
Все уселись, молча выпили, стали так же молча закусывать.
— Выпей и ты! — кто-то подал Наташе наполненную рюмку.
— Не хочется, — покачала она отрицательно головой.
— Вот спасибо, товарищ лейтенант, что вы надоумили мою жену не рваться на восток… — будто сквозь сон услышала Наташа хмельной голос Анатолия Петровича.
— Так это ваша жена? — чуть не подавился куском хлеба командир взвода.
— Да, — отвел взгляд Анатолий Петрович, наливая вторую рюмку лейтенанту. — Война войной, а жизнь жизнью.
«Как он посмел такое сказать! Да и кому? Какая же я беззащитная! Почему не ушла с Пепинкой, с теми бойцами?..»
— Что с тобой? — повернулся к Наташе Анатолий Петрович. — Испугалась, что будет трудной дорога? Дойдем!
— А может, тут какое-нибудь насилие? — нахмурился лейтенант. — Так мы не позволим! — добавил он сурово.
«Что он имеет в виду?.. Пепинка назвал его бесчестным. Что на его языке означает «не позволим»?.. Вот сейчас бы вскочить и броситься в степь, через Псел и Ворсклу, в Полтаву, в Запорожье, в Мариуполь…»
— Выпей, Наташа! — улыбнулся Анатолий Петрович.
Она выпила, долго прокашливалась. Съела кусочек сала с хлебом.
«Где Лохвица, а где Мариуполь. Какие расстояния! А по земле ходят вот такие, как лейтенант и два его красноармейца. Они нарочно остаются здесь, чтобы ждать прихода своих войск. Дождутся ли? А если дождутся, какими глазами будут смотреть в глаза сержанту Пепинке, когда тот вернется?.. Или, может, пойдут к немцам? Вот и пойми их…»
— Братики мои родные! Придите! Гнат, милый! Приди! — прошептала словно в забытьи. — Гриша! Степа! Придите…
Лицо Анатолия Петровича передернулось.
«Что это с нею? Почему она вспомнила братьев? Да еще и этого студента? Гнат сейчас учился в спецшколе. А от выпускников ее через несколько месяцев начальство, наверно, и костей не соберет! Вот лейтенант молодец. Решил партизанить там, где будет удобно. А такого, как Гнат Михалюта, обязательно пошлют к черту на рога, не посмотрят и на два курса института. Тем более он радист, об этом говорила Наташа, когда ехали поездом до Ахтырки. Школа хоть и секретная, но от людей ничего не утаишь…»
Анатолий Петрович видел Гната лишь два раза. Первый раз на трамвайной остановке. Студент, в парусиновых ботинках, в клетчатой рубахе-ковбойке и в брюках клеш из дешевой материи. Ждал Наталку, чтобы поехать с ней на Основу. Он тогда стоял в сторонке и решил не преследовать их, чувствуя, что будет третьим лишним. А второй раз видел его, когда Михалюта в форме старшего сержанта, в пилотке и в кирзовых сапогах пришел на Южный вокзал провожать Наташу на рытье окопов. Перед отходом поезда он взял Наташу за плечи и привлек к себе. Поцеловать, видно, не хватило духу. Молокосос еще! А может, и она не позволила. Обычный себе сержант. С какой стати вспоминать его имя?..
— Гнат!..
Этот стон Наташи услышали все, кто сидел под вишней, сквозь запыленные листья которой пробивался золотистый свет звезд и месяца, готового вот-вот спрятаться за облачко.
4
В саду под вишней был не просто ужин, состоялась не предвиденная ни Наташей, ни Анатолием Петровичем свадьба.
В тот вечер Наташа пила, как никогда еще в жизни. От отчаяния и безысходности, от страха перед наступающей ночью, от обиды на людей и отвращения к самой себе.
После ужина долго плакала. Потом стала безразличной ко всему. А через некоторое время уже смеялась: будь что будет. Да, жизнь ее потекла по другому руслу, душа ее была сломлена, как сказал лейтенант. Это он перевернул ее душу своими разговорами. Был бы лейтенант таким же, как сержант Пепинка, возможно, этого и не случилось бы. А теперь…
Наташа лежала рядом с Анатолием Петровичем на сеновале в хлеву и отбивалась от его цепких рук.
— Золотая ты моя! Я все время любил тебя. Ты же теперь моя женушка. Завтра мы распишемся в сельсовете и поедем к твоим. Там матушка хворая. Вдвоем мы будем ей помогать. А хочешь, махнем в мое село под Винницей? Там такая красота над Бугом! Еще и работу найдем. Мы же мастера. У нас есть профессия…
— А что люди скажут?
— А что люди!.. Они тоже будут искать где-нибудь работу, чтобы не помереть с голода. Что люди, когда лейтенант и тот идет из окружения домой!
— Лейтенант остается, чтобы партизанить, — неуверенно возразила Наташа.
— Ха-ха! Партизанить! Нашли дурака. Сейчас всяк себе на уме.
— Спать хочу, — сказала устало Наташа.
— Ничего, — Анатолий начал гладить ее волосы. — Золотая ты моя! Все будет у нас хорошо…
— Не трогайте меня!
— Хорошо. Спи. Я тебя всегда буду слушаться. Носить тебя на руках буду. Только забудь этого Гната в матерчатых ботинках и дешевых штанах…
«Ты запомнил одежду Гната. Но ведь он не преподаватель, как ты, а только студент. И он не просто учился, лишь бы иметь диплом. Он знал, зачем учится. Да на таких, как Гнат, держится мир науки и сама жизнь! А что ты по сравнению с ним, мастер молочного дела?..»
Крепкие руки Анатолия Петровича обхватили Наташу за плечи. Она лишь тяжело вздохнула. У нее уже не было сил ни кричать, ни сопротивляться…
Проснулись они, когда лейтенанта и обоих красноармейцев уже не было. Хозяйка сказала, что те встали чуть свет и ушли.
Наташа, опустив голову, как привидение, бродила среди вишен, где вчера состоялась их свадьба. Вдруг увидела валявшиеся в траве петлицы, звездочки с пилоток. Подобрав их, с ужасом подумала: «Да они же действительно трусы! Посрывали звездочки… Значит, им раз плюнуть и своему народу изменить! Лейтенант… В чью же победу он верит? Пошел на запад, а не на восток?»
— Наташенька! — послышался голос Анатолия Петровича. — Нам пора собираться.
Хозяйка, готовя для свиньи картошку и высевки, лукаво усмехнулась:
— А он у тебя ревнивый. Зато любить будет!
— А мне что до этого? — пожала плечами Наташа.
— Как так? — удивилась женщина и добавила: — Говорят, немцы уже обошли наше село, у нас теперь власти будто бы нет.
— Откуда вы знаете?
— А вот подводу прислали за вами. Кучер сказал: пусть поторопятся зарегистрировать свой брак, если вчера это была не игра. Иначе будет поздно.
К ним подошел Анатолий Петрович.
— Вы меня обижаете, Кондратьевна! Собирайся, Наташа! Подвода нас ждет. Заскочим в сельсовет — и дальше своей дорогой.
— Какая подвода? — Наташа недоуменно взглянула на Анатолия Петровича.
— Я же говорил тебе. Ты что, забыла?
Наташа сникла, опустила голову, побрела в хату собирать свои вещи.
Вместе с ними на подводу сели еще две девушки, Таня и Света, сокурсницы Наташи.
Через час приехали в село. На площади, напротив старинного собора, возле сельсовета — подводы, несколько машин, множество людей, неподалеку — табун скота. Коровы ревут, машины то и дело сигналят, люди не разговаривают спокойно, а кричат, будто глухие.
Анатолий Петрович разыскал председателя сельсовета, невысокого мужчину в армейской форме, с наганом на боку.
— Мирон Саввич! Зарегистрируйте наш брак, — показал он на Наташу.
— Да вы что? — удивился председатель сельсовета и выразительно покрутил рукой возле виска.
— Жизнь не может остановиться и на войне, — спокойно сказал Анатолий Петрович.
— Ясно, что не остановится! Вот пойдем в партизаны, все, кого не взяли в армию. Кто бы мог подумать, что этот Гудериан обойдет нас. Даже скот не успели эвакуировать, — председатель сельсовета вздохнул. — Что ж, бюрократию разводить в такое время не будем. Давайте свои паспорта. Эй, Фрося! — крикнул он секретарю. — Достань бланк.
Вскоре брак Анатолия Петровича с Наташей был зарегистрирован. Кучер остался в селе, а они отправились дальше.
Ехали полевыми и лесными дорогами. То впереди, то сзади гремели артиллерийские залпы. В небе время от времени проносились немецкие бомбардировщики. Однажды они обстреляли обоз, к которому пристала их подвода. Лошадь рванулась в сторону, подвода опрокинулась.
Когда самолеты скрылись за горизонтом, Анатолий Петрович посмотрел на сокурсниц Наташи и сказал:
— Лошадь голодная. Ей тяжело тащить такой груз. Придется нам с вами расстаться. Идите одни. Не пропадете. Всюду найдутся добрые люди, и воды дадут напиться, и накормят.
Девчата взяли свои немудреные пожитки. Светлана всхлипнула. А Таня гневно бросила:
— И не стыдно вам, преподавателю, так хамски поступать со своими студентками?
— Здесь недалеко село, — махнул рукой Анатолий Петрович, пропустив мимо ушей эти слова. — Там и заночуете! Не теряйте времени!
— Прощайте, Таня, Света, — Наташа стала обнимать подруг. — Может, больше и не увидимся…
— А зачем нам видеться? — с вызовом сказала Татьяна.
— Идите, пока не стемнело, — поторопил девчат Анатолий Петрович.
— Давайте не ссориться, попрощаемся тихо-мирно, — всхлипнула снова Света.
Девчата побрели тропинкой через поле к селу, видневшемуся на горизонте.
— Скатертью дорожка, — прошептал Анатолий Петрович.
Наташа тяжело вздохнула. «И этот, как и лейтенант вчера? Они что? Сговорились вот так провожать тех, кто не согласен с ними? Что творится вокруг… Все люди уже как бы разделились на два лагеря: в одном сержант Пепинка со своими бойцами, а в другом — Анатолий Петрович и лейтенант с двумя подонками. А куда же мне?»
Наташа стала собирать свои вещи, крикнула:
— Светлана! Таня! Подождите меня! По-до-жди-те!..
К ней подскочил Анатолий Петрович, схватил за руки.
— Ты что, с ума сошла?!
— Какой же вы жестокий человек! — покачала головой Наташа.
— Не надо так, женушка моя милая! Ты без меня пропадешь в этом пекле! Я же все сделаю, чтобы нам жилось хорошо. Вот у тебя стоптанные ботинки. Завтра достану тебе новые. И хватит устраивать здесь трагедию!
Наташа смерила его гневным взглядом.
— Не надо было так поступать с ними.
— Как?
— Прогонять их.
— Вокруг такое творится!
— Настало бы безвыходное положение, они бы и сами решили оставить эту злополучную подводу.
— Ну да! Оставили бы…
Наташа снова начала собирать свои вещи.
— Я пойду с ними!
— Никуда ты не пойдешь! Ты моя жена! Наш брак скреплен гербовой печатью…
— Он не скреплен приязнью. Это была лишь игра, в которой я исполняла роль куклы!
Анатолий Петрович обнял Наташу.
— Пусти!
— Наконец-то ты перешла на «ты». Это уже просветление в наших отношениях. Успокойся, милая.
Он стал целовать лицо, руки Наташи.
— Золотая ты моя! Будем вместе в этот страшный час! Рассуди сама: куда они пойдут? А мы — в твое село. Наши, наверно, еще не сдали Мариуполь?..
Дорога к Азовскому морю была нелегкой. Лошадь и подводу отняли какие-то окруженцы, от села до села добирались пешком, иногда — на попутных машинах.
Сёла, по которым уже прошли немцы, выглядели так, будто по ним пронесся огненный смерч. Всюду пожарища, всюду слезы и рыдания матерей над убитыми детьми и безумные крики детей над мертвыми матерями. В некоторых селах натыкались на повешенных с дощечками на груди: «Партизан» или «Коммунист».
Всю дорогу Наташе не давала покоя мысль: как она посмотрит в глаза Гнату, когда встретится с ним?
Осенью ветры часто гостят в юго-восточных степях Украины. Когда они ночью завывали под окнами так, что дрожало стекло, Наташе слышалась песня о девушке, которая забыла своего возлюбленного, а «другого приласкала». И еще она видела по ночам укоризненный взгляд Гната Михалюты…
РАЗДЕЛ ТРЕТИЙ
1
Полковник Веденский и старший сержант Михалюта (Шаблий отпустил его по просьбе Ильи Гавриловича) прибыли в Ростов-на-Дону, отбитый недавно у фашистов. Декабрь принес радостную весть: началось контрнаступление Красной Армии под Москвой. В эти же дни советские войска развернули активные действия и под Тихвином, чтобы хоть как-то облегчить судьбу блокированного железным кольцом смерти Ленинграда.
На Азовское море полковник Веденский приехал по вызову командующего Южным фронтом. В декабре лед в Таганрогском заливе стал таким толстым, что мог выдержать любой транспорт — и колесный и гусеничный. Создавалась реальная угроза вторжения немецких моторизованных частей из района Таганрога на южное побережье залива, в тыл 56-й армии, прикрывавшей Ростов-на-Дону с запада и юга.
Командование Южного фронта забило тревогу — на стопятидесятикилометровой полосе южного побережья залива находилось лишь две с половиной тысячи пограничников и матросов Азовской флотилии, никаких больше воинских частей и резервов не было. Чтобы сдержать такими малыми силами врага, командование решило минировать южное побережье залива и отдельные участки на льду, делать огромные проруби, в которые ночью проваливались бы немецкие танки, тягачи и машины.
Для осуществления работ по минному заграждению нужен был опытный специалист. Вот почему инженер-полковник Илья Гаврилович Веденский оказался на берегу Азовского моря.
Под вечер Веденский был уже в приемной командующего. Войдя в кабинет, он стал ждать, пока генерал закончит что-то писать.
«Чуб ершистый, как и в тридцать седьмом, когда встретился с ним впервые под Тереулем», — подумал Веденский.
В голубом берете Малино зашел тогда быстрыми шагами в комнату, пошутил: «У вас что-то всюду пахнет горячей смолой, как в аду. Во дворе в котлах варят, все столы завалены ящиками, банками, залитыми смолой». — «Это всё подарки фашистам», — ответил он.
Малино присел на подоконник, снял приплюснутый берет и потрогал пальцами жесткую, ершистую шевелюру. «Рассказывайте, Рудольф…»
Мысли Веденского прервал все такой же звонкий, возбужденный голос:
— Салуд, камарадо Рудольф! Рад видеть нас! — Командующий вышел из-за стола, подал руку: — О, уже седина на висках! Да и у меня тоже… На четыре года мы стали старше со времени нашей первой встречи.
— Прибыл в распоряжение вашего фронта! — доложил Веденский.
— Знаю. Сам просил, чтобы вас отозвали сюда. Обстановка нам уже известна?..
Они склонились над картой. Командующий провел кончиком карандаша по линии Таганрогского залива и с грустью сказал:
— Вот здесь почти открытый участок фронта. Если бы не лед, то наш берег находился бы под охраной кораблей Азовской флотилии. Но лед растает не скоро. Поэтому вся надежда на минное заграждение.
— И сколько наших сил на южном берегу залива? — поинтересовался Илья Гаврилович.
— Шестнадцать бойцов на один километр фронта. Пограничники и моряки.
— Не густо.
— Зато пограничники и моряки! — подчеркнул командующий.
— А мин у саперов фронта хватит?
— Пока что нет. Но будем налаживать массовое изготовление, — генерал поднял на полковника прищуренные лукаво глаза. — Может, у вас есть какое-нибудь другое предложение?
— Кажется, есть. Не южное побережье мы должны минировать, а посылать группы минеров на северный берег. Мы должны бить врага еженощно и так, чтобы у него отпало желание перейти на наш берег!
— Вы и здесь не можете обойтись без партизанского метода борьбы, — улыбнулся командующий.
— Не имеет значения, как будут называться эти люди — партизанами, красноармейцами или моряками. Важна тактика! И нам грех не использовать в данной ситуации именно партизанский метод борьбы. Нужно посылать минеров на тот берег по льду!
— Чувствую в ваших словах уверенность, — снова улыбнулся командующий. — Это хорошо. Знаю, что вот такую партизанскую тактику на войне вам приходится отстаивать перед армейским командованием и еще кое перед кем.
— И поэтому получаю синяки и шишки.
— Шишки от своих, а синяки от немцев, которым вы так насолили минами в Харькове, что они стали сбрасывать в наш тыл листовки, в которых сообщали, что все ваши мины их саперы обезвредили.
— Если бы все обезвредили, то молчали бы, — заметил Веденский.
— И я так считаю. Листовками они хотят вас скомпрометировать, дескать, присмотритесь повнимательней к этому инженер-полковнику. Несомненно, что противник о вас знает давно. Знает и то, что вы четыре года были в Испании. Вот они и хотят свести с вами и давние, и нынешние счеты. А тут еще радиомины вдобавок, — командующий похлопал Веденского по плечу. — Заметный вы человек, Илья Гаврилович, даже у немецкого командования.
Веденский снова склонился над картой. Взгляд его остановился на светло-голубом пятне Таганрогского залива. «Да, такого участка для действия минеров еще поискать на всем фронте! Лед крепкий. Выдержит не только человека…»
— Если выйдет по-вашему, — прервал его размышления генерал, — то две с половиной тысячи наших бойцов и батальон минеров смогут сдерживать силы противника в несколько десятков тысяч солдат.
— Это не мой, а ваш план! Я внес лишь некоторые коррективы — минировать не наш, а вражеский берег, — уточнил Веденский.
Командующий кивнул, скрывая улыбку.
— Я действительно об этом думал. Но боялся высказать такую идею. Все! Решено! Немедленно будет сформирован специальный батальон минеров, и вы возглавите подготовку бойцов.
— Желательно, чтобы батальон был из добровольцев.
— Только из них! В «ледовые десанты» должны идти одни лишь добровольцы. Но имейте в виду: ширина залива от двадцати до сорока километров. А ночь уже начинает уменьшаться. Поэтому вам надо поскорее выехать на место будущей базы батальона, посмотреть на море, поговорить с рыбаками, матросами. Бывалые люди много чего могут подсказать.
— Как только подберу минеров, сразу же и поеду. В батальоне начнут проводить занятия, а я буду изучать залив.
— Так и договорились! А теперь отправляйтесь в штаб саперной части. Он находится в помещении музыкального училища. Там вы встретите…
Вошел адъютант и доложил, что командующего фронтом ожидает на проводе Москва.
— Пусть вам помогает саперская сметка! Дело важное. Коли что — сразу обращайтесь ко мне. Да и вообще надо бы нам встретиться. А, Рудольф? Выкроим как-нибудь часок?.. Да, вот еще… Не забудьте передать от меня привет тем, кого встретите у саперов, — заговорщицки сказал генерал и подморгнул.
Во дворе штаба командующего фронтом Веденского ждала «эмка». В ней сидели водитель и старший сержант Михалюта.
— Поехали в музыкальное училище, — приказал Илья Гаврилович шоферу.
2
«Эмку» встретила группа саперов — среди них было несколько командиров в белых полушубках и шапках-ушанках. Выйдя из машины, Веденский поздоровался.
— Мне нужен командир батальона старший лейтенант Мотыльков.
— Старший лейтенант Мотыльков — это я, — вышел вперед офицер лет тридцати пяти, в новеньком полушубке. — А вы инженер-полковник Веденский?
— Угадали. А это мой спутник, старший сержант Михалюта, радист и минер. В батальоне будет командиром группы.
Веденский, Мотыльков и Михалюта вошли в большую классную комнату. На стенах висели портреты композиторов, возле окна стоял рояль, стеклянные дверки шкафов были облеплены афишами. На одной из них — веселые ребята из джаза Леонида Утесова и хитроватое лицо самого Утесова.
— Ну что ж, — улыбнулся Веденский, — будем и мы набирать джаз-команду!
— Пожалуйста, товарищ полковник! — кивнул Мотыльков. — У нас большой выбор.
— Нам нужен боевой командир спецбатальона минеров, которые будут ходить на тот берег Таганрогского залива. Согласны на эту должность?
— Ходить или, может, немного и ездить? — с иронией спросил Мотыльков. — Залив — это вам не Дон.
— Об этом мы поговорим на месте действий. Сейчас же давайте решать в принципе.
— Если в принципе, то я согласен! — вытянулся по стойке «смирно» старший лейтенант. — Служил на границе, а после демобилизации работал слесарем на Краматорском машиностроительном заводе. Даже имел броню.
— И почему же не эвакуировались с заводом?
— А я на той броне написал заявление в военкомат, чтобы направили на фронт. Другого листа бумаги под рукой не нашлось. А жена и дочурки-близнецы поехали с краматорцами на восток.
Мотыльков достал из нагрудного кармана гимнастерки фото, показал Веденскому. На фотографии красовались две белокурые головки с бантами.
— И у меня есть дочь в Москве, — вздохнул Илья Гаврилович.
Перед его глазами предстало лицо Анны-Луизы: «Милая! Как ты там, на чужбине?»
— Разрешите, я пойду выстрою бойцов?
— Хорошо, товарищ старший лейтенант, идите, — тихо, не по-уставному ответил Веденский.
Две роты и взвод управления стояли перед зданием училища на утоптанном сотнями сапог и валенок снегу. У всех бойцов обветренные, потемневшие лица, словно загоревшие на летнем приморском солнце.
После приветствия Веденский сказал:
— Мне поручено сформировать спецбатальон минеров, которые будут действовать небольшими группами на северном берегу Таганрогского залива. Цель — взрывы штабов, складов оружия и других важных объектов врага. Главное наше оружие — мины. Поэтому мы будем стараться избегать встреч с противником с глазу на глаз. Малыми силами мы сможем наносить чувствительные удары фашистам. Наш спецбатальон будет состоять из добровольцев. Кто согласен записаться в него — два шага вперед.
Один за другим из строя начали выходить бойцы. Когда добровольцев было уже больше сотни, тишину вдруг разорвал громкий голос:
— Камарадо! — К Веденскому подбежал плотный мужчина с черной бородой. — Вы узнаете меня?
— Доминго, брат мой!.. Так это о тебе намекал в Ростове командующий?!
Они обнялись.
— Конечно!
— Ты тут не один?
— Наших целый группа. Пришли в этот батальон как минер и инструктор. В Испании не удалось победить Франко и фашизм, так что придется бить Гитлера здесь.
Капитан Доминго, как и сотни бойцов и командиров испанской республиканской армии, эмигрировал в Советский Союз. Семьи их остались во Франции.
К Веденскому и Доминго подошли еще несколько испанцев. То один, то другой зябко переступали с ноги на ногу — сыны оливкового края не привыкли к таким морозам.
Один из них не был похож на испанца — русый, голубоглазый. Он обратился к Михалюте по-украински:
— Почему вы так смотрите на меня?
— Вы испанец и знаете украинский язык? — удивился Гнат.
— Я из Канады, воевал в Испании в канадской бригаде, в роте имени Тараса Шевченко. До революции мой отец эмигрировал из Золочева, что под Львовом.
— Вон как? Я тоже из Золочева, только того, что под Харьковом. Выходит, мы земляки, — подал руку Михалюта и назвал свое имя.
— А я Павло Цимбалюк. Испанцы зовут меня Пабло. Вы командир, и я хочу быть в вашей группе.
— Согласен. Я возьму вас.
— Спасибо за доверие. Со мной еще два испанских хлопца. Вон один стоит, с черными бакенбардами. Его зовут Канель. А рядом — Бельда. Я с ними был еще там, в Испании.
— Очень хорошо, — кивнул Михалюта. — Вместе нас уже шестнадцать — два отделения.
В это время на пороге училища появилась девушка в полушубке, подпоясанном широким ремнем. Красноармеец, которого Цимбалюк назвал Канелем, тут же подбежал к ней. Девушка остановилась. Канель показал пальцем на свою щеку, сказал, что она отморожена.
— Вас ист дас?.. Матадор помчался к нашей Нине-Кармен! — воскликнул боец Михалютиной группы Сергей Колокольцев. — Она и в самом деле трет ему щеку!.. Еще дырка будет! Вы посмотрите на него, товарищ старший сержант! У него щеки и так красные, как раки, вынутые из кипятка. Что ему мороз, когда у него такая горячая испанская кровь?!
— Помолчал бы ты лучше, — буркнул сержант Нудьга.
— Вас ист дас?.. По какой причине вы мне рот затыкаете? Думаете, если дослужились до сержанта, так уже…
— Был ты, Серега, ростовским вором, им и останешься, — махнул рукой Нудьга.
— Не слушайте его, товарищ старший сержант, — повернулся к Михалюте Колокольцев. — Где это видано, чтобы воров брали добровольцами в минеры? Немцы на это не сказали бы: «Вас ист дас?..»
— А ты еще что-нибудь знаешь по-немецки? — сердито спросил Нудьга.
Колокольцев не обратил внимание на его слова.
— Посмотрите, товарищ старший сержант, как Нина трет испанцу щеку. А все облизываются от зависти. Попробуй понять женщину! Замужняя, а улыбается. Выходит, нравится ей быть на виду у батальона…
— Откуда тебе известно, что она замужняя? — прервал Колокольцева Нудьга.
— Нина сама мне говорила, что замужняя. Можешь спросить у нее. Муж — майор медслужбы, блондин, сто восемьдесят пять сантиметров, мастер спорта по классической борьбе.
— И ты поверил? — покачал головой Нудьга.
— Я ведь не такой, как некоторые пограничники, которые классных минеров из себя корчат. Говорила, что и карточку мужа скоро покажет.
— Блондин? А может, рыжий?
— Разве может такая красивая женщина выйти за рыжего, пусть и майора! — пожал плечами Сергей Колокольцев. — Скажите ему, товарищ старший сержант!
— А то как же, скажу. Видно, эта Кармен вам всем тут зубы позаговаривала. Вы что, девчат не видели?
Колокольцев и Нудьга удивленно переглянулись. В самом деле, какие могут быть девчата у Нудьги, когда он вот уже четвертый год в армии. Или у Колокольцева, которому еще и восемнадцати не исполнилось.
— Вы обозвали Сергея Колокольцева вором. На каком основании? — спросил Михалюта у Нудьги, подчеркивая этим, что он не позволит обижать людей.
— Я отвечу, — сказал Колокольцев. — Я был знаком с одним «ночником», который летал на дальних бомбардировщиках в ночные полеты на Берлин. И для шутки назвался «ночником». А Нудьга сразу же: ага, «ночник», значит, ночной вор. Вот так! Пойду к Кармен.
— Вот и возьми такого голыми руками, — недовольно проворчал Нудьга, когда Колокольцев ушел.
— Он что, балагур? — спросил Михалюта.
— Не нравятся мне такие герои на словах. Зачем бить себя в грудь? Ты покажи себя в деле.
— Может, когда-нибудь и заносило хлопца, как сани на скользкой дороге, — возразил Михалюта. — Стоит ли вспоминать об этом? Он же доброволец. Шутки шутками, но давайте без упреков.
— Я поделился сомнениями, и только.
— Не обижайтесь. Я просто предупреждаю, потому что и полковник не любит, когда его подчиненные ссорятся между собой.
— Чего мне обижаться? Уже хорошо то, что вы откровенный. — Скуластое лицо Нудьги расплылось в улыбке, а глаза хитровато сощурились. — А вы давно знаете полковника Веденского?
— С августа сорок первого.
— А я с июня сорок первого. Еще до войны с ним встретились на заставе, — с гордостью ответил Нудьга. — Думал, что он узнает меня, когда стояли в строю. Да нас почти три сотни человек, а он один.
— Сам бы подошел, как капитан Доминго.
— Подойду как-нибудь. У меня с товарищем полковником были дела стратегического значения.
— Может, вы и полковника Шаблия знаете?..
— А кто же его из наших не знает? — удивился Нудьга. — Приезжал незадолго до войны на заставу вместе с полковником Веденским… А в сентябре выводил людей из окружения. Я был с полковником в одной атаке…
3
Илья Гаврилович все же узнал сержанта Нудьгу и подошел к нему первым.
— И вы здесь?
— Так точно! И сержант Нудьга здесь, товарищ полковник!
— Как ваши «ведра»? Послужили охране границы? — засмеялся Илья Гаврилович.
— Так точно! Послужили!
Веденский задумчиво посмотрел на сержанта. Ему вспомнились дни, когда он вместе с Шаблием инспектировал заставы.
…Застыли в строю пограничники. Взоры бойцов устремлены на полковника Шаблия.
— Скрывать от вас не стану, да вы и сами видите, что на той стороне границы скапливаются грозовые тучи, — Семен Кондратьевич прошелся перед строем и продолжил. — Люди вы уже обстрелянные, бывали в разных переделках, и мне нет необходимости еще раз напоминать, что в случае нападения врага вам первым придется схватиться с ним. Думайте, ищите выход даже в безвыходном положении. Выжимайте из своего оружия все, на что оно способно… И еще одно: народ верит в вас. Помните: в ваших руках судьба Родины. Прочувствуйте это сердцем, и тогда никакой враг не будет вам страшен…
Веденский стоял перед шеренгой пограничников и разглядывал бойцов. Лица у всех сосредоточены, взгляды прищурены — в глаза светило красное солнце, висевшее над горизонтом по ту сторону границы. Он оглянулся. На западном берегу реки — другое государство. Оттуда в любой час мог напасть враг — в прибрежных рощах и перелесках стоят замаскированные танки, тягачи, крупнокалиберная артиллерия.
За годы службы в армии Веденскому довелось побывать на многих участках границы. И всюду солнце было разным. В Белоруссии оно мягкое, ласковое, как багряная золотая осень в родной среднерусской полосе. На Камчатке солнце было низкое и холодное, как и замерзшее вокруг море. В Туркестане — ослепительное, висящее над самой головой.
Да, везде солнце было разным. И везде — одно и то же. Оно — единственное светило, что дает Земле жизнь. И согревает оно не только родную землю, но и земли других государств.
До сих пор Веденский как-то не задумывался над этим. А вот теперь, обернувшись на запад, куда смотрели пограничники, он впервые понял, ощутил, что солнце одно для всех народов. Одно для всех. И планета Земля не такая уж и большая…
Уже раздалась команда: «Вольно! Разойдись!» — а Веденский все еще стоял под впечатлением своих дум о солнце.
— Товарищ полковник! — к нему подошел плотный, подтянутый пограничник. Грудь колесом, зеленая фуражка сбита немного набок. — Сержант Нудьга! Хочу посоветоваться с вами.
— Слушаю вас, — негромко сказал Веденский.
— Хотя наши и пишут в газетах, что войны не будет, но, как сказал сейчас товарищ полковник, в случае чего первыми фашистов придется встречать нам. И мы же будем виноваты, если пропустим их на восток. А ведь там скоро жатва, люди на заводах, на шахтах работают. Третью пятилетку выполняют… — Сержант оглянулся, понизил голос. — Начальник заставы не разрешает мне ставить противотанковые мины в местах возможного прохода вражеских танков.
— Противотанковые мины? — удивился Веденский.
Когда-то он был инициатором минирования многих участков границы, где могла пройти вражеская техника. Этих мин нужно было сотни тысяч. Но затраты оправдались бы. Веденский и кое-кто из высших командиров в Генеральном штабе считали, что на первых десятках километров от границы войска агрессора должны встретить заранее обученные диверсионные партизанские отряды. Еще в начале тридцатых годов он возглавил спецшколу в Харькове, учил командиров, начальников штабов и комиссаров будущих партизанских отрядов минно-подрывному делу, тактике партизанской войны. Но его замыслам не судилось осуществиться, определяющим стало иное мнение: «Сразу же после нападения агрессора война перебросится на территорию противника…»
— Откуда взялись у вас на заставе противотанковые мины? — спросил Илья Гаврилович.
— Я сам их смастерил. Тротила у нас полно, нашлись и ведра, металлические ящики из-под патронов к винтовкам. У меня уже есть двенадцать таких мин. Но начальник заставы не разрешает ставить, боится, что какая-нибудь корова наступит на них.
— Серьезная причина, — ответил Веденский, сдерживая улыбку.
— Не только я начиняю ведра тротилом. В Карпатах на одной заставе сам начальник увлекся минированием. Но случился скандал — на мину все-таки наступила корова.
— А вы прогоняйте пастухов подальше от пограничной полосы.
— Не по-людски это будет, не по-красноармейски. Политрук говорит, что мы не имеем права их прогонять. Ведь это же их земля.
В словах сержанта Веденский почувствовал правду. Действительно, если коровы начнут подрываться на минах, что скажут о пограничниках местные жители, год назад воссоединенные с Советской Украиной?..
— Но должны же пастухи понять, что это нужно для защиты границы, — сказал Веденский, будто спорил с кем-то. — Я поговорю с начальником заставы. Он предупредит чабанов через сельсовет, чтобы не подходили слишком близко к пограничной полосе…
И вот сейчас Веденский пожимает руку сержанту Нудьге.
— Я рад вас видеть, товарищ сержант. Ну как, помогли ваши «ведра»?
— Один средний танк и три танкетки подорвались… В батальоне говорят, что вы в Харькове применили радиомины. Надо же! От «ведер» до радиомины пройти за каких-то полгода.
— Да, прошли, — кивнул Веденский. — А теперь пойдем дальше.
Он посмотрел на запад. За крышами построек над горизонтом висело красное, будто кровавое, солнце.
4
— Солнцу все равно кого греть — нас или фашистов, — задумчиво произнес Михалюта. — Садится себе как ни в чем не бывало, будто и нет войны. Садится у немцев. Это ж там и Таганрог, и Мариуполь…
— Солнце заходит там летом, — возразил Нудьга. — А сейчас, зимой, оно садится в Таганрогский залив, в Азовское море. До суши не доходит. Короткий день… О, Нина-Кармен что-то посматривает в нашу сторону!
— И тебе она нравится?
— А что? — зарделся пограничник.
— Да ничего.
— Это сплетня, что она замужем… Между нами, Гнат, Нина действительно мне очень нравится. Но пусть об этом не знают такие, как Сергей Колокольцев. Почти каждую ночь снится. А сказать ей смелости нет. Немецкие танкетки добивал гранатами после того, как они подорвались на «ведрах», а тут… — Нудьга развел руками. — Она с третьего курса института пришла, почти врач. Младший лейтенант медслужбы. А я… Идет сюда. Ладно, я побежал.
Михалюта засмотрелся на одинокое дерево: черный крученый ствол, казалось, распинал повисшее над горизонтом красное солнце.
К нему подошла Нина.
— Что, товарищ старший сержант, смотрите, как солнце собирается на покой? Был бы сейчас фотоаппарат, увековечила бы ваш взгляд.
— А вы стали солнцем для Канеля! — выпалил Гнат. — Да и не только для него.
— Я замужем.
— Это у вас муж — майор?
— Откуда вы знаете?
— Да вот знаю. Нет у вас никакого майора!
— Как так нету?.. Вы, товарищ старший сержант, астролог или следователь?
— Астроном, — пошутил Гнат. — Я бы посоветовал вам обратить внимание на одного достойного парня. Хотя бы ради моральной поддержки нашей боевой группы…
— Вы и до войны в свахах ходили?
— Нет, до войны я изучал физику атомного ядра в Харькове. И еще — радио.
— Так о ком же вы говорите? — поинтересовалась Нина. — О Сергее Колокольцеве?
— Нет.
— А-а, сержант Нудьга?
— Это отличный парень!
— А меня в ледовый десант возьмете? — прищурила глаза Нина.
— В группах санитары — мужчины. Вас не пустят.
— А у вас есть девушка?
— Была… Теперь не знаю, где она. Село ее на том, сейчас вражеском берегу… Вот уже и солнце садится. Снимите рукавицы и ловите его последние лучи.
Нина сняла рукавицы, вытянула перед собой руки.
— Лучи холодные, но ласковые. Завтра будет погожий день.
— День… Как много это на войне! — задумчиво произнес Гнат. Он смотрел на Нину, а ему виделась Наташа.
— Значит, раскрыли мою тайну. У меня и в самом деле нет никакого майора. С этой выдумкой мне легче здесь находиться. Поэтому, прошу вас, не говорите никому об этом.
— Не скажу, — улыбнулся Гнат.
Он стал сравнивать Нину с Наташей. «Нет, Наташа единственная в мире, похожей на нее я никогда не встречу. Где ты теперь? Может быть, тоже сейчас ловишь последние лучи солнца в своем селе, в хате на краю обрыва? Из окна тебе видны и море, и солнце. Это оно посылает привет от меня, Наташенька!..»
— Вот и скрылось солнце за горизонтом, — вздохнула Нина. — Только зарево, красное, аж страшно. Сколько тайн скрывает в себе это солнце? Что мы знаем о нем?
— «Солнце — источник энергии…» С этой фразы я начал один из разделов своей курсовой работы. Энергия солнца сконцентрирована в атомах. У нас же, на Земле, такая энергия закована в ядрах. Ее надо получить. И, наверно, легче всего получить ее из самых тяжелых элементов.
— А зачем нам эта энергия? Разве мало на земле топлива?..
— Скоро будет мало. Надо же, — засмеялся Гнат, — выдумать себе блондина мужа. Уж лучше бы брюнета. Вы тоже почти блондинка.
— До конца не продумала эту легенду. Вы, пожалуйста, не сердитесь на Колокольцева за то, что он передал мне ваши слова. «Видно, эта Кармен вам всем тут зубы позаговаривала. Вы что, девчат не видели?»
Гнат смутился, опустил глаза.
— И поменьше наказывайте Сережу Колокольцева. Его и так, бедненького, «утюжит» все время Нудьга. А Сережа — хороший парень и самый молодой в батальоне.
— Почему я должен его наказывать? Но если заслужит…
— Так, значит, сержант Митя Нудьга? — прервала Гната Нина и кокетливо прищурила глаза.
— Он! — кивнул Михалюта. — Илья Гаврилович верит, что мы с ним дополним друг друга, когда будем ходить на тот берег. А полковник знает людей. С каким уважением относятся к нему бойцы-испанцы!.. О, все уже на ужин пошли! Пора и нам…
5
На следующий день полтора десятка бойцов и командиров спецбатальона на «эмке» и грузовике выехали из Ростова в Шабельск. Это село находится в Краснодарском крае. Оно должно было стать базой во время рейдов подрывников на вражеский берег.
Группу возглавил полковник Веденский. Кроме минеров и разведчиков он взял с собой еще и интендантов. Они должны были позаботиться о жилье, о топливе, которое не так легко досталось в этом безлесном краю, о добавочных пищевых пайках из местных ресурсов.
…После обеда полковник Веденский, капитан Доминго, инструктор-минер Чико, старший сержант Михалюта и сержант Нудьга отправились к заливу ознакомиться с условиями, в которых придется осуществлять ледовые десанты после того, как минеры закончат обучение и станет толще лед.
Перед ними до самого горизонта простиралась белая бескрайняя равнина. Если бы солнце не светило в глаза, то, как заверяют местные рыбаки, можно было бы увидеть и противоположный, вражеский берег залива.
Минеры спустились на лед прорезанной в круче дорогой, по которой рыбаки подвозят на берег снасти, а обратно везут на подводах тюльку, бычков, камбалу, лещей, судаков, осетров, иногда и белуг, тяжелых, как откормленные свиньи, — корма в заливе и во всем Азовском море вдоволь, на дне лежат десятки затопленных барж с зерном. Подошли к рыбакам, вооруженным пешнями, жердинами-прогонами, похожими на казацкие пики, которыми вытаскивают из прорубей сети или заводят их в воду.
Среди рыбаков были и хозяева хаты, где остановились полковник Веденский и капитан Доминго, — дед Федор Семенович Головатый и его румянощекая чернявая внучка Зина. Она была обута в валенки, «подкованные» большими подковами на шипах, — их здесь называют бузлуками. Гнат заметил, что Зина смущенно поглядывает на Марьяно Чико, а тот улыбается ей и подмигивает. «И когда только успели познакомиться?» — удивился он.
Илья Гаврилович перекинулся несколькими словами с дедом Федором Семеновичем, и минеры пошли дальше.
Солнце и лед слепили глаза, идти было тяжело. И сапоги, и валенки скользили. Ног не поднимали, а двигали ими, будто шли на лыжах.
Через три часа бойцы совсем обессилели, а добрались только до середины залива. Как же нелегко будет выполнять задание боевым группам! Ведь им придется еще столько пройти до вражеского берега, поставить там мины и возвратиться назад!
— На сапоги и валенки надо надевать бузлуки, — сказал Нудьга. — Иначе будем скользить, как козлы на льду.
— Где же ты раньше был со своим предложением? — поддел его Михалюта. — Туда и назад можно и на санях. Для лошадей сошьем белые накидки. Надо снаряжать целый обоз.
— А сани и коней можно маскировать вон в тех торосах, — подхватил Веденский. — Посмотрите, там будто ледокол прошел. Это ветер так взвихрил лед.
Лучи солнца преломлялись в прозрачных, немного припорошенных снегом льдинах, отчего они казались разноцветными и светились по-праздничному торжественно, словно хрусталь.
— Друзья, — обратился Илья Гаврилович к испанцам, — могли бы вы увидеть такое чудо у себя на Средиземном море?
Доминго и Марьяно, пританцовывая от холода, одобрительно закивали.
— Вытанцовываете, как на фиесте, — пошутил Веденский. — Надо было обуть валенки.
— Да, — засмеялся Доминго. — Танцуй русский «барыня»…
Возвращаться назад было еще труднее. Нестерпимо болели ноги, ветер швырял в лицо снежную крупу. Когда вдали показался берег, минеры уже чуть не падали от усталости.
Гнат представил этот нелегкий путь десантников к врагу и обратно. «Бедные наши ноги! Выдержат ли они? И кони тут едва ли помогут, будут скользить, падать на льду, как ты их ни подковывай. Может, попробовать приспособить аэросани?»
Но эту мысль он тут же отбросил. Аэросани поднимут такой шум, что его услышат не только немцы в Таганроге и Мариуполе, но и турки в Арзеруме!.. Да, не зря об этих краях народ когда-то сложил думу:
Не дрібні дощі накрапали,
Коли три брати із города Азова,
З турецької бусурманської
Великої неволі утікали…
Став найменший брат до Савур-могили доходжати,
Став же буйний вітер повівати,
Із козацьких молодецьких його ніг валяти…
«Как вот и нас валит», — вздохнул Михалюта.
Через час ветер заметно утих — берег становился все ближе. Уже виднелись черными пятнышками рыбаки на льду. С каждым шагом они становились все больше и больше, а вскоре можно было уже и отличить по шапкам и платкам мужчин от женщин.
Дед Федор Семенович насмешливо встретил минеров:
— Кто ж выходит на лед без бузлуков!
— Промашка вышла, — признался Илья Гаврилович. — На ошибках учимся.
— Зачем на них учиться, когда можно и без них обойтись, — заметил Федор Семенович, беря в руки корзину с рыбой. — Зима, возьми пешню, прогон…
На помощь им кинулись Чико, Нудьга и Михалюта.
— Подожди, подожди, ты чего так раскраснелся? — подошел Федор Семенович к испанцу. — Заболел?
— Но, но… — отрицательно покачал головой Марьяно.
Федор Семенович снял кожух и подал испанцу:
— Давай поменяемся на куфайку!
— Но, но…
— Да меняйся уж! — вмешалась Зина, взглянув на Марьяно черными глазами из-под белого, низко надвинутого на лоб платка.
Чико неохотно стал снимать стеганку.
— Мы с Зиной приглашаем всех на уху, — сказал Федор Семенович. — Илья Гаврилович и Доминго знают, где я живу, а вы… — обратился он к Михалюте, Нудьге и Чико, — спросите любого, где находится Федь Головатый, каждый скажет. Ведь намерзлись же?
— Есть немного, — признался Михалюта. — Мы еще никогда не ели ухи из морской рыбы.
— У нас тут не только морская, но и речная, — похвалился Федор Семенович. — Есть и царская рыба.
Зинины глаза искрились, темные дуги бровей из-под белого платка лукаво поднялись вверх и опустились, на румяных щеках образовались ямочки.
Бойцы побрели к берегу. Марьяно все оглядывался. Но Зина делала вид, что не замечает этого.
Хата Федора Семеновича стояла на круче. Стены побелены известью, крыша покрыта тростником. Три окна выходили на улицу. На подворье — хлев, погребки. Огород, спускавшийся с кручи к морю, от соленых морских ветров защищал невысокий тын.
На кухне возле печи лежала охапка колючего курая и несколько кусков кизяка. Курай и кизяк — самое распространенное топливо в степной приморской стороне. Но уху варили на огороде, возле самого обрыва, в огромном казане, принесенном Федором Семеновичем и Марьяно. Чико все время улыбался, не отходил от старого рыбака, во всем помогал ему.
— Чико за кожух старается, — сказал Михалюта Доминго.
— Хочет понравиться не только одной Зина, но и падре Федор, — подморгнул капитан.
Вошли в хату. Зина поставила на стол огромную миску с квашеными красными помидорами и графин с вином.
— Садитесь, милости просим, — пригласил Федор Семенович гостей к столу, ставя перед каждым рюмку.
Гнат подозрительно посмотрел на полковника: Илья Гаврилович грозился, что во время вылазок на вражеский берег никакой «наркомовской» нормы не будет. «У минера, — сказал он, — должна быть ясная голова, холодный ум, а греет его пусть собственное сердце».
Но сейчас Илья Гаврилович вместе со всеми выпил рюмку вина.
Зина подала каждому алюминиевую миску с ухой. Уха парила, запах щекотал ноздри.
— Не каждая рыба годится в уху. Из морской для нее подходит бычок, кусок белуги, кефаль… Вот ты, хлопче, белугу как раз и ешь, — повернулся Федор Семенович к Гнату, — Такой рыбы, как у нас, на Азове, не водится ни в одном море. Разве что на Каспии.
— Вкусная уха! — похвалил Михалюта.
Старик стал рассказывать, как варится двойная, тройная уха из морской и речной рыбы, о своем крае. В его глазах светилась гордость за родную степь, раскинувшуюся вблизи моря и пламенеющую весной тюльпанами и маками.
— Когда цветут жердели, вишни, а потом и яблони, то прибрежные села кажутся облитыми белой пеной. И вся эта благодать от солнца, от земли и моря, от усилий рук человеческих, — Федор Семенович подозвал внучку. — Угости-ка нас еще и кавунами.
— Из той бочки, что с яблоками? Или из той, что с капустой? А, — махнула Зина рукой. — Я принесу из обеих, — и выбежала из хаты, сопровождаемая ласковым взглядом Марьяно.
Веденский и Доминго стали вспоминать дни борьбы с фашизмом в Испании. Им было что рассказать и серьезного и смешного.
Республиканцы хорошо знали, что за Веденским следят франкистские лазутчики. Поэтому Илью-Рудольфа и его жену Анну надо было поселить в такую квартиру, которая не вызывала бы подозрения. «Мадридцы всё знают!..» — сказал тогда капитан Доминго и поселил супругов в домике сельского падре.
Милая, интеллигентная, скромная пара понравилась падре. Особенно Анна, в ее голубых глазах он видел покорность души, смиренность. Падре как-то раз сравнил ее со святой Луизой. С тех пор она и стала Анной-Луизой.
Тогда минеры Ильи-Рудольфа и капитана Доминго изготовляли мины-сюрпризы. Поэтому почти в каждой хижине, кошаре, в хлевах, где квартировали бойцы, находился спрятанный от чужих глаз динамит. Два чемодана с тротилом хранились и в комнате Ильи Гавриловича и Анны, под их кроватями.
Однажды Илья Гаврилович был на боевом задании с партизанами. На городок налетели немецкие бомбардировщики. Две бомбы упали во дворе священника. Перепуганный, бледный, с молитвой на устах падре вбежал в комнату, забрался под кровать Анны, схватил чемодан и заслонился им от осколков.
Но крышка вдруг открылась, и из чемодана посыпались плитки тротила.
Такие плитки падре уже видел в домах и укорял людей за вмешательство в мирские дела. Священник так был поражен тем, что пара добропорядочных квартирантов обманула его, что забыл о страхе.
Возле крыльца взорвалась еще одна бомба, и осколки со свистом влетели в комнату сквозь открытую дверь. Один попал в чемодан с тротилом, стоявшим под кроватью Ильи-Рудольфа. Запахло горелым.
В комнату вбежала Анна. Поняв, что произошло, она схватила чемодан и выскочила с ним во двор. Побежав к колодцу, высыпала в него взрывчатку. Одна плитка упала на землю и взорвалась, окутав Анну черным дымом.
Падре поблагодарил Анну-Луизу за то, что спасла ему жизнь, и велел, чтобы она, не ожидая своего мужа-коммерсанта, покинула дом…
Веденский и Доминго переглянулись. Капитан улыбнулся:
— Я знаю, что вы, Илья Гаврилович, женился на Анна. Я еще тогда сказал нашему Мануэлю Бельде: «Эти русский — влюбленные. Поженятся и на война. Мадридцы все знают!» Но Бельда мне, правда, не поверил.
— Разве можно было думать о любви и женитьбе, когда мы еще не дошли до фронта, а уже погиб один доброволец из Канады? — сказал, вздохнув, Веденский.
— Это вы про земляка Пабло Цимбалюка? Бельда часто потом вспоминал тот трагический случай. Позже Пабло научил его словам той песня…
Доминго и Бельда были проводниками большой группы добровольцев, которые шли из Франции в Испанию.
Переход границы был назначен, когда на посту стояли французские солдаты, сочувствующие народному фронту. Поэтому на границе особенно трудностей не возникло.
Шли по узкой тропинке. Вскоре начался дождь. Тропинка стала скользкой. Впереди кто-то поскользнулся и сорвался в пропасть. Отчаянный предсмертный крик разорвал тишину:
— А-а-а!
От этого крика Анна вздрогнула, оступилась. Еще какое-то мгновение, и она тоже сорвалась бы в пропасть. Но Доминго успел схватить ее за руку.
Погиб доброволец-украинец из Канады. Это была первая жертва — еще до того, как бойцы добрались до фронта.
Все спустились на дно ущелья, нашли изуродованное тело добровольца. Там его и похоронили. Когда лег на могилу последний камень, кто-то из добровольцев тихо запел «Заповіт» Шевченко:
Поховайте та вставайте,
Кайдани порвіте…
Потом долгие часы шли молча. Анна не выпускала руки Ильи Гавриловича. Не тогда ли, на той тропинке в Пиренеях, он почувствовал, что Анна — его судьба? Он верил, что не сорвется в пропасть, как канадский украинец, не погибнет в Испании, потому что любит Анну и должен жить, чтобы эта любовь расцвела, принесла свои плоды…
Зина принесла три зеленоватых, с темными полосками кавуна, с которых еще стекал рассол. Доминго разрезал их, причмокнул языком:
— Вкусно! Мадридцы все знают!
— А откуда у вас такая фамилия? — спросил у хозяина Михалюта.
— Давнее дело, — тряхнул седой головой Федор Семенович. — Наши предки-запорожцы пришли сюда с Южного Буга еще в восемнадцатом столетии. К этому берегу пристало несколько десятков казацких челнов и яхта кошевого атамана Захара Чепиги. Пришли обозы и по суше — их привел полковник Савва Белый. Еще был с ними и войсковой судья Антон Головатый с грамотой царицы на эти земли. Старые люди рассказывали, что Головатый, когда выпьет, любил говорить: «Ой, хватит, братья, нам печалиться! Теперь мы, милые братья, забудем про нужду, будем жить вольно, да верно служить царице-государыне, кордон охранять, рыбу ловить, горилку пить, да будем богатыми селянами…»
— Вон как! — вырвалось у Михалюты. — «Забудем про нужду… Будем богатыми селянами…»
— Ты угадал, хлопче! Богатыми тут люди не стали, потому что быстро появились помещики Щабельские, которые меняли людей даже на борзых собак… А войсковой судья Головатый вскоре умер от малярии.
— Пограничником, значит, был ваш предок? — по-своему рассудил сержант Нудьга.
— Похоже, что так. А в гражданскую я в красной коннице служил. Как же казаку без сабли!
Потом речь зашла о ледовых десантах. Федор Семенович посоветовал на полозы саней набить подрезы, чтобы те не ходили из стороны в сторону по льду, а шли ровно.
— Не забудьте и о бузлуках для коней, — напомнил он.
У Михалюты было уютно на сердце — от тепла, вкусной еды, вина. Он сидел разомлевший и вслушивался в тиканье маятника на стенных часах, отсчитывавших секунды и минуты, которые уже никогда не вернутся, как не вернется в море волна, что выплеснулась на берег, принеся с собой песчинки и камушки.
1
Полковник Веденский и старший сержант Михалюта (Шаблий отпустил его по просьбе Ильи Гавриловича) прибыли в Ростов-на-Дону, отбитый недавно у фашистов. Декабрь принес радостную весть: началось контрнаступление Красной Армии под Москвой. В эти же дни советские войска развернули активные действия и под Тихвином, чтобы хоть как-то облегчить судьбу блокированного железным кольцом смерти Ленинграда.
На Азовское море полковник Веденский приехал по вызову командующего Южным фронтом. В декабре лед в Таганрогском заливе стал таким толстым, что мог выдержать любой транспорт — и колесный и гусеничный. Создавалась реальная угроза вторжения немецких моторизованных частей из района Таганрога на южное побережье залива, в тыл 56-й армии, прикрывавшей Ростов-на-Дону с запада и юга.
Командование Южного фронта забило тревогу — на стопятидесятикилометровой полосе южного побережья залива находилось лишь две с половиной тысячи пограничников и матросов Азовской флотилии, никаких больше воинских частей и резервов не было. Чтобы сдержать такими малыми силами врага, командование решило минировать южное побережье залива и отдельные участки на льду, делать огромные проруби, в которые ночью проваливались бы немецкие танки, тягачи и машины.
Для осуществления работ по минному заграждению нужен был опытный специалист. Вот почему инженер-полковник Илья Гаврилович Веденский оказался на берегу Азовского моря.
Под вечер Веденский был уже в приемной командующего. Войдя в кабинет, он стал ждать, пока генерал закончит что-то писать.
«Чуб ершистый, как и в тридцать седьмом, когда встретился с ним впервые под Тереулем», — подумал Веденский.
В голубом берете Малино зашел тогда быстрыми шагами в комнату, пошутил: «У вас что-то всюду пахнет горячей смолой, как в аду. Во дворе в котлах варят, все столы завалены ящиками, банками, залитыми смолой». — «Это всё подарки фашистам», — ответил он.
Малино присел на подоконник, снял приплюснутый берет и потрогал пальцами жесткую, ершистую шевелюру. «Рассказывайте, Рудольф…»
Мысли Веденского прервал все такой же звонкий, возбужденный голос:
— Салуд, камарадо Рудольф! Рад видеть нас! — Командующий вышел из-за стола, подал руку: — О, уже седина на висках! Да и у меня тоже… На четыре года мы стали старше со времени нашей первой встречи.
— Прибыл в распоряжение вашего фронта! — доложил Веденский.
— Знаю. Сам просил, чтобы вас отозвали сюда. Обстановка нам уже известна?..
Они склонились над картой. Командующий провел кончиком карандаша по линии Таганрогского залива и с грустью сказал:
— Вот здесь почти открытый участок фронта. Если бы не лед, то наш берег находился бы под охраной кораблей Азовской флотилии. Но лед растает не скоро. Поэтому вся надежда на минное заграждение.
— И сколько наших сил на южном берегу залива? — поинтересовался Илья Гаврилович.
— Шестнадцать бойцов на один километр фронта. Пограничники и моряки.
— Не густо.
— Зато пограничники и моряки! — подчеркнул командующий.
— А мин у саперов фронта хватит?
— Пока что нет. Но будем налаживать массовое изготовление, — генерал поднял на полковника прищуренные лукаво глаза. — Может, у вас есть какое-нибудь другое предложение?
— Кажется, есть. Не южное побережье мы должны минировать, а посылать группы минеров на северный берег. Мы должны бить врага еженощно и так, чтобы у него отпало желание перейти на наш берег!
— Вы и здесь не можете обойтись без партизанского метода борьбы, — улыбнулся командующий.
— Не имеет значения, как будут называться эти люди — партизанами, красноармейцами или моряками. Важна тактика! И нам грех не использовать в данной ситуации именно партизанский метод борьбы. Нужно посылать минеров на тот берег по льду!
— Чувствую в ваших словах уверенность, — снова улыбнулся командующий. — Это хорошо. Знаю, что вот такую партизанскую тактику на войне вам приходится отстаивать перед армейским командованием и еще кое перед кем.
— И поэтому получаю синяки и шишки.
— Шишки от своих, а синяки от немцев, которым вы так насолили минами в Харькове, что они стали сбрасывать в наш тыл листовки, в которых сообщали, что все ваши мины их саперы обезвредили.
— Если бы все обезвредили, то молчали бы, — заметил Веденский.
— И я так считаю. Листовками они хотят вас скомпрометировать, дескать, присмотритесь повнимательней к этому инженер-полковнику. Несомненно, что противник о вас знает давно. Знает и то, что вы четыре года были в Испании. Вот они и хотят свести с вами и давние, и нынешние счеты. А тут еще радиомины вдобавок, — командующий похлопал Веденского по плечу. — Заметный вы человек, Илья Гаврилович, даже у немецкого командования.
Веденский снова склонился над картой. Взгляд его остановился на светло-голубом пятне Таганрогского залива. «Да, такого участка для действия минеров еще поискать на всем фронте! Лед крепкий. Выдержит не только человека…»
— Если выйдет по-вашему, — прервал его размышления генерал, — то две с половиной тысячи наших бойцов и батальон минеров смогут сдерживать силы противника в несколько десятков тысяч солдат.
— Это не мой, а ваш план! Я внес лишь некоторые коррективы — минировать не наш, а вражеский берег, — уточнил Веденский.
Командующий кивнул, скрывая улыбку.
— Я действительно об этом думал. Но боялся высказать такую идею. Все! Решено! Немедленно будет сформирован специальный батальон минеров, и вы возглавите подготовку бойцов.
— Желательно, чтобы батальон был из добровольцев.
— Только из них! В «ледовые десанты» должны идти одни лишь добровольцы. Но имейте в виду: ширина залива от двадцати до сорока километров. А ночь уже начинает уменьшаться. Поэтому вам надо поскорее выехать на место будущей базы батальона, посмотреть на море, поговорить с рыбаками, матросами. Бывалые люди много чего могут подсказать.
— Как только подберу минеров, сразу же и поеду. В батальоне начнут проводить занятия, а я буду изучать залив.
— Так и договорились! А теперь отправляйтесь в штаб саперной части. Он находится в помещении музыкального училища. Там вы встретите…
Вошел адъютант и доложил, что командующего фронтом ожидает на проводе Москва.
— Пусть вам помогает саперская сметка! Дело важное. Коли что — сразу обращайтесь ко мне. Да и вообще надо бы нам встретиться. А, Рудольф? Выкроим как-нибудь часок?.. Да, вот еще… Не забудьте передать от меня привет тем, кого встретите у саперов, — заговорщицки сказал генерал и подморгнул.
Во дворе штаба командующего фронтом Веденского ждала «эмка». В ней сидели водитель и старший сержант Михалюта.
— Поехали в музыкальное училище, — приказал Илья Гаврилович шоферу.
2
«Эмку» встретила группа саперов — среди них было несколько командиров в белых полушубках и шапках-ушанках. Выйдя из машины, Веденский поздоровался.
— Мне нужен командир батальона старший лейтенант Мотыльков.
— Старший лейтенант Мотыльков — это я, — вышел вперед офицер лет тридцати пяти, в новеньком полушубке. — А вы инженер-полковник Веденский?
— Угадали. А это мой спутник, старший сержант Михалюта, радист и минер. В батальоне будет командиром группы.
Веденский, Мотыльков и Михалюта вошли в большую классную комнату. На стенах висели портреты композиторов, возле окна стоял рояль, стеклянные дверки шкафов были облеплены афишами. На одной из них — веселые ребята из джаза Леонида Утесова и хитроватое лицо самого Утесова.
— Ну что ж, — улыбнулся Веденский, — будем и мы набирать джаз-команду!
— Пожалуйста, товарищ полковник! — кивнул Мотыльков. — У нас большой выбор.
— Нам нужен боевой командир спецбатальона минеров, которые будут ходить на тот берег Таганрогского залива. Согласны на эту должность?
— Ходить или, может, немного и ездить? — с иронией спросил Мотыльков. — Залив — это вам не Дон.
— Об этом мы поговорим на месте действий. Сейчас же давайте решать в принципе.
— Если в принципе, то я согласен! — вытянулся по стойке «смирно» старший лейтенант. — Служил на границе, а после демобилизации работал слесарем на Краматорском машиностроительном заводе. Даже имел броню.
— И почему же не эвакуировались с заводом?
— А я на той броне написал заявление в военкомат, чтобы направили на фронт. Другого листа бумаги под рукой не нашлось. А жена и дочурки-близнецы поехали с краматорцами на восток.
Мотыльков достал из нагрудного кармана гимнастерки фото, показал Веденскому. На фотографии красовались две белокурые головки с бантами.
— И у меня есть дочь в Москве, — вздохнул Илья Гаврилович.
Перед его глазами предстало лицо Анны-Луизы: «Милая! Как ты там, на чужбине?»
— Разрешите, я пойду выстрою бойцов?
— Хорошо, товарищ старший лейтенант, идите, — тихо, не по-уставному ответил Веденский.
Две роты и взвод управления стояли перед зданием училища на утоптанном сотнями сапог и валенок снегу. У всех бойцов обветренные, потемневшие лица, словно загоревшие на летнем приморском солнце.
После приветствия Веденский сказал:
— Мне поручено сформировать спецбатальон минеров, которые будут действовать небольшими группами на северном берегу Таганрогского залива. Цель — взрывы штабов, складов оружия и других важных объектов врага. Главное наше оружие — мины. Поэтому мы будем стараться избегать встреч с противником с глазу на глаз. Малыми силами мы сможем наносить чувствительные удары фашистам. Наш спецбатальон будет состоять из добровольцев. Кто согласен записаться в него — два шага вперед.
Один за другим из строя начали выходить бойцы. Когда добровольцев было уже больше сотни, тишину вдруг разорвал громкий голос:
— Камарадо! — К Веденскому подбежал плотный мужчина с черной бородой. — Вы узнаете меня?
— Доминго, брат мой!.. Так это о тебе намекал в Ростове командующий?!
Они обнялись.
— Конечно!
— Ты тут не один?
— Наших целый группа. Пришли в этот батальон как минер и инструктор. В Испании не удалось победить Франко и фашизм, так что придется бить Гитлера здесь.
Капитан Доминго, как и сотни бойцов и командиров испанской республиканской армии, эмигрировал в Советский Союз. Семьи их остались во Франции.
К Веденскому и Доминго подошли еще несколько испанцев. То один, то другой зябко переступали с ноги на ногу — сыны оливкового края не привыкли к таким морозам.
Один из них не был похож на испанца — русый, голубоглазый. Он обратился к Михалюте по-украински:
— Почему вы так смотрите на меня?
— Вы испанец и знаете украинский язык? — удивился Гнат.
— Я из Канады, воевал в Испании в канадской бригаде, в роте имени Тараса Шевченко. До революции мой отец эмигрировал из Золочева, что под Львовом.
— Вон как? Я тоже из Золочева, только того, что под Харьковом. Выходит, мы земляки, — подал руку Михалюта и назвал свое имя.
— А я Павло Цимбалюк. Испанцы зовут меня Пабло. Вы командир, и я хочу быть в вашей группе.
— Согласен. Я возьму вас.
— Спасибо за доверие. Со мной еще два испанских хлопца. Вон один стоит, с черными бакенбардами. Его зовут Канель. А рядом — Бельда. Я с ними был еще там, в Испании.
— Очень хорошо, — кивнул Михалюта. — Вместе нас уже шестнадцать — два отделения.
В это время на пороге училища появилась девушка в полушубке, подпоясанном широким ремнем. Красноармеец, которого Цимбалюк назвал Канелем, тут же подбежал к ней. Девушка остановилась. Канель показал пальцем на свою щеку, сказал, что она отморожена.
— Вас ист дас?.. Матадор помчался к нашей Нине-Кармен! — воскликнул боец Михалютиной группы Сергей Колокольцев. — Она и в самом деле трет ему щеку!.. Еще дырка будет! Вы посмотрите на него, товарищ старший сержант! У него щеки и так красные, как раки, вынутые из кипятка. Что ему мороз, когда у него такая горячая испанская кровь?!
— Помолчал бы ты лучше, — буркнул сержант Нудьга.
— Вас ист дас?.. По какой причине вы мне рот затыкаете? Думаете, если дослужились до сержанта, так уже…
— Был ты, Серега, ростовским вором, им и останешься, — махнул рукой Нудьга.
— Не слушайте его, товарищ старший сержант, — повернулся к Михалюте Колокольцев. — Где это видано, чтобы воров брали добровольцами в минеры? Немцы на это не сказали бы: «Вас ист дас?..»
— А ты еще что-нибудь знаешь по-немецки? — сердито спросил Нудьга.
Колокольцев не обратил внимание на его слова.
— Посмотрите, товарищ старший сержант, как Нина трет испанцу щеку. А все облизываются от зависти. Попробуй понять женщину! Замужняя, а улыбается. Выходит, нравится ей быть на виду у батальона…
— Откуда тебе известно, что она замужняя? — прервал Колокольцева Нудьга.
— Нина сама мне говорила, что замужняя. Можешь спросить у нее. Муж — майор медслужбы, блондин, сто восемьдесят пять сантиметров, мастер спорта по классической борьбе.
— И ты поверил? — покачал головой Нудьга.
— Я ведь не такой, как некоторые пограничники, которые классных минеров из себя корчат. Говорила, что и карточку мужа скоро покажет.
— Блондин? А может, рыжий?
— Разве может такая красивая женщина выйти за рыжего, пусть и майора! — пожал плечами Сергей Колокольцев. — Скажите ему, товарищ старший сержант!
— А то как же, скажу. Видно, эта Кармен вам всем тут зубы позаговаривала. Вы что, девчат не видели?
Колокольцев и Нудьга удивленно переглянулись. В самом деле, какие могут быть девчата у Нудьги, когда он вот уже четвертый год в армии. Или у Колокольцева, которому еще и восемнадцати не исполнилось.
— Вы обозвали Сергея Колокольцева вором. На каком основании? — спросил Михалюта у Нудьги, подчеркивая этим, что он не позволит обижать людей.
— Я отвечу, — сказал Колокольцев. — Я был знаком с одним «ночником», который летал на дальних бомбардировщиках в ночные полеты на Берлин. И для шутки назвался «ночником». А Нудьга сразу же: ага, «ночник», значит, ночной вор. Вот так! Пойду к Кармен.
— Вот и возьми такого голыми руками, — недовольно проворчал Нудьга, когда Колокольцев ушел.
— Он что, балагур? — спросил Михалюта.
— Не нравятся мне такие герои на словах. Зачем бить себя в грудь? Ты покажи себя в деле.
— Может, когда-нибудь и заносило хлопца, как сани на скользкой дороге, — возразил Михалюта. — Стоит ли вспоминать об этом? Он же доброволец. Шутки шутками, но давайте без упреков.
— Я поделился сомнениями, и только.
— Не обижайтесь. Я просто предупреждаю, потому что и полковник не любит, когда его подчиненные ссорятся между собой.
— Чего мне обижаться? Уже хорошо то, что вы откровенный. — Скуластое лицо Нудьги расплылось в улыбке, а глаза хитровато сощурились. — А вы давно знаете полковника Веденского?
— С августа сорок первого.
— А я с июня сорок первого. Еще до войны с ним встретились на заставе, — с гордостью ответил Нудьга. — Думал, что он узнает меня, когда стояли в строю. Да нас почти три сотни человек, а он один.
— Сам бы подошел, как капитан Доминго.
— Подойду как-нибудь. У меня с товарищем полковником были дела стратегического значения.
— Может, вы и полковника Шаблия знаете?..
— А кто же его из наших не знает? — удивился Нудьга. — Приезжал незадолго до войны на заставу вместе с полковником Веденским… А в сентябре выводил людей из окружения. Я был с полковником в одной атаке…
3
Илья Гаврилович все же узнал сержанта Нудьгу и подошел к нему первым.
— И вы здесь?
— Так точно! И сержант Нудьга здесь, товарищ полковник!
— Как ваши «ведра»? Послужили охране границы? — засмеялся Илья Гаврилович.
— Так точно! Послужили!
Веденский задумчиво посмотрел на сержанта. Ему вспомнились дни, когда он вместе с Шаблием инспектировал заставы.
…Застыли в строю пограничники. Взоры бойцов устремлены на полковника Шаблия.
— Скрывать от вас не стану, да вы и сами видите, что на той стороне границы скапливаются грозовые тучи, — Семен Кондратьевич прошелся перед строем и продолжил. — Люди вы уже обстрелянные, бывали в разных переделках, и мне нет необходимости еще раз напоминать, что в случае нападения врага вам первым придется схватиться с ним. Думайте, ищите выход даже в безвыходном положении. Выжимайте из своего оружия все, на что оно способно… И еще одно: народ верит в вас. Помните: в ваших руках судьба Родины. Прочувствуйте это сердцем, и тогда никакой враг не будет вам страшен…
Веденский стоял перед шеренгой пограничников и разглядывал бойцов. Лица у всех сосредоточены, взгляды прищурены — в глаза светило красное солнце, висевшее над горизонтом по ту сторону границы. Он оглянулся. На западном берегу реки — другое государство. Оттуда в любой час мог напасть враг — в прибрежных рощах и перелесках стоят замаскированные танки, тягачи, крупнокалиберная артиллерия.
За годы службы в армии Веденскому довелось побывать на многих участках границы. И всюду солнце было разным. В Белоруссии оно мягкое, ласковое, как багряная золотая осень в родной среднерусской полосе. На Камчатке солнце было низкое и холодное, как и замерзшее вокруг море. В Туркестане — ослепительное, висящее над самой головой.
Да, везде солнце было разным. И везде — одно и то же. Оно — единственное светило, что дает Земле жизнь. И согревает оно не только родную землю, но и земли других государств.
До сих пор Веденский как-то не задумывался над этим. А вот теперь, обернувшись на запад, куда смотрели пограничники, он впервые понял, ощутил, что солнце одно для всех народов. Одно для всех. И планета Земля не такая уж и большая…
Уже раздалась команда: «Вольно! Разойдись!» — а Веденский все еще стоял под впечатлением своих дум о солнце.
— Товарищ полковник! — к нему подошел плотный, подтянутый пограничник. Грудь колесом, зеленая фуражка сбита немного набок. — Сержант Нудьга! Хочу посоветоваться с вами.
— Слушаю вас, — негромко сказал Веденский.
— Хотя наши и пишут в газетах, что войны не будет, но, как сказал сейчас товарищ полковник, в случае чего первыми фашистов придется встречать нам. И мы же будем виноваты, если пропустим их на восток. А ведь там скоро жатва, люди на заводах, на шахтах работают. Третью пятилетку выполняют… — Сержант оглянулся, понизил голос. — Начальник заставы не разрешает мне ставить противотанковые мины в местах возможного прохода вражеских танков.
— Противотанковые мины? — удивился Веденский.
Когда-то он был инициатором минирования многих участков границы, где могла пройти вражеская техника. Этих мин нужно было сотни тысяч. Но затраты оправдались бы. Веденский и кое-кто из высших командиров в Генеральном штабе считали, что на первых десятках километров от границы войска агрессора должны встретить заранее обученные диверсионные партизанские отряды. Еще в начале тридцатых годов он возглавил спецшколу в Харькове, учил командиров, начальников штабов и комиссаров будущих партизанских отрядов минно-подрывному делу, тактике партизанской войны. Но его замыслам не судилось осуществиться, определяющим стало иное мнение: «Сразу же после нападения агрессора война перебросится на территорию противника…»
— Откуда взялись у вас на заставе противотанковые мины? — спросил Илья Гаврилович.
— Я сам их смастерил. Тротила у нас полно, нашлись и ведра, металлические ящики из-под патронов к винтовкам. У меня уже есть двенадцать таких мин. Но начальник заставы не разрешает ставить, боится, что какая-нибудь корова наступит на них.
— Серьезная причина, — ответил Веденский, сдерживая улыбку.
— Не только я начиняю ведра тротилом. В Карпатах на одной заставе сам начальник увлекся минированием. Но случился скандал — на мину все-таки наступила корова.
— А вы прогоняйте пастухов подальше от пограничной полосы.
— Не по-людски это будет, не по-красноармейски. Политрук говорит, что мы не имеем права их прогонять. Ведь это же их земля.
В словах сержанта Веденский почувствовал правду. Действительно, если коровы начнут подрываться на минах, что скажут о пограничниках местные жители, год назад воссоединенные с Советской Украиной?..
— Но должны же пастухи понять, что это нужно для защиты границы, — сказал Веденский, будто спорил с кем-то. — Я поговорю с начальником заставы. Он предупредит чабанов через сельсовет, чтобы не подходили слишком близко к пограничной полосе…
И вот сейчас Веденский пожимает руку сержанту Нудьге.
— Я рад вас видеть, товарищ сержант. Ну как, помогли ваши «ведра»?
— Один средний танк и три танкетки подорвались… В батальоне говорят, что вы в Харькове применили радиомины. Надо же! От «ведер» до радиомины пройти за каких-то полгода.
— Да, прошли, — кивнул Веденский. — А теперь пойдем дальше.
Он посмотрел на запад. За крышами построек над горизонтом висело красное, будто кровавое, солнце.
4
— Солнцу все равно кого греть — нас или фашистов, — задумчиво произнес Михалюта. — Садится себе как ни в чем не бывало, будто и нет войны. Садится у немцев. Это ж там и Таганрог, и Мариуполь…
— Солнце заходит там летом, — возразил Нудьга. — А сейчас, зимой, оно садится в Таганрогский залив, в Азовское море. До суши не доходит. Короткий день… О, Нина-Кармен что-то посматривает в нашу сторону!
— И тебе она нравится?
— А что? — зарделся пограничник.
— Да ничего.
— Это сплетня, что она замужем… Между нами, Гнат, Нина действительно мне очень нравится. Но пусть об этом не знают такие, как Сергей Колокольцев. Почти каждую ночь снится. А сказать ей смелости нет. Немецкие танкетки добивал гранатами после того, как они подорвались на «ведрах», а тут… — Нудьга развел руками. — Она с третьего курса института пришла, почти врач. Младший лейтенант медслужбы. А я… Идет сюда. Ладно, я побежал.
Михалюта засмотрелся на одинокое дерево: черный крученый ствол, казалось, распинал повисшее над горизонтом красное солнце.
К нему подошла Нина.
— Что, товарищ старший сержант, смотрите, как солнце собирается на покой? Был бы сейчас фотоаппарат, увековечила бы ваш взгляд.
— А вы стали солнцем для Канеля! — выпалил Гнат. — Да и не только для него.
— Я замужем.
— Это у вас муж — майор?
— Откуда вы знаете?
— Да вот знаю. Нет у вас никакого майора!
— Как так нету?.. Вы, товарищ старший сержант, астролог или следователь?
— Астроном, — пошутил Гнат. — Я бы посоветовал вам обратить внимание на одного достойного парня. Хотя бы ради моральной поддержки нашей боевой группы…
— Вы и до войны в свахах ходили?
— Нет, до войны я изучал физику атомного ядра в Харькове. И еще — радио.
— Так о ком же вы говорите? — поинтересовалась Нина. — О Сергее Колокольцеве?
— Нет.
— А-а, сержант Нудьга?
— Это отличный парень!
— А меня в ледовый десант возьмете? — прищурила глаза Нина.
— В группах санитары — мужчины. Вас не пустят.
— А у вас есть девушка?
— Была… Теперь не знаю, где она. Село ее на том, сейчас вражеском берегу… Вот уже и солнце садится. Снимите рукавицы и ловите его последние лучи.
Нина сняла рукавицы, вытянула перед собой руки.
— Лучи холодные, но ласковые. Завтра будет погожий день.
— День… Как много это на войне! — задумчиво произнес Гнат. Он смотрел на Нину, а ему виделась Наташа.
— Значит, раскрыли мою тайну. У меня и в самом деле нет никакого майора. С этой выдумкой мне легче здесь находиться. Поэтому, прошу вас, не говорите никому об этом.
— Не скажу, — улыбнулся Гнат.
Он стал сравнивать Нину с Наташей. «Нет, Наташа единственная в мире, похожей на нее я никогда не встречу. Где ты теперь? Может быть, тоже сейчас ловишь последние лучи солнца в своем селе, в хате на краю обрыва? Из окна тебе видны и море, и солнце. Это оно посылает привет от меня, Наташенька!..»
— Вот и скрылось солнце за горизонтом, — вздохнула Нина. — Только зарево, красное, аж страшно. Сколько тайн скрывает в себе это солнце? Что мы знаем о нем?
— «Солнце — источник энергии…» С этой фразы я начал один из разделов своей курсовой работы. Энергия солнца сконцентрирована в атомах. У нас же, на Земле, такая энергия закована в ядрах. Ее надо получить. И, наверно, легче всего получить ее из самых тяжелых элементов.
— А зачем нам эта энергия? Разве мало на земле топлива?..
— Скоро будет мало. Надо же, — засмеялся Гнат, — выдумать себе блондина мужа. Уж лучше бы брюнета. Вы тоже почти блондинка.
— До конца не продумала эту легенду. Вы, пожалуйста, не сердитесь на Колокольцева за то, что он передал мне ваши слова. «Видно, эта Кармен вам всем тут зубы позаговаривала. Вы что, девчат не видели?»
Гнат смутился, опустил глаза.
— И поменьше наказывайте Сережу Колокольцева. Его и так, бедненького, «утюжит» все время Нудьга. А Сережа — хороший парень и самый молодой в батальоне.
— Почему я должен его наказывать? Но если заслужит…
— Так, значит, сержант Митя Нудьга? — прервала Гната Нина и кокетливо прищурила глаза.
— Он! — кивнул Михалюта. — Илья Гаврилович верит, что мы с ним дополним друг друга, когда будем ходить на тот берег. А полковник знает людей. С каким уважением относятся к нему бойцы-испанцы!.. О, все уже на ужин пошли! Пора и нам…
5
На следующий день полтора десятка бойцов и командиров спецбатальона на «эмке» и грузовике выехали из Ростова в Шабельск. Это село находится в Краснодарском крае. Оно должно было стать базой во время рейдов подрывников на вражеский берег.
Группу возглавил полковник Веденский. Кроме минеров и разведчиков он взял с собой еще и интендантов. Они должны были позаботиться о жилье, о топливе, которое не так легко досталось в этом безлесном краю, о добавочных пищевых пайках из местных ресурсов.
…После обеда полковник Веденский, капитан Доминго, инструктор-минер Чико, старший сержант Михалюта и сержант Нудьга отправились к заливу ознакомиться с условиями, в которых придется осуществлять ледовые десанты после того, как минеры закончат обучение и станет толще лед.
Перед ними до самого горизонта простиралась белая бескрайняя равнина. Если бы солнце не светило в глаза, то, как заверяют местные рыбаки, можно было бы увидеть и противоположный, вражеский берег залива.
Минеры спустились на лед прорезанной в круче дорогой, по которой рыбаки подвозят на берег снасти, а обратно везут на подводах тюльку, бычков, камбалу, лещей, судаков, осетров, иногда и белуг, тяжелых, как откормленные свиньи, — корма в заливе и во всем Азовском море вдоволь, на дне лежат десятки затопленных барж с зерном. Подошли к рыбакам, вооруженным пешнями, жердинами-прогонами, похожими на казацкие пики, которыми вытаскивают из прорубей сети или заводят их в воду.
Среди рыбаков были и хозяева хаты, где остановились полковник Веденский и капитан Доминго, — дед Федор Семенович Головатый и его румянощекая чернявая внучка Зина. Она была обута в валенки, «подкованные» большими подковами на шипах, — их здесь называют бузлуками. Гнат заметил, что Зина смущенно поглядывает на Марьяно Чико, а тот улыбается ей и подмигивает. «И когда только успели познакомиться?» — удивился он.
Илья Гаврилович перекинулся несколькими словами с дедом Федором Семеновичем, и минеры пошли дальше.
Солнце и лед слепили глаза, идти было тяжело. И сапоги, и валенки скользили. Ног не поднимали, а двигали ими, будто шли на лыжах.
Через три часа бойцы совсем обессилели, а добрались только до середины залива. Как же нелегко будет выполнять задание боевым группам! Ведь им придется еще столько пройти до вражеского берега, поставить там мины и возвратиться назад!
— На сапоги и валенки надо надевать бузлуки, — сказал Нудьга. — Иначе будем скользить, как козлы на льду.
— Где же ты раньше был со своим предложением? — поддел его Михалюта. — Туда и назад можно и на санях. Для лошадей сошьем белые накидки. Надо снаряжать целый обоз.
— А сани и коней можно маскировать вон в тех торосах, — подхватил Веденский. — Посмотрите, там будто ледокол прошел. Это ветер так взвихрил лед.
Лучи солнца преломлялись в прозрачных, немного припорошенных снегом льдинах, отчего они казались разноцветными и светились по-праздничному торжественно, словно хрусталь.
— Друзья, — обратился Илья Гаврилович к испанцам, — могли бы вы увидеть такое чудо у себя на Средиземном море?
Доминго и Марьяно, пританцовывая от холода, одобрительно закивали.
— Вытанцовываете, как на фиесте, — пошутил Веденский. — Надо было обуть валенки.
— Да, — засмеялся Доминго. — Танцуй русский «барыня»…
Возвращаться назад было еще труднее. Нестерпимо болели ноги, ветер швырял в лицо снежную крупу. Когда вдали показался берег, минеры уже чуть не падали от усталости.
Гнат представил этот нелегкий путь десантников к врагу и обратно. «Бедные наши ноги! Выдержат ли они? И кони тут едва ли помогут, будут скользить, падать на льду, как ты их ни подковывай. Может, попробовать приспособить аэросани?»
Но эту мысль он тут же отбросил. Аэросани поднимут такой шум, что его услышат не только немцы в Таганроге и Мариуполе, но и турки в Арзеруме!.. Да, не зря об этих краях народ когда-то сложил думу:
Не дрібні дощі накрапали,
Коли три брати із города Азова,
З турецької бусурманської
Великої неволі утікали…
Став найменший брат до Савур-могили доходжати,
Став же буйний вітер повівати,
Із козацьких молодецьких його ніг валяти…
«Как вот и нас валит», — вздохнул Михалюта.
Через час ветер заметно утих — берег становился все ближе. Уже виднелись черными пятнышками рыбаки на льду. С каждым шагом они становились все больше и больше, а вскоре можно было уже и отличить по шапкам и платкам мужчин от женщин.
Дед Федор Семенович насмешливо встретил минеров:
— Кто ж выходит на лед без бузлуков!
— Промашка вышла, — признался Илья Гаврилович. — На ошибках учимся.
— Зачем на них учиться, когда можно и без них обойтись, — заметил Федор Семенович, беря в руки корзину с рыбой. — Зима, возьми пешню, прогон…
На помощь им кинулись Чико, Нудьга и Михалюта.
— Подожди, подожди, ты чего так раскраснелся? — подошел Федор Семенович к испанцу. — Заболел?
— Но, но… — отрицательно покачал головой Марьяно.
Федор Семенович снял кожух и подал испанцу:
— Давай поменяемся на куфайку!
— Но, но…
— Да меняйся уж! — вмешалась Зина, взглянув на Марьяно черными глазами из-под белого, низко надвинутого на лоб платка.
Чико неохотно стал снимать стеганку.
— Мы с Зиной приглашаем всех на уху, — сказал Федор Семенович. — Илья Гаврилович и Доминго знают, где я живу, а вы… — обратился он к Михалюте, Нудьге и Чико, — спросите любого, где находится Федь Головатый, каждый скажет. Ведь намерзлись же?
— Есть немного, — признался Михалюта. — Мы еще никогда не ели ухи из морской рыбы.
— У нас тут не только морская, но и речная, — похвалился Федор Семенович. — Есть и царская рыба.
Зинины глаза искрились, темные дуги бровей из-под белого платка лукаво поднялись вверх и опустились, на румяных щеках образовались ямочки.
Бойцы побрели к берегу. Марьяно все оглядывался. Но Зина делала вид, что не замечает этого.
Хата Федора Семеновича стояла на круче. Стены побелены известью, крыша покрыта тростником. Три окна выходили на улицу. На подворье — хлев, погребки. Огород, спускавшийся с кручи к морю, от соленых морских ветров защищал невысокий тын.
На кухне возле печи лежала охапка колючего курая и несколько кусков кизяка. Курай и кизяк — самое распространенное топливо в степной приморской стороне. Но уху варили на огороде, возле самого обрыва, в огромном казане, принесенном Федором Семеновичем и Марьяно. Чико все время улыбался, не отходил от старого рыбака, во всем помогал ему.
— Чико за кожух старается, — сказал Михалюта Доминго.
— Хочет понравиться не только одной Зина, но и падре Федор, — подморгнул капитан.
Вошли в хату. Зина поставила на стол огромную миску с квашеными красными помидорами и графин с вином.
— Садитесь, милости просим, — пригласил Федор Семенович гостей к столу, ставя перед каждым рюмку.
Гнат подозрительно посмотрел на полковника: Илья Гаврилович грозился, что во время вылазок на вражеский берег никакой «наркомовской» нормы не будет. «У минера, — сказал он, — должна быть ясная голова, холодный ум, а греет его пусть собственное сердце».
Но сейчас Илья Гаврилович вместе со всеми выпил рюмку вина.
Зина подала каждому алюминиевую миску с ухой. Уха парила, запах щекотал ноздри.
— Не каждая рыба годится в уху. Из морской для нее подходит бычок, кусок белуги, кефаль… Вот ты, хлопче, белугу как раз и ешь, — повернулся Федор Семенович к Гнату, — Такой рыбы, как у нас, на Азове, не водится ни в одном море. Разве что на Каспии.
— Вкусная уха! — похвалил Михалюта.
Старик стал рассказывать, как варится двойная, тройная уха из морской и речной рыбы, о своем крае. В его глазах светилась гордость за родную степь, раскинувшуюся вблизи моря и пламенеющую весной тюльпанами и маками.
— Когда цветут жердели, вишни, а потом и яблони, то прибрежные села кажутся облитыми белой пеной. И вся эта благодать от солнца, от земли и моря, от усилий рук человеческих, — Федор Семенович подозвал внучку. — Угости-ка нас еще и кавунами.
— Из той бочки, что с яблоками? Или из той, что с капустой? А, — махнула Зина рукой. — Я принесу из обеих, — и выбежала из хаты, сопровождаемая ласковым взглядом Марьяно.
Веденский и Доминго стали вспоминать дни борьбы с фашизмом в Испании. Им было что рассказать и серьезного и смешного.
Республиканцы хорошо знали, что за Веденским следят франкистские лазутчики. Поэтому Илью-Рудольфа и его жену Анну надо было поселить в такую квартиру, которая не вызывала бы подозрения. «Мадридцы всё знают!..» — сказал тогда капитан Доминго и поселил супругов в домике сельского падре.
Милая, интеллигентная, скромная пара понравилась падре. Особенно Анна, в ее голубых глазах он видел покорность души, смиренность. Падре как-то раз сравнил ее со святой Луизой. С тех пор она и стала Анной-Луизой.
Тогда минеры Ильи-Рудольфа и капитана Доминго изготовляли мины-сюрпризы. Поэтому почти в каждой хижине, кошаре, в хлевах, где квартировали бойцы, находился спрятанный от чужих глаз динамит. Два чемодана с тротилом хранились и в комнате Ильи Гавриловича и Анны, под их кроватями.
Однажды Илья Гаврилович был на боевом задании с партизанами. На городок налетели немецкие бомбардировщики. Две бомбы упали во дворе священника. Перепуганный, бледный, с молитвой на устах падре вбежал в комнату, забрался под кровать Анны, схватил чемодан и заслонился им от осколков.
Но крышка вдруг открылась, и из чемодана посыпались плитки тротила.
Такие плитки падре уже видел в домах и укорял людей за вмешательство в мирские дела. Священник так был поражен тем, что пара добропорядочных квартирантов обманула его, что забыл о страхе.
Возле крыльца взорвалась еще одна бомба, и осколки со свистом влетели в комнату сквозь открытую дверь. Один попал в чемодан с тротилом, стоявшим под кроватью Ильи-Рудольфа. Запахло горелым.
В комнату вбежала Анна. Поняв, что произошло, она схватила чемодан и выскочила с ним во двор. Побежав к колодцу, высыпала в него взрывчатку. Одна плитка упала на землю и взорвалась, окутав Анну черным дымом.
Падре поблагодарил Анну-Луизу за то, что спасла ему жизнь, и велел, чтобы она, не ожидая своего мужа-коммерсанта, покинула дом…
Веденский и Доминго переглянулись. Капитан улыбнулся:
— Я знаю, что вы, Илья Гаврилович, женился на Анна. Я еще тогда сказал нашему Мануэлю Бельде: «Эти русский — влюбленные. Поженятся и на война. Мадридцы все знают!» Но Бельда мне, правда, не поверил.
— Разве можно было думать о любви и женитьбе, когда мы еще не дошли до фронта, а уже погиб один доброволец из Канады? — сказал, вздохнув, Веденский.
— Это вы про земляка Пабло Цимбалюка? Бельда часто потом вспоминал тот трагический случай. Позже Пабло научил его словам той песня…
Доминго и Бельда были проводниками большой группы добровольцев, которые шли из Франции в Испанию.
Переход границы был назначен, когда на посту стояли французские солдаты, сочувствующие народному фронту. Поэтому на границе особенно трудностей не возникло.
Шли по узкой тропинке. Вскоре начался дождь. Тропинка стала скользкой. Впереди кто-то поскользнулся и сорвался в пропасть. Отчаянный предсмертный крик разорвал тишину:
— А-а-а!
От этого крика Анна вздрогнула, оступилась. Еще какое-то мгновение, и она тоже сорвалась бы в пропасть. Но Доминго успел схватить ее за руку.
Погиб доброволец-украинец из Канады. Это была первая жертва — еще до того, как бойцы добрались до фронта.
Все спустились на дно ущелья, нашли изуродованное тело добровольца. Там его и похоронили. Когда лег на могилу последний камень, кто-то из добровольцев тихо запел «Заповіт» Шевченко:
Поховайте та вставайте,
Кайдани порвіте…
Потом долгие часы шли молча. Анна не выпускала руки Ильи Гавриловича. Не тогда ли, на той тропинке в Пиренеях, он почувствовал, что Анна — его судьба? Он верил, что не сорвется в пропасть, как канадский украинец, не погибнет в Испании, потому что любит Анну и должен жить, чтобы эта любовь расцвела, принесла свои плоды…
Зина принесла три зеленоватых, с темными полосками кавуна, с которых еще стекал рассол. Доминго разрезал их, причмокнул языком:
— Вкусно! Мадридцы все знают!
— А откуда у вас такая фамилия? — спросил у хозяина Михалюта.
— Давнее дело, — тряхнул седой головой Федор Семенович. — Наши предки-запорожцы пришли сюда с Южного Буга еще в восемнадцатом столетии. К этому берегу пристало несколько десятков казацких челнов и яхта кошевого атамана Захара Чепиги. Пришли обозы и по суше — их привел полковник Савва Белый. Еще был с ними и войсковой судья Антон Головатый с грамотой царицы на эти земли. Старые люди рассказывали, что Головатый, когда выпьет, любил говорить: «Ой, хватит, братья, нам печалиться! Теперь мы, милые братья, забудем про нужду, будем жить вольно, да верно служить царице-государыне, кордон охранять, рыбу ловить, горилку пить, да будем богатыми селянами…»
— Вон как! — вырвалось у Михалюты. — «Забудем про нужду… Будем богатыми селянами…»
— Ты угадал, хлопче! Богатыми тут люди не стали, потому что быстро появились помещики Щабельские, которые меняли людей даже на борзых собак… А войсковой судья Головатый вскоре умер от малярии.
— Пограничником, значит, был ваш предок? — по-своему рассудил сержант Нудьга.
— Похоже, что так. А в гражданскую я в красной коннице служил. Как же казаку без сабли!
Потом речь зашла о ледовых десантах. Федор Семенович посоветовал на полозы саней набить подрезы, чтобы те не ходили из стороны в сторону по льду, а шли ровно.
— Не забудьте и о бузлуках для коней, — напомнил он.
У Михалюты было уютно на сердце — от тепла, вкусной еды, вина. Он сидел разомлевший и вслушивался в тиканье маятника на стенных часах, отсчитывавших секунды и минуты, которые уже никогда не вернутся, как не вернется в море волна, что выплеснулась на берег, принеся с собой песчинки и камушки.
РАЗДЕЛ ЧЕТВЕРТЫЙ
1
Колхозники рыболовецкой артели пообещали дать минерам лошадей и сани, набить на полозы подрезы, позаботиться о бузлуках.
Бойцы днем и ночью учились закладывать мины на дороге с твердым покрытием, возле строений. Вскоре всем выдали стеганки, маскировочные халаты, саперные ножи, кусачки, комплект инструментов для работы с минами, гранаты Ф-1.
Полковник Веденский побывал в штабе Азовской флотилии — с нею спецбатальон должен будет держать постоянную связь. Встретился с командующим армией, в тылу которой будут базироваться минеры. И моряки, и армейцы просили, чтобы боевые диверсионные группы приводили с северного берега «языков», наносили на карту дислокацию вражеских войск и огневые точки, узнавали, по каким дорогам движется техника немцев.
Что касается разведки, у Ильи Гавриловича был свой план. Он предусматривал использовать для сбора сведений о противнике рацию старшего сержанта Михалюты, которую тот взял с собой, когда ехали сюда, с разрешения полковника Шаблия. Чтобы скорее найти общий язык с разведотделами, полковник Веденский посещал штабы армий и Азовской флотилии вместе со старшим сержантом.
Но вот все споры и сомнения остались позади. Спецбатальон минеров, преодолев нелегкие сто тридцать километров, прибыл на берег залива, на место наиболее вероятной возможности вторжения фашистских моторизованных сил.
Уставшие бойцы были рады жилью, уже приготовленному для них интендантами. Казармами стали молокопункт (коров еще осенью, когда немцы взяли Ростов, погнали дальше, в глубь Северного Кавказа), а также классные комнаты в школе, стоявшей у самого обрыва. Это было старое здание из красного кирпича, с широкими окнами, на высоком фундаменте. Классы были пусты — начались зимние каникулы. Еще один взвод разместился внизу, под кручей, в помещении правления рыболовецкого колхоза. Командиров расселили по хатам.
Группа Михалюты заняла самый большой класс. Дежурные затопили печь. Повеяло теплом, домашним уютом.
Гнат лег на соломенный матрац, закрыл глаза. Стал вспоминать пройденную нелегкую дорогу.
Из Азова вышли перед рассветом. Над бескрайней степью висел молодой месяц. Через полтора часа оказались у моря. Оно таинственно поблескивало льдом. В лучах солнца пламенели зубчатые верхушки торосов, темнели проруби, пробитые рыбаками. Слева — степь, припорошенная снежной крупой. И в степи, и на море снег не держался — сдувало ветром. Но в балочки и низины его столько намело, что можно было утонуть с головой.
Впереди шла боевая охрана, за нею на санях командование батальона, потом минеры, построенные по взводам и ротам, а в хвосте колонны — походная кухня.
Полковник Веденский время от времени останавливал свою машину и ждал, пока пройдет весь батальон. В шеренгах плечом к плечу с красноармейцами шагали и бойцы-испанцы.
Кажется, на третий день пути он увидел Нину и рядом с ней сержанта Дмитрия Нудьгу. Улыбнулся, вспомнив слова капитана Доминго: «Мадридцы все знают!..»
Он смотрел на Нину и сержанта, а думал о Наташе. «Где ты теперь? Как живется тебе? Помнишь ли меня? Не забыла?..»
Он и сейчас будто воочию увидел заросшую бурьяном железнодорожную колею, рельсы, поблескивавшие в лучах заходящего солнца, пахнущие смолой шпалы.
Услышал опять немного самоуверенный, кокетливый голос Наташи: «Мой адрес? Село на берегу Азовского моря, крайняя хата над яром возле моста…»
Гнат вдруг рывком поднялся. «Что же это получается? Наташино село находится на крутом берегу Таганрогского залива. Его пересекает шоссейная дорога, ведущая из Мариуполя на Таганрог, дорога, имеющая для немцев большое стратегическое значение. Одно из заданий у нас — ставить мины на шоссе. Несомненно, в том селе есть гарнизон, поскольку оно чуть ли не самое большое между Мариуполем и Таганрогом. А если так, то почему бы… — у Гната перехватило дыхание: — Если Наташа вернулась домой, то она, конечно, поможет нам…»
В классе было шумно. Мануэль Бельда что-то наигрывал на мандолине, а Сергей Колокольцев выбивал на ложках ритмы зажигательной мелодии. Несколько бойцов притопывали в такт ногами. Но вот все притихли: вошел дежурный и сообщил, что завтра три группы, в том числе и группа старшего сержанта Михалюты, отправляются на тот берег.
— Вас ист дас?.. Выходим в море! На катерах? — нарушил первым молчание Колокольцев.
— А мне определенно что-то погода не нравится. Как бы не потеплело, — озабоченно обронил самый старший по возрасту в группе Степан Воскобойников.
— Что? Твой барометр показывает к оттепели? В носу закрутило? — пошутил Колокольцев, — Так ты подбрось в него табаку, как вон Цимбалюк подбрасывает топливо в печь! И твой нос покажет «добро» на выход.
Воскобойников был человеком незлобивым и в ответ на подобные шутки прикладывал обычно большой палец к виску, а остальными четырьмя выразительно помахивал, произнося при этом лишь одно слово: «определенно».
— Сергей, прекрати выступление не по делу! — оборвал Колокольцева Нудьга.
Михалюта подошел к окну. Опершись на подоконник, стал смотреть на небо. Оно было чистым, дымы из труб поднимались ввысь, слегка покачиваясь. Ветра почти не было, и он подумал, что предположение Воскобойникова едва ли оправдается. Спросил у дежурного:
— Обоз готов?
— Да. Колхозники рыбартелей помогли. И сани приготовили, и попоны для лошадей пошили. — Дежурный, козырнув, вышел.
Цимбалюк поставил на стол казан с чаем.
— Жалко, кофе нет. В Испании мы каждый день пили кофе.
— Вас ист дас? А мясо вы там ели? — спросил Колокольцев. — Я читал про знаменитого рыцаря Дон Кихота. Однажды он врезался в отару овец. Вот где было мяса на шашлыки!
— Мясо мы ели. В Испании достаточно мулов и буйволов. А бараниной нас угощали крестьяне, когда мы им помогали во время сева или во время жатвы, — ответил Цимбалюк. — Чудно как у них сеют кукурузу — зерна втаптывают пятками в землю.
— В горах иначе не можно сеять, — пояснил Чико. — Зерна надо втаптывать, чтобы с террас не смыл дождь.
Дневальные принесли термос с кулешом. Нудьга разрезал буханку на равные доли, попросил Воскобойникова раздать бойцам. Колокольцев насадил свой кусок на нож и принялся поджаривать на огне. Хлеб станет легче, уменьшится в размере, но зато будет хрустеть на зубах и пахнуть дымком.
Съев миску кулеша и выпив кружку чая, Гнат лег на матрац, задумался. С кем же завтра пойти ему к хате Наташи? Все бойцы вроде бы надежные парни. Никто из них в трудную минуту не бросит товарища в беде. Но тут важно, чтобы об этом визите не узнало преждевременно начальство. Сначала надо все разузнать, а потом уж докладывать. Если Наташа дома, неужели она не уговорит мать где-нибудь спрятать его с рацией на два-три дня?
В классе тихо зазвучала песня.
Зашуміла та біла береза,
Та ще й калинові гаї.
Не завдавай, молода дівчино,
Мому серцю туги…
Гнат знал, что с этой песней восемь лет назад Павло Цимбалюк пересек Атлантический океан. В Канаду его позвал отец, который годом раньше уехал туда на заработки. Эту песню слышали и канадские леса, где Павло и отец вместе с такими же бедняками, как они (финнами, французами, поляками, сербами), работали на лесоразработках.
— Я думаю, что у каждого человека есть своя задушевная песня, — вздохнул Воскобойников.
— Си… Да… — послышался голос всегда молчаливого Мануэля Бельды.
В класс вошел высокий, немного неуклюжий в кожухе деда Федора Семеновича Марьяно Чико. Улыбаясь, достал из полевой сумки белый пушистый шарф и такие же белые шерстяные носки.
— Зина подарок, — похвастался он.
— Вас ист дас? Старик подарил кожух, а внучка — шарф! Везет же людям! Дай-ка… — Колокольцев не договорил — по радио начали передавать сводку Совинформбюро.
На запад и северо-запад от Москвы Красная Армия продолжает наступательные бои. Диктор перечислял освобожденные селения, большинство названий которых бойцы слышали впервые. Под Ростовом, под Ржевом и под Тихвином — без перемен. На Ленинградском фронте бои местного значения, немцы обстреливают осажденный город и сбрасывают на Ленинград бомбы.
Когда диктор умолк, Гнат перевернулся на правый бок, подложил руку под щеку и закрыл глаза.
Где-то на улице завыла собака. Мануэль Бельда вдруг вскочил с матраца и прошептал:
— Это Пират.
— Какой Пират? — удивился Михалюта.
— Встретил тут собака. Такой доверчивый.
— Ну и Мануэль…
— Я люблю собак. А завтра в море…
— Ты так говоришь, будто мы уходим на подводных лодках.
— Я ненавижу подводный лодка, — сморщился Бельда.
Он с минуту помолчал и стал рассказывать об одной страшной трагедии.
…В мае 1937 года Мануэлю довелось сопровождать добровольцев из Франции на одном из барселонских судов. Оно отчаливало из Марселя. Ночью тайком от полиции Бельда провел добровольцев на корабль. В трюме собралось около двухсот пятидесяти человек. Но обо всем пронюхали шпионы. Утром на судно ворвались французские жандармы. Матросы начали с ними драку, не пускали их в трюм. Видимо, жандармы не очень-то и старались исполнить свои обязанности. Помахав кулаками, они вскоре ушли.
В трюме было тесно. Не хватало воздуха. Люди задыхались.
Наконец отчалили.
Через несколько часов патрульный катер сообщил, что поблизости находится фашистская подводная лодка. Но капитан не испугался и дал команду следовать дальше. Появился республиканский самолет, помахал крыльями. Настроение у пассажиров улучшилось.
Мануэль Бельда вышел на палубу, стал любоваться морем. Еще час, и покажется Барселона.
Вдруг всплыла подводная лодка, выпустила две торпеды. Одна прошла мимо, другая попала в заднюю часть судна. Несколько человек было убито, многих ранило. Все начали спешно надевать спасательные пояса.
Судно стало тонуть.
«Вот она, моя смерть! — подумал Мануэль. — Даже могилы не будет!»
Матросы и бойцы-добровольцы начали торопливо отвязывать спасательные лодки и спускать на воду. Возле одной из них оказался Мануэль, стал помогать матросам. Лодка повисла на канате. Наконец пассажиры уселись. Когда до воды оставалось метра два, лодка опрокинулась, люди очутились в море.
Вода вокруг корабля была багряной от крови. Кто не умел плавать, хватались за доски, за бочки, за все, что попадалось под руку.
Рядом сел гидроплан, его облепили люди, будто пчелы свои соты. Мануэль был далеко от гидроплана и уже начал захлебываться водой. Он снова стал прощаться с жизнью. Никто над ним не заплачет, не запоет, как над тем парнем:
Як умру, то поховайте
Мене на могилі
Серед степу широкого…
— С тех пор я и ненавижу подводный лодка, — закончил свой рассказ Мануэль.
В классе воцарилась тишина.
— А как же ты остался в живых? Кто тебя спас? — нарушил наконец молчание Нудьга.
— Нас пришли подобрать две моторный лодка. Еще десять лодка выслал рыбаки. В одну втащил меня. Скоро я пришел в себя. Кто-то протянул бутылка рома…
— И сколько же тогда людей утонуло? — спросил тихо Гнат.
— Человек семьдесят… Нас переодели в сухой одежда, а вечером поезд поехал в Барселона. В вагоне я встретил еще один «утопленник» — Пабло Цимбалюк.
— Вот, значит, когда вы стали братьями. Поэтому Цимбалюк и просился быть вместе с тобой.
— Си… Да, камарадо Гнат!
Мысли Михалюты снова унеслись на вражеский берег. Встретит ли он в селе Наташу? А если ее нет, то, может быть, мать не откажется им помочь… Скорей бы наступило это завтра! Говорить командирам о Наталке он пока не будет. Зачем ловить рыбу впереди невода?..
Где-то неподалеку опять завыла собака. Бельда вздрогнул, резко поднял голову. Долго прислушивался. Потом тяжело вздохнул и, ни слова не сказав, ткнулся головой в подушку.
2
Полковник Веденский и старший лейтенант Мотыльков провожали три диверсионные группы в первый рейд. Минеры были одеты в маскхалаты, лошадей ездовые покрыли белыми накидками. На санях — мины, вязанки сена, мешок с овсом, ранцы с патронами, сухарями и вяленой рыбой. Были здесь и лопаты, ломы, кайла, без которых не обойтись во время работы на замерзшем грунте.
Пожатия рук, слова напутствий: в случае непогоды минеры должны были вернуться даже с середины залива.
На круче стояли женщины и девчата. Каждая что-нибудь принесла на дорогу бойцам.
Провожала минеров и Нина. Она сразу же подошла к группе Михалюты и, к удивлению Колокольцева, подала руку Нудьге.
Сергей толкнул локтем в бок Мануэля, стоявшего рядом.
— Видел? — кивнул он в сторону Нудьги и Нины. — Вас ист дас? Что сказал бы твой капитан Доминго?
— Доминго сказал бы, что мадридцы все знают!
— Даже Пират и тот с завистью поглядывает на них! — Колокольцев наклонился к собаке, которая терлась возле ног Мануэля. — Пошел вон, Пират! Бузлуки на твои лапы не наденешь, и если ты побежишь за нами, то назад не вернешься.
Бельда засмеялся и стал гладить пса.
Наконец лошади, запряженные в сани, тронулись. Ледовый десант быстро удалялся. Вскоре его уже не было видно с берега.
Цокали конские копыта, отбивая кусочки прозрачного льда. Впивались в лед шипы бузлуков, надетые на сапоги. Посвистывали надрезы на санях, полосуя лед, будто остро заточенные коньки. Фыркали лошади, выдыхая клубы сизого воздуха.
Вечером группы разделились, как и было предусмотрено. До вражеского берега оставалось километров восемь — десять.
Михалюта посмотрел на часы. Без двадцати минут пять.
Смерклось. Небо стало тяжелым, покрылось тучами. Неожиданно подул ветер, пошел густой снег. Северный, бьющий в лицо. Лошади остановились — глаза залепливало снегом. Как ни уговаривали их ездовые, как ни кричали на них — они ни с места. Пришлось вести под уздцы.
Преодолели еще километров пять. По подсчетам Михалюты, уже должны были быть торосы, а от них до вражеского берега не больше двух-трех километров. Но торосов не было видно.
— А не сбились ли мы с пути? — встревожился Воскобойников. — Определенно.
— Вас ист дас? Имея компас, разве можно заблудиться? — возразил Колокольцев.
В эту минуту внезапный шквал сбросил с саней вязанку сена, и она покатилась по льду. Колокольцев тут же побежал за ней. Несколько раз упал, но все же догнал ее, принес и положил обратно на сани.
Прошел еще час. Лошади ступали тяжело. Груз был нелегким. На санях не только мины, но и много взрывчатки. Ее решили перенести на вражеский берег с первого же выхода и где-нибудь спрятать, чтобы в следующий раз добираться «налегке», лишь с одними минами.
— Может, все-таки сбил нас с курса ветер? — снова забеспокоился Степан.
— Еще, не дай бог, в Турцию занесет через Керченский пролив! — воскликнул Колокольцев.
— Определенно, мелешь такое! Все же не зря крутило в коленях.
— В правую или в левую сторону? — засмеялся Колокольцев. — Попроси Нудьгу, он раскрутит.
Сержант Нудьга никак не среагировал на эти слова. У него одно в голове — Нина. Молодец-таки Гнат, замолвил словечко. Нина стала теплее относиться к нему. А что? Разве он хуже других? Разве она не знает, что в пограничники всегда отбирают самых достойных людей?.. А достоин тот, кто предал Родине, честен, смел и не без царя в голове. Об этом говорили еще на границе и Шаблий и Веденский. Разве не он, Дмитрий, догадался применить против захватчиков мины-«ведра»?..
На сердце у Дмитрия тепло. Когда покидали берег, к нему подошла Нина, подала свою маленькую руку, улыбнулась. Эта улыбка и греет сейчас его душу.
Что нужно человеку для счастья? Точно так же Нина прощалась с Михалютой, Колокольцевым, Цимбалюком, со всеми минерами. Ну и что? К Нудьге-то она подошла первой. Он это хорошо знает. И счастлив этим.
Вскоре минеры наткнулись на глыбы льда с острыми вершинами. Это и были долгожданные торосы, где бойцы должны оставить лошадей и ездовых и дальше, к берегу, добираться уже пешком.
— Ну что, товарищ командир? — потер руки Нудьга. — Будем готовиться к вылазке.
— Будем, — кивнул Михалюта. — Не забывайте о разведке. Запоминайте хорошо дорогу. Подмечайте каждый бугорок, тропку, овраг, каждый сугроб снега. Я пойду в сторону поселка, а ты, Нудьга, прямо по стрелке компаса.
— Хорошо. Мусафиров, Бабаян! Забирайте с саней пакеты. А вы, — обратился Нудьга еще к трем бойцам, — берите лопаты, кайла и все остальные причиндалы.
— Есть взять «заказные бандероли»! — прогудел в ответ Мусафиров и начал складывать в вещмешок замотанные в материю, не пропускавшую воду, плитки тротила.
— Определенно, я и Цимбалюк с лошадьми будем ждать вас в торосах, — ни к кому не обращаясь, вздохнул Воскобойников.
— Да, вы будете ждать нас здесь, — сказал Михалюта и добавил сочувственно. — Кому-то же надо… Со мной пойдут двое.
— Я, товарищ командир! — шагнул к Гнату Мануэль Бельда.
— И я! — поднял руку, словно школьник на уроке, Сергей Колокольцев. — И никаких там «Вас ист дас?»!
— Согласен. Со мной пойдут Бельда и Колокольцев!
Торосы остались позади. Михалюта, Бельда и Колокольцев шли теперь по ровному льду. Иногда встречались небольшие сугробы — верная примета, что берег близко.
Здесь был финиш восточных ветров. Но сегодня дул северный. Сейчас он притих, обессилел, будто сказочный дракон, которому отрубили все головы. На небе ни луны, ни звезд. Вокруг — белая тьма.
3
Дмитрий Нудьга знал, что не только в группе, но и во всем батальоне его считают опытным минером, бесстрашным солдатом, закаленным еще в мирное время на границе. Знает об этом и младший лейтенант медслужбы Нина. А какая девушка может быть равнодушной к воину, которого другие солдаты называют отчаянным, смелым? С далекого Урала, из Кирова, Ярославля девчата, даже не видя в глаза красноармейцев, пишут им искренние, ласковые слова. Нину, конечно, храбростью не удивишь: она сама находится на фронте. И все-таки… К нему первому подошла, когда провожали их в этот рейд. Да и не такой уж он и храбрый, отчаянный. Обычный солдат, как все. Можно подумать, что он не боится смерти, что ему на все наплевать. Так уж и не боится! Конечно, боится. Кто же не боится этой смерти?..
Ему вспомнилась служба на границе. Приходилось задерживать и лазутчиков, диверсантов. Но сейчас он сам для немцев и диверсант, и лазутчик. И они, ясное дело, примут все меры, чтобы обезвредить его. С ним будет лишь пятеро своих, а рядом — целые фашистские дивизии. Поэтому каждый шаг, каждое движение должны быть хорошо продуманы, всесторонне взвешены.
— Будьте осторожными, — шепотом предупредил минеров Нудьга, когда подошли к берегу. — Со мной — Мусафиров и Бабаян. Остальные ждут здесь.
Берег был крутой, обрывистый. Промерзшая земля — словно камень. Кое-где росли кусты терна, глода. Руки натыкались на высохший бурьян. Мусафиров тихо ойкнул, наткнувшись на чертополох, — колючки достали до пальцев даже сквозь рукавицы.
Наконец вскарабкались наверх. Им повезло. На круче огневой точки не было.
Несколько минут лежали, отдыхали.
— Запоминайте каждую былинку, — сказал Нудьга, вглядываясь прищуренными глазами в белую равнину, раскинувшуюся перед ними.
В нескольких десятках метров едва различимо поблескивало шоссе Таганрог — Мариуполь. Это и есть их объект. За шоссе — степь. Там виднелись, словно маленькие копешки сена, кусты терна и боярышника, вдали, слева, сквозь негустой снегопад мерцали огни. Там населенный пункт. И конечно же гарнизон немцев — рыбаки в своих хатах не станут жечь глубокой ночью ни ламп, ни каганцов. Справа шоссе, убегая от моря, круто изгибалось. Это как раз то место, где надо ставить мины.
Нудьга встал.
— Добираемся вон до тех кустов, что на той стороне дороги.
Пригибаясь, побежали к шоссе. Но вскоре пришлось залечь — появился патруль.
Через несколько минут два солдата поравнялись с минерами. Воротники шинелей подняты, поверх шапок повязаны то ли женские платки, то ли башлыки.
Когда патруль растаял в снежной пелене, Нудьга поднял руку.
— Пошли дальше.
— А может, давайте ползком? — предложил Мусафиров.
— Правильно. Так будет безопасней, — согласился Нудьга.
Переползли шоссе, забрались в кусты.
— Копайте, долбите яму, — приказал Нудьга. — Здесь будет наш склад. Посматривайте на шоссе. А я снова — на лед.
Когда он спустился с кручи в залив, к нему подбежали трое минеров.
— Ну как там?
— Пока все в порядке. Идите влево, в направлении населенного пункта, и ставьте мины. Один наблюдает, двое устанавливают. Постарайтесь без стрельбы. Сделайте свое дело, возвращайтесь сюда же! Возьмите тротила на три мины. Я заберу остаток.
И снова сержант Нудьга с тяжелым вещмешком за плечами стал карабкаться по обрывистому берегу наверх. За ним — трое десантников.
На круче минеры немного передохнули и поползли к дороге. Нудьга — прямо, остальные — влево.
По шоссе проходили патрульные солдаты. Время от времени светили по сторонам карманными фонариками.
Нудьга слышал негромкий разговор, смех гитлеровцев. Переговаривались они как-то устало. Видимо, патрулирование их подходило к концу и с минуты на минуту должна была прийти смена.
Снег уже еле сыпался, но ветер не утихал. Подул, казалось, еще сильнее. Нудьга вытащил из рукавиц руки, стал растирать исцелованное лютым декабрьским ветром лицо. «Как там Михалюта, Бельда и тот «ночник» — Колокольцев? А может, они напоролись на немцев и… Война есть война…»
Чтобы как-то отвлечься от этих тревожных мыслей, Дмитрий начал вспоминать свое детство.
Еще в шестом классе он решил, что станет пограничником, как Карацупа, — о нем писали в пионерских газетах. Отец работал тогда бригадиром поезда и два лета брал его с собой. Где только не побывал он: в Москве, Севастополе, Мурманске, Одессе, Ленинграде… А однажды даже ездил во Владивосток. С вокзала пошли к памятнику борцам революции на Дальнем Востоке. На высоком пьедестале — фигура красноармейца со знаменем. Ниже — с одной стороны группа бойцов первой русской революции, а с другой — отлитые из бронзы партизаны Приморья. Он смотрел на огромный памятник, и ему слышалась песня, которую часто пели в школе. Последние ее слова: «И на Тихом океане свой закончили поход» — звучали всегда как-то особенно, казалось, отзывались в самом сердце. Об этой поездке во Владивосток, о памятнике он написал заметку в школьную газету. И все мальчишки завидовали ему. А учительница Клавдия Васильевна похвалила его в классе при всех учениках…
Добравшись до кустов, Нудьга сбросил с плеч вещмешок.
— Принимайте еще одну «заказную бандероль»!
— Ого, целую гору приволок! — удивился Бабаян.
— Зато на льду теперь ничего не осталось.
Вдруг в небе над заливом вспыхнули ракеты, где-то вдали затрещали крупнокалиберные пулеметы.
Минеры замерли, будто каждого оглушили эти выстрелы, ослепили вспышки ракет.
— Чего они всполошились? — задумчиво произнес Нудьга. — Может, просто от страха? Подбадривают себя? Ладно, — махнул он рукой. — Бабаян, ты прикрывай нас, а мы с Мусафировым начнем ставить мину.
— Есть прикрывать! — ответил Бабаян.
Они уже не раз ставили мины «на шомпол», «на палочку», мины с упрощенным подрывателем «на шнур», а Нудьга даже мины-«ведра». Но это все нижний этап в минной войне. Сейчас у них — новинка, мины замедленного действия, обращению с которыми учил сам полковник Веденский и капитан Доминго.
«Неужели не успеем поставить до возвращения патруля? — тревожился Нудьга. — Должны! Обязаны успеть!»
Это была его первая мина замедленного действия. Взорвется она не под первой машиной, что проедет по ней, а под четвертой. Вторую мину он настроит на пятую машину. Третью — на седьмую… И так каждая группа! О, если все пройдет удачно, будет такой эффект!
Ямка готова. Теперь надо быть особенно осторожным. Ведь взрыватель — химический электролит. «Настройка» его на заданный срок — очень тонкая и опасная работа.
Наконец первая мина поставлена.
Бабаян никаких сигналов тревоги не подает, значит, можно спокойно заниматься своим делом.
Нудьга с Мусафировым отошли шагов на десять и стали копать новую ямку.
Когда поставили третью мину, подбежал Бабаян.
— Сюда едет машина, вдалеке мигнули фары.
— Вот и хорошо, — улыбнулся Нудьга. — Сейчас поищем поблизости выбоину и поставим мину натяжного действия. Осталось еще пять килограммов тротила и взрывателей.
Выбоину нашли быстро. Немного углубили ее, положили заряд со взрывателем.
Нудьга вставил во взрыватель тонкую палочку, к ней привязали нитку от парашютной стропы, выкрашенную в серый цвет. (Даже на такую мелочь было обращено внимание во время подготовки к вылазке на вражеский берег.) Мусафиров осторожно вынул предохранительную чеку из взрывателя, а Бабаян засыпал выбоину и заложил ее камнями.
Нитку протянули через дорогу, вбили на обочине в мерзлую землю колышек и привязали к нему.
— Машина уже близко. Бежим к заливу! — приказал Нудьга.
— Вот и получат сейчас фрицы от нас подарочек, — потер озябшие руки Бабаян.
— Заказную бандероль с нашей печатью, — добавил Мусафиров.
— Бежим, бежим быстрее! — поторопил их Нудьга.
4
Осторожно, будто по битому стеклу, пробирались Михалюта, Колокольцев и Бельда к вражескому берегу.
Вдруг огненной змеей взлетела в небо ракета.
— Ложись! — крикнул Колокольцев, шедший немного впереди.
В сполохе ракеты Гнат увидел вмерзшие в лед судна. «Наверное, баржи!» — подумал он и упал на лед.
Застрочили пулеметы.
«Все ясно: на суднах живут в кубриках солдаты. Услышав сигнал тревоги, выскочили на палубу и начали стрелять, — догадался Михалюта. — Вот тебе, Гнат, и первое боевое задание».
Он закрыл голову руками, будто они могли защитить от вражеских пуль.
«Не может быть, чтобы фашисты нас заметили! — сверлила мозг беспокойная мысль. — Стреляют наугад. Для того чтобы спокойней потом спалось в позднюю ночь. А может, немецкие агенты предупредили командование, что на южном берегу дислоцируется батальон, готовящий к рейдам диверсионные группы?.. Если так, то… А я ведь еще хотел побывать в хате над обрывом, возле мосточка. Тот мосток надо взорвать…»
— Командир! — крикнул Колокольцев. — Мануэль убит!
— Убит? — вздрогнул Михалюта. — Да ты что…
— Наверно, слепая пуля, — Колокольцев приложил голову к груди испанца. — Сердце молчит.
Гнат подполз к Бельде.
— Мануэль?!
Увидел на льду кровь.
«Вот так. Сколько он воевал на своей земле, пришел помогать нам, и… погиб сын оливковой страны на льду Азовского моря. А вчера говорил про свое родное Средиземноморье, в котором четыре года назад чуть не утонул. И там море, и здесь море… И еще говорил с Цимбалюком о «Заповіте» Шевченко, что звучал над Пиренеями. Песню, обращенную к людям Украины, пели на границе Франции и Испании. Почему он так часто вспоминал эту песню? Боялся умереть в море? Боялся, что не будет на земле могилы? И все же погиб в море, хотя и скованном льдом…»
В небо взвилась еще одна ракета. С палуб судов снова застрочили пулеметы. Ракета погасла, и пулеметы смолкли.
«Что я скажу полковнику, испанцам? Что войны без жертв не бывает? Еще ни одной мины не поставил, а уже потеряли бойца. — Гнату вспомнился Пират, который терся возле ног Мануэля на берегу. — Возможно, собака предчувствовала беду? Бессмысленная смерть. Так мизерна цена жизни!»
Михалюта с Колокольцевым завернули неподвижное тело Мануэля в плащ-палатку, как заворачивают маленьких детей в одеяло, когда выносят их на улицу.
Что они знали о нем? Почти ничего. Ни Гнат, ни Сергей не были с Мануэлем в Испании. И вместе с тем знали много. Ведь Бельда воевал под командованием Ильи Гавриловича, ходил в тыл фалангистов, взрывал итальянские и немецкие машины и поезда. Мануэль с Сергеем часто играли по вечерам: один на мандолине, другой на гитаре. Теперь мандолина осиротела.
Положив тело Мануэля на спину, Михалюта тихо сказал:
— Пошли назад.
«И зачем я его взял с собой? — упрекал он себя. — Проклятые баржи! Надо обозначить их на карте».
— Командир! Баржи мы должны уничтожить! Этого требует смерть Мануэля, — сказал Колокольцев, будто догадавшись о мыслях Гната.
Путь к торосам был нелегким. Михалюта и Колокольцев то и дело обращались друг к другу: «Давай я понесу Мануэля! Ты устал!» Они не говорили «мертвого», «труп». Для них Бельда оставался живым.
Времени не замечали: хотелось скорее встретить своих. И в то же время побаивались этой встречи, ведь в торосах — Цимбалюк, боевой друг Мануэля. Это же он просил Гната взять Бельду в свою группу.
«Что теперь скажешь Павлу, испанцам?» — уже в который раз задавал себе этот мучительный вопрос Михалюта.
Впереди поблескивал чистый лед, по нему курился снег. Гнат достал спички. Огонек вспыхнул и тут же погас. Колокольцев поднял полы маскхалата, прикрыл руки Михалюты от ветра. Гнату удалось зажечь три спички. Когда они сгорели до конца, Сергей сказал сердито:
— Вас ист дас? Никакого ответа! Спят они, что ли?
— Нудьга со своими уже на берегу. А Цимбалюк и Воскобойников просто не заметили нашего сигнала, — спокойно произнес Михалюта. — А может, ты плохо смотрел?
— Я ночью хорошо вижу, — буркнул недовольно Колокольцев. — Нигде никакого огонька-ответа.
— Неужели мы свернули в сторону и прошли мимо нашего лагеря в торосах?
— Ни огонька! Только белые мухи перед глазами. Вот тебе и «Вас ист дас?»! — вздохнул Колокольцев.
Он стал испуганно смотреть по сторонам. Это не понравилось Михалюте. «Не зря Нудьга предупреждал, — подумал он. — Да, такой, наверно, может оставить товарища в беде. До вражеского берега рукой подать и не заблудишься».
Гнат посмотрел на съежившегося Колокольцева, утомленного тяжелой ношей, — тело Мануэля частенько лежало и на его неокрепших плечах.
«Вот и верь таким… Но я и Наташе верил… А разве сейчас не верю? Как же жить и воевать без веры?..»
— Мануэля понесу я! — решительно сказал Гнат. — И нести буду, пока не встретим своих!
— Свои могут быть километров за двадцать пять на том берегу залива.
— Ничего, донесу.
— А я? Так не годится! — рассердился Колокольцев.
— Ты слабее меня. Да еще такой ветер и мороз. Шагай и помалкивай. Так будет лучше.
Гнат старался ступать мелкими шагами, чтобы три шипа на бузлуках глубже входили в лед.
Вдруг ему послышался чей-то голос и как будто смех. Но разве сейчас до смеха? Он повернул голову, с тревогой спросил Колокольцева:
— Сергей, ты что-то сказал?
— Вас ист дас? Я молчу. Выполняю приказ.
Значит, все это померещилось. Ему просто вспомнилась ироническая, пренебрежительная ухмылка Анатолия Петровича на харьковском вокзале, когда провожал Наташу. Вспомнился ее голос. Эти воспоминания и породили галлюцинацию.
Уже более двух часов находятся они в пути, а торосов, где их ожидают Воскобойников и Цимбалюк, нигде не видно. У Гната онемела спина под тяжестью тела Мануэля. Ноги подкашиваются. Кажется, еще шаг, два — и все, дальше он не сможет идти.
— Слышишь, командир? — дернул его за рукав маскхалата Колокольцев.
Гнат остановился, присел, опустил на лед тело Бельды.
— Откуда у тебя силы берутся вот так идти без передышки? Думаешь, если мы у немецкого берега, так я оставлю тебя? Побегу к ним, и концы в воду?
— Если бы я в тебя не верил, не взял бы с собой. Было из кого выбирать, — ответил сердито Михалюта. — Случилось нежданное-негаданное. К тому же мы еще и заблудились.
— А может, дать короткую очередь из автомата? Или гранату бросить? Вдруг наши услышат?
— Давай.
Прозвучала короткая очередь. Прислушались. В ответ — тишина.
— Нам не донести Мануэля, — вздохнул Колокольцев.
— Что ты хочешь этим сказать? — насторожился Михалюта.
— До нашего берега километров двадцать, не меньше. Своих мы уже не застанем. Они уехали, чтобы их утром в торосах не накрыли немцы из минометов и орудий… У меня есть бечевка. Давай привяжем ее к плащ-палатке с телом Мануэля и потащим. Где перекат, сугроб, там перенесем. Иначе выбьемся из сил и замерзнем где-нибудь посредине моря.
— Ты молодец, — улыбнулся Михалюта. — Хорошая мысль. Давай так и сделаем.
Сколько они еще прошли? Километр, два? Остановились. Начали бить друг друга по коленям рукавицами, натирать друг другу снегом щеки.
Гнат упал. С его головы слетела шапка и покатилась по льду. Колокольцев кинулся за ней.
Когда вернулся, Михалюта лежал, уткнувшись лицом в снег.
Колокольцев склонился над ним.
— Вот шайка… В волосы набилось снегу. И он уже смерзся.
Где-то на севере прозвучали один за другим три взрыва.
— Это наши, — прошептал Михалюта.
— Какая-то машина уже подорвалась на мине. Или хлопцы саданули по мосту. За наши муки, командир… А шапку надо подвязать, а то еще раз слетит, не догонишь.
Взрывы на шоссе придали Михалюте и Колокольцеву сил. Они встали, побрели дальше.
Каждый шаг давался нелегко. Падали, вставали и снова падали. Снег забивался в валенки, в рукава, под шапку.
«Нет, неправду говорил Нудьга о Колокольцеве. Без Сергея я, наверное, давно бы замерз. Не надо было мне одному без передышки столько нести Мануэля… — Михалюта остановился и тут же упал. От его дыхания лед под щекою стал влажным. Гнат ощутил на языке привкус соли. Полежать бы минут десять, пять, даже минуту… Наверно, вот так же солоно и горько было Мануэлю, когда он тонул к своим родном море…»
И ушах Гната зазвучал «Заповіт» Шевченко: «Як умру, то поховайте мене на могилі…»
5
Ветер внизу, в торосах, дул не очень сильно, но все равно и здесь было не теплее, чем на берегу. Лошади стояли со взъерошенной шерстью, понурив головы, переступали с ноги на ногу. Воскобойников и Цимбалюк время от времени поднимались с саней, подходили к лошадям, поправляли на них «рыцарские балахоны», давали овса. Но животные не ели — ветер рассыпал зерно по ледяному полю.
— Ну и погодка! Да еще эти выстрелы и вспышки ракет! Уже пора бы вернуться Нудьге с хлопцами. Определенно! А о Михалюте нечего и говорить! Как ты думаешь, Павло? — обратился Воскобойников к Цимбалюку.
— Тревожно на сердце, батьку! Из головы не выходит американец Мунь, — ответил Цимбалюк.
— Кто он, этот Мунь?
— Наверно, коммунист. В Испании это было. Послало нас командование помочь республиканцам, попавшим в западню. Наша группа во главе с Мунем остановилась возле дороги. Я с тремя интернационалистами заминировал ее. Вскоре появилась колонна машин с фашистскими солдатами. На наших минах подорвалось и загорелось три машины. Но нам тут же пришлось вступить в бой. Из других машин повыпрыгивали солдаты и развернулись цепью. Группа наша оказалась в железных клещах. Мы стали прорывать вражеское кольцо. Муня тяжело ранило. Я и еще один боец понесли его на руках. Уже стемнело, небо заволокло тучами, и мы не знали, куда, в каком направлении надо идти. «Дайте мне несколько гранат, а сами идите дальше! — сказал Мунь. — Иначе мы все погибнем!» Мы не послушались и приготовили для него носилки. Тогда Мунь взял гранату и сказал: «Если вы меня понесете, я подорву себя и вас». Что нам оставалось делать? Спасти бы его мы все равно не смогли. Он уже умирал. Когда Мунь повторил свой приказ, подняв над головой гранату, мы со слезами на глазах оставили его. А вскоре позади раздались крики фалангистов. И тут же прогремел взрыв.
— Вон как… Мужественным человеком был Мунь. Определенно, — вздохнул Воскобойников.
Неподалеку послышались голоса. Цимбалюк и Воскобойников насторожились. Взяли в руки автоматы. Но тревога их была напрасной. Это вернулась группа минеров Нудьги.
— Что? Все бублики и пряники оставили немцам на завтрак? — радостным голосом спросил Цимбалюк.
— Девять замедленного действия поставили. И одну нажимную, — ответил Нудьга. — А где Михалюта?
— Нет его. Не вернулся еще.
— Как нету? — ужаснулся Дмитро. — Уже скоро рассвет!
«Почему я с ним не пошел? — в отчаянии подумал Нудьга. — Какой из него разведчик! Да и можно ли было посылать троих? Неужели?.. Немцы вот-вот могут начать обстрел прибрежной полосы. До них нет и трех километров. Что же делать?..»
— Возвращаемся на свой берег. Михалюта, видимо, обошел нас и, наверное, уже далеко. — Нудьга помолчал, вглядываясь в полумрак. — Да, надо идти. Оставаться здесь больше нельзя.
Вдруг сбоку замаячила чья-то фигура. Первым ее заметил Цимбалюк.
— Наши! Наши идут! — радостно закричал он.
— Не стреляйте! — послышался в ответ женский голос. — Не стреляйте!
К минерам подошла молодая женщина, одетая в теплое пальто, обутая в валенки, с узелком, висевшим на руке.
— Кто ты такая? — строго спросил Нудьга.
— Я на тот берег. Ваши бабахнули на шоссе, я и подумала: «Значит, можно перейти залив. А вдруг и их встречу». Одной боязно в такую даль.
Незнакомка бессильно присела на свободное место на санях и разрыдалась, вздрагивая всем телом.
— Вчера в коленях крутило, сегодня бабу встретили. Разве можно ждать в таком случае какой-нибудь удачи? Определенно, нет, — произнес недовольным голосом Воскобойников и уже более приветливо обратился к женщине. — Поплачьте. Быстрее согреетесь.
— Шла на тот берег? — переспросил Нудьга. — А что ты там забыла?
— Село мое под немцами. А на той стороне наши. У меня там знакомые живут.
Нудьга заботливо укрыл ноги женщины рядном, а сверху положил еще и сена.
— Тронулись.
— Н-но, Серый! — крикнул Воскобойников.
Санные упряжки двинулись по направлению к берегу.
Нудьга сел возле женщины.
— Кто же ходит по льду без бузлуков?
— Я ведь в валенках. Я свою стежку знаю с детства. От хаты балкой до моря, мимо зарослей боярышника и терна. Даже пальто не порвала. А потом — мимо двух самоходных барж, что вмерзли в лед под кручей, и сюда.
— Что за баржи?
— На них склад всяких боеприпасов. И немцы там живут.
— Вон откуда стреляли по нашим! — в сердцах воскликнул Нудьга. — Проголодалась, наверно, пока шла сюда? У нас есть сухари, таранька. Похрупай, пожуй, если… если ты не шпионка. Уж больно складно ты говоришь, как по-заученному.
— Сами жуйте свою тараньку, — сердито ответила незнакомка, перестав всхлипывать.
— Как твое имя?
— Натали, Наташа.
— Значит, на нашем берегу у тебя есть знакомые?
— Да. Я уже сказала.
Над санями засвистели мины, прогремели взрывы. Вспышек с берега не видно, поэтому трудно было определить, как далеко находятся немцы.
— Я видела ракеты и слышала стрельбу, — после долгого молчания произнесла Наташа. — Кто-то из ваших наткнулся на эти баржи?
— Возможно, наш командир. Наверное, где-то заблудился. Мы его догоним. Эй, Мусафиров, дай автоматную очередь! И через каждые четверть часа стреляй!
Тишину вспорола автоматная очередь. Где-то вдали справа в ответ прозвучала тоже очередь из автомата.
— Это старший сержант со своими подает знак!
— Точно. Это Михалюта!
— Стреляй, Мусафиров, еще! — закричали обрадованные минеры.
У Наташи перехватило дыхание. Послышалось или в самом деле кто-то назвал фамилию Гната?
— А командир ваш не из студентов? — дрогнувшим голосом спросила Нудьгу.
— Да, из Харькова, Гнат Михалюта. А что?
— Так и есть! — воскликнул кто-то. — Наши стреляют. Три очереди подряд!
— Хорошо, что мы едем к своему берегу! — Нудьга повернулся к Наташе. — Ты его знаешь?
— Знаю. Познакомились перед войной.
Наташа тяжело вздохнула. Скоро увидит Гната. И что же она скажет ему? Ей вспомнились встречи с ним. Их было не так уж и много, но все они врезались в память. О своей любви Гнат говорил открыто, искренне. Она же немного побаивалась его любви. От многих старших по возрасту девчат и замужних женщин не раз слышала, что с мужьями, похожими на Гната, у которых на первом месте наука, творчество, работа, трудно живется на свете. Жена рядом с таким мужем оказывается как бы в тени. Ну куда ей, простой девушке, равняться с ним?..
— Ты не замерзла? — прервал раздумья Наташи Нудьга.
— Нет! Гната больше не слышно?
— Пока что молчит. Знаешь, он славный хлопец. Даже за меня словечко замолвил одной недоступной девушке!
— Почему же она такая недоступная?
— Я только сержант, а она — младший лейтенант.
— А я под Лохвицей встретила никчемного лейтенанта и хорошего сержанта Пепинку. Настоящий боец! Так что дело, наверное, не в званиях, а в самих нас, людях.
Нудьга в ответ промолчал.
«Какой заботливый этот сержант, — подумала Наташа. — Беспокоится, не холодно ли мне. А сперва принял за шпионку… И о Гнате добрые слова сказал. Как жестоко я поступила с ним! Что скажу: Гнату при встрече? Он же клялся мне в любви, верности. А я?..»
Наташе снова вспомнились последние минуты прощания на харьковском вокзале. А потом печальная одиссея под Лохвицей, ее поспешное замужество и трудная дорога к родному селу.
Пришли они в село, когда морозы уже сковывали землю, а залив покрылся льдом. Жили дома, вместе с матерью. Казалось, ей было безразлично, кто и какой у дочери муж: так она была поражена отступлением Красной Армии.
Вскоре одна бомба упала возле самого моста. Взрывом контузило мать. Она стала чахнуть на глазах, словно дерево с подрезанными корнями.
Через месяц немцы предложили Анатолию должность старосты. Он сначала отказывался. Но вскоре подружился с Назаровым, бывшим старшиной, который сдался в плен и стал в селе начальником полиции.
«Что мы, пан Анатолий, теряем? Мои родные где-то на Брянщине, твои тоже где-то за Днепром. Мы тут люди временные. Почему бы нам не пожить по-людски?» — так не раз говорил Назаров шепотом, а когда хорошенько выпьет — во весь голос и в присутствии даже матери.
«И люди вы временные, и совесть у вас временная!» — отвечала ему сердито мать.
Прошло несколько дней, и Анатолий стал старостой. К нему зачастили гости — немецкие офицеры, начальник полиции. Пили, крутили патефон.
«Пусть бы уж этот полицай… Но ведь ты же, Анатолий, моей единственной дочери муж! — вздыхала горестно мать. — Вижу, ума у тебя совсем нет…»
«Это у вас весь ум бомбой выбило из головы!» — кричал в ответ Анатолий.
Так мать и умерла, не дождавшись своих сыновей…
Сани опять остановились. Кто-то из бойцов дал три короткие автоматные очереди. Прислушались. В ответ также прозвучали выстрелы.
6
Уже совсем стемнело. Метель стала утихать.
Вскоре минеры, ехавшие на санях, увидели впереди две неподвижные фигуры. Почему двое? А где третий? Кого нет? Колокольцева? Бельды? Михалюты? Все молчали. Как оглушенная, сидела и Наташа.
Когда подъехали ближе, узнали Михалюту и Колокольцева. А третий… Мануэль Бельда, укутанный в плащ-палатку, лежал возле их ног.
— Как же это? — вскрикнул Павло Цимбалюк.
— Пуля попала прямо в сердце, — тихо произнес Колокольцев.
— Мануэля Нельду на сани Цимбалюка! Сергей, и ты иди туда! А мы с командиром — на сани Воскобойникова. Там есть санитарка! — распорядился Нудьга. Он подставил свое плечо Гнату. — Держись. У тебя сегодня тяжелая ночь.
— Самое трудное теперь позади. Я уже подумал было, зачем замерзать в этой пустыне, лучше уж все кончить гранатой, — произнес Михалюта хриплым голосом.
— Зачем же так? Сейчас ты оживешь. Руки у санитарки теплые, ласковые, — подморгнул хитровато Нудьга и крикнул: — Наталка, спасай своего харьковского студента!
Михалюта не успел опомниться, как к нему бросилась какая-то женщина.
— Гнат?! — вскрикнула она.
— Так это ты? Санитарка? — Михалюта обнял Наташу и посмотрел на минеров растерянными глазами.
— А мир не такой уж и большой. Определенно, — печально улыбнулся Воскобойников.
Гнат сел на сани. Наташа — рядом с ним. Она избегала его взгляда, говорила о гарнизоне в их селе, о сержанте Нудьге, который сперва принял ее за шпионку, а потом, узнав, кто она, подобрел и даже рассказал, как он, Гнат, замолвил за него словечко какой-то девушке.
Михалюта взял ее руки в свои, прижал к щеке. Наташа резко вырвала руки, будто их прислонили к раскаленной плите.
— Что с тобой? — удивился Гнат, а сердце сжалось от недоброго предчувствия. — Как твоя мама?
— Умерла.
— Кто же дома остался?
— Квартиранты.
— Немцы знают, что ты отправилась на наш берег?
— Никто не знает. У меня родственники есть везде, а в Мариуполе отцова сестра, тетка моя.
— Наверно, у тебя дома остался какой-нибудь защитничек?
Это был самый мучительный вопрос, на который рано или поздно она должна была ответить. Гнат заметил растерянность Наташи.
— Я думал прийти в твою хату, что возле моста, на краю обрыва, и попросить у тебя и у твоей матери убежища для себя и своей подруги.
— Какой еще подруги? — насторожилась Наташа.
— Рация ее имя. Коротковолновая радиостанция… Я еще в тот день на вокзале почувствовал, что нам может кто-нибудь перейти дорогу.
Наташа прикусила губу. Тогда, на вокзале, во время проводов харьковских студентов на рытье окопов, Гнат, увидев Анатолия Петровича, сказал, что преподаватель техникума староват для нее. Сказал, конечно, шутя, будучи уверен, что она не изменит ему, не променяет ни на кого другого. А она… Почему она, дура, не пошла с сержантом Пепинкой? Почему поддалась, попалась, как рыба на крючок, на слова того лейтенанта и Анатолия Петровича?.. Как-нибудь добралась бы до своего села и без помощи Анатолия. А не дошла бы, где-нибудь приютили бы люди. Тогда и мать дома не умерла бы. Ее добил своей изменой, своим хамским поведением Анатолий, пан староста.
Наташа опустила голову, всхлипнула.
— Мама… Мама…
Гнат положил руку на ее плечо.
— Успокойся. Я ничего не буду расспрашивать. Мы уже не те, какими ходили по шпалам заброшенной колеи, ожидая поездов на Мариуполь и Золочев. Те поезда шли в разные стороны. Видимо, такова наша судьба.
— Справа, определенно, обоз Марьяно мчится! — вдруг воскликнул Воскобойников.
Вскоре обе группы встретились. Михалюта слез с саней, пошел навстречу Марьяно Чико. Тот брел прихрамывая, поддерживаемый Канелем. Гнат узнал на правой ноге Марьяно шарф, подаренный ему Зиной.
— Марьяно! Что за фиеста? А где твой второй валенок?
— Подарок немцам, — вместо Чико ответил Франциско Канель.
Минеры тут же рассказали о ЧП, которое приключилось с их командиром.
Вся группа приблизилась к берегу незамеченной. Чико шел первым. И вдруг провалился в снег. Нога запуталась в Какой-то проволоке. Он догадался, проволочное заграждение, а может, мина натяжного действия. Если мина, то стоит только дернуть ногу и… Нет, не для того он пришел на берег этого Азовского моря, чтобы погибнуть на первых метрах вражеской территории.
«Что застыл, будто аист над лисичкиным блюдцем?» — спросил кто-то из минеров.
Чико не совсем понял сравнение, но знал, что подрывники часто называют мины «блюдцами» и «сковородками».
«Мина!» — крикнул он.
Осторожно придержав валенок за голенище, Чико высвободил из него ногу.
«Снимай с моей шея шарф», — попросил Канеля.
«А валенок?»
«Но! Но!» — решительно предостерег Чико.
Франциско снял с шеи Марьяно длинный шарф и обвернул им его ногу. Потом перевязал бечевкой.
Чико осторожно опустил в валенок мину-сюрприз. И группа, обойдя минное поле, вышла на шоссе Таганрог — Мариуполь.
— Мы слышали сильный взрыв, — кивнул Михалюта. — Наверно, это сработал ваш «сюрприз». А у нас несчастье. Убит Мануэль Бельда. Он там… На санях… Взяли, чтобы похоронить на берегу… Наткнулись на вмерзшие баржи. Оттуда ударили из пулеметов.
Чико и Канель опустили головы. Долго стояли молча.
— Значит, это по вам стрелял с берега? — выдавил наконец из себя Чико.
— Не с берега, а с барж.
— Под эта стрельба мы выходил на берег, — вспомнил Чико. — Наши взрывы — это салуд камарадо Мануэлю!
— Салуд! — Гнат сжал руку в кулак. — Потерь больше нет?
— Нет.
— И у нас тоже. Только вот… — Чико показал на перевязанную шарфом ногу.
— Вижу, — сказал Михалюта. — Поехали. Надо спешить.
Ледовый десант старшего сержанта Михалюты и инструктора Чико снова двинулся в путь.
— Слышите? — поднял руку Нудьга. — На берегу взорвалась граната. Это нам сигналят. Илья Гаврилович, наверное, волнуется. Мусафиров, дай в ответ автоматную очередь!..
7
— Товарищ полковник! Я слышал выстрелы, — доложил красноармеец, подбежав к Веденскому, стоявшему на берегу залива. — Может, это группа старшего сержанта Михалюты возвращается. Или группа Марьяно.
Рядом с Ильей Гавриловичем стояли капитан Доминго, старший лейтенант Мотыльков и командир группы Осипов, вернувшийся со своими минерами несколько часов тому назад.
— Взорвите еще одну гранату! — приказал Веденский.
— Есть! — козырнул красноармеец.
Уже двадцать часов прошло с тех пор, как группы ушли на задание. Но вернулась только одна. Полковник Веденский нервничал. Утром на заливе разыгрался буран. Были посланы поисковые группы с сигнальными ракетами. Однако поиски ничего не дали. Ледяная пустыня молчала. Только ветер неистово кружил снежным вихрем. Было двенадцать часов дня, а от подрывников никаких вестей.
Веденский запрокинул голову. В серых низких тучах уже появились голубоватые озерца далекого и желанного неба. На мгновение выглянуло солнце, напомнив, что оно все-таки есть на белом свете.
Кучками на крутом берегу стояли красноармейцы, несколько женщин и ватага мальчишек. Возле утомленных долгим ожиданием людей вертелся черный Пират. Иногда он смотрел на залив и жалобно скулил.
— Идут!
— Наши!
— Ура! — закричали вдруг мальчишки.
Веденский взял за локоть Доминго, улыбнулся:
— А вы говорите: «Мадридцы все знают». Вон сколько людей пришло на берег! Кто из них знал о рейде? Никто!
— Не можно выслать группа конспиративно, — развел руками Доминго.
— Да, это наши! Но почему пешком? — удивился Мотыльков.
— Разве на санях пробьешься через такие сугробы?.. Наверно, оставили их где-то неподалеку, — ответил Веденский и стал спускаться по тропинке к заливу.
Следом за ним направились Доминго, Мотыльков, фельдшерица Нина Аркадьевна, придерживая санитарную сумку, и Зина.
— Кто? — спросил полковник, когда увидел на носилках чье-то укутанное в плащ-палатку тело.
— Мануэль Бельда, товарищ полковник! — доложил Михалюта.
— Бельда?! — воскликнул Веденский. — Какого товарища мы потеряли! — Он снял шапку, опустил голову. — Мануэль Бельда! Как же так?..
Все вокруг молчали. Все знали, что Илья Гаврилович вместе с Мануэлем и Доминго воевал в Испании. Сколько эшелонов с итальянскими фашистами пустили они под откос! И вот нет больше его боевого соратника, его старого друга.
Веденский тяжело вздохнул:
— Приготовьте гроб. Вечером похороним… А что с Чико?
— Попал в проволочную сетку, соединенную с минами. Пришлось оставить валенок. Вот и приморозил ногу, — ответил Нудьга.
К Чико подбежала Нина.
— Надо немедленно в госпиталь, — сказал она.
— Нина Аркадьевна, пусть Марьяно останется у нас, — попросила Зина. — Госпиталь в Ейске, а моя хата — рядом.
— Нет! Обязательно в госпиталь.
— Никакого госпиталя! — заслонила собой носилки Зина. — Сделаем все сами.
Нина повернулась к полковнику:
— Илья Гаврилович, в таком случае я не отвечаю за обмороженного.
— Не надо этих предостережений, Нина Аркадьевна! — махнул рукой Веденский.
Капитан Доминго со страхом прислушивался к этому разговору. На войне он привык видеть бойцов убитыми, ранеными, видел утонувших, повешенных, видел, как в лагере эвакуированных из Испании гибли сотни людей от жары и жажды. Но чтобы врагом солдата был еще и мороз — такое он видит впервые.
— Держись! — произнес Доминго, склонившись над земляком.
— Будем жить, Доминго. Группа поставила семь мин, еще и мой валенок, — улыбнулся Чико.
Зина приложила ладонь ко лбу Марьяно.
— У него жар. Несите скорее в хату.
Михалюта и три минера-испанца понесли Чико в хату Федора Семеновича Головатого.
Лишь теперь Зина увидела женщину, прибывшую с минерами.
— Наташа! Натали? Каким образом?
— С того берега, Зина, — припала Наташа к груди подруги.
К ним подошел Мотыльков, подозрительно посмотрел на Наташу.
— Как вы здесь очутились?
— Встретила ваших бойцов в торосах…
— Так точно, товарищ старший лейтенант! — подтвердил Нудьга. — Она с нами приехала.
— Вы так говорите, словно совершили какой-то героический поступок, — заметил Мотыльков.
— Вон как? — удивился полковник Веденский, слышавший этот разговор. — Вы, наверное, очень устали, — обратился он к Наташе. — Пойдемте в хату, погреетесь…
…Хозяйка хаты, бабка Варвара, поставила на стол чугунок с горячим, только что вынутым из печи узваром — компотом из сухофруктов.
— Пейте. Тут груши, яблоки, абрикосы, сливы — все, что родится в наших садах.
Выпив компота, Веденский, Мотыльков и Наташа склонились над картой Таганрогского залива.
— Вот здесь находятся две большие баржи с боеприпасами. С них фашисты и обстреляли Михалюту и его товарищей. А вот это глубокий овраг, возле которого стоит моя хата. Здесь вот мост на шоссейной дороге… — Наташа вдруг умолкла. Ей вспомнилось, как она давала свой адрес Гнату. У нее и в мыслях тогда не было, что скоро ее родная хата понадобится ему как ориентир.
— Что с вами? Мы слушаем, — поторопил ее Мотыльков.
— В селе два склада с оружием, гарнизон солдат и штаб. Начальник гарнизона майор. Вот здесь стоят артиллерийские батареи. Три, — показала Наташа три пальца.
— Значит, артдивизион.
— А вот здесь и здесь находятся… Немцы говорят: «Иван-долбай».
— Ясно, батарея минометов, — кивнул Мотыльков. — Нашим еще повезло, что на берег вышли без боя… Всё?
— Нет, не все, — скривилась Наташа, будто съела что-то кислое. — Я боялась, когда шла к вам. Все-таки с того берега. Начнете расспрашивать. «Как? Почему?» А разве люди виноваты, что остались в той проклятой оккупации?
Илья Гаврилович задержал взгляд на Наташином животе. Она заметила это. Смутилась.
— Да. Я жду ребенка. Мой муж староста нашего села.
Наташа быстро произнесла эти слова, что камнем лежали на ее сердце, угнетали душу.
— Бывает, — только и сказал Мотыльков, с недоумением взглянув на Веденского.
— Я уговаривала его идти вместе. Но он отказался. Боится, что его тут расстреляют. Он дружит с начальником полиции Назаровым. Тот сам с Брянщины.
— И муж не задержал вас? — с подозрением спросил Мотыльков.
— Его дома не было.
— Так почему же вы все-таки решили прийти к нам? Кто вас надоумил? Что толкнуло вас на этот шаг?
— Совесть… И братья, которые в Красной Армии… И сержант Пепинка…
— Какой еще сержант Пепинка? — насторожился Мотыльков.
— Встретила такого сержанта под Лохвицей. Он оставил в моей душе глубокий след, — Наташа встала, подошла к вешалке, где висело ее пальто, отвернула мех на рукавах и достала оттуда петличку с двумя кубиками. — И еще глубокий след в душе оставила вот эта петлица.
— Что за пароль? — удивился Мотыльков.
— Пепинка с бойцами пошел на восток, чтобы прорваться к своим. А его командир, лейтенант, ночью сорвал со своей гимнастерки петлицы…
— И вы одну из них подобрали? Зачем?
— На память о том трусливом лейтенанте, — ответила с иронией Наташа.
— Илья Гаврилович? У этой девушки с каждой фразой все новая и новая информация! — изумился Мотыльков. — Ее рассказ похож на какую-то легенду.
— Из счастья и горя соткана доля, — нарушила молчание бабка Варвара. — Так и у нее… Ты вроде бы хворая, доченька?
— Хорошо, — встал Веденский. — Вы отдыхайте, а мы со старшим лейтенантом обмозгуем кое-что.
— Только не убивайте Анатолия! Не убивайте! Может, он еще опомнится! — выкрикнула Наташа в отчаянии.
— Вы его любите? — спросил Веденский.
— Он мой муж. Но с фронта он не убегал! Он был преподавателем в техникуме. Из окопов я с ним и пошла домой. Это немцы принудили его стать старостой.
— Не убегал с фронта… Опомнится… — сердито повторил Мотыльков. — Принудили стать старостой… Не он, а обстоятельства виноваты… Здорово у вас выходит!..
В хату вошел красноармеец, тихо произнес:
— Товарищ полковник, батальон построен для похорон Мануэля Бельды.
— Не стало моего друга Мануэля… — покачал сокрушенно головой Веденский. — Он так рвался на первое задание! Если бы я знал… А сколько еще будет похоронено! И на родной земле, и там… Нам надо дойти до Германии, до Берлина, чтобы добить фашизм на веки вечные, чтобы кровь, пролитая Мануэлем на льду Таганрогского залива, была отомщена… Пошли, товарищ старший лейтенант, хоронить нашего боевого побратима.
Веденский и Мотыльков вышли.
В хате стало тихо. Слышалось только тяжелое дыхание Наташи.
— Ты полежи, дочка. А я тоже пойду, — бабка Варвара повернулась лицом к углу, где висели иконы, трижды перекрестилась, накинула на плечи старый, потертый тулуп и, шаркая валенками, засеменила к двери.
После прощального салюта Цимбалюк и Гнат начали: тихо петь песню, которая так запомнилась Мануэлю в Пиренеях: «Як умру, то поховайте…»
Ее подхватили остальные бойцы — русские, украинцы, татары, испанцы…
Михалюта отошел от могилы, закрыл лицо руками.
«Мануэль, ты очень боялся погибнуть в море. И все-таки в море и нашла тебя смерть. Но мы вынесли тебя на берегу и твоя могила в степи, на круче, с которой видно далеко-далеко, даже тот, вражеский берег. Прости меня, прости всех нас, Мануэль. Мы ни в чем не виноваты. Война есть война. Может, завтра такая же участь постигнет и меня…»
Гнат обернулся и увидел Пирата, глядевшего на него тоскливыми глазами.
8
Подойдя к крыльцу хаты под тростниковой крышей, Гнат в нерешительности остановился перед дверью. Постояв с минуту, все же переступил порог. Зашел в горницу. Наташа сидела на кушетке. Он присел рядом, приложил ладонь к ее горячему, потному лбу.
— Я вот таблетки прихватил, наша фельдшерица посоветовала, — сказал Гнат, не зная, с чего начать разговор.
Он догадался, что Наташа вышла замуж, еще в первые часы встречи. Но тогда было не до расспросов.
— Вышла замуж за Анатолия?
— Угадал.
— А чего тут угадывать, — помрачнел Гнат. — Еще на вокзале в Харькове я понял, что он не выпустит тебя из своих когтей.
— Он спас меня в ту страшную осень. А то, что вышла за него, я виновата! Только я!
— Почему же в таком случае ты его бросила? — пожал плечами Гнат.
— Хотела перейти на нашу сторону фронта. Тут мои братья. Тут жить моему ребенку.
— А он?
— Он боится войны, боится, когда стреляют…
— Боится?.. Вот из таких трусов немцы и вербуют себе помощников.
— Ты прости меня, — Наташа взяла руку Гната, прижала к своей щеке. — Я недостойна тебя… Но все равно я люблю тебя. Люблю… Я еще не сказала самого страшного: Анатолий служит у немцев старостой.
— Подлец! — вскрикнул Гнат. — Завтра же пойду на тот берег и притащу его сюда на веревке, если сам не захочет идти.
— Может, он образумится, — вздохнула Наташа. — Прошу, не убивай его.
— Нужен он мне, — махнул рукой Гнат.
«А что, если Наташе вернуться домой? Дескать, была в гостях у тетки. И ультиматум мужу: или на чердаке спрячется радист, или придут минеры и нацепят на шею «медальон» со взрывчаткой. Как он себя поведет?»
— Я, кажется, нашел выход для твоего Анатолия. Может, удастся вставить пару клепок в его голову.
Наташа заплакала. Гнат стал гладить ее золотистые волосы. Вдруг припал к ним губами. Обнял Наташу, начал целовать ее горячий лоб, щеки, губы. Она не отталкивала его, не сопротивлялась. Только вырвалось из груди как стон:
— Какие же мы несчастные с тобой, любимый!
Наташа легла на кушетку. Гнат заботливо укрыл ее клетчатым, сшитым из цветных треугольничков и квадратиков одеялом.
— Мне пора идти.
— Иди. Не сердись на меня, не осуждай. Умоляю. Я уже сама осудила себя. Иди, — прошептала Наташа.
Когда Гнат вышел на улицу, в небе над морем светило солнце. Ветер совсем утих.
Возле школы Гнат встретил в полной боевой экипировке три группы подрывников. Они шагали на подворье рыбколхоза, где их уже ждал обоз из нескольких саней: очередной ледовый десант отправлялся на вражеский берег.
Гнат в знак приветствия поднял руку.
Где-то неподалеку, как и два дня назад, завыл Пират. Но в этот раз он выл более жалобно. А может, это Гнату просто показалось.
1
Колхозники рыболовецкой артели пообещали дать минерам лошадей и сани, набить на полозы подрезы, позаботиться о бузлуках.
Бойцы днем и ночью учились закладывать мины на дороге с твердым покрытием, возле строений. Вскоре всем выдали стеганки, маскировочные халаты, саперные ножи, кусачки, комплект инструментов для работы с минами, гранаты Ф-1.
Полковник Веденский побывал в штабе Азовской флотилии — с нею спецбатальон должен будет держать постоянную связь. Встретился с командующим армией, в тылу которой будут базироваться минеры. И моряки, и армейцы просили, чтобы боевые диверсионные группы приводили с северного берега «языков», наносили на карту дислокацию вражеских войск и огневые точки, узнавали, по каким дорогам движется техника немцев.
Что касается разведки, у Ильи Гавриловича был свой план. Он предусматривал использовать для сбора сведений о противнике рацию старшего сержанта Михалюты, которую тот взял с собой, когда ехали сюда, с разрешения полковника Шаблия. Чтобы скорее найти общий язык с разведотделами, полковник Веденский посещал штабы армий и Азовской флотилии вместе со старшим сержантом.
Но вот все споры и сомнения остались позади. Спецбатальон минеров, преодолев нелегкие сто тридцать километров, прибыл на берег залива, на место наиболее вероятной возможности вторжения фашистских моторизованных сил.
Уставшие бойцы были рады жилью, уже приготовленному для них интендантами. Казармами стали молокопункт (коров еще осенью, когда немцы взяли Ростов, погнали дальше, в глубь Северного Кавказа), а также классные комнаты в школе, стоявшей у самого обрыва. Это было старое здание из красного кирпича, с широкими окнами, на высоком фундаменте. Классы были пусты — начались зимние каникулы. Еще один взвод разместился внизу, под кручей, в помещении правления рыболовецкого колхоза. Командиров расселили по хатам.
Группа Михалюты заняла самый большой класс. Дежурные затопили печь. Повеяло теплом, домашним уютом.
Гнат лег на соломенный матрац, закрыл глаза. Стал вспоминать пройденную нелегкую дорогу.
Из Азова вышли перед рассветом. Над бескрайней степью висел молодой месяц. Через полтора часа оказались у моря. Оно таинственно поблескивало льдом. В лучах солнца пламенели зубчатые верхушки торосов, темнели проруби, пробитые рыбаками. Слева — степь, припорошенная снежной крупой. И в степи, и на море снег не держался — сдувало ветром. Но в балочки и низины его столько намело, что можно было утонуть с головой.
Впереди шла боевая охрана, за нею на санях командование батальона, потом минеры, построенные по взводам и ротам, а в хвосте колонны — походная кухня.
Полковник Веденский время от времени останавливал свою машину и ждал, пока пройдет весь батальон. В шеренгах плечом к плечу с красноармейцами шагали и бойцы-испанцы.
Кажется, на третий день пути он увидел Нину и рядом с ней сержанта Дмитрия Нудьгу. Улыбнулся, вспомнив слова капитана Доминго: «Мадридцы все знают!..»
Он смотрел на Нину и сержанта, а думал о Наташе. «Где ты теперь? Как живется тебе? Помнишь ли меня? Не забыла?..»
Он и сейчас будто воочию увидел заросшую бурьяном железнодорожную колею, рельсы, поблескивавшие в лучах заходящего солнца, пахнущие смолой шпалы.
Услышал опять немного самоуверенный, кокетливый голос Наташи: «Мой адрес? Село на берегу Азовского моря, крайняя хата над яром возле моста…»
Гнат вдруг рывком поднялся. «Что же это получается? Наташино село находится на крутом берегу Таганрогского залива. Его пересекает шоссейная дорога, ведущая из Мариуполя на Таганрог, дорога, имеющая для немцев большое стратегическое значение. Одно из заданий у нас — ставить мины на шоссе. Несомненно, в том селе есть гарнизон, поскольку оно чуть ли не самое большое между Мариуполем и Таганрогом. А если так, то почему бы… — у Гната перехватило дыхание: — Если Наташа вернулась домой, то она, конечно, поможет нам…»
В классе было шумно. Мануэль Бельда что-то наигрывал на мандолине, а Сергей Колокольцев выбивал на ложках ритмы зажигательной мелодии. Несколько бойцов притопывали в такт ногами. Но вот все притихли: вошел дежурный и сообщил, что завтра три группы, в том числе и группа старшего сержанта Михалюты, отправляются на тот берег.
— Вас ист дас?.. Выходим в море! На катерах? — нарушил первым молчание Колокольцев.
— А мне определенно что-то погода не нравится. Как бы не потеплело, — озабоченно обронил самый старший по возрасту в группе Степан Воскобойников.
— Что? Твой барометр показывает к оттепели? В носу закрутило? — пошутил Колокольцев, — Так ты подбрось в него табаку, как вон Цимбалюк подбрасывает топливо в печь! И твой нос покажет «добро» на выход.
Воскобойников был человеком незлобивым и в ответ на подобные шутки прикладывал обычно большой палец к виску, а остальными четырьмя выразительно помахивал, произнося при этом лишь одно слово: «определенно».
— Сергей, прекрати выступление не по делу! — оборвал Колокольцева Нудьга.
Михалюта подошел к окну. Опершись на подоконник, стал смотреть на небо. Оно было чистым, дымы из труб поднимались ввысь, слегка покачиваясь. Ветра почти не было, и он подумал, что предположение Воскобойникова едва ли оправдается. Спросил у дежурного:
— Обоз готов?
— Да. Колхозники рыбартелей помогли. И сани приготовили, и попоны для лошадей пошили. — Дежурный, козырнув, вышел.
Цимбалюк поставил на стол казан с чаем.
— Жалко, кофе нет. В Испании мы каждый день пили кофе.
— Вас ист дас? А мясо вы там ели? — спросил Колокольцев. — Я читал про знаменитого рыцаря Дон Кихота. Однажды он врезался в отару овец. Вот где было мяса на шашлыки!
— Мясо мы ели. В Испании достаточно мулов и буйволов. А бараниной нас угощали крестьяне, когда мы им помогали во время сева или во время жатвы, — ответил Цимбалюк. — Чудно как у них сеют кукурузу — зерна втаптывают пятками в землю.
— В горах иначе не можно сеять, — пояснил Чико. — Зерна надо втаптывать, чтобы с террас не смыл дождь.
Дневальные принесли термос с кулешом. Нудьга разрезал буханку на равные доли, попросил Воскобойникова раздать бойцам. Колокольцев насадил свой кусок на нож и принялся поджаривать на огне. Хлеб станет легче, уменьшится в размере, но зато будет хрустеть на зубах и пахнуть дымком.
Съев миску кулеша и выпив кружку чая, Гнат лег на матрац, задумался. С кем же завтра пойти ему к хате Наташи? Все бойцы вроде бы надежные парни. Никто из них в трудную минуту не бросит товарища в беде. Но тут важно, чтобы об этом визите не узнало преждевременно начальство. Сначала надо все разузнать, а потом уж докладывать. Если Наташа дома, неужели она не уговорит мать где-нибудь спрятать его с рацией на два-три дня?
В классе тихо зазвучала песня.
Зашуміла та біла береза,
Та ще й калинові гаї.
Не завдавай, молода дівчино,
Мому серцю туги…
Гнат знал, что с этой песней восемь лет назад Павло Цимбалюк пересек Атлантический океан. В Канаду его позвал отец, который годом раньше уехал туда на заработки. Эту песню слышали и канадские леса, где Павло и отец вместе с такими же бедняками, как они (финнами, французами, поляками, сербами), работали на лесоразработках.
— Я думаю, что у каждого человека есть своя задушевная песня, — вздохнул Воскобойников.
— Си… Да… — послышался голос всегда молчаливого Мануэля Бельды.
В класс вошел высокий, немного неуклюжий в кожухе деда Федора Семеновича Марьяно Чико. Улыбаясь, достал из полевой сумки белый пушистый шарф и такие же белые шерстяные носки.
— Зина подарок, — похвастался он.
— Вас ист дас? Старик подарил кожух, а внучка — шарф! Везет же людям! Дай-ка… — Колокольцев не договорил — по радио начали передавать сводку Совинформбюро.
На запад и северо-запад от Москвы Красная Армия продолжает наступательные бои. Диктор перечислял освобожденные селения, большинство названий которых бойцы слышали впервые. Под Ростовом, под Ржевом и под Тихвином — без перемен. На Ленинградском фронте бои местного значения, немцы обстреливают осажденный город и сбрасывают на Ленинград бомбы.
Когда диктор умолк, Гнат перевернулся на правый бок, подложил руку под щеку и закрыл глаза.
Где-то на улице завыла собака. Мануэль Бельда вдруг вскочил с матраца и прошептал:
— Это Пират.
— Какой Пират? — удивился Михалюта.
— Встретил тут собака. Такой доверчивый.
— Ну и Мануэль…
— Я люблю собак. А завтра в море…
— Ты так говоришь, будто мы уходим на подводных лодках.
— Я ненавижу подводный лодка, — сморщился Бельда.
Он с минуту помолчал и стал рассказывать об одной страшной трагедии.
…В мае 1937 года Мануэлю довелось сопровождать добровольцев из Франции на одном из барселонских судов. Оно отчаливало из Марселя. Ночью тайком от полиции Бельда провел добровольцев на корабль. В трюме собралось около двухсот пятидесяти человек. Но обо всем пронюхали шпионы. Утром на судно ворвались французские жандармы. Матросы начали с ними драку, не пускали их в трюм. Видимо, жандармы не очень-то и старались исполнить свои обязанности. Помахав кулаками, они вскоре ушли.
В трюме было тесно. Не хватало воздуха. Люди задыхались.
Наконец отчалили.
Через несколько часов патрульный катер сообщил, что поблизости находится фашистская подводная лодка. Но капитан не испугался и дал команду следовать дальше. Появился республиканский самолет, помахал крыльями. Настроение у пассажиров улучшилось.
Мануэль Бельда вышел на палубу, стал любоваться морем. Еще час, и покажется Барселона.
Вдруг всплыла подводная лодка, выпустила две торпеды. Одна прошла мимо, другая попала в заднюю часть судна. Несколько человек было убито, многих ранило. Все начали спешно надевать спасательные пояса.
Судно стало тонуть.
«Вот она, моя смерть! — подумал Мануэль. — Даже могилы не будет!»
Матросы и бойцы-добровольцы начали торопливо отвязывать спасательные лодки и спускать на воду. Возле одной из них оказался Мануэль, стал помогать матросам. Лодка повисла на канате. Наконец пассажиры уселись. Когда до воды оставалось метра два, лодка опрокинулась, люди очутились в море.
Вода вокруг корабля была багряной от крови. Кто не умел плавать, хватались за доски, за бочки, за все, что попадалось под руку.
Рядом сел гидроплан, его облепили люди, будто пчелы свои соты. Мануэль был далеко от гидроплана и уже начал захлебываться водой. Он снова стал прощаться с жизнью. Никто над ним не заплачет, не запоет, как над тем парнем:
Як умру, то поховайте
Мене на могилі
Серед степу широкого…
— С тех пор я и ненавижу подводный лодка, — закончил свой рассказ Мануэль.
В классе воцарилась тишина.
— А как же ты остался в живых? Кто тебя спас? — нарушил наконец молчание Нудьга.
— Нас пришли подобрать две моторный лодка. Еще десять лодка выслал рыбаки. В одну втащил меня. Скоро я пришел в себя. Кто-то протянул бутылка рома…
— И сколько же тогда людей утонуло? — спросил тихо Гнат.
— Человек семьдесят… Нас переодели в сухой одежда, а вечером поезд поехал в Барселона. В вагоне я встретил еще один «утопленник» — Пабло Цимбалюк.
— Вот, значит, когда вы стали братьями. Поэтому Цимбалюк и просился быть вместе с тобой.
— Си… Да, камарадо Гнат!
Мысли Михалюты снова унеслись на вражеский берег. Встретит ли он в селе Наташу? А если ее нет, то, может быть, мать не откажется им помочь… Скорей бы наступило это завтра! Говорить командирам о Наталке он пока не будет. Зачем ловить рыбу впереди невода?..
Где-то неподалеку опять завыла собака. Бельда вздрогнул, резко поднял голову. Долго прислушивался. Потом тяжело вздохнул и, ни слова не сказав, ткнулся головой в подушку.
2
Полковник Веденский и старший лейтенант Мотыльков провожали три диверсионные группы в первый рейд. Минеры были одеты в маскхалаты, лошадей ездовые покрыли белыми накидками. На санях — мины, вязанки сена, мешок с овсом, ранцы с патронами, сухарями и вяленой рыбой. Были здесь и лопаты, ломы, кайла, без которых не обойтись во время работы на замерзшем грунте.
Пожатия рук, слова напутствий: в случае непогоды минеры должны были вернуться даже с середины залива.
На круче стояли женщины и девчата. Каждая что-нибудь принесла на дорогу бойцам.
Провожала минеров и Нина. Она сразу же подошла к группе Михалюты и, к удивлению Колокольцева, подала руку Нудьге.
Сергей толкнул локтем в бок Мануэля, стоявшего рядом.
— Видел? — кивнул он в сторону Нудьги и Нины. — Вас ист дас? Что сказал бы твой капитан Доминго?
— Доминго сказал бы, что мадридцы все знают!
— Даже Пират и тот с завистью поглядывает на них! — Колокольцев наклонился к собаке, которая терлась возле ног Мануэля. — Пошел вон, Пират! Бузлуки на твои лапы не наденешь, и если ты побежишь за нами, то назад не вернешься.
Бельда засмеялся и стал гладить пса.
Наконец лошади, запряженные в сани, тронулись. Ледовый десант быстро удалялся. Вскоре его уже не было видно с берега.
Цокали конские копыта, отбивая кусочки прозрачного льда. Впивались в лед шипы бузлуков, надетые на сапоги. Посвистывали надрезы на санях, полосуя лед, будто остро заточенные коньки. Фыркали лошади, выдыхая клубы сизого воздуха.
Вечером группы разделились, как и было предусмотрено. До вражеского берега оставалось километров восемь — десять.
Михалюта посмотрел на часы. Без двадцати минут пять.
Смерклось. Небо стало тяжелым, покрылось тучами. Неожиданно подул ветер, пошел густой снег. Северный, бьющий в лицо. Лошади остановились — глаза залепливало снегом. Как ни уговаривали их ездовые, как ни кричали на них — они ни с места. Пришлось вести под уздцы.
Преодолели еще километров пять. По подсчетам Михалюты, уже должны были быть торосы, а от них до вражеского берега не больше двух-трех километров. Но торосов не было видно.
— А не сбились ли мы с пути? — встревожился Воскобойников. — Определенно.
— Вас ист дас? Имея компас, разве можно заблудиться? — возразил Колокольцев.
В эту минуту внезапный шквал сбросил с саней вязанку сена, и она покатилась по льду. Колокольцев тут же побежал за ней. Несколько раз упал, но все же догнал ее, принес и положил обратно на сани.
Прошел еще час. Лошади ступали тяжело. Груз был нелегким. На санях не только мины, но и много взрывчатки. Ее решили перенести на вражеский берег с первого же выхода и где-нибудь спрятать, чтобы в следующий раз добираться «налегке», лишь с одними минами.
— Может, все-таки сбил нас с курса ветер? — снова забеспокоился Степан.
— Еще, не дай бог, в Турцию занесет через Керченский пролив! — воскликнул Колокольцев.
— Определенно, мелешь такое! Все же не зря крутило в коленях.
— В правую или в левую сторону? — засмеялся Колокольцев. — Попроси Нудьгу, он раскрутит.
Сержант Нудьга никак не среагировал на эти слова. У него одно в голове — Нина. Молодец-таки Гнат, замолвил словечко. Нина стала теплее относиться к нему. А что? Разве он хуже других? Разве она не знает, что в пограничники всегда отбирают самых достойных людей?.. А достоин тот, кто предал Родине, честен, смел и не без царя в голове. Об этом говорили еще на границе и Шаблий и Веденский. Разве не он, Дмитрий, догадался применить против захватчиков мины-«ведра»?..
На сердце у Дмитрия тепло. Когда покидали берег, к нему подошла Нина, подала свою маленькую руку, улыбнулась. Эта улыбка и греет сейчас его душу.
Что нужно человеку для счастья? Точно так же Нина прощалась с Михалютой, Колокольцевым, Цимбалюком, со всеми минерами. Ну и что? К Нудьге-то она подошла первой. Он это хорошо знает. И счастлив этим.
Вскоре минеры наткнулись на глыбы льда с острыми вершинами. Это и были долгожданные торосы, где бойцы должны оставить лошадей и ездовых и дальше, к берегу, добираться уже пешком.
— Ну что, товарищ командир? — потер руки Нудьга. — Будем готовиться к вылазке.
— Будем, — кивнул Михалюта. — Не забывайте о разведке. Запоминайте хорошо дорогу. Подмечайте каждый бугорок, тропку, овраг, каждый сугроб снега. Я пойду в сторону поселка, а ты, Нудьга, прямо по стрелке компаса.
— Хорошо. Мусафиров, Бабаян! Забирайте с саней пакеты. А вы, — обратился Нудьга еще к трем бойцам, — берите лопаты, кайла и все остальные причиндалы.
— Есть взять «заказные бандероли»! — прогудел в ответ Мусафиров и начал складывать в вещмешок замотанные в материю, не пропускавшую воду, плитки тротила.
— Определенно, я и Цимбалюк с лошадьми будем ждать вас в торосах, — ни к кому не обращаясь, вздохнул Воскобойников.
— Да, вы будете ждать нас здесь, — сказал Михалюта и добавил сочувственно. — Кому-то же надо… Со мной пойдут двое.
— Я, товарищ командир! — шагнул к Гнату Мануэль Бельда.
— И я! — поднял руку, словно школьник на уроке, Сергей Колокольцев. — И никаких там «Вас ист дас?»!
— Согласен. Со мной пойдут Бельда и Колокольцев!
Торосы остались позади. Михалюта, Бельда и Колокольцев шли теперь по ровному льду. Иногда встречались небольшие сугробы — верная примета, что берег близко.
Здесь был финиш восточных ветров. Но сегодня дул северный. Сейчас он притих, обессилел, будто сказочный дракон, которому отрубили все головы. На небе ни луны, ни звезд. Вокруг — белая тьма.
3
Дмитрий Нудьга знал, что не только в группе, но и во всем батальоне его считают опытным минером, бесстрашным солдатом, закаленным еще в мирное время на границе. Знает об этом и младший лейтенант медслужбы Нина. А какая девушка может быть равнодушной к воину, которого другие солдаты называют отчаянным, смелым? С далекого Урала, из Кирова, Ярославля девчата, даже не видя в глаза красноармейцев, пишут им искренние, ласковые слова. Нину, конечно, храбростью не удивишь: она сама находится на фронте. И все-таки… К нему первому подошла, когда провожали их в этот рейд. Да и не такой уж он и храбрый, отчаянный. Обычный солдат, как все. Можно подумать, что он не боится смерти, что ему на все наплевать. Так уж и не боится! Конечно, боится. Кто же не боится этой смерти?..
Ему вспомнилась служба на границе. Приходилось задерживать и лазутчиков, диверсантов. Но сейчас он сам для немцев и диверсант, и лазутчик. И они, ясное дело, примут все меры, чтобы обезвредить его. С ним будет лишь пятеро своих, а рядом — целые фашистские дивизии. Поэтому каждый шаг, каждое движение должны быть хорошо продуманы, всесторонне взвешены.
— Будьте осторожными, — шепотом предупредил минеров Нудьга, когда подошли к берегу. — Со мной — Мусафиров и Бабаян. Остальные ждут здесь.
Берег был крутой, обрывистый. Промерзшая земля — словно камень. Кое-где росли кусты терна, глода. Руки натыкались на высохший бурьян. Мусафиров тихо ойкнул, наткнувшись на чертополох, — колючки достали до пальцев даже сквозь рукавицы.
Наконец вскарабкались наверх. Им повезло. На круче огневой точки не было.
Несколько минут лежали, отдыхали.
— Запоминайте каждую былинку, — сказал Нудьга, вглядываясь прищуренными глазами в белую равнину, раскинувшуюся перед ними.
В нескольких десятках метров едва различимо поблескивало шоссе Таганрог — Мариуполь. Это и есть их объект. За шоссе — степь. Там виднелись, словно маленькие копешки сена, кусты терна и боярышника, вдали, слева, сквозь негустой снегопад мерцали огни. Там населенный пункт. И конечно же гарнизон немцев — рыбаки в своих хатах не станут жечь глубокой ночью ни ламп, ни каганцов. Справа шоссе, убегая от моря, круто изгибалось. Это как раз то место, где надо ставить мины.
Нудьга встал.
— Добираемся вон до тех кустов, что на той стороне дороги.
Пригибаясь, побежали к шоссе. Но вскоре пришлось залечь — появился патруль.
Через несколько минут два солдата поравнялись с минерами. Воротники шинелей подняты, поверх шапок повязаны то ли женские платки, то ли башлыки.
Когда патруль растаял в снежной пелене, Нудьга поднял руку.
— Пошли дальше.
— А может, давайте ползком? — предложил Мусафиров.
— Правильно. Так будет безопасней, — согласился Нудьга.
Переползли шоссе, забрались в кусты.
— Копайте, долбите яму, — приказал Нудьга. — Здесь будет наш склад. Посматривайте на шоссе. А я снова — на лед.
Когда он спустился с кручи в залив, к нему подбежали трое минеров.
— Ну как там?
— Пока все в порядке. Идите влево, в направлении населенного пункта, и ставьте мины. Один наблюдает, двое устанавливают. Постарайтесь без стрельбы. Сделайте свое дело, возвращайтесь сюда же! Возьмите тротила на три мины. Я заберу остаток.
И снова сержант Нудьга с тяжелым вещмешком за плечами стал карабкаться по обрывистому берегу наверх. За ним — трое десантников.
На круче минеры немного передохнули и поползли к дороге. Нудьга — прямо, остальные — влево.
По шоссе проходили патрульные солдаты. Время от времени светили по сторонам карманными фонариками.
Нудьга слышал негромкий разговор, смех гитлеровцев. Переговаривались они как-то устало. Видимо, патрулирование их подходило к концу и с минуты на минуту должна была прийти смена.
Снег уже еле сыпался, но ветер не утихал. Подул, казалось, еще сильнее. Нудьга вытащил из рукавиц руки, стал растирать исцелованное лютым декабрьским ветром лицо. «Как там Михалюта, Бельда и тот «ночник» — Колокольцев? А может, они напоролись на немцев и… Война есть война…»
Чтобы как-то отвлечься от этих тревожных мыслей, Дмитрий начал вспоминать свое детство.
Еще в шестом классе он решил, что станет пограничником, как Карацупа, — о нем писали в пионерских газетах. Отец работал тогда бригадиром поезда и два лета брал его с собой. Где только не побывал он: в Москве, Севастополе, Мурманске, Одессе, Ленинграде… А однажды даже ездил во Владивосток. С вокзала пошли к памятнику борцам революции на Дальнем Востоке. На высоком пьедестале — фигура красноармейца со знаменем. Ниже — с одной стороны группа бойцов первой русской революции, а с другой — отлитые из бронзы партизаны Приморья. Он смотрел на огромный памятник, и ему слышалась песня, которую часто пели в школе. Последние ее слова: «И на Тихом океане свой закончили поход» — звучали всегда как-то особенно, казалось, отзывались в самом сердце. Об этой поездке во Владивосток, о памятнике он написал заметку в школьную газету. И все мальчишки завидовали ему. А учительница Клавдия Васильевна похвалила его в классе при всех учениках…
Добравшись до кустов, Нудьга сбросил с плеч вещмешок.
— Принимайте еще одну «заказную бандероль»!
— Ого, целую гору приволок! — удивился Бабаян.
— Зато на льду теперь ничего не осталось.
Вдруг в небе над заливом вспыхнули ракеты, где-то вдали затрещали крупнокалиберные пулеметы.
Минеры замерли, будто каждого оглушили эти выстрелы, ослепили вспышки ракет.
— Чего они всполошились? — задумчиво произнес Нудьга. — Может, просто от страха? Подбадривают себя? Ладно, — махнул он рукой. — Бабаян, ты прикрывай нас, а мы с Мусафировым начнем ставить мину.
— Есть прикрывать! — ответил Бабаян.
Они уже не раз ставили мины «на шомпол», «на палочку», мины с упрощенным подрывателем «на шнур», а Нудьга даже мины-«ведра». Но это все нижний этап в минной войне. Сейчас у них — новинка, мины замедленного действия, обращению с которыми учил сам полковник Веденский и капитан Доминго.
«Неужели не успеем поставить до возвращения патруля? — тревожился Нудьга. — Должны! Обязаны успеть!»
Это была его первая мина замедленного действия. Взорвется она не под первой машиной, что проедет по ней, а под четвертой. Вторую мину он настроит на пятую машину. Третью — на седьмую… И так каждая группа! О, если все пройдет удачно, будет такой эффект!
Ямка готова. Теперь надо быть особенно осторожным. Ведь взрыватель — химический электролит. «Настройка» его на заданный срок — очень тонкая и опасная работа.
Наконец первая мина поставлена.
Бабаян никаких сигналов тревоги не подает, значит, можно спокойно заниматься своим делом.
Нудьга с Мусафировым отошли шагов на десять и стали копать новую ямку.
Когда поставили третью мину, подбежал Бабаян.
— Сюда едет машина, вдалеке мигнули фары.
— Вот и хорошо, — улыбнулся Нудьга. — Сейчас поищем поблизости выбоину и поставим мину натяжного действия. Осталось еще пять килограммов тротила и взрывателей.
Выбоину нашли быстро. Немного углубили ее, положили заряд со взрывателем.
Нудьга вставил во взрыватель тонкую палочку, к ней привязали нитку от парашютной стропы, выкрашенную в серый цвет. (Даже на такую мелочь было обращено внимание во время подготовки к вылазке на вражеский берег.) Мусафиров осторожно вынул предохранительную чеку из взрывателя, а Бабаян засыпал выбоину и заложил ее камнями.
Нитку протянули через дорогу, вбили на обочине в мерзлую землю колышек и привязали к нему.
— Машина уже близко. Бежим к заливу! — приказал Нудьга.
— Вот и получат сейчас фрицы от нас подарочек, — потер озябшие руки Бабаян.
— Заказную бандероль с нашей печатью, — добавил Мусафиров.
— Бежим, бежим быстрее! — поторопил их Нудьга.
4
Осторожно, будто по битому стеклу, пробирались Михалюта, Колокольцев и Бельда к вражескому берегу.
Вдруг огненной змеей взлетела в небо ракета.
— Ложись! — крикнул Колокольцев, шедший немного впереди.
В сполохе ракеты Гнат увидел вмерзшие в лед судна. «Наверное, баржи!» — подумал он и упал на лед.
Застрочили пулеметы.
«Все ясно: на суднах живут в кубриках солдаты. Услышав сигнал тревоги, выскочили на палубу и начали стрелять, — догадался Михалюта. — Вот тебе, Гнат, и первое боевое задание».
Он закрыл голову руками, будто они могли защитить от вражеских пуль.
«Не может быть, чтобы фашисты нас заметили! — сверлила мозг беспокойная мысль. — Стреляют наугад. Для того чтобы спокойней потом спалось в позднюю ночь. А может, немецкие агенты предупредили командование, что на южном берегу дислоцируется батальон, готовящий к рейдам диверсионные группы?.. Если так, то… А я ведь еще хотел побывать в хате над обрывом, возле мосточка. Тот мосток надо взорвать…»
— Командир! — крикнул Колокольцев. — Мануэль убит!
— Убит? — вздрогнул Михалюта. — Да ты что…
— Наверно, слепая пуля, — Колокольцев приложил голову к груди испанца. — Сердце молчит.
Гнат подполз к Бельде.
— Мануэль?!
Увидел на льду кровь.
«Вот так. Сколько он воевал на своей земле, пришел помогать нам, и… погиб сын оливковой страны на льду Азовского моря. А вчера говорил про свое родное Средиземноморье, в котором четыре года назад чуть не утонул. И там море, и здесь море… И еще говорил с Цимбалюком о «Заповіте» Шевченко, что звучал над Пиренеями. Песню, обращенную к людям Украины, пели на границе Франции и Испании. Почему он так часто вспоминал эту песню? Боялся умереть в море? Боялся, что не будет на земле могилы? И все же погиб в море, хотя и скованном льдом…»
В небо взвилась еще одна ракета. С палуб судов снова застрочили пулеметы. Ракета погасла, и пулеметы смолкли.
«Что я скажу полковнику, испанцам? Что войны без жертв не бывает? Еще ни одной мины не поставил, а уже потеряли бойца. — Гнату вспомнился Пират, который терся возле ног Мануэля на берегу. — Возможно, собака предчувствовала беду? Бессмысленная смерть. Так мизерна цена жизни!»
Михалюта с Колокольцевым завернули неподвижное тело Мануэля в плащ-палатку, как заворачивают маленьких детей в одеяло, когда выносят их на улицу.
Что они знали о нем? Почти ничего. Ни Гнат, ни Сергей не были с Мануэлем в Испании. И вместе с тем знали много. Ведь Бельда воевал под командованием Ильи Гавриловича, ходил в тыл фалангистов, взрывал итальянские и немецкие машины и поезда. Мануэль с Сергеем часто играли по вечерам: один на мандолине, другой на гитаре. Теперь мандолина осиротела.
Положив тело Мануэля на спину, Михалюта тихо сказал:
— Пошли назад.
«И зачем я его взял с собой? — упрекал он себя. — Проклятые баржи! Надо обозначить их на карте».
— Командир! Баржи мы должны уничтожить! Этого требует смерть Мануэля, — сказал Колокольцев, будто догадавшись о мыслях Гната.
Путь к торосам был нелегким. Михалюта и Колокольцев то и дело обращались друг к другу: «Давай я понесу Мануэля! Ты устал!» Они не говорили «мертвого», «труп». Для них Бельда оставался живым.
Времени не замечали: хотелось скорее встретить своих. И в то же время побаивались этой встречи, ведь в торосах — Цимбалюк, боевой друг Мануэля. Это же он просил Гната взять Бельду в свою группу.
«Что теперь скажешь Павлу, испанцам?» — уже в который раз задавал себе этот мучительный вопрос Михалюта.
Впереди поблескивал чистый лед, по нему курился снег. Гнат достал спички. Огонек вспыхнул и тут же погас. Колокольцев поднял полы маскхалата, прикрыл руки Михалюты от ветра. Гнату удалось зажечь три спички. Когда они сгорели до конца, Сергей сказал сердито:
— Вас ист дас? Никакого ответа! Спят они, что ли?
— Нудьга со своими уже на берегу. А Цимбалюк и Воскобойников просто не заметили нашего сигнала, — спокойно произнес Михалюта. — А может, ты плохо смотрел?
— Я ночью хорошо вижу, — буркнул недовольно Колокольцев. — Нигде никакого огонька-ответа.
— Неужели мы свернули в сторону и прошли мимо нашего лагеря в торосах?
— Ни огонька! Только белые мухи перед глазами. Вот тебе и «Вас ист дас?»! — вздохнул Колокольцев.
Он стал испуганно смотреть по сторонам. Это не понравилось Михалюте. «Не зря Нудьга предупреждал, — подумал он. — Да, такой, наверно, может оставить товарища в беде. До вражеского берега рукой подать и не заблудишься».
Гнат посмотрел на съежившегося Колокольцева, утомленного тяжелой ношей, — тело Мануэля частенько лежало и на его неокрепших плечах.
«Вот и верь таким… Но я и Наташе верил… А разве сейчас не верю? Как же жить и воевать без веры?..»
— Мануэля понесу я! — решительно сказал Гнат. — И нести буду, пока не встретим своих!
— Свои могут быть километров за двадцать пять на том берегу залива.
— Ничего, донесу.
— А я? Так не годится! — рассердился Колокольцев.
— Ты слабее меня. Да еще такой ветер и мороз. Шагай и помалкивай. Так будет лучше.
Гнат старался ступать мелкими шагами, чтобы три шипа на бузлуках глубже входили в лед.
Вдруг ему послышался чей-то голос и как будто смех. Но разве сейчас до смеха? Он повернул голову, с тревогой спросил Колокольцева:
— Сергей, ты что-то сказал?
— Вас ист дас? Я молчу. Выполняю приказ.
Значит, все это померещилось. Ему просто вспомнилась ироническая, пренебрежительная ухмылка Анатолия Петровича на харьковском вокзале, когда провожал Наташу. Вспомнился ее голос. Эти воспоминания и породили галлюцинацию.
Уже более двух часов находятся они в пути, а торосов, где их ожидают Воскобойников и Цимбалюк, нигде не видно. У Гната онемела спина под тяжестью тела Мануэля. Ноги подкашиваются. Кажется, еще шаг, два — и все, дальше он не сможет идти.
— Слышишь, командир? — дернул его за рукав маскхалата Колокольцев.
Гнат остановился, присел, опустил на лед тело Бельды.
— Откуда у тебя силы берутся вот так идти без передышки? Думаешь, если мы у немецкого берега, так я оставлю тебя? Побегу к ним, и концы в воду?
— Если бы я в тебя не верил, не взял бы с собой. Было из кого выбирать, — ответил сердито Михалюта. — Случилось нежданное-негаданное. К тому же мы еще и заблудились.
— А может, дать короткую очередь из автомата? Или гранату бросить? Вдруг наши услышат?
— Давай.
Прозвучала короткая очередь. Прислушались. В ответ — тишина.
— Нам не донести Мануэля, — вздохнул Колокольцев.
— Что ты хочешь этим сказать? — насторожился Михалюта.
— До нашего берега километров двадцать, не меньше. Своих мы уже не застанем. Они уехали, чтобы их утром в торосах не накрыли немцы из минометов и орудий… У меня есть бечевка. Давай привяжем ее к плащ-палатке с телом Мануэля и потащим. Где перекат, сугроб, там перенесем. Иначе выбьемся из сил и замерзнем где-нибудь посредине моря.
— Ты молодец, — улыбнулся Михалюта. — Хорошая мысль. Давай так и сделаем.
Сколько они еще прошли? Километр, два? Остановились. Начали бить друг друга по коленям рукавицами, натирать друг другу снегом щеки.
Гнат упал. С его головы слетела шапка и покатилась по льду. Колокольцев кинулся за ней.
Когда вернулся, Михалюта лежал, уткнувшись лицом в снег.
Колокольцев склонился над ним.
— Вот шайка… В волосы набилось снегу. И он уже смерзся.
Где-то на севере прозвучали один за другим три взрыва.
— Это наши, — прошептал Михалюта.
— Какая-то машина уже подорвалась на мине. Или хлопцы саданули по мосту. За наши муки, командир… А шапку надо подвязать, а то еще раз слетит, не догонишь.
Взрывы на шоссе придали Михалюте и Колокольцеву сил. Они встали, побрели дальше.
Каждый шаг давался нелегко. Падали, вставали и снова падали. Снег забивался в валенки, в рукава, под шапку.
«Нет, неправду говорил Нудьга о Колокольцеве. Без Сергея я, наверное, давно бы замерз. Не надо было мне одному без передышки столько нести Мануэля… — Михалюта остановился и тут же упал. От его дыхания лед под щекою стал влажным. Гнат ощутил на языке привкус соли. Полежать бы минут десять, пять, даже минуту… Наверно, вот так же солоно и горько было Мануэлю, когда он тонул к своим родном море…»
И ушах Гната зазвучал «Заповіт» Шевченко: «Як умру, то поховайте мене на могилі…»
5
Ветер внизу, в торосах, дул не очень сильно, но все равно и здесь было не теплее, чем на берегу. Лошади стояли со взъерошенной шерстью, понурив головы, переступали с ноги на ногу. Воскобойников и Цимбалюк время от времени поднимались с саней, подходили к лошадям, поправляли на них «рыцарские балахоны», давали овса. Но животные не ели — ветер рассыпал зерно по ледяному полю.
— Ну и погодка! Да еще эти выстрелы и вспышки ракет! Уже пора бы вернуться Нудьге с хлопцами. Определенно! А о Михалюте нечего и говорить! Как ты думаешь, Павло? — обратился Воскобойников к Цимбалюку.
— Тревожно на сердце, батьку! Из головы не выходит американец Мунь, — ответил Цимбалюк.
— Кто он, этот Мунь?
— Наверно, коммунист. В Испании это было. Послало нас командование помочь республиканцам, попавшим в западню. Наша группа во главе с Мунем остановилась возле дороги. Я с тремя интернационалистами заминировал ее. Вскоре появилась колонна машин с фашистскими солдатами. На наших минах подорвалось и загорелось три машины. Но нам тут же пришлось вступить в бой. Из других машин повыпрыгивали солдаты и развернулись цепью. Группа наша оказалась в железных клещах. Мы стали прорывать вражеское кольцо. Муня тяжело ранило. Я и еще один боец понесли его на руках. Уже стемнело, небо заволокло тучами, и мы не знали, куда, в каком направлении надо идти. «Дайте мне несколько гранат, а сами идите дальше! — сказал Мунь. — Иначе мы все погибнем!» Мы не послушались и приготовили для него носилки. Тогда Мунь взял гранату и сказал: «Если вы меня понесете, я подорву себя и вас». Что нам оставалось делать? Спасти бы его мы все равно не смогли. Он уже умирал. Когда Мунь повторил свой приказ, подняв над головой гранату, мы со слезами на глазах оставили его. А вскоре позади раздались крики фалангистов. И тут же прогремел взрыв.
— Вон как… Мужественным человеком был Мунь. Определенно, — вздохнул Воскобойников.
Неподалеку послышались голоса. Цимбалюк и Воскобойников насторожились. Взяли в руки автоматы. Но тревога их была напрасной. Это вернулась группа минеров Нудьги.
— Что? Все бублики и пряники оставили немцам на завтрак? — радостным голосом спросил Цимбалюк.
— Девять замедленного действия поставили. И одну нажимную, — ответил Нудьга. — А где Михалюта?
— Нет его. Не вернулся еще.
— Как нету? — ужаснулся Дмитро. — Уже скоро рассвет!
«Почему я с ним не пошел? — в отчаянии подумал Нудьга. — Какой из него разведчик! Да и можно ли было посылать троих? Неужели?.. Немцы вот-вот могут начать обстрел прибрежной полосы. До них нет и трех километров. Что же делать?..»
— Возвращаемся на свой берег. Михалюта, видимо, обошел нас и, наверное, уже далеко. — Нудьга помолчал, вглядываясь в полумрак. — Да, надо идти. Оставаться здесь больше нельзя.
Вдруг сбоку замаячила чья-то фигура. Первым ее заметил Цимбалюк.
— Наши! Наши идут! — радостно закричал он.
— Не стреляйте! — послышался в ответ женский голос. — Не стреляйте!
К минерам подошла молодая женщина, одетая в теплое пальто, обутая в валенки, с узелком, висевшим на руке.
— Кто ты такая? — строго спросил Нудьга.
— Я на тот берег. Ваши бабахнули на шоссе, я и подумала: «Значит, можно перейти залив. А вдруг и их встречу». Одной боязно в такую даль.
Незнакомка бессильно присела на свободное место на санях и разрыдалась, вздрагивая всем телом.
— Вчера в коленях крутило, сегодня бабу встретили. Разве можно ждать в таком случае какой-нибудь удачи? Определенно, нет, — произнес недовольным голосом Воскобойников и уже более приветливо обратился к женщине. — Поплачьте. Быстрее согреетесь.
— Шла на тот берег? — переспросил Нудьга. — А что ты там забыла?
— Село мое под немцами. А на той стороне наши. У меня там знакомые живут.
Нудьга заботливо укрыл ноги женщины рядном, а сверху положил еще и сена.
— Тронулись.
— Н-но, Серый! — крикнул Воскобойников.
Санные упряжки двинулись по направлению к берегу.
Нудьга сел возле женщины.
— Кто же ходит по льду без бузлуков?
— Я ведь в валенках. Я свою стежку знаю с детства. От хаты балкой до моря, мимо зарослей боярышника и терна. Даже пальто не порвала. А потом — мимо двух самоходных барж, что вмерзли в лед под кручей, и сюда.
— Что за баржи?
— На них склад всяких боеприпасов. И немцы там живут.
— Вон откуда стреляли по нашим! — в сердцах воскликнул Нудьга. — Проголодалась, наверно, пока шла сюда? У нас есть сухари, таранька. Похрупай, пожуй, если… если ты не шпионка. Уж больно складно ты говоришь, как по-заученному.
— Сами жуйте свою тараньку, — сердито ответила незнакомка, перестав всхлипывать.
— Как твое имя?
— Натали, Наташа.
— Значит, на нашем берегу у тебя есть знакомые?
— Да. Я уже сказала.
Над санями засвистели мины, прогремели взрывы. Вспышек с берега не видно, поэтому трудно было определить, как далеко находятся немцы.
— Я видела ракеты и слышала стрельбу, — после долгого молчания произнесла Наташа. — Кто-то из ваших наткнулся на эти баржи?
— Возможно, наш командир. Наверное, где-то заблудился. Мы его догоним. Эй, Мусафиров, дай автоматную очередь! И через каждые четверть часа стреляй!
Тишину вспорола автоматная очередь. Где-то вдали справа в ответ прозвучала тоже очередь из автомата.
— Это старший сержант со своими подает знак!
— Точно. Это Михалюта!
— Стреляй, Мусафиров, еще! — закричали обрадованные минеры.
У Наташи перехватило дыхание. Послышалось или в самом деле кто-то назвал фамилию Гната?
— А командир ваш не из студентов? — дрогнувшим голосом спросила Нудьгу.
— Да, из Харькова, Гнат Михалюта. А что?
— Так и есть! — воскликнул кто-то. — Наши стреляют. Три очереди подряд!
— Хорошо, что мы едем к своему берегу! — Нудьга повернулся к Наташе. — Ты его знаешь?
— Знаю. Познакомились перед войной.
Наташа тяжело вздохнула. Скоро увидит Гната. И что же она скажет ему? Ей вспомнились встречи с ним. Их было не так уж и много, но все они врезались в память. О своей любви Гнат говорил открыто, искренне. Она же немного побаивалась его любви. От многих старших по возрасту девчат и замужних женщин не раз слышала, что с мужьями, похожими на Гната, у которых на первом месте наука, творчество, работа, трудно живется на свете. Жена рядом с таким мужем оказывается как бы в тени. Ну куда ей, простой девушке, равняться с ним?..
— Ты не замерзла? — прервал раздумья Наташи Нудьга.
— Нет! Гната больше не слышно?
— Пока что молчит. Знаешь, он славный хлопец. Даже за меня словечко замолвил одной недоступной девушке!
— Почему же она такая недоступная?
— Я только сержант, а она — младший лейтенант.
— А я под Лохвицей встретила никчемного лейтенанта и хорошего сержанта Пепинку. Настоящий боец! Так что дело, наверное, не в званиях, а в самих нас, людях.
Нудьга в ответ промолчал.
«Какой заботливый этот сержант, — подумала Наташа. — Беспокоится, не холодно ли мне. А сперва принял за шпионку… И о Гнате добрые слова сказал. Как жестоко я поступила с ним! Что скажу: Гнату при встрече? Он же клялся мне в любви, верности. А я?..»
Наташе снова вспомнились последние минуты прощания на харьковском вокзале. А потом печальная одиссея под Лохвицей, ее поспешное замужество и трудная дорога к родному селу.
Пришли они в село, когда морозы уже сковывали землю, а залив покрылся льдом. Жили дома, вместе с матерью. Казалось, ей было безразлично, кто и какой у дочери муж: так она была поражена отступлением Красной Армии.
Вскоре одна бомба упала возле самого моста. Взрывом контузило мать. Она стала чахнуть на глазах, словно дерево с подрезанными корнями.
Через месяц немцы предложили Анатолию должность старосты. Он сначала отказывался. Но вскоре подружился с Назаровым, бывшим старшиной, который сдался в плен и стал в селе начальником полиции.
«Что мы, пан Анатолий, теряем? Мои родные где-то на Брянщине, твои тоже где-то за Днепром. Мы тут люди временные. Почему бы нам не пожить по-людски?» — так не раз говорил Назаров шепотом, а когда хорошенько выпьет — во весь голос и в присутствии даже матери.
«И люди вы временные, и совесть у вас временная!» — отвечала ему сердито мать.
Прошло несколько дней, и Анатолий стал старостой. К нему зачастили гости — немецкие офицеры, начальник полиции. Пили, крутили патефон.
«Пусть бы уж этот полицай… Но ведь ты же, Анатолий, моей единственной дочери муж! — вздыхала горестно мать. — Вижу, ума у тебя совсем нет…»
«Это у вас весь ум бомбой выбило из головы!» — кричал в ответ Анатолий.
Так мать и умерла, не дождавшись своих сыновей…
Сани опять остановились. Кто-то из бойцов дал три короткие автоматные очереди. Прислушались. В ответ также прозвучали выстрелы.
6
Уже совсем стемнело. Метель стала утихать.
Вскоре минеры, ехавшие на санях, увидели впереди две неподвижные фигуры. Почему двое? А где третий? Кого нет? Колокольцева? Бельды? Михалюты? Все молчали. Как оглушенная, сидела и Наташа.
Когда подъехали ближе, узнали Михалюту и Колокольцева. А третий… Мануэль Бельда, укутанный в плащ-палатку, лежал возле их ног.
— Как же это? — вскрикнул Павло Цимбалюк.
— Пуля попала прямо в сердце, — тихо произнес Колокольцев.
— Мануэля Нельду на сани Цимбалюка! Сергей, и ты иди туда! А мы с командиром — на сани Воскобойникова. Там есть санитарка! — распорядился Нудьга. Он подставил свое плечо Гнату. — Держись. У тебя сегодня тяжелая ночь.
— Самое трудное теперь позади. Я уже подумал было, зачем замерзать в этой пустыне, лучше уж все кончить гранатой, — произнес Михалюта хриплым голосом.
— Зачем же так? Сейчас ты оживешь. Руки у санитарки теплые, ласковые, — подморгнул хитровато Нудьга и крикнул: — Наталка, спасай своего харьковского студента!
Михалюта не успел опомниться, как к нему бросилась какая-то женщина.
— Гнат?! — вскрикнула она.
— Так это ты? Санитарка? — Михалюта обнял Наташу и посмотрел на минеров растерянными глазами.
— А мир не такой уж и большой. Определенно, — печально улыбнулся Воскобойников.
Гнат сел на сани. Наташа — рядом с ним. Она избегала его взгляда, говорила о гарнизоне в их селе, о сержанте Нудьге, который сперва принял ее за шпионку, а потом, узнав, кто она, подобрел и даже рассказал, как он, Гнат, замолвил за него словечко какой-то девушке.
Михалюта взял ее руки в свои, прижал к щеке. Наташа резко вырвала руки, будто их прислонили к раскаленной плите.
— Что с тобой? — удивился Гнат, а сердце сжалось от недоброго предчувствия. — Как твоя мама?
— Умерла.
— Кто же дома остался?
— Квартиранты.
— Немцы знают, что ты отправилась на наш берег?
— Никто не знает. У меня родственники есть везде, а в Мариуполе отцова сестра, тетка моя.
— Наверно, у тебя дома остался какой-нибудь защитничек?
Это был самый мучительный вопрос, на который рано или поздно она должна была ответить. Гнат заметил растерянность Наташи.
— Я думал прийти в твою хату, что возле моста, на краю обрыва, и попросить у тебя и у твоей матери убежища для себя и своей подруги.
— Какой еще подруги? — насторожилась Наташа.
— Рация ее имя. Коротковолновая радиостанция… Я еще в тот день на вокзале почувствовал, что нам может кто-нибудь перейти дорогу.
Наташа прикусила губу. Тогда, на вокзале, во время проводов харьковских студентов на рытье окопов, Гнат, увидев Анатолия Петровича, сказал, что преподаватель техникума староват для нее. Сказал, конечно, шутя, будучи уверен, что она не изменит ему, не променяет ни на кого другого. А она… Почему она, дура, не пошла с сержантом Пепинкой? Почему поддалась, попалась, как рыба на крючок, на слова того лейтенанта и Анатолия Петровича?.. Как-нибудь добралась бы до своего села и без помощи Анатолия. А не дошла бы, где-нибудь приютили бы люди. Тогда и мать дома не умерла бы. Ее добил своей изменой, своим хамским поведением Анатолий, пан староста.
Наташа опустила голову, всхлипнула.
— Мама… Мама…
Гнат положил руку на ее плечо.
— Успокойся. Я ничего не буду расспрашивать. Мы уже не те, какими ходили по шпалам заброшенной колеи, ожидая поездов на Мариуполь и Золочев. Те поезда шли в разные стороны. Видимо, такова наша судьба.
— Справа, определенно, обоз Марьяно мчится! — вдруг воскликнул Воскобойников.
Вскоре обе группы встретились. Михалюта слез с саней, пошел навстречу Марьяно Чико. Тот брел прихрамывая, поддерживаемый Канелем. Гнат узнал на правой ноге Марьяно шарф, подаренный ему Зиной.
— Марьяно! Что за фиеста? А где твой второй валенок?
— Подарок немцам, — вместо Чико ответил Франциско Канель.
Минеры тут же рассказали о ЧП, которое приключилось с их командиром.
Вся группа приблизилась к берегу незамеченной. Чико шел первым. И вдруг провалился в снег. Нога запуталась в Какой-то проволоке. Он догадался, проволочное заграждение, а может, мина натяжного действия. Если мина, то стоит только дернуть ногу и… Нет, не для того он пришел на берег этого Азовского моря, чтобы погибнуть на первых метрах вражеской территории.
«Что застыл, будто аист над лисичкиным блюдцем?» — спросил кто-то из минеров.
Чико не совсем понял сравнение, но знал, что подрывники часто называют мины «блюдцами» и «сковородками».
«Мина!» — крикнул он.
Осторожно придержав валенок за голенище, Чико высвободил из него ногу.
«Снимай с моей шея шарф», — попросил Канеля.
«А валенок?»
«Но! Но!» — решительно предостерег Чико.
Франциско снял с шеи Марьяно длинный шарф и обвернул им его ногу. Потом перевязал бечевкой.
Чико осторожно опустил в валенок мину-сюрприз. И группа, обойдя минное поле, вышла на шоссе Таганрог — Мариуполь.
— Мы слышали сильный взрыв, — кивнул Михалюта. — Наверно, это сработал ваш «сюрприз». А у нас несчастье. Убит Мануэль Бельда. Он там… На санях… Взяли, чтобы похоронить на берегу… Наткнулись на вмерзшие баржи. Оттуда ударили из пулеметов.
Чико и Канель опустили головы. Долго стояли молча.
— Значит, это по вам стрелял с берега? — выдавил наконец из себя Чико.
— Не с берега, а с барж.
— Под эта стрельба мы выходил на берег, — вспомнил Чико. — Наши взрывы — это салуд камарадо Мануэлю!
— Салуд! — Гнат сжал руку в кулак. — Потерь больше нет?
— Нет.
— И у нас тоже. Только вот… — Чико показал на перевязанную шарфом ногу.
— Вижу, — сказал Михалюта. — Поехали. Надо спешить.
Ледовый десант старшего сержанта Михалюты и инструктора Чико снова двинулся в путь.
— Слышите? — поднял руку Нудьга. — На берегу взорвалась граната. Это нам сигналят. Илья Гаврилович, наверное, волнуется. Мусафиров, дай в ответ автоматную очередь!..
7
— Товарищ полковник! Я слышал выстрелы, — доложил красноармеец, подбежав к Веденскому, стоявшему на берегу залива. — Может, это группа старшего сержанта Михалюты возвращается. Или группа Марьяно.
Рядом с Ильей Гавриловичем стояли капитан Доминго, старший лейтенант Мотыльков и командир группы Осипов, вернувшийся со своими минерами несколько часов тому назад.
— Взорвите еще одну гранату! — приказал Веденский.
— Есть! — козырнул красноармеец.
Уже двадцать часов прошло с тех пор, как группы ушли на задание. Но вернулась только одна. Полковник Веденский нервничал. Утром на заливе разыгрался буран. Были посланы поисковые группы с сигнальными ракетами. Однако поиски ничего не дали. Ледяная пустыня молчала. Только ветер неистово кружил снежным вихрем. Было двенадцать часов дня, а от подрывников никаких вестей.
Веденский запрокинул голову. В серых низких тучах уже появились голубоватые озерца далекого и желанного неба. На мгновение выглянуло солнце, напомнив, что оно все-таки есть на белом свете.
Кучками на крутом берегу стояли красноармейцы, несколько женщин и ватага мальчишек. Возле утомленных долгим ожиданием людей вертелся черный Пират. Иногда он смотрел на залив и жалобно скулил.
— Идут!
— Наши!
— Ура! — закричали вдруг мальчишки.
Веденский взял за локоть Доминго, улыбнулся:
— А вы говорите: «Мадридцы все знают». Вон сколько людей пришло на берег! Кто из них знал о рейде? Никто!
— Не можно выслать группа конспиративно, — развел руками Доминго.
— Да, это наши! Но почему пешком? — удивился Мотыльков.
— Разве на санях пробьешься через такие сугробы?.. Наверно, оставили их где-то неподалеку, — ответил Веденский и стал спускаться по тропинке к заливу.
Следом за ним направились Доминго, Мотыльков, фельдшерица Нина Аркадьевна, придерживая санитарную сумку, и Зина.
— Кто? — спросил полковник, когда увидел на носилках чье-то укутанное в плащ-палатку тело.
— Мануэль Бельда, товарищ полковник! — доложил Михалюта.
— Бельда?! — воскликнул Веденский. — Какого товарища мы потеряли! — Он снял шапку, опустил голову. — Мануэль Бельда! Как же так?..
Все вокруг молчали. Все знали, что Илья Гаврилович вместе с Мануэлем и Доминго воевал в Испании. Сколько эшелонов с итальянскими фашистами пустили они под откос! И вот нет больше его боевого соратника, его старого друга.
Веденский тяжело вздохнул:
— Приготовьте гроб. Вечером похороним… А что с Чико?
— Попал в проволочную сетку, соединенную с минами. Пришлось оставить валенок. Вот и приморозил ногу, — ответил Нудьга.
К Чико подбежала Нина.
— Надо немедленно в госпиталь, — сказал она.
— Нина Аркадьевна, пусть Марьяно останется у нас, — попросила Зина. — Госпиталь в Ейске, а моя хата — рядом.
— Нет! Обязательно в госпиталь.
— Никакого госпиталя! — заслонила собой носилки Зина. — Сделаем все сами.
Нина повернулась к полковнику:
— Илья Гаврилович, в таком случае я не отвечаю за обмороженного.
— Не надо этих предостережений, Нина Аркадьевна! — махнул рукой Веденский.
Капитан Доминго со страхом прислушивался к этому разговору. На войне он привык видеть бойцов убитыми, ранеными, видел утонувших, повешенных, видел, как в лагере эвакуированных из Испании гибли сотни людей от жары и жажды. Но чтобы врагом солдата был еще и мороз — такое он видит впервые.
— Держись! — произнес Доминго, склонившись над земляком.
— Будем жить, Доминго. Группа поставила семь мин, еще и мой валенок, — улыбнулся Чико.
Зина приложила ладонь ко лбу Марьяно.
— У него жар. Несите скорее в хату.
Михалюта и три минера-испанца понесли Чико в хату Федора Семеновича Головатого.
Лишь теперь Зина увидела женщину, прибывшую с минерами.
— Наташа! Натали? Каким образом?
— С того берега, Зина, — припала Наташа к груди подруги.
К ним подошел Мотыльков, подозрительно посмотрел на Наташу.
— Как вы здесь очутились?
— Встретила ваших бойцов в торосах…
— Так точно, товарищ старший лейтенант! — подтвердил Нудьга. — Она с нами приехала.
— Вы так говорите, словно совершили какой-то героический поступок, — заметил Мотыльков.
— Вон как? — удивился полковник Веденский, слышавший этот разговор. — Вы, наверное, очень устали, — обратился он к Наташе. — Пойдемте в хату, погреетесь…
…Хозяйка хаты, бабка Варвара, поставила на стол чугунок с горячим, только что вынутым из печи узваром — компотом из сухофруктов.
— Пейте. Тут груши, яблоки, абрикосы, сливы — все, что родится в наших садах.
Выпив компота, Веденский, Мотыльков и Наташа склонились над картой Таганрогского залива.
— Вот здесь находятся две большие баржи с боеприпасами. С них фашисты и обстреляли Михалюту и его товарищей. А вот это глубокий овраг, возле которого стоит моя хата. Здесь вот мост на шоссейной дороге… — Наташа вдруг умолкла. Ей вспомнилось, как она давала свой адрес Гнату. У нее и в мыслях тогда не было, что скоро ее родная хата понадобится ему как ориентир.
— Что с вами? Мы слушаем, — поторопил ее Мотыльков.
— В селе два склада с оружием, гарнизон солдат и штаб. Начальник гарнизона майор. Вот здесь стоят артиллерийские батареи. Три, — показала Наташа три пальца.
— Значит, артдивизион.
— А вот здесь и здесь находятся… Немцы говорят: «Иван-долбай».
— Ясно, батарея минометов, — кивнул Мотыльков. — Нашим еще повезло, что на берег вышли без боя… Всё?
— Нет, не все, — скривилась Наташа, будто съела что-то кислое. — Я боялась, когда шла к вам. Все-таки с того берега. Начнете расспрашивать. «Как? Почему?» А разве люди виноваты, что остались в той проклятой оккупации?
Илья Гаврилович задержал взгляд на Наташином животе. Она заметила это. Смутилась.
— Да. Я жду ребенка. Мой муж староста нашего села.
Наташа быстро произнесла эти слова, что камнем лежали на ее сердце, угнетали душу.
— Бывает, — только и сказал Мотыльков, с недоумением взглянув на Веденского.
— Я уговаривала его идти вместе. Но он отказался. Боится, что его тут расстреляют. Он дружит с начальником полиции Назаровым. Тот сам с Брянщины.
— И муж не задержал вас? — с подозрением спросил Мотыльков.
— Его дома не было.
— Так почему же вы все-таки решили прийти к нам? Кто вас надоумил? Что толкнуло вас на этот шаг?
— Совесть… И братья, которые в Красной Армии… И сержант Пепинка…
— Какой еще сержант Пепинка? — насторожился Мотыльков.
— Встретила такого сержанта под Лохвицей. Он оставил в моей душе глубокий след, — Наташа встала, подошла к вешалке, где висело ее пальто, отвернула мех на рукавах и достала оттуда петличку с двумя кубиками. — И еще глубокий след в душе оставила вот эта петлица.
— Что за пароль? — удивился Мотыльков.
— Пепинка с бойцами пошел на восток, чтобы прорваться к своим. А его командир, лейтенант, ночью сорвал со своей гимнастерки петлицы…
— И вы одну из них подобрали? Зачем?
— На память о том трусливом лейтенанте, — ответила с иронией Наташа.
— Илья Гаврилович? У этой девушки с каждой фразой все новая и новая информация! — изумился Мотыльков. — Ее рассказ похож на какую-то легенду.
— Из счастья и горя соткана доля, — нарушила молчание бабка Варвара. — Так и у нее… Ты вроде бы хворая, доченька?
— Хорошо, — встал Веденский. — Вы отдыхайте, а мы со старшим лейтенантом обмозгуем кое-что.
— Только не убивайте Анатолия! Не убивайте! Может, он еще опомнится! — выкрикнула Наташа в отчаянии.
— Вы его любите? — спросил Веденский.
— Он мой муж. Но с фронта он не убегал! Он был преподавателем в техникуме. Из окопов я с ним и пошла домой. Это немцы принудили его стать старостой.
— Не убегал с фронта… Опомнится… — сердито повторил Мотыльков. — Принудили стать старостой… Не он, а обстоятельства виноваты… Здорово у вас выходит!..
В хату вошел красноармеец, тихо произнес:
— Товарищ полковник, батальон построен для похорон Мануэля Бельды.
— Не стало моего друга Мануэля… — покачал сокрушенно головой Веденский. — Он так рвался на первое задание! Если бы я знал… А сколько еще будет похоронено! И на родной земле, и там… Нам надо дойти до Германии, до Берлина, чтобы добить фашизм на веки вечные, чтобы кровь, пролитая Мануэлем на льду Таганрогского залива, была отомщена… Пошли, товарищ старший лейтенант, хоронить нашего боевого побратима.
Веденский и Мотыльков вышли.
В хате стало тихо. Слышалось только тяжелое дыхание Наташи.
— Ты полежи, дочка. А я тоже пойду, — бабка Варвара повернулась лицом к углу, где висели иконы, трижды перекрестилась, накинула на плечи старый, потертый тулуп и, шаркая валенками, засеменила к двери.
После прощального салюта Цимбалюк и Гнат начали: тихо петь песню, которая так запомнилась Мануэлю в Пиренеях: «Як умру, то поховайте…»
Ее подхватили остальные бойцы — русские, украинцы, татары, испанцы…
Михалюта отошел от могилы, закрыл лицо руками.
«Мануэль, ты очень боялся погибнуть в море. И все-таки в море и нашла тебя смерть. Но мы вынесли тебя на берегу и твоя могила в степи, на круче, с которой видно далеко-далеко, даже тот, вражеский берег. Прости меня, прости всех нас, Мануэль. Мы ни в чем не виноваты. Война есть война. Может, завтра такая же участь постигнет и меня…»
Гнат обернулся и увидел Пирата, глядевшего на него тоскливыми глазами.
8
Подойдя к крыльцу хаты под тростниковой крышей, Гнат в нерешительности остановился перед дверью. Постояв с минуту, все же переступил порог. Зашел в горницу. Наташа сидела на кушетке. Он присел рядом, приложил ладонь к ее горячему, потному лбу.
— Я вот таблетки прихватил, наша фельдшерица посоветовала, — сказал Гнат, не зная, с чего начать разговор.
Он догадался, что Наташа вышла замуж, еще в первые часы встречи. Но тогда было не до расспросов.
— Вышла замуж за Анатолия?
— Угадал.
— А чего тут угадывать, — помрачнел Гнат. — Еще на вокзале в Харькове я понял, что он не выпустит тебя из своих когтей.
— Он спас меня в ту страшную осень. А то, что вышла за него, я виновата! Только я!
— Почему же в таком случае ты его бросила? — пожал плечами Гнат.
— Хотела перейти на нашу сторону фронта. Тут мои братья. Тут жить моему ребенку.
— А он?
— Он боится войны, боится, когда стреляют…
— Боится?.. Вот из таких трусов немцы и вербуют себе помощников.
— Ты прости меня, — Наташа взяла руку Гната, прижала к своей щеке. — Я недостойна тебя… Но все равно я люблю тебя. Люблю… Я еще не сказала самого страшного: Анатолий служит у немцев старостой.
— Подлец! — вскрикнул Гнат. — Завтра же пойду на тот берег и притащу его сюда на веревке, если сам не захочет идти.
— Может, он образумится, — вздохнула Наташа. — Прошу, не убивай его.
— Нужен он мне, — махнул рукой Гнат.
«А что, если Наташе вернуться домой? Дескать, была в гостях у тетки. И ультиматум мужу: или на чердаке спрячется радист, или придут минеры и нацепят на шею «медальон» со взрывчаткой. Как он себя поведет?»
— Я, кажется, нашел выход для твоего Анатолия. Может, удастся вставить пару клепок в его голову.
Наташа заплакала. Гнат стал гладить ее золотистые волосы. Вдруг припал к ним губами. Обнял Наташу, начал целовать ее горячий лоб, щеки, губы. Она не отталкивала его, не сопротивлялась. Только вырвалось из груди как стон:
— Какие же мы несчастные с тобой, любимый!
Наташа легла на кушетку. Гнат заботливо укрыл ее клетчатым, сшитым из цветных треугольничков и квадратиков одеялом.
— Мне пора идти.
— Иди. Не сердись на меня, не осуждай. Умоляю. Я уже сама осудила себя. Иди, — прошептала Наташа.
Когда Гнат вышел на улицу, в небе над морем светило солнце. Ветер совсем утих.
Возле школы Гнат встретил в полной боевой экипировке три группы подрывников. Они шагали на подворье рыбколхоза, где их уже ждал обоз из нескольких саней: очередной ледовый десант отправлялся на вражеский берег.
Гнат в знак приветствия поднял руку.
Где-то неподалеку, как и два дня назад, завыл Пират. Но в этот раз он выл более жалобно. А может, это Гнату просто показалось.
РАЗДЕЛ ПЯТЫЙ
1
Минеры спецбатальона развернули широкую диверсионную деятельность. Почти каждый день боевые группы отправлялись на вражеский берег. Но вскоре подрывники стали жаловаться, что им мешают пулеметные гнезда, а по одной группе фашисты открыли огонь даже из орудий. Чтобы облегчить работу минеров, надо было срочно выявить огневые точки врага, расположенные на берегу. Эти сведения необходимы были и авиаторам для нанесения удара с воздуха по артиллерийским и минометным батареям фашистов.
…Четыре боевые группы отправились в рейд.
Местами на льду поблескивали зеркальца воды, в которых отражалось голубое небо и закатное солнце. Температура была плюсовая, морозы отступили, и началась оттепель.
На первых санях сидели вооруженные красноармейцы, на остальных — только ездовые. На санях громоздилось что-то тщательно прикрытое белыми простынями.
Через два километра обоз остановился неподалеку от рыбаков.
— Вы, я вижу, тоже на промысел, товарищи саперы? — спросил председатель колхоза, опираясь на костыль.
— Угадали, дядя Митя! — ответил как давний знакомый Колокольцев. — Везем — вас ист дас…
— А почему же ваши вороные кверху копытами лежат?
— Военная тайна. Определенно! — вмешался в разговор Воскобойников.
— Знаем, сами когда-то служили. — Председатель колхоза поднял костыль, лукаво усмехнулся. — Что-то ваша военная тайна на наживу похожа.
Михалюта подошел к Зине. Она недовольно сказала:
— Все-таки настояла ваша Нина на своем! Отвезли Марьяно в госпиталь. Вчера я с женщинами ходила в Ейск.
— И как он?
— Лучше.
— Если еще пойдешь, то передай от меня привет.
— А у тебя как с Наталкой?
— Военная тайна, — Гнат приложил палец к губам.
— У вас всё военная тайна, — махнула рукой Зина. — Минеры по всем хатам облазили чердаки, искали шкуры для чучел, наготовили из фанеры и досок «машин» и «орудий» — и думаете, что об этом никто ничего не знает?
Гнат в ответ промолчал.
Обоз тронулся дальше.
Постукивали бузлуки по чистому льду, посвистывали полозья саней. А вокруг — белая пустыня под голубым небом. Лошади заметно устали. Ездовые то и дело подхлестывали их.
— Как думаете, капитан? — обратился Михалюта к Доминго, кивнув на сани, на которых лежали конские чучела. — Клюнут немцы на наживку нашего полковника?
— Клюнут. В Испании находчивость Илья-Рудольфа помнят и мы, и фалангисты.
— А я с ним готовил первый взрыв радиомины, — похвалился Михалюта.
— Полковник на роду написано быть минером! — уверенно сказал Доминго. — Наша мастерская гремел на всю республиканская Испания. Мы изготовляли мина разных типов, гранаты. Илья-Рудольф изобрел несколько замедлителей — «картофельный», «яблочный». А я был автор испанского «апельсинового» замедлителя. Тогда же мы создал и маломагнитный мина. Они хорошо держатся на металле и взрываются в зависимости от длины фитиля через пять — тридцать минут после установка. Мы использовали куски водопроводной труба, консервные банка, наполненный гвоздями и проволокой. Для взрывателя нужен был капсюли и бикфордов шнур. Но капсюля не хватало. И Илья-Рудольф сказал, что можно делать граната с черным порохом. Они взрывался без капсюля.
— Выходит, что наш батальон учился еще в Испании? — улыбнулся Михалюта.
— Да, — кивнул Доминго.
В небе послышался далекий гул самолетов. Михалюта запрокинул голову:
— Сюда, на залив, летят!
— Неужели знает, что мы идем на их берег?
— Зачем мы их пилотам, — сплюнул под ноги Колокольцев. — Для нас хватит и того, что немцы приготовили на берегу.
— Сие от нас не зависит, Сережа, — сказал Гнат и крикнул: — Передайте по обозу: «Остановиться и замаскироваться!»
Обоз остановился. Минеры накрыли сани простынями, спрятались под ними.
Гул самолетов приближался.
— Ни бугорка, ни ямки, — прошептал Воскобойников, — долбанет бомба, и… Определенно.
— Не долбанет! Они нас не заметят, — подбодрил его Нудьга.
Гул начал стихать.
— Вот видишь. Я же говорил. Пронесло. Можно вылезать из куреня.
— Нельзя! — крикнул Михалюта. — Слышите, снова возвращаются. Все-таки ищут нас.
От рева самолетов, казалось, позванивал лед. Минеры притаились: вот-вот ударят пулеметы, со свистом и воем обрушатся на лед бомбы.
Но самолеты и на этот раз пролетели над головами подрывников, не сбросив ни одной бомбы. Вскоре их гул стал еле слышным.
Обоз тронулся дальше.
Через несколько минут бойцы услышали далекие взрывы и звонкие выстрелы зениток. Вражеские самолеты бомбили советский берег.
— Там ведь и наши рыбаки! — воскликнул с болью Цимбалюк.
— Зачем им рыбаки? — возразил Колокольцев. — Им нужны мы.
— Определенно! — поддержал его Воскобойников. — Не иначе как какой-нибудь лазутчик предупредил о нашем рейде.
Стало смеркаться. Небо постепенно засеивалось звездами. Над вражеским берегом одна за другой взлетело несколько ракет. По льду залива заскользили лучи прожекторов. В последнее время немцы, обеспокоенные взрывами на дорогах, каждую ночь устраивали подобные фейерверки.
Обоз остановился, как и всегда, в торосах. Пошел густой липкий снег. Он скрывал от вражеских глаз и бойцов и лошадей.
Вскоре боевые группы отправились к берегу. В торосах на этот раз остались не только ездовые, но и несколько минеров. Их задание — поставить на льду чучела лошадей, макеты пулеметов, орудий. А когда немцы, обнаружив «десант», откроют по нему огонь, — определить по вспышкам места расположения артиллерийских и минометных гнезд и занести их на карту.
2
Темно. Падает снег. На душе у бойцов тревожно. Где сейчас противник — далеко или ждет где-нибудь рядом, в окопе на прибрежной круче?
— Что-то вроде бы сильно стучат бузлуки? — прошептал Колокольцев.
— Ветер заглушает, за несколько шагов ничего не слышно, — успокоил его Михалюта.
— Что, Сергей, боишься ступать ножками? Так можно ползти и на пузе. Оно мягкое, стучать не будет, — пошутил Нудьга.
В кустарнике под кручей подрывники остановились передохнуть. Двое останутся здесь, будут ждать, пока им передадут «языка». Остальные отправятся на берег выполнять задание.
Тем временем на льду вдоль вражеского берега минеры устанавливали чучела лошадей, макеты орудий, пулеметов. Развешивали на палках старые мешки, рогожки, обливали их бензином.
Эту операцию подрывники до мелочи обговорили перед выходом в рейд. Провели несколько тренировок. Поэтому сейчас все делалось быстро. Ни одного лишнего шага, ни одного лишнего движения.
Наконец сани с минерами помчались от берега в глубь залива.
Вскоре лучи одного, потом еще двух прожекторов упали на лед, выхватили из темноты чучела лошадей, фанерные макеты людей, пулеметов. Прошло несколько секунд, и на вражеском берегу загрохотали орудия.
— Вас ист дас?! — воскликнул Колокольцев. — Во какой салют устроили гансы в нашу честь!
— Это Воскобойников и Цимбалюк с хлопцами заставили их салютовать, — улыбнулся Нудьга. — Молодцы! Значит, операция удалась…
— Тихо, — прервал его Михалюта. — Слышите голоса?..
Минеры залегли.
Неподалеку справа застрочил пулемет.
«Наверно, это то самое гнездо, про которое говорила Наташа!» — подумал Гнат и прошептал:
— Ползем к пулемету. Там и возьмем «языка».
Четыре белых привидения прыгнули в окоп на головы пулеметчиков.
Один из фашистов схватился за карабин, но даже поднять его не успел — Нудьга вонзил ему в спину штык. Другой гитлеровец открыл было рот, чтобы закричать, позвать на помощь, — к нему подскочил Колокольцев, сунул в рот кляп, стал связывать веревкой руки.
И только третий пулеметчик смирно стоял у стенки окопа с поднятыми руками и испуганно бормотал:
— Я румын… Я румын…
— Я немного знай румынский язык, — сказал Ангел Гаспар.
— Поговори с ним, — попросил Михалюта испанца.
К окопу подполз Мусафиров.
— Надоело ждать под кручей вашего «языка». Решил помочь вам. Ну как? Есть «ценная бандероль»?
— Какая там «ценная», — недовольно буркнул Михалюта.
— «Ценная бандероль», Мусафиров, ездит в легковых машинах и сейчас спит в теплой хате. «Ценного» на кручу не пошлют, — добавил Нудьга.
Мусафиров взглянул на гитлеровца, показал пальцем на кляп:
— «Бандероль» с печатью.
Михалюта поднял вверх ствол пулемета, повернулся к Гаспару.
— Ангел, спроси у румына, знает ли он, в каких хатах квартируются офицеры? А я пока, чтобы все было в ажуре, немного постреляю.
Михалюта дал две длинные очереди в небо, снова повернулся к Гаспару.
— Ну как, знает?
— Знает. И где живет офицеры, и где живет староста, пан Анатоль.
— Очень хорошо, — кивнул Михалюта. — Мусафиров, забирай «языка» и иди в залив. Только смотри, чтобы он кляп по дороге не выплюнул. Такой крик поднимет, что на нашем берегу услышат.
— Я ему выплюну! — Мусафиров поднес к лицу фашиста кулак. — Понял, Ганс? Ком, вперед!
К полночи стрельба на побережье утихла.
Четверо минеров и пленный румын прошли немного по шоссе и свернули к хате, стоявшей над яром. Во дворе возле хлева остановились. Михалюта снял с плеча автомат.
— Ну что ж, пошли, друзья, к старосте в гости…
3
Каждую ночь немцы бьют из пулеметов и орудий по заливу, а на шоссе гремят взрывы. Как тут заснешь? Даже если выпьешь, все равно сон не приходит. Анатолий думал: как только женится на Наташе, сразу же и душа успокоится и жизнь пойдет веселее. Дудки! Ничего этого не случилось. Нет ни покоя, о котором он так мечтал, ни веселой жизни. Вот тебе и молодая женушка.
Дура! Выкинула очередной фокус — среди ночи оставила родную хату и ушла. Ясное дело, куда. Не к тетке в Мариуполь, а на тот берег. В этом нет никакого сомнения. Она давно собиралась туда. Уговаривала и его идти вместе с нею. И вот решилась…
Как же он, опытный педагог, не раскусил этого чертенка? Ишь, показала свои зубы, свой норов! Что она забыла на том берегу? Неужели ей не понятно, что немцы лишь временно остановились под Ростовом, временно отступили от Москвы. Придет весна, и они снова двинутся на восток и все-таки своего добьются. Юг страны нужен Гитлеру до зарезу: тут и уголь, и металл, и нефть, а из Баку рукой подать до Индии. Немцы знают, что делают.
Вот уж действительно дура. Ушла в метель. Даже о будущем ребенке не подумала. Конечно, вернется. Никуда она не денется. А пока придется всем говорить то же самое, что сказал начальнику полиции Назарову: «Жена пошла проведать тетку в Мариуполь».
Анатолий прислушался. Слава богу, орудийный грохот на берегу прекратился. Он снял сапоги, погасил на столе лампу. Нащупал в темноте постель и не раздеваясь упал на пуховую перину.
Вдруг в дверь постучали.
«Кого это принесло в такой поздний час?» — удивился Анатолий.
Стук повторился.
— Анатолий Петрович, я от Назарова. Не осталось ли у тебя что-нибудь выпить? — раздался за дверью чей-то хрипловатый бас.
— Осталось, — недовольно буркнул Анатолий. — Носит в такую пору! Как только патруль вас пропустил?
— А что патруль? Я пообещал налить и патрульным. Такой холод! Кто к ним будет принюхиваться!.. Вернулся с позиции обер-лейтенант Беккер. Хочет выпить. Вот Назаров и послал.
Анатолий зажег лампу, отодвинул дверной засов.
— Спать не даете…
В его грудь уперлось дуло автомата.
— Оружие есть? — спросил Нудьга.
— Н-нет… Пр-ростите… Есть п-пистолет под под-душкой, — пробормотал, заикаясь, Анатолий.
4
Узнав Михалюту, Анатолий еще больше испугался, весь съежился. «Все, это конец! Гнат встретил Наташу на том берегу, и вот пришел отомстить за то, что она досталась не ему…»
— Уже очухался? — спросил его Михалюта. — У нас мало времени.
— Вы ведь меня не… убьете? — Анатолий показал глазами на автомат. — Вам что-нибудь нужно от меня? Оружие я отдал вам добровольно. Своих людей я и пальцем не тронул.
«А Наташину мать разве не ты свел в могилу?!» — хотел крикнуть Гнат, но промолчал.
— Ишь какой свой нашелся! — хмыкнул Колокольцев. Взяв со стола тарелку с колбасой, он повернулся к пленному румыну: — Бери, Ионеску, угощайся.
— А-а, — протянул Анатолий. — Ионеску здесь? Он у вас за проводника?
— Это не имеет значения, — бросил Михалюта.
— А почему ты не поинтересуешься Наташей? — спросил вдруг Анатолий и снова весь съежился: он был уверен, что Наташа на советском берегу.
Гнат сделал вид, что только теперь вспомнил о Наташе.
— Действительно, что ж это я… Где она? Что с ней? Вы же вместе ездили копать окопы.
— Ничего о ней не знаю с тех пор, как в последний раз виделись под Гадячем, — с расстановкой произнес Анатолий, глядя в глаза Михалюте. А в селе я никому не сделал зла. Я ведь не полицейский, — добавил он.
— У немцев же служишь! — вмешался Нудьга.
— Но зла никому из своих не причинил.
«Ну и подлец! — Михалюта стиснул зубы. — Так врать про Наташу! Живет же в ее хате! Или думает, что я не знаю, из какого она села?»
— Вот консервная банка. Ее надо вымыть горячей водой — в ней недавно были шпроты, — сказал Нудьга.
— Зачем? — удивился Анатолий.
— Сюда будешь класть листочки бумаги с сообщениями: какие воинские части проходят через село в Таганрог, то есть на фронт, и какие в Мариуполь. Желательно, чтобы были и номера частей и фамилии командиров. Пиши все: количество орудий, автомашин, какой груз везут, сколько походных кухонь и прочее. Запомни, это твой единственный шанс спасти свою жизнь.
— А где прятать банку? — со страхом прошептал Анатолий.
— Мы вместе пойдем в яр. Выберем место. Только без вранья! — предупредил Михалюта. — О новых заданиях мы будем сообщать через тот же «почтовый ящик»… Но это еще не все. — Михалюта прошелся по комнате. — Если появится необходимость, то я поселюсь у тебя на чердаке или в погребе на несколько дней.
— А вдруг немцы пронюхают? Вы это вправду? Ведь это же рискованно для обоих, — развел руками Анатолий.
— Смотрю я на тебя, староста, — покачал головой Михалюта. — И никак не могу понять: такие мы разные с тобой.
— Да что вы… Я ведь ничего… Я ведь, Гнат, за твою жизнь беспокоюсь… Я согласен… хотя и боязно… С какого дня станете на квартиру?
— Всему свое время.
— А я, если хотите… Я тоже хотел пойти на тот берег.
— Почему «тоже»? Кто-нибудь уже пошел?
— Это просто с языка сорвалось… Хотел, да побоялся, что ваши меня к стенке поставят как врага народа, хотя я ничего и не сделал против Красной Армии. Я даже с фронта не убегал. Я не был мобилизован. Истинную правду говорю.
— А почему же не сказал, где твоя жена? — с насмешкой спросил Гнат.
— Что? — вздрогнул Анатолий.
— Где твоя жена, спрашиваю? И как ты попал в хату Наташи?
— Виноват. Вот тут я сказал неправду. Натали поехала к тетке в Мариуполь… Ее отвез один майор, инженер…
— Инженер? Откуда такая осведомленность?
— Фридрих Францевич. Совсем мирный человек, на «мерседесе» ездит по металлургическим заводам. Однажды у меня обедал с начальником гарнизона… Наташа поехала с ним…
— Хватит! — оборвал Анатолия Гнат. — К тетке так к тетке. За ее жизнь ты отвечаешь головой!
— Я все понял. Все.
— Если продашь нас немцам, то мы повесим тебе на шею медальон величиной вот с эту консервную банку! — пригрозил Нудьга.
Вскоре все вышли из хаты и огородами направились в сторону яра.
5
Подрывники в сопровождении Ионеску шли по улице с таким видом, будто несли патрульную службу.
Возле дома Беккера их остановил часовой.
— Это я, Фридрих, — сказал ему по-немецки Ионеску. — Выпить хочешь?
— О, гут, гут!
— Вот эти солдаты несут пакет обер-лейтенанту Беккеру. Он дома?
Часовой кивнул и хотел что-то сказать, но ему заткнули рот шарфом, вывернули руки назад и связали тонкой веревкой. Колокольцев перерезал телефонные провода, тянувшиеся от столба к окну. Михалюта постучал в дверь.
— Пакет из штаба, герр обер-лейтенант!
— В такой поздний время? — послышался полусонный голос за дверью.
— Срочно!
— Надо был позвонить.
— Обрыв на телефонной линии, герр обер-лейтенант!
Дверь открылась.
Увидев черные дула автоматов, обер-лейтенант испуганно вскрикнул:
— Майн гот!
Минеры вбежали в дом.
Семь кроватей в трех комнатах были пустыми. Колокольцев взял с тумбочки планшет с документами и какими-то камнями. Спросил у Михалюты:
— Высыпать камни или прихватить с собой?
— Бери! — приказал Гнат и обратился к обер-лейтенанту. — Господин Беккер! Это планшет майора?
— Да.
— А где он сам?
— Инженера пригласил ужин начальник гарнизона, командир наш артдивизион.
Колокольцев достал из вещмешка мину, выдвинул нижний ящик письменного стола и положил ее туда. Ящик закрыл на ключ.
Нудьга свою мину привязал под столом к перекладине в офицерской столовой. Еще одну мину спрятали за портрет Гитлера, висевший в большом зале. Подрыватель поставили на семь часов.
Задворками минеры с пленными Ионеску и Беккером выбрались на шоссе.
Михалюта поправил на боку тяжелый планшет.
«Интересно, что за бумаги хранятся здесь у инженер-майора? Да еще и камушки какие-то. Может, драгоценные?..»
6
Подрывники из группы старшего сержанта Михалюты ставили мины на шоссе. Когда появлялись патрульные солдаты, бесшумно расползались, прятались в придорожных кустах.
Последнюю мину устанавливал Арон Бабаян. Закоченевшими от холода пальцами он начал вставлять в заряд детонатор.
И вдруг вспышка.
— Только детонатор, — скривившись от боли в правой руке, прошептал Бабаян, чтобы успокоить товарищей.
Установка мин требует навыков, опыта и внимания — их-то и не хватало Бабаяну. Ему еще повезло, что детонатор взорвался не в мине.
…Подрывники под кручей ожидали возвращения Михалюты из разведки.
Вскоре послышался голос Колокольцева:
— Вас ист дас? Где вы там?
— Здесь мы! — крикнул негромко Мусафиров.
— Чего стоите такие поникшие? — подойдя к минерам, спросил Михалюта.
— Бабаян ранен.
— Что с ним?
— Детонатор взорвался в руках.
— Все-таки не обошлось, — покачал недовольно головой Нудьга.
Когда все уже были на льду, Бабаян обратился к Михалюте:
— Меня, наверное, спишут из батальона?
— Не знаю.
— Замолви за меня словечко. Пусть оставят хотя бы ездовым.
— Попробую.
К ним подошел Колокольцев.
— Арончик, я хотел попросить у тебя рекомендацию в комсомол.
Бабаян остановился. «Надо же, я сокрушаюсь, что меня теперь спишут из батальона, а Сергей — с такой просьбой. Значит, есть еще надежда…»
— Дам, Сережа. Вот только рука. Пальцы покалечил, — с сожалением сказал Бабаян.
— Это не беда. Напиши левой, — простодушно посоветовал Колокольцев.
Гнат мысленно похвалил Сергея. Как будет с Ароном дальше, неизвестно. Но то, что боец переживает, казнит себя, видят все. И просьба Сергея очень своевременная. Бабаян сразу почувствовал, что он нужен, что не все еще потеряно.
Пленный обер-лейтенант от холода еле держался на ногах, то и дело пританцовывая в хромовых сапогах, хватался руками за уши — байковые наушники не очень-то помогали.
— Вас ист дас? — показал Колокольцев на его наушники. — Что же ваш Гитлер такой скряга? Даже шапками солдат не обеспечил. Пусть мерзнут арийские уши? Так, что ли?
Обер-лейтенант в ответ только махнул рукой.
Когда подошли к своему лагерю в торосах, начало светать. Там собрались уже все группы.
Обоз саней тронулся в обратный путь.
Михалюта достал из трофейного планшета блокнот, раскрыл его. Вся страничка была исписана формулами и цифрами. Гнат чуть не вскрикнул от удивления: формулы были ему знакомы.
7
Километров за десять от берега минеров встретили три грузовые машины, высланные навстречу командованием батальона, чтобы забрать раненых и обессиленных. От шоферов бойцы узнали, что накануне фашистские самолеты сбросили бомбы на рыбаков. Троих тяжелораненых отправили в госпиталь.
Прибыв на берег, командиры боевых групп доложили о выполнении задания, а старший сержант Михалюта передал в штаб батальона обер-лейтенанта Беккера, немца-пулеметчика и румына Ионеску.
Ионеску сразу же заявил:
— Я все расскажу.
— Есть хочешь? — спросил его Мотыльков.
Ионеску кивнул.
— Ничего, сейчас вас всех покормят, напоят чаем, согреетесь.
Пленных увели.
— Что это? — спросил Веденский, листая блокнот, переданный ему Михалютой.
— Записи одного немецкого инженер-майора. Там есть схемы, рисунки и формулы. Я кое-что понял. Этот Фридрих Францевич часто употребляет слово «эрзац», то есть заменитель. Инженер занят поисками замены взрывчатых веществ.
— Где же он хочет найти этот эрзац?
— В атомном ядре. Заменить взрывчатые вещества должна энергия атома. Некоторые из этих формул знакомы мне еще по институту.
— Вон как. Выходит, блокнот этого Фридриха слишком серьезный.
— У меня в дороге было время подумать… Его идея меня испугала. В институте я учил, что энергия атома будет направлена служению человечеству. А тут идут поиски взрывчатых веществ в энергии атома, чтобы уничтожать людей. Блокнот надо передать нашим ученым.
— Мы передадим его в Государственный комитет обороны. Пусть ознакомятся наши специалисты. Ты сам отвезешь блокнот и пленных в штаб армии.
— Пусть прихватит и карты, на которые нанесены огневые точки фашистов на побережье, — добавил Мотыльков. — Молодцы! Весь вражеский берег разворошили.
— А что скажет об этом блокноте обер-лейтенант Беккер? — обратился Илья Гаврилович к пленному офицеру.
— Майор прибыл из Берлин на металлургический заводы. Вчера вечером он находился в Мариуполь, а завтра должен быть в Таганрог. Интересуется какими-то шлаками, — ответил Беккер.
— В его планшете есть и слитки шлака, — кивнул Михалюта.
— Я не специалист по энергетика. Мой дело артиллерия и связь. Но инженер-майор говорил еще и о поиск в этих краях какой-то тяжелый элемент.
— Жаль, что вы не прихватили с собой этого Фридриха, — вздохнул Веденский.
— Он случайно остановился в селе. Хорошо, что Колокольцев наткнулся на планшет, — сказал Михалюта. — Помните, Илья Гаврилович, еще в Воронеже мы говорили с вами о том, что физики многих стран бьются над тем, чтобы извлечь энергию из атома? Незадолго до начала войны сообщения во всех журналах на эту тему вдруг прекратились. Наверно, потому, что эти поиски пошли в другом направлении. Теперь их цель — извлечение энергии из атома для военных нужд.
— Как ведет себя муж Наташи? — после паузы спросил Веденский.
— Подлец он! Даже не признался, что Наташа ушла на наш берег. Видимо, боится, что мы начнем ее искать. Но согласился быть нашим информатором, договорились о связи.
— А верить ему можно?
— Можно, пока обстоятельства будут в нашу пользу. Такие люди готовы служить кому угодно, лишь бы не подставлять свою голову под пули. — Михалюта помолчал и неуверенно добавил: — Хотя этого и не поручали мне, но я все же решил узнать, возьмет ли он меня на квартиру с рацией. Хотя бы на неделю. Согласился.
— Да ты что! — скептически усмехнулся Мотыльков. — Как только явишься к нему, он тут же продаст тебя гестапо. Лучше бы послал его в разведку на Кривую Косу. Там, говорят, стоит большой гарнизон. Надо разведать. Если это так, мы бы договорились с морячками и ударили бы вместе по Кривой Косе.
— Интересная мысль, — поддержал комбата Илья Гаврилович.
— Неужели он не догадывается, что его жена у нас? — пожал плечами Мотыльков.
— Может быть, и догадывается, но не подает виду. Поэтому, наверное, и хочет нам угодить.
— Чужая душа — темный лес, да еще у отступника. Думаю, тебе не следует говорить об этой встрече с Наталкой.
— А зачем ей говорить? Она и так все уже сказала.
Гнату снова вспомнилась заброшенная железнодорожная колея. Наташа на рельсах. Он вздохнул, посмотрел в окно.
Веденский заметил его волнение.
— Что тебя, Гнат, беспокоит: посещение старосты или записки немецкого инженера?
— Блокнот немца. Формулы в нем беспокоят.
— Так, — полковник задумался. — И меня тоже. В тридцать третьем году в Ленинграде проходил конгресс физиков. Я присутствовал на заключительном заседании. Как раз выступал французский ученый Жолио-Кюри. Он сказал, что последние исследования физиков могут использовать фашисты, которые уже дорвались до власти в Германии, господствуют в Италии. Ты, Гнат, представляешь?
— Что, Илья Гаврилович?
— Если какой-то инженер-майор фашистской армии вынюхивает на юге Украины руды тяжелых элементов, собирает шлаки на металлургических заводах, то чем тогда занимаются физики в самой Германии?
Известно чем. Поэт Павло Тычина в том же тридцать третьем году вот что написал:
Мы тревожим стратосферу,
атомное ядро и сферу —
о прекрасный час!
Неповторимый час!
— Прозорливый поэт. «Мы тревожим стратосферу, атомное ядро и сферу». К этому идет. Наши радиомины в Харькове свидетельствуют о том, что с помощью радио можно на огромном расстоянии управлять не только взрывами.
— А мне до сих пор верится, что мина в Харькове могла быть подорвана и сигналами из обычной, маломощной рации.
— Надо было подстраховать себя, — признался Веденский. — Я ведь говорил тебе, что у нашей мины много противников. Они считали наш замысел фантастическим, даже авантюрным… Но теперь это позади. Нам надо делать свое дело. Сегодня твоя группа получила благодарность за отличную работу в тылу врага. Колокольцев, которого Нудьга считал «ночником», подал заявление в комсомол. Люди растут. И не только как специалисты минирования. Вот что важно, Гнат.
Веденский достал из нагрудного кармана кителя письмо, положил его в планшетку.
— От дочери, — улыбнулся Илья Гаврилович. — Уже в шестом классе. А кажется, совсем недавно ей было восемь лет. Кажется, совсем недавно она провожала на Белорусском вокзале свою мать в Испанию… Пишет, что скучает по мне и маме. — Веденский помолчал. Вздохнул. — Ты, Гнат, проведай Наталку. Ей сейчас так нужна твоя поддержка! Что молчишь? Блокнот немецкого майора до сих пор не дает покоя?
— Рельсы и шпалы, — задумчиво произнес Михалюта и начал пальцем что-то выписывать в воздухе. — В голове железная дорога, по которой до войны ходил поезд Мариуполь — Ленинград и привозил Наталку из родного села в Харьков!
— Не понял, — развел руками Веденский.
— Пока что мы минировали шоссейную дорогу, военные объекты, — поднял Гнат указательный палец. — Разрешите, я пойду с группой к железной дороге Волноваха — Мариуполь. Если за ночь не успеем, останемся на вторую. А десяток мин замедленного действия под рельсы поставим. Немцы там непуганые. Нудьга и Мусафиров говорили мне, что у них руки чешутся поработать на железной дороге. У меня тоже. Это интереснее, чем на шоссе, и надежнее! Колеса паровоза не свернут в сторону, не объедут мину.
— Значит, ты уже думал об этом? Но до железной дороги больше пятидесяти километров, — Илья Гаврилович посмотрел на карту.
— Поэтому и надо нам три ночи, чтобы надежно было.
— Заманчиво! — воскликнул комбат Мотыльков. — Волноваха — Мариуполь — одна из двух железнодорожных веток, питающих прибрежные войска фашистов всем необходимым. Эта ветка имеет стратегическое значение для противника. Я — «за»! Но чтобы было, как ты говоришь, надежно, твоим минерам надо хорошенько потренироваться. Ближайшая от нас железнодорожная станция Ейск. Туда и пойдете дня на три. С вами поедет в Ейск младший лейтенант медслужбы Нина Аркадьевна. Дадим вам бойцов для прикрытия и охраны с двумя ручными пулеметами. Жалко, конечно, что там нет леса. Но что поделаешь…
— Так это хорошо, что нет леса, — прервал комбата Веденский. — Мины замедленного действия пока не очень-то приживаются в партизанских отрядах. Там отдают преимущество минам мгновенного действия. Они срабатывают на глазах, и виден результат работы. Но это хорошо в условиях, когда железная дорога проходит через лесной массив и когда она не очень сильно патрулируется. А вражеские эшелоны надо подрывать не только в зонах, где есть лес, но и в степи. И твоя, Гнат, группа должна это доказать. Значит, Волноваха — Мариуполь. Та самая железная дорога, по которой ездила Наталка?
— Та самая.
— Зайди к Наталке и передай привет от меня. Скажи, что она тоже наш боец… Почему помрачнел?
— Да как-то неудобно идти к ней.
— Будь мужчиной, Гнат! Она порвала все нити со своим мужем-старостой, многим нам помогла. Это — наш человек. Поверь мне. В людях я немного разбираюсь.
— Хорошо, Илья Гаврилович. Я зайду, чтобы… чтобы расспросить, как лучше подобраться к баржам, тем, что стоят у берега.
— Что-что? — насторожился Веденский.
— В первый наш выход Бельду, Колокольцева и меня немцы встретили огнем, когда мы шли с моря. Значит, к ним можно подобраться незамеченными с суши.
— Вон оно что? У тебя сегодня какое-то озарение. Идеи так и сыплются из головы. Подойти к баржам с берега. Интересно. Согласен с тобой. Обдумай хорошенько эту операцию. И мы ее потом обсудим.
Михалюта вышел из штаба. Низко над заливом в сторону вражеского берега летели краснозвездные штурмовики. Гнат улыбнулся. «Скоро вы, соколы, будете точно знать, где расположены артиллерийские и минометные позиции фашистов. Клюнули гансы на приманку Ильи Гавриловича».
Ему вдруг вспомнилось, как полковник говорил про свою дочурку-шестиклассницу. «Свою! — Гнат прикусил губу. — Но ведь она же не родная его дочь…»
8
Михалюта шел по знакомым улицам села и удивлялся: почему полковник так высоко ценит Наташу? Ведь она же изменщица.
К нему подошли Нина и Дмитро Нудьга.
— Что ты, как конь, понурил голову? — скуластое лицо Нудьги расплылось в улыбке.
— Думу думает большую, — пошутила Нина и лукаво повела глазами в сторону хаты, где жила Наташа. — У Наталки скоро крестины. Наверно, кумом будете, Гнат?
Нудьга тут же нахмурился:
— Зачем так, Нина!
Гнат с нарочитым безразличием заметил:
— Вы, Нина Аркадьевна, наверное, уже проведали Наталку? А что касается кумовьев…
— Прошу прощения. Я не хотела вас обидеть, — покраснела фельдшерица. — Просто нечаянно сорвалось.
— Хорошо. Не будем об этом, — примирительно сказал Михалюта. — Я только что от полковника. Наша группа командируется в Ейск на три дня. Вы, Нина, тоже едете с нами.
— Значит, разрешили! — радостно воскликнул Нудьга.
— Тогда я побежала собираться. До встречи! — Нина повернулась и быстро зашагала к санитарному пункту.
— Как у тебя с нею? — спросил Гнат, когда фельдшерица была уже далеко.
— Вроде бы нашли общий язык. Но мне кажется, что она в тебя влюблена.
— Брось ты! Нина мне не нравится.
— Правда? — Нудьга схватил Гната за руку, крепко сжал ее. — Вот спасибо. А я думал… Ты сходил бы к Наталке. Проведал бы ее. Тем более, она хорошо знает местность возле железной дороги.
— И ты о том же?
— А кто еще?
— Полковник. Да и Нина… Тебе, Дмитро, советую в Ейске не отходить от нее ни на шаг. Там знаешь сколько моряков! А они — хлопцы будь здоров!
— Учту твое пожелание, Гнат, — кивнул Нудьга. — Теперь, когда я узнал, что ты не соперник мне, предложу ей руку и сердце.
…В Ейске на Нину действительно заглядывались моряки Азовской флотилии. Но Дмитро Нудьга не спускал с нее глаз, был надежным телохранителем.
Гнат никому не давал поблажки. Шестнадцать бойцов до поздней ночи ползали по железнодорожной колее, копали под рельсами ямки, относили на плащ-палатке землю, ставили мины, маскировали их.
На четвертый день группа Михалюты вернулась из Ейска в Шабельск.
1
Минеры спецбатальона развернули широкую диверсионную деятельность. Почти каждый день боевые группы отправлялись на вражеский берег. Но вскоре подрывники стали жаловаться, что им мешают пулеметные гнезда, а по одной группе фашисты открыли огонь даже из орудий. Чтобы облегчить работу минеров, надо было срочно выявить огневые точки врага, расположенные на берегу. Эти сведения необходимы были и авиаторам для нанесения удара с воздуха по артиллерийским и минометным батареям фашистов.
…Четыре боевые группы отправились в рейд.
Местами на льду поблескивали зеркальца воды, в которых отражалось голубое небо и закатное солнце. Температура была плюсовая, морозы отступили, и началась оттепель.
На первых санях сидели вооруженные красноармейцы, на остальных — только ездовые. На санях громоздилось что-то тщательно прикрытое белыми простынями.
Через два километра обоз остановился неподалеку от рыбаков.
— Вы, я вижу, тоже на промысел, товарищи саперы? — спросил председатель колхоза, опираясь на костыль.
— Угадали, дядя Митя! — ответил как давний знакомый Колокольцев. — Везем — вас ист дас…
— А почему же ваши вороные кверху копытами лежат?
— Военная тайна. Определенно! — вмешался в разговор Воскобойников.
— Знаем, сами когда-то служили. — Председатель колхоза поднял костыль, лукаво усмехнулся. — Что-то ваша военная тайна на наживу похожа.
Михалюта подошел к Зине. Она недовольно сказала:
— Все-таки настояла ваша Нина на своем! Отвезли Марьяно в госпиталь. Вчера я с женщинами ходила в Ейск.
— И как он?
— Лучше.
— Если еще пойдешь, то передай от меня привет.
— А у тебя как с Наталкой?
— Военная тайна, — Гнат приложил палец к губам.
— У вас всё военная тайна, — махнула рукой Зина. — Минеры по всем хатам облазили чердаки, искали шкуры для чучел, наготовили из фанеры и досок «машин» и «орудий» — и думаете, что об этом никто ничего не знает?
Гнат в ответ промолчал.
Обоз тронулся дальше.
Постукивали бузлуки по чистому льду, посвистывали полозья саней. А вокруг — белая пустыня под голубым небом. Лошади заметно устали. Ездовые то и дело подхлестывали их.
— Как думаете, капитан? — обратился Михалюта к Доминго, кивнув на сани, на которых лежали конские чучела. — Клюнут немцы на наживку нашего полковника?
— Клюнут. В Испании находчивость Илья-Рудольфа помнят и мы, и фалангисты.
— А я с ним готовил первый взрыв радиомины, — похвалился Михалюта.
— Полковник на роду написано быть минером! — уверенно сказал Доминго. — Наша мастерская гремел на всю республиканская Испания. Мы изготовляли мина разных типов, гранаты. Илья-Рудольф изобрел несколько замедлителей — «картофельный», «яблочный». А я был автор испанского «апельсинового» замедлителя. Тогда же мы создал и маломагнитный мина. Они хорошо держатся на металле и взрываются в зависимости от длины фитиля через пять — тридцать минут после установка. Мы использовали куски водопроводной труба, консервные банка, наполненный гвоздями и проволокой. Для взрывателя нужен был капсюли и бикфордов шнур. Но капсюля не хватало. И Илья-Рудольф сказал, что можно делать граната с черным порохом. Они взрывался без капсюля.
— Выходит, что наш батальон учился еще в Испании? — улыбнулся Михалюта.
— Да, — кивнул Доминго.
В небе послышался далекий гул самолетов. Михалюта запрокинул голову:
— Сюда, на залив, летят!
— Неужели знает, что мы идем на их берег?
— Зачем мы их пилотам, — сплюнул под ноги Колокольцев. — Для нас хватит и того, что немцы приготовили на берегу.
— Сие от нас не зависит, Сережа, — сказал Гнат и крикнул: — Передайте по обозу: «Остановиться и замаскироваться!»
Обоз остановился. Минеры накрыли сани простынями, спрятались под ними.
Гул самолетов приближался.
— Ни бугорка, ни ямки, — прошептал Воскобойников, — долбанет бомба, и… Определенно.
— Не долбанет! Они нас не заметят, — подбодрил его Нудьга.
Гул начал стихать.
— Вот видишь. Я же говорил. Пронесло. Можно вылезать из куреня.
— Нельзя! — крикнул Михалюта. — Слышите, снова возвращаются. Все-таки ищут нас.
От рева самолетов, казалось, позванивал лед. Минеры притаились: вот-вот ударят пулеметы, со свистом и воем обрушатся на лед бомбы.
Но самолеты и на этот раз пролетели над головами подрывников, не сбросив ни одной бомбы. Вскоре их гул стал еле слышным.
Обоз тронулся дальше.
Через несколько минут бойцы услышали далекие взрывы и звонкие выстрелы зениток. Вражеские самолеты бомбили советский берег.
— Там ведь и наши рыбаки! — воскликнул с болью Цимбалюк.
— Зачем им рыбаки? — возразил Колокольцев. — Им нужны мы.
— Определенно! — поддержал его Воскобойников. — Не иначе как какой-нибудь лазутчик предупредил о нашем рейде.
Стало смеркаться. Небо постепенно засеивалось звездами. Над вражеским берегом одна за другой взлетело несколько ракет. По льду залива заскользили лучи прожекторов. В последнее время немцы, обеспокоенные взрывами на дорогах, каждую ночь устраивали подобные фейерверки.
Обоз остановился, как и всегда, в торосах. Пошел густой липкий снег. Он скрывал от вражеских глаз и бойцов и лошадей.
Вскоре боевые группы отправились к берегу. В торосах на этот раз остались не только ездовые, но и несколько минеров. Их задание — поставить на льду чучела лошадей, макеты пулеметов, орудий. А когда немцы, обнаружив «десант», откроют по нему огонь, — определить по вспышкам места расположения артиллерийских и минометных гнезд и занести их на карту.
2
Темно. Падает снег. На душе у бойцов тревожно. Где сейчас противник — далеко или ждет где-нибудь рядом, в окопе на прибрежной круче?
— Что-то вроде бы сильно стучат бузлуки? — прошептал Колокольцев.
— Ветер заглушает, за несколько шагов ничего не слышно, — успокоил его Михалюта.
— Что, Сергей, боишься ступать ножками? Так можно ползти и на пузе. Оно мягкое, стучать не будет, — пошутил Нудьга.
В кустарнике под кручей подрывники остановились передохнуть. Двое останутся здесь, будут ждать, пока им передадут «языка». Остальные отправятся на берег выполнять задание.
Тем временем на льду вдоль вражеского берега минеры устанавливали чучела лошадей, макеты орудий, пулеметов. Развешивали на палках старые мешки, рогожки, обливали их бензином.
Эту операцию подрывники до мелочи обговорили перед выходом в рейд. Провели несколько тренировок. Поэтому сейчас все делалось быстро. Ни одного лишнего шага, ни одного лишнего движения.
Наконец сани с минерами помчались от берега в глубь залива.
Вскоре лучи одного, потом еще двух прожекторов упали на лед, выхватили из темноты чучела лошадей, фанерные макеты людей, пулеметов. Прошло несколько секунд, и на вражеском берегу загрохотали орудия.
— Вас ист дас?! — воскликнул Колокольцев. — Во какой салют устроили гансы в нашу честь!
— Это Воскобойников и Цимбалюк с хлопцами заставили их салютовать, — улыбнулся Нудьга. — Молодцы! Значит, операция удалась…
— Тихо, — прервал его Михалюта. — Слышите голоса?..
Минеры залегли.
Неподалеку справа застрочил пулемет.
«Наверно, это то самое гнездо, про которое говорила Наташа!» — подумал Гнат и прошептал:
— Ползем к пулемету. Там и возьмем «языка».
Четыре белых привидения прыгнули в окоп на головы пулеметчиков.
Один из фашистов схватился за карабин, но даже поднять его не успел — Нудьга вонзил ему в спину штык. Другой гитлеровец открыл было рот, чтобы закричать, позвать на помощь, — к нему подскочил Колокольцев, сунул в рот кляп, стал связывать веревкой руки.
И только третий пулеметчик смирно стоял у стенки окопа с поднятыми руками и испуганно бормотал:
— Я румын… Я румын…
— Я немного знай румынский язык, — сказал Ангел Гаспар.
— Поговори с ним, — попросил Михалюта испанца.
К окопу подполз Мусафиров.
— Надоело ждать под кручей вашего «языка». Решил помочь вам. Ну как? Есть «ценная бандероль»?
— Какая там «ценная», — недовольно буркнул Михалюта.
— «Ценная бандероль», Мусафиров, ездит в легковых машинах и сейчас спит в теплой хате. «Ценного» на кручу не пошлют, — добавил Нудьга.
Мусафиров взглянул на гитлеровца, показал пальцем на кляп:
— «Бандероль» с печатью.
Михалюта поднял вверх ствол пулемета, повернулся к Гаспару.
— Ангел, спроси у румына, знает ли он, в каких хатах квартируются офицеры? А я пока, чтобы все было в ажуре, немного постреляю.
Михалюта дал две длинные очереди в небо, снова повернулся к Гаспару.
— Ну как, знает?
— Знает. И где живет офицеры, и где живет староста, пан Анатоль.
— Очень хорошо, — кивнул Михалюта. — Мусафиров, забирай «языка» и иди в залив. Только смотри, чтобы он кляп по дороге не выплюнул. Такой крик поднимет, что на нашем берегу услышат.
— Я ему выплюну! — Мусафиров поднес к лицу фашиста кулак. — Понял, Ганс? Ком, вперед!
К полночи стрельба на побережье утихла.
Четверо минеров и пленный румын прошли немного по шоссе и свернули к хате, стоявшей над яром. Во дворе возле хлева остановились. Михалюта снял с плеча автомат.
— Ну что ж, пошли, друзья, к старосте в гости…
3
Каждую ночь немцы бьют из пулеметов и орудий по заливу, а на шоссе гремят взрывы. Как тут заснешь? Даже если выпьешь, все равно сон не приходит. Анатолий думал: как только женится на Наташе, сразу же и душа успокоится и жизнь пойдет веселее. Дудки! Ничего этого не случилось. Нет ни покоя, о котором он так мечтал, ни веселой жизни. Вот тебе и молодая женушка.
Дура! Выкинула очередной фокус — среди ночи оставила родную хату и ушла. Ясное дело, куда. Не к тетке в Мариуполь, а на тот берег. В этом нет никакого сомнения. Она давно собиралась туда. Уговаривала и его идти вместе с нею. И вот решилась…
Как же он, опытный педагог, не раскусил этого чертенка? Ишь, показала свои зубы, свой норов! Что она забыла на том берегу? Неужели ей не понятно, что немцы лишь временно остановились под Ростовом, временно отступили от Москвы. Придет весна, и они снова двинутся на восток и все-таки своего добьются. Юг страны нужен Гитлеру до зарезу: тут и уголь, и металл, и нефть, а из Баку рукой подать до Индии. Немцы знают, что делают.
Вот уж действительно дура. Ушла в метель. Даже о будущем ребенке не подумала. Конечно, вернется. Никуда она не денется. А пока придется всем говорить то же самое, что сказал начальнику полиции Назарову: «Жена пошла проведать тетку в Мариуполь».
Анатолий прислушался. Слава богу, орудийный грохот на берегу прекратился. Он снял сапоги, погасил на столе лампу. Нащупал в темноте постель и не раздеваясь упал на пуховую перину.
Вдруг в дверь постучали.
«Кого это принесло в такой поздний час?» — удивился Анатолий.
Стук повторился.
— Анатолий Петрович, я от Назарова. Не осталось ли у тебя что-нибудь выпить? — раздался за дверью чей-то хрипловатый бас.
— Осталось, — недовольно буркнул Анатолий. — Носит в такую пору! Как только патруль вас пропустил?
— А что патруль? Я пообещал налить и патрульным. Такой холод! Кто к ним будет принюхиваться!.. Вернулся с позиции обер-лейтенант Беккер. Хочет выпить. Вот Назаров и послал.
Анатолий зажег лампу, отодвинул дверной засов.
— Спать не даете…
В его грудь уперлось дуло автомата.
— Оружие есть? — спросил Нудьга.
— Н-нет… Пр-ростите… Есть п-пистолет под под-душкой, — пробормотал, заикаясь, Анатолий.
4
Узнав Михалюту, Анатолий еще больше испугался, весь съежился. «Все, это конец! Гнат встретил Наташу на том берегу, и вот пришел отомстить за то, что она досталась не ему…»
— Уже очухался? — спросил его Михалюта. — У нас мало времени.
— Вы ведь меня не… убьете? — Анатолий показал глазами на автомат. — Вам что-нибудь нужно от меня? Оружие я отдал вам добровольно. Своих людей я и пальцем не тронул.
«А Наташину мать разве не ты свел в могилу?!» — хотел крикнуть Гнат, но промолчал.
— Ишь какой свой нашелся! — хмыкнул Колокольцев. Взяв со стола тарелку с колбасой, он повернулся к пленному румыну: — Бери, Ионеску, угощайся.
— А-а, — протянул Анатолий. — Ионеску здесь? Он у вас за проводника?
— Это не имеет значения, — бросил Михалюта.
— А почему ты не поинтересуешься Наташей? — спросил вдруг Анатолий и снова весь съежился: он был уверен, что Наташа на советском берегу.
Гнат сделал вид, что только теперь вспомнил о Наташе.
— Действительно, что ж это я… Где она? Что с ней? Вы же вместе ездили копать окопы.
— Ничего о ней не знаю с тех пор, как в последний раз виделись под Гадячем, — с расстановкой произнес Анатолий, глядя в глаза Михалюте. А в селе я никому не сделал зла. Я ведь не полицейский, — добавил он.
— У немцев же служишь! — вмешался Нудьга.
— Но зла никому из своих не причинил.
«Ну и подлец! — Михалюта стиснул зубы. — Так врать про Наташу! Живет же в ее хате! Или думает, что я не знаю, из какого она села?»
— Вот консервная банка. Ее надо вымыть горячей водой — в ней недавно были шпроты, — сказал Нудьга.
— Зачем? — удивился Анатолий.
— Сюда будешь класть листочки бумаги с сообщениями: какие воинские части проходят через село в Таганрог, то есть на фронт, и какие в Мариуполь. Желательно, чтобы были и номера частей и фамилии командиров. Пиши все: количество орудий, автомашин, какой груз везут, сколько походных кухонь и прочее. Запомни, это твой единственный шанс спасти свою жизнь.
— А где прятать банку? — со страхом прошептал Анатолий.
— Мы вместе пойдем в яр. Выберем место. Только без вранья! — предупредил Михалюта. — О новых заданиях мы будем сообщать через тот же «почтовый ящик»… Но это еще не все. — Михалюта прошелся по комнате. — Если появится необходимость, то я поселюсь у тебя на чердаке или в погребе на несколько дней.
— А вдруг немцы пронюхают? Вы это вправду? Ведь это же рискованно для обоих, — развел руками Анатолий.
— Смотрю я на тебя, староста, — покачал головой Михалюта. — И никак не могу понять: такие мы разные с тобой.
— Да что вы… Я ведь ничего… Я ведь, Гнат, за твою жизнь беспокоюсь… Я согласен… хотя и боязно… С какого дня станете на квартиру?
— Всему свое время.
— А я, если хотите… Я тоже хотел пойти на тот берег.
— Почему «тоже»? Кто-нибудь уже пошел?
— Это просто с языка сорвалось… Хотел, да побоялся, что ваши меня к стенке поставят как врага народа, хотя я ничего и не сделал против Красной Армии. Я даже с фронта не убегал. Я не был мобилизован. Истинную правду говорю.
— А почему же не сказал, где твоя жена? — с насмешкой спросил Гнат.
— Что? — вздрогнул Анатолий.
— Где твоя жена, спрашиваю? И как ты попал в хату Наташи?
— Виноват. Вот тут я сказал неправду. Натали поехала к тетке в Мариуполь… Ее отвез один майор, инженер…
— Инженер? Откуда такая осведомленность?
— Фридрих Францевич. Совсем мирный человек, на «мерседесе» ездит по металлургическим заводам. Однажды у меня обедал с начальником гарнизона… Наташа поехала с ним…
— Хватит! — оборвал Анатолия Гнат. — К тетке так к тетке. За ее жизнь ты отвечаешь головой!
— Я все понял. Все.
— Если продашь нас немцам, то мы повесим тебе на шею медальон величиной вот с эту консервную банку! — пригрозил Нудьга.
Вскоре все вышли из хаты и огородами направились в сторону яра.
5
Подрывники в сопровождении Ионеску шли по улице с таким видом, будто несли патрульную службу.
Возле дома Беккера их остановил часовой.
— Это я, Фридрих, — сказал ему по-немецки Ионеску. — Выпить хочешь?
— О, гут, гут!
— Вот эти солдаты несут пакет обер-лейтенанту Беккеру. Он дома?
Часовой кивнул и хотел что-то сказать, но ему заткнули рот шарфом, вывернули руки назад и связали тонкой веревкой. Колокольцев перерезал телефонные провода, тянувшиеся от столба к окну. Михалюта постучал в дверь.
— Пакет из штаба, герр обер-лейтенант!
— В такой поздний время? — послышался полусонный голос за дверью.
— Срочно!
— Надо был позвонить.
— Обрыв на телефонной линии, герр обер-лейтенант!
Дверь открылась.
Увидев черные дула автоматов, обер-лейтенант испуганно вскрикнул:
— Майн гот!
Минеры вбежали в дом.
Семь кроватей в трех комнатах были пустыми. Колокольцев взял с тумбочки планшет с документами и какими-то камнями. Спросил у Михалюты:
— Высыпать камни или прихватить с собой?
— Бери! — приказал Гнат и обратился к обер-лейтенанту. — Господин Беккер! Это планшет майора?
— Да.
— А где он сам?
— Инженера пригласил ужин начальник гарнизона, командир наш артдивизион.
Колокольцев достал из вещмешка мину, выдвинул нижний ящик письменного стола и положил ее туда. Ящик закрыл на ключ.
Нудьга свою мину привязал под столом к перекладине в офицерской столовой. Еще одну мину спрятали за портрет Гитлера, висевший в большом зале. Подрыватель поставили на семь часов.
Задворками минеры с пленными Ионеску и Беккером выбрались на шоссе.
Михалюта поправил на боку тяжелый планшет.
«Интересно, что за бумаги хранятся здесь у инженер-майора? Да еще и камушки какие-то. Может, драгоценные?..»
6
Подрывники из группы старшего сержанта Михалюты ставили мины на шоссе. Когда появлялись патрульные солдаты, бесшумно расползались, прятались в придорожных кустах.
Последнюю мину устанавливал Арон Бабаян. Закоченевшими от холода пальцами он начал вставлять в заряд детонатор.
И вдруг вспышка.
— Только детонатор, — скривившись от боли в правой руке, прошептал Бабаян, чтобы успокоить товарищей.
Установка мин требует навыков, опыта и внимания — их-то и не хватало Бабаяну. Ему еще повезло, что детонатор взорвался не в мине.
…Подрывники под кручей ожидали возвращения Михалюты из разведки.
Вскоре послышался голос Колокольцева:
— Вас ист дас? Где вы там?
— Здесь мы! — крикнул негромко Мусафиров.
— Чего стоите такие поникшие? — подойдя к минерам, спросил Михалюта.
— Бабаян ранен.
— Что с ним?
— Детонатор взорвался в руках.
— Все-таки не обошлось, — покачал недовольно головой Нудьга.
Когда все уже были на льду, Бабаян обратился к Михалюте:
— Меня, наверное, спишут из батальона?
— Не знаю.
— Замолви за меня словечко. Пусть оставят хотя бы ездовым.
— Попробую.
К ним подошел Колокольцев.
— Арончик, я хотел попросить у тебя рекомендацию в комсомол.
Бабаян остановился. «Надо же, я сокрушаюсь, что меня теперь спишут из батальона, а Сергей — с такой просьбой. Значит, есть еще надежда…»
— Дам, Сережа. Вот только рука. Пальцы покалечил, — с сожалением сказал Бабаян.
— Это не беда. Напиши левой, — простодушно посоветовал Колокольцев.
Гнат мысленно похвалил Сергея. Как будет с Ароном дальше, неизвестно. Но то, что боец переживает, казнит себя, видят все. И просьба Сергея очень своевременная. Бабаян сразу почувствовал, что он нужен, что не все еще потеряно.
Пленный обер-лейтенант от холода еле держался на ногах, то и дело пританцовывая в хромовых сапогах, хватался руками за уши — байковые наушники не очень-то помогали.
— Вас ист дас? — показал Колокольцев на его наушники. — Что же ваш Гитлер такой скряга? Даже шапками солдат не обеспечил. Пусть мерзнут арийские уши? Так, что ли?
Обер-лейтенант в ответ только махнул рукой.
Когда подошли к своему лагерю в торосах, начало светать. Там собрались уже все группы.
Обоз саней тронулся в обратный путь.
Михалюта достал из трофейного планшета блокнот, раскрыл его. Вся страничка была исписана формулами и цифрами. Гнат чуть не вскрикнул от удивления: формулы были ему знакомы.
7
Километров за десять от берега минеров встретили три грузовые машины, высланные навстречу командованием батальона, чтобы забрать раненых и обессиленных. От шоферов бойцы узнали, что накануне фашистские самолеты сбросили бомбы на рыбаков. Троих тяжелораненых отправили в госпиталь.
Прибыв на берег, командиры боевых групп доложили о выполнении задания, а старший сержант Михалюта передал в штаб батальона обер-лейтенанта Беккера, немца-пулеметчика и румына Ионеску.
Ионеску сразу же заявил:
— Я все расскажу.
— Есть хочешь? — спросил его Мотыльков.
Ионеску кивнул.
— Ничего, сейчас вас всех покормят, напоят чаем, согреетесь.
Пленных увели.
— Что это? — спросил Веденский, листая блокнот, переданный ему Михалютой.
— Записи одного немецкого инженер-майора. Там есть схемы, рисунки и формулы. Я кое-что понял. Этот Фридрих Францевич часто употребляет слово «эрзац», то есть заменитель. Инженер занят поисками замены взрывчатых веществ.
— Где же он хочет найти этот эрзац?
— В атомном ядре. Заменить взрывчатые вещества должна энергия атома. Некоторые из этих формул знакомы мне еще по институту.
— Вон как. Выходит, блокнот этого Фридриха слишком серьезный.
— У меня в дороге было время подумать… Его идея меня испугала. В институте я учил, что энергия атома будет направлена служению человечеству. А тут идут поиски взрывчатых веществ в энергии атома, чтобы уничтожать людей. Блокнот надо передать нашим ученым.
— Мы передадим его в Государственный комитет обороны. Пусть ознакомятся наши специалисты. Ты сам отвезешь блокнот и пленных в штаб армии.
— Пусть прихватит и карты, на которые нанесены огневые точки фашистов на побережье, — добавил Мотыльков. — Молодцы! Весь вражеский берег разворошили.
— А что скажет об этом блокноте обер-лейтенант Беккер? — обратился Илья Гаврилович к пленному офицеру.
— Майор прибыл из Берлин на металлургический заводы. Вчера вечером он находился в Мариуполь, а завтра должен быть в Таганрог. Интересуется какими-то шлаками, — ответил Беккер.
— В его планшете есть и слитки шлака, — кивнул Михалюта.
— Я не специалист по энергетика. Мой дело артиллерия и связь. Но инженер-майор говорил еще и о поиск в этих краях какой-то тяжелый элемент.
— Жаль, что вы не прихватили с собой этого Фридриха, — вздохнул Веденский.
— Он случайно остановился в селе. Хорошо, что Колокольцев наткнулся на планшет, — сказал Михалюта. — Помните, Илья Гаврилович, еще в Воронеже мы говорили с вами о том, что физики многих стран бьются над тем, чтобы извлечь энергию из атома? Незадолго до начала войны сообщения во всех журналах на эту тему вдруг прекратились. Наверно, потому, что эти поиски пошли в другом направлении. Теперь их цель — извлечение энергии из атома для военных нужд.
— Как ведет себя муж Наташи? — после паузы спросил Веденский.
— Подлец он! Даже не признался, что Наташа ушла на наш берег. Видимо, боится, что мы начнем ее искать. Но согласился быть нашим информатором, договорились о связи.
— А верить ему можно?
— Можно, пока обстоятельства будут в нашу пользу. Такие люди готовы служить кому угодно, лишь бы не подставлять свою голову под пули. — Михалюта помолчал и неуверенно добавил: — Хотя этого и не поручали мне, но я все же решил узнать, возьмет ли он меня на квартиру с рацией. Хотя бы на неделю. Согласился.
— Да ты что! — скептически усмехнулся Мотыльков. — Как только явишься к нему, он тут же продаст тебя гестапо. Лучше бы послал его в разведку на Кривую Косу. Там, говорят, стоит большой гарнизон. Надо разведать. Если это так, мы бы договорились с морячками и ударили бы вместе по Кривой Косе.
— Интересная мысль, — поддержал комбата Илья Гаврилович.
— Неужели он не догадывается, что его жена у нас? — пожал плечами Мотыльков.
— Может быть, и догадывается, но не подает виду. Поэтому, наверное, и хочет нам угодить.
— Чужая душа — темный лес, да еще у отступника. Думаю, тебе не следует говорить об этой встрече с Наталкой.
— А зачем ей говорить? Она и так все уже сказала.
Гнату снова вспомнилась заброшенная железнодорожная колея. Наташа на рельсах. Он вздохнул, посмотрел в окно.
Веденский заметил его волнение.
— Что тебя, Гнат, беспокоит: посещение старосты или записки немецкого инженера?
— Блокнот немца. Формулы в нем беспокоят.
— Так, — полковник задумался. — И меня тоже. В тридцать третьем году в Ленинграде проходил конгресс физиков. Я присутствовал на заключительном заседании. Как раз выступал французский ученый Жолио-Кюри. Он сказал, что последние исследования физиков могут использовать фашисты, которые уже дорвались до власти в Германии, господствуют в Италии. Ты, Гнат, представляешь?
— Что, Илья Гаврилович?
— Если какой-то инженер-майор фашистской армии вынюхивает на юге Украины руды тяжелых элементов, собирает шлаки на металлургических заводах, то чем тогда занимаются физики в самой Германии?
Известно чем. Поэт Павло Тычина в том же тридцать третьем году вот что написал:
Мы тревожим стратосферу,
атомное ядро и сферу —
о прекрасный час!
Неповторимый час!
— Прозорливый поэт. «Мы тревожим стратосферу, атомное ядро и сферу». К этому идет. Наши радиомины в Харькове свидетельствуют о том, что с помощью радио можно на огромном расстоянии управлять не только взрывами.
— А мне до сих пор верится, что мина в Харькове могла быть подорвана и сигналами из обычной, маломощной рации.
— Надо было подстраховать себя, — признался Веденский. — Я ведь говорил тебе, что у нашей мины много противников. Они считали наш замысел фантастическим, даже авантюрным… Но теперь это позади. Нам надо делать свое дело. Сегодня твоя группа получила благодарность за отличную работу в тылу врага. Колокольцев, которого Нудьга считал «ночником», подал заявление в комсомол. Люди растут. И не только как специалисты минирования. Вот что важно, Гнат.
Веденский достал из нагрудного кармана кителя письмо, положил его в планшетку.
— От дочери, — улыбнулся Илья Гаврилович. — Уже в шестом классе. А кажется, совсем недавно ей было восемь лет. Кажется, совсем недавно она провожала на Белорусском вокзале свою мать в Испанию… Пишет, что скучает по мне и маме. — Веденский помолчал. Вздохнул. — Ты, Гнат, проведай Наталку. Ей сейчас так нужна твоя поддержка! Что молчишь? Блокнот немецкого майора до сих пор не дает покоя?
— Рельсы и шпалы, — задумчиво произнес Михалюта и начал пальцем что-то выписывать в воздухе. — В голове железная дорога, по которой до войны ходил поезд Мариуполь — Ленинград и привозил Наталку из родного села в Харьков!
— Не понял, — развел руками Веденский.
— Пока что мы минировали шоссейную дорогу, военные объекты, — поднял Гнат указательный палец. — Разрешите, я пойду с группой к железной дороге Волноваха — Мариуполь. Если за ночь не успеем, останемся на вторую. А десяток мин замедленного действия под рельсы поставим. Немцы там непуганые. Нудьга и Мусафиров говорили мне, что у них руки чешутся поработать на железной дороге. У меня тоже. Это интереснее, чем на шоссе, и надежнее! Колеса паровоза не свернут в сторону, не объедут мину.
— Значит, ты уже думал об этом? Но до железной дороги больше пятидесяти километров, — Илья Гаврилович посмотрел на карту.
— Поэтому и надо нам три ночи, чтобы надежно было.
— Заманчиво! — воскликнул комбат Мотыльков. — Волноваха — Мариуполь — одна из двух железнодорожных веток, питающих прибрежные войска фашистов всем необходимым. Эта ветка имеет стратегическое значение для противника. Я — «за»! Но чтобы было, как ты говоришь, надежно, твоим минерам надо хорошенько потренироваться. Ближайшая от нас железнодорожная станция Ейск. Туда и пойдете дня на три. С вами поедет в Ейск младший лейтенант медслужбы Нина Аркадьевна. Дадим вам бойцов для прикрытия и охраны с двумя ручными пулеметами. Жалко, конечно, что там нет леса. Но что поделаешь…
— Так это хорошо, что нет леса, — прервал комбата Веденский. — Мины замедленного действия пока не очень-то приживаются в партизанских отрядах. Там отдают преимущество минам мгновенного действия. Они срабатывают на глазах, и виден результат работы. Но это хорошо в условиях, когда железная дорога проходит через лесной массив и когда она не очень сильно патрулируется. А вражеские эшелоны надо подрывать не только в зонах, где есть лес, но и в степи. И твоя, Гнат, группа должна это доказать. Значит, Волноваха — Мариуполь. Та самая железная дорога, по которой ездила Наталка?
— Та самая.
— Зайди к Наталке и передай привет от меня. Скажи, что она тоже наш боец… Почему помрачнел?
— Да как-то неудобно идти к ней.
— Будь мужчиной, Гнат! Она порвала все нити со своим мужем-старостой, многим нам помогла. Это — наш человек. Поверь мне. В людях я немного разбираюсь.
— Хорошо, Илья Гаврилович. Я зайду, чтобы… чтобы расспросить, как лучше подобраться к баржам, тем, что стоят у берега.
— Что-что? — насторожился Веденский.
— В первый наш выход Бельду, Колокольцева и меня немцы встретили огнем, когда мы шли с моря. Значит, к ним можно подобраться незамеченными с суши.
— Вон оно что? У тебя сегодня какое-то озарение. Идеи так и сыплются из головы. Подойти к баржам с берега. Интересно. Согласен с тобой. Обдумай хорошенько эту операцию. И мы ее потом обсудим.
Михалюта вышел из штаба. Низко над заливом в сторону вражеского берега летели краснозвездные штурмовики. Гнат улыбнулся. «Скоро вы, соколы, будете точно знать, где расположены артиллерийские и минометные позиции фашистов. Клюнули гансы на приманку Ильи Гавриловича».
Ему вдруг вспомнилось, как полковник говорил про свою дочурку-шестиклассницу. «Свою! — Гнат прикусил губу. — Но ведь она же не родная его дочь…»
8
Михалюта шел по знакомым улицам села и удивлялся: почему полковник так высоко ценит Наташу? Ведь она же изменщица.
К нему подошли Нина и Дмитро Нудьга.
— Что ты, как конь, понурил голову? — скуластое лицо Нудьги расплылось в улыбке.
— Думу думает большую, — пошутила Нина и лукаво повела глазами в сторону хаты, где жила Наташа. — У Наталки скоро крестины. Наверно, кумом будете, Гнат?
Нудьга тут же нахмурился:
— Зачем так, Нина!
Гнат с нарочитым безразличием заметил:
— Вы, Нина Аркадьевна, наверное, уже проведали Наталку? А что касается кумовьев…
— Прошу прощения. Я не хотела вас обидеть, — покраснела фельдшерица. — Просто нечаянно сорвалось.
— Хорошо. Не будем об этом, — примирительно сказал Михалюта. — Я только что от полковника. Наша группа командируется в Ейск на три дня. Вы, Нина, тоже едете с нами.
— Значит, разрешили! — радостно воскликнул Нудьга.
— Тогда я побежала собираться. До встречи! — Нина повернулась и быстро зашагала к санитарному пункту.
— Как у тебя с нею? — спросил Гнат, когда фельдшерица была уже далеко.
— Вроде бы нашли общий язык. Но мне кажется, что она в тебя влюблена.
— Брось ты! Нина мне не нравится.
— Правда? — Нудьга схватил Гната за руку, крепко сжал ее. — Вот спасибо. А я думал… Ты сходил бы к Наталке. Проведал бы ее. Тем более, она хорошо знает местность возле железной дороги.
— И ты о том же?
— А кто еще?
— Полковник. Да и Нина… Тебе, Дмитро, советую в Ейске не отходить от нее ни на шаг. Там знаешь сколько моряков! А они — хлопцы будь здоров!
— Учту твое пожелание, Гнат, — кивнул Нудьга. — Теперь, когда я узнал, что ты не соперник мне, предложу ей руку и сердце.
…В Ейске на Нину действительно заглядывались моряки Азовской флотилии. Но Дмитро Нудьга не спускал с нее глаз, был надежным телохранителем.
Гнат никому не давал поблажки. Шестнадцать бойцов до поздней ночи ползали по железнодорожной колее, копали под рельсами ямки, относили на плащ-палатке землю, ставили мины, маскировали их.
На четвертый день группа Михалюты вернулась из Ейска в Шабельск.
РАЗДЕЛ ШЕСТОЙ
1
К торосам минеры Гната Михалюты, как всегда, доехали на санях. От них известными только им стежками-дорожками зашагали к берегу. Вскоре без каких-либо приключений переползли шоссе и направились в степь.
Впереди дозор — Колокольцев и Мусафиров. В ста метрах от них — основная группа.
За два часа прошли с десяток километров. Так далеко они еще ни разу не забирались в тыл врага. В селах, скрывавшихся в балках, мигали огоньки, гудели машины. Иногда поднималась стрельба.
— Может, передохнем? — нарушил молчание Воскобойников. — Определенно, все устали.
— Нет, — возразил Михалюта. — Пока не найдем место, где можно будет провести день, — никакого отдыха.
Время от времени к Михалюте подходили Колокольцев и Мусафиров, чтобы сверить маршрут с картой. Их обступали бойцы, кто-нибудь включал фонарик.
Ориентирами минерам служили балки и древние курганы. Где-то в этих степях находилась и Савур-могила. И снова Гнату пришли на память слова о побеге трех братьев из Азова:
Став найменший брат до Савур-могили доходжати,
Став же буйний вітер повівати,
Із козацьких молоденьких його ніг валяти.
«Що перше горе — безвіддя,
Друге — безхліб'я…
Уже ж мені своїх братів не наганяти.
Уже ж мені в отцевському дворі не бувати,
Уже ж мені свого отця-неньку у вічі не видати.
Наслідував мені господь
У турецькій, у бусурменській у великій неволі
На Савур-могилі смертю постраждати…»
Стали найстаршого сина із двору зсилати,
Стали його обществом-народом
До розстрілу випроводжати.
Став найстарший брат
Гірко плакати-ридати,
Свого брата найменшого
Пішого піхотинця споминати…
Гнат мечтательно вздохнул.
— Об этой степи Чехов написал повесть. Возможно, он видел эти самые места. Только это была летняя степь.
— А весной тут, конечно, настоящая красота! Цветут тюльпаны, маки, как море плещется ковыль! — восторженно произнес Нудьга. — А с курганов, наверное, и море видно.
Михалюта остановился.
— Смотрите, луна всходит.
Луна только что выглянула из-за вершины кургана и казалась его серебряной короной. Минеры стояли в тени, а вокруг мириадами алмазов поблескивал снег.
— Какая сказочная картина! — покачал головой Михалюта.
— Стоять бы вот так рядом с любимой девушкой и смотреть без конца на это чудо. — Нудьга положил руку на плечо Михалюты. — Эх, Гнат, когда только кончится эта проклятая война! Как хочется тишины, покоя, девичьей ласки.
— Кончится, Дмитро, когда-нибудь кончится, — грустно улыбнулся Гнат. — И мы еще попляшем и на твоей, и на моей свадьбе. Ну что, хлопцы, пошли дальше?
Уже перед рассветом минеры переползли речку Кальмиус — идти по тонкому льду было опасно. Провалишься в воду — что делать? Ни обсушиться, ни обогреться негде.
Когда в степи начала заниматься заря, остановились. Пора искать место, где можно было бы пересидеть до вечера.
Михалюта и Нудьга поднесли к глазам бинокли и стали рассматривать степь. Неподалеку увидели кошару с дырявой крышей. Рядом была криница с журавлем.
— Кошара брошена, наверно, осенью, — сказал Нудьга. — Как? Заселим? Да и железная дорога всего в каком-то полукилометре. А от сел и хуторов клуня довольно далеко.
— Согласен, — коротко ответил Михалюта.
Подрывники зашли в кошару. Сняли с чердака остатки сена, пахнувшего полынью, притрусили пол.
Во время похода бойцы проголодались. Поэтому все тут же начали доставать из вещмешков хлеб, тарань, жареную рыбу. Воскобойников вынул оладьи, испеченные из жмыха и дерти, которые дала ему на дорогу какая-то молодица. Мусафиров предложил «пирог» из перетертой и пережаренной вместе с высевками тюльки.
Нудьга обвел взглядом «стол», облизал губы и проговорил грустным голосом:
— Ешь — не хочу. А представьте себе, как сейчас хотят есть ленинградцы: и наш брат, и гражданские? Когда я слушаю передачи из Ленинграда, кровь в жилах застывает. Сколько там уже умерло людей от голода! Кто сосчитает?
Минеры тут же притихли, помрачнели.
После обеда все улеглись спать. На страже остались два подрывника. Не спал и Гнат Михалюта. Он лежал на чердаке и следил за железнодорожной колеей, расположенной неподалеку от кошары. Его внимание привлекла насыпь, описывавшая дугу на краю балки.
«Там и будем ставить мины», — решил Гнат.
Он начал обдумывать предстоящую операцию, распределять силы минеров.
«Охрана и прикрытие — четыре бойца со стороны Волновахи и столько же с мариупольского направления. Остальные занимаются минированием: двое устанавливают заряды, третий относит землю, маскирует мины. Надо наготовить веников. Курящих заставим вывернуть свои карманы — посыплем заминированные места табачком, чтобы собаки не вынюхали след. Один будет следить за сигналами бойцов прикрытия! Каждая тройка должна поставить самое малое две мины. Расстояние между минами — сто шагов. Фашистам и в голову не взбредет, что так густо может быть заминирован участок длиной всего в полтора километра! Электролиты надо настраивать от восьмого эшелона через каждые три или четыре. — Михалюта улыбнулся. — Вот сутолока будет!..»
Из-за поворота выехала дрезина с тремя солдатами. Ехала она медленно. Это насторожило Гната: «Следят, нет ли чего подозрительного на колее».
Через несколько минут из Волновахи на Мариуполь прошел поезд. На платформах стояли танки, орудия. Было и четыре пассажирских вагона.
Михалюта стиснул зубы. «Это тебе не машина на шоссе! Один такой эшелон чего стоит, если полетит с насыпи…»
Из-за тучи выглянуло солнце. Гнат, прищурившись, смотрел на блестящие рельсы, которые тянулись к самому горизонту и где-то там, далеко-далеко, казалось, протыкали хмурое небо.
«Это ж и Наташа ездила здесь. И, наверное, думала о наших встречах на станции Основа?.. Да, все в жизни взаимосвязано…»
Михалюта взглянул на Дмитра Нудьгу, спавшего рядом. Сержант улыбался во сне.
— Счастливый… — прошептал Гнат.
Нудьга, будто услышав его голос, тут же проснулся…
— Отдохни, Гнат! А я послежу и за часовыми, и за обстановкой. Покемарь. Ночь будет напряженная.
— До нее еще дожить надо.
— Доживем. Никуда от нас не денется эта ночь.
— Ты во сне улыбался, словно после поцелуя с Ниной.
— Она и в самом деле мне снилась. Видишь, даже во сне не расстаюсь с ней.
— Половина дня уже тю-тю. По всему видно, что мы прошли сюда незамеченными. Только бы в кошару кто-нибудь не забрел.
— Если кто-то заглянет, задержим до ночи.
Но никто минеров за день не потревожил. Все обошлось благополучно. И вечером они начали готовиться к выходу на железнодорожное полотно.
2
Более двух часов с перерывами (прошло три поезда) работали уже минеры. Бойцы выдалбливали под рельсами ямки для восьмикилограммовых зарядов и мин, относили с насыпи песок и землю, осторожно, словно хрусталь, опускали в ямки смертоносный груз.
Подрывники хотя и тренировались на рельсах в Ейске, все-таки нервничали, волновались. Особенно нелегко было Михалюте, Нудьге, Колокольцеву и Мусафирову — они настраивали химический электролит на заранее назначенный срок взрыва, ставили «ловушки», которые подорвут заряд, если немцы, обнаружив мины, начнут их обезвреживать.
Когда поставили последнюю — четырнадцатую мину, Михалюта подошел к Нудьге:
— Дмитро, ты как-то говорил про НЗ на берегу залива. Он еще там?
— Конечно. Этот НЗ ждет удобного случая. А почему ты спросил?
— Да та-ак… Потом скажу. Сейчас хлопцы все устали, измучились.
— Это верно… Люди все как выкрученные мочалки, — согласился Нудьга. — Но я, кажется, догадываюсь, что ты задумал.
— Помолчи пока, — предупредил Михалюта. — Дойдем до залива, тогда я все и скажу.
Возвращались подрывники к берегу той же дорогой. Навстречу дул влажный теплый ветер, который нес уже весну. И хотя тяжелые вещмешки опустели (в них не было тротила и мин, запасов продуктов), бойцы шли медленно. Не слышно было ни смеха, ни шуток. Десятки километров, пройденные ими, давали о себе знать.
Через четыре часа минеры наконец добрались до прибрежной полосы. Нудьга вывел группу прямо к кустам, где был спрятан тротил, завернутый в водонепроницаемую ткань.
— После такой каторжной работы и перехода я приказывать не хочу, — сказал тихо Михалюта. — Но у меня есть один план: надо подорвать баржи с боеприпасами, с которых мы были обстреляны. За Мануэля Бельду.
Минеры начали перешептываться. Все знали, что испанцы давно собираются покончить с этими баржами, отомстить за смерть своего земляка.
— Почему раньше не предупредил об этом! Хлопцы уже расслабились. Определенно, — высказал недовольство Воскобойников.
— Нужно всего шесть-семь минеров. Надо снять часовых, взобраться на палубы и там поставить заряды.
— По мне стреляли с этих барж, я и пойду снимать часовых! — вышел вперед Сергей Колокольцев.
— Я тоже пойду! — стал рядом с Колокольцевым Мусафиров.
— А мы что, хуже вас?..
— Ишь, герои…
— Мы тоже пойдем! — послышались голоса.
— Хорошо, — повеселел Михалюта. — Пошли. А те, кто совсем обессилел, пусть не спеша идут к своему берегу. Мы догоним.
Забрав из тайника взрывчатку, подрывники взобрались на кручу, переползли шоссе.
Вскоре они добрались до затона, где стояли неподалеку от берега похожие на длинные скирды две баржи, превращенные немцами в склады боеприпасов.
Ползти по льду было неприятно, то и дело попадались лужи. Многие минеры промокли. Утешала всех одна мысль — отсюда, со стороны берега, враг их не ждет, пулеметы на баржах нацелены в глубь залива.
У барж были выставлены двое часовых. Один прохаживался, постукивал ногой об ногу. Другой дремал, прислонившись к трапу.
В дело пошли финские ножи. Часовые были сняты без шума.
Подрывникам хватило десять минут, чтобы на обеих баржах поставить мины замедленного действия на самый короткий срок, — им не надо было копать лунки, относить землю, возиться с электролитом. Тут все делалось без всякой маскировки, да еще и при ясной луне.
Спустившись по трапам с барж, минеры побежали в сторону южного берега. Бежали из последних сил, скользили, падали в лужи.
— Быстрее! Быстрее! — торопил бойцов Михалюта. — Вот-вот сработают мины.
— Дьяволы, а не люди! Определенно, дьяволы! — кричал Воскобойников, упав на лед. — Где же взять столько сил? Не могу! Вы что? В одну ночь хотите всю вражескую армию разбить?
Над ним склонился Колокольцев.
— Вас ист дас? Сейчас здесь будет такой ад, какого ни один черт не видел. Вставай, батя! И…
Он не договорил.
На барже, стоявшей ближе к берегу, вспыхнул огонь. А через секунду залив вздрогнул от взрыва. Под ногами минеров затрещал лед. В небо взметнулось пламя. Баржа разломилась пополам, корма и нос стали быстро погружаться в воду.
На берегу застрочили пулеметы. Луч прожектора скользнул по заливу и замер на второй барже. И тут же сработала, будто ждала этого мига, вторая мина. В небо снова взметнулся огненный смерч. От грохота взрывов боеприпасов у минеров заложило уши.
Огонь и дым застлали весь вражеский берег.
Воскобойников улыбнулся.
— Ты прав, Сергей! Определенно, ад! Побежали! Теперь у меня столько сил, что я, кажется, до самого берега без передышки смогу добежать…
3
Уже вторую ночь полковник Веденский почти не спал, хотя на наблюдательном пункте, расположенном на самом берегу залива, бойцы отдали ему одни нары. Он переживал за минеров старшего сержанта Михалюты, на этот раз ушедших на задание так далеко.
Илья Гаврилович бродил над обрывом, заложив руки за сниму, и через каждые двадцать — тридцать минут спрашивал у дежурного на наблюдательном пункте:
— Ну что там?
— Никаких сигналов, никаких признаков, — отвечал каждый раз одно и то же дежурный.
И вдруг среди ночи на вражеском берегу взметнулись два фонтана огня. Пальцы полковника впились в светящийся циферблат. Стрелка обежала круг, проскочила двадцать семь точек, и Веденский услышал два приглушенных взрыва.
— Это Гнат подорвал баржи! Хотя бы все обошлось благополучно, — прошептал он.
Илья Гаврилович представил, как нелегко сейчас бойцам Михалюты. По ним бьют пулеметы и минометы. Бежать по льду опасно — много полыней, особенно возле берега, где лед исклеван артиллерийскими снарядами. Один неосторожный шаг — и все! Конец! Окажешься на дне залива.
— Дежурный! — повернулся полковник к наблюдательной вышке. — Передайте, чтобы готовили обоз. Как только начнет светать, надо будет выехать навстречу группам.
— Из колхоза только что позвонили: обоз готов. Можно ехать хоть сейчас.
Когда развиднелось, вдали, на ледяном поле, появились темные точки. Вскоре они приобрели очертания человеческих фигур. Минеры возвращались без маскировочных халатов, чтобы скорее заметили свои.
Навстречу им помчались сани.
Через полчаса Доминго, Гаспар, другие бойцы уже выпрыгивали из саней. Они дрожали от холода. Одежда на них смерзлась. Лицо Ангела Гаспара почернело, он еле держался на ногах.
— Что случилось? — с тревогой спросил полковник.
— Хол-лод-дно, — ответил Ангел, стуча зубами.
— Он искупался, — пояснил Доминго. — На льду появилось много промоина.
— Сейчас же идите греться! Смените белье.
Доминго поднял руку:
— Докладывай. Минер моей группа подорвали мост на шоссе и поставил семь мин! — Доминго помолчал и, вздохнув, добавил: — Мадридцы все знают. Но кто баржа без нас уничтожили!
— Си-и… Без нас, — обиженно добавил Ангел Гаспар, еле шевеля языком.
— Минеры старшего сержанта Михалюты, — ответил Веденский.
Доминго улыбнулся.
— Камарадо Михалюта… А договорились вместе… Не хорошо.
Вскоре к берегу подъехала группа Михалюты. Гнат доложил Веденскому о выполнении задания.
— Молодцы, спасибо! — поблагодарил полковник минеров. — Готовься, Гнат, к поездке в Ростов. Тебя вызывают в штаб фронта.
— Зачем? — удивился Михалюта.
— Не знаю, — пожал плечами Илья Гаврилович.
Гнат однажды уже ездил в Ростов — отвозил планшет немецкого инженера и сопровождал пленных. Тогда в разведотделе штаба фронта он сказал о намерении полковника Веденского послать разведчика с радиостанцией на северный берег Таганрогского залива. «Может, в этом и кроется причина вызова?» — подумал Гнат.
4
Подрывники полковника Веденского работали без сбоев, четко по графику. Одни группы ставили мины, другие в это время готовились к походу, третьи, вернувшиеся с задания, отдыхали.
Днем и ночью гремели взрывы на северном берегу — взлетали в воздух склады с боеприпасами, превращались в груду металла эшелоны с танками, орудиями и другой техникой. Движение транспорта на шоссе Мариуполь — Таганрог иногда прекращалось на несколько часов. Не помогли немцам и «тралы» — нагруженные песком сани, которые бронетранспортеры толкали впереди себя. Узнав о «тралении» дороги, подрывники начали ставить мины замедленного действия с таким расчетом, чтобы они взрывались не под первым наездом на них, а под вторым, четвертым и даже десятым.
Гитлеровцы стали минировать свое побережье. На их минах в первые ночи подорвалось четыре минера. Но уже на третью ночь бойцы Веденского наловчились не только обезвреживать вражеские мины, но и переставлять их в другие места — гитлеровцы начали подрываться на своих же минах.
Фашисты прорубили у самого берега длинные полыньи. Но и эта акция не остановила минеров. Они стали брать с собой доски и по ним переползать через проруби.
Фашистское командование подключило к борьбе с подрывниками Веденского авиацию. Немцы хорошо знали, что минеры выходят на задание вечером, когда еще светит солнце, и возвращаются на свой берег поздним утром. Над заливом стали появляться группы «хейнкелей» и «мессершмиттов». Полковник Веденский обратился к командующему фронтом за помощью — в схватку с вражескими самолетами вступили краснозвездные истребители. В небе над побережьем и Азовским морем начались жестокие воздушные бои.
Такой была обстановка в середине сорок второго года на берегах Таганрогского залива.
Староста Анатолий ни днем, ни ночью не знал покоя. Он чувствовал себя между двух огней: с одной стороны — немцы, которым служил, с другой — «белые привидения» с южного берега, которые побывали у него три недели назад.
Свое слово, данное минерам, он держал — консервная банка, спрятанная в яру, не пустовала. В последние дни он все чаще жаловался, что жить в селе ему теперь опасно. Немцы начали догадываться, что в окрестностях села имеются агенты партизан и минеров. Подозревали в шпионаже даже старост и некоторых начальников полицейских участков. А тут еще взрыв барж с боеприпасами. Наказаны многие офицеры за неумение бороться с советскими подрывниками. А что ж тогда ожидать после такого фейерверка ему, старосте села, вблизи которого все это происходит?..
Ранним февральским утром красноармейцы, патрулировавшие на берегу, заметили на льду залива двух неизвестных. Это были начальник полиции Назаров и староста Анатолий.
— Стой! Кто такие?
— Ведите к своим командирам, — сказал Назаров. — Я начальник полиции.
— А я староста, — буркнул Анатолий. — Мы принесли ценные сведения.
Красноармейцы повели их в штаб батальона. За ними увязались мальчишки.
— Полицаев ведут!
— Полицаев поймали! — кричали они, перебивая друг друга, и швыряли в перебежчиков снежками.
К мальчишкам присоединились женщины — раскрасневшиеся, разгневанные. Узнав, что пленные не немцы, а предатели, некоторые хватали палки и рогачи. Шум и крик поднялся на всю улицу.
— Что за гвалт, Варвара Ивановна? — спросила Наташа у хозяйки, вошедшей в хату.
— Полицая и старосту из поселка, что на том берегу, ведут.
Наташа бросилась к окну. Процессия как раз находилась против хаты. Наташа узнала высокого, съежившегося Анатолия и низкого, щуплого Назарова.
«Какой позор! До чего я дожила?.. Гнат, милый, прости меня! Прошу! Я не буду жить с ним. Но сейчас… — Наташа выскочила на улицу, даже не набросив на плечи платка. Услышала ругань, проклятия. — И меня проклинайте, люди! И меня!..»
Крики были такими грозными, что на акациях закаркало воронье, поднялось в небо, закружилось, будто хотело посмотреть, чем же это заняты люди.
Анатолий мысленно прощался с жизнью. Он надеялся переждать в селе Наташи огненный смерч войны. Жить тихо, мирно. Но ничего из этого не получилось. Хотя сначала все вроде бы шло хорошо. Но потом…
Первым потрясением был побег Наташи на советский берег. Будь он тогда дома, убил бы на месте. Казнил себя, что до конца ее не узнал, не раскусил. «Пусть замерзает, если ей не хочется жить, если не понимает, что к чему на войне! — утешал он себя той ночью. — Может быть, дошла, а может?.. Такой ветрище!..»
Другим потрясением, свалившимся как гром среди ясного неба, был приход «белых привидений» во главе с Гнатом Михалютой. Злая судьба свела их с глазу на глаз не только как соперников, любивших одну девушку, но и как врагов.
Надо было спасать себя, и он согласился быть информатором. Он был бы им и дальше, и немцы, возможно, ничего не узнали бы. Но ведь Михалюта сказал, что придет к нему с рацией. А это уже страшно. Это значит смерть. Сигналы рации услышат немцы, засекут, а потом на виселицу и радиста, и того, у кого он скрывался.
«Нет, надо идти на тот берег, так будет лучше. Может быть, свои не расстреляют. Все-таки я им служил, — тешил он себя мыслью. — Да и Наташа, наверно, там. И она замолвит за меня словечко. Ведь мы ребенка ждем! А дитя не виновато, что клокочет такая страшная война и не поймешь, кто кого побеждает и чей будет верх…»
Он решил поговорить об этом с начальником полиции Назаровым. Если бы тот согласился. Ну, посадят в тюрьму. Но ведь не расстреляют же. Посидит, а там видно будет. Если победят немцы, то обязательно выпустят, если возьмут верх свои, учтут, конечно, что он был информатором минеров, и простят все грехи.
Сейчас, когда его вели, будто вора, пойманного с поличным, когда разгневанные женщины, мальчишки толкали в спину, плечи, обзывали грязными словами, он уже каялся, что отважился перейти на этот берег, жалел, что Назаров согласился, — один он не пошел бы. Он проклинал себя, Гната, Наталку. Конечно, можно было бы остаться и там. Но все побережье уже лихорадило. Немцы не таясь говорили, что среди полицаев есть большевистский лазутчик, а может быть, замешан в диверсиях и сам староста, чья жена так неожиданно и бесследно исчезла. Особенно поднялся шум, когда за одну ночь были взорваны два моста, когда от взрыва мины погибло четыре офицера и немецкий инженер, прибывший из Берлина.
Вот тогда-то он и не выдержал, поделился своими мыслями с начальником полиции.
«Как быть? — переспросил Назаров, хитровато прищурившись. — С кручи да в море! Ведь на суше, если не убежим, все равно найдут и повесят. Выход один — на тот берег. Может, простят… Немцы уже бегут от Москвы. Пошли, пока не поздно…»
Он все думал, с какого боку подойти к Назарову, а оказалось, начальник полиции сам искал выход для своего спасения.
— Простите!.. Смилуйтесь, люди! — упал на колени Анатолий.
Вдруг на всю улицу раздался крик:
— Это мой муж! Не убивайте его!
— Наши мужья и сыновья на фронте!..
— А эти гады!.. — зашумели в ответ женщины.
Наташа еле протиснулась в середину толпы.
— Убейте и меня! Это мой муж! — крикнула она так решительно, словно и в самом деле готова была умереть за Анатолия.
Сельчане удивленно посмотрели на нее. Заметили на красивом лице рыжеватые пятна. Застыли в нерешительности…
5
Задержанных допрашивал старший лейтенант Мотыльков в присутствии полковника Веденского.
— Скажите, с какой целью вы перешли на наш берег?
— Мы пришли к вам искупить свою вину, — ответил Назаров, понурив голову.
— А Михалюта еще хотел у старосты поселиться с рацией, — с насмешкой в голосе заметил Мотыльков полковнику. И снова обратился к задержанным: — Чем вы можете это доказать? Где гарантия, что вы пришли не как шпионы?
— Клянусь, нет! — вскинул Назаров голову.
— А может быть, вы надеялись затеряться в нашем тылу, сменить фамилии и продолжать жизнь, словно и не служили немцам? — спросил Веденский. — Что скажете на это, господин Анатоль?
Услышав свое имя да еще с прибавкой «господин», Анатолий вздрогнул.
— Понимаю, я не заслуживаю доверия. Но я не шпионить пришел, — залепетал он. — Мне угрожала виселица. Вдруг не стало жены, немцы решили, что она ушла к партизанам. А тут еще эти взрывы. Меня вчера вызывали в Бердянск, в гестапо.
— И вы пошли на этот берег с надеждой, что наш народ милосердный?
Анатолий вобрал голову в плечи, стиснул зубы.
— Дайте мне возможность кровью искупить свой позор! — воскликнул Назаров. — Пошлите меня за «языком», и я вам его приведу. Хотите, забросаю гранатами комендатуру! Только поверьте мне!
— А староста приведет «языка»? — спросил Мотыльков.
— Нет, у него не хватит духа, — ответил Назаров. — Приведу я! Он до смерти испугался, когда на нас набросились женщины и мальчишки. Если бы не Наталка, он, наверное, умер бы от страха.
— А может, от стыда и позора?
Анатолий выпил стакан воды, еще больше втянул голову в плечи.
— Я служил у немцев, — продолжал Назаров, — но я не убил ни одного человека. Дайте мне возможность искупить вину своей кровью в бою, а не у стенки. Уверяю вас…
— Не убил, потому что не хватило времени, — прервал его Мотыльков. — Попав в окружение, старшина Назаров спрятался. Не попытался перейти линию фронта или найти партизан. Превратился в послушную овечку. Немцы приказали ему стать на учет, и он стал. Приказали служить в полиции, и он стал полицаем. Так?
— Так, — буркнул Назаров. — Тогда я не верил, что немцев можно остановить. Моя вина. Расстреляйте меня! Только не пишите об этом матери.
— Ишь, мать он вспомнил! — покачал головой Веденский. — Что же ты раньше о ней не подумал?
— Очень прошу вас, не пишите матери, что меня расстреляли свои, — повторил Назаров. — Пусть я буду среди тех, кто пропал без вести.
Мотыльков закурил папиросу, прошелся по комнате:
— Сколько солдат в гарнизоне вашего села?
— Две сотни, — ответил Назаров.
— И… комендатура в школе, — добавил приглушенным голосом Анатолий. — За высоким забором с колючей проволокой.
— Две сотни, говорите? И комендатура в школе? — переспросил Мотыльков.
— Да, — кивнул Назаров. — Я хорошо знаю и подходы к штабу полка на Кривой Косе. Не раз там бывал.
Мотыльков повернулся к конвоиру.
— Уведите их!
Назаров и Анатолий встали.
— Могу я встретиться со своей женой? — спросил Анатолий.
— Наташа не хочет с вами встречаться, — ответил Мотыльков.
— Не может быть! — воскликнул Анатолий. — Ведь она спасла меня, собой рисковала.
— Может быть, потому и не хочет, что спасла. Идите!
Когда Анатолия и Назарова вывели, Мотыльков вопросительно посмотрел на полковника:
— Я сам поведу бойцов в село и разгромлю комендатуру.
— Согласен, — ответил Веденский. — Мне кажется, что этот второй, Назаров, в разговоре был более откровенным. А староста идет куда ветер дует. Но в этой ситуации именно он должен провести наших бойцов в село. Так надо для него самого.
Настроение у Анатолия было угнетенным. Где же Михалюта? Должен же подтвердить, что он, Анатолий, передавал минерам сведения о немцах. А может, это и хорошо, что его нет? Скажет, что не выдержал староста, оставил свой пост, назовет трусом.
И еще одно мучило Анатолия — Наташино поведение! Отказалась от встречи с ним. А он радовался, что она жива, верил, что любит, ведь только любовь может толкнуть женщину на такой поступок. Другая бы сказала: «Так ему и надо, получай по заслугам!» А Наташа защитила его от разозленных женщин, взяла позор, бесчестье и на себя. В те жуткие минуты она была для него ангелом. Но почему же теперь не хочет его видеть?
И вдруг Анатолий понял: причиной всего является все тот же Гнат Михалюта. Он, как привидение, преследует его с тех нор, как они расстались с ним на Южном вокзале в Харькове…
— Ты что скрежещешь зубами? — нарушил молчание Назаров. — Кого ты так пережевываешь?
— Тебе еще и смешно? — вспыхнул Анатолий.
— Нет, не смешно. Я все думаю, как нам надежнее комендатуру разгромить. Без этого мы здесь не нужны… А ты, конечно, боишься?
— Да, боюсь, потому что родился для другого дела.
— Хочешь быть директором завода? Министром? Похвально! Однако ты не забывай, что сейчас война… Ты как себе хочешь, а я поведу минеров на тот берег. Не использовать такой шанс — значит быть совсем дураком. Это единственная возможность спастись от расстрела. А твоя Наталка — женщина что надо. Таких еще поискать! Ты не стоишь и мизинца ее…
— Не мели чепухи! — оборвал Назарова Анатолий.
— Правду говорю. Наталка — святая женщина. Молись на нее. Ты совсем ей не пара. Понял? — Назаров сплюнул под ноги, лег на нары, повернулся лицом к стене.
6
Гнат вернулся из Ростова через пять дней. С ним прибыл и представитель Азовской флотилии капитан третьего ранга Багатолетко.
Увидев свет в окнах школы и услышав сквозь открытые форточки бодрую мелодию, Михалюта попросил шофера остановиться.
— Разрешите, товарищ капитан третьего ранга, мне здесь выйти? Водитель отвезет вас к полковнику. Я скоро приду.
— Хорошо. Можете быть свободны, — кивнул Багатолетко.
Газик помчался дальше, а Михалюта направился к школе.
В окно он увидел группу бойцов и девчат. Возле Зины Головатой стоял с гитарой Марьяно Чико. «Значит, вернулся из госпиталя, — улыбнулся Гнат. — Это хорошо».
Зина склонилась к Марьяно, что-то сказала ему. Он кивнул, ударил по струнам гитары. Минеры и девчата дружно захлопали в ладони, отбивая ритм мелодии. Нина пригласила на танец Дмитра Нудьгу.
«Ведь как бывает в жизни, — покачал головой Гнат. — Живут парень с девушкой рядом или служат в одной части, и девушка не знает, что парень любит ее, вздыхает по ней украдкой. Но стоит подсказать ей, и, глядишь, появилась на свете еще одна счастливая пара… Вышла бы Наташа замуж за такого, как Нудьга, слова бы ей не сказал в упрек. А то нашла вьюна, пескаря скользкого. Эх, Наталка-Наталка…»
Гнат хорошо понимал, что Анатолий пришел не за тем, чтобы искупить свой позор. Он побоялся прятать его с рацией в хате. А план — поселиться на той стороне залива — одобрили в разведотделах армии и фронта. И вот этот слизняк так подвел, приплелся в расположение батальона минеров.
С моря дул теплый, влажный ветер. Не за горами весна. Скоро растает лед в заливе. И тогда у минеров кончится здесь работа, батальон, конечно, передислоцируют на другой участок фронта. Подрывники оставят знакомых девчат, а кто и жену. Не все доживут до Дня Победы. Не все вернутся к своим родным, женам, любимым. Что поделаешь? Война есть война…
Бойцы-украинцы сильными голосами запели известную украинскую песню:
Розпрягайте, хлопці, коней,
Та й лягайте спочивать,
А я піду в сад зелений,
В сад криниченьку копать.
Весь батальон подхватил уже по-русски:
Раз… Два… Калина,
Чернявая дивчина,
В саду ягодку рвала…
В штабе батальона Михалюта застал полковника Веденского, комбата Мотылькова и капитана третьего ранга Багатолетко.
— Взятый вашими минерами в плен обер-лейтенант Беккер, — сказал Багатолетко, — дал ценные сведения о гарнизоне на Кривой Косе. Пока что там расположены три артиллерийские и три минометные батареи, осветительные установки и десять смонтированных на автомашинах радиостанций. Я сказал «пока что» неслучайно. Наличие стольких передвижных радиостанций свидетельствует о намерении немцев прислать на Кривую Косу еще воинские части. Сборным батальоном поручено командовать мне.
— Что ж, это хорошо, — кивнул Веденский, и добавил, посмотрев на Михалюту: — Некоторые наши минеры уже подружились с вашими моряками в Ейске.
— Ваше командование угадало наше желание — ударить сообща по Кривой Косе, — улыбнулся Мотыльков. — Встретим праздник Красной Армии и Флота вместе с вами! Сварим на Кривой Косе отличную уху!
— Сварим! — улыбнулся и Багатолетко. — Но надо спешить, пока немцы сами не ударили с Кривой Косы и пока лед не стал хрупким.
Мотыльков обратился к Михалюте:
— Рассказывай, что там в разведотделе?
— Наверное, заберут меня от вас. Пошлют с рацией на тот берег. Не надо было в штабе показываться на глаза, — невесело произнес Гнат.
Все притихли. Гнат понимал, что и капитан третьего ранга, и старший лейтенант, и полковник сейчас думают о нем. Может быть, сочувствуют ему. Ведь работать в тылу, где нет лесов, а только степь и море, где села и города забиты немцами, нелегкое дело.
— Товарищ старший лейтенант, а как ведут себя перебежчики? — после долгой паузы спросил Гнат.
— Ты опоздал с вопросом. Пока ты находился в Ростове, я водил бойцов на разгром комендатуры. Проводниками были перебежчики, — сказал Мотыльков.
— И что же? — заинтересовался Михалюта.
— До берега и поселка мы прошли незамеченными: проводники оказались надежными. Местность и расположение немцев знали хорошо. Назаров еще и прикончил часового возле комендатуры. Мы заминировали объект. Мины загремели, когда мы спустились с кручи на лед. В небе вспыхнули ракеты, нас обнаружили. Без боя не обошлось. Тогда и был убит Назаров, а Анатолий ранен в плечо.
— Пролил, значит, Анатолий Петрович кровь в бою, — задумчиво произнес Михалюта. — Снял с себя вину и перед Наталкой…
— Я еще не сказал вам об одной просьбе, — обратился капитан третьего ранга к Веденскому. — Командующий флотилией просит прислать к нам минеров-инструкторов, чтобы подучить моряков вашей специальности для действий в тылу противника. Скоро весна, корабли смогут выйти в море, наши десанты будут действовать на суше.
— Мы откомандируем к вам испанцев — Доминго и Чико. И еще кого-нибудь из наших, — ответил Веденский.
— Заранее благодарю. Без мин на вражеском берегу нам нечего делать.
— Да, это так, — согласился Веденский. — Без мин на войне не обойтись. — И задумчиво добавил: — Особенно без мин замедленного действия и мин, управляемых по радио.
Михалюта вышел из штаба.
Ночь была звездная. Воздух чистый, морозный. Дышалось легко.
Внизу, под кручей, — полоска берега и море, закованное льдом, с озерцами воды. Ранняя весна! Небо с каждым днем становилось все синей и синей, а ночью — темным, аж черным.
Гнат запрокинул голову.
«Сколько же этих звезд! Сверкают себе, и нет им никакого дела до наших земных забот, до наших бед и страданий…»
7
Последними покидали клуб хозяева-минеры и организаторы праздничного самодеятельного концерта, который надолго останется в памяти бойцов, моряков и местных жителей.
Михалюта вышел из клуба вместе с Чико и Зиной.
Зина была обеспокоена: Марьяно до сих пор хромал.
— С такой ногой сегодня в море нельзя, — сказала она.
— Но, но! — возразил Чико. — Гнат, мы был в первый поход, мы пойдем и в последний. Так?
Михалюта кивнул.
— Зина, ты Чико не знаешь. Никто его не остановит.
В стороне, под акацией с искривленным ветрами стволом, в черном пальто и белом пушистом платке стояла Наташа.
— Вышла полюбоваться первым дыханием весны? — спросила Зина, обнимая ее за плечи.
— Сегодня рыбаки будут провожать бойцов на тот берег. Вот и вышла повидать своих. А где же хлопцы?
— Отправились готовиться к походу, — ответил Михалюта.
Марьяно и Зина пошли дальше. Гнат и Наташа остались под деревом вдвоем.
В ветвях посвистывал ветер. В небе ни облачка, только солнце сияло в беспредельной голубизне.
— Скоро весна, — тихо произнесла Наташа, глядя на море. — И ты идешь?
— Иду.
Наташа положила руку на потрескавшийся, шершавый ствол акации.
— Я буду ждать тебя, Гнат.
— Анатолий скоро выпишется из госпиталя.
— Не говори мне о нем, — губы Наташи задрожали.
— Чудно: служил он у немцев — ты была с ним, а покаялся, пролил кровь — ты отворачиваешься от него.
— Тебе этого не понять, — вздохнула Наташа.
— Ошибаешься, я давно знал, что он не для тебя.
— А почему же ты не убедил меня в этом? Хотя, прости, началась война. Окопы под Лохвицей, тот лейтенант, что посрывал со своей гимнастерки петлицы, и сержант Пепинка… Моя нерешительность… Все это не прошло напрасно, все учило меня уму-разуму. Ты, Гнат, не думай, что я напрашиваюсь на твое внимание. Нет. Я просто буду ждать тебя и завтра, и всегда.
— Эти слова похожи на сказанные когда-то тобой и не похожи.
— Ты вспомнил станцию Основа?
— И железнодорожную колею, где мы ждали свои поезда — один на Мариуполь, другой — на Золочев. Это были разные направления.
— Не упрекай. Теперь у меня та же дорога, что и у тебя, у Нудьги, у всех вас. Ваши минеры останутся в моей памяти и сердце навсегда. Это мне поможет. Война ведь еще долго будет длиться.
— Да, войне пока что лишь девять месяцев, — произнес задумчиво Гнат и уточнил: — В час весеннего равноденствия будет ровно девять месяцев. А сколько же еще надо воевать, чтобы дойти до границы, до заставы, где служил Дмитро Нудьга, а потом еще до Берлина? Год? Два? Три?..
— А если немцы весной или же летом снова пойдут в наступление? — со страхом спросила Наташа. — Разве такое невозможно?
Гнат не ответил. Молча взял руку Наташи. На мгновение ему показалось, что они находятся на станции Основа.
— От моих братьев никакой весточки. Может, погибли. Ты, Гнат, теперь самый дорогой для меня человек.
Наташа достала из кармана носовой платочек с вышивкой по краям.
— Это тебе на намять.
Гнат расстегнул стеганку, спрятал платочек в карман гимнастерки.
— Вот что, Наташа, — Гнат переступил с ноги на ногу, не зная, как сказать о том, что его беспокоило.
— Говори.
— Возможно, я завтра не вернусь с того берега. — Заметив в глазах Наташи испуг, договорил торопливо: — Не вернусь вместе со всеми. Но это не будет означать, что меня убили. Просто так надо.
Она все поняла.
— Сколько людей в армии, а без тебя почему-то не могут обойтись там, — Наташа кивнула на залив, в сторону северного берега. — Ты возвращайся. Я рада, что ты есть на свете. Я буду ждать тебя.
Гнат осторожно вытер пальцем слезу на ее щеке и ушел.
Наташа долго смотрела ему вслед.
Ветер тоскливо завывал в колючих ветках акации, надсадно скрипел искривленный ветрами ствол.
«Вот так и моя жизнь, как этот ствол акации, неровная. Почему?» — с болью подумала Наташа.
8
Солнце спустилось к горизонту, когда на берегу под кручей выстроились взводы и роты морских пехотинцев и минеров. Бойцы были одеты в маскировочные халаты, вооружены винтовками-трехлинейками, автоматами, ручными пулеметами. На правом фланге несколько расчетов с ПТР — противотанковыми ружьями.
Минеры и моряки были перетасованы в шеренгах. Сержант Нудьга стоял рядом с мичманом Савиным, с которым познакомился в Ейске. Как и тогда, Савин был в фуражке с натянутым, будто кожа на барабане, верхом. Мичман так загляделся на младшего лейтенанта медслужбы Нину Аркадьевну (она о чем-то беседовала со старшим лейтенантом Мотыльковым), что не заметил, как к нему подошел капитан третьего ранга Багатолетко. Он снял с мичмана фуражку и надвинул на его голову черную шапку-ушанку.
Михалюта стоял рядом с главстаршиной Линницким, широкоплечим моряком с задумчивым лицом. Слева от главстаршины — Арон Бабаян, вернувшийся на днях из госпиталя. Раненая рука его быстро зажила. Из батальона Арона не отчислили. Напрасно он волновался.
Нина тоже отправлялась с санитарами к торосам, где они развернут медпункт. Переговорив с Мотыльковым, она пошла на левый фланг, где находились санитары со своими конными упряжками. Шла, сопровождаемая сотнями глаз, словно была здесь командующим и принимала парад.
Минеры и моряки стояли по команде «Вольно!» напротив полковника Веденского, комбата Мотылькова и командира морского десанта Багатолетко.
— Товарищи красноармейцы, матросы и командиры! — обратился к воинам Веденский. — Поздравляю вас с большим праздником, двадцатичетырехлетием Красной Армии и Военно-Морского Флота! Сегодня мы идем громить вражеский гарнизон на Кривой Косе. Немцев там больше тысячи. Нас меньше. Но мы моряки и минеры! Нам помогут группы партизан-подрывников. Командиры взводов и боевых групп ознакомлены с дислокацией врага, знают свою задачу. Два месяца тому назад наше командование побаивалось, что противник сосредоточит силы на северном берегу и ударит через залив по южному берегу. Чтобы этого не случилось, нас и прислали сюда. И мы честно выполнили свой долг. Противник привык иметь дело с нашими подрывными группами из десяти, пятнадцати, изредка двадцати бойцов. А этой ночью с моря нагрянет целый батальон хорошо вооруженных «белых привидений», как величают нас немцы. Да здравствуют наши доблестные Красная Армия и Военно-Морской Флот! Смерть фашистским захватчикам!
Берег задрожал от троекратного «Ура!». Багатолетко прошелся вдоль строя, вглядываясь в лица матросов и минеров, остановился и крикнул:
— Сборный батальон! Смир-но!.. На-пра-во!.. Шагом марш!.. За-певай!..
Мичман Савин откашлялся и начал звонким тенором:
Распрощался с Нюрой черноокой
У садочка, у ее реки.
И сказал я Нюре той бедовой:
«Ухожу я, Нюра, в моряки!»
Сотни матросов и минеров подхватили припев:
Марш вперед!
Друзья, в поход!
Все мы краснофлотцы!
Звук лихой
Зовет нас в бой…
Наташа стояла, обняв искривленный ствол акации, росшей одиноко на крутом берегу, и вслушивалась в песню, что доносилась с моря.
Вскоре песни не стало слышно — сборный батальон минеров и моряков растаял в бело-розовом, подсвеченном заходящим солнцем мареве.
9
Неподалеку от Кривой Косы несколько бойцов из взвода главстаршины Линницкого провалились в покрытую тонким льдом большую полынью, прорубленную немцами. Среди них был и старший сержант Михалюта.
Гнат нес два тяжелых вещмешка — в одном рация, в другом — питание к ней, поэтому он сразу же пошел ко дну.
Дома, в пруду, Гнат не раз нырял до самого дна. Но тогда перед прыжком в воду он набирал полные легкие воздуха. Сейчас Гнат не успел этого сделать — провалился неожиданно. Тяжелые вещмешки тянули его вниз. Он задыхался.
Из последних сил Гнат греб руками воду под себя, сучил ногами, чтобы вынырнуть и глотнуть воздуха. Уже несколько секунд над ним колыхалась черная толща воды.
Наконец вынырнул, увидел звездное небо, бойцов. Некоторые из них взбирались на лед. Кто-то, кажется, Линницкий, крикнул: «Держись, друже!» — и кинулся в воду. Следом за ним прыгнули Нудьга и мичман Савин.
Тяжелые вещмешки снова потянули Гната вниз — сбросить их в воде он не мог.
«Хотя бы уж скорее было дно. Говорят, Азовское море неглубокое. Я бы оттолкнулся и…»
Вдруг Гнат почувствовал, как кто-то схватил его за руку, но тут же выпустил.
«Наверно, это моя смерть?» — подумал он.
Гнат открыл глаза. Вокруг темень.
«Страшно умирать в море! Поэтому и боялся такой смерти Мануэль Бельда. Но он похоронен на круче, откуда видно чуть ли не его Испанию. А я?.. Это же я принес на берег его тело…»
Наконец-то дно! Гнат оттолкнулся из последних сил, стал выныривать. Вот и небо!
Несколько рук схватили Гната за воротник стеганки, вытащили на лед.
Но не от морского дна оттолкнулся Михалюта, теряя сознание. Под него поднырнули Нудьга и Савин и вытолкнули из воды.
Мичман Савин и главстаршина Линницкий вынырнули рядом. А Дмитро Нудьга не вынырнул. Он немного уклонился в сторону, ударился головой о лед и навсегда остался в морской пучине…
«Как страшно, когда вместо неба над головой толща морской воды…» — думал Михалюта, шагая рядом с главстаршиной Линницким и мичманом Савиным к вражескому берегу. Иногда он останавливался, поправлял за спиной вещмешок с рацией, облизывал пересохшие губы. И чувствовал на них горечь соли: то ли от высохшей морской воды, то ли от слез по утонувшему другу — сержанту Дмитру Нудьге.
1
К торосам минеры Гната Михалюты, как всегда, доехали на санях. От них известными только им стежками-дорожками зашагали к берегу. Вскоре без каких-либо приключений переползли шоссе и направились в степь.
Впереди дозор — Колокольцев и Мусафиров. В ста метрах от них — основная группа.
За два часа прошли с десяток километров. Так далеко они еще ни разу не забирались в тыл врага. В селах, скрывавшихся в балках, мигали огоньки, гудели машины. Иногда поднималась стрельба.
— Может, передохнем? — нарушил молчание Воскобойников. — Определенно, все устали.
— Нет, — возразил Михалюта. — Пока не найдем место, где можно будет провести день, — никакого отдыха.
Время от времени к Михалюте подходили Колокольцев и Мусафиров, чтобы сверить маршрут с картой. Их обступали бойцы, кто-нибудь включал фонарик.
Ориентирами минерам служили балки и древние курганы. Где-то в этих степях находилась и Савур-могила. И снова Гнату пришли на память слова о побеге трех братьев из Азова:
Став найменший брат до Савур-могили доходжати,
Став же буйний вітер повівати,
Із козацьких молоденьких його ніг валяти.
«Що перше горе — безвіддя,
Друге — безхліб'я…
Уже ж мені своїх братів не наганяти.
Уже ж мені в отцевському дворі не бувати,
Уже ж мені свого отця-неньку у вічі не видати.
Наслідував мені господь
У турецькій, у бусурменській у великій неволі
На Савур-могилі смертю постраждати…»
Стали найстаршого сина із двору зсилати,
Стали його обществом-народом
До розстрілу випроводжати.
Став найстарший брат
Гірко плакати-ридати,
Свого брата найменшого
Пішого піхотинця споминати…
Гнат мечтательно вздохнул.
— Об этой степи Чехов написал повесть. Возможно, он видел эти самые места. Только это была летняя степь.
— А весной тут, конечно, настоящая красота! Цветут тюльпаны, маки, как море плещется ковыль! — восторженно произнес Нудьга. — А с курганов, наверное, и море видно.
Михалюта остановился.
— Смотрите, луна всходит.
Луна только что выглянула из-за вершины кургана и казалась его серебряной короной. Минеры стояли в тени, а вокруг мириадами алмазов поблескивал снег.
— Какая сказочная картина! — покачал головой Михалюта.
— Стоять бы вот так рядом с любимой девушкой и смотреть без конца на это чудо. — Нудьга положил руку на плечо Михалюты. — Эх, Гнат, когда только кончится эта проклятая война! Как хочется тишины, покоя, девичьей ласки.
— Кончится, Дмитро, когда-нибудь кончится, — грустно улыбнулся Гнат. — И мы еще попляшем и на твоей, и на моей свадьбе. Ну что, хлопцы, пошли дальше?
Уже перед рассветом минеры переползли речку Кальмиус — идти по тонкому льду было опасно. Провалишься в воду — что делать? Ни обсушиться, ни обогреться негде.
Когда в степи начала заниматься заря, остановились. Пора искать место, где можно было бы пересидеть до вечера.
Михалюта и Нудьга поднесли к глазам бинокли и стали рассматривать степь. Неподалеку увидели кошару с дырявой крышей. Рядом была криница с журавлем.
— Кошара брошена, наверно, осенью, — сказал Нудьга. — Как? Заселим? Да и железная дорога всего в каком-то полукилометре. А от сел и хуторов клуня довольно далеко.
— Согласен, — коротко ответил Михалюта.
Подрывники зашли в кошару. Сняли с чердака остатки сена, пахнувшего полынью, притрусили пол.
Во время похода бойцы проголодались. Поэтому все тут же начали доставать из вещмешков хлеб, тарань, жареную рыбу. Воскобойников вынул оладьи, испеченные из жмыха и дерти, которые дала ему на дорогу какая-то молодица. Мусафиров предложил «пирог» из перетертой и пережаренной вместе с высевками тюльки.
Нудьга обвел взглядом «стол», облизал губы и проговорил грустным голосом:
— Ешь — не хочу. А представьте себе, как сейчас хотят есть ленинградцы: и наш брат, и гражданские? Когда я слушаю передачи из Ленинграда, кровь в жилах застывает. Сколько там уже умерло людей от голода! Кто сосчитает?
Минеры тут же притихли, помрачнели.
После обеда все улеглись спать. На страже остались два подрывника. Не спал и Гнат Михалюта. Он лежал на чердаке и следил за железнодорожной колеей, расположенной неподалеку от кошары. Его внимание привлекла насыпь, описывавшая дугу на краю балки.
«Там и будем ставить мины», — решил Гнат.
Он начал обдумывать предстоящую операцию, распределять силы минеров.
«Охрана и прикрытие — четыре бойца со стороны Волновахи и столько же с мариупольского направления. Остальные занимаются минированием: двое устанавливают заряды, третий относит землю, маскирует мины. Надо наготовить веников. Курящих заставим вывернуть свои карманы — посыплем заминированные места табачком, чтобы собаки не вынюхали след. Один будет следить за сигналами бойцов прикрытия! Каждая тройка должна поставить самое малое две мины. Расстояние между минами — сто шагов. Фашистам и в голову не взбредет, что так густо может быть заминирован участок длиной всего в полтора километра! Электролиты надо настраивать от восьмого эшелона через каждые три или четыре. — Михалюта улыбнулся. — Вот сутолока будет!..»
Из-за поворота выехала дрезина с тремя солдатами. Ехала она медленно. Это насторожило Гната: «Следят, нет ли чего подозрительного на колее».
Через несколько минут из Волновахи на Мариуполь прошел поезд. На платформах стояли танки, орудия. Было и четыре пассажирских вагона.
Михалюта стиснул зубы. «Это тебе не машина на шоссе! Один такой эшелон чего стоит, если полетит с насыпи…»
Из-за тучи выглянуло солнце. Гнат, прищурившись, смотрел на блестящие рельсы, которые тянулись к самому горизонту и где-то там, далеко-далеко, казалось, протыкали хмурое небо.
«Это ж и Наташа ездила здесь. И, наверное, думала о наших встречах на станции Основа?.. Да, все в жизни взаимосвязано…»
Михалюта взглянул на Дмитра Нудьгу, спавшего рядом. Сержант улыбался во сне.
— Счастливый… — прошептал Гнат.
Нудьга, будто услышав его голос, тут же проснулся…
— Отдохни, Гнат! А я послежу и за часовыми, и за обстановкой. Покемарь. Ночь будет напряженная.
— До нее еще дожить надо.
— Доживем. Никуда от нас не денется эта ночь.
— Ты во сне улыбался, словно после поцелуя с Ниной.
— Она и в самом деле мне снилась. Видишь, даже во сне не расстаюсь с ней.
— Половина дня уже тю-тю. По всему видно, что мы прошли сюда незамеченными. Только бы в кошару кто-нибудь не забрел.
— Если кто-то заглянет, задержим до ночи.
Но никто минеров за день не потревожил. Все обошлось благополучно. И вечером они начали готовиться к выходу на железнодорожное полотно.
2
Более двух часов с перерывами (прошло три поезда) работали уже минеры. Бойцы выдалбливали под рельсами ямки для восьмикилограммовых зарядов и мин, относили с насыпи песок и землю, осторожно, словно хрусталь, опускали в ямки смертоносный груз.
Подрывники хотя и тренировались на рельсах в Ейске, все-таки нервничали, волновались. Особенно нелегко было Михалюте, Нудьге, Колокольцеву и Мусафирову — они настраивали химический электролит на заранее назначенный срок взрыва, ставили «ловушки», которые подорвут заряд, если немцы, обнаружив мины, начнут их обезвреживать.
Когда поставили последнюю — четырнадцатую мину, Михалюта подошел к Нудьге:
— Дмитро, ты как-то говорил про НЗ на берегу залива. Он еще там?
— Конечно. Этот НЗ ждет удобного случая. А почему ты спросил?
— Да та-ак… Потом скажу. Сейчас хлопцы все устали, измучились.
— Это верно… Люди все как выкрученные мочалки, — согласился Нудьга. — Но я, кажется, догадываюсь, что ты задумал.
— Помолчи пока, — предупредил Михалюта. — Дойдем до залива, тогда я все и скажу.
Возвращались подрывники к берегу той же дорогой. Навстречу дул влажный теплый ветер, который нес уже весну. И хотя тяжелые вещмешки опустели (в них не было тротила и мин, запасов продуктов), бойцы шли медленно. Не слышно было ни смеха, ни шуток. Десятки километров, пройденные ими, давали о себе знать.
Через четыре часа минеры наконец добрались до прибрежной полосы. Нудьга вывел группу прямо к кустам, где был спрятан тротил, завернутый в водонепроницаемую ткань.
— После такой каторжной работы и перехода я приказывать не хочу, — сказал тихо Михалюта. — Но у меня есть один план: надо подорвать баржи с боеприпасами, с которых мы были обстреляны. За Мануэля Бельду.
Минеры начали перешептываться. Все знали, что испанцы давно собираются покончить с этими баржами, отомстить за смерть своего земляка.
— Почему раньше не предупредил об этом! Хлопцы уже расслабились. Определенно, — высказал недовольство Воскобойников.
— Нужно всего шесть-семь минеров. Надо снять часовых, взобраться на палубы и там поставить заряды.
— По мне стреляли с этих барж, я и пойду снимать часовых! — вышел вперед Сергей Колокольцев.
— Я тоже пойду! — стал рядом с Колокольцевым Мусафиров.
— А мы что, хуже вас?..
— Ишь, герои…
— Мы тоже пойдем! — послышались голоса.
— Хорошо, — повеселел Михалюта. — Пошли. А те, кто совсем обессилел, пусть не спеша идут к своему берегу. Мы догоним.
Забрав из тайника взрывчатку, подрывники взобрались на кручу, переползли шоссе.
Вскоре они добрались до затона, где стояли неподалеку от берега похожие на длинные скирды две баржи, превращенные немцами в склады боеприпасов.
Ползти по льду было неприятно, то и дело попадались лужи. Многие минеры промокли. Утешала всех одна мысль — отсюда, со стороны берега, враг их не ждет, пулеметы на баржах нацелены в глубь залива.
У барж были выставлены двое часовых. Один прохаживался, постукивал ногой об ногу. Другой дремал, прислонившись к трапу.
В дело пошли финские ножи. Часовые были сняты без шума.
Подрывникам хватило десять минут, чтобы на обеих баржах поставить мины замедленного действия на самый короткий срок, — им не надо было копать лунки, относить землю, возиться с электролитом. Тут все делалось без всякой маскировки, да еще и при ясной луне.
Спустившись по трапам с барж, минеры побежали в сторону южного берега. Бежали из последних сил, скользили, падали в лужи.
— Быстрее! Быстрее! — торопил бойцов Михалюта. — Вот-вот сработают мины.
— Дьяволы, а не люди! Определенно, дьяволы! — кричал Воскобойников, упав на лед. — Где же взять столько сил? Не могу! Вы что? В одну ночь хотите всю вражескую армию разбить?
Над ним склонился Колокольцев.
— Вас ист дас? Сейчас здесь будет такой ад, какого ни один черт не видел. Вставай, батя! И…
Он не договорил.
На барже, стоявшей ближе к берегу, вспыхнул огонь. А через секунду залив вздрогнул от взрыва. Под ногами минеров затрещал лед. В небо взметнулось пламя. Баржа разломилась пополам, корма и нос стали быстро погружаться в воду.
На берегу застрочили пулеметы. Луч прожектора скользнул по заливу и замер на второй барже. И тут же сработала, будто ждала этого мига, вторая мина. В небо снова взметнулся огненный смерч. От грохота взрывов боеприпасов у минеров заложило уши.
Огонь и дым застлали весь вражеский берег.
Воскобойников улыбнулся.
— Ты прав, Сергей! Определенно, ад! Побежали! Теперь у меня столько сил, что я, кажется, до самого берега без передышки смогу добежать…
3
Уже вторую ночь полковник Веденский почти не спал, хотя на наблюдательном пункте, расположенном на самом берегу залива, бойцы отдали ему одни нары. Он переживал за минеров старшего сержанта Михалюты, на этот раз ушедших на задание так далеко.
Илья Гаврилович бродил над обрывом, заложив руки за сниму, и через каждые двадцать — тридцать минут спрашивал у дежурного на наблюдательном пункте:
— Ну что там?
— Никаких сигналов, никаких признаков, — отвечал каждый раз одно и то же дежурный.
И вдруг среди ночи на вражеском берегу взметнулись два фонтана огня. Пальцы полковника впились в светящийся циферблат. Стрелка обежала круг, проскочила двадцать семь точек, и Веденский услышал два приглушенных взрыва.
— Это Гнат подорвал баржи! Хотя бы все обошлось благополучно, — прошептал он.
Илья Гаврилович представил, как нелегко сейчас бойцам Михалюты. По ним бьют пулеметы и минометы. Бежать по льду опасно — много полыней, особенно возле берега, где лед исклеван артиллерийскими снарядами. Один неосторожный шаг — и все! Конец! Окажешься на дне залива.
— Дежурный! — повернулся полковник к наблюдательной вышке. — Передайте, чтобы готовили обоз. Как только начнет светать, надо будет выехать навстречу группам.
— Из колхоза только что позвонили: обоз готов. Можно ехать хоть сейчас.
Когда развиднелось, вдали, на ледяном поле, появились темные точки. Вскоре они приобрели очертания человеческих фигур. Минеры возвращались без маскировочных халатов, чтобы скорее заметили свои.
Навстречу им помчались сани.
Через полчаса Доминго, Гаспар, другие бойцы уже выпрыгивали из саней. Они дрожали от холода. Одежда на них смерзлась. Лицо Ангела Гаспара почернело, он еле держался на ногах.
— Что случилось? — с тревогой спросил полковник.
— Хол-лод-дно, — ответил Ангел, стуча зубами.
— Он искупался, — пояснил Доминго. — На льду появилось много промоина.
— Сейчас же идите греться! Смените белье.
Доминго поднял руку:
— Докладывай. Минер моей группа подорвали мост на шоссе и поставил семь мин! — Доминго помолчал и, вздохнув, добавил: — Мадридцы все знают. Но кто баржа без нас уничтожили!
— Си-и… Без нас, — обиженно добавил Ангел Гаспар, еле шевеля языком.
— Минеры старшего сержанта Михалюты, — ответил Веденский.
Доминго улыбнулся.
— Камарадо Михалюта… А договорились вместе… Не хорошо.
Вскоре к берегу подъехала группа Михалюты. Гнат доложил Веденскому о выполнении задания.
— Молодцы, спасибо! — поблагодарил полковник минеров. — Готовься, Гнат, к поездке в Ростов. Тебя вызывают в штаб фронта.
— Зачем? — удивился Михалюта.
— Не знаю, — пожал плечами Илья Гаврилович.
Гнат однажды уже ездил в Ростов — отвозил планшет немецкого инженера и сопровождал пленных. Тогда в разведотделе штаба фронта он сказал о намерении полковника Веденского послать разведчика с радиостанцией на северный берег Таганрогского залива. «Может, в этом и кроется причина вызова?» — подумал Гнат.
4
Подрывники полковника Веденского работали без сбоев, четко по графику. Одни группы ставили мины, другие в это время готовились к походу, третьи, вернувшиеся с задания, отдыхали.
Днем и ночью гремели взрывы на северном берегу — взлетали в воздух склады с боеприпасами, превращались в груду металла эшелоны с танками, орудиями и другой техникой. Движение транспорта на шоссе Мариуполь — Таганрог иногда прекращалось на несколько часов. Не помогли немцам и «тралы» — нагруженные песком сани, которые бронетранспортеры толкали впереди себя. Узнав о «тралении» дороги, подрывники начали ставить мины замедленного действия с таким расчетом, чтобы они взрывались не под первым наездом на них, а под вторым, четвертым и даже десятым.
Гитлеровцы стали минировать свое побережье. На их минах в первые ночи подорвалось четыре минера. Но уже на третью ночь бойцы Веденского наловчились не только обезвреживать вражеские мины, но и переставлять их в другие места — гитлеровцы начали подрываться на своих же минах.
Фашисты прорубили у самого берега длинные полыньи. Но и эта акция не остановила минеров. Они стали брать с собой доски и по ним переползать через проруби.
Фашистское командование подключило к борьбе с подрывниками Веденского авиацию. Немцы хорошо знали, что минеры выходят на задание вечером, когда еще светит солнце, и возвращаются на свой берег поздним утром. Над заливом стали появляться группы «хейнкелей» и «мессершмиттов». Полковник Веденский обратился к командующему фронтом за помощью — в схватку с вражескими самолетами вступили краснозвездные истребители. В небе над побережьем и Азовским морем начались жестокие воздушные бои.
Такой была обстановка в середине сорок второго года на берегах Таганрогского залива.
Староста Анатолий ни днем, ни ночью не знал покоя. Он чувствовал себя между двух огней: с одной стороны — немцы, которым служил, с другой — «белые привидения» с южного берега, которые побывали у него три недели назад.
Свое слово, данное минерам, он держал — консервная банка, спрятанная в яру, не пустовала. В последние дни он все чаще жаловался, что жить в селе ему теперь опасно. Немцы начали догадываться, что в окрестностях села имеются агенты партизан и минеров. Подозревали в шпионаже даже старост и некоторых начальников полицейских участков. А тут еще взрыв барж с боеприпасами. Наказаны многие офицеры за неумение бороться с советскими подрывниками. А что ж тогда ожидать после такого фейерверка ему, старосте села, вблизи которого все это происходит?..
Ранним февральским утром красноармейцы, патрулировавшие на берегу, заметили на льду залива двух неизвестных. Это были начальник полиции Назаров и староста Анатолий.
— Стой! Кто такие?
— Ведите к своим командирам, — сказал Назаров. — Я начальник полиции.
— А я староста, — буркнул Анатолий. — Мы принесли ценные сведения.
Красноармейцы повели их в штаб батальона. За ними увязались мальчишки.
— Полицаев ведут!
— Полицаев поймали! — кричали они, перебивая друг друга, и швыряли в перебежчиков снежками.
К мальчишкам присоединились женщины — раскрасневшиеся, разгневанные. Узнав, что пленные не немцы, а предатели, некоторые хватали палки и рогачи. Шум и крик поднялся на всю улицу.
— Что за гвалт, Варвара Ивановна? — спросила Наташа у хозяйки, вошедшей в хату.
— Полицая и старосту из поселка, что на том берегу, ведут.
Наташа бросилась к окну. Процессия как раз находилась против хаты. Наташа узнала высокого, съежившегося Анатолия и низкого, щуплого Назарова.
«Какой позор! До чего я дожила?.. Гнат, милый, прости меня! Прошу! Я не буду жить с ним. Но сейчас… — Наташа выскочила на улицу, даже не набросив на плечи платка. Услышала ругань, проклятия. — И меня проклинайте, люди! И меня!..»
Крики были такими грозными, что на акациях закаркало воронье, поднялось в небо, закружилось, будто хотело посмотреть, чем же это заняты люди.
Анатолий мысленно прощался с жизнью. Он надеялся переждать в селе Наташи огненный смерч войны. Жить тихо, мирно. Но ничего из этого не получилось. Хотя сначала все вроде бы шло хорошо. Но потом…
Первым потрясением был побег Наташи на советский берег. Будь он тогда дома, убил бы на месте. Казнил себя, что до конца ее не узнал, не раскусил. «Пусть замерзает, если ей не хочется жить, если не понимает, что к чему на войне! — утешал он себя той ночью. — Может быть, дошла, а может?.. Такой ветрище!..»
Другим потрясением, свалившимся как гром среди ясного неба, был приход «белых привидений» во главе с Гнатом Михалютой. Злая судьба свела их с глазу на глаз не только как соперников, любивших одну девушку, но и как врагов.
Надо было спасать себя, и он согласился быть информатором. Он был бы им и дальше, и немцы, возможно, ничего не узнали бы. Но ведь Михалюта сказал, что придет к нему с рацией. А это уже страшно. Это значит смерть. Сигналы рации услышат немцы, засекут, а потом на виселицу и радиста, и того, у кого он скрывался.
«Нет, надо идти на тот берег, так будет лучше. Может быть, свои не расстреляют. Все-таки я им служил, — тешил он себя мыслью. — Да и Наташа, наверно, там. И она замолвит за меня словечко. Ведь мы ребенка ждем! А дитя не виновато, что клокочет такая страшная война и не поймешь, кто кого побеждает и чей будет верх…»
Он решил поговорить об этом с начальником полиции Назаровым. Если бы тот согласился. Ну, посадят в тюрьму. Но ведь не расстреляют же. Посидит, а там видно будет. Если победят немцы, то обязательно выпустят, если возьмут верх свои, учтут, конечно, что он был информатором минеров, и простят все грехи.
Сейчас, когда его вели, будто вора, пойманного с поличным, когда разгневанные женщины, мальчишки толкали в спину, плечи, обзывали грязными словами, он уже каялся, что отважился перейти на этот берег, жалел, что Назаров согласился, — один он не пошел бы. Он проклинал себя, Гната, Наталку. Конечно, можно было бы остаться и там. Но все побережье уже лихорадило. Немцы не таясь говорили, что среди полицаев есть большевистский лазутчик, а может быть, замешан в диверсиях и сам староста, чья жена так неожиданно и бесследно исчезла. Особенно поднялся шум, когда за одну ночь были взорваны два моста, когда от взрыва мины погибло четыре офицера и немецкий инженер, прибывший из Берлина.
Вот тогда-то он и не выдержал, поделился своими мыслями с начальником полиции.
«Как быть? — переспросил Назаров, хитровато прищурившись. — С кручи да в море! Ведь на суше, если не убежим, все равно найдут и повесят. Выход один — на тот берег. Может, простят… Немцы уже бегут от Москвы. Пошли, пока не поздно…»
Он все думал, с какого боку подойти к Назарову, а оказалось, начальник полиции сам искал выход для своего спасения.
— Простите!.. Смилуйтесь, люди! — упал на колени Анатолий.
Вдруг на всю улицу раздался крик:
— Это мой муж! Не убивайте его!
— Наши мужья и сыновья на фронте!..
— А эти гады!.. — зашумели в ответ женщины.
Наташа еле протиснулась в середину толпы.
— Убейте и меня! Это мой муж! — крикнула она так решительно, словно и в самом деле готова была умереть за Анатолия.
Сельчане удивленно посмотрели на нее. Заметили на красивом лице рыжеватые пятна. Застыли в нерешительности…
5
Задержанных допрашивал старший лейтенант Мотыльков в присутствии полковника Веденского.
— Скажите, с какой целью вы перешли на наш берег?
— Мы пришли к вам искупить свою вину, — ответил Назаров, понурив голову.
— А Михалюта еще хотел у старосты поселиться с рацией, — с насмешкой в голосе заметил Мотыльков полковнику. И снова обратился к задержанным: — Чем вы можете это доказать? Где гарантия, что вы пришли не как шпионы?
— Клянусь, нет! — вскинул Назаров голову.
— А может быть, вы надеялись затеряться в нашем тылу, сменить фамилии и продолжать жизнь, словно и не служили немцам? — спросил Веденский. — Что скажете на это, господин Анатоль?
Услышав свое имя да еще с прибавкой «господин», Анатолий вздрогнул.
— Понимаю, я не заслуживаю доверия. Но я не шпионить пришел, — залепетал он. — Мне угрожала виселица. Вдруг не стало жены, немцы решили, что она ушла к партизанам. А тут еще эти взрывы. Меня вчера вызывали в Бердянск, в гестапо.
— И вы пошли на этот берег с надеждой, что наш народ милосердный?
Анатолий вобрал голову в плечи, стиснул зубы.
— Дайте мне возможность кровью искупить свой позор! — воскликнул Назаров. — Пошлите меня за «языком», и я вам его приведу. Хотите, забросаю гранатами комендатуру! Только поверьте мне!
— А староста приведет «языка»? — спросил Мотыльков.
— Нет, у него не хватит духа, — ответил Назаров. — Приведу я! Он до смерти испугался, когда на нас набросились женщины и мальчишки. Если бы не Наталка, он, наверное, умер бы от страха.
— А может, от стыда и позора?
Анатолий выпил стакан воды, еще больше втянул голову в плечи.
— Я служил у немцев, — продолжал Назаров, — но я не убил ни одного человека. Дайте мне возможность искупить вину своей кровью в бою, а не у стенки. Уверяю вас…
— Не убил, потому что не хватило времени, — прервал его Мотыльков. — Попав в окружение, старшина Назаров спрятался. Не попытался перейти линию фронта или найти партизан. Превратился в послушную овечку. Немцы приказали ему стать на учет, и он стал. Приказали служить в полиции, и он стал полицаем. Так?
— Так, — буркнул Назаров. — Тогда я не верил, что немцев можно остановить. Моя вина. Расстреляйте меня! Только не пишите об этом матери.
— Ишь, мать он вспомнил! — покачал головой Веденский. — Что же ты раньше о ней не подумал?
— Очень прошу вас, не пишите матери, что меня расстреляли свои, — повторил Назаров. — Пусть я буду среди тех, кто пропал без вести.
Мотыльков закурил папиросу, прошелся по комнате:
— Сколько солдат в гарнизоне вашего села?
— Две сотни, — ответил Назаров.
— И… комендатура в школе, — добавил приглушенным голосом Анатолий. — За высоким забором с колючей проволокой.
— Две сотни, говорите? И комендатура в школе? — переспросил Мотыльков.
— Да, — кивнул Назаров. — Я хорошо знаю и подходы к штабу полка на Кривой Косе. Не раз там бывал.
Мотыльков повернулся к конвоиру.
— Уведите их!
Назаров и Анатолий встали.
— Могу я встретиться со своей женой? — спросил Анатолий.
— Наташа не хочет с вами встречаться, — ответил Мотыльков.
— Не может быть! — воскликнул Анатолий. — Ведь она спасла меня, собой рисковала.
— Может быть, потому и не хочет, что спасла. Идите!
Когда Анатолия и Назарова вывели, Мотыльков вопросительно посмотрел на полковника:
— Я сам поведу бойцов в село и разгромлю комендатуру.
— Согласен, — ответил Веденский. — Мне кажется, что этот второй, Назаров, в разговоре был более откровенным. А староста идет куда ветер дует. Но в этой ситуации именно он должен провести наших бойцов в село. Так надо для него самого.
Настроение у Анатолия было угнетенным. Где же Михалюта? Должен же подтвердить, что он, Анатолий, передавал минерам сведения о немцах. А может, это и хорошо, что его нет? Скажет, что не выдержал староста, оставил свой пост, назовет трусом.
И еще одно мучило Анатолия — Наташино поведение! Отказалась от встречи с ним. А он радовался, что она жива, верил, что любит, ведь только любовь может толкнуть женщину на такой поступок. Другая бы сказала: «Так ему и надо, получай по заслугам!» А Наташа защитила его от разозленных женщин, взяла позор, бесчестье и на себя. В те жуткие минуты она была для него ангелом. Но почему же теперь не хочет его видеть?
И вдруг Анатолий понял: причиной всего является все тот же Гнат Михалюта. Он, как привидение, преследует его с тех нор, как они расстались с ним на Южном вокзале в Харькове…
— Ты что скрежещешь зубами? — нарушил молчание Назаров. — Кого ты так пережевываешь?
— Тебе еще и смешно? — вспыхнул Анатолий.
— Нет, не смешно. Я все думаю, как нам надежнее комендатуру разгромить. Без этого мы здесь не нужны… А ты, конечно, боишься?
— Да, боюсь, потому что родился для другого дела.
— Хочешь быть директором завода? Министром? Похвально! Однако ты не забывай, что сейчас война… Ты как себе хочешь, а я поведу минеров на тот берег. Не использовать такой шанс — значит быть совсем дураком. Это единственная возможность спастись от расстрела. А твоя Наталка — женщина что надо. Таких еще поискать! Ты не стоишь и мизинца ее…
— Не мели чепухи! — оборвал Назарова Анатолий.
— Правду говорю. Наталка — святая женщина. Молись на нее. Ты совсем ей не пара. Понял? — Назаров сплюнул под ноги, лег на нары, повернулся лицом к стене.
6
Гнат вернулся из Ростова через пять дней. С ним прибыл и представитель Азовской флотилии капитан третьего ранга Багатолетко.
Увидев свет в окнах школы и услышав сквозь открытые форточки бодрую мелодию, Михалюта попросил шофера остановиться.
— Разрешите, товарищ капитан третьего ранга, мне здесь выйти? Водитель отвезет вас к полковнику. Я скоро приду.
— Хорошо. Можете быть свободны, — кивнул Багатолетко.
Газик помчался дальше, а Михалюта направился к школе.
В окно он увидел группу бойцов и девчат. Возле Зины Головатой стоял с гитарой Марьяно Чико. «Значит, вернулся из госпиталя, — улыбнулся Гнат. — Это хорошо».
Зина склонилась к Марьяно, что-то сказала ему. Он кивнул, ударил по струнам гитары. Минеры и девчата дружно захлопали в ладони, отбивая ритм мелодии. Нина пригласила на танец Дмитра Нудьгу.
«Ведь как бывает в жизни, — покачал головой Гнат. — Живут парень с девушкой рядом или служат в одной части, и девушка не знает, что парень любит ее, вздыхает по ней украдкой. Но стоит подсказать ей, и, глядишь, появилась на свете еще одна счастливая пара… Вышла бы Наташа замуж за такого, как Нудьга, слова бы ей не сказал в упрек. А то нашла вьюна, пескаря скользкого. Эх, Наталка-Наталка…»
Гнат хорошо понимал, что Анатолий пришел не за тем, чтобы искупить свой позор. Он побоялся прятать его с рацией в хате. А план — поселиться на той стороне залива — одобрили в разведотделах армии и фронта. И вот этот слизняк так подвел, приплелся в расположение батальона минеров.
С моря дул теплый, влажный ветер. Не за горами весна. Скоро растает лед в заливе. И тогда у минеров кончится здесь работа, батальон, конечно, передислоцируют на другой участок фронта. Подрывники оставят знакомых девчат, а кто и жену. Не все доживут до Дня Победы. Не все вернутся к своим родным, женам, любимым. Что поделаешь? Война есть война…
Бойцы-украинцы сильными голосами запели известную украинскую песню:
Розпрягайте, хлопці, коней,
Та й лягайте спочивать,
А я піду в сад зелений,
В сад криниченьку копать.
Весь батальон подхватил уже по-русски:
Раз… Два… Калина,
Чернявая дивчина,
В саду ягодку рвала…
В штабе батальона Михалюта застал полковника Веденского, комбата Мотылькова и капитана третьего ранга Багатолетко.
— Взятый вашими минерами в плен обер-лейтенант Беккер, — сказал Багатолетко, — дал ценные сведения о гарнизоне на Кривой Косе. Пока что там расположены три артиллерийские и три минометные батареи, осветительные установки и десять смонтированных на автомашинах радиостанций. Я сказал «пока что» неслучайно. Наличие стольких передвижных радиостанций свидетельствует о намерении немцев прислать на Кривую Косу еще воинские части. Сборным батальоном поручено командовать мне.
— Что ж, это хорошо, — кивнул Веденский, и добавил, посмотрев на Михалюту: — Некоторые наши минеры уже подружились с вашими моряками в Ейске.
— Ваше командование угадало наше желание — ударить сообща по Кривой Косе, — улыбнулся Мотыльков. — Встретим праздник Красной Армии и Флота вместе с вами! Сварим на Кривой Косе отличную уху!
— Сварим! — улыбнулся и Багатолетко. — Но надо спешить, пока немцы сами не ударили с Кривой Косы и пока лед не стал хрупким.
Мотыльков обратился к Михалюте:
— Рассказывай, что там в разведотделе?
— Наверное, заберут меня от вас. Пошлют с рацией на тот берег. Не надо было в штабе показываться на глаза, — невесело произнес Гнат.
Все притихли. Гнат понимал, что и капитан третьего ранга, и старший лейтенант, и полковник сейчас думают о нем. Может быть, сочувствуют ему. Ведь работать в тылу, где нет лесов, а только степь и море, где села и города забиты немцами, нелегкое дело.
— Товарищ старший лейтенант, а как ведут себя перебежчики? — после долгой паузы спросил Гнат.
— Ты опоздал с вопросом. Пока ты находился в Ростове, я водил бойцов на разгром комендатуры. Проводниками были перебежчики, — сказал Мотыльков.
— И что же? — заинтересовался Михалюта.
— До берега и поселка мы прошли незамеченными: проводники оказались надежными. Местность и расположение немцев знали хорошо. Назаров еще и прикончил часового возле комендатуры. Мы заминировали объект. Мины загремели, когда мы спустились с кручи на лед. В небе вспыхнули ракеты, нас обнаружили. Без боя не обошлось. Тогда и был убит Назаров, а Анатолий ранен в плечо.
— Пролил, значит, Анатолий Петрович кровь в бою, — задумчиво произнес Михалюта. — Снял с себя вину и перед Наталкой…
— Я еще не сказал вам об одной просьбе, — обратился капитан третьего ранга к Веденскому. — Командующий флотилией просит прислать к нам минеров-инструкторов, чтобы подучить моряков вашей специальности для действий в тылу противника. Скоро весна, корабли смогут выйти в море, наши десанты будут действовать на суше.
— Мы откомандируем к вам испанцев — Доминго и Чико. И еще кого-нибудь из наших, — ответил Веденский.
— Заранее благодарю. Без мин на вражеском берегу нам нечего делать.
— Да, это так, — согласился Веденский. — Без мин на войне не обойтись. — И задумчиво добавил: — Особенно без мин замедленного действия и мин, управляемых по радио.
Михалюта вышел из штаба.
Ночь была звездная. Воздух чистый, морозный. Дышалось легко.
Внизу, под кручей, — полоска берега и море, закованное льдом, с озерцами воды. Ранняя весна! Небо с каждым днем становилось все синей и синей, а ночью — темным, аж черным.
Гнат запрокинул голову.
«Сколько же этих звезд! Сверкают себе, и нет им никакого дела до наших земных забот, до наших бед и страданий…»
7
Последними покидали клуб хозяева-минеры и организаторы праздничного самодеятельного концерта, который надолго останется в памяти бойцов, моряков и местных жителей.
Михалюта вышел из клуба вместе с Чико и Зиной.
Зина была обеспокоена: Марьяно до сих пор хромал.
— С такой ногой сегодня в море нельзя, — сказала она.
— Но, но! — возразил Чико. — Гнат, мы был в первый поход, мы пойдем и в последний. Так?
Михалюта кивнул.
— Зина, ты Чико не знаешь. Никто его не остановит.
В стороне, под акацией с искривленным ветрами стволом, в черном пальто и белом пушистом платке стояла Наташа.
— Вышла полюбоваться первым дыханием весны? — спросила Зина, обнимая ее за плечи.
— Сегодня рыбаки будут провожать бойцов на тот берег. Вот и вышла повидать своих. А где же хлопцы?
— Отправились готовиться к походу, — ответил Михалюта.
Марьяно и Зина пошли дальше. Гнат и Наташа остались под деревом вдвоем.
В ветвях посвистывал ветер. В небе ни облачка, только солнце сияло в беспредельной голубизне.
— Скоро весна, — тихо произнесла Наташа, глядя на море. — И ты идешь?
— Иду.
Наташа положила руку на потрескавшийся, шершавый ствол акации.
— Я буду ждать тебя, Гнат.
— Анатолий скоро выпишется из госпиталя.
— Не говори мне о нем, — губы Наташи задрожали.
— Чудно: служил он у немцев — ты была с ним, а покаялся, пролил кровь — ты отворачиваешься от него.
— Тебе этого не понять, — вздохнула Наташа.
— Ошибаешься, я давно знал, что он не для тебя.
— А почему же ты не убедил меня в этом? Хотя, прости, началась война. Окопы под Лохвицей, тот лейтенант, что посрывал со своей гимнастерки петлицы, и сержант Пепинка… Моя нерешительность… Все это не прошло напрасно, все учило меня уму-разуму. Ты, Гнат, не думай, что я напрашиваюсь на твое внимание. Нет. Я просто буду ждать тебя и завтра, и всегда.
— Эти слова похожи на сказанные когда-то тобой и не похожи.
— Ты вспомнил станцию Основа?
— И железнодорожную колею, где мы ждали свои поезда — один на Мариуполь, другой — на Золочев. Это были разные направления.
— Не упрекай. Теперь у меня та же дорога, что и у тебя, у Нудьги, у всех вас. Ваши минеры останутся в моей памяти и сердце навсегда. Это мне поможет. Война ведь еще долго будет длиться.
— Да, войне пока что лишь девять месяцев, — произнес задумчиво Гнат и уточнил: — В час весеннего равноденствия будет ровно девять месяцев. А сколько же еще надо воевать, чтобы дойти до границы, до заставы, где служил Дмитро Нудьга, а потом еще до Берлина? Год? Два? Три?..
— А если немцы весной или же летом снова пойдут в наступление? — со страхом спросила Наташа. — Разве такое невозможно?
Гнат не ответил. Молча взял руку Наташи. На мгновение ему показалось, что они находятся на станции Основа.
— От моих братьев никакой весточки. Может, погибли. Ты, Гнат, теперь самый дорогой для меня человек.
Наташа достала из кармана носовой платочек с вышивкой по краям.
— Это тебе на намять.
Гнат расстегнул стеганку, спрятал платочек в карман гимнастерки.
— Вот что, Наташа, — Гнат переступил с ноги на ногу, не зная, как сказать о том, что его беспокоило.
— Говори.
— Возможно, я завтра не вернусь с того берега. — Заметив в глазах Наташи испуг, договорил торопливо: — Не вернусь вместе со всеми. Но это не будет означать, что меня убили. Просто так надо.
Она все поняла.
— Сколько людей в армии, а без тебя почему-то не могут обойтись там, — Наташа кивнула на залив, в сторону северного берега. — Ты возвращайся. Я рада, что ты есть на свете. Я буду ждать тебя.
Гнат осторожно вытер пальцем слезу на ее щеке и ушел.
Наташа долго смотрела ему вслед.
Ветер тоскливо завывал в колючих ветках акации, надсадно скрипел искривленный ветрами ствол.
«Вот так и моя жизнь, как этот ствол акации, неровная. Почему?» — с болью подумала Наташа.
8
Солнце спустилось к горизонту, когда на берегу под кручей выстроились взводы и роты морских пехотинцев и минеров. Бойцы были одеты в маскировочные халаты, вооружены винтовками-трехлинейками, автоматами, ручными пулеметами. На правом фланге несколько расчетов с ПТР — противотанковыми ружьями.
Минеры и моряки были перетасованы в шеренгах. Сержант Нудьга стоял рядом с мичманом Савиным, с которым познакомился в Ейске. Как и тогда, Савин был в фуражке с натянутым, будто кожа на барабане, верхом. Мичман так загляделся на младшего лейтенанта медслужбы Нину Аркадьевну (она о чем-то беседовала со старшим лейтенантом Мотыльковым), что не заметил, как к нему подошел капитан третьего ранга Багатолетко. Он снял с мичмана фуражку и надвинул на его голову черную шапку-ушанку.
Михалюта стоял рядом с главстаршиной Линницким, широкоплечим моряком с задумчивым лицом. Слева от главстаршины — Арон Бабаян, вернувшийся на днях из госпиталя. Раненая рука его быстро зажила. Из батальона Арона не отчислили. Напрасно он волновался.
Нина тоже отправлялась с санитарами к торосам, где они развернут медпункт. Переговорив с Мотыльковым, она пошла на левый фланг, где находились санитары со своими конными упряжками. Шла, сопровождаемая сотнями глаз, словно была здесь командующим и принимала парад.
Минеры и моряки стояли по команде «Вольно!» напротив полковника Веденского, комбата Мотылькова и командира морского десанта Багатолетко.
— Товарищи красноармейцы, матросы и командиры! — обратился к воинам Веденский. — Поздравляю вас с большим праздником, двадцатичетырехлетием Красной Армии и Военно-Морского Флота! Сегодня мы идем громить вражеский гарнизон на Кривой Косе. Немцев там больше тысячи. Нас меньше. Но мы моряки и минеры! Нам помогут группы партизан-подрывников. Командиры взводов и боевых групп ознакомлены с дислокацией врага, знают свою задачу. Два месяца тому назад наше командование побаивалось, что противник сосредоточит силы на северном берегу и ударит через залив по южному берегу. Чтобы этого не случилось, нас и прислали сюда. И мы честно выполнили свой долг. Противник привык иметь дело с нашими подрывными группами из десяти, пятнадцати, изредка двадцати бойцов. А этой ночью с моря нагрянет целый батальон хорошо вооруженных «белых привидений», как величают нас немцы. Да здравствуют наши доблестные Красная Армия и Военно-Морской Флот! Смерть фашистским захватчикам!
Берег задрожал от троекратного «Ура!». Багатолетко прошелся вдоль строя, вглядываясь в лица матросов и минеров, остановился и крикнул:
— Сборный батальон! Смир-но!.. На-пра-во!.. Шагом марш!.. За-певай!..
Мичман Савин откашлялся и начал звонким тенором:
Распрощался с Нюрой черноокой
У садочка, у ее реки.
И сказал я Нюре той бедовой:
«Ухожу я, Нюра, в моряки!»
Сотни матросов и минеров подхватили припев:
Марш вперед!
Друзья, в поход!
Все мы краснофлотцы!
Звук лихой
Зовет нас в бой…
Наташа стояла, обняв искривленный ствол акации, росшей одиноко на крутом берегу, и вслушивалась в песню, что доносилась с моря.
Вскоре песни не стало слышно — сборный батальон минеров и моряков растаял в бело-розовом, подсвеченном заходящим солнцем мареве.
9
Неподалеку от Кривой Косы несколько бойцов из взвода главстаршины Линницкого провалились в покрытую тонким льдом большую полынью, прорубленную немцами. Среди них был и старший сержант Михалюта.
Гнат нес два тяжелых вещмешка — в одном рация, в другом — питание к ней, поэтому он сразу же пошел ко дну.
Дома, в пруду, Гнат не раз нырял до самого дна. Но тогда перед прыжком в воду он набирал полные легкие воздуха. Сейчас Гнат не успел этого сделать — провалился неожиданно. Тяжелые вещмешки тянули его вниз. Он задыхался.
Из последних сил Гнат греб руками воду под себя, сучил ногами, чтобы вынырнуть и глотнуть воздуха. Уже несколько секунд над ним колыхалась черная толща воды.
Наконец вынырнул, увидел звездное небо, бойцов. Некоторые из них взбирались на лед. Кто-то, кажется, Линницкий, крикнул: «Держись, друже!» — и кинулся в воду. Следом за ним прыгнули Нудьга и мичман Савин.
Тяжелые вещмешки снова потянули Гната вниз — сбросить их в воде он не мог.
«Хотя бы уж скорее было дно. Говорят, Азовское море неглубокое. Я бы оттолкнулся и…»
Вдруг Гнат почувствовал, как кто-то схватил его за руку, но тут же выпустил.
«Наверно, это моя смерть?» — подумал он.
Гнат открыл глаза. Вокруг темень.
«Страшно умирать в море! Поэтому и боялся такой смерти Мануэль Бельда. Но он похоронен на круче, откуда видно чуть ли не его Испанию. А я?.. Это же я принес на берег его тело…»
Наконец-то дно! Гнат оттолкнулся из последних сил, стал выныривать. Вот и небо!
Несколько рук схватили Гната за воротник стеганки, вытащили на лед.
Но не от морского дна оттолкнулся Михалюта, теряя сознание. Под него поднырнули Нудьга и Савин и вытолкнули из воды.
Мичман Савин и главстаршина Линницкий вынырнули рядом. А Дмитро Нудьга не вынырнул. Он немного уклонился в сторону, ударился головой о лед и навсегда остался в морской пучине…
«Как страшно, когда вместо неба над головой толща морской воды…» — думал Михалюта, шагая рядом с главстаршиной Линницким и мичманом Савиным к вражескому берегу. Иногда он останавливался, поправлял за спиной вещмешок с рацией, облизывал пересохшие губы. И чувствовал на них горечь соли: то ли от высохшей морской воды, то ли от слез по утонувшему другу — сержанту Дмитру Нудьге.
ЭПИЛОГ
Через три недели после боя на Кривой Косе лед в заливе совсем растаял. Солнце растопило снег в степи, на полях, и он побежал в море звонкими ручейками с круч, на которые еще совсем недавно карабкались подрывники спецбатальона.
Солнце и ветер принесли на Азовское море весну. С наступлением тепла не стало работы у минеров. Батальон передислоцировали на другой участок фронта.
Взводы и роты прошли перед могилой Мануэля Бельды, свернули на дорогу, ведущую на Азов.
Полковник Веденский сказал водителю, чтобы он остановил машину.
На берегу, возле акации с искривленным стволом, стояла Наташа.
— Мне почему-то кажется, — еле слышным голосом сказала она полковнику, — что ветер вот-вот принесет льдину, а на ней — сержант Дмитро Нудьга и Гнат.
— Гнат твой жив… И ты держись. Жди сына или дочку. Ведь жить как-то надо.
— Да, жить надо, — кивнула Наташа.
Она вздохнула и мысленно еще раз повторила эти обычные, как и сама жизнь, как и сама смерть, слова.
Подойдя к обрыву, Наташа бросила в набежавшую волну три красных, как кровь Дмитра Нудьги и Мануэля Бельды, как кровь тысяч погибших на суше и на море воинов, цветка герани.
Волна качнула их раз, другой и понесла в море.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги