Ледяная могила

XVI ГРОЗНЫЙ ОБЛИЧИТЕЛЬ

Доктора бросились к нему, опасаясь, что слова больного могут оправдаться. К счастью, дело обошлось простым обмороком. Воскресшего быстро привели в чувство. Но Макдуф тут же дал себе слово не открывать рта в присутствии сына по крайней мере неделю. О том же он просил Кимбалла и Манфреда. Тщетно в течение этой недели быстро оправлявшийся Джордж задавал им сотни вопросов; они отвечали ему одним и тем же условным жестом: не произнося ни слова, прижимали палец к губам.

Только один раз верный Кимбалл решился нарушить этот договор, да и то лишь затем, чтобы прошептать:

— После! Ты и так немало пострадал от этих преждевременных тревожных разговоров. Тебе все расскажут и объяснят, но не прежде, чем ты вполне оправишься.

— Ты клянешься?

— Клянусь, но в то же время умоляю тебя не разжимать рта, пока тебе этого не разрешат. Тебе придется потерпеть еще четыре дня. Ешь хорошенько, спи, отдыхай, набирайся сил. Все это, ты и сам понимаешь, необходимо для твоего выздоровления.

Джордж и впрямь понимал всю основательность этих требований. Он грустно улыбнулся и вздохнул.

— Ты прав, — сказал он, — я должен угомониться хотя бы для того, чтобы дать отдых бедному отцу и Манфреду, которые из-за меня не знают покоя ни днем, ни ночью.

— Это верно. Ведь они не спали, как следует, столько ночей!.. Не меньше, как шесть или семь…

— Только? — с удивлением вставил Джордж.

Кимбалл понял, что невольно проболтался, но быстро нашелся:

— Я хотел сказать, что они не меньше шести-семи месяцев не высыпаются как следует.

Прошла неделя, и за это время все успели хорошо отдохнуть. Больной вновь вполне оправился, и его состояние быстро улучшалось. Было решено разобрать барак, погрузить его на судно и вслед за тем двинуться в обратный путь.

Среди людей экипажа все еще царил ужас, и они с трепетом ожидали, когда им покажут воскресшего покойника. Завзятые фанатики веры рассказывали товарищам истории о покойниках, воскрешенных при посредстве снадобий, доставленных самим дьяволом людям, продавшим ему душу. От этих историй волосы у слушателей становились дыбом. Мало-помалу такая же легенда сложилась и о профессоре Макдуфе. Он тоже продал душу черту, и черт дал ему бутылку с живой водой для воскрешения мертвых. Сначала Макдуф хотел воскресить всех людей погибшего экипажа. Когда их нашли, он начал с своего сына, попробовал чертово зелье на нем. Проба вышла удачной. Тогда он начал просить у дьявола еще того же зелья, чтобы воскресить остальных. Но тут нечистый слукавил; да он и вообще никогда ничего не дает даром. Он потребовал в обмен душу за душу. Хочешь получить порцию зелья для того, чтобы воскресить человека — давай за нее душу другого человека. Вот доктор-чернокнижник и будет платить дьяволу людьми экипажа, или выдаст дьяволу расписки на каких-нибудь своих недругов, оставшихся на родине. Дьявол потом их и приберет к рукам. А тут, кстати, Черч припомнил, как старый доктор говорил ему, что если, мол, хочешь воскресить своего брата, пожертвуй свою душу. Речь, положим, шла о сердце; но — душа, сердце, не все ли равно? И это совпадение дела со словом в свою очередь производило сильное впечатление. Однако, среди экипажа нашлись и скептики, своего рода нигилисты, которые только пожимали плечами, слушая бредни матросов. К этой скептической группе примыкали машинист Торн и боцман Скотт. Таким образом, на судне образовались две партии, и между ними уже обозначались зачатки вражды.

Кимбалл следил за настроением умов и сообщал о нем Макдуфу. Они решили как можно скорее положить конец всем этим толкам о чертовщине, представив весь экипаж в полном составе новому, «воскресшему» пассажиру «Эммы Пауэлл». Церемония была назначена на воскресное утро.

Люди собрались перед входом в лабораторию и стояли, почти трепеща от страха. Лейтенант Беннет стоял впереди, чтобы войти первым, как только дверь откроется. Он просил людей держаться потише, не разговаривать громко, чтобы не встревожить еще слабого, выздоравливающего человека. Но это предупреждение было совершенно излишним, потому что люди и без того молчали, как немые, видимо, подавленные мыслью о предстоящем невиданном зрелище.

Торн побаивался за будущее. Он знал, что повар Смит, лидер партии сторонников чертовщины, решил не пожимать руку «мертвеца», если тот протянет ее ему, и своим единомышленникам советовал воздерживаться от прикосновения к страшному существу. Механик Торн не вытерпел и назвал его ослом. Вражда между партиями от этого изрядно усилилась, и сторонники повара готовы были причислить Торна и Скотта к числу сообщников старого профессора.

Наконец, дверь лаборатории отворилась. Люди молча вошли один за другим и стали полукругом, в три ряда. В первом ряду были лейтенант Беннет, астроном Паттен и зоолог Гардинер.

Среди воцарившегося молчания доктор Макдуф обратился к собравшимся со словами:

— Господа ученые сотрудники экспедиции и вы, друзья мои, я позвал вас сюда для того, чтоб представить вам моего сына Джорджа Макдуфа, начальника той самой погибшей экспедиции, на поиски которой мы отправились. Мой сын разделил судьбу всех участников своей экспедиции. Он замерз, как и все остальные, и оставался в виде замороженного трупа с апреля этого года. И вот теперь, благодаря новым методам, которые выработаны медицинской наукой, благодаря также особо благоприятному стечению некоторых обстоятельств, наконец, благодаря помощи, которая была мне оказана двумя моими друзьями, доктором Манфредом Свифтом и нашим капитаном Дугласом Кимбаллом, мне удалось вернуть этому человеку утраченную жизнь. И я вдвойне горжусь и ликую при этом успехе: и как ученый, которому удалось совершить неслыханное и почти невероятное дело, и как отец, вернувший себе погибшего сына. Теперь он еще слаб и будет простым пассажиром на нашем судне. Я уверен, что все вы полюбите его и подружитесь с ним, когда он вполне оправится, выйдет из этой каюты и появится среди вас. Но он уже и теперь настолько оправился, что я впервые решаюсь заговорить с ним, при всех вас, обо всех обстоятельствах его воскресения из мертвых.

Старик во время своего спича не сводил глаз с сына. Манфред и Кимбалл тоже внимательно следили за ним. Он был еще слабоват, и неизвестно было, как он вынесет известие о том, что был не просто приведен в чувство после чего-то вроде обморока и потом вылечен от тифа и скарлатины (как он до сих пор думал), а в самом деле воскрешен из мертвых, ибо оставался трупом семь месяцев. Когда Джордж услышал, что он «оставался трупом с апреля этого года», на его лице ясно отразилось сильное впечатление, оказанное на его этой новостью. Чтобы не дать ему времени на излишние размышления, Кимбалл поспешил приступить к церемонии представления членов экспедиции и людей экипажа. Беннет, Паттен и Гардинер поочередно подошли к Джорджу, пожали ему руку, обменялись словами привета и отошли в сторону.

Настала очередь второго круга.

— Вот наши скромные спутники и соратники, — сказал Кимбалл, представляя машиниста и боцмана.

Оба они скромно пожали руку Джорджу.

К счастью, повар и его сторонники не решились выполнить свою угрозу и подали руки Джорджу, так что и с этой стороны все обошлось благополучно. Когда дошла очередь до Черча, капитан напомнил Джорджу, что на «Прокторе» был его брат.

— Да, это так!.. Бедный Черч!.. — сказал Джордж.

Юнга, к своему удивлению, не умер от страха. «Мертвец» ласково потрепал его по щеке своей слабой и бледной рукой.

Когда все люди поприветствовали его, Джордж пожелал обратиться к ним с коротенькой речью.

— Дорогие друзья мои, — сказал он, — не знаю, как благодарить вас за отвагу и преданность, с какими вы явились в эти ужасные места к нам на выручку. Увы, я счастлив, — но мои злополучные спутники не смогли разделить мое счастья! Спасибо вам за то, что вы пришли ко мне и протянули мне ваши дружеские руки. Я навеки останусь другом всем вам, вплоть до этого милого мальчугана… Итак, теперь я видел всех, кто прибыл сюда на этом судне?

Чей-то голос в задних рядах тихо и сдержанно ответил:

— Нет, тут не все. Одного нет.

— Здесь нет двоих, — добавил другой голос.

Кимбалл поспешил разъяснить, что они понесли потерю в лице одного из членов экспедиции, а именно ее молодого ботаника, Джустуса Квоньяма.

— Ах, бедный!.. — сказал Джордж. — Ну, а другой?..

— Другой-то жив и здоров, — ответил капитан, — но пришлось его заковать и засадить в карцер. Это тюленепромышленник, аргентинец; мы взяли его с собой, потому что он хорошо знает эти места, много лет охотился тут на тюленей и мог служить проводником. Он, как раз, первым и набрел на вашу могилу во льду.

— Как же можно оставлять человека в карцере в такой день? — с упреком вымолвил Джордж, обращаясь к отцу и капитану.

Отец что-то тихонько ответил ему, но Джордж возразил:

— Ну так что же! Все равно, уж надо его простить, что бы он ни сделал. Я уверен, что вы мне не откажете. Ведь это моя первая просьба по возвращении к жизни. Прикажите освободить этого беднягу! Или приведите его сюда хоть в цепях. Я сам и сниму с него цепи, если позволите. Не правда ли, друзья, хорошо начать новую жизнь с прощения?

Послышались тихие одобрительные возгласы.

Капитан Кимбалл, захватив с собой людей, пошел за Мендезом, а Джордж тем временем снова принялся горячо благодарить отца и его ассистента за их труды и заботы о его воскресении из мертвых. Затем он спросил:

— Но что такое совершил этот человек, за что его заковали?

Отец снова что-то шепнул ему, и могло показаться, что симпатия Джорджа к арестанту несколько охладела. Но все же он сказал отцу:

— Ну, что уж там! Разве есть такие преступления, которые совсем невозможно простить?

Между тем, Кимбалл вернулся в лабораторию, приведя с собой скованного аргентинца. Тот был всклокочен, взволнован; он вошел, выпучив свои черные, яркие глаза и, едва взглянув на Макдуфа и Манфреда, сейчас же от них отвернулся. Макдуф немного тревожился по поводу исхода свидания сына с Мендезом. Но что мог сказать аргентинец со своим убогим знанием английского языка? Каково же было его изумление, когда Джордж сразу обратился к Мендезу с вопросом на испанском! Аргентинец мгновенно так и расцвел от удовольствия. Вопросы и ответы, никому из присутствовавших не понятные, быстро следовали друг за другом; видно было, что эти два человека совершенно свободно объяснялись и вполне понимали один другого.

— Разве ты знаешь испанский, Джордж? — спросил его отец. — Ведь у вас в школе не преподавали этот язык?

— Это верно, отец. Я, уезжая из Филадельфии, не знал ни слова по-испански. Но к югу от Магелланова пролива мы подобрали в море двух испанцев-рыбаков с погибшего судна. Высадить их было некуда, мы их и взяли с собой, чтобы на обратном пути доставить на родину. От одного из них я и выучился говорить по-испански. Разве никто из вас не знает испанского?

— Никто. Переводчиком нам служил умерший ботаник Квоньям.

Едва кончился этот разговор доктора с сыном, как аргентинец разразился резкими, отрывочными фразами, грозно обвиняя старого профессора, его ассистента и капитана. Ни один из них не понимал слов аргентинца, однако все трое чувствовали, что речь шла о них, и опасались впечатления, которое могли произвести на Джорджа обвинения Мендеза. А Лоа все говорил и говорил; его глаза метали молнии, он поворачивался всем корпусом, потрясал связанными за спиной руками, и с каждой минутой его речь становилась все бешенее и бессвязнее.

Джордж хотел о многом его расспросить, о многом потребовать разъяснений, но ему не удавалось вставить ни слова; аргентинец не позволял ни остановить, ни прервать себя. В начале его бурной филиппики Джордж только пожимал плечами; он, видимо, не верил словам аргентинца и считал их бредом. Но затем он невольно начал вслушиваться. Очень вероятно, что покойный Квоньям рассказал Мендезу все, сказал и о том, что старый профессор намеренно его чем-то отравлял под видом лечения…

Мало-помалу исхудавшее лицо Джорджа приняло выражение, глубоко встревожившее Макдуфа, его ассистента и капитана. Он поддавался Мендезу, начинал находить в его рассказе какие-то связующие нити с тем, что ему было известно. Фантазии аргентинца и факты действительности начинали сцепляться и складываться в нечто целостное…

Пока Мендез продолжал разглагольствовать, Джордж все больше и больше бледнел. Это бросилось в глаза и Макдуфу, и его ассистенту, и капитану. Отец решил положить этому конец. Он наклонился к сыну и сказал ему:

— Ты позвал его за тем, чтобы собственноручно снять с него оковы. Так сними же, и пусть он убирается ко всем чертям. Он всех нас оглушил своей болтовней, да и тебя явно расстроил.

— Дуглас, — обратился Джордж к своему другу, — вели отвести этого аргентинца обратно в карцер. Я просил за него, отец согласился его простить. Пусть так и будет. Но я сначала хочу обдумать его слова.

— Это какой-то слабоумный, — заметил Кимбалл.

— Я и сам вижу, что слабоумный, так что всего благоразумнее будет оставить его еще на некоторое время под надзором.

— Но что же такое он тебе рассказывал?

— Так, глупости, — ответил Джордж, обведя усталым взглядом отца, его ассистента и капитана, и снова повторил: — Пусть его отведут назад в карцер.

Силы, очевидно, покинули его. Он глубоко вздохнул и упал на подушки.