Ледяное сердце Златовера

Глава 11. Дворец Снежной королевы

Итак, за нами осталось много миль, и путь был почти завершен. Песок серых дюн поскрипывал под сапогами, осыпаясь за нашими спинами в ямки следов, когда мы выбрались на пустынный берег зимнего океана. Теперь только он отделял нас от цели-дворца Снежной Королевы Салазани.

Трудно было бы, наверное, нарочно выбрать более отвратительную погоду для путешествия по морю. Океан беспокойно ворочался, шевеля на тяжелых водяных пластах ледяное крошево. Мне стало не по себе от одного вида такого количества холодной воды. Шел мокрый снег, и я дрожал под теплым шерстяным плащом, пока еще не промокшим, но отяжелевшим, набрякшим во влажном воздухе. Звенигор выглядел и вовсе плохо: синие губы на сером лице. Он почти по самую свою пшеничную макушку ушел в длинный черный шарф, а покрасневшие руки прятал в рукава. Мы не разговаривали, будто боялись потратить впустую крохи тепла, теряемого вместе с дыханием. Любой разговор к тому же прерывался постыдной зубовной дробью.

Все то время, пока мы шли вдоль Длинного Пляжа, я уныло размышлял над опостылевшим уже вопросом: на кой дьявол я ввязался в чужую сказку.

Впрочем, именно сейчас мое присутствие стало Звенигору необходимым. Мы собирались попасть во дворец Салазани под видом гостей ее ежегодного Бала Долгой Ночи. Она всегда отбирала приглашенных исходя из их значимости и блеска, который их личности могли бы сообщить ее торжеству. Сам Звенигор, на ее взгляд — незначительный провинциальный наследник, не имел никаких шансов прорваться во дворец, пользуясь только своим собственным именем и титулом. Во всяком случае, если ее служба безопасности чего-то стоила, его бы и на порог не пустили, тем более, что он даже не был зван. Салазани отнюдь не глупа, и надо полагать, прекрасно понимала, что в крайнем случае этот пылкий молодец способен на откровенный теракт. Звен, кстати, и не скрывал, что в случае ее неуступчивости собирается вытворить что-то в этом роде. Но спустить с лестницы меня, официального наследника Белого трона, Салазани не могла. У нее немедленно возникли бы осложнения, несоизмеримые с каким-то частным конфликтом с саламандрами. Итак, Салазани предстояло принять меня, а Звенигора — в качестве моего сопровождающего. Была, разумеется, и еще одна причина, почему я сам предпочитал находиться рядом с ним. Несмотря на то, что я сочувствовал его цели и лично к нему испытывал горячую симпатию, я считал, что просто обязан удержать его от глупостей, которые мой друг мог бы натворить сгоряча. Раз она так легко расквиталась со Златовером за какую-то грубость и непочтительное отношение, то Звен, посягая на ее право казнить и миловать по собственной прихоти, да и на саму ее жизнь, рисковал навлечь на себя и своих подданных куда более крупные неприятности, чем ускоренная смена правителей. Мне не хотелось, чтобы он сам влез в ловушку и дал предлог расправиться с собой. Я полагал, что мое присутствие на переговорах в качестве беспристрастного наблюдателя скорее расположит Снежную Королеву к диалогу. Возможно, я смог бы убедить ее, что со Златовера хватит. А кроме того, лично я никогда не испытывал к Салазани никаких злобных чувств. Она просто есть. И помимо нее на свете есть множество тварей, с которыми куда неприятнее мириться.

Я уже отчаялся найти в этих безлюдных краях любое подходящее нам плавсредство, как вдруг разглядел лодку, чернеющую на отмеченной пеной границе мокрого песка и воды. Лодочник сидел возле, неподвижный, как будто погруженный в медитацию. Когда мы подошли ближе, и он повернул голову на звук наших шагов, я сумел его рассмотреть.

Это был здоровенный костлявый детина с огромным носом и широкой щелью почти безгубого рта. Кожа его имела темный цвет, и он явно несколько дней не пользовался бритвой: на его вытянутой вперед нижней челюсти и щеках неряшливо торчала неопределенного цвета щетина. Мочки казались удлиненными, в левое ухо была вдета серебряная серьга, а голова по-пиратски повязана пестрым платком. От холода его защищала бесформенная роба, и он ухмыльнулся нам, показав длинные зубы. Небольшие светлые глаза хранили какой-то особенный угрюмый юмор.

— На бал спешите, молодые господа?

— Угадал, хозяин. Какова твоя цена за перевоз?

— У меня одна цена, — нараспев протянул он. — За душу — медная монета.

Я непроизвольно еще раз оглядел его. То ли он косил под одну крайне знаменитую личность, то ли это он и был собственной персоной.

— Мне казалось, — осторожно сказал я ему, — ты служишь в других краях. На речном перевозе.

Он снова ухмыльнулся, довольный.

— Нынче на том перевозе будет тихо, — пояснил он. — Эстер-то ведь тоже здесь. Салазани всегда нанимает меня на Бал Долгой Ночи. Она умеет пошутить.

Мы со Звенигором переглянулись.

— Не думал я, что при жизни сяду в твою лодку, — заметил я. — Однако, очевидно, что если кому и доверять в таком деле, так только тебе, бог лодочников. Держи свои монеты.

Он сгреб деньги огромной мосластой лапой и, не переставая ухмыляться, столкнул лодку на воду. Прошлепав по полосе прибоя, мы заняли свои места в утлом суденышке. Я старался не выказывать беспокойства, хотя никак не мог соразмерить сомнительную надежность этой посудины с угрожающей массой воды. Звенигор обреченно молчал, и вид у него стал еще более замученный.

— Не извольте беспокоиться, — приободрил нас перевозчик. — Старый Харон с начала времен никого еще не утопил.

Как мы плыли, про то я рассказывать не буду. Честно говоря, я просто не помню. Была вокруг нас эта сизая круговерть мокрого снега, да еще монотонное движение ленивых валов: вверх-вниз. В тумане маячила физиономия Харона с пристывшей ухмылкой. Не знаю, сколько времени продолжалось все это: мне не с чем сравнить скорость лодки, которую гнали вперед и вперед могучие, размеренные движения гребца. Мне вообще всегда казалось, что когда идет снег, время останавливается. Харон был поистине равнодушен к своим ездокам. Оно и понятно: даже если бы он возил одних царей земных, и то тех было бы достаточно, чтобы их задами до блеска отполировать эту древнюю скамью. Интересно, в какой банк он вкладывает свои медные монеты? Должно быть, он несметно богат, этот Харон, если каждая смерть с начала времен приносила ему одну медную монету. Какие проценты набежали на вклад с начала времен?

— Ну вот, — сказал он наконец, — скоро и прибудем.

Мы вгляделись в скрывающую север мглу. В ней разгоралось далекое зарево. Потом мы вынырнули из снегопада, словно из увертюры, и перед нами будто раздернулся занавес. Я затаил дыхание, и Звенигор тоже был тих, как никогда. Мы увидели дворец.

Он вырастал прямо из черных вод Северного Океана и целиком был изваян изо льда. Волны накатывали прямо на ступени белой парадной лестницы, ведущей на бесчисленные безлюдные террасы, и весь дворец казался причудливым и иррациональным, завинченным, как морская раковина. Он светился изнутри теплым бронзовым светом, смягченным и рассеянным толщей льда, уходящим в бездонное звездное небо и колыхающимся там. Он походил на полую жемчужину, внутри которой горит свеча. Это было что-то невероятное, огромное, изысканно сложное, словно не ограниченное тремя привычными измерениями, и в то же время удивительно соразмерное и пропорциональное. По сравнению с ним мой родной дом-дворец Тримальхиара — показался вдруг простым, уютным и милым, немного архаичным и провинциальным. Дворец Салазани рос по мере нашего к нему приближения, надвигался, закрывал небо, все мы погружались и растворялись в этом согревающем бронзовом сиянии, и это было как во сне.

Лодка коснулась ступеней. Харон взялся рукой за кольцо, украшенное львиной головой и вделанное в этот изысканный причал, и держал ее в равновесии, пока мы со Звенигором, пошатываясь, выбирались на ступени. Было жутковато и странно думать, что путешествие закончено, и что наша цель лежит перед нами. Звен стоял на нижней ступени и смотрел вверх, на сияющие распахнутые двери. Должно быть, духу набирался.

Харон снизу сделал нам знак рукой.

— За ту же плату, господа, я доставлю вас в обратный конец.

И мы двинулись вверх, мимо колонн, воздвигнутых по обоим краям этой титанической, казавшейся бесконечной, белоснежной лестницы, на вершине которых в плоских чашах горел огонь. Мы долго шли, и во мне что-то происходило, что-то такое, от чего перехватывало дыхание и замирало сердце. Салазани встречала нас истинной красотой.

Мы вошли под арку, взметнувшуюся в недосягаемую высь, и очутились в просторном холле-прихожей. Она, должно быть, опоясывала по периметру весь дворец, так как уходила от нас и вправо и влево, и мы не видели ей конца. Блестящий, как хороший каток, пол, гладкие стены и свод где-то очень высоко. Ветры просвистывали холл насквозь, и во всей ней стояли только мы и длинноносый карлик с тоскливыми глазами. В руках он держал метлу и с монотонностью обреченного выметал из углов наносимый сквозняками снег. Стоило ему очистить одну стену, как его уже ждала другая, и весь труд его был настолько же очевидно бесполезен, как Сизифов. Идея, примененная к местным условиям. Интересно, чем же он так провинился?

Увидев нас, он прислонил метлу к стене, отряхнулся, подошел и склонился в изысканном придворном поклоне. Мне показалось, что Звенигор растерялся. Впрочем, при всем моем воспитании и образовании я тоже не смог бы изобразить ничего подобного.

— Позвольте приветствовать вас, господа, — сказал он нам.-

Наверное, вы — наши последние гости на благословенную ночь торжества. Как прикажете о вас доложить?

— Артур Клайгель, — представился я. — Наследный принц Белого трона, с приветствием и почтением к Снежной Королеве. Мой спутник меня сопровождает.

Он вторично поклонился, теперь уже моему громкому титулу.

— Я — Йостур, — сказал он. — Я провожу вас в покои, где вы сможете привести себя в порядок, отдохнуть с дороги и воспользоваться гардеробом.

— Буду вам признателен, — церемонно ответил я, проглатывая этот весьма прозрачный намек на состояние наших костюмов. Впрочем, Салазани явно не ожидала, что гости будут собираться сюда со всех концов света, обремененные чемоданами.

— Не беспокойтесь, времени у вас достаточно.

При первой встрече я и не подозревал, насколько важным окажется для меня это знакомство. Йостур знал о дворе Салазани все, и впоследствии стал для меня важнейшим источником сведений о событиях, которым я не был непосредственным свидетелем. Благодаря ему, мне многое удалось адекватно истолковать и связать воедино. Без его помощи моя Огненная книга не была бы полна, да и сам я вряд ли разобрался бы в местных интригах. Именно ему я обязан историей фаворитства Удылгуба и описанием характера и привычек Салазани, позволившим мне более или менее достоверно реконструировать сцены, при которых я не присутствовал, и очевидцы которых не сочли нужным посвящать меня в подробности. Также он помог мне прояснить родственные связи самой Салазани.

По-моему, он обрадовался предлогу бросить метлу и повел нас по изгибистым пустынным коридорам, стены которых были сделаны из полупрозрачного перламутрового льда и по форме повторяли спиральную структуру самого дворца. Здесь было тепло — вот что странно! И свет — рассеянный, мягкий, белый — совсем не походил на свет факелов, свечей или масляных ламп. Казалось, он сочился сквозь стены, а за стенами двигались неясные тени, слышался переливчатый смех, звенели бокалы и звучали обрывки вальсов Штрауса, ноктюрнов Дебюсси и фантазий Чюрлениса. Коридоры же оставались на редкость безлюдны, и когда я спросил Йостура о причине, тот охотно ответил, что по прихоти Салазани большинство ее слуг невидимы. Бытовая суета и толчея раздражали Королеву, обладавшую общепризнанным художественным вкусом, и теперь я с большим вниманием относился к внезапно обдававшим меня порывам воздуха — знакам того, что кто-то только что пронесся мимо.

Йостур ввел нас в комнату для гостей, принял плащи и повесил их в шкаф, зажег свет в ванной, распахнул дверцы гардероба и исчез, сказав только, что бал начнется через шесть часов, и что поужинать мы можем либо в банкетном зале, где обслуживали всех проголодавшихся, либо прямо в комнате, заказав слуге все, что нам только ни заблагорассудится.

Поскольку Звенигор сразу свалился в огромное кресло, покрытое шкурой полярного медведя, и не подавал признаков жизни, я сделал заказ на обоих. Я сознавал, что до бала мы вряд ли покинем наше временное пристанище, не говоря уже о том, чтобы искать в недрах этой причудливой раковины банкетный зал, как бы велик он ни был. Нам и в самом деле требовался отдых, и покамест хотелось избежать груза новых впечатлений и приберечь силы для самого Бала. Поэтому я, распорядившись насчет ужина, отправился в ванную, и Звенигору пришлось долго ждать своей очереди.

Выбрался я оттуда уже человеком, уступил место слегка очухавшемуся саламандру, и в ожидании ужина забрался в гардероб, решив в полной мере воспользоваться гостеприимством хозяйки.

Будучи сыном своей матери, я довольно сносно разбираюсь в цветах и фасонах. Будучи также личностью весьма невзрачной на вид, я также сознаю, что из всей существующей в мире палитры мне более всего идет коричневое. Поэтому я облачился в бежевую шелковую сорочку со скромными кружевами и короткие брюки коричневого цвета из легкой шерсти. Поверх сорочки я накинул камзол, отделанный витыми шнурами цвета мокко и составлявший с брюками пару. Мой наряд довершили бежевые чулки и темные бальные туфли на квадратных каблуках, с кожаными пряжками. Надо сказать, я был очень доволен собой, а потом, когда дверь распахнулась и к нам пожаловал сервировочный столик, полный накрытых металлическими колпаками блюд, весь прочий мир также заслужил мое доброе расположение.

Пока невидимый официант накрывал на стол, я сидел в кресле и ждал Звенигора. Наконец слуга испарился, а саламандр соизволил выбраться из ванной, вместе с собою впустив в комнату целое облако влажного пара. Опять баловался крутым кипятком. Он усмехнулся, увидев, как я тут почистил перышки, и уселся к столу прямо в банном халате. Снимая крышки по одной, я ознакомил его со своим выбором.

В основном, за исключением гарниров, фруктов и вин, это были продукты моря. Салат из креветок, форель, запеченная со спаржей и ананасами, мидии и охлажденное сухое белое вино. Гроздь сладкого винограда и дыня канталуп на десерт. Королева не ограничивалась местными поставками. Впрочем, ее изумительному вину Звенигор явно предпочитал очень горячий кофе без сахара, да и вообще на всю эту роскошь он поглядывал недружелюбно. Я грешным делом заподозрил, что это он от зависти. Было что сравнить с дорогими его сердцу вулканическими пещерами. По-моему, это сравнение его ожесточило, и я все подставлял ему разные деликатесы, пытаясь привести друга в лучшее расположение духа. Что касается лично меня, я очень люблю изысканно и вкусно поесть.

Но настоящую битву мне пришлось выдержать, когда я попытался заставить его принарядиться. Максимум, на что соглашался этот невежда — почистить свои тяжелые походные сапоги, растоптанные в долгой дороге и не имевшие уже никакого вида. Я привел ему все аргументы, начиная с того, что мы находимся в гостях, и было бы непристойно и неуважительно к хозяйке нарушать установленные ею правила, и заканчивая тем, что мне неловко будет стоять с ним рядом. Когда его боевые порядки были изрядно поколеблены, я нанес сокрушительный удар и полностью разгромил его оборону, заявив, что если он не будет наряжен и причесан со всем старанием, то сразу бросится в глаза среди самой шумной и пестрой толпы, а это — последнее дело для того, кто до поры до времени желает хранить инкогнито. И он сдался.

Пока я в полном изнеможении наслаждался плодами своей победы, мой привередливый друг перерыл предоставленное нам на выбор барахло и остановился на брюках и шнурованном камзоле из черного бархата, самых простых и скромных, лишь вдоль проймы и швов тронутых ниточкой золотого шитья. К камзолу он подобрал черную же шелковую сорочку без кружев, с отложным воротничком и высокими манжетами, плотно охватывающими руку от запястья до локтя и застегивающимися на целый ряд этаких крохотных обтяжных пуговичек. Ко всему этому полагались еще щегольские, на мой взгляд, коротенькие сапожки из черной замши. Когда мой застенчивый друг завершил ритуал переодевания, затянув на талии широкий пояс с подозрительно желтой пряжкой — единственной драгоценностью этого наряда, и небрежно махнул гребнем по своим золотым кудрям, кажется, на протяжении всей процедуры ни разу не взглянув в зеркало, я понял, в чем тут соль, и тоскливо вздохнул.

Ах, друг мой, ты заслуживаешь описания влюбленной женщиной, а не моего ехидного пера! Гардероб предоставлял на выбор множество костюмов, отделанных галуном, кружевами, драгоценностями, золотым и серебряным шитьем… И только этот, выхваченный почти наугад, выбранный за кажущуюся скромность, графический и почти траурный наряд не украшал, не заставлял размышлять о роскоши, богатстве и хорошем вкусе, а подчеркивал его собственные молодость и красоту, сверкавшие, как оправленные в золото бриллианты на бархатной подложке. Даже зная наизусть всю теорию моды, Звенигор не мог бы одеться лучше. Не приведи судьба влюбиться нам в одну женщину, потому что рядом с ним меня просто никто не увидит. От дела с Железной Сворой у него был теперь маленький шрам над левой бровью, и другой — под подбородком, почти незаметный, да я знал еще, что у него рассечено плечо. Отметины эти обещали остаться на всю жизнь, но они его ничуть не портили. Узкий силуэт камзола позволял ему хвастать идеальной пропорциональностью сложения, а тени под глазами и упрямая складка рта заставляли думать, что и за душой у него что-то есть. Мне доводилось видеть, как мои сверстники, не обладающие и половиной звенигоровых достоинств, разбивали девичьи сердца словно пустые бутылки. И еще он был пронзительно, до головокружения светел. Я лично знал только одного столь же красивого мужчину: старшего друга моего детства, моего зятя, Черного принца Рэя, но тот был весь из мрака и звезд, а Зван — из пламени и солнца.

— Это все, что в моих силах, — заявил саламандр. — Надеюсь, ты удовлетворен?

Я кивнул, оставив на своей совести каверзное замечание в том смысле, что теперь совершенно непонятно, кто кого тут сопровождает.

Глава 12. Бал Снежной королевы

В нужный час по комнатам разлился трепещущий, серебристый зов колокольчиков, возвещавший о начале Бала Долгой Ночи, которая сомкнулась, наконец, над Заполярьем — исконными угодьями Салазани, и радовала ее сердце, объявляя начало поры владычества. Мы со Звенигором выглянули в коридор. По нему меж перламутровых стен, уподобившихся берегам, чуть журча нетерпеливыми шепотками, лился поток гостей, вскоре превратившийся в бурную, полноводную реку, подхватившую нас и увлекшую вместе с собой в Большой Зал, ожидающий торжественного открытия. Нам пришлось взяться за руки, чтобы нас не разметало в стороны, и я очумело оглядывался, рассматривая толпу, кишевшую кругом, как пузырьки во вспененном шампанском. В моих ушах стоял прибой от доброй дюжины одновременных диалогов, находившихся в пределах достижимости слуха.

Нас окружали мужчины, женщины и твари, иногда довольно чудовищные, но и в безобразии стремящиеся к совершенству, разряженные в прах, уже хмельные и жаждущие новых, разнообразных развлечений. Дамы — в драгоценностях, шелках и перьях, возбужденные или томные, в зависимости от того, как действовал на них алкоголь, проявляли повышенный интерес к туалетам друг друга. К чести хозяйки, здесь не было двух одинаковых платьев. Мужчины вели себя ничуть не более скромно, и так же, как их спутницы, были увешаны драгоценными побрякушками. В этом сезоне явно входила в моду серьга в одном ухе. Никто не носил оружия, и я порадовался, что Звенигор оставил свою любимую игрушку в нашей комнате. Кругом бурлило искрометное, щедро подогретое веселье, и иногда я жалел, что приходится держать в памяти скучное и даже не свое политическое дело, и нельзя попросту подыскать тут какого-нибудь одинокого бессмертного духа в обличье прекрасной леди и взаимно расцветить этот чудесный вечер. Но нет, рядом, как неотвратимая тень, маячил Звенигор в черном, да и помимо всего прочего здравый смысл убеждал меня в том, что вряд ли я в состоянии тут для кого-то что-то расцветить. В любом случае, Салазани справится лучше меня. Густой бас за моим плечом сообщил спутнице-обладательнице кокетливого смешка, что тысячи две лет назад именно на таком балу Салазани ввела в моду гладиаторские бои. Меня слегка передернуло от мысли, что нам придется лицезреть сегодня, если ее фантазия продолжит работу в том же направлении.

Все это причудливое варево из разноцветных гостей кипело и бурлило, и наконец выплеснулось в Большой Зал, плоскими, чуть наклонными террасами воронкообразно спускавшийся к раковине оркестра и небольшой круглой площадке при ней. Мы разлились по террасам, тут уже стало посвободнее, все эти бесчисленные пары рассредоточились, говорок превратился в чуть внятный шелест, иногда прерываемый звоночком смеха, и я смог оглядеться.

Круглый в основании зал был накрыт правильной полусферой купола, молочно-белой и светящейся шелковым перламутровым блеском. Купол казался цельным, и мне пришло в голову, что Снежная Королева использует для строительства замороженную воду точно так же, как мы в Тримальхиаре с той же целью — быстро застывающий пенолит.

Настала продолжительная пауза, в течение которой хозяйка позволяла гостям оглядеться и занять удобные места. По воздуху поплыли подносы с напитками, несомые невидимыми слугами, достаточно ловкими, чтобы уворачиваться от столкновений с гостями и вместе с тем учтиво и настойчиво снабжать тех спиртным. Живой оркестр на эстраде наигрывал прекрасные меланхолические вальсы, однако никто пока не танцевал. Один из них безжалостно оборвался, будто цветок сорвали, рожки сыграли мелодию торжественного выхода, в которой все бы ничего, да вот только ускоренный темп придал ей выражение легкого цинизма. Бордовый бархатный занавес над изящно изогнутой лестницей в дальнем конце нижней площадки чуть раздвинулся, придерживаемый холеной, несомненно дамской ручкой с ногтями, экстравагантно выкрашенными в черный цвет. Некоторое время все мы созерцали ручку, обладательница которой о чем-то торопливо совещалась с теми, чья очередь выходить еще не настала, потом занавес отдернулся, герольд у нижней ступени преклонил колено и провозгласил:

— Ее высочество, леди Эвелина!

За моей спиной кто-то нервно всхлипнул, а из мерцающих бордовых складок вынырнула неожиданно просто одетая блондинка. Зал взорвался аплодисментами, а она сошла вниз, внимательно глядя себе под ноги, чтобы не оступиться на скользких ледяных ступеньках. Справившись с этим делом, она выпрямилась, чуть улыбнулась и помахала гостям рукой с черными ногтями. Ее помада тоже была черной, и платье — тоже, короткое, с юбкой-«солнцем», едва прикрывавшей колени и веером разлетавшейся при каждом шаге. С высоты нашей террасы я не мог рассмотреть черты лица, а потому все внимание досталось ее прелестным ножкам, затянутым в светлые чулки: не очень длинным, но очаровательно округлым в икре и тоненьким в породистой щиколотке. Белокурые, круто вьющиеся волосы пышной гривой спадали до талии, а надо лбом их придерживала шелковая лента: белая, в крупный черный горох. Широкий круглый воротник из такой же ткани украшал платье, и таким же был пояс. Она должна быть важной птицей, если посмела одеться на этот бал так подчеркнуто буднично, тогда как прочие лезли из кожи вон.

Принцесса Эвелина, привыкшая к тому, что на нее устремлено множество глаз, остановилась на площадке у подножия лестницы, вполоборота к нам, и присоединила свои аплодисменты к овации тех, чьи руки не были заняты бокалами.

— Ее высочество, леди Эстер! — накрыл толпу звучный голос герольда.

Черная Дама, хозяйка той ночи страхов, выскользнула из-за занавеса и на секунду задержалась на верхней ступени, окинув зал взглядом, в котором притаилась мрачная усмешка. Овация стихла в единый момент, и мне показалось, что я слышу гул биения сердец. Одетая в маленькое золотое платье и черное болеро, в черных чулках и неизменных лаковых туфлях на высоченной шпильке, она, улыбаясь произведенному эффекту, медленно стекла вниз и соприкоснулась щеками с Эвелиной. Приветственный поцелуй напоказ. Я был уверен, что они уже беседовали там, за кулисой. Блеснули вызолоченные ногти худой длиннопалой руки, а губы Эстер были оформлены в виде золотого осеннего листа, вплоть до мелких зубчиков по краям, придававших ей еще более хищное выражение. Ее притягательная сила была невероятна, огромна, непреодолима, и в пику ей я — вреднейшее существо! — подумал, что ее блестящие черные волосы выглядят так, будто нарисованы на черепе ваксой и как следует начищены. Я ухватился за эту непочтительную шутку и держался изо всех сил, отчасти потому, что Эстер бросала меня, как и всех, в душевный трепет и мелкую дрожь, а отчасти потому, что догадался, кто появится следом.

Она и появилась, когда герольд огласил ее имя, и сошла вниз, опустив глаза и будто стесняясь своей роли в этом торжестве. Как один человек, гости преклонили колени, а моя Белая Дама, донна — или, как ее представили, принцесса — Соледад обменялась салонным поцелуем с Эвелиной и Эстер, приходившимися, как я понял, ей родными сестрами. Она была в белом длинном платье, и белая роза вновь украшала ее сколотые гребнем волосы. Мне показалось, что она не в духе, причем сильно.

Я — личность безалаберная, но одно из положительных свойств присуще мне от рождения: я никогда не упускаю случая что-то узнать и быстро учусь. У меня отличная память и неплохая интуиция. Поэтому, глядя на трех сестер Салазани, ожидавших ее выхода у подножия лестницы, я уже был почти готов назвать их истинные имена. Все они были очень важными персонами, и их присутствие делало Снежной Королеве честь.

Внезапно оркестр во всю мочь грянул «Застольную» Верди, занавес раздвинулся, и на верхней ступени появилась хозяйка под руку с каким-то здоровенным существом, разряженным под римского императора в алое и золотое. Мне даже не сразу удалось определить породу этой твари, пока скандализированная дама справа от меня не воскликнула с возмущением и восторгом:

— Да это же гоблин!

Она обернулась к подруге, желая немедленно обсудить свое открытие и передать его дальше.

— С ума сойти, — донеслось с другой стороны. — Такого еще не было!

Я заметил, что Соледад не присоединилась к овации. Я пожал плечами. Нелепо разряженный гоблин напоминал дога на поводке, его лицо было нестерпимо самодовольно, ему нравилась вся эта роскошь, весь этот шум, и сам себе он тоже очень здесь нравился, но его восторг не шел ни в какое сравнение с восторгом Салазани, похожей на маленькую девочку, которой удалось привлечь общее внимание. Все равно — чем.

— Пустить гоблина в гостиную! — ахнул кто-то. — На такое способна только она.

Послышался шлепок веером, смешок и ехидная поправка:

— Не только в гостиную, мой друг. В спальню!

Голос Звенигора за моей спиной чуть слышно выдохнул:

— Какая мерзость!

Я едва сдержался, чтобы не высказаться в том смысле, что если человеческие девушки могут с интересом поглядывать на саламандра, что я на протяжении нашего пути замечал не раз и не два, то гоблин, теоретически, ничем не хуже. Разве что моется не каждый день. Просто все дело в личном вкусе. Однако, донна Соледад, похоже, разделяла Звенигорушкино мнение, и, поцеловав сестру, быстро отошла, чтобы быть от этой пары подальше.

А пара смотрелась эффектно. Миниатюрная Салазани явно затмевала своего неотесанного спутника и, очевидно, была без ума от его варварства, неуклюжести и неуместности. С ее точки зрения в этих качествах он достигал совершенства. Сама она была одета в удивительное платье с юбкой из тяжелого мерцающего бордового шелка и корсажем-сеточкой из золотых нитей, украшенным мелкими филигранными розочками, раскиданными по нему тут и там. Ее прическа из собственных волос напоминала японскую: высокую и сложную, закрепленную на темени длинными золотыми же шпильками. Все это золото и бордо оттеняло ее смуглую кожу и обжигающие глаза. Ее помада и лак на длинных ногтях напоминали засохшую кровь.

Когда она спустилась вниз и стала центром водоворота гостей, я попытался получше рассмотреть ее спутника. Что-то в нем было неуловимо знакомое, и я вовсю напрягал мозги, пытаясь выяснить, откуда у меня могут быть подобные знакомства. В Тримальхиаре, и особенно в Хайпуре гоблинского духу и в помине не было, они и сами стремились Белые города обходить десятой дорогой. Это должно быть как-то связано с Рэем. Его компания. Озарение пришло в тот момент, когда кто-то достаточно громко назвал фаворита по имени. Ну разумеется, Удылгуб! Военачальник Черного принца, которого Рэй подчинил себе при помощи армрестлинга! Мне взгрустнулось. Поганая штука-жизнь, в ней и на грош справедливости нет. Красавец и умница Рэй сгинул без следа, а вот громила Удылгуб процветает и наслаждается благами жизни.

Отцепившись от локтя Удылгуба, Салазани взмахом рук привлекла всеобщее внимание, и голосок ее разнесся по всему залу. Она поблагодарила гостей за участие в ее торжестве и, улыбаясь с намеком, что Удылгуб — не единственный гвоздь развлекательной программы, объявила:

— Сегодня я предлагаю провести нашу праздничную ночь под звездами!

Все, как один, и я в том числе, устремили взгляды вверх, в высшую точку купола, от которой при словах Королевы стремительно разбежались восемь радиальных трещин. Кое-где в зале послышались испуганные восклицания, а прочие гости в немом изумлении следили, как восемью треугольными лепестками раскрывается огромный купол. Все восемь легли горизонтально, образовав нависшие над океаном террасы, а мы остались, со всех сторон окруженные звездной ночью, отражавшейся в окружающих дворец гладких водах. Оркестр молчал, словно благоговея перед этим величием. Не было ни стужи, ни ветерка. Возможно, я первый догадался, что под раскрывшимся куполом был еще один, из прозрачного, как хрусталь, льда, под которым все мы стояли, как под перевернутым коньячным бокалом.

Но и это был еще не последний шок, приготовленный для нас изобретательной Королевой. Стоило первым несмелым шепоткам осквернить величие ночи, как над пузырем купола во всю небесную ширь встало ослепительно-белое зарево. Это было так неожиданно и мощно, что в зале раздался истошный визг. Зарево размазалось и разложилось на цвета спектра, это была радуга, но — во все небо, нарисованная широкими мазками, как будто по листу мокрой бумаги. Цвета произвольно текли, смешивались и расплывались, цветные пятна, немыслимо преломляясь кристаллом купола, беспорядочно блуждали по залу, к восторгу дам, с упоением следивших, как меняются при этом цвета платьев, волос и лиц. Я наслаждался этой выдумкой до тех пор, пока не почувствовал, что тону в ее безумии. И стоило мне ощутить тяжесть в мозгу, полярное сияние угасло. Поразмыслив, я пришел к выводу, что сама Салазани должна была бы считать этот трюк дежурным, поскольку особенно сильно он действовал только на новичков, и не придавала ему особенного значения. Сама она слишком часто имела возможность им любоваться.

Вполне насладившись нашим выраженным во всеуслышание восхищением, Салазани подала какой-то неуловимый знак, и по периферии зала вспыхнули огни, свет которых, подчиняясь причудливой оптике кристалла, заиграл в его гранях так, будто все мы вдруг оказались внутри бриллианта. Вместе со светом вернулась музыка, и Бал Долгой Ночи начался.

Времяпровождение предоставлялось гостям на выбор. Здесь было достаточно места для тех, кто вздумал бы танцевать. Для прочих вдоль стены обнаружились удобные кресла, расставленные среди изваянных изо льда цветов, сгруппированных в настоящие маленькие сады, едва ли не более причудливые, чем природные. При должном старании в этих зарослях можно было отыскать даже местечко для уединения. И я подумал, что не прижился бы здесь надолго. Я — не Удылгуб. Все вокруг показалось мне скоплением декораций, не одухотворенных свободой, любовью, искренностью, желанием друг другу добра. Все здесь было нагромождено лишь с целью произвести впечатление. А я не мыслю себя без солнца, зелени и живых цветов. На них я променял бы и самое замысловатое полярное сияние. Может, дело тут в воспитании, а может — в душевной организации. Мне все здесь нравилось, все криком кричало об искусстве, изящном вкусе и утонченном эстетстве, но я был рад, что наслаждаться всем этим мне придется только несколько часов. Поэтому я ухватил с пролетавшего мимо подноса радужный коктейль и потащил Звенигора смотреть Шахматный балет.

Танцоры, чьи лица были скрыты фарфоровыми масками, двигались по клетчатой квадратной доске, строго соблюдая правила благородной игры. Облегающие костюмы позволяли им демонстрировать сложную игру мышц, а потрясающе подобранное цветовое сопровождение превращало балет в по-настоящему сюрреальное действие, имитирующее борьбу Света с Тьмой. Знакомая мне до сердечной боли тема, в которой лишь сравнительно недавно появились новые акценты, а именно: что считать Добром, а что — Злом, что — Светом, а что — Тьмой? Как быть, если они объединяются, пересекаются и перерождаются друг в друга? Будь я всемогущ, я перенес бы арену этой борьбы в человеческие сердца, чтобы каждый пережил свой Армагеддон не на поле брани, где силу Добра или Зла докажет оружие и численное превосходство, а в собственной душе. Чтобы в этой битве гибло само Зло, а не его зачастую безвинный носитель, приговоренный тем, кто тоже не одержал в себе победы, чтобы Добро не оскверняло себя палачеством. Не будет ли право под лозунгом Света нести смерть Тьме первым знаком торжества последней? Господи, прости меня, я молод, дерзок и глуп, но я всем сердцем ненавижу войну.

Там, на доске установился пат. Салазани достаточно умна, чтобы не отдавать открытого предпочтения ни одной из могущественных сторон. Свет на мгновение померк, потом вспыхнул снова, но доски уже не было, и веселая музыка ненавязчиво предложила гостям выкинуть из головы мировые проблемы. Салазани бросила Удылгуба в одном из кресел с бокалом бренди — видно, не очень-то блестящий вышел из него собеседник! — и теперь обходила зал, чтобы сказать каждому пару слов. Попутно она ела мороженое. Она шла меж гостями, собирая их поклоны, улыбки, комплименты, не забывая меж делом отправить в рот очередную порцию на самом кончике стеклянной ложечки. Ей-богу, она делала это так, что я только изумлялся, почему до сих пор не растаяло не только мороженое, но и само это циклопическое сооружение — ее ледяной дворец.

Признаться, у меня ухнуло сердце, когда Салазани остановилась передо мной.

— Я польщена вашим вниманием, сэр Артур, — сказала мне Снежная Королева, — и пристыжена своею забывчивостью. Мне может служить оправданием лишь то, что я не могла рассчитывать на ваши время и любезность. Прошу меня извинить. Впредь, как и сейчас, вы желанный гость на моем балу. И если однажды вы не получите приглашения, то не по моей невнимательности, а по вине моей почтовой службы. Прошу вас бывать здесь всегда.

Я поклонился, смущенный тем, что она привлекла ко мне общее внимание. Разумеется, она прекрасно знала, что мы с нею однажды противостояли друг другу волшебством, но она была в курсе моего к ней уважительного отношения, и оба мы не держали друг на друга зла.

— Вы — желанный гость, — повторила она, отступая на шаг назад, — и я надеюсь, что в моих силах сделать так, чтобы вы не скучали. Я объявляю танцы!

Грянула музыка, Салазани еще раз обернулась в нашу сторону, озадачив меня неожиданно озабоченным и даже хмурым выражением лица. Я не успел над этим поразмыслить, как на мой локоть положила пальцы леди Эвелина.

— Вы танцуете, сэр?

— Не могу отказать леди.

Она прекрасно чувствовала себя в вальсе. Духи земли и неба, это был Чайковский! «Вальс цветов» понес нас по террасе, и я пользовался случаем разглядеть вблизи этого бессмертного духа, все более убеждаясь, что верно определил ее настоящее имя.

Издали она казалась молоденькой девушкой, однако когда я смотрел сверху вниз, в ее точеное личико сердечком, с кожей, цветом и гладкостью сравнимой лишь со слоновой костью, без малейшего румянца, в ее странные желтовато-серые глаза, строгие и, казалось, отделяющие саму душу от тела, на ее пышные волосы без пигмента, напоминавшие стеклянный дым, я подумал, что провести на сей счет она могла бы только очень невнимательного невежду. Бог знает, сколько ей на самом деле было веков. Мне казалось, я видел, как этот самый облик ткется из тримальхиарских сумерек, как эта тень подходит к моей матери, касается ее локтя, доверительно берет ее под руку. Да и в доме Джека, в углу, погруженном в предвечернюю мглу, под звуки его золотой арфы, она тоже была, я мог бы в том поклясться. Почти.

Я спросил, бывала ли она в Тримальхиаре. Она кивнула, не сводя с меня глаз цвета янтаря или шампанского. Возможно, пробовала на мне свою власть.

— Да, — подтвердила она. — Я хорошо знакома с леди Клайгель, вашей матушкой. Как и она со мной.

Не дожидаясь окончания вальса, она выскользнула из моих объятий. Я удержал ее взгляд и кисть с черными ногтями и вполголоса назвал ее по имени: Печаль.

— Пять баллов! — невесело усмехнулась она и смешалась с толпой.

Пока я следил, как мелькает среди гостей ее белая голова, другая рука легла поверх моей. Я внутренне содрогнулся, увидев вызолоченные ногти.

— Учтивый кавалер не откажет даме, если та попросит у него танец? — низким, уже знакомым мне голосом насмешливо спросила Эстер.

Благодаря каблукам она была чуть выше меня. Ее духи имели тяжелый смолистый запах, платье мерцало, переливаясь, словно рыбья чешуя или змеиная кожа, и молчание в танце с ней было невыносимо, как будто вся ее сила заключалась в великом молчании. Она притягивала к себе, как бездна, и противостоять ей не было ни воли, ни сил. Лишь в разговоре нашел я свое спасение.

— Мне кажется, — сказал я ей, — вы должны были знать моего отца.

Это был пробный шар, но он сделал свое дело. Осенний лист ее губ пришел в движение.

— Да, — ответила она, — разумеется. Хотя серые лебеди Люитена, его ангелы, не вполне в моей компетенции. Тем не менее, на своем пути все они приходят ко мне. Как в свое время придете и вы.

Она усмехнулась.

— О да, я не пользуюсь любовью смертных, хотя, поверьте, сэр Артур, это чувство не взаимно. Ни к кому из вас я не испытываю негативных чувств, разве что иногда — более живой интерес…

— Смею предположить, вы презрительно равнодушны к нам? Да и может ли быть иначе, раз именно вы на всем ставите крест?

— Скорее, точку. Точку в конце. Я вас пугаю?

Я покачал головой.

— Я пережил тот возраст, когда ужас от осознания вашего существования и особенно от моей подвластности вам почти останавливает сердце. Десять лет, пробуждение в одинокой спальне среди ночи. Тогда был леденящий страх. А теперь… — я улыбнулся, — теперь я с этим свыкся настолько, что могу позволить себе отложить страхи до времени.

— Догадливый молодой человек, — бесцветно сказала Эстер, и двинулась прочь, сквозь толпу. Не знаю, каким она пользовалась волшебством и имела ли на это право, но я ощутил резкий, как удар поддых, и такой же болезненный, приказ следовать за собой. Хорошенькая прощальная шутка, без видимого усилия сломавшая мою волю и чувство противоречия. Я рванулся за ней. Огненный язычок глупой гордости лизнул меня: не каждый может похвастать, что вальсировал с самой Смертью. Возможно, порыв этот кончился бы для меня очень плохо, но рука в белом рукаве, отороченном лебяжьим пухом, нежно, но твердо удержала меня.

— Нет, сэр Артур, для вас это пока еще слишком рано.

И я забыл про Эстер, про то, что она вообще существует на свете, и про то, что рано или поздно я все-таки пойду за ней. Власть Соледад была надо мною неизмеримо больше, чем власть Эвелины или даже ее Черной сестры.

Но, как ни странно, кружась в паре с Соледад, я отрезвел. Не было никаких причин считать внимание ко мне прекрасных сестер Салазани следствием моей собственной неотразимости. Эвелину и Эстер я еще мог бы переварить, но ослепительная Соледад ни за что не клюнула бы на мое ничтожество. Не успел я, однако, ни спросить ее об этом, ни назвать ее настоящее имя, в котором я уже не сомневался, как она шепнула мне:

— У меня к вам дело.

И я почувствовал к ней безмерную благодарность за то, что она не стала превращать меня в пузырек в шампанском. Хотя могла бы, видит бог, как никто другой.

— Салазани затеяла игру, — продолжила Соледад через секунду, убедившись в моем полном внимании. — И попросила нас в ней участвовать. Эвелина и Эстер только что мастерски выполнили свою часть плана.

— А вы выполняете свою? — «не поверил» я.

— Мне не нравится то, что делает моя дражайшая младшая сестричка, — сказала моя Белая Дама. — Мне не нравится, когда она пользуется подобными методами, поэтому я сочла необходимым предупредить вас.

— Мне грозит опасность?

Она чуть усмехнулась.

— Не вам, — коротко ответила она, и мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать, кого она имеет в виду.

— Где ваш спутник?

Я огляделся, и даже поднялся на цыпочки, но во всем зале не было и намека на золотую голову Звенигора. Удылгуб со своею красной рожей сидел в кресле и наливался бренди. Салазани я тоже не приметил. Тогда я обратил на Соледад вопросительный взгляд.

— Я в курсе истории со Златовером, — сказала она. — И хотя я ничуть не сочувствую старому саламандру, я считаю, что Салазани — безжалостная, жестокая девчонка, напрочь лишенная чувства меры. Она только посмеется, если ей удастся растоптать еще одну жизнь.

— Вы полагаете, Звенигор смертельно рискует?

— Не смертельно… но это как посмотреть. Разумеется, она не будет его убивать, если сумеет укротить его другим способом.

Я снова поглядел на Удылгуба.

— Вы имеете в виду… она попытается его соблазнить?

— Непременно.

Я недоверчиво фыркнул.

— И вы полагаете, что человек… тьфу, саламандр, испытывающий к ней самую чистосердечную ненависть, так вот запросто возьмет и влюбится в ту, кого считает своим наипервейшим врагом? Это же Звенигор!

— Это — Салазани!

После минуты тишины она заговорила вновь.

— Если даже он не полюбит ее всем сердцем, он наверняка с тою же силой и страстью возненавидит себя. Во всяком случае, измена народу, отцу и себе: от этого треснет пополам любое самое золотое сердце. Он будет сражаться уже не столько с ней, сколько с самим собой, и на долю Салазани придется не так уж много.

У меня опустились руки.

— Звен пойдет на что угодно, — упавшим голосом сообщил я, — лишь бы вернуть отцу жизнь и здоровье.

Она взяла меня за руку и развернула в сторону Удылгуба.

— Посмотри на него, — сказала Соледад. — Он свято уверен в том, что Салазани обещала ему Черный трон. Но он не знает, что она никогда в жизни не держала слова. Ему она говорит: «Потерпи!» А пока он терпит, найдет себе новую игрушку. Не так уж он и интересен, этот гоблин. По своей воле моя сестричка еще никому ничего не отдавала. Так что, боюсь, ваш неосторожный друг попал в большую беду.

— Послушайте, донна Соледад, — взмолился я. — Я не позволю ей вытирать о Звенигора ноги! Если вы хоть немного сочувствуете нам, а очевидно, так оно и есть, иначе вы не начали бы этого разговора, помогите мне найти ту нору, куда она его уволокла и вытащить его оттуда, пока бедный саламандр не потерял голову и честь.

Она подобрала длинный подол и с видом воплощенного достоинства, который весьма ей удавался, двинулась из зала вон. Соблюдая этикет, я с непроницаемым лицом проталкивался следом, но, стоило нам выбраться в пустынный коридор, как мы припустили, что есть сил, словно зайцы, и, остановившись у дверей личных покоев Салазани, откуда доносились знакомые голоса, некоторое время переводили дух, весело глядя друг на друга. Оба мы были озабочены, но я все же не мог не признать, что это чертовски забавная штука — носиться по коридорам дворца Снежной Королевы наперегонки с самой Красотой.

— Ну? — шепотом потребовала она… и я осознал, что весь мой пыл угас. Глядя на высокую дверь, покрытую перламутровой инкрустацией, я ощущал сильнейшее замешательство. Разумеется, Звенигора надо было вытаскивать из западни. Но… КАК?!

Глава 13. Дипломатия Снежной королевы

Теперь, как и тогда, я нахожусь в затруднительном положении. Дело в том, что я собираюсь описать сцену, при которой не только сам не присутствовал лично, но и никоим образом не был информирован ни одним из ее непосредственных участников. С Салазани я не говорил, а Звенигор, кажется, по этому поводу способен только нечленораздельно рычать. Собственно, ЧТО произошло между ними, я знаю. Вот только не знаю, КАК все это было, а потому рискну пространство между прологом, когда мы с Соледад топтались на месте, по-дурацки таращась на запертую дверь и измышляя достойный предлог ворваться, и эпилогом той же истории, заполнить с помощью фантазии, опирающейся на достоверные факты, собственные наблюдения и доподлинно известные характеры.

Ее взгляд был одновременно любопытным и высокомерным. Казалось, что она одновременно сдерживает гнев… и смех.

— И ты полагаешь, — спросила она, — я не знаю в лицо всех, кто представляет для меня хоть какой-то минимальный интерес? Я не люблю, когда меня недооценивают. Неужели, ты думаешь, я не определила бы саламандра, даже в таком привлекательном человеческом обличье? Да еще со знаком королевского слова, — она указала на кольцо. — Ну, вы все еще отрекаетесь от своей личности, принц… или, может быть, уже король Звенигор?

Это было бы бессмысленно. Поэтому он только молча поклонился. Не очень глубоко. Она еще раз дала ему возможность убедиться в своем уме, едко заметив:

— О Клайгеле можете не беспокоиться, о нем отлично позаботятся мои сестры. Уверяю, он не соскучится в их компании. Сестрички охотно предоставят достойную пищу его уму и любопытству. Во всяком случае, я не знаю ничего лучше шампанского и вальса, когда нужно кому-то вскружить голову. Может, и мы потанцуем?

— Я не люблю и не умею танцевать, — сказал Звенигор, мысленно кляня себя за резкость, которая годилась лишь на то, чтобы позабавить Салазани.

— Жа-аль, — протянула та. — Удылгуб — тоже. Тогда, может быть, мы воспользуемся отсутствием наших спутников и обсудим дело, которое завело вас в такую даль от наследственных владений? Раз уж вы, в отличие от Белого принца, явились не танцевать.

Звенигор непроизвольно окинул взглядом зал и, боюсь, в душе проклял мое легкомыслие. Наверняка ему тоже было бы много проще беседовать с Салазани в присутствии третьего лица, нейтрального и искушенного в дипломатии. Она, очевидно, смеялась над ним, а ему не хватало хладнокровия и… невоспитанности, чтобы ответить ей достойно. Он слишком ненавидел эту маленькую шелковую стерву и был слишком озабочен тем, чтобы невзначай не выдать истинных чувств и не испортить то, что еще можно было бы спасти. Впрочем, когда его глаза встречались с ее насмешливым взглядом, ему казалось, что пресловутые истинные чувства для нее далеко не тайна, и что они забавляют ее. Как и весь он сам.

— Ну так как? — нетерпеливо повторила Салазани. — Займемся… дипломатией, или вы, сударь, без ширмы не можете?

— Я к вашим услугам, — сказал Звенигор, обретая если не хладнокровие, то, по крайней мере, его видимость. И пошел за нею сквозь толпу.

Ее личные покои очень мало напоминали конференц-зал. Это была уютная гостиная, уставленная фарфоровыми лампами и прочими безделушками из моржового рога и перламутра. Вся мебель здесь выглядела лишь чуть побольше игрушечной: круглые столики на одной фигурной ножке, козетки и диванчики, обитые шелком, стулья с гнутыми спинками. Поистине, нужно быть эльфом, чтобы двигаться тут без опаски. В углах стояли большие вазы из расписного фарфора. Арочный дверной проем, ведущий в спальню, отделяла драпировка из черного шифона. Там, за ней, тоже горели светильники, и сквозь прозрачную занавесь виднелся кусочек обстановки: изящный комод в стиле ампир и краешек кровати, шириной с футбольное поле, накрытой шкурой полярного медведя.

Салазани предложила Звенигору придвинуть к столику плетеное, на вид почти дачное кресло, а сама заняла высокий вращающийся табурет напротив. Расстояние, разделявшее их, было минимальным. Вероятно, в том, что встречающимся на переговорах дипломатический этикет предписывает держаться в рамках своего физического пространства, есть очень глубокий смысл. Во всяком случае, мой бедный высокоморальный саламандр имел сейчас возможность в этом убедиться. Салазани отлично знала все эти правила, и вполне осознанно вторгалась в его собственное пространство.

— Очевидно, — сказала она, — вашему визиту есть причина. Я далека от мысли, что это-визит вежливости, имеющий целью договоры о сотрудничестве или, хотя бы, взаимном нейтралитете. В таком случае вы не обставляли бы его с такой секретностью и не выгадывали бы с рассудительностью страуса место и время встречи. Все и всегда назначаю здесь только я. Так что, по всей видимости, вы прибыли скандалить. Не имея ничего против вас лично, принц, я все же должна предупредить, что если вы намерены сохранить тон короля Златовера, ничего доброго из этого не выйдет.

— Я прибыл говорить с вами, Салазани, именно о короле Златовере.

Она одарила его обольстительной улыбкой.

— Как здоровье вашего достопочтенного батюшки?

— Про то вам лучше знать, — ответил Звенигор, только что не трясясь от бешенства.

— Совершенно верно. Боюсь, долго он не протянет.

Звенигор рискнул встретить ее смеющийся взгляд.

— А может, хватит?

И получил в ответ пригоршню дразнящего смешка.

— Я не уверена, что урок усвоен, — непринужденно сообщила ему Королева. — И не подумаю снимать заклятье Ледяного Сердца. О, я понимаю, вы привязаны к отцу и всему свету стремитесь доказать свою преданность, хотя могли бы тот же пыл употребить на кого-нибудь более достойного, и куда результативнее. Поймите же и вы меня. Я не обязана сносить провинциальное хамство.

— Если вы настаиваете, я готов принести извинения от лица Златовера и предлагаю продолжить переговоры с того места, на каком они были прерваны.

Она сделала вид, что задумалась.

— Так-то лучше, — милостиво кивнула она в ответ. — Много, много лучше. Пожалуй, мне даже импонирует эта идея. А если в обмен на жизнь Златовера я потребую территориальных уступок?

— Я рассмотрю все ваши претензии исходя из здравого смысла.

— Ну что ж, — решила она. — Я с удовольствием продолжу переговоры с королем… Звенигором. Оскорбивший женщину умрет.

— В таком случае не может быть и речи ни о каких переговорах.

— Ну и что? Я достаточно могущественна, чтобы пожертвовать властью над землями саламандр в угоду личной прихоти.

— Мадам, — сказал Звенигор, — вы занимаетесь политикой. Имея в своей власти жизнь и смерть моего отца и сюзерена, вы должны понимать, что владеете средством давления как на меня лично, так и на весь народ. Если Златовер умрет, вы это средство давления потеряете, а взамен получите смертельного врага в моем лице и войну в придачу.

— Какая прелесть! — хихикнула Салазани. — Еще никто, кажется, не додумался угрожать мне оружием! Меня клянет каждая живая душа, но, признаться, перед моим могуществом склоняется самая гордая голова.

— Я не хочу войны, — напомнил саламандр. — Поэтому я здесь, а не со своим войском. И поэтому я предпочитаю вести цивилизованные переговоры, а не швыряться угрозами. Но мне не хотелось бы, чтобы вы подумали, будто мои угрозы — пустые. Саламандры — единственный народ, чье природное оружие чего-то стоит против вас.

Она встала и, шелестя шелком, прошлась по комнате, лишь невозможностью усидеть на месте выдавая свое нетерпение.

— Давай посмотрим на ситуацию с другой точки, Звенигор. Мне кажется, твои стремления благородны, но не вполне разумны. При всем моем желании найти позицию общих интересов, я не понимаю твоего стремления добровольно уйти в тень. На шаг отступить от трона. От трона, к которому я расчистила тебе дорогу. Если Златовер вернется, твоя личность вновь не будет ничего весить, я знаю ваши порядки. Я предлагаю тебе союз, от которого я получаю моральное удовлетворение, а ты — корону. Твои собственные руки чисты. Мне кажется, ты должен быть мне благодарен.

Он знал, что она не сводит глаз с его лица, ловя малейшую мелькнувшую на нем мысль, и что есть силы стиснул челюсти, чтобы не взорваться яростной руганью. Сейчас она взбесила его до дрожи. И он не собирался поддерживать это ее словно бы случайное «ты».

— Вы полагаете, что корона Златовера — предел моих стремлений?

Она снова села, но не на прежнее свое место, а на сам столик, боком, почти до невозможности сократив расстояние. Теперь, если бы он захотел увидеть ее глаза, пришлось бы смотреть на нее снизу вверх.

— А что, — тихо спросила она, — предел?

Он не ответил, упрямо глядя в перламутровую поверхность стола, отсвечивающую бордовым от сочного цвета шелка, струящегося по ее бедру.

— Принц Звенигор, — прошептала она с искоркой смеха, — ты не боишься проткнуть себе ногтями ладони?

И положила руку на его стиснутый кулак.

— Что-то во мне тебя раздражает?

Сказать по правде, его раздражала ее теплая кожа, ее мягкое, бархатистое тело, светящееся под ажурной золотой сеточкой корсажа, называемого одеждой только насмешки ради. Его бесило то, что, по-видимому, сам он не является для нее закрытой книгой. И еще — аромат духов. Он старался не дышать глубоко, чтобы не позволить этому сладкому яду затуманить и отравить мозг. Когда это она успела вынуть шпильки, позволив рассыпаться волосам?

— Похоже, — засмеялась Салазани, — наши переговоры зашли в тупик.

Она коснулась его подбородка, заставив Звенигора посмотреть на себя, и удерживала, пока он сердитым жестом не отвел ее руку прочь. Но его собственная взбунтовавшаяся рука на долю секунды дольше, чем это было необходимо, удерживала ее кисть.

— Ты предложил за жизнь Златовера территориальные уступки, — негромко заметила Снежная Королева. — Что, если к его короне я тоже добавлю кое-что от себя? Может, хватит этого достойного всяческих похвал героизма?

Огромным усилием воли Звенигор заставил себя подняться на ноги. И обнаружил, что ее тонкий упругий стан под смолистым шелком волос, кажется, в самый раз по его ладоням. Салазани соскользнула со стола в его объятия и оказалась даже ближе, чем он опасался вначале. Он чувствовал ее всю, жадно прильнувшую к нему. Чувствовал холодок лакированных ногтей на своей шее. Ее дыхание касалось его висков и шевелило волосы.

— О чем мы говорим? — засмеялась Салазани. — Надо ли нам вообще о чем-то говорить? И если надо, почему бы не сделать это завтра? Расслабься. Поцелуй меня. Имей мужество хотя бы себе самому признаться, что желаешь меня.

Соледад вопросительно поглядывала на меня. Собственно, она уже исчерпала все, что хотела для нас сделать, и ждала, пока я сочиню достойный предлог сорвать Салазани игру.

— Черт, — сказал я смущенно. — Если не ваша могущественная сестра, то уж Звенигор-то точно сломает мне челюсть, если я вопрусь не вовремя. И даже если сам он впоследствии признает мою правоту, не думаю, чтобы его благодарность облегчила мои страдания.

Голоса за дверью сменили интонации, стали тише. На лице Белой Дамы отразилась искренняя мука, она поглядела на меня так, будто сама была бы рада въехать мне в челюсть, и сделала несколько шагов прочь. Я схватился за голову, потер виски и взялся за ручку.

— Да, — послышался из-за двери отчетливый голос Звенигора, — я тебя желаю… злейшему врагу!

Раздался грохот и женский крик, и, кажется, там что-то еще разбилось, и не успел я подивиться крутизне их секса, как дверь распахнулась, и из будуара Салазани, чуть не сбив меня с ног, вылетел Звенигор в таком бешенстве, что я инстинктивно попытался укрыться за его спиной. Соледад ойкнула и исчезла. Мне показалось, что от уголка рта саламандра через всю челюсть и на шею протянулся кровавый рубец. Потом выяснилось, что это всего лишь помада. Уж не знаю, что предпочел бы сам Звенигор.

В следующие пять минут я очень много узнал о Салазани, о ее возможном происхождении и предположительном родстве с разного рода животными. Клянусь, в жизни не слыхал более чудовищной брани! Это была настоящая фольклорная сокровищница. Сначала ее богатство шокировало меня до немоты, потом я слегка оклемался, достал карандаш и блокнот, и дождавшись, пока меж сочными эпитетами появились более или менее приемлемые паузы, смиренно попросил его повторить все с самого начала, так как там я кое-что не успел записать.

Саламандр коротко хрюкнул и заткнулся. Все-таки, я знал его неплохо. К тому времени мы уже добрались до нашего временного пристанища, и я рискнул намекнуть ему на помаду. Звенигор сгреб в охапку свои старые походные шмотки и скрылся в ванной. Пока я ждал его, меня разбирал самый неуважительный смех. А ждать пришлось немало. Когда он, наконец, появился, то избегал моего взгляда. Кожа на щеке была растерта до красноты. И похоже, в этот раз крутому кипятку он благоразумно предпочел ледяную воду.

— Чего расселся? — бросил он мне. — Немедленно убираемся прочь. Иначе вообще отсюда не вырвемся.

С немалым сожалением я переоделся и упаковал вещмешок. Звенигор, управившийся раньше, смотрел на море за окном. Раза два я заметил, как он передернул плечами. Встрепанный и беспокойный, это опять был Звенигор, которого я знал, к которому испытывал горячую симпатию, а не тот сногсшибательный красавец, привлекший внимание самой Салазани.

— Арти, — вдруг спросил он, — ты считаешь, я не сделал всего, что было в моих силах? Жизнь короля дороже чести принца.

— Это банальность, Звен. Я не люблю банальностей.

Наверное, он опять чувствовал себя самым одиноким саламандром на свете. Почему каждый его шаг чреват жестоким выбором? Ей-богу, слишком много для одного. И сейчас ему нужно было участие всерьез.

— Звен, — сказал ему я, — ты сделал больше, чем в принципе мог. Соледад готова была держать пари, что ты не выстоишь. Она, как никто, знает Салазани. Я бы даже сказал, из этой переделки ты вышел с честью. Знаешь… говорят, что хорошая женщина возвысит, плохая же — низведет, и в этом смысле Салазани чертовски плохая женщина. Если бы ты переспал с ней, это была бы ее победа. Не твоя. Не вытащил бы ты отца, а она бы только посмеялась и в очередной раз получила бы все. Так что все было верно.

— Все верно, — хмуро повторил он. — И все — зря! Я там же, откуда начал. Только… Арти, мне еще паршивее, чем было дома. Неужели я в самом деле не в состоянии ничего изменить?

Он усмехнулся и нервно сплел пальцы.

— Одной вещи я и вправду не пробовал. Надеялся, что до этого не дойдет. Ну да пусть она пеняет на себя.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, холодея и уже угадывая ответ в его кривой от обиды и презрения к самому себе усмешке.

— Разумеется, войну.

На белом мехе покрывала платье Салазани казалось кровавой полосой. Некоторое время Снежная Королева лежала неподвижно, простершись поперек кровати и сжимая голову руками. Худой мускулистый серый кот, ее любимец, спрыгнул с кресла, привлеченный осколками фарфора, и разжег, наконец, искру ее внимания. С тяжелым стоном Салазани села, нашарила ногой пол и подошла к большому, прикрытому ставнями трюмо. Она раскрыла зеркало и некоторое время изучала в нем свое лицо. Потом чуть отодвинулась и, протянув руку, помогла Эстер шагнуть из зеркала в комнату.

Леди Смерть огляделась, присвистнула и устроилась в кресле, поставив на столик бокал с шампанским. Казалось, сама она любуется движениями собственных наманикюренных пальцев.

— Саламандр? — усмехнувшись, спросила она.

Салазани снова забралась на кровать, подсунула под спину подушку и подтянула колени к подбородку.

— Он меня люто ненавидит, — пожаловалась она.

Эстер лениво пошевелила густой бровью.

— Неужели он не оценил твою фарфоровую гостиную, твою изысканно эротичную спальню, эту твою сеточку? Неужели не сработал обычный переключатель сильных чувств?

Салазани выразительно пощупала затылок.

— А тебя когда-нибудь швыряли о стену? — осведомилась она.

В ответ на это лицо Эстер приобрело шутливо оскорбленное выражение.

— Я не позволяю обращаться с собой столь непочтительно. Разреши, однако, предположить, что со стороны маленького невоспитанного варвара это был чистейшей воды акт самозащиты. Салазани… неужели ты и в самом деле потерпела поражение?

Салазани красноречиво промолчала.

— А он очень хорош, — мурлыкнула ее сестра, смачивая губы шампанским. — Юный, пылкий. И абсолютно… ну просто абсолютно тебе неподходящий. Ну это надо же! Саламандр — дух огня и жара. Закономерное завершение твоего извечного стремления к абсурду. Пожалуй, это было бы куда скандальнее гоблина. А знаешь… вы были бы очень красивой парой. Особенно… — она обвела глазами комнату, — здесь.

— Он умрет, — вдруг резко донеслось с кровати. — Он должен умереть.

Эстер засмеялась.

— Проделаешь с ним то же, что с его папочкой?

— Нет.

— Почему?

— Не выйдет. У Златовера была предрасположенность, сделавшая его особенно доступным заклятью Ледяного Сердца. Он в самом деле носил в себе ледяное сердце. В переносном смысле. А Звенигора этим не проймешь. У него в груди пригоршня живого пламени. Ах… — она зажмурилась и обхватила себя за плечи.

Эстер поднялась с кресла и подсела на краешек кровати, поближе к Салазани.

— Что я вижу? — сказала она, улыбаясь. — Похоже, тебя победили, малышка. Я полагала, что с этой стороны ты неуязвима. После всех, кого ты любила…

— Я не любила никого из них, и ты прекрасно это знаешь!

— Тем более! Признайся, у тебя был богатейший выбор. Неужели раньше никто не догадался хватить тебя о стену? Стоило ему сделать это, и ты поняла, что встретила мужчину своей мечты. Он обнимал тебя?

— Заткнись!

— И не подумаю. Салазани, девочка… Ты влюбилась!

— Он умрет. Его получишь ты.

— Я вовсе не уверена, что ты хочешь именно этого.

— Он умрет! — звенящий крик Королевы заставил завибрировать стены. — Мальчишка оскорбил меня, и он умрет! Я его убью. Лично. Собственноручно. Чтобы брызнула кровь, чтобы я смочила в ней руки и губы. Я хочу, чтобы ему было плохо. Так плохо, как мне сейчас!

Она спрыгнула с кровати, сгребла с пола осколки разбитой лампы и прижала их к груди. Эстер никогда еще не видела сестру в крайней степени исступления. Ей казалось, Салазани сейчас взорвется.

— Ты поможешь мне?

— Всеми силами, — леди Смерть чмокнула сестру в щечку. — Немедленно пришлю к тебе гоблина.

Она расхохоталась, увернулась от пущенной в нее туфли и канула в холодную гладь большого зеркала. Салазани вновь бросилась на постель, вонзив зубы и ногти в ни в чем не повинную подушку.

Глава 14. Война с саламандрами

Если бы я слепо следовал принципам, то должен был бы немедленно оставить Звенигора. Как я уже говорил, всеми фибрами души я ненавижу войну. Однако выяснилось, что мои позитивные чувства сильнее негативных, и я счел возможным сообщить своим принципам некоторую гибкость. Я был нужен Звенигору. Не как могущественный союзник и официальное лицо: он не мог меня принудить поддерживать его моей магической силой или статусом наследника Белого трона, а просто как парень, с которым можно было бы попросту, без взвешивания и выбора верных слов, поговорить, посоветоваться и сравнить впечатления. Поэтому я остался с ним и был свидетелем всех предпринятых им действий.

Не так уж много времени, на самом деле, оставалось нам для разговоров. Одна из наиболее бросившихся мне в глаза примет войны — нехватка времени решительно на все. А Звенигор словно нарочно выискивал дела, которые желал бы взвалить на себя лично. Он совершенно спал с лица. И даже в короткие промежутки, когда поручения были розданы, и оставалось только ждать их исполнения, вместо того, чтобы отдыхать в своей палатке, он просил меня поговорить с ним… о чем-нибудь. Часто это имело отношение к военным действиям, в связи с чем его весьма интересовала личность Рэя как самого прославленного полководца в новейшей истории. Иногда он расспрашивал меня о моем опыте противостояния Снежной Королеве. В других случаях мы беседовали о чем-то совершенно безотносительном. Удовлетворяя его лютый интеллектуальный голод, я задумывался о его причине, и пришел к крайне неутешительному и на первых порах очень смутившему меня выводу. Мой саламандр влюбился. Нет нужды уточнять, в кого. Я мог его только пожалеть. Собственно, принцу положено быть влюбленным. Дело-то в том, что эта любовь не стала цветком его души и радостью сердца. За нею стояла измена и потеря чести. Поэтому он забивал себе голову чем угодно, лишь бы изгнать из нее мысли о Салазани. Не о ненавистной противнице, а о той, что трепетала в его объятиях, моля о поцелуе. Кажется, это не очень ему удавалось.

Теперь я понял, какова разница меж нашими образованиями. Звенигора, сына властного короля, с детства обучали воевать. Если бы за это принялся я, я не знал бы, с чего начать. А Звен знал. Прошло совсем немного времени, и он соединился с армией саламандр, в одночасье поднявшейся и выступившей навстречу своему принцу.

И вот я сидел в его до невозможности натопленной палатке, посреди раскинувшегося на холмах военного лагеря, и наблюдал, как принц задумчиво полощет в огне жаровни тонкие пальцы. Меня до сих пор бросало в дрожь от его огненных фокусов, хотя я понимал, что он проделывает это машинально, так, как бы я сам накручивал на палец прядь волос. Я вел очередной отвлекающий разговор, а на соседнем холме, между тем, просматривалось войско Салазани, готовое к завтрашнему большому сражению. Я пытался честно ответить на вопрос, что же такое магия.

— Ну, во-первых, надо очень хорошо знать себя. Собственно, медитация необходима именно для самопознания. Затем — самодисциплина. Никакая власть невозможна без власти над собой. Иными словами, маг должен знать свои ресурсы и уметь правильно ими распорядиться. Самопознанию отведен первый хайпурский цикл. Это — средство воздействия. Затем совершенно необходимо острое внимание к окружающему миру, как к объекту воздействия. Что на что влияет, что с чем и как связано, что к чему приведет. И, наконец, последний цикл — этика воздействия. Знаешь, — я засмеялся, — чем глубже входишь в вопросы этики, тем больше сомневаешься, стоило ли вообще с эти делом связываться. Сплошь да рядом самые благие намерения оборачиваются масштабными катастрофами. У меня были учителя, матерые волшебники. Так вот, чем почитаемее маг, тем осторожнее и реже он применяет Могущество. Рэй в свое время вычислил Хайпур чисто математически, интерполировав Волшебную Страну по минимумам магической активности. Место с наинижайшей энтропией. Я думаю, весь этот этический груз очень сковывает наших мудрецов, и принцам Белого трона, кстати, далеко не самым сильным волшебникам из существующих, приходится преодолевать чертову уймищу моральных преград, чтобы использовать свой дар на что-то существенное. Во всяком случае, деятельных волшебников Хайпур не очень одобряет. Я в самом деле опасаюсь, что подобным отношением они загубят древнее искусство! Все они, исповедуя недеяние, по уши погрязли в даосизме. А Черная магия запретов не имеет.

— Кто написал Черную книгу? — спросил Звен.

— Черная книга-плод коллективного творчества. Рэй, разумеется, не вел дневников, он не был большим любителем бумаги. Основную работу проделала, как обычно, леди Джейн, и, надо сказать, она отнеслась к Рэю очень непредвзято, хотя и не смогла удержаться от сомнительно назидательного финала. Точно знаю, что ей немало помогал Амальрик. Ну и твой покорный слуга внес свою скромную лепту.

Мы замолчали. Огонь в жаровне освещал его похудевшее лицо. У него тоже были этические проблемы. Одна из них возникла на пороге, отдернув полотнище входа и заранее оповестив о себе тяжелыми шагами, бряцанием доспехов и обменом паролем со стражами палатки принца. Проблема звалась дядюшкой Магнусом. Он поклонился мне и вошел. Кажется, он был настроен на разговор наедине, но Звенигор попросил меня остаться. У меня сложилось впечатление, что он сознательно не отпускает меня от себя, потому что ему необходим свидетель. Свидетель того, что сам Звенигор безупречен. Все равно, я уже знал, о чем пойдет здесь речь. Уже не первый день они отчаянно спорили об одной-единственной строчке в своде законов короля Златовера.

— Это всего лишь формальность, принц, — сказал дядя племяннику.

— Но формальность необходимая. Вы уже завоевали право на решение и надели на палец символ королевского слова. Без этой малости у вас нет права вести войска в бой.

— Формальность для вас, но не для меня, — стоял на своем упрямый Звенигор. — Коронный Совет, разумеется, не будет нести перед Златовером никакой ответственности, и вся вина за узурпацию власти ляжет на меня. Я принародно клялся, что не приму корону, пока жив отец.

— Давайте будем смотреть на вещи реально, — предложил Магнус. — Со времени той вашей клятвы прошло несколько месяцев. Вы многое пережили, ваши приключения наложили на вас отпечаток, отрицать который бессмысленно. Ваша преданность принесла вам любовь народа и политический авторитет. Но состояние Златовера не изменилось ни на грош. И нет никакой причины считать, что оно изменится завтра. Что оно успеет измениться раньше, чем старый король умрет.

— Изменится, если я завтра заставлю ее это сделать.

— Навряд ли. Простите. Я согласен, война необходима. Саламандры не обязаны терпеть беспардонность взбалмошной бабы. Но вы не имеете права командовать войском, пока на вашу голову не возложена корона. Это закон.

— Да, изданный для предупреждения мятежа.

— Отдавать приказы войску может только король.

— Простите… — робко вмешался я. — Не могли бы вы точно процитировать закон? Как он в самом деле формулируется?

Звенигор обернулся, ища поддержки, а Магнус прикрыл глаза, словно вспоминая.

— Так и сформулирован: «Войска следуют за носящим корону».

— Право принимать решения, стало быть, не включает в себя высшую военную власть?

— Это только право самому собой распоряжаться, — неохотно подтвердил Звенигор.

— В таком случае, — рассудил я, — следует создать прецедент временной передачи власти. Возьми ты эту чертову корону, а после боя верни ее обратно на голову Златовера. Причем все это проделай перед войском, принародно, с объяснением своих мотивов и причин.

Судя по всему, Магнуса мое предложение совершенно не устроило, он стремился раз и навсегда объявить Златовера покойником и возвести на трон его упирающегося наследника. Он был полон решимости насильно всучить Звенигору все возможные полномочия, чтобы тот окончательно погряз во власти. Мне показалось, что вдали от трона мой друг гораздо счастливее. Должно быть, Звенигор согласился на мое предложение исключительно из вредности, хотя я видел, что перспектива своими руками снять с неумершего отца пригоршню пламени — знак верховной власти — не дает ему места себе найти. Однако, по всей видимости, другого выхода не было.

Рассветало поздно. Стояла вторая половина ноября, первый неуверенный снег покрывал сухую землю, цепляясь за пучки сухой желтой травы. Под прикрытием ночной тьмы войска Салазани спустились с холма в просвистываемую холодным северным ветром ложбину. Земля была гулкая, промороженная, и отзывалась на шаги, словно бубен. Салазани входила в пору силы. Ночной заморозок особенно крепок был там, где почва понижалась. Стоявший рядом со мной Звенигор осматривал развернувшуюся перед ним картину. Я тревожно следил за выражением его лица. Честно говоря, я не видел, чем наша позиция предпочтительней. Но он засмеялся.

— Она учла рельеф местности, климатические условия и преобладающие ветра, — пояснил он. — То есть всю метеорологию, входящую в ее компетенцию. Она знает в ней толк и намерена ее использовать. А вот главного моего козыря не заметила.

— Что у тебя в рукаве?

Он притопнул.

— Братишка, под нами — торфяник. И не зови меня саламандром, если я не сумею выжать из него все, что в моих силах.

Он снова был в своей эксклюзивной броне с оплавленными после предыдущего дела кольцами, и всей повадкой напоминал взъерошенного охотничьего сокола на перчатке. Мне захотелось, чтобы он слегка остудил пыл.

— Не думаю, что она очень уж проста. Вспомни, при ней Удылгуб, а тот воевал всю предыдущую жизнь, и семь лет-под началом самого Рэя.

— Это другая война, — возразил Звенигор. — Совсем другая. Удылгубу наши средства и не снились. Думаю, что Салазани — тоже.

Однако прежде, чем отдавать приказ, необходимо было завершить неприятное для него дело. Он поманил меня за собой и зашагал через лагерь к месту построения войска.

Там, окруженный стражей, лежал колоссальных размеров железный противень, полный пылающих углей. Дюжина закопченных кочегаров непрерывно метала в костер все новые и новые порции топлива, а в огне покоился тот, ради кого и заварилась вся эта каша. Уж не знаю, по каким кошмарам носило его в стране беспамятства, но тутошние страсти явно ничуть его не беспокоили. Мерзлая земля под противнем не только оттаяла, но даже обуглилась и выглядела язвой на безмятежном фоне первого снега.

Стоя рядом со Звенигором, я взглядом окинул лагерь саламандр. Наверное, он в принципе не отличался от любого другого такого же лагеря. Вот только костер Златовера в самом его сердце. И прочие язвы на теле земли, чуть курящиеся пепелища, оставленные большими кострами, коих здесь вчерашней ночью было несметное множество: в преддверии битвы этот народ не отказывал себе в главном удовольствии. Весь склон нашего холма был испятнан следами стоянки, и дым от них поднимался в прозрачное до хрустальности, необыкновенно нежное предзимнее небо. Я смотрел в оживленные лица солдат и вспоминал, что Звенигор говорил мне о воинственности своего народа. Методы войны сопряжены у них с чувственным наслаждением, а потому их энтузиазм, явно бросающийся в глаза, был вполне объясним и понятен. Почему-то именно сейчас я почувствовал дикую неизбывную усталость. Честно говоря, я искренне возненавидел лежащего в огне старика. Туда ему и дорога, Звенигор, очевидно, лучше, и, я знал, очень многие здесь разделяют те же чувства. Многие, но не тот, чье чувство и слово весили больше всех прочих совокупных чувств и слов.

Войско уставно преклонило колена, когда Звенигор вышел вперед и обернулся к ним. Однако в их взглядах читалось любопытство, сомнение и ожидание. Они тоже знали закон, я готов поручиться, что пока Звен носился тут, пытаясь уладить дело миром, диадохи времени не теряли. Саламандры были прекрасно осведомлены насчет прав и обязанностей своих военачальников и королей.

— Я призываю в свидетели всех, кто видит меня и слышит мои слова, — сказал Звенигор. — Эта война ведется не ради выгод, земель или контрибуций. Я выступаю в защиту жизни своего сюзерена, в силу особых обстоятельств не имеющего возможности лично поднять меч и возглавить войско. Поэтому я согласен временно принять корону моего отца. Перед лицом войска я обещаю, что к вечеру сегодняшнего дня корона вновь будет возложена на чело того, кто — один! — имеет на нее законное право.

Он сделал паузу.

— Если же я буду убит, прошу того, кто окажется со мною рядом, снять символы власти с моего трупа и вернуть их владельцу.

Он сказал все, что хотел, и мне казалось, я чувствовал, как замирает его сердце. Он опустился на колени у изголовья Златовера и погрузил руки в пламя его короны. Некоторое время ленточки огня скользили меж его пальцев, словно привыкая к ним, а потом, под дружный восторженный ах строя, Звенигор снял огненный обруч с головы отца, помедлил и опустил корону на свою голову.

Когда он встал и повернул ко мне бледное, напряженное лицо, я подумал, что вижу короля. Пусть на час. В белом рассеянном свете язычки пламени казались бледными, почти невидимыми, день съедал их яркость, но каким-то чудом его было достаточно, чтобы высветить силу, гордость и красоту этого лица и освятить его право на власть. Корона шла ему больше, чем Златоверу.

— Да здравствует король Звенигор! — выкрикнул Магнус, пытаясь закрепиться на завоеванных позициях. Звен убил его взглядом, но клич понесся по рядам, подхваченный и размноженный с энтузиазмом, доказавшим, что массам в принципе наплевать на душевные терзания. Да и сама история судит нас по делам, а не по словам и намерениям.

Лицо Звенигора было таким, будто он только что совершил преступление. На счастье, для самоедства ему не хватило времени. Кто-то подвел ему Гейзера, он вскочил в седло и огляделся.

Лица саламандр выразили благоговейный восторг. Должно быть, так же нормальные смертные глядели на моего отца, Александра Клайгеля, когда тот разъезжал верхом на драконе. Привыкшие сражаться в пешем строю, коня эти создания воспринимали как чудовище, и готовы были обожествить своего короля на час за то, что он так легко управляется с огромной четвероногой тварью.

К задней луке седла Звенигор привязал аркан, а к нему — пропитанную маслом паклю. Ее подожгли, и он пустил коня вскачь, проносясь вдоль строя и поджигая за собою сухую траву. Огненная черта рассекла склон, и воины с восторженным кличем бросались в пламя, мгновенно видоизменяясь и овладевая огнем. Такое я видел впервые. Вот оно, главное наступательное оружие саламандр. Ширящийся, растущий вал огня, направляемый несметным множеством огненных ящериц, беснующихся, слаженно кувыркающихся от избытка сил и положительных эмоций.

Резкий порыв колючего ледяного ветра со стороны Салазани заставил меня забиться поглубже в плащ, но на вал огня он оказал только возбуждающее действие, вздув пламя еще выше. Сила войска превозмогла противный ветер, и вал покатился вниз по склону, против направления ветра, оставляя за собою дымящуюся выжженную полосу. Занялся торф, и войско саламандр вовсю использовало его горючую силу. Вот, правда, пелену едкого дыма тянуло на нас. Я закашлялся и прижал к лицу платок. Потом догадался, что если взобраться на Касторку и подняться немного выше на холм, можно возвыситься над дымом и спокойно наблюдать все, что происходит на поле боя. Звенигор занял позицию рядом со мной. Его, привычного, дым ничуть не беспокоил.

— Несколько атак с разных позиций поколеблют ее боевые порядки, — пояснил он для меня. — Пяток болезненных ударов, и только тогда-решающий штурм, в который я пойду лично. До тех же пор каждый удар должен выглядеть решающим.

Ветер прекратился. Видимо, Салазани убедилась, что ей не удастся развернуть обратно неумолимо накатывающий вал огня, рябящий огненными телами саламандр. Она готовила что-то другое. Никто и не ждал, что она сдастся быстро. Саламандры оставляли за собою опустошенную, выжженную землю, этот черно-коричневый след на снегу напомнил мне рисунки в учебниках по военному делу, где направления ударов изображаются точно такими же стрелками. Только сейчас все эти стрелки безжалостно выжигались прямо на теле земли, в их натуральную величину. Салазани, по крайней мере, никогда не причиняла непоправимого ущерба. Я покосился на друга. Он-то о чем думает?

— Ты же знаешь, — хмуро сказал он, — я не хотел этой войны.

— Что, по мне так заметно?

— У тебя такой вид, будто тебя сейчас вырвет.

— Извини.

— Ага, — воскликнул вдруг Звен, — вот она что придумала! Это серьезно. Но я ждал.

Со стороны океана на поле брани надвигалась иссиня-черная, набитая мокрым снегом туча. Оказавшись над войском саламандр, окруженным облаком невыносимого зноя и вплотную сцепившимся с войском Салазани, объединявшим мириады мелких, безжалостных, колючих созданий, в совокупности составляющих снежный буран и теряющих свою лютость в соприкосновении с чудовищным жаром, оно рассыпалось тяжелыми влажными хлопьями. Сцену боевых действий затянуло паром. Огонь стал притухать. Звенигор, нагнувшись с седла, отдал адъютантам несколько негромких приказов. Если это временное отступление и беспокоило его, то — не слишком. Со своего места я видел, что там, где пламя уже погасло, с земли, развезенной в грязную кашу огнем и водой, поднимаются саламандры в человеческом обличье, злые, как все обыкновенные солдаты, и схватываются грудь с грудью с подданными Снежной Королевы. Я видел, как их теснят. Салазани-то не утратила поддержки своей стихии. Она вновь ткала ледяной ураган, готовясь смести прочь остатки армии противника его чудовищным стылым дыханием. Звенигор молчал, окаменев в седле, и я догадался, что он переживает тяжелый момент. Вновь потянуло холодным ветром, бледные язычки его огненной короны взметнулись ввысь, заржал и вздыбился встревоженный Гейзер.

Вопль неожиданного потрясения со стороны рядов Снежной Королевы, с которым смешался торжествующий рев тысяч глоток саламандр, заставил моего друга неистово расхохотаться. Я вгляделся в даль. Вот он, главный козырь Звенигора.

Забитое дождем и снегом пламя не погасло, но ушло в богатую торфом почву, пробралось по поддерновым пластам в самый лагерь противника и там уже вырвалось из-под земли. Казалось, что сам Сварог пришел на помощь своим родичам. В единый миг вспыхнули укрепления. Земля под ногами Салазани горела в буквальном смысле, и лагерь ее объяли смятение и ужас. Самым непостижимым и неотъемлемым качеством саламандр в моих глазах была их способность заставить пламя делать то, что им нужно. Я представлял себе, что там творилось! То же, что учинил Звенигор в той Ратуше, когда расправлялся с Железной Сворой. Только сейчас в рядах войска Снежной Королевы бесновались тысячи охваченных берсеркерским безумием саламандр. Если их гасили в одном месте, пламя прорывалось в другом, непредсказуемое, как и положено стихии. Я видел, что Салазани пытается маневрировать, нащупывая уязвимые места то с одного, то с другого фланга и направляя туда потоки ливня. Однако маневренность огненной дружины неизменно превышала маневренность дождевой тучи, пламя очень ловко уходило в землю там, где для него не было условий, и прорывалось вновь и вновь, огненными рукавами рассекая противника на удобные для истребления группы.

Звенигор торжествовал. Это было первое его сражение и первая его победа, и он пил ее, как вино. Он лучился восторгом и не сводил с поля битвы глаз. Пожалуй, взметнувшийся у бордового шатра Салазани зеленый штандарт мы заметили одновременно.

— Переговоры! — воскликнул он. — Она просит переговоров! Арти, а ведь я шутя мог бы ее сейчас додавить.

— А стоит ли? — вопросил я, чувствуя от всех этих страстей невероятную слабость во всем теле. — У тебя есть условия, выполнения которых ты хотел бы добиться. Ты сам клялся, что тебе не нужны земли и контрибуции. Да и зачем тебе выжженная земля?

Он в миг успокоился, отдал приказ адъютантам, и через несколько минут вал огня откатился от Салазани, оставляя за собой дымящуюся полосу ничьей земли. Звенигор сделал великодушный жест, позволив огню погаснуть на всем пространстве, разделяющем лагеря. Оттуда, от Салазани, под зеленым штандартом переговоров выехал одинокий всадник. Приглядевшись, я распознал в нем Удылгуба. Звенигор тронул Гейзера навстречу, а я последовал за ним. Мне хотелось его сопровождать, и я никак не мог упустить сей исторический момент.

Закопченный гоблин с опаленной гривой и свежими ожогами явно был в центре схватки. Он долго и пристально разглядывал невозмутимого саламандра, потом перевел тяжелый взгляд на меня.

— Ваше присутствие означает поддержку Светлых Сил? — хрипло спросил он.

— Оно означает только мою личную дружбу и интерес, — парировал я. — В этой войне не применяется Могущество Белого трона. Я представляю наблюдающую сторону.

— Тогда к делу, — буркнул гоблин. — Салазани предлагает прекратить бесполезные и крайне досадные потери среди наших подданных и решить ваше спорное личное дело поединком. Вы согласны?

— И кто же выйдет против меня? — поинтересовался Звенигор. — Ты?

— Она сама. Надеюсь… — гоблин хищно наклонился и полыхнул искренней ненавистью. — Она тебя убьет!

Пока Звенигор соображал, я лихорадочно строил поведенческую схему Удылгуба. Меня до глубины души изумила неадекватность его реакции. Если он не знал, что произошло меж Звенигором и Салазани, он был бы лично к нему равнодушен. Если знал-был бы ему благодарен. Я видел только одно здравое объяснение, а именно: с появлением на горизонтах Салазани Звенигора гоблин потерял все. А это значило, что Снежная Королева без памяти влюбилась.

— Она просила также напомнить, — добавил Удылгуб, — что заклятье Ледяного Сердца не из тех, что продолжают действие после смерти автора. Если ты убьешь ее, Златовер вернется к жизни.

— Черт, — растерянно промолвил Звенигор. — Чтобы я — против… бабы?

Глава 15. Большой день короля Звенигора

Поземка проникала под неплотно застегнутое полотнище входа, и я ежился и переминался с ноги на ногу, когда ее ледяной язык облизывал мои щиколотки. Мама умерла бы, если бы увидела, как я по нынешней погоде щеголяю в летних сапогах. Без шерстяных носков. Никто не подозревал, что Приключение затянется.

Темная внутренность палатки Звенигора освещалась лишь пламенем короны на его голове. Оба саламандра не обращали никакого внимания на глупые мелочи вроде сквозняка. Звенигор, кажется, пребывал в том же состоянии легкого шока, что и час назад, когда Удылгуб передал ему вызов Салазани. Мы тогда решили, что вопрос требует обсуждения, и сейчас соображали, как ответить.

Магнус считал, что все это затеяно Снежной Королевой с единственной целью: дать войскам желанную передышку, и возмущался тем, что мы сразу же не ответили решительным отказом. Салазани можно было бы додавить, победа сама падала в руки, и, с его точки зрения, совершенно незачем было осложнять дело личным поединком. Мы оба прекрасно видели его закулисные мотивы: он не имел никакого желания заполучить на свою голову восставшего Златовера. Поэтому он лично не был заинтересован в смерти Салазани, а патриотизм не позволял ему желать поражения королю, на возведение коего в сей ранг пришлось потратить столько сил и нервов.

Кажется, эти двое ни по какому вопросу не могли прийти к единому мнению.

— Дело лишь в том, — съязвил Звенигор, — что нанесет моей чести больший ущерб: отказ от поединка или же поединок насмерть с женщиной? Арти… ты-то почему молчишь?

Магнус метнул в мою сторону недовольный взгляд. Ему, как самому приближенному к трону лицу, было очень неприятно, что его король, игнорируя его мнение, просит совета у постороннего… и даже не саламандра. Я становился для него неудобен, но, честно говоря, меня это очень мало волновало.

— Ну что я могу тебе сказать?! — почти взмолился я. — Это же война! Я бы рад потрепаться с тобой о магии, основах мироздания, истории последних лет, моральных нормах или семейных отношениях. Но что я могу посоветовать тебе в делах войны, когда сама мысль о ней мне отвратительна? Что?! Только чувствую, — я поглядел на него просительно, — не надо вам драться!

— Почему?

Я, может, и сказал бы, почему, не будь тут второго саламандра. Даже если бы Звен страшно обиделся. Вместо этого, главного довода я привел, на мой взгляд, второстепенный.

— Она тебя убьет.

Они фыркнули в один голос, в кои-то веки сойдясь во мнениях, но я развил свою мысль:

— Я бы на твоем месте постарался не думать о ней, как о женщине.

Звен — вот лицемер! — в притворном изумлении заломил бровь, но меня это не остановило.

— Салазани — бессмертный дух. Она существует миллионы лет. За это время у нее были возможности овладеть самыми разными искусствами. Думаю, среди них числится и фехтование. Ну а ты? Как часто тебе доводилось всерьез держать в руках меч? Это даже не твоя природная техника. Ей-богу, Звен, у нее в этом деле куда больше шансов.

— Почему ты думаешь, что это будет меч? — заинтересовался Звенигор.

— Вы до абсурда противоположны, — объяснил я. — Как плюс и минус бесконечность, как полюса магнита.

Это сравнение я привел специально, ведь разные полюса притягиваются, а разноименные бесконечности встречаются где-то там… Впрочем, для моих практичных собеседников подобные пассажи были слишком сложны. И неуместны.

— Честный поединок предполагает равное оружие. Значит, ты не имеешь права пользоваться огнем, а она — бурей. Единственное, в чем вы схожи, так это в способности принимать человеческий облик. Значит, это было бы человеческое оружие. Меч.

Звенигор потянулся, снял со спинки кресла свой меч и стянул с него ножны. Светло-серое лезвие заиграло отраженным светом, и тем же светом полыхнули его глаза.

— Ты и в самом деле думаешь, Арти, — мягко сказал он мне, — что я ее не убью? После всего, что я тут натворил, пожалуй, мне остается только доказать тебе твою неправоту. Ее смерть поднимет моего отца. Я не поверну с полдороги.

Да, наше Приключение из застенчивого принца сделало короля, и, кажется, только он один еще не осознал этого. Звенигор спросил у нас совета и решил по-своему. Он встал, подошел к выходу, отдернул полотнище и кликнул вестового. Тот вырос на пороге, и король сказал ему:

— Передай Снежной Королеве: «Я согласен. Двуручный меч».

И обернулся ко мне.

— Арти… будешь секундантом?

Потом мы неторопливо ехали вниз по склону, уже вновь заботливо припорошенному непрерывным снегопадом. Я на Касторке плелся сзади, и мне было на редкость паршиво. Какой смысл в том, что два, очевидно, влюбленных придурка собираются насмерть искрошить друг друга? Воображение услужливо предоставило мне на выбор два варианта исхода. Я, как воочию, увидел Салазани, напоровшуюся на беспощадную сталь, ее остановившиеся глаза, распахнутые, изумленные неожиданной болью, ее волосы и багровый шелк на снегу. Удылгуба, рычащего от ненависти… уносящего ее на руках, как ребенка. Или себя, приподнимающего с земли золотую голову Звенигора. Его кровь на моих руках. Пальцы, стиснувшие меч, который никому уж больше не ляжет в руку. Осиротевший костер Златовера, ради которого-все. Дьявол, я не знал, какая из картин причинила мне большую боль. Каково-то будет другому, тому, кто останется в живых? Я страстно не желал, чтобы они дрались, но мое желание не решало тут ничего, а потому мне оставалось лишь проследить, чтобы поединок был честным. Почему-то мне казалось, что на Удылгуба здесь плоха надежда.

Они уже ждали нас. Салазани и ее секундант Удылгуб. При виде короны Снежная Королева угрюмо усмехнулась, но в следующую секунду ее брови гневно сдвинулись.

— На мне нет брони, — вызывающе сказала она. — Я — женщина, двуручный меч сам по себе достаточная для меня тяжесть.

Она была в бордовых брюках и тунике того же цвета, отороченной черным мехом. Очень красивая на белом снегу. Удылгуб и я согласились, что ее требование справедливо, и Звенигор скинул кольчугу и шлем, оставшись с непокрытой головой и в костюме из мягкой темной кожи, какой надевают под доспехи. Удылгуб взялся мерить мечи, чтобы убедиться, что разница клинков не превышает допустимую. А я смотрел на Салазани и дивился. Что она сделала с собой, что Звенигор сделал с ней? Сейчас она казалась очень похожей на Соледад, но без того характерного следа — или бесследья — бессчетных веков, отмечавшего внешность ее сестер. Она выглядела совсем юной. На ней не было косметики, и косу она, без причуд, просто туго заплела. Ее лицо побледнело и похудело, на него лег отпечаток решимости и гнева, и ярко полыхал румянец ярости. Сейчас она не была, как тогда, на балу, недосягаема, неуязвима в своем цинизме, неотразима в своей власти. Я бы сказал, она сама забыла о том, что создана бессмертным духом. Она выглядела лет на девятнадцать. Я видел юную женщину, которую пребольно задели, трясущуюся от потребности отомстить. Или умереть. Жаждущую заполучить если не самого своего противника, то, на худой конец, его смерть. Или навязать ему свою. С потугой на угрюмую иронию я подумал, что феминизму лучше бы доказывать право на существование менее смертоубийственными способами. И, наверное, только один Удылгуб точно знал, чьей смерти он будет рад.

Я встал рядом с гоблином. Поединок — поединком, а все же не было у меня к нему доверия. Не хотел бы я, чтобы Удылгуб невзначай оказался у Звена за беззащитной спиной. Оба войска со своих позиций с напряженным интересом наблюдали за нами. Точнее, за ними.

Первые же удары утвердили меня в моем опасении. Новичком Звенигор не был, но Салазани, очевидно, имела право зваться Мастером Клинка. Они кружили, топча снег и пожирая друг друга рысьими взглядами. Оба были одинаково легки на ногу, но Салазани казалась более острой, более агрессивной. Более точной. Звенигору на отражение ее атак приходилось тратить больше сил, и меня совсем не обнадежили капельки пота, появившиеся над его бровями. Голубоватый переливчатый клинок противницы маячил у него перед глазами, и она, без сомнения, чувствовала, что превосходит его. Ей это нравилось. На пятнадцатой минуте она заулыбалась. Звенигор ушел в глухую защиту, стараясь тратить лишь минимум сил. Парировал и уклонялся, временами оскальзываясь на растоптанном снегу. И первая кровь этого поединка тоже принадлежала ему. Салазани рассмеялась, когда ее меч задел его бицепс, рассек тунику и мышцу, и на снег упали алые капли. Как розы. Первый успех придал ей азарта. Когда я отговаривал Звенигора от поединка, я и подумать не мог, что окажусь настолько прав. Она играла с ним. Он хоть и не поморщился, но теперь уже берег руку, держась к противнице чуть боком, что ограничивало его подвижность. За эту осторожность пришлось расплатиться неглубокой, но длинной царапиной в правое бедро. Потом острие ее меча чиркнуло его по ребрам, и лишь проворство, с каким он отпрыгнул назад, чуть не потеряв равновесие, спасло его от тяжелой раны. Все эти мелочи не могли оказать на исход мгновенного действия, но они напоминали о себе. Они жгли. Они причиняли беспокойство. Они сочились кровью. Они давали Звенигору понять, насколько он уязвим. Помимо ненависти к женщине, убивавшей его отца, он должен был бы сейчас чувствовать ненависть к ней же, убивавшей его самого. Два раза он ее побеждал, и она явно желала доказать, что третий — за ней. Доказать свою значимость и власть, которые у него достало наглости отрицать.

Но время шло, а мой друг, получая все новые и новые досадные царапины, именно те, от которых и защитил бы его доспех, все же держался. Покамест он ухитрился не сделать ни одной фатальной ошибки. Она была искуснее, но он — выносливее и физически сильнее. Если не считать действия мелких ран, время и эмоции Салазани работали на него. Она могла позволить себе азарт и натиск, а за ним стояло нечто большее, чем доводящая до безумия личная прихоть. Приняв обличье женщины отнюдь не атлетического сложения, Салазани вместе с его привлекательностью обрела и его недостатки. Ее дыхание становилось короче, движения — чуточку медленнее. Она начала уставать. В ней закипала досада от того, что ей не удается разделаться с ним шутя. Наверное, так буйный пациент психиатрической клиники бросается на обитые ватой стены. Похоже, они оба перешагнули рубеж, до которого дело могло решить чье-то искусство, и теперь оставалось ждать, чьи колени подкосятся раньше.

— И не думай даже! — прикрикнул я на гоблина, вполне оценив прицельный взгляд, каким он смерил оказавшуюся в опасной близости перед ним звенигорову спину. — Я тебя контролирую!

Он знал, что я почти принц, а потому подчинился и даже отступил на шаг, будто ничего и не замышлял. Я внезапно пожелал, чтобы отсюда убрались обе армии, которые жаждали, чтобы их военачальники что-то доказали, оба секунданта с их нездоровым любопытством, Златовер со своим костром и своими проблемами. Может, тогда бы эти двое бросили валять дурака напоказ. Ей-богу, лучше бы они целовались!

На гарде ее меча был стальной крюк, предназначенный для захвата меча противника. Казалось, что вначале, желая немедленной крови, Салазани позабыла о нем, но сейчас, когда силы понемногу выравнивались, она вспомнила о нем, как о лишнем своем шансе. То, что она, как будто, больше не стремилась в очередной раз достать Звенигора комариным укусом, немного облегчило ему жизнь, и в свою очередь он активизировался. Он даже провел несколько недурных атак и вытеснил Салазани из круга истоптанного снега. Выбившиеся из косы смолистые пряди трепетали на ветру. Особенность боя на двуручных мечах — в его медленности. Это не сабля и не шпага, во время поединка сравнимые то с ртутью, то со сверкающей сетью, опутывающей бойца. Двуручный меч-вещь тяжелая и грубая, и чтобы отправить противника на тот свет, приходится изрядно попотеть. И очень многое решает здесь физическая сила.

С резким металлическим звуком клинок Звенигора угодил в захват крюка. Салазани ликующе вскрикнула и дернула меч в сторону и вверх, уводя его себе за голову. У нее не хватило силы сломать меч, но разве есть для бойца унижение большее, чем выпустить оружие из рук? Тут бы и свершилась ее полная победа… если бы сцепление между пальцами Звенигора и рукоятью было хоть чуточку меньше. Вот где сгодилась та его шальная выдумка! Ребристая поверхность удержалась в ладони, и меч Салазани в одно мгновение превратился в заложника собственного пленника. Она не могла манипулировать им, отягощенным весом намертво сцепившегося с ним чужого меча, и собственным весом Звенигора в придачу. Пытаясь удержать меч в руках, в рывке, повторяющем движение Салазани, Звенигор потерял равновесие и обрушился на свою противницу. Честно говоря, все это вышло совершенно случайно! В поисках опоры его левая рука отпустила меч и ухватила Снежную Королеву за волосы. Оба, не выпуская оружия, покатились по снегу, Звенигор оказался сверху, и, ни секунды не медля, прижал коленом ее вооруженную руку. Салазани вскрикнула и выпустила меч. Звенигор за волосы оттянул ей голову назад и приставил оружие к горлу.

И тут все встало. Удылгуб рванулся было на помощь своей Королеве, но та сверкнула на него диким взглядом:

— На место! Победа честная.

И, уже Звенигору:

— Ну, чего ты ждешь? Короля Златовера освободит только моя смерть. Ну же! Или слабо на бабу руку поднять? Уж я бы на твоем месте не колебалась!

В этом не могло быть ни малейшего сомнения. Ее глаза и щеки полыхали от унижения и ненависти. Три раза из трех, на чистых амбициях и удаче одолел ее какой-то провинциал, ничтожество, не имеющее понятия о расстановке мировых сил. И только немедленная смерть могла прекратить эту пытку жгучим стыдом и оскорбленным самолюбием. И она жаждала принять смерть от его меча.

Но… он не убил ее. Он поднялся, оставив ее лежать в снегу, и, даже не отряхиваясь и никому не сказав ни слова, позабыв про Гейзера, прихрамывая на раненую ногу, повесив голову, устало поплелся в свой лагерь. Салазани со стоном села, гоблин бросился к ней, но она и взглядом его не удостоила, смотря вслед уходящему. Выражение ее лица менялось. Впрочем, до выражения ее лица именно сейчас мне не было никакого дела. Я схватил поводья обеих лошадей, подобрал с земли кольчугу и шлем, которые когда-нибудь Звенигор должен будет передать потомкам, и помчался следом. В безмолвно уходящем Звенигоре было что-то очень нехорошее.

Я подбежал к его палатке и столкнулся с выходящим Магнусом. Вельможа, кажется, был доволен исходом, хотя и небезуспешно скрывал это.

— Он никого не хочет видеть, — честно предупредил он меня.

Словно в подтверждение его слов из палатки опрометью вылетел вестовой. Невзирая на его протестующий окрик, я бросил ему поводья и нырнул в палатку. Я всерьез боялся, что Звен вытворит какую-нибудь непоправимую глупость.

Он сидел в углу, прямо на полу, закрыв лицо руками. На мое появление он поднял голову. Даже обрамленное пламенем, его лицо показалось мне серым.

— Ты когда-нибудь видел настоящее ничтожество? — спросил он осипшим голосом. — Смотри. Ну это надо же… пройти весь путь… и повернуть, не сделав последнего шага. Держать в руках победу… и обронить ее. Проиграть все! Скажи, как я мог ее не убить?

— А разве бы ты мог убить ее? — в свою очередь спросил я, опускаясь рядом на корточки.

— Я был должен.

Он снова спрятал лицо в ладонях. По-моему, он расплакался от бессильного презрения к себе. Я хотел бы сказать, что ни в жизни, ни в литературе не встречал никого лучше и достойнее него, но, по-моему, он не стал бы слушать. Его нельзя было оставить одного.

Так мы сидели некоторое время, не обращая никакого внимания на усилившуюся суету вокруг палатки. Довольно долго там слышались интенсивные препирательства, потом полотнище входа откинулось, и на пороге вырос давешний перепуганный вестовой.

— Ваше величество, — робко сказал он, преклоняя колени.

Я уже открыл было рот, чтобы шугануть его прочь, но он успел ляпнуть нечто совершенно невообразимое:

— Ваше величество… Его величество… другое… король Златовер пришел в себя!

— Что?!

Звенигор так вытаращился на него, что я чуть не расхохотался. Звен упругим движением — и откуда силы взялись! — поднялся на ноги и торопливо зашагал через лагерь, через толпу, сопровождаемый тревожными взглядами и шепотками.

Златовер сидел в своем костре, словно на огненном троне, и узловатые пальцы его ощупывали волосы и лоб. Звенигор остановился перед отцом. Несмелая улыбка тронула его губы. Он понял. Как и я.

— Добрый вечер, отец.

Ястребиные глаза Златовера обратились на сына. Несколько секунд оба молчали, и я с замиранием сердца ждал, когда моему другу воздадут должное.

— Вот она где, — угрюмо усмехнулся старый король. — А я-то, оказывается, жив. Поторопился ты, сынок. Перебрал полномочий.

Звенигор, словно только что вспомнив, опустился на колено, снял корону и протянул Златоверу. Тот выхватил ее из его рук и водрузил на собственное чело. Вслед за чем встал.

— Поторопился… — повторил он с мрачным сарказмом. — Что ж, лучше поздно, чем никогда. Стража!

Толпа зашевелилась, пропуская кого-то.

— Арестуйте принца Звенигора!

Тихий шорох изумления пронесся по рядам саламандр, но и только. И я понял, почему Звенигор так отчаянно не желал брать на себя королевские полномочия. Никто здесь не встанет и не скажет, что все, сделанное им, сделано на благо и во имя короля. Никто Златоверу не пискнет и слова поперек. А ведь если бы Звен собственноручно не снял и не вернул венец, старик был бы низложен, поскольку «войско следует за носящим корону».

Темные фигуры выросли по бокам Звенигора. И тут произошло то, чего я безотчетно ждал почти с самого начала Приключения. Звен взбунтовался. Ей-богу, такого надругательства не выдержала бы ни одна преданность, что уж говорить о таком пылком существе, как юный саламандр. Правой рукой он выхватил из ножен меч, левой — факел из чьих-то рук.

— Руки прочь! — выкрикнул он срывающимся фальцетом.

Те отшатнулись, оставляя его в неприкосновенном кругу. Как с мечом, так и с огнем никто из них не рискнул бы выйти против Звенигора. Воспользовавшись секундным замешательством, Звен растолкал не очень-то сопротивлявшийся народ, взлетел на Гейзера и размашистым галопом пустил его вниз с холма. В лагерь Салазани. Златовер велел было преследовать и остановить принца, но потом махнул рукой. Наверное, я никогда и ни к кому не испытаю большего презрения, чем к этому алчному до власти старику, который, чуть открыв глаза, хватился короны и, не разобравшись, не выслушав ни от кого ни слова, насмерть оскорбил единственного, кто оставался ему безупречно верен. Как огонь, опаливший возжегшую его руку. Я отвернулся и стал смотреть в спину Звенигору, влетевшему в лагерь своей недавней противницы.

Я понял. Похоже, я вообще здесь единственный, кто способен понимать Звенигора. Это была для него последняя возможность сделать то, что хотелось. Что непременно надо было сделать. Последняя возможность самому собой распорядиться. Он не мог упустить ее. И еще я подумал, что с этой безропотной сменой короля саламандры больше мне не симпатичны.

Он на полном скаку влетел в лагерь Салазани и осадил Гейзера прямо перед ее шатром. Полотнища раскинулись, и Салазани вышла навстречу. Рванулась вперед… и, скрестив на груди руки сделала полный достоинства шаг назад. Наверное, она была тогда потрясена не меньше. В тот момент, когда он швырнул ей ее жизнь, она знала, он терял все, для чего жил сам. Результаты всех своих трудов. И в тот же миг Звенигор стал значить для нее неизмеримо больше, чем Златовер. Она сняла заклятье Ледяного Сердца, сделав ответный дар. Не уступив ни в чем.

Думаю, они обошлись без слов. Вот их безмолвный диалог.

Его прямой взгляд. Спасибо.

Чуть приподнятый в кривой усмешке уголок рта. Не за что. Не стоит.

И сразу — взгляд искоса. Задержишься? Останешься?

Его опущенные глаза. Прости. Не могу.

Сведенные брови. Увидимся?

И вспышка яростной надежды в нестерпимо голубых глазах. Буду жив!..

Конь танцевал под ним, переминаясь на месте: должно быть, Звен безотчетно слишком туго натягивал поводья. Он даже не спешился. Наверное, опасался, что тогда не сможет уйти. Вот так и поговорили. Без прикосновения. Без поцелуя. А потом он развернул коня и вновь направился в свой лагерь. К своему отцу и сюзерену. Невесть откуда вывернулась Соледад, и Салазани с плачем упала в объятия сестры.

И тогда я сказал себе: «Какого черта!» Должен же я хоть чем-то проявить себя в этой сказке? С самого начала я был своему герою абсолютно бесполезен. И потому, пока Звенигор скакал навстречу аресту, я протолкался к Златоверу, преклонил колено, как он привык, представился и рассказал ему все, что он пропустил, валяясь в коме. Не знаю, к чему он прислушивался: к моей искренности или к моему титулу. В самый раз, когда я закончил, Звенигор ворвался в лагерь, соскочил наземь, бросил меч и встал неподвижно. Сдался на милость своего короля. Стража тут же окружила его, но никто не посмел его коснуться. Златовер смотрел на сына, который без него тут стал мужчиной. Потом сделал рукой отстраняющий жест, и кольцо стражи разошлось и рассосалось в толпе.

— Иди сюда, — велел король. Ни слова благодарности. Никакого признания неправоты.

И Звенигор пошел, а я стоял и смотрел, как он уходит от меня, от Салазани, и вообще от своей сказки. Какой большой был у него день! Он принял корону — и отрекся от нее. Он победил в битве и в поединке. Он выиграл все, все потерял и все получил обратно в дар. Понял, что любит и любим. Обрел короля и отца, был им оскорблен и унижен, и утратил на его счет последние иллюзии. Добился воплощения смысла своей жизни, сделал все, что хотел… и теперь уходил, жертвуя свободой своей воли, своего ума, своей личности. Вновь в тень трона. Будто и не было героя, умницы, храбреца, а остался только сын короля Златовера. Невнятный какой-то персонаж. Мне стало грустно, я стоял совсем один и, пользуясь наступившей кромешной тьмой, давился дурацкими слезами. Когда все это начиналось, я и помыслить не мог, что это будет сказка о неблагодарности.