Глава 20
Кэт
— Боже мой, — кричу я, глядя на фигуры, стоящие в лесу лицом к нам и не двигающиеся с места. — Кто они?
Что они такое?
Я начинаю паниковать, выпрямляюсь, но тут Крейн обхватывает меня за талию и прижимает к своей груди. Каким-то образом его член снова становится твердым, его горячая, скользкая длина прижимается к моей ягодице.
— Мы должны были их увидеть, — говорит он мне на ухо. — Это значит, что все работает. Ритуал все еще в силе.
Я в ужасе смотрю на фигуры. Некоторые из них явно люди, возможно, призраки, с ранениями в груди, у некоторых проломлены головы, другие выглядят целыми, если не считать подбитых глаз и ртов, открытых в беззвучном крике. Другие — темные и призрачные, с красными глазами, острыми зубами, и…
Я смотрю вниз, туда, где Крейн обнимает меня за талию.
Его рука теперь просто тень.
— Крейн? — вскрикиваю и пытаюсь посмотреть на него через плечо.
Его лицо исчезло. Вместо этого он превратился в воплощение тьмы, движущуюся, дымящуюся бездну с двумя малиновыми точками вместо глаз.
— Кэт, — говорит призрачный монстр нечеловеческим голосом.
— Помоги! Бром, он… — кричу я, поворачиваясь лицом к Брому, чтобы попросить его спасти меня, но Брома там больше нет.
Вместо этого передо мной стоит на коленях всадник без головы, в черных кожаных доспехах и плаще, с гноящейся раной на месте головы.
— Нет! — кричу я. — Нет, нет!
— Кэт, — шипит тень мне на ухо. — Я же говорил, что это случится, все в порядке, ты с нами.
— Это всадник, — удается мне произнести. — Это всадник!
Всадник тянется ко мне своими руками в черных перчатках, и я снова кричу. Заношу локоть назад и тычу его в ребра тени. Я даже не чувствую, как она касается, но она отпускает меня, я вскакиваю на ноги, пытаясь убежать.
— Хватай ее! — кричит тень. — Не дай ей разорвать круг!
Я кричу, бегу к краю поляны, подальше от собравшихся упырей, мои ноги скользят по мокрой траве, но я почти на месте, почти…
Вскрикиваю, когда сильные руки обхватывают мои икры, прижимая меня к земле, руки смягчают падение.
— Прижми ее, — приказывает тень, и я брыкаюсь, пытаясь вырваться, но тут всадник переворачивает меня на спину, поднимает мои руки над головой и фиксирует запястья на месте. Человек-тень надвигается на меня с занесенным ножом, его бедра оказываются на моих, и его вес не дает мне вырваться. — Полегче, Кэт, мы стараемся не причинить тебе вреда.
— Кэт, Катрина, — говорит существо без головы. — Все в порядке. Все хорошо. Это мы, Бром и Крейн.
— Нет, нет, — кричу я, заливаясь слезами, верчу головой, чувствуя, что сердце вот-вот вырвется из груди и убежит прочь, потому что я не могу выдержать все это. — Вы не они, вы не они.
— Это мы, — говорит тень. — Сладкая ведьмочка, пожалуйста, ты должна принять решение увидеть нас настоящими. Это страх. Сейчас вокруг нас множество существ, которые внушают тебе этот страх, играя с твоим сознанием, потому что им нравится. Ты знаешь нас, ты чувствуешь нас.
Я сопротивляюсь, но они слишком большие и сильные.
Я их пленница.
Я умру от их рук.
— Нарци, — говорит всадник. — Сейчас я не всадник. Я просто Бром. Твой Бром. Постарайся увидеть. Забудь обо всем и посмотри на меня. Пожалуйста, Нарцисс, сделай это ради меня.
Последнее «пожалуйста» звучит так отчаянно, что внутри меня что-то ломается.
И внезапно образ всадника начинает таять. Бром, мой угрюмый, мрачный Бром, снова появляется в поле зрения, его голова на месте.
— Ты видишь меня? — спрашивает он, глядя на меня сверху вниз. Я отчаянно киваю. — Ты видишь Крейна?
Я сглатываю и поднимаю голову, увидев Крейна, прижимающего мои ноги. В руках у него нож, но, по крайней мере, тени нет, только его бледное, подтянутое тело, освещенное свечами.
— Вижу, — шепчу я Крейну, и облегчение захлестывает меня, пытаясь прогнать ужас. Это он. Это Крейн, мой учитель, мой возлюбленный, с густыми черными волосами, острыми скулами и опущенными уголками рта.
— Хорошо, — говорит Крейн, мягко улыбаясь мне.
Но улыбка эта мимолетна.
— Теперь мы будем держать тебя крепко, потому что дальше будет больно, а я не хочу, чтобы ты убегала. Нам нужно продолжать. Хорошо?
Я киваю, задерживая дыхание и стараясь не извиваться, несмотря на то, что он сказал мне, наблюдая, как он берет нож и прижимает его прямо к моей ключице, а затем проводит им между грудей.
— Ах! — я вскрикиваю, боль становится еще сильнее, чем раньше, и когда поворачиваю голову в сторону, чтобы отвести взгляд, смотрю на темных духов, парящих по другую сторону круга.
Они ждут, когда мы оступимся.
Питаются моей болью.
— Прости, — говорит Крейн, и теперь нож проходит по животу, я пытаюсь пошевелиться, чтобы избежать боли. — Пожалуйста…
Кажется, что нож вонзается глубоко, кровь заливает живот. Я пытаюсь пошевелиться, встать и убежать от этого, но они прижимают меня к земле, и я извиваюсь под ними, невыносимая агония охватывает каждую клеточку моего тела.
Я издаю крик, и звук эхом разносится по лесу, прежде чем Бром зажимает мне рот рукой.
— Нельзя привлекать внимание, — напоминает он, но я кусаю его за руку.
Он морщится, но не отпускает меня, даже когда я кусаю сильнее, а Крейн проводит острым кончиком ножа по моему пупку, и, наконец, останавливается.
Боль проходит.
Я закрываю глаза и выдыхаю в ладонь Брома, когда мое тело расслабляется, превращаясь в тряпичную куклу. Я опускаюсь на траву, мое сердце учащенно бьется, внутри гудит, как будто в меня ударила молния. Энергия внутри бурлит, как поток силы.
Бром убирает руку, и я слышу, как он кряхтит, чувствую капли влаги на своей груди и понимаю, что он снова порезал ладонь.
Я открываю глаза, чтобы посмотреть на него, и вижу его руку в руке Крейна, сжатую в кровоточащем рукопожатии над моим телом, кровь стекает вниз. Они оба смотрят друг другу в глаза с лихорадочной напряженностью, в них смешиваются боль и тоска, любовь и история, и я снова испытываю укол ревности. У этих мужчин есть то, чего нет у меня, они делятся секретами, они общаются в тени, их влечение друг к другу запрещено, а любовь тем более. Между ними существует связь, частью которой я не могу стать, но все равно хочу этого.
Словно услышав меня, Крейн отрывается от пристального взгляда Брома, его глаза встречаются с моими.
И его глаза расширяются.
— Кэт, — говорит Крейн, задыхаясь. — Твои глаза.
Бром смотрит на меня сверху вниз и хмурится.
— Они золотые, — шепчет он.
— Золотые? — спрашиваю я, мое сердце трепещет, я нервничаю. — Почему у меня золотые глаза? Что это значит?
— Энергия, — восхищенно произносит Крейн. Затем выражение его лица становится решительным. — Нельзя тратить ее впустую.
Он протягивает руку и проводит ладонью по моему телу, прямо по кровоточащему порезу, а затем Бром делает то же самое с противоположной стороны, потом опускает другую руку и обхватывает мою грудь, проводя окровавленными большими пальцами по соскам, превращая их в маленькие бугорки.
Я прерывисто вздыхаю, мои бедра приподнимаются, хотя Крейн все еще прижимает меня к земле.
— По крайней мере, ты учишься справляться со своим страхом, сладкая ведьмочка, — бормочет Крейн, слезая с меня, и мои ноги покалывает из-за тяжести. — А теперь ложись на бок.
Он хватает меня за бедра и переворачивает так, что я оказываюсь лицом к темным фигурам на опушке леса, которых теперь становится все больше. Закрываю глаза, чувствуя, как кровь стекает с моего тела на траву.
— Бром, опустись туда и влей мое семя обратно в ее влагалище, — требует он.
Бром хмыкает, кладет голову мне между ног и начинает водить языком по моим бедрам, пока я слышу, как Крейн уходит. Открываю глаза и оглядываюсь назад, увидев, как Крейн приближается с маленьким пузырьком бледно-желтого масла, наливает его себе в руки и затем размазывает по своему члену. Ствол угрожающе поблескивает в тусклом свете, и по горячему взгляду серых глаз Крейна я понимаю, как он планирует заявить на меня права.
Он опускается на колени, проводит смазанной маслом ладонью по моему бедру, шипя от боли в порезе, затем проводит пальцами по моей заднице.
— Бром, подними ей ногу, — хрипло говорит Крейн. Бром повинуется и, схватив меня за бедро, приподнимает, засовывая пальцы мне в вагину. Я издаю сдавленный крик, когда он проникает глубоко, внутри все еще влажно как от семени Крейна, так и от моего собственного возбуждения. Затем я чувствую, как Крейн сзади прижимает головку своего члена к моему самому сокровенному месту.
— Теперь все будет по-другому, — шепчет Крейн, убирая волосы с моих плеч. — Это будет приятно. Со временем дискомфорт исчезнет, правда. Если ты подчинишься мне.
Я чувствую, как другой рукой он сжимает свой член в кулак, крепко прижимаясь ко входу в меня сзади.
— Я буду первым мужчиной, который трахнет тебя здесь, — говорит Крейн, его голос дрожит от нетерпения, заставляя меня дрожать в ответ. — Первым, кто прольет семя в твою тугую маленькую попку. Красавчик, может, и лишил тебя девственности, но я заберу это.
Крейн не входит в меня сразу, как я того ожидаю. Вместо этого он погружается, дюйм за дюймом, его толстая горячая головка, скользкая от масла и возбуждения, проталкивается мимо моего входа, затем глубже, и я не могу дышать, не могу думать. Начинаю извиваться, пытаясь справиться с вторжением. Из-за того, что он большой, мне больно — да, больно, и все же я хочу большего. Это кажется таким чужим и непривычным. Боль пронзает меня насквозь, и я не знаю, как от нее избавиться. Я сейчас ничего не понимаю, я в смятении чувств, и мне некуда деться.
— Заставь ее открыться для меня, красавчик, — говорит Крейн, прерывисто дыша и продвигаясь дальше. — Помоги ей расслабиться.
Бром с наслаждением набрасывается на мое влагалище, его язык атакует, а губы успокаивают, и, да, теперь я чувствую, что раскрываюсь, хочу большего, боль отступает, член Крейна входит полностью. Я все еще задыхаюсь, как будто из моих легких выкачали весь воздух, и все же мне хочется смеяться над тем, насколько это приятное и странное ощущение. Я чувствую лишь двоих мужчин.
— Смочил ее? — говорит Крейн хриплым голосом, хватает меня за волосы, запрокидывая голову назад, пока у меня не начинают слезиться глаза.
Бром издает звук согласия, от которого я едва не схожу с ума, в то время как Крейн тихо ругается у меня за спиной, продолжая входить.
— Боже, она такая тугая, Бром, — стонет Крейн сквозь стиснутые зубы. — Ты бы знал. Она так сильно меня сжимает.
Бром стонет в ответ, и я пытаюсь обхватить его голову своими бедрами.
— Черт, — говорит Крейн, тяжело вздыхая. — Я долго не продержусь. Ложись на спину, Бром. Доведите друг друга до оргазма, пока я здесь заканчиваю.
Внезапно Крейн выходит, и вслед за его отсутствием возникает ощущение пустоты, опустошенности, а затем он перемещает меня так, что я оказываюсь на четвереньках, прижатая к Брому, член которого теперь у моего рта, а мое влагалище — возле его губ.
Не колеблясь, я беру в рот влажную и твердую длину Брома, его бархатистая кожа обжигает, и я наслаждаюсь соленым ощущением его возбуждения на своем языке, когда он тянется ко мне ртом, проделывая то же самое со мной. Мы оба задыхаемся от желания в унисон, словно мы — одно существо, плененное похотью.
Крейн, тем временем, продолжает руководить нами. Он хватает меня за бедра, и на этот раз без колебаний. Он пронзает меня своим членом одним сильным толчком, и я задыхаюсь, в то время как Бром приподнимает бедра, погружаясь глубже в мое горло. Как и раньше, я чувствую себя сбитой с толку, потерянной из-за того, что эти мужчины глубоко внутри меня, но когда Бром берет в рот мой клитор, все выходит на другой уровень.
— Ты бы видела то, что вижу я, — хрипит Крейн, вытаскивая член, потом снова вводит, у меня перехватывает дыхание, я схожу с ума от самого утонченного ощущения из всех, от мягкости его яичек, прижатых к моему набухшему входу, от одного прикосновения мне становится больно.
— Вы оба подо мной, оба так прекрасны, так ошеломительны. Вы темные и трепещущие создания; падший ангел и воскресший дьявол объединились в одно целое и принадлежите мне, только мне, вашему богу.
Затем он с дрожью выдыхает и снова начинает произносить какие-то слова нараспев, низким, гортанным голосом, который словно исходит откуда-то из глубины души Крейна, из темного и неизвестного места, откуда черпается магия и рождаются заклинания. Это вызывает во мне трепет ужаса, единственное чувство, способное разорвать запутанный узел желания, секса и вожделения, в который мы превратились.
— Я снова кончаю, — шепчет Крейн, его пальцы впиваются в мои бедра, он отпускает их только для того, чтобы больно шлепнуть меня по заду ладонью. Я вздрагиваю, член Брома проникает глубже в мое горло, его язык орудует внутри меня. То, что происходит с одним, влияет на всех нас. Теперь мы правда объединены, энергия внутри меня становится ярче, горячее, как будто пение Крейна подстегнуло ее, как заклинатель змей.
— Теперь вы принадлежите мне сердцем, телом и душой. Вместе, вот так, — говорит Крейн, издавая низкий, дрожащий стон. — Вы мои. Здесь нет места ни для кого, кроме нас, — он еще раз сильно шлепает меня по заду. — Я кончаю. Тебе лучше повторить за мной. Давай еще раз, сладкая ведьмочка, еще раз.
Ему не нужно повторять дважды. Мое влагалище так напряжено, что это причиняет боль.
Язык и губы Брома ласкают мой клитор, пока я не достигаю точки невозврата, его член начинает дергаться и набухать у меня во рту, а темп Крейна становится диким и неровным, как будто он больше не контролирует себя.
Мы трое кончаем одновременно, я поглощаю семя Брома, я — сосуд для семени Крейна, и в глубине души осознаю, что вокруг нас монстры, духи, которые хотят нас, которые умирают от желания попробовать то, что у нас есть, и хотя они не могут заполучить нас, они могут забрать всадника.
«Возьмите его», — думаю я, обращаясь к ним, надеясь, что они меня услышат, даже когда оргазм вырывает мои мысли из головы, и я поддаюсь приливу. «Заберите Всадника у Брома. Он тот, кто вам нужен, он тот…»
Я не могу закончить. Вскрикиваю, громко и неудержимо постанывая, продолжая сильно кончать, раскаленная добела энергия внутри меня наполняет каждую жилку, прыгая по моей душе, как светлячки в банке.
В этот момент я больше не ведьма.
Я богиня.
И меня поглощают два темных бога.
Затем свет гаснет. Я падаю сверху на Брома, стараясь не раздавить его все еще пульсирующий член, и переворачиваюсь рядом с ним, Крейн выходит из меня. Я не могу думать, не могу дышать, не могу говорить. Я просто здесь, и все. Есть только мы.
Закрываю глаза и чувствую, как мое тело уплывает по темному течению, унося в безопасное место, и не знаю, как долго я так лежала, но только когда я почувствовала, как руки Крейна обхватывают меня, и он целует меня в затылок, осознаю, что мы все еще в центре круга, в середине долины, в лесу, среди этих существа.
Они тоже разговаривают, их голоса тихие и невнятные.
— Не сработало, — говорит Бром. В его голосе нет разочарования, просто констатация факта.
Я открываю глаза и вижу, что Бром сидит рядом со мной, подтянув колени к груди, и смотрит на лес.
— Ты знаешь наверняка? — осторожно спрашивает Крейн.
Бром кивает.
— Мы все еще связаны. Его сейчас здесь нет, но… мы связаны. Ритуал не сработал.
Крейн выдыхает и снова прижимается губами к моей голове.
— Хорошо, — тихо говорит он. — Хорошо, — он убирает волосы с моего лица, его движения мягкие и ласковые. — Мы знали, что с первого раза это может не сработать. Всадник был привязан к тебе заклинанием, наложенным Сестрами, так что, конечно, разорвать его будет сложнее. Нам больше повезет в полнолуние, а если нет, то в Самайн. Я продолжу учиться. Я не откажусь от тебя, Бром. Мы не откажемся.
Бром смотрит на нас, его брови опущены, черные глаза скрыты в тени.
— Может, не так уж и плохо держать во мне всадника, если уж на то пошло.
Я вздыхаю и сажусь прямо.
— Ты серьезно? Нет, Бром. Ты не можешь всю оставшуюся жизнь оставаться одержимым гессенским солдатом. Мы вытащим его из тебя. Несмотря ни на что.
Он смотрит на Крейна.
— Возможно, я смогу научиться жить с ним.
— Об этом не может быть и речи, — сухо отвечает Крейн. — Ты хочешь провести остаток своих ночей в цепях?
— Уверен, у тебя не возникнет с этим проблем, — бормочет он, отводя взгляд.
— Я хочу спать хоть иногда, — возмущенно говорит Крейн. — Не будь таким мизантропом. Этот ритуал для всех нас в новинку. Со временем мы научимся. Возможно, темная луна работала против нас. Мы не знаем. Но попробуем еще раз, и никто из нас, включая тебя, не будет терять надежды. Слышишь?
— Да, сэр, — говорит он ровным голосом, потом оглядывает поляну. — Что нам делать с призраками?
Я прослеживаю за его взглядом, тени все еще стоят на краю круга, их голод ощутим.
— Мы подождем, пока действие эликсира не закончится, — говорит Крейн. — Это скоро должно произойти. А затем я завершу церемонию и разомкну круг, — он вздыхает. — Потом вернемся в наши постели и постараемся немного поспать, если сможем.
Голос Крейна звучит так устало, и я не могу не посочувствовать ему, ведь он должен быть уверен, что Бром не причинит вреда тем, кто живет в кампусе. Но это необходимо, ведь если Бром находится под стражей, злой дух не убивает людей.
По крайней мере, мы так думаем.
Глава 21
Бром
В темноте я выполню твой приказ.
В темноте я буду ждать.
Пока ты не проснешься.
Чтобы впустить меня.
Используй меня, Эбрахам Ван Брант.
Позволь мне управлять тобой. Позволь мне быть твоей силой.
Ты больше никогда не будешь чувствовать себя одиноким.
Мне снится черный лес. Я — ворон среди деревьев. Смотрю вниз на три обнаженных тела. Я вижу себя, Кэт и Крейна. Я вижу нас такими, какие мы есть на самом деле — язычниками. Мы больше не цивилизованные люди, не божьи создания; мы животные, поддающиеся самым примитивным, бездумным желаниям — совокупляться, размножаться и получать удовольствие. Использовать, подвергаться насилию. Хотеть, жаждать и домогаться.
Я наблюдаю за нами сверху, Кэт в центре как сосуд для нашего семени, для нашей силы. Она светится изнутри золотом, ее волосы блестят, как кукурузный шелкопряд, ее тело — солнечный огонь, и она наслаждается этим проявлением своей истинной сущности. Ведьма, богиня, любовь всей моей жизни. Мы с Крейном — просто два язычника, искримся. Она — пламя. Она всегда будет пламенем.
Я взмахиваю крыльями и взлетаю, летя сквозь тьму и туман, пока он не рассеивается, и я парю над Сонной Лощиной. Пролетаю мимо своего старого дома, где живут родители — или люди, которые притворяются моими родителями. Я знаю, что они не мои. Не могу доказать, у меня никогда не было такой возможности, но я знаю, что это так. Они просто воспитатели. У них была работа, и она заключалась в том, чтобы растить меня. Никакой любви ко мне, никакого спасения или защиты. Меня растили, как любимого бычка на ферме. Когда цель будет достигнута, меня отправят на бойню. Цель не за горами. Мое тело порежут на куски и скормят свиньям.
Я продолжаю лететь прямо в город, кружа над полицейским участком.
Меня притянуло сюда во сне, но теперь я начинаю думать, что это вовсе не сон.
Потому что я видел это своими собственными глазами.
Его глазами.
В задней части участка есть маленький домик.
Вот куда он идет.
Вот куда я иду.
Вот где кровь течет по доскам пола.
Где человек теряет свою жизнь.
Теряет голову.
Я ни о чем не жалею.
***
Я просыпаюсь от того, что Крейн снова храпит. Знаю, что он смущается, когда я упоминаю об этом, но я не могу перестать. Видеть стыд на обычно невозмутимом лице Крейна — это подарок судьбы. Видеть румянец на его бледных щеках — нечто новенькое. Но, по правде говоря, его храп успокаивает. Это значит, что он отдыхает, а такое случается с ним крайне редко. Это значит, что он доверяет мне настолько, что готов дать слабину, даже если его главная цель — присматривать за мной. Возможно, это единственный раз, когда я вижу, как он по-настоящему сдается.
Иногда это все, чего я от него хочу. Чтобы он подчинился и сдался мне.
Хотя бы раз.
И по-настоящему стал моим.
Так что я лежу, зажатый между стеной и Крейном. Места почти нет, но я не против прижиматься к его твердой спине, к его упругой заднице.
Бледный утренний свет начинает проникать в окно. Свечи догорели за ночь. Я двигаю рукой, и порез на ладони немного щиплет, несмотря на то, что Крейн натер рану целебным маслом. Не знаю, во сколько мы вернулись в общежитие. Нам пришлось подождать на поляне, пока действие наркотика не закончится. Кэт немного поспала, и я почти задремал. Затем Крейн сказал, что пора уходить. Он завершил ритуал, когда призраки исчезли.
Мы отвезли Кэт в ее комнату и помогли ей забраться внутрь через окно. Есть вероятность, что Сестры заметили нас, поскольку они теперь пристально наблюдают за Кэт, трудно сказать, будут ли у Крейна неприятности, если заменят меня с ним. Полагаю, мы еще услышим об этом, если это так.
Затем мы рухнули в постель Крейна, наши тела были истощены сексом, кровью и магией.
Крейн даже не заковал меня в цепи.
Но все в порядке.
Ему больше не нужно этого делать.
У нас с всадником есть соглашение.
Его аппетит можно утолить.
Его можно контролировать.
Я просто обязан давать ему что-то взамен.
Я должен делать все, что в моих силах, дабы он был доволен.
Крейн глубоко вздыхает и шевелится. Я обнимаю его, и он осторожно протягивает руку, обхватывая пальцами мое обнаженное запястье.
— Бром? — осторожно спрашивает он заспанным голосом.
— Да? — бормочу я ему в затылок. Его волосы пахнут костром, хотя прошлой ночью мы его не разводили. Думаю, от меня тоже так пахнет. Это запах язычников.
— Ты не в цепях, — комментирует он.
— Нет, сэр, — говорю я ему, двигая рукой так, чтобы схватить его за пальцы. — Ты не проявил должной осмотрительности, — добавляю я, зная, как это ранит его гордость.
Я слышу, как он сглатывает.
— Ты был здесь всю ночь?
— Если под «всей ночью» ты подразумеваешь те пару часов сна, то да. Как думаешь, ты бы заметил, если бы я ушел?
Он стонет, проводя рукой по лицу.
— Не знаю. Я хочу спать неделями. Как думаешь, им не будет все равно, если я не приду сегодня преподавать?
— Вероятно, это вызовет подозрения у Сестер.
Он снова вздыхает, а затем слегка поворачивается, оглядываясь через плечо, чтобы встретиться со мной взглядом.
— Ты не убежал. Хороший мальчик.
Хотя и не убежал, я не заслуживаю его похвалы. Не сейчас.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я, проводя пальцами по его волосам. — И почему ты хочешь спать неделями?
Он задумывается, его темно-серые глаза скользят по моему лицу.
— Я разочарован. Недоволен собой. Ритуал должен был сработать. Мы все сделали правильно. Это должно было изгнать всадника.
Правда так и хочет всплыть на поверхность. У меня постоянная потребность быть честным с ним. Но я не могу все испортить, пока нет.
— Мы попробуем еще раз, — заверяю я его.
Он поворачивается, сдергивая одеяло, и я оказываюсь прижатым к стене. Наши члены становятся твердыми, когда прижимаются друг к другу.
— Ты кажешься другим, — говорит он, обнимая и по-хозяйски кладя руку мне на затылок.
— Каким? — шепчу я, не в силах отвести глаза от его проницательного взгляда.
— Возможно, счастливее? Хотя я бы никогда не назвал тебя счастливым. Это слишком педантичное слово. Ты кажешься… — он задумчиво покусывает зубы, — менее мрачным. Что меня удивляет. Потому что я чувствую себя бездарью, зная, что всадник все еще с нами. Не могу представить, что ты чувствуешь.
— Думаю, я начинаю привыкать, — осторожно признаюсь я.
Его глаза незаметно сужаются.
— Ты думаешь, что сможешь спрятаться за этой мрачной внешностью, сохранить свои секреты, но я знаю тебя, Бром. Я читаю тебя, как открытую книгу. Я знаю, о чем ты думаешь.
— О чем я думаю? — бросаю я вызов, и мой пульс учащается.
Он долго смотрит мне в глаза.
— Ты влюблен в меня, — он говорит это так просто, что я не могу удержаться от смеха. — Не смейся, — упрекает он меня. — Ты знаешь, что это правда. Я не говорю, что ты любишь меня, скорее, тебе так кажется.
— Ты говоришь размыто, — с трудом выдавливаю я.
Я благодарен, что он не сказал того, о чем я думал. Не знаю, какие у меня чувства к Крейну. В одну минуту я его ненавижу, в другую — завидую, в следующую — чувствую себя с ним в безопасности, а потом — люблю его. Вдобавок ко всему, я так сильно желаю его, что это сводит меня с ума и злит. Но все это выходит не нарочно. Я отдаюсь ему весь.
— Не говори, что это не правда, — говорит он. — Позволь мне помечтать.
Но я слышал, что он сказал Кэт прошлой ночью. Я слышал, что он сказал мне.
Я люблю его. Я люблю вас обоих, хочу вас обоих, нуждаюсь в вас обоих. Иначе я умру.
Прошлой ночью Крейн растопил мое сердце, хотел я того или нет.
Как я уже сказал, какими бы ни были мои чувства к нему, у меня нет выбора.
— Ты ревновал меня к Кэт прошлой ночью? — спрашивает он, и его глаза темнеют от вожделения.
— Да, — отвечаю я, и от воспоминания его члена внутри нее мой желудок скручивается в узел. — А ты ревновал?
— Да, — сурово отвечает он. — Она принадлежит мне. Чувство, которое я испытываю к ней, — это не просто забава. Это поглощает меня целиком.
Он не дал мне договорить.
— И что это значит? Что нам с этим делать?
— Ничего. Это ревность. Это всего лишь чувство, которое ощущается по-разному. Оно не обязательно должно быть плохим. Мы просто чувствуем и справляемся с этим, и думаю, нам нужно смириться с тем, что если мы будем делиться, то будем и ревновать. Как будто с нами в комнате есть еще один человек.
— Еще один человек, — бормочу я.
Он делает паузу, и легкая улыбка появляется на его губах.
— Если это поможет, думаю, Кэт тоже ревновала.
— Да? — это действительно немного помогает.
— А как же иначе? — объясняет Крейн. — Ты спал в моей постели всю прошлую неделю. Ты со мной каждую ночь, а она нет. Я уверен, она очень хочет присоединиться к нам.
— Мы должны исправить эту несправедливость, — говорю я, не в силах сдержать улыбку.
Крейн замечает это, кладет руку мне на щеку и смотрит печальным взглядом.
— Ты уверен, что не влюблен в меня, красавчик?
Но прежде чем я успеваю что-либо сказать, он целует меня так крепко, что я чувствую это всей душой.
И моя душа начинает гореть.
***
Несмотря на то, что Крейн неделями хотел спать, после того, как мы довели друг друга до оргазма и вместе приняли ванну, то продолжили наш день. Он использовал совсем немного своей магии, чтобы ускорить процесс заживления наших ладоней, не желая привлекать внимания к одинаковым шрамам, а затем мы отправились на утренние занятия.
Моим первым уроком была история, так что я не видел Крейна и Кэт до вечера. Я даже не мог сосредоточиться. Пока учительница — никак не могу вспомнить ее имя — без умолку рассказывала о процессах над салемскими ведьмами, я мог думать только о прошлой ночи. Зрелище сладострастного, мягкого тела Кэт, покрытого нашей кровью, и то, как глубоко она взяла меня в рот, и как безжалостно Крейн входил в нее… Я хотел этого снова. Меня не волновала ритуальная часть, я просто хотел того развратного секса в лесу. Я хотел чувствовать себя свободным.
И, по правде говоря, я хотел кончить в Кэт. Я хотел прижать ее к земле, пронзить своим членом и излить свое семя глубоко в ее влагалище. Знаю, что это запрещено из-за того, что запланировали Сестры. Именно поэтому мне нужно держаться от нее подальше, так что можно кончить только ей в рот, и любое отклонение от правил может привести к трагическим последствиям.
Но я ничего не могу поделать со своим желанием. Это то, чего я всегда хотел.
Сейчас я люблю Кэт даже больше, чем вчера.
Я хочу жениться на ней, несмотря ни на что.
Хочу, чтобы она забеременела, что бы ни говорил Крейн.
Хочу ее душу и ее любовь так же сильно, как и он.
Несправедливо, что у меня этого нет только потому, что Сестры и ее мать с самого начала так распорядились. Почему я должен страдать из-за этого?
«Ты не должен страдать», — говорит мне всадник. Его голос звучит так громко, что я замираю, думая, все в классе это слышат. Оглядываюсь по сторонам, но никто не обращает на меня внимания.
«Ты не должен страдать, Эбрахам Ван Брант».
«Ты можешь взять то, что тебе причитается, что тебе обещано».
«А если ты этого не сделаешь, то сделаю я».
«Удовлетворить меня будет сложнее, чем ты думаешь».
— Нет! — я вскрикиваю, с громким скрежетом отодвигая свой стул от стола.
Поднимаю глаза и вижу, что теперь на меня смотрит весь класс.
Учительница с любопытством хмурится.
— Ты можешь возразить, Бром, но в 1694 году у ведьм не было выбора, — продолжает учитель, снова поворачиваясь к доске. — Единственными двумя ковенами, которым удалось спастись, были Девотус и Эрусиан. Оба этих клана были врагами, которые сдали друг друга властям.
Я качаю головой. Всадник обычно не разговаривает со мной днем, и он никогда раньше не был таким шумным.
Он никогда раньше… не читал мои мысли.
Или, возможно, именно это он всегда делал.
— Бром, — снова говорит учительница, и я смотрю на нее.
— Да?
— С тобой все в порядке? Твоя рука?
Я опускаю взгляд и вижу, что порез на руке снова открылся, кровь размазалась по столу.
— Ох, — смущенно говорю я. — Это просто порез от бумаги.
Я вытираю руку о штанину, затем провожу рукой по крови на столе, чтобы стереть ее.
— Лучше сходи к медсестре, — говорит она мне. — Ты свободен, — она недовольно корчит губы, а затем смотрит на класс. — Говорят, что этих ковенов больше не существует, но ходят слухи, что оба, возможно, обосновались в окрестностях Сонной Лощины.
Я встаю, чувствуя на себе взгляды одноклассников, и быстро направляюсь к двери.
— И еще больше слухов о том, что ковены Девотус и Эрусиан, возможно, выжили благодаря сделке, заключенной с демоном, чтобы привлечь того, кого некоторые считают антихристом.
Я останавливаюсь как вкопанный, взявшись за дверную ручку.
Медленно поворачиваюсь, чтобы посмотреть на учительницу.
— Можете повторить?
Учительница кладет руку на бедро.
— Разве ты не собирался в кабинет медсестры?
— Да, — я сердито смотрю на нее. — Так что там насчет антихриста в Сонной Лощине?
Она нервно смеется.
— Это слухи, Бром, — она снова поворачивается к классу. — Нет никаких записей о ковенах Девотус или Эрусиан после 1705 года. Они как будто исчезли с лица земли. Очень много людей погибло во время испытаний, трудно сказать, сколько из них в итоге выжило.
Студент поднимает руку.
— Но что это за сделка с дьяволом?
— Как я уже сказала, это слухи. Забавный факт. Такие факты делают урок истории интереснее, не так ли? — ученик просто смотрит на нее, ожидая продолжения. Она устало вздыхает. — Хорошо. Ходят слухи, что оставшимся членам двух враждующих кланов предоставили безопасный выход, они согласились, чтобы ребенок, рожденный с обеих сторон, стал сосудом для демона. Им бы даровали бессмертие, их ковены объединятся, а взамен демон завладел бы ребенком.
— Чтобы вызвать конец света, — бормочу я.
— Возможно, — осторожно говорит учительница, прищурившись, глядя на меня. — Или, возможно, это просто еще одна легенда о Сонной Лощине. Их много.
— Да, как и о всаднике без головы, — говорит другой ученик. — Вы слышали, что еще один человек был найден убитым?
И на этом я выхожу из класса и закрываю дверь.
Мне нужно поговорить с Крейном и Кэт.
Глава 22
Крейн
— Мисс Ван Тассел, можно вас на пару слов?
Собирая свои учебники, Кэт встречается со мной взглядом, в ее глазах светится веселье.
— Конечно, — говорит она, когда другие ученики выходят из класса. Я слышу их насмешки, вижу, как они закатывают глаза. Мы ничего не скрываем, Сестры не могут сделать мне выговор за то, что я хочу поговорить со студентом после урока. Это одно из моих прав как профессора. Может, они и сказали мне перестать трахать Кэт, но я могу подтянуть ученицу по занятиям?
Кэт встает у стола, выжидающе глядя на меня, прижимая книги к груди. Я хочу ущипнуть себя, чтобы напомнить, что эта потрясающая, особенная юная ведьмочка — моя.
— Как дела? Ты в порядке? — тихо спрашиваю я, убедившись, что последний ученик вышел за дверь. — Я думала о тебе все утро. Не разговаривать с тобой — пытка.
— Я в порядке, — тихо говорит она, пожимая плечами. — Немного устала. Я крепко спала и не хотела просыпаться этим утром.
— А твои раны? — спрашиваю я, и мое сердце слегка сжимается, когда я вспоминаю, как мы с Бромом накладывали припарку на ее грудь и спину, прежде чем покинуть круг. Я применил немного своей исцеляющей магии, но не так много, ведь уже был уставшим.
— Немного болят, — говорит она.
— Если закроешь дверь и запрешь на замок, я смогу помочь тебе вылечиться, — говорю я ей, протягивая ключ от кабинета. — Я могу многое сделать, чтобы ты почувствовала себя лучше.
Она выхватывает ключ у меня из рук.
— Если честно, Крейн, я немного устала после вчерашнего, — затем она морщится. — И вообще…
— Что? — подталкиваю я.
Она еле шевелит губами.
— У меня эти дни.
— У тебя менструация? — прямо спрашиваю я.
Она застенчиво кивает, отводя взгляд.
— Да.
— Но это хорошая новость, Кэт. Значит, ну… — это значит, что она не беременна от меня, и точно не беременна от Брома, — Это значит, что пока все хорошо.
— Да, но… Это мешается, когда дело доходит до…
Я улыбаюсь ей.
— Если думаешь, что я боюсь крови, то, очевидно, прошлой ночью ты была невнимательна, — я киваю на ключ. — А теперь будь хорошей девочкой и запри дверь.
Кэт улыбается мне и поворачивается, направляясь к двери как раз в тот момент, когда из коридора доносятся громкие шаги. Она замирает, когда в дверях появляется Бром, а затем вздыхает с облегчением.
— Нужно поговорить, — говорит Бром, глядя на меня, затем на Кэт. Сначала он подходит к ней, обнимает за плечи и целует в макушку, а затем подходит к моему столу. — Я сегодня кое-что узнал на уроке.
— Хочешь сказать, что чему-то научился на других занятиях, кроме моих? — спрашиваю я, откидываясь на спинку стула и складывая руки на груди.
Он сверлит меня взглядом. Боже, как я люблю своего капризного мальчика.
— Что такое? — спрашивает его Кэт.
Он отводит взгляд, смотря на нее.
— На истории учительница рассказывала о салемских ведьмах. Она сказала, что было два клана, которые сбежали и, возможно, обосновались в Сонной Лощине… Девотус? И… не помню другой. Начинается на букву «Э». Она сказала, что они были врагами, но заключили сделку с демоном, который освободит их, если они отдадут демону одного из своих наследников. Имеется в виду, ребенка двух кланов. Этот демон вызовет конец света, а ковенам даруют бессмертие.
Я мрачно смотрю на него, чувствуя, как у меня сжимается сердце. Все обретает смысл. И я не смог этого понять. Вместо меня это сделала чертова учительница по истории.
— Кто твой учитель? — спрашиваю я.
Откуда она знает больше, чем я?
— Не знаю, как ее зовут, я не запоминал, — говорит Бром.
— Мне нужно с ней поговорить, — говорю я ему, поднимаясь на ноги. — Нужно выяснить, где она это услышала, где прочитала.
— Ты думаешь, это правда? — спрашивает Кэт, заламывая руки.
— Может быть, — говорю я ей.
— Она все время повторяла, что это слухи, — говорит Бром. — Похоже, она и сама в это не верила. Сказала, что это…
— Что? — спрашивает Кэт.
— Еще одна легенда, — говорит он, и его голос становится тише.
— Что ж, единственный способ выяснить правду — это провести собственное исследование, после того как я поговорю с учителем. Бром, можешь проводить меня в кабинет? Возможно, она все еще там.
— Конечно, — кивает он.
— Я тоже иду, — говорит Кэт.
— Конечно, идешь, — говорю я, кладя руку ей на поясницу. — Это касается тебя больше, чем кого-либо другого.
Мы выходим из класса и направляемся к дверям здания, когда Дэниэлс проходит мимо меня, направляясь внутрь.
— Крейн, — говорит Дэниэлс, выглядя обеспокоенным. — Ты слышал новости?
— Какие новости? — спрашиваю я.
— В Сонной Лощине найдено еще одно тело. Голова, начисто отрезанная, пока не найдена. Говорят, это констебль Киркбрайд.
Мы с Кэт сразу же смотрим на Брома.
Он ничего не говорит, просто смотрит вниз, его глаза непроницаемы. У меня кровь стынет в жилах.
— Какой ужас, — с трудом выдавливаю я из себя, обращаясь к Дэниэлсу. — Эй, слушай, раз уж ты здесь, как зовут учительницу по истории?
— Джой, — говорит он. — Мисс… Джой Уилтерн. И не пытайся заигрывать, ей это неинтересно, — раздраженно говорит он, заходя в здание.
Дверь за ним закрывается, и я поворачиваюсь лицом к Брому.
— Что ты натворил? — спрашиваю я его.
Он поднимает руки.
— Я ничего не делал. Это был всадник.
— Когда? Прошлой ночью, когда ты не был в цепях? Ты улизнул и сделал это?
Его взгляд превращается во взгляд потенциального убийцы.
— Я не уходил от тебя. Это был всадник. Ты же знаешь, я не могу его контролировать.
— Забавно, потому что могу поклясться, прошлой ночью ты говорил, что попытаешься его контролировать.
— Значит, я был неправ, — огрызается он.
— Ребят, — говорит Кэт, кладя руки нам на грудь. — Совершенно очевидно, что это сделал всадник, хотел ты того или нет, Бром, — она смотрит на меня. — Мы не можем обвинять его каждый раз, когда кто-то теряет голову.
— Неужели?
— Крейн, будь добр, — увещевает она меня. — Ты же знаешь…
Она замолкает, и румянец смущения заливает ее щеки, когда она слегка отодвигается.
— Что? — спрашиваю я.
— Мне, э-э, нужно идти. Я найду вас позже, — говорит она и быстро уходит в сторону своего общежития.
— Что с ней не так? — спрашивает Бром.
— Женские проблемы, — отвечаю я, глядя ей вслед. Затем протягиваю руку, хватаю Брома за локоть и тащу его обратно к зданию. Я практически волочу его по коридору, пока мы не возвращаемся в класс. Я закрываю дверь, а он прижимается к ней, и тут же мое предплечье оказывается у его горла.
— Теперь, когда Кэт нет рядом, опять будешь говорить, что не имеешь никакого отношения к смерти констебля?
Он просто смотрит на меня, сжав губы в тонкую линию.
Наконец, я отпускаю его, и он жадно втягивает воздух.
— Будь честен со мной, Бром, хоть раз в жизни, — говорю я, запуская руки в волосы и дергая их. — Пожалуйста.
— Теперь понятно, почему тебе нравится, когда я говорю «пожалуйста», — наконец произносит он. Он отводит взгляд, поджимая губы. — Я не знаю, что сказать. Не знаю, что ты хочешь услышать.
— Правду, — умоляю я. — Меня волнует только правда.
— Даже если она причинит боль?
— Особенно, если причинит боль, — говорю я ему. — Потому что это значит, что все по-настоящему.
— Хорошо, — говорит он отрывистым голосом. Подходит и кладет руки мне на плечи, и на мгновение, на краткий миг, я боюсь, что он сейчас причинит мне боль.
Но вместо этого он крепко сжимает плечи и смотрит мне прямо в глаза.
— Я убил констебля, — говорит он ровным голосом. — Я сказал всаднику сделать это, и видел, как это произошло собственными глазами.
У меня подкашиваются ноги, но его руки удерживают меня на месте.
— Зачем?
— За тем, — говорит он. — Что мне не понравилось то, что он сказал. Мне не понравилось, как он обращался с тобой и Кэт. Он мне не нравился, и точка. Всадник потребовал жертву, и я выбрал его, Крейн. Вот как это работает. Вот как я оберегаю любимых.
— Ты можешь контролировать его, — шепчу я, хотя мое сердце замирает от того, что он использовал слово «любимых».
Он сжимает челюсть, скрывая это.
— Я пытаюсь. Это все, что могу.
— Ох, Бром, — говорю я с замиранием сердца. — Бедный мальчик.
— Не надо меня жалеть, — огрызается он. — Я этого не заслуживаю и не хочу. Я просто обязан так делать. Ты хочешь изгнать его из меня, но пока этого не произошло, я должен научиться жить с ним. Приходится чем-то жертвовать, и я сделаю все, что в моих силах, лишь бы это никогда не случилось ни с кем из вас.
Я киваю, кладу руку ему на затылок, другую — на шею.
— Я понимаю. Хорошо? Понимаю. Ты сделал то, что должен был.
— Да, — говорит он. — И я не жалею об этом. Если кому-то и пришлось умереть, я рад, что это был констебль. У меня черное сердце, Крейн. Я пешка дьявола, шахматная фигура в его игре. От меня никогда не ожидали ничего хорошего, и ничего хорошего не будет, — он качает головой. — А ты смотришь на меня так, словно подобное тебе чуждо.
Я моргаю, убирая руки.
— О чем ты говоришь?
— Ты думаешь, что у тебя высокие моральные устои, потому что ты такой собранный, контролируешь себя, потому что твои эмоции никогда не вырвутся наружу, как это происходит со мной.
— Я…
— Ты знаешь мою правду, Крейн. Но я знаю твою.
Я сжимаю челюсть.
— Какую правду? — выдавливаю я из себя.
Он делает шаг ко мне, от него исходит жар, его лицо в нескольких дюймах от моего, в черных глазах отражается моя мука.
— Ты так привык к своим собственным призракам, что больше их не видишь, — говорит он. — Вивьен Генри — не единственная, кто преследует тебя. А еще твоя бывшая жена. И посреди ночи она может рассказать много интересного о том, что ты сделал.
Я задерживаю дыхание, чувствуя, как земля уходит у меня из-под ног.
— А именно, — продолжает он, — что ты убил ее.
Глава 23
Крейн
Три года назад
Я возвращаюсь домой после занятий. Сейчас четыре часа дня, но из-за тумана за окнами, а также из-за того, что все ставни закрыты и ни одна свеча не зажжена, мне трудно разглядеть свою руку, поднесенную к лицу.
«Наверное, у Мари снова разболелась голова», — думаю я, поднимаясь по лестнице в спальню. У меня другие мысли, но я изо всех сил стараюсь их отогнать. Стараюсь ничего не чувствовать. Ни обиды. Ни жалости. Ни гнева. Стремлюсь сохранять свой темперамент нейтральным.
Я иду по тесному коридору и останавливаюсь в дверях спальни. Она лежит на кровати спиной ко мне, полностью одетая. Я не хочу ее беспокоить. Не хочу сталкиваться с ее гневом или, что еще хуже, с ее безразличием.
Так было всегда, сколько я себя помню, хотя сейчас моя память кажется слишком расплывчатой. Прошли месяцы? Годы? Или так было весь наш брак? Всегда ли она была так несчастлива со мной? Любила ли она меня когда-нибудь? Какое-то время, когда мы пытались завести ребенка, казалось, что все было хорошо. Но когда раз за разом ничего не получалось, вина падала на меня.
Потом появилось недомогание. Меланхолия. Головные боли.
Она начала вздрагивать от моих прикосновений. Она начала уходить из дома по ночам, отправляясь на прогулки, на которые мне не разрешалось ее сопровождать. Изо дня в день я терял контроль.
Теперь мы просто два корабля, плывущих мимо в ночи. Я иду на работу в академию, возвращаюсь домой. Она лежит в постели, потом встает и уходит. Иногда не на прогулку, а на ужин с друзьями, иногда она говорит, что встречается со своим дядей.
Я не думаю о том, что она может делать на самом деле.
Не хочу испытывать стыд.
Не хочу чувствовать себя еще более беспомощным, чем сейчас.
Но… мне любопытно.
Я медленно снимаю пальто, влажное от тумана в Сан-Франциско, и вешаю его на спинку кресла, затем тихо подхожу к ней. Останавливаюсь у кровати и смотрю на нее сверху вниз. Ее грудь поднимается и опускается, и я наблюдаю за этим не меньше минуты. Иногда она притворяется спящей, хотя не спит. Иногда я делаю то же самое.
Когда я убеждаюсь, что она правда заснула, нежно касаюсь ее щеки, едва затрагивая.
Закрываю глаза.
Путешествую сквозь пустоту.
Проникаю под ее кожу, в разум.
Я разрушаю всякое доверие между нами, совершаю грубейшее вторжение в личную жизнь.
Потому что мне нужно знать.
Мне нужно знать.
Я шагаю сквозь темноту, передо мной так много дверей, и я выбираю ту, за которой она смеется. Я не слышал ее смеха уже много лет.
Открываю дверь и вхожу в ее воспоминания.
Она идет по улице, в каком-то месте, которое я сначала не узнаю, но потом понимаю, что это зал игровых автоматов, недалеко от нас, в квартале Мишн. Она держит под руку высокого красивого мужчину с усами. Он не просто мужчина.
Это Рэймонд Де Аро, сосед, живущий через дорогу от бейсбольного стадиона.
Он смотрит на нее сверху вниз, улыбаясь, сверкая белыми зубами, у него загорелая кожа, и от его вида со мной происходит что-то такое, чего я давно не испытывал. Я всегда чувствовал странную связь с Рэем, но никогда не знал, как выразить эти чувства словами.
Теперь я знаю это слово.
Желание.
Я желаю этого мужчину, и я хочу быть с ним вместо нее.
У моей жены роман.
Это подтверждает мои подозрения.
Мне лучше перестать смотреть на мир ее глазами.
Я должен оставить это воспоминание, покинуть ее разум, покинуть комнату.
Но я этого не делаю.
Я продолжаю смотреть, и вдруг все меняется, а потом я вижу их перед его желтым домом, фонари, отблескивающие на красную крышу. Рядом с ними бейсбольный стадион «Рекреейшн Граундз», звуки ликующей толпы наполняют летний воздух. Они заходят в его дом.
Я хочу увидеть больше.
Хочу увидеть, что он с ней делает.
Хочу увидеть, как он ее трахает.
Хочу понять, почему он лучше, чем я.
Я хочу посмотреть все это.
Но ее воспоминания снова проносятся мимо, мелькают лица, тела, и у меня начинает кружиться голова, как будто тошнота, которую она испытывает из-за головных болей, проникает и в меня.
Я отстраняюсь.
Назад, назад, еще дальше назад.
Пока не оказываюсь в нашей спальне и не убираю руку с ее лица.
Она шевелится, и я задерживаю дыхание, ожидая, что она проснется.
Она не просыпается. Продолжает спать, не подозревая обо всем, что я видел.
Я видел слишком много и в то же время недостаточно.
Я клянусь никогда больше так не делать, никогда не читать ничьи воспоминания без их разрешения.
Потому что теперь я знаю правду.
И теперь я должен это исправить.
Тихо отхожу от нее, позволяя ей поспать, чтобы избавиться от головной боли, и погрузиться в воспоминания.
Хватаю свое пальто.
Спускаюсь по лестнице и выхожу за дверь.
Прохладный туман касается моего лица, когда я перехожу Мишн-стрит, день в ноябре быстро переходит в ночь. Я не знаю, какой у меня план, просто знаю, что должен поговорить с Рэем. Человеком, который украл мою жену.
На другой стороне улицы стоит ряд домов, в том числе и тот, с желтой штукатуркой, который сохранился в памяти Мари, совсем недалеко от нашего дома, ровно настолько, чтобы я не видел, как она входила в него по вечерам, гуляя с «друзьями», или со своим «дядей». Ее роман был на виду у всех, кроме меня.
Я не думал о том, что собираюсь сказать. Недостаточно накричать на этого человека, ударить его, сделать выговор. Я здесь не для того, чтобы заставить его заплатить, я здесь не для того, чтобы спрашивать «почему».
Я здесь для того, чтобы знать почему.
Подхожу к двери и стучу.
Дверь открывает загорелый мужчина с темно-каштановыми волосами.
Его лицо вытягивается, когда он видит меня.
— Ждал кого-то другого? — спрашиваю я многозначительно.
Он хмурится, глядя на меня, сдвинув густые темные брови. Боже, какой он красивый. Эта мысль поражает меня так, словно Господь Бог обрушивает на меня свой удар свыше.
— Мистер Крейн, — неуверенно произносит Рэй. — Чем я могу помочь?
— Можешь, — говорю я, удивляясь тому, насколько ровным звучит мой голос. — Войду? Я хочу поговорить с тобой о своей жене.
Лицо Рэя бледнеет. Он стоит, положив руку на дверь, словно не уверен, хочет ли закрыть ее у меня перед носом. Он смотрит на меня сверху вниз, проверяя, есть ли у меня оружие. Он думает, что я пришел убить его.
Я должен убить его.
Но мне стыдно за Мари не потому, что она разбила мне сердце.
Это не так.
Я перестал любить Мари несколько месяцев назад, примерно в то же время, когда и она перестала любить меня. Я сдался, когда понял, что в ее холодном, как камень, сердце больше нет места для меня.
Я пришел узнать, каким мужчиной я должен быть.
Потому что мне нужно знать, что Рэй за человек.
— Прости, — говорит он, с трудом подбирая слова. — Сейчас неподходящее время…
Я кладу руку на дверь и открываю ее, мой рост дает преимущество и пугает его.
— Я хотел бы поговорить с тобой, — спокойно говорю я ему, снимая шляпу и держа ее в руках. — Я здесь не для того, чтобы создавать проблемы. Просто хочу поговорить. Пожалуйста, — добавляю я.
Он резко выдыхает, его глаза безумны, он пытается понять, чего я на самом деле хочу, но все равно открывает дверь.
Я вхожу в его дом. Никогда раньше здесь не был. Он меньше моего, так что измена не может быть связана с деньгами. И хотя он одет опрятно, ничто в его одежде не говорит о том, что он более утонченный или умный, чем я. Признаюсь, я не так уж много знаю о своем соседе, но это не дает мне никаких подсказок.
— У нас никогда не было возможности нормально поговорить, да? — спрашиваю я, оглядывая маленькую гостиную, потрескивающий камин, ковер на деревянном полу. — Тебя называть «Рэй» или «Рэймонд»?
— Рэй, — неуверенно говорит он. — А тебя?
— Зови меня Икабод, — говорю я ему, вертя шляпу в руках. — Так меня называет Мари.
Он бледнеет.
— Ладно. Послушай, Икабод, я знаю, ты говоришь, что не хочешь неприятностей, но я не… не верю. Если хочешь ударить меня, бей, давай. Просто покончи с этим.
Я хмуро смотрю на него.
— За кого ты меня принимаешь?
— За человека, который узнал, что его жена ему изменяет.
Я кисло улыбаюсь.
— Именно.
Он сглатывает, его взгляд мечется по комнате. Они красивого зеленого оттенка, как весенний мох. Его рот изгибается в гримасе, и губы у него тоже красивые, широкие, но пухлые. Я понимаю, почему Мари захотела этого мужчину. Он теплый, а я холодный. Он — солнце, а я — туман. Он мягкий, а я — жестокий.
И от нарастающего давления в члене я становлюсь твердым.
На мгновение меня охватывает стыд.
Я грешник, даже если у меня возникают такие мысли.
Я ненормальный, потому что хочу этого.
Если бы отец только узнал, что его единственный сын мечтает о другом мужчине, он отправил бы меня прямиком в ад. Но он ведь знал, что я все равно туда отправлюсь, не так ли? Я с самого первого дня слишком отличался от всех остальных, и никакая церковь этого не изменила бы. Икабоду Крейну никогда не видать спасения.
— Чего ты хочешь от меня? — спрашивает Рэй.
Я медленно приближаюсь к нему, и он пятится, пока я не прижимаю его к стене. Обои местами отслаиваются, картина с изображением быка висит криво.
— Я хочу… — начинаю, тяжело дыша. Облизываю губы, глядя на него. — Я хочу знать, что есть у тебя такого, чего нет у меня, — мой взгляд опускается на его губы. — И хочу это получить.
Я кладу руку ему на горло и сжимаю.
Красивые глаза Рэя выпучиваются, его пальцы обхватывают мои, чтобы отстранить, но я не оказываю сильного давления. Я просто пытаюсь удержать его неподвижно.
Наклоняюсь и целую его.
Он не отвечает на мой поцелуй, но это не важно.
Его губы на удивление прохладные, но мягкие, и прикосновение его усов посылает молнию прямо к моему члену, мои яйца сжимаются, внутри разгорается огонь.
Рэй что-то бормочет мне в губы, одной рукой пытаясь разжать хватку на горле, а другой упираясь мне в грудь, пытаясь оттолкнуть меня от себя.
Я сдаюсь. Опускаю руку и отступаю назад.
— Что с тобой не так? — говорит мне Рэй, его глаза безумны, рот приоткрыт, он тяжело дышит, и черт возьми, это возбуждает меня как ничто другое. — Это мое наказание?
Я слабо улыбаюсь ему. Я все еще чувствую прикосновение его усов к своей коже.
— Если ты этого хочешь, — говорю. — Я…
Но прежде чем я успеваю закончить фразу, он наклоняется и хватает меня за лицо.
И целует.
Я чувствую, как воздух покидает мои легкие.
Всхлипываю, прижимаясь к нему, ощущая прикосновение его языка к своему, чувствуя, как он раскрывается, словно распускающийся цветок, и понимаю, что даже если это грех, то я с радостью назовусь грешником.
Он стонет, его звуки ласкают мою душу, а затем он опускается передо мной на колени. Его движения неуверенны и неистовы, и мое сердце скачет, как жеребец, и я не могу поверить своим глазам, не могу поверить в то, что происходит, в то, что сейчас будет.
Он поднимает руку и смотрит на меня своими прекрасными глазами.
— Пожалуйста, — говорит он, задыхаясь, тянется к моим брюкам, и это потрясает меня до глубины души.
«Пожалуйста» — простое слово, пока кто-нибудь не произносит его, стоя на коленях.
Такое чувство, что передо мной открылся целый новый мир.
Я помогаю ему, расстегиваю пуговицы на ширинке и вынимаю свой член. Держу в руке длинный и твердый стояк с толстыми прожилками, этот красивый мужчина ждет разрешения, и кажется, что я вот-вот кончу. Я уже вижу жемчужинки возбуждения на вздувшемся кончике и с трудом сглатываю, желая потереться им о его язык, желая, чтобы он попробовал на вкус, попробовал меня.
Не знаю, есть ли у Рэя какой-нибудь опыт в отношениях с мужчинами. Я даже не знаю, правда ли он этого хочет, или хочет избежать дальнейшего наказания, но мне все равно.
Мне все равно.
— Открой ротик, милый, — говорю я ему, сжимая в кулаке его мягкие волосы.
Рэй приоткрывает рот, я толкаю его голову вперед. Он издает сдавленный звук, но я крепко удерживаю его на месте. Его нижние зубы задевают мою уздечку, и я шиплю от бодрящей смеси удовольствия и боли, но тут он начинает сосать и лизать, и мои глаза закатываются.
— Черт, у тебя такой горячий рот, такой влажный. Продолжай, не смей останавливаться. Не смей останавливаться.
Я продолжаю двигать головой Рэя, и он протягивает руку, хватает меня за основание члена, нежно тянет за мошонку, и я умираю, стоя на ногах. Это рай и ад, слитые воедино.
— У тебя хорошо получается, Рэй, — подбадриваю я его, мой хриплый голос звучит чуждо. Даже Мари никогда не делала этого со мной, говорила, что это неприлично.
К черту чистоту, я хочу быть грязным.
— Да, — шиплю я, когда он заглатывает глубже. — Да, высасывай меня досуха.
Его ответ звучит приглушенно, а я стою, двигая бедрами, и смотрю, как он овладевает мной, и никогда в жизни не чувствовал себя такой сильным. Неважно, что произошло за несколько минут до этого или что произойдет через несколько минут после, я…
Оргазм застает меня врасплох, без предупреждения.
— Господи Иисусе! — я ругаюсь сквозь стиснутые челюсти, мои яйца приподнимаются, бедра так напряжены, что мышцы ноют, и я издаю низкий горловой стон, который эхом разносится по всему дому. Я кончаю, пульсируя, дергаясь во рту Рэя, и открываю глаза, чтобы увидеть, как двигается его кадык, пока он заглатывает меня, и это самое прекрасное зрелище.
Затем, когда я наконец заканчиваю, то высвобождаю свою сведенную судорогой руку из его волос, и он вытирает рот, тяжело дыша.
А потом он смотрит в сторону двери.
И с леденящим душу ощущением я понимаю, что мы не одни.
Я следую за его взглядом.
Мари стоит у двери и смотрит на нас с открытым ртом.
Должно быть, она вошла, а мы были настолько поглощены страстью, что даже не заметили.
На мгновение я думаю, что, может быть, мне не нужно оставлять ее. Может быть, нам и не нужно разводиться. Может, мы сможем быть втроем, научимся делиться друг с другом по очереди.
Но тут она кричит.
Ее глаза горят ужасом, негодованием и отвращением.
Она идет к нам с кипящим гневом, раскинув руки, кричит на нас, называя аморальными, грешниками, дьяволами, язычниками, как будто не она первая совершила прелюбодеяние, как будто все эти термины к ней неприменимы.
К этому времени Рэй уже на ногах, я быстро прячу член в брюки, и, кажется, вся ее ярость направлена на меня. Ее палец у моего лица, глаза дикие, как у зверя в клетке.
— Я знала, что ты такой, — говорит Мари, кипя от злости и тяжело дыша. — Я знала, что ты один из них. Неисправимый грешник, ты отправишься прямиком в ад!
Я вскидываю руки, пытаясь сохранить спокойствие, но безуспешно.
— Ты изменяла мне, Мари! Я знаю, что изменяла. Ты не сможешь этого скрыть, не сможешь отрицать.
Но я не осмеливаюсь рассказать ей, как узнал.
— Я изменяла тебе, потому что ты содомит3! — кричит она. — Потому что я знала твою истинную натуру, я видела зло, тьму, которая обитает в тебе. Я знала, что вышла замуж за бессовестного человека, и мне нужно было очистить свое тело от тебя, а душу — от твоей грязи!
Я указываю на Рэя, который по-прежнему молчит и напуган.
— Трахаясь с другим содомитом? — восклицаю я.
— Ты принудил его, — говорит Мари, подходя к Рэю и хватая его за плечо. — Ты заставил его совершить такой грязный, аморальный поступок. Твоя истинная натура — звериная, Икабод. Но тебе это с рук не сойдет, ты за это заплатишь.
— Я ухожу от тебя, — кричу я ей. — Вот как я поплачусь. Я развожусь с тобой, ты, неверная шлюха.
— Ты меня не бросишь! — кричит она, и прежде чем я успеваю понять, что происходит, она бьет меня по лицу, и боль разлетается, как искры. — Ты не можешь! Я этого не допущу!
Я прижимаю ладонь к щеке, пытаясь обуздать свой гнев. Я никогда не давал ему вырваться наружу, я никогда не позволял ему взять надо мной верх, но она провоцирует меня.
Теперь я зверь в капкане.
— Мне плевать, — говорю я ей, гнев нарастает во мне, кожа становится слишком горячей, слишком напряженной. — Я развожусь с тобой, и ты ничего не сможешь с этим поделать.
— Ох, могу, — она скалит зубы. — Я добьюсь твоего увольнения! — кричит она и, увидев ужас в моих глазах, улыбается. — Да, я расскажу миру о том, что здесь увидела. Рэй поможет, да, Рэй? Школьный совет узнает об этом, Икабод. Ты потеряешь все, абсолютно все, свою работу, свой дом, жену, и все потому, что ты грешник, чертов грешник, я…
— Ты не посмеешь! — кричу я ей, шагая вперед и с силой толкая ее в плечи.
Мари отлетает назад, ее ноги дергаются в попытке удержаться на ногах, но она падает на пол.
Ее затылок с тошнотворным треском ударяется о деревянный пол, всего в нескольких дюймах от ковра. Звук этого удара пронзает меня насквозь, пронзает сердце, душу, наполняя меня сверху донизу ледяным ужасом.
Из-под ее волос начинает сочиться кровь, ее глаза открыты и устремлены в потолок.
Все замедляется.
Я издаю сдавленный крик.
Бегу к ней, падаю на пол, умоляя, чтобы с ней все было в порядке.
— Нет, нет, нет, нет, нет, — кричу я. — Нет, Мари. Мари.
Я осторожно дотрагиваюсь до ее лица, пытаясь заставить ее посмотреть на меня, и мои руки дрожат.
Она медленно моргает, ее глаза открываются, смотрят в пустоту.
Кровь растекается по лицу.
Рэй остается на месте, позади меня, учащенно дыша.
— Мари! — кричу я, прижимая дрожащие пальцы к ее шее, пытаясь нащупать пульс.
Пульса нет.
Я смотрю на ее грудь, которая не двигается, на ее рот, в котором нет дыхания, на глаза, которые не видят.
— Нет, — повторяю я. — Ты не мертва. Ты не можешь умереть.
Я оглядываюсь через плечо на Рэя, который, похоже, вот-вот упадет в обморок.
— Мы должны что-то сделать. Рэй! Мы должны что-то сделать!
Но Рэй не двигается. Он в шоке.
Я тоже. Я в шоке, но все же могу кое-что сделать.
Помню, как в медицинской школе трупы оживали, когда я прикасался к ним.
Я смотрю на безжизненное лицо Мари и понимаю, что она мертва. Она мертва.
Но ей не обязательно оставаться мертвой.
Кладу ладони ей на щеки и закрываю глаза, пытаясь собрать всю энергию, которая осталась в моем измученном, истерзанном сердце, и как только чувствую, что она проходит через меня, я пытаюсь передать ее через руки к Мари.
Пожалуйста, пусть сработает, пожалуйста.
Она дергается под моими руками.
Я открываю глаза и вижу, как она открывает свои.
Она смотрит прямо на меня. Зрачки как черная луна.
Но на ее лице нет благодарности. Никакого облегчения от того, что она жива.
Там нет ничего, кроме ужаса и потрясения, предательства и ощущения, что ты заглядываешь за завесу, смотришь на то, на что никто никогда не должен смотреть.
Я вернул в этот мир человека, который умер.
Возможно, это самый большой грех из всех.
Мари открывает рот в беззвучном крике, все шире и шире, и теперь ее трясет в конвульсиях.
— Что с ней происходит? — Рэй, наконец, всхлипывает, подходя ближе. — Что ты с ней делаешь?
— Я не… — начинаю я, пытаясь удержать ее, меня охватывает паника, что я совершил огромную ошибку. — Я пытаюсь вернуть ее к жизни.
Но мне не следовало этого говорить. Мне не следовало ничего говорить.
Потому что теперь Рэй знает, он действительно знает, что со мной не так.
— Дай мне умереть, — хрипит Мари. — Дай мне умереть, Икабод.
Я убираю руки, статические разряды сотрясают мои ладони, и я наблюдаю, как Мари внезапно замирает.
Снова мертва.
Навсегда.
Потому что я убил ее.
— Ты… — начинает Рэй, и у меня нет сил смотреть на него. — Ты — демон.
— Я не демон, — шепчу я, проводя пальцами по безжизненной руке Мари. — Я просто проклят.
Глава 24
Кэт
Я чувствую себя ужасно.
Никогда раньше не справлялась с месячными в одиночку. Обычно Фамке сшивала лоскутки и тканевые прокладки, а затем прикрепляла их к поясу, который нужно надевать под панталоны. И хотя она предусмотрительно упаковала их вместе с остальной одеждой, я чувствую себя неловко из-за того, что их не так много, и приходится стирать в общей раковине на этаже. Я знаю, что всем девушкам в общежитии приходиться сталкиваться с подобной ситуацией, но, несмотря на это, мне кажется, что такое должно оставаться в тайне.
В дополнение, у меня бывают спазмы во время менструации, которые в прошлом удавалось облегчить с помощью чая из листьев малины и коры ивы, но я не знаю, где найти это здесь. Наверное, я можно сходить в сад и собрать немного ягод, но я не видела там малины, а дождь шел не переставая весь день, с тех пор как я оставила Брома и Крейна, когда они собирались выследить учителя истории.
Я вздыхаю, стараясь не обращать внимания на дискомфорт и общее недомогание, и сажусь за стол, разворачивая бандероль, которую отправила для меня Фамке. Здесь моя любимая голландская выпечка, и я старалась приберечь ее на особый случай, но сейчас немного сахара не помешает.
Я пробую и смакую первый кусочек, желудок урчит от голода, и в конце концов я поглощаю все, миндальная пачкает пальцы, а на столе остаются крошки. Я решаю притормозить, оставить два пирожных, чтобы угостить Брома и Крейна.
Но когда беру в руки второе, оно разваливается, как будто его разрезали пополам, и я понимаю, что внутри что-то есть. Достаю сложенную записку, обернутую во что-то твердое и серебряное: колье на цепочке. С него свисает маленький византийский крестик, украшенный черным камнем, возможно, ониксом или обсидианом, с полумесяцем сверху.
Я оттираю украшение, а затем дрожащими руками беру записку.
Дорогая Катрина,
Это помогало мне быть в безопасности все эти годы.
Пришло время позаботиться о твоей безопасности.
Отец хотел бы, чтобы это было у тебя.
Фамке.
Фамке спрятала записку и ожерелье в выпечке, чтобы я нашла их без ведома матери. Нужно вернуться домой, и как можно скорее. Нужно поговорить с ней. Она знает слишком много, а я слишком мало.
В любом случае, я должна рассказать Крейну и Брому.
Хватаю записку и ожерелье, забираю оставшуюся выпечку, надеваю сапоги и пальто и выбегаю под дождь. Скоро стемнеет, и я знаю, что Крейн не захочет, чтобы я приближалась к Брому в такой час, но я готова рискнуть. По крайней мере, Крейн может разложить круг из соли по всей своей комнате в качестве дополнительной меры предосторожности.
Хотя я начинаю сомневаться, что это помогает. Прошлой ночью всадник без головы обезглавил констебля Киркбрайда, и я знаю, что Бром имеет к этому какое-то отношение. Возможно, он и возражал, что это было не в его власти, и, возможно, это правда, но я видела, как Бром смотрел на констебля после встречи. Он смотрел в то окно, как будто замышлял убийство.
Но хотя меня должна пугать мысль о том, что Бром несет ответственность за убийство, этого не происходит. Я не знаю, означает ли это, что мои моральные устои упали еще ниже, или кровавый ритуал сплотил нас таким образом, что это противоречит общепринятым нормам, но я испытываю к нему сочувствие.
К тому времени, как я добираюсь до общежития факультета, мои волосы и пальто промокли насквозь, и я продрогла до костей. Вхожу в парадные двери, в здании лишь чуть теплее, чем снаружи, поднимаюсь по лестнице, но, оказавшись на самом верху, собираясь тихо подкрасться к комнате Крейна, останавливаюсь. В животе начинается спазм, и я вспоминаю мисс Чой. Скорее всего, у нее есть какой-нибудь чай для такого случая.
Поэтому я направляюсь в женское крыло и стучу в дверь, надеясь, что она не занята.
Она сразу же открывает.
— Кэт, — тихо произносит она. — Боже мой, ты как утонувшая крыса. Входи.
Я вхожу внутрь, она закрывает за мной дверь. Здесь тепло и уютно, благовония наполняют комнату облаком сладко пахнущего дыма.
— Давай, я возьму пальто, — говорит она, глядя на ткань в моих руках. — А это что такое?
— Выпечка, — говорю я ей. — Я принесла для своего друга. Пожалуйста, угощайся, — уверена, что никто из моих любовников не будет возражать.
— Это так мило, но в последнее время у меня нет аппетита, — говорит она, ставя выпечку на кофейный столик и вешая мое пальто на крючок. — Присаживайся. Устраивайся поудобнее.
Я сажусь на стул у рабочего стола, но чувствую себя не очень удобно, зная, что надолго здесь не задержусь.
— Как у тебя дела? — спрашивает она, садясь на кровать напротив меня. — Тебе, должно быть, нелегко приходится. Я была там, когда Лотта упала с крыши, видела тебя. Ужасное зрелище.
— Упала? — повторяю я. — Я уверена, что она спрыгнула.
Она быстро улыбается мне.
— Да, ну, как ты знаешь, это не официальное заявление Сестер.
Я хмурюсь.
— Что?
— Я так понимаю, ты не ходила на собрание?
— Нет.
— Понятно, — медленно произносит она. — Сестры объявили ее смерть несчастным случаем. Она не убивала себя, она не хотела падать. Она поднялась на крышу, чтобы сотворить какое-то стихийное заклинание, и поскользнулась.
Я качаю головой, почти смеясь над тем, как нелепо это звучит.
— Но ты же знаешь, что это неправда. Ты видела ее. Я тоже видела. Это не было случайностью.
Мисс Чой поджимает губы и смотрит в окно на капли дождя, бьющие по стеклу.
— Я не знаю, что видела, кроме девушки, которая разбилась насмерть. Это трагично.
Я хмуро смотрю на нее.
— Может, я и Ван Тассел, но я не на стороне своих тетушек. Я ничего им не скажу. Ты можешь сказать, что ты на самом деле думаешь, — говорю я ей, понижая голос. — Они за тобой не следят.
Мисс Чой громко сглатывает и испуганно заглядывает мне через плечо.
Я оборачиваюсь и вижу картину на стене. На одной из них ворон сидит на дереве, а за ним — полная луна. Его глаза черные, блестящие и как живые.
Страх пробегает у меня по спине.
Это почти, как если бы ворон был настоящим и смотрел прямо на меня.
— Что? — спрашиваю я, оборачиваясь к ней. — Что с картиной?
Она прочищает горло.
— Я уверена, что это был несчастный случай, — говорит она прерывающимся голосом. — Бедная девочка, ей не следовало подниматься туда.
И теперь я замечаю, как в ней что-то изменилось.
У мисс Чой, которую я видела на прошлой неделе, была гладкая кожа, яркие глаза и блестящие волосы.
У этой ее версии сухая кожа, впадины под скулами, которых раньше не было, и черные круги под глазами. Ее волосы тусклые и с проседью.
— С тобой все в порядке? — спрашиваю я ее, наклоняясь ближе.
Она слегка улыбается мне и кивает.
— Угу. Я в порядке, — говорит она, потирая большой палец. — Чем тебе помочь? Кажется, ты за чем-то сюда пришла.
«Что они сделали?» — хочу спросить.
Что-то здесь не так.
— Прости, — добавляет она, слегка опуская голову и прижимая большой палец ко лбу. — В последнее время я неважно себя чувствовала. В выходные я сильно заболела, и это до сих не проходит. Я с трудом могу вспомнить последние несколько дней.
И ты почти не помнишь, что случилось с Лоттой.
— Все в порядке, — твержу я, гадая, говорит ли она правду. Она правда выглядит больной. — Я пришла, потому что у меня… ну, у меня начались месячные и болит живот. У тебя, случайно, нет какого-нибудь травяного чая или лекарства от этого? Хотя, я могла бы сходить к медсестре…
Она поднимает голову и моргает, глядя на меня.
— У меня есть то, что нужно.
Она встает и идет в ванную, откуда выходит с маленькой красно-коричневой бутылочкой с выцветшей этикеткой.
— Вот. Это настойка лауданума и опия. Это лучше, чем любые травяные или колдовские снадобья, поверь. В последнее время я принимаю ее. Действительно, боль проходит.
На последних словах в ее глазах появляется мечтательное выражение.
— Спасибо, — говорю я ей, поднимаясь на ноги и забирая у нее бутылочку. — Сколько принимать?
— Начни с нескольких капель в воду и посмотри, что к чему. По возможности избегай употребления алкоголя, это вызовет сильную сонливость. Если только ты не хочешь поспать, — она идет к двери и хватает мое пальто. — Иногда ночами кошмары такие страшные и кажутся реальными, я принимаю больше, чем следовало бы, просто чтобы как следует выспаться.
— О чем тебе снятся кошмары? — спрашиваю я, перекидывая пальто через руку, кладя настойку в карман рядом с запиской и ожерельем.
У нее такое выражение лица, что я тут же жалею о своем вопросе.
— Это началось всего несколько дней назад, но почти всегда одно и то же, — говорит она шепотом. — Я стою на алтаре в соборе. Совершенно обнаженная. Четыре фигуры в плащах стоят вокруг меня и поют. Одна из них протягивает кость, похожую на человеческую, бедренную, только с заостренным концом, похожим на нож. Они берут кость, разрезают мне живот и что-то удаляют. В первый раз я подумала, что это аппендикс. Затем желчный пузырь. Почка. Каждый раз они берут что-то новое.
Я чувствую, как сжимается мое сердце.
— Что происходит потом?
Она пожимает плечами.
— Я просыпаюсь, — она проводит рукой по животу. — Думаю, что увижу шов или какой-нибудь признак того, что со мной что-то сделали, но там ничего нет. Это просто сон.
Я задумываюсь об этом на мгновение.
— Ты сказала, что Сестра Леона просила привезти для них побольше опиума, — говорю я. — Ты знаешь, что они с ним делают?
Она непонимающе смотрит на меня.
— Прости, Катрина, я не понимаю, о чем ты говоришь.
Я собираюсь сказать ей, что в последний раз, когда мы разговаривали, она упомянула, что Леона просила ее привезти опиум. Но решаю, что лучше сейчас просто уйти.
— Ничего, — говорю я. — Я пойду. Спасибо за лекарство. Принесу бутылочку обратно, когда выпью.
— Оставь, у меня есть еще, — говорит она мне, когда я выхожу из ее комнаты и иду по коридору. — Будь осторожна, — шепчет она.
Я киваю, быстро улыбаюсь ей, затем заворачиваю за угол, в коридоре тихо, и сначала я думаю, что, возможно, вообще никого нет в комнате Крейна, может быть, они в библиотеке или рано ушли в столовую.
Но я стучу в дверь, затаив дыхание, и жду.
Она медленно открывается, и в щель на меня смотрит серый глаз Крейна.
— Кэт! — восклицает он, увидев меня, и распахивает дверь. — Что ты здесь делаешь?
Он высовывает голову в коридор, чтобы убедиться, что меня никто не видел, затем обнимает меня за плечи и заводит внутрь, запирая за собой дверь.
Должна признаться, я удивлена, что они оба полностью одеты, Бром только что вышел из ванной и вытирает полотенцем шею.
— Извините, что врываюсь, — говорю я им. — Знаю, что ты должен держать наши отношения в секрете от Сестер, и это рискованно.
— Кэт, — проникновенно произносит Крейн, подходя ко мне и обхватывая мое лицо своими большими теплыми ладонями. — Я так рад, что ты здесь, — он смотрит на салфетку в моих руках. — Это от Фамке?
— Да, я принесла вам, — говорю я ему. — Но не поэтому пришла.
— Что случилось? — спрашивает Бром, морща лоб, когда подходит ко мне. — Ты в порядке?
— Я в порядке, правда, — заверяю я его, когда Крейн отпускает мое лицо и отступает на шаг. Он берет пакет с выпечкой и кладет на свой стол. — Я нашла кое-что интересное. И забыла рассказать раньше.
— Что? — спрашивает Крейн, уже откусывая от пирожного. Он закрывает глаза и стонет. — Боже мой, как вкусно. Мои наилучшие пожелания Фамке.
— Кстати, о Фамке, — говорю я и начинаю рассказывать им все. Показываю им ожерелье и записку, затем рассказываю о визите к мисс Чой и обо всем, что она мне рассказала, что она выглядела больной и была непреклонна в том, что Лотта поскользнулась. О том, что ей снились кошмары, и казалось, что картина на стене наблюдает за ней. Я заканчиваю рассказом о том, что Леона заказывала опиум, и как мисс Чой забыла об этом, затем достаю из кармана пузырек с настойкой опия и показываю им.
У них обоих от этого зрелища округляются глаза.
— Можно? — спрашивает Крейн, деликатно забирая у меня бутылку, прежде чем я успеваю что-либо сказать ему. Он переворачивает ее на ладони. — Это может пригодиться.
— Пожалуйста, не говори, что ты собираешься начать употреблять это как опиум, — говорю я.
Он пристально смотрит на меня.
— Как бы мне ни хотелось снова затянуться трубкой и выкурить все свои проблемы, сейчас мне нужно быть трезвым, — он кивает головой в сторону Брома. — Однако этому человеку, вероятно, не помешало бы время от времени принимать успокоительное.
— Так вот как теперь все будет? — Бром сердито смотрит на него. — Цепей было недостаточно, теперь ты собираешься накачивать меня наркотиками?
— С твоего согласия, конечно, — говорит Крейн с ослепительной улыбкой, ставя бутылочку на стол.
— Что случилось с учителем истории? — спрашиваю я. — Вы с ней разговаривали?
Крейн качает головой, облизывая пальцы, из-за чего по моему телу разливается жар. В данных обстоятельствах это неуместно.
— Нет, — говорит он. — Ее нигде нет, — он смотрит на Брома. — Надеюсь, у нее не будет неприятностей из-за того, что она сказала.
— Почему это? — спрашивает Бром. — Никого из Сестер там не было. Только ученики.
— Есть какие-нибудь картины на стенах этого кабинета? — спрашивает Крейн. — Я просто думаю о картине в комнате мисс Чой. Не удивительно, если они могут таким образом шпионить за людьми?
— Я не хочу об этом думать, — с тревогой говорю я, садясь на кровать. — И так уже слишком много всего происходит, мой мозг не в состоянии это воспринимать.
Крейн садится рядом со мной, затем Бром садится с другой стороны. Приятно чувствовать себя зажатой между ними, даже в несексуальном смысле. Кажется, что так мы становимся сильнее, как единое целое.
— Давай шаг за шагом, Кэт, — говорит мне Крейн, и я кладу голову ему на плечо, а Бром берет мою руку в свою и сжимает. Я пожимаю ее в ответ. — Это все, что мы можем сделать. Но нас трое, так что, придется делать три шага за раз.
— Я пойду на ужин с мамой в выходные, — говорю я.
— Что? Нет, — сухо отвечает Крейн. — Не пойдешь.
— Пойду, — отвечаю я, поднимая голову, чтобы встретиться с его возмущенным взглядом. — И Бром пойдет со мной.
Его глаза расширяются.
— Нет.
— Крейн, — предупреждает Бром.
— Пойдет, — говорю я Крейну. — Мне нужно поговорить с Фамке. И ужин будет не поздно. Мы вернемся до наступления темноты.
— Я с вами, — фыркает он.
— Нет, — решительно говорю я ему. — Ты не пойдешь. Мама сказала, что пристрелит тебя, и я ей верю, и, несмотря на мои чувства к ней, я не хочу, чтобы у вас были какие-то разногласия. Ты останешься здесь. Я пойду с Бромом. Поговорю с Фамке. Пока мы ужинаем, попытаюсь получить какую-нибудь информацию от мамы, а потом мы вернемся. Даже придется, то сразу уедем.
Крейн наклоняется, чтобы посмотреть на Брома.
— Значит, я должен доверить этому парню твою жизнь. Значит, тебе придется доверить ему свою жизнь.
— Хочешь сказать, что не доверяешь мне? — мрачно возражает Бром.
— Честно говоря, Бром, в последнее время ты все усложняешь, — говорит Крейн.
При этих словах Бром отпускает мою руку и встает на ноги, глядя на нас сверху вниз.
— А может, скажешь ей то, что ты на самом деле хочешь сказать, Крейн? Я знаю, ты ждешь подходящего момента, чтобы бросить меня под колеса тележки. Почему бы тебе не рассказать Кэт правду? Правду о нас обоих.
Мой желудок сжимается, и я задерживаю дыхание.
— Какую правду? — с трудом выговариваю я.
Крейн бросает на Брома испепеляющий взгляд.
Затем Крейн проводит рукой по волосам и испускает тяжелый, подавленный вздох, от которого у меня пробирает до костей.
— Мне нужно кое-что сказать тебе, Кэт, — говорит Крейн хриплым голосом, поднимаясь на ноги. — Я хотел сказать… но… не получалось.
— Хорошо, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, и гадая, что же произошло. — Расскажи сейчас.
— Когда твоя тетя Леона вызвала меня к себе в кабинет, она предупредила, чтобы я держался от тебя подальше, — говорит он, шагая взад-вперед по комнате, заложив руки за спину. — Как ты знаешь, пустые угрозы на меня не действуют. Она сказала, что я потеряю работу преподавателя здесь, в школе, но мне показалось, что не стоит за нее держаться, если я не смогу быть с тобой.
Я тронута его преданностью, но…
— Я знал, что могу уволиться в любой момент, пока она не сказала, что у нее есть на меня то, что помешает уволиться. И я знал это, догадывался, но не думал, что она бросит это мне в лицо.
— Мари, — тихо говорю я, задумчиво опуская глаза в пол. — У нее что-то есть на тебя в связи со смертью Мари, — я сглатываю и поднимаю на него взгляд. — Что это, Крейн?
Что ты сделал?
Его лицо бледнеет, уголки рта искривляются от горя.
— Она знает, что я убил свою жену.
Из меня словно выбивают воздух.
— Ох.
Затем Крейн опускается передо мной на колени, держа меня за руку.
— Ты должна выслушать меня, Кэт, ты должна выслушать и поверить мне. Пожалуйста, — он берет мои руки и подносит их к своим губам, оставляя на них отчаянный поцелуй. Я так редко вижу Крейна в таком смятении, не говоря уже о том, что он стоит на коленях в такой покорной позе.
— Хорошо, — тихо говорю я, чувствуя, что вся моя решимость уже тает.
— Это был несчастный случай, — говорит он, и по тому, как он это говорит, от всего сердца, я верю. Я знаю, что Крейн не убийца. — В тот вечер я совершил так много неправильных поступков, но ее убийство было несчастным случаем.
— Что случилось? — спрашиваю я, сжимая его руку, и даже от этого жеста на его лице появляется облегчение.
— Я подозревал, что у нее роман, — говорит он, прочищая горло, в его глазах бурлят эмоции. — Я подозревал это несколько месяцев. В нашем браке совсем не осталось любви, и у меня было предчувствие. Поэтому сделал то, чего не должен был. Прочитал ее воспоминания, пока она спала, без разрешения. И обнаружил, что у нее роман с нашим соседом Рэем. Так что…
Он закрывает глаза и делает глубокий вдох, прижимая мою руку к своему лбу, словно для молитвы.
— Я пришел к Рэю. Я не знал… когда пришел к нему, не знал, что будет, когда я увижу его. Я был так… сбит с толку. Не знал, убить его или… трахнуть.
Мои глаза расширяются, и даже Бром рядом со мной резко выдыхает.
— Я решил переспать с ним, — говорит Крейн, опуская мою руку, чтобы посмотреть на меня, и его челюсть сжимается. — Решил принять себя таким, какой я есть. Каждую темную, извращенную часть себя. Пути назад не было. И пока мы с Рэем были в самом разгаре, я впервые в жизни был с мужчиной, Мари вошла в дом и увидела нас. Я пригрозил развестись с ней из-за ее измены, но она начала упрекать меня. Она назвала меня содомитом, язычником и сказала, что расскажет школьному совету, добьется моего увольнения, расскажет всему миру. Я был зол, так зол, что толкнул ее, и она… упала.
Он замолкает, отводя взгляд и хмуря брови, словно заново переживая эту сцену.
— Сильно ударилась головой о деревянный пол. Потекла кровь, я упал на колени и запаниковал. Я запаниковал. Я пытался вернуть ее к жизни…
— Господи, Крейн, — говорит Бром.
— Иисус не слушал, — говорит Крейн мрачным голосом. — Он отсутствовал в тот момент. Она вернулась. Всего на мгновение. Просто чтобы дать мне понять, какой я ужасный, и что я сделал то, чего нельзя делать. Вернул человека к жизни. А потом она снова умерла. Навсегда.
Он закрывает глаза, подносит мою руку к своим губам и целует ее.
— Ох, и тогда у меня начались проблемы, — говорит он, касаясь моей кожи. — Рэй увидел, что я натворил. Назвал меня демоном. Только благодаря нашей с ним связи я смог помешать ему донести на меня. Он знал, что я и его сдам. Двое мужчин в отношениях, мертвая женщина. Это можно было представить как угодно. В конце концов, нам пришлось притвориться, что мы втроем лишь друзья, проводили вечер дома, она поскользнулась, упала, вот и все. Естественно, я не стал жить дальше счастливой жизнью. Я уволился с работы. Переехал через всю страну. Подсел на опиум.
— Нашел меня, — тихо говорит Бром.
— Нашел тебя, — говорит Крейн, свирепо глядя на него снизу вверх. Затем он переводит взгляд на меня. — И нашел тебя, Кэт. Это были единственные вещи в жизни, которые спасли меня от полного проклятия.
В комнате повисает тишина под тяжестью его слов.
— Но, — начинаю я через минуту, прикусывая губу, — но если это так, то что Леона имеет против тебя?
Он устало вздыхает.
— Например, она может внедрить в мой разум ложные воспоминания. Заставить меня поверить, что это сделал я. И она сказала, что может каким-то образом сфальсифицировать полицейский отчет. Я понятия не имею, как, наверное, ей придется ехать в Сан-Франциско. Но я верю ей, верю в ее силу. И я правда верю, что она не остановится ни перед чем, чтобы убрать меня, лишь бы вы с Бромом смогли исполнить свое пророчество.
— Мы должны убить ее, — внезапно произносит Бром, глядя в никуда. Его голос такой грубый, такой странный, что мы с Крейном оба смотрим на него с удивлением.
— Мы что? — повторяю я.
Он переводит взгляд своих темных глаз на нас.
— Мы должны убить ее. Мы должны убить их всех. Это единственный способ выбраться отсюда живыми.
— Бром, — предостерегаю я его. — Мы даже не знаем, что на самом деле происходит, что представляет собой ковен, что вообще означает наш союз. И даже если бы мы знали, мы не убийцы. Крейн, возможно, и убил свою жену, но не намеренно, а ты…
Его брови приподнимаются, на лбу появляются морщинки.
— А я? Я убийца, Нарци. Ты тоже это знаешь.
— Ты не всадник, — говорю я ему.
— Я всадник, — просто говорит он, и глаза у него такие черные. — А он — это я. И я убил констебля Киркбрайда. Я приказал Гессенцу сделать это, просто потому, что хотел его смерти. Что вы теперь об этом думаете?
Мой рот словно набит ватой. Я с трудом могу глотать, с трудом соображаю.
— Мы плохие люди, Кэт, — шепчет Крейн, кладя руку мне на голову. — Ты заслуживаешь лучшего.
— Нет, — говорю я им, качая головой. — Вы мои. Остальное не имеет значения.
— Мораль не имеет значения? — спрашивает Крейн, его глаза блестят.
— Моя мораль имеет значение, — непреклонно заявляю я, чувствуя, как у меня в груди все горит. — И твоя мораль имеет значение. Нас троих посадили на плот, мир пустил нас по течению. Мы нашли друг друга, и мы должны держаться друг за друга. Если это означает, что мы должны выработать свой собственный набор моральных принципов, дабы выжить, пусть будет так. Я не собираюсь жертвовать ничем, не собираюсь жертвовать вами, чтобы соответствовать чьим-то стандартам, — я делаю паузу, глубоко вдыхая. — Пусть все они идут к черту.
Глаза Крейна широко раскрываются от шока, а Бром разражается смехом, обнимает меня и прижимает к себе.
— Хорошая девочка, — говорит Крейн, улыбаясь и покачивая головой, в его глазах светится гордость. — Наша сладкая ведьмочка.
Я улыбаюсь в ответ.
Но говорила серьезно.