Легенда о Смерти

ГЛАВА XXI РАЙ

Между землей и раем есть девяносто девять постоялых дворов. В каждом нужно сделать остановку. Если нечем заплатить за постой, приходится возвращаться на дорогу в ад.

Гостиница на полпути называется «Битекле».

Милосердный Господь свой обход совершает здесь раз в неделю, в субботу вечером. Он забирает с собой в рай тех посетителей, кто не слишком пьян.

В «Битекле» хватает пьянчуг, которые там задерживаются дольше разумного. В их числе, как рассказывают, — Лор Керришар и Анн Тоэр (Иосиф Кровельщик), оба из Пенвенана. Уже пять лет, как они ушли, а все никак не пройдут «Битекле». При жизни они были добрые компаньоны, самые славные ребята в мире, но они выпили бы море, если бы в нем был сидр, а не соленая вода. Милосердный Господь не потребовал бы от них большего, чтобы приоткрыть им двери рая. К несчастью, всякий раз, когда он делал перекличку в «Битекле», стоило ему дойти до имен Лора Керришара и Анна Тоэра, как повторялась старая история. Язык у обоих молодцов так заплетался, что они были не способны ответить «Здесь!». Наутро они раскаивались, что опять пропустили свой случай. А чтобы утешиться, снова начинали пить. Это длится уже пять лет, и нет никаких оснований думать, что это закончится до Страшного суда.

* * *

Прежде чем попасть на небо, надо пройти через три ряда облаков: первый ряд — черный, второй — серый, третий ряд — белый как снег.

* * *

Святой, которому поручено препроводить душу, завершившую свое покаяние в чистилище, — это, по словам одних, святой Дени, а согласно другим — святой Матюрен.

* * *

Перед воротами в рай стоит святой Михаил. Ему доверена миссия взвешивать души и решать, могут ли они быть допущены. Вот почему в церквах его всегда изображают с весами.

Вы, наверное, знаете поместье Кербельвен. Это одна из самых старинных и самых красивых усадеб в приходе Пенвенан. Епископы Трегье сделали из него свою загородную резиденцию — это было в те времена, когда в Трегье были еще епископы. До того как это поместье стало епископским владением, оно принадлежало одному священнику, очень почитаемому в здешним краю. Звали его Дом Йанн. Он был последним потомком старинной благородной семьи, чье имя угасло вместе с ним. Он жил здесь, как дворянин и как человек святой. Его земли обрабатывали бедные крестьяне, и так он не давал им умереть с голоду — он дарил им почти весь урожай, который собирали в его поместье. А сам проводил дни в молитве в усадебной часовне, которая в наше время служит складом.

Как-то пришел к нему один бедняк и попросил его стать крестным его сыну.

— Охотно! — ответил святой человек и над крестильней дал ребенку свое имя — Йанн, или Жан.

Потом он приказал отнести матери новорожденного самое лучшее вино из своего подвала — сам он к вину не прикасался. На праздничном ужине после крещения он прочитал «Бенедесите» («Benedecite»[49]) и ушел, сказав:

— Дитя, рождение которого мы сегодня празднуем, увидит вещи, пока еще скрытые от глаз христианина.

Ребенок этот вырос.

Когда пришло время его первого причастия, священник взял его к себе в Кербельвен, чтобы заняться его обучением. Он научил его служить мессу, и уже другого церковного служки ему было не нужно. Мальчик привязался к своему крестному всем сердцем. Каждое утро и каждый вечер он шел в Кербельвен, помогая Дому Йанну в его благочестивом служении и во всех его добрых делах.

Считается, что святые не доживают до старости. Они спешат возвратиться к Господу, а Господь спешит обрести их рядом с собою. Дом Йанн заболел и слег. Единственно, что он мог теперь сделать, — в хорошую погоду подняться после обеда, чтобы пойти помолиться в часовню. Он проделывал этот путь, опираясь на плечо своего крестника, Йанника. После молитв он просил провести его по аллее. Там росли столетние деревья, и среди них — каштан высотой в восемьдесят футов[50]. Священник любил сидеть в его тени, лицом к морю, синевшему вдали между Бюгелесом и Пор-Бланом. Он оставался там до вечерней прохлады, беседуя с Богом и перебирая, как листы книги, страницы своей совести, чтобы проверить, все ли долги оплачены.

Крестник присаживался рядом на земле у его ног, юношу раздирали два противоположных желания: сохранить своего крестного в этом мире и видеть, как тот наслаждается радостями, обещанными в другом мире избранникам.

Однажды после полудня, когда они вот так оба сидели под каштаном, Дом Йанн сказал Йаннику:

— Что ты думаешь обо мне, мой мальчик?

— Я думаю, что вы самый святой человек, который когда-либо был в христианском мире после апостолов.

— Но, однако, дитя мое, я совершил самый большой грех, какой только может совершить человек.

— Это невозможно, крестный!

— Это так, говорю тебе. В тот день, когда я был рукоположен, я дал обет совершить паломничество в Рим. И вот конец мой близок, а я так и не выполнил своего обета. То, что я не сделал при жизни, я буду принужден сделать после смерти. Вот так задержится мое вечное спасение. Это омрачает мои последние дни.

— Могу ли я облегчить ваше горе, крестный?

— Ты мог бы, если крепка твоя вера.

— Я верую так, как вы меня учили. Моя вера так же крепка, как каменные голгофы на перекрестках наших дорог, которые даже гнев Божий не может разрушить.

— И ты пошел бы в Рим вместо меня?

— Я пошел бы в Рим, я пошел бы даже в ад без страха, лишь бы вы указали мне дорогу.

Дом Йанн положил ладонь на голову крестника.

— У тебя сердце истинного бретонца, Йанник. Я прибегну к твоей преданности. Но сначала я должен проверить, любишь ли ты меня так, как говоришь. Я больше не вернусь к этой теме. Не сообщай никому об этом нашем разговоре, но постарайся о нем не забыть.

Вскоре после этого святой отец умер. Не буду рассказывать о всех знамениях, которые предваряли или сопровождали его кончину. Он был похоронен в часовне, где привык молиться. На могилу положили камень, на котором было начертано его имя и все его заслуги. Люди, которые ему служили, домоправительница и слуга, отправились жить в другое место на ренту, которую он им оставил. Дом опустел, земли остались невозделанными. А что до Йанника, казалось, крестный нарочно забыл упомянуть его в завещании. Родители подростка были этим сильно раздосадованы, но не он. Его привязанность и благодарность Дому Йанну ничуть от этого не уменьшились. Он оставался верен умершему, как был верен живому. Каждый божий день он шел в часовню, чтобы с благоговением преклонить колена на его могиле.

Так вот, всякий раз, когда он становился на колени, надгробный камень трескался посередине, так как это произошло на гробнице Лазаря, когда Христос приказал ему встать.

«Может быть, и мой крестный собирается восстать тоже», — думал мальчик.

И он ждал с надеждой и страхом.

Однажды утром он заметил, что трещина стала шире, чем была, и глубже, до земли.

Йанник подумал: «Это произойдет сегодня».

И действительно, когда он дошел до аллеи, чтобы идти к себе домой, он увидел крестного, сидевшего на своем любимом месте в тени большого каштана. На нем было самое красивое священническое облачение, в которое его обрядили перед тем, как положить в гроб. Его руки были скрещены на коленях, глаза открыты и полны света.

Йанник на цыпочках приблизился к нему. Священник смотрел, как он подходит, и глаза его сияли все ярче и живее. Когда Йанник был уже рядом, священник сказал ему:

— Йанник, крестник мой, теперь я не сомневаюсь в твоей преданности. Твоя вера и правда крепка. Но по-прежнему ли ты готов совершить вместо меня паломничество в Рим?

— Да, крестный, по-прежнему.

— Ну что ж! Сегодня пойди на исповедь — нужно, чтобы твоя совесть была чиста, — а завтра утром отправляйся в путь.

— А какой дорогой, крестный?

— Тебе нужно только следовать за этой белой палочкой. Она была когда-то очень давно вырезана из креста Спасителя, тогда, когда этот крест был еще деревом с ветвями в лесу Иерусалима. Держи ее в правой руке. Смотри не потеряй ее, а не то пропадешь сам. Пока ты ею владеешь, она твой проводник и твой талисман. Что бы ты ни увидел, ничего не бойся. Она защитит тебя от всех напастей. Запоминай хорошенько все подробности твоего странствия, чтобы, вернувшись, ты смог мне дать точный отчет. Ведь ты совершаешь паломничество за меня. И нужно, чтобы я знал все так же хорошо, как если бы я сделал это сам.

— Я все понял, крестный, — ответил Йанник, — я буду стараться и повиноваться вам во всем.

Священник отпустил мальчика, пожелав ему доброго пути.

Вечером Йанник исповедовался, а на следующее утро, ничего не сказав родителям, отправился в дорогу, держа в правой руке белую палочку. Солнце только окрасило небо, когда он переступил порог своего дома. Но, едва выйдя из дому и сделав первые шаги, он с большим удивлением обнаружил, что опустилась глубокая ночь. Но она была совсем не похожа на обычные ночи, которые мы все знаем. Она не была ни темной, облачной, ни светлой, звездной. Скорее, это была не ночь, а просто отсутствие света. Все было видно, но как-то странно, словно во сне.

Первое, что разглядел Йанник, был овраг, заросший колючим кустарником, он был весь в шипах. Йанник пошел прямо через него. И тотчас перед ним, вернее, перед палочкой в перепутанных зарослях открылась дорожка. Он смело ступил на нее. По мере того как он продвигался вперед, сзади дорожка закрывалась. Йанник шел, словно пловец в море терний, колючих и острых, как кинжалы.

Он вышел оттуда без единой царапины.

Он оказался на открытом плато. И внезапно на этом плато выросли две гигантские горы. Они были такие высокие, что их вершины терялись в небе. Они закрывали собою горизонт, каждая со своей стороны. Та, что слева, была черной, справа — белой. И Йанник увидел, как они вздрогнули обе и обрушились друг на друга с сокрушительными натиском. Они столкнулись с такой силой, что разлетелись на осколки со страшным грохотом, и в течение нескольких мгновений воздух был темен от града белых и черных камней. Можно было подумать, что это тучи ворон смешались с тучами голубей. Жуткое это было зрелище — битва двух гор. Йанник думал, что они изничтожили друг друга до песчинки, так страшно было их столкновение. Но он снова заметил их стоящими на горизонте, словно они собирали силы для нового взрыва.

«Поторопимся пройти», — сказал он себе.

И, воспользовавшись промежутком, который пока еще разделял два каменных монстра, он проскользнул мимо.

Тропинка по крутому склону привела его к песчаному морскому берегу. От кромки берега, как из глубокой воронки, поднимался красный пар, кровавый туман.

Йанник всмотрелся и понял, что это море в ярости пожирало само себя. Громадные волны вздымались и набрасывались одна на другую, как дикие звери с отчаянным воем.

«Если моя палочка пойдет туда, — сказал себе Йанник, — мне оттуда не выйти живым».

Но палочка повела именно туда. Кровавый туман разорвался перед нею, и Йанник прошел и по этому страшному пути без помех, разве только волны, как разъяренные псы, ревели ему прямо в уши.

Выбравшись на другой берег этого моря, он оказался в убогой до жалости местности. Одна каменистая, вся в рытвинах, равнина с несколькими чахлыми кустиками болотного тростника. Мерзость и запустение. Даже представить невозможно что-нибудь более нищенское и печальное.

«На этот раз, — подумал Йанник, — я на противоположном конце „хлебной страны“. Не важно! Идем дальше!»

И тут он увидел тридцать коров, они паслись в этих мертвых местах. Насколько трава, которую они щипали, была редкой и хилой, настолько же коровы были тучными, с крутыми боками, шкура у них была чистой и лоснилась. Вымя у каждой было тяжелым, полным, оно свисало почти до земли. И вид у них был очень довольный.

Йанник решил ничему не удивляться.

Он перешагнул через низкую каменную ограду и оказался в новом месте, совершенно противоположном предыдущему. Это был луг, такой широкий, что не охватить взглядом. Трава на нем росла высокая, густая, радовавшая глаз яркой зеленью. Однако она не соблазняла те пятьдесят коров, что паслись там. Они казались полумертвыми от голода, кожа на них была дряблой, из под нее проступали кости, ноги у них подгибались от слабости. Вместо того чтобы щипать траву, они стояли, свесив морды над каменной стенкой и глядя с яростью на своих товарок, наслаждавшихся на скудном пастбище, в то время как они в краю изобилия мычали от голодухи.

Йанник пошел дальше.

Он вошел в большой лес, там росли деревья всех пород и размеров. Вокруг каждого дерева порхали стаи птах. Йанник заметил, что они кружились, кружились без конца и никогда не садились на ветки. Полет их был тихим и полным тайны, как полет ночных птиц. Оперение у них было или серым, или черным.

Йанник шел дальше через лес.

Вскоре он увидел стайки белых птиц. Они рассаживались по высоким ветвям деревьев и принимались петь такими мелодичными голосами, что Йаннику показалось на минутку, что он в лесу Кербельвена радостным весенним утром.

— В добрый час, — прошептал он, — вот это радость сердцу.

И он зашагал с новой отвагой. И так он отмерял лье за лье.

Внезапно перед ним встала одна из гор Менеза, такая высокая, что она закрыла все небо, словно огромная темная стена. Подножие горы обросло тонким мхом, мягче бархата. Легкий ветерок разносил сладостный запах, шедший неведомо откуда. Йаннику захотелось улечься здесь, на мягкий мох, и долго вдыхать этот аромат. И как будто этого очарования было мало, вдруг зазвучали нежнейшие голоса. Их были сотни и сотни тысяч, и пели они чудесно, только немного печально. Мальчик охотно остался бы здесь на годы, не двигаясь и слушая пение голосов. Но он мог наслаждаться ими только на ходу. Палочка тащила его за руку. Он должен был следовать за нею.

Подъем на Менез был трудным и долгим. Надо было цепляться за кусты, карабкаться на скалы.

Взойдя на вершину, Йанник обернулся. Позади себя он увидел множество детей, своих ровесников, которые пытались, как это сделал он, вскарабкаться по склону, цепляясь за неровности. Но они скатывались вниз, как только им удавалось подняться. Пучки травы или дрока, за которые они хватались, оставались в их руках; камни, за которые они держались, падали и тащили их за собою.

«Бедные ребятишки! — подумал Йанник. — Хотел бы я им помочь, но их слишком много».

К тому же палочка не оставляла ему свободного времени. Теперь она вела его к часовне, стоявшей на самой вершине горы, почти так же, как капелла Святого Эрве на горе Менез-Бре. Дверь часовни распахнулась. У алтаря стоял священник в черной ризе с большим серебряным крестом — так, как служат панихиду по умершим.

Как только Йанник вошел, священник обернулся к нему.

— Поможешь мне отслужить мессу, мой мальчик? — спросил он.

Йаннику показалось, что он где-то слышал этот голос.

— Да, конечно, отец мой!

Не успел Йанник произнести свое «да», как часовня и вместе с нею священник исчезли.

Белая палочка снова пустилась в путь, и мальчик по-прежнему шагал за нею.

Они пришли на перекресток, куда выходили три дороги. Они были проложены так близко друг к другу, что казалось, будто дорога одна. На перекрестке стояли два человека, в руках они держали косы, скрестив их над дорогой.

«Сейчас они меня разрубят», — подумал Йанник.

Чтобы миновать страшную арку, образованную косами, он низко наклонил голову, набрал в легкие воздуху и рванулся вперед.

Ему было очень страшно, но благодаря своей палочке он снова прошел препятствие без помех.

Неподалеку от этого места слева от дороги он увидел замок, его фасад был пробит тысячами дыр. Все они алели ярким светом, как будто внутри горел огонь кузни. Трубы выбрасывали клубы густого дыма, который не поднимался, а тут же опадал пеплом на землю. Йанник видел, как двигались странные силуэты в освещенных огнем окнах. Он слышал резкие, пугающие крики. Невыносимый запах серы душил его. Он поспешил уйти подальше от этого места.

И вот еще несколько пройденных лье, и он достиг другого замка. Но этот был совсем иным. Представьте себе лес башенок, таких же легких и стройных, как башни Бюлата или Крейскера[51]. Йанник ничего подобного никогда не видел. Флюгеры вращались над башенками и издавали — нет, не скрип, а сладостные звуки. На пороге замка палочка остановилась. Она постучала три раза в дверь, и дверь открылась. Войдя, Йанник очутился внизу великолепной лестницы. Он поднялся по ней. Наверху начинался коридор, он становился все шире, когда Йанник шел по нему. Коридор освещался звездами, висевшими под потолком. Каждая звезда сверкала волшебным огнем. Коридор замыкал портик, под его аркой покачивалась люстра, от которой шел свет, яркий, как солнце. С другой стороны портика открывалась анфилада нарядных комнат. Йанник обошел их все; широко раскрытыми глазами смотрел он на эти богатства и все-таки старался запомнить до мелочей все, что видел справа и слева.

В первой комнате распевали птицы.

Во второй стояли четыре кресла и на каждое были положены по короне и по поясу.

В третьем — только два кресла. На одном — еще одна корона и еще один пояс. В другом кресле сидел священник, лица которого Йанник не рассмотрел.

После этой комнаты шли другие, дальше виднелись еще, но белая палочка не повела Йанника дальше. Паломничество явно было окончено, и палочка вернулась на дорогу в Кербельвен.

Возвращение тоже было черной ночью. Если бы Йанник выпустил палочку из рук в этот момент, ему ничего другого не осталось бы, как умереть от отчаяния, словно слепому, оставшемуся в одиночестве в незнакомом месте. Вот почему он крепко держал палочку в руке.

Сколько времени шел он так в потемках, он не мог бы сказать.

Наконец ему показалось, что тьма стала рассеиваться. Но это еще не был день. И даже не предрассветные сумерки; это все еще была серая мгла, но глаза уже начинали потихоньку в ней что-то различать. По канавам вдоль обочин он признал дорогу в Кербельвен и увидел, что он уже недалеко от поместья. И действительно, скоро он ступил на аллею. Под каштаном он увидел свет, и, залитый сиянием, перед ним оказался его крестный на том самом месте, где оставил его Йанник.

— Ну что, мой крестник, — заговорил священник, — вот ты и вернулся, живой и здоровый, как кажется.

— Да, это так, крестный.

— Ты запомнил то, что ты видел, и сможешь рассказать мне подробности?

— Точь-в-точь, крестный.

— Так начинай же. А я буду объяснять все шаг за шагом.

— Сначала, крестный, я должен был пройти через овраг, где были только колючие кустарники и терновник.

— Это первая дорога в рай, мое дитя.

— Затем я видел две горы, которые бились друг с другом.

— Это люди, недовольные своей участью и ревнующие к участи другого. Они разбиваются сами, стремясь разбить другого. Потом?

— Потом я оказался перед красным туманом, он был как кровавое дыхание волн разъяренного моря.

— Волны — это люди, женатые неудачно или которых женили против их воли. Они все время кусают друг друга, пока не перегрызутся до смерти. Дальше?

— Дальше я увидел тучных коров, которые находили удовольствие там, где нечего было есть.

— Это были люди, смиренно принимающие все, что бы ни случилось; даже полную нищету они переносят, не сетуя на божественное провидение.

— После этого я пришел на луг, где истощенные коровы умирали от голода, стоя по брюхо в сочной траве.

— Это скряги, мой мальчик, те, кому хотелось бы весь мир собрать в одну яичную скорлупу. Они не насытятся, пока остается хоть самая малость, которая им не принадлежит.

— Я вошел под сень огромного леса. Птицы, черные или серые, кружили над деревьями, но не могли сесть на ветви.

— Это те, кто присутствовал на мессе телом, а не душой. Они молились губами, а мысли их были далеко. Бормотали «Господи, помилуй», а сами думали: «Дали ли корму поросенку?», «Положила ли служанка сало в суп?» Их дух без конца порхает и не может задержаться на одном самом важном занятии — на спасении.

— Когда я углубился в лес дальше, я встретил тучи белых птиц. Они сидели на белых ветвях и чудесно пели.

— Это те, кто не заслужил рая, но чист и не нуждается в очищении. Они несут сладостное покаяние между небом и землей.

— Я подошел к подножию горы. Там была лужайка с травой, нежнее бархата. Легкий ветерок проносился над ней и нес с собою сладкий запах. Потом какие-то голоса начали петь так красиво, но печально. Никогда я не слышал такого чистого и грустного пения.

— Эта мягкая лужайка, крестник, нежная плоть младенцев, умерших без крещения. Сладкий запах — это аромат крещения, который ждет их в день Страшного суда. Они поют так чудесно, потому что петь их учат издалека ангелы. Но голоса их печальны, потому что они сожалеют о том, что потеряли своих матерей, но не нашли Бога.

— Когда я поднялся на вершину горы, обернувшись, я увидел толпу детей моего возраста, которые тоже пытались, как я, одолеть гору, но это им не удавалось. Признаюсь, это ранило мое сердце, крестный.

— Это мальчики, умершие до своего первого причастия. Они смогут взойти на гору, когда Иисус Христос хлопнет трижды в ладоши, чтобы призвать их к себе.

— На другой стороне Менеза, крестный, была часовня. У алтаря стоял священник. Он спросил, не помогу ли я ему отслужить мессу. Но как только я сказал «да», он исчез.

— Этот священник, дитя мое, это я. Все остальные между нами, это те, кто совершил какой-то проступок, который нужно искупить; они ждут перед ступенями алтаря, чтобы мальчик из хора, помогавший во время службы при их жизни, сделал то же самое и теперь, когда они мертвы.

— И потом я пришел на перекресток трех дорог, которые, как казалось, шли в одном направлении. Я испугался двух мужчин, закрывавших проход косами, скрещенными над ним.

— Это три дороги в рай — из чистилища и из ада. Два человека, охраняющие их, — два дьявола.

Они стараются устрашить проходящих людей, чтобы овладеть ими.

— А потом я увидел замок, казалось, он весь был в огне.

— Это ад, крестник.

— А потом — другой замок, но этот был прекрасный, такой красивый, такой красивый, что слепил глаза. Нет слов, чтобы описать его великолепие.

— Я верю тебе, крестник. Этот замок — рай. Ты прошел только преддверие. Но скажи мне, что ты там приметил?

— Я запомнил комнату, где пели птицы.

— Это ангелы, которые должны приветствовать входящих. А потом?

— Потом, в следующей комнате, я увидел четыре кресла, на которых лежали четыре пояса и четыре короны.

— Эти кресла ждут первых четверых, кто умрет безгрешным и чистым. Потом?

— А потом, в третьей комнате, я увидел два других кресла. Одно было пустым, в другом сидел священник...

— Да, мой мальчик, и этот священник, лицо которого было в тени, — тот же, что был в часовне, это твой крестный, который благодарит тебя за то, что ты сделал для него, и который, чтобы вознаградить тебя, объявляет тебе, что через шесть месяцев ты займешь место рядом с ним в пустом кресле. Теперь же верни мне палочку, Йанник, а вместо нее возьми эту книгу. Все ее страницы чистые. Ты будешь заполнять их своей рукой по одному листу в день. Когда заполнится последний лист, наступит твой час.

— А что я скажу своим родителям, когда я их увижу? Они, должно быть, были сильно обеспокоены моим отсутствием, хотя я и не знаю, сколько времени оно продолжалось.

— Оно продолжалось двадцать лет, крестник. Ты найдешь своих родителей сильно постаревшими. Но не тревожься ни о чем. Они ни о чем не станут спрашивать. В день, когда ты ушел, твой ангел-хранитель заменил тебя в доме. Ни отец, ни мать даже не подозревают о том, что произошло.

На этом священник и его крестник расстались до встречи в раю через шесть месяцев.

И только тогда Йанник, который теперь уже был достаточно взрослым, чтобы его называли Йанном, заметил, что солнце стояло высоко в небе. И он поспешил к дому. А теперь, если позволите, я тоже потороплюсь к себе домой.