Легендарное оружие древности

XVII Грюнвальдские мечи

«…B ярких лучах солнца было ясно видно, как они подъезжают на рослых, покрытых попонами боевых конях; у одного из них на щите был императорский черный орел на золотом поле, у другого, который был герольдом князя Щецинского, — гриф на белом поле. Ряды воинов расступились перед ними, и, спешившись, герольды через минуту предстали перед великим королем; склонив головы и воздав тем самым ему почесть, они приступили к делу.

— Магистр Ульрих, — сказал первый герольд, — вызывает вас, ваше величество, и князя Витовта на смертный бой и, дабы поднять дух ваш, а храбрости у вас, видно, мало, посылает вам эти два обнаженных меча.

С этими словами он сложил мечи у королевских ног».

Эта сцена, описанная в известном романс Генрика Сенкевича «Крестоносцы», послужила прологом к знаменитой битве при Грюнвальде, состоявшейся 15 июля 1410 года. Исход этой битвы памятен всем: объединенная польско-литовская армия нанесла решительное поражение силам Тевтонского ордена. А два меча, присланные магистром Ульрихом фон Юнгиненом польскому королю Владиславу II Ягелле и великому князю литовскому Витовту, после битвы очутились в Кракове, в коронной сокровищнице на Вавеле. Зловещие символы германской агрессии отныне стали олицетворением великой победы над Тевтонским орденом. С конца XV века Грюнвальдские мечи были подняты к рангу государственных и вошли в число королевских регалий. Во время коронации их несли перед королем как символы объединенного государства двух пародов — Польши и Литвы. В промежутках между коронациями они хранились в коронной сокровищнице вместе с двумя другими государственными мечами: легендарным Щербецом и Sigismuntus Iustus — мечом короля Сигизмунда Старого (Сигизмунда I, правил в 1506–1548 гг.), который обычно использовался при посвящении в рыцари.

Внешне Грюнвальдские мечи ничем особенным не отличались. Это были простые средневековые рыцарские боевые мечи с длинными прямыми клинками. Лишь в XVIII столетии их рукояти были позолочены, а на клинках помещены плакетки с гербами Польского королевства и Великого княжества Литовского. Происхождение мечей не вполне ясно: согласно одной из версий, они принадлежали тухольскому комтуру Генриху фон Швельборну, который, согласно Сенкевичу, «поклялся, что прикажет носить перед собой два обнаженных меча до тех пор, пока не обагрит их польской кровью».[3] В битве под Грюнвальдом этот комтур, однако, не проявил никаких чудес мужества — напротив, он позорно бежал с поля битвы, был настигнут погоней и убит.

Что же касается обстоятельств отправки великим магистром к польскому королю герольдов с мечами, то тут история выглядит несколько запутанней. Собственно говоря, весь этот рассказ, в некоторых своих чертах напоминающий просто красивую легенду, дошел до нас благодаря Яну Длугошу (1415–1480) — известному польскому хронисту, автору 12-томных «Анналов» (Annales seu cronicae incliti Regni Poloniae), более известных как «Хроника Длугоша», и многих других исторических сочинений. Его отец сражался под Грюнвальдом и за свои боевые заслуги получил после битвы должность помощника старосты (королевского наместника) в Бжезнице. Казалось бы, Длугош должен был иметь информацию об этом сражении из первых рук. Однако, рассказывая о Грюнвальдском сражении, он не удержался и постарался несколько расцветить свое повествование яркими, но малодостоверными сценами (надо добавить, что этот летописец вообще имел некоторую склонность к литературной фантазии).

Прибытие в стан польского короля двух герольдов с мечами Длугош описывает так:

«…когда король уже хотел надеть шлем на голову и ринуться в битву, вдруг возвещают о прибытии двух герольдов; один из них нес знамя короля римлян, именно с черным орлом на золотом поле, а другой — князя Щецинского, с красным грифом на белом ноле. Герольды выступили из вражеского войска, неся в руках два обнаженных меча без ножен, требуя, чтобы их отвели к королю, и были приведены к нему под охраной польских рыцарей во избежание оскорблений. Магистр Пруссии Ульрих послал их к королю Владиславу, чтобы побудить его немедленно завязать битву и сразиться в строю, прибавив к тому же еще и дерзостные поручения…».

Оказав королю подобающее уважение, послы изложили на немецком языке цель своего посольства, причем переводил Ян Менжик таким образом: «Светлейший король! Великий магистр Пруссии Ульрих шлет тебе и твоему брату (они опустили как имя Александра, так и звание князя[4] через нас, герольдов, присутствующих здесь, два меча как поощрение к предстоящей битве, чтобы ты с ними и со своим войском незамедлительно и с большей отвагой, чем ты выказываешь, вступил в бой и не таился дольше, затягивая сражение и отсиживаясь среди лесов и рощ. Если же ты считаешь поле тесным и узким для развертывания твоего строя, то магистр Пруссии Ульрих, чтобы выманить тебя в бой, готов отступить, насколько ты хочешь, от ровного поля, занятого его войском; или выбери любое Марсово поле, чтобы дольше не уклоняться от битвы». Так сказали герольды. И в самый момент этого объявления замечено было, что войско крестоносцев, в подтверждение сказанного герольдами, отступило на значительное расстояние, чтобы видно было, что оно на деле подтверждает достоверность заявления герольдов.

Это заявление было, конечно, глупым и неподобающим набожности крестоносцев: как будто бы им было ведомо, что успех находится в их власти и что кому судьба определит в этот день. Владислав же, король Польши, выслушав дерзкое и заносчивое посольство крестоносцев, принял мечи из рук герольдов и без всякого раздражения и негодования, а со слезами, без какого-либо осуждения, но с удивительным, как бы небесным смирением, терпением и скромностью дал герольдам ответ:

«Хотя у меня и моего войска достаточно мечей и я не нуждаюсь во вражеском оружии, однако ради большей поддержки, охраны и защиты моего правого дела и эти посланные моими врагами, жаждущими моей и моего народа крови и истребления, два меча, доставленные вами, я принимаю во имя Бога и прибегну к ним, как к справедливейшему карателю нестерпимой гордыни, к его матери, Деве Марии, и заступникам моим и королевства моего, святым Станиславу, Адальберту, Венцеславу, Флориану и Ядвиге. Я буду молить их обратить гаев свой на них, как на столь же дерзких, сколь и нечестивых врагов; ведь врагов моих нельзя утишить и умиротворить ни справедливостью, ни смирением, ни предложениями моими, пока они не прольют кровь, не растерзают утробу и не наденут нам на шею ярма. На надежнейшей защите Божией и его святых и их поддержке и заботе покоится моя уверенность, что они поддержат меня и мой народ силами своими и своим заступничеством и не допустят, чтобы я и народ мой были повержены столь лютыми врагами, у которых столь часто я искал мира. И в настоящий момент я не отверг бы мира, если бы он был возможен на справедливых условиях; я отвел бы даже теперь занесенную для битвы руку, если бы даже видел в этих двух мечах, принесенных вами, явное небесное знамение, предвещающее мне победу в бою. Выбора же поля битвы я для себя не требую и не притязаю на это, но, как подобает христианину, человеку и королю, установление его я предоставляю божественной воле, чтобы получить то место для сражения и тот исход войны, какие будут определены Божественной милостью и счастьем нынешнего дня; я уверен в том, что Всевышний положит ярости крестоносцев конец, которым и ныне и на будущее время укрощена будет их столь нечестивая и нестерпимая гордыня, ибо я твердо знаю, что вышние силы будут стоять за правое дело. Поле, на котором мы стоим и где нам предстоит сразиться, Марс, равный для обеих сторон, и справедливый судия подавят и унизят великую, превозносящуюся до небес гордыню моих врагов, по упованию моему, что Бог окажет помощь мне и моему народу в предстоящей битве».

Увлекшись романтической стороной повествования и вкладывая в уста своих героев велеречивую риторику, Длугош тем не менее интуитивно обращает внимание на одну важную деталь: горделивое заявление великого магистра, переданное устами герольдов, действительно было «неподобающим набожности крестоносцев». И потом: почему крестоносцы прислали польскому королю именно два меча, а не один, не пять и не десять? Что они хотели этим сказать? Что таится за этой символикой?

Чтобы понять это, обратимся к книге, представляющей собой альфу и омегу христианской жизни. Речь идет о Библии. Эпизод с двумя мечами встречается нам в Евангелии от Луки (22: 36–38):

О великом магистре Тевтонского ордена Ульрихе фон Юнгинене современники и позднейшие историки рассказывали всякое, но никто, кажется, не отрицал и не отрицает того факта, что это был набожный, рассудительный и уважаемый человек. По свидетельству того же Яна Длугоша, он до последнего часа рассчитывал на мирные переговоры с польским королем и только под давлением своих ближайших соратников решился бросить свои войска в битву. К слову сказать, Длугош и здесь не удержался от пафоса, объясняя колебания великого магистра его слабостью и нерешительностью:

«В это время магистр крестоносцев Ульрих фон Юнинген, увидя, что и королевские, и его войска в великом множестве сошлись и стоят в боевом строю, по отрядам, готовые к сражению, устрашился и, сменив самонадеянность, которая обуяла его до дерзости, на тревогу, удалился в сторону и не только предался скорби, но даже дал волю обильно текущим слезам. Между тем такое поведение магистра очень не понравилось его командорам, толпа которых его окружала; эльбингский командор Вернер Теттинген, подойдя к нему, при всех стал попрекать, убеждая вести себя как мужчина, а не как женщина, и лучше подать пример мужества, чем малодушия, своим рыцарям, ожидающим от него знака к битве. Без гнева снеся этот попрек, магистр Ульрих отвечает, что он пролил слезы, которые все видели, не по какой-либо робости или малодушию, а в силу своей набожности и истинной скорби о том, что именно при его магистерстве и правлении будет пролито столь много христианской крови, что даже тот, кто не станет очевидцем, сможет получить об этом представление. Он страшится также, как бы уже пролитая кровь и та, что сейчас будет пролита, не была бы взыскана с него, и поэтому он не в силах скрыть тревоги или скорби и горестных предчувствий. Он добавил также, что как муж решительный пойдет в битву без страха и в час испытаний будет тверд до конца, на чью бы сторону ни выпал жребий. А Вернер Теттинген пусть лучше смотрит за собой, заботясь лучше о себе и о своей особе, звании и положении; пусть он не мнит о себе и о своих силах столь надменно и высокомерно, чтобы, когда наступит битва, не пасть с тем большим позором, чем надменнее он превозносится над прочими».

Итак, великий магистр до самого последнего момента стремится оттянуть начало сражения. Что же тогда означает его послание — два обнаженных меча? В свете вышеприведенной цитаты из Евангелия оно, очевидно, должно было звучать так: «Мы здесь по поручению Господа. Мы имеем с собой два меча, о которых заповедал нам Христос, чтобы обороняться, но мы готовы отдать их вам, если вы подчинитесь и повернете назад» (к слову сказать, Грюнвальдская битва вовсе не явилась результатом нападения крестоносцев на поляков, как это представляют некоторые авторы). Иными словами, это было предложение вооруженного мира. Однако ни король Ягелло и его советники, ни Ян Длугош и позднейшие историки не поняли аллегорического языка, которым изъяснялся великий мастер. В то время в стане поляков, хотя и давно уже принявших крещение, вряд ли бы нашелся богослов, который растолковал бы королю смысл послания, а войско литовского князя вообще состояло либо из новообращенных христиан, либо язычников. Вид обнаженных мечей вызвал в среде польского рыцарства ярость, как это ярко передает Ян Длугош, вложивший в уста короля Владислава Ягелло гордые слова: «У меня и моего войска достаточно мечей, и я не нуждаюсь во вражеском оружии!» Как события развивались дальше — известно.

Существует и иная версия отправки мечей в лагерь короля Ягелло: видя, что великий магистр колеблется, орденский маршал Фридрих фон Валленрод самостоятельно, без ведома Ульриха фон Юнингена, распорядился отослать к полякам двух герольдов с мечами, рассчитывая тем самым спровоцировать короля на боевые действия. Дело в том, что к тому времени крестоносцы, построенные в боевой порядок, уже несколько часов — на жаре, в конном строю — ожидали начала сражения, в то время как Ягелло во главе польского рыцарства остановился на берегу озера Любень, поджидая далеко отставшую пехоту и обозы. Эту задержку ряд историков впоследствии истолковали в пользу короля: якобы он до последней минуты ждал от крестоносцев предложения мира, но присланные мечи окончательно перечеркнули его надежду. Оставалось одно — идти в бой…

Как бы то ни было, Грюнвальдские мечи, отправленные после битвы в коронную сокровищницу в Кракове, на долгие годы стали историческими реликвиями, живой памятью о великой битве. «Упомянутые два меча, дерзостно посланные крестоносцами в помощь польскому королю, хранятся и по сей день в королевской сокровищнице в Кракове, служа всегда новым и неувядающим напоминанием на будущее время о дерзости и поражении одной стороны и о смирении и торжестве другой», — пишет Длугош.

На протяжении трех веков без Грюнвальдских мечей не обходилась ни одна церемония коронации. Только в 1733 году случился казус: на польский престол объявились сразу два претендента — Станислав Лещинский и саксонский курфюрст Август III Сильный. Сторонники Лещинского похитили мечи, а также другие коронационные регалии и вывезли их в Ясногорский монастырь в Ченстохове. В итоге для коронации Августа III, состоявшейся в 1734 году, пришлось срочно изготовить пару других мечей (ныне эти мечи хранятся в сокровищнице саксонских королей в Дрездене).

В краковской сокровищнице Грюнвальдские мечи оставались до 1795 года. В том году в ночь с 3 на 4 октября сокровищница была разграблена прусскими солдатами. Польские коронационные регалии были вывезены в Берлин и в 1811 году по распоряжению короля Фридриха Вильгельма III уничтожены.

Судьба Грюнвальдских мечей, однако, была иной. Прусские солдаты, очевидно, не зная их истории и не осознавая их значения, не тронули их. Этим сумел воспользоваться Тадеуш Чацкий — известный деятель польской культуры той поры. С согласия австрийского императора Франца II Габсбурга он вывез мечи из Кратова и передал их в частное собрание князей Чарторыйских. Как показали дальнейшие события, этот ход, хотя и предпринятый из благих побуждений, оказался ошибочным: если бы мечи остались в краковском хранилище, то они, по-видимому, благополучно пережили бы времена австрийского владычества. Габсбурги совершенно не интересовались краковской сокровищницей (к тому же уже разграбленной) и не проявляли никакого внимания к тому, что в ней находилось. Покинув же стены Вавельского замка, мечи оказались игрушками в руках случая…

В 1830 году, после поражения Ноябрьского восстания, частный музей в Пулавах, основанный в 1796 году княгиней Изабеллой Чарторыйской, был ликвидирован. Часть его экспонатов была вывезена за границу, другая часть рассредоточена и спрятана в тайниках или передана на хранение надежным людям. Таким образом ряд предметов оказался в руках приходского священника Юзефа Добржинского, настоятеля храма в селении Влостовицы (Влостово). Очевидно, в числе этих предметов были и Грюнвальдские мечи.

В 1848 году в доме священника появились русские жандармы. Они реквизировали часть хранившихся там предметов, в том числе старые шведские и турецкие знамена. Однако мечи «всплыли» из небытия только в мае 1853 года. После смерти священника Добржинского во Влостовицы приехал некто Яшунский, представитель частного музея князя Андрея Замойского, который, как наследник, имел право претендовать на оставшееся имущество музея Чарторыйских. Однако местный войт (староста) наотрез отказался отдать старые книги, которые, по его словам, могли представлять собой неблагонадежную литературу, и «древнее оружие», которое он считал нелегальным. Таким образом, Грюнвальдские мечи, попавшие в список «нелегального оружия», вместо того чтобы попасть в музей, были вывезены в отдел жандармерии в Люблин, а оттуда — в штаб русского военного гарнизона в Замостье. Здесь их следы окончательно теряются.

Память об этих исторических реликвиях не умирала никогда. В годы Второй мировой войны Грюнвальдские мечи, хотя и исчезнувшие, стали символом борьбы с германизмом. В 1943 году польские партизаны из Народной армии (Армия людова) учредили орден под названием «Крест Грюнвальда», которым награждались бойцы и подпольщики, а позднее — солдаты и офицеры Войска польского и иностранные граждане, отличившиеся в боях с немецкими оккупантами за свободу и независимость Польши. Этот орден (отмененный в 1992 году) имел три степени отличия, но кресты всех трех степеней имели на лицевой стороне знака, в самом центре, щит с изображением Грюнвальдских мечей, обращенных остриями вниз.

Сегодня в собрании музея Чарторыйских в Кракове имеется меч XV века, который, как считается, происходит с поля Грюнвальдского сражения. Одно время предполагалось, что это один из двух овеянных легендами Грюнвальдских мечей, однако сегодня это со всей определенностью исключено. Можно предположить, что Грюнвальдские мечи — вместе или порознь — до сих пор хранятся в запасниках какого-либо из российских музеев с пометкой «Мечи западноевропейские рыцарские, XV в. Происхождение неизвестно». По мнению специалистов, выявить эти мечи и доказать их аутентичность практически невозможно, поскольку в XIX веке музейные экспонаты не документировались и тот факт, что они происходят из собрания Чарторыйских, нигде не мог быть отмечен; кроме того, за прошедшие десятилетия оружие не раз могло сменить владельцев. Так что, вероятнее всего, следует считать, что Грюнвальдские мечи пропали навсегда.