Легенды старой Москвы

Легенды московских переулков

В современных толковых словарях приводятся два значения слова «легенда»: 1. Основанное на устных преданиях, опоэтизированное сказание об историческом или вымышленном лице; 2. Словесное описание условных знаков и пояснения к плану, карте, рисунку.

Оба эти значения содержатся в географическом топониме — названии места (горы, леса, города, улицы, переулка). С одной стороны, это словесное описание, а с другой — в нем скрыто предание об исторических или вымышленных событиях и лицах.

Замечательный москвовед конца позапрошлого века Д. А. Покровский советовал в Москве изучать «московскую да и вообще русскую историю…, просто прохаживаясь и разъезжая по улицам да прислушиваясь к названиям улиц, переулков, площадей, урочищ, церквей и вникая в их смысл и значение».

Предлагаем читателю пояснения-легенды к названиям трех московских переулков.

Архитектор и историк А. А. Мартынов в предисловии к своей книге «Названия московских улиц и переулков с историческими объяснениями», вышедшей в 1880-е годы тремя изданиями, что свидетельствует об интересе читателей к ее теме, пишет: «В названиях заключается большею частью указание на историческое событие, на известное в свое время лицо, на бытовую черту, на местную особенность; в них хранится память прошедшего, иногда отдаленного. Но память эта слабеет с течением времени; характеристические названия, переходя от поколения к поколению, искажаются, теряют свое первоначальное значение, обращаются в бессмысленные звуки, ничего уже не говорящие тому, кто их слышит и повторяет… Восстановлять старые названия, доискиваться их причины и смысла — работа трудная, но в высшей степени интересная».

То, что это именно так, Мартынов знал по собственному опыту, и его поиски происхождения названия Мерзляковского переулка — замечательная иллюстрация к его словам.

Приступая к работе над справкой об этом переулке для своей книги, Мартынов был уверен, что название дано ему по домовладельцу. Тем более что фамилия Мерзляков была известна в Москве. Еще помнили Алексея Федоровича Мерзлякова — профессора Московского университета, поэта, чью песню «Среди долины ровныя» пела не только вся Москва, но и вся Россия. Хотя он скончался в 1830 году, но были еще живы люди, лично его знавшие, переиздавались его стихи, а песня про «высокий дуб развесистый» оставалась одной из любимейших и стала народной.

Не найдя фамилии Мерзлякова среди домовладельцев этого переулка, Мартынов предположил, что название приобрело свой настоящий вид, претерпев целый ряд искажений. И он обратился к старым планам Москвы.

Следует сказать, что до конца XIX века в московской городской администрации не существовало подразделения, которое бы фиксировало и утверждало эталонные названия городских улиц, переулков и других топонимов. Поэтому, снимая планы города, геодезисты писали названия малоизвестных переулков со слов местных жителей. Таким образом на некоторых планах появились названия, отличные от названий, зафиксированных как на более ранних, так и на более поздних планах.

Знакомство с планами принесло Мартынову успех.

Переулок обозначен Мерзляковским на планах 1817 и 1821 годов, на плане, составленном около 1810 года, он записан как Мерлюковский, в 1802 — Местриков, в 1776 — улица Мастрюковская, в 1744 — улица Маструковка, на чертеже 1670 года — улица Мастрюкина и, наконец, в Приказных Делах 1634 года Мартынов находит сведение о том, что здесь была усадьба боярина князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского — участника ополчения князя Пожарского, видного деятеля периода царствований Михаила Федоровича и Алексея Михайловича. Там же нашел Мартынов и первоначальное название переулка — Мамстрюков.

Ни по отчеству человека и даже ни по имени переулок не мог быть назван, название ему могли дать только по фамилии. Другая усадьба Черкасских, в Китай-городе, на Никольской улице, дала название двум переулкам: Большой и Малый Черкасский. Продолжая логическую цепь рассуждений и исходя из того, что усадьба была родовой, следовало найти того из Черкасских, которого современники и история знали бы не по фамилии, которой у этого рода еще не было, а по имени — Мамстрюк.

И такой человек нашелся: это брат второй жены Ивана Грозного — Мамстрюк Темрюкович.

В 1561 году Иван Грозный женился вторым браком на «из черкас пятигорских девице» — дочери черкесского (кабардинского) князя Темрюка, которая при крещении была названа Марией. По отзывам современников она была красива, но обладала «диким нравом и жестокой душою». В 1563 году Мария родила сына Василия, который умер в младенчестве, больше детей у нее не было. Вскоре царь охладел к Марии, а в 1569 году она умерла.

Родственники Марии, выехавшие в Москву в годы, когда она была царицей, крестились, получили должности при дворе и положили начало русскому княжескому роду Черкасских.

Мамстрюк Темрюкович оставил по себе память не только в названии московского переулка, но и в народной исторической песне-былине, известной по нескольким записям и вариантам, в том числе и по сборнику Кирши Данилова. В песне-былине его имя записано как Мастрюк, и точно так же оно записано фольклористами.

В годы прежние, времена первоначальные, — повествует былина, — когда царь Иван Васильевич был холост, женился он на дочери хана Золотой Орды Темрюка Марье Темрюковне — «купаве крымской, царице благоверной» и привез ее в Москву Белокаменную. С молодой царицей в Москву приехал ее брат молодой Мастрюк Темрюкович. Был он силен, удачлив, поборол семьдесят борцов, а равного себе борца так и не повстречал. И вот захотел он царя потешить, с московскими борцами сразиться, Москву «загонять». Был он так могуч, что когда прыгнул и задел левой ногой за столы белодубовые, повалил тридцать столов, прибил триста гостей. Хотя гости живы остались, да стали ни на что не годны, на карачках ползают по палате белокаменной. А Мастрюк смеется-похваляется:

(В других вариантах былины говорится, что Мастрюк грозит захватить Москву и сесть на ней царем: «На тебя лихо думаю», — заявляет он царю.)

Вышли против Мастрюка два брата — московские мужики Мишка и Потанька Борисовичи. Началась схватка. Ждет царь-государь, чем она кончится, кому будет Божья помощь.

В этой песне-былине, как и во всех былинах, есть и реальная историческая основа, и легенда, и фантазия. Мастрюк — лицо историческое, кабардинский княжич. А вот братья Борисовичи — персонажи другой песни о событиях, происходивших за двести с лишним лет до царствования Грозного, — песни «Щелкан Дудентьевич» о восстании тверичей против ханского баскака Чолхана в 1327 году, во время которого ненавистный сатрап был убит. Руководили восстанием «два брата родимые, два удалых Борисовича».

В этой песне-былине говорится об одном, чисто московском, приеме боя — «с носка». Об этом приеме идет речь в известном поговорке: «Москва бьет с носка», об особо искусных мастерах в исполнении этого приема говорили, что он «на носок востер».

Прием этот изображен на лубочной картинке начала XVIII века «Удалые молодцы, славные борцы». На ней нарисованы сошедшиеся в схватке крестьянин и солдат. О том, что это борьба, а не драка, говорит надпись на картинке. Крестьянин, обращаясь к солдату, говорит: «Слышишь ли, старик, за меня берися да только лишь чисто (то есть честно. — В. М.) борися».

Прием «с носка» заключался в том, чтобы схватить противника за ворот и, дернув назад, в то же время носком ноги подбить ногу противника так, чтобы он потерял равновесие и упал на землю. Задача же противника была устоять, не свалиться, как говорит поговорка, «не ударить в грязь лицом». Эта поговорка, возникшая в связи с борьбой, теперь приобрела общее значение со смыслом «не осрамиться, показать себя с хорошей стороны».

Именно этот прием борьбы стал кульминацией и развязкой событий, изображенных в исторической песне-былине «Мастрюк Темрюкович».

Вот так название современного московского переулка уводит исследователя в былинные времена.

Что же касается Алексея Федоровича Мерзлякова, то москвоведы в наше время обнаружили, что он в 1809–1810 годах снимал квартиру в Мерзляковском (тогда — Мерлюковском) переулке в доме, который стоял на месте нынешнего пятиэтажного дома № 13, построенного в 1899 году. Но Алексей Федорович никак не мог передать свою фамилию переулку, потому что был не домовладельцем, а всего лишь жильцом.

В XIX веке на Первой Мещанской улице был Троицкий переулок, который местные жители, а за ними и вся Москва называли не Троицким, а Капельским.

Получилось это так. В переулке находилась церковь Троицы, и переулок, как это обычно бывало в Москве, стал называться по храму — Троицкий. Однако в городе было несколько Троицких церквей и переулков: кроме переулка в Мещанской части, переулок в Пречистенской на Остоженке, в Серпуховской на Кожевнической, в Басманной, в Сыромятниках и другие, всего около десятка. Естественно, это очень неудобно: надо было объяснять, о каком из Троицких переулков идет речь. Уточняли, ссылаясь на ближнюю улицу, на полное название храма: Троицы, что в Зубове, Троицы, что в Кожевниках.

Церковь в переулке от первой Мещанской улицы также имела полное название — Живоначальной Троицы, что в Капельках. В документах писали «Троицкий переулок», а москвичи называли переулок Капельским по второй части наименования храма, что без всяких дальнейших уточнений позволяло понять, о каком переулке идет речь. Эти два названия — Троицкий и Капельский — в быту долгое время существовали одновременно, но в конце концов победило народное название. В известном справочнике «Вся Москва» уже в первые годы XX века переулок обозначен именно так — Капельский.

А почему церковь называется «на Капельках» — об этом рассказывает народное предание.

Это предание любили пересказывать в своих сочинениях авторы XIX — начала XX века, писавшие о Мещанской слободе, часто вспоминают его и современные писатели. Наиболее полный вариант легенды приводит в своей книге «Седая старина Москвы» И. К. Кондратьев, пожалуй, лучший знаток московских народных преданий, или, как он сам говорил, «молвы народной».

Издавна на этом месте стояла деревянная церковь во имя Святой Троицы, и на исходе XVII века пришла она в крайнюю ветхость и начала разрушаться. А рядом находился кабак. У Кондратьева, чья книга вышла в 1893 году, кабак безымянный, но в начале XX века «народная молва» дала ему название. А. Ф. Родин в очерке «Прошлое Крестовско-Мещанского района г. Москвы», написанном в начале 1910-х годов, сообщает: «Об одном кружале-кабаке осталась в этой местности до сих пор память. На Большой Троицкой дороге стоял старинный кабак; назывался он „Феколка“ и находился около церкви Троицы». Родин с детства жил в этом районе и, безусловно, почерпнул сведения о «Феколке» не из литературы, а из живого предания. Целовальником, то есть содержателем кабака, целовавшим крест, что будет торговать честно, был древний почтенный старик, известный благочестивой жизнью, к тому же долгое время он был церковным старостой Троицкой церкви. Будучи одиноким, он не имел наследников и поэтому задумал оставить по себе память построением нового каменного храма на месте разрушающегося.

Собственного капитала целовальника для постройки церкви было недостаточно, собирать подаяния в кружку — дело долгое, многолетнее, и тогда он придумал иной способ сбора доброхотных даяний.

Кабак стоял на большой дороге, народу прохожего и проезжего много, да и народ дорожный больше был простой, и никто не считал за стыд зайти в кабак погреться, выпить и закусить. Одним словом, посетителей у старика всегда было много. А выдумка целовальника заключалась в том что он каждого из своих посетителей просил из налитого ему полной мерой вина слить капельку на церковь. При этом он красноречиво описывал бедственное положение храма и рассказывал о своем замысле. И тронутые до глубины души посетители ему не отказывали.

В те времена неподалеку, на Божедомке, близ церкви Иоанна Воина, в своем летнем дворце живал государь Петр I, и до его слуха дошла молва о странном и вместе с тем успешном сборе средств на храм. Часто гуляя по окрестностям, однажды государь зашел в этот кабак. Целовальник, не зная царя в лицо, предложил ему «слить капельку» на церковь и с обычным красноречием поведал ему о своем намерении. Царь обещал быть ему помощником в столь благочестивом деле и с тех пор, гуляя по окрестностям, всегда заходил в этот кабак.

Так были собраны деньги на построение каменной церкви Троицы, и потому ее называют «Троица на Капельках».

Документы позволяют проследить истинную историю церкви Троицы на Капельках, в ней просматриваются и факты, которые с течением времени были преобразованы «народной молвой» в пересказанное выше предание о ее основании.

Первоначальная деревянная церковь Троицы на этом месте или где-то рядом, по сведениям, приводимым И. К. Кондратьевым, «…упоминается в 1625 году и значится „на Капле“, то есть на протекавшей поблизости речке, называемой „Капля, или Капелька“, и бывшей притоком реки Напрудной». Другие авторы, которым источник, указанный Кондратьевым, видимо, остался неизвестен, на основании более поздних документов сообщают, что церковь «впервые известна с 1690 г.».

В 1708 году в сентябре церковь сгорела «со всей утварью».

По челобитью священника Никифора Иванова с причетниками и прихожанами Петр I издал указ, по которому было отведено место для новой церкви на бывшем кружечном дворе Посольского приказа, то есть там, где когда-то находился кабак. Строительство каменной церкви Троицы производилось на средства прихожан и на деньги, пожалованные царем, его супругою Екатериной Алексеевной и царевичем Алексеем. В ознаменование участия в строительстве церкви царской семьи ее царские врата украшала корона.

Таким образом, налицо уже три элемента легенды: кабак возле церкви, денежное участие в строительстве церкви Петра I, название прежней церкви — «на Капле».

Переосмысление уточняющего название церкви определения «на Капле» также можно проследить во времени. Речка Капля вытекала из болота на территории Мещанской слободы. К середине XVIII века это болото было осушено и застроено, а речка заключена в трубу. Однако осталось ее название, причем оно стало названием не только речки, но и местности, где она когда-то текла. При этом название претерпело изменение и стало употребляться в форме множественного числа и с уменьшительно-ласковым суффиксом «к» — Капельки. Такая форма не нова в московской топонимике: Гончары, Каменщики, Ключики. Далее — пояснительная часть названия церкви Троицы также изменилась: она стала указывать не на речку Каплю, как прежде, а на название местности, именно так она обозначена в «Описании Императорского Столичного города Москвы» 1782 года: «Троица на Капельках».

Посещение кабака «Феколка» Петром I — вполне вероятный исторический факт. Старинный кабак с таким названием действительно был в Москве, он существовал еще в середине XIX века. Только находился он не на Мещанской, а в другом месте — в Лефортовской части, где-то на Преображенке или в Семеновском. Этот кабак Петр вряд ли мог миновать.

Народная фантазия соединила все эти элементы в одном предании. Между прочим, сюжетный ход о бездетном богаче, пожелавшем оставить по себе добрую память строительством общественного здания, использован еще в одном предании Мещанской слободы, повествующем о причине строительства купцом Набилковым приюта и богадельни.

Церковь Троицы на Капельках была завершена в 1712 году и освящена по благословению блюстителя патриаршего престола Стефана митрополитом Иоанникием.

В XVIII, XIX и начале XX века церковь перестраивалась, в 1832 году была возведена колокольня, а в 1907 году пристроена трапезная. В 1929 году церковь была закрыта, в 1930 снесена, на ее месте в 1938 году построен жилой дом для сотрудников ТАСС, а связанные с ней легенды сохранились в названии переулка.

Староваганьковский переулок расположен в центре Москвы, он проходит за старым и новым зданиями Российской государственной библиотеки между Воздвиженкой и Знаменкой. Нововаганьковский находится на Пресне, куда в XVII веке по царскому указу были переведены из центра жители села Ваганькова, которые в память прежнего местожительства свою новую деревню назвали Новым Ваганьковым. Тогда же прежнее Ваганьково стали называть Старым Ваганьковым.

Таким образом, совершенно очевидно и понятно, что оба названия, о которых идет речь, получили свое название от старинного села.

Но вот с объяснением происхождения названия села дело обстоит не так просто. Среди ученых-топонимистов по этому вопросу нет общего мнения.

Все существующие на настоящее время варианты объяснения значения названия «Ваганьково» приведены в новейшем справочнике по московской топонимике «Улицы Москвы. Старые и новые названия» (2003), изданном Московским центром Русского географического общества под редакцией известного ученого-топонимиста Е. М. Поспелова.

«Полагают, — написано в справочнике, — что когда-то здесь жили скоморохи, которые якобы „ваганили“ (потешали) царя и бояр. Название связывали и со словом вага — весы, рычаг (др.-р. ваганьное взвешивание товаров для сбора пошлины, ваганец — место взвешивания). Но никаких данных ни о скоморохах, ни о таможенной заставе в с. Ваганьково нет. Более вероятно, что топоним образован от уменьшительной формы Ваганок, Ваганька от неканонического имени Ваган (ваган — вахлак, простец, в некоторых говорах — плотник), ср. фамилию Ваганов, прозвище Ваганков (1440)».

Традиция образования названия поселений от личного имени в России очень распространена. Село может быть названо по имени первопоселенца, владельца, святого, во славу которого поставлена в селе церковь, но с полной уверенностью о происхождении подобного названия можно говорить лишь при наличии дополнительных исторических данных сверх простой отсылки к существованию имени в именослове. Поэтому совершенно справедливо справочник характеризует эту гипотезу как вероятную.

Среди обладателей фамилий, образованных от этого имени, наиболее известна Агриппина Яковлевна Ваганова, легендарная балерина, основательница русской современной школы классического балета.

Против версии существования ранее здесь заставы-ваганца (таможни) свидетельствуют отсутствие прямых сведений об этом и географическое положение Ваганькова: слишком близко находится оно от Кремля и к тому же в стороне от проезжей дороги.

Но если версии с личным именем и с нахождением здесь ваганца никакими данными, кроме филологического анализа, не подтверждаются, то третья версия о проживании здесь скоморохов имеет фактические подтверждения и выводит вопрос о происхождении названия подмосковного села (во время основания оно находилось за городом, ибо городом тогда считался только Кремль) на проблему русско-европейских связей в Средневековье.

Происхождение и значение названия «Ваганьково» может объяснить лишь история и обстоятельства его возникновения. Возникло же оно, как можно предположить, в XIII–XIV веках. Известный историк И. А. Голубцов полагал, что в XIV веке оно уже существовало, и он отметил его на составленном им плане «Старинная топография и урочища Москвы до 1389 г.» В письменных источниках название «Ваганьково» впервые упомянуто в летописи XV века.

Летописное известие под 1446 годом сообщает: «Приде князь великий (тогда княжил Василий II — внук Дмитрия Донского. — В. М.) на Москву месяца ноября в 17 день и ста на дворе матере своея за городом на Ваганькове».

Мать Василия II великая княгиня Софья Витовтовна, умная и властная женщина, оставшись после смерти мужа великого князя московского Василия I вдовой с девятилетним сыном на руках, стала правительницей княжества при сыне и в борьбе с претендентами на московский престол сохранила его для сына и впоследствии имела большое влияние на политические дела княжества.

Софья Витовтовна имела несколько загородных дворов, поэтому летописец уточняет, о каком из них идет речь, указывая, где, в каком месте Москвы, он находится (на Ваганькове). Используя название «Ваганьково» (в данном случае как урочища, то есть определенной местности) в качестве ориентира, летописец руководствовался, конечно же, тем, что оно было хорошо известно будущим читателям летописи и существовало уже достаточно долго, во всяком случае до того, как там был устроен великокняжеский двор.

Топография местности Ваганькова хорошо известна. П. В. Сытин пишет, что великокняжеский двор находился на месте нынешнего старого здания библиотеки, а за ним, к востоку, располагалось «село великокняжеских потешных Ваганьково».

Документы XVII века упоминают, что на Ваганькове был «Потешный двор», называемый также «Псаренным двором». Здесь находились различные службы, обеспечивающие царскую охоту, в то время называвшуюся «потехой»: псарни, конюшни, мастерские и большое количество слуг, так как царская охотничья потеха представляла собой очень сложное, обремененное многими правилами и традициями мероприятие.

При дворе московских князей и царей была в чести также потеха другого рода: представления профессиональных потешников — певцов, музыкантов, плясунов, фокусников, акробатов, называвшихся на Руси скоморохами. О том, что княжеские и царские пиры не обходились без скоморохов, рассказывают былины, предания, описания иностранцев. Скоморохи, работавшие в разных жанрах, обычно объединялись в одну труппу, называвшуюся «ватагой», и могли дать полноценное представление. Скоморохи были «походные» (бродячие), а также «оседлые», жившие в селах и слободах, занимавшиеся земледелием и разными промыслами, но, когда нужно, становившиеся скоморохами. Ватага скоморохов насчитывала в своем составе до шестидесяти и более человек.

Естественно, что «оседлые» скоморохи должны были селиться в таких местах, где бы их искусство имело наибольший спрос. Ваганьково в этом отношении представляется идеальным местом.

Убедительным свидетельством того, что на Ваганькове происходили большие, привлекающие многих москвичей скоморошьи игрища, является указ 1627 года царя Михаила Федоровича, запрещающий их. В то же время из этого указа видно, что там существовала давняя традиция скоморошьих народных празднеств с ряженьем, плясками и прочими развлечениями. Запрещение празднеств на Ваганькове указ обосновывал тем, что эти игрища «ругаются» над христианским праздником Рождества Христова, называл их «безлепицами», противопоставляя им «лепоту» христианских церковных обрядов.

В этом указе царь повелевает: «послать бирича (глашатая, зачитывающего на улицах и площадях правительственные постановления. — В. М.) в Китае и в Белом каменном городе по торгам, и по большим улицам, и по крестцам, и по переулкам, и по малым торжкам, не по один день, чтоб вперед, за Старое Ваганьково никакие люди не сходились на безлепицу николи; а будет учнут ослушаться и учнут на безлепицу ходить, и Государь указал тех людей имать и за ослушание бить кнутом по торгам, … и о том память послана, чтоб на безлепицу за Ваганьково с кабацким питьем не въезжали».

Искусство артистов-потешников имело в средневековой Руси широкое распространение, разнообразный характер, разное происхождение и представляло собой сложное явление русской культуры. Об этом говорит даже такой чисто внешний факт, что русские потешники в старинных русских исторических источниках называются по-разному.

«Потешник», «шут» — эти русские названия доныне сохранили свое прежнее значение и являются словами современного живого языка. Менее понятные в настоящее время, но более распространенные и употребительные в средние века названия «глум», «глумец». Прямое значение слова «глум» — «смех, веселье, игра, забава» зафиксировано в рукописи XIII века. Тот же, кого приглашают «в дом свой глума (то есть веселья. — В. М.) ради», называется «глум, глумец», о нем говорили «он умеет глума деяти». Интересно, что о присутствии в рядах потешников женщин говорит слово «глумица»: в документе XVI века запрещается возводить в сан священника того, у кого жена «от глумиць некая».

Одновременно с русскими названиями начиная с Киевской Руси потешники в документах XI–XVII веков называются «скоморохами, скомрахами». «Скомрах… или ин глумец» — так объяснено это слово в «Рязанской кормчей» 1284 года. Слово, вернее корень этого слова со значением «улыбаться, смеяться, удивлять», принадлежит к древнейшему языковому слою разных языков, языковеды обнаружили его во многих европейских языках, в тюркских, в арабском. На Русь оно пришло скорее всего из Византии.

Бытовало также наименование потешников «шпильманами». Немецкий корень его не претерпел никакого изменения на русской почве: «шпильманить рекше глумы деять», — написано в той же «Рязанской кормчей».

Имелось, как уже упоминалось, еще одно название для шута, потешника — «ваган». Его распространение ограничено территорией Вологодской губернии. Там в XIX веке были записаны песня «Что у шута у вагана пиво-брага варена, у ваганихи-шутихи ендова пива стоит» и поговорка «Молодежь не проста, все цыганы да ваганы». Глаголы «ваганить» со значением «шутить, играть, потешать», а также «хулиганить» и «бродить» отмечены в словаре В. И. Даля и современном «Словаре русских народных говоров» (1969). Кроме того, В. И. Даль в своем словаре приводит слово, которое он узнал, учась в Морском корпусе, — «ваганиться». Там было в ходу выражение «ходить на ваган», то есть отлучаться без спросу.

Слово «ваган», выступающее в роли синонима слова «шут», и образованный от него глагол «ваганить», а также название села Ваганьково, как можно видеть, слова однокоренные.

Существовавшие на Руси разные названия «потешников», судя по текстам, в которых они встречаются, являются не полными синонимами, но под каждым из них подразумевается какой-то особый вид потешников, отличающийся от других. Наиболее общим было название «скоморохи», и под ним этот вид культуры средневековой Руси вошло в историю, растворив в себе все отдельные направления скоморошества как явления.

В 1648 году царь Алексей Михайлович издал указ о полном запрещении деятельности скоморохов на всей территории России.

Этим указом всем воеводам предписывалось изъять у скоморохов музыкальные инструменты, маски-личины и прочий инвентарь и, «изломав те бесовские игры, сжечь». Самим же скоморохам строго указать, чтобы они прекратили заниматься своим «богомерзким» делом. «А которые люди от того ото всего богомерзкого дела не отстанут и учнут впредь того богомерзкого дела держаться, — говорилось в указе, — и по нашему указу делать наказанье: где такое безчиние объявится, или кто на кого такое безчиние скажут (то есть, донесут. — В. М.), которые люди от такого безчинья не отстанут, а вымут (примутся за… — В. М.) такие богомерзкие игры в другие (вторично. — В. М.), и вы б тех ослушников велели бить батоги; а которые люди от того не отстанут, а объявятся в такой вине в третие и четвертые, и тех, по нашему указу, велено ссылать в украйные города за опалу».

Указ Алексея Михайловича 1648 года выносил приговор не только деятельности скоморохов, но и памяти о них, уничтожались не только их инструменты, но и все письменные свидетельства об их деятельности.

По-видимому, год этого указа был последним годом Ваганькова как села скоморохов. А вскоре и вообще село с его потешным (охотничьим) двором перевели на окраину Москвы — на Пресню.

Как память о старинном селе осталось название местности, где оно находилось, — Ваганьково. Но вот значение этого названия чем дальше, тем более забывалось.

В 1880-е годы А. А. Мартынов, работая над книгой «Названия московских улиц и переулков», выписал из словаря Даля слово «ваганиться», но не мог объяснить его связь с названием старинного московского урочища.

К этому времени знания и память о русском скоморошестве как в народе, так и в ученых кругах ограничивались самыми общими представлениями, да и само слово «скоморох» приобрело уничижительный оттенок. И уж конечно, при таком положении никому не приходило в голову анализировать различные категории скоморохов и выяснять, чем отличаются от своих собратьев «ваганы» и почему их название стало названием подмосковного села.

Однако поскольку проблема русского скоморошества, хотя бы в научном плане, существовала, то русская историко-филологическая наука обязательно должна была когда-нибудь обратиться к ней.

Первые серьезные работы о русских скоморохах в русской историко-филологической науке появились поздно, лишь во второй половине XIX века. Тогда сразу же обнаружилась крайняя скудость сведений о них в старых письменных источниках, притом почти все эти материалы были одного характера и одной направленности: или обличительная церковная критика, или запретительные акты светской власти. По этим документам можно было составить представление только о том, какое большое распространение имело скоморошество, но не о самом скоморошестве, скоморошьи тексты отсутствовали. Так как скоморошество обвинялось в распространении языческих обрядов, то их тексты уничтожались церковью так же, как все, относящееся к дохристианской русской религии.

Однако, несмотря на церковные преследования, иногда поддерживаемое властью, иногда не поддерживаемое скоморошество как культурное явление за свою долгую историю (с XI по XVII век) оставило свой след в национальной культуре. Поэтому изучение скоморошества пошло по пути выявления его элементов в этнографических данных, фольклоре, основываясь на косвенных указаниях в исторических и литературных памятниках, в реконструкциях по принципу аналогии.

К счастью, среди исследователей русского скоморошества оказались ученые широких взглядов и энциклопедического образования. В первую очередь, следует назвать академика Александра Николаевича Веселовского — создателя научного направления сравнительно-исторического литературоведения, рассматривавшего литературное творчество как общемировой процесс, пронизанный общими тенденциями, взаимовлияниями, аналогиями.

В своем анализе русского скоморошества Веселовский, будучи глубоким знатоком античных, западноевропейских и славянских литератур, западноевропейского и русского фольклора и этнографии, рассматривает скоморошество на фоне аналогичных культурных явлений средневековой Европы.

Сначала он выявил и отметил поразительное сходство и общность средневековых бродячих «потешников» разных западноевропейских стран — жонглеров, менестрелей, шпильманов и других, которые освоили территорию всей Европы, преодолев государственные и национальные границы. Далее ученый перечисляет обнаруженные им у русского скоморошества схожие черты и особенности. Внутреннее глубокое сходство обоих явлений — русского скоморошества и западноевропейского народного театра настолько поразило его, что заставило увидеть в русских скоморохах труппы комедиантов, пришедших в Россию из Западной Европы. «Они — захожие люди», — утверждал Веселовский.

Таким образом, было признано, что русское скоморошество — общеевропейское явление.

Путешественник-итальянец, наблюдая масленичное гулянье в Москве XVI века, сравнивает его с итальянским карнавалом: «Масленица напоминает мне итальянский карнавал, который в то же время и таким же образом отправляется… Карнавал тем только отличается от Масленицы, что в Италии день и ночь в это время ходит дозором конная и пешая городская стража; а в Москве самые стражи упиваются вином и вместе с народом своевольничают».

Веселовскому тогда же ответил другой крупнейший русский литературовед, историк театра, пушкинист (ему принадлежит заслуга расшифровки зашифрованных поэтом фрагментов 10-й главы «Евгения Онегина») Петр Осипович Морозов. В работе «Очерки по истории русской драмы XVII–XVIII столетий» он рассматривает скоморохов как прямых предшественников актеров русского театра.

«Прежде всего мы позволим себе не согласиться с мнением почтенного исследователя, будто скоморохи на Руси — захожие люди, — заявляет он, приступая к разбору воззрений Веселовского, — это мнение кажется нам заявленным в слишком категорической форме. Бесспорно, что к нам издавна заходили бродячие немецкие шпильманы … заходили, по всей вероятности, и византийские скоморохи, но это вовсе не исключает возможности существования своих домашних потешников».

Это был очень важный вывод. Уяснив, что русское скоморошество образовалось из разных элементов, как отечественного, так и иностранного происхождения, исследователь мог теперь анализировать уже известные науке явления, которые стали в той или иной степени составной частью русского скоморошества, и сопоставлять их. Такое изучение помогает выявить типологическое сходство, определить отдельные хронологические даты в истории их взаимодействия.

Вернемся к главной теме — топониму «Ваганьково». «Ваган», как и «шпильман», — термин, не вызывающий сомнения в его иностранном происхождении, заставляющий вспомнить хорошо известных в истории культуры средневековой Европы «вагантов».

Слово «вагант» — латинское и в переводе на русский язык значит «бродячий», или, если употребить более благородный его синоним, «странствующий». В средневековой Западной Европе так называли студентов, школяров, низших клириков, которые бродили по разным странам. Студенты и школяры переходили из одного университета в другой, потому что каждый из университетов особенно славился преподавателями какой-нибудь науки, а клирики бродили в поисках службы. Это был народ в основном молодой, грамотный, развитой, вкусивший «плодов просвещения», знавший международный в то время язык — латынь и весьма заносчивый, так как чувствовал свое превосходство над окружающими.

Ваганты путешествовали и в одиночку, и группами, последнее было безопаснее и веселее.

Ваганты составляли своеобразное многонациональное товарищество со своей системой нравственных и поведенческих правил и ценностей. Они создали свою корпоративную культуру, самой примечательной частью которой была литература. Основным жанром литературы вагантов была поэзия на латинском языке. Темы их поэзии разнообразны. В ней представлено как религиозное направление — духовные песни, так и светское — студенческая жизнь, наука, любовь, социальное устройство общества, возмущение ее несправедливостью, сатира на духовных и светских властителей.

Многие свои лирические и сатирические стихи они пели, и их песни пользовались большой популярностью и любовью у слушателей. Современная русская авторская песня, созданная студенческой и вообще интеллигентской молодежью, ведет свое родословие от творчества вагантов, о чем свидетельствует и название современного журнала — «Вагант», материалы которого посвящены проблемам авторской песни.

В исторических источниках появление вагантов отмечено в XI–XII веках. Со временем, в XIII–XIV веках, к «ватагам» вагантов-студентов стали присоединяться профессиональные артисты: драматические актеры, музыканты, танцоры, певцы, гимнасты, жонглеры. Это обогатило творчество вагантов еще одним жанром — драматическим. Впрочем, и сами студенты не были чужды драматического искусства, в средневековых университетах сложился даже особый драматический жанр — «школьный театр», в котором играли назидательные пьесы на библейские и исторические сюжеты. В России подобный театр появился в XVII — начале XVIII века.

Сочинения средневековых вагантов до сих пор популярны, они сохранили свою поэтическую прелесть, их переводят, переиздают. Как правило, произведения вагантов анонимны, известны имена лишь нескольких авторов, и среди них поэт с мировой славой — Франсуа Вийон.

Образ ваганта — непременный персонаж исторических романов из времен европейского Средневековья, в которых обязательно присутствуют или бродячий школяр, или студент, или безвестный монах, или священник.

Вагант-школяр (студент) свободолюбив, беден, но весел и жизнерадостен, любовь к радостям жизни в нем так же сильна, как и любовь к науке. Он остроумный собеседник за пиршественным столом, любитель выпить и поесть. Он опытный соблазнитель, умеющий ласковыми словами уговорить и неопытную девушку, и добродетельную чужую жену, однако он способен и влюбиться без памяти. Он не унывает при неудачах, он верный товарищ и кладезь самых разных и удивительных сведений во всех областях наук и практической жизни, что помогает ему неизменно выходить невредимым из самых невероятных передряг и приключений.

Так же привлекательны бродячие монахи и священнослужители.

В стихотворении «Орден вагантов» говорится о том, что в их союз входят ваганты «любых племен», и упоминаются некоторые из них: немцы, греки, турки, венгерцы, славяне.

Ваганты разных национальностей привносили в вагантскую литературу свои национальные темы. С Руси пришел «Стих о татарском нашествии»:

Поэзия вагантов на латинском языке, конечно, имела распространение лишь внутри студенческой корпорации. В XIV–XV веках ваганты обращаются к сочинению песен на своих национальных языках, и, таким образом, поэтические достижения, темы вагантской латинской поэзии, их просветительский и свободолюбивый пафос обогащают национальные культуры.

Русско-европейские культурные и научные связи прослеживаются с первых веков Киевской Руси. Древнейшие дошедшие до нас русские книги — «изборники», хроники, летописи показывают, что европейская ученость и античная культура были тогда известны на Руси.

Знала также Русь и иноземных «потешников». Среди сюжетов росписи Софийского собора в Киеве, относящейся к XI веку, имеются изображения, как их именуют исследователи, «скоморохов». Среди фигур русских танцоров и музыкантов, похожих на тех, которые изображены на древнерусских миниатюрах, представлены также западноевропейский музыкант-органист, сидящий за переносным органом, византийские акробаты на шестах. Это является дополнительным подтверждением того, что иноземные бродячие артисты в своих странствованиях не миновали и Руси, а кроме того, позволяет допустить, что в эти труппы входили также и русские исполнители.

К концу XIV–XV веков настоящие ваганты, то есть студенты, школяры, клирики, со своей интеллектуально-литературной культурой перестали занимать в бродячих труппах главное место. Изменившаяся общая ситуация в обществе в связи с развитием бюрократии, организации школ, как светских, так и при церквах, требовала все больше и больше чиновников, юристов, учителей, то есть грамотных и образованных людей, и число безместных клириков-вагантов резко сократилось. Среди «путешествующих» остались лишь те, для которых бродяжничество уже стало образом жизни и профессией.

Изменился состав групп, ранее бывших вагантскими, изменился их репертуар, морально-этическое направление было вытеснено развлекательным. Но при этом элементы настоящей культуры вагантов все же не исчезли совсем. Для их выражения возникли и новые формы жизни и организации бродячих интеллигентов-философов.

В средневековой России из всех жанров вагантского творчества наиболее пришелся ко двору и получил развитие религиозно-философский жанр — духовные стихи, которые в настоящее время получили всемирное признание.

Название «ваганты» было известно в России, но не получило, как свидетельствуют словари, широкого распространения, зато название их прямых наследников — творцов и исполнителен духовных песен — калик перехожих известно по всей Руси.

По своему происхождению слово «калика», так же как и «вагант», латинское: «калигой» в Древнем Риме называлась солдатская обувь, грубая, но крепкая и удобная, делалась она из цельного куска кожи, которым обвертывалась нога и вокруг щиколотки стягивалась шнуром. Она была распространена среди простого народа в средневековой Европе. В России знали такую обувь, на севере ее называли «калигвами, каликами, калиговками». По этой обуви и странника, обутого в нее, прозвали «каликой», но при этом прозвище, чтобы сделать его понятным для русского человека, получило поясняющее прилагательное «перехожий» (в общем-то являющееся переводом слова «вагант»), так и возникло усвоенное всей Россией название «калики перехожие». (В русском языке известно еще одно название определенной категории людей по обуви: крестьян — лапотниками).

Образ калик перехожих появляется уже в древнейших русских эпических преданиях — былинах. Вспомним первую былину из цикла былин об Илье Муромце, в которой рассказывается о начале его богатырского служения.

Тридцать лет «сиднем сидел» в избе Илья Муромец, «не владея ни руками, ни ногами», а затем явились к нему калики перехожие, исцелили его и предрекли, что будет он «великий богатырь».

Былина всегда создает образ любого своего персонажа скупыми средствами, указывая самые главные его черты, выражающие его суть.

Калики перехожие характеризуются всего двумя строками:

Таким образом, обращается внимание на то, что калики — люди грамотные и ученые.

Появление этих персонажей в былине и факт исцеления Ильи Муромца именно каликами говорят, во-первых, о каликах как характерных персонажах того времени и о том, что они ходили не только по Киевским землям, но заходили в Залесье, в Муромское село Карачарово, а во-вторых, о том уважении, которое имел народ к образованию и учености.

Главный жанр произведений, исполняемых каликами перехожими, — духовные стихи, «божественные», на темы и про персонажей Ветхого и Нового Заветов, о христианских святых. Но это не простое переложение канонических текстов, а оригинальные художественные произведения, во многих из них наряду с каноническими источниками используются апокрифы, народные предания. Среди духовных стихов много высокохудожественных произведений, А. С. Пушкин сказал, что они «заключают в себе много истинной поэзии».

В репертуаре русских калик перехожих даже по записям конца XIX века сохранялись фрагменты общеевропейской средневековой вагантской лирики на религиозную тематику. Например, отмеченный в разных губерниях России «Стих о числах», в котором обнаруживаются явные черты средневековой схоластики, известен в записях европейских фольклористов на латинском, провансальском, немецком, польском, болгарском и других языках.

Однако, следуя традициям вагантов, наряду с духовными стихами калики исполняли и произведения иного жанра. С. В. Максимов, известный этнограф XIX века, ходивший с каликами, рассказывает в очерке «Калики перехожие» о том, что они на людях пели только «божественные песни», в безлюдных же местах позволяли себе развлечься: «надоедят жалобные надоскучившие песни, захотят спеть веселенькое».

Калики перехожие — это живая традиция вагантов в русской народной культуре, а память о пребывании вагантов в древней Москве сохраняет старинный московский топоним.

Мнение историка И. А. Голубцова о том, что село Ваганьково уже существовало в XIV веке, думается, можно уточнить и отнести его возникновение ко времени княжения Ивана Калиты, когда в 1320–1330 годы он сумел обезопасить город и княжество от татарских набегов и от своих разбойников. Тогда летописец записал: «бысть оттоле тишина велика на 40 лет, и престаша погании воевати Русскую землю и закалати христиан, и отдохнуша и упочинуша христиане от великия истомы и многыя тягости». В это время из других русских земель и княжеств в Москву на жительство переселяется много людей, возникают новые ремесленные слободы, села, едут купцы, на службу к московскому князю переходят воины, воеводы, бояре, город расширяется, строится. Вот тогда-то скорее всего и прибыли в Москву ваганты.

По первым поселенцам их поселение стало называться Ваганьковым, и это название осталось за ним, когда ваганты растворились в русской среде скоморохов.

Ваганьково стало типичной московской скоморошьей слободой.

Слобожане поставили в ней церковь во имя Николая Чудотворца. Этого святого скоморохи считали покровителем своего ремесла, видимо, из-за того, что именно он оберегал путешествующих. Когда поставили на Ваганькове деревянную церковь, неизвестно, но в первые десятилетия XVI века ее заменил каменный храм. В XVII веке ваганьковцев переселили на Пресню, и на новом месте они воздвигли свой храм тоже во имя Николая Чудотворца.

В XV–XVI веках Ваганьковым назывались село и местность вокруг него, то есть, говоря по-московски, это было название урочища.

В XVII–XVIII веках Ваганьково стало городской территорией, по которой прошел переулок. Известны несколько его названий: в XVII веке — Шуйский (по двору князя И. И. Шуйского), в начале XVIII века — Никольский (по церкви Николая Чудотворца), Благовещенский (по церкви Благовещения). В «Описании императорского столичного города Москвы…» 1782 года он уже называется Ваганьковским. Это значит, что все это время многие москвичи называли его Ваганьковским, и к концу XVIII века это название стало общепринятым, и переулок благополучно проносил его до 1922 года, до эпохи советских переименований.

Следует, однако, уточнить подробности, относящиеся к названию Нововаганьковский переулок.

В XVII веке, когда Потешный, или Псарный, двор со всей его обслугой был переведен из Ваганькова на Пресню, переселенцы свое село назвали Новым Ваганьковым. Кстати сказать, вместе с псарями, охотниками, конюхами туда попали и бывшие скоморохи, наверное, в большинстве своем вынужденные заняться другой профессией, но при случае не забывавшие и прежней. С XVIII века и до сих пор помнится и ходит по Москве поговорка: «Скоморох с Пресни наигрывал песни».

В XIX веке окраинная Пресня вошла в состав города, и в этом районе появились Нововаганьковская улица (с 1922 года — Большая Декабрьская, в память о Декабрьском восстании 1905 года) и Нововаганьковский переулок (с середины XIX века до 1922 года — Большой Никольский, по находившейся в переулке церкви Николая Чудотворца, в 1922 году возвращено название «Нововаганьковский»; с 1939 до 1994 — переулок Павлика Морозова, в 1994 году снова возвращено прежнее название).

Возвращение в 1922 году названия «Нововаганьковский», по мнению Комиссии Моссовета, требовало объяснения: по отношению к какому переулку он является новым, и поэтому Ваганьковский переулок в центре Москвы в 1922 году переименовали в Староваганьковский, образовав таким образом симметричную пару.

Староваганьковскому переулку носить свое название пришлось недолго. В 1921 году был основан Институт марксизма-ленинизма, находившийся в Малом Знаменском переулке, к пятилетию его было решено заменить церковное название переулка идеологически выдержанным, и он стал улицей Маркса и Энгельса. Однако улица получилась маленькая, «не достойная», как говорили моссоветовские чиновники, такого имени, и к ней присоединили Староваганьковский переулок, полагая, что из двух переулков, может получиться улица.

Улица Маркса и Энгельса распалась на составные части в 1994 году, и переулкам вернули прежние названия.

Эта история с наименованиями и переименованиями — напоминание о мудром обычае наших предков держаться за старину, даже если не все в ней понятно, в данном случае — за старое название. Пройдет время, и отыщется потерянный в веках след, приоткроется тайна, обнаружится то, что поможет, как сказал когда-то москвовед конца позапрошлого века Д. А. Покровский, изучать «московскую да и вообще русскую историю».