Легенды света и темноты [СИ]

ЛЕГЕНДА О МАЛЕНЬКОЙ ЭЙЛЕНЕ, ЖЕНЕ ТРЕХ ЦАРЕЙ (Княжна)

Маленькая Эйлене родилась в неволе, но не знала этого, потому что весь мир для нее заключался в ограде большого дворца. Сады были тут, и был водопад, огромное озеро с островом посередине, а лужайки простирались так далеко, и столько цветов росло на мягкой траве — разных — что не было причины хоть раз за пятнадцать лет потратить день, ночь, и еще три дня и три ночи, чтоб дойти до высокой ограды, сложенной из глухого камня.

Все было у прекрасной Эйлене. Платья и драгоценные гребни, сто нянюшек и сто молчаливых слуг, арена для скачек на быстрых горячих конях, и сонм музыкантов, что учили ее разговаривать песней.

И был у красавицы Эйлене любимый. Каждое утро, просыпаясь, она улыбалась солнцу, что смотрело в высокие окна, и думала — мой любимый краше солнца. Каждый день, садясь на шитые шелками диваны, чтоб отведать неповторимых яств на чеканных подносах, она брала в тонкую руку крепкое яблоко и, любуясь, думала — мой любимый ярче.

Весь мир для Эйлене был лишь слабым отражением ее любимого, что приходил каждый день, не пропуская ни одного, и, распахивая прекрасные двери, раскрывал ей объятия, смеясь и прижимая к груди, а полы богатого шелкового халата волочились по цветному паркету, когда вел ее в сад, усаживал на мягкую траву и, ложась к маленьким ножкам, говорил:

— Спой мне, Эйлене, солнцеликая, сыграй, красавица, чтоб я и дальше мог править своей страной, с нежностью в сердце.

И Эйлене пела, играла на лютне, гордясь, что мужские дела требуют ее женской поддержки.

А потом любимый уходил и, поплакав о нем, Эйлене звала нянек и гуляла по саду, вышивала прекрасные покрывала, мечтала о новой встрече, торопила день к вечеру, чтоб поскорее заснуть и дождаться утра.

Так жила она девушкой и, отпраздновав свой шестнадцатый день рождения, стала ждать ночи мужской любви. Ведь взрослая уже.

Любимый пришел, как и должно было тому случиться. И дальше все было так, как рассказывали Эйлене няньки. Усталая, лежала она после любви на шелковых простынях и, перебирая черные волосы любимого, пела ему тихую колыбельную. Он обещал ей остаться, чтоб впервые вместе заснули они, сплетая объятия. И уже почти засыпал, но вдруг поднял голову, поцеловал Эйлене в нежную ладонь и сказал, что забыл еще один подарок, к сотне других, лежащих горами на коврах спальни.

Совсем ненадолго ушел он, даже задремать не успела молодая жена, как снова открылась расписная дверь, и вошел любимый, улыбаясь и осматривая жадно ее круглые плечи, высокие груди, смуглый живот. И засмеялась Эйлене, потягиваясь, как ласковая кошка, потому что любимый снова и снова брал ее, лишь изредка уходя, чтоб принести очередную красивую безделушку.

Так пришла к Эйлене новая жизнь, полная ночных ласк и женского счастья. Засыпая, она клала руку на плоский живот и прислушивалась к току своей крови под шелковой кожей. Мечтала о том, что скоро в ней зашевелится сын. И будет лучшим подарком любимому.

Шли дни, полные радостных песен, и ночи, полные горячих шепотов. Солнце грело траву на бескрайних полянах посреди куп прекрасных деревьев. А любимый не уставал дарить Эйлене своими ласками. И любя, она жалела его, потому что видела — иногда он, придя вечером, забывает, что говорил ей утром. Смеялась, напоминая. Думала — тяжело, верно, править большой страной да еще любить маленькую Эйлене.

— Я, наконец, смогу сделать тебе самый главный подарок! — сказала она любимому как-то утром и прижала его ладонь к своему животу, — там твой сын…

Но потемнело красивое лицо, и вдруг, поднявшись, любимый молча ушел. Впервые для Эйлене солнце померкло и все вокруг замолчало, не в силах ответить на горестные вопросы. Весь день проплакала она и всю ночь. Десять нянек одну за одной посылала из своего дворца во дворец любимого, но возвращались они ни с чем, кланяясь и целуя край ее платья.

Утром к заплаканной Эйлене пришла только надежда и жила с ней до самого вечера, а потом уснула и возродилась утром. Но надежда слабела и уходила все дальше, пока к полудню не порхнула в открытое окно, оставив Эйлене одну со своими слезами.

Тогда Эйлене выгнала нянек, заперла двери, надела самое простое платье и, вытерев слезы, выбралась через окно в прекрасный сад — вслед за своей надеждой.

Три дня шла, хоронясь в густых зарослях, три ночи спала на траве, поджав под домотканый подол ножки в шелковых башмачках. И на четвертое утро вышла к дальней калитке, где жил полуслепой сторож, который ни разу не подходил к дворцу.

Притворившись служанкой, Эйлене подарила ему монетку и выспросила, как пройти за оградой к мужскому дворцу. И еще три дня шла, и три ночи спала, доедая завернутый в платок каравай, что отдал ей старик на дорогу.

Сады дворцов смыкались, и когда Эйлене оказалась у задних дверей мужского дворца, никто не удивился усталой девушке, с головой замотанной в испачканный платок. Кухарка сунула ей корзину и велела нести свежие булки к покоям правителя. Отдать их слугам и бегом возвращаться, чтоб вымыть пол в большой кухне.

Но Эйлене к слугам не пошла. Сняла истрепанные башмачки и на цыпочках пробралась в покои, по пути протирая пыль с богатых безделушек. Дальше и дальше шла она, пугливо оглядываясь, пока не услышала шум ссоры. Будто сам с собой спорил ее любимый и, забыв обо всем, полетела она через сверкающие комнаты к высокой двери. Бежала и думала — вот сейчас увидит ее, всплеснет руками, скажет, как же забыл я в делах о том, что ждет меня маленькая жена!..

И встала в дверях, таких высоких и золотых, что ее и не видно было у богатой стены. А посреди солнечного зала стояли напротив друг друга двое мужчин, уперев в бока руки, унизанные золотыми браслетами, жгли глазами, кидали друг в друга злые слова. И каждый был — точно ее любимый.

Ахнула Эйлене, схватилась за витой столбик и ступила тихонько в сторону, чтоб слышать и быть невидимой.

— Это мой сын! — кричал любимый, и делал шаг вперед, подбоченившись, — это я первым пришел и возлег к нежной Эйлене!

— Ха-ха-ха, — смеялся в ответ любимый, — да что ты мог с первого раза? Вот когда я пришел и возлег на твое место, я брал ее семь раз подряд. Это сын — мой!

— Нет! С той ночи я приходил чаще тебя, и мои следы оставались на ее коже! — возражал любимый.

— Зато я брал ее дольше, и мне она говорила самые ласковые слова! — не уступал любимый.

Так ссорились и кричали они, а маленькая Эйлене тихо сидела за дверью и плакала, укрытая шторой. А потом устали любимые, замолчали, и сказал один:

— Разве ты не брат мне, высокий Сэй? И разве Эйлене не просто игрушка в наших царственных руках? Давай договоримся и будем ходить к ней дальше, а сын, ну что же, она родит еще и еще. И все дети будут детьми двух отцов!

— И ты мне брат, высокий Айсэй, — согласился второй спорщик, — и нет нашей вины, что мать родила нас как отражения в зеркале. Разве может быть маленькая жена важнее братской дружбы?

Обнялись братья, смеясь, и пошли через богатые покои, вспоминая ласки маленькой Эйлене и рассказывая друг другу о них.

А Эйлене побрела обратно, потому что не знала, как еще жить.

Снова просыпалась она утром, смотрела на солнце мертвыми глазами, ела яства, что не имели вкуса, и горькая обида съедала ее нежное сердце. Братья приходили, по-прежнему ласковые и веселые, и, глядя на смуглое лицо, всякий раз гадала Эйлене — кто сегодня гладит ее черные косы — высокий Сэй или высокий Айсэй. Но с той поры тело ее молчало, не отзываясь на ласки, не говорило сердце с сердцами мужчин и не светились глаза той любовью, за которую и выстроили братья маленькой Эйлене отдельный роскошный дворец.

И дождавшись, когда у маленькой жены родится сын, братья выгнали Эйлене из дворца, велев никогда не подходить даже к самой дальней калитке.

— Тебе не нужна моя любовь, — говорил любимый, — так иди и живи без нее.

— Твое тело холодно, как лед, — вторил ему любимый, — так пойди туда, где я не буду докучать тебе.

Ничего не взяла Эйлене из дворца. Потому что сына у нее отобрали, а все остальное было ей горькой памятью о счастливой жизни с любимым, которого нет. Взяла только лютню, что звучала тихо и ласково, как подруга.

Шла босиком по мягкой траве, туда, к ветхой калитке, а вдогонку ей смотрела самая старая нянька, которая всю свою жизнь была колдуньей, да никому про то не рассказывала.

Подняла нянька вслед Эйлене сухую руку и начертала в воздухе колдовской знак.

— К добру ли к худу, но рано этой истории кончаться, — так прошептала она и подарила маленькой Эйлене вечную юность. В надежде, что если продлится она, то боги посреди хлопот вспомнят про Эйлене и позаботятся о ее счастье.

Так и жила печальная Эйлене, играла на лютне и пела так, что со всей страны приходили к площади люди — поплакать. И после, одарив за нежный голос и тихое счастье нехитрыми подарками, уходили обратно, с душами, омытыми высокой тоской.

Время шло, годы то ползли, то летели, играла тихая лютня на краю старой городской площади, а во дворце правителей подрастал быстрый и капризный мальчик, сын двух отцов, баловень двух братьев. Все плохое, что только можно, перенял мальчик у старших, по праву безрассудной любви, не видящей вокруг ничего, кроме себя самой. Все получал он по первому желанию, только кивнув или указав пальцем. И с нетерпением ждал семнадцатилетия, после которого отцы исполнят его главную просьбу.

— Проси, сын двух отцов, первый подарок мужчины, — сказали, смеясь высокий Сэй и высокий Айсэй, раскинувшись на подушках после шумного пира, — любого коня, любую невольницу, любого размера сундук с каменьями. А страна и так будет твоя, когда мы состаримся и выживем из ума.

— Поклянитесь, что исполните мое желание, до того как я расскажу о нем, — ответил мальчик, вставая напротив отцов и держа руку на рукояти золотого меча в драгоценных ножнах, — я не попрошу плохого, мое желание касается только меня.

— Клянемся! — закричали отцы, любуясь смуглым лицом, высокой шеей, широкими плечами.

— Тогда… — и мальчик хлопнул в ладоши, призывая слуг, — я сегодня женился! Я полюбил, и каждый вечер убегал из дворца, прокрадывался на площадь одетый, как простолюдин, и следил за самой прекрасной девушкой в мире. Этой ночью я украл ее, и пока она лежала в забытьи, мулла совершил обряд. Теперь она моя царственная супруга, и все, что принадлежит и будет принадлежать мне — оно и ее тоже. И ваше царство, отцы. Конечно, потом, когда вы состаритесь и выживете из ума.

— Ну что же. Хоть и смешно узнавать, что ты выбрал в жены крестьянку, но и мать твоя была не самого высокого рода — дочь невольницы, выросшая во дворце. Вот тебе наше слово, что слова твои теперь вечны и не изменяемы. Даже если ты пожалеешь об этом сам!

Засмеялись двое одинаковых мужчин, с черными волосами, пробитыми серебряной сединой. И засмеялся в ответ мальчик, красивый и никогда не ведавший отказа.

Повернулся к слугам, что внесли паланкин. И подойдя, откинул полог, отступил, любуясь спящей на покрывалах юной женщиной.

— Вот моя жена! Вот та, что станет женой царя-сына!

И пришло молчание, встало под высокими потолками и придавило головы мужчин, выжимая из них веселье и хмель. Поднялись они с мягких подушек, с испугом глядя, как открываются родные глаза на нежном лице, как поднимает вздох высокую грудь и как маленькая ножка спускается, нащупывая пол, а руки, знакомые до каждого ноготка на каждом пальце, опираются на края паланкина.

— Нет! — сказал высокий Сэй.

— Нет! — повторил за ним высокий Айсэй.

— Вот моя жена! — закричал юноша, сверкая глазами.

— Нет! — кликнула Эйлене, переводя взгляд с одного мужского лица на другое, с другого на третье.

— Она твоя мать! — прогремели голоса братьев.

И мальчик застыл, принимая свой первый в жизни неумолимый отказ самой судьбы. И не смог принять его. Смотрел на красавицу, которой любовался каждый вечер, убегая из пышного дворца и мечтая о том, что только она будет дарить его ласками, и знал — не будет такой никогда, и никто больше не нужен ему. И не приняв отказа, заступил испуганную жену, глядя с ненавистью на отцов.

— Вы поклялись. И клятва ваша нерушима. Я беру ее в жены, и только она будет моей, навсегда.

Повернулась Эйлене, не зная, что делать, и увидела стоящую у двери старую няньку, которая покачивала головой, всплескивая руками.

— Когда мужчины берут в игрушки живого человека, думая, это всего лишь девочка, и нет ей судьбы, кроме той, что дают ей своими мужскими желаниями, они тем самым вершат и свою судьбу, — проговорила старуха и снова подняла руку, готовая сделать новый колдовской знак, — пришла пора выслушать желание маленькой Эйлене, о которой и я позаботилась неправильно, вверяя богам, без ее на то воли. Реши сама, женщина, чего ты хочешь, и это сбудется.

Протянула руки Эйлене к сыну, но тот отступил, сжигая ее ненавидящим взглядом. Обернулась к бывшим любимым, но смутно смотрели они из-под густых бровей, полные нераскаянной ярости. И тогда усмехнулась женщина.

— Я устала быть человеком, старуха. Дай мне другую жизнь, жизнь печального света, чтоб каждую ночь я смотрела на землю и ждала, изменится ли что-то в сердцах людей. А мужчины… Ну что ж, пусть — сами. И пусть славно проживут свои жизни. Только иногда пусть слушают печальные песни, чтоб лучше понимать женские сердца.

Кивнула старуха, сплела в воздухе колдовской знак, шевеля старыми пальцами. И Эйлине исчезла. Будто никогда не жила, никогда не звенел под высокими сводами нежный смех, не стучали каблучки шелковых башмачков, не ложилась на волосы любимого мягкая рука, не распахивалось навстречу мужчине доверчивое сердце.

А трое мужчин остались жить, как и жили, в золоте, роскоши и довольстве, принимая в гарем все новых и новых красавиц, воюя и отдыхая, верша государственные дела. Но каждую ночь каждый из троих просыпался и, глядя в окно на бледную луну, тосковал так, что новый сон ложился на мокрые от слез щеки.

К утру все забывалось…

Когда кончилась земная жизнь братьев, а через недолгое время — всего-то еще через семьдесят лет, и жизнь их сына, встали посреди богатой страны три высоких кургана, одинаковых, только на среднем — вырвалась из земли сама по себе кривая корона из старых камней. Годы ползли и летели, шуршали, гремели, смеялись и плакали. Давно уже нет той страны, и сады превратились в бескрайние степи. А курганы все стоят под бледной луной, и каждую ночь в древние камни приходит лунный ветер, играть в расщелинах песню вечной печали, чтоб слушали они ее до скончания веков.