Легионер

Глава 1

Сержант – он и в Африке сержант.

Выражение это Конраду Дитцу довелось услышать еще в бытность свою рядовым, и случилось это лет этак… неважно. Важно то, что Конрад тогда вообще не понял, о чем речь.

Бурш и сам-то по себе был редкостным захолустьем, родной же хутор Конрада числился глухоманью даже там, а это говорит о многом. В общем (смех – смехом, а правда), в тот момент парень, которого еще никто не называл Зверюгой, решил, что имеется в виду одна из девчонок тетушки Лоры. Работала там одна такая, Африка…. что вытворяла, зараза, что вытворяла!

Кажется, Дитц покраснел – в те времена он это еще умел. И похохатывающий сержант Вебб снизошел до того, чтобы объяснить деревенщине, что термин имеет географический смысл. А вовсе даже не физиологический, как, должно быть подумал этот пентюх. Есть на Земле – да-да, на Земле, той самой! – такой континент, Африка называется.

Казалось бы – мелочь. Деталь. Ну, узнал, что такое Африка. Ну, просмотрел материалы в информатории. Однако, выйдя несколько лет назад в отставку, старший сержант Дитц поселился не где-нибудь, а на Алайе. Земля-матушка ему не по карману была, да и не осталось уже на Земле вельда, так поразившего когда-то воображение мальчишки-лесовика. Зато Алайя…

Конрад вышел на крыльцо, втянул ноздрями горячий, пропитанный ароматами трав, воздух и одобрительно усмехнулся. Солнце потихоньку ползет к горизонту, скоро станет прохладнее, так что вполне можно и прогуляться. Тем более что у прогулки имеется и вполне практический повод: следует добраться до озерца на границе владений Дитца и раздобыть рождественского гуся.

Однако путь предстоит неблизкий: здесь, в Округе Зель-Гар, как и вообще на Алайе, участки привыкли мерить милями. Конечно, можно и проехаться, вот только вряд ли гуси будут спокойно дожидаться, пока к ним приблизится махина внедорожника.

Так что – пешком, уж в своей способности подобраться к намеченной дичи он не сомневался вполне обоснованно.

Скажи кто-то Конраду в юности, что когда-нибудь ему одному будут принадлежать почти десять квадратных миль испещренных перелесками пустошей, он только посмеялся бы. Где это видано, чтобы не самых серьезных (а откуда ж взяться серьезным!) средств хватило на такой кусище земли? А вот хватило. И ставшего с возрастом изрядным мизантропом сержанта приводил в восторг тот факт, что при желании соседей можно не видеть неделями и месяцами.

Забавная все-таки планета – Алайя. Все не как у людей, вон, даже Рождество два раза в год! А что, скажите мне, может быть лучше в Рождество, чем жареный гусь с капустой? Только – гусь, который перед жаркой не топтался в тесном загончике, а рос на вольном воздухе, питаясь всем, что попадется под перепончатую лапу. Конечно, такая птица жестковата, но зато каковы вкус и аромат! Да и на зубы Дитц не жаловался. Смешно было бы – за такие-то деньги!

Словно в ответ на мысль о зубах в тени крыльца раздалось нетерпеливое поскуливание. Как и полагается порядочному псу, Руди не позволял себе слишком уж откровенного выражения чувств без команды. Однако тихий, почти на грани слуха, скулеж извещал хозяина, что команду пора бы и отдать.

Конрад не отказал себе в удовольствии состроить свирепую физиономию, и Руди пристыжено затих, но глаза его, хитрые темно-карие глаза, искрились весельем. Все это – и строгий взгляд Дитца, и покаянное выражение лохматой морды – было частью игры. Вот, сейчас, еще немножко…

– Вперед, мальчик! – взмахнул рукой отставной легионер, и палевый с крупными темными пятнами вихрь сорвался в указанном направлении, оглашая окрестности счастливым лаем и бешено вертя роскошным опахалом хвоста.

Когда Дитц в сопровождении успокоившегося и проникшегося серьезностью момента Руди добрался до озерца, первым его чувством была досада. Никаких гусей в пределах прямой видимости не наблюдалось. Разлетелись, надо полагать. И Конрад их прекрасно понимал, потому что на берегу творилось сущее непотребство.

Безжалостно раскидывая в разные стороны клочья зеленой вблизи воды травы, на земле возился спутанный клубок из нескольких тел, слишком маленьких, чтобы принадлежать взрослым. Похоже, владения сержанта почтили своим присутствием отпрыски пьянчуги Кронберга, у которого, собственно, Дитц и купил участок. Котята так увлеклись, что даже не заметили приближения нынешнего хозяина территории. Вот ведь негодники! С другой стороны, мальчишки есть мальчишки, и если не считать распуганных гусей, претензий у Конрада не было. Хотя…

Сержант был не силен в мринге, жуткой смеси нескольких языков почти забытой уже Европы, на котором говорило условно-коренное население Алайи. Но азартные выкрики «Бей!» трудно было с чем-то перепутать. Как и пронзительно-жалобное «Не надо!», доносящееся откуда-то из глубины кучи-малы. Что же тут творится?

– Прекратить! – рявкнул Конрад.

К его удивлению, грозный окрик, которого обычно хватало на пресечение любого безобразия, учиненного новобранцами, не произвел на дерущихся никакого впечатления. Что ж, есть и другие способы… уж Берту-то они услышат.

Бертой – именно так, без всяких кавычек – Дитц звал штурмовую винтовку, неизменно сопровождавшую сержанта уже добрых десять лет. Для гуся предполагался крохотный, чуть крупнее ладони, арбалет, а винтовка… а что – винтовка? Прикипел он к ней. К тому же вельд не рай, надо быть готовым ко всему. Обладавшая довольно своеобразным характером Берта терпеть не могла палить в воздух, но, к чести старушки, следовало признать, что она не подвела и на сей раз.

Грохот выстрела еще не успел затихнуть в вечернем воздухе, как три штуки юнцов – ну точно, Кронберги, этих рыжиков ни с кем не спутаешь! – вскочили на ноги и уставились, тяжело дыша, на недовольного Конрада и очень, очень недовольного Руди.

Трое вскочили, да. Четвертый, скорчившийся на земле, не делал попыток подняться (не мог?!) и только тихонько хныкал.

– Что здесь происходит? – медленно, раздельно произнес Дитц. Он был почти уверен, что его поймут: с тех пор, как планета снова вошла в состав Конфедерации, интерлингв изучался в школах Алайи в обязательном порядке. Другое дело, что сельские мальчишки излишним образованием себя не обременяли…

– Извините, джи[1] Дитц! – со спесивой наглостью ответил один из пацанов, тот, что выглядел постарше остальных. – Это все никчема! Мы догнали тварь только здесь, а наказание есть наказание!

Никчема… вот оно что… понятно.

Никчемами мрины называли тех, чьи гены в силу неведомого каприза судьбы сложились в неправильный узор. Неполноценных, короче. Если рассуждать логически, даже «неполноценный» мрин, организм которого не подвергся возрастному изменению, именуемому здесь «Зовом Баст», был, как правило, и сильнее, и гибче любого «вулга» – обычного человека. Он (как правило же) лучше видел, лучше слышал, заметно быстрее бегал – пусть и на не слишком длинные дистанции (именно «Зов», чем бы он ни был, доводил до идеала терморегуляцию).

Не самая большая в случае никчемы разница в физическом развитии между «Homo sapiens felinus» и «Homo sapiens vulgaris» все же определенно была не в пользу «вулга». Однако по сравнению с настоящими мринами никчема являлся откровенным слабаком и записывался в заведомые неудачники. В городах разделение отчасти нивелировалось, а вот здесь, в фермерской глуши, такие мрины зачастую числились позором семьи и становились изгоями. Или, в данном конкретном случае, мальчиками для битья.

– Не сердитесь, джи Дитц, мы сейчас уйдем! Ну, ты, – мысок ботинка с силой врезался в ребра жертвы. – Вставай, нечего разлеживаться!

Конрада вдруг охватил гнев. Никчема или нет, парнишка захотел, осмелился и сумел-таки кое-что предпринять против троих нападавших. У старшего подбит глаз, один из тех, что помладше, потирает бок, другой баюкает руку… бедняга не сдался, это очевидно. А раз не сдался…

– Он останется, – веско уронил сержант. – Вы – проваливайте, а он…

– Как это – останется? – возмутился старший, но тут Дитц решил, что пора вводить в бой тяжелую артиллерию:

– Ты стоишь на моей земле, котёнок. И если я говорю, что он останется, будет так и не иначе. Ясно?

Тому все было ясно. По законам Алайи владелец земли был на ней царем и богом. И, в частности, мог без объяснения причин (и практически без какой бы то ни было ответственности!) убить любого чужака, чье поведение ему не понравилось. Пристрели Дитц нахалят, и максимум, что ему грозило бы с юридической точки зрения – крупный, но вполне подъёмный штраф. Другое дело, что восстанавливать против себя соседей не слишком разумно, но… вот именно, но.

Конрад был в своем праве, и сын Кронберга это понимал. Его чуть раскосые, практически без белков, «кошачьи» глаза заметно сузились, вертикальные зрачки превратились в почти нитевидные щелочки, но парень почёл за лучшее не спорить. И тем более – не дерзить.

– Мотаем отсюда, – буркнул он братьям, – а ты…

Занесенная для нового удара нога зависла в воздухе, словно наткнувшись на невидимую стену. Стеной был взгляд скрестившего руки на груди Дитца, и отворачиваться отставной сержант не собирался.

– Мотаем, – повторил мальчишка, развернулся, и направился туда, где три корявых дерева обозначали границу владений Конрада. За ним потянулись и остальные, и вскоре на берегу озерца остались только мужчина, ребёнок и собака.

Дождавшись, пока оглядывающаяся троица удалится на приличное расстояние, Дитц присел на корточки, и потянулся было к голове избитого горемыки. Тот сжался ещё сильнее, хотя секунду назад Конрад сказал бы, что такое невозможно. Покачав головой, сержант со вздохом убрал руку и негромко спросил:

– Встать можешь?

С первого раза у бедняги ничего не вышло, но он все-таки поднялся и уставился на Дитца почти совсем заплывшими, переполненными страхом глазами. Ветхие рубашка и шорты, испачканные кровью и травяной зеленью, висели клочьями. Разбитый нос залил всю нижнюю часть лица смешанным с землей багрянцем. На правой ноге пониже колена расплывался огромный кровоподтек. Что ж, неудивительно, что его все-таки догнали, с таким ушибом особенно не побегаешь. Да еще и босиком: надо полагать, на ферме Кронберга никчемам ботинки не полагались.

– Ты умеешь плавать?

Пацаненок молча помотал головой. На вид ему было лет пять – пять с половиной. Местных. По земному счету, принятому за стандарт – десять-одиннадцать. Плюс-минус поросячий хвостик, конечно, но в силу полного отсутствия практики Конрад почти не умел визуально определять возраст детей.

– Всё равно. Раздевайся и лезь в озеро. Зайдёшь по шею – постарайся смыть с себя грязь. Тут хорошая вода.

Вода действительно была хорошей. Непрозрачная, мутно-зеленая от каких-то крохотных водорослей, она, как было известно Конраду, обладала неплохими антисептическими свойствами. Так себе обработка ран, конечно, но хоть что-то. До дома далековато, пока ещё они доберутся до аптечки…

Повернувшись к парнишке спиной, Дитц сделал вид, что пристально изучает ближайшие кусты, и оглянулся только тогда, когда услышал плеск. Его протеже, заметно прихрамывая, входил в озерцо, и сержант вдруг почувствовал, как заныли те самые зубы, которые так нравились ему каких-то полтора часа назад. Почти все они были восстановленными, а здоровыми – просто все, без всяких «почти», но…

Синяки всех цветов радуги, от багровых и черно-фиолетовых до желтых и зеленоватых, сплошным ковром покрывали тощее тельце, делая его пегим. Сейчас Конрад не дал бы взятому им под защиту заморышу и пяти местных лет. Ему не раз доводилось видеть салажат, вступивших в Галактический Легион в основном потому, что там регулярно кормили. Однако по сравнению с этим несчастным малышом практически все они выглядели нагулявшими жирок подсвинками.

Позвоночник, похожий на рыбий хребет… все ребра наперечет… правое нижнее искривлено, видимо, было сломано и неправильно срослось… перекошенные то ли из-за временной хромоты, то ли из-за последствий старой травмы тазовые кости выпирают так, что вот-вот прорвут кожу…

Конрад Дитц не числил себя в великих гуманистах. Всякое бывало, Легион – штука непростая. Да и в детстве, на родительской ферме, ему доводилось и работать до упаду, и, провинившись, огребать порой подзатыльники и зуботычины. Но кем надо быть, чтобы обходиться с ребенком вот так, старый вояка не понимал совершенно искренне.

Между тем мальчишка, выполняя приказ, зашел по шею в теплую воду и начал, шипя и постанывая, водить руками по телу везде, где мог дотянуться. Кстати, дотянуться он, похоже, мог везде. Все-таки гибкие ребята эти мрины, что есть, того не отнять.

– Вылезай.

Послушно развернувшись лицом к Конраду, мальчик начал подниматься на берег. Сначала из воды показались острые ключицы, потом – ребра, спереди выглядевшие ничуть не лучше, чем сзади, потом впалый живот, потом…

Потом сержант мысленно поблагодарил покойную уже матушку Дитц, учившую сына, что настоящий мужчина должен оставаться невозмутимым в любых обстоятельствах. А сейчас обстоятельства были ещё те. Однако Конрад всё же надеялся, что глаза у него не полезли на лоб и челюсть не отпала.

И голос – кажется – прозвучал вполне ровно, когда старающийся сохранять спокойствие мужчина спросил:

– Как тебя зовут? – и услышал в ответ тихое, неуверенное:

– Лана. Лана Кронберг.

Практически с первых же шагов стало ясно, что идти Лана не может. То есть может, и даже не жалуется, вот только судороги, пробегающие при каждом шаге по кое-как умытому лицу, Конрада категорически не устраивали.

Подозвав Руди, сержант закрепил Берту на его спине (привычное дело для обоих) и осторожно поднял девочку на руки. Ее одежонка так и осталась на берегу, эти лохмотья не стоили ниток, которые пошли бы на штопку. Все тело было покрыто подсыхающей зеленой пленкой, которая пачкала теперь рубашку Дитца, но вот уж на это ему было наплевать.

– Тебе удобно?

Дождавшись почти беззвучного «да», Конрад двинулся вперед быстрым скользящим шагом. Ему хотелось бежать, чтобы как можно скорее доставить свою практически невесомую ношу до дома, но бег означает тряску, а мучить малышку… хватит с неё на сегодня. И вообще – хватит.

Трусящий рядом Руди посматривал на хозяина с явным недоумением, но мнение свое предпочитал до поры до времени держать при себе. Говорить он, конечно, не мог, однако мастерски владел уймой способов донести до окружающих свою точку зрения. Да уж, с псом надо будет объясниться. Ничего, смышленый зверь все поймет.

К тому же объясняться придется не только с ним: Конрад готов был держать пари, что в самое ближайшее время к нему заявится папаша Кронберг. Хоть бы уж трезвый… ха, кто это видел Кристофа Кронберга трезвым? Дитц, во всяком случае, за полтора местных года не сподобился ни разу. Может быть, дома он другой, а куролесит только на людях? Ага, как же, держи карман шире!

Вид дома, простого и добротного, всегда приводил отставного сержанта в хорошее настроение. В других обстоятельствах он бы не отказал себе в удовольствии постоять и полюбоваться, но сейчас приземистое, словно выросшее из невысокого пологого холма строение вызывало только одну мысль: «Добрались!»

Так, первым долгом девчонку надо отмыть. Устоит ли она под душем? Ох, вряд ли. Стало быть, душ побоку, от него сейчас толку никакого. Зато есть гигантская лохань, годная для устройства в ней морских сражений и служащая в обычные дни для того, чтобы накачанная из скважины вода для полива прогрелась под солнцем. Вот туда-то мы малышку и определим. Осторожненько… сидишь? Вот и умница. Руди, охранять!

Освободив пса от Берты, Конрад метнулся в дом. Найдется ли у него чистое полотенце? Вроде, должно быть, стирка была относительно недавно… вот оно! Неглаженое, конечно, что взять со старого холостяка, но сойдет. Теперь мыло… бактерицидное, самое то. Шампунь… в доме есть только мужской, а что делать?! Одежда… нет, об этом будем думать потом, сначала следует обработать повреждения.

– Смотри, это все тебе. Ты должна как следует вымыться. Волосы тоже. Приступай, Руди покараулит. Не бойся его, он умный и храбрый. Закончишь – приходи в дом.

Следующий пункт – аптечка. Ну, с этим у повидавшего самые разнообразные виды Зверюги Дитца всегда был полный порядок. Обезболивающее… антисептик… мазь для заживления ран… противовоспалительное… жаропонижающее на всякий случай… шовный материал? Хм… авось не пригодится, вроде бы он не заметил ничего, что требовало бы столь радикального вмешательства. И без антибиотиков хорошо бы обойтись, как прикажете рассчитывать дозировку на этакую пигалицу? Кроме того, на такой стадии истощения лекарство может оказаться хуже болезни.

Следовало бы, наверное, вызвать врача, но кто из толковых поедет на ночь глядя в эту глухомань? А бестолочи мы девчонку не доверим, нет. Да и не был Конрад знаком ни с одним врачом в окрестностях. Ему вроде и незачем, здоров, как бык… кто же знал?!

– А вот и ты. Ну что ж, совсем неплохо. Быстро управилась, молодчина. Ступай вот сюда, ложись, сейчас я тобой займусь… ч-черт! Короче, ложись, я разберусь и приду. Руди, за старшего!

Снова забросив на плечо верную Берту, Конрад вышел на крыльцо как раз в тот момент, когда к дому подкатила, подвывая и погромыхивая, битая-перебитая колымага, такая же ни на что не годная, как и сидевший за рулем Кристоф Кронберг.

– Приветствую вас на своей земле, джи Кронберг! – произнес Дитц, криво усмехаясь.

Вежливым быть не хотелось. Хотелось сходу засветить в испитую физиономию. Да так, чтобы хрустнули зубы. Мерзавец, сволочь, собачий сын!

– Джи Дитц, – с комичной важностью произнес мрин, кособоко выбираясь из-за руля, – я рискнул вас побеспокоить, чтобы уладить вопрос относительно никчемы, которую вы забрали.

Конрад покосился на застывшего на переднем пассажирском сиденье парнишку, одного из тех, кто бил Лану, и мысленно прикинул время. По всему выходит, что сначала Кронберг приехал к озерцу. Где и обнаружил одежду Ланы – и больше никаких следов ее самой. Вынюхать девчонку он мог метров пятьдесят от силы, а дальше её уже нес сержант. Но сообразить – хотя бы в общих чертах – что произошло, труда не составляло. Даже для этих насквозь проспиртованных мозгов.

– Слушаю вас. Каким образом вы предлагаете его уладить?

– Я предлагаю сто.

– Вы оцениваете её жизнь в сотню? – не давая воли душащей ярости, уточнил Конрад.

Кулаки чесались почти невыносимо. Господи, если Ты есть… сотня? Упаковка дешевого пива?!

– Никчема больше не стоит, – пожал плечами слегка покачивающийся выпивоха, делая шаг назад. Как бы ни был Кристоф пьян, отношение собеседника он явно почувствовал. А уж как съежился этот зверёныш в машине…

– Хорошо! – Дитц уже принял решение, и теперь следовало ковать железо. Был один вариант… и присутствие пацана на руку, по местным законам возраст свидетеля роли не играет. – У меня есть встречное предложение. Сто, вы сказали? Я покупаю. Покупаю Лану за указанную сумму.

Кристоф замешкался, неуверенно покосился на сына… но трубы горели, горели нестерпимо… а никчемы, не признанные родителями, числились имуществом и не более того…

– По рукам!

– Прошу в дом, – проскрипел Конрад. – Следует оформить сделку.

Составление купчей заняло совсем немного времени, и несколько минут спустя сержант-инструктор Дитц стал, по сути, рабовладельцем. Разумеется, купчая нуждалась в официальной регистрации, но деньги упали на счёт Кронберга, подписи (вот и пригодился мальчишка!) заняли положенное место, и дело было сделано. Будем надеяться. Будем также надеяться на то, что эта мразь, уже предвкушающая внеплановую выпивку, не задержится надолго.

– Одного только я не возьму в толк, джи Дитц! – пьяная развязность повеселевшего папаши Кронберга была омерзительна. – На кой вам никчема? Работница из нее никакая, подворовывает, опять же… или решили сорвать цветочек? Так вы, хе-хе, опоздали! Парни её уже откупорили, говорят – бревно бревном! Надо было, конечно, сказать об этом раньше… но вы, уж извините, и полсотни бы тогда не заплатили!

– Вон. Из. Моего. Дома, – медленно, раздельно, как читающему по губам глухому, произнес Конрад. – Вон!!! И если вы или любой из ваших недоносков ещё хоть раз окажетесь на моей земле или хоть пальцем тронете мою собственность, я буду стрелять. Сразу. На поражение. Вам ясно?!

Мирно висевшая до сих пор на плече Берта материализовалась в лапищах сержанта, глаз её дула и не думал подмигивать, и Кристоф Кронберг попятился, на ходу запихивая пацана себе за спину. Что ж, очко в его пользу, дочь продал – так хоть о сыне заботится.

– Брысь! – заорал Конрад. Это было оскорбление, смертельное оскорбление, но сил сдерживаться уже не осталось. – Брысь!!!

Когда скрип и скрежет древнего рыдвана затих вдали, сержант Дитц позволил себе немного расслабиться и даже тяпнуть пару пальцев забористого самогона. Цветочек?! Сорвать?!! Ну-ну…

Распахнув дверь в спальню, Конрад застыл на пороге.

Девчонка лежала на спине, крепко зажмурившись, закусив нижнюю губу и сжав кулачки. Худые как палки ножки были широко раздвинуты. Дьявольщина, она же все слышала!

– Умница, – произнес Конрад, заставляя себя говорить спокойно и деловито. – Так и лежи, сейчас посмотрим твои болячки.

Взяв с подоконника приготовленные медикаменты, он присел на краешек массивной кровати и занялся тем, чем давно следовало.

– Не бойся меня, хорошо? Сейчас я приложу ухо к твоей груди, мне надо прослушать сердце и легкие. Знаешь, как бывает? Снаружи ничего страшного, а внутри сплошные неприятности.

Так, сердце частит (надо думать, с перепугу), но бьётся ровно. Хрипов и бульканья не слышно. Уже легче. И кулачки разжались. Самое время проверить руки. Маленькие ладошки не по-детски жёсткие от ежедневной тяжелой работы, предплечья, помимо синяков, покрывают царапины, ожоги и мелкие шрамы. Но кости целы и суставы не воспалены.

– Теперь ноги… не дрожи, я только пощупаю, надо же проверить…

Проклятье! Ах ты, гнида, погань, ничтожество! Вот они, ссадины на внутренней стороне бедер! Не соврал, гад… уж лучше бы соврал… Himmel Arsch und Zwirn!!![2] Разве можно – так?! Братья защищать должны сестёр, защищать!!!

Выполнение именно этого правила привело когда-то Конрада в Легион. Еле успел подписать контракт, прямо из-под носа преследователей выскользнул, теряя клочья шкуры…

– Потерпи, маленькая, я знаю, что больно, но надо. Надо. Потерпи.

Заживляющая мазь… дышащий пластырь сверху… так, кажется здесь всё. Переломов нет, трещин, вроде, тоже – и на том спасибо. Кровоподтёк на голени Дитцу совсем не нравился, но до врача, пожалуй, мог и потерпеть.

– Согни ноги в коленях, я должен разобраться с твоим животом. Организм устройство сложное, всякое бывает. Так больно? Точно нет? А так?

Сержант прилагал почти нечеловеческие усилия к тому, чтобы его голос звучал обыденно, чтобы бушующее внутри бешенство не вырвалось наружу и не напугало еще больше и без того перепуганную почти до обморока девчонку. Настоящего мрина обмануть и думать нечего, но, может быть, с никчёмой прокатит?

– Сядь и нагнись вперед, я посмотрю спину.

Конрад не был врачом, однако за время службы приобрел богатейший опыт в определении полученных бойцами повреждений. Тот последний удар в бок немало его беспокоил, но, похоже, ребра всё-таки целы.

– Теперь сделаем пару уколов. Бояться нечего, поверь, это сущая ерунда. Ну, вот и всё. Я сейчас накрою тебя простыней, полежи. Позову, когда ужин будет готов. Руди!

Сидящий рядом с изголовьем пес неодобрительно скосил один глаз, а Лана вздрогнула.

– Тебе с ним спокойнее, да? Никаких проблем. Руди, остаёшься.

Бросив последний взгляд на пса, который умостил передние лапы на кровати и – вот ведь чудеса! – подсунул морду под ладонь девочки, Конрад вышел в большую комнату, служившую одновременно гостиной и кухней. Следующей задачей было приготовление ужина. Интересный у него выдался вечер, нечего сказать… кстати, гуся-то нет! Ну ладно, для сегодняшнего вечера он и не предполагался, а завтра-то что? И чем, кстати, кормить малышку сейчас?

Допустим, генетическая совместимость мринов и обычных людей предполагает, хотя бы отчасти, совместимость рациона, но всякое бывает. Сам он собирался обойтись на ужин сандвичами, да и вообще, кулинар из него… эх, где наша не пропадала! Уж от свежих-то яиц девчонка не откажется. Ветчина есть, масло тоже, замороженного хлеба хватает, надо только разогреть… переночуем, а там поглядим, что к чему.

Возящийся у плиты Конрад вдруг поймал себя на том, что напевает, и мысленно усмехнулся. Что ж, все правильно, какой сочельник без песен?

Потрясающая мешанина имён и фамилий, характерная для мринов, приводила Дитца в состояние брюзгливого восхищения. Стряпчего, к которому он привез Лану, дабы зарегистрировать купчую, звали, к примеру, Вольфганг Мариани. И Конрад теперь даже побаивался спрашивать, как его имя звучит полностью.

Впрочем, полное имя его нынешнего имущества тоже стоило того, чтобы хоть раз, да проговорить его вслух. Светлана Кронберг Ордоньес Лазарев ррат Зель-Гар. Каково?!

– Эээээ… – протянул Конрад, вертя в руках лист тонкого пластика, минуту назад выплюнутого принтером. – Джи Мариани, а почему у Ланы столько фамилий? Я думал, она просто Кронберг…

Юрист снисходительно улыбнулся, и полосы на его лице, идущие от уголков глаз к вискам, почти скрылись в глубоких морщинах.

– Вы новичок на Алайе, джи Дитц, – тоном утомленного тупостью окружающих всезнайки произнес он. – Все просто. Фамилия её отца – Кронберг, матери – Ордоньес. Кровь Бэзила Лазарева пришла по материнской линии, поэтому его фамилия идет третьей. Всем прямым потомкам Лазарева традиционно дают русские имена. Ну а ррат Зель-Гар означает, что…

– …что Лана формально принадлежит к прайду Зель-Гар, но, будучи никчемой… верно?

– Верно, – кивнул старый мрин. – Будь она полноценной, была бы рри. Как полноценный мужчина или мальчик – рро.

Конрад нахмурился:

– Никчёмы, получается, даже половой принадлежности не имеют?

– Такова традиция, – слегка приподнял плечи Мариани.

Что-то подсказывало Дитцу, что старик не одобряет ни упомянутую традицию, ни отца Ланы, продавшего свою дочь какому-то вулгу, ни самого вулга.

– Скажите, джи Мариани, а вот это… – сержант выразительно помахал в воздухе оформленной по всем правилам купчей. – Какие права я получаю?

– Все, – еще одно пожатие плеч.

– А удочерить Лану я могу?

Вальяжно развалившийся в кресле мрин вдруг резко выпрямился. Расширившиеся зрачки на секунду затопили чернотой всю радужку и тут же вернулись к нормальному размеру.

– Можете, джи Дитц, – медленно проговорил он. В до сих пор безупречном интерлингве зазвучал отчетливый привкус мринга. – Конечно, можете.

– И что для этого нужно? – подался вперед Конрад.

– Ваша подпись под документом и два свидетеля, чтобы её заверить.

– Вы можете составить такой документ?

– Разумеется.

– Приступайте.

С минуту юрист молча разглядывал сидящего перед ним человека поверх сцепленных ладоней, потом слегка нахмурился.

– Джи Дитц, вы хорошо представляете себе последствия? Со своей СОБСТВЕННОСТЬЮ вы можете сделать всё, что угодно: продать, подарить, съесть… вашу ДОЧЬ будут защищать все законы Алайи. У неё появятся права, а у вас – обязанности. Их будет много. И тех, и других.

Отставной легионер дернул уголком рта в мрачной усмешке:

– Я вулг, джи Мариани, но это не значит, что я дурак. И последствия я себе представляю. В частности, я знаю, что у меня нет наследников. Если завтра мой пес взбесится и загрызет меня, моё имущество продадут с муниципальных торгов. Имущество продадут, а вот дочь – нет. И наследницей, пусть и не самой богатой, будет она. Я полночи думал, как мне защитить девчонку, и не смог придумать ничего лучше удочерения. А вы можете?

– Не могу, – сверкнул Мариани великолепными зубами, чуточку слишком крупными и чуточку слишком острыми для обычного человека. – Вы удивили меня, джи Дитц. Приятно удивили. Что ж, будь по-вашему.

Он прикоснулся он к сенсору связи:

– Эдна, мне нужны два свидетеля для важного документа. Одним будете вы. Найдите второго. Немедленно.

Пальцы мрина забегали по клавиатуре, заполняя невидимую для Конрада форму. Пару минут в кабинете слышалось только тихое клацанье, с которым ногти юриста, которые следовало бы, пожалуй, назвать когтями, соприкасались с сенсорами. Потом благодушно заурчавший принтер разродился листом, выглядящим куда более презентабельно, чем злополучная купчая.

– Ага… ну что ж, все правильно. Вы действительно готовы это подписать, джи Дитц?

Конрад внимательно прочитал всё, напечатанное на листе, отметив про себя, что юридические термины Алайи выгодно отличаются от таковых на том же Бурше в сторону понятности для непрофессионалов.

– Готов. Вот только…

– Что?

– Надо бы спросить Лану, вы не находите?

– Спросить? – юрист почти смеялся. – Спросить мнение собственности? Вы большой оригинал, джи Дитц, надо отдать вам должное. Что ж, давайте спросим. Эдна, свидетель нашёлся? Отлично, зайдите в кабинет вместе с девочкой.

Лана вошла последней и, заметно оробев, остановилась у самой двери. В этом фешенебельном офисе – Конрад выбрал поверенного с именем и репутацией – она выглядела пришельцем из другого мира.

Мира, в котором измождённые девчонки расхаживают в закрывающих колени мужских футболках размеров на восемь больше, чем надо, перехваченных дважды обернутым вокруг талии ремнем. Мира, где этих девчонок безжалостно избивают. Мира, который даже обуви не предусматривает для таких, как Лана Кронберг.

Она слегка задыхалась, словно прохладный ароматный воздух конторы не хотел проникать в её легкие. Она ёжилась, как будто светлые стены, высокий потолок и чистый гладкий пол давили на неё со всех сторон. Она, похоже, старалась стать невидимкой, и заметно нервничала из-за того, что стать невидимкой не получается.

– Подойди сюда, Лана, – благожелательно произнес Мариани. – Подойди, не бойся. Умница. Лана, джи Дитц намерен удочерить тебя, и хочет знать, что ты об этом думаешь.

Девочка развернулась на босых пятках и уставилась на Конрада. Опухоль на лице отчасти спала, и было отчетливо видно, что правый глаз у нее прозрачно-голубой, а левый – прозрачно-карий. Знаменитый «„двойной топаз“ Зель-Гар», по местным представлениям – признак счастливой судьбы и высокого предназначения. Пока что со счастьем выходило не очень, но Зверюга Дитц был твердо намерен выправить крен этой конкретной жизни.

– А что со мной будет? – спросила Лана.

– Не знаю, – честно ответил Конрад. – До сих пор у меня не было детей, одни новобранцы. Могу только гарантировать, что больше тебя никто не купит и не продаст. И любому, кто попробует причинить тебе вред, придётся иметь дело со мной. И с Руди, конечно.

При упоминании об оставшемся в кузове пикапа псе девочка робко улыбнулась, оглянулась на юриста и кивнула:

– Я согласна.

Пока рекомендованный стряпчим врач штопал и шлифовал всё, что требовало штопки и шлифовки, Дитц держал Лану за руку. Туда, где что-то звякало, шипело чем-то вроде пылесоса и вспыхивало разноцветными огоньками, он не смотрел. И изо всех сил отвлекал девочку, чтобы и она не смотрела тоже.

– Ну, вот и всё. Ты молодчина. Слезай, – весело сказал, наконец, медик, опуская подпорки для ног. – Я же обещал, что больно не будет? Обещал. Ты согласна с тем, что я не враль?

– Ага, – Лана одернула футболку и осторожно поинтересовалась: – Это всё?

– Почти. Вот тебе карточка, прогуляйся до автомата. Ты ведь голодная? Сестра Мюррей поможет выбрать то, что нужно. И не бойся, рвоты больше не будет. А я пока побеседую с джи Дитцем.

Дождавшись, пока за Ланой и благодушной пухленькой медсестрой закроется дверь, Конрад стёр с лица улыбку и встревоженно повернулся к врачу.

– С ней все в порядке, док?

Разом посерьезневший лекарь подтащил ногой табурет и уселся напротив сержанта.

– В порядке? Смотря, о чём мы говорим. Физическое состояние в норме – или будет в норме, когда девочка наберет вес, естественный для её роста и возраста. То же касается состояния костей: список препаратов я сбросил в нашу аптеку, а инструкции по применению – вам. Десны кровоточат, но зубы пока целы, хотя некоторые и шатаются. Как только с недоеданием будет покончено, всё нормализуется. Что же до внутренних повреждений, то их, на удивление, почти не было. Ну, если не считать…

– Понимаю, – скрежетнул зубами отставной легионер.

– Да нет, не понимаете. Могло быть куда хуже. А так я готов ручаться своей лицензией, что, когда Лана захочет иметь детей, они у неё будут. Ее счастье, что это были мальчишки. Доберись до девочки взрослые… но – обошлось.

– А что вас беспокоит?

– Психика, – без обиняков заявил врач. – Разрушение стереотипа страшная штука для подростка, только-только подходящего к пубертату. Вы перевернули представления Ланы об окружающей действительности, джи Дитц, поставили их с ног на голову, и она не понимает, что происходит. Не понимает и боится.

– Меня?! – оторопел Дитц.

– Того, что сон закончится и вернётся кошмар. Девочка привыкла к вполне определенным стандартам взаимоотношений сильного и слабого. И тут появляетесь вы. С её точки зрения сильный должен бить и издеваться, а вы разогнали тех, кто её лупил, и обработали раны. Хорошо обработали, кстати, примите мои поздравления.

– Имею опыт, – проворчал бывший легионер.

– Заметно, – в тон ему отозвался медик. – Далее. Лана привыкла к тому, что сильный отнимает у слабого еду и смеётся над голодными слезами – а вы накормили её… она вам рассказала, за что её избили вчера?

Дитц мрачно кивнул. На ферме Кронберга невыполнение порученной работы каралось лишением пищи. Поскольку работы было много, а сил у девочки, напротив, мало, она ничего не ела два дня. И украла лепешку. Крохотную, плохо пропеченную лепешку. А её застукали.

– Вы накормили Лану и держали ей голову, когда она пожадничала, и ужин попросился наружу. И даже ругаться не стали, сами убрали за ней. Сильный насилует – а вы уступили ей свою кровать и пальцем до нее не дотронулись. К слову, слышали бы вы себя со стороны, когда требовали, чтобы я не жалел обезболивающих! Так что да, слом стереотипа налицо. Возможны… хм… эксцессы.

– Мы справимся, – твердо сказал Конрад, поднимаясь на ноги. – Спасибо за консультацию, док, но я уверен, что мы справимся.

– Мы? – казалось, врач искренне удивился. Или хотел из каких-то своих соображений услышать развернутый комментарий и теперь подталкивал к нему собеседника.

– Я и Лана. Поодиночке тут не разобраться, а вот вместе… не скажу, что запросто, но у нас все получится. А что касается стереотипов… – Дитц невесело подмигнул врачу. – Знали бы вы, док, сколько через мои руки новобранцев прошло! Разрушение неправильных стереотипов и борьба с последствиями – ежедневная работа хорошего сержанта. А я был хорошим сержантом, поверьте. Ещё раз спасибо. Я подожду Лану в коридоре.

Выйдя из кабинета и усевшись в жёсткое пластиковое кресло, Конрад вытянул ноги и задумался. В том, что он только что сказал врачу, было куда больше здравого смысла, чем, должно быть, подумал этот штафирка. Как быть отцом, отставной старший сержант Дитц не имел ни малейшего представления. Зато очень хорошо знал, как следует обращаться с новобранцем, если хочешь, чтобы из новобранца вышел толк.

Что ж, отставка долго не продлилась, да оно и к лучшему, пожалуй. Давненько Зверюга Дитц не занимался стоящим делом, даже заскучать успел. А ведь сержант – он и в Африке сержант!

Глава 2

Свежеобретённая дочка определенно нравилась Конраду Дитцу. Начать с того, что она оказалась очень терпеливой, не капризничала и не жаловалась на усталость. Между тем день уже перевалил за середину, а в город они выехали на рассвете.

Отставной легионер не мог сформулировать, что именно его тревожит, но считал очень важным завершить все формальности до того, как папаша Кронберг проспится и вспомнит, что произошло накануне. Грызло сержанта смутное подозрение, что эта крыса может попытаться отыграть назад, а составленная «на коленке» купчая вовсе не то же самое, что официальный документ.

Так что сначала была дорога, потом контора юриста, потом долгий приём у врача, но Лана держалась прекрасно. Правда, всякий раз, оказавшись в машине, она мгновенно проваливалась в сон, но это как раз было совершенно нормально: не один Конрад плохо спал этой ночью. Что бы ни снилось девочке, с покоем это не имело ничего общего. Она стонала, металась во сне, что-то умоляюще бормотала на мринге… даже плакала.

Попытка разбудить обернулась таким приступом паники, что Дитц решил больше не рисковать. Но что-то же надо было делать? В итоге сержант, в целом не одобрявший баловства для собак, велел Руди лечь на кровать. И привалившаяся к тёплому боку малышка наконец затихла. К сожалению, ненадолго: небо за окнами уже начало сереть.

Самое бы милое дело – уложить со всеми удобствами, но дел оставалось еще выше крыши. Уложить – куда? В доме Конрада пока что имелась только одна постель. Девчушку на пол не положишь, а кости самого сержанта молодостью уже не отличались. Стало быть, сейчас надо ехать за покупками. Кровать… нет, кровать подождет, сначала – одежда.

Пригородный молл слепил рекламой, оглушал бравурной музыкой и нервировал многолюдьем. Только-только начавшая приходить в себя Лана снова замкнулась, чему немало способствовали то насмешливые, то осуждающие взгляды встречных и поперечных. Да и отпускаемые со всех сторон комментарии не добавляли ей уверенности в себе. Как и оскорбительная вежливость продавцов в магазине, торгующем одеждой и обувью для фермеров.

Много вещей сразу покупать не стали: врач предупредил Дитца, что при нормальном питании девочка активно тронется в рост. Но даже скромные по меркам сержанта приобретения вогнали Лану в ступор. Она боялась примерять. Боялась высказать свое мнение по поводу цвета и фасона. Страшно (хотя и предельно немногословно) переживала по поводу того, что будет, если она испачкает или порвет новую одежду… Конрад был невозмутим.

«Постираешь. Зашьешь. Умеешь шить хоть чуть-чуть? Ну и молодец. Ты же не думаешь, что я буду лупить тебя из-за каких-то тряпок?». Так она, судя по всему, и думала, но потихоньку начала оттаивать. И даже, воровато оглядевшись, сдвинула набекрень белую бейсболку с красным козырьком, ту пока единственную деталь гардероба, которую выбрала сама. На вкус Дитца вещица была слишком яркой и слишком маркой, но Лана так расцвела, когда он кивнул «Можно!», что…

Конрад потихоньку сунул в корзину с покупками еще одну, защитного цвета, бейсболку и ухмыльнулся про себя. Мрина или вулга, девчонка или женщина, экранная красотка или забитый звереныш… ни раса, ни возраст, ни положение не влияют на умение вить веревки из мужиков. Это в хромосомах!

В общем, Лана приободрилась и уже вполне уверенно вышагивала рядом с сержантом. Упаковки с деталями кровати и комода, матрас, приглянувшийся Руди сразу же, как только его загрузили в кузов пикапа… теперь ведь не сгонишь паршивца… ладно, растолкуем. Зато с таким сторожем все купленное можно смело оставлять без дополнительного присмотра. И малышка улыбается, что немаловажно.

А вот в гигантском подземном зале, предлагающем покупателям продукты и товары для дома, произошел сбой. Сначала все шло прекрасно – до тех пор, пока мужчина и девочка не добрались до рядов с молочной продукцией. Молока требовалось много: именно им следовало разводить прописанные врачом порошки. И здесь на скуластом личике снова появилось выражение испуганного недоумения, категорически не нравящееся Дитцу.

– Ты чего? – мягко поинтересовался он.

– Дорого, – прошептала приемная дочка. – Очень.

– Это нормально, – Конрад старался говорить как можно спокойнее и убедительнее. – Хорошие продукты стоят хороших денег.

Богачом он не был, но экономить на еде?! Уж как-нибудь хватит им на двоих, тем более что за время жизни на Алайе к сбережениям Дитц практически не прикасался, если не считать покупки участка и постройки дома. Обширный огород, курятник со свинарником и охота давали возможность не слишком тратиться. А пенсия капала исправно.

– Скажи лучше, какое молоко здесь лучшее? Или ты не знаешь?

Лана огляделась, сделала несколько шагов в сторону и авторитетно ткнула пальцем в стоящие ровными рядами пластиковые фляги:

– Это.

– Да? А почему?

На флягах красовалась синяя надпись по диагонали «Стефанидес». Ферма – да какая там ферма, фермища! – Стефанидесов располагалась милях в десяти от участков Кронберга и самого Дитца. Вряд ли Лана там бывала. И вряд ли Кронберг покупал молоко у соседей.

– Тим Стефанидес делился со мной в школе молоком. И едой. Он – никчёма, как я, только его па…

– Никчёма?! – сорвавшись, загремел Конрад.

Кажется, насмешки окрестного дурачья подействовали и на него… не сдержался. А следовало бы. Девочка испуганно сжалась, покупатели начали оглядываться на странную парочку, и сержант сбавил тон.

– Запомни, Лана. Ты не никчёма. Никчёма – тот, кто ни на что не способен. А ты способна на многое. Сообразила, как запутать следы, оторвалась от погони, добралась до моего участка… все бы были такими никчёмами. Не твоя вина, что эти засранцы не уважают чужую собственность. Ты-то все правильно сделала. И этот твой… Тим, да? Какой же он никчёма?! Помочь тому, кто слабее, достойный поступок. У никчёмы на такое не хватит ни ума, ни смелости. Вот что… как думаешь, Стефанидесы согласятся продавать мне молоко напрямую, минуя магазин?

– Думаю, да.

– Ну, вот и отлично. Поехали!

Разумеется, Конрад не раз проезжал мимо хозяйства Стефанидесов по дороге в город и обратно. Но на ведущую к центральной усадьбе подъездную дорогу, достаточно широкую, чтобы на ней могли разминуться два тяжелых грузовика, свернул впервые. Да уж… увиденное им сейчас отличалось от подворья Кронберга как небо от земли.

Все здесь дышало достатком. Достатком, опирающимся на рачительность, порядок и ежедневный труд многих людей. Или мринов, неважно.

Пастбища и засеянные кормовыми культурами поля уходили к горизонту и терялись за ним. Чуть поодаль от окруженного подсобными строениями большого дома высились аккуратные параллелепипеды перерабатывающих цехов. Их стены были сплошь увиты какими-то лианами, и если сержант что-то понимал в сельском хозяйстве, плоды вьюнов тоже годились на корм скоту. Ряды теплиц справа уж точно могли обеспечить любой климатический режим, что при затяжной, пусть и теплой, зиме было весьма существенно.

Двор тоже радовал глаз: нигде ничего не валялось, ухоженные клумбы разделялись чисто выметенными дорожками. Вдоль вполне серьезной ограды росли аккуратно обрезанные плодовые деревья, а между ними – ягодные кусты. И без дела никто не болтался. В отличие от участка Кронберга.

Конрад покосился на Лану, и заметил на её лице какое-то новое выражение. Это была не зависть. И, пожалуй, не удивление. Девчонка… мотала на ус. Да, именно так. Пусть даже усы ей и не полагались по определению. Что ж, малышка, смотри и учись. Вот так и должны жить правильные фермеры.

Кстати, еще одна примета хорошо поставленного дела. Ворота, ведущие во двор, открыты настежь, и наблюдателей не видать… а стоило заехать, как, откуда ни возьмись, аж трое крепких парней нарисовались.

Отставной сержант остановил машину на специально размеченной площадке, секунду подумал, и решил оставить Берту в жестком чехле, закрепленном на потолке салона. И, надо сказать, пожалел о своем решении буквально через минуту.

Представиться он успел… и, пожалуй, успел только это. Как только прозвучало имя «Конрад Дитц», улыбчивые молодые мрины резко посуровели. Двое придвинулись почти вплотную, а третий метнулся куда-то за угол дома. Сидящий в кузове Руди, которому всё это совершенно не понравилось, напружинился и угрожающе заворчал. Интересно… впрочем, долго ждать не пришлось.

Пару минут спустя убежавший парень вернулся, и не один. Рядом с ним широко шагал высокий черноволосый мрин средних лет. Его рабочий комбинезон был весь в пятнах смазки, такие же пятна он на ходу оттирал с рук промасленной тряпкой. Сразу стало понятно, почему юнец не воспользовался коммуникатором: браслет на руке старшего мрина отсутствовал, снятый, должно быть, чтобы не запачкать. Мужика явно оторвали от работы, но хмурое выражение лица вряд ли объяснялось только этим.

– Джи Дитц? – отброшенную за плечо тряпку ловко поймал на лету один из парней. – Я – Бронислав Стефанидес. Чему обязан?

Хороший интерлингв в сочетании с употребленным чуть старомодным речевым оборотом не могли скрыть заметной настороженности, даже неприязни, в голосе.

– Я собирался договориться о покупке молока, – пожал плечами Конрад, зорко следя за плечистыми юношами, словно невзначай обступившими его. – Руди, цыц!

– И зачем же вам молоко?

Больше всего Конраду хотелось рявкнуть: «Не ваше дело!», но ситуация не располагала к излишней эмоциональности, и он почёл за лучшее не нагнетать обстановку.

– Для дочери. У меня неожиданно появилась дочь, и ей нужно молоко.

– Дочь, вот как? – черноволосый прищурился. – Чего-то я в этой жизни не понимаю, наверное… давайте-ка разберемся, джи Дитц. Ну-ка, ребята, сдайте назад, не мешайте старшим.

Парни слегка отступили, но сержант всей своей многократно простреленной шкурой чувствовал их готовность и желание полезть в драку. Стефанидес удовлетворенно кивнул, не сводя глаз с гостя.

– Ко мне сегодня заезжал Кристоф Кронберг. По пути в полицейский участок, что, согласитесь, довольно любопытно. Он обвиняет вас фактически в вооруженном ограблении – дескать, вы под дулом винтовки заставили его подписать купчую на принадлежащее ему имущество. Что скажете, джи Дитц?

Теперь, когда неопределённые ночные опасения облеклись неприглядной плотью реальности, Конрад вдруг почувствовал облегчение. Вот значит как? Что ж, если цель видна, стрелять куда проще…

– Только одно, джи Стефанидес. Обвинения Кронберга – полная чушь. Не думал, право слово, что выплаченной мной сотни хватит для белой горячки, да, видать, ошибся. Я охотно вам все объясню. Ссориться с соседями из-за какого-то пропойцы… но предупреждаю сразу. Я в обычаях мринов разбираюсь не слишком, однако с точки зрения вулга история на редкость некрасивая. Вы позволите мне достать документы из машины?

Хозяин фермы благосклонно повёл рукой, и Конрад, плюхнувшись на водительское место, потянулся к бардачку. На личике съежившейся Ланы был написан нерассуждающий животный ужас, глаза наполнились слезами. Дитц ободряюще похлопал девочку по скрытой просторной штаниной угловатой коленке, и нарочито громко проговорил:

– Тише, малышка. Успокойся. Заметила, как тут всё устроено? Хозяева такой фермы не могут быть дураками… всё обойдется, вот увидишь.

Впрочем, почти сразу подумалось ему, с тем же успехом он мог шептать. Чтобы мрины – да не услышали? Ироничная усмешка хозяина подтверждала мысленные выкладки Конрада, но его это не смутило.

– История, повторяю, грязная, – начал он, выбравшись из машины. – Вчера я отправился на охоту. Хотел подстрелить гуся для праздничного ужина, но не преуспел. К моменту моего появления дерущиеся возле озера мальчишки Кронберга распугали всё, что способно было пугаться.

– На чьей земле находилось это озеро? – неожиданно влез в разговор один из сыновей Стефанидеса.

– Диего! – резко бросил Бронислав, не оборачиваясь, и вдруг скрестил на груди до сих пор упертые в бока руки и прищурился. – А вообще-то… вообще-то, правильный вопрос. Извините моего старшего, джи Дитц. Он студент-юрист и, похоже, научился уже вычленять главное. Так на чьей земле?..

– На моей, естественно, – пожал плечами Дитц, мгновенно уловивший суть. – Пошёл бы я охотиться на чужую!

– Ясно. Дальше?

– Дальше я велел им прекратить. Трое встали, четвертый остался лежать на земле. Просто не мог подняться. Я – не самый большой гуманист, джи Стефанидес, но трое сильных не должны смертным боем бить одного слабого, таково мое твердое убеждение. Поэтому троим я приказал убираться, а четвертого отправил отмываться в озеро. По ходу дела мальчишка оказался девчонкой… в общем, я принес малышку домой. Какое-то время спустя туда же заявился Кристоф Кронберг и предложил мне сотню за её жизнь. Я выдвинул встречное предложение: сотня? Не вопрос, я покупаю. И купил. Вот купчая.

– Вы позволите, джи Дитц? – выдвинувшийся вперед Диего Стефанидес протянул руку к папке с документами. Уважительно протянул.

– Разумеется. Посмотрите, джи Диего. Если я правильно понял вашего батюшку, вы в таких делах разбираетесь. Все формальности были улажены сегодня у «Мариани и Петрова», но лишние глаза не помешают.

Парень со сноровкой прирожденного крючкотвора разобрал бумаги. Просмотрел одну, другую… приподнял брови – должно быть, добрался до свидетельства об удочерении… хмыкнул.

– Вы предусмотрительный человек, джи Дитц. Я вижу, на собственноручно накарябанной Кронбергом купчей проставлена не только дата составления документа, но и время подписания…

– Время получения приказа следует фиксировать, джи Диего. В Легионе этому быстро учат, достаточно и года, а я прослужил сорок пять лет. Земных, конечно, а всё-таки.

– Оплата осуществлялась через банк?

– Конечно.

– Вы сохранили сообщение о прохождении транзакции?

– Да, разумеется, – Конрад потыкал в браслет указательным пальцем, искривленным лет сорок назад. Выправлять не стал: стрелять не мешает, и ладно. – Вот, смотрите.

Парень бросил на дисплей короткий взгляд и зло усмехнулся.

– Диего? – приподнял брови старший Стефанидес.

– Кронберг врёт, па. Врёт, как распоследняя наглая крыса. Купчая была подписана ПОСЛЕ того, как деньги ушли со счета джи Дитца. Ты можешь себе представить, чтобы кто-то сначала заплатил, а потом стал угрожать продавцу оружием? Есть только один вариант: продавец вознамерился заграбастать денежки и удрать, не отдав товар.

– Да не было такого! – Конрад раздраженно хлопнул ладонью по бедру. – Всё абсолютно полюбовно…

– Вы не понимаете, джи Дитц… – медленно проговорил Диего. – Полюбовно или нет, если никчёма…

– Диего! – рявкнул Бронислав.

– Извини, па. Это – юридический термин, и…

– Не в нашем доме, – отрезал его отец.

– В общем, джи Дитц, если девочка была на вашей земле, вы могли вообще ничего не платить Кронбергу.

У отставного сержанта на секунду потемнело в глазах, но он заставил себя говорить со всей учтивостью, на которую был способен:

– Джи Диего, я буду весьма признателен, если вы не станете употреблять слово «никчёма» в моем присутствии. И в присутствии моей дочери. Лана, вылезай! Знакомьтесь, джи Стефанидес: Лана Дитц!

Окончательное разрешение ситуации заняло ещё с четверть часа. Не то, чтобы Дитцу было какое-то дело до чужого мнения… но когда Диего Стефанидес похвалил его выбор поверенного, это было приятно.

Пока сержант рассказывал, а Диего комментировал, во дворе появилось еще несколько мринов – и мрин. Женщина, почти такая же высокая и плечистая, как Бронислав Стефанидес, громогласно одобрила и удочерение, и выбранную для Ланы одежду. Она же вернула всеобщее возбуждение в практическую плоскость. Врач сказал – нужно молоко? Сейчас будет. Кстати, сколько? Я посмотрю инструкции? Так, все ясно. Две пинты сейчас и ещё четыре каждый день. Будете сами забирать?

– Мам, а можно я буду возить? – протолкался вперед крепкий мальчишка, похоже, ровесник Ланы – если ей шесть местных, как утверждает она сама.

Вот чёрт, так захлопотался, что даже на данные в купчей толком не посмотрел. Надо бы из Кронберга метрику вытрясти…

– Тим! – радостно ахнула девочка. – Ой, как здорово!

– Я взаправду смогу возить тебе молоко, у меня теперь скутер есть! Красный! Хочешь, покажу? Мне па подарил, представляешь? А это – твой новый па, да? Здрасьте!

Конрад так засмотрелся на паренька, что даже не сразу ответил на приветствие. Становилось предельно ясно, почему в доме Стефанидесов слово «никчёма» под запретом. Лана с её кошачьими глазами и чем-то эдаким в линиях скул вполне могла сойти за мрину. Тим – нет. Глаза серые, разрез стандартный, радужка нормального размера и формы, зрачки такие же круглые, как веснушчатая физиономия с носом-картошкой. И уши не двигаются, и пресловутой мринской гибкости не наблюдается… таких пацанов на любой принадлежащей людям планете двенадцать на дюжину.

– Рад с тобой познакомиться, Тим, – сказал, наконец, сержант, протягивая руку. – Спасибо за то, что делился с Ланой школьными завтраками. Если бы не ты…

– Пустяки, джи Дитц, – отозвался посерьезневший мальчик, вкладывая маленькую ладонь в мужскую, огромную и несколько корявую. – У меня вон сколько братьев и сестер… а Лана одна была, Кронберги не в счет. Это плохо, так нельзя.

– Ну, теперь-то она не одна, – улыбнулся Конрад. – Кстати, мы ведь приехали за молоком именно к вам потому, что Лана сказала – лучшее молоко у Стефанидесов!

– Вот как? – вмешался в диалог мужчины и подростка Бронислав. – Да у тебя, Лана, все задатки хорошего торгового агента!

И тут приёмная дочь приятно удивила Дитца. Увенчанная бейсболкой голова склонилась к плечу, на начавших подживать губах заиграла хитрая улыбка, а ставший вдруг сладким голосок промурлыкал:

– Скидка, джи Стефанидес?

– И кто меня за язык тянул?! – сокрушенно развел руками хозяин фермы, но прищуренные глаза его смеялись. – Договорились, скидка! Однако, джи Дитц, – тут же нахмурился он, – надо бы выяснить, что вообще происходит с этим дурацким обвинением. Шериф Леруа Кристофу Кронбергу цену знает и не стал бы пороть горячку, но он уехал на свадьбу третьего сына… а помощник Мадер не внушает мне доверия. Городской, молодой, во «власть закона» еще не наигрался…

Конрад пожал плечами:

– Да никаких проблем. Сейчас съезжу домой, погляжу, что к чему. Вот разве что… джи Беттина!

Мать Тима и (если сержант правильно понял) вторая жена Стефанидеса отвлеклась от придирчивого изучения той части лежащего в кузове пикапа матраса, которая не была занята Руди, и подошла поближе.

– Не могли бы вы до моего возвращения приглядеть за Ланой? Как бы и в самом деле чего не вышло.

И вдруг…

– Па! Нет!! Неееет!!! – обезумевшая от страха Лана почти визжала, слепо вцепившись в ремень приемного отца. – Они подлые, подлые! Не езди, па!!!

Дитц присел на корточки и постарался максимально осторожно разжать побелевшие от усилия костлявые пальцы.

– Ну что ты, маленькая! Что ты! Ты за меня испугалась, да? Не бойся, ничего они мне не сделают…

Он не сразу сообразил, что изменилось в окружающем пространстве. Потом дошло: на просторный ухоженный двор упала тишина. Истерические всхлипывания Ланы были частью этой тишины, а вот голос Стефанидеса нарушил ее, разбил вдребезги:

– У нас не принято вмешиваться в чужие дела, но… Рон!

– Да, па!

– Выводи мою машину. Диего, Хайнц… ага, Вацлав. Думаю, хватит. Мы едем в гости к джи Дитцу, мальчики. Все ясно? И аргументы захватите. Повесомее.

Конрад оглянулся – и вовремя. Белокурый и великолепно голубоглазый (та еще бестия!) Хайнц выразительно передернул в воздухе затвор невидимого оружия:

– Эти аргументы, па?

– Ну а какие же!

– Па, а можно я тоже поеду? – встрял Тим и тут же схлопотал подзатыльник от матери.

– Только тебя там не хватало! Сиди дома, балбес! А вот я – поеду. Что б еще мужики понимали в том, как девочку устроить!

Возражения застряли в горле отставного сержанта. Похоже, тут все решили за него. За них.

Диего растворился в воздухе, как и Хайнц. Беттина Стефанидес сунула снятый передник в покорно подставленные руки Тима и тут же превратилась из почтенной домохозяйки в воительницу.

Бронислав благодушно вещал что-то вроде «Вы, джи Дитц, не в обиду будь сказано, вулг и чужак. А мы – мрины, местные. Столпы общества в некотором смысле. Проблемы надо решать по мере их поступления, и эта проблема уже поступила. Так давайте ее решим, и дело с концом!».

В общем, не прошло и пяти минут, как маленькая, состоящая всего из двух машин, колонна двинулась в сторону участка Конрада Дитца.

Лану усадили на заднее сиденье вместе с Беттиной Стефанидес. Бронислав, доверивший свою машину Рону, ехал впереди, рядом с Конрадом, и время от времени поглаживал лежащий на коленях агрегат. На Бурше, родине Дитца, такую конструкцию именовали «обрезом», но этого ствола, по всему видно, напильник не касался никогда. Слишком крупное для пистолета и откровенно короткое для ружья, сооружение сие идеально годилось для ближнего боя. А уж калибр-то, калибр!

Сержанту вдруг вспомнился неугомонный Гер Нисневич, по поводу и без повода любивший повторять: «Пять стволов – не пачка папирос, они таки стреляют!». Конрад все собирался спросить, где парень подцепил эту фразочку, да как-то к слову не приходилось. А потом Гер погиб. Погиб на Богом проклятом Дарлинге, прикрывая отход изрядно поредевшего взвода, которым после гибели лейтенанта Грымова командовал Зверюга Дитц… так и не спросил.

Сейчас стволов, считая Берту, было шесть. И Конрад не поручился бы за то, что у сидящей в машине женщины не припрятано под плотной безрукавкой что-нибудь этакое. Серьезная дама, что и говорить.

– Давайте условимся, джи Дитц. Если там действительно полиция – говорить буду я. Да и с Кристофом…

– Много на себя берешь, Слав, – фыркнула сзади фрау Беттина.

– Как скажешь, дорогая, – флегматично отозвался Стефанидес. – Уж на твой-то язычок можно положиться всегда!

– Вот именно!

Конрад усмехнулся, но промолчал. Полигамия мринов была широко известна, но как распределяются роли в нормальной алайской семье, сержант не знал. Да и не стремился. Достаточно было того, что Лана успокоилась, слушая то, что шептала ей на ушко жена Стефанидеса. Хорошо, что у девочки есть возможность пообщаться с доброжелательно настроенной женщиной. Сам Дитц, что естественно, в некоторых вопросах был сущим профаном, и сейчас ощущал некоторое беспокойство.

Черт, как много он забыл спросить у врача! Ну да ладно, авось обойдется пока, а если что, до аптеки не так уж и… додумать он не успел. Вильнув в последний раз, дорога обогнула холм, и стало предельно очевидно, что у Зверюги Дитца сегодня очень, просто очень много гостей. И если тех, кто сейчас ехал вместе с ним, он пригласил, пусть и довольно условно, то торчащих возле открытой (открытой!!!) двери… хм… клоунов сержант уж точно не приглашал.

Управляемая Роном машина Стефанидеса, до сих пор шедшая сзади, приняла вправо, ускорилась, и у подножия холма оба внедорожника остановились рядом. Подниматься не имело никакого смысла: небольшая площадка перед домом оказалась полностью занята.

С тактической точки зрения действия помощника шерифа и окруженного прихвостнями Кронберга были, в целом, правильными. Вернувшийся хозяин должен был увидеть численное превосходство противника, занявшего господствующую высоту, и, очевидно, испугаться. Или, как минимум, почувствовать себя неуверенно.

Увы, много о себе возомнившие незваные гости не учли двух факторов. Во-первых, пугаться Зверюга Дитц разучился довольно давно. И уж точно задолго до того, как этот придурок Кронберг появился на свет. Во-вторых же, с численным превосходством вышла нелепая промашка. Дверцы машин открылись, захлопнулись, и глазам незадачливых захватчиков предстали шестеро вооруженных мужчин, из которых вулгом являлся только один.

Впрочем, следовало отдать должное молодому мрину в отглаженной полицейской форме: убедившись, что вновь прибывшие не собираются подниматься, он поправил ремень и решительно зашагал вниз.

– Приветствую вас, помощник Мадер! – громко и чуточку насмешливо заговорил на интерлингве Бронислав Стефанидес, выступая вперед. – Не ожидал вас здесь встретить! Вы приехали, чтобы поздравить джи Дитца?

Обостренным слухом мринов Конрад совершенно определенно не обладал, но готов был поклясться, что полицейский, прежде чем ответить, скрипнул зубами.

– Я приехал, чтобы в присутствии потерпевшего предъявить джи Дитцу обвинение в вооруженном ограблении. Дома его не оказалось, но было очевидно, что уехал он ненадолго, и мы решили подождать.

– Взломав мою дверь? – хладнокровие непросто давалось Конраду, но он очень старался.

– Мы должны были убедиться в том, что захваченное вами имущество…

Видеть себя сержант не мог, но помощник шерифа напружинился, как перед прыжком, и красноречиво положил руку на расстегнутую кобуру.

– Не стоит, сосед!

Острые кончики ногтей Стефанидеса впились в плечо сержанта, прокалывая ткань рубашки. Короткий удар боли рассеял красный туман ярости перед глазами, и вовремя вернул утраченную было выдержку. Между тем Бронислав продолжал, не меняя любезной интонации:

– Я не сомневаюсь, джи Дитц, в вашей способности перервать глотку даже и тренированному полицейскому, но так вы ничего не добьетесь. Помощника Мадера ввели в заблуждение. И его вина заключается лишь в том, что он начал действовать, не разобравшись в ситуации. В общем-то, я и сам хорош… вообразил поначалу невесть что. Лучше покажите документы и обратите внимание джи Мадера на временной фактор. Диего, подойди.

Бумаги разложили прямо на капоте внедорожника Дитца. Через лобовое стекло Конрад видел, как оставшаяся в машине фрау Беттина безостановочно гладит Лану по плечу и что-то ей говорит. Стекла были подняты, слышать женщину не могли, пожалуй, даже мрины, но под ее ледяным взглядом Мадер вздрагивал и покрывался пятнами лихорадочного румянца. Впрочем, нервирующие факторы не мешали ему внимательно изучать доказательства. Разве что делал он это очень быстро. Максимум три минуты спустя листы вернулись в папку.

– Значит, вы утверждаете, что забрали ни… эээ… вашу дочь со своей земли?

– Именно так.

– Мне требуется подтверждение, джи Дитц. Обстоятельства таковы, что…

– Вы позволите, помощник Мадер? – в голосе Диего Стефанидеса звучала учтивая непреклонность. – Согласно представленных документов, в настоящий момент Светлана Дитц Кронберг Ордоньес Лазарев ррат Зель-Гар официально является дочерью джи Дитца. Следовательно, будучи полноправным членом общества, она может говорить от своего имени и – свидетельствовать. Давайте послушаем ее. Кому и знать, где она была…

Мадер нахмурился. Положение складывалось предельно щекотливое, но что-то подсказывало молодому помощнику шерифа, что к совету стоит прислушаться. Он еще раз поправил ремень, застегнув по ходу дела кобуру, и вопросительно посмотрел на Дитца.

– Одну минуту.

Конрад подошел к дверце со стороны Беттины, открыл, ободряюще улыбнулся:

– Лана, помощник Мадер хочет задать тебе вопрос. Ты должна ответить честно, поняла? Выйдешь из машины?

Девочка отчаянно затрясла головой.

– Извините, джи Мадер. Моя дочь напугана. Придется вам спрашивать отсюда.

Полицейский подошел, наклонился, чтобы видеть девочку, замялся…

– На моей родине к девочке или девушке обращаются «фройляйн», – негромко подсказал понявший его затруднение Конрад и заработал в ответ благодарный взгляд.

– Фройляйн Лана, на чьей земле вы были вчера, когда джи Дитц забрал вас?

– На земле па, – тихо, но твёрдо ответила она. – Нового па. Правда. Я туда специально бежала, думала, на чужом участке не тронут…

– Благодарю вас, фройляйн Лана. Ваше свидетельство обязательно будет учтено.

Помощник шерифа разогнулся и окинул взрослых внимательным взглядом. Свидетельство – свидетельством, его действительно надо учитывать, но девочка в данном случае заинтересованное лицо…

– Джи Мадер, – вкрадчиво прошелестел Бронислав, – а почему бы вам не скататься и не осмотреть место происшествия? Конечно, прошли уже сутки…

Мадер, и без того высокий, вырос, казалось, сразу дюймов на пять. Плечи развернулись, коротко остриженные волосы на затылке вздыбились, в голосе зазвучали надменные нотки:

– Сутки?! Да хоть неделя! Я – дианари, джи Стефанидес, я умею искать и находить.

– В таком случае… у вас ведь есть кадастровый план? Джи Дитц, где это ваше озеро?

Дисплей развернулся в воздухе, и Конрад уверенно ткнул пальцем:

– Здесь. Я подобрал Лану здесь. Вас проводить?

Молодой полицейский отрицательно покачал головой:

– Не стоит, джи Дитц. Ни вам, ни возможному потерпевшему нечего делать при осмотре места происшествия.

– Тогда, возможно, вы согласитесь воспользоваться моей машиной? – словно невзначай предложил улыбающийся фермер. – Ну, просто чтобы не подниматься на холм лишний раз?

Старший Стефанидес говорил любезно, но непреклонно. Столпы общества? Судя по ответной реакции копа – да.

– Если это вас не затруднит.

– Да какие там трудности? Рон! Отвезёшь помощника Мадера и вернешь обратно, ясно?

Видимо, помощник шерифа действительно был дианари. Охотником и следопытом. Прошло уж никак не больше двадцати минут, и машина Стефанидеса вернулась. Выпрыгнувший из-за руля Рон победно усмехался, от полицейского веяло собранностью и некоторым раздражением. Подойдя к Конраду, он прищелкнул каблуками сверкающих ботинок и коротко склонил голову:

– Джи Дитц! Я прошу вас и вашу дочь принять мои самые искренние извинения за причинённые неудобства. Я поторопился и сожалею об этом.

– Извинения приняты, – сержант с удовольствием и не без облегчения пожал протянутую руку. – Не могли бы вы успокоить Лану?

Коп явно был готов на всё, лишь бы загладить свою ошибку. Подойдя к машине Дитца – стекло уже было опущено предусмотрительной Беттиной – он наклонился и тихо, но отчётливо проговорил:

– Фройляйн Лана! Я убедился в том, что вы и ваш отец сказали правду. Закон на вашей стороне. Поздравляю вас с переходом в достойную семью.

Дождавшись кивка девочки, Мадер выпрямился и развернулся на каблуках. Теперь его не сулящий ничего хорошего взгляд ощупывал застывшего у крыльца столбом Кристофа Кронберга и прибывшее с ним подкрепление. Насколько Конрад мог судить, Кронберг уже раз десять пожалел о своем нехорошем поведении и дорого дал бы за то, чтобы оказаться как можно дальше отсюда. Да вот беда: стремление взять в осаду дом Дитца сыграло с ним и его присными злую шутку.

Дорога была одна-единственная, и смыться он, не бросая машину, мог, опять же, одним-единственным способом – мимо помощника шерифа и стоявших стеной Стефанидесов. Это если не считать самого Конрада и выбравшегося из кузова Руди. За спиной отставного легионера хлопнула дверца – Беттина Стефанидес убедилась в том, что Лане больше ничто не угрожает, убедила в этом саму Лану, и теперь твёрдо намеревалась внести посильный вклад.

На секунду сержант даже пожалел прохвоста: ничего хорошего тому ждать не приходилось. Однако оставались еще кое-какие неулаженные детали – вроде взломанной двери, к примеру. Да и прощать Кронбергу страх и слезы приемной дочери Дитц не собирался.

Между тем Бронислав Стефанидес негромко, но внушительно объяснял злому как чёрт Мадеру, что сами они разберутся быстрее и качественнее, чем при участии властей. Кронберга надо прижать, конечно… но отчёт, джи Мадер, отчет! Шериф Леруа потребует подробностей, не ровен час – обвинит помощника в некомпетентности. Карьера, то-сё… давайте спустим на тормозах? Вернее, вы спустите, а мы тут побеседуем по душам… договорились?

В итоге Мадер пожал плечами, соглашаясь, почти бегом поднялся к оставленной машине и, не обращая внимания на Кронберга сотоварищи, уселся за руль и плавно скатился с холма. Нажал на клаксон, мигнул фарами, высунул в окно руку со сложенными в колечко большим и указательным пальцами – и был таков.

Конрад почувствовал, как где-то за грудиной начинает тлеть едкий огонёк злорадства. Разгорается, ширится, добирается до сощуренных глаз, заставляет их светиться… что, съел, крысеныш? Погоди, вот сейчас мы подойдём!..

– Останься пока здесь, детка, – улыбнулся он, открывая дверцу машины. – Я скоро вернусь, и мы будем ужинать и собирать кровать. Руди, охраняй Лану! Можешь рвать всех посторонних, разрешаю.

Чёрные губы пса приподнялись, обнажая сахарно-белые клыки в том, что на человеческом лице вполне сошло бы за усмешку. Похоже, мысль порвать всех – или хоть кого-нибудь – показалась утомившемуся за день Руди весьма дельной.

Распоряжения, отданные дочери и собаке, заняли некоторое время, поэтому, когда сержант подошел к крыльцу, разбор полетов был уже в самом разгаре. Бронислав с сыновьями оттеснили от Кронберга прибывшее с ним подкрепление и, многозначительно поигрывая оружием, что-то втолковывали, используя в качестве уровня громкости «пиано». В отличие от них фрау Беттина разорялась во весь голос.

Мринга Конрад почти не знал, но структура языка была близка к интерлингву, а часть слов заимствована из его родного немецкого. Во всяком случае, «Schurken», «Feigling» и «Dummkopf», пусть и порядком искаженные, были, тем не менее, вполне узнаваемы. Кронберг – и куда только девалась хваленая терморегуляция мринов! – обильно потел и усыхал на глазах.

– Разрешите, джи Беттина? – Конрад мастерски поймал момент, когда разгневанная матрона набирала полную грудь воздуха для очередной убийственной тирады. – Полагаю, дальше следует говорить мне.

– Он ваш, сосед, – кровожадно ухмыльнулась женщина. – И я – Беттина, без всяких «джи».

Почему-то это уточнение ударило трясущегося Кронберга сильнее, чем всё, сказанное до сих пор. Чёрт, следовало всё-таки повнимательнее изучить местные обычаи… ладно, это потом. Да и Лану можно будет расспросить, когда немного пообвыкнется.

– Как скажете. В таком случае, я – Конрад, и никаких «джи Дитц».

– Заметано!

– Ну-с, джи Кронберг, – неторопливо, делая заметные паузы между словами, начал сержант тем мягким тоном, которого новобранцы (и изрядная часть офицеров) боялись куда больше любых матерных воплей, – не говорил ли я вам вчера, что буду стрелять, если вы ещё хоть раз сунете нос на мою землю?

За спиной Дитца закашлял двигатель: подельники Кристофа предпочли смотаться подобру-поздорову, пока есть такая возможность. Краем глаза Конрад видел, что справа от скатывающейся с холма машины мчатся двое из сыновей Стефанидеса, отсекая любую возможность свернуть к пикапу, в котором сидела под охраной Руди Лана.

– Я… – Кронберг наконец подал голос, если только можно назвать голосом еле слышное блеяние. Или – мяуканье.

– Вы думали, что все на свете такие же придурки, как вы, и я не догадаюсь оформить документы должным образом? Ну-у, джи Кронберг, это вы хватили. Должны же и умные иногда рождаться. Для равновесия и статистики!

– Я…

– Или вы вообразили, что если у вас есть основания побаиваться полиции, – Конрад бил наугад, но удар явно достиг цели, – то у меня они тоже имеются, причем бóльшие, чем у вас? Решили ради разнообразия побыть не обвиняемым, а обвинителем? И как, понравилось?

Снова собравшиеся все вместе Стефанидесы отозвались чем-то, до крайности напоминающим лошадиное ржание. Сержант дождался тишины и так же размеренно продолжил:

– Я не стал вас убивать вчера, хотя теперь мне кажется, что ваша смерть стала бы истинным благодеянием для вашей семьи. Не стану и сейчас. Дурак, подлец, и как верно заметила уважаемая супруга джи Стефанидеса, трус, вы – биологический отец моей дочери. Так что в какой-то мере я обязан вам. Но если вы переступите черту, я могу и позабыть об этом векселе. А вот это – для укрепления уже ВАШЕЙ памяти…

Плевалась огнем Берта, лопались и осыпались стекла в машине Кронберга, пули прошивали дверцы насквозь. Удовлетворенный результатом, Дитц опустил винтовку.

– А теперь – убирайтесь.

Ночь, благодатная и теплая, по своему обыкновению подкралась к вельду исподволь. Вроде бы только что было светло – и вот уже бархатная, изукрашенная огоньками далеких звезд чернота накрыла всё вокруг. Опытная воровка, ночь потихоньку набивала карманы красками, звуками, очертаниями предметов. Не слишком ухоженный огород растворился во тьме, а местоположение свинарника определялось только по сонному похрюкиванию. Курятника же и вовсе не было ни слышно, ни видно.

Работы оказалось довольно много, но сейчас её уже завершили. По крайней мере, сегодняшнюю работу.

Под чутким руководством Беттины Стефанидес разгребание углов прошло на редкость быстро и слаженно. Пока Диего и Хайнц собирали мебель, Вацлав, Рон и посмеивающийся Бронислав споро освободили помещение, попутно разобрав содержимое на нужное, ненужное и нужное условно. Компоненты первой и третьей категорий заняли место под навесом, вторую ждала скорая встреча с мусорщиками. Дверь починили, припасы разложили по ящикам.

Осколки стекла рядом с крыльцом, напоминавшие о насыщенной беседе с Кронбергом-старшим, Конрад собрал лично. Во-первых, не хватало еще, чтобы Руди поранил лапу. Во-вторых же, убирать должен тот, кто насвинячил. В Легионе прислуги не бывает.

Измученная долгим днем и нервотрепкой Лана спала в освобожденной от хлама третьей комнате дома. Девочку накормили – точнее, напоили – протеиновыми и витаминно-минеральными коктейлями, и она, едва умывшись, рухнула на теперь уже свою кровать. Когда Конрад крайний раз заглядывал к дочери, она лежала ничком, положив ладошку на голову пристроившегося рядом с кроватью Руди. Пес не возражал.

Младшее поколение семьи Стефанидесов, получив с разрешения отца по банке пива на брата, спустилось с холма к машине. Оттуда время от времени доносились смешки: молодежь явно обсуждала сегодняшние события. Старшие сидели на слабо освещенной террасе.

Кресел на всех не хватило, и Конрад несколько боком пристроился на решетчатом ограждении. Правый висок ныл, и Дитц прижался им к гладкому дереву столбика, поддерживающего навес. Бронислав предложил сержанту кубик прессованной мяты, и, судя по одобрительному взгляду супруги, это означало что-то очень важное, о чем сам отставной легионер не имел ни малейшего представления.

– Лане непросто придется, – неторопливо, словно размышляя, говорила Беттина. – Теперь ее наверняка запишут в везунчики, а везунчиков не любят нигде. Особенно если только что – руку протянуть! – они были беззащитными неудачниками. Пока каникулы, опасаться нечего, но вот в школе… она же пойдет в школу?

– Конечно, пойдет, – Конрад был невозмутим. – Беттина… вы не понимаете.

– Очень может быть, что и не понимаю. Так растолкуйте мне.

– Когда сегодня Бронислав говорил о моей способности порвать в клочья тренированного полицейского, это было блефом лишь отчасти. С Мадером я, наверное, вручную не смог бы сделать ничего существенного. И то – с какой стороны посмотреть. Иногда и несущественное бывает очень болезненным и оставляет по себе долгую память. Что же касается осадившего мой дом сброда… – Дитц слегка пожал плечами. – Кронберга в драке я бы уделал. Без оружия, голыми руками. Причем довольно быстро. И любых двоих из четверых на выбор – тоже. Троих сразу вряд ли, я уже не молод, тут многое зависит от удачи. Но двоих – запросто. Сила мринов, скорость, ловкость… ерунда всё это. То есть не ерунда, конечно, но знания и опыт дорогого стоят. Я буду тренировать Лану. И если через год сверстники не поостерегутся её задевать, я – не Конрад Дитц.

Супруги переглянулись. Сержант считал телепатию сказочкой для наивных простаков, но в то, что муж и жена вполне могут обменяться мнениями, не прибегая к словам, верил твердо. Его собственные родители…

– Конрад, – негромко начал Стефанидес, – а ещё одного ученика вы потянете?

– Вы договаривайте, Бронислав, – усмехнулся Зверюга Дитц. – Договаривайте. Я могу догадываться, что у вас на уме, но всё же…

– Тим. Сейчас его защищают все братья и сестры. Однако они не всегда будут рядом. Мальчишка привык к относительной безопасности, к тому, что в серьезной ситуации за него вступятся все Стефнидесы. Но хорошо ли это? Рано или поздно подмоги рядом не окажется. Парни пытались научить его драться, однако…

– … они боятся повредить ему, щадят… и раздражаются, когда у него не получается то, что им самим кажется элементарным, я прав? – отставной легионер говорил тихо и очень серьезно.

– Правы. В общем, я предлагаю сделку. Молоко? Баст, да всё, что производит ферма Стефанидесов! Всё – для вас и Ланы. В обмен на то, чтобы мой мальчуган научился противостоять тем, кто сильнее, ловчее, быстрее. Чтобы мог полагаться не только на родню, но и на себя. Чтобы никто не смел безнаказанно назвать его…

Конрад спрыгнул с ограждения террасы и протянул руку Брониславу.

– Лане в любом случае нужен спарринг-партнер сопоставимого с ней роста и веса. Я и сам предложил бы это, да не знал, на какой козе к вам подъехать. Правда, уж не обессудьте, от поставок продовольствия отказываться не стану. Девочке нужно полноценное питание, а фермером я был так давно, что это уже почти неправда. Только… Беттина, мне и ваша помощь понадобится. В женских вопросах я не разбираюсь вовсе, а Лана…

– Разумеется, Конрад, – мягко улыбнулась женщина. – Разумеется. Послужу переводчиком, даже интересно!

– В общем, договорились. Ох, и жаль же мне тех, кто рискнет связаться с нашей парочкой!

«Оправдывает ли поставленная цель используемые средства? Я не знаю.

Зато я знаю, что нам удалось добиться роста скорости реакции, выносливости, да просто – физической силы. Тонкий слух подвижных ушей, острое зрение кошачьих глаз… коротышка Поль Гарнье, насмешник и острослов, называет наших малышей „внебрачными детьми Баст“ и он, я думаю, прав. Вот только как относится сама Баст ко всей этой суете?

Она часто снится мне – гордая богиня-кошка. Она смотрит на меня и молчит. Порой мне кажется, что она одобряет меня. Порой – что ненавидит. Я сомневаюсь. Я, с юности не знавший сомнений – сомневаюсь.

Поль смеётся надо мной. Он говорит, что для рефлексий в нашем деле места нет. Что его задача – создать воинов, которые гордо понесут среди звёзд знамя, достойное гвардии великого Наполеона. Пусть красотой занимаются другие. Что – красота? Француженки и так самые красивые женщины человечества. Спорное утверждение. Тем не менее, Поль сосредоточился на бойцовских качествах, и у него получается, чёрт побери! Получается!

Красотой у нас заведует Альваро Санчес. Клятый латинос только что в драку не лезет, стоит только кому-то заговорить о приоритете рациональности. Это именно из-за него пришлось отказаться от идеи втяжных когтей. Впрочем, не стоит всё валить на Санчеса: втяжные когти сильно деформируют пальцы, а нам нужна способность наших ребятишек управиться с любым инвентарём, предназначенным для человеческих рук.

Сейчас у нас прослеживаются несколько направлений, названных в соответствии – ха! – с именами римских богов.

„Марсари“ – бойцы. Дети Марса. Творения Зельдина и Гарнье, те, кто со временем образуют (я надеюсь, почти уверен) прайд Зель-Гар.

„Венерари“ – красавцы. Дети Венеры. Прайд Зель-Сан.

„Минервари“ – умники. Узкоглазый зануда Ли изо всех сил старается скомпилировать гены таким образом, чтобы дети Минервы стали интеллектуальной элитой и прайд Зель-Ли всех заткнул за пояс в том, что касается мозгов.

„Дианари“ – охотники. Кому-то следует ведать разведкой! И Айзек Ройтман рычит и плюётся, когда кто-нибудь пытается принизить роль будущего прайда Зель-Ройт.

Но должен же кто-то не драться, не умничать, не красоваться и не лезть, куда не просили? Должен. Нужны работники. Те, кто заставит новые земли обильно плодоносить. И „Церерари“, детьми Цереры, активно занимается Майкл Джонсон, создавая прайд „Зель-Джон“, хотя как именно он надеется закрепить в наследственности умение вести хозяйство, я не знаю».

Из дневника профессора Валентайна Зельдина.

Глава 3

Утро выдалось дождливым и зябким – не редкость для зимы. Ветра, как ни странно, не было, и рассеянный свет, лившийся с затянутого серой пеленой неба, превращал пожухлую траву в россыпь мелкого жемчуга.

Вот и год прошел… Конрад усмехнулся, подтягивая повыше застежку плотной куртки. Это для него прошел год. Алайцы измеряют время по-другому.

Впрочем, неважно. Важно то, что сегодня Рождество. И что ровно один земной год назад у него появилась дочь. Конечно, подводить итоги рано. Сержант-инструктор Дитц вообще не был уверен, что сумеет подвести их, пока жив. О каких итогах может идти речь, если каждый прожитый день меняет Лану и его самого? Может быть, старый хрыч вроде него меняется не так заметно, но все же меняется. А уж девчонка…

Им непросто пришлось. Обоим. Переходный возраст, случается, и ангелочков превращает в сущих поганцев, а ангелочком, как очень быстро понял Дитц, его приемная дочь не была.

Она хотела перемен – и изо всех сил сопротивлялась им. Боялась всего подряд – и боролась со страхом посредством нелепых выходок. Слушала, что ей говорят, понимающе кивала, никогда не спорила – и частенько поступала по-своему. Почти патологическая привязанность к приемному отцу переплеталась с недоверием к нему же. Доходящее до покорности послушание соседствовало с явными и тайными попытками нащупать слабину и сесть на шею. Прикрикнешь – втягивает голову в плечи и плачет. Смягчишься – начинает дерзить. Поначалу у Конрада просто опускались руки.

Он даже подумывал обратиться за советом к психологу, хотя терпеть не мог мозголазов. Помог – почти случайно – Бронислав Стефанидес, рассказавший Дитцу кое-что о жизни девочки в родной семье.

Когда она появилась на свет, папаша Кронберг был безмерно горд: «„двойной топаз“ Зель-Гар» появлялся очень редко, не в каждом семействе и не в каждом поколении прайда. Разумеется, Кристоф изо всех сил задирал нос перед соседями. Задирал до тех пор, пока у дочери не сменился первый зуб. Зуб сменился, а «Зов» не пришел. Надежда семьи оказалась никчёмой, а Кронберг стал посмешищем. Надо ли говорить, кого он обвинил в этом?!

С матерью Ланы, Галиной Ордоньес, Кронберг немедленно развелся, и та ушла, в соответствии с законом забрав с собой тех из своих детей, кого сочла нужным. Лана в их число не попала. Как и младшие, еще не вошедшие в возраст «Зова», дети: Галина, должно быть, решила не рисковать. Впоследствии оставшиеся «услышали Зов», но предательства матери единоутробной сестре так и не простили.

Кстати, именно уход Галины послужил причиной того, что на разборку по поводу права собственности на Лану Кронберг позвал приятелей-собутыльников. В отличие от того же Стефанидеса у него попросту не было сейчас взрослых сыновей.

– Видишь ли, Конрад, – говорил Бронислав как-то вечером, примерно через пару месяцев после их первой встречи. Они довольно быстро перешли на «ты»: глупо было бы разводить политесы. – С Тимом все было ясно с самого рождения. А Лане не повезло дважды. Мало того, что не такая как все – так это еще и поняли не сразу. Конечно, она боится перемен, в её жизни они уже были. И до встречи с тобой все, как на подбор, скверные. Случись ей родиться в образованной или хотя бы не слишком зашоренной семье… говорю же, не повезло. Я пытался объяснить Кронбергу, но…

– Объяснить – что? – Лана с Тимом были отправлены на пробежку, и старшие могли поговорить без посторонних ушей, чем и решил воспользоваться Конрад.

– Знаешь, об этом не принято вспоминать, но когда-то все мы были такими, как Лана и Тим. Первый «Зов» был зафиксирован уже на Алайе, после восстания. Считается, что это проявление мутации, следствие того, что наши предки работали на шахтах трансуранидов. Процесс пошел лавинообразно, связь между сменой зубов и «Зовом» заметили очень быстро… и несколько поколений спустя уже забыли, что может быть по-другому. Забыли потому, что на протяжении столетий «Зов» слышали все.

– А дальше? – тихо спросил Дитц.

Солнце садилось, тени стремительно удлинялись, от прогретой за день земли веяло теплом. Глаза Бронислава смотрели куда-то вдаль, голос звучал глухо.

– А дальше случилось то, что и должно было случиться. Конрад, моя семья разводит скот давно. Очень давно. И чего я не знаю о близкородственном скрещивании, того и знать не стоит. Когда наших предков привезли на Алайю, их было мало. А потом стало еще меньше, многие погибли на шахтах в первый же год. Всё-таки они были не слишком умны – тогда. В общем, для создания нормальной популяции оставшихся в живых не хватило. Браки между родственниками были неизбежны, особенно если учесть, что двойня у мринов норма, а тройня – обыденность. И девочек у нас рождается больше, чем мальчиков, так что полигамия неминуема.

Конрад знал, что у Стефанидеса семь сыновей и одиннадцать дочерей, но посмотреть на проблему с точки зрения заключения браков и рождения потомства ему в голову не приходило. А Бронислав продолжал:

– Рано или поздно должны были начаться неприятности. Какое-то время – довольно долгое – за процессом размножения следили сотрудники купившей мринов корпорации, держа появление потомства под строгим контролем. У подобранных для воспроизводства пар не было права голоса, неполноценным детям не просто не давали вырасти – им не позволяли родиться. Искусственный отбор в чистом виде. Следует также помнить о том, что Отцы применяли для эксперимента исключительный материал, в частности, собственные гены. Да еще и мутации. Да еще и вливание крови «вулгов» после восстания. Как показала практика – недостаточное. Но сначала этого не поняли, а затем зациклились на собственной исключительности. Запущенный Отцами и отлаженный после них, механизм работал даже после того, как пришла долгожданная свобода. Работал много лет, но однажды забуксовал. Свобода – странное дерево, Конрад. Не все его плоды бывают сладкими. Галине Ордоньес не стоило иметь детей от Кристофа Кронберга. От Винсента стоило, а от Кристофа – нет. Со старшими прокатило, и с младшими – тоже, даже с близнецом Ланы, а вот на ней самой произошел сбой. В этом нет ни унции её вины, но девчонку замордовали до такой степени, что… трудно тебе придется, помяни мое слово.

– Ладно, – проворчал Дитц, вставая и прислушиваясь. За распадком громыхал лай Руди: детишки возвращались. – Разберёмся.

Впрочем, это был далеко не самый трудный из новобранцев Зверюги Дитца. И старый сержант не просто знал способ ввести ситуацию в рамки, но давно опробовал его и отточил почти до идеала. Всё просто. Меньше свободного времени – меньше дури в голове. Так что как только Лана немного окрепла, Конрад начал нагружать её, с каждым днём всё больше. Учёба в школе, помощь по хозяйству, ежедневные тренировки… бывало, она едва доползала до постели.

С учёбой, кстати, не все выходило гладко. Никто особенно не следил за успеваемостью никчёмы – зачем? Да и сама Лана особенно не старалась – зачем, опять же? Теперь, когда она сделалась свободной дочерью свободного человека, спрос стал совсем другим. Пришлось Дитцу напрягать мозги, растолковывая то, что сам он успел основательно подзабыть. А ведь девчонке следовало не только наверстывать упущенное и усваивать новое, но и отбиваться от тех, кому не понравилось изменение её социального статуса. И таких было до чёрта. В первую голову усердствовали биологические братья и сёстры.

Порой из занимаемой девочкой комнаты доносился по ночам жалобное поскуливание. Услышав его (микрофон располагался над притолокой комнаты девочки, приемник – рядом с кроватью чутко спавшего сержанта), Конрад, ни слова не говоря, заходил к дочери. Делал массаж, разминая натруженные мышцы. Просто гладил по голове, бормоча утешительную чепуху. Однажды она перестала вздрагивать и замирать при звуке приближающихся шагов, и это было первое очко, которое Зверюга Дитц занёс на свой счёт.

Вечерами – ласковый отец, днём он был суровым наставником. Сержант… далее – по тексту. И результаты не замедлили проявиться. Сначала крохотные, почти незаметные, однако Конраду было не впервой раздувать тлеющие угли. Лане по-прежнему доставалось от сверстников, но отставной легионер изо дня в день ободрял, объяснял, показывал. Терпение и труд перетирали слабость и неуклюжесть, страх и неуверенность.

И настал день, когда Лана вернулась из школы с очередным фингалом и полуоторванным рукавом. Вернулась, остановилась в дверях и с насквозь фальшивым безразличием сообщила: «Лукас огрёб». А увидев торжествующую улыбку приёмного отца, принялась взахлёб рассказывать, что и как она сделала. Металась по комнате, демонстрировала диспозицию и свои действия, тараторила (что ей, обычно немногословной, было совершенно несвойственно)… еле угомонилась. И когда все-таки заснула, Конрад церемонно чокнулся с зеркалом: дело пошло!

А там и Тим поверил в себя. В мальчишке начала проявляться здоровая агрессивность, он перестал надеяться на родственников, и однажды встал рядом с Ланой. Формально детишки тогда проиграли, но победа их противников оказалась насквозь пирровой.

Окрыленные успехом ребята скалили зубы, и Дитцу пришлось даже закатить им изрядную лекцию о разнице между самоуверенностью и уверенностью в себе. И о том, чем жёсткость отличается от жестокости. Превращать дочь и её друга в отморозков он не собирался. Точнее, собирался, и многое делал для этого превращения, но отморозки бывают разные.

Вот, к примеру. Не далее, как вчера, он отправил мелочь на охоту. За гусем. Рождество у нас, в конце концов, или что? Озеро, кстати, было новым. Рукотворным.

Старое, на берегу которого Конрад подобрал Лану, располагалось слишком близко от участка Кронберга. Пакостить по-крупному Кристоф не решался, но птицу постоянно распугивали, в воде обнаружилась какая-то гадость… можно навесить камеры (что Дитц и проделал с новым озером), но как успеешь что-то предпринять, если от дома до озера куда дальше, чем от озера до границы? Не устанавливать же дистанционно управляемый стрелковый комплекс, в самом-то деле. Вопрос даже не в цене оборудования. По кому палить? По умирающим от зависти к сестре сорванцам, настропалённым папашкой-промокашкой?

Спасибо Стефанидесу, помог с выбором места для озера, а его старшие – с углублением и расширением небольшой естественной котловины. Что значит – большая семья и наличие у этой семьи нужной техники! Полдня и готово!

Вызванный из Лазарева подрядчик пробурил скважину прямо в центре будущего водоема, пульт управления подачей воды находился в доме Дитца. Тут уж возможность диверсии была сведена к минимуму: плавать, а тем более нырять мрины не любили.

В воду напустили подходящие водоросли и (для комплекта) каких-то мелких беспозвоночных, рекомендованных Брониславом. Берега засеяли кормовыми травами. В планы Конрада входило по прошествии времени и рыбу развести, чтобы уж использовать водоём по полной программе, но делать это следовало чуть позже. Когда устоится свежесозданная экосистема.

В общем, гусям понравилось. На новом озере их было даже больше, чем на старом. Случалось, конечно, что их гоняли и здесь: Конрад учил «молодежь» плавать, нырять и задерживать дыхание. «Никогда не знаешь, что и когда пригодится!» – повторял он, а юные подопечные лезли из кожи вон, лишь бы доказать, что достойны своего наставника.

И у Ланы, и у Тима имелись уже собственные арбалеты, курс скрытного перемещения по пересеченной местности они в первом приближении усвоили… но такого результата Дитц не ожидал.

Отсутствовали они довольно долго, Конрад даже начал волноваться. Проверил камеры… пусто. То ли еще не дошли (с чего бы?), то ли уже ушли. Правда, с детьми отправился Руди, а это давало некоторую уверенность в благополучном исходе если не всего предприятия, то хотя бы его части. Когда же ребята вернулись…

Каждый из них нёс по гусю. Третьего, изрядно помятого, тащил в зубах донельзя довольный собой пес. Как немедленно выяснилось, двух птиц они подстрелили сразу же. Потом потревоженная стая начала взлетать, но Тим успел перезарядить арбалет, и третий гусь был подбит в тот момент, когда уже поднялся в воздух.

Выстрел оказался не особенно удачным, пришлось ловить подранка в разлившемся по случаю зимних дождей озере. И ведь поймали же! Вымокли и перемазались с ног до головы, все трое, продрогли как последние цуцики, но результат был налицо.

Двух гусей, которых упромыслил Тим, Дитц торжественно вручил мальчишке с наказом отдать матери. Ему, что уж греха таить, хотелось продемонстрировать Стефанидесам, что обучение паренька сулит не только расходы в виде исправно поставляемой провизии, но и некоторый прибыток.

Тим укатил, сияющий как пряжка ремня парадного мундира.

А потом, уже ближе к ночи, с Конрадом связалась Беттина, и где-то на самом дне восторженной скороговорки – сын стал добытчиком! – отставной сержант услышал слезы.

Услышал, но промолчал.

А вот Бронислав Стефанидес, судя по всему, молчать не собирался. Уж звук двигателя его машины Конрад в силу постоянной практики давненько научился узнавать. Сейчас, заслышав далекий ещё рокот, он не сомневался, что в гости пожаловал отец Тима. И не ошибся.

Знакомый пикап легко одолел раскисший от дождя пологий подъём. Из его кузова торчала нога мясной туши, судя по размерам – бараньей. Или даже две ноги. Толком вытаращить глаза Конрад не успел: выскочивший из машины Бронислав решительно махнул рукой: «Что стоишь? Помогай!» и устремился к кузову.

– Слав, ты сдурел! – откровенно заявил сержант. Мринг он за год вполне освоил – некоторые понятия и определения Лана физически не могла высказать на интерлингве. Пришлось приспосабливаться. – Что ты творишь? Нам этого за месяц не съесть!

– Ничего, – пропыхтел Бронислав, извлекая примостившийся по соседству с действительно цельной тушей объемистый бочонок, – с Руди поделитесь. Верно я говорю, собакин?

Если судить по превратившемуся в размытый круг хвосту, с идеей делёжки пес был согласен целиком и полностью.

Дитц пожал плечами и принялся таскать в дом всё, что выгружал Стефанидес. Нет, это уже ни в какие ворота не лезет! Целый баран. Огромный ящик, забитый молочными флягами. Головка сыра, сметана, творог… домашний хлеб и какие-то печенюшки, не иначе – привет от Беттины… пакет с колбасами и сосисками… свежие и маринованные овощи… корзинки с тепличными ягодами, запредельно дорогими сейчас, в конце зимы… соседи что, ещё и грибы выращивают?! Ну, Бронислав!

– Конни, перестань, – отец Тима с немыслимым для вулга комфортом разместился на ограждении террасы, заняв горизонтальное положение на узком брусе. Нет, вы на него поглядите: мало того, что не падает, так ему ещё и удобно! – Во-первых, у тебя сегодня праздник, я прав? Рождество и всё такое…

– А во-вторых?

Знающий по опыту, что пытаться переспорить хоть мрина, хоть кота суть одно и то же, то есть занятие абсолютно бесперспективное, Конрад расположился в плетёном кресле и забросил в рот кубик мяты. Брикет он обнаружил утром, в висящем над плитой кривовато, но старательно вышитом чулке.

«Ты же не христианка?» – спросил он собирающуюся в школу дочку, делающую вид, что ничего особенного не происходит. «Нет. Но ты – христианин. Весёлого Рождества, па!», – невозмутимо ответила она и вдруг коротко прижалась к приёмному отцу и, привстав на цыпочки, потёрлась лбом о его плечо. Лана ластилась очень редко, тем ценнее был для Дитца каждый такой момент.

– Во-вторых… мы – фермеры. Выращивать еду для нас обычное дело. Добывать – совсем другой коленкор. Да, мы отстреливаем хищников и вредителей, но на моей памяти ни один Стефанидес не охотился ради пищи. Вчера Тим перешёл в совершенно новую категорию. Перешёл благодаря тебе. Видел бы ты, что творилось! Этих гусей готовы были с перьями сожрать, чуть не передрались: каждому казалось, что у соседа кусок больше!

Конрад неопределенно усмехнулся. Его (их) собственный гусь, старательно ощипанный, был обварен, натёрт солью и травами и дожидался своего часа в подвале. А эти, выходит, сразу слопали? Не приготовив толком? Ну-ну…

С другой же стороны – лестно, что уж там. И мальчишке на пользу. Признание семьи…

Сержант совсем уже собрался сказать что-нибудь, в равной степени легкомысленное и уместное, но Стефанидес вдруг дёрнул ухом (это свойственное мринам движение всегда завораживало Дитца) и насторожился.

– У тебя гости, Конрад.

– Н-да? – сам хозяин дома пока ничего не слышал, но на мринов по части засечь чужака положиться можно было без раздумий. Даже у Руди слух не такой острый, что уж говорить о пожилом вулге?

– Ну, или кто-то заблудился. Но вряд ли. Вполне целенаправленно движется. Хотя и новичок. Машина хорошая, а вот местности не знает.

Теперь и отставной легионер вычленил в шелесте дождя приближающийся гул. И чем-то таким родным вдруг повеяло от этого звука, что губы старого вояки сами собой начали расплываться в улыбке.

Кто бы ни заявился на участок Зверюги Дитца, передвигался этот «кто-то» на «Саламандре», тяжелой, но при этом вёрткой машине, используемой Легионом. Что, уже и до Лазарева добрались, черти? Нет, в Даркстоне вербовочный пункт был, причем уже несколько лет, как и ещё в паре городов. Однако, что эти ребята (а кстати, кто конкретно?) забыли в Округе Зель-Гар?! Ладно, вот сейчас всё и выясним…

Похожая на тень «Саламандра» вынырнула из пелены мороси, окутавшей вельд, и остановилась у подножия холма. Двигатель стих, камуфляжная раскраска побледнела, и машина стала нейтрально-серой там, где не была забрызгана грязью от проселочной дороги. Какое-то время ничего не происходило, потом открылась водительская дверца, и наружу выбрался человек. Не слишком высокий, крепко сбитый. Чернокожий. С такой же, как у Дитца стрижкой: полоса полудюймового ежика шириной в ладонь от лба к затылку, а весь остальной череп выбрит до глянца.

Выбрался, да так и стоял, прижимая левым локтем к боку продолговатую коробку, перевязанную красно-зеленой рождественской лентой.

– Ха! – громыхнул Дитц, минуты две назад покинувший кресло. Нижнюю ступеньку крыльца навес террасы не защищал, но вот теперь-то старшего сержанта дождь ни капельки не беспокоил. – Ха! Ты зачем в такую даль забрался?! Пейзажем любоваться? Или птичек считать? А ну, бегом марш!

И человек вдруг сорвался с места и почти мгновенно оказался рядом с крыльцом. Двигался он, как не преминул заметить Бронислав, так же, как в последнее время старался бегать Тим: легко, мягко, для вулга – практически беззвучно. Словно не касаясь земли, а стелясь над ней, как стелется туман. Добежал, развернул плечи, щёлкнул каблуками:

– Сэр, майор Рипли, сэр! Представляюсь по случаю…

– Да пошёл ты! – прохрипел Конрад и сграбастал нежданного гостя. Коробка, стукнувшая сержанта между лопаток, выразительно булькнула. – Выпендриваться он будет!

Самому себе Ловкач Рипли был обязан чином майора. Зверюге Дитцу – тем, что стал офицером. И ещё тем, что вообще дожил до поступления в офицерскую школу Галактического Легиона. Обязан как минимум дважды. Точнее, сам он насчитывал три случая, сержант в свое время со скрипом и оговорками соглашался на один, приходилось пользоваться средним арифметическим.

Сегодня майор Рипли приехал, чтобы снова стать должником. Серьезным должником. И, уж конечно, рассчитывал, что удастся поговорить с глазу на глаз.

Впрочем, чернявый зеленоглазый дядька с польским именем и греческой фамилией (Алайя!), представленный Дитцем как сосед, оказался мрином понимающим и откланялся очень быстро. Попросил хозяина дома «гнать Тима домой сразу, как появится!» и умчался.

Сержант и его гость остались вдвоём и теперь, уйдя с дождя под крышу, с удовольствием разглядывали друг друга. Первые приветствия остались позади, и бывшие сослуживцы не спешили начинать разговор: успеется ещё. Наконец Дитц хлопнул Рипли по плечу и добродушно буркнул: «Пошли в дом». Огромный пес, с заметной неохотой согласившийся считать майора «своим», показывал дорогу.

Небольшая прихожая понравилась майору сразу. Слева от входной двери, если стоять к ней спиной, располагались крючки для одежды и обширная низкая стойка, заполненная ботинками и домашними мокасинами из мягчайшей кожи. Мокасины были разных размеров, и это наводило на мысль, что не таким уж затворником живет Зверюга Дитц.

Стена справа косвенно подтверждала этот вывод: её сплошным ковром покрывал самый разнообразный тренировочный инвентарь. Отдельно, на почетном месте, висели три спаты, предназначенные для спарринга: одна побольше и две поменьше. Тут же вспомнился высокий навес рядом с домом, под которым были вкопаны брусья и турник. Основательные такие, выглаженные ладонями до блеска. Подумав, что истинная цель приезда сюда представляется вполне достижимой, Рипли повеселел, переобулся, повесил куртку на свободный крюк и прошел в комнату.

И тут же был вынужден признать, что, вероятно, поторопился с заключениями. Потому что чисто прибранная помесь кухни и гостиной выглядела по-семейному обжитой. Именно по-семейному, после женитьбы майор научился чувствовать разницу. М-да, может и сорваться… но не будем спешить.

О наличии пусть небольшого, но семейства, говорило все. И кухонный уголок, за прозрачными дверцами шкафчиков которого располагалось слишком много посуды для одного человека. И необъятный диван с несколькими подушками, разложенными таким образом, чтобы двум – да, пожалуй, двум – людям было удобно. И стулья у обеденного стола: двумя явно пользовались постоянно, третьим очень часто и только четвертый стоял для комплекта.

За центральной дверью в глубине помещения, полускрытой лестницей на чердак, располагался, похоже, санитарный блок. Две боковые двери вели, должно быть, в смежные комнаты. И рядом с правой Рипли увидел предмет, наличия которого уж никак нельзя было ожидать в жилище Зверюги Дитца. А вот поди ж ты: на метровой примерно круглой колонке восседала отлитая из темного металла Баст. Макушка статуэтки недвусмысленно поблескивала: должно быть, к ней частенько прикасалась почтительная рука.

– Ты стал бастианином, сержант? – слова слетели с языка прежде, чем майор успел сообразить, что такой вопрос может показаться бестактным.

Дитц, однако, не обиделся. Проследил за взглядом гостя, усмехнулся:

– Не я. Дочка. И не стала, а всегда была. Да ты присаживайся, Джимми, не стой. Как насчет перекусить с дороги и тяпнуть по маленькой? Пока Лана в школе, можно спокойно поговорить. Не скажу, что от неё много шума, но у этого конкретного маленького кувшинчика чертовски большие ушки. А ты ведь по делу приехал. По делу, нечего улыбаться. Я все твои ужимки наперечет знаю. Забыл?

– Такое забудешь, – хмыкнул Рипли, выдвигая тот стул, которым, по его прикидкам, не пользовались никогда.

Зверюга одобрительно кивнул и принялся быстро нарезать копченое мясо. Нож, используемый им для этой благой и вполне мирной цели, майор прекрасно помнил. И глазами помнил, и кожей на кадыке (а не надо было хамить сержанту!), и прочно застрявшей в густом кустарнике и тут же освобожденной рукой. Правда, кроме проклятой лианы нож тогда и предплечье разрезал – по-другому никак не получалось. Зато вовремя выбравшийся из ловушки Ловкач Рипли остался жив, а это дорогого стоит.

Лезвие ножа порядком истончилось за те годы, что они не встречались. Для тяжелой вылазки заслуженный клинок уже, пожалуй, и не годился. Но вот «хлебушка зарезать», как говаривал Майки Рогозин, держащий сейчас кабачок аж на Руби – вполне, вполне.

– Ты всегда обладал хорошим чутьем на выпивку и закуску, – говорил Дитц, быстро заставляя стол тарелками и правильно истолковав картинно вытаращенные глаза Рипли. – Сколько тебя знаю, зависимость прямая: где вкусно, там и Ловкач! Однако, – скомканная обертка с коробки отправилась в мусорный бачок, на столешницу плюхнулись два тяжелых стакана, – для того, чтобы ты организовал вкусноту кому-то еще, должна быть серьезная причина. Особенно для ТАКОЙ вкусноты. Выкладывай.

Майор уже успел отвыкнуть от того сокрушительного впечатления, которое всегда производила на него проницательность сержанта. В сочетании с действительно хорошим знанием всех своих питомцев эффект был ещё тот. Однако молчать не имело никакого практического смысла: Зверюга, если вцепился, зубы уже не разожмёт, так и будет трепать, как терьер крысу. И выпить не даст, а это обидно: виски Рипли привез действительно неплохой.

– Я хотел тебя завербовать.

– ЧТО ты хотел со мной сделать? – горлышко бутылки испуганно дзинькнуло о край стакана.

– Завербовать. Вытащить обратно на службу. Легион ставит базу в окрестностях Лазарева. Тут кое-какие деятели взяли концессию, нас нанимают в качестве охраны. Думаю, ты понимаешь, Конрад, кого пришлют охранять карьеры. В общем, мне нужен толковый старший сержант. Я специально запрос посылал, где ты сейчас, готов был лететь к черту на рога. По связи ты бы меня сразу к черту послал, а при личной встрече… когда узнал, что сержант-инструктор Дитц на Алайе, да еще и в Округе Зель-Гар, решил – судьба.

Успевший слегка переварить новость Конрад уселся за стол, отсалютовал стаканом своему визави, отхлебнул и покачал головой:

– Не судьба, Джимми. Год назад – без проблем, а сейчас не судьба. Я человек семейный.

– Так и я тоже! – Рипли решил, что шансы всё-таки есть, главное – правильно подобрать тон разговора. – Вот, посмотри на моих девочек!

Маленький дисплей развернулся в воздухе, и с него на сержанта вызывающе уставилась девчушка лет восьми. Кожа её была тона на два, а то и три светлее, чем у Рипли. Перевязанные яркими ленточками хвостики торчали в разные стороны, нос-кнопка забавно морщился. Хитрющая улыбка и заметные чёртики в глазах явно достались ей от отца, да и в целом… про таких детей говорят: папаше можно без зеркала бриться!

– Это Эми. А вот она с матерью. Узнаёшь?

Дитц вгляделся и вдруг схватился за голову:

– Безбашня?! Ты женился на…

– Ага, – с усмешкой подтвердил Рипли, довольный произведённым эффектом. – Привет тебе передает. Со мной бы приехала, да с её пузом сейчас лучше туда-сюда не мотаться. Я её в Даркстоне оставил. Здесь-то мы пока на мешках живем. Вот отстроимся, а там и она родит… доктора говорят – парень будет.

– Да вы ж с ней всегда, как кошка с собакой, я вас растаскивать не успевал! – картинка в голове сержанта никак не желала складываться. Ловкач и Безбашня… Безбашня и Ловкач… ну и ну!

– Потому и поженились, – хитро подмигнул майор. – Я когда новое назначение получил, смотрю – какие люди! Да ещё и без охраны! А Безбашня по старой памяти тут же намылилась мне рёбра пересчитать. Хорошо хоть с глазу на глаз. Ну, скрутил я её… не сразу, правда, но скрутил. И как-то так мне вдруг понравилось её в руках держать, что мысли сразу в странном направлении свернули. Ведь не мальчик уже. Однако чую – дело пахнет кислятиной. Она ж не успокоится, а нападение на командира… В общем, втолковал я красотке, что драка с офицером дело подсудное, а с мужем – семейное, так что если она и дальше хочет периодически запихивать меня в лазарет…

Конрад, у которого уже не осталось сил сдерживаться, махнул рукой и расхохотался. Рипли охотно к нему присоединился, и некоторое время мужчины просто смеялись, глядя друг на друга и издавая невнятные восклицания.

– Короче, семья не помеха, – заключил майор, когда они немного успокоились и виски в стаканах перестал плескаться от тряски. – На базе будет совсем неплохо, дети не только у меня, есть и ещё, дневальным это только на пользу… а, Конрад?

Сержант осушил стакан, почесал в затылке, что-то прикидывая, но все-таки решительно покачал головой:

– Нет, Джимми. Соблазнительно, конечно, но нет. У Ланы только-только жизнь в колею вошла.

– Она приёмная? – негромко уточнил Рипли.

– Да. Причем… ты наливай, парень, наливай. История долгая.

– …и уже под утро я подумал: а ведь сегодня Рождество. Время чудес. Так неужели же целого старшего сержанта, пусть и отставного, не хватит, чтобы организовать рождественское чудо для одной-единственной девчонки? Плевать, что она в Христа не верит. Я верю, и этого достаточно. Скажешь, сентиментальный старикан?

Рипли, покусывающий нижнюю губу и непривычно серьезный, достал пачку сигарет и вопросительно приподнял брови.

– На террасе, – кивнул Конрад, и мужчины вышли на воздух.

– Сентиментальный старикан? – негромко повторил майор, усаживаясь и медленно разминая толстую коричневую сигарету. – Нет, Конрад. Знаю, ты привык, что я говорю глупости, но поверь – Ловкач Рипли хоть немного, да поумнел за эти годы. Не уверен, что сделал бы я сам в такой ситуации… но обратно в так называемую семью девочку точно не отдал бы. Какие же сволочи…

Конрад плюхнулся в жалобно скрипнувшее кресло и криво усмехнулся. Насколько Джеймс знал своего сержанта, сейчас будет рассказано что-то ещё похлеще… хотя, казалось бы, хлеще некуда.

– А потом Кронберг захотел её вернуть. Полицию привлек, мразь: дескать, я заставил его продать Лану.

– Решил, что продешевил? – процедил Рипли.

– А он действительно продешевил, – на секунду глаза Конрада стали настолько страшными, что Рипли поёжился. Замеченные им ещё в доме велеречивость и многословность Зверюги были насквозь непривычными, и от этого становилось только неуютнее. – Тут система интересная… в общем, если такие, как Лана, не признанные семьёй, доживают до возраста фертильности, родителям предлагают проявить гражданскую сознательность: стерилизовать, чтобы не размножались. Аборт денег стоит, эвтаназия младенца, если вдруг не уследили, и он всё же родился – тоже. А стерилизация не просто дармовая, за неё платят. Не слишком много, но существенно больше сотни. Кронберг, оказывается, уже договорился, а когда в первый раз ко мне припёрся – забыл, пьянь. Потом проспался, вспомнил, ну и… тут такое шоу было, когда сначала он с дружками и помощником шерифа припожаловал, а потом эти хреновы медики заявились! Уж на что у меня Руди мальчик воспитанный, и то…

Услышавший своё имя пес застучал хвостом по полу террасы.

Майор стиснул зубы так, что перекусил сигаретный фильтр. Сунул окурок в плошку с песком, стоящую на столике между креслами, отплевался и прикурил новую сигарету.

– Почему ты не пристрелил его, сержант? Ну на кой черт таким жить, а?! Я бы…

– Да сглупил я, – досадливо отозвался Конрад, отламывая от брикета очередной кубик мяты. Курить он, похоже, бросил, в плошке окурков не наблюдалось помимо того, который утопил в песке Джеймс. – Не хотел на глазах дочери убивать. А больше Кронберг на мою землю не совался. Пропойца, а в отношении собственной шкуры соображает, паскуда.

– Паскуды всегда соображают, – зло сплюнул майор.

– Именно. Ага! – Дитц одним гибким, плавным движением поднялся на ноги.

Сделал ли он это одновременно с тем, как вытянувшийся в струнку Руди водрузил лапы на ограждение террасы, или секунду спустя, Рипли не отсёк, и разозлился на себя. Виски, конечно, хороший, но надо бы и честь знать!

– Вот сейчас и познакомишься, – ухмыльнулся сержант. – Посмотришь, чему я девчонку успел научить.

Из-за холма вынырнул ярко-красный (кажется; под потеками грязи не очень-то разберёшь) скутер. Мокрая земля была ему нипочем, и через минуту оба седока спрыгнули у крыльца. Большие очки, каскетки поверх капюшонов изрядно загвазданных непромокаемых комбинезонов, школьные рюкзаки за плечами… майор не сразу понял, кто есть кто. Однако сообразил довольно быстро, стоило очкам сдвинуться вверх.

Водитель мог быть только девчонкой: худощавой (чтобы не сказать худой), чуть нескладной, явно рвущейся вырасти: из одежды, из скутера, из окружающего пространства. Настороженной.

Пассажир, коренастый мальчишка, являл собой образец дружелюбия и довольства миром и собственной персоной. Ни черта он не боялся, в отличие от девочки. Эта держалась так, словно в любой момент готова ударить – или удрать. Что же с тобой сделали, маленькая, что ты за полный земной год не отошла? Впрочем, Ловкач уже знал – что. Знал. И понимал теперь Зверюгу Дитца. Он и раньше его понимал, а сейчас, когда увидел этого опасливого зверька…

– Так, салаги! – рявкнул отставной сержант. – Стоять смирно, вести себя прилично, помнить божий страх! К нам заглянул на огонек не кто-нибудь, а Джеймс Рипли! Джимми, это моя дочь Лана и её друг Тим Стефанидес. С его отцом ты уже знаком.

– Лана! – протянул руку майор. – Тим! Наслышан. Рад личному знакомству.

Ладошки подростков были крепкими (ну да, турник и брусья, конечно!), костяшки говорили опытному глазу о многократных отжиманиях на кулаках.

– Тим, тренировки сегодня не будет. Отец тебя ждёт.

– Вас понял, сержант! – вытянулся парнишка. – Пока, Лана, до завтра!

Когда девчонка сняла в прихожей комбинезон, Рипли мысленно присвистнул: такого он еще не видел. Никогда. Глаза разного цвета (вертикальные зрачки не в счёт) и у обычных людей встречаются, хоть и редко. А вот такие волосы – нет. Их было примерно поровну: темно-рыжих в красноту, золотистых и цвета заварного крема. И все три оттенка словно светились изнутри. Ни один парикмахер не смог бы создать подобный шедевр, разве что окрашивал бы каждый волос по отдельности. Да уж, любая модница пары лет жизни не пожалела бы ради такого… а дочке Конрада наплевать. Собрала в хвост и на том успокоилась.

На левой ушной раковине поблескивало широкое кольцо цвета черненого серебра. Похоже, Зверюга обеспечил дочери коммуникационный комплект, используемый в качестве экипировки бойцами Легиона. Где его раздобыл притворяющийся сейчас сугубым штатским старый чёрт, Ловкач не знал. Да, по правде сказать, и не хотел. Чего он хотел, так это рассмотреть девчонку повнимательнее. Но как это сделать, не пялясь совсем уж неприличным образом, Рипли не имел ни малейшего представления.

А вот Лану вопросы приличий не волновали совершенно. Бросив косой взгляд исподтишка, майор обнаружил, что его беззастенчиво разглядывают. Заметил это и Дитц.

– Что скажешь, Лана? У тебя было достаточно времени.

– Легионер. Офицер. Твой.

Отрекомендованный таким образом Рипли присел на краешек стола и слегка склонил голову набок:

– Ну, легионер – понятно, – провел он рукой от лба к затылку. – Почему офицер?

Губы Ланы тронула улыбка с явным привкусом превосходства. Она слегка встряхнулась, и вдруг стала словно выше ростом. Плечи, такие узкие только что, сейчас, пожалуй, прошли бы не во всякую дверь. Острый подбородок приподнялся. Нижняя челюсть выдвинулась вперед, тяжелея на глазах. Светлая кожа, рыжие волосы, юное треугольное личико… какая, в сущности, разница?! На Джеймса Рипли, властно сощурив разноцветные глаза, смотрел он сам.

Майор понимал, что это всего лишь иллюзия, но она была реальной до мурашек, ползущих по коже. Впору перекреститься.

Положение спас Дитц, правой рукой хлопнувший по плечу бывшего сослуживца, а левой слегка дернувший дочь за ухо:

– Хватит, Лана! Мы всё поняли. Осанка, манера держать голову, смотреть… да?

– Да, па.

– А почему мой?

– Джимми, – пожала плечами девчонка, снова ставшая обыкновенным подростком. – Ты сержант, он офицер. И всё равно Джимми.

– Однако! – покрутил головой Рипли. – Скорость соображения меня определенно радует. Как и наблюдательность.

– А то! – приосанился хозяин дома. – Погоди, это только начало!

Начало… это слово не давало майору покоя весь остаток дня. Начало чего?

По всему выходило, что Конрад относится к Лане не столько как к дочери, сколько как к новобранцу. Новобранцу, которого следует подготовить наилучшим образом. У Рипли возникло серьезнейшее подозрение, что конечная цель подготовки – служба в Легионе. Интересный выбор жизненного пути для девочки. Неординарный. И определенно не её собственный. Вернее, возможно, что её – но под активным влиянием приёмного отца. Зачем?

– Зачем? – негромко переспросил Дитц, когда, уже в темноте, они спустились к «Саламандре». – Затем, что здесь, на Алайе, у Ланы есть прошлое и нет будущего. А в Легионе прошлого нет ни у кого, а будущее имеется у любого, кто возьмёт на себя труд извлечь голову из задницы. Некоторые головы, конечно, приходится извлекать за уши…

Под многозначительным взглядом сержанта майор картинно потупился, делая вид, что смущен. Когда-то Зверюга Дитц вытащил Ловкача Рипли из полицейского участка. Вытащил весьма оригинальным способом: когда оборзевшие полисы отказались отдавать бойца его командиру, Дитц, не говоря худого слова, попросту пригнал к участку два бронетранспортера. Разумеется, представитель военной прокуратуры тоже присутствовал, но не он впечатлил зарвавшихся копов. Хотя этих последних вполне можно было понять: когда бордель, отказавшийся обслужить легионеров, берут штурмом по всем правилам военного искусства…

Операцию спланировал и командовал ею тогда еще рядовой Рипли. У Зверюги Дитца, по его собственным словам, было два варианта действий: продолжить вразумлять засранца самому или спихнуть эту головную боль кому-то ещё. Сержант предпочёл второй способ. Рекомендация направить рядового Рипли в офицерскую школу, подкрепленная копией полицейского рапорта, ушла наверх и была учтена при определении дальнейшей судьбы Ловкача. Что ж, никто и никогда не обвинял Легион в тривиальности решений при работе с личным составом…

– Вот что, Джимми. Перебираться на базу я не стану, ты это уже понял. Но ты в любой момент можешь обратиться ко мне за советом.

– Тебе что-то нужно? – проницательно прищурился майор.

– Среди твоих обормотов нет ли случайно приличных «клинков»?

Рипли скрестил руки на груди и слегка склонил голову набок. Вопрос был не из простых.

– Сейчас, пожалуй, нет. «Клинки» – редкость… кому я это говорю? Но и базы еще нет, кто знает…

– Если вдруг найдется, свистни, не сочти за труд. Я вполне способен поставить руку Тиму. Но вот Лане – вряд ли. Базовые навыки я ей дать могу, но не более того. Не мне гранить этот камешек.

– Договорились. Если вдруг что – ты узнаешь первым, сержант.

Лане и Тиму сравнялось семь лет Алайи, когда на базе Лазарев объявился Альберто Силва.

«Вот он и настал – великий день. День, когда проект перешел из фазы эксперимента в производственную. Сегодня первые наши дети, доработанные в соответствии со всеми промежуточными результатами, покинули инкубаторы.

Пятьдесят минервари, пятьдесят дианари и четыреста марсари. Тысяча сто церерари ждут своего часа, их срок придет через полгода. Волнуюсь ли я? Странный вопрос. И в то же время уместный, поскольку то, что я испытываю – не волнение. Это страх. Я боюсь не за себя. Меня страшит судьба самого проекта.

Венерари так и не пошли в серию. Спонсоры проекта заявили, что новые миры нуждаются в уме и силе, а красота подождёт. Санчес… Санчес сломался. Весь последний год он высказывал всё больше сомнений в том, имеем ли мы право вот так вмешиваться в замысел Создателя. Отказ воплотить то, на что он потратил восемь лет своей жизни, подкосил его окончательно. И всё же – монастырь? Не понимаю. Хотя…

Порой мне кажется, что мы – преступники. И те, кто с пеной у рта называют нас „реинкарнациями доктора Менгеле“, правы на все сто. Что мы творим… если бы я верил в бога, то не сомневался бы в том, что меня – всех нас – ждёт ад. Мы – грабители. Агенты наших нанимателей перерыли все существующие банки тканей в поисках подходящих образцов. И те, чей генетический материал мы использовали, не знают об этом. От них не останется даже имён, мы даем детям имена и фамилии, наугад используя телефонный справочник. Но все же замысел претворяется в жизнь. Претворяется ценой безжалостной выбраковки некачественных прототипов. Мы – убийцы, это следует признать.

Те, кто финансирует наш проект, не хотят ждать. Им нужны результаты, нужны немедленно. Поступило категорическое требование ускорить рост детей, чтобы они стали работоспособными как можно раньше. Все попытки объяснить опасность подобного подхода разбиваются о деловую составляющую. Быстрее, еще быстрее! Они не слышат, когда я говорю о необходимости дать мозгу возможность повзрослеть, о том, что мы сознательно – сознательно! – не взяли от кошачьих скорость роста. Можно быстро получить взрослое тело, но взрослый мозг?

Ли тоже обеспокоен, хотя по его каменной физиономии этого и не скажешь. Поль Гарнье легкомыслен как всегда, но и ему, похоже, не по себе. Ройтман и Джонсон просто злятся. А я… я – боюсь».

Из дневника профессора В. Зельдина.

«Эксперимент признан провалившимся, финансирование закрыто. Средний IQ семьдесят… а я ведь предупреждал. Жалкое оправдание.

Завтра их продадут. Всех. Я не хочу на это смотреть. И не буду. Никто из нас не будет. Некому смотреть. Гарнье разбился насмерть. Ройтман ушел на яхте в шторм. Джонсон запустил рак. Ли тоже, в общем-то, нет – ранний Альцгеймер… Санчес вряд ли даже услышит о торгах в своем монастыре.

Я остался один и не смогу выдержать этот кошмар. Слабость? Пусть. Сегодня мне опять снилась Баст. Она усмехалась. Должно быть, я действительно смешон: жалкий человечишка, вообразивший себя Богом.

И все же в этот день, который, я решил, станет последним в жизни Валентина Зельдина, я надеюсь. Надеюсь, что однажды искра разума в глазах наших детей вспыхнет полноценным светом. И, быть может, они найдут в себе достаточно сил и милосердия, чтобы простить своих отцов».

Из предсмертной записки профессора В. Зельдина.

Глава 4

– Бараны ластоногие! Почему, ну почему Господь не дал вам мозгов?! Жопорукие кретины!

Альберто Силва пребывал в состоянии бешенства. Тихо беситься он не умел, поэтому его темпераментный рык был слышен далеко за пределами тренировочной площадки.

– Что значит – зачем?! А зачем ты дышишь? Уж лучше бы не дышал, хоть на удобрение сгодился бы!

Не нами заведено и, даст Бог, не на нас закончится: тот, кто умеет больше, учит тех, кто умеет меньше. Не важно, кто умелец, рядовой или генерал. И кто ученик, тоже без разницы. Не самое первое правило Легиона, но в десятку входит. Факт.

Альберто «Шрам» Силва был из тех, кого называли «клинками». Мастерами фехтования. И для него короткий меч был отнюдь не принадлежностью парадной формы. Особенно если учесть, что форму он впервые в жизни надел всего несколько месяцев назад.

Худо-бедно управляться со спатой умели все легионеры, потому что есть места, где стрельба прямо противопоказана. Поди-ка постреляй в двигательном отсеке корабля. Или на складе кислорода. Или рядом с баками жидкого топлива для старта и торможения. Бронированные емкости хороши на грунте, а в трюмах каждая унция веса на счету. А уж сколько бед при неудачном выстреле способны натворить пуля, луч или сгусток плазмы, скажем, в рубке… А есть еще планетки веселые, с метановой атмосферой, и кто сказал, что людей там не бывает и люди эти друг другу в глотку не вцепляются?

Проблема заключалась именно в «худо-бедно». В «худо-бедно» и откровенном нежелании большинства легионеров повышать свою квалификацию во владении столь архаичным оружием. Конечно, приказ есть приказ, сказано лежать – лежим, сказано бежать – бежим…

Кроме того, толковые наставники в Легионе попадались не слишком часто. «Клинки» встречались, как правило, среди авантюристов всех мастей. Армейская дисциплина Легиона такой публике была нужна, как собаке пятая нога. Да и жалованье, выплачиваемое здесь, не шло ни в какое сравнение с теми суммами, которые были готовы отвалить за обучение своих команд капитаны «джентлей»[3].

Случались, разумеется, исключения. И одним из них некоторое время назад стал Альберто Силва.

«Джентлем» он не был. Ну, как правило. Мало ли, что случалось в молодости? Сейчас Шрам являлся законопослушным гражданином. Опять же, как правило. Во всяком случае, на деятельность «искателей» правительства большинства планет смотрели сквозь пальцы.

Несмотря на все принимаемые меры безопасности, космические перелеты по-прежнему оставались лотереей. Повезёт? Не повезёт?

Ни один капитан корабля, стартовавший от планеты, её спутника или космической станции, не мог быть уверен, что благополучно достигнет точки финиша. Случалось, и не достигали. Вылезшие в ходе полета неисправности оборудования; «джентли»; неизвестные, непонятно откуда взявшиеся болезни… бунт на борту, наконец. Да и вообще в Космосе хватало такого, о чём рвущиеся «обогнуть мыс Горн» люди не имели ни малейшего представления.

Кто-то успевал подать сигнал бедствия, кому-то судьба не отмеряла и этого. Спасательные службы и патрули были далеко не так многочисленны, как хотелось бы. И в пространстве рыскала немаленькая армия «искателей». Рыскала в поисках погибших кораблей и разного рода артефактов, порой обнаруживаемых на планетах, неинтересных людям, но, похоже, интересных кому-то еще. Кому? А так ли это важно? Схватить, благополучно унести ноги и добраться туда, где можно сбыть найденное – вот и вся нехитрая схема, по которой действовали «искатели».

Разумеется, конкуренция была нешуточной. И какое-то время назад Аль Силва нарвался на подставу столь нехитрую, что и вспомнить стыдно. Такие ловушки удавалось обходить, из таких передряг выбираться! А тут – сплоховал. Старость, что ли? Да какая, к дьяволу, старость, едва полтинник разменял!

Так или иначе, Шраму потребовалось место, где можно отсидеться. И Легион как нельзя лучше подходил для решения данной задачи. Трёхлетний контракт, как и унизительное положение рядового – пустяки, когда речь идет о целости шкуры. А там, глядишь, всё и устаканится. Разумеется, служба – не синекура, тут тоже могут голову оторвать. Зато сволочи О’Доннеллу она с гарантией не достанется, а уже одно это заметно улучшает соотношение цен овчинки и выделки. Даже если учесть, что спокойно жить точно не дадут, обязательно учеников пристроят…

Естественно, как только майор Рипли, командовавший базой «Лазарев», узнал, что у него теперь есть «клинок», на Силву навесили обучение остальных легионеров. И не менее естественно, что подавляющее большинство не проявляло не только способностей, но и желания учиться.

– Всё! Тренировка окончена! Ф-фух… Господи, чем я тебя прогневил?

Шрам вытер бисеринки пота, проступившие на смуглом лице, и сделал вид, что только сейчас заметил людей, наблюдавших за тренировкой. Срисовал-то он их сразу, как подошли, но прерываться и не подумал. Будь что-то срочное, майор Рипли деликатничать не стал бы. А раз стоит и смотрит – пусть стоит дальше. В конце концов, рядовой Силва не груши околачивает, а делом занят. Причем не абы каким, а тем, которое ему как раз господин майор поручить изволили.

Рядом с майором стояла на редкость занятная троица.

Могучий мужик с изрезанными морщинами лицом, на голову выше Рипли, мог похвастать плечами, даже более широкими, чем у командующего базой. Определить, какого цвета были его волосы в молодости, не представлялось возможным: уставный ежик Легиона сверкал серебром.

Слева и чуть сзади от этого колоритнейшего персонажа наблюдались два подростка, причем один определенно был девчонкой: искрометно-рыжей, худощавой, гибкой даже на вид. Второй, уже начавший раздаваться в плечах парнишка, выглядел так, словно вот только что вырос из обожженной солнцем земли округа Зель-Гар. Ребята негромко, но ожесточенно спорили, однако при приближении Силвы затихли и с почтением, явственно заметным даже сквозь непроницаемо-черные очки, уставились на «клинка».

– Глухо, Силва? – усмехнулся майор.

– Как в спаскапсуле, сэр, – поморщился Шрам. В сочетании с профилем, над которым поработали конкистадоры, майя (возможно) и чьи-то кулаки (наверняка), гримаса смотрелась устрашающе, но что поделать? – Насильно мил не будешь… а они не хотят. Даже те немногие, кто хоть что-то может.

– Что ж… бывает. Надо продолжать, глядишь, удастся переломить. Ладно, это потом. Познакомься с сержантом-инструктором Дитцем, Силва. Если я не устраиваю тебя, как командир, все претензии – ему. Это он когда-то выпихнул меня в офицерскую школу.

Шрам мужественно выдержал костедробильное рукопожатие и перевел взгляд на ребятишек.

– Моя дочь и её друг уже давно спорят о сути фехтования, Силва, – прогудел Дитц. – Может быть, ты сможешь их рассудить?

– Попробую, Дитц.

В мгновенном переходе сержанта на «ты» не было ни капли фамильярности или высокомерия. Как и в обращении Силвы по фамилии. Одного рукопожатия и одного взгляда этим двоим хватило, чтобы оценить друг друга (весьма высоко) и прийти к молчаливому соглашению.

– И в чём же суть спора?

– Разрешите, сэр? – парнишка снял очки (оч-чень качественные) и теперь ел Силву глазами.

– Валяй.

– Я говорю, что фехтование – это код.

– Код? – Силва приподнял брови. Точнее, бровь. Правую. Левая, много лет назад рассеченная шрамом, тянущимся от границы шевелюры к подбородку, почти не двигалась. Глаз тогда уцелел просто чудом.

– Ну да. Можно? – кивок в сторону стойки, куда уходящие легионеры поместили тренировочные спаты.

– Конечно.

Мальчик, который вот-вот должен был превратиться в юношу (ишь, как голос «гуляет»), взял великоватый для себя меч и вернулся. Сделал выпад. Отступил. Ещё раз. И снова.

– Атака… отступление. Вперед… назад. Один… ноль. Двоичный код.

– Любопытно, – процедил разом подобравшийся Силва. – А что скажет дама?

Девица по примеру друга сняла очки, и тут же выяснилось, что она из коренных. Разрез огромных глаз и вертикальные зрачки говорили об этом совершенно недвусмысленно. Дочь сержанта? Интересный коленкор…

– Фехтование – это кирталь, – заявила она, принимая у парня спату.

– Местное стихийное бедствие и одновременно – название танца, – внёс ясность Дитц.

– Покажи, – ноздри Силвы слегка подергивались в предвкушении. Если он не ошибся… чёрт возьми, да! Да!!!

Девчонка двигалась в рваном ритме, прогибалась так, что порой опиралась на утоптанную площадку не только ступнями, но и затылком, перебрасывала спату из руки в руку… амбидекстра[4]?! Похоже…

– Так, – уронил Силва, когда она остановилась.

Дыхание её, как с удовольствием заметил «клинок», не сбилось ни на йоту.

– Вы оба правы. Существует два вида фехтовальщиков, различающихся по их пониманию процесса. Есть «рубаки» – это ты… – он ткнул пальцем в мальчишку, и сержант негромко подсказал: «Тим» – Это ты, Тим. Каких только определений я не слышал! И «механизм», и «жатва», и… да много чего я слышал от «рубак». Короче, ты – «рубака». И есть «танцоры», это…

– Меня зовут Лана.

– Это ты, Лана. Кирталь, значит… интересно. Научишь меня? Без оружия, просто танцевать?

– У вас получится, – усмехнулась девчонка, окидывая придирчивым взглядом поджарую фигуру в почти сухой рубашке.

– Да уж смею надеяться, – фыркнул Силва. – Вернемся к определениям. «Рубака» не лучше «танцора», «танцор» не лучше «рубаки». Вы разные. Вы по-разному чувствуете клинок. Но вы его чувствуете, вот что ценно! И поверьте моему опыту, нет ничего лучше связки «танцор-рубака». Вы уже научились взаимодействовать?

– Нет, – вступил в разговор Дитц. – В этом и состоит трудность. В этом – и в том, что я «рубака», да ещё и не из сильных. Я не могу выстроить Лану. Просто не знаю, как. Возьмёшься? Я не слишком богат, но заплачу, сколько скажешь…

– Сотня местных в час за обоих, – фыркнул Силва. – Грех брать деньги за удовольствие, но надо же иногда и пивка попить?

Шрам был доволен. У него появилось занятие на ближайшие без малого три земных года. Хорошее занятие. Правильное. Такое, что не стыдно вспомнить на старости лет.

Джеймс Элджернон Рипли-младший был мужчиной с характером весьма решительным, неуступчивым, и твёрдым как алмаз. Проявлялось это, как правило, в целеустремленности, с которой молодой человек полутора земных лет отроду добивался своего.

В данный момент, к примеру, он стремился добраться до статуэтки Баст, располагавшейся у входа в комнату Ланы. Попытки немедленно пресекались матерью, помогавшей Лане собрать припасы для пикника: стоило Джимми подойти к колонке со статуэткой, Дамарис отрывалась от укладывания корзины, хватала своего младшего отпрыска под мышку и относила на террасу, где мужчины возились с решетками для барбекю.

Однако как только она отпускала малыша и возвращалась к кухонному столу, дробный топот маленьких ножек, обутых в настоящие армейские ботинки, возвещал о возвращении юного исследователя, и всё повторялось. Руди тут ничем помочь не мог. Пес охотно приглядывал за десятилетней Эми, но от цепких пальчиков Джимми старался поелику возможно держаться подальше.

– Да ладно тебе, Дам! – не выдержала, наконец, Лана. – Пусть возьмет. Не разобьет же он её, она металлическая!

– На твоем месте я не была бы так уверена, – проворчала умудрённая горьким опытом мать. – Этот деятель может разбить что угодно, ты уж мне поверь. Кстати, о разбить.

Она разогнулась и окинула юную хозяйку расчетливым взглядом, одним из многих за последние полчаса. Что ж, Ловкач был совершенно прав в своей оценке. Красавицей не является сейчас и не будет никогда, один многократно сломанный нос чего стоит – но войны во все времена начинались как раз из-за таких, как Лана Дитц. Зверюга прочит её в Легион… молодец, старик, да вот беда: он именно старик, и не замечает того, что предельно очевидно для Безбашни и её мужа. Ладно, девица вроде толковая, подшлифовать труда не составит.

– Вот что, Лана. У меня есть предложение. Принимать его или нет – дело твоё, но сделай одолжение: послушай внимательно, договорились?

Насторожившаяся девчонка уставилась на свою визави сузившимися глазами.

– Не буду касаться твоей жизни до Зверюги. И вовсе не хочу сказать, что произошедшее с тобой тривиально, но уж поверь мне: ты не одна такая. Я выросла на улице, попала в банду в десять лет – пять, по-вашему. Мне известно, что такое беспомощность перед сильным. Так вот.

Безбашня помедлила.

– Зверюга классный инструктор. Может быть, лучший во всем Легионе. Но есть вещи, которым он не сможет тебя научить. Потому что не умеет сам, – мэм Рипли предостерегающе покачала головой. Вздрогнули темные локоны и серьги в ушах: – Не стоит, дорогуша, я всё равно сильнее и быстрее. По крайней мере, пока.

Дамарис вдруг показалось, что весь свет в комнате собрался вокруг по-кошачьи пластичной фигурки, а звуки пропали. Даже мужиков не было слышно, даже Джимми перестал покушаться на статуэтку. А вот сдерживаемая ярость Ланы стала почти физически ощутимой. Ярость – и готовность убить женщину, посмевшую критиковать Конрада Дитца; предположить, что он чего-то не умеет.

– Конрад учит тебя бою, и учит здорово. Но в твоей жизни будут ситуации, когда его школы не хватит. Слишком долго он учил одному и тому же. Хорошо учил, правильно. Но только одному. Я же могу научить тебя не бою, но драке. Грязной, подлой драке. Драке трущоб и портовых кабаков. Кроме того, женщина способна научить другую женщину такому, до чего не додумается ни один мужчина. И, сдается мне, в твоём исполнении это будет сущий шедевр. Подумай об этом. Посоветуйся с отцом. Если решишь – ты знаешь, где меня найти.

Атмосфера в комнате неуловимо изменилась, напряжение ушло, и Дамарис с некоторым облегчением и привычной уже досадой крикнула:

– Джимми! Прекрати!

В «Белом котенке» было шумно. Поначалу Конрад недоумевал, с какой стати Лана выбрала эту забегаловку для того, чтобы отметить свое девятилетие. Портовый квартал, публика самая непрезентабельная….

Он был готов оплатить ужин на всю честную компанию хоть в «Бэзиле»… потом сообразил. Именно здесь девочка полтора местных года подрабатывала сначала официанткой, потом помощницей бармена. И теперь, разумеется, хотела, чтобы не она прислуживала, а прислуживали ей. Здесь. И только здесь.

– Ну что? – весело прищурился Джеймс Рипли. – Ты действительно решила вступить в Легион? И не жалко тебе волос?

– Решила, – серьезно кивнула девушка. – Что было хорошо для па, то и для меня сгодится. А волосы… я их сохраню. И когда-нибудь, через много-много лет, брошу в погребальный костер. Чтобы путь Конрада по Радуге был ясным и светлым.

– Ты намереваешься сжечь меня? – основательно принявший на грудь Дитц иронически усмехнулся. – Я же не мрин!

– Ты больший мрин, чем любые пять моих знакомых мринов. На выбор. Или десять. Или сто, – Лана была абсолютно серьезна. – Нет, если ты возражаешь…

– Не возражаю, – покачал головой Конрад. – В Страшный Суд я не верю, а потому… неважно, что будет с моей тушкой. Радуга – так Радуга. Главное, чтобы приняли, а кто – без разницы.

– Примут, па. Тебя – примут.

Направление, в котором свернул разговор, майора Рипли не устраивало совершенно, а потому он встал и провозгласил замысловатый и не слишком понятный ему самому тост. Остальные, однако, восприняли его слова вполне адекватно: кружки и стаканы сошлись в центре стола с немелодичным звяканьем, а пребывавший под изрядным хмельком Бронислав Стефанидес рявкнул: «Ура!».

Что ж, вот он и заполучил новобранца. Точнее, двоих: уже закрывший контракт и отбывший в неизвестном направлении Силва на полном серьезе говорил, что связь между «рубакой» и «танцором» крепче иного брака. Так это было или нет, но сидящий тут же Тим Стефанидес решил вступить в Легион вслед за своей подругой. Или подружкой – чёрт их разберёт.

Хорошее приобретение: ребятишек даже учить не надо почти ничему. Зря, что ли, столько лет Зверюга школил их, гоняя с разрешения Рипли по полосе препятствий, «лабиринту» и стрельбищу? Почти три года под суровым крылом Шрама вообще песня отдельная, как и периодические вылазки «в поле» на предмет обучения выживанию. Готовые солдаты. Вот только…

Майору что-то не нравилось, и он никак не мог сообразить, что конкретно. Назревали какие-то проблемы или даже неприятности. Причем источником их, судя по всему, должна была послужить Лана. Бред какой-то. Девчонка абсолютно трезва, ну что такое полкружки пива? Да, бледность, и глаза блестят, как от жара, однако… да ладно. Рой Бертуччи, семейный врач Дитцев, здесь, так что в случае чего… но ведь и он тоже напряжен. И тоже не сводит глаз с девушки, которую штопал когда-то.

– Там же женщины… – сказала вдруг Лана. Странно сказала. Не своим голосом. Не смотри Джеймс Рипли во все глаза, решил бы, что говорит мужчина. – Детишки! Нельзя же так!

– Лана?! – привстал с места Дитц. – Лана, что с тобой?

– Быстро, у нас мало времени! – прохрипела девушка и рухнула со стула на пол, забилась. На губах выступила пена, лицо побагровело.

Сунувшийся помочь Рипли отлетел в сторону от страшного удара. Пары зубов как не было. Тим, на удивление, кинулся не к подруге, а к упавшему майору. Дамарис грузно – мешал живот – выбиралась из-за стола, не очень понимая, что ей следует сделать сейчас.

– Конрад, стой! – гаркнул на весь бар разом протрезвевший Стефанидес. Беттина повисла на сержанте, не пуская к приёмной дочери. Муж присоединился к ней и теперь Дитца удерживали двое. – Док, это то, что я думаю?!

– Не знаю, что ты думаешь, – Бертуччи описывал вокруг Ланы опасливые круги, вглядываясь во что-то, но близко не подходил. – Только или я кретин, или это Зов! Конрад не лезь, ты ничем не поможешь, она сейчас никого не слышит!

По телу Ланы во всех направлениях гуляли судороги. Лицо… показалось сумевшему таки подняться на ноги Рипли, или?.. Точно! Полосы! Полосы от внешнего и внутреннего углов глаз! Они то появлялись, то исчезали, но…

– Профессор! – торопливо, глотая гласные, говорил Рой в коммуникатор. – Знаю, что поздно, но тут проблема… Зов!.. В том, что ей девять! Знаю, что не бывает, но посмотрите сами!

Он развернул дисплей так, чтобы его собеседник мог видеть корчившуюся девушку.

– Жар. Судороги. Нос выпрямляется. Шрам на ключице сглаживается на глазах. Говорит на интере мужским голосом и с заметным акцентом. Самое главное – проступают родовые знаки. Да ничего у меня нету, я в баре сижу!.. «Белый котенок» на углу Восстания и Второй Портовой. Понял. Понял, да! Ждём! Здесь есть марсари?! – почти взвыл он, обращаясь к собравшейся вокруг толпе возбужденно переговаривавшихся зевак. – Ну, хоть один?! Мрины вы или нет, помогите, она же умрёт, не успев стать рри!

Вперед протолкались трое: двое мускулистых мужчин, по местным меркам лет двадцати, и женщина чуть старше. От них за милю несло армией Алайи.

– Что делать-то, дядя?

Минуту спустя прямо на полу образовался затейливый сэндвич: абсолютно голая женщина лежала на спине. На нее закатили потерявшую сознание Лану, с которой в два счета срезали всю одежду. Сверху устроился такой же голый мужчина. От сэндвича шел пар – один из барменов и сунувшийся помогать Рипли держали тяжелые фляги с водой, от которых тянулись коктейльные трубочки к мужчине и женщине. Зажатое ими тело пребывавшей в беспамятстве Ланы слабо извивалось и дёргалось. Время от времени она впивалась похожими на когти пальцами то в женщину, то, немыслимо для вулга вывернув руку, в мужчину. Из царапин сочилась кровь, но это были мелочи, на которые никто не обращал внимания.

– Продолжайте отводить тепло, если мозги вскипят – девчонке кранты! Баст, да где же они! – обречённо, безнадёжно взрыкивал врач, сжимавший виски Ланы. От него веяло жаром, лицо заострилось, но видимая Конраду часть лица девушки побледнела до нормального оттенка. Хриплое, прерывистое дыхание её становилось все тише. – Она же сдохнет… Зов в её возрасте… не видел бы собственными глазами…

Толпа раздалась, пропуская четверых мринов в серебристых комбинезонах. Рядом с ними поспешал осанистый старик в брюках от строгого костюма в тонкую полоску, домашних шлепанцах и режущей глаз криво застегнутой красно-зеленой рубахе.

Голову девушки бережно поворачивают вбок, пристраивают маску… два больших шприца отдают свое содержимое венам на нелепо вывернувшихся руках… серый прямоугольник слева, на который перемещают безвольное тело, накрывается белым куполом…

– Что она говорила? – дедуля напряжен, зрачки то расширяются на всю радужку, то сужаются в нитку.

Рой Бертуччи торопливо воспроизводит сказанное Ланой, и глаза профессора вспыхивают ослепительным золотистым пламенем.

– Пускайте хладагент! Погнали! – рычит старикан. – Вайл, предупреди «Лоранс Харт», у нас Зов, погружение до Василия Лазарева, пусть готовят реанимацию, нейробригаду…

Купол в сопровождении медиков уносится в сторону выхода из бара, вслед за ним мчится отпущенный Брониславом и Беттиной Конрад.

Потом, разумеется, с завсегдатаями провели разъяснительную работу… но это было потом.

…ну не придурок? Война же в разгаре! Нашел время на бои выезжать! А эти, надо отдать им должное, подсуетились ловко. Только бы не десант, черт с ним, с космодромом, отстроится… эвакуируй теперь склады! Кстати, а эти-то как же?

– Эй, шеф! – окликнул Василий Лазарев пробегавшего мимо десятника, у которого разве что дым из ушей не шел. – Кошек когда будем вывозить?

– Бэзил, иди на хрен! – слегка притормозил Скользкий Джонни. – Тебе что сказано? Руду грузить? Вот и грузи! Какие ещё кошки, они все скопом дешевле одного куба!

– Там же женщины… детишки… нельзя же так! – оторопевший Лазарев пытался подобрать слова, но десятник уже не слушал его, умчался дальше.

Руду, значит. Дешевле куба, значит. Да будь оно всё проклято!

Ангар, в который после объявления тревоги загнали кошачьих женщин и детей, был стопроцентно в зоне возможного поражения при орбитальной бомбардировке. Котов-мужчин увез Реймонд Симпсон, хозяин Алайи и большой поклонник гладиаторских боев, знатный заводчик, собиравший свою команду уже не первый десяток лет. Ходили слухи, что за генетический материал ему предлагали недурные денежки, но престиж для старого выпендрежника стоил куда дороже. Да и шахты начали беднеть, глядишь, и пригодятся котики… на черный день… товар надо придерживать… товар?!

Небо над головой, странное, зеленоватое небо Алайи, содрогнулось от тяжелого грохота, на дальних посадочных квадратах полыхнуло, и Василий Лазарев принял решение. На свой тягач он вполне мог положиться. На тягач – и ещё на острый слух кошек. Да каких, к лешему, кошек! Лазарев был готов поклясться, что они куда умнее, чем считают недоумки вроде Скользкого Джонни. И Симпсон тоже крупно заблуждается. Впрочем, это его трудности.

Подогнав тягач к задним воротам ангара, работяга, бывший когда-то неплохим воякой, не стал глушить двигатель. Только раскрыл замки прицепа чуть в стороне от линии, перпендикулярной воротам, оставляя себе пространство для маневра. Времени было маловато, а для того, что он задумал, требовалась максимальная мощность.

– Слушайте меня, – не слишком громко, но предельно отчетливо проговорил он, выпрыгнув из кабины и вплотную приблизившись к наглухо запечатанным створкам. – Отойдите от ворот. Все отойдите.

Почудился ему слитный шорох? Нет? Время, время, проклятое время!

Лазарев прыгнул за руль, насилуемый двигатель взревел раненым носорогом, и махина тяжелого тягача врезалась в ворота, снеся по дороге забытый кем-то погрузчик. Василия швырнуло грудью на руль, лязгнули зубы, но створки лишь слегка прогнулись. Ладно, поглядим кто кого! Он сплюнул, зло ощерился, резко сдал назад и снова перекинул передачу. Удар! Врёшь, зараза, поддашься… удар! Удар! Удар!!! Есть!!!

– Быстро! – хрипло скомандовал он смутно видневшейся в темноте ангара небольшой толпе. – Быстро, у нас мало времени!

Они набились в кузов прицепа, как сельди в бочку. Гибкие, сильные женщины и подростки стояли вплотную, подняв малышей на плечи, висели, вцепившись ногтями (когтями?!) на стенах и даже, кажется, на потолке. Прицеп снова занял свое законное место. В кабине, помимо потеснившегося Лазарева, каким-то чудом разместились аж четверо. Вперед!

Небо раскалывается и падает на стонущую землю острыми неровными обломками. Заходится в истерике сирена, низкое солнце тускнеет, полускрытое облаками пыли и гари. Быстрее!

Распяленная в неслышном за разрывами вопле физиономия Скользкого мелькает перед самым капотом, исчезает, тягач слегка вздрагивает на крохотном в сравнении с его габаритами препятствии. Ещё быстрее!

Серая лента дороги стелется под гигантские колеса, бьётся в припадке, всхлипывает от ужаса, творящегося на том её конце, от которого стремительно удаляется тягач. Люди – не руда, они лёгкие, скорость можно держать приличную, и Лазарев пользуется этим на всю катушку. Да быстрее же!

Завораживающее палевое золото вельда мелькает по бокам мчащейся машины. Поворот, ещё один. Вырванный из гнезда блок маяка уже не перекатывается под ногами – раздавлен. Надо следить за горючим, не хватало ещё заглохнуть. И бросать заглохшую машину нельзя, ведь найдут, как пить дать найдут…

– Так, всё. Вылезайте, – буркнул Лазарев, останавливаясь. – Ты понимаешь, что я говорю?

Сидящая вплотную к нему женщина – а приятное ощущение, черт возьми, при других бы обстоятельствах… Мадлен… красиво… – кивнула и последней выбралась из кабины. Остальные уже открыли двери прицепа и принимали подаваемых детей.

– Смотри и запоминай. Там, – махнул он рукой, – есть вода. Речка. Милях в пяти. Доберётесь. Не задерживайтесь, уходите как можно дальше в вельд. Разделитесь на группы, не идите толпой. Я с дороги съезжать не буду, останутся следы, а их надо запутать. Если что – прячьтесь. К западу от реки, еще миль десять, поселок. Спроси там Риччи Мэтьюса. Скажи ему – Лазарев просил спрятать. Повтори.

– Лазарев просил спрятать, – ровным голосом, чуть грассируя, произнесла женщина.

– Умница. Я постараюсь сделать так, чтобы никто из хозяйских приблуд не узнал, где вы. Удачи, рыжая…

– Новых найдешь? Еще и получше? Правда? – зафиксированная на больничной койке девушка нехорошо усмехается. Она снова говорит на архаичном интерлингве. Голос опять изменился, он по-прежнему мужской, но выше того, первого; в нем появились рычащие и в то же время вкрадчивые нотки. Девушка слегка тянет гласные, налегает на «р», так в старинных фильмах озвучивали кошек, вынужденных по сценарию говорить «по-человечески». Глаза, отчёркнутые рыжеватым золотом родовых знаков, смотрят куда-то мимо столпившихся у койки людей. Пугающе смотрят, с жутковатым спокойствием.

Руки выглядят странно. На ногтях видна четко выраженная «ступенька»: то, что уже миллиметра на два выбралось из-под кутикул, заметно толще и крепче остальной ногтевой пластины.

Мускулы под синюшно-бледной, рыхлой, избыточной для тела кожей живут собственной жизнью, перекатываясь во всех направлениях так, словно мозг не контролирует их. С полчаса назад приборы зафиксировали полное исчезновение следов детских переломов, искривленное когда-то ребро пришло в норму. Если верить бесконечным и непрерывным обследованиям, скелет с почти невероятной скоростью вбирает поставляемые капельницами минеральные комплексы.

Пациентка под завязку накачана анестетиками, иначе болевой шок был бы неминуем. В лице не осталось ничего женственного, оно такое же мужское, как и голос. Сканирование утверждает, что конфигурация лицевых костей и мышц не изменились, но вот производимое лицом впечатление…

В огромной, набитой оборудованием палате, не считая пациентки, всего четверо, но за стеклянной стеной собралась, должно быть, половина старших сотрудников госпиталя «Лоранс Харт», и это если не брать в расчёт гостей из соседних округов. Новости разносятся быстро…

– Что это, профессор? – ассистент почтителен, но его распирает любопытство.

– Не что, а кто, – ворчит старик в безукоризненном серебристом комбинезоне. От давешней торопливой расхлябанности не осталось и следа.

Он не сводит с девушки выцветших от возраста зеленых глаз. Пальцы рук то скрючиваются, то напряженно распрямляются, добавляя совершенно излишнего сходства с котом.

– Это, сдается мне, Лоран Хансен Зель-Гар, последние секунды перед восстанием. Пошла вторая волна. Баст, я такого мало того, что не видел – я даже не слышал о таком никогда! Запись ведется? Смотрите у меня, нас же историки на ленточки порвут!

…поле уже залатали. Кое-как, но роскошный корабль Реймонда Симпсона все-таки смог приземлиться и высадить пассажиров – вольных и невольных.

Высоко стоящее солнце с наивной беспощадностью любопытного карапуза разбрасывало вокруг зайчики от осколков стекла и пластика, рисовало изломанные резкие тени вблизи развалин. Неестественная для посадочной площадки тишина давила на уши.

Симпсон недовольно кривился, ожидая, когда до него доберется хоть кто-то, кто сможет сделать доклад вместо погибшего управляющего. А Лоран Хансен Зель-Гар, несколько дней назад ставший лидером изрядно поредевшей команды гладиаторов взамен погибшего Марка Ордоньеса, не сводил глаз с разрушенного космопорта и прилегающих кварталов.

Ему, как любому мрину, не нужен был бинокль, чтобы увидеть, что от тренировочного лагеря и маленького, расположенного на границе поля поселка, в котором проживали их семьи, не осталось буквально ничего. Правда, жила еще надежда, что женщин и детей успели эвакуировать. Несколько минут спустя надежда умерла.

– Мы их в ангаре заперли, чтобы не разбежались, – испуганно блеял индивидуум с широкими плечами и узким лбом, стоя навытяжку перед крохотным на его фоне Симпсоном. – А ангар – сами видите, сэр…

Внутри Лорана что-то оборвалось. Инесса, его Инесса… и Томми с Мишель… и Аури… такая маленькая, такая…

– К чёрту, – проскрипел Симпсон. – С этим я разберусь. Что приуныл, котище? – повернулся он к Лорану. – Не переживай, я вам новых кисок найду. Ещё и получше.

Лоран вдруг почувствовал всех своих, стоящих сейчас рядом. Всплески случались и раньше, но то, что произошло теперь, сделало их словно единым организмом. У Ордоньеса такого не было, Хансен спрашивал, как раз перед тем боем, в котором погиб Марк. Что ж, он, по крайней мере, не видит развалин, похоронивших его Мадлен…

– Новых найдешь? – горло перехватило, из него сейчас выползало лишь тихое, хриплое рычание. – Ещё и получше? Правда?

В следующую секунду перехваченным оказалось уже горло Симпсона. Крепкими, заточенными для боя, слегка загибающимися книзу ногтями Лорана. Кровь ударила фонтаном, и Лоран молниеносно прикрылся уже мёртвым, но еще не понявшим этого телом от пистолета, выхваченного узколобым. Прикрылся за считанные мгновения до того, как рука с успевшим выстрелить дважды оружием хрустнула сухой веткой, а упершийся в голову узколобого его же собственный ствол коротко кашлянул. Молодчина, Фил!

Остальные мрины одновременно бросились на охрану, и то, что охрана была вооружена, уже ничего не могло изменить. Хотя, возможно, и смогло бы, но откуда-то из развалин отрывисто защёлкали выстрелы.

Секьюрити и прихвостни Симпсона падали один за другим. Кто – со свернутой шеей, кто – застреленный или зарезанный. Падали и мрины, но мало. Меньше, чем их противники. Сказывалась разница в происхождении и подготовке. Гладиаторы это вам не бунтующие горняки…

Схватка оказалась скоротечной, и минуты полторы спустя всё было кончено. Или – не всё? Кто-то же стрелял по охране и до сих пор стреляет в отдалении, не подпуская кого бы то ни было к оскаленным мринам?

Из руин, в которые превратилось одно из административных зданий, выбрался невысокий плечистый мужчина. Короткая борода (человек, и в глаза смотреть не надо; у мринов не росли ни усы, ни бороды) была припорошена пылью, из ссадины на лбу сочилась мгновенно засыхающая на жаре кровь. Винтовку, старую, но, в отличие от бороды, вполне ухоженную, он демонстративно держал стволом вниз.

– Привет. Меня зовут Риччи Мэтьюс, – мужчина шепелявил, чему немало способствовали передние зубы, половина которых то ли выпала сама по себе, то ли была выбита.

– И чего же тебе надо, Риччи Мэтьюс? – неприветливо отозвался Лоран.

– Мне от тебя – ничего. А вот тебе от меня, может, кое-что и понадобится, – хитро прищурился мужчина и тут же посерьезнел, видя, с каким трудом сдерживает красавец-кот рвущуюся наружу горячку боя, не успевшую ещё остыть. – Живы ваши. Все живы.

– Как – живы? – качнулся вперед Лоран Хансен. – А это?!

Ему не надо было оборачиваться, чтобы знать, что тот же яростный вопрос написан на всех лицах.

– Считай – декорация, – сплюнул Мэтьюс. – Когда бомбежка началась, Бэзил Лазарев вышиб ворота ангара и всех вывез. Дотащил почти до поселка, научил, кого искать – меня – и что говорить. В общем, мы их спрятали.

Солнце заползло за невесть откуда взявшуюся грозовую тучу, но Хансену казалось, что всё вокруг заиграло ярчайшими красками.

– Мы тут с мужиками перетёрли, – продолжал бывший каторжник (кем еще он мог быть?), – и решили встретить вас. Жаль, не успели сразу предупредить…

Стрельба в разных концах разгромленного космопорта стихла окончательно.

– Не жаль, – процедил Лоран. – Не жаль. Не знаю, как тебе Мэтьюс – кстати, меня зовут Лоран Хансен – а мне надоело. Смертельно. Для хозяйчиков наших смертельно.

– Не тебе одному, Хансен, – разболтанность исчезла из позы мужчины, слетела с лица, будто сорванная порывом ветра маска.

Ветер, впрочем, стих, словно опасаясь даже шевелением воздуха нарушить связь, протянувшуюся между двумя людьми. И не важно, что в полном смысле слова человеком являлся только один из них.

– Я хочу встретиться с Лазаревым и поблагодарить его, – негромко заговорил Лоран, прерывая затянувшуюся паузу. – Ты можешь это устроить?

Мэтьюс замялся, потом медленно, словно нехотя, выдавил:

– Не могу. Никто не может. Его взяли с пустой машиной. Решили, наверное, что он груз руды спёр и припрятал. Швырнули в подвалы поместья до прилета этого… – Риччи кивнул на труп Симпсона. – Докопались до правды или нет – не знаю. Наверное, не докопались ещё, к нам пока не лезли…

Кровь уже перестала течь из разодранной глотки и двух пулевых ран хозяина Алайи. Кукла, подумалось Лорану. Жалкая, бесполезная кукла. Зачем мы ждали так долго?!

– В поместье, говоришь? – он сощурил разноцветные (правый – голубой, левый – карий) глаза и приподнял верхнюю губу в такой усмешке, что Мэтьюс слегка попятился. – Сдается мне, прайд Зель-Гар кое-что задолжал этому человеку.

– Прайд Зель-Ройт задолжал, – нахмурился Арон Крессар, которого определили в команду за выдающие способности к предвидению следующего шага противника.

– Прайд Зель-Ли задолжал, – эхом отозвался совсем молодой Филипп Конев, врач, единственный минервари в команде, удивительно гибкий даже для мрина и даже для мрина запредельно жестокий.

Лоран Хансен слегка опустил подбородок, соглашаясь, и требовательно уставился на Мэтьюса:

– А транспорт у тебя есть хоть какой-нибудь?

Четыре часа спустя Арон Крессар Зель-Ройт, невесомой тенью приблизившийся к замаскированной в роще машине (одной из многих), многозначительно кивнул. Часовых сняли. Всех.

Мэтьюс тоже покивал, не сводя глаз с какого-то хитрого гибрида компьютера и сканера. Лоран никогда не видел такой техники, и подозревал, что сляпано сие творение было исключительно на коленке и исключительно в гараже. Тем не менее, сомневаться в эффективности сооружения – пока – не приходилось: и часовые оказались там, где указал хитрец Риччи, и камеры, теперь, если верить каторжнику, отключенные, как и масс-детекторы… пора.

И по ухоженному поместью покойного уже Симпсона беспощадной, захлебывающейся рычанием и свежей кровью волной покатилась сама Смерть. Вспарывая цветники и глотки, вышибая двери и зубы, волна мчалась, снося всё на своем пути, и над ней гремел грозный клич того, что впоследствии назовут «Восстанием Зель-Гар»: «Баст! Баст и все её бастарды!!!»

Кричали не только мрины, которым ещё только предстояло официально принять это наименование. Собранные Мэтьюсом головорезы орали так, что заглушали звуки боя.

Вал докатился до господского дома, зацепил верхние этажи лишь краем – там и без того было весело, гаремные затворницы вовсе не собирались сидеть сложа руки – и стёк в подвалы.

– Бэзил Лазарев? – хрипло выговорил (мяукнул?) один из эмиссаров Смерти, невысокий, мускулистый, пронзительно-рыжий, окидывая взглядом не нуждавшихся в фонаре разноцветных глаз сырой закуток, лишенный и намека на окна. Впрочем, Хансену хватало и скудного света одинокой лампы в коридоре.

В углу скорчилась чуть более тёмная тень, которую при некотором воображении можно было идентифицировать как человеческую фигуру.

– Да, – прохрипела тень, пытаясь приподняться на локте, и снова падая на грязный пол.

– Я, Лоран Хансен Зель-Гар, благодарю тебя за спасение наших семей. И обещаю тебе, что ни один прайд не забудет ни тебя, ни того, что ты сделал, сколько бы лет ни прошло.

– Красиво травишь, кот, – попробовала усмехнуться тень, сплевывая густо окрашенную кровью слюну. – Да только мне уже без разницы, я не жилец.

– А вот это мы еще посмотрим, – сверкнул клыками Лоран. – Фил, не справишься – голову оторву, понял? А ну, взяли!

– Погоди, – прохрипел лежащий человек, и ринувшиеся выполнять приказ мрины притормозили, растерянно оглядываясь на командира – такая уверенная сила была в этом прерывающемся голосе. – Что вы дальше делать-то думаете? Драться вы умеете, не спорю, а воевать?

– Вот ты и научишь, – хмыкнул Хансен. – Мне тут шепнули – Бэзил Лазарев аж до капитана дослужился, и не где-нибудь, а в spetsure … так это называется? Что стоите, крысы? Понесли!..

Глава 5

– И я не поручусь за то, что не было и третьей волны.

– Третьей? – собеседник профессора Рэнсона скептически повёл ухом.

Жилистый, нарочито неприметный, одетый так, что определить не только род занятий, но и слой общества было положительно невозможно, мужчина этот профессору не нравился. Вообще. Впрочем, «гиксосы» не нравились никому. В том числе, возможно, и самим себе. Мигель Рэнсон дорого бы дал за то, чтобы послать своего гостя куда подальше, но увы – посылать сотрудников всесильной Жандармерии категорически не рекомендовалось. Пришлось отвечать, внутренне морщась и тщательно подбирая слова:

– Мы засекли Бэзила Лазарева и Лорана Хансена. Погружение было глубочайшим, на моей памяти такого не случалось. А где Лазарев и Хансен, там, с большой долей вероятности, и кто-то из Зель-Ройт. Не мне говорить вам, за кого вышла замуж Мария Лазарев Ордоньес. Если предположить, что моя пациентка дотягивалась до своих прямых предков – на что очень похоже – то уж парочка-то дианари там точно по родословной потопталась. И каких дианари! А это публика, не приветствующая овации…

«Гиксос» позволил себе тень самодовольной усмешки. Уж он-то был дианари. Настоящим. Можно сказать, патентованным. Другие попросту не попадали в Жандармерию.

– Вы хотите сказать, что если третья волна пришлась на кого-то из дианари…

– …то она, вполне возможно, прошла скрытно, – профессор прошелся по тесному кабинету, привычно огибая мебель и наваленные повсюду кипы распечаток. – Девушка сама может этого не осознавать, но некоторые особенности энцефалограммы…

– Еще одна личность?

– Не исключено. Или, скажем так, суб-личность.

– А физически?

Рэнсон пожал плечами и слегка нахмурился:

– Зубы уже сформировались, тут никаких изменений ожидать не приходится. Хотя сила сжатия челюстей… м-да. Зрение и, в особенности, слух обострились. Сросшиеся неправильно после детских переломов кости выправились и активно укрепляются, как и ногти, шрамы исчезли… ну, это азбука. Наблюдаются определенные изменения суставных сумок и связок, очень болезненные в силу возраста. Мышцы уплотнились, увеличилось число волокон на единицу объема. Скорость прохождения нервного сигнала возросла. Терморегуляция в пределах нормы для мрина, вот разве что…

На невозмутимой только что физиономии «гиксоса» появилось выражение острейшего интереса:

– Да?

– У нас создалось впечатление, что девушка может в случае необходимости менять плотность кожи вне зависимости от окружающей температуры. Сознательно или нет – пока трудно сказать.

Присутствующий при беседе Рой Бертуччи слегка изменил позу. Как ни старался он проделать это незаметно, продавленное кресло предательски скрипнуло, и жандарм немедленно повернулся в его сторону:

– У вас есть, что добавить, доктор?

– Пожалуй, нет. Мне просто интересно: чем этот случай, при всей его экстраординарности с медицинской точки зрения, заинтересовал Жандармерию?

«Гиксос» обворожительно улыбнулся. Точнее, это он, вероятно, думал – обворожительно. С точки зрения Бертуччи зрелище было страшноватое: золотисто-зеленые глаза остались такими же холодными и равнодушными, как на протяжении всего разговора.

Закат, пышущий жаром, ярко-оранжевый, ломился в окна кабинета, как мальчишка из уличной банды – в лавчонку: нагло, самоуверенно, не сомневаясь в собственной безнаказанности и бессмертии. Внизу, в одном из уличных каньонов делового центра, уже почти стемнело, там зажигались первые огни, и по пустеющим тротуарам растекалась последняя волна спешащих по домам клерков.

Здесь же, на верхнем этаже госпиталя, все еще царило солнце. Бледная кожа неприметного мужчины, явного выходца из северных округов, барабанящего пальцами по переплету, как будто теплела под его лучами. Но апельсиновое пламя в зрачках по-прежнему отдавало льдом.

– Своей экстраординарностью, разумеется. Мы подняли архивы и не обнаружили ни одного случая Зова после смены первого зуба. Вообще ни одного. Вы понимаете, что это означает?

– Что Лане Дитц несказанно повезло? – осторожно предположил Бертуччи.

– Отнюдь, – «гиксос» уже не улыбался. – Это означает, что никакого Зова не было. Вы и все ваши коллеги ошиблись, господа. Светлана Дитц Кронберг Ордоньес Лазарев ррат Зель-Гар была и остается никчёмой. И для её же собственного блага будет лучше, если она как можно скорее покинет планету. Желательно навсегда. Ходят слухи о Галактическом Легионе… вот и прекрасно.

– Но… – привстал было с протестующе взвизгнувшего кресла Рой Бертуччи, и рухнул обратно, придавленный брошенным уже от дверей взглядом жандарма.

– Думаю, доктор, вам небезразлично, сколько проживет ваша пациентка, не так ли? Если да, запомните: никчёма. И пусть она запомнит тоже.

Давно уже закрылась дверь. И даже самый острый слух не смог бы уловить звука удалявшихся шагов. В кабинете висела тяжелая, напряженная тишина.

– Вы что-нибудь понимаете, Рой? – выговорил, наконец, Рэнсон. Плотный лист распечатки в его пальцах быстро превращался в множество мелких неровных клочков, усыпающих стол.

– Нет, – поморщился Бертуччи. – Однако сдается мне, это было предупреждение. Или даже угроза. И к ней стоит прислушаться. Просто так эти господа не говорят и не делают ничего. Но в чём причина…

Не отвечая, Мигель Рэнсон прикоснулся к сенсору, и на развернувшемся в воздухе дисплее возникла погруженная в полумрак палата. Не лишняя предосторожность: глаза Ланы Дитц ещё недостаточно адаптировались к новым возможностям, и яркий свет был ей пока что противопоказан. Как и громкие звуки, поэтому сидящие у постели Конрад Дитц, Джеймс Рипли и Тим Стефанидес говорили шёпотом.

Бертуччи прислушался. Ну, точно: вспоминают тот полугодовой давности случай, когда Тим и Лана отправились на очередную «прогулку» на предмет проверить себя на умение выживать – и попали в кирталь.

Тихонько похохатывающий Рипли в очередной раз выражал благодарность за возможность провести внеплановые учения… что ж, сейчас и посмеяться не грех. Тогда-то было не до смеха, кирталь – та еще пакость, хорошо хоть, редко случается…

Кирталем на Алайе называли вызванный затяжными дождями в горах сход селевых потоков, сопровождающийся мощными грозовыми фронтами, напрочь глушащими любую связь. Что уж говорить о слабеньких чипах, вживленных под кожу этой развеселой парочки? Бертуччи тогда вылетел в составе одной из поисковых групп, молниеносно организованных майором Рипли. И впечатлений хватило на всю оставшуюся жизнь.

Тяжелый коптер швыряло так, словно он был детской игрушкой: атмосфера разгулялась не на шутку. Район поиска был известен весьма приблизительно – спрогнозировать, куда занесло Тима и Лану, не мог даже Конрад. Карта?! Какая, к поганым крысам, карта там, где прошёл кирталь?!

Горы… долины… безжизненный, искореженный стихией пейзаж… и вдруг: вышка! Сторожевая вышка на краю давненько заброшенного, а теперь погребенного под мутной, жутковатой смесью глины, камней и воды карьера. Когда-то здесь брали знаменитый на всю Галактику алайский углерод, идеальный компонент брони… да, вышка. И две вполне живые фигурки на ней.

Рой удовлетворенно усмехнулся: хороши тогда были оба! Грязные, как крысы… уже сухие – на то и солнце… перемазанные кровью – хвала Баст, далеко не везде своей. Хотя как они ухитрились всего-то с парой ножей на двоих завалить здоровенного хряка, потомка одичавших свиней, драпанувшего от разгулявшейся стихии, и затащить тушу на вышку, доктор Бертуччи не знал до сих пор. Опасался спрашивать. Нервы свои, не дядины.

Если уж на то пошло – с одним ножом. Второй пал смертью храбрых в процессе ликвидации проволочного заграждения, натянутого между вышками. Молодцы, что уж там: останься проволока на месте, снесло бы и её, и вышки. Не обезумевшим зверьем, так селем. За компанию.

И ведь успели же! И проволоку срубили – а напыление на клинках на что?! – и хряка подрезали. Рой даже не спрашивал – и сейчас не имел ни малейшего понятия – чья это была идея: пересидеть на верхотуре, а не пытаться убежать. Но когда торжествующе оскалившийся пилот подвел коптер к покосившейся вышке, Лана и Тим были в полном порядке.

Несколько обезвоженные – свиная кровь, все-таки, не вода – но сытые. Сырое мясо?! Баст, какие мелочи!

Обожженные солнцем, почти голые, израненные (и, кстати, довольно толково перевязанные ошметками одежды), но живые. И в ушах Роя Бертуччи до сих пор при одном воспоминании гремел восторженный рёв Дитца и Рипли: дети – да какие там дети! – справились!

– Идемте-ка, Рой, – голос Рэнсона был нарочито выверенным. – Надо поговорить с нашей пациенткой.

Участок коридора напротив входа в палату тоже был затемнен. Следовало избегать любых внешних раздражителей, к каковым причислялся и проникающий сквозь открытую дверь свет из коридора.

Хрупкая девчушка-медсестра, не сводившая глаз с установленных на низкой стойке мониторов, вскочила на ноги при виде начальства и тихонько отрапортовала:

– Всё в порядке, профессор. Показатели в пределах нормы, у пациентки посетители, наблюдается выброс эндорфинов…

– Потом, потом, – отмахнулся Рэнсон и вошел в палату. Бертуччи следовал за ним неслышной, но неотвязной тенью.

Внутри было ещё темнее, чем казалось при взгляде на дисплей. Возможно, это создавало определенные трудности для людей, к которым можно было причислить и Тима Стефанидеса. Но для Рэнсона скудное освещение отнюдь не являлось проблемой, и он едва сдержался, чтоб не поморщиться: выглядела Лана Дитц скверно.

По какому принципу выстраивал её организм очередность адаптации к новым параметрам, знал только он один, да, еще, возможно, Баст. В частности, шрамы и следы ожогов исчезли с кожи бесследно, но сама кожа ещё не подтянулась в соответствии с уплотнившимися мышцами. Да и цвет кожи… лежащая на высокой кровати девушка чем-то напоминала сейчас полураздавленную медузу.

Дети, к которым Зов пришёл вовремя, приходили в себя быстро, а тут, видимо, следовало сделать поправку на возраст. Да, Зов, Зов, и плевать на «гиксоса», Мигель Рэнсон не мог ошибиться! Но что же делать-то, а? Как минимум – не молчать. И он заговорил.

Несколько минут спустя Конрад Дитц вскочил на ноги, выматерился – от души и во весь голос – и тут же виновато умолк, увидев, как, зажимая руками уши, почти подскочила на кровати его дочь. Практически невидимый в темноте Рипли, такой же черный, как ладно сидящая на нем форма Галактического Легиона, зло оскалился, но заговорил предусмотрительно тихо:

– И что всё это означает?!

– Не знаю, – прошипел Бертуччи. – Никакой логики…

– Ну почему же? – хрипло рассмеялась Лана, и все обернулись к ней.

Рой вдруг виновато подумал, что, несмотря на многолетнее знакомство, до сих пор где-то на подкорке числит свою пациентку никчёмой. Вещью. Кем-то, кому по статусу не полагается понимать происходящее вокруг и реагировать на него.

– Всё логично, господа!

Она смотрела на собравшихся странным, чужим взглядом и говорила медленно, словно прислушивалась к чему-то, неслышному для остальных. Голос слегка просел – так мог бы говорить мужчина, пытающийся выжать из женских голосовых связок привычный тембр и интонацию.

– Любому устоявшемуся обществу нужны парии. Те, чьей участью матери пугают детишек: «Будешь плохо кушать – вырастешь никчёмой!». Да и вообще тенденция опасная.

– Ты думаешь… – подался вперед Дитц.

– А что тут думать? С каждым годом никчём рождается все больше. И все больше их выживает, и доживает до зрелости. В основном мужчин, конечно. Большинство женщин, я думаю, затрахивают до смерти ещё девчонками. Если Зов возможен в девять лет – то почему не в девятнадцать? Почему не в двадцать пять? Если смена зубов ни при чем – нас нельзя продавать и покупать, использовать в качестве живых макивар и стерилизовать, безнаказанно убивать и насиловать. Появись вдруг у никчём перспектива, кто их удержит?.. Мы ведь мрины. Неполноценные, да – но мрины. Это была угроза, джи Бертуччи, вы правы. Интересно, сколько таких «врачебных ошибок» уже «исправили» «гиксосы»?

– Мне вот интересно, – едко процедил майор Рипли, – почему, в таком случае они не «исправили» тебя?

Лана вяло отмахнулась, кривя в презрительной усмешке истончившиеся, бесцветные губы:

– Слишком много свидетелей. Ничего, завсегдатаям «Котёнка» объяснят… или закроют сам «Котёнок». Врачам – уже объяснили. Думаю, и к родителям Тима скоро наведаются. Мнение вулгов никого не беспокоит. А что касается меня…

Рэнсон вдруг подошёл вплотную к изголовью кровати и негромко, но предельно отчетливо поинтересовался:

– А кто сейчас говорил? Лана Дитц или… или Арон Крессар?

Улыбка девушки была такой же чужой, как интонации:

– А так ли это важно, профессор? Хотя… вы ведь проговорились этому типусу, верно? Ох, джи Рэнсон… мне бы в ваш мир… такой безопасный, такой надёжный… да кто ж пустит?

У Рипли лопнуло терпение. Коротко, но весьма энергично высказав свою точку зрения, он затребовал в палату принтер, и пять минут спустя Лана поставила подпись под контрактом Галактического Легиона. То же сделал и Тим. А еще через час у дверей палаты уже сидели два легионера, получившие приказ никого не впускать, кроме присутствующих здесь. Причем врачей – «Извините, профессор!» – только в сопровождении.

Те двое суток в клинике, на которых настаивал Рэнсон, свежеиспеченному кандидату в рядовые предстояло провести под охраной. А потом – перелёт с тремя пересадками сначала до сборного пункта, потом до тренировочного лагеря. Дорога, по мнению старика, должна была дать девушке время хоть как-то прийти в себя, раз уж оставаться на планете ей не следует.

Конечно, весёлого мало: сейчас новобранцев принимал только лагерь «Сан-Квентин»[5], само название которого знающему человеку говорило о многом. Но задерживаться на Алайе Лане не стоило. А «Сан-Квентин»… да пусть будет «Сан-Квентин», черт с ним. В конце концов, и Дитц, и Рипли начинали свою карьеру легионеров именно там – и ничего… справится, тем более на пару с Тимом. Впору пожалеть курсантов и инструкторов…

– Тяпнем, детишки?

«Детишки» в лице Тима и Ланы переглянулись и синхронно покачали головами. Это было не первое предложение со стороны капрала Шольца, и, можно держать пари, не последнее, благо – благо ли? – лететь до сборного пункта лагеря «Сан-Квентин» оставалось ещё не меньше суток. То, что ему постоянно отказывали, престарелого выпивоху нисколько не смущало, разве что голос раз от разу становился всё более недоуменным, а сопение – все более обиженным.

Что ж, в Легионе хватало и таких. Исполнительных, но безынициативных. В целом неглупых, но твердо уверенных, что думать должно начальство. Незаменимых в случае необходимости выполнить от сих и до сих простую и ясную задачу – к примеру, сопроводить завербованных новобранцев до сборного пункта. Не умеющих или не желающих развиваться. Не помышляющих о карьере. Получающих капральские лычки исключительно по выслуге. В меру вороватых, в меру пьющих. Не представляющих своей жизни на гражданке и тихо тянущих до пенсии.

С Шольцем Лана и Тим были знакомы давно, и почти так же давно решили для себя, что вывернутся наизнанку, но такими не станут ни за что. Во всяком случае, так было. Сейчас Лана уже не была уверена, что знает, о чём думает Тим. Могла лишь ручаться, что ситуация, когда к ней Зов пришел, а к Тиму – нет, казалась вопиющей несправедливостью не только ей.

С каждым днем, прошедшим после её выписки из клиники, старый приятель, парный «клинок» и, если уж на то пошло, первый мужчина, с которым она спала по доброй воле, становился всё более замкнутым. Проклятый Зов – ну кому он был нужен-то? – разом изменил расстановку ролей, сделал Тима нелепым в ипостаси опекающего, рвал в клочья детскую дружбу. По праву гордившийся собой Тим вдруг оказался в ситуации, когда дотянуться до подруги не мог по определению, и уж конечно, не испытывал по этому поводу ни малейшего восторга.

Иногда Лане хотелось, чтобы всё стало, как прежде, лишь бы вернулась привычная легкость отношений. Однако не часто, нет. Стыд за мимолетность сожалений порой жёг щеки, но что поделать? Ей нравилось быть такой, какой она стала – а ведь, судя по всему, трансформация всё ещё продолжалась. Да, не так бурно, как в первые несколько суток, но практически с каждым прожитым часом девушка узнавала о себе что-то новое – и, как правило, приятное.

Было, разумеется, и то, что её не устраивало. Время от времени она ловила себя на жестоких, циничных, пренебрежительных мыслях. Не своих мыслях – так ей казалось. Но как управляться с засевшими в мозгу чужаками, она пока не знала. И то, что она могла в любой момент аргументировано доказать небезупречность (и это еще мягко сказано!) тех, кого до сих пор знала лишь из курса истории Алайи, пока что не слишком радовало.

Неприятными личностями оказались предки. Совсем непохожими на героев, воспетыми биографами и романистами. И сколько ни говори себе, что прекраснодушные идеалисты не смогли бы сделать то, что сделали Бэзил (Василий, вообще-то; Бэзил ему не нравится) Лазарев, Лоран Хансен, Арон Крессар и остальные, суть от этого не меняется.

Хуже всего было то, что сии неординарные персоны (или персонажи) задались, похоже, целью перекроить далёкую пра-пра-пра… и так далее внучку по своему образу и подобию. Лана, привыкшая за годы жизни с Конрадом к тому, что её мнение уважают или, как минимум, прислушиваются к нему, сопротивлялась изо всех сил. Знать бы ещё, чему конкретно и как именно сопротивляться… родовая память, ха! Что-то она ни разу не слышала о таких эффектах. Или всё дело в том, что Зов накрыл её уже почти взрослой? Ладно, поборемся. Будут тут указывать всякие… ну и что, что знаменитые?!

О победе говорить покамест не приходилось, но тот, кого она воспринимала как Арона Крессара, начал, кажется, видеть в ней достойного противника. С изрядной долей высокомерия, а всё-таки. Так себе завоевание: то, что легендарный дианари перестал действовать нахрапом, наверняка говорило не об отступлении, а о смене тактики. Что ж, тем интереснее. Конрад любил повторять: «Противник лучший учитель, нежели союзник. Чем меньше снисхождения – тем лучше результат».

Разберемся, па. Презирать ТЕБЯ я не позволю никому. Я верила тебе всю свою новую жизнь – поверь и ты мне. Договорились?

Сброд. Впрочем, как обычно. Можно было бы и привыкнуть. Как и к тому, что в отсутствие сержанта одной их главных тем разговора для новобранцев становится этот самый сержант. Привыкнуть-то можно, но даже привычка не отменяет раздражения от того, что видят намозоленные глаза и слышат многострадальные уши. Ну вот, опять. Надоели. Поглядеть, что ли, ещё раз характеристики?

Сидящий в крохотной комнатенке, пышно именуемой кабинетом, сержант Коломи был твердо уверен, что испохабленной для простоты произношения фамилии более чем достаточно. А потому в довольно резкой и не всегда цензурной форме настаивал на том, чтобы его имя не коверкали (никаких Джонов, Айвенов или, упаси Господи, Жанов!). Правда, от осинки не родятся апельсинки, и не всякий язык можно правильно заточить, хоть ты разорвись. А уж когда речь идет о новичках… хорош злиться, друже. Когда еще они получат – если получат – право обратиться к тебе по имени! А то, что некоторые щенки из тех, кто помоложе, во весь голос пищат «этот Айвен!» – это от бравады. Себя вспомни на сборнике.

Сержант отрубил просмотр присланных вербовщиками данных и снова переключился на общую зону. Вылет через час, и только дурак скажет, что это всего ничего. Когда речь идет о новобранцах Легиона, каждая секунда на счету. Сброд, да. Хотя… вот интересная, пожалуй, парочка. Всё не так. Абсолютно всё, начиная с одежды.

Первый комплект формы Легиона выдавался рекрутам ещё на вербовочных пунктах. Но делалось это исключительно ради того, чтобы придать толпе новобранцев хоть какое-то единообразие. Естественно, старый армейский принцип «Есть два размера – слишком большой и слишком маленький» цвел пышным цветом. Не говоря уж о том, что форма была… гм… «второго срока службы». И, к примеру, шейные платки доставались далеко не всем. Точнее – почти никому.

Но двое алайцев (где вообще эта чертова Алайя?!) щеголяли идеально подогнанной новешенькой амуницией. Причем качество оной явно выходило за рамки того обмундирования, которое получали кандидаты в рядовые по прибытии в «Сан-Квентин». Одни ботинки чего стоят! А кепи? Где они их взяли-то, какой вербовщик держит в заначке то, что можно выгодно загнать?

А коммуникаторы? Сам Коломи пока лишь приглядывался к комплекту «Зет десять», поскольку эта хреновина, формально числясь стандартом, выдавалась только офицерам. Все остальные должны были покупать «десятку» за свои кровные, если уж так приспичило шикануть. Приспичивало далеко не всем: дорого. И видеть матовые черные браслеты на запястьях (и кольца в ушах) новобранцев было невыносимо до изжоги.

Кроме того, алайцев чипировали – а вот это уже не лезло ни в какие ворота. Не сам факт, нет. Но полный «сержантский» чип Легиона, отслеживающий не только местонахождение, но и физическое состояние объекта…

Так мало этого! Форма, коммуникаторы… больше всего сержанта-инструктора Коломи смущали баулы алайцев. Точнее, не сами баулы, при всем неподобающем курсантам качестве, а то, что стандартные продолговатые чехлы на них явно не были пустыми. Откуда у юнцов, завербованных в какой-то Тмутаракани, взяться спатам?!

Каждый фактор по отдельности значил не так уж много, но вот все вкупе…

Итак, имеем: новая, подобранная по размеру форма; «штатные», но весьма дорогие коммуникационные сеты; чипы; мечи. И при этом, если верить сопроводительным документам, по восемнадцать земных на нос. Дети кого-то из ветеранов? Это объясняло бы многое, если не всё, но почему, в таком случае, «Сан-Квентин»? Почему не «Остролист», не «Сталь», не «Джомолунгма»? Почему, в конце концов, не офицерская школа?

Да, с девкой проблемы, она даже по стойке «смирно» ухитряется стоять так, что встаёт как минимум у половины окружающих мужиков. По той самой стойке. И мордашка расписная, хрен отмоешь (сержант попробовал и не преуспел), «родовые знаки», видите ли. Кошка кошкой. Куда такую в офицеры… но парень-то?!

Кстати, о девке. Фамилия явно немецкая, а вот у неё как раз никаких проблем с произнесением имени «Иван» не возникало. Коломи хохмы ради решил запустить проверочку. И обломался по полной программе. Иннокентий? Пожалуйста. Степан? Никаких вопросов – и никаких «Стефанов» или «Стивенов». Федор? С нашим вам удовольствием, Теодор и рядом не мелькнул. Более того, после стандартного «Разрешите обратиться?» она поинтересовалась, как на самом деле произносится фамилия сержанта. И «Коломиец» в её исполнении прозвучал на «ура».

А уж то, что она завернула (по-русски!) в «дружеской» беседе с попробовавшим подкатиться обломом лет тридцати с Дубны, и вовсе заслуживало самого глубокого уважения. И столь же глубокого недоумения: откуда?! Ведь лексикон-то какой специфический! И акцента ноль! Ну не могла она служить там, где так выражаются, это-то Коломиец знал совершенно определенно: сам служил. Когда-то.

Так, а это что ещё такое?! Кажется, пора вмешаться… ох, Ваня, говорила тебе мама – думать вредно, на работу опоздаешь…

Когда сержант-инструктор влетел в общую зону, безобразие уже прекратилось. Ну, почти. Рекрут – тот самый, с Дубны – с изрядно разукрашенным (пожалуй, слегка обожженным) лицом и безвольно повисшей правой рукой, выворачивался из захвата трёх или четырёх подельников. На абсолютно невредимую Дитц хватало одного Стефанидеса. С заметным трудом, но хватало.

То, что на каком-то варварском диалекте рычал парнишка, сержант понимал с пятого на десятое, но, кажется, мелькнули «гауптвахта» и «зачем?». Неглупый малец, соображает. Интересно, дальше-то сообразит?

– Что здесь происходит?!

Ага, распались, стоят порознь.

– Сэр, рефери Стефанидес, сэр! Учебный рукопашный поединок, сэр!

Ну-ну. Молодец, выкрутился. Кстати, неплохой материал для курсант-капрала. А то и курсант-сержанта. Намекнём, кому надо, кадры решают всё.

– Лифарев, что у вас с лицом?

– Сэр, курсант Дитц, сэр! – а девку, кстати, никто не спрашивал. – Тренировочное занятие по взрывному делу! Недостаточное соблюдение техники безопасности! Больше не повторится, сэр!

Коломиец, пожалуй, поверил бы. Если бы собственными глазами не видел, как громила Лифарев полез в сумку этой самой Дитц и получил прямо в рожу заряд чего-то достаточно безобидного, но крайне унизительного.

– Лифарев?

– Сэр, так точно, сэр!

Ха! А вот это уже интересно. Ну, в том, что эти двое отмажутся, Иван Коломиец практически не сомневался. Но чтобы массивный и на вид категорически туповатый Лифарев срубил фишку… не ожидал, да. Не ожидал. Зря, кстати, не ожидал-то.

А, пожалуй, не такой уж и сброд…

Всё было плохо. Решительно всё.

И самочувствие – Конрад Дитц вдруг почувствовал себя почти дряхлым. И окружающее пространство – пустота в доме давила, не давала дышать; мягкой, но тяжелой лапой сжимала сердце.

Руди, всегда спокойно относившийся к отлучкам Ланы, повадился лежать на пороге ее комнаты, уставившись на колонку, с которой исчезла статуэтка Баст, и тихонько поскуливая. В глазах преданного пса стыла та же тоска, которая превращала отставного легионера в никчёмную (проклятое слово!) развалину. А ведь всего неделя прошла с тех пор, как его девочка, чмокнув отца в – тогда – чисто выбритую щеку, запрыгнула в кар, которому предстояло доставить её и Тима в космопорт.

И вроде бы всё правильно. Дети растут и покидают гнездо. Ты же знал, что не навсегда Лана останется в этом доме? Рано или поздно, так или иначе, но она должна была уйти. В Легион, в семью мужа, в свободный поиск своей судьбы… что же ты плачешь, старый дурак?

Ехидное дребезжание коммуникатора бесцеремонно вклинилось в невесёлые размышления Дитца. Первой его мыслью было содрать кольцо с уха, а браслет – с запястья, и утопить оба девайса в лохани для полива, той самой, в которой (кажется, еще вчера!) отмокала избитая девчонка. Впрочем, это было бы слабостью, а слабостей сержант, по собственной воле не ставший офицером, себе не позволял.

– Да! – предельно неприветливо буркнул он. Номер был незнакомым, и изображать вежливость Зверюга не собирался.

– Джи Дитц? Мигель Рэнсон.

Ого, да это же проф! Нет уж, этому котяре Зверюга хамить не станет. Потому, хотя бы, что если бы не он – не отъезд Ланы был бы сейчас причиной дурного настроения. В этом мире поправимо всё, кроме смерти, и именно Рэнсон не позволил случиться непоправимому.

– Слушаю вас.

– Могли бы мы встретиться, джи Дитц? Нет-нет, с Ланой – я уверен, как врач – все в порядке, но… мне нужна ваша помощь и…

– Никаких проблем, джи Рэнсон. Где и когда? Я у себя дома, мне понадобится некоторое время… – чёрт, в таком виде на люди не покажешься!

Конрад, вполуха слушая указания пожилого медика, уже метался по дому. Гель для депиляции… чистый комбинезон (целая стопка в шкафу, дочка постаралась)… рубашка… кажется, все.

Три часа спустя Дитц вполне неторопливо (а на самом деле – нетерпеливо) прогуливался по зоопарку Лазарева. Каникулы были в разгаре, и дорожки между просторными вольерами заполняли полчища ребятишек. Здесь, в Округе Зель-Гар, школьные вакации были привязаны к сельскохозяйственному циклу: на время посевной и уборочной, отёла и стрижки овец детей распускали по домам. Но надо же и развлекаться?

Наконец на краю крохотной площади, заставленной автоматами с прохладительным и лотками с немудрящими игрушками, показалась знакомая сухопарая фигура. Конрад лениво встал с уютной скамейки, приветственно махнул рукой и, повинуясь почти незаметному движению брови (и уха, конечно), направился к боковой аллее.

Благодушное выражение слетело с лица Рэнсона мгновенно, стоило лишь уйти от многолюдья.

– Что-то с Ланой? – Дитц даже не пытался скрыть беспокойство. Трехчасовой давности заверения Рэнсона его не убедили.

Старый врач поморщился, но ответил вполне учтиво:

– С вашей дочерью всё в порядке – если она, как мне сообщили, покинула Алайю.

– Покинула, – скривился Конрад. – И Тим вместе с ней.

– Это хорошо, – кивнул профессор. – Я взял на себя смелость снабдить майора Рипли медицинскими рекомендациями относительно этого юноши. Надеюсь, в этом вашем тренировочном лагере их примут к сведению. Кто знает, что, где и когда может произойти?

Дитц прищурился. В голове, только что занятой сумбурными мыслями, стремительно прояснялось.

– Рекомендации относительно Тима? Вы думаете, что?..

– Мяты, джи Дитц? – взгляд Рэнсона решительно противоречил светской небрежности тона.

Предложение мяты означало предложение дружбы, это-то отставной легионер успел усвоить.

– Возьмите всё.

Конрад принял брикет и мысленно приподнял брови: вес затянутой в тонкий прозрачный пластик упаковки был НЕПРАВИЛЬНЫМ. Не слишком, но все-таки.

Рэнсон смотрел прямо в глаза Дитца, так смотрел, что Конраду не оставалось ничего другого, как спрятать брикет в карман комбинезона.

– Я немолод, – говорил между тем Рэнсон. – Присядем?

Старик повёл рукой в сторону ближайшей свободной скамейки. Не было ничего удивительного в том, что она не привлекла никого: в этот жаркий день люди и даже мрины предпочитали отдыхать в тени, а эту деталь парковой архитектуры какой-то умник установил на самом солнцепеке.

Тема разговора… выбор места… неправильный – хоть стреляйся! – вес коробочки с мятой… ох, нечисто дело.

– Повторяю, я стар. Не знаю, сколько мне осталось и вовсе не уверен, что мой конец будет естественным. Смерти я не боюсь, я боюсь бесполезной смерти… – негромко, едва шевеля губами, но предельно жестко говорил Рэнсон. Голову он держал так низко, что считать сказанное не смог бы ни один наблюдатель. – Там, в паре кусочков – кристаллы. Я прошу вас, джи Дитц, сберечь их. На них все данные по Зову Ланы и те сведения относительно необъяснимых смертей никчём, которые мне удалось раздобыть.

– Много? – так же тихо, втянув голову в плечи, поинтересовался Конрад. Со стороны могло показаться, что на солнышке греются два усталых старикана, чью кровь выстудил почтенный возраст. Но – только со стороны.

– Много, – едва заметно кивнул мрин. – Даже если учесть, что смерти никчём сплошь и рядом регистрируются постольку-поскольку. Не говоря уж о том, что, как мы видим из конкретного примера, Зов в сравнительно зрелом возрасте дает не самую типичную симптоматику. Рядом с Ланой оказались Рой Бертуччи, который понял, что происходит, и несколько марсари, умеющих сознательно управлять своим теплообменом. Вашу дочь сумели поддержать до прибытия «скорой помощи» – а к скольким её даже не вызывали?

Врач немного помолчал и, хлопнув себя по костлявому колену, нелепо выпирающему из штанины потрепанных шортов, почти прорычал:

– Сохраните информацию, джи Дитц. Когда-нибудь – я уверен в этом – разум восторжествует над косностью и подозрительностью. И тогда моя, возможно – последняя, работа очень пригодится.

Отставной легионер кивнул, поднялся на ноги и протянул руку мрину. Пожатие Рэнсона было крепким, ногти, такие же, какими стали совсем недавно ногти Ланы, царапнули тыльную сторону ладони Дитца. Еще один кивок, пристальный взгляд глаза в глаза, и два старика разошлись в разные стороны.

Несколько дней спустя в местных новостях сообщили о пожаре в лаборатории знаменитого ученого Мигеля Рэнсона. Сообщение сопровождалось некрологом: при пожаре погибли сам профессор и его ученик и друг Рой Бертуччи. А Дитц, вернувшийся с базы «Лазарев», на которой теперь проводил почти всё свое время, обнаружил, что в его отсутствие в дом вломились.

Руди лежал на террасе – там, где его настиг выпущенный кем-то дротик с парализатором. Будь он проклят, этот «кто-то» – доза была рассчитана, похоже, на слона, и сердце верного друга не выдержало. Жилище семьи Дитц неизвестные (действительно неизвестные; вся аппаратура слежения вышла из строя) визитеры перевернули вверх дном.

Похоронив пса, Конрад окончательно перебрался на «Лазарев». Он был совершенно уверен, что те, кто это сотворил, ничего не нашли. Имелся у отставного сержанта один адресок. И именно на него на следующий день после встречи с Рэнсоном ушла посылка, пролежавшая до отправки в сейфе майора Рипли. Посылка ушла с курьером Легиона, и адресат подтвердил получение.

Глава 6

– Надоели они мне.

В полном бесконечного терпения (на такой должности и не захочешь, а научишься!) голосе майора Гопала, командующего тренировочным лагерем «Сан-Квентин», звучали совершенно несвойственные ему раздраженные нотки. Смуглое, почти квадратное лицо потемнело еще больше, черные как смоль волосы, казалось, вот-вот заискрят. Знающему человеку этот набор говорил о том, что майор в ярости.

– Сэр? – сержант-инструктор Коломиец мастерски сделал вид, что выведенные на большой – во всю стену – дисплей данные его нисколько не интересуют и вообще не имеют никакого отношения к чему-то мало-мальски значительному.

По кабинету командующего тренировочным лагерем разливалось блаженное тепло, о котором оставалось только мечтать бедолагам-курсантам. Снег уже сошёл, но налетавший с гор ветер блестяще справлялся с тем, что считал своей главной задачей: пробирать до костей.

Алайцев – да еще и уроженцев приэкваториального пояса планеты – сержанту было откровенно жаль. По крайней мере, Стефанидеса. Дитц вообще, кажется, на холод не обращала никакого внимания. Чёрт, да у неё даже мурашки ни разу не появились! Почему в первую очередь Иван подумал об этих двоих? Ну, это же очевидно!

– Стефанидес и Дитц. Айвен, – а ведь на командующего и не наедешь… – они же придуриваются! Всегда в первой десятке, но первые – никогда. Ну ладно Стефанидес, хотя и этот чёртов кошак должен был бы… но Дитц?

– Сэр?!

Майор Гопал привольно развалился в огромном кресле, явно рассчитанном на человека как минимум вдвое больших габаритов. Командующий вообще любил все большое – чтобы понять это, достаточно было взглянуть на мэм Гопал.

– Она же мрина. То, что вы пытались отмыть, действительно не косметика, а пигментация кожи, свидетельствующая о полноценности с тамошней точки зрения. К чёрту то, что она пошла в Легион, а не в свою армию. Мало ли… все мы не святые. Хотя уж майор Рипли сделал бы пометку, будь там хоть какие-то проблемы с законом. Вербовщиком-то был он сам, кому и знать… да. Мрина должна быть быстрой и сильной. А это что?!

– Сэр, но…

– Вы пробовали её в фехтовании?

– Плановая проверка навыков фехтования назначена на сегодня, сэр.

– Хорошо. Только втолкуйте, что хватит уже изображать хрупкую мисс и считать всех окружающих кретинами! Вы же это умеете, Айвен – так действуйте! И, кстати, повторите тест на вождение. Для обоих. Не на треке, а на полигоне. При полной загрузке. С той же установкой: не валять дурака. Все материалы – мгновенно мне. Свободны.

Коломиец украдкой пожал плечами и ретировался со всей возможной скоростью – пока в голову начальства не пришла еще какая-нибудь светлая идея.

«Надоели! Придуриваются!». Можно подумать, он не заметил!

Нормальные рекруты лезут из кожи вон, дабы продемонстрировать собственную крутизну… что ж, давно уже следует признать: Стефанидес и Дитц НЕ нормальные. Либо же нормальные – но чётко усвоившие приказ (чей?) не отсвечивать.

Причина, как думал Коломиец (и имел некоторые основания полагать, что думал правильно), крылась в изначальном неравенстве физических возможностей мринов и тех, кого они называли «вулгами». Если эти двое знают (откуда, кстати?), как быстро и необратимо комплекс неполноценности перерастает в ненависть…

Но ведь есть дисциплины, где от подготовки зависит куда больше, чем от возможностей, как таковых.

Значит, фехтование и вождение. Да, пожалуй. Вот сегодня и займёмся.

Франсуа Рамбаль, весьма гордившийся прозвищем «Косарь», с брезгливым равнодушием разглядывал куцую шеренгу. Да, проверять на способность держать спату за нужный конец будут всех. Но конкретно эти пятеро заявили, что умеют фехтовать. И, таким образом, нарвались на сержанта Рамбаля. Остальных можно сбросить на Вайнхольда и тех из курсантов, кто потолковее. А вот заниматься «умельцами» придется старшему из инструкторов. Что ж… много времени это не займет. Даже жаль: подземный зал, оборудованный симуляторами пространства, нравился Рамбалю.

Первый. Риган. Враньё, конечно. Джентля видно за милю, а значит, имя всяко чужое. Высокий, статный. Лет тридцать – а может, и шестьдесят, такие подробности инструкторам не сообщают, а по морде хрен поймешь. Светлые пятна на загорелой коже там, где еще недавно были усы и бородка. Точно, джентль, вон как ноги ставит. Ну-ну. Добро пожаловать в Легион, братишка. Позже потолкуем, если будет о чём.

Второй. Сингх. Круглощекий при общей худобе, кожа почти черная, волосы черные без всяких «почти», а глаза такие светлые, что и не разберешь, серые они или голубые. Возраст неопределим, совсем. Ох, и намешано ж в тебе кровей, всяких и разных! Что-то ты, безусловно, умеешь, но спата для тебя непривычна. Ничего, задатки есть, а остальное подтянем.

Третий. Гендерсон. Светлый шатен, кровь с молоком, футов пять на добрых двести пятьдесят фунтов. Даже не квадратный – кубический. Про таких говорят: ни обойти, ни перепрыгнуть. «Тяжеляк», без вопросов, к стандарт-гравитации начал привыкать, но движения пока слишком размашистые. Да уж, под такой размах попадешь – собирать кости придется по крупинкам. Парень, полегче, спата – не дубина и не топор! Эх, двуручник тебе в лапищи – цены бы не было!

Четвертый. Стефанидес. Вот уж враньё – так всем враньям враньё. Какой из тебя, дурень конопатый, грек?! Что-о?!!

– Повтори, – Рамбаль решил, что у него начались глюки, и чуть было не пообещал себе завязать с местной пародией на коньяк. Вон, уже мерещиться начало чёрт знает что!

– Сэр, сержант Коломи настаивает на том, чтобы мы…

– Эту часть я понял. А вот что там насчет «коридора»?

– Сэр, для полноценной демонстрации нашей с Дитц подготовки нужны вирт-комбезы, «коридор», работа в паре и больше одного противника, – невозмутимо отчеканил Стефанидес.

Кажется, коньяк ни при чём.

– Обнаглел, щенок? – холодно усмехнулся Рамбаль.

Простоватая физиономия парнишки начала наливаться дурной кровью, веснушки почти исчезли на общем фоне. Девчонка Дитц, напротив, побледнела так, что золотистые стрелки у глаз вспыхнули огнем.

– Сэр, разрешите обратиться?

– Валяй.

– Мы, мрины, состоим в прямом родстве с кошачьими. Любое сравнение с собаками и грызунами оскорбительно.

– И что? Ты предлагаешь мне придержать язык, сучка?

Девица приятно удивила Рамбаля. Она НЕ взорвалась.

– Никак нет, сэр. Я предлагаю вам отказаться от этих определений в том случае, если мы со Стефанидесом хорошо себя проявим.

Ах, так? Ну-ну…

– Денди? Бросай своих недотеп и дуй сюда. Прихвати четыре вирт-комбеза. Кажется, намечается веселье.

В ожидании напарника Рамбаль прикидывал, что следует предпринять, чтобы и спесь сбить с нахальных юнцов, и (если вдруг они действительно хоть чего-то стоят) не расхолодить. Детишки ведь совсем, а юность обидчива и быстро переходит от самоуверенности к самокопанию и самоуничижению. Перегнёшь палку – ещё, чего доброго, решат, что никуда не годятся и не будут годиться никогда. Выправлять потом замучаешься. Бывали у Рамбаля такие случаи. У всех инструкторов бывали.

Что-то казалось сержанту неправильным, и он никак не мог сообразить, что же его настораживает. В дверях зала уже появился Вайнхольд в сопровождении двоих «вылетных» курсантов, тащивших комбезы (как же, станет Денди напрягаться!), когда до Рамбаля, наконец, дошло. Всё время, пока он возился с первой тройкой, Дитц и Стефанидес пристально следили за каждым его движением и что-то обсуждали. Если, конечно, можно назвать обсуждением короткие переглядывания и скупые жесты. Ха, кто тут кого экзаменует?

– Облачайтесь! И ты, Денди, тоже, тут кое-кто хочет поработать двое на двое.

Еще один повод для приятного удивления. Девчонка Дитц и не подумала искать, где бы переодеться. Прятаться за Стефанидеса или поворачиваться спиной к присутствующим тоже не стала. Просто выскользнула из защитного комбинезона, проигнорировав глумливые комментарии «вылетных», и принялась натягивать вирт. Неплохая, кстати, фигурка у девчонки. Ладная. И мышцы при ней, и сиськи – насколько можно судить ввиду защитного лифчика. Рамбалю нравились такие, да и в «Сан-Квентин» женщины-курсанты попадали не слишком часто. Поболтать, что ли, вечерком? В приятной (приватной) обстановке?

Одевается, кстати, привычно, вот ведь что самое любопытное! И Стефанидес не отстает… кажется, будет не скучно.

В отличие от обычных защитных, вирт-комбезы были прошиты густой мелкоячеистой сетью датчиков и имитаторов, позволяющих оценить степень поражения и изменяющих подвижность в зависимости от полученной «раны». Настроить их можно было как угодно – от голой кожи до скафандра полной защиты. С соответствующей гибкостью сочленений и, разумеется, весом. Малышня хочет «коридор»? Тогда, пожалуй, стоит подключить типовой «абордажник».

Ага, уже готовы. Быстро они, однако. Стоило, пожалуй, засечь время – похоже, норматив выполнен. Всё интереснее.

Рамбаль ткнул нужный сенсор, и из пола поднялись стены «коридора», дающие стандартную ширину корабельных переходов. Непрозрачные изнутри, снаружи они были сплошным дисплеем, дающим возможность наблюдать за происходящим. Уйма камер и микрофонов вела перманентную запись.

– Время – три минуты. Начали!

Франсуа Рамбаль удивился. Снова. Вот только оценивать степень приятности удивления ему было некогда. И Вайнхольду, кажется, тоже.

Стефанидес атаковал с бездушной рачительностью кузнечного молота – Рамбаль видел такой в фильме о старинных ремеслах. Атаковал строго по центру коридора, и это не должно было давать Дитц пространства для маневра. Не должно. Вот только никто, видимо, не потрудился сообщить проклятой кошке, что места ей недостаточно. И её спата мелькала то справа, то слева от Стефанидеса снопами летящих из-под молота искр.

На стороне слегка опешивших поначалу, но тут же собравшихся инструкторов был опыт. На стороне курсантов – молодость, задор, и непонятно откуда взявшаяся техника. Как ни странно, желания доказать не ощущалось, а значит, не было и навязанных этим желанием промашек. И Рамбаль вдруг понял, что обороняться они с Вайнхольдом могут, причем вполне успешно. А вот гонять испытуемую парочку в хвост и в гриву, как предполагалось изначально, не получается. Не получается, и всё. Хоть ты тресни. Датчики фиксировали точки и степень поражения, но сделать с молодежью что-то, по-настоящему основательное, не выходило. Тем более что поражения были обоюдными.

До конца условленных трех минут оставалось секунд двадцать, когда возникли проблемы и с обороной. Дитц вдруг метнулась вперёд, упала навзничь, каким-то чудом избежав радостно ринувшихся навстречу клинков инструкторов, и уже в падении перевернувшись на бок. Используя стену «коридора» как опору для спины, она пролетела мимо замешкавшегося Вайнхольда, заплела его ноги своими, внезапно оказавшаяся в левой руке спата мелькнула серебристой рыбкой… и Рамбаль остался один. Денди был «убит».

Гонг прозвенел как нельзя более вовремя. Стены «коридора» скрылись в пазах пола.

– Ого! – прохрипел широко улыбающийся Вайнхольд, стягивая с головы капюшон.

– Ага! – в тон ему отозвался Рамбаль, смахивая со лба капли разъедающего глаза пота. – Ладно, Кошка… не то, чтобы у нас был уговор, но признаю – молодцы. От меня вы больше ничего неподобающего не услышите.

– Косарь?

– Все в норме, Денди. Видишь ли, эти отморозки – коты, и не любят, когда их сравнивают с собаками и крысами. Хотели, чтобы я с этим завязал, если хорошо себя проявят. Что скажешь?

– Вист! – решительно кивнул Вайнхольд. – Заслужили.

Хорошая штука – гордость. Более чем правильная для командующего тренировочным лагерем. Особенно таким, как «Сан-Квентин». На этой собачьей должности поводов для гордости появляется не так уж много. Так что хрупкую красотку надо холить, лелеять и всячески оберегать. Но сегодня майор Гопал решил поступиться своей гордостью. И пускай капризуля обижается, сколько влезет. Не до неё сейчас.

– Майор Рипли? Приветствую. Майор Гопал, тренировочный лагерь «Сан-Квентин».

Похоже, гордостью следовало не просто поступиться. Её надо было безо всяких околичностей оставить дома – чтобы не шипела сейчас при виде насмешливых искорок в глазах командующего базой «Лазарев».

– Доброго времени суток, коллега! Чем могу быть полезен?

Еще и издевается…

– Майор…

– Джеймс. Можно просто Джимми.

– Я – Падма, – Гопал пожевал губами и выпалил: – Джимми, ты мне кого прислал?!

Кабинет командующего алайской базой заливало солнце. За попавшей в рамку гиперсвязи частью окна горячую даже на вид землю покрывала выгоревшая, но всё еще густая растительность. Гопалу стало завидно. Идущий третий час ледяной дождь мог бы превратить «Сан-Квентин» в сияющую (пусть даже холодную) драгоценность – если бы не закрывающие небо тяжелые тучи и быстро сгущающаяся темнота. Откровенная усмешка Рипли хорошего настроения тоже не добавляла.

– Падма, ты же знаешь правила, – с лицемерным сочувствием, нарочито растягивая слова, произнес Рипли. – Прошлое легионера – его личное дело.

– Правила я знаю, – прошипел Гопал.

– Ну и в чём тогда дело?

– Чего я не знаю, так это чего мне от них ждать ещё – помимо скандала.

Рипли резко посерьезнел.

– Скандала? Какого, к чёрту, скандала? – он покосился куда-то за рамку, вопросительно приподняв бровь. Бровь явно предназначалась не Гопалу. – Хорошие ребята, скандалить по идее не должны… разве что морду набить кому-нибудь особо ретивому, так это дело житейское.

– Да чёрт с ними, с мордами, – Гопал вдруг почувствовал, что устал. – Скандалят не эти твои котята – сержанты скандалят. Из-за них. Кто заберёт к себе, какая будет специализация и всё такое. Девчонка сегодня в «коридоре» уделала инструктора по фехтованию. На предмет исключить из его лексикона слово «щенки» в их с парнем адрес.

– В каком режиме уделала?

В рамке связи появился, закрывая умиротворяющий вид из окна, седой легионер весьма преклонных лет. В неожиданно молодых глазах горел нетерпеливый интерес. Который прямо-таки ХОТЕЛОСЬ удовлетворить. Во избежание.

– Стандарт-абордаж.

Седой переглянулся с Рипли, две ладони – светлая стариковская и молодая черная – сошлись в торжествующем хлопке. Гопал приуныл окончательно. Чёрта с два ему что-то скажут. А если даже и скажут, то… додумать он не успел.

– Майор Гопал, – тон Рипли стал официальным. – Разрешите представить вам сержанта-инструктора Конрада «Зверюгу» Дитца. Старший сержант Дитц вышел в отставку после сорока пяти лет службы в Легионе, однако решил вернуться – теперь, когда его дочь Лана отбыла…

– …в лагерь «Сан-Квентин», – понимающе кивнул повеселевший Гопал. – А парень?

– Тим Стефанидес тренировался вместе с Ланой, – прогудел Дитц.

– Ясно. О причинах выбора лагеря не спрашиваю. Почему себе не оставили, тоже. Но думаю, полный курс вашим птенчикам ни к чему. Уже, да?

– В общем и целом. Хотя я бы на вашем месте месяца полтора их все-таки подержал. Для общего вхождения в ритм.

– Эээ… извините, сержант, но – как долго?

– Шесть земных лет, – ухмыльнулся понявший вопрос Дитц.

– Угу. Полтора месяца… пожалуй. А потом я кое с кем свяжусь. Нечего им без толку в лагере болтаться.

Ещё какое-то время ушло на раскрытие некоторых подробностей. Выяснилось, в частности, что на базе «Лазарев», не обладающей оборудованием тренировочного лагеря, «коридор» попросту собрали из металлопластовых щитов. А роль полигона не без успеха играл заброшенный шахтёрский поселок, арендованный Рипли за сущие гроши. Что ж, в находчивости командиру «Лазарева» не откажешь. Как и в везении по части контингента. Во всяком случае, на восхитительно элегантный вальс двух «Саламандр» среди полуразрушенных домов и рудничных отвалов хотелось посмотреть не только в записи.

Распрощавшись с Рипли и Дитцем, Гопал ещё немного подумал, и направился в бар для сержантов и офицеров. Что-то подсказывало ему, что как раз там происходит сейчас самое интересное.

Чутьё не подвело майора Гопала. Офицеры, сержанты-инструкторы и полулегально примкнувшие к ним курсант-сержанты развернули в баре огромный дисплей, разбили его на сектора и, забыв о выпивке, перекрикивали друг друга, обсуждая происходящее на экране. Посмотреть было на что.

Запись, сделанная сегодня на полигоне, прокручивалась, должно быть, уже не впервые. Поэтому в секторах экрана, синхронизированные по времени, мелькали наиболее интересные с точки зрения зрителей куски. Вид спереди, вид сзади, вид слева и справа, вид сверху… Вид из кабины «Саламандры» тоже был. Сейчас, насколько мог судить от дверей Гопал, за рулем находилась Дитц. Перчатки – перчатками, но кисти рук Стефанидеса были существенно крупнее.

Полигон представлял собой огромный участок земли, испещренный искусственно созданными препятствиями. В сущности, это была модель городка, подвергшегося бомбардировке и последующей наземной атаке с отражением оной. Со всеми вытекающими, как то: руины; завалы на улицах; ямы и воронки; рвы и окопы.

Отданный Гопалом приказ о тестировании с «полной загрузкой» предполагал при выполнении использование огневых точек. Водить-то все умеют, и то: смотря что и смотря где. А под огнем? Попасть в идущую в режиме камуфляжа «Саламандру» было задачей небанальной, но вполне решаемой. Да и понятия «психологической атаки» никто не отменял.

Командующего заметили. Кто-то попробовал вытянуться, но Гопал нетерпеливо махнул рукой – «вольно», мол – и уставился на дисплей. Он не первый раз видел эту запись. И не второй. С Рипли майор решил связаться после пятого примерно просмотра. И всё равно зрелище стоило того, чтобы взглянуть еще разок.

При прохождении полигона задача ставилась предельно просто: точка А, точка Б. Извольте уложиться в норматив.

Сейчас Дитц приближалась к очень хитрому переулку, теоретически позволявшему существенно сократить путь – если, конечно, у того, кто за рулем, работало чувство направления. Хитрость состояла отнюдь не в полуразрушенных домах и обломках стен, засыпавших дорогу, а в ширине проезда. На первый взгляд его хватало с лихвой, но только на первый. По условиям же прохождения теста внешние сканеры машины были повреждены, и водителю следовало полагаться исключительно на собственный глазомер. А он не всегда оказывался на высоте, тем более что дальше переулок ещё больше сужался.

Застрял? Сдавай назад. А время-то идёт. Да еще и постреливают.

Смотреть на то, как «Саламандра», не снижая скорости, приближается к переулку, было бы сплошным удовольствием – если бы Дитц не гнала машину прямо на угол правого дома.

Гопал уже знал, что произойдет дальше, но у него снова засосало под ложечкой. А «Саламандра» вдруг накренилась, лихо встала на три левых колеса и, подрабатывая правыми по стенам уцелевших первых этажей, полным ходом попёрла по переулку.

– Вот! – торжествующе заорал сержант Марчич. – Вот! Обратите внимание на руки!

– Черныш, задолбал! – со смехом отозвался кто-то, но Марчич не унимался.

– Ни одного лишнего движения! Время ухода в крен выверено до долей секунды! Правый борт закрывает водителя от атаки сверху! Да!!!

Последний вопль относился к моменту, когда правая рука Дитц метнулась к блоку управления огнем, и в углу сектора дисплея замигал значок «цель поражена».

– А?! «Воздух» взять! На полной скорости! Из крена! Дайте мне эту лапочку на месяц, и её оторвут с руками!

– Да хоть сегодня оторвут. Обоих, – примирительно отозвался сержант Гарсия. – Давайте ещё раз парня посмотрим? Перед ямой?

Яма, точнее рваная овальная воронка, перегораживала проезд по второму короткому маршруту. Слишком узкая и глубокая для того, чтобы спуститься в неё и снова подняться, она была слишком широкой, чтобы форсировать её напрямую.

В переулок Стефанидес, до того следовавший за Дитц как привязанный, не полез. Вместо этого он свернул влево и оказался перед упомянутой ямой. Скорость он также снижать и не подумал. Просто в полуметре от воронки «Саламандра» словно споткнулась, взрыла колесами неподатливую поверхность, на очень долгое мгновенье замерла – и прыгнула. Задняя колёсная пара, бешено вращаясь, зависла над пустотой, но передняя уже уверенно зацепилась, средняя помогла – и тяжёлая машина, яростно ревя двигателем, почти без задержки ринулась вперед.

– Кабину мне! – почти взвыл Марчич. – Крупно! В процессе!

Желающих возразить не нашлось. На то, как парень работает с передачами, посмотреть действительно стоило.

– Чёртов кот! – орал темпераментный Марчич, перекрикивая аплодисменты. – Был бы я гомиком – влюбился бы! Ох… извините, сэр!

– Да ладно, – фыркнул Гопал. – Соку нальёте командиру?

Запотевший стакан с ярко-оранжевым содержимым возник на мгновенно освободившемся столике. Майор сделал пару глотков, одобрительно кивнул и добродушно усмехнулся.

Мальчишки. Все. И сам он такой же. И Рина Дрейпер – вон, заразочка, салютует пивной кружкой от стойки – тоже. В профессиональную армию (а как еще охарактеризовать Галактический Легион?) идут романтики. Прагматичные романтики – есть такая категория. Так было, есть и будет. Романтика профессионализму не помеха.

Кто-то, столкнувшись с суровой реальностью, становится скептиком, резко взрослеет и по истечении контракта уходит. Уходят и те, для кого Легион – лишь способ на время сбежать и затаиться. Те же, кого жизни так и не удалось переломать – остаются. Пусть и не все. Остаются, чтобы, в частности, восторженно вопить при виде успехов новичков, случайно (или не очень) оказавшихся в Легионе.

– Господа! – поднялся на ноги Гопал. Стакан в вытянутой вверх правой руке вознёсся высоко над головой. – И дамы, конечно! – шутливый полупоклон в сторону сержанта Дрейпер. – Я предлагаю выпить за двух щенят, доказавших сегодня свое право не называться таковыми. И за то, чтобы таких было как можно больше. Ура!

Курсант-капрал Тим Стефанидес никак не мог разобраться в своих чувствах. Казалось бы, беседа с господином в штатском должна была польстить. Уроки джи Дитца не прошли даром, и сейчас у Тима были все основания полагать, что на плечах сугубо гражданской куртки самое место как минимум майорским погонам. Как минимум. Вот только….

– Я понимаю тебя, мальчик. Твоя подруга – умница, красавица, почти самый близкий тебе человек. Когда-то ты защищал и опекал её. Потом просто дружил. Потом трахал. Достойно зависти, кстати – между нами, мужчинами.

Тим почувствовал, как его щеки заливает предательская краска. Мистер Браун хмыкнул – понимающе, совсем необидно – и продолжил:

– Кроме того, вы – «клинковая пара», а это такой уровень взаимопонимания и взаимодействия на всех уровнях, который простые смертные вроде меня даже представить себе не могут. Полный набор, как ни крути. Это – с одной стороны. Давай посмотрим на другую?

Почти против воли Тим кивнул.

– К Лане пришел Зов. К ней пришел, а к тебе нет. Существует ненулевая вероятность, что это временный перекос, но сейчас он имеет место и с ним приходится считаться. Ты в раздрае, парень. Как другу, тебе следует радоваться за Лану, и ты радуешься, конечно. Только радость эта горькая, согласись. Завидовать в принципе нехорошо, завидовать везению подруги совсем скверно, ты давишь свою зависть изо всех сил, но ничего не можешь с собой поделать и злишься. На себя. На судьбу. На Лану, из-за которой, по большому счету, испытываешь дискомфорт. Верно?

Тим молчал. Соглашаться не хотелось, отрицать было глупо.

– Ты лидер, Тим. Ты прирожденный лидер. И всегда был таким: сильным духом, настойчивым, не боящимся рисковать ради того, что считаешь правильным. Будучи слабым, встать на защиту слабейшего – да, я в курсе того, как ты кормил Лану своими школьными завтраками – это дорогого стоит. Но сейчас зависть, злость и страх «не потянуть» Лану Дитц жрут тебя без соли. Хреновые дела, капрал.

– Курсант-капрал, – выдавил Тим сквозь стиснутые зубы.

– Детали, малыш! – отмахнулся его собеседник.

Подвижность лица мужчины, представившегося («Почему бы и нет?») мистером Брауном, сделала бы честь любому уличному миму. Для последней реплики он выбрал покровительственное благодушие, и усмешка доброго дядюшки даже дошла до глаз.

Почему-то Тим был уверен, что это – маска.

– Всё это детали, – повторил мистер Браун, взлохмачивая ладонью шевелюру, не имевшую ничего общего с уставной стрижкой. – А картина в целом не радует. Вы – весьма заметные ребята. Соответственно, вас отслеживали с момента прилёта на сборный пункт. И результаты наблюдений не так хороши, как хотелось бы. Ты злишься, боишься и завидуешь. Лана зажимается, не позволяет себе работать в полную силу, чтобы не задеть тебя ещё больше. В результате вместо двух потенциальных звезд Легион рискует получить пару третьесортных светодиодов. Это плохо для Легиона и это плохо для вас. Для вас обоих, Тим.

Собеседование подходило к концу – или так казалось Тиму Стефанидесу. Во всяком случае, формальные, ставшие уже привычными вопросы (и такие же привычные ответы на них) остались позади. Сейчас шел разговор «за жизнь», и он был тяжёлым, этот разговор.

– В тебе есть потенциал, сынок. Не такой, как в Лане, однако это не значит, что меньший или худший. Просто другой. Но рядом с ней он не раскроется.

– Почему?

– Малыш, ты меня вообще-то слушал? Не раскроется потому, что…

– Я не об этом, сэр. Почему вы думаете, что потенциал вообще есть?

Мистер Браун, нарочито, по-стариковски кряхтя, выбрался из-за стола, подошел к Тиму и похлопал его по плечу. Хорошо похлопал, правильно. Без снисхождения, без утешения. По-дружески похлопал.

– Я просто вижу. Но дело не только во мне. Зверюга, чёрт старый, разбирается в людях так, как не умею даже я. Не все получают его рекомендацию, Тим. Далеко не все.

– А вы получили, сэр?

– Да ты нахал! – ухмыльнулся мистер Браун. – Но соображаешь быстро. Я – получил. Давненько, что правда – то правда, но получил. Как и ты. Соглашайся, сынок. Я предлагаю то будущее, которое видел для тебя самый классный на моей памяти инструктор Легиона – а уж я-то насмотрелся. Соглашайся. И не переживай за Лану. Спорим, я знаю, что она скажет, когда ты расскажешь о моем предложении?

– И что же? – неожиданно пошедший на равных разговор придал Тиму уверенности, и алаец позволил себе скептически прищуриться, заслужив теперь уже не наигранное одобрение в глазах мистера Брауна.

– Она скажет: «И ты еще раздумываешь?!»

– И ты еще раздумываешь?! – возмущение Ланы не знало пределов. – Офицерская школа! Сейчас! Когда ты даже рядовым не служил!

Тим приподнялся на локте, откровенно любуясь девушкой. Сидящая на покосившемся стеллаже заброшенной каптёрки, она была не просто хороша – великолепна. Особенно если смотреть снизу, с пола, заваленного сброшенной одеждой. Завидуйте, мистер Браун! Или не завидуйте. Тут уж на ваше усмотрение. Главное, что вы оказались правы.

– Он говорил о ещё каком-то экзамене…

– Чепуха! Ты сдашь всё, что угодно! И вообще, у нас увольнительная! Хватит валяться, пошли, пошли!

Юноша ухмыльнулся – противостоять бьющей через край энергии подруги было решительно невозможно – и зашарил по полу в поисках своего и её белья.

А потом они вдвоём завалились в битком набитый курсантский бар. Заведение было предусмотрительно расположено в полумиле от проходной, дабы перебравшие особи успели проветриться и миновать дневального в хотя бы сравнительно прямоходящем состоянии. Руководство «Сан-Квентина» с немалыми на то основаниями полагало, что во всех отношениях непростому контингенту лагеря следует дать возможность выпустить пар без опаски попасться на глаза прямому начальству. Это, разумеется, не отменяло наличия в округе патрулей ЭмПи[6], ну так на то и акула в море, чтобы дайвер не дремал.

От пива Тим отказался, хотя и не без внутренней борьбы. Вообще-то, выпить хотелось, но останавливала хитрая усмешечка мистера Брауна, сообщившего на прощание, что вызов на экзамен может поступить в любой момент, и тогда – десятиминутная готовность и не приведи бог опоздать! Полмили до проходной – тьфу, десяти минут хватит и на добраться, и на отдышаться, и на собраться… но вот на протрезветь – это вряд ли.

Так что он сидел у стойки, с некоторой завистью поглядывая на Лану с её пивом, и пил горячий чай с мятой. Как же его достала здешняя промозглая сырость! И это называется «весна»?! Хоть бы уж обещанная офицерская школа располагалась в месте с пристойным климатом!

Коммуникатор пискнул, принимая входящий, курсант-капрал щелкнул ногтем по экрану, выслушал пару коротких фраз и спрыгнул с высокого табурета.

– Что? – повернулась к другу Лана, мгновенно теряя интерес к байкам, которые травил лысый бармен в клетчатой рубашке, еле сходившейся на внушительном пузе.

– Вызывают. Мистер Браун. Велел поторопиться. Я пошёл.

«Удачи!» Ланы досталось уже его протискивающейся через тяжелую тугую дверь спине.

Погода в очередной раз старалась перещеголять свои же собственные достижения по части мерзости. Холодный, переполненный водяной пылью ветер завывал среди хаотично разбросанных пакгаузов. До тяжеловесных, угольно черных туч можно было, казалось, дотянуться поднятой рукой. В прыжке так уж точно. Свет редких фонарей расплывался и тонул в мороси. Прохожие отсутствовали, да оно и понятно – кто ж в такой вечер гулять… время для неспешных раздумий о метеоусловиях закончилось резко и сразу.

Откуда-то спереди и слева донеслась крайне неприятная для слуха возня, задыхающийся женский голос выкрикнул:

– Помо… – и захлебнулся, как будто кричавшей заткнули рот оплеухой.

«Не вздумай опоздать, – наставительно повторил в голове курсант-капрала голос мистера Брауна, – пунктуальность и ещё раз пунктуальность, второго шанса не будет!». Да к поганым крысам эти шансы!

После ухода Тима Лане почему-то стало неспокойно. В чем причина, она сообразить никак не могла, но пиво вдруг сделалось совершенно безвкусным, а взрывы раздающегося со всех сторон хохота раздражали с каждой секундой все сильнее. Откуда-то появился страх не успеть. Не слишком задумываясь над тем, куда, собственно, ей следует успевать, Лана, походя подсунув браслет под кассовый считыватель, вышла из бара. И почти сразу же услышала в отдалении то ли вой, то ли рычание.

Что-то знакомое было в этом жутковатом звуке. Лана ускорилась, привычно (теперь уже привычно) бросая организм в то, что у обученных марсари именовалось спринт-режимом, и метнулась туда, где кто-то задыхался то ли от боли, то ли от ярости. Спешащий в том же направлении патруль ЭмПи она заметила, но грозный окрик проигнорировала. Не до этих придурков. Некогда.

Поворот… тело… явно мёртвое… вот и пусть лежит. Ещё один сломанный манекен, кажется, живой, но вполне безопасный. И ещё один. Четвёртый, который, похоже, решил, что ему не хватило пряников, одной рукой зажимал левый бок, а другой пытался дотянуться до валявшегося примерно в метре ножа. К несчастью своему, располагался непонятливый болван как раз между Ланой и Тимом, бьющимся в конвульсиях на выщербленном бетоне дорожного покрытия. В данной ситуации было вполне естественно перемахнуть через шустрика, опереться на руки и отоварить кретина ногой в голову – не до тебя! Миг, и Лана остановилась в паре шагов от Тима.

Что уж там себе думали три месяца назад Рой Бертуччи и Мигель Рэнсон, её сейчас не интересовало. А вот Тим – интересовал. Слыша, как где-то в мозгу отщелкиваются мгновения, она ткнула на браслете вызов медиков, сбросила куртку вместе с рубашкой, быстро, но плавно приблизилась к другу со стороны дергающихся ног и рухнула на него сверху. Задержалась на одной руке, другой рванула застежку его куртки, развела полы в стороны, располосовала рубашку и футболку и припечатала собой содрогающееся горячее тело. Знание пришло само, и теперь она впитывала жар, охлаждая Тима, не давая крови свернуться.

– Тим! Тим, это я, Лана!

Скребущие бетон в тщетной попытке зацепиться хоть за что-то пальцы впились ей в спину, взрезая уплотнившуюся кожу крепкими ногтями, но это было совсем не важно.

– Тим, держись! Всё будет хорошо, Тим, вот увидишь, ты только не паникуй, ладно?

От входа в проулок донеслось:

– Военная полиция, не двигаться!

– Пошёл на ***! – ответила она тем же мягким, мелодичным голосом, которым успокаивала друга и через силу – а больно же! – улыбнулась:

– Тим, это Зов! Ты понимаешь меня? Наша Мать зовет тебя, Тим! Услышь её, не сопротивляйся! Тим!!!

– Вы арестованы!

Из своего положения девушка видела только несколько пар тяжелых ботинок.

– Пошёл на ***! – повторила она. – Лучше медицину поторопи! Тим, не отключайся!

Зрение плыло, уши слышали только надсадное дыхание и редкие вскрики Тима. Внезапно что-то изменилось – она даже не сразу поняла, то именно. Ботинки в поле зрения были по-прежнему тяжелыми, но – другими. К сожалению, в этот момент руки Тима сомкнулись на горле Ланы, и ей стало не до анализа.

– Надо колоть транк и фиксировать парня! – сказал кто-то.

– Нет! – прохрипела она. – Тим, не сопротивляйся, слышишь?! Нельзя фиксировать! И колоть нельзя! Отойдите! Это Зов, сейчас Тим любого чужака и любое его действие воспринимает как агрессию! Отойдите, или он меня убьёт! Тим, наша Мать рядом, откройся ей!

Ботинки попятились. И в тот момент, когда в глазах Ланы почти окончательно почернело, один из них вдруг метнулся вперёд и удивительно точно ударил Тима под правое ухо. Тело парня обмякло, душащие её руки ослабели и бессильно упали, спасительный воздух хлынул в горящие лёгкие, а чей-то голос над головой размеренно и наставительно произнес:

– Правильно. Транки действуют не мгновенно. В отличие от хорошего удара. Вы в порядке, мисс?

Чьи-то лапищи ловко и бесцеремонно стащили её с тела Тима, давая свободу действий нескольким мужчинам, на куртках которых светились красным обвитые змеями крылатые жезлы.

У Ланы вдруг брызнули из глаз слёзы: неостановимые, конфузящие, обжигающие щёки.

– Это Зов! – собственный голос показался ей слабым, жалким писком. – Я не знаю, что де…

– А мы знаем, – негромко, внушительно произнес тот, кто поднял ее. – Нам поступила информация от некоего Мигеля Рэнсона с Алайи. Он предполагал возможность такого развития событий.

– А… – просипела Лана. – Проф Рэнсон… да… делайте, что он советовал.

Она наконец смогла повернуть голову и разглядеть перепаханное шрамами и морщинами лицо того, кто её держал.

– Не волнуйтесь, мисс. Мы выскочили сразу же, как только чип вашего друга начал выдавать околесицу, так что подоспели вовремя. Всё будет хорошо.

Тьма за окнами просторного кабинета нехотя раздумывала, не уступить ли место рассвету. Сам кабинет ощущался сейчас тесным закутком, несмотря на то что там присутствовали только два человека.

– Этот ваш убийца!!! – горячился мужчина лет пятидесяти в форме военной полиции.

Будь под его ногами не ковровое покрытие, а настоящий ковер, он уже сбился бы в ком. Впрочем, покрытию тоже доставалось изрядно. Как и попадавшейся под горячую руку мебели.

– Мерсье мёртв! Лукаш и Тейлор в реанимации! У Рамиреса сломаны четыре ребра и голень, ушиб легких и разорвана селезёнка – и это не считая «привета» в лоб от девчонки! Как она ему только шею не сломала! Торопилась, наверное!!!

Мистер Браун оставался невозмутимым. Тирада собеседника не произвела на него никакого видимого впечатления.

– Да, – веско уронил он в душной тишине, когда его визави наконец выдохся, прекратил бегать по кабинету, в последний раз пнул стеллаж (папки на нем вздрогнули, качнулись, одна упала на пол) и рухнул в кресло. – Вы совершенно правы, Трентон. Тим Стефанидес – МОЙ убийца. И я сделаю из него специалиста экстра-класса. И вам советую заняться тем же с вашими людьми. А то позорище, право слово: четверо лбов, якобы профессионалов, не смогли сделать с одним салагой ничего конкретного. А не вырубись он? Кстати, как там мисс Пирелли?

– В истерике, – буркнул, успокаиваясь, господин, поименованный Трентоном. – До сих пор. Она не из пугливых, но это…

– Понимаю, – ухмыльнулся мистер Браун. – Вы в курсе, кстати, что на родине этого парнишки Зов Баст, чем бы он ни был, неподсуден? В означенном состоянии шести-семилетний ребенок способен убить взрослого человека… и ему ничегошеньки за это не будет. Умные ребята эти мрины, против ветра не плюют… Пирелли, кстати, повезло, она успела смыться до того, как на поле боя появилась Дитц. В противном случае, боюсь, дочка старика Конни не стала бы разбираться, кто прав, кто виноват…

Трентон вдохнул, выдохнул, подпер голову кулаком руки, опирающейся на подлокотник, и уже вполне миролюбиво поинтересовался:

– Вы знакомы с этой девушкой?

– Я знаком с её приёмным папашей, – с заметной ностальгией улыбнулся мистер Браун. – Давно и хорошо. До сих пор кости ноют при одном воспоминании.

Полицейский капитан слегка пожал плечами, вытек из кресла (мастерство не пропьёшь!) и остановился, задумчиво шевеля пальцами правой руки, перед личным баром майора Гопала. Командующий лагерем «Сан-Квентин» предоставил в распоряжение спорщиков свой кабинет со всем содержимым, не без оснований решив, что так обойдется дешевле.

– Бренди, сэр?

– Пожалуй, – вздохнул мистер Браун.

Он устал. Действительно, устал. Собеседование с мальчиком далось нелегко, а организация «экзамена» отняла куда больше времени и сил, чем предполагалось изначально. Взаимодействие между ведомствами… м-да. И это после четырёх Врат. Однако результаты говорили сами за себя, а значит, к чёрту усталость и взявшиеся откуда-то нервы!

– Разрешите вопрос, сэр?

– Разумеется.

– На Дитц у вас тоже виды?

Человек, именующий себя мистером Брауном, приподнял уголок рта в многозначительной усмешке, и промолчал.

В боксе лазарета почти совсем темно. Однако двоим – юноше на кровати и мужчине, сидящему на неудобном низком табурете – темнота не мешает. Что думает по этому поводу юноша, неизвестно, а вот мужчина втихаря завидует: своему «ночному» зрению он обязан не природе, а офтальмологическим имплантам. Но даже они не дают возможности рассмотреть родовые знаки или вертикальные зрачки. Нельзя увидеть то, чего нет. Мелочь, разумеется, и в их работе скорее полезная, но парнишка, похоже, искренне огорчён. До такой степени, что прочие параметры организма, существенно изменившиеся к лучшему, его не слишком радуют. Или всё дело в том, что…

– Я опоздал на экзамен, сэр, – слабо улыбается пациент. – Жаль.

– Но я ведь не говорил тебе, где состоится экзамен, и в чём он будет заключаться, не так ли? – улыбка посетителя значительно шире. – Тебе не о чем сожалеть, сынок. Экзамен ты сдал.