Лексикон Таро

На телевидении принято некоторые новостные сюжеты снабжать краткой надписью NO COMMENT и оставлять без поясняющего закадрового голоса диктора, как бы предлагая зрителю самому оценить и истолковать увиденное, стать свидетелем и очевидцем произошедших событий. Вот и я предложу читателю два разрозненных по времени информационных фрагмента, посвященных светлому или не очень светлому будущему человечества. Думай, уважаемый читатель, и делай выводы согласно своему усмотрению…

С уважением, автор

Фрагмент № 1 «Новый век»

…Есть ли разница между новым веком и старым?

Одиннадцатилетняя девочка, заспорив с гувернанткой, сказала ей: «Вы меня не понимаете, потому что вы 19-го века, а я — 20-го.» Дед сказал ей, что она не имеет понятия ни о 19-ом, ни о 20-м. «Сто лет разницы!»- быстро сказала она и убежала.

Что век грядущий нам дарует? Дальнейшие труды, дальнейшие заботы о хлебе насущном, неизведанные и неожиданные победы силы неправой над правым мужеством?

Неужели же вечно будет продолжаться эта страшная культурная трагедия?

Неужели и те, кто подобно нам будет приветствовать новый XXI век, когда от нас не сохранится и воспоминаний, будут в глубине души испытывать то же сомнение и те же страхи за будущее?

Сколько способов гадания изобретено нашими предками — перечень огромен. По зеркалам, кофейной гуще, треску пламени, требухе жертвенных животных. Безумные жрицы — пифии одурманенные наркотическими испарениями выкрикивали безумные прорицания перед полководцами и вершителями судеб мира. Подобно древним гаруспикам, внесем и мы свою скромную лепту в Книгу Перемен наступившего Двадцатого века! Мы вступаем в сии бурные воды и вот уже подхвачены его стремнинами, и вот уже вкусили от плодов просвещения и стали обыденными чудеса науки, о которых еще десять-пятнадцать лет назад мы могли прочесть лишь в романах-фантазмах. Новорожденное дитя — XX век щедро дарит нам свои прекрасные игрушки, он превращает ночь в день, и служит всем нуждам цивилизованного человека.

Сидя в покойном кресле, за рюмочкой хереса, так славно мечтается нам о грядущем, с жалостью и печалью проводили мы кровавый и сумбурный век XIX, начавшийся во вторник, в день Марса. О, сколько бедствий он принес человечеству — кровопролитные войны, их было более восьми десятков, гладоморы, попрание прав божеских и человеческих, не совершенная медицина, сервилизм, кумовство, нищета и преступные заблуждения целых народов. Но божественный младенец — век Двадцатый — мудрый наследник, мы верим, верим, исцелит раны, нанесенные нам тираном — прежней эпохой.

Лучшие умы Европы строят оптимистические прогнозы о благотворности прогресса и умягчении нравов человечества! Уже сейчас можно с уверенностью утверждать, что человечество в Двадцатом столетии полностью откажется от войн и междоусобных притязаний, силами науки будут побеждены изнурительные болезни, а может быть и сама Смерть, права человека и гражданина Российской Империи будут гарантированы мудрым Монархом, из лексикона наших внуков исчезнут отвратительные слова «голод», «проституция», «революция», «насилие».

Резко снизится, и вовсе исчезнет, не позднее 1997 года, преступность в любом своем уродливом лике, на карте мира больше не останется «белых пятен» и неразвитых областей.

Станут возможны все причуды великого мечтателя Жюля Верна — полет из пушки на Луну станет такой же обыденностью, как и поездка в городском омнибусе.

Судите сами, дорогие читатели, разве поднял бы Каин руку на брата, имей он уютный дом с теплым ватерклозетом и возможность соприкоснуться с фонографическим чудом. Наши пращуры могут лишь завидовать нам из гробовой сени — они были несчастны, потому что алкали, но не вкусили сладости нового века — века без войн и скорбей, нашим внукам мы с гордостью скажем, сидя перед электрическим камином в 1950 году — «Мы жили у истока великой эпохи благоденствия! Как зиме не понятна весна, так старому веку — новый!»

Но есть и скептические голоса. Послушаем их.

Французский писатель-скептик Альбер Робида, опубликовал на свои средства в Парижском издательстве «Сосьете» наделавшую шума в кругах «belles lettres», трилогию с собственными иллюстрациями «Двадцатое столетие», «Электрическая жизнь» «Войны в XX веке».

С последним произведением парижского паникера читатель имел удовольствие познакомиться в приложении к «Ниве», за январь 1899 года. В каждом из трех романов мсье Робида рисует пастозными красками картину грядущих ужасов, один мазок нелепее другого, на радость разрушительным болтунам-дэкадентам.

Вот, изволите видеть: война в которой принимает участие все цивилизованные государства, вот тесные чадные города, где люди сплюснуты, наподобие паюсной икры в бочке, где даже метры жилищной площади не принадлежат вам, вот чудовищные спруты — государства, где «царствует право тайных канцелярий располагать по усмотрению жизнью граждан и устилать землю их трупами», вот Лондон 1965 года, где число экипажей и лошадей достигло такого количества, что население задыхается от миазмов навоза, вот грядущее падение нравов, когда девичья честь считается психической болезнью.

Царит разнузданный кинизм и повальная продажность всех слоев населения, высшее создание Божественного гения — душа женщины, светоч в хрупком сосуде, осквернена и опоганена в гнуснейших притонах, материнство и девство выставлены на торги.

Это вакханалия пошлости и своекорыстия, невиданные прежде болезни, эрозии почв, пересыхание морей, суррогаты музыки и литературы для одномерных заплывших душевным жиром душ, и отравляющие газы — что и вовсе невозможно — ведь любой газ, распыленный над армией или гражданским населением, немедленно улетучится в воздух, но мы надеемся, что в ХХ-ом веке даже огнестрельное оружие станет служить лишь охотникам да коллекционерам.

Посмеемся же над траурной фантазией и скажем — месье Робида, оставьте свои страшные святочные сказки старым нянькам. Грядет Великий Двадцатый Век и новое вино не наливают в старые мехи. Пусть смертоносные выстрелы века XIX навсегда канут в Лету под жизнерадостные пиршественные клики и бескровную канонаду корковых пробок из бутылок игристых вин!

С концом века явилось декадентство, упадок века, упадок старых идей, понятий привычек и нарождение чего-то нового, несколько кривого, странного, смешного.

Как бы ни было декадентство странно, как бы ни корчило оно Фауста, Гамлета и Мефистофеля, но оно оправдывается новым веком. Новый век впереди со своими гениями, которые теперь, наверно, еще в пеленках или бегают под надзором нянь и гувернанток.

Пока еще декадентство тянется. Оно не имеет ни гениев, ни творцов, в нем самое лучшее — предчувствие, самое худшее — бесстыдство.

Я с неизменно бодрым настроем, зрю грядущее, благословляю поколения улучшенной породы людей и подъемлю бокал во славу благоденствия и справедливости.

Друзья! С новым счастьем! С новым веком!

Петербургская газета «Новое время» 31 декабря 1900 года

Фрагмент № 2 «Жертвы шока будущего»

Один из наиболее распространенных откликов на высокоскоростные изменения — это полное отрицание. Стратегия маленького человека заключается в «блокировании» себя от непрошеной реальности. Когда требования принятия решений достигают пика, он решительно отказывается получать новую информацию. Подобно жертве стихийного бедствия, чье лицо «регистрирует» общее неверие, этот маленький человек также не может принять очевидность своих ощущений, т. е. он решительно заключает, что все — неизменно и что все доказательства изменений являются просто кажущимися. Он находит успокоение в таких клише, как «молодые люди всегда были бунтарями», или «ничто не ново под луной», или «чем больше вещи меняются, тем больше они остаются теми же».

Безымянная жертва будущего, маленький человек сам организует свою личную катастрофу. Его стратегия борьбы увеличивает вероятность того, что, когда он будет вынужден адаптироваться, его столкновение с изменениями перерастет в форму одиночного сильнейшего кризиса жизни, а не в последовательность поддающихся управлению и решению проблем.

Другой типичный отклик жертвы шока будущего — это специализация. Специалист не блокируется от всех новых идей или информации. Он энергично пытается идти в ногу с изменениями, но только в исключительно узком секторе жизни. Так, физик или финансист использует все последние инновации в своей профессии, но остается совершенно закрытым для социальных, политических или экономических инноваций. Чем больше университетов захвачено пароксизмом протеста, чем больше вспышек восстаний в гетто, тем меньше он хочет знать об этом и тем больше он сужает щель, через которую смотрит на мир.

Внешне он справляется хорошо. Но он также стремительно движется к разладу с самим собой. Он может однажды утром проснуться и осознать, что его специальность устарела или неузнаваемо трансформировалась событиями, взрывающимися вокруг него.

Третий типичный отклик на шок будущего — это одержимость возвращением к ранее успешным шаблонам адаптации (реверсионизм), которые в настоящий момент неуместны и неадекватны. Реверсионист упорствует в своих предыдущих программируемых решениях и привычках с догматическим безрассудством. Чем сильнее изменение угрожает извне, тем методичнее он повторяет прошлые режимы действий. Его социальная перспектива регрессивна. Испытав удар будущего, он истерически пытается сохранить не соответствующий действительности статус-кво или требует в той или иной замаскированной форме возврата к успехам прошлого. Барри Голдуотер и Джордж Уоллес апеллируют к его трясущимся внутренностям, используя политику ностальгии. Они говорят, что полиция поддерживала порядок в прошлом, поэтому для поддержания порядка нам необходимо усилить полицию. Авторитарная обработка детей работала в прошлом, поэтому все сегодняшние несчастья от вседозволенности. Умеренно пожилые реверсионисты с правым уклоном тоскуют по простому, упорядоченному обществу небольших городков, где в размеренном социальном окружении все их старые шаблоны были уместны. Вместо адаптации к новому они продолжают автоматически применять старые решения, увеличивая все больше и больше разрыв с реальностью.

Если старый реверсионист мечтает о восстановлении прошлых небольших городков, молодой реверсионист с левым уклоном мечтает даже о возрождении старой системы. Это объясняет некоторое очарование сельской общины, сельского романтизма, которыми наполнена поэзия хиппи и субкультура пост-хиппи, обожествление Че Гевары (отождествляемого с горами и джунглями, а не с урбанистической и постурбанистической окружающей средой), почитание дотехнологических обществ и преувеличенное презрение к науке и технике. Все эти красочные требования изменений, разделяемые по крайней мере некоторыми левыми течениями, соответствуют тайным страстям Уоллесов и Голдуотеров по прошлому.

Их завиральные идеи такие же древние, как и их индейские головные повязки, их плащи эпохи короля Эдуарда, их оленья охотничья обувь и обрамленная золотом посуда. Терроризм начала века и эксцентричный черный флаг анархии неожиданно вновь вошли в моду. Руссоистский культ благопристойных дикарей процветает вновь. Старые идеи марксизма, применяемые в лучшем виде во вчерашнем индустриальном обществе, выдаются как безусловные рефлекторные ответы на проблемы завтрашнего сверхиндустриального общества. Реверсионизм маскируется под революционность.

И, наконец, мы имеем Сверхупростителя. После того как свергнуты старые герои и институты, на фоне забастовок, бунтов и демонстраций, пронзающих его сознание, он ищет простого, изящного уравнения, которое сможет объяснить весь комплекс новизны, угрожающий его поглотить.

Беспорядочно хватаясь за те или иные идеи, он временно становится истинно верующим.

Это помогает объяснить неистовую интеллектуальную придурковатость (фаддизм), которая уже угрожает опередить темп изменения мнений. Маклюэн? Пророк электрического поколения? Леви-Строус? Браво! Маркузе? Сегодня я вижу это все! Махариши Вотчмакаллит? Фантастично!

Астрология? Проникновение в сущность вечности!

Этот Сверхупроститель, отчаянно продвигаясь ощупью, принимает любую идею, к которой он случайно приходит, часто приводя в замешательство ее автора. Увы, идея моя или твоя не объясняет все на свете. Но Сверхупростителю нужны ответы на все случаи. Максимизация выгоды объясняет Америку. Коммунистический заговор объяснят расовые бунты. Демократия участия является самым верным ответом. Вседозволенность (или доктор Спок) — причина всех бед. Этот поиск унитарного решения на интеллектуальном уровне имеет свои параллели в действии. Поставленный в тупик озабоченный студент, пинаемый родителями, неуверенный в своем статусе, измученный стремительно отживающей образовательной системой, вынужденный заботиться о будущей карьере, системе ценностей и стоящем стиле жизни, неистово ищет способы упростить свое существование. Прибегая к ЛСД, героину и другим наркотикам, он выполняет нелегальный акт, который имеет по меньшей мере одно достоинство — объединить его несчастья. Он выдает множество больных, кажущихся неразрешимыми проблем за одну большую проблему и таким образом радикально, но временно упрощает свое существование.

Девочки-тинэйджеры, которые не справляются с ежедневно накручиваемым клубком стрессов, могут выбрать другой драматический акт сверхупрощения — беременность.

Подобно наркотикам, беременность может очень сильно усложнить ее жизнь позже, но сегодня беременность делает все ее другие проблемы незначительными.

Насилие также предлагает «простой» способ борьбы с растущей сложностью выбора и всеобщего сверхвозбуждения. Для старых поколений и политических организаций полицейские дубинки и военные штыки кажутся заманчивым лекарством, способом покончить раз и навсегда с разногласиями. И черные экстремисты, и белые дружины самоуправления используют насилие для сужения выбора и «очищения» своей жизни. Тем, кто потерял понимание окружающего, ясную программу, кто не может справиться с новизной и сложностью ослепляющих изменений, терроризм заменяет необходимость думать: терроризм не может свергнуть режимы, но он избавляет от сомнения.

Многие из нас могут быстро распознать эти образчики поведения в других и даже в самих себе, не понимая их причин. Ученые-социологи воспринимают отрицание, специализацию, реверсию и сверхупрощение как классические способы борьбы с перегрузками.

Все они опасно отрицают сложности взаимосвязей. Они искаженно изображают действительность. Чем больше человек отрицает, чем больше он самоограничивается ценой более широких интересов, чем более механически он возвращается к шаблонам прошлого в поведении или политике, чем более отчаянно он сверхупрощает, тем сильнее не соответствует действительности его реакция на новизну и выбор, заполняющие его жизнь. Чем более он полагается на подобную стратегию, тем больше в его поведении проявляются неуправляемые и неустойчивые шараханья и общая нестабильность.

Каждый ученый — специалист по теории информации знает, что многие из этих стратегий могут быть необходимыми в условиях перегрузки, однако, если человек неясно понимает действительность, если у него нет четкой иерархии ценностей, возлагать надежды на такие методы нельзя, адаптивные трудности будут только усугубляться.

Эти предварительные условия все труднее и труднее удовлетворять. Таким образом, жертва шока будущего, которая действительно использует эти стратегии, испытывает всеуглубляющееся чувство смятения и неопределенности. Захваченный турбулентным потоком изменений, вынужденный принимать значительные, быстро следующие друг за другом решения, он чувствует не просто интеллектуальное замешательство, а дезориентацию на уровне персональных ценностей. По мере того как скорость изменений возрастает, к этому замешательству подмешиваются самоедство, тревога и страх. Он становится все напряженнее, он устает. Он может заболеть. Поскольку давление неумолимо усиливается, напряжение принимает форму раздражительности, гнева, а иногда выливается в бессмысленное насилие.

Небольшие происшествия получают несуразный отклик, а серьезные происшествия вызывают неадекватную реакцию.

И. П. Павлов много лет назад описал этот феномен как «парадоксальную фазу» в поведении собаки, с которой он проводил известные эксперименты. Последующие исследования показали, что люди, когда их раздражают, тоже проходят через эту стадию под ударами сверхстимуляции, и это может объяснить, почему бунты иногда случаются даже без серьезных провокаций, почему без какой-либо видимой причины тысячи тинэйджеров во время своих сборищ начинают неожиданно неистовствовать, разбивая окна, бросая камни и бутылки, ломая автомобили. Это может объяснить, почему бессмысленный вандализм стал проблемой во всех технически развитых обществах, серьезность которой редактор японской газеты «Japan Times» объяснил на не очень правильном, но эмоциональном английском: «Мы никогда до этого не видели чего–либо подобного по широте размаха, с которым эти психопатические акты сегодня дозволяются».

И наконец, мимолетное замешательство и неопределенность, новизна и разнообразие — все это может объяснить глубокую апатию, которая выключает из общественной жизни миллионы людей, безразлично — старых или молодых. Это неизученные, вырванные из жизни чувствительные индивиды, которые нуждаются в тихой безветренной жизни по крайней мере до тех пор, пока они снова не столкнутся со своими проблемами. Это общая и полная капитуляция перед напряжением принятия решения в условиях неопределенности и сверхвыбора.

Особенно много людей уходят в себя в период исторического перелома. Семейный человек, который проводит свой вечер с помощью небольшого количества мартини и позволяет телевизионным фантазиям усыпить себя, по крайней мере работает целый день, выполняя некие социальные функции, от которых зависят другие люди. Он только частично убивает время. Но многие праздные мечтатели уходят в себя полностью и навсегда…

Социальная рациональность предполагает наличие индивидуальной рациональности, а она, в свою очередь, зависит не только от определенного биологического (т. е. физического и душевного) снаряжения, но и от непрерывности, упорядоченности и регулярности окружающей среды. Это предполагает наличие определенной корреляции между темпом и сложностью происходящих изменений, с одной стороны, и способностью человека принимать решения, с другой.

Увеличивая скорость изменений, уровень новизны и широту выбора, мы бездумно вмешиваемся в эти непременные экологические условия рациональности. Так мы приговариваем несчетные миллионы людей к воздействию шока будущего.

Элвин Тоффлер «Шок будущего» 1970 год