Империализм: Мировая Война и Гражданская Война

Но вступили ли мы в период решающих революционных боев? Настало ли время, когда пролетариат, ценой собственного исчезновения как класса, должен выполнить свою миссию преобразования мира? Ибо не подлежит сомнению, что никакая идеологическая или организационная зрелость пролетариата не может обеспечить решения этой задачи, если такая зрелость и решимость к борьбе не являются следствием объективного социально-экономического положения в мире, настоятельно требующего этого решения. И какое-то одно событие, неважно - победа или поражение, может сделать невозможным решение этой проблемы. Если рассматривать это событие отдельно взятым, то даже его фактическое содержание еще ничего не скажет о том, означает ли оно победу или поражение. Только взаимосвязь с целостной картиной общественно-исторического развития обозначает отдельное событие как победу или поражение во всемирно-историческом масштабе.

Вот почему дискуссия, развернувшаяся в среде российской социал-демократии (которая охватывала тогда как меньшевиков, так и большевиков) еще во время первой русской революции и достигшая своего пика после ее поражения, - дискуссия о том, следует ли датировать (европейскую) революцию 1847 (т.е. до ее решающих событий) или же 1848 годом (т.е. после поражения революции), с неизбежностью вышла за рамки русских проблем в узком смысле слова. Разрешить этот спор можно только на основе того, как решается вопрос о коренном характере нашей эпохи. Ответ на более узкий, собственно российский вопрос, является ли революция 1905 года буржуазной или пролетарской и были ли пролетарски-революционные действия рабочих правильными или "ошибочными", также может быть дан только в этой взаимосвязи. Конечно, резкая постановка этого вопроса уже сама по себе указывает, в каком направлении следует искать ответ. Ибо раскол между правым и левым крылом в рабочем движении все больше начинает принимать и за пределами России форму дискуссии об общем характере эпохи. Дискуссии о том, означают ли известные, все чаще наблюдаемые экономические явления (концентрация капитала, возросшее значение крупных банков, колониализм и т.д.) всего лишь количественный рост показателей "нормального" развития капитализма или же они свидетельствуют о приближении новой эпохи капитализма - мпериализма; следует ли рассматривать все учащающиеся после относительно мирного периода войны (бурская, испано-американская, русско-японская войны и т.п.) как "случайные" и "эпизодические" или же в них можно увидеть первые признаки периода все более насильственных войн. И наконец, если развитие капитализма вступило, таким образом, в новую фазу, достаточны ли прежние методы борьбы пролетариата, чтобы реализовать свои классовые интересы в этих изменившихся условиях? И соответственно являются ли те новые формы классовой борьбы пролетариата, которые возникли перед русской революцией и во время ее (массовая забастовка, вооруженное восстание), событиями чисто местного, специфического значения и, быть может, даже "ошибками" и "заблуждениями", или же в них нужно увидеть первые стихийные, предпринятые по велению верного классового инстинкта попытки масс сообразовать свои действия с положением, сложившимся в мире?

Практический ответ Ленина на взаимосвязанный комплекс этих вопросов известен. Этот ответ яснее всего выражается в том, что едва ли не сразу после поражения русской революции и задолго до того, как смолкли стенания меньшевиков на тот счет, как неправильно было "заходить слишком далеко", Ленин на Штутгартском конгрессе II Интернационала вступил в борьбу за то, чтобы Интернационал занял ясную и резкую позицию в отношении непосредственно угрожавшей опасности мировой империалистической войны и предпринял попытку повлиять на эту позицию в направлении того, что должно быть сделано против этой войны.

Предложение Ленина и Люксембург было принято в Штутгарте и в последующем подтверждено решениями Копенгагенского и Базельского конгрессов. Это значит, что опасность приближающейся мировой империалистической войны и необходимость для пролетариата по-революционному бороться против нее были официально признаны II Интернационалом. Может создаться впечатление, что Ленин и в данном случае был не одинок - так же как и в экономической оценке империализма как новой стадии капитализма. Все левое крыло и даже некоторые центристы и представители правого крыла II Интернационала признавали наличие экономических фактов, лежащих в основе империализма. Гильфердинг попытался разработать экономическую теорию, объясняющую эти новые явления, а Розе Люксембург даже удалось показать весь комплекс экономических вопросов империализма как закономерное следствие капиталистического процесса воспроизводства, то есть органически вписать империализм в марксистскую концепцию истории и представить тем самым конкретно-экономическую основу "теории краха" капитализма. И тем не менее, когда в августе 1914 года - и еще долгое время спустя - Ленин остался совершенно один со своей точкой зрения в отношении мировой войны, это отнюдь не было случайностью. И еще меньше это можно объяснить психологическими или моральными соображениями, тем, что многие, кто раньше так же "правильно" осуждал империализм, теперь из "трусости" поддался колебаниям и т.д. Нет. Позиции отдельных социалистических течений, занятые ими в августе 1914 года, были прямым фактическим следствием их прежнего теоретического, тактического и т.д. поведения.

Ленинская концепция империализма представляет собой выдающееся теоретическое достижение, и в то же время - хотя это может показаться парадоксальным - она содержит, если рассматривать ее как чисто экономическую теорию, сравнительно мало такого, что раньше было совершенно неизвестно. В некотором отношении она опирается на работу Гильфердинга и, повторяем, с чисто экономической точки зрения отнюдь не так подробна, как великолепная разработка марксистской теории воспроизводства, сделанная Розой Люксембург. Превосходство Ленина - и это его теоретический подвиг, не имеющий себе равных, - состоит в том, что он сумел конкретно связать экономическую теорию империализма со всеми без исключения политическими вопросами современности, сделать экономику новой фазы капитализма руководящей нитью для всех конкретных действий в этой критически ответственной обстановке. Исходя из этого, он отвергает, например, во время войны некоторые - крайне левые - взгляды польских коммунистов как "империалистический экономизм"; исходя из этого, он разоблачает каутскианскую концепцию "ультраимпериализма" (возлагавшую надежду на то, что капитал мирным путем придет к созданию всемирного треста, и считавшую мировую войну "случайным" и даже "неправильным" отступлением от этого пути), доказывая, что Каутский отрывает экономику империализма от его политики. Конечно, теория империализма Розы Люксембург (а также Паннекука и других левых) вовсе не является экономистской в более узком, собственном смысле слова. Все они, и Роза Люксембург прежде всего, подчеркивают именно те моменты в экономике империализма, которые обязательно переходят в область политики (колониализм, военная промышленность и т.д.). Однако эта связь не становится у них конкретной. Так, Роза Люксембург безупречно показывает, что вследствие процесса накопления капитала переход к империализму, к эпохе борьбы за колониальные рынки сбыта и источники сырья, за возможности экспорта капитала и так далее стал неизбежным, что эта эпоха - последняя фаза капитализма - является эпохой мировых войн. Но она обосновывает всем этим не более как теорию всей эпохи, теорию этого современного империализма вообще. Однако и она не смогла найти перехода от этой теории к конкретным требованиям дня; "Брошюра Юниуса" в своих конкретных разделах так и не стала логическим следствием "Накопления капитала". Теоретически правильная оценка целой эпохи не конкретизируется ею в ясное понимание тех конкретных движущих сил, которые призваны осознать и по-революционному осуществить практическую задачу марксистской теории.

Превосходство Ленина в этом ключевом вопросе далеко не исчерпывается громкими словами "политическая гениальность", "практическая проницательность" и т.п. Это как раз чисто теоретическое превосходство в оценке исторического процесса в целом. Ибо в деятельности Ленина на протяжении всей его жизни не было ни одного практического решения, которое не было бы прямым фактическим и логическим следствием его теоретической установки. При этом ее основную посылку составляет требование конкретного анализа конкретной ситуации. Правда, в глазах тех, кто мыслит недиалектически, это переводит весь вопрос в область "реально-политической" практики. Но для марксистов конкретный анализ конкретной ситуации не противоречит "чистой" теории, а, напротив, образует вершину подлинной теории, тот пункт, где теория действительно осуществляется, где она - именно поэтому - претворяется в практику.

Это теоретическое превосходство основывается на том, что из всех последователей Маркса именно Ленин был тем, чье видение окружающей его капиталистической действительности меньше, чем у кого-либо, было искажено ее фетишистскими категориями. Ибо решающее превосходство марксовой политэкономии в сравнении со всеми предшественниками и последователями состоит в том, что даже в самых запутанных вопросах, где, казалось бы, приходится иметь дело с чистейше экономическими (то есть чистейше фетишистскими) категориями, она смогла логикой собственного метода сформулировать проблему таким образом, что за чисто экономическими категориями зримо выявляются в динамике своего развития те классы, общественное бытие которых выражается этими экономическими категориями. (Достаточно вспомнить о различии между постоянным и переменным капиталом в противовес классическому различению между основным и оборотным капиталом. Только благодаря таким различениям проступает классовая структура буржуазного общества. Марксова формулировка проблемы прибавочной стоимости уже сама по себе вскрыла классовое расслоение между буржуазией и пролетариатом. Приращение постоянного капитала показывает это взаимоотношение в его динамической связи с процессами развития общества в целом и в то же время обнажает идущую между различными группами капитала борьбу за распределение прибавочной стоимости.)

Ленинская теория империализма - это не столько теория его экономически закономерного возникновения и его экономических рамок - как у Розы Люксембург, - сколько теория конкретных классовых сил, которые, будучи развязаны империализмом, действуют в нем, теория конкретного мирового положения, созданного империализмом. Когда Ленин исследует сущность монополистического капитализма, его в первую очередь интересует это конкретное мировое положение и классовое расслоение, которое вызвано им, его интересует, как меняется в результате динамичной концентрации капитала внутренняя классовая структура буржуазии и пролетариата (рост чисто паразитических слоев рантье или рабочей аристократии и т.д.). И самое главное: как внутреннее развитие монополистического капитализма - вследствие неравномерности этого развития в отдельных странах - вновь и вновь делает несостоятельными временные соглашения о разделе "сфер интересов" и прочие компромиссы, достигнутые мирным путем, и толкает к конфликтам, которые могут быть разрешены только силой, только посредством войны.

Определение сущности империализма как монополистического капитализма, а империалистической войны как его закономерного продолжения и выражения присущей ему тенденции к еще более высокой концентрации, к абсолютной монополии делает понятным и процесс расслоения общества с точки зрения отношения к войне. Становится ясно, что представлять себе дело а 1а Каутский - таким образом, будто против империализма могут быть мобилизованы те слои буржуазии, которые "не заинтересованы" в нем или даже "обделены" им, означает наивысшие иллюзии. Монополистическое развитие захватывает всю буржуазию и, больше того, находит поддержку (хотя и временную, конечно) не только у постоянно колеблющейся самой по себе мелкой буржуазии, но даже у части пролетариата. Тем не менее это не значит, будто правы маловеры, считающие, что революционный пролетариат оказывается в изоляции по отношению к обществу в результате своего непримиримого протеста против империализма. Развитие капиталистического общества всегда полно противоречий и совершается в движении противоречий. Монополистический капитализм создает впервые в истории мировое хозяйство в собственном смысле этого понятия; его война, империалистическая война, является поэтому первой мировой войной в самом строгом значении этого слова. Это означает прежде всего, что угнетаемые и эксплуатируемые капитализмом нации впервые в истории ведут уже не изолированную борьбу против своих угнетателей, но втянуты всем своим существованием в водоворот мировой войны. Развитая колониальная политика капитализма означает эксплуатацию колониальных народов не только примитивно грабительским способом, как это было в начале капиталистического развития, но и одновременно перестраивает их общественную структуру, делает ее капиталистической. Само собой разумеется, что это происходит во имя усиления эксплуатации (через экспорт капитала и т.д.), но вопреки желанию империализма это приводит к тому, что в колониальных странах закладываются основы собственного буржуазного развития, а его неизбежным идеологическим следствием является развертывание борьбы за национальную самостоятельность. Эта борьба еще больше усиливается в связи с тем, что империалистическая война мобилизует все людские резервы, имеющиеся в империалистических странах, частично втягивая колониальные народы в активную борьбу, а частично сохраняя их для нужд ускоренного развития промышленности в этих странах, и, таким образом, ускоряет весь этот процесс как экономически, так и идеологически.

Однако положение колониальных народов представляет собой лишь крайний случай, выражающий отношение монополистического капитализма к тем, кто подвергается его эксплуатации. Исторический переход от одной эпохи к другой никогда не совершается механически, так, чтобы какой-то способ производства утвердился и стал бы исторически действенным лишь после того, когда предшествующий ему и превзойденный им способ производства уже повсеместно выполнил свою миссию преобразования общества. Вовсе нет, старый и новый, превосходящий его способ производства, а также соответствующие им общественные формы и классовое расслоение перекрещиваются и сталкиваются друг с другом в исторической действительности. Вот почему те или иные процессы, кажущиеся одинаковыми, если рассматривать их абстрактно (например, переход от феодализма к капитализму), имеют совершенно разное содержание по отношению к общественно-историческому целому и соответственно выполняют, если их опять-таки рассматривать сами по себе, совершенно иную функцию и миссию, поскольку они протекают в полностью изменившемся историческом окружении.

Поднимающийся капитализм выступил как сила, формирующая нации. Из средневековой мешанины мелких феодальных владений он перестроил в итоге трудной революционной борьбы капиталистически более развитую часть Европы в крупные нации. Борьба за единство Германии и Италии была последними страницами в истории этой революционной - по своему объективному смыслу - борьбы. Но если капитализм в этих государствах перерос в империалистический, монополистический капитализм, если он принял такие формы даже в отдельных более отсталых странах (России, Японии), то это еще не значит, что он утратил всякое значение как силы, формирующей нации, для всего остального мира. Напротив. Поступательное капиталистическое развитие породило национальные движения у всех народов Европы, ранее "не имевших истории". Только теперь их "национально-освободительная борьба" развертывается уже не как борьба против внутреннего феодализма или феодального абсолютизма, то есть как безусловно прогрессивная, а с неизбежностью вписывается в рамки империалистического соперничества мировых держав. Ее историческое значение, ее оценка зависят поэтому от того, какая конкретно функция выпадает ей в этой конкретной совокупности событий.Значение этого вопроса в полной мере осознал уже Маркс. Конечно, в его время это была главным образом английская проблема - проблема отношений Англии и Ирландии. И Маркс подчеркивает самым резким образом, что независимо от всякой международной справедливости предпосылка освобождения английского рабочего класса состоит в том, чтобы преобразовать нынешнее насильственное объединение, то есть закабаление Ирландии, если это возможно - в равный и свободный союз, а если это будет необходимо - добиться ее полного отделения. Он со всей ясностью увидел, что эксплуатация Ирландии означает, с одной стороны, решающей важности позицию силы для английского капитализма, который уже тогда - но тогда еще как единственный капитализм - успел приобрести монополистический характер, а, с другой стороны, нечеткая позиция английского рабочего класса в этом вопросе порождает раскол среди угнетенных, борьбу эксплуатируемых против эксплуатируемых вместо того, чтобы они вели единую борьбу против их общих эксплуататоров. Маркс увидел, таким образом, что только национальное освобождение Ирландии может создать действительно эффективный фронт в борьбе английского пролетариата против английской буржуазии.

Эта концепция Маркса не только не была принята к действию современным ему английским рабочим движением, но и не стала жизненной в теории и практике II Интернационала. И здесь на долю Ленина выпало пробудить теорию к новой жизни - но к более живой, более конкретной жизни, чем она была даже первоначально у Маркса. Ибо из чисто всемирно-исторической проблемы она превратилась в текущий вопрос, стоящий на повестке дня, и потому выступает у Ленина уже не теоретически, а вполне практически. Потому что в этой взаимосвязи каждому должно быть ясно, что вся эта гигантская проблема, встающая здесь перед нами, - возмущение всех угнетенных, и не только рабочих, в подлинно всемирном масштабе - это именно та проблема, которую Ленин в борьбе против народников, легальных марксистов, экономистов и так далее с самого начала считал сердцевиной аграрного вопроса в России. Во всех этих случаях речь идет о том, что Роза Люксембург называла "внешним" рынком капитализма, под которым имеется в виду некапиталистический рынок, независимо от того, находится ли он в пределах или за пределами политических границ той или иной страны. С одной стороны, все расширяющийся капитализм не может существовать без него, а, с другой стороны, его социальная функция по отношению к рынку состоит в разрушении его первоначальной общественной структуры, в том, чтобы сделать его капиталистическим, чтобы превратить его в капиталистически "внутренний" рынок, вследствие чего, однако, он приобретает тенденции к самостоятельности и так далее. Таким образом, соотношения, возникающие в ходе этого процесса, также являются диалектическими. Правда, Роза Люксембург так и не нашла, исходя из этой правильной и широкомасштабной перспективы, путь к конкретному решению конкретных вопросов мировой войны. Она так и не вышла за рамки исторической перспективы, правильной и широкомасштабной характеристики целой эпохи. Но только лишь эпохи как целого. И это также выпало на долю Ленина - сделать решающий шаг от теории к практике. Но именно этот шаг - и этого никогда нельзя забывать - был одновременно теоретическим прогрессом. Ибо это был шаг от абстрактного к конкретному.

Этот шаг к конкретному от абстрактно верной оценки исторической действительности, от общего указания на революционную сущность всей эпохи империализма с особой остротой поднимает вопрос об особом характере этой революции. Одно из величайших теоретических достижений Маркса состояло в том, что он точно отделил друг от друга буржуазную и пролетарскую революции. Это различие имело, во-первых, величайшее практически-тактическое значение, учитывая неопытность и иллюзии его современников, а во-вторых, оно давало единственное методическое руководство, которое позволяло ясно увидеть новые, действительно пролетарски-революционные элементы в революционных движениях того времени. Однако в вульгарном марксизме это расчленение выродилось в механически жесткое разделение. Практический вывод, который делают из него оппортунисты, состоит в том, что они схематически обобщают следующее эмпирически правильное наблюдение: поскольку в общем каждая революция нового времени начинается как буржуазная, она с успехом может быть осуществлена и посредством пролетарских действий, с учетом пролетарских требований и так далее. Согласно оппортунистам, революция является в подобных случаях только буржуазной, а задача пролетариата состоит в том, чтобы поддерживать такую революцию. Из такого разделения буржуазной и пролетарской революций следует, что пролетариат должен отказаться от своих собственных революционных целей.

Однако леворадикальная концепция, отчетливо понимающая механистическую ложность этой теории и осознающая пролетарски-революционный характер нашей эпохи, впадает в противоположный, но столь же опасный механицизм. Исходя из понимания того, что во всемирно-историческом масштабе буржуазия перестала играть в эпоху империализма революционную роль, но следуя столь же механическому разделению буржуазной и пролетарской революций, она заключает, что отныне мы вступили в период чисто пролетарской революции. Подобная установка ведет к опасному практическому выводу, что все движения распада и брожения, которые непременно возникают в эпоху империализма (аграрный, колониальный, национальный вопросы) и в контексте пролетарской революции являются объективно революционными, остаются без внимания, более того, даже пренебрегаются и отвергаются; теоретики подобной "чистой" пролетарской революции по собственной воле отказываются от самых настоящих и самых важных союзников пролетариата, пренебрегают той революционной средой, которая создает для пролетарской революции конкретные перспективы, и вот в таком безвоздушном пространстве ожидают и рассчитывают подготовить "чистую" пролетарскую революцию. "Кто ждет "чистой" социальной революции, - пишет Ленин, - тот никогда ее не дождется. Тот революционер на словах, не понимающий действительной революции".

Ибо настоящая революция - это диалектическое перерастание буржуазной революции в пролетарскую. Бесспорный исторический факт, заключающийся в том, что тот класс, который был вождем великих буржуазных революций прошлого или пользовался их плодами, стал теперь объективно контрреволюционным, вовсе не означает, что одновременно с этим социально разрешены те объективные проблемы, вокруг которых вращались эти революции, и что те слои общества, которые были жизненно заинтересованы в решении этих проблем, теперь удовлетворены. Как раз наоборот. Поворот буржуазии к контрреволюции означает не только ее враждебность по отношению к пролетариату, но и одновременно ее отход от собственных революционных традиций. Она уступает наследие своего революционного прошлого пролетариату. Отныне пролетариат является единственным классом, который в состоянии последовательно довести до конца буржуазную революцию. Это значит, во-первых, что только в рамках пролетарской революции могут быть осуществлены еще сохраняющие свою актуальность требования буржуазной революции и, во-вторых, что последовательное осуществление этих требований буржуазной революции с неизбежностью ведет к пролетарской революции. Таким образом, пролетарская революция одновременно означает сегодня осуществление и прекращение буржуазной революции.

Правильное понимание такого положения вещей открывает небывалые перспективы увеличения возможностей и резервов пролетарской революции. Но одновременно оно предъявляет небывалые требования и революционному пролетариату, и его руководящей партии. Ибо для того чтобы найти этот диалектический переход, пролетариат должен не только обладать правильным пониманием правильной взаимосвязи, но и практически преодолеть в самом себе мелкобуржуазные наклонности, привычки мышления и тому подобное, мешающие ему осознать эти взаимосвязи (например, национальные пристрастия). Тем самым пролетариат встает перед необходимостью, преодолевая самого себя, возвыситься до руководителя всех угнетенных. Прежде всего, огромным по важности делом революционного самовоспитания является борьба за национальную самостоятельность угнетенных народов - причем как для пролетариата угнетающей нации, который преодолевает свой собственный национализм, добиваясь этой полной национальной самостоятельности, так и для пролетариата угнетаемой нации, который под лозунгами федерализма, международной пролетарской солидарности также поднимается над своим национализмом. Ибо, как говорит Ленин, "пролетариат борется за социализм и против своих собственных слабостей". Борьба за революцию, за использование объективных возможностей, которые предоставляет мировая обстановка, и внутренняя борьба за собственную зрелость революционного классового сознания составляют неотделимые друг от друга моменты одного и того же диалектического процесса.

Таким образом, империалистическая война повсеместно создает для пролетариата союзников, если он по-революционному борется против буржуазии. Но если пролетариат не осознает свое положение и свои задачи, это вынуждает его идти в хвосте у буржуазии по пути к ужасающему саморастлению. Империалистическая война создает такую мировую обстановку, при которой пролетариат действительно может стать руководителем всех угнетенных и эксплуатируемых, при которой его освободительная борьба может послужить сигналом и ориентиром к освобождению всех порабощенных капитализмом. Но война создает одновременно и такую мировую обстановку, при которой миллионы и миллионы пролетариев вынуждены с изощреннейшей жестокостью убивать друг друга, дабы укрепить и расширить монополистические позиции своих эксплуататоров. Какая из двух этих судеб выпадет на долю пролетариата, зависит от его понимания своего исторического положения, от его классового сознания. Ибо "люди сами творят свою историю". Но, конечно, не при ими же избранных, а при непосредственно данных, встретившихся им и унаследованных ими обстоятельствах.

Речь идет здесь, стало быть, не о выборе, захочет или не захочет пролетариат бороться; выбор заключается только в том, за чьи интересы он будет бороться - за собственные или за интересы буржуазии. Вопрос, который историческая обстановка ставит перед пролетариатом, заключается не в выборе между войной и миром, а в выборе между империалистической войной и войной против этой войны - гражданской войной.

Необходимость гражданской войны как отпора империалистической войне со стороны пролетариата определяется, как и все его методы борьбы, условиями борьбы, которые навязывает пролетариату развитие капиталистического производства, развитие буржуазного общества. Деятельность партии, значение правильного теоретического предвидения простираются ровно настолько, чтобы дать пролетариату ту силу сопротивления и наступления, которой он объективно обладает в соответствии с расстановкой классовых сил в данной ситуации, но которую он не может поднять на уровень данных объективных возможностей в силу теоретической и организационной незрелости. Так, еще до империалистической войны возникла массовая стачка как стихийная реакция пролетариата на империалистическую фазу капитализма, и эта взаимосвязь, вопреки всем усилиям центристов и правого крыла II Интернационала замаскировать ее, стала постепенно теоретическим достоянием радикального крыла.

Но и здесь Ленин был единственным, кто очень рано, уже в 1905 году, понял, что массовая стачка недостаточна как оружие для решающих битв. Когда он после поражения Московского восстания - вопреки Плеханову, считавшему, что "не нужно было браться за оружие", - расценил неудавшееся восстание как решающий этап и попытался закрепить те конкретные выводы, которые вытекали из его опыта, он тем самым теоретически обосновал необходимую тактику пролетариата в условиях мировой войны. Потому что империалистическая фаза капитализма, и в особенности мировая война, в которой она находит свое крайнее выражение, свидетельствует о том, что капитализм пришел к такому состоянию, когда решается вопрос, удержится ли он или погибнет. Руководствуясь верным классовым инстинктом класса, привыкшего к господству, и сознавая, что по мере расширения сферы ее господства, по мере развертывания аппарата ее господства одновременно сужается реальная социальная база ее господства, буржуазия предпринимает самые энергичные усилия как для того, чтобы расширить эту базу (повести за собой средние слои, коррумпировать рабочую аристократию и так далее), так и для того, чтобы нанести решающие удары своим основным противникам, прежде чем они соберутся с силами для настоящего сопротивления. Вот почему именно буржуазия повсеместно ликвидировала "мирные" методы классовой борьбы, на которых основывалась и функционировала какое-то время (хотя и весьма проблематично) вся теория ревизионизма, и отдала предпочтение более "энергичным" средствам борьбы. (Стоит назвать Америку.) Ей все больше удается настолько прочно забрать в свои руки государственный аппарат, настолько тесно идентифицировать себя с ним, что даже, казалось бы, чисто экономические требования рабочего класса все упорнее наталкиваются на эту стену и рабочие вынуждены вступать в борьбу с государственной властью (а следовательно, - пусть даже неосознанно, - но и в борьбу за государственную власть), когда они пытаются предотвратить ухудшение их экономического положения, потерю уже завоеванных ими ранее позиций. Так самим ходом развития пролетариату навязывается тактика массовой стачки, причем оппортунизм из страха перед революцией всегда склонялся к тому, чтобы отказаться скорее от уже завоеванного, чем сделать революционные выводы из сложившейся ситуации. Однако массовая стачка по своей объективной сущности - это революционное средство. Каждая массовая стачка создает революционную обстановку, из которой буржуазия с помощью своего государственного аппарата по мере возможности извлекает для себя необходимые следствия. Но по отношению к этим средствам пролетариат бессилен. Оружие массовой стачки также отказывает в борьбе против них, если в противовес оружию буржуазии пролетариат точно так же не берется за оружие. Это означает не что иное, как стремление вооружиться самому, дезорганизовать армию буржуазии, которая в массе своей состоит ведь из тех же рабочих и крестьян, и повернуть оружие буржуазии против нее самой. (Революция 1905 года дала в этом отношении многочисленные примеры очень верного классового инстинкта, но только лишь инстинкта.)

Что же касается империалистической войны, то она означает крайнее обострение этой ситуации. Буржуазия ставит пролетариат перед выбором: убивать своих товарищей по классу из других стран ради ее монополистических интересов и умирать за эти интересы либо свергнуть господство буржуазии силой оружия? Все прочие средства борьбы становятся бессильными против этой крайней формы насилия, разбиваясь - все без исключения - о броню военного аппарата империалистического государства. Стало быть, если пролетариат хочет избежать участия в войне как крайней форме насилия, он должен вступить в борьбу против самого этого военного аппарата, а именно разложить его изнутри и повернуть против буржуазии, использовать для победы над империализмом то оружие, которое империалистическая буржуазия была вынуждена дать всему народу.

Таким образом, здесь также нет ничего, что с теоретической точки зрения было бы совершенно неизвестно ранее. Напротив. Суть ситуации коренится в соотношении классовых сил между буржуазией и пролетариатом. Война, по определению Клаузевица, - это всего лишь продолжение политики; но она является ее продолжением во всех отношениях. Это значит, что война представляет собой не только крайнее и самое решительное проведение до конца той линии, которую страна проводила до этого, во время "мира", то есть не только для внешней политики государства, но и для внутренней расстановки классовых сил в стране (и во всем мире), до предела усиливая и заостряя те тенденции, которые уже действовали в обществе во время "мира". Так что война отнюдь не создает абсолютно нового положения ни для страны, ни для какого-либо класса внутри нации. Новое в этом положении заключается лишь в том, что небывалое количественное возрастание всех проблем переходит в новое качество и посредством этого - но только посредством этого - порождает новую ситуацию.

Таким образом, с социально-экономической точки зрения война представляет собой лишь один из этапов империалистического развития капитализма. Точно так же она не может быть поэтому ничем иным, кроме как одним из этапов в классовой борьбе пролетариата против буржуазии. И значение ленинской теории империализма состоит в том, что Ленин - чего не смог сделать никто другой -со строгой теоретической последовательностью установил эту взаимосвязь мировой войны с общественным развитием в целом и со всей ясностью показал ее на конкретных проблемах войны. Но поскольку исторический материализм является теорией классовой борьбы пролетариата, установление этой взаимосвязи было бы неполным, если бы теория империализма не явилась одновременно теорией различных течений в рабочем движении в эпоху империализма. Речь идет, следовательно, не только о том, чтобы ясно видеть, как пролетариат должен действовать в соответствии со своими классовыми интересами в новой мировой обстановке, сложившейся в результате войны, но и о том, чтобы показать, на чем основываются теоретически другие, именующие себя "пролетарскими", позиции в отношении империализма и империалистической войны, к каким перестановкам сил в рядах пролетариата приводит следование этим теориям, превращая их тем самым в определенные политические течения.

Речь идет прежде всего о том, чтобы четко показать, что эти течения вообще существуют как течения; что позиция социал-демократии в отношении войны представляет собой следствие не какого-то моментного заблуждения, трусости и так далее, а закономерный итог предшествующего развития; что эта позиция может быть правильно понята исходя из истории рабочего движения, и, следовательно, подходить к ней нужно, учитывая ее связь с предшествующими "разногласиями во мнениях" в рядах социал-демократии (ревизионизмом и т.п.). И тем не менее этот подход, являющийся само собой разумеющимся для марксистского метода (достаточно вспомнить, как рассматриваются соответствующие для того времени течения в "Манифесте Коммунистической партии"), с трудом пробивает себе дорогу даже в рядах революционного крыла рабочего движения. Даже группа "Интернационала", группа Розы Люксембург и Франца Меринга, оказалась не в состоянии последовательно додумать до конца и применить на практике эту установку. Очевидно, однако, что любое осуждение оппортунизма и его позиции в отношении войны -если оно не расценивает оппортунизм как исторически возникшее и требующее исторического понимания течение в рабочем движении и не рассматривает его сегодняшнюю практику как органически сложившийся итог его прошлого - не поднимается до действительно принципиального уровня марксистской дискуссии и не может привести к конкретно-практическим, тактико-организационным выводам, необходимым в момент непосредственного действия.

Ленину - и опять-таки только Ленину - с самого начала мировой войны было ясно, что поведение Шейдемана - Плеханова - Вандервельде и прочих в отношении мировой войны представляет собой не что иное, как логическое применение принципов ревизионизма к создавшейся обстановке. В чем же, коротко говоря, состоит сущность ревизионизма? Во-первых, в том, что он пытается преодолеть так называемую "однобокость" исторического материализма, который рассматривает всю совокупность явлений, происходящих в истории общества, исключительно'с классовой точки зрения пролетариата. Ревизионизм выбирает своим исходным пунктом интересы "общества в целом". Но поскольку таких совокупных интересов - если их рассматривать конкретно - попросту не существует и поскольку то, что может быть принято за подобные совокупные интересы, есть не что иное, как существующая в данный момент равнодействующая различных классовых сил, взаимодействующих в ходе борьбы, постольку ревизионист воспринимает постоянно изменяющийся результат исторического процесса как всегда одинаковый методологический исходный пункт. Поэтому и в теоретическом плане он ставит вещи с ног на голову. А практически, уже, вследствие этого теоретического исходного пункта, его сущность всегда и с неизбежностью оказывается компромиссом. Ревизионизм всегда эклектичен; это означает, что он пытается - уже теоретически - притупить классовые противоречия, сгладить их и сделать единство этих противоречий - поставленное на голову и существующее только в его голове - критерием оценки всего происходящего.

На этом основании - и это во-вторых - ревизионист отвергает диалектику. Ибо диалектика и есть понятийное выражение того, что в действительности развитие общества совершается в движении противоречий, что эти противоречия (противоречия классов, антагонистическая сущность их экономического бытия и т.д.) составляют основу и зерно всего происходящего, а "единство" общества, если это общество основано на расслоении классов, представляет собой не более как абстрактное понятие и постоянно изменяющийся итог взаимодействия этих противоречий. А поскольку диалектика как метод есть лишь теоретическая форма того реального состояния общества, при котором его поступательное развитие происходит в противоречиях, в переходе из одного противоречия в другое, го есть по-революционному, теоретическое отвержение диалектики с неизбежностью означает принципиальный разрыв с любыми революционными действиями.

В-третьих, поскольку ревизионисты отказываются, таким образом, признать, что диалектика с ее движением в противоречиях, которое как раз поэтому и создает постоянно нечто новое, существует в реальной действительности, из их мышления исчезает историческое, конкретное, новое. "Действительность", которая существует для них, подчинена схематично-механистически действующим "вечным и нерушимым законам", которые - в соответствии со своей сущностью -непрерывно создают одно и то же я которым человек фаталистически подвластен точно так же, как и законам природы. Достаточно, стало быть, раз и навсегда познать эти законы, чтобы знать наперед, как сложатся судьбы пролетариата. Для ревизиониста заведомо ненаучна даже мысль о том, что может сложиться новая, не укладывающаяся в эти законы обстановка или же ситуация, исход которой зависит от решения пролетариата. (Переоценка роли крупных личностей, морали и т.д. представляет собой противоположный, но логически закономерный полюс этой же концепции.)

В-четвертых, эти законы являются, однако, законами капиталистического развития, и подчеркивание их надисторического и вневременного характера означает, что для ревизионистов капиталистическое общество есть такая же не подверженная существенным изменениям действительность, как и для буржуазии. Ревизионист не рассматривает буржуазное общество как нечто исторически возникшее и потому исторически обреченное на исчезновение, точно так же, как он не считает науку средством познания эпохи этого исчезновения и действенным средством ускорения его, видя в ней - в лучшем случае - средство улучшения положения пролетариата внутри буржуазного общества. Любое мышление, выходящее за горизонт буржуазного общества, - это для ревизиониста иллюзии и утопии.

В силу этого - в-пятых - ревизионизму присущ так называемый "реально-политический" подход. Он постоянно приносит в жертву действительные интересы класса в целом (последовательное отстаивание которых он точно так же считает утопизмом) ради того, чтобы отстаивать текущие интересы его отдельных групп. Очевидно, даже если ограничиться этими краткими замечаниями, что ревизионизм смог стать реальным течением в рабочем движении только потому, что новые процессы в развитии капитализма позволили определенным слоям рабочих извлечь - временно - экономические выгоды из этой ситуации. И еще потому, что организационная форма рабочих партий обеспечивает этим слоям и их интеллектуальным представителям большее влияние, чем - пусть даже непоследовательно и лишь инстинктивно революционным - широким массам пролетариата. Общее для всех оппортунистических течений состоит в том, что они никогда не рассматривают происходящее с классовой точки зрения пролетариата и потому впадают во внеисторичную и недиалектическую, эклектичную "реальную политику". Это общее связывает друг с другом и их различные концепции империалистической войны, свидетельствуя одновременно о том, что все они без исключения являются закономерными следствиями предшествующего оппортунизма. Безоговорочная покорность, которую проявляет правое крыло по отношению к империалистическим властям "собственной" страны, органически вырастает из концепции (пусть даже сопровождаемой поначалу всяческими оговорками), которая рассматривает буржуазию как ведущий класс исторического развития и возлагает на пролетариат задачу поддержки ее "прогрессивной роли". И когда Каутский характеризует Интернационал как непригодный для условий войны, как исключительно мирный инструмент, он не говорит ничего отличного от русского меньшевика Черевани-на, который после первой русской революции разразился жалобами: "Но в революционном огне, когда революционные цели так близки к своему осуществлению, только с большим трудом можно проложить путь разумной меньшевистской тактике". И прочая, и прочая.

Оппортунизм различается и по тем слоям буржуазии, к которым он стремится примкнуть, за которыми он пытается заставить следовать пролетариат. Это может быть, как это имеет место в отношении правого крыла, тяжелая промышленность и банковский капитал. В этом случае империализм безоговорочно признается как необходимый, а пролетариат должен найти удовлетворение своих интересов в империалистической войне, в величии, в победе "собственной" нации. Или же оппортунизм стремится примкнуть к тем слоям буржуазии, которые, будучи втянуты в ход событий, чувствуют, однако, что они оттеснены на второй план и потому, вынужденные практически повиноваться империализму, ворчат, недовольные этим принуждением, и "желают" иного поворота событий, уповая по этой причине на скорый мир, свободную торговлю, возврат к "нормальному" положению и прочее. Само собой разумеется, что при этом они никогда не способны выступить активными противниками империализма и, напротив, ведут лишь напрасную борьбу за свою долю в империалистической добыче (к ним относятся представители некоторых отраслей легкой промышленности, мелкая буржуазия и т.д.). Исходя из их перспективы, империализм представляется чем-то "случайным", и усилия направляются на то, чтобы найти какое-то пацифистское решение и притупить противоречия. А пролетариат, на который, втянув его в русло этой политики, пытаются сделать здесь основную ставку, также не должен активно бороться против войны (хотя не бороться означает практически принимать участие в войне). Задача пролетариата ограничивается тем, чтобы декларировать необходимость "справедливого" мира и прочее.

Интернационал является организационным выражением общности интересов всего мирового пролетариата. В тот момент, когда признается хотя бы теоретическая возможность того, чтобы рабочие боролись против рабочих в угоду буржуазии, Интернационал практически перестает существовать. А в тот момент, когда становится понятно, что эта кровавая борьба рабочих против рабочих, навязанная им соперничающими империалистическими державами, представляет собой закономерное следствие предшествующего поведения ведущих сил Интернационала, о его восстановлении, о его возвращении на правильный путь, о возобновлении его деятельности не может быть больше и речи. Понимание оппортунизма как определенного течения в рабочем движении означает, что оппортунизм является классовым врагом пролетариата в его собственном лагере. Удаление оппортунистов из рабочего движения составляет поэтому первоочередную, неотъемлемую предпосылку успешного развертывания борьбы против буржуазии. Для подготовки пролетарской революции совершенно необходимо, таким образом, чтобы рабочие духовно и организационно освободились от этого развращающего их влияния. А поскольку эта борьба есть борьба всего рабочего класса против мировой буржуазии, борьба против оппортунизма ведет к неизбежному - созданию нового, пролетарски-революционного Интернационала.

Тот факт, что старый Интернационал погряз в болоте оппортунизма, является следствием определенной эпохи, революционный характер которой не проявляется с очевидностью на поверхности событий. Крах старого Интернационала и необходимость создания нового Интернационала суть свидетельства того, что вступление в эпоху гражданских войн стало отныне неизбежным. Это вовсе не означает, что борьба будет тотчас же и ежедневно вестись на баррикадах. Но это означает, что такая необходимость может возникнуть тотчас же и в любой день; это означает, что история поставила гражданскую войну на повестку дня. Вот почему партия пролетариата и тем более Интернационал могут быть жизнеспособными лишь в том случае, если они ясно осознали эту необходимость и полны решимости духовно и материально, теоретически и организационно подготовить к ней (равно как к вытекающим из нее следствиям) пролетариат.

Исходным пунктом этой подготовки является понимание характера эпохи. Только тогда, когда рабочий класс осознает, что мировая война является закономерным следствием империалистического развития капитализма, когда ему станет ясно, что гражданская война представляет собой для него единственную возможность предотвратить собственную гибель, если он будет действовать в угоду империализму, может начаться материальная и организационная подготовка к достижению этой цели. И только тогда, когда борьба за ее достижение станет действительной, глухое брожение, охватывающее всех угнетенных, станет действительным союзником борющегося за свое освобождение пролетариата. Таким образом, пролетариат должен прежде всего иметь перед глазами свое собственное, верное классовое сознание, выступающее в неприкрыто-зримой форме, чтобы с его помощью стать руководителем подлинной освободительной борьбы, действительно мировой революции. И соответственно этому Интернационал, возникающий из этой борьбы и во имя этой борьбы, представляет собой теоретически ясное и надежно боеспособное объединение действительно революционных элементов рабочего класса; но одновременно с этим - орган и средоточие освободительной борьбы угнетенных всего мира. Он представляет собой большевистскую партию; ленинскую концепцию партии во всемирном масштабе. Точно так же, как сама мировая война показала в макрокосме гигантского разрушения мира те силы гибнущего капитализма и те возможности борьбы против него, которые Ленин с предельной ясностью рассмотрел уже в микрокосме нарождающегося российского капитализма, в возможностях русской революции.

Загрузка...