Ленинград

Прорыв

Это было как нельзя кстати: на Невском «пятачке», в районе Невской Дубровки, на нашу сторону перебежал гитлеровский унтер-офицер— чертежник из оперативного отдела 170-й гренадерской пехотной дивизии, державшей оборону по левому берегу Невы. До начала операции «Искра», в ходе которой предполагалось прорвать блокаду, оставалось меньше трех недель, и всякие дополнительные сведения об обороне противника были полезными. Пробивать коридор в блокадном кольце предполагалось в районе южнее Ладожского озера, конкретно намечалось срезать шлиссельбургско-синявинский выступ. Ленинградский и Волховский фронты здесь разделяет всего 12–15 километров. Этот самый тонкий участок блокадного кольца фашисты укрепляли с особым старанием, а времени в их распоряжении было немало — почти 16 месяцев.

Дивизия, в которой служил фашистский чертежник, находилась в той именно полосе, где ленинградцы намеревались взломать оборону противника, и перебежчика поторопились допросить в штабе 67-й армии. Даже составили подробное донесение. Когда начальник разведывательного отдела Ленинградского фронта генерал-майор П. П. Евстигнеев начал его читать, все данные вроде бы подтверждались. Около трех месяцев наши разведчики не вылезали из передовых траншей. Только в ноябре — декабре поисковыми группами было захвачено больше 50 пленных: в условиях позиционной войны это очень много. Шлиссельбургско-синявинский выступ сфотографировали и с воздуха: экипаж летчика Александра Ткаченко, выполняя это задание, налетал под непрерывным зенитным огнем около Девяти тысяч километров. Удивительно, как жив остался. При съемке нельзя уклоняться от прямой линии, возможности маневра минимальные, и все же летчик нашел способ перехитрить фашистских артиллеристов, даже изучил для этого основы зенитной стрельбы. Все или почти все известно о немецких позициях. На картах обозначено чуть ли не каждое пулеметное гнездо, позиция каждой вражеской роты.

Вероятно, потому, что показания перебежчика совпадали с уже известным, Евстигнеев в первый момент проскочил ту строчку, где говорилось, что особенно сильно гитлеровцы укрепили берег Невы между Шлиссельбургом и 8-й ГЭС. Потом только спохватился. Как это может быть? Не куда-нибудь, а сюда 67-я армия нацеливает главные силы, и по всем данным разведки это не самый сильный, а, наоборот, относительно слабый участок в обороне противника. Что же касается крохотного плацдарма на левом берегу, ленинградские дивизии десятки раз вели там бой в надежде протаранить душившее город кольцо. Плачено за Невский «пятачок» большой кровью, и вполне понятно, что именно оттуда командующий немецкой 18-й армией Линдеман ждет новых атак, иначе зачем бы русским держаться за этот голый клочок земли.

Поэтому и укреплены подступы к «пятачку», мощные опорные пункты созданы в развалинах 8-й ГЭС, в остатках каменных зданий 1-го и 2-го городков. Сколько уже полегло там красноармейцев и командиров, сколько захлебнулось атак! Плацдарм, однако, есть плацдарм, он уже на левом берегу, а если наступать между Шлиссельбургом и 8-й ГЭС, надо пробежать по льду 500–600 метров, это еще трудней и страшнее…

Евстигнеев отодвинул донесение и задумался. Неужели его рассуждения ошибочны, Линдеман разгадал замысел советского командования и знает в точности, что штурмовать его позиции Ленинградский фронт будет прежде всего не с плацдарма, а по льду!? Нет, не ждет Линдеман удара между 8-й ГЭС и Шлиссельбургом, не ждет, уверен в своих выводах. Похоже, что чертежник специально переброшен гитлеровцами для дезинформации. Но докладывать о нем все равно надо. Военному совету. Говорову.

Говоров, узнав о происшедшем, приказал срочно доставить фашистского унтер-офицера в Ленинград. Новый допрос, теперь уже в штабе фронта, ничего дополнительного не дал. Все конкретное, что сообщал немец, по-прежнему совпадало с данными нашей разведки, а общий вывод был прямо противоположным. Одно настораживало: перебежчик очень уж быстро выразил готовность сотрудничать с нами и прямо предложил использовать его в качестве агента. Торопится, видно, вернуться обратно, поскольку задание считает выполненным. Евстигнеев, когда к нему пришли с новым докладом, порекомендовал порасспросить пленного еще раз. И пообстоятельнее.

К участию в допросе привлекли старшего офицера разведотдела Л. Г. Винницкого, занятого также и выпуском карт, на которых фиксировались данные об. обороне противника. Теперь это был уже не допрос, а скорее дружеская беседа. У перебежчика стремились создать впечатление, что его считают своим.

— Вы дали нам чрезвычайно ценные показания, но хорошо бы для наглядности закрепить их на карте.

Карта тут же была расстелена, но перебежчик не торопился взяться за карандаш.

— Масштаб мелковат, — разглядывая ее, заметил он. — Я лучше сам все нарисую.

Схему он вычертил профессионально.

В разведотделе, оставшись одни, принялись сверять схему со своими картами, и снова получалось, что почти все тут и там совпадает.

— Но вот странность: расхождений в количестве огневых точек у него и у нас нет, а все равно между Шлиссельбургом и 8-й ГЭС их вроде бы больше, чем у 8-й ГЭС на позициях перед Невским «пятачком»…

— Какой там масштаб?

Тут все и выяснилось: перебежчик, действительно, сообщал точные данные (в немецком штабе понимали, что система их обороны вскрыта), но масштаб схемы в районе 8-й ГЭС и Невского «пятачка» был крупнее в два с половиной раза. Оттого и создавалось впечатление, будто там огневых средств много меньше, чем между Шлиссельбургом и 8-й ГЭС. Достаточно было перечертить схему, взяв для нее единый масштаб, как все становилось на свои места.

Перебежчик, когда ему прямо сказали, что простенький его фокус раскрыт, сопротивлялся недолго. Признался, что он не унтер-офицер, а лейтенант и перешел линию фронта со специальным заданием ввести в заблуждение наше командование. Собственно, в штабе Линдемана и так были убеждены, что новое наступление опять начнется с Невского «пятачка». Форсировать Неву, с точки зрения Линдемана и его окружения, было самоубийственно: ее левый берег — сам по себе укрепление. Высота местами доходит до 12 метров. Обрывист. Где могли, гитлеровцы покрыли его льдом, ночами работали мотопомпы. Дзоты, минные поля, в несколько рядов проволочные заграждения. Фашисты считали, что у нас нет выбора, и все-таки «для надежности» им захотелось снабдить еще одним аргументом тех, кто будет доказывать, что следует, как и прежде, в первом броске опереться на левобережный плацдарм.

— Мне нужно было вернуться через пять дней. В качестве вашего агента. Меня ждал чин капитана и высокие награды, — признался гитлеровец, сразу растерявший незыблемое, казалось бы, хладнокровие.

Жданов и Говоров слушали доклад Евстигнеева с нескрываемым облегчением. По приказу Ставки Верховного Главнокомандования срок готовности операции — 1 января, а тут вдруг все пришлось бы менять, начинать сызнова.

— А наступление на 8-ю ГЭС все же придется демонстрировать, чтобы — пусть в первые минуты — противник мог подумать, что мы обмануты, — пришли к выводу в штабе фронта. — Это поможет на какое-то время отвлечь внимание Линдемана от направления главного удара.

Час наступления близился, но зима запаздывала, первые машины пошли через Ладогу только в конце декабря. Как переправлять через Неву танки? Болота тоже еще не замерзли достаточно хорошо, а их никак не миновать, нужно провести по ним технику.

27 декабря командующие Ленинградским и Волховским фронтами обратились в Ставку с просьбой отложить из-за неблагоприятных метеорологических условий начало операции до 10–12 января. В Ставке пошли на это. Из отсрочки каждый стремился извлечь максимум пользы. Еще решительнее действовали разведчики, только в начале января они захватили 55 «языков» — больше, чем за два предыдущих месяца. В системе немецкой обороны окончательно все стало ясным, командование фронтом еще раз убедилось, что решение принято единственно верное.

За несколько дней до начала операции командующий 67-й армией генерал-майор М. П. Духанов с небольшой группой офицеров выехал во 2-ю ударную армию Волховского фронта, чтобы окончательно договориться о взаимодействии. Андрей Александрович Жданов напутствовал отъезжающих:

— Волховчане считают нас обессилевшими в осаде, могут отнести линию встречи двух армий ближе к Неве. Не соглашайтесь. Скажите, что свою задачу мы выполним, как полагается.

Еще с осени, сразу, как только началась подготовка к операции «Искра», Ленинградская партийная организация предпринимала все, что в ее силах, чтобы настроить воинов наступательно, поселить в них веру в победу. Горком партии создал специальную группу лекторов, выступавших в войсках, для фронтовиков издавались десятки тысяч книг, брошюр, листовок, плакатов, во фронтовые части постоянно выезжали рабочие делегации. Коллективы Металлического и Балтийского заводов, «Большевика», других предприятий Ленинграда обратились к воинам с письмом:

«Пусть ненависть к тем, кто терзал этот город бомбами, снарядами, голодом, ожесточит ваши сердца. Вперед, воины-освободители!»

Перед операцией на двух фронтах — Ленинградском и Волховском — в ряды партии вступило без малого 28 тысяч бойцов и командиров. В январе в частях прошли партийные и комсомольские собрания, митинги. Политработники все как один были в эти дни на переднем крае. Одна мысль владела всеми: надо победить обязательно.

Вечером и в ночь с 11 января на 12-е по обе стороны шлиссельбургско-синявинского выступа все пришло в движение. Десятки тысяч солдат и офицеров нескончаемыми колоннами потянулись к переднему краю, заполняя холодные, промерзшие траншеи.

Над немецкими траншеями в эту ночь чаще обычного взлетали разноцветные, обливавшие все вокруг беспощадно ярким светом ракеты. К утру гитлеровцы поуспокоились. Погода оставалась неустойчивой: последние дни часто валил мокрый снег, а порой начинал моросить дождь. Небо и сегодня застлано низкими снеговыми тучами, с рассветом берега заволокло густым туманом, так что даже Нева поначалу еле угадывалась где-то там, за первой траншеей. Потом стало проясняться.

12 января. 9.30. Вот она, минута, которой так долго ждали! Небо над Невой прорезали огненные полосы залпа 14 дивизионов гвардейских минометов — «катюш». С деревьев посыпался снег. Грянула артиллерия: с правого берега Невы около 1900 орудий и крупнокалиберных минометов — по 144 на километр прорыва и 2100 с Волховской стороны — по 160 на километр.

В несмолкаемый грохот армейской артиллерии вплетались грозные басы поставленных на железнодорожные платформы морских орудий, они поражали цели на расстоянии до 45 километров. Снаряды весом в 700 с лишним килограммов и больше рвались на территории превращенных в мощные опорные пункты рабочих поселков Синявинских торфоразработок, в Синявине, в Мустолове и дальше. Не только на переднем крае — всюду бушевал стальной смерч, по всему пространству вбитого между нашими фронтами фашистского клина.

Все окуталось дымом, закружило снежной пылью, в воздух летели обломки бревен, какие-то черные глыбы. Только кромка земли у самой Невы, под обрывом, и скаты обрыва, хоть там и были огневые точки, какое-то время оставались нетронутыми: артиллеристы опасались при стрельбе разбить прибрежный лед и тем самым разрушить естественные подходы к берегу. Но вот уже выкатываются на прямую наводку пушки, их снаряды летят так низко, что у многих в передней траншее воздушной волной чуть не срывает каски. Теперь уже и самые близкие к реке позиции врага пестрят огненными всплесками.

Ночью маленькие ПО-2 долго барражировали над вражеской обороной, сбрасывая бомбы, и теперь бойцы снова с надеждой и тревогой поглядывают на небо: скоро ли появится авиация? Плотные, серые облака, однако, висят низко, непробиваемо. Неужели не подняться ни штурмовикам, ни бомбардировщикам? Досадовали все, а старшие командиры особенно. Они знали, что на этот раз превосходство в воздухе наше: в распоряжении Волховского и Ленинградского фронтов в тот момент имелось около 900 самолетов против 130 немецких. Потом в ходе боев фашисты удвоили численность воздушных сил, но преимущество до конца осталось за нами. Использовать его, к сожалению, в полной мере не удалось из-за погоды. Минут за 40 до конца артиллерийского наступления где-то за облаками мелькнули боевые машины: бомбардировщики остались на земле, а истребители и штурмовики небольшими группами, по шесть — восемь машин, поднялись в воздух.

11.15. Волховский фронт. На белом снегу, только что озаренном огненными трассами ракет, от деревни Липки близ берега Ладожского озера до Гайтолова вырастают брызжущие огнем, ощетиненные штыками цепи… Гром над Невой еще не смолкает: из-за меньшей насыщенности орудиями артиллерийское наступление рассчитано здесь на 2 часа 20 минут. За рекой ничего уже не различить, только багряные сполохи прорезают небо: на каждый квадратный метр первых вражеских линий должно прийтись по два-три разрыва. Что живое сохранится в этом аду? На нашем берегу, однако, начинают рваться снаряды. Управление у гитлеровцев, видно, нарушено, отвечают они разрозненно, неорганизованно. Но отвечают. Уже есть попадания в траншею. Первые жертвы, первая кровь…

Командир 136-й дивизии Николай Павлович Симоняк, в привычных всем черной кубанке и полушубке, наблюдал за происходящим то в стереотрубу, то поднимался на бруствер окопа. Ядро, костяк его дивизии составила отдельная стрелковая бригада, оборонявшая полуостров Ханко. Тогда они не отошли ни на один метр, эвакуировались только по приказу, морем и только в декабре 41-го. Теперь им, ханковцам, предстоит наступать в полосе главного удара. Верят им ленинградцы, в командира их верят: в армии он с гражданской войны, участвовал в героическом переходе, описанном Серафимовичем в «Железном потоке».

По правому берегу прокатился страшный грохот: 1500 подвесных зарядов подняли в воздух минные поля перед нашим передним краем, разметали заграждения: обороне конец, теперь только вперед! Еще один залп «катюш», и батареи переносят огонь в глубину обороны врага. Над Невой взмывают торжественные звуки «Интернационала»: в 136-й дивизии полковые оркестры выведены в первую траншею.

Люди на Неве и слева и справа — насколько видит глаз. Первая минута, вторая, третья…

Бегут солдаты, офицеры… На пути их пока только редкие артиллерийские разрывы. С правого фланга 136-й дивизии — 270-й полк, старейший в Советской Армии, еще в гражданскую за ним закрепилось название Путиловского, Петроградского. Теперь он называется Ленинградским. Связь та сохранена, незадолго до наступления делегаты путиловцев-кировцев, дети и внуки тех, кто на заре Советской власти составил боевое ядро части, вручили полку знамя Кировского завода, и вот оно взметнулось уже в рядах атакующих. Несет его Михаил Семенов.

2-й батальон попал под пулеметный огонь. Цепочкой застыло на льду одно из отделений — как бежали, так и рухнули скошенные прицельной очередью. Командир одной из рот тоже словно споткнулся о что-то невидимое. Метров 100 остается до вражеского берега, и вдруг затрепетало полковое почетное знамя, замерло. Качаясь, стоит Семенов, из последних сил, видно, держится, и вот кто-то принял у него полковую святыню, снова затрепетало над цепью красное полотнище, только тогда опустился на лед знаменосец…

В центре — 269-й полк, в первом эшелоне у него два батальона — Федора Собакина и Андрея Салтана. Здесь поспокойнее, еще немного — и уже левый берег. Но какие они все-таки долгие, эти 6–8 минут, как это много — 600 метров торосистого, неровного льда; штурмовые группы были на левом берегу, когда вдруг подал голос вражеский пулемет, кто-то из уцелевших гитлеровцев успел прийти в себя. Разворачиваясь на бегу в сторону пулемета, солдаты свинцом встречают свинец, и пулемет словно захлебывается на полустрочке. Наконец позади смертельные минуты и метры. Видно, как солдаты карабкаются по крутому обрыву, помогая друг другу. И танки уже там — маленькие, верткие Т-60 и Т-70 из бригады Владислава Владиславовича Хрустицкого. Тоже помощь. Тридцатьчетверки, конечно бы, лучше, но лед еще слаб, не выдержит их, для тридцатьчетверок надо строить специальные переправы.

Там, наверху, бой словно бы распадается на сотни, десятки отдельных схваток…

Николай Залетов, сержант, командир взвода из 269-го полка, в будущем первый в Советской Армии полный кавалер ордена Славы, бежал в первом эшелоне, вслед за штурмовыми группами. Бежал полуоглохшим от артиллерийской канонады. Тревожился: вдруг да останется этот шум в ушах, помеха будет в бою. Неву они проскочили на одном дыхании. Залетов попытался даже с ходу влететь на крутизну, в ту минуту ему казалось, что он все может. Не получилось, покатился обратно, еле на ногах удержался. Тогда только заметил бечевку, свисавшую с обрыва. Потянул — держится. Значит, кто-то из группы заграждения закрепил. Теперь проще. Хорошо, что морозец небольшой, можно без рукавиц. Сапоги скользят, ногами не во что упереться, только бы руки выдержали. Когда уже на круче был, позади себя услышал хрии. Залетов оглянулся, пожилой солдат из его взвода Демьян Лукич тем же путем взбирается; он еще в 19-м воевал на Пулковских высотах, с Юденичем, с тех пор и в партии; перед войной слесарил на Кировском, в первую блокадную зиму потерял всех близких, последним у него на руках умер четырехлетний внук, потому и выпросился в армию, жгла его ярость, никакие врачи не удержали, а ему-таки трудно: лицо фиолетовое от натуги, очки на самый край носа сползли, того гляди, упадут. Подал Залетов ему руку, подтянул, вместе спрыгнули в траншею. И там никого! Один поворот траншеи, другой, прямо на фашиста вылетел Залетов, реакция не подвела, нажал спуск автомата, а все равно тихо, заело что-то. Вот и смерть, вот она… Только гитлеровец почему-то не стреляет, со штыком сунулся. Залетов уклонился, штык воткнулся в стенку, обшитую досками. Дергает — не выдернуть. Не растерялся Залетов, саперной лопаткой саданул по каске так, что каска треснула… Теперь дальше, вперед, вперед, такое каждому из них боевое задание…

На направлении главного удара в полосе прорыва 136-й и 268-й дивизий бой стремительно отодвигался от берега. Управление артиллерийским огнем у противника, судя по всему, удалось нарушить, он по-прежнему отвечал беспорядочно. Наши артиллеристы уже скатывали на лед орудия. Торопились на левый берег штабы батальонов, санитары, саперы. Минут через 15 после начала атаки радиостанция «Кларнет» передала в штаб 269-го полка:

— Михайлов в первой траншее, просим перенести огонь!

Немецкие радисты, отбросив коды, в панике кричали в эфир:

— Русские атакуют. Прорвались танки!

— Просим новых подкреплений!

— В первом батальоне большие потери!

Никакого сомнения больше не оставалось: фашисты застигнуты врасплох. На командных пунктах 67-й армии и Ленинградского фронта напряженность, однако, не спадала. Наоборот, возросла. Несколько рот было брошено на 8-ю ГЭС прямо по льду.

С Невского «пятачка», правее 8-й ГЭС, в атаку поднялись гвардейцы 45-й дивизии. Они устремились в глубь обороны, в тылы этого мощного опорного пункта, чтобы отсечь, окружить его, сомкнуться с правофланговыми подразделениями 268-й дивизии, которая форсировала Неву левее 8-й ГЭС, с ее ладожской стороны. Атакующие с первых шагов стали нести потери, но порыв был велик, первая вражеская траншея рядом, вот уже там завязалась схватка, но исход ее еще не определился… Как и предполагалось, гитлеровцы ждали главный удар с Невского «пятачка», и видно, что сюда в эти минуты было приковано все их внимание. На том, впрочем, и строился расчет.

На главном направлении пока что все развивалось в соответствии с планом, несмотря на то что противник теперь не только огрызался огнем, а пытался контратаковать.

В 15.00 в 136-й и 268-й дивизиях на левый, восточный, берег Невы перевели или начали переводить командные пункты полков. Плацдарм расширялся. 268-я дивизия, продвигаясь вперед, в то же время все глубже охватывала слева 8-ю ГЭС с 1-м и 2-м городками, оказавшимися, как и сообщала разведка, мощнейшим узлом обороны. Встречное движение с Невского «пятачка» было остановлено: 45-я дивизия захватила две вражеские траншеи, но удерживала их с огромным трудом. Фашисты обрушили на нее огонь всех батарей, с которыми сохранилась связь, в том числе и дальнобойных орудий из глубины обороны (они использовались обычно для обстрела Ленинграда и Дороги жизни).

В штабе группы армий «Север», конечно, уже поняли, что предпринимается еще одна, на этот раз хорошо подготовленная попытка прорвать кольцо, но Линдеман по-прежнему считал, что главный удар наносится с «пятачка», а потому бросал туда все резервы, находившиеся поблизости от переднего края.

Сравнительно короткий в эту пору январский день подходил к концу. Наступать на отдельных участках предполагалось и ночью, а сейчас требовалось передохнуть, закрепиться там, куда дошли.

Вместе с командующими 2-й ударной и 67-й армиями генерал-лейтенантом В. 3. Романовским и генерал-майором М. П. Духановым над картами склонились заместитель Верховного Главнокомандующего, генерал армии Г. К. Жуков, представитель Ставки Верховного Главнокомандования, член Политбюро ЦК ВКП(б), Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов, которые прибыли координировать действия двух фронтов, командующие фронтами генерал-лейтенант Л. А. Говоров и генерал армии К. А. Мерецков, его заместитель генерал-лейтенант И. И. Федюнинский. На командном пункте Ленинградского фронта с самого начала операции находился А. А. Жданов. Выехав на Волховский фронт, вошел в состав Военного совета 2-й ударной армии А. А. Кузнецов. Уже не раз с тем же нетерпением и с той же тревогой ждали они результатов атак, нацеленных на сокрушение вражеского кольца. И уже не раз все кончалось продвижением на считанные километры, каждый из которых оплачивался большой кровью.

Теперь картина складывалась иная. Все как будто бы повторялось только на флангах прорыва с ленинградской стороны, но в центре успех был несомненный: плацдарм, захваченный к исходу дня на восточном берегу Невы, достигал 5 километров по фронту и 3 километров в глубину. 2-я ударная армия тоже преодолела первую линию вражеской обороны практически во всей полосе прорыва и прошла вперед на 2–3 километра. Проклятый перешеек сузился с 12–15 километров до 8.

Утром 13 января снова взметнулись вверх огненные стрелы «катюш», загремела артиллерия, а через 20–30 минут по всему фронту опять устремились вперед пехота и танки. На Невском «пятачке» наступающие натолкнулись на мощную контратаку. Застопорилось и наступление 2-й ударной с волховской стороны. Пьяные, с налитыми кровью глазами, фашисты шли прямо на пулеметы. И уже не бежали. Они оставались в дзотах, на огневых точках даже в том случае, если оказывались у нас в тылу.

— Солдаты, — восклицал в своем приказе командир одной из фашистских дивизий, противостоявшей волховчанам, генерал Скотти, — наша дивизия обескровлена, но мы должны до конца выполнить свой долг. Ни шагу назад. Восстановим утраченное положение. Через могилы — вперед!

В 11.30 фашисты контратаковали 268-ю дивизию, нанося удар во фланг главным силам прорыва. Появились и одиночные танки. Похоже, что штаб Линдемана намеревался отрезать от невского берега дивизии, шедшие навстречу волховчанам. Превосходство в силе было, однако, у нас. Передовые цепи 268-й дивизии, отбрасывая контратакующих, все плотнее охватывали 8-ю ГЭС с ее городками.

Командовал 268-й дивизией Семен Николаевич Борщев, в то время еще полковник. Коммунист ленинского призыва, незадолго до войны он закончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, служить начинал в 168-й дивизии, прославившей себя в боях под Сортавалой и на подступах к Павловску и Колпину. Тогда ее командиром был один из героев первых недель войны — Андрей Леонтьевич Бондарев. Борщеву будет суждено дойти до Германии, это к нему направит своих парламентеров совершивший акт высшего гражданского мужества начальник гарнизона немецкого города Грейфсвальда полковник Рудольф Петерсхаген. Но все это будет впереди, а пока трудно предугадать развитие событий даже в течение ближайшего получаса. Борщев еще в 5 утра перебрался на левый берег, расположившись в обжитом, просторном блиндаже. Рассчитывал, что продвижение будет стремительным, но положение осложнялось, в бой пришлось ввести вторые эшелоны, и Борщев уже обращался к Духанову с просьбой о подкреплении:

— У нас нет танков, мало артиллерии.

Никто в тот момент еще не знал, что из-под Тосно во Мгу прибыли три эшелона с немецкой пехотой, эшелон с артиллерией, что противник подтягивает к месту прорыва танки. Когда в 16.30 Борщеву доложили об их появлении, в первый момент он не поверил:

— Бросьте! Это, наверно, волховчане или наши с «пятачка» прорвались.

Николай Руденко, адъютант Борщева, и заместитель начальника оперативного отдела дивизии Авенир Казанцев, молодые, крепкие парни, выскочили из блиндажа посмотреть, что делается вокруг. Неожиданно на них полетели снаряды с фланга, от 2-го городка. Вот уже и автоматные очереди полосуют снег, появляются отступающие к штабу бойцы. Казанцев и Руденко, сунув пистолеты в кобуры, вооружились винтовками, положили рядом гранаты и распластались на перекрытии командного блиндажа. Все, кто был поблизости, тоже приготовились к бою, заняв круговую оборону. Из дыма и тумана выскочил танк, он с ходу раздавил противотанковое орудие, поворотил к блиндажу, но на подходе к нему левой гусеницей угодил в траншею. Машина еще вела огонь из пушки и пулеметов, но выбраться из траншеи не могла, и тогда кто-то из солдат вспрыгнул прямо на броню. На что рассчитывали фашистские танкисты, сказать трудно, но крышка люка вдруг поднялась. Тотчас туда полетели гранаты.

Из трех танков, вышедших непосредственно в район командного пункта 268-й дивизии, подбили два. Третий убрался восвояси сам. Уцелевшие немецкие автоматчики тоже отступили, но недалеко. Они засели в деревянных домиках перед 2-м городком и повели огонь по переправе черев Неву.

Главные события развернулись тем временем перед фронтом дивизии. Там, в заболоченном лесу, в бой с фашистами вступил и без того поредевший 952-й полк подполковника Александра Ивановича Клюканова. Еще в первой половине дня погиб один из его комбатов, Сергей Георгиевич Зуйков, — спортсмен, человек огромной силы: его нашли в окружении 14 вражеских трупов, он был буквально изрешечен свинцом, ему выломали руки, выкололи глаза, фашисты мстили уже мертвому. Теперь смерть настигла командира другого батальона — Николая Никифоровича Кукареко, шесть раз в течение дня водившего своих бойцов в контратаки. Сменивший его старший политрук Александр Николаевич Сальников получил смертельную рану в рукопашной, но, умирая, еще нашел в себе силы задушить схватившегося с ним гитлеровца.

Истребительно-противотанковый дивизион, которым командовал Николай Иванович Родионов, к моменту, когда в контратаку пошла броневая сила фашистов, занимал позиции против 2-го городка, прикрывая правый фланг дивизии. Сориентировавшись в обстановке, Родионов оставил там только три орудия, а все остальные стал спешно перемещать в полосу возможного прорыва. Родионова по сей час многие хорошо помнят. Высокий, крупный, но легкий и проворный в движениях. Открытое лицо. Улыбающиеся глаза. Товарищеская манера держаться. У своих подчиненных он пользовался беспредельным уважением. В валенках (мороз в тот день был градусов 15–17), в измазанном полушубке. Опасность словно придавала Родионову энергии. Он был оживлен, сосредоточен. Встретив командира 106-го отдельного моторизованного инженерного батальона И. И. Соломахина, сказал ему:

— Здесь на фланге им больше не пройти, а Клюканова они могут смять.

Пожалев про себя, что переправы для наших тяжелых и средних танков только еще строятся, Соломахин приказал командиру одной из рот:

— Берите мины, идите с дивизионом Родионова.

Соломахин видел, как Родионов, перекрывая возможную полосу прорыва, расставлял, орудия на осушенном болоте. Бой шел еще там, за пределом видимости, но разрывы гранат и автоматные очереди, пушечные выстрелы приближались с каждой минутой.

Из леса на болото с редкими чахлыми деревцами выползали вражеские броневые машины с прижавшимися к башням автоматчиками.

Первые снаряды наших сорокопяток, ударившись о лобовую броню, отскочили словно орехи от бетонной стенки. Что же остановит эти чудовища!?

Неизвестно, кто принял такое решение, но навстречу танкам уже ползли и бежали саперы, разбрасывая прямо по снегу мины. Саперов скашивает пулеметный огонь, но оставшиеся в живых упорно продвигаются вперед, и вот уже мины летят чуть не под самые гусеницы. Танки тормозят, выискивают безопасные проходы на ставшем смертоносным кочкарнике, разворачиваются, невольно подставляя борта дивизиону Родионова.

Артиллеристы приободрились, сыпят и сыпят снаряды. Зачадил один из танков, у другого сползает гусеница… Танковая контратака приостановлена, но фашисты не пятятся, отвечают огнем, автоматчики ссыпались с брони и где перебежками, где ползком подбираются к артиллерийским позициям, которые танки пытаются обойти справа. По приказу Родионова батарея младшего лейтенанта Ольгина сдерживает пехоту. Остальные орудия разворачиваются навстречу танкам. Командир одной из батарей 20-летний лейтенант Федор Чернышев тяжела ранен, но, истекая кровью, продолжает подавать команды. Его ранит еще раз — смертельно. Разбито одно орудие, перевернуто другое…

В штабе фронта и 67-й армии уже давно всем очевидно: фашисты нацелились на прибрежный сосняк, на переправы, под корень хотят подсечь наступающих, отрезать их от реки, лишить связи с тылами. Немецкая дальнобойная артиллерия крушит уже не только Невский «пятачок», но и главную полосу прорыва, наши тылы. Тяжелыми снарядами накрыты командные пункты Ленинградского фронта и 67-й армии. Ранены командарм М. П. Духанов и начальник оперативного отдела штаба фронта генерал А. В. Гвоздков.

— Товарищи генералы, вам нужно в госпиталь, — настаивают, сделав перевязку, врачи.

— Потом, по окончании операции, — отмахивается Духанов.

Отходя, 268-я дивизия обнажила правый фланг 136-й, где наступал Ленинградский полк, и туда уже просачивались группы вражеских автоматчиков, перестрелка то и дело возникала даже у переправ. Немецкие рации захлебывались от радости, недавнее отчаяние гитлеровских вояк сменилось безудержным ликованием:

— Отрезаем их от переправ, отрезаем!

— В Шлиссельбурге держитесь, к вам идут подкрепления!

— Подходят резервы. Много резервов. Она разгромят наступающих русских.

Михаил Павлович Духанов, сухощавый, очень подвижный, внешне вел себя как обычно, оставаясь предельно выдержанным и корректным. Только по тому, что он курил папиросу за папиросой, можно было угадать, в каком напряженном состоянии он сейчас находился. Участник первой мировой и гражданской войн, член партии с 1918 года, в 41-м Духанов был помощником командующего Ленинградским военным округом по военным учебным заведениям, и за ним прочно закрепилась репутация грамотного, высококультурного и вместе с тем боевого генерала. В начале войны вместе с ленинградскими курсантами он принял боевое крещение на лужском рубеже, а в тяжелые сентябрьские дни вступил в командование 10-й стрелковой дивизией, после того как гитлеровцы нанесли ей тяжелое поражение при попытке отбросить их от Урицка и Петергофа. Словом, повидать и пережить Михаилу Павловичу довелось в жизни немало, и все-таки еще никогда не возлагалось на него такой ответственности, как сейчас, никогда еще не приходилось ему попадать в эпицентр военной операции такого масштаба и такого значения.

Духанову конечно же сразу доложили о ликовании врага. Что это? Действительно, уверенность в своих силах? Конечно, 11–12 дивизий в самое короткое время сюда могут перебросить фашисты. Значит, надо спешить. Одно из условий успеха операции в том и состоит, чтобы провести ее возможно быстрее и, сомкнув фронт с волховчанами, развернуть его к югу, к Синявинским высотам, ко Мге — навстречу врагам, которых двинут сюда, чтобы заделать брешь в осадном кольце.

Черные от порохового дыма и торфяной пыли цепи ханковских батальонов Симоняка прибавляли шагу. Солдаты не без тревоги поглядывали назад и вправо, где продолжали греметь наши и вражеские орудия, дробно, заливисто стучали наши и вражеские пулеметы, автоматы. Шедшие почти сразу за передовыми цепями комбаты X. С. Ефименко и И. Н. Душко поторапливали задержавшихся:

— Вперед, ребята. За фланги отвечают старшие начальники. Наше дело идти вперед.

— Охранение бы на фланг.

— Охранение будет. Привыкайте наступать. Нам теперь до самого Берлина идти.

…Отступив на 1½-2 километра, примерно к линии, достигнутой к концу первого дня наступления, 268-я дивизия выстояла, не позволив танкам пробиться к переправам и ударить во фланг ханковцам. Когда все стихло, С. Н. Борщев со своими штабистами пошел на позиции Родионова. Метрах в 200 от них догорало 11 фашистских танков, 12-й чадил в нескольких метрах от одного из наших орудий. Рядом с ним лежал сраженный пулеметной очередью Родионов. В последние минуты он остался один, сам был за заряжающего и наводчика.

В ночь на 14-е по четырем переправам, наведенным саперами под руководством командующего инженерными войсками Ленинградского фронта генерал-майора инженерных войск Б. В. Бычевского, пошли средние и тяжелые танки. Переправлялись на плацдарм части второго эшелона. Говоров и Духанов не сомневались, что наутро гитлеровцы попытаются пройти снова там же, где накануне им преградила путь 268-я дивизия, и в случае их успеха ушедшие вперед ханковцы будут обречены на уничтожение. Может, все-таки придержать Симоняка, дать максимум подкреплений Борщеву, встретить новые контратаки мощным контрударом? Силы есть. Но как же тогда с расчетом на стремительность удара?! Стоит ввязаться в бой на второстепенном направлении, наступление замедлится; Линдеман, даже если его танки не пробьются к переправам, успеет подтянуть новые дивизии и снова расширить сужающийся перешеек. Духанов связался с Н. П. Симоняком. Тот был настроен решительно:

— Завтра снова пойдем вперед! Порох в пороховницах ханковцев не отсырел.

14 января основательно ослабленная 268-я дивизия осталась на месте, так же как и свежая 102-я стрелковая бригада А. В. Батлука. Натиск противника они сдерживали с большим трудом и с большими потерями. Днем через Неву спешно переправились, и в 14.00 атаковала фашистов, снова и снова пытавшихся пройти к переправам, 123-я стрелковая дивизия, она играла роль своего рода флангового щита.

— Главное — прикрыть Симоняка, — предупредили командира дивизии полковника А. П. Иванова.

268-ю дивизию подкрепили 152-й танковой бригадой и 142-й морской стрелковой бригадой. Симоняк, прислушиваясь к неутихавшей канонаде, позвонил Иванову:

— Как там у вас?

Иванов его успокоил:

— Трудно, но фашистов к тебе не пустим. Иди вперед!

Духанов, угадывая беспокойство Симоняка, подтвердил:

— Фланги твои прикрою. Артиллерии подкину. Давай вперед, Николай Павлович!

С волховской стороны до ханковцев уже долетали звуки боя. К ночи на 15 января два острия прорыва сблизились на четыре километра. Волховчане еще вечером были на восточных подступах к Рабочему поселку № 5. 15 января в полдень рота Владимира Михайлова из батальона Федора Собакина 269-го полка ворвалась на северную окраину поселка. Михайлов, ленинградец, человек богатырского сложения, отличился еще при форсировании Невы: в рукопашной уничтожил несколько фашистов. В мужестве Михайлова Симоняк не сомневался, но все же повременил сообщать об успехе: силы врага нарастали.

Осторожность Симоняка оправдалась: Михайлову пришлось отойти. Волховчане атаковывали Рабочий поселок № 5 трижды и трижды откатывались назад. Он был настоящей крепостью. Каменные здания фашисты превратили в доты, понастроили дзотов, блиндажей, возвели забор из двух рядов толстых бревен, засыпав пространство между ними землей, кирпичом и камнем. Прикрылись несколькими рядами колючей проволоки, плотными минными полями, эскарпами, противотанковыми рвами.

Еще три дня, отбиваясь от возрастающего по силе сопротивления гитлеровцев, 67-я и 2-я ударная армии шаг за шагом шли на сближение по всему фронту. 16 января с утра, оставив 342-й полк на левом фланге для перехвата гитлеровцев, все еще остававшихся в Шлиссельбурге, Симоняк двинул два других полка — 270-й ленинградский и 269-й — вперед, но на этот раз не прямо на Рабочий поселок № 5, а в обход. Бой уже разгорелся, когда на наблюдательном пункте появились К. Е. Ворошилов и Л. А. Говоров.

— Рассказывай, Симоняк, как воюешь, — Климент Ефремович подошел к карте. — Где у тебя по аки?

Симоняк доложил. Говоров нахмурился:

— Медленно. Что вам сейчас требуется, чтобы смять противника и соединиться со 2-й ударной армией?

— Ничего не требуется. Все есть.

— И артиллерии хватает? И снарядов?

— Мы из трофейных орудий составили несколько батарей. Снарядов у них вдоволь.

Они тут же уехали, но вскоре позвонил М. П. Духанов:

— Командующий распорядился направить тебе еще один стрелковый батальон.

Обойти 8-ю ГЭС не удалось. Шлиссельбург гитлеровцы удерживали еще 17-го, но 18-го с утра, оставив прикрытие, устремились в сохранившуюся узкую извилистую горловину. Встречной атакой двух полков от Синявина фашисты попытались вызволить шлиссельбургскую группировку, но были отброшены: перешеек практически переставал существовать.

Вечером 17 января, когда до волховчан оставалось около километра, Симоняк вызвал к себе Алексея Бровкина, командира взвода разведки, лихого парня. В прошлом топограф, он прекрасно ориентировался на местности. Дня за два до этого генерал в чем-то понапрасну упрекнул разведчика и теперь чувствовал себя не очень удобно. Бровкин держался подчеркнуто официально: обиды он прощал неохотно и трудно.

— Вот тебе задание: пройди фронт, свяжись с волховчанами. Скажи, где мы, — коротко приказал Симоняк. — Чтоб, не ровен час, не перестрелять друг друга.

Командир одной из рот 269-го полка ханковец Владимир Михайлов, уже побывавший, как говорилось, в Рабочем поселке № 5, посоветовал Бровкину:

— Видишь, высотка 11,8. У него там пулеметы. Возьмешь левее и через дорогу, что проложена по насыпи узкоколейки, рельсы там сняты.

Бровкин по сей день помнит почти всех, кто был тогда с ним. Савинский Леня — Леонид Юрьевич, ныне технолог на фарфоровом заводе в поселке «Пролетарий» Новгородской области; Дмитриенко Афанасий Николаевич — плотник в колхозе под Киевом; Рединов Саша — Александр Георгиевич — в Брянской области мастером на сахарном заводе; Гриша Гниловщенко, мордвины Петр Власкин и Соколов (они погибли, но не тогда, а позднее). Не забыл Бровкин и Петрунина Ивана Евдокимовича, тоже мордвина, только судьбы его не знает.

К насыпи они вышли к утру. По ней уже тащились фашисты, надеясь пробиться к Синявину. Было их много, и, не дождавшись, пока они пройдут, Бровкин решил прорываться силой. На насыпь полетели гранаты, с автоматами в руках разведчики выскочили из леса, но тут же один за другим прекратили огонь: гитлеровцы бросали оружие, покорно поднимали вверх руки. Отправив с сопровождающими пленных в тыл, Бровкин повел разведчиков дальше. Прошли они немного, когда увидели солдата. Коренастый, небольшого роста, в шинели, с вещмешком за плечами и с винтовкой. Ленинградцы, наступавшие в первой линии, по преимуществу были в полушубках, с автоматами, а вещмешки оставляли в обозе. Значит, волховчанин. Бровкин махнул ему рукой, тот продолжал медленно идти вперед, но не ответил, а принялся стаскивать с плеча винтовку.

— Ну, ты брось, брось, — встревожился Бровкин. — Не видишь, что свои? Из какой ты дивизии?

Волховчанин насторожился еще больше, так и стреляет глазами по сторонам, ищет, видно, где бы укрыться.

— Да свои мы, свои, дубина стоеросовая, ленинградцы, — чуть не плача повторяет Бровкин, но с места не двигается и автомат не трогает. Выстрелит ведь, не побоится, не потянет вверх руки, не из таких.

Бровкин не помнит, как они убедили солдата, заплутавшего по пути в свой штаб, что перед ним действительно ленинградцы. Поверив, волховчанин вдруг ткнулся лицом Бровкину в грудь и зарыдал в голос:

— Знал я, знал, что вы близко. Нам говорили.

Пока он успокаивался и тер мерзлой рукавицей глаза, Бровкин сокрушался:

— Выпить бы сейчас по такому случаю, вот взять не догадались, мы у немцев шесть ящиков коньяку захватили. Ну, да ничего, успеется. Ты, парень, беги к своим, скажи, где мы, что скоро атакуем Пятый поселок…

В 11.45, вторично ворвавшись в Рабочий поселок № 5, ханковцы из 269-го полка сошлись наконец с передовой цепью 424-го полка 18-й стрелковой дивизии Волховского фронта. Через 15 минут правее Рабочего поселка № 5 волховчан заключили в объятья бойцы 270-го Ленинградского полка 136-й дивизии ханковцев. Здесь и там звучало: «Пароль?» — «Победа!» — «Отзыв?»— «Смерть фашизму!» На этот раз все было не как у Бровкина. По правилам, договоренным заранее.

Поначалу считалось, что это и были первые точки соприкосновения двух фронтов. Скоро, однако, выяснилось, что еще раньше, в 9.30 утра, на восточной окраине Рабочего поселка № 1 встретились с волховчанами бойцы 123-й стрелковой бригады, которая с вечера 13 января наступала слева от ханковцев, бок о бок с ними. Фронты смыкались в те часы по всей 13-километровой полосе прорыва, а в 14.00 красный флаг взвился и над Шлиссельбургом: его поднял над полуразрушенной колокольней солдат М. Г. Губанов.

В ночь на 19 января ленинградское радио не прекращало передач до утра. Снова звучал родной голос Ольги Берггольц:

Как раз в это время советские войска завершили разгром гитлеровцев под Сталинградом, и теперь уже не оставалось сомнений, что здесь, на северо-западном направлении, инициатива также окончательно перешла в наши руки. Наступил переломный момент в грандиозной битве за Ленинград.

Через две недели, в ночь на 6 февраля, по проложенной в рекордно короткий срок железной дороге Шлиссельбург — Поляны прошли первые поезда. Фашисты еще просматривали с Синявинских высот коридор, пробитый в блокадном кольце, яростно, с остервенением обстреливали буквально каждый шедший по новой дороге поезд, но сухопутная связь осажденного города с Большой землей все равно уже была восстановлена.