Ленинград действует. Книга 3

Глава двадцать вторая Сквозь четыре «Линии Мажино»

За первую полосу обороны врага — Прорыв рубежа второй полосы — По приморскому шоссе — Сокрушение Карельского вала — Сквозь «Линию Маннергейма» — Койвисто — В часы перед штурмом Выборга — Командир стремительного полка — Миномет Степана Клочкова — Выборг, двадцатое июня — Солнце всходит над Выборгом — Встреча с Федором Шаблием — Не спит Настенька… — Возвращение — Вступление в четвертый год — Общий обзор

(Карельский перешеек, 21-я армия. 10–21 июня. Ленинград. 22 июня — 7 июля 1944 г.)

После отказа правительства Финляндии принять советские условия в затеянных самим же финским правительством переговорах ставкой Верховного Командования было решено сломить и разгромить врага вооруженной силой.

Наступление на Карельском перешейке подготовлялось в полной тайне от врага, так, что внезапный сокрушительный удар наших армий оказался для него неожиданным. Подготовка нашего удара заняла сорок дней, а личный состав 21-й армии стягивался на перешеек всего дня за три, за два до удара. 21-я и 23-я армии становились на позиции вдоль стабилизировавшейся в сентябре 1941 года и неизменной с тех пор нашей линии обороны (Сестрорецкий курорт — Лемболовское озеро — Ладожское озеро, южней Таппари). Полки, дивизии, корпуса прошли перед наступлением «курс обучения» в расположенных к югу и юго-западу от Ленинграда, освобожденных от немцев районах Стрельны, Красного Села и еще дальше от города. С юга на север 21-я армия была переброшена на бесчисленных транспортных судах по Финскому заливу, а затем двигалась в обход города. Части 23-й армии, находившиеся всю войну на самом Карельском перешейке, также по три недели, по месяцу обучались во фронтовых тылах — в глухих лесах и болотах, на холмах и в узких межозерных проходах района Пери, Токсова и в других местах. По опыту, приобретенному еще перед прорывом блокады, здесь, в схожих условиях местности, полностью имитировались финские укрепления, обстановка обучения была приближена к боевой.

Нашим войскам предстояло прорвать три полосы обороны противника, промежуточный рубеж по линии Роккалан-йоки — Илякюля — Сумма — Муолан-ярви и внешние обводы перед городом Выборгом, составлявшие западный край так называемой «линии ВКТ» (Выборг — Купарсари — Тайпале), проходившей к востоку по линии озер Вуоксинской системы. Каждый из этих барьеров, признаваемых финнами неприступным, по своей мощности можно уподобить знаменитой в истории войн «линии Мажино». Только четвертый барьер, еще не законченный строительством, был слабее, и потому — сразу скажу — перед штурмом 20 июня Выборга наши войска 19 июня проломили его укрепления с ходу.

От Финского залива перед рекой Сестрой и далее двадцать два с половиной километра к центру Карельского перешейка линию фронта для нанесения главного удара заняла 21-я армия генерал-лейтенанта Д. Н. Гусева (109-й, 30-й гвардейский, 97-й стрелковые корпуса и 22-й укрепрайон). На остальных шестидесяти семи километрах до Ладожского озера линия фронта осталась за 23-й армией генерал-лейтенанта А. И. Черепанова (98-й, 115-й стрелковые корпуса и 17-й укрепрайон), которая должна была нанести вспомогательный удар и в состав которой, с выходом на р. Сестру, был включен правофланговый 97-й стрелковый корпус 21-й армии. 23-я армия получила задачу развить успех войск генерала Гусева, оберечь их от резервов противника и, заняв на своем участке вторую полосу обороны финнов, выйти на линию озер Суванто-ярви, Вуоксы и Яюрман-ярви.

В резерве фронта находились 108-й, 110-й стрелковые корпуса и четыре стрелковые дивизии.

Важнейшие задачи: транспортировка войск, высадка десантов и взятие островов, тесное взаимодействие с наступающими вдоль побережья танками, наземной артиллерией и пехотой (редчайший случай в истории войн!) — ставились перед Краснознаменным Балтийским флотом и Ладожской военной флотилией.

13-я воздушная армия, которой командовал генерал-лейтенант авиации С. Д. Рыбальченко, и авиация флота под командованием генерал-лейтенанта авиации М. И. Самохина выделяли для операции около девятисот шестидесяти самолетов.

Артиллерия 21-й, 23-й армий и фронта насчитывала пять с половиной тысяч орудий и минометов (калибра 76 мм и выше), не считая противотанковых орудий и восемьсот восемьдесят одну реактивную установку. Это — кроме артиллерии КБФ. Плотность артиллерии на участке прорыва 21-й армии равнялась двумстам-двумстам двадцати орудиям и минометам (76 мм и крупнее) на один километр фронта.

9 июня утром для облегчения назначенного на 10 июня прорыва первого рубежа обороны наши сухопутная и морская артиллерия, вместе с авиацией нанесли сильнейший огневой удар по всей первой полосе обороны врага с целью разрушения разведанных заранее укреплений и подрыва минных полей. Чтобы дезориентировать противника, этот удар был нанесен перед линией нашего фронта поперек всего перешейка. За пять минут этого огневого удара было израсходовано семнадцать тысяч снарядов и мин, то есть на каждый погонный метр вражеского переднего края — по одному снаряду. Затем двести сорок орудий калибра 120 мм и крупнее и шестьдесят два орудия артиллерии флота выпустили по намеченным целям за час двадцать пять минут еще две тысячи двести тяжелых снарядов. Всего за десять часов стрельбы и бомбежки из двухсот двадцати шести разведанных укреплений было разрушено двести три. В восемнадцать часов в одиннадцати направлениях была произведена разведка боем.

На следующий день, 10 июня, после стосорокаминутной артподготовки, проведенной тремя тысячами орудий и минометов, в восемь часов двадцать минут утра наступление 21-й армии началось атакой пехоты, двинувшейся вплотную за огневым валом. В первые же часы боя оборона противника была во многих местах прорвана. 11 июня в наступление двинулась и 23-я армия.

За два дня, сокрушив полностью первую полосу обороны, наши войска на сорока километрах фронта ушли вперед на двадцать четыре — двадцать пять километров.

12 июля 109-й ск вел бой перед второй полосой обороны. Задержавшись перед ее рубежом на два дня для подготовки, подтягивания частей и техники, соединения 21-й армии начали штурм рубежа второй полосы и прорвали его, а к исходу 15 июня прорвали всю полосу. Накануне штурма, за сутки 13 июня, проявился особенно наглядно талант командующего Ленинградским фронтом генерала армии Л. А. Говорова. В эти двадцать четыре часа по его приказанию была произведена сложнейшая перегруппировка артиллерии из района Кивенаппа (куда вначале был направлен главный, наносимый 30-м гвардейским корпусом, удар) на новое направление главного удара — в полосу действий 108-го и 109-го корпусов, то есть вместо Выборгского — на Приморское шоссе. Около ста десяти дивизионов артиллерии и минометов были выведены из боя, скрытно переброшены по лесисто-болотистой местности, в непосредственной близости от противника, на двадцать пять — сорок километров и развернуты для прорыва второй полосы и для дальнейшего наступления вдоль Приморского шоссе. В штурме второй полосы участвовало тысяча семьсот сорок четыре орудия и миномета (калибром от 76 мм и выше)…

При прорыве третьей полосы направление главного удара вновь было перенесено в центр перешейка (направление на Сумма — Лейпясуо). Такая тактика дезориентировала противника и, внося сумятицу в переброску его частей, вызвала полное замешательство его командования, а нам давала возможность неожиданно вводить в бой свежие части…[41]

Как участник операции с момента прорыва рубежа второй полосы обороны противника, я посвящаю эту главу описанию того, что известно мне, начиная с 14 июня и далее, вплоть до взятия штурмом Выборга…

…О начавшемся 10 июня наступлении на Карельском перешейке я узнал в поезде, которым вернулся в Ленинград из Москвы 13-го. В тот же день, съездив на склад топографических карт, взял листы «километровки» до Выборга и сегодня, 14-го, отправившись на фронт, сразу же включился в темп наступления.

В восемь утра я выехал на Финляндский вокзал вместе с Ильей Авраменко.

Ничего не знаю о положении на фронте, кроме сообщенного Информбюро. Наши войска где-то за Териоками. Доехали до Песочного; перед Каменкой, в хорошо знакомом мне «городе нор» подхватили попутную полуторку.

Несуществующий Белоостров. Изрытые берега Сестры. Железнодорожный мост через нее уже восстановлен. Протянувшись через его новую железную ферму, стоит, словно объединив два враждовавших между собой берега, длинный состав с обращенным к северу, сверкающим на солнце огромным ярко-голубым паровозом.

Работают дорожники. Пейзаж «лунной поверхности» — истолченный, обожженный, сплошь в воронках передний край финнов.

Оллила. Приморское шоссе, голубые воды Финского залива, просвечивающие сквозь ветви. Колючая проволока и дзоты вдоль всего берега.

Куоккала. Пепелище репинской дачи, на досках перебитых ворот крупные отдельные буквы слова «Пенаты»… Быстро доехали до Териок.[42]

С утра (и весь день) в голубом небе мелькают стаи наших самолетов, помогающих артиллерии, пехоте, танкам громить мощные укрепления врага.

Армады бомбардировщиков налетают волнами, одна за другой. Грохот бомбежки непрерывен, кажется, будто впереди выколачивают сотни исполинских ковров.

Словно опоясанная цепью бесчисленных действующих вулканов, линия фронта обозначена клубами извергающегося над лесом дыма. Идет бой за прорыв второй линии обороны.

Сходим с машины, стоим на перекрестке дорог. Высоко в небе — аэростат наблюдения. Три «мессершмитта» внезапно атакуют его. Грохот зениток. Вокруг аэростата белые и черные клубки разрывов зенитных снарядов. Завывание моторов «мессеров». В первом заходе они отбиты зенитками, доносится стрекот их пулеметов. «А все-таки собьют его, ведь собьют, сволочи!» — восклицает какой-то командир. Смотрим: «мессеры» кружатся. Аэростат вспыхивает огромным красным языком пламени, валится вниз, сгорает весь в воздухе. Зенитки грохочут, «мессеры» завывают, туча черного дыма растягивается в голубизне солнечного неба. Из тучи и пламени вываливается вниз что-то маленькое, девственно-белое. Это раскрывается парашют, чудом не загорается и медленно, обидно медленно — потому что «мессеры» новым заходом бьют по нему из пулеметов — спускается с наблюдателем, не знаем — живым или мертвым.

Подбитый зенитками, один из «мессершмиттов» падает в лес.

Вот война! Все — просто. Было, и будто не было. А ведь это происходил бой!

Оставив чужую машину, выходим к морю, на самый берег, сквозь примятую колючую проволоку заграждений, по перекинутым через них доскам. Пляж.

Валуны. Гладь воды. Гул самолетов, непрерывно летающих над нами, неподалеку пикирующих и сбрасывающих свой груз. Нам видно: бомбят Мятсякюля и всю полосу леса от него в глубь берега и дальше. Извержения взрывов, черные, серые, рыжие. Фонтаны воды, от бомб попавших в залив, — белые.

Частота разрывов такова, что пауз нет. Эшелон за эшелоном — по девять, по восемнадцать, по двадцать семь и больше наших самолетов зараз.

Отбомбившиеся — возвращаются, проходя и морем, и лесом, и прямо над головой.

Морская авиация уходит за Кронштадт, прочая — на все другие аэродромы.

Мы вышли на шоссе. Круто тормозит мчащаяся «эмка». Из нее выпрыгивает спецкор «Правды» Л. С. Ганичев, выглядывает спецкор «Ленинградской правды» М. 3. Ланской. Здороваемся. Ганичев: «Я только что вспоминал о вас, старался узнать, где Лукницкий, вы нам очень нужны!..» Берет меня и Авраменко в свою «эмку».

Дорога в Райволу. Масса машин. Наконец — пробка. Тяжелая, огромная пробка. В ней — танки, самоходные орудия, грузовики «студебеккер», полевые кухни, телеги обоза… Справа и слева — стены соснового леса. Податься некуда. Стоим час и больше. Не рассортироваться никак.

Вокруг нас повсюду в лесу идет стукотня: это из орудий бесчисленных батарей вырываются снаряды, летящие на врага. Ломая стволы деревьев, сквозь лесную чащу в бой идут полчища наших тяжелых и средних танков и самоходные установки, похожие на гневных слонов, устремивших вперед свои хоботы. За танками остаются просеки такие гладкие и широкие, что по ним можно беспрепятственно ехать на легковой машине.

Становится все интересней. Вот в чаще леса появляется генерал — это командующий бронетанковыми силами фронта. Он делит ватагу танков на несколько потоков. Тут же на дороге ставит танкистам задачу. Прямо отсюда машины идут в бой, сейчас же. На них сидят автоматчики в зеленой маскировочной робе. Вместе с танками идут саперы, весь лес наполнен движущейся пехотой.

Танки сворачивают с шоссе, и первый проламывает себе путь в лесу, обходит пробку, за ним с потрясающим грохотом идут другие.

За танками, в пролом, по вмятым в землю соснам — мы на своей «эмке».

Так обогнули пробку.

Обнаруживаем здесь тылы 72-й стрелковой дивизии 109-го корпуса, ведущей сейчас бой. Где штаб корпуса[43], никто не знает, он — в движении, должен прийти сюда. Бой происходит где-то рядом.

Орудия наши бьют по врагу отовсюду вокруг — из леса, из Райволы, из-за кустов. Бомбежка, гул авиации не прерываются. Мчатся танки. Проскакивают отдельные машины. Выясняем наконец, где штаб 72-й дивизии. «Это за озером Патриккин-йоки, за лесопильней, в гору, налево, белый домик, километра полтора-два отсюда». Едем к лесопильне. Мост через реку взорван, переправа по плотине только пешком. Чудесное озеро. Мы — на взгорке у окраины превращенной в крепость деревни, которую наши сейчас штурмуют. Срабатывает разок-другой «катюша», работают артиллерия, авиация; тучи дыма вскипают рядом над лесом.

Авраменко с нами уже нет, он пересел в попавшуюся по дороге машину «Комсомольской правды», с корреспондентами Кудояровым и Андреевым…

14 июня. День

Деревня и урочище, в котором она расположена, называются Кутерселькя, ожесточенный бой за обладание ими ведется с утра.

Оставив легковую машину на берегу реки, мы втроем пробираемся лесом в расположение сражающихся с врагом полков. Здесь, среди танкистов подполковника Юнацкого, оказываемся в самой гуще событий.

Пешком — в гору, в лес. Белый домик, — никого нет. Дальше в лесу, перед Кутерселькой, — бараки. У бараков — машины, люди. Нашли: КП 72-й стрелковой дивизии (командует ею генерал-майор Ястребов). Часовые. В дверях — седой, взъерошенный небритый, с воспаленными от бессонницы глазами, предельно утомленный полковник. Просим дать обстановку.

— Мы корреспонденты — «Правды», ТАСС, «Ленинградской правды»!..

Здоровается вежливо, доброжелательно, устало жмет руки всем:

— Не могу, горячка сейчас… И трое суток не спал.

— Нам только десять минут…

— Хорошо, немножко позже. И то если согласны, чтоб эти десять минут — с перерывами…

Из-за спины полковника вываливается рыжий, высокий, веснушчатый, в шинели без погон, без фуражки, с лицом в первую минуту будто пьяным — в действительности, «пьяным» от усталости, — и нам:

— А вы пойдите сначала ко мне!

— А вы кто такой? — спрашивает Ланской.

— Я — подполковник Сибирцев. Начальник штаба танкового полка. Полк сейчас ведет бой. Вам интересно будет!

Обрадовались, идем за ним, ведет в лес. Несколько ячеек, плащ-палатка под соснами, тут же — дачка, возле — работающая на земле походная рация, несколько командиров-танкистов. Это — КП 186-го отдельного танкового полка, которым командует подполковник Юнацкий.

И с исключительной толковостью, умно, ясно, понимая суть того, что нам нужно, спокойно и обстоятельно, по крупномасштабной боевой карте, с нанесенной на ней обстановкой, начальник штаба полка Серафим Михайлович Сибирцев рассказывает нам о бое за Кутерсельку, происходящем с утра, и о действиях его полка, состоящего из танков Т-34.

Бой в полном разгаре. Наши войска взламывают мощный пояс вражеской обороны. Этот пояс начинается от Финского залива, пересекает Карельский перешеек, протягиваясь на северо-восток. Левое крыло его — важный опорный пункт Мятсякюля — упирается в залив.

Один из наиболее сильных следующих опорных пунктов этой линии — урочище и деревня Кутерселькя — в глубине перешейка.

Укрепления Кутерсельки падают одно за другим. Усилия танкистов, взаимодействующих с пехотой, обозначаются тут же перед нами на карте, что лежит посреди плащ-палатки, растянутой под сосной. Ежеминутно принимая от радистов донесения действующих танковых взводов, С. М. Сибирцев штрихами красного карандаша врезается все глубже в квадрат, обозначающий район деревни Кутерсельки, на окраине которой находимся и мы сами. Над нами воют, пикируя, бомбардировщики, происходят воздушные бои, все виды орудий грохочут вокруг в лесу, стрекотня пулеметов, гул взрывов так забивают уши, что приходится делать паузы и кричать, чтобы расслышать друг друга.

Рассказ Сибирцева прерывается поступающими донесениями, радистом, офицерами, распоряжениями, — бой кипит! Несколько минут назад наши же самолеты по ошибке угостили KП этого полка тремя бомбами: рядом возникли три большие воронки, а бумаги штаба залиты чернилами, опрокинутыми при разрывах. К счастью — жертв не было.

Танки полка прорвали линию финнов без потерь, ни один танк не потерян, это — поразительная удача. И настроение в полку отличное. Лежим животами на плащ-палатке вокруг карты, записываем, отрываемся моментами, чтобы взглянуть на какой-нибудь маневр воздушного боя. Вижу, как «мессершмитт» дает пулеметную очередь, впереди него возникает белая нить, это — трассирующие пули.

Сделав записи, боясь пропустить того полковника, отрываемся от Сибирцева. Обещав вернуться еще, идем на КП 72-й дивизии.

Полковник Хакимов Хикмат Зайнутдинович, татарин, добрый и мягкий, душевный человек, совершенно измотанный непрерывной — несколько суток — работой в бою, все ж находит возможным разговаривать. Но это не десять минут, а часа полтора, потому что между двумя сказанными нам фразами Хакимов принимает и отдает по телефону приказания: дивизия в этот час в полном разгаре боя. Поступило донесение о том, что на дивизию брошена — и приближается к Кутерсельке от Лийколы — фашистская танковая дивизия Лагуса.

Немецкие танки появились восточнее Онки-ярви… Входит подполковник Сибирцев и говорит:

— То есть прошли с километр от Лийколы… Ну, во всяком случае, мы обеспечены?

— У Мустамяки сосед наш обороняется… В штабе обычная боевая горячка.

Идем в Майнилу, ищем оперативный отдел. Падают финские снаряды. Черные тучи боя встают по-прежнему в двух километрах от нас. А здесь саперы трудолюбиво наводят мост через реку. Нас ждет наша машина.

К 17 часам положение таково. 182-й полк 72-й стрелковой дивизии продолжает бой в Кутерсельке. На правом фланге сражается 30-й гвардейский корпус генерала Н. П. Симоняка. 109-й корпус генерала Н. И. Алферова бьется за Кутерсельку, Лимолу, рокадную дорогу на Перк-ярви, форсировал реку Райволан-йоки, прорвав вторую оборонительную полосу на участке Терикола — Волкала, движется на Лийкола.

994-й полк 286-й сд, преодолев восемь линий траншей, овладел озерком левей Кутерсельки, вышел на два километра северо-западней ее. 109-я дивизия, с танками, атаковала Сахакюля, овладела ею и отбивает контратаки противника со стороны Мустамяки.

В Мятсякюля противник оказывает упорное сопротивление 108-му стрелковому корпусу…[44]

Бой за Кутерсельку подходит к концу, финны в ней окружены.

…Солнце над лесом начинает клониться к западу. К восемнадцати часам Кутерселькя взята и очищена от врага. Шум отдаляющегося сражения становится тише. На этом участке вторая мощная полоса оборонительных укреплений финнов прорвана, успех — отличный и события развиваются стремительно.

Картина сегодняшнего успеха постепенно вырисовывается во всех деталях.

Вчера наши части вышли к озеру Райволан. Танки подполковника Юнацкого и пехота 72-й стрелковой дивизии генерал-майора Ястребова получили новую задачу. Перед ними простиралась линия укреплений финской оборонительной полосы, и эту полосу требовалось вскрыть во всю глубину, прорвать и выйти дальше за Кутерсельку.

Накануне же, с шестнадцати часов тридцати минут до половины третьего ночи, когда к району предстоящего боя подошли танки, разведчики производили рекогносцировку. В четыре часа тридцать минут танки сосредоточились на исходных позициях. Преодолев болота, распахав лесные тропинки, они встали в одном километре от переднего края. В восемь утра на позиции врага обрушился огонь артподготовки — такой огонь, какого, по показанию пленных, они не видели за всю войну. Артподготовка длилась полтора часа, и за двадцать минут до ее окончания танки Юнацкого пошли на рубеж развертывания, то есть на линию 183-го полка 72-й стрелковой дивизии, с которым танки взаимодействовали.

Передний край врага обрабатывала налетающая эшелонами бомбардировочная и штурмовая авиация. В девять часов тридцать минут утра артподготовка оборвалась и вся громада наступающих частей начала бой, устремившись вперед по сигналу «в атаку».

Первыми двинулись танки. Рота саперов 52-й краснознаменной Гатчинской инженерно-саперной бригады, под командованием старшего лейтенанта Обухова, шла возле танков и впереди них. Автоматчики 14-го стрелкового полка, подполковника Королева, расположились на танках. Позади танков в бой пошли, гремя гусеницами, две батареи самоходных пушек гвардии майора И. Слуцкого.

За 14-м полком двинулся 133-й стрелковый полк майора Колиуха.

Пройдя примерно двести — триста метров, танки приблизились к сплошной стене конусообразных надолб высотой в рост человека. Эти гранитные и железобетонные надолбы, стоявшие в четыре ряда и даже в шесть рядов, не оставляли прохода для танков. Вся земля между надолбами была минирована.

За надолбами тянулись противотанковые рвы глубиною в шесть метров, их дно было также усеяно надолбами, для того чтобы не пропустить танки даже в том случае, если стены рва будут разрушены и разровнены артиллерийским огнем. Дальше тянулись проволочные заграждения в шесть — восемь кольев в ряду, за ними траншеи полного профиля в сто восемьдесят — двести сантиметров, с нишами, в каждой из которых по шесть, по восемь человек могли укрываться во время артиллерийских налетов и бомбежки с воздуха.

Следующие траншеи перемежались с бронеколпаками для пулеметных гнезд, дзотами и дотами. Стены железобетонных дотов были толщиною в полтора метра, — такую стену не пробивает при прямом попадании 152-миллиметровый снаряд, и стрельба прямой наводкой из 76-миллиметровых орудий также не может разрушить такие доты.

Вражеские минометы и пулеметы были расставлены так, чтобы простреливать пояс надолб на всем его протяжении. Эта оборонительная линия создавалась с 1942 года, закончено ее строительство было только в 1944 году. Враг был полон уверенности, что его рубеж абсолютно неприступен…

Танки подполковника Юнацкого остановились перед этой стеной, чтобы проделать в ней проходы. Под огнем тяжелых минометов, пулеметов и автоматов саперы начали разминирование минных полей. Пехота вела прицельный огонь по вражеским амбразурам. Танки и самоходные пушки с места начали ломать надолбы артиллерийским огнем. Командир танковой роты, герой пятисуточных непрерывных боев, старший лейтенант Васильев дал по радио первое донесение: «Подошел к надолбам, но прохода нет». Второе его донесение, через две-три минуты, гласило: «Ищу проход».

Не давая вражеским противотанковым пушкам прицелиться, все танки лавировали и вели огонь. Одно за другим вражеские орудия умолкали. Но прохода все не было, и танки, кроша надолбы непрерывным огнем, медленно прокладывали себе среди них дорогу. Каждая минута промедления несла опасность для всего наступления, каждая минута работы под сплошным огнем врага несла смерть воинам. Саперы трудились с беззаветной самоотверженностью, но проходов все не было.

Вдруг все увидели одинокий, ворвавшийся в гущу надолб танк. Лавируя, переваливаясь, ныряя, он проползал между надолбами. Это был танк № 958 старшего лейтенанта Васильева, воспользовавшегося разрушением нескольких надолб, чтобы отыскать себе узкий, извилистый, одному ему зримый проход.

В тот же миг рация принесла его третье донесение: «Проход найден, иду в проход, следуйте за мной, поднимайте в атаку пехоту».

Здесь я сделаю маленькое отступление. Старший лейтенант Василий Терентьевич Васильев, молодой туляк, перед тем почти пять суток не выходил из танка, непрерывно, с первого дня наступления корпуса генерала Алферова, участвуя в боях. Его танк первым форсировал Ржавую Канаву, при прорыве за Сестрорецком, и уничтожил тогда до роты финнов.

11 июня, на рассвете, когда полк овладел Келломяками, танк Васильева шел головным[45]. По приказу комкора Алферова полк должен был с ходу ворваться в Териоки в 8.00 того же дня. Васильев на своем танке вошел в Териоки одним из первых. К восьми часам тридцати минутам утра Териоки были очищены от врага, а вся операция закончилась к тринадцати часам тридцати минутам. Во взятии этого города кроме 185-го танкового полка участвовали первый батальон 456-го стрелкового полка 109-й стрелковой дивизии и две батареи самоходок гвардии майора Слуцкого.

После ранения командира первой танковой роты Васильев принял командование ротой. За Териоками рота продвигалась, ведя непрерывный бой.

Мне кажется, это краткое отступление достаточно характеризует качества Васильева и всего экипажа его танка Т-34.

…Получив третье донесение Васильева, весь танковый полк устремился за его танком. Пехота рванулась следом и сразу, за стеной надолб, наступающие растеклись в стороны, расширяя прорыв. С восьмидесяти — стометровой дистанции танки разрушали огнем противотанковый ров, надолбы на его дне были быстро подорваны и разрушены. Подразделения 72-й стрелковой дивизии генерал-майора Ястребова кинулись штурмовать проволочные заграждения, накидывая на них доски, шинели, плащ-палатки, все, что попадалось под руку.

Волна наступления от центра быстро растекалась по всему фронту штурмуемого участка. Умолкли минометы и пулеметные точки противника, вражеские солдаты и офицеры, захлестываемые штурмом, падали убитыми на дно траншей и сплошных воронок. Взлетел на воздух первый железобетонный дот, один за другим под гранатами и снарядами разваливались дзоты. Время не ощущалось. Линия укреплений сминалась и разрушалась во многих местах. По трупам врагов танки ворвались на окраину Кутерсельки. Пехота майора Колиуха поспешила в обход Кутерсельки с севера и северо-запада, атаковала укрепленную школу и дома поселка.

К середине дня Кутерселькя была окружена, солдаты майора Колиуха уничтожили финнов во всех опорных пунктах окруженного участка, а сквозь него вперед устремились свежие стрелковые подразделения подполковника Королева, примкнувшие к продолжавшим сражение танкам. Со взятием Кутерсельки мощный, казавшийся противнику недоступным рубеж второй полосы обороны был прорван. Только в самой Кутерсельке взято двадцать три железобетонных дота, захвачено много орудий, минометов и пулеметов. Составлявшие гарнизон Кутерсельки части 53-го, 57-го, 58-го финских полков и 200-го «добровольческого» полка эстонских фашистов разгромлены. Взяты пленные.

Надо сказать, что Гитлер, дав приказ этим частям держаться любой ценой, одновременно приказал командиру фашистской бронедивизии «Лагус» (танки и самоходные орудия) бить по финнам, если они дрогнут под напором советских войск. Наши части не дали «Лагусу», двинувшемуся от Лийколы, выполнить этот изуверский и предательский приказ Гитлера.

Влево от Кутерсельки рубеж второй оборонительной полосы противника был взломан сегодня же, 24 июня, и в нескольких местах прорван другими нашими частями, взявшими опорные пункты Ярви, Мустолово, Револомяки и Кортикюля.

Наступающие войска двинулись дальше, к третьей полосе обороны врага — к «линии Маннергейма»…

До десяти часов вечера мы — Ганичев, Ланской и я, — забыв об утомлении и опасности, переходим от подразделения к подразделению, наблюдаем происходящее, делаем записи…

Наша задача сейчас — домчаться до узла связи, написать и передать в редакцию сегодня же ночью наши корреспонденции.

Завтра они должны быть опубликованы: Ганичева — в «Правде», Ланского — в «Ленинградской правде», и моя — через ТАСС — во всех газетах страны.

16 июня

Я опять с Ганичевым, в его «эмке». Спутник он превосходный — спокойный, уравновешенный, безукоризненно вежливый, отличный товарищ. С нами — фотокорреспондент «Правды» Рюмкин, прилетевший из Москвы.

Сожженные репинские «Пенаты». Июнь 1944 г.

Выехали в 8. 30 утра: ходом — через Парголово, Песочное, Каменку, до Белоострова. Дождь. Дорога через Сестру размыта, не проехать. Едем вдоль реки Сестры, налево, к Приморскому шоссе, вдоль первой траншеи бывшего переднего края. Железная дорога разобрана, насыпь ее давно превращена в изрытое боями укрепление. Переезд, болотистые разливы. Приморское шоссе.

Передний край взрыт, испепелен.

Едем мимо разрушенной Оллилы к Куоккале. Прошлый раз я не имел возможности остановить здесь машину. Поэтому сейчас осматриваем погорелье на месте «Пенат» и могилу Репина. Запущенный сад ярко-зелен.

Горизонт чист. За горизонтом — Балтика, подступающая к Карельскому перешейку мелким прибоем голубого Финского залива. Отлогий песчаный берег усеян гранитными валунами. Кое-где из воды черными точками выступают отдельные рифы. До войны здесь бывало много купальщиков — им приходилось долго идти от берега, чтоб погрузиться в ласковую воду по пояс. Нынче на тоненькой бесконечной ленте пляжа нет никого — берег залива минирован, окаймлен на всем своем протяжении рядами колючей проволоки.

Каждые сто — двести метров рогатки колючей проволоки выстраиваются в каре. Внутри каждого каре виднеется дзот; он похож на паука, вытянувшего во все стороны длинные ножки — узкие ходы сообщения. В каждом дзоте три года подряд сидели настороженные наблюдатели. Они видели на горизонте серые полоски русских фортов, они разглядывали в бинокли купол кронштадтского собора, они боялись морского десанта и губительного огня советских морских батарей. Теперь здесь безлюдно.

Вдоль самого берега, сразу за колючей проволокой и рядом деревьев, бежит, извиваясь, гладкое Приморское шоссе. С обеих сторон стоят веселые, разноцветные дачи. Они то вытягиваются в линию, прерываемую садами и рощами, то группируются в маленькие поселки. За ними, направо, сплошною стеной тянется лес — ели, березы, осины и ольха с рябиной, жимолостью, калиной, крушиной и всем многообразием других кустарников. По ветвям деревьев не прыгают белки, не видно птиц — животные и пернатые удалились в самую глушь лесов.

Многие дачи вдоль шоссе сожжены и разбиты. Сегодня в уцелевших располагаются наши командные пункты, штабы, столовые, госпитали, базы снабжения. Вокруг них на несколько часов становятся лагерем наступающие подразделения. Сквозь ветви деревьев повсюду видны бесчисленные танки, орудия, автомашины.

Им некогда задерживаться надолго: заправятся, перегруппируются, вновь вытягиваются на шоссе в линию, чтобы двигаться дальше.

Гладь шоссе до Териок. Заезжаем в штаб армии. В оперативном отделе я с Ганичевым получаю информацию от полковника. 108-й стрелковый корпус приближается к «линии Маннергейма». Противник оказывает сопротивление. В числе захваченных в плен — финский майор. В районе Лаакюля наши войска вели бой с танками «Лагуса». В пятнадцати километрах от «линии Маннергейма» противник заканчивает систему оборонительных сооружений — на них усиленным темпом ведутся работы.

В час дня выезжаем дальше. Тюрисевя. Киоск военторга. Следы работы морской артиллерии. Под высоким приберегом у Мятсякюля, в устье Ваммелсун-йоки, перед временным мостом — пробка. Все вокруг искрошено артиллерией. Рядом с руинами старого строятся два новых моста. Пробка огромная: орудия, автомашины — почти сплошь тяжелые «студебеккеры». Генерал, регулирующий пробку, и много помощников. Стоим часа два. Тысячи людей ждут — кто спит, кто ведет спокойные разговоры… Перед мостом тяжелый спуск, за ним — подъем. Трактор, помогающий грузовикам со снарядами вылезать наверх.

Тут же хаос надолб, частично разбомбленных, разбитых артогнем. Ломаные стволы деревьев, свороченные камни. Справа от шоссе песчаный взгорок прибрежья изрыт снарядами.

Прорыв «линии Маннергейма» у Мятсякюля. Июнь 1944 г.

Наконец и наша «эмка» выбралась из этой гущи, но едем медленно. Все Приморское шоссе на десятки километров захлестнуто непрерывно движущимся потоком боевой техники. Все машины полны бойцов, украшены березками. На борту пятитонного, переполненного солдатами грузовика мелом выведена аккуратная надпись: «Станция назначения — Выборг». «Вперед, на Выборг!» — написано на гигантских стволах самоходных орудий…. «Выборг будет наш» — на других машинах… Навстречу нескончаемому потоку машин идет группа пленных в серых каскетках и куртках. Они не могут оторвать испуганных глаз от нашей боевой техники. Они воочию убеждаются, как обманывало их начальство, неизменно твердя, что у русских ничего нет и что потому, мол, продолжение войны с русскими дело далеко не безнадежное… Зато теперь они до конца понимают всю беспредельную глупость и подлость своего незадачливого правительства.

Еще два дня назад, выйдя на берег в местечке Тюрисевя, за Териоками, мы наблюдали, как эшелоны наших самолетов непрерывно бомбили опорный пункт второй вражеской оборонительной линии — прибрежный поселок Мятсякюля, Взрывы поднимались над берегом сплошным каскадом огня и дыма. На шоссе впереди рушились высокие мосты через рассекающие берег реки Патриккин-йоки и Ваммелсун-йоки.

Сегодня, включенные в движущуюся колонну, мы проезжаем в автомашине по новым мостам через эти реки, и Мятсякюля остается далеко позади, в тылу, со всеми его разбитыми железобетонными дотами, с трупами вражеских солдат, которых еще не успели убрать. Немного часов назад были взяты Лаутаранта, Инонниеми и богатый военной историей форт Ино. Только что к нему с моря подходили три наши канонерские лодки и четыре бронекатера, взаимодействующие с береговым флангом наступающих войск; балтийцы разминировали берег и, получив новое задание, отправились дальше, вдоль побережья, поддерживая своим огнем стремительно наступающую пехоту.

Мы приближаемся к только что взятой Юкколе, которая оказалась мощным оборонительным узлом сопротивления финнов.

Привожу здесь рассказ командира стрелкового полка С. Ф. Семенова о том, как батальоном его полка, при поддержке минометчиков и орудий прямой наводки, этот узел был взят.

Стрелковый полк С. Ф. Семенова вместе с минометным полком майора Шаблия[46], взяв штурмом Юкколу, ушел вдоль Приморского шоссе вперед и затем, непрерывно ведя бои, действовал так стремительно, что другие стрелковые части нашей армии почти до самого Выборга не могли поспеть за ним.

«…При прорыве второй полосы обороны мой полк был в резерве, и в бой нас ввели только 16 июня — для штурма Юкколы. Наши бойцы были хорошо подготовлены задолго до наступления: обучались больше месяца — около станции Пери: здесь были созданы укрепления, полностью имитирующие всю финскую оборону.

Подходя к Юкколе, мы сначала встретили малое сопротивление. Когда подошли вплотную, вижу: большая высота, укрепленный район, восемь дзотов, шесть дотов, одна батарея 152-миллиметровок и четыре батареи 76-миллиметровок. Я раз сунулся первым батальоном, мне попало. Тогда подтянул средства и после артподготовки начал через шесть часов штурм с фланга, справа, обойдя высоту и с нее. После артподготовки «катюш» противник был ошеломлен, и высотою мы овладели. Тут взяли три морских 152-миллиметровых орудия на цементных открытых площадках, две батареи 122-миллиметровых гаубиц открытых, и две батареи 76-миллиметровок открытые, и восемь 81-миллиметровых минометов, радиостанцию, в дотах — по пулемету и пушке (личный состав ушел), а в дзотах — пулемет (пулеметчик убит был при артподготовке).

Юкколу взяли штурмом за сорок минут. Там была усиленная рота финнов, а нас — один батальон. Финны сильным огнем из девяти батарей били. Нас поддерживал 534-й минометный полк и 394-й артполк подполковника Солодкова — большую роль сыграл, подавлял дзоты прямой наводкой. Точно!.. Мы шли от залива, и на полтора километра вглубь, через дорогу…»

В Мятсякюля мы встретились с машиной «Комсомольской правды», фотограф Кудояров перелез к нам, сказал, что часа два назад взят склад, можно заправиться бензином. Едем сначала туда, заправляем бак, решив осмотреть форт Ино на обратном пути. Проехав за Ино километров шесть-семь, слышим все явственней гром боя, видим в лесу группу штурмовиков в зеленой пятнистой маскировочной робе… Мчимся по шоссе дальше…

Слева от шоссе, по которому движутся наши части, плещет волнами Финский залив, в нем множатся дымки кораблей Краснознаменного Балтийского флота, огибающие мыс Молиниеми и бухту Тамикко. Справа, во всю глубину перешейка, наступают наши дивизии. А позади, по всем ведущим из Ленинграда дорогам, уже спешат к освобожденным селениям строители мирной жизни, какая украсит весь этот обожженный войною край.

На перекрестках лесных дорог еще нет указателей со стрелками, что ставятся едва успевающими идти по пятам передовых наступающих войск дорожниками. Здесь из леса выходят одетые в маскировочные пятнистые халаты группы штурмовиков, только что очистившие лес от разбежавшихся вражеских автоматчиков. Здесь, за деревней, взятой меньше часа назад, мы натыкаемся на группы домиков, из которых бойцы трофейной команды выносят, деловито пересчитывая, кипы белья, ящики с сапогами, тюки с новым серосуконным обмундированием. Большой склад снабжения достался в полной сохранности — отступавшие не успели даже поджечь его.

Грохот сражения — совсем близко. Отходя к третьей оборонительной линии, к пресловутой, давно знакомой нам «линии Маннергейма», враг ведет арьергардные бои, стараясь хоть чуточку задержать наши передовые части. Нет, в этом районе сегодня никак не ждали русских гостей. Ведь нас должна была остановить вторая оборонительная линия, строившаяся два года подряд послушными вассалами Гитлера. Разве кто-нибудь из них мог думать, что для прорыва и сокрушения этой линии советским войскам понадобится только два дня?

Не доезжая Юккола, возле которого сейчас кипит бой, у деревни Вохнола, в прибрежном лесу в отдалении виднеется за колючей проволокой, обведенный с четырех сторон рвом и валом, квадратный холм. Идем туда, видим уходящий под землю ход и аккуратные двери. Что может быть там, внутри? Еще один дот?

Входим. Нет, это сооружение имеет назначение совсем иное. Это — большой офицерский клуб, некое подземное кабаре. В нем несколько залов и отдельных кабинетов, тщательно отделанных мореным, в узорах выжигания, деревом.

Везде — чистота. Удобные кресла, стойки, буфеты, диваны, шкафы подобраны в древнефинском стиле. На столах бумажные цветы, абажуры, бутылки из-под вина и лимонада, недопитый в фаянсовых чашках кофе, флагштоки с поднятыми на них шелковыми флажками «великой Финляндии». На потолках — разрисованные на картоне, огромные разноцветные гербы. По стенам на картоне неплохим художником изображены разудало пьянствующие кабатчики, с дудками, мандолинами, кружками пива в руках. А на буфетных стойках — только что откупоренные бутылки вина, посуда с недоеденными бутербродами. Все покинуто поспешно. Даже электрический свет с ночи еще не выключен…

Беру образцы рисунков, сделанных на картоне.

Едем обратно. Ищем дорогу к форту Ино, движемся по ней в глухом лесу.

Вот в лесной чаще вышка наблюдательного пункта, лестница сожжена. НП окружен колючей проволокой. Рядом два-три, защищенных рвами и брустверами, бревенчатых домика. В них абсолютный хаос панического бегства, разлитый суп, все перевернуто, перепотрошено. Книги, несколько книг стихов. Окна на ремнях, как в вагонах. Чисто и аккуратно.

Кудояров и Рюмкин ушли искать форт. Я с Ганичевым — тоже, в другом направлении. Двухчасовые блужданья по безлюдному лесу, вдвоем по тропинкам, дорожкам, просекам. Поиски форта. Нашли его, — старый, взорванный в 1917 году, гигантский форт. Ищем новые укрепления и следы обстрела морской артиллерией. Ни того, ни другого. Устали. Наконец — группа пустых домиков на холме… Был, видимо, только дозорный гарнизон. Поиски дальше. Поленницы дров в сто пятьдесят — двести метров длиной. Одна из них горит, подожженная, очевидно, каким-либо затаившимся в лесу финном.

Бродим вдвоем, кружим, натыкаемся на несколько укреплений форта Ино, на пустой городок финских блиндажей, на фундаменты бывших здесь когда-то зданий — фундаменты, заросшие мхом и елочками, в полтора-два человеческих роста. Два круглых подземных сооружения, круглые башни из бетона, с колодцами в центре, в которых были, очевидно, когда-то подающие механизмы для снарядов дальнобойных орудий. Все это рассеяно в глухом лесу.

Да, все, что мы увидели в блиндажах и в домиках Ино, свидетельствует о панике, обуревавшей гарнизон форта. Ему грозило полное окружение, — по лесистым холмам к берегу приближались подразделения 108-го стрелкового корпуса, в море вырастали силуэты приближавшихся для десанта боевых кораблей. Высаживать десант не понадобилось. Солдаты и офицеры гарнизона бежали, оставив на столах недоеденную бобовую кашу, не успев подобрать разбросанные повсюду боеприпасы и оперативные документы.

После долгих поисков НП возвращаемся к нему и к своей машине. Кудоярова и Рюмкина еще нет. Осмотр блиндажика — домика возле НП. Сидя на вытащенных из домика табуретах, едим консервы, разглядываем какие-то артиллерийские документы финнов на пергаментной бумаге.

Стреляем из пистолетов, давая сигнал нашим фотографам, и они возвращаются.

Едем на машине назад, уже вечер. Станция Ино. Здесь (об этом мы узнали в штабе) стояли финские железнодорожные бронеплощадки, — тяжелые орудия били отсюда, по ним и вела огонь артиллерия Кронштадта.

Опять мост перед Мятсякюля, и опять огромная пробка. Стоим на перекрестке часа полтора, пока все тот же генерал распоряжается.

Раздавленная гусеницами телега с военным грузом. Корреспондент «Красной звезды» в своей машине. Я сплю в «эмке», пока другие болтают. Едва пробка пробита, едем в Териоки.

На обратном пути в Териоках в восемь вечера опять заехали в оперативный отдел штаба армии. Выясняем обстановку. Наступление идет отлично. Один танк — 998-й — прорвался уже за Усиккирку и ведет там бой. Другие танки — перед Перк-ярви. По дорогам идет наша пехота. Встречены спешенные, посаженные на велосипеды финские кавалеристы.

Записываю местонахождение наших частей: 64-я: стрелковая дивизия 30-го гвардейского корпуса генерала Симоняка — 340-й и 176-й полки, в двенадцать часов были в районе Ирола. 173-й стрелковый полк подошел к Юлис-ярви. 456-й подошел к Лийкола; хорошо действует и 602-й полк. В 12. 00 98-й танковый полк вышел на железную дорогу к Лоунатийоки…

Десять вечера. Едем в Ленинград. В машине — кошка и котенок, взятые Ганичевым на финском складе амуниции. Кошка удивлена и испугана. Кошек и собак в Ленинграде теперь появляется все больше, ленинградцы по домашним животным соскучились…

17 июня. Ленинград

Ехали вчера в город, до угла Невского и Литейного, час сорок пять минут. При въезде на шоссе видели пленных. В Алакюля осмотрели финский командный пункт и бомбы. Дальше — горел торф. Поперек дорог — проломленные частоколы, деревянные надолбы, заложенные камнями, много новой колючей проволоки, которую финны не успели размотать.

Встретились с пограничниками — они «выносятся вперед». Нигде не видели разбитой техники, поваленных телеграфных столбов, испорченных дорог. Нигде не видели жителей. Один из вражеских дотов остался совершенно целым…

Домой мы ехали через Старый Белоостров (исчезнувший город, остатки печных труб заросли травой, густая сеть траншей, в них — фашинник; сплошь воронки), Серболово, Парголово, Юкки, Лесной…

В двадцать три часа тридцать минут в Лесном остановили машину у радиорупора, услышав «Последние известия»: «…Опорные пункты…», но не успели: передача оборвалась.

Выйдя из машины на углу Литейного, пошел к дому по Невскому. Ровно в полночь бьют московские часы. Белая ночь. Слушаю репродуктор, облокотясь на перила моста через канал Грибоедова. Записываю… Подошел милиционер: я — пишущий — «подозрителен». Проверил документы, козырнул, отошел… Я дослушал до конца гимн…

Радио перечисляло сильные укрепления противника: Кутерселькя, Ярви, Мустолово, Револомяки, Корпикюля. Сообщало: «…сбито тринадцать самолетов противника…»

Сводка Информбюро сообщает о взятии сегодня на Карельском перешейке ста населенных пунктов, семисот пленных, сорока орудий, двух танков. В числе взятых сегодня пунктов: Юккола, Иоралла, Мастерярви, Путрола, Лейелими, Хайли, Лоунар-йоки, Хейти, Хийкамяки, Хай-Долово, Ависка, Корле, Таннари, Лоупат, Яппиля…

То самое Яппиля, где после отступления наших войск в 1941 году, действуя в тылу врага, взрывал аэродром мой друг — разведчик морской пехоты Георгий Иониди!

А на других фронтах? «Авиация наносила массированные удары по аэродромам Брест, Белосток, Барановичи, Пинск, Минск, Бобруйск, Орша…»

18 июня

Еще недавно, в зимнем наступлении к югу от Ленинграда, мы изучали характер поверженных нашими войсками укреплений врага. Топкие болота, торфяники, гладкие, как скатерть, поля не позволяли немцам ни маскироваться самою местностью, ни использовать ее особенности для своих укреплений.

Главную надежду возлагали немцы на тщательно продуманную и разработанную систему всех видов огневого воздействия, насыщения огнем каждого квадратного метра обороняемой ими площади, изрезанной бесчисленными траншеями. Вся местность порой просматривалась на десятки километров вокруг: каждый дом любого населенного пункта, каждый бугорок, каждый ползущий по земле танк, даже отдельный солдат были далеко видимыми мишенями.

К северу от Ленинграда, на Карельском перешейке, природная обстановка совсем иная. Врезанные в глубокие каньоны речки и озера, холмы и густые леса, перепутанные в бесконечном многообразии рельефа, представляют собою созданную самою природой крепость, идеально замаскированную складками местности и густым покровом лиственных и хвойных лесов. Наступать в такой местности трудно, даже если бы она не была укреплена инженерными сооружениями и не защищена огневыми точками! Один стрелок может оборонять здесь какое-нибудь узкое дефиле от целой роты противника.

Фашистское командование, по приказу Гитлера, сделало все, чтобы удесятерить непроходимость и обороноспособность этой природной крепости.

Противотанковые рвы с вертикальными стенами были облицованы бревенчатым частоколом. Надолбы гранитные и железобетонные и стальные доты, покрытые дерном, засаженные деревцами, даже на близком расстоянии сливались с естестпенными буграми местности. Огневые позиции батарей зарывались в гранитную толщу, на обратных скатах холмов. Все идущие к фронту дороги на протяжении нескольких километров были пересечены во многих местах высокими бревенчатыми заборами, проходы в которых можно было мгновенно закрыть. На каждом повороте дороги высился очередной дот, простреливающий продольно весь видимый из него участок. На несколько километров в глубину, параллельно линии фронта, тянулись ряды колючей проволоки. У дорог эта проволока была накатана во всю ширину заграждения на огромные деревянные барабаны, — стоило их только перекатить через дорогу, чтоб готовое проволочное заграждение, смотавшись с барабана, закрыло ее. Множество других барьеров закрывало доступ к захваченной противником территории Карельского перешейка.

Мудрено ли, что Гитлер и его приспешники рассчитывали на абсолютную неприступность созданной ими крепости?

10 июня первая оборонительная линия противника была прорвана нашим непреодолимым ударом за два-три часа. Земля и все укрепления превратились в бескрайнее сито из смыкающихся краями воронок. Ни леса, ни блиндажей, ни рядов проволоки здесь не стало. Единственное, что сейчас ласкает здесь глаз, — это новые, построенные нашими дорожниками мосты через реку Сестру, новая железная ферма, по рельсам которой уже на третий день после прорыва катятся на север составы пассажирских и товарных вагонов, да прогуливающиеся по обезвреженным минным полям девушки восстановительных отрядов в летних цветистых платьях.

К северу, вглубь, за первой линией обороны, все свидетельствует о смятении получивших внезапный и страшный удар сателлитов Гитлера и о спешке, с которой бежали отсюда те, коим посчастливилось уцелеть. Мы видим несожженные дома деревень и многие невзорванные мосты. Мы видим среди воронок случайно не сокрушенные пустые доты, гарнизоны которых могли бы сопротивляться, не будь они устрашены тем, что совершилось впереди них. Мы видим барабаны с колючей проволокой не сдвинутыми со своих мест, хотя выкатить их на дорогу можно было за какую-нибудь одну минуту. На обочинах всех сохранившихся в полном порядке дорог мы видим извлеченные нашими саперами из-под полотна фугасы. В первые два дня и две ночи паника гнала отсюда вражеские войска; только в некоторых искусно укрепленных населенных пунктах отдельные части оказывали отчаянное сопротивление. Но оно тотчас же оказывалось сломлено нами. Териоки были взяты за полтора часа.

Но, отступая, противник хорошо знал: его укроет вторая, еще более мощная, пересекающая перешеек линия оборонительных укреплений. Надеялся, что нашему командованию ничего не известно об этой линии, созданной под покровом строжайшей тайны. Наши части потратили только день, чтоб произвести окончательные рекогносцировки, подтянуть сквозь леса, холмы, болота и реки всю громаду боевой техники и дать отдых передовым бойцам.

Здесь, перед этой линией, мы видим новые свидетельства смятения, в которое повержен враг. Кроме бесчисленных прежних массивных надолб везде набросаны возле дорог, но не расставлены деревянные эрзац-надолбы с пазами для гранитных валунов, которыми их надлежало прижать к земле. Всюду — ряды новенькой колючей проволоки на свежих, еще не успевших потемнеть, истекающих сосновым соком кольях. Не успели понадобиться! Пленные солдаты и офицеры говорят, что такого артиллерийского огня и таких бомбежек, как только что ими испытанные, они не видали ни разу за всю войну и что выдержать это ни один человек не может. Не станем спорить!..

Вторая линия оборонительных укреплений противника, проходившая от приморского опорного пункта Мятсякюля к Сахакюля, Кутерселькя и дальше через весь Карельский перешеек, представляла собою своеобразную, врытую в землю, мощную, так сказать, «стоячую» технику врага. Я уже описывал Кутерсельский участок этой полосы укреплений. Такая же сложная и продуманная система оборонительных сооружений пересекла весь Карельский перешеек от Мятсякюля до Ладожского озера. Она была вмурована в естественные препятствия — в гранитные скалы, холмы, в ущелья, в крутые лесные берега бесчисленных рек и озер. Сталь, бетон, гранит, железо, дерево, тол, земля и болотные топи были сдавлены, сомкнуты, слиты здесь в один сплошной пояс.

В пятый день нашего общего наступления — 14 июня — этот пояс был прорван штурмом во многих местах и разлетелся на мелкие разрушенные нами звенья. Взяв Кутерсельку, Сахакюля, Мятсякюля и другие опорные пункты, наши войска на следующий день доломали укрепления и стали стремительно преследовать разрозненные части противника, тщетно переходившие в отчаянные контратаки, пытавшиеся арьергардными боями задержать на пути к третьей линии укреплений — к «линии Маннергейма» — неумолимую лавину наших танков, самоходной артиллерии и пехоты.

Во взятых нами форте Ино, в Перк-ярви, в Вуооте и сотнях других населенных пунктов мы находим следы этой безнадежной борьбы. На пути к Выборгу нам предстоит еще немало усилий, чтобы довершить сокрушение крепости, созданной фашистскою силой на Карельском перешейке. Но с каждым часом боев эта крепость, пронизываемая вдоль и поперек змеистыми трещинами, все быстрей разрушается.

19 июня

Ночью мне звонил Лезин из Москвы, чтоб я дал корреспонденцию о боях за «линию Маннергейма». А для сего он нажал на присланного из Москвы Капланского, дабы тот предоставил мне закрепленную ТАСС за ним машину. Но Капланский, видимо не желая рисковать своей машиной, все же увильнул, подсунул меня в машину другого корреспондента ТАСС — Баранникова (у меня своей, как известно, несмотря на все обещания ТАСС, нет).

Наступление развивается замечательно! Завтра-послезавтра будет, конечно, взят Выборг.

Л. А. Говоров вчера получил звание Маршала Советского Союза. А. А. Жданов и Д. Н. Гусев произведены в генерал-полковники. 21-я армия действует здорово. Задача 23-й — второстепенная, однако и 23-я армия движется неплохо, взяв вчера Рауту. Начавшиеся вчера бои за «линию Маннергейма» сегодня продолжаются на всем ее протяжении. Кое-где она уже прорвана с ходу, и подробности прорыва мне сегодня предстоит узнать.

…Мчимся с П. Баранниковым и Е. Ратнером в дряхлой легковой машине. И вот перед нами укрепленный район Сейвясте, на Приморском шоссе, у моря.

Это на левом, береговом фланге — предполье «линии Маннергейма», вчера прорванной с ходу на этом участке (раньше, чем на всех других участках, где наши войска прорывались вчера и прорываются сегодня) передовым отрядом наших левофланговых частей.

Сейчас об этих удачливых храбрецах говорят все.

Это — достигший исключительного успеха стрелковый полк подполковника С. Ф. Семенова, бравший Юккола в составе 72-й стрелковой дивизии, а здесь, после ухода дивизии прямо на север, двинувшийся дальше по Приморскому шоссе на Мустаоя в составе 46-й стрелковой дивизии (108-го стрелкового корпуса), героя прорыва блокады в 1943 году подполковника С. Н. Борщева.

Это — поддерживавший его, начиная со штурма Юккола (а раньше, вместе с 72-й дивизией, в числе первых прошедший Белоостров, вступавший в Оллилу, Куоккалу, Териоки), минометный полк — тяжелые 120-миллиметровые минометы — майора Федора Шаблия.

Это — передовая группа танков и самоходки подполковника И. Д. Котова.

Действуя вместе дружно, стремительно и до удивления бесстрашно, они вчера прорвали с ходу «линию Маннергейма» на том узеньком перешеечке, где Приморское шоссе севернее развилка на Карьялайнен и укрепленного района Сейвясте проходит между Финским заливом и озером Капинолан-ярви. На этом перешеечке расположено селение Мурила, которое и есть левый, береговой край «линии Маннергейма», усовершенствованной после войны 1939–1940 года, когда нашим войскам понадобились месяцы, чтобы разломать и прорвать эту пресловутую линию, считавшуюся не менее неприступной, чем знаменитая «линия Мажино».

Семенов, Котов, Шаблий вместе с небольшим подразделением танкистов, с «катюшами» и при поддержке мощной морской артиллерии, бившей из Кронштадта, и нашей авиации — не только за несколько часов проломили все пояса «линии Маннергейма», взяв Мурилу, но к утру, нацелясь на Роккала, прорвались дальше, за полосу укреплений, и, вырвавшись с узости на лесисто-болотистый простор прилегающего к бухте урочища Хумалиоки (у Иля-Кирьола), сегодня ведут бой дальше.

Вперед, на Выборг! Приморское шоссе. Июнь 1944 г.

Когда они вырвались в этот район, то прошли сквозь него в Макслахти, угрожая гарнизону, оставшемуся левее города Койвисто, отрезать ему все пути отступления по суше.

И финны из Койвисто и его окрестностей поспешно бежали на север, так как и отступление морем на острова Бьеркского архипелага им уже тоже было отрезано: они увидели на горизонте корабли Балтийского флота шедшие высаживать десант в Койвисто.

Десанта, как я уже говорил, высаживать не пришлось: финны бежали.

Чуть дальше, в пути, мы увидели дымы и силуэты кораблей — балтийцы высадились в бухте Хумалиоки уже пройденной передовой группой Семенова, Котова, Шаблия. Вместе с подоспевающими по Приморскому шоссе сухопутными частями моряки сейчас входят в опустевшее Койвисто, вылавливая в лесах последние группы автоматчиков.

Туда же, сквозь проломленную на Приморском шоссе «линию Маннергейма», спешим и мы. И та обстановка, о которой я только что рассказал, стала ясной для меня сегодня только во второй половине дня, когда мы сами, побывав в Койвисто, миновали Макслахти и поспешили дальше…

Стрелковый полк Семенова, «оседлавший» сегодня вместе с минометчиками Шаблия самоходки подполковника И. Д. Котова и трофейные автомашины, третий день никто не может догнать, — он, с невероятной стремительностью двигаясь вперед, уничтожая, беря в плен и гоня врага, оторвался от всей нашей наступающей армии, и в штабе 108-го корпуса Тихонова о нем, как и о его соратниках, весьма беспокоятся. Семенову радирован приказ: остановиться, чтоб не попасть в «мешок», и вернуться к нашим, не поспевающим за ним войскам. Но он выпросил разрешение на свою ответственность, за свой страх и риск («Люди рвутся вперед, никто останавливаться не хочет!») двигаться дальше, как самостоятельный, передовой отряд…

А пока… Стремимся догнать смельчаков и мы, но, задерживаемые на шоссе пробками, движемся вместе со всем громадным потоком пехоты и боевой техники… Вот краткие записи в полевой тетради.

…Сейвясте! На Приморском шоссе раздавленные нашими танками немецкие пушки. Среди полевых цветов, между деревьями девственного леса тянутся ряды колючей проволоки. Они поднимаются по крутому прибрежному склону. Гранитные надолбы встают рядами то здесь, то там. Мы движемся в потоке за орудием с надписью: «Подарок от комсомольцев и молодежи Красноярска». В синем море, параллельно сухопутным войскам, идут корабли Балтфлота. На высотке, перед селом Сейвясте, — наблюдательный пункт, что-то орущее радио. Укрепления: дот, дзоты, траншеи, проволока. По обочинам шоссе — наши минеры с собаками.

Сейвясте — большое село, хибары рыбаков заняты летчиками. Десантные катера у берега. Рифы. Бухта. Ярко-цветные новые домики. Катера. Пыль. Извивы шоссе. Подбитый танк № 409. Песок.

Дальше, за Мустаоя, перед рокадной дорогой, отходящей от берега в глубь Карельского перешейка (и там пересекающей обе железные дороги на Выборг), тянутся глубокие траншеи. За ними — снова надолбы в четыре ряда, за надолбами противотанковый ров. Широкой полосой дальше темнеют минные поля — взорванные, Перепаханные, обезвреженные.

Вот над самой дорогой вывороченные стены железобетонного дота, за ним опять (уже на перешеечке между Финским заливом и озером Капинолан-ярви) ряды проволочных заграждений, от которых остались только вывороченные колья да разметанная проволока. Дальше — бесчисленные бугры свеженарытой земли. Это очищенные нами ячейки автоматчиков, пулеметные гнезда, дзоты. Здесь вчера дрался стрелковый полк Семенова.

Таммикко, влево от дороги. Ярки на солнце цветы.

Гранитные верстовые столбы. Финские надписи на деревьях. Старые, поросшие травой землянки. Танки. Гармонь.

Развилок на Карьялайнен. Регулировщица отдает честь. Траншеи справа, фронтом вправо. Землянки.

Сирень на машинах. Надолбы. Четыре ряда — гранит! Ров. Взорванный дот (старый), вывороченные стены. Проволочные заграждения. Траншеи в песке.

Опять ряды кольев — уже без проволоки. Стрелковые ячейки — наши, свежие — рассеяны в сухом сосновом лесу.

Это Мурила. Здесь после боя под Мустаоя полк Семенова вел следующий ожесточенный бой, пробивая «линию Маннергейма».

Связь цела. Справа — озеро. Чистый лес. Наш дзот, старый.

В северном конце перешеечка, там, где сегодня, на месте взорванного вчера, возник новый мост, где сегодня козыряет проезжающим офицерам белокурая регулировщица, — снова россыпь новых ячеек, сплошь усеявших лес.

Вот как — в полдень 20 июня — уже в Эмисуомяки, настигнутый мною там, командир стрелкового полка подполковник С. Ф. Семенов рассказывал мне о прорыве его полком «линии Маннергейма»:

«…Зная отчетную карту противника, командир дивизии предупреждал: на «линии Маннергейма» не зарываться, быть осторожным. Я приказал первому батальону капитана Комарова подойти в разведку, а сам с другими батальонами остался в трех километрах. Группы пошли. Командир батальона не понял задачи, сообщил: «Ничего особенного, можно атаковать!» Я приказал ему подвести весь батальон на рубеж сосредоточения, для атаки. Батальон Комарова этим и занялся. Я с пятью командирами вышел на гребень высотки вперед, прошел по гребню до указанного мною Комарову места — почти до «линии Маннергейма»; наблюдаю сверху за нею. Вдруг вижу: справа большая группа финнов и две пушки. В чем дело? Пехота Комарова должна быть впереди?!.. А ее нет, — здесь только финны!.. Я скорее назад!.. Вижу: привязан неправильно!.. Оказалось: батальон занялся сосредоточением для а гаки, не дойдя двух километров до указанного места!.

Построил батальон: «Доложите, кто вам сказал, что вы в двухстах метрах от противника? Вы — в двух километрах!.. Голова долой за обман!»

Снимаю Комарова, командира батальона: «Через два часа не выполните задачи — расстреляю перед строем!.. — И к батальону: — Если любите командира — возьмете линию!»

Командир не только выполнил задачу, но и просочился за надолбы и прошел проволочные заграждения, сделал шесть проходов. И я ввел полк. И стал быстро развивать наступление, зная, что меня будут накрывать огнем. И «катюши» со мной!..

А капитан Комаров — командир опытный, дерзкий. Имеет орден Александра Невского, за Псков. До этого, в Мустаоя, без моего приказа (так я учил их изучать и щупать противника) нашел брешь и ввел батальон. Приказ ему был: стоять, изучать, а он двинулся вперед, вкопался, а раз так, то я ввел два других батальона и — пошли! Виноват оказался его заместитель, капитан Герасимов. Я его хотел расстрелять, но ошибку свою он исправил, теперь представлен к награде. Герасимов сильно контужен, сегодня ему уже лучше!..»

…Проезжаем Мурилу. Гладкое поле. Взгорок. Взорванный мост. Береговая терраса: луг, дома, рожь. Море сверкает. Стоит у шоссе грузовик с милицией в малиновых фуражках…

«…У Мурила, — рассказывал дальше Семенов, — мы поставили дымовую завесу. Он думал, что мы — десант, и вся его артиллерия била по дымовой завесе, а там пусто или финны. А мы тут — подползли, вступили в гранатный бой, он швыряется гранатами. И мы тогда — врукопашную. Финны дрались сильно — головорезы. И снова они — гранатами. Я отвел своих и накрыл финнов «катюшами».

И через три минуты — пленные, оглушенные. И пожгло много — черные лежали… Двадцать пять самолетов на нас налетели, немецких, бомбили во время боя. Но и наши самолеты налетели, помогали нам, однако и нам попадало — раз шесть… Бойцы наши крепко дрались в Муриле… Артиллерист старшина Иванов геройски погиб: увидел батарею противника, вытащил пушку семидесятишестимиллиметровую и бил прямой наводкой с двухсот метров, пока не расстрелял противника и не погиб сам. Представлен к Герою Советского Союза… А их пушка пробила самоходку, и командир батареи самоходок тяжело ранен…

Хорошее взаимодействие было артиллерии и кораблей Балтфлота, четырнадцать судов, катера, эсминцы, канонерки!..

Мы рассчитывали, что тут сил у него много, а он живой силой не закрепил линию. Если б я сделал паузу на два часа, не прошел бы, а я на их плечах — и они не успели даже расставить пушки! Десять станковых пулеметов противник оставил здесь, да четыре батареи, да ручные пулеметы…

Взяв Мурилу, я стал быстро развивать наступление, и «катюши» — со мной.

Был приказ: нашей дивизии овладеть Хумалиоки. Эта задача была поставлена нами в Муриле. Ворвавшись в Хумалиоки, я не стал дожидаться дивизии, решил силами полка продолжать наступление до перекрестка Макслахти…»

…И вот мы сегодня движемся от Мурилы к бухте Хумалиоки. Береговой уступ обрывист, шоссе идет высоко над берегом, вьется над маленькими полукружиями пляжей, — нет, кажется, места лучше для обороны, если б оно даже не было полно похожих на зубы дракона гранитных надолб, дотов, дзотов, рвов, траншей, рядов колючей проволоки… Вот в трех километрах за Мурилой они опять пересекают узкий проход, тянутся вдоль всей береговой гряды — бесчисленные дзоты, со вчерашнего дня опустелые, разбитые, никому больше не угрожающие. Вот немецкое орудие, брошенное за бруствером вместе с передком, полным неиспользованных снарядов. Вот огромный ствол другого, уже извлеченный из разрушенного дзота и положенный на бревенчатые полозья, чтоб его можно было увезти гусеничным тягачом. Вот две противотанковые пушки…

Здесь полк Семенова преодолел сильнейшее сопротивление, здесь минометный полк Шаблия выпустил больше тысячи мин, прежде чем вместе с Семеновым достичь Хумалиоки…

Опять лес, сосна, слева — мыс, длинный, лесистый. Сплошь россыпью в мелком лесу — стрелковые ячейки, оставшиеся от вчерашнего боя. Всюду в лесу, куда ни обратить взор, видны богатые, взятые нами в бою трофеи.

Идут пэтээровцы[47]. Высота 39. Внизу — пляж. Мы — в бухте Хумалиоки.

В начале «линии Маннергейма» техника врага уничтожена, искромсана нашим огнем, раздавлена танками, разбита. Здесь, в тылу этой линии, как свидетельство растерянности врага — невредимые пушки, брошенные застигнутой врасплох и в панике побежавшей прислугой. Отсюда — влево — открыт путь в Койвисто, прямо вперед, на север, — к Выборгу, а вправо — к тылам всей «линии Маннергейма», которую сегодня еще пробивают во многих местах наши войска… Семенов, Котов, Шаблий и их соратники в боях за Мустаоя (взятое за два часа!), за Мурилу, за Хумалиоки смело пренебрегли присутствием у себя в тылу финнов, не побоялись быть отрезанными от прочих частей, ворвались в самую глубь вражеской обороны и, не дав финнам времени даже расставить готовые к бою пушки как надо, кроша прислугу, расчеты пулеметов, минометов, привели противника в такое смятение, что тот не успел организовать оборону.

Финны метались по своим укреплениям, будто схваченные внезапным пожаром.

«Если б я сделал паузу хотя бы на час, — повторил мне Семенов, — я не прошел бы». Но паузы ни он, ни его боевые товарищи не сделали, помчали свои полки дальше, несмотря на огонь дальнобойной морской артиллерии противника с южной оконечности острова Бьерке.

Здесь, у железнодорожной станции Хумалиоки, Семенов, знавший систему расположения морской артиллерии врага на Бьерке, правильно рассчитал, что довернуть орудия так, чтобы стрелять по самой станции и севернее ее, финны не могут — снаряды ложились не дальше бухты. Поэтому весь передовой отряд Семенова, Котова, Шаблия вместе с «катюшами» и небольшой группой танков не задержался и здесь и, не ожидая приказа, поспешил дальше прямиком на Макслахти, оставив влево за собой Койвисто.

«Все доказывали, что минометчики не могут идти впереди! — при встрече в Выборге смеясь говорил мне Федор Шаблий. — А мы на самоходках, на всяких машинах вместе с полком Семенова домчались до Макслахти…»

А Семенов в Эмисуомяки рассказал мне:

«Когда я оседлал перекресток Макслахти, слышу, справа подходит наша Триста четырнадцатая дивизия[48]. Значит, порядок! Я решил продолжать преследование противника, посадил мою пехоту на тридцать самоходок Котова и гнал врага в сторону Кирьола. Здесь встречен был ротой финнов и двумя батареями («комсомолок», взятых у нас в сорок первом году). Разгромили мы роту, я забрал батареи — четыре ствола. Остальное финны бросили и в панике из-под огня бежали. Тогда я с ходу поставил задачу: преследовать главные силы отступающего противника, взять Роккала. Мы с боем — Котов, Шаблий и я — прорвались до Роккала. Пройдя двенадцать километров, получаю приказ: «Назад!» Командир корпуса подумал, что мы попали в «мешок». Решив, что в случае чего займу круговую оборону, стал просить разрешения двигаться дальше, даже лишившись поддержки самоходок и минометчиков, — их у меня отобрали, повернув в тыл «линии Маннергейма», для штурма ее с южной стороны, в районе Соммы. И мне разрешили. Я пошел всем полком дальше. Командир корпуса даже объявил: «Потеряем полк, но узнаем обстановку!»

И когда я взял Роккала, то здесь стал, потому что командир дивизии дал мне категорический приказ: «Стой, а не то расстреляю! Погубишь полк!» Я подчинился, притом со спокойной душой, потому что, начиная от Макслахти, я попал в непосредственное подчинение корпуса, как отдельный отряд, изучающий противника и с ходу сбивающий его…

Наступление на «линию Маннергейма» я начал в двадцать три часа семнадцатого июня. До двенадцати часов дня восемнадцатого июня пришел в Роккала…

Закрепившись в Роккала, стал изучать противника. Артиллерия и часть людей, вымотанных за эти тринадцать часов наступления таким темпом, от меня отстали. Только «катюши» со мной шли. От Мурило до Роккала двадцать восемь километров за тринадцать часов прошли!

В общем, здесь, на четвертом промежуточном укрепленном рубеже, противник задержал меня на восемь часов. Оставил четыре батареи (состоявшие из стодвадцатидвухмиллиметровых гаубиц) и четыре исправные пятитонные машины. У Мурилы я взял три батареи, у Макслахти две батареи, а четыре взятых у Роккала батареи состояли из стодвадцатидвухмиллиметровых гаубиц, Ну, провод, аппараты и прочее… Здесь мне вернули всю технику, и мы стали форсировать реку Роккалан-йоки.

Бой начался в ночь на девятнадцатое июня, — весь полк введен. У финнов был примерно батальон. Мы застрелили в бою финского майора с тремя орденами.

Снами были в бою тридцать самоходок, полк «катюш» (работавший с мгновенной готовностью: «Куда вам огонек?»), три артполка и полк бронемашин (он мало мог помочь нам). Самоходки подполковника Котова, как и везде, действовали отлично!

Бой за Роккалан-йоки кончился, когда противник пошел второй раз в контратаку. Но я не отдал плацдарм. Приказ был: окопаться и организовать систему огня (а мне не верили, что я на той стороне, и командир корпуса прислал проверить, и тогда — всю технику направили сюда). Здесь я закрепился, дал людям отдых. Но люди, увлеченные боем, не хотели выходить из него, шестая рота ушла в бой без приказа, — подполковник Иван Дмитриевич Котов захватил ее на свои самоходки. Командир шестой роты, лейтенант Постолов — новый. Вернулись, однако, все целы.

В районе Роккала преодолел шесть рядов колючей проволоки, противотанковый ров, железобетонные доты, минирование, реку. Мост он взорвал, форсировали реку вплавь…

А всего потерял я сорок офицеров, триста двадцать четыре человека.

Остров Ревансаари пал, когда мы перерезали перекресток. Позже туда пошла моя рота, седьмая, под командованием старшего лейтенанта Костромина (новый). Представлен к ордену Отечественной войны первой степени…»

…Этот закончившийся сегодня бой за Роккалан-йоки полк Семенова вел, как я уже сказал, вместе с другими, подошедшими сюда передовыми частями наступающих войск, но и здесь Семенов опередил всех, первым форсировав реку Роккалан-йоки и захватив плацдарм на ее правом берегу.

«…Я предвидел обстановку, — рассказывает Семенов, — река сорок метров ширины. Я приказал двум самоходным пушкам и штурмовому отряду (тридцать человек), под командой инженера старшего лейтенанта Иванского, захватить переправу, но они не только захватили, а и обеспечили форсирование так, что на их плечах весь полк переправился на ту сторону. Противник начал бить прямой наводкой по наступающим. Тогда я крикнул: «Ввести полный штурмовой батальон, под командованием капитана Комарова, захватить плацдарм!» — для развития успеха дальнейшего наступления по правому берегу реки Роккалан-йоки. Та группа действовала. Развернулись, окопались и с левой стороны нашли для нас брод. Самоходки и дивизион «катюш» поддерживали огонь.

Финны прекратили сопротивление. Я ввел полный полк, сам переправился тоже.

Финны попятились в лес, метров на двести от «катюш», за красный дом. Через тридцать минут мы рассредоточились для боя. Финны двинулись в контратаку с правого фланга, из леса, — усиленная рота с четырьмя танками. Мы отбили ее.

Через пятнадцать минут — вторая контратака двумя усиленными ротами с четырьмя танками и огнем четырех батарей. Хотели нас замкнуть на плацдарме, с флангов. А я самоходками и пулеметами прикрыл фланги. Самоходки били по бегущим в рост людям, покосили человек шестьдесят — семьдесят, — вот тут и убили их майора, который шел на двести метров от нас с людьми… А мост через эту реку взорвался от детонации — из-за грома нашей артиллерии.

Провода были перерезаны нашей штурмовой группой, а взрывчатка осталась, — очень чувствительные были детонаторы, а мы около четырехсот снарядов «сработали» — хорошая «сработка» с подполковником Котовым была!.. А капитан Комаров в этом бою тяжело ранен, отправлен в госпиталь. Теперь, за прорыв «линии Маннергейма» и за то, что сделал здесь, он представлен к ордену Красного Знамени…»

…Для нас, добравшихся в Хумалиоки, — взятые вчера Макслахти и сегодня ночью правый берег Роккалан-йоки еще впереди. Нам нужно взглянуть на Койвисто, а по пути побывать в штабе корпуса.

Командир корпуса генерал Тихонов со своим штабом только что перебрался под Койвисто, — точные координаты нам указал здесь мчавшийся туда на мотоцикле офицер-информатор. Мы узнали от него, что сегодня взяты станции Сомме и Лейпясуо, Муола; что «линия Маннергейма» прорвана сегодня в десятках мест; что наши автоматчики пробираются повсюду сквозь боевые порядки финнов, нападают на штабы, захватывают и уничтожают узлы связи; что наши войска с разных направлений приближаются к Выборгу и что на прорыв последней, четвертой линии обороны финнов под самым Выборгом конечно же потребуется немного часов…

Станция Сомме — крупный узел обороны врага — взята не только ударом с севера, но и встречным ударом с юга: этот удар стал возможен отчасти благодаря стремительному наступлению отряда подполковника С. Ф. Семенова, от которого для захода в тыл Сомме была в районе Макслахти отделена поддерживавшая его стремительный рейд боевая техника, ибо направление главного удара на Выборг было снова внезапно перенесено в центр перешейка — к Выборгскому шоссе.

Мы приближаемся к Койвисто, взятому вчера почти без боя. Чтобы оказаться там так неожиданно для противника, наши войска должны были пройти сквозь приморские укрепления «линии Маннергейма». Со времен сорокового года всему миру известно, что представляла она собой и как была разрушена тогда.

Но за три года нынешней войны она вновь была насыщена инженерными сооружениями, множеством огневых точек. Прежние противотанковые рвы были углублены, леса, холмы и перешейки между озерами оплетены новыми рядами колючей проволоки, а бреши в бесчисленных рядах надолб закрыты новыми надолбами. Десятки новых дотов, множество дзотов, минные поля и многие другие препятствия встали перед нашими войсками в эти два дня барьером, казавшимся противнику неодолимым.

Наши войска с ходу прорвали обновленную и усиленную «линию Маннергейма» — третью линию обороны финнов. Только тот, кто видит воочию гигантскую мощь нашей техники, непрерывным потоком движущуюся по всем дорогам к Выборгу, кто вместе с войсками проходит сам сквозь все укрепления третьей оборонительной полосы врага, может получить ясное представление о силе, сокрушившей эти укрепления.

«Линия Маннергейма» не задержала наступления наших войск ни на один день. Вся западная ее часть сокрушена и пройдена. Сегодня войска рвут и крушат последние опорные пункты ее восточной части. Южное побережье Суванта-ярви и Вуокси-ярви уже очищено.

Ходит волнами зеленая рожь на полях за «линией Маннергейма». Эту рожь будем жать и убирать мы, печь хлеб будут русские хлебопеки в Выборге, как пекли его во время Петра Первого…

19 июня

Маяк в бухте, вышки на рифах (малый островок — гряда камней). Слева эта коса — полуостров Койвисто. Десантные суда. Залив. Мыс Кивиниеми. А дальше виден остров Бьерке. Противотанковый ров поперек. Пусто. Лес. Валуны. Сосна.

Мох.

Слева все то же море, пенные волны которого сегодня спешат рядом с наступающими на суше войсками на север. По морю, окутавшись дымовою завесой, кильватерным строем идут многочисленные десантные суда, эскортируемые быстроходными боевыми кораблями. Их курс — на север, туда, где сегодня будет высажен десант балтийцев. Они огибают взятое вчера Койвисто.

Келлолатен — деревня на берегу залива, а на том берегу — Кивикомяки.

Лес мельче. Сосна. Никаких укреплений. Фундаменты сгоревших домов. Надолбы гранитные в шесть рядов. Дот.

Остановились.

«Karjala» — газета 1941 года. Железобетонный дот. Под развалинами лаз: кто-то жил на ветвях.

Финские свежие ячейки — обстреливали дорогу. На дороге наши пушки.

«А не возьмут ли сегодня Выборг?»… Далекий гул артиллерии.

Здесь никаких войск, тыловые мелкие группы, отдельные бойцы.

Указатель «Выборг 36 километров» у развилка. Влево нет моста, строят.

Объезд. Едем вправо. В бухте тринадцать десантных барж. На горизонте белые дымы идущих на север судов.

Красивая деревня широко раскинулась по берегам бухты. Железная дорога.

Увидев стрелку с надписью «Хозяйство Тихонова», сворачиваем влево.

Каменный дом с соломенной крышей. Посевы. Железнодорожный мост направо взорван. У домов мебель и утварь финнов.

Деревня Кивиколайнен. Гранитные хаты.

Хозяйство Тихонова. Генерал. Сутки без перемен. Наши части в восемнадцати километрах от Выборга. В 4. 00 начинается наступление. Сейчас — 4. 06, слышен гул.

Едем в Койвисто. Пленные финны.

Девственная природа. Ярко-зеленые луга. Береза, сосна. Шоссе прекрасное. Едем вдоль железной дороги. Белое цветение. Березовые дрова везде; вдоль железной дороги — поленницы. Шесть километров от Койвисто — гранитные валуны, грядами; мох. Сосновый лес. Сухо. Целая связь, много проводов. Разбитый грузовик — наш.

Понадеявшись на несокрушимость «линии Маннергейма», противник не успел подготовиться в Койвисто к длительной обороне. Поспешно бежавшие из Койвисто под угрозой полного окружения многие солдаты и офицеры противника попали в плен. Мы видим их: по дороге на юг бредут под конвоем.

Вот и Койвисто! Впереди готическая кирка. Слева заливчик, мол, пристань, трава и валуны до воды. Чистый городок.

Танки. Баркасы. Трофейные винтовки. Бочки. Населения нет. Видим только наших десантников: серые шинели, черные погоны…

Надпись: «Тарвихартиала».

Койвисто невредимо, никаких следов войны, никаких разрушений и укреплений, кроме старых заросших травою рвов, домов, взорванных или сожженных в 1941 году и раньше. Единственный признак войны — дачи с хаосом поспешно брошенного имущества и военного снаряжения, сортируемого бойцами трофейной команды (которых здесь очень мало). Возле одной из дач, увидев прекрасные кусты сирени, мы остановились, нарвали огромные букеты сирени и цветов с клумб. Ничего не взяли отсюда, хотя тут было множество вещей, белья, шелкового и прочего, домашнего скарба и продуктов (горох, галеты, сало и пр.) Я фотографирую все…

На южном мысу, образующем бухту живописного городка, сложены в штабели, погружены на вагонетки узкоколейки свежие доски, заготовленные на лесопильном заводе. Сам завод остался невредим — стоит только мастерам стать у рабочих мест, чтоб лесопилка заработала полным ходом, снабжая инженерные части нашей наступающей армии. Осматриваем высокую кирку. На фасаде цифра «1904». Правее кирки, в которой какой-то наш музыкант-сержант вдумчиво играет на широкозвучном органе, один большой белый крест, за ним полуциркульными рядами белеют многие десятки малых. Даты, главным образом — 1941, 1942. Захватчики, сраженные пулями советских воинов, нашли здесь свою могилу. На могилах — цветы.

За киркой — море в купах деревьев. Со стороны моря кирку обводят гранитные могильные камни, полированные, с надписями. Зеленая лужайка, ограда из гранитных, грубо тесанных камней. С другой стороны кирки до самого моря тянутся беспорядочно набросанные холмы свежих могил, — нужно было бы много времени, чтобы поставить над ними кресты, а времени не нашлось.

Берег в валунах.

На берегу большой бот. В бухте, с другой стороны мыса, на котором высятся кирка и лесопильный завод с высокой трубою и штабелями досок, видны наш мотобот и десантная баржа с грузом.

Буйно разросшиеся кусты персидской сирени везде обступают яркоцветные дома городка. И везде в них — хаос, все то же свидетельство торопливости бегства захватчиков, живших здесь вместе с семьями. В комнатах домов — груды разбросанного имущества, перевернутая мебель, письма, журналы и документы.

Дома городка, баркасы на берегу, груды брошенного оружия, оперативные документы финских штабов, все — наше!..

Едем дальше в сторону Выборга.

«Пантилля» (табличка на шоссе). Слева на берегу тесная деревушка, дощатая (доски — вертикально) облицовка домиков, крыша — дранка. Железная дорога исчезла в лесу.

Слева остров Ревонсаари. Рябина. Красные домики. Коттерлахти. Чудесная дача. Сирень. Залив. Дача на самом берегу. Гладь залива. Узкоколейка. Лесной завод. Белая персидская сирень.

20 июня

Вчера вечером, чтобы «отписаться» и передать по назначению наши корреспонденции, из-за Койвисто прямым ходом примчались в Ленинград. Лег спать в четыре часа утра, в шесть встал, чтобы поспеть к Выборгу до его взятия. В 8. 20 проехали Териоки, в 9. 40 заправились бензином у приятеля нашего шофера — командира танка KB № 644, гвардии младшего лейтенанта Эриха Васильевича Соловьева. Коротко беседовали с его экипажем. Этот танк из полка подполковника Красноштана, подбитый в бою под Тиртулла, во время атаки полка на восемь противотанковых батарей противника, сейчас, после ремонта, спешит догнать свой полк.

— Боюсь, что Выборг уже взят! — на перекрестке у Хумалиоки говорит Ратнер.

Баранников смотрит на небо:

— Нет! Самолеты еще не пошли на бомбежку!

В бухте маневрируют катера с дизель-моторами. Доносится шум, впечатление от звуков моторов такое, словно по морю идут танки, гремя гусеницами по булыжнику. Едят комары. Ратнер только что выспался на ходу, в машине. Я спать на ходу не могу.

Бухта Вихайоки, дюжины две десантных баркасов. Сегодня балтийцы штурмуют остров Бьеркского архипелага, форсируют проливы. На берегу уже поставлены зенитки в кольцеобразных укрытиях. Рядом сушатся сети. В лесу перед бухтой два расстрелянных финна, метрах в ста один от другого. Вчера их не было. Значит, обстрелявшие наших бойцов «кукушки».

При подъезде к бухте надпись: «КПП»; красят в черно-белые полосы столбы шлагбаума. Самого КПП пока еще нет.

Взорванный железнодорожный мост на высокой насыпи позади бухты ремонтируется.

Заезжаем в «Хозяйство Тихонова», где были вчера.

Не узнаем дома — он разбит, перед ним сгоревшая, перевернутая «эмка».

Мины? Или бомбежка? Никого!.. В другом доме — связисты. Говорят: ночью бомбили четыре самолета. А штаб еще вечером уехал вперед…

Едем вперед. 12. 00. Горят дом и лес. А на картофельном и ржаном полях — девушки и сельскохозяйственные орудия. Трофейное барахло. Поют птицы. Дорога пуста, только обозные подводы да коровы. Проносятся редкие грузовики.

Макслахти. Поселок лесозавода. Пирс, вытянутый в пролив, а за проливом — остров, на нем деревня.

Село Рейпетти, — лодки, сельскохозяйственный инвентарь, склады, охрана.

Разбитый дом, другой — каменный — взорван. Опять лес, после ответвления — дорога вправо. Мы — прямо на Выборг. Палатки в лесу. Новые путевые знаки — желтые с черным. Переезжаем железную дорогу. Горы древесного угля. Едем вдоль железной дороги. Куккола. Слева залив. Голые люди среди барахла стирают белье. Валуны справа, несколько домиков слева. Лужайки. Лес.

«Хозяйство Орлова». Майор. Узнаем: пятьдесят минут назад передовые части дивизии Н. Г. Лященко 108-го корпуса были в двух с половиной километрах от Выборга. Противник оказывает огневое сопротивление — пулеметы, минометы, но без артиллерии. 108-му корпусу было трудно: форсировал три переправы. 110-й корпус — в трех с половиной километрах. Финны вчера, в одиннадцать вечера, бросали бомбы в Куккола, попали в озеро. «Хозяйство Тихонова», — говорит майор, — дальше. Едем туда. Лес становится многолюдным: войска, машины, ящики с боеприпасами. Опять пусто. Финское орудие. Кирьола.

Переезжаем железную дорогу. Еще финские орудия. Опять лес полон. Справа, в изгороди, вчерашняя могила. Сосны. Поворот в Иоханнес — три километра.

Домики. Большое католическое кладбище. Красные ограды с белыми полосками. Финский путевой знак «Roulu». Белая двухэтажная с красной черепичной крышей школа — новая, целая. Группа бензобаков. Слева военное кладбище, справа развалины кирки. Живописные домики. Пролив. Валуны на лужайках. Огороды. Дома в гуще берез, финские почтовые ящики.

Ищем штаб армии и штаб 46-й стрелковой дивизии С. Н. Борщева. Узкие дороги вьются среди гранитных скал и бугров. Везде в зелени, в цветах — гранитные валуны. В заливчиках пролива дачки. На берегу, на зеленой траве большая морская баржа.

Амбар из красноватого гранита с белой дощатой крышей. Пустые автоцистерны в траве.

Кулома. Тесный поселок — дачные домики. Огромный бумажно-целлюлозный завод. Невредим! Разрушенные мосты — шоссейный и железнодорожный. Роккала — десять больших корпусов. Труба стеклянного завода, полуразрушенные белые дома.

Едем обратно. От бумкомбината тянется деревянный трубопровод.

Остановились у комбината. Ищем. Целые стекла, многоэтажные корпуса, несколько из них недостроены.

2 часа дня

Вот наконец КП 108-го стрелкового корпуса. На крылечке дачи — штабные офицеры, командиры полков. Полковник кричит в телефон:

— Как только подвезут бензин, отправлю оперативную группу либо на окраину, либо в Хохтиа-йоки. Маршрутом можно ехать! Уцелел ли мост хоть единственный? Не доезжали?

Полковнику говорят:

— Двести шестьдесят восьмая стрелковая дивизия есть!

Полковнику и всем некогда — горячка:

— Может быть, через три-четыре часа буду свободен! (то есть возьмут Выборг!) — Наспех объясняет: — Противник упорно сопротивляется. Мы подчищаем фланги, прежде чем штурмовать город. Пока взошли на его южную окраину, ведя бой, передовые батальоны дивизий Лященко и Елшинова.

Н. Г. Лященко назначен комендантом Выборга.

На террасе дачи — две дамы: Вишневецкая в морском кителе и Валентина Серова в светло-серых суконных галифе и кителе. Симонов и Вишневский путешествуют с женами. Сами уехали вперед, их оставили здесь, в штабе корпуса.

…Проехал на «виллисе» генерал-майор Алиев, перевязанный, ранен в голову, нарвался на мину с машиной…

Видим шофера спецкора «Правды» Ганичева. Рассказывает: Ганичев ранен, его машина разбита при бомбежке четырьмя самолетами у места вчерашнего расположения штаба корпуса, возле бухты Кивикомяки. Это ее, перевернутую и разбитую, мы видели по пути сюда!

— Где Ганичев?

— Здесь, вот в том доме. Только он отдыхает, просил его не будить. Ранен легко.

Авиация противника налетала по двадцать пять — тридцать самолетов, бомбила в разных местах.

…Мне важно найти полк Семенова. Он сейчас в деревне Эмисуомяки. Едем туда…

20 июня. Деревня Эмисуомяки

В маленькой ярко раскрашенной даче, окруженной кустами цветущей сирени, нахожу штаб стремительного полка.

Так вон он какой — подполковник Сергей Федорович Семенов! Выходит навстречу мне: худощавый, голубоглазый, непослушные белокурые волосы зачесаны назад. Он совсем еще молод (ему 29 лет), лицо у него свежее, ясное, чистое. Будто и не устал! На левой стороне подбородка шрам (узнаю позже: от осколка, полученного в бою в деревне Котяжье). Аккуратно затянутая ремнем гимнастерка, с орденами Александра Невского (за бои под Псковом) и Отечественной войны 2-й степени (за Красный Бор, в 1943 году). Уже знаю: сейчас он представлен к Герою Советского Союза. Рядом с ним вьется большая ласковая породистая собака, она всюду с ним. В дачке — кажется, совсем мирная обстановка: финская посуда, журналы, вещи не тронуты, чисто и все на своих местах.

Полк только что вышел из боя и снова уходит вперед. Семенов приглашает с ним пообедать, ждем к обеду командира дивизии, подполковника Борщева, который не раз приезжал к нему (первый раз: «Тебя не догонишь, еле догнал!») и вот-вот подъедет сейчас…

Усаживает за стол, вынесенный в сад, ведем неторопливо беседу — между двумя боями у него пауза. Борщев приедет, поставит задачу, а пока полк к выступлению, как всегда, готов, ждет только приказа…

Командир стремительного полка подполковник Семенов за четыре часа до штурма Выборга. 20 июня 1944 г.

Семенов рассказывает мне весь боевой путь полка по Карельскому перешейку, начиная с последнего боя, который закончил сегодня, на пути сюда.

За четверо суток он с боями (и какими боями!) прошел без отдыха больше шестидесяти километров. Начиная с Юккола, где, кстати взял два финских штаба, шел с поддерживающей его техникой впереди всех; взял кроме прочих трофеев семнадцать батарей — сорок восемь орудий.

— Я бы так дошел и до Выборга, если бы мой полк не был после Роккалан-йоки сменен Тысяча семьдесят восьмым полком майора Яненко, а сейчас мне ставят вспомогательную задачу! Но бойцы не хотят выходить из боя, пример тому — шестая рота, она и сейчас в бою!..

А кем же был до войны Семенов? Родился в 1915 году под Кингисеппом, в деревне Хревицы. Мать — прачка, умерла за семь лет до этой войны, отец — стрелочник, железнодорожник, умер, когда сынишке Сереже было два года.

Сережа восемь лет пастушил, учился в школе комсомольской молодежи, потом девять месяцев в областном институте потребкооперации и стал директором волосовского районного универмага. Этой мирной работой занимался два года. А потом попал в Военно-морское училище имени Орджоникидзе, но не окончил его, потому что, плавая в первой бригаде подводных лодок на Балтике, заболел ревматизмом… А еще через два года началась Отечественная война; в Эстонии он стал командиром роты, и затем — Гдов, Нева, Синявино, Красный Бор — тяжкие боевые годы блокады, наступление к Пскову, и вот — сюда…

Не дождавшись командира дивизии, мы садимся обедать. В саду на столе водка, жареная щука, американская колбаса, молоко, хлеб. И только выпили по стопке с тостом: «За Выборг!» — подкатывает машина, и в ней С. Н. Борщев.

Садится за стол и сразу, без долгих предисловий, хватив стопку и сунув в рот кусок колбасы, выкладывает перед нами свою «пятидесятитысячную» карту:

— Вот тебе задача! — Рисует, куда выйти. — Один батальон! — очерчивает красным карандашом берег и мыс. — Другой батальон (то же). А сюда можешь поставить свое боевое охранение!

Считает квадраты.

— Вот так тебе идти!

— Товарищ подполковник, — произносит Семенов, — здесь моста нет!

— Пусть плот сделают.

— А я лучше вот тут пойду…

— Куда? Да тут сколько тебе идти!

— А немного скорее буду, и хоть полк свой посмотрю сам…

Борщев считает километры:

— Один. Два. Три лишних!

— Но это лучше, чем переправа… Тут подсказывают: скорее будет!

— Ну ладно… Иди тут. Успеешь? Сколько тебе дать? Час?

— Что вы, за час!..

Считает километры. Выходит — десять. Надо снять батальоны с прежних рубежей, провести их. На всю операцию дается четыре часа.

— Успеешь?

— Вполне!

— Ну и все! — бросает карандаш, складывает карту. — Выполняй!

Встает, уходит. Мы остаемся: три корреспондента ТАСС, корреспондент армейской газеты Леонов, майор Дертин из Политуправления фронта и командир полка Семенов. Семенов уже отдал распоряжение поднять полк, приготовить к переходу, сам — тут же.

Рассматриваем финское деревянное кресло, раскладывающееся в кровать.

Все это — после обеда с сервировкой из финской посуды.

Борщев, только что приехав из корпуса, сообщил нам: 314-я и 90-я дивизии на окраинах. Одна — на острове, юго-восточнее Выборга, другая ведет бой на южной окраине.

…Теперь мне не по пути с Ратнером и Баранниковым: хочу обязательно попасть в минометный полк Федора Шаблия, поддерживающий сейчас уже не полк Семенова, а 1078-й, штурмующий сейчас Выборг полк майора Яненко (314-й дивизии).

— Где увидимся?

— В Выборге, конечно! У коменданта города!..

20 июня. Коса у Выборга. День

Четвертая линия вражеской обороны, проходящая в семи-восьми километрах от Выборга, проломлена прямо-таки с ходу, на всем ее (сравнительно небольшом) протяжении. Приблизившись по Приморскому шоссе к Выборгу, минометчики майора Шаблия преодолели сопротивление врага на высоте 33.0 — в горловине протянувшегося к Выборгу мыса. Прибыв сюда на полуторках, они уже знали, что штурм города начался — со стороны юга. Они прибыли к Выборгу — на косу, опередив тех, кто наступал с юга, но поддерживаемый ими 1078-й стрелковый полк Яненко ворвался в город раньше их — с юга. Расположив свои огневые позиции на косе, с северной стороны, они (связанные с командиром 314-й дивизии по радио) повели по городу огонь из своих 120-миллиметровых минометов.

Перед тем, на подступах к Выборгу, 19 июня полк Шаблия, дойдя до Кайслахти, преодолев здесь на ручье сопротивление растрепанного финского полка, поддерживал полк Яненко, который вел бой на излучине шоссе у станции Сомме — в узком проходе в лесу, где по сторонам было болото и где, до поддержки минометами Шаблия, Яненко задержался на два часа. По станции Сомме минометчики дали до ста выстрелов.

Сейчас майор Шаблий, ведя бой, находится на командном пункте своего полка — ему не до корреспондентов.

У него непосредственная радиосвязь с 1078-м стрелковым полком Яненко: в каждый из батальонов он выслал своих наблюдателей-корректировщиков; начальники взводов управления пошли: лейтенант Лысенко — во второй батальон 1078-го сп; капитан Грязное с командиром батареи старшим лейтенантом Коровиным и начальником разведки лейтенантом Носовым — в третий батальон (он первым ворвался в Выборг с южной стороны), начальник разведки первого дивизиона лейтенант Шамшин и командир батареи лейтенант Ерохин — в первый батальон, штурмующий город со стороны Хутиала, вместе с третьим батальоном.

Наши позиции на косе находятся в полутора километрах от города. Полк дает огонь по вызовам с юга, и много огня, обеспечивая сохранность моста и предупреждая контратаки во фланг батальонам…

Работа кончена. Выборг наш! 20 июня 1944 г.

Смотрю на Выборг. Он весь в дыму пожаров и бомбежек, артогня, и от взрывов, которыми сами финны уничтожают, отступая, все, что могут успеть.

Город ясно виден и без бинокля. Тяжелый миномет Степана Клочкова стоит меж двумя гранитными валунами на овальной, поросшей строгими соснами высоте. Эта высота венчает собою оконечность узкой и длинной косы, примыкающей с юго-запада вплотную к окраине Выборга. Город и косу разделяет только узкий пролив. Приморское шоссе перекидывается через него мостом, воздвигнутым на трех гранитных быках. Наступающим частям стоит только перейти мост, чтоб оказаться в городе. И возле моста уже два часа подряд шумит бой, хотя основное направление удара штурмующих войск совсем не здесь, а отсюда далеко вправо — с той юго-восточной окраины Выборга, где не нужно форсировать водных преград, где свободно вступают в город магистральное Выборгское шоссе и три, слившиеся в одну, железные дороги: от Кексгольма, от Ленинграда и от Койвисто. Там, давя сопротивляющегося врага, к городу все ближе приливает громада наших вышедших на штурм войск — танки, самоходные орудия и пехота.

А здесь, у моста через пролив, нужно только способствовать главному удару. Город отсюда ближе, каждый дом и каждая улица с высоты виднеются отчетливо, огонь отсюда жжет противника с фланга, все боевые порядки обороняющихся просматриваются, как сквозь увеличительное стекло. И важно также заградить огнем подходы к этому мосту, чтобы противник не мог устремить сюда свой контрудар, ни подпалить шнуры к взрывчатке, заблаговременно заложенной в мост.

Завесу непрерывных разрывов, ограждающую мост, держат другие минометы, а Степан Клочков из своего посылает пудовые мины точно по тем перекресткам улиц, на которые вражеских солдат выдавливают наши наступающие справа части.

Точность нужна исключительная. Ясно видны наши танки, внезапно выкатывающиеся из переулков, видны пехотинцы, спрыгивающие с брони на асфальт, видно, как они рассыпаются и, стреляя из автоматов, бегут вперед, а одновременно видны и группы солдат противника, которые, таясь за углами домов, выжидают, не стреляя, подпуская атакующих ближе.

Нужно не прозевать! Посланная Степаном Клочковым мина, выгнув с воем двухкилометровую дугу, плюхается в самую середочку такой, готовой открыть стрельбу группы — и уже некому встретить огнем подскочивших к углу дома наших десантников-автоматчиков.

Малейшая ошибка во времени или в прицеле грозит ударом по своим, потому что свои оказываются на том месте, где была группа вражеских солдат, через какиенибудь секунды после разрыва очередной мины.

…Мост окаймлен огнем. Но штурм города с этой стороны продолжается и вброд, силы штурмующих увеличиваются с каждой минутой, силы сдающего квартал за кварталом противника постепенно слабеют.

Время близится к семи часам вечера. Розовые лучи снижающегося солнца подсвечивают темную тучу, что образовалась над городом от дыма многих пожаров. Пикируя из этой тучи, наши самолеты-штурмовики носятся низко над самыми улицами. Танки и самоходки катятся по городу уже во всех направлениях, стреляя в те окна домов, откуда вырываются пулеметные очереди.

Разгоряченного, обливающегося потом Степана Клочкова сзади хватает за плечо лейтенант:

— Ты что же, не слышишь?.. Все… все… Прекрати огонь! Выборг наш!..

Воспаленными глазами Степан Клочков глядит на своего командира.

— А вон там… в порту… дерутся еще!..

— Это уже не драка, — усмехается командир, — это просто наглядное пособие для желающих наблюдателей. Без нас теперь обойдется. А нам приказ — сниматься да квартирочку выбрать в городе!

В самом деле — пора. Скорее — в Выборг!..

20 июня. Вечер

— Донесение в штаб Двадцать первой армии, — говорит мне встретившийся у первой же «пробки» генералмайор танковых войск Хасин: — Выборг полностью взят в девятнадцать часов сорок пять минут! Первыми в Выборг вошли танки полковника Проценко и подполковника Ковалевского. С ними Триста четырнадцатая и Девяностая стрелковые дивизии Елшинова и Лященко. И конечно, саперы, минометчики, артиллеристы, в том числе самоходки Котова[49].

И добавляет:

— Саперы обеспечили наступление, это бесспорно!.. А Котов Иван Дмитриевич был раньше моим командиром батальона — в Двадцать пятом танковом полку. Я в Латвии был, а он не дошел тогда…

Все дороги заминированы финнами. Немало автомашин и танков подорвалось.

Какая-то «эмка» разорвана в куски.

А «пробки» такие, что лучше идти пешком. Проспав в пути часа два на траве, иду, обходя город. Переправляюсь в город на подвернувшейся простреленной лодке, миную насыпь и второй мост — взорванный. Белый дом.

Белая сирень вдоль дороги. Руины, заросшие белыми цветами… Я — в Выборге!

Белая ночь еще больше способствует ощущению, что ночи и вообще нет.

Светло как днем. Голубое небо и розовые полоски зари заволакиваются клубами черного дыма. Пламя пожаров и взрывов вздымается здесь и там. С острова Линносаари по северной части города бьют тяжелые вражеские батареи, но их все меньше, скоро, подавленные и уничтоженные нашим огнем, они замолкнут совсем, и сам остров, взятый прошедшими и форсировавшими пролив подразделениями, очищен от врага.

А вот и Баранников с Ратнером. Беседуют с солдатами, осматривая руины.

Тоже пришли пешком. Идем дальше вместе.

К середине ночи в городе воцаряется тишина, нарушаемая только взрывами заложенных врагами мин и фугасов, обнаруживаемых нашими саперами. Всюду расставлены наши зенитки. Наши летчики барражируют в воздухе, и всякий осмелившийся приблизиться к Выборгу вражеский самолет либо немедленно спасается от множества наших истребителей, либо пылающим факелом низвергается на приморский гранит. Записываю на ходу… Рабочая часть Выборга. Пусто. Сохранились дватри дома. Слева впереди на подъеме ряд высоких сосен. Шоссе взорвано, сходим… Территория портовой железнодорожной станции. Окружена проволокой. Надпись: «Заминировано». Железный лом.

Пересекли шоссе опять. Воронки. Идем к центру. Слева впереди, на фоне моря, две фабричные трубы, корпуса заводов. Справа, за высокими соснами, труба свечной фабрики. Налево, в автомастерских, — лязг. Идет работа. Из трубы фургона — дым.

Шоссе, окаймленное валунами, поднимается к роще. В асфальт заделаны авиабомбы — вертикально, так, что хвостовые крыльчатки торчат.

Это — своеобразное противотанковое препятствие. В цоколе здания — гранитный дот. Мраморные лестницы. Трофейные велосипеды. Заросшая травой улица. По трамвайным рельсам идут красноармейцы. Стадион. Красные беговые дорожки расчищены.

На асфальте станковый пулемет «максим». В асфальт врезаны следы гусениц. Узкоколейные рельсы трамвая. Асфальт в черных дырах. Пятиэтажное разбомбленное здание. Над ним красное полотнище. Массив кирпича!

Квартал за кварталом обходим мы город. В южной части, так называемой рабочей окраине, домов почти нет. Большая часть их сожжена и взорвана финнами еще при их отступлении в 1940 году. Заросшие травою фундаменты и подвалы служили нынче врагу очагами сопротивления. Здесь наши танки, самоходные орудия и штурмовые группы пехоты несколько часов назад уничтожали вражеские огневые точки.

Широкое асфальтированное шоссе, становясь главною улицей, ведет в центральную часть города. Узкоколейные трамвайные рельсы заржавлены — в период оккупации города трамвай здесь, видимо, не ходил. По обочинам и посреди мостовой в лунках, вскрытых нашими саперами, и здесь видны хвостовые оперения еще не извлеченных минометных мин и авиабомб — их закладывали в мостовую стоймя, торчком, выводя наружу только чуть заметные проволочки, соединенные со взрывателями.

«Vaestosuoja» — красная стрелка на желтой доске. Гранитная стена — скала, улицы наверху. Убитые. От разбомбленного пятиэтажного здания спуск — центр улицы, первый перекресток. Скелет здания. Воронки, там и здесь наблюдаем взрывы в асфальте. В стенах — проломы от снарядов. Улица, по которой идем, Linnakatu, дом с вывеской «Patterimaen Sauna». Переулок. Kullervonnatu — бульвар.

На гранитных, обрамляющих улицу скалах высятся чередой сосны, а под ними лежат трупы солдат — тех, кто пытались держать под огнем эту улицу.

Слева, в примыкающей к заливу низине, протянулось гигантское кладбище автомашин. Здесь были ремонтные мастерские, и враг, отступая, не успел уничтожить их. Оттуда уже доносится методический стук по металлу, а над узкой трубой вздымается мирный дымок. Это водители наших машин заменяют изношенные в наступлении детали запасными частями.

Минуем несколько дотов, сооруженных в гранитных массивах. Они взорваны, и кровь врага еще не застыла на развалинах. Здание стадиона, к восстановлению которого было приступлено перед войной, стоит все в тех же, потемневших лесах. Вскоре мы убеждаемся в том, что в городе за период оккупации не построено решительно ничего, что созидательный труд в городе отсутствовал вовсе. К старым разрушениям только прибавились новые и на наших глазах догорают дома, подожженные оставленными в городе врагом поджигателями.

В центре города горит огромный семиэтажный дом, горит ресторан в том же квартале.

Американский семиэтажный дом, строившийся для шюцкоровцев, в переулке — цел, второй высокий дом дымится. Заходим: лифт, маскировка. Высоко в облаках идут самолеты противника, бьют зенитки. Самолеты разворачиваются, уходят.

Минеры с собакой. Гастрономический магазин. Горшки с цветами на углу.

Vaasancatu («кату», как я уже понял, значит: улица). Бульвары в сирени.

Прется по асфальту KB «Грозный». В сирени — зенитки. Католический собор, разбомбленный в 1940 году, под его потолком нашли большую подвешенную мину.

Братское кладбище с белыми мраморными досками и — золотом — фамилиями.

Четыре ряда, сотни две. Рядом спят бойцы.

Против городского почтамта, около мэрии — штаб 72-й стрелковой дивизии.

Все спят.

Выйдя к центральному городскому скверу, мы видим: против бронзовой фигуры дикого лося (1924 год, скульптор Manynen) догорающее крыло здания выборгской библиотеки. Возле библиотеки чирикают птички. У самого входа лежит труп не успевшего бежать и пытавшегося отстреливаться поджигателя.

Горит газ. Эта библиотека была частной, Иванова, потом стала советской.

Осматриваем библиотеку. Ящики, адрес: «Helsinki, Opelusminiskum vuoristo». Кровь. Перед библиотекой финский ручной пулемет.

Городской парк. У памятника пасутся лошади. Всюду разбросаны амуниция финнов и какие-то бумаги…

Четыре финских самолета. Зенитки.

Площадь. Кинотеатр в семиэтажном универмаге. Ravintola Ritari Kahvila — гостиница. Стекла целы. Желто-бежевая аптека.

Улица Forkkelincatu, на углу магазин хозяйственных товаров. Мальчик с собакой — бронза на мраморном пьедестале. В бульваре городского сквера полевые кухни. Костер. На бульваре, на траве два самоходных орудия из полка полковника Бирюкова. Беседую с экипажем СУ-1560. Командир самоходной установки младший лейтенант Н. И. Глаголев. Старшина Перекрест Василий «Хведотович», механик-водитель, говорит:

— Мне как дали вчера машину, так я и пошел сразу в бой! Шли за танками.

Не дойдя одного километра до города, подверглись сильному минометно-пулеметному огню, дорога была пристреляна. На самой окраине он бил из пушки по нас… Когда в три часа дня вслед за самыми передовыми подразделениями мы вошли в город…

Рассказывает, как его машина шла первой и как вели бой в городе, и сколько взяли пленных.

…Mannerheiminicatu (улица Маннергейма). На наших глазах из подвала жилого дома начинает клубами вздыматься черный дым. Бойцы спешат сюда затушить возникающий пожар и вдруг выводят из закоулков двора молодого парня в финской солдатской форме. Он попался с поличным, его отводят в только что учрежденное Управление военного коменданта города.

Северная, основная часть Выборга сохранилась. Но противник все еще обстреливает ее дальнобойными — с островов. Снаряды ложатся то здесь, то там. Выбитые отсюда стремительным штурмом фашисты не успели сделать свое черное дело. Целы примыкающие к порту кварталы, целы пристани и все сооружения. Но разорить город, распотрошить наспех квартиры и магазины фашисты, отступая, успели. С возмущением рассказывает командир вступившего сюда первым полка о том, как, выбивая из домов последних фашистов, бойцы полка везде наталкивались на хаос полного опустошения. Враг ломал, рушил, портил все, что попадалось под руку. Даже горшки с цветами из цветочных магазинов выброшены на улицу. Разбитая мебель, посуда, кипы бумаги, обломки различных товаров и предметов домашнего обихода валяются грудами и внутри домов и на улицах.

Сейчас еще нет времени выбрать из этих груд и рассортировать случайно уцелевшее, и все только тщательно охраняется. Населения в городе нет.

Пленные неохотно признаются: фашистские власти насильственно эвакуировали из Выборга все гражданское население, гнали мирных жителей из города, не позволяя им брать никаких вещей. Тех, кто противился угону, убивали тут же.

Большая часть городских квартир еще не осмотрена — бой только что откипел; из подвалов и темных углов наши бойцы еще вылавливают одного за другим прячущихся вражеских солдат…

21 июня

Передовые подразделения штурмовавших Выборг войск ворвались в его юго-восточную часть вчера в два часа дня. К шести часам дня наши войска приблизились к центру города. К вечеру в наших руках оказалась и северная, портовая часть. Почти до полуночи город очищался от последних вражеских автоматчиков, подрывников, поджигателей.

А сейчас, ровно в ноль часов тридцать минут, радисты наших расположившихся в городе войск слушают приказ Верховного Главнокомандующего о взятии Выборга.

Воины, взявшие Выборг, не спали по трое, по четверо суток, не знали отдыха, не имели передышки, но в эту минуту никто не задумывается о сне.

Радость солдат и офицеров необычайна. Все поздравляют друг друга, все говорят о стремительности, о темпе, о воодушевлении, об умении, благодаря которым только и можно было пройти за десять суток весь огромный путь от Сестрорецка и Белоострова до Выборга и на одиннадцатые великолепным штурмом взять этот прославленный в истории России город.

…А вот уже и солнце всходит над освобожденным Выборгом. Звенят пилы и стучат молотки саперов, восстанавливающих взорванные мосты. С первого же часа после победы советские люди начинают созидательную работу. Действующие части, пройдя сквозь город, уже ведут бой за несколько километров от него, продолжая в том же стремительном темпе наступление. В город входят воинские тылы, размещаются в очищенных от мин домах и приводят их в элементарный порядок.

И снова, проспав часа два на какой-то кровати в доме, занятом комендантом города Н. Г. Лященко, я брожу по городу, чтоб смотреть, смотреть…

Выборг — наш! Там и здесь над самыми высокими зданиями вздымаются красные флаги.

…Порт. Шесть кранов. Гранитная набережная. Пакгаузы целы. У причалов лодки — разбитые и целые. В проливе силуэты катеров. На железнодорожных путях вагонов и паровозов нет. Склады пусты. Навалью железноскобяные товары.

Часовые и патрули на пустынной набережной. Мост на остров Линносаари взорван, фотографирую орудия ПТО, наведенные на этот мост. Водокачка, кран, работающий вручную. Афиша: «Марица».

Linnancatu — улица к мосту. Разгром. Отдых солдат. Бульвар сквера.

Одинокий раскрытый зонтик.

Банк, разрушенный давно. Кафе горит, и дымятся затухающие пожары в квартале на улице Маннергейма, бывшей Карьянкату. Отель. Разбиты окна. Сюда падали бомбы. Большое здание, — из окна второго этажа кто-то выбрасывает на улицу пачки бумаги. Они горой загромоздили улицу. Солдаты подносят пачки к нашим грузовикам. Я взял две пачки хорошей бумаги, перекинул их через плечо.

Армейцы из трофейной команды роются везде… В ясном небе продолжаются воздушные бои. Бьют зенитки.

21 июня. Раннее утро

На бульваре в центре города расположилась на короткий отдых группа минометчиков со своими 120-миллиметровыми минометами. Оказывается: того самого полка майора Ф. Е. Шаблия, один из минометов которого при мне вел огонь вчера. Радостно, будто уже давно знаком, здороваюсь с командиром полка, гвардии майором Федором Елисеевичем Шаблием, с которым вчера познакомиться не довелось. Он зовет меня в пустой дом, где пристроился его штаб. Беседуем…

Федор Шаблий — кадровый артиллерист. Он украинец, из Кривого Рога, в юности работал на шахте и на заводе «Коммунист» и, как говорят, «мальчишкой» ушел в армию. Женился, стал преподавателем артиллерии в Ростовском артиллерийском училище. Жена преподавала математику в том же училище. В начале войны эвакуировалась с детьми в Узбекистан. Из двух старших братьев Федора Шаблия один — политрук танковой роты — убит на Южном фронте, второй недавно демобилизован, как горный техник, вернулся работать на свою шахту.

Федор Шаблий награжден четырьмя орденами: за оборону Ростова в 1941 году, за взятие станицы Чернышковской на Дону, за взятие Запорожья и за прорыв обороны врага под Красным Селом.

Ф. Е. Шаблий рассказывает о своем пути вместе с полком Семенова до боя за перекресток, после которого оба полка прорвались дальше до реки Роккалан-йоки — «Досюда шли без приказов».

— Под Роккалан-йоки, в момент сильного сопротивления финнов, у стрелкового полка Семенова по недоразумению забрали самоходные орудия, «катюши» и наш минометный полк, поэтому пехотинцы Семенова вынуждены были задержаться…

Шаблий подробно описывает бой у станции Сомме, где его полк поддерживал 1078-й полк Яненко (бой за Сомме длился четыре часа), и свое дальнейшее наступление до Выборгской косы…

— Мы не знали, что наступление на Выборг ведется с юга. Свой полк мы поставили первым. Вели огонь по мосту, соединяющему город с косой, и по Выборгу через залив со стороны косы. Это вы знаете — сами видели… Огня давали столько, сколько просили нас. Всего вчера по Выборгу, по южной части дали штук четыреста мин.

Ночью сегодня противник вел огонь только по северной части города.

После вступления пехоты в Выборг, когда успех был обеспечен, мы оставили на косе одну батарею старшего лейтенанта Кузнецова (он и сейчас там), а пять батарей перебросили на юг, для закрепления уже взятой части города. Когда уходили с косы, в начале ее я встретил Елшинова. Он сказал: «Молодец! Езжай, правильно!»

Дорога с косы в обход, к южной части города — каменистая, местами болотистая. По тридцать человек наваливались на машину и толкали вперед.

Очень помогла наша партийно-комсомольская организация… А сегодня я послал разведку в обход залива Папуланлахти (с северной части города), где мостов нет. Они ищут путь, — как только найдут, мы отсюда, из Выборга, двинемся туда. А пехота сейчас — за каналом Сайман-канава — почти не встречает сопротивления.

В чем суть успеха при штурме Выборга? Только быстрота! Брали буквально с ходу. Быстрота действий пехоты совместно с минометным огнем. Без минометного огня враг не ушел бы! Он был измотан, организовать оборону не мог, а резервов у него не было. Батальон перешел болото по горло в воде. А потом много частей — другого корпуса — пошло по Выборгскому шоссе. Батальоны вошли в город, в восемнадцать часов двадцатого и к исходу дня, к двадцати четырем часам, Выборг они уже прошли. В двадцать четыре часа я со своим полком был уже на южной окраине…

В городе 1078-й полк Яненко взял более сорока пленных, двух человек извлек из подвалов. Мы нашли одну женщину, сидящую в кресле, убитую, и больше ни одного человека: всех эвакуировали в Хельсинки. В результате насильственного угона населения в любой квартире все перевернуто, перепотрошено. Если б мы зашли часа через четыре, можно было бы подумать, что это наши безобразничали, но я убедился сам: все это сделали финны, и больше всего — оставленные в городе команды «факельщиков», которые даже при нас подожгли часть домов… Наш полк имеет сейчас задачу, пройдя через Выборг, действовать с правой стороны залива Суоменведенпохья. Задача стрелкового полка Яненко — закрепиться за каналом. Мы сейчас выходим тоже в этот район, и так, по «Приморью», пойдем до Хельсинки.

Имеем отзывы Семьдесят второй стрелковой дивизии (о действиях на реке Сестре), — лучше не напишешь! И от полка Семенова: восемьдесят километров прошли за два дня. Благодарности от командира Серок шестой стрелковой дивизии и от командира Сто восьмого стрелкового корпуса генерал-лейтенанта Тихонова.

Мы обгоняли противотанковую артиллерию своими минометами, чего не положено. Это я брал на свой риск. А танков… мы только один брошенный финский танк встретили — в Кайслахти. Это был Т-26 — со свастикой, бывший наш. Он был в болоте, его вытащили наши танкисты и повели в бой, так со свастикой он и пошел!

Наш начальник разведки дивизиона лейтенант Носов вообще «имеет традицию» водить пехоту в атаку (так было под Псковом, он пять раз ранен там). Сюда, в город, с первой же ротой в цепях шел. Его я обязал быть глазами нашими и корректировать. Это он блестяще исполнил!

В общем, такая война мне нравится: подвижная и хорошая!..

От реки Сестры и до Выборга я сам шел пешком, в боевых порядках пехоты.

Двигались хорошо. Я доволен пехотой, но финны не боятся пехоты… От Роккалан-йоки до самого Выборга — характерно: финны минируют вразброску, а не по уставному положению. Песком, кстати говоря, легко маскировать!..

…Познакомившись тут же с начальником разведки первого дивизиона, лейтенантом Александром Васильевичем Носовым, я поговорил с ним, прочитал отзыв о нем командира батальона капитана Грязнова: «Корректировал огонь дивизиона, обеспечил беспрерывное продвижение пехоты, уничтожил прямой наводкой десять станковых пулеметов, подавил четыре минометные батареи и два орудия, чем обеспечил овладение вторым батальоном южной части Выборга.

Находился в стрелковой роте. Его батареей подавлено пять станковых пулеметов, две минометные батареи — одна прямой наводкой…»

…Расставшись с Федором Шаблием и его минометчиками, возвращаюсь в комендатуру города.

Сегодня наше наступление продолжается — уже за Выборгом.

21 июня. Утро. Северней Выборга

У коменданта города я условился с Баранниковым и Ратнером, что мы соберемся там же, к часу дня, и вместе поедем в Ленинград, — наши задачи выполнены. Но мне хотелось еще найти ушедший вперед 1078-й стрелковый полк Яненко и узнать обстановку северней Выборга. На попутной машине я выехал в продолжающие наступать части, километров за десять. Полк Яненко найти мне не удалось, а обстановку узнал и сразу же возвращаюсь.

В подхватившей меня случайной «эмке» нас пятеро: майор Михаил Степанович (фамилии его я не спросил), две розовощекие, веселые девушки — старший сержант Вера и сержант, которая с улыбкой назвала мне себя Настенькой. Да солдат-шофер, да я…

Внизу, под холмом, саперы восстанавливали мост, взорванный только что отступившим противником. В ожидании мы поставили нашу машину меж кустами сирени. Всем очень хотелось спать, и мы решили воспользоваться вынужденной задержкой. Девушки, подстелив под себя шинели, ложатся на сочную траву под отдельным кустом сирени; слева от меня, под другим, укладывается на плащ-палатку майор, а справа, под следующим кустом, — девушки-сержанты.

Шофер, положив руки и голову на баранку руля, спит в машине. Но мне спать не удается, и вот почему…

Вера лежит на траве спиною ко мне, лицом к подруге. Настенька на спине, ладони под затылок и отдохновенно, мечтательно, словно воркуя, что-то говорит и говорит подруге, должно быть не замечая, что та уже задремала…

Настенька говорит, говорит без умолку, так, как может говорить только девушка. Я прислушался и, выложив на полевую сумку листки бумаги, стал записывать… И вот что записано мной…

«…Ну вот… Они уже спят… Конечно… Когда мы последний раз спали?

Сегодня совсем не пришлось. Вчера?.. Михаил Степанович вчера очень смешно спал в машине. Голова от тряски кругом ходит, а ко мне на плечо все-таки голову не положил, стеснялся… А почему я не могу спать в машине? Никогда не засну. Михаил Степанович говорит: «Потому, что ты нервная». А какая я нервная? Вот уж действительно, пальцем в небо!.. Я даже не знаю, почему у меня нервы такие крепкие, уж кажется, чего ни навидалась!.. Я просто внимательная, предусмотрительная… Вот и сейчас он бы просто так на траву завалился, мужчинам ведь все равно. А я плащ-палатку ему подстелила, шинелью прикрыла его, хоть и лето, а сыро все-таки здесь. Вон какие следы пушки вдавили — если б сухо было, траву примяли б, а колеи не осталось бы…

Как все-таки странно устроено в мире! Подумать только, что тут, где мы спим сейчас, три часа назад вражеская пушка стояла, вон — ящики в кустах, не тронутые еще… Если внимательно поглядеть, все можно понять, — и как они бегали тут, и как сначала стреляли туда, за мост, а наши оттуда шли. Судя по этим стаканам, здесь были противотанковые. Конечно, неплохая позиция — на пригорочке, за деревьями, с того берега и не видно, попробуй-ка сунься к мосту! Вот оттуда — одна; здесь, где лежу я, — вторая; третья ниже стояла, за бруствером, — они, наверное, только вчера нарыли его, земля совсем свежая… Десять, двадцать, сколько тут гильз, ну, стаканов этих? Больше сотни, наверное. Упрямились. Защищались крепко. А все-таки наша взяла. И как быстро все это делается! Три часа назад тут бой шел, а сейчас — мир, тишина, и вот можно уже лежать на травке и мечтать о чем хочешь!.. А наши уже куда как далеко ушли — этот гул, должно быть, километров за десять, не ближе… А это самолеты летят — р-р… ррр-рр, будто собаки вдали рычат… Наши, наверное, летят. Все наши, наши теперь, круглые сутки небо ходуном ходит.

Чего ж не летать — и днем светло и ночи белые, еще удобнее — солнце глаза не слепит… Р-ррр, ррр… Сюда приближаются… А может быть, это немцы?

Все-таки и фашистские появляются! В первые дни нашего наступления здесь совсем не было их, а теперь Гитлер, видно, поднатужился, малость подкинул им… Сволочи, сегодня все-таки наш аэростат наблюдения сбили. Как он горел!

Небо такое голубое-голубое, солнечное, воздух такой чудесный… Хорошо, наверное, наблюдателю было покачиваться в гондоле… пока не налетели они…

И всего-то три «мессера». Как они прорвались, черт их знает!.. Первый раз, когда зенитки их отогнали, я подумала: ну обошлось, а они — второй заход и — такая белая полоска, как нитка, перед «мессером» вдруг протянулась. Эту очередь он, наверное, пустил зажигательными… И сразу вспыхнул аэростат.

Какое пламя красное было — огромное. И черный дым… У меня сердце сжалось, но смотрю: ниже пламени белая точка покачивается, — молодец наблюдатель, не растерялся, раскрыл парашют… И отлегло от сердца у меня сразу. И вдруг — радость, вижу: одного «мессера» сбили мы, потом другого… Третий, наверное, ушел, а может быть, дальше поймали его…

В самом деле, сюда летят… Раз, два… Три… Четыре, пять, шесть…

Бомбардировщики. Заход делают… Ну конечно, не наши — вон зенитки забили. И вон, и вон… Прямо как фейерверк, трассирующими… Эх, ты, черт, наверное, этих саперов у моста увидели, — вот работа саперная, всегда на самых опасных местах!.. Разбудить, что ли, моих? Ведь если в мост не попадут, сюда попасть могут, — сколько от меня до моста, метров двести не будет?.. А у них рассеивание с такой высоты на пятьсот может быть… Теперь уже поздно, да мои все равно и не перешли бы на другое место. Авось пронесет, пусть выспятся… Сволочи, кружат, кружат… Ага, испугались разрывов все-таки, стороной пошли!.. Ах, вот в чем дело: наши встречают их, раз, два, три, четыре эскадрильи, ну теперь будет охота!.. Р-рр, ррр…. Уходят, с воздушным боем… А саперы как работали, так и работают, даже головы никто не поднял, — измучились, наверное, бревна таскать, торопятся; а часа через два, пожалуй, мост готов будет, и даже с перильцами. И тогда — прощай тишина, шумно тут будет, все движенье по этой дороге пойдет, а сейчас, наверное, километров пять лишних обходом делают, и времени сколько лишнего, и бензина.

Если по четверть литра на машину, так и то несколько тысяч лишних литров. Не зря немцы мосты взрывают, все-таки хоть чем-нибудь напакостить нам хотят!..

Знаешь, а ведь «кукушек», наверное, в окружении по этому лесу немало шатается. Подползет да прирежет… Стрелять-то побоится, саперы наши внизу услышат, смерть ему тогда… Все-таки автомат я вот так положу, этот куст опасен, уж очень он близко. А те далекие — ничего, всегда снять успею… Вот так… Смешно, куст сирени, а остерегаться надо его! И сирень-то какая прекрасная — персидская это. Поедем — надо будет полную «эмку» набрать…

Сирень!.. Ах, какой же я теперь стала девушкой, что могу глядеть издали на сирень и полениться встать, чтобы нарвать ее! А было… Ну, положим, три года назад совсем девчонкой была, только косички срезала… Нет, не я это была, другой это был человек — темноты боялась, в лес одна заходить боялась, каждого мужчины боялась — вдруг скажет мне что-нибудь такое, что покраснею!.. А ребята меня нарочно всегда в краску вгоняли: «Настенька, щечки розовые, носик тоненький, губы бантиком, — улыбнись!» Ах, как я злилась тогда! Сержусь на них, а они опять: «Настенька, чем ресницы растишь, сами по себе ведь такие не вырастают!», «Настенька, влюблен я в твои голубые глаза!..» Смеются, проклятые, до слез доведут, я и повернусь, и убегу, и стыдно мне, и обидно… Неужели всего три года назад я такою была?.. И когда на войну попала, всего боялась. Смешно, до винтовки боялась дотронуться, думала — вдруг выстрелит? Помню, когда приехала на машине первый раз под Пушкин окопы рыть, к командиру меня подводят, а я ему: «Товарищ командир, а где тут умыться можно?» — «А зачем тебе мыться, вишенка?» — говорит. И смутилась я: «Да ведь пыль по дороге была!» — «Ах, пыль! — только сказал и весело так засмеялся он. — Ну ничего не поделаешь, воды у нас и для питья-то нет, война ведь все-таки, девочка! — Потом обернулся к политруку, нахмурился и тихо так — думал, я не услышу: — Зачем только нам таких присылают?!»

Да… А потом… Эх!.. Нет, не три… Кажется, тридцать три года я с тех пор прожила. Сержант. Автоматчица. Две медали. И все говорят: молода, и все говорят: красивая девушка… А уважают. Довольны, что никаких ссор из-за меня, никаких ревностей… И Михаил Степанович давно бы отчислил меня в тыл, если б я другою была. Говорят: «Молодец, зубастая». Это я-то, «Настенька — щечки розовые», зубастая? А ведь и впрямь, за словом в карман теперь не полезу…

А что это за звук?.. Ах, это Ванюшка в машине храпит. Что за интерес за баранкой спать, скрючившись, когда так на траве хорошо… Впрочем, все шоферы таковы — попробуй оторвать его от машины, скажет: «А вдруг угонят, да мало ли что?..» Есть у него чувство ответственности — не ляжет спать, пока машину не замаскировал… Бродит по кустам, срезает ветки, а сам кричит мне:

«Не ходи тут — может, минировано!» Мины, конечно, кругом есть, а только не здесь, не на самой их огневой позиции. По трупам, можно сказать, видно — на бегу от наших пуль падали. Не разбегались бы так по собственным минам, ползком уползали бы… Эх, ведь какие мы стали: кругом трупы валяются, и мы здесь спим… И ничего… А если б мне три года назад так это сюда попасть?

С ума бы, наверное, от страха сошла… Вон этот вражий солдат — его гранатой, наверное, разнесло… В общем, хоть нервы и закалились, а даже и рассказать кому-нибудь неприятно… Сирень — и трупы! А в душе — радость, что это враги так кончают… И что мы наступаем — радость. И что все небо в наших самолетах — радость. И что грохот этот, как перекаты грозы, гонит и гонит фашистов — все радость! И что теперь вот и Выборг уже позади, и мы едем в него, как в тыловой наш город, — и в этом радость… Хорошо все-таки жить на свете… Замечательно жить!

И совсем не устала я… А вон то озеро — какая тоненькая, тоненькая полоска — сегодня тоже станет нашим, и завтра я, наверное, буду купаться в нем!.. И на его бережку — посплю… Какие красивые здесь места!..»

21 июня. Вечер. Ленинград

К часу дня я вернулся в Выборг, встретился с Ратнером и Баранниковым, сразу же выехал с ними в Ленинград. В четыре часа дня мы проехали Териоки (где у генералов был победный банкет), за Териоками попали под бомбежку, но благополучно ее проскочили; любовались эскадрой в составе двадцати восьми единиц, шедшей полным ходом с десантом брать острова Бьеркского архипелага и Тронгсунда. К вечеру я уже был дома, в своей квартире на канале Грибоедова.

Еще в Выборге, встретившись с полковником П. И. Радыгиным, узнал новости, сообщенные по радио: сегодня перешел в наступление Карельский фронт генерала армии К. А. Мерецкова, наши войска, освобождая Медвежегорск, завязали бои на его окраинах. Между Онежским и Ладожским озерами идет наступление 7-й армии, на плацдарме южнее Свири занято больше ста населенных пунктов, в том числе Вознесенье, Ганино, Ерофенко, Петровский Посад, Мителька, Свирьстрой. У Лодейного Поля Свирь форсирована, создан плацдарм на северном ее берегу…

Значит, военная сила Финляндии стремительно сокрушается и там. Полный разгром противника и выход Финляндии в самые ближайшие дни из войны — обеспечены!.. Вот к чему привело упорство прогитлеровского правительства этой страны в недавних переговорах с нами! Мы предлагали мир, и скольких же лишних жертв с той и с другой стороны можно было бы избежать!.. Но… «ву ля вулю, Жорж Данден…»[50]

22 июня. Ленинград.

Сегодня трехлетие со дня начала войны. Как изменились мы! Как изменилась сама война! Все было к горю тогда, все теперь — к радости!

23 июня

В Ленинграде — совсем уже мирная жизнь. Довоенный быт восстанавливается. В одиночку, семьями и целыми коллективами возвращаются в Ленинград — пока еще по специальным вызовам и разрешениям — эвакуированные в сорок первом и сорок втором годах жители. Рабочие заводов и фабрик, инженеры и техники, коллективы театров и многих учреждений прибывают в Ленинград каждый день. И все хлопочут, устраиваются в своих квартирах и ремонтируют их. Другие, чьи квартиры разбиты или заселены по ордерам переселенцами из разбитых квартир и разобранных на дрова домов, добиваются новых комнат и квартир. Есть среди вернувшихся и такие, кляузные, недостойные люди, которые обращают свое нелепое негодование на жильцов их прежней квартиры, хотя те ни в чем и никак не виноваты, потому что в условиях блокады Ленсоветом, райжилотделами были вынесены вполне справедливые решения: всех, чье жилье приведено в негодность, сожжено, разбомблено, разбито вражескими снарядами, переселять в пустующие, брошенные квартиры.

Тех, кто вернулся в Ленинград по вызову, кто получил пропуск, дающий право вернуться из эвакуации, городские власти обеспечивают новым жильем. Но многие возвращаются самовольно, и, конечно, обеспечить их жильем в разбитом фашистами городе сразу невозможно. Среди этих-то людей и попадаются «буйствующие».

Все, однако, постепенно уладится, жизнь войдет в нормальную колею.

Сегодня я навестил А. А. Ахматову, недавно вернувшуюся в Ленинград из эвакуации. Видел ее впервые после сентября 1941 года, когда попрощался с нею перед ее отлетом в Ташкент в подвале бомбоубежища, в момент ожесточенной бомбежки.

За свои патриотические стихи А. А. Ахматова награждена медалью «За оборону Ленинграда». Она выглядит бодрой и спокойной, была приветлива, читала стихи.

Завтра — день ее рождения, и она шутливо спросила меня:

— Что подарят мне завтра — Шербур?

— Наверно, Медвежегорск! — ответил я. — В Карелии идет наступление наших войск по всему фронту!

26 июня

Вчера вечером у отца был сердечный приступ. Ночью — второй. Утром сегодня — третий. Вызывал врача. Днем сегодня я увез отца на санитарной машине в Военно-морской госпиталь на улице Газа.

29 июня

Навещаю отца. Лежать ему долго. У него — инфаркт. Это второй инфаркт, после прошлогоднего. Волнуюсь…

…Вчера по Невскому прошли троллейбусы. Первые — после блокады!

30 июня

Позавчера 7-й армией вместе с десантом Онежской флотилии освобожден Петрозаводск. 26 июня эта же армия вместе с Ладожской флотилией освободила Олонец. Еще только 21 июня было сообщение о форсировании реки Свирь, и вот уже большая часть Карелии очищена от врага.

В 7-й армии я начинал войну, был впервые в бою В Петрозаводске испытал первую бомбежку. Главным инженером, помощником Г. О. Графтио, на строительстве Свирской ГЭС был мой отец. Сколько воспоминаний!..

Сегодня — день жаркий. Впервые за войну я оделся в штатское, прогуливался по городу с ощущением, что Ленинград становится совсем мирным городом.

1 июля

Состояние отца — тяжелое. Но он не может, не умеет, даже в такой болезни, лежать без дела. На листочках почтовой бумаги он начал писать свои мемуары, в которых много внимания уделит истории русской инженерии! и первым послеоктябрьским стройкам — железным дорогам, Волховстрою, Свирьстрою. Опыт и знания у него огромные, им воспитаны несколько поколений инженеров-строителей, и то, что может рассказать он, никто другой рассказать не мог бы…[51]

6 июля

Наблюдаю разборку руин на Невском, у площади Восстания. Работает сотни полторы девушек — служащих Телефонной станции, Треста столовых и других городских учреждений. Ходят с носилками, носят кирпич, грузят его на платформы трамвайных вагонов, которые увозят свой груз к Охтенскому мосту — там возводится насыпь. Наблюдает за работами девушка-инженер. На полторы сотни работающих женщин и девушек всего дватри юноши. Жарко.

Девушки — в коротких юбках, в майках, почти полураздеты, но ничуть не стесняются, им весело, одна, поднимая носилки, поет: «Та-тарарам-та, таратина-там-там!», другая, заметив, что я обратил внимание на ее калоши, надетые на босу ногу, смеется: «Модельные порвала!..»

По Невскому и Лиговке, вокруг — обычное городское движение.

А вечером сижу в кафе «Буфф», на Фонтанке, пью пиво. Все будто как прежде, как до войны. Тихо. Мало народу. Сад почти пуст. Против меня на скамейке две интеллигентные девушки воркуют с курсантами военноморского училища. Обсуждают, когда поехать в парк культуры, чтоб потанцевать, покататься на лодке.

Все ленинградские женщины участвуют в общественной работе по приведению города в порядок. Например, бригада жен писателей работает в ЦПКО.

7 июля

А реэвакуанты все съезжаются и съезжаются. Сегодня встречал Людмилу Федоровну и ее сына, вернувшихся с Урала, помог им устраиваться в ее квартире, на Боровой. Она всем довольна, хотя в уцелевших при разрушении дома авиабомбой комнатах — развал и запустение, и потребуется много усилий, чтобы привести все в порядок.

Уже накануне взятия нами Выборга финское прогитлеровское правительство окончательно убедилось, что полное поражение Финляндии неизбежно, и, боясь, что наши войска войдут в Хельсинки, стало просить Гитлера немедленно прислать на помощь шесть немецких дивизий и крупные силы авиации. Гитлер в этой помощи отказал, переправил из Эстонии только одну дивизию, немного самолетов и одну бригаду штурмовых орудий. 22 июня в Хельсинки явился Риббентроп уговаривать финнов не заключать сепаратного мира без согласия Германии. Уговорил продолжать войну. На двухсоткилометровый фронт — от окрестностей Выборга до Ладожского озера — финское командование стянуло все свои силы. Здесь, в группе «Карельский перешеек», набралось четырнадцать соединений. Сопротивление нашим войскам усилилось.

С нашей стороны на Карельском перешейке по-прежнему находились 21-я и 23-я армии, они продолжали ожесточенные бои за северные берега Вуоксинской системы озер и северо-западнее — за выход к довоенной границе.

Но острова Бьеркского архипелага и множество других островов в северо-восточном бассейне Финского залива все еще удерживались финскими войсками. Оголилась от наших, ушедших вперед частей и северная часть приморского побережья.

Поэтому ставка Верховного Командования приказала силами Балтийского флота перебросить сюда кроме морской пехоты и мощную 59-ю армию генерал-лейтенанта И. Т. Коровникова, наступавшую в начале года от Новгорода и озера Ильмень на соединение с частями Ленинградского фронта, которые вместе с Волховским фронтом, сняв с Ленинграда блокаду, с боями энергично преследовали спасавшиеся от «котла» гитлеровские войска, отходившие к Нарве, Луге и Пскову.

59-я армия вместе с войсками Кронштадтского морского района, высаживаясь десантом на побережье и острова, вела в конце июня и в начале июля сильнейшие бои. Корабли Балтфлота одновременно вели бои более чем с сотней всякого типа вражеских кораблей на морских коммуникациях.

В начале июля никакое вражеское вторжение на очищенные территории островов и побережья Финского залива уже не могло быть осуществлено. В этот период, с 21 июня по 14 июля, Карельский перешеек был окаймлен огнем морской и сухопутной артиллерии, бомбовыми ударами авиации. Только за два дня 4 и 5 июля артиллерией флота и 59-й армии было выпущено более четырнадцати тысяч снарядов… В этот период 21-я и 23-я армии вели жестокие бои за южные берега Вуоксинской системы озер (продолжение к востоку «линии ВКТ»), не преодоленные до того 23-й армией, и за выход к довоенной границе с Финляндией.

В июльские дни в боях участвовать мне не пришлось. Вместе с А. Прокофьевым, М. Дудиным, И. Авраменко и П. Журбой я оказался в 30-м гвардейском корпусе Н. П. Симоняка, выведенном 15–16 июня в резерв фронта, а с 25 июня вновь переданном в состав 21-й армии. После упорных боев восточнее Выборга в районе Тали и далее к северу корпус был оставлен на, отдых, для пополнения и войсковых учений с влившейся в него молодежью. Несколько дней я провел в дружеских беседах с четырежды краснознаменным гвардии полковником Н. Г. Арсеньевым, который, оправившись от тяжелого ранения под Нарвой, был назначен в З6-й корпус командовать одним из гвардейских полков (197-м сп 64-й дивизии). Корпус располагался в нескольких километрах от Выборга.

Этот корпус, действовавший в начале Выборгской операции на направлении главного удара (которое, как я уже говорил, по ходу операции трижды менялось), понес тогда значительные потери[52].

С 14 июля, по приказу командующего Ленинградским фронтом, войска 21-й и 59-й армий прекратили наступательные действия на Карельском перешейке и перешли к жесткой обороне[53]. Смысла наступать, проливая лишнюю кровь, здесь больше не было. Поражение Финляндии было предопределено, и никто не сомневался, что она выйдет из войны, как только гитлеровские войска окажутся изгнанными из Прибалтики… Весь удар всех сил Ленинградского фронта надлежало направить туда. Крупные соединения с 14 июля стали постепенно уходить на юг с Карельского перешейка и концентрироваться в назначенных местах для новой крупнейшей наступательной операции…