Леон

Глава 7

Леон

Разумеется, я снова везу Эмили в свое убежище на обрыве. Других вариантов у нас нет, поскольку публичные свидания нам пока не светят, а моя крепость — хорошо защищенное место, поскольку именно там я храню несколько баснословно дорогих картин, которые я покупаю с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать.

Площадь вокруг моего хранилища надежно защищена электромагнитным забором, работающим благодаря высоким трехметровым столбам, установленным в разных точках, вокруг обрыва. Никто из посторонних не может пройти сюда или проехать, этот клочок земли надежно защищен от посторонних глаз и диких животных. Могу лишь предполагать, как китаец узнал о нас. Возможно, Каан узнал о нас с Эмили при помощи дронов, отследив после гонок — сомнений в том, что это именно он пытался устроить нам аварийную ситуацию на треке, у меня тоже нет.

Любая попытка проникновения на мою территорию приведет к удару током в лучшем случае, в худшем — к кровоизлиянию в мозг. Забор управляется с моего телефона через приложение, в том числе и с того, что я дал Эмили. Когда я рассказал ей о том, насколько сильно защищены эти бесценные квадратные метры, девушка была в шоке.

— Это бесчеловечно, Лео, — выдыхает Ми, скрещивая руки на груди. — За тобой может следить какая-нибудь влюбленная фанатка, или например, кто-то может случайно найти твое место. И умереть от незнания. Нельзя играть с человеческими жизнями. Нельзя отрезать людям руки, — она пытается вызвать у меня эмпатию к этому ублюдку, но у нее не выйдет. Одно воспоминание об этом вызывает у меня лишь злость, ярость и желание отрезать ему вторую руку, или его чертов карликовый пенис.

А у урода, который самоутверждается за счет невинных девушек, может быть только самый крошечный член в мире.

— Там повсюду предупреждающие знаки. Нормальный человек никогда случайно не найдет мое место. Проблемы найдет лишь тот, кто следит за мной, словно крыса. А крыс мне не жалко, моя девочка. Это не люди, — отзываюсь я, не испытывая и капли ее сострадания.

Мне неизвестны многие чувства. Организм не умеет их распознавать, ощущать, дифференцировать. Некоторым эмоциям я с удовольствием учусь — например тем, что испытываю рядом с Ми. Некоторые без оглядки вычеркиваю, поскольку прекрасно знаю, что сострадание к худшим представителям человечества сделают меня слабым правителем. Естественный отбор никто не отменял: крысы должны жить всего лишь несколько лет и питаться отходами. Такая падаль мне даже в союзниках не нужна.

— Я отрезал не руку, — напоминаю, пока она молчит. — Всего лишь кисть руки, — когда я вновь смотрю на Эмили, ее глаза округляются от ужаса. — Со мной тебе ничего не угрожает, — внушаю Ми, накрывая ее бархатистую кожу выше колена.

Мы молчим под наш трек Moth to flame, пока не доезжаем до самого убежища. Чувствую, как Ми постепенно расслабляется и снова привыкает ко мне. Она не сможет пойти против природы, против того, что ее тело уже намагничено на мое, а инстинкты будут требовать меня двадцать четыре часа на семь. Если придется, я скину атомную бомбу на тех, кто посмеет тронуть ее, но на нее я никогда не подниму руку.

И я знаю, что она читает этот простой посыл в моем взгляде. Говорить об этом не обязательно, иногда, слова только мешают понимать друг друга. Особенно, когда вы оба интроверты.

Мы останавливаемся на том же месте, на котором остановились в прошлый раз. Погода в тот день была куда теплее, чем сегодня, да и температура воздуха вокруг нас заметно подскочила, когда я дрочил член о ее клитор, распяв на капоте.

Черт. Я не уверен, что сегодня меня устроит вся эта детская возня. Мне нужно больше, гораздо больше. Мне нужно пометить ее матку, ее стенки, все ее узкие дырки, навсегда сделав своими.

И уже не уверен в том, что она — лишь спортивный интерес. Лишь желание заполучить, поиграть и вышвырнуть. Когда я затевал эту интрижку, я не просчитал влияние одной своей особенности на события: то, во что я вкладываюсь своим временем, становится для меня мощной ценностью.

А Эмили еще около двенадцати лет назад стала для меня этой ценности, подарив мне очень много времени жизни.

Я не рассчитал того факта, что на ней мои манипуляции будут работать также безотказно, как и на всех остальных, за исключением одного «но» — они будут влиять и на меня. С ней у мен не получается быть «сторонним наблюдателем», посторонним интровертом… она включает во мне жизнь, словно я гаджет, которому нужна подзарядка от Ми.

Не так плохо исследовать новое. Мне нравится. И понравится еще больше, когда ее язык будет нежно и неумело скользить по моему члену.

— Я никуда не отпущу тебя сегодня, — обнимаю Ми со спины, замечая, что она ежится от холодного ветра, вглядываясь в покачивающиеся в приглушенном свете фар, огромные качели.

— Мне нужно к утру оказаться в постели, Дэмиан, — я заметил, что так она называет меня либо когда зла, либо, в порыве страсти. — Иначе родители хватятся. Не хочу проблем.

Обязательно, окажешься. Ты будешь в моей постели, мотылек.

— Погода с тобой не согласна, — протестую я, и подтверждением моим словам выступает раскатистый рык грома, следующий почти сразу за сверкнувшей вдали молнией. Тучи стремительно сгущаются над штатом, а ураганы здесь чертовски мощные и опасные, способные повалить деревья и даже дома.

— Бог мой, ты и погодой управлять умеешь? — возмущается Ми, когда с неба начинают лететь настолько крупные капли дождя, что они беспощадно хлещут наши лица, окончательно смывая остаточные маски.

— Я управляю всем, что ты здесь видишь. И кстати, «бог мой» звучит очень хорошо, Ми.

Обхватив ее, закидываю Эми на плечо и направляюсь в сторону убежища, похлопывая девушку по аппетитной заднице, на этот раз обтянутую джинсами. Ноги утопают в грязи и быстро образовывающихся лужах, но уже через пару минут, мы оказываемся под надежной защитой моего скромного хранилища.

— Каким богом ты бы был, если бы мог выбрать? — игриво интересуется Ми. Она бы еще спросила: «А ты любишь арбуз или дыню?».

— Марс, Арес, Тор… достаточно брутальные варианты для такой крошки, как ты? — с иронией дразню ее я.

— Но это боги войны, огня и молний. А я всегда думала, что ты холодный, как зимний ветер.

— Все еще так думаешь? — усмехаюсь, вспоминая, как не холодно нам было вместе.

В моем адском огне и жарком пекле всегда найдется место для тебя, бабочка. Но чтобы заманить тебя в сети, не трудно и ледяным камнем стать.

— Ты такой разный, что я даже не знаю, каким будешь в следующий миг, — опускаю принцессу на ноги, наблюдая за тем, как отчаянно она пытается избавиться от лишней воды, выжимая светлые волосы, и белую футболку.

— Не стоит, Ми, тебе очень идет, — усмехаюсь я, наваливаясь на нее всем телом и прижимая к ближайшей стене.

— Что мне идет?

— Быть полностью одетой, но насквозь мокрой, — шепчу в губы дрожащей и замерзшей малышки, тут же накрывая их своими. Я согрею тебя, девочка.

Сминаю округлую задницу в ладонях, закидывая ногу Эми на свое бедро, вжимаясь пахом в манящую развилку между ног. Сладость ее языка и губ кружит голову, мне чертовски трудно оторваться от нее даже на секунду, чтобы перевести дух и отдышаться.

Я не хочу дышать, если в кислороде не будет растворен ее запах.

— Ты сводишь меня с ума, — иступлено шепчет Ми, пытаясь сдержать мой напор ладонями, накрывая ими ключицы. Она слегка задевает шрам, и это больно, но не физически.

Это боль от самого сладкого воспоминания. Это — метка. Уведомление о том, что жизнь чертовски коротка и хрупка, и я больше не могу отпустить ее.

— Пообещай мне, что больше не будешь проводить время с моим братом, — отвечаю в ее рот я, озвучивая новый запрет. Нет, я не прошу, а требую.

Это не ревность. Ревновать к Драгону? Бред. Он хорош, мы похожи… но у них никогда не будет той связи, что есть, между нами.

Поэтому, лишь банальное собственничество. Я не готов делить любимую игрушку со своим братом, мы переросли этот этап.

— Он мой друг, Леон, — она отрывается от моих губ и старается увернуться, но я возвращаю ее к себе, дернув пальцами острый подбородок своенравного мотылька. — Ты ревнуешь?

— Да, — признаюсь я, касаясь лбом ее лба. Черт, звучит слегка отчаянно. Возможно, я немного ревную. И это, черт возьми, делает меня блядски живым.

— Видишь в брате конкурента? Только пообещай, что не отрежешь Драгону руку, — а черный юмор не чужд моей глянцевой бабочке. — Мы скоро будем участвовать в соревнованиях, нам нужно четыре кисти.

— Обещаю, что не отрежу до тех пор, пока он не ударит или не коснется тебя. Вот так, — совершенно серьезно произношу я, продолжая сжимать ее задницу. Джинсы мешают, они слишком плотные и мокрые, не позволяющие мне на все сто процентов прочувствовать упругость и мягкость ее кожи.

— Ты меня пугаешь, Леон. Постоянно пугаешь, — Ми бросает плывущий взгляд из-под полуопущенных влажных ресниц.

— Перестань, мотылек. Иисус говорил: «Что посеет человек, то и пожнет». А пока Драгон не сеет свои семена в чужом огороде, пожинать нечего, — пытаюсь пошутить, но Эмили совсем не смешно.

Черт, мой юмор мало кто понимает. Шутник из меня так себе. Не во всем же быть идеальным.

— Мне интересно, как часто ты выступаешь вселенским карателем? Чем ты отличаешься от избалованного Каана? Чистокровных мальчиков в наших семьях возводят на божественный пьедестал. Как следствие, вседозволенность и отсутствие границ. Меня пугает, что это коснется меня или моих близких, меня пугает, что ты не знаешь слова «нет». Меня пугает, что все и всегда должно быть по-твоему. Верно?

— Верно. Ты такая умная, Ми, — пытаюсь сдержать многозначительную ухмылку. Меня забавляет, что она все еще пытается быть правильной душнилой, лишь бы оттянуть тот момент, когда будет похотливой и грязной. Нежной и дерзкой. Невинной и горячей. Сладкой и соленой. И все — одновременно.

— А если кто-то противостоит тебе и твоему мнению? Что ты с ними делаешь? Убиваешь? Как твой отец? Ты будешь также поступать в будущем, как он?

— Просто так, нет. Я склоняю протестующих к тому, чтобы они играли по моим правилам, при этом думая, что правил нет или их установил не я. Я предоставляю выбор без выбора.

— То есть манипулируешь? И мной? То, что я здесь оказалась — тоже был выбор без выбора? — в ее глазах читаю то, что она задумывается о том же, о чем и я.

Это я косвенно надоумил Келли так дерзко выстебать ее девственность, а иначе она бы сейчас здесь не оказалась.

— Пока только учусь, — под аккомпанемент оглушительного грома я заставляю ее замолчать, затыкая ее жестким и требовательным поцелуем, который окончательно показывает малышке, что сегодня ей не отвертеться от взрослых развлечений.

Эмили

Я чудом вырываюсь из цепких лап этого голодного льва под предлогом того, что хочу в туалет. Хотя никакой это не предлог, а правда. Мне нужно отдышаться, прийти в себя, потому что я прекрасно понимаю, к чему может привести очередная ночь с Леоном.

К тому, о чем я могу очень сильно пожалеть… но если в прошлый раз меня сдерживал фактор сохранения верности своему будущему супругу, то сейчас, когда я знаю, что скорее умру, чем пойду за него замуж, меня не остановит ничто.

У меня уже трусы насквозь мокрые, и чертов дождь тут совсем не причем.

— Выходит, вот какая она — твоя крепость одиночества? — выхожу из уборной, замечая, что Лео добавил больше света за время моего отсутствия.

— Святая святых или особняк Дракулы? — с интересом разглядываю окружающее меня пространство, каждый раз, слегка вздрагивая от раскатов грома.

Со стороны этот дом напоминает мне заброшенное и замкнутое место из другой эпохи. Я хорошо помню фасад из изношенной каменной кладки, высокие и узкие окна, старинную резьбу и кованные металлические элементы на входе.

В самом же доме немного пахнет стариной прошлых веков, смазанной ароматом свечей с запахом древесины, табака и ванили. Судя по наличию лестницы, в доме есть второй этаж, а возможно даже загадочный чердак, в котором Леон хранит своих скелетов и демонов. Лишь несколько современных удобств, такие как нормальный туалет, душ и обустроенная кухня говорит о том, что на дворе двадцать первый век, а не восемнадцатый.

Меня не покидает ощущение того, что я нахожусь в интерактивном музее. Стены каждой комнаты усыпаны картинами, созданными разными художниками и датированными древними, как мир, цифрами.

Я молча разглядываю каждую, что попадается мне на глаза, и, несмотря на то, что я довольно нейтрально отношусь к живописи, ощущаю историю и таинственную привлекательность каждого полотна. Некоторые из картин хранят изображение пейзажей, которых больше не существует, а другие — лица людей, которых давно нет.

Этот дом — оплот творчества, где время навсегда остановилось. А значит, он сохранит любые тайны, слова, признания, звуки и крики. Здесь мне кажется, что остального мира не существует, и так хочется раствориться в манящем «сейчас».

На стенах мелькают масонские символы — треугольники и глаза, замысловатые лабиринты и ключи, таинственные знаки, словно приглашающие раскрыть их тайны. Замечаю пару стеклянных шкафов, за стенками которых, чего только нет — амулеты и языческие артефакты. Этот дом правда может служить отличной съемочной площадкой для хоррора.

Все это создает обстановку старинной ожившей легенды, которую невозможно рассказать одними словами.

— Это все твое? Все, что здесь есть?

— Что-то осталось от предыдущих хозяев, что-то мое. Это очень старый дом, Эмили. Но название «крепость» мне нравится больше, — коротко кивает Лео, протягивая мне заранее приготовленный бокал с терпким напитком. На вкус он горячий и ароматный, согревающий изнутри и хоть я не сильна в алкоголе, предположу, что это глинтвейн. — У меня пока не так много картин, — поясняет он, проводя мне короткую экскурсию по своей галерее. — Они требуют огромных финансовых вложений. Пойдем, покажу тебе самую дорогую. Я потратил на нее половину денег, которые получил в наследство от деда, — Леон подводит меня к довольно странной картине. Темной, мрачной и загадочной. Без всяких сомнений, на ней изображен Иисус, пальцы одной его руки скрещены, вторая рука сжимает стеклянный прозрачный шар, явно символизирующий землю. Я с любопытством разглядываю этот шар. Кажется, нечто подобное я видела во сне.

— Выглядит… странно. Я не большой ценитель картин. Кто ее написал?

— Авторство приписывают Леонардо Да Винчи или одному из его учеников. Но я намерен провести дополнительную экспертизу, хотя уверен, что это работа самого Леонардо. Эта картина переходила из одного королевского дворца в другой несколько веков, пока не оказалась здесь.

— Поэтому она находится за стеклом? — уточняю я, замечая, что произведение искусства действительно защищено едва заметным барьером.

— Да. Картинам нужен особый уход и хранение. Если не обеспечить правильную температуру и свет в помещении — они портятся и выцветают. А моей фаворитке нужен особый уход. Мои самые любимые вещи всегда надежно защищены, — читаю в последней фразе двусмысленное послание.

— Но почему именно эта картина — твоя любимая?

— Вглядись в детали. Например, в глаза Иисуса. Они полупрозрачные, настоящие, благодаря чему у него живой взгляд. Лик написан в стиле сфумато, который был изобретен самим Леонардо. Именно благодаря этому эффекту, мы видим не просто изображение человека, а словно личность из плоти и крови, заключенную в рамку, — чем больше, Лео говорит об этом, тем больше я начинаю замечать, что это все действительно так. Иисус буквально оживает на моих глазах, и выглядит все более впечатляющим и объемным. — Эту технику он использовал и в «Мона Лиза», но эта картина мне нравится больше, в ней куда больше загадки и глубины на мой вкус. А эти андрогинные черты лица, свойственные руке Леонардо. Я могу перечислять до бесконечности, но чтобы понять, насколько он гений, нужно пересмотреть тысячи других картин.

— Сколько она стоит?

— Я купил ее у арабского принца за пятьсот миллионов долларов, сейчас она стоит еще дороже.

Дорого для картины, даже для семей нашего уровня. Очень дорого. Самая дорогая картина в коллекции моего отца стоит пятнадцать миллионов.

— Мне нравится этот хрустальный шар. Так и манит.

— Кстати, эта и есть одна из загадок шедевра. Неправдоподобное изображение стеклянного шара в левой руке Христа — далеко не единственный упрек от тех, кто не верит в подлинность самой дорогой картины, проданной когда-либо на аукционе. Но уж очень популярный в кругах ценителей, — мне кажется, я готова слушать его вечно, пока он неспешно встряхивает в стакане свой виски. — Этот шар почти не преломляет свет. Настоящий шар такой формы давал бы эффект выпуклой линзы, — немного одержимым тоном продолжает рассуждать он. — А прозрачный предмет на доске выглядит плоским. Складки одежды позади него не исказились. То есть они написаны без учета законов оптики, в которых Леонардо был дока. И вот зачем бы да Винчи было так делать — это один из самых сложных вопросов для защитников подлинности картин.

— А что ты о нем думаешь?

— Возможно это то, что сейчас назвали бы «инфоповодом». Метка, чтобы триггерить умы. Я думаю о том, что он мог специально сделать его таким. Например, чтобы об этом говорили, или для того, чтобы донести свою идею о том, что наш мир — ненастоящий. Такой же иллюзорный, как этот шар. И эта версия мне ближе.

— Не знаю почему, но чем больше я смотрю на него, тем больше вижу в нем глобус, — задумчиво отзываюсь я и наконец, перевожу взгляд на другие картины. — А что из всего этого рисовал ты?

— В основном, эти пейзажи, — Лео смахивает ткань с одного из крупных полотен. Я внимательно рассматриваю пейзаж хвойного леса. — Я не очень люблю рисовать людей.

— Почему?

— Ничто не впечатляет меня так, как природа в целом или отдельные детали мира, абстракции. Люди редко цепляют мое внимание настолько сильно. Хотя, тебя я бы нарисовал, мотылек, — добавляет Леон серьезнее.

— Я тебя вдохновляю? — чувствую, как мои щеки пылают сильнее.

— Вдохновляешь, Эмили, — опуская голос на два тона ниже, бархатисто произносит Голденштерн. — И далеко не только на творчество.

И снова наши долгие переглядки, которые вихрем заворачивают меня в душевный ураган с крупицами стекла. В его глазах уже нет былой прозрачности, я вижу там яркий огонь, который ненароком разожгла, но недооценила, что играть с ним чертовски опасно.

Молча и не спеша, аккуратно ставлю недопитый глинтвейн на ближайший столик. Всей кожей ощущаю, как его взгляд обжигает меня, словно по мне скользят сотни языков пламени.

— Я хочу, чтобы ты нарисовал меня. Понимаю, что картина занимает много времени. Мы начнем с эскиза, — смело выдыхаю я, замечая, что теперь в его пламени пляшут бесы.

Знаю, чем все это может закончиться, но куда больше я хочу увидеть себя его глазами.

Леон

Я медленно наблюдаю за тем, как Эмили, слегка смущаясь и краснея, освобождает свое тело от оков рубашки, но одномоментно с этим загоняет его в капкан моего пристального взгляда. Жадно наслаждаясь каждым мгновением ее чувственного стриптиза, я мысленно останавливаю время, фиксируя каждое движение девушки в своей памяти.

Я хотел бы сам сорвать с нее влажные тряпки, или вовсе овладеть ей прямо в одежде, но и в том, что она медленно раздевается сама, есть свой шарм.

Это личный акт Ми прощания с той закрытой и зажатой девочкой, которой ее заставляли быть все эти годы.

Последний танец невинного мотылька, которого поглотят жадные языки моего пламени.

Я словно вижу перевоплощение молодой девушки во взрослую, властную жрицу и амазонку.

Она все еще выглядит, как юная красавица со взглядом лани, но теперь знает, чего она хочет. Она на это претендует, она нагло берет и присваивает себе. А хочет она, судя по ее затуманенному и плывущему взгляду, меня.

И это чертовски возбуждает — ее внутренняя испорченность, готовность, наглость, страсть и голод, который бежит у нас обоих по венам.

И это возбуждение медленное, тягучее, вязкое, тяжелое… словно раскаленная плотная магма, растворенная в крови. Она придавливает меня к земле, лишает способности двигаться, затрудняет дыхание, но в этом и состоит ее прелесть, что даже я теряюсь, не в силах наброситься, словно голодный хищник.

Мне нравится любоваться своей добычей, она первая, кому удалось зацепить внимание.

Красивая, чувственная, нежная… я не обрываю ее танец, наблюдая за тем, как она освобождается от джинсов. Затем, снимает с себя трусики и игриво бросает их в меня. Ловлю, чувствуя себя немного идиотом, а ведь нужно очень постараться, чтобы заставить меня так себя почувствовать.

Всегда знал, что меня сможет заарканить лишь дерзкая скромница, ведущая двойную игру. Достойная партия для меня.

Хочу захватить ее такую обнаженную и уязвимую прямо сейчас, приподнять над полом и насадить на свой болезненно пульсирующий член, нуждающийся оказаться в глубине ее влажных и тесных оков.

Но если я планирую ее написать, мне лучше не касаться своего будущего шедевра. Как говорил Пабло Пикассо о своей единственной музе: «Если хочешь сохранить глянец на крыльях бабочки, не касайся их».

— Хочешь, чтобы я нарисовал тебя, как Джек — Роуз? — усмехаюсь я, вспоминая культовый и древний, как мир, «Титаник». Взгляд цепляется за красивый бриллиант, сверкающий в углублении ее ключиц. — Может, снимешь его и будем оригинальнее?

— Это подарок родителей. Я не снимаю его, — небрежно ведет плечом Эмили. — Ты точно сможешь? — уточняет она, замечая, как я залипаю на нее. Скептичный взор девушки падает на мой пах, но она явно недооценивает мой профессионализм и самоконтроль.

Возвращаю его на счет «Раз, два, три» и глубокий вдох.

— Садись на кресло, — киваю в сторону одного из предметов мебели. Сажусь в соседнее, сжимая в ладони блокнотов для эскизов, и бросаю в ее сторону яблоко. — Когда-нибудь эта картина будет стоить миллиард долларов, — программирую самого себя на великий шедевр. — Ради миллиарда я сдержу себя в руках.

— Я надеюсь, что ты просто подаришь ее мне, а я уж точно ее не продам, — смущенно замечает Эмилия. — Даже за несколько миллиардов.

— Прикрой глаза и не двигайся, — строго добавляю я, приказывая девушке держать рот на замке.

Включаю проектор, который освещает все пространство светом и рисует на ее теле очертания карты мира. Голубые, белые и желтые цвета становятся частью ее прекрасного тела, заключая в композиции скрытую метафору, которую каждый в будущем поймет по-своему.

И только я буду знать истинный смысл.

Угольный карандаш легко скользит по бумаге, я полностью растворяюсь в процессе творения.

Я знаю, что за следующие десятки лет, я едва ли увижу что-либо горячее в своей жизни. Она никогда больше не будет такой невинной, как сейчас.

Еще не тронутой мной, не запятнанной, не испорченной и чистой.

Она никогда не будет прежней, оставшись такой лишь на этой картине.

Моя Галатея, словно выдуманная и несуществующая, внезапно возникшая в моей реальности в самый трудный момент жизни. Она даже не представляет, насколько я одержим ей, и отрезанная Каану рука — всего лишь поверхностное проявление моей одержимости.

Если бы я не умел контролировать себя… она бы увидела чудовище, от которого бежала бы прочь, но я не настолько глуп, как Каан, и предпочитаю скрывать своих демонов за разными масками.

Облизываю пересохшие губы, когда замечаю, как крошечные капли пота стекают по ее холеной коже. Несколько капель на груди обрамляют выпуклые манящие соски. Аккуратный живот сокращается, выдавая ее сбивчивое дыхание. Вены на хрупкой шее пульсируют, пока волосы развевает легкий сквозняк.

— Я закончил, — уверенно заявляю я и жестом подзываю ее к себе, после. Эмили встает и слегка царапает себя по затекшей ноге. После чего подбегает ко мне на цыпочках, чтобы рассмотреть нашу первую работу в соавторстве.

— Не верю, что это я. Такая красивая, — выдыхает Эмилия, разглядывая себя. Я полностью повторил ее позу в жизни — она сидит в кресле со скрещенным ногами, зажимая между них красное яблоко. — Ты гений, Дэмиан, — ее руки мягко ложатся на мои плечи в знак благодарности, и я накрываю ее кисти своими, сжимая в ответ. — Можно я потом заберу его себе?

— Ни за что. Он стоит целое состояние, — дразню ее я, кидая на девушку плутоватый взгляд.

— Я готова заплатить.

— Я не возьму деньгами, Эмили, — еще сильнее сжимаю ее ладонь, ощущая, как она цепенеет от моих слов. Невинная лань уже осознала, что сама себя загнала в угол. И мое терпение уже очень давно на пределе.

— А чем ты возьмешь? — строя из себя глупую, уточняет Ми.

Слегка выпрямляюсь в кресле, так, чтобы мои губы оказались на уровне ее живота. Чтобы посмотреть в ее глаза, мне необходимо поднять голову вверх, и посмотреть на нее снизу. Я даже позволяю ей поймать этот момент и попробовать на вкус эту власть.

— Что ты чувствуешь, когда я смотрю на тебя снизу вверх? — едва слышно спрашиваю я, пока моя ладонь медленно скользит по ее пояснице, вызывая тем самым дрожь в коленях девушки.

— Я не знаю, Лео… возбуждение. А что должна? — кусая губы, неуверенно произносит она.

— Чувствуешь, каково это — обладать таким мужчиной, как я? Тебе это нравится?

— Очень нравится, — тихо признается девушка, проводя ладонью по моим волосам. Она гладит меня осторожно, словно льва, способного в любой момент откусить руку.

Моя ладонь тем временем переходит на ее живот, идет вниз, касаясь влажных лепестков, за которыми прячется узкая дырочка.

Но сейчас меня интересует другая, и я не могу оторвать глаз от ее приоткрытых губ.

— Скажи мне, мотылек. Ты хочешь большего? Хочешь завладеть мной полностью?

— Да, — словно находясь под гипнозом, выдыхает Эмм. — Хочу поглощать тебя так же, как ты поглощаешь меня.

— Это то, что ты всегда чувствуешь рядом со мной?

— Да. Словно ты затягиваешь меня, как черная дыра, из которой нет выхода, — зачарованно вторит моим вопросам Эмилия.

— Это очень хорошо, Ми. Это то, что мне нужно. Тебя все еще пугает это?

— Меня пугает неизвестность.

— Я позволю тебе узнать меня. Тебе уже не будет так страшно.

— Что ты имеешь в виду, Лео?

Моя ладонь вновь скользит к пояснице девушки. Я нахожу кончики ее волос и тяну их вниз, взглядом приказывая ей опуститься. Ми не понимает, борясь за свое верховное положение.

— На колени, мотылек, — мягко отдаю приказ я.

— Зачем? Дейм, я… не уверена, что… — она мешкается, и это нормально. Не думаю, что она когда-нибудь стояла перед кем-либо на коленях. И ни перед кем не будет. Ни перед Кааном, ни тем более, перед моим братом.

Только передо мной.

И этот урок ей очень важно усвоить.

Эмили

Пару минут назад он смотрел на меня, как на единственную женщину в мире. Как на женщину, которую он боготворит и склоняет перед ней голову.

Теперь я вижу совершенно другую грань Леона — острую и прямую, как и его скулы. В свете ночника и ароматных свечей они выглядят заостренными лезвиями. Красивое и безжалостное лицо кажется мне манящим, привлекательным и пугающим одновременно. Это могло бы быть лицо самого дьявола или бога.

Разум окутан дымкой, я не замечаю, как оказываюсь на коленях перед этим молодым мужчиной, способным подмять под себя в два счета.

Колени больно упираются в половицы, но это явно наименьшая из моих бед.

— Я уверен, Эмили. У тебя голодный взгляд, — низким голосом произносит Леон, и я слышу, как звенит замок на его джинсах. Лязгает пряжка ремня. Его рука сжимает мои волосы с такой силой, что меня выгибает дугой. Я буквально нахожусь в его власти, не имея возможности к отступлению. Но если в случае с Кааном, мне это не нравилось, то в случае с Лео… я чувствую, с какой сумасшедшей и чувственной силой ноет низ моего живота, когда я ощущаю жар, исходящий от его бедер.

Меня возбуждает каждое его движение.

Страх.

Его власть, которую я признаю на подсознательном уровне.

Неизвестность меня заводит, завлекает, манит.

— Ты же меня не накормил, — имею в виду, что ресторан с ужином в программу нашего свидания не входил.

— Я исправлюсь, Ми, — отзывается Голденштерн, его губы раздвигаются в греховной усмешке. — Я накормлю тебя, моя девочка.

— Ты же не заставишь меня делать того, к чему я не готова? — одними губами шепчу я.

— Ты никогда не сможешь быть готова принять в свое горло мой член, — усмехается Леон, и мой взгляд падает на его длинный ствол, зажатый в крупной мужской ладони. Она скользит по его длине и венам, и от каждого движения он накачивается и раздувается до таких размеров, которые точно никогда не поместятся в моем рту, или в моем теле.

Бог мой, не могу себе представить подобного. Но он красивый. Как олицетворение чего-то сильного и мощного. И когда я представляю его глубоко в себе, я мгновенно сжимаю бедра, чтобы хоть как-то удержать стекающую по ним влагу внутри.

— Но я хочу, чтобы ты сделала это сейчас. Мне нужно снять с твоих губ вкус чужих, прежде чем он окажется в тебе. Ты вымоешь его до чиста и очистишь свой грязный рот, мотылек, — меня пугают и возбуждают его слова одновременно.

Раздражает, что он думает, что ему все можно. Но я хочу этого, меня заводит его власть, его грубость, и эта грязь, что выходит из его безжалостного рта.

— Ты меня не заставишь. Я не умею. И мой рот чист, — пытаюсь защищаться я, так как мозг всегда пугает что-то новое и неизвестность. Он ударяет головкой по моим губам, и я резко выдыхаю от испуга и новых ощущений.

Низ живота превращается в огненный шар, я хочу плакать от силы своего возбуждения. Когда он отпускает свой член на пару мгновений, я нахожусь в таком шоке, от того, что он двигается сам по себе и стоит колом без всякой поддержки.

Да уж, мужчины устроены совершенно иначе, мне даже на секунду хочется оказаться в его теле и ощутить, каково это — иметь второй мозг между ног.

Невольно улыбаюсь собственным мыслям.

— Что тебя так развеселило? — его взгляд становится жестче.

— Я подумала о том, что ты чувствуешь, — признаюсь я.

— Сейчас ничего особенного, — отзывается Лео. — Но я надеюсь, что ты меня удивишь, Ми, — он вновь поглаживает мои волосы, а затем подносит член к моим губам, упираясь в закрытые створки. Теплая кожа скользит по моему рту, это необычное чувство.

— Такая хорошая девочка, — шепчет Дэмиан, не отрывая от меня глаз. — На людях. И такая плохая со мной. Знаешь, это сочетание — ожившая фантазия для любого мужчины, — продолжает Лео, и, нажимая на мои скулы, заставляет меня открыть рот. Я не успеваю сообразить, как ощущаю, что его член касается стенки моего горла. Мне тяжело дышать, я ощущаю его вкус и запах, и он чувствуется внутри меня мощной силой, к которой я могу прикоснуться. Из глаз выступают слезы, я слегка напугана… он не больно ударяет меня по щеке, подаваясь бедрами вперед. Черт, он трахает мое горло.

— Я тоже твоя фантазия, мотылек. Сколько раз ты представляла этот момент, когда ласкала себя под плотным одеялом? — он выходит из моего рта, позволяя мне дышать полной грудью.

— Не так часто, как тебе бы хотелось. Я фантазировала об абстрактном мужчине. У него не было лица.

— Теперь будет, — усмехается Лео. — Оближи его полностью. Очисти его для себя. Сделай так, чтобы я забыл о том, что мне сосали другие женщины. Твоя сестра делала это так старательно, Эмили. Ты же хочешь быть лучше нее?

Мне становится так больно, что кислород за мгновение покидает грудную клетку. Лучше бы он снова ударил меня.

— Зачем ты говоришь это? Ты делаешь мне больно.

— Ты любишь эту боль, — шепчет Дэмиан, касаясь костяшками пальцев моей скулы. — Это в прошлом, маленькая. Теперь он только твой. Так покажи ему это, — ласково гладит меня по голове. — Присвой его себе.

— Только мой? Ты обещаешь? — тихо уточняю я. Я прекрасно понимаю, что он манипулирует мной. Делает так, чтобы я из кожи вон лезла, чтобы быть лучше Келли в этом процессе.

Но я хочу его не потому, что мне необходимо стать лучше нее, я просто его хочу.

— Клянусь всем своим состоянием и картинами. Навсегда твой, — без капли сомнения отвечает Леон.

— Почему я?

— У творческого человека в жизни только одна муза, остальные лишь ее жалкое подобие.

— Но я никогда не была первой…

— Всегда, — выдыхает Леон, явно немного уставший от разговора. — Ты всегда была первой, — едва слышно произносит мужчина. — Когда-нибудь я расскажу тебе об этом.

Сжав мои волосы, Леон вновь направляет мою голову в необходимое ему русло. Мой язык неумело скользит по его члену, а его бедра выгибает в ответ, словно я бью его током. На вкус он горячий и соленый, и это очень приятно, ощущать, как его тело молниеносно реагирует на любое касание моего языка.

Я чувствую некую власть над ним, несмотря на то, что стою перед ним на коленях.

Сладкие стоны Леона срываются с мужских губ, кружа мне голову. Грубый мат и сдержанные стоны, если быть точнее. Его взгляд затуманен, он полностью отдается мне, и я сама готова кончить от каждого его громкого выдоха, от каждого слова, от каждого толчка бедер.

Наконец, я снова чувствую его ладонь на своем затылке. Его каменный пресс напрягается, когда движения таза становятся более мелкими, рваными, дыхание окончательно сбивается.

Теплая и густая жидкость оказывается в моем рту, тихий рык Леона медом обдает мой слух, а зрение внимает каждую деталь его искаженного от наслаждения лица. Уже не жестокого, а ранимого и красивого.

Черт. Я сделала это. Довела его до крайней точки безумия.

— Глотай, — приказывает он, смерив меня властным взглядом.

Отрицательно качаю головой, пытаясь отвоевать свой миллиметр свободы воли.

— Глотай все до последней капли, — выдыхает он, наклоняясь ко мне и обхватывая за скулы. Делаю глоток, ощущая, как густая жидкость проходит через горло. — Какая плохая девочка, — хвалит он, накрывая мои губы поцелуем и утягивает за собой.

Леон

Наверное, Эми рассчитывает на тайм-аут или что-то вроде того. Но не проходит и десяти минут, как я ощущаю в себе прилив очередных сил. Я слишком долго ждал этого, чтобы делать большие перерывы. Впереди в меню все ее дырки, которые я намерен сделать своими.

Пометить ее становится животной потребностью, которую я не хочу анализировать. Со мной такое впервые. Раньше, мне было все равно, если женщина спала с кем-то еще до меня, во время, или после.

Она, должно быть, радуется, что легко отделалась и ее девственность не пострадает. Но как только она забирается ко мне на колени, и мягко жмется к моей груди, я обхватываю ее за ягодицы и встаю вместе с ней так, чтобы она обняла мои бедра ногами. Мой член зажат между нашими телами, и он вновь наливается кровью, возвращая мне ощущение голода и желания вновь оказаться в тесном пространстве.

— Мы не можем. Не сейчас. Отвези меня домой, — протестует она, ощущая, как я жамкаю ее задницу.

— Я не хочу ждать, — молча прижимаю Ми к ближайшей стене, распластав ладони по бокам от головы. Сзади будет удобнее, она не будет сопротивляться. — Я не буду тебя трахать, расслабься, — нагло вру я.

Едва ли я смогу сдержаться, даже святой не смог бы.

Мой взгляд скользит по ее красивой спине, по позвоночнику и светлым волосам, полотном, накрывающим спину. На задницу в виде округлого сердца. Мой член скользит от одной щели к другой, накачиваясь и увеличиваясь между ними.

— Тебе приятно, правда? И совсем не страшно, мотылек. Ты же знаешь, что я умею держать себя в руках, — нужно усыпить ее бдительность, иначе она просто не пустит меня внутрь.

— Очень приятно, Дэйм, — стонет она, подмахивая красивыми бедрами, буквально насаживаясь на мой член. — Но давай без последствий, как в прошлый раз, — ее голос отдан за «детский сад», но у меня на нее совершенно другие планы.

В последний раз взвешиваю все «за» и «против», задавая себе вопрос — готов ли я платить за это цену и нести ответственность?

Черт возьми, да. Если так нужно, то я блядь, женюсь на ней, чтобы все наконец, заткнулись, и оставили нас в покое.

Я не смогу сдержаться, это невозможно. Особенно когда меня самого всего словно током бьет, стоит лишь прикрыть глаза и поскользить членом по ее влажным створкам. Они пульсируют, истекают влагой, жадно хотят принять меня… черт.

В какой-то момент я просто резко обхватываю ее ягодицы ладонями, и, придерживая ствол, вхожу в нее до самого конца. Это трудно, но действовать необходимо настойчиво и уверенно. Эмили настолько узкая, что мне даже самому, черт, приятно и больно. Она кричит, извивается в моих руках, но я обнимаю Ми сзади, нахожу губами ее губы, проникая в ее рот языком, так же, как проникаю членом в ее истекающее готовностью принять меня лоно. И теперь, кровью.

Я не сразу начинаю двигаться в ней. Позволяю отдышаться, привыкнуть, почувствовать.

— Скажи, как сильно тебе приятно, — иступлено шепчу я, ощущая, как постепенно контроль срывает с петель, выпуская на волю внутреннего зверя.

— Божественно сильно, — шепчет в ответ Ми, когда я опускаю ее на пол, чтобы иметь возможность трахать ее, глядя в горящие от влюбленности звездами глаза. Голографический ночник мягко скользит по нашим телам, слитым в горячем танце, а я уже не вижу ничего, кроме ее удовольствия, ее боли, ее тела, на котором не осталось бы и миллиметра, не принадлежащего мне.

— Это как? — сжимая ее запястья на полу, проникаю в нее снова, ощущая, как член окутывает сладкая горячая теснота. — Тебе не больно? — уточняю я, осознавая, что могу быть слишком грубым и несдержанным. Она заслуживает внимания и всего самого лучшего во мне, что я могу дать.

— Бог ты мой, ты был прав. Я люблю эту боль, — она не отдает себе отчет в том, что говорит, но мое сердце все равно заливает теплом. До гребанных краев, делая его многомерным, как изображение чертовой голограммы земного шара. — И я люблю тебя.

Двигаюсь в ней в такт нашим вдохам и выдохам, дом наполняется не только звуками неистовой грозы, но и нашими вскриками, шлепками влажных тел друг о друга и стонами. Я прежде никогда не проявлял своих эмоций, но с ней, я могу полностью расслабиться и отпустить всех своих ангелов и демонов.

Целую ее слезы, жестче двигаясь в ней, приближаясь к тому, чтобы излиться в горячую пещерку моей чувственной и уже не невинной принцессы. В этот самый момент, ее руки вырываются из моих оков, и врезаются мне под кожу, под татуировки, царапают вдоль спины, оставляя кровавые раны и длинные полосы.

Я не чувствую боли. Только удовольствие, что тугим пламенем несется по венам.

Эмили

Как я могла так быстро признаться ему в любви? Стоило ли так торопиться?

Слова сами вырвались от переизбытка эмоций и чувств.

Мне снова хочется навсегда остановить время, навеки замереть в его объятиях. В руках Лео мне тепло и безопасно. Звуки грозы утихают, но аккомпанемент падающих капель дождя и его дыхание звучат как самая сладкая колыбельная в моей жизни. Тело налито приятной болью, усталостью и негой. Каким-то бесконечно обволакивающим теплом, совершенно не похожим на холод, что я прежде ощущала от Дэмиана.

Он — пламя, объятое ледяным коконом. Кажется холодным, но быстро тает, и испепеляет — одномоментно.

Мы лежим на мягком ковре, и только сейчас я замечаю, что по нашим телам скользят световые блики, исходящие от голограммы земного шара, представляющего собой ночник. Не понимаю, почему он так помешан на символе глобуса. Возможно, для него это метафора того, что весь мир принадлежит ему?

Замашки у него, как у божества, не меньше. Тут даже о королевских речи не идет.

Чувствую себя такой уязвимой, ощущая его поцелуи на своей шее, плечах, ключицах, груди. Его губы скользят по моему телу и спускаются ниже, щекочут кожу в районе пупка. Меня немного напрягает то, что мне просто необходимо помыться. В воздухе стоит легкий запах крови — и не только потому, что я лишилась девственности, но и из-за того, что расцарапала его спину, оставив там глубокие борозды. Сама не ожидала от себя подобного, но очевидно, мне было так больно, что я могла выразить это лишь порывами тела.

Я возбуждаюсь вновь, ощущая его уверенный и ласковый язык на своем клиторе. Это какой-то сумасшедший, животный секс. В нем нет ни капли отвращения, и чистотой он не пахнет. Он грязный, запретный, сладкий, тайный, несущий за собой последствия…

И такой настоящий. Мне больше никогда не будет достаточно пальца. Если только это его пальцы в сочетании с этим волшебным и умелым языком, который способен довести меня до оргазма, которого мне не удалось достичь с первого раза.

Я кончаю мощно и ярко, громко выстанывая его имя, умоляя не останавливаться и дать мне еще. Умоляя его ласкать мою грудь, ягодицы и каждый миллиметр клитора, простреливающего сладким током. Теряю способность говорить и дышать после, извиваясь на полу и плача, наблюдая за тем, как в его глазах горит адское пламя, полное глубокого удовлетворения.

Слезы ручьем стекают из моих глаз, и я даже не могу объяснить точной причины, почему они капканом захватили мое горло.

— Почему ты плачешь, мотылек? — поднимаясь к моему лицу, Дэйм аккуратно обхватывает мой подбородок.

— Ты знаешь, Дэйм, — сиплым голосом поясняю я. — Мне так страшно. Так страшно… что мне слишком хорошо сейчас. И я знаю, что неизбежно придет наказание. Что теперь будет? Нам нельзя было этого делать. А теперь, обратной дороги нет.

— Ты забыла, кто я? Все будет в порядке, девочка. Выбрось из головы все свои страхи. Я — будущий апексар всех управляющих семей. Неужели ты думаешь, что есть какие-либо договоренности, которым я не могу помешать, если захочу?

— Даже если так, даже если все будет хорошо… я поступлю некрасиво. Отниму жениха у своей сестры. Это ужасно, — вздыхаю я, чувствуя легкий укол чувства вины. Легкий, потому что чувства к Лео гораздо сильнее. И одержимость тем, чтобы каждый день вот так засыпать в его объятиях. — Я сама не своя. Ты свел меня с ума.

В ответ, он, молча, наваливается на меня весом всего своего тела, плотнее придавливая к полу. Такой тяжелый, горячий, огромный. Словно зверь, припечатавший свою добычу к земле перед расправой. Медленно целует в шею, словно пробует на вкус и вот-вот вонзится в нее зубами, как настоящий вампир. А вдруг, так и есть? Учитывая, что он без капли отвращения слизал мою кровь.

— Почему ты все время меня целуешь? — нежно мурлыкаю я, проводя ладонью по крепким мужским мышцам.

— Хочу запомнить твой вкус, — низким рыком отзывается Лео.

— И какой у меня вкус?

— Вкус моей будущей жены.

— Не верю, — едва ли не фыркаю я. Надо немедленно снять эту сладкую лапшу со своих ушей. — Сначала сделай мне предложение, потом разбрасывайся словами, — ворчу я с легкой обидой. Мысль о том, что он помолвлен с Келли не дает мне покоя. Кажется, что в любой момент они могут остаться вместе навсегда, а я останусь ни с чем… я заплачу́, что вытворяю за спиной у сестры.

— Уже делаю, — Дэйм задумчиво вглядывается в мои глаза, а в следующую секунду я ощущаю, как мой безымянный палец засасывает в тиски кольца. Ничего не понимаю. Глядя на его мизинец, замечаю, что там больше нет фамильного кольца, которое он носил на каждую нашу встречу.

— Давай поженимся на рассвете, — просто предлагает он.

— Ты шутишь? Это невозможно. Кто нас поженит?

— Мы проведем ритуал из ложи моего отца, — звучит, как оккультная свадьба. — Если мы это сделаем, он не сможет не благословить нас.

Реальность становится туманным сном, который я едва осознаю и лишь отчасти им управляю, а в остальном — плыву по течению. Я все еще не понимаю, как оказалась в этой точке, но мне кажется, что неважно, что предложил бы мне Леон.

Я пошла бы за ним на край света.

Хоть прямо сейчас, без вещей, денег и статусов.

Но ничего подобного он мне не предложит. И наше положение в этом мире всегда будет идти рука об руку с нами.

Я бы предпочла сбежать, но если такого варианта для нас не существует, то, как можно скорее узаконить права друг на друга, уже не кажется таким плохим вариантом.

Я как будто под гипнозом, в плену его разрастающегося вокруг меня пламени. Он может быть горячим, холодным, жестким, любящим, справедливым, глубоким, смешным… глубинное ощущение того, что я никогда не встречу никого, к кому испытаю более сильные чувства, не отпускает меня.

А если это так, может, и нет смысла ждать? Если он обещает и клянется, что возьмет на себя все последствия нашего опрометчивого поступка?

Я отчаянно ему верю, полностью признавая его силу.

Мне кажется, так и должен поступать настоящий мужчина: пришел, увидел, победил, забрал… не применяя насилие и жестокость, как Джин Каан. Хотя, даже если бы он был божьим одуванчиком, я бы никогда не испытала таких чувств к нему. Я просто это знаю. Нами управляют гормоны, химия, пресловутый дофамин… и испробовав однажды именно этот сорт дофамина, я уже не соглашусь на меньшее.

Из приглашенных на нашу с Дэмианом свадьбу, только рассвет и старец, осуществляющий обряд. До небольшой и заброшенной церкви мы дошли пешком, утопая в грязи. Влажные листья бьют меня по лицу, царапают кожу, но я не замечаю ничего вокруг. Весь мир сходится в его ладони, которой Леон крепко сжимает мою.

— Ты вызвал священника? — прижимаясь к груди Леона, уточняю я, когда в дверях тихой церквушки появляется коренастый мужчина, облаченный в длинную мантию. Головной убор, покрытый неизвестной мне символикой, которую я заметила еще в убежище Лео, скрывает его лысину, а морщинистое лицо многословно кричит о том, что ему, по меньшей мере, лет восемьдесят.

— Это будет не совсем традиционное католическое венчание, мотылек.

Приглядываясь к очертаниям обстановки вокруг, я наконец, осознаю, что мы находимся не в традиционной церкви.

— А что это будет?

— Это венчание по правилам ложи и религии моего отца. После того, как мы это сделаем, обратного пути не будет, потому что последнее слово в наших семьях всегда за ним.

— Звучит, как сектантская свадьба, — смеюсь я, по-прежнему доверчиво прижимаясь к своему мужчине. Если честно, мне так плевать.

Пусть хоть сам папа Римский нас обвенчает, пусть хоть тестовый робот в ЗАГСе. Мне все равно. Я хочу скорее заявить свои права на него, чтобы ни Келли, ни Каан, ни мои родители, никто другой не разлучили нас.

Хочу, чтобы Дэмиан стал официально моим. Я заразилась от него чувством собственничества.

За окнами маленького здания снова начинает барабанить дождь, но мой взгляд плывет от большого количества зажжённых свечей, расставленных повсюду — на полу, по бокам от стен, на алтаре, представляющим собой скопление незнакомых мне символов и букв. Мне кажется, я нахожусь на таком адреналине, что никогда не запомню этот момент в деталях, а буду лишь вспоминать чувства, захватившие меня в это утро.

Это и страх, и отчаяние, и невообразимая смелость… словно мне нужно прыгнуть в бездну, заранее не зная, раскроется парашют или нет. Только время покажет.

Мы с Леоном держимся за руки, пока старец зачитывает непонятные мне молитвы, которые звучат, кажется, на латинском языке. Я смотрю в прозрачные глаза будущего мужа, в которых теперь для меня отражается весь мир, и не могу поверить в реальность происходящего. Снова. Но это происходит.

— Это вино содержит кровь каждого из вас. Чтобы подтвердить ваше намерение на вступление в пожизненный союз, вы должны по очереди испить из одной чаши, — доносится до меня голос мужчины в мантии.

— Это безумие, Лео, — выдыхаю я, с опаской глядя на старинный кубок с красным содержимым.

— Для меня это очень серьезный шаг. Легенда нашего дома гласит о том, что связанные кровью, будут навсегда вместе. Как только мы сделаем это, я никогда не смогу отдать свое сердце другой женщине. А ты — другому мужчине. Это нерушимая клятва. На вечность. Это мое намерение любить только тебя до конца своих дней.

— Ты любишь меня? — кажется, мое сердце бьется так сильно, словно пытается отплясать ритм за все те года жизни, в которых я не испытывала подобных чувств.

— Ты даже не представляешь, насколько сильно и насколько давно, — он кажется таким серьезным, таким сосредоточенным.

— Что это значит? — аккуратно уточняю я.

— Ты всегда была моей. Ты просто об этом не знала, — тихо шепчет он, касаясь костяшками пальцев моего лица. — А я был не готов к тому, что в моей жизни будет открытая рана.

— Открытая рана? Так ты называешь любовь?

— Да. Это как шрам на всю жизнь. Метка. Стигмата. Печать. Печать того, что ты жив.

— Ты говоришь о своем шраме?

— Я расскажу тебе обо всем позже, а теперь, давай продолжим.

— В болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас? — поднимаю кубок, беспрерывно глядя в прозрачные горные озера его глаз.

— Даже смерть не разлучит нас, — уверенно произносит Дэмиан, отпивая из бокала после меня.

Не знаю почему, но сразу после глотка, я чувствую себя другой. Словно мое тело всего за одну ночь проходит через мощную трансформацию. Так хочется кричать о том, что происходит внутри и о том, что мы только что натворили: рассказать все родителям, сестре, обществу, миру.

Я думаю, мне нужно найти подходящее время для того, чтобы рассказать им правду. Остается уладить всего несколько открытых вопросов и начать жить эту жизнь.

Нашу лучшую с мужем жизнь.

Я еще не знаю, насколько короткий срок нам отмерен, а смерть — действительно, единственная, кто может разлучить нас.

Но смерть — это не всегда про смерть физического тела.

Иногда это смерть одной из личностей внутри нас, или воспоминаний, которые делали нас этой личностью.