Леонид Брежнев

Глава 10
БЫВАЛО И ТАКОЕ…
Покушения. Нелепости. Курьезы

В январе 1969 года Москва встречала космонавтов, вернувшихся с орбиты. В кавалькаде машин, направляющихся в Кремль, были не только космонавты, но и генеральный секретарь. У Боровицких ворот Кремля младший лейтенант Виктор Иванович Ильин, добывший милицейскую форму у своего родственника, открыл огонь из пистолета по головной машине. Но Брежнев находился в другом автомобиле. Погиб водитель лимузина; космонавты и Брежнев не пострадали.

Ильина решили не судить — невыгодно; политический резонанс может быть нежелательным. Через два месяца у Ильина определили хроническое душевное заболевание в форме шизофрении. До этого случая считался совершенно здоровым… Террорист провел в Казани в специальной психиатрической лечебнице 18 лет и затем еще два года в Ленинграде. Через 20 лет принудительного лечения в 1990 году выписан из больницы, как излечившийся…

Естественно, 9-е Главное управление КГБ, занимавшееся охраной членов политбюро, утроило свою бдительность, хотя Брежнев не страдал, как Сталин, манией преследования и комплексом опасности. Похоже, что сам он не придал этому инциденту серьезного значения.

Д. Волкогонов, кн. 2, с. 33–34.

Как только блестящий кортеж приблизился к Боровицким воротам Кремля, раздались выстрелы. Чья-то фигура, пропустив первый лимузин, метнулась ко второму, следовавшему в кавалькаде, и открыла огонь из двух пистолетов одновременно — в упор по лобовому пуленепробиваемому стеклу. Оно моментально покрылось паутиной трещин.

Залитый кровью, бессильно обмяк на рулевом управлении водитель. Стрелявший не прекращал огня. Позже установили, что он всадил 16 пуль. К нему метнулся офицер Ягодкин из «девятки», сбил с ног. Подбежал другой офицер — Редкобородый. Преодолевая шоковое оцепенение, к упавшему бросились охранники, навалились, заломили руки.

Стрелявший не сопротивлялся. У него закатились глаза, изо рта хлестнула белая пена. В нервном припадке бился тот самый сержант милиции, который только что стоял на своем посту у Алмазного фонда.

Раненый водитель скончался в больнице на следующее утро. Это был старший сержант Жарков. Ему уже была оформлена пенсия. Поездка для него была роковой.

Узнав о страшной ошибке, стрелявший долго бился в истерике. Он полагал, что во второй машине находился Леонид Ильич Брежнев, которому и предназначались пули…

Однако во второй машине, по которой стрелял Ильин, Брежнева не было. В ней находились космонавты.

Лимузин генсека за несколько минут до поворота кортежа к Боровицким воротам внезапно изменил маршрут и въехал в Кремль через Спасские ворота.

Исследователи по сей день ломают головы в догадках относительно подлинных мотивов столь странного поступка Брежнева, необъяснимо оставившего общий кортеж и своевременно отвернувшего от места своей вполне возможной гибели.

Версий две, и каждая по-своему уязвима.

Предполагают, что с того момента, когда стало известно о побеге вооруженного двумя пистолетами офицера из воинской части, профессионалы из спецслужб допустили возможную связь между прибытием террориста в Москву 21 января и намеченной на 22 января встречей космонавтов с участием руководства страны. Получив соответствующую ориентировку, охрана Брежнева для страховки направила его машину через другие ворота. На всякий случай.

Однако специалисты утверждают, что охрана по собственной инициативе не может изменить маршрут следования охраняемого без его согласия.

Давал Брежнев «добро» на въезд через Спасские ворота, откликаясь на информацию охраны, обеспечивающей его безопасность, или сам отдал указание покинуть кортеж?

Вторая версия как раз и состоит в том, что, по словам одного из его охранников, Леонид Ильич в какой-то момент сказал:

— А мы-то что лезем вперед? Кого чествуют, нас или космонавтов?

После чего автомобиль генсека свернул к Спасским воротам.

Вот и гадайте, что спасло тогда Леонида Ильича: заговорившая скромность или профессионализм охраны. Впрочем, нельзя исключать и следующего обстоятельства: свою сакральную фразу генсек произнес после того, как получил тревожную информацию о гулявшем по Москве злоумышленнике, не посвящая рядовых охранников в конфиденциальность полученного с самых верхов Лубянки сообщения и не объясняя подлинную причину изменения маршрута. И только недавно стало известно, что сработал сигнал старого служаки-пенсионера, сообщившего о подозрительном визитере из Ленинграда. Отставника усадили в автомобиль, и сам военный комендант Кремля генерал Шорников дважды проехал с ним по маршруту от Внуково до Кремля в поисках потенциального злоумышленника. Ильина искали перед Кремлем, а он, как мы знаем, находился уже в Кремле и «нес службу» у Алмазного фонда.

Ценно и вот это свидетельство:

— Могу сказать одно: ориентировка от военных о возможности какого-то инцидента поступила часа за три до прибытия кортежа в Кремль. Начали искать. Но искали-то человека в военной форме, а Ильин оказался в милицейской. Мой напарник у Боровицких ворот обратил внимание на Ильина, на его сходство с переданным описанием. Но тот был в милицейской форме. Ильин находился возле Алмазного фонда, и, пользуясь формой, делал вид, что работает в Кремле. Он ходил взад-вперед и все время призывал людей встать поровнее, придерживаться порядка. Это и сбило с толку. И пока коллега раздумывал, находясь от Ильина в нескольких шагах, кортеж уже въезжал.

Так вспоминал о чрезвычайном происшествии в Кремле через 11 лет после инцидента В. М. Мухин, отдавший 19 лет жизни охране высших государственных лиц страны, включая Л. И. Брежнева.

Н. Зенькович, с. 204–205, 211–213.

Одним словом, как ни искали чекисты Ильина, обнаружить его так и не сумели. А может быть, и не хотели. Кстати, на этой версии настаивают те исследователи, которые утверждают, что неудачное покушение было выгодно многим и особенно Л. Брежневу.

Водителя машины Брежнева Илью Жаркова буквально за несколько минут до прибытия к Боровицким воротам пересадили в машину к космонавтам, которая ехала в колонне второй. И эта пересадка оказалось для Жаркова роковой. Отмечу, что Жарков в тот день вообще не должен был сидеть за рулем, так как он пришел в свой последний день перед пенсией попрощаться с товарищами. Но начальник попросил Жаркова подменить внезапно заболевшего водителя и съездить в последний раз. Вот он и съездил.

Тем временем Ильин, стоя в легком плаще на морозе, терпеливо ожидал приближения правительственного кортежа. Стянув перчатки и сунув руки в карманы, он снял с предохранителя оба пистолета. И вот наконец у поворота на мост Боровицкой башни показались черные «Чайки» в сопровождении мотоциклистов. Пропустив первую машину, Ильин выскочил навстречу второй и, выхватив из карманов оба пистолета, открыл шквальный огонь по автомобилю. Он стрелял по лобовому стеклу и видел, как уткнулся в баранку смертельно раненный им водитель (это был И. Жарков), как сидевшие в машине люди бросились под сиденье. Ильин стрелял до тех пор, пока не израсходовал почти весь боезапас в обоих пистолетах. Одна из пуль, отрекошетив, разорвала плечо сопровождавшего кортеж мотоциклиста. Но тот, несмотря на ранение, направил мотоцикл прямо на террориста и сбил его с ног. После этого на Ильина навалились люди в штатском и милиционеры. Он не сопротивлялся.

Покушение на Л. Брежнева, задуманное Виктором Ильиным, не удалось. В машине, по которой он открыл столь яростный огонь, вместо Генсека сидели космонавты Г. Береговой, А. Николаев и В. Терешкова. У первого осколками было изранено лицо, второму пуля по касательной задела спину. Водитель Илья Жарков, получив смертельное ранение, умер через сутки в больнице. Посмертно его наградили орденом Красного Знамени. Его жена, выступая в телевизионной передаче «Совершенно секретно» 5 ноября 1994 года, заявила: «Моего мужа подставили».

Между тем 22 января 1969 года Центральное телевидение вело прямую трансляцию торжественной встречи космонавтов. Когда же Ильин открыл огонь по машине, трансляция была прервана. Возобновилась она только через час и показывала уже церемонию награждения. Говорят, что она произвела странное впечатление. Звезды Героев космонавтам вручал почему-то не Л. Брежнев, а Н. Подгорный. Чувствовалась растерянность как среди награжденных, так и среди награждающих. Бледные лица, дерганые фразы, нервные движения.

А где же был тогда Л. Брежнев? Его адъютант Г. Петров позднее рассказывал: «В аэропорту мы перестроились и поехали третьими, уступив второе место в колонне героям дня — космонавтам. Я сидел рядом с водителем. В машине находились Брежнев, Подгорный и Косыгин. Когда наша машина подъехала к Боровицким воротам, услышал выстрелы в Кремле, на участке между Оружейной палатой и Большим Кремлевским дворцом. Сразу дал команду водителю остановиться. Когда выстрелы прекратились, мы обогнули стоящую машину с космонавтами и направились к Дворцу съездов. Все это произошло за какие-то минуты. Преступник действительно стрелял по второй машине, будучи уверенным, что в ней находится Брежнев. Машины въезжали в Кремль колонной, одна за другой, и нам повернуть обратно, чтобы проехать через Спасские ворота, было невозможно. Да в этом и не было никакой необходимости, поскольку стрелявший был уже задержан сотрудниками КГБ».

Как бы споря с этими словами Г. Петрова, некоторые исследователи утверждают, что машина Л. Брежнева не проезжала через Боровицкие ворота, а изменила маршрут и въехала в Кремль через Спасские ворота…

Отмечу, что после того террористического акта произошли существенные изменения в 9-м Управлении КГБ СССР. До покушения у членов Политбюро был лишь начальник личной охраны и два заместителя, у кандидатов в члены Политбюро — два телохранителя, у секретарей ЦК КПСС — один телохранитель. После января 69-го охрану увеличили у всех. Была создана так называемая «выездная охрана», состоявшая из десяти человек (по три человека в смене, плюс один на подмене). Эти люди охраняли того же Л. Брежнева в его поездках по стране и за рубеж.

Однако даже после этого покушения Л. Брежнев не пересел из «Чайки» в «ЗИС-110», бронированный и пуленепробиваемый. Личную охрану Генсека много лет возглавлял полковник Александр Рябенко. С Брежневым он познакомился еще в 1938 году в Днепропетровске, где тот работал в ту пору секретарем обкома. Затем их разлучила война. А после войны судьба вновь соединила и уже навечно.

Ф. Раззаков, с. 210–213.

Весной 1982 года произошли события, которые оказались для Леонида Ильича роковыми. Он отправился в Ташкент на празднества, посвященные вручению Узбекской ССР ордена Ленина.

23 марта по программе визита мы должны были посетить несколько объектов, в том числе авиационный завод. С утра, после завтрака, состоялся обмен мнениями с местным руководством. Все вместе решили, что программа достаточно насыщена, посещение завода будет утомительным для Леонида Ильича. Договорились туда не ехать, охрану сняли и перебросили на другой объект.

С утра поехали на фабрику по изготовлению тканей, на тракторный завод имени 50-летия СССР, где Леонид Ильич сделал запись в книге посетителей. Управились довольно быстро, и у нас оставалось свободное время. Возвращаясь в резиденцию, Леонид Ильич, посмотрев на часы, обратился к Рашидову:

— Время до обеда еще есть. Мы обещали посетить завод. Люди готовились к встрече, собрались, ждут нас, нехорошо… Возникнут вопросы… Пойдут разговоры… Давай съездим…

…Мы знали, что принять меры безопасности за такой короткий срок невозможно. Что делают в таких случаях умные руководители? Просят всех оставаться на рабочих местах. Пусть бы работали в обычном режиме, и можно было никого не предупреждать, что мы снова передумали и высокий гость все-таки прибудет. Здесь же по внутренней заводской трансляции объявили: едут, встреча — в цехе сборки. Все бросили работу, кинулись встречать.

Мы все-таки надеялись на местные органы безопасности: хоть какие-то меры принять успеют. Но оказалось, что наша, московская, охрана успела вернуться на завод, а местная — нет. Когда стали подъезжать к заводу, увидели море людей. Возникло неприятное чувство опасности. Рябенко попросил:

— Давайте вернемся?

— Да ты что!

Основная машина с генеральным с трудом подошла к подъезду, следующая за ней — оперативная — пробраться не сумела и остановилась чуть в стороне. Мы не открывали дверцы машины, пока не подбежала личная охрана.

Выйдя из машины, двинулись к цеху сборки. Ворота ангара были распахнуты, и вся масса людей также хлынула в цех. Кто-то из сотрудников охраны с опозданием закрыл ворота. Тысячи рабочих карабкались на леса, которыми были окружены строящиеся самолеты, и расползались наверху повсюду, как муравьи. Охрана с трудом сдерживала огромную толпу. Чувство тревоги не покидало. И Рябенко, и мы, его заместители, настаивали немедленно вернуться, но Леонид Ильич даже слушать об этом не хотел.

Мы проходили под крылом самолета, народ, наполнивший леса, также стал перемещаться. Кольцо рабочих вокруг нас сжималось, и охрана взялась за руки, чтобы сдержать натиск толпы. Леонид Ильич уже почти вышел из-под самолета, когда вдруг раздался скрежет. Стропила не выдержали, и большая деревянная площадка — во всю длину самолета и шириной метра четыре — под неравномерной тяжестью перемещавшихся людей рухнула!.. Люди по наклонной покатились на нас. Леса придавили многих. Я оглянулся и не увидел ни Брежнева, ни Рашидова, вместе с сопровождавшими они были накрыты рухнувшей площадкой. Мы, человека четыре с охраны, с трудом подняли ее, подскочили еще местные охранники, и, испытывая огромное напряжение, мы минуты две держали на весу площадку с людьми.

Люди сыпались на нас сверху, как горох.

…Леонид Ильич лежал на спине, рядом с ним — Володя Собаченков, с разбитой головой. Тяжелая площадка, слава Богу, не успела никого раздавить. Поднимались на ноги Рашидов, наш генерал Рябенко, местные комитетчики. Мы с доктором Косаревым подняли Леонида Ильича. Углом металлического конуса ему здорово ободрало ухо, текла кровь. Помогли подняться Володе Собаченкову, сознания он не потерял, но голова была вся в крови, кто-то прикладывал к голове платок. Серьезную травму, как потом оказалось, получил начальник местной «девятки», зацепило и Рашидова.

Доктор Косарев спросил Леонида Ильича:

— Как вы себя чувствуете? Вы можете идти?

— Да-да, могу, — ответил он и пожаловался на боль в ключице.

Народ снова стал давить на нас, все хотели узнать, что случилось. Мы вызвали машины прямо в цех, но пробиться к ним не было никакой возможности. Рябенко выхватил пистолет и, размахивая им, пробивал дорогу к машинам. Картина — будь здоров, за все годы я не видел ничего подобного: с одной стороны к нам пробиваются машины с оглушительно ревущей сиреной, с другой — генерал Рябенко с пистолетом.

Ехать в больницу Леонид Ильич отказался, и мы рванули в резиденцию. В машине Рябенко доложил Брежневу, кто пострадал. Леонид Ильич, сам чувствовавший себя неважно, распорядился, чтобы Володю Собаченкова отправили в больницу. У Володи оказалось содрана кожа, еще бы какие-то миллиметры, и просто вытекли бы мозги.

Конечно, если бы мы не удержали тяжелую площадку с людьми на ней — всех бы раздавило, всех, в том числе и Брежнева.

В резиденцию вызвали врачей из 4-го управления Минздрава, которые прибыли с многочисленной аппаратурой. Остальных пострадавших на машине «скорой помощи» отправили в больницу. Володя Собаченков очень скоро, буквально через час, вернулся из больницы с перебинтованной головой. Врачи осмотрели Леонида Ильича, сделали рентген и, уложив его в постель, уехали проявлять снимки.

Результаты были неутешительные: правая ключица оказалась сломана…

В. Медведев, с. 215–218 [31].

Мчимся в резиденцию. Там уже перебинтованный, в окружении врачей лежит Леонид Ильич. Сломана ключица. И тут я слышу, как он слабым голосом настойчиво просит соединить его с Москвой, с председателем КГБ Андроповым. И слышу его слова: «Юра, тут со мной на заводе несчастье случилось. Только я тебя прошу, ты там никому головы не руби. Не наказывай, виноват я сам. Поехал без предупреждения, хотя меня отговаривали».

Такая человеческая реакция в трудной ситуации меня, признаюсь, тронула. Остается добавить, что на следующий день Брежнев, отвергнув рекомендации врачей, все же выступил на торжественном заседании и вручил республике орден. Только перекладывал листки текста речи левой рукой, так как правая была забинтована. О происшедшем из публики никто не узнал, сообщений никаких не было. Только в Москве нам пришлось пару недель ездить к Брежневу с бумагами для доклада в больницу.

А. Александров-Агентов, с. 251–252.

Особенно много сигналов о терроре имело место против Л. И. Брежнева в зарубежные страны. По программе визита в Париж он должен был возложить венок к вечному огню у Триумфальной арки. За день до того мероприятия по линии советской разведки были получены данные о том, что в момент возложения венка Брежнев будет обстрелян из винтовок с оптическим прицелом со зданий улиц, выходящих к Триумфальной арке.

Немедленно была организована встреча с префектом Парижа, который заверил, что примет все меры по обеспечению безопасности высокого гостя. Однако сложность предотвращения этой акции заключалось в том, что к Триумфальной арке выходят двенадцать улиц, и откуда террористы намеревались стрелять, трудно было предположить. Поэтому руководство парижской полиции бросило на ликвидацию угрозы и предотвращение террористического акта 12 тысяч полицейских (по одной тысяче на каждую улицу), 6 тысяч пожарников (по 500 человек на крыши домов каждой улицы) и одну тысячу полицейских (особый резерв префекта) для обеспечения безопасности в окрестностях площади…

О подобной акции против Брежнева был сигнал в Бонне во время официального обеда, который устраивал в честь его канцлер Г. Шмидт. Было заявлено по телефону, что при выходе из Редута (здание, где проходил обед) Брежнев будет убит. Советской службе безопасности пришлось тогда применить свой метод, чтобы скрыть от наружного наблюдения выход из Редута Л. И. Брежнева, посадить его в машину и быстро увезти в резиденцию.

В ходе этого же визита во время посещения Брежнева Гамбурга на аэродроме чуть было не произошла чудовищная авиационная катастрофа. Когда самолет с Брежневым и главными членами советской делегации выруливал к взлетной полосе, буквально перед ним без предупреждения осуществил посадку громадный транспортный самолет ВВС США. Это произошло в то время, когда нашему самолету было дано разрешение на взлет и когда в акватории воздушного пространства над аэродромом не должно было находиться других летательных аппаратов. Катастрофа была предотвращена только благодаря бдительности командира корабля А. Г. Майорова и членов его экипажа…

Как правило, в течение каждого визита Брежнева поступало до 30–40 сигналов по различным каналам о совершении против него террористических актов.

М. Докучаев, с. 186–187.

Теория сопровождения охраняемого существует для охраны нормальных, здоровых лидеров, мы же опекаем беспомощных стариков, наша задача — не дать им рухнуть и скатиться вниз по лестнице…

В ГДР, в Берлине, наш правительственный кортеж встречали празднично, с цветами и транспарантами. В открытой машине, приветствуя берлинцев, стоят рядом Хонеккер и Брежнев. Фотографы, теле- и кинооператоры, ни один человек не знает, не видит, что я распластался на дне машины, вытянул руки и на ходу, на скорости держу за бока, почти на весу, грузного Леонида Ильича.

В. Медведев, с. 247 [47]

Точно так же, по фамилии предпочитал называть его (Громыко) и следующий начальник — Брежнев. Помню, во время одного зарубежного визита, оказавшись на приеме в толпе иностранцев и почувствовав себя беспомощным без подсказок протокола, Генсек громко, на весь зал, как это делают плохо слышащие люди, воззвал к своему министру: «Громыко, чего они от меня хотят, поговори с ними, ты ведь знаешь английский».

А. Грачев, с. 52.

Ожидая открытия СБСЕ, сижу я в своем кабинете в Ясенево, принимаю сообщения по осуществлению мер безопасности. Звонит телефон. На проводе не кто иной, как первый заместитель председателя КГБ Г. К. Цинев, один из приближенных Брежнева. Требует доклада о положении вещей. Он исходит из того, что у меня есть прямая закрытая связь с Хельсинки (что соответствовало действительности) и я лучше других владею информацией.

«Где сейчас находится Леонид Ильич?» — спрашивает Цинев. Он явно обеспокоен в первую очередь состоянием здоровья Брежнева, которое уже в то время оставляло желать лучшего. Отвечаю:

«Он как раз сейчас подъезжает на автомашине к дому «Финляндия», в котором будет проходить встреча». Цинев интересуется: «Далеко ему идти пешком?» — «Нет. Машины остальных глав государств останавливаются чуть поодаль, а нашего Генерального секретаря подвозят сейчас прямо к главному входу». «Отлично», — констатирует Цинев, явно удовлетворенный столь высокой степенью осведомленности разведки. Разочаровывать его я не стал, поскольку все необходимые меры действительно были приняты заранее. Не стал я и уточнять, что догадался включить телевизор и вижу на экране все происходящее.

…Обеспечение безопасности в ходе Хельсинкского совещания было тяжелой задачей, и облегчение наступило только после возвращения нашей делегации в Москву. Остается добавить, что после совещания меня наградили орденом Дружбы народов и представили к званию полковника.

В. Грушко, с. 127.

Советские фоторепортеры знали, что Брежнев любил, чтобы на снимках были четко видны все его многочисленные ордена и медали. Правда, Брежнев в отличие от Джонсона в стремлении привлекательнее выглядеть на телевидении не пользовался контактными линзами вместо очков, специальным театральным гримом и электронным «суфлером». Когда Брежнев узнал, почему Джонсон не читает по бумажке, а говорит, глядя прямо в зал, используя соответствующие оптические «подсказки», то он тут же дал указание купить эти стекла-линзы для своих выступлений (ему их подарил известный промышленник Хаммер). Однако он так и не приспособился читать «по новой системе» и вернулся к своим «бумажкам».

А. Добрынин, с. 123.

Вскоре после того как Черненко стал секретарем ЦК, он проводил очередное Всесоюзное совещание заведующих общими отделами. Вечером 19 мая 1976 года, в последний день работы «особых» канцеляристов, Черненко вошел в зал заседаний вместе с Брежневым. Все, естественно, вскочили и устроили долгую, бурную овацию: вождь осчастливил их своим присутствием!

Некоторые моменты речи Брежнева заслуживают того, чтобы их воспроизвести.

«… На прошлом совещании я дал вам указания, или, вернее, советы…» Брежнев уже говорит о себе так, как все вокруг говорили о нем: «Я дал вам указания».

«… Сейчас в стране два важных события, о которых говорят: установка бюста Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда у меня на родине, а также присвоение мне звания Маршала Советского Союза…» Генсек уже полностью потерял контроль за приличием, готов вещать исключительно и только о себе, зная, что эта его любимая тема будет тут же рьяно подхвачена.

Черненко поднялся из-за стола президиума и в тон Брежневу под бурные аплодисменты зала произнес:

— Я думал, Вы придете в форме маршала. Раз нет, то я покажу всем присутствующим Ваш портрет в парадной маршальской форме…

За председательским столом появляется большой, в рост человека портрет генсека в золоте маршальских погон и блеске бесчисленных орденов. Зал взрывается новым шквалом аплодисментов, словно страна взобралась на вершину коммунизма…

Д. Волкогонов, кн. 2, с. 237.

Мне стало особенно стыдно во время беседы один на один Брежнева и Картера. Тогда Брежнев уже без бумажки ничего не произносил. Беседа один на один заключалась в том, что Брежнев зачитывал подряд заранее приготовленные тексты, плохо воспринимая то, что говорил в ответ Картер. Для того, чтобы отреагировать на возможные вопросы, несколько заготовок дали и мне. В случае необходимости я должен был передать их Брежневу. Среди бумаг одна была особой. Все зависело от того, как Картер поставит вопрос; или следовало читать всю заготовку ответа, или только половину. Когда Картер задал вопрос, я зачеркнул в тексте ненужную часть и передал листок Брежневу. Он начал читать и, добравшись до зачеркнутого, обернулся ко мне: «А дальше читать не надо?» «Не надо», — ответил я и с ужасом посмотрел на Картера и его переводчика, которые внимательно наблюдали за этой сценой, прекрасно понимая, что происходит. Мне стало по-настоящему стыдно.

В. Суходрев, с. 316 [13].

В самый начальный период руководства Брежнева на заседании представителей стран Варшавского Договора произошел забавный эпизод, когда он произнес единственную, кажется не написанную загодя речь. Румынскую делегацию возглавлял не руководитель партии, а Председатель Совета Министров, который предложил, чтобы общий документ был подписан именно руководителями государств, а не партий. И тут, как подброшенный пружиной, подскочил Леонид Ильич и произнес две с половиной фразы. Они звучали примерно так: «Как же можно? Документ должен подписывать первый человек в стране… А первый человек — это руководитель партии!»

Ф. Бурлацкий, с. 152.

Трижды Брежнев побывал в этом старом и прекрасном городе. И каждый раз его приезд обставлялся Гейдаром Алиевичем как праздник республики, где роскошь власть имущих и бедность тружеников принимала все более контрастные очертания. Однако сказанная «хозяином» фраза в сентябре 1978 года — «Широко шагает Азербайджан» — замелькала в названиях статей, книг, в речах…

А в 1982 году сняли с проходки в море громоздкую бурильную установку «Шельф-2» и буксировали несколько десятков миль, чтобы подогнать к стенке Приморского парка, предварительно проведя дорогостоящие дноуглубительные работы. Кстати, проведенный по мосту дюжими молодцами на установку, где выстроились сорванные с работ люди, дряхлеющий лидер произнес приветствие, которое стало среди бакинцев расхожей шуткой: «Здравствуйте, дорогие афганские нефтяники!»

— Мы в Баку, в Баку! — кричал ему прямо в ухо один из помощников.

Г. Яковлев, с. 287 [13].

На торжественном республиканском заседании в Баку, посвященном 60-летию Азербайджана, многочисленная свита Брежнева переусердствовала и всучила ему текст выступления, которое он должен был произносить не в этом, а совсем в другом месте и только на следующий день.

В течение нескольких минут Генеральный секретарь старательно, добросовестно, с расстановкой читал написанное, не реагируя на подаваемые из-за кулис реплики. В конце концов его помощник приблизился к трибуне и дернул его за рукав.

— А-а-а? — обернулся Брежнев и, получив комплект совсем другого доклада, улыбнулся в зал. — Я не виноват, товарищи!…

Все не только посмеялись, но даже поаплодировали этой шутке.

В. Прибытков, с. 52.

Брежнев довольно часто терял очки. Однажды перед выступлением он прямо на трибуне выронил их, стал топтаться, искать и раздавил их ногами… Начальник личной охраны велел нам иметь полный запас очков всех видов. К футлярам мы приклеивали бумажки: «для дали», «для чтения», «для докладов» — и заполняли ими наши карманы. У одного только начальника охраны очков для чтения было трое.

В. Медведев, с. 247 [47].

Что же касается увязки «германской проблемы» с опытом минувшей войны в сознании Леонида Ильича, то мне вспоминается такой небольшой курьезный случай. Когда в мае 1973 года он отправился в ФРГ со своим первым визитом, мне пришлось его сопровождать. Говорю «пришлось», так как за неделю до этого ухитрился сломать руку. Но по указанию Брежнева вынужден был покинуть больничную койку и, закрепив загипсованную руку на повязке через плечо, присоединился к отбывающей «команде». Когда мы прибыли в Бонн (точнее, Кельн, где был аэродром), Брежнева у самолета встретил хозяин — канцлер Вилли Брандт. Они тепло поздоровались, и вдруг я вижу, что Брежнев оглядывается, кого-то ищет глазами. Увидев меня, поманил, подвел к Брандту и, указывая на мою сломанную руку, изрек: «Смотри, Вилли, я тебе его привез, чтобы ты не забывал про вторую мировую войну!»

А. Александров-Агентов, с. 184.

Образцом брежневской «дипломатии» того времени останется его фраза, сказанная предшественнику Ярузельского — Станиславу Кане 5 декабря 1980 года: «Мы не войдем, но если возникнут сложности, то войдем».

А. Грачев, с. 80.

… У Брежнева совершенно неожиданно для всех нас родилась идея, которую он неоднократно повторял нам, своим помощникам, но, видимо, также и своим коллегам по руководству. Он решил, что нам следует передать Индии атомную бомбу или по крайней мере технологию ее изготовления. Уже с первого раза мы, услышав об этой идее, принялись дружно отговаривать Брежнева. Это был бы громадный риск. Если сегодня у власти в Дели Индира Ганди с ее дружественной СССР политикой, то кто гарантирует, какое там будет руководство завтра и какую политику будет проводить? И как отреагирует мировое сообщество на грубое нарушение Москвой Договора о нераспространении ядерного оружия? Не говоря уж о неизбежном дальнейшем обострении в этом случае отношений с Китаем. Эти и другие аналогичные аргументы мы повторяли Леониду Ильичу неоднократно. Видимо, так же поступали и его коллеги. И вскоре дело это затихло, Брежнев к нему больше не возвращался.

А. Александров-Агентов, с. 242.

…У Брежнева стала вызревать и постепенно приобретать, можно сказать, навязчивый характер идея вступления Монголии в состав Советского Союза. Думаю, что это была его личная идея, а не подсказанная кем-то со стороны. Публично он с ней не выступал, насколько я помню, ни разу, но в беседах со своим окружением (в частности, и со мной, и, уж наверное, с рядом своих коллег) возвращался к ней не раз. Я со своей стороны, делал все, что мог, чтобы побудить Леонида Ильича отказаться от этой мысли. Ссылался на национальные чувства монголов, на неизбежную негативную реакцию в окружающем мире и т. д. Думаю, что и другие собеседники едва ли поддерживали мысль Брежнева. Однако он был настойчив в ее продвижении — и поднял этот вопрос в одной из бесед с Цеденбалом (кажется, в Крыму во время отпуска). Реакция, как и следовало ожидать, не была позитивной. Под каким-то предлогом Цеденбал уклонился от развития этой темы, и Брежнев, видимо, осознав ситуацию, больше, насколько мне известно, к этому вопросу не возвращался.

А. Александров-Агентов, с. 164–165.

Увлечение иметь боевые награды превратилось в манию. Мне рассказывали хорошо знавшие Брежнева люди, что он в последние месяцы своей жизни заплакал, когда узнал, что его собираются наградить не «Золотой Звездой» Героя Советского Союза, так как такую награду уже получил недавно, а орденом. И пришлось высоким мужам на ходу перестраиваться, зачитывать якобы заранее подготовленный указ о высоком награждении, хотя перед этим все было решено иначе.

В. Болдин, с. 35.

Были предложения учредить «наивысшее звание» Героя коммунистического труда и первым его присвоить, как писал в Москву киевлянин С. М. Давидюк, Леониду Ильичу Брежневу… Но у членов политбюро хватило на этот раз благоразумия не доложить «народное предложение» генсеку. Если бы сообщили, быть бы у нас и «Героям коммунистического труда» во главе с четвертым «вождем».

Д. Волкогонов, кн. 2, с. 69.

Аппаратная прислуга, окружавшая еще не освободившийся престол, торопилась в этот период остановленного времени утрясти свои личные проблемы, прикидывая, к кому из будущих руководителей целесообразнее примкнуть. Общий отдел ЦК, демонстрируя безграничность фантазии, разразился инструкцией, предписывавшей в служебных бумагах выделять фамилию Генсека, предваряя ее полным словом «товарищ» — а не буквой т. или сокращенно тов. — именем и отчеством, а также полным партийным и государственным титулом (к счастью, по написанию он был все-таки короче царского). По мысли авторов инструкции, это дополнительно возвышало вождя над остальными смертными.

А. Грачев, с. 80.

В связи со снижением критического восприятия у Брежнева случались и казусы. Один из них связан с телесериалом «Семнадцать мгновений весны», который Брежнев смотрел в больнице. Дежурившая у него Н. при обсуждении картины передала как очевидное слухи, ходившие среди определенного круга лиц, о том, что прототипом главного героя Штирлица является полковник Исаев, который живет всеми забытый, и его подвиг достойно не отмечен. Возбужденный Брежнев тут же позвонил Андропову и серьезно начал выговаривать, что у нас еще не ценят заслуги людей, спасших страну от фашизма. Он просил разыскать Исаева, работа которого в тылу у немцев достойна высшей награды. Когда Андропов начал резонно говорить, что он точно знает, что это вымысел автора, что за Штирлицем не скрывается реальное лицо, Брежнев этому не поверил и просил еще раз выяснить и доложить. Исаева, конечно, не нашли, но награды были все-таки вручены. Они были вручены исполнителям ролей в этом фильме, так понравившемся Генеральному секретарю.

Е. Чазов, с. 129.

Александров рассказал такую «историю». Леонид Ильич очень любил смотреть многосерийку «17 мгновений весны». Смотрел раз двадцать. Однажды, когда в финале фильма Штирлицу сообщают, что ему присвоено звания Героя Советского Союза, Брежнев обернулся к окружающим и спросил: «А вручили уже? Я бы хотел сделать это сам». Рябенко (начальник охраны) стал хвалить актера Тихонова. Другие подхватили. Брежнев прервал их: «Так за чем же дело стало…» И через несколько дней лично вручил Звезду Героя Советского Союза и орден Ленина… артисту Тихонову в полной уверенности, что это и есть Штирлиц. Блатов (другой помощник Брежнева, а потом Андропова и Черненко) добавил: «Вы, Андрей Михайлович, при этом не присутствовали. А я там был сам, на вручении Звезды. И то, что при этом Леонид Ильич говорил, не оставляло сомнений в его уверенности, что все подвиги Штирлица совершил именно Тихонов!»

А. Черняев, с. 16–17.

Татьяна Лиознова — режиссер телефильма «Семнадцать мгновений весны»: «Наш сериал был закончен в 73-м году. Посмотрев его, председатель Гостелерадио решил: серьезным идейным просчетом фильма является то, что главари фашистского рейха — Гиммлер, Борман, Шелленберг, Мюллер — изображены не идиотами, а тонкими и хитрыми политиками. Картину прикрыли. И вдруг через полгода я узнаю, что ее посмотрел сам Андропов и, дескать, сказал: «Такую тяжкую войну мы вели все же с очень умным и хитрым противником». Этой фразы Председателя КГБ было достаточно, чтобы тут же фильм пошел по ЦТ и имел восторженную прессу. Юлиан Семенов, я и Вячеслав Тихонов удостоены ордена Ленина, а Леонид Броневой, Олег Табаков, Ростислав Плятт и Евгений Евстигнеев получили по ордену Трудового Красного Знамени. С тех пор до осени 81-го года сериал по ЦТ демонстрировался 5 раз, но Брежнев почему-то его не видел ни разу. И вот в ноябре Леонид Ильич его наконец-то посмотрел. Весьма авторитетные люди рассказали: Брежневу настолько понравилась картина и ее герой, что он тут же предложил присвоить Максиму Максимовичу Исаеву (Штирлицу) звание Героя Советского Союза. Уговорили Леонида Ильича «ограничиться» присвоением звания Героя Социалистического Труда актеру Вячеславу Тихонову, а кроме того, наградить орденами участников съемочной группы. В феврале 82-го года мы за одну и ту же картину получили вторые награды: Семенов и я по ордену Трудового Красного Знамени, Броневой, Табаков, Плятт и Евстигнеев — «Знак Почета».

В. Дружбинский, с. 155.

Иногда, чтобы обезопасить себя от карательных санкций, многоопытный Сергей Лапин прибегал к такому приему: в канун очередной «порки» на 5-м этаже он звонил в Отдел пропаганды и невинным голосом сообщал между делом, что вернувшийся с охоты Леонид Ильич не только поблагодарил его по телефону за понравившуюся передачу (это мог быть хоккейный матч с участием любимой команды Брежнева), но даже прислал охотничий трофей — оленью ногу. Поскольку проверить истинность такой информации аппарату было не под силу, телевидение на всякий случай исключалось из списка «мальчиков для битья».

А. Грачев, с. 33.

Как рассказывал в одной из телепередач актер театра и кино Георгий Бурков, на спектакле «Так победим» престарелый уже генсек, сидевший в правительственной ложе, во время одной из сцен громко, хотя и не совсем внятно произнес: «Что он сказал? Ничего не слышу». Оказалось, что Брежнев забыл слуховой аппарат. Сцену пришлось повторить.

Р. Медведев, кн. 1, с. 304.

На следующий день прихожу к шефу, докладываю:

— Понравился мне спектакль (по пьесе Шатрова «Так победим»), Константин Устинович. Особенно сцена с Хаммером. Там Ленин с молодым капиталистом очень здорово разговаривает. Да вы сами сходите как-нибудь посмотрите…

— Как-нибудь схожу… — неопределенно отвечает Черненко и на этом считает тему исчерпанной, больше к ней не возвращается.

Сам на спектакль он не пошел, но, видимо, кому надо сказал, что надо сделал, на кого надо надавил — спектакль был выпущен и пошел дальше, дальше и дальше…

О нем в то время много писали в газетах. Он стал заметным явлением в жизни столицы.

А сам Черненко «привел» на него Брежнева гораздо позже, кажется, в начале восьмидесятых. Тогда сразу все газеты захлебнулись в восторге:

«Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР и так далее…» В общем, почтили своим присутствием.

— Ну как спектакль? — спросил я на следующий день Константина Устиновича. — Не ошибся я тогда?

— Хороший спектакль. Не ошибся.

— И Леониду Ильичу понравился? — поинтересовался я.

Черненко нахмурился и довольно неприветливо буркнул:

— Мне кажется, он не понял, куда его привели… Перепутал что-то…

В. Прибытков, с. 147.

Щелоков «зарубил» знаменитый «Белорусский вокзал». Ему показалось, что в нем слишком неприглядно была выставлена московская милиция. Но тем не менее создатели картины отказались сделать купюры и, более того, добились ее просмотра с участием самого Генсека. Галка тоже присутствовала на этом просмотре.

Генсек, к немалому удивлению Щелокова, был в восторге от этого фильма, а песня Окуджавы о десантном батальоне вообще растрогала его до слез. Разумеется, фильм немедленно был разрешен к прокату без всяких купюр, а песня Окуджавы, кажется, с тех пор стала чуть ли не гимном…

Галя помогла Василию Шукшину с фильмом «Калина красная».

Эта забытая всеми пьяница много сделала для театра на Таганке, о Высоцком и говорить нечего. Она его обожала. Она его, может быть, спасала, пока он сам себя не погубил.

М. Галаган, О. Трифонова, с. 61.

Во время визита Л. И. Брежнева в США Р. Никсон пригласил на большой прием в честь высокого гостя и многих наиболее известных голливудских актеров. Некоторых из них Брежнев узнавал по просмотренным ранее фильмам. Он был очень рад и даже гордился подарком известного артиста Чака Коннорса, который подойдя к Брежневу, распахнул свой пиджак, под которым все увидели широкий ковбойский пояс с двумя большими пистолетами в кобурах — справа и слева. Сняв пояс, Чак преподнес его Леониду Ильичу. Когда через три дня Брежнев покидал США, он увидел среди провожавших Чака. Оттеснив охрану, наш генсек бросился к Коннорсу и обнял его. Брежнев не был низкорослым, но огромный американец был выше Брежнева на 20–25 сантиметров. Он также обнял Брежнева, приподняв его при этом от земли. Поскольку отъезд Брежнева передавался «Интервидением» прямо в эфир, советские телезрители были в недоумении, не поняв этой неожиданной выходки Брежнева. Не смог сразу понять ее и комментатор.

Р. Медведев, кн. 1, с. 305.

Врач Алексеев рассказывал мне, что Жукова не раз навещали Косыгин, Баграмян, Антипенко. Маршал однажды попросил Косыгина помочь.

— Уж и не знаю, где моя рукопись, последний раз послал письмо Брежневу (11 декабря 1967 г.). Ни ответа, ни привета.

Косыгин обещал помочь. И, наверное, вспомнил бы обещание, но была преграда, неподвластная и ему.

Об этом препятствии рассказала Миркина: «Л. И. Брежнев пожелал, чтобы маршал Жуков упомянул его в своей книге. Но вот беда, за все годы войны они ни разу ни на одном фронте не встречались. Как быть? И тогда был найден «выход». Находясь под Новороссийском, маршал Жуков якобы поехал посоветоваться с полковником Брежневым, но, к сожалению, того на месте не оказалось (такой выход придумали и сформулировали в редакции. — В. К.). «Умный поймет», — сказал с горькой усмешкой маршал. Эта нелепая фраза прошла во всех изданиях «Воспоминаний и размышлений» с первого по шестое включительно как и в зарубежных изданиях. Только в седьмом издании она была опущена».

В. Карпов, с. 383.

Гигантская армия номенклатурной обслуги: хозяйственники, строители, директора типографий, столовых, домов отдыха и загородных поселков, водители машин — все пытались, как могли, коммерциализировать находившуюся в их распоряжении «партийную» собственность, приторговывая дефицитными товарами, продуктами, путевками. Даже цековская охрана не могла устоять в этой обстановке всеобщего «расточительства». В святая святых партии — строго охраняемых зданиях ЦК — у сотрудников и у начальства стали пропадать вещи из кабинетов, деньги из сейфов и даже ондатровые шапки из общих гардеробов. Увлекшись этим промыслом, кто-то из охранников неосмотрительно «позаимствовал» шапку самого Черненко, что вызвало вселенский скандал.

А. Грачев, с. 81.

Во время одной из поездок по поручению Брежнева мне довелось побывать в винных погребах около Кишинева. Представьте себе около 50 километров подземных, хорошо освещенных и оборудованных галерей. Раньше там добывался ракушечник для строительства, говорят, во время войны скрывались партизаны. Перед нашими глазами открывался сказочный лабиринт, мы долго ехали по нему с хозяевами республики на «Волгах». В закоулках, тупичках, нишах размещались огромные бочки, в которых выдерживалось лучшее молдавское вино. И наконец, после многих километров зигзагообразной дороги все попадали в большой зал — пещеру, освещенную сотней ламп. В центре зала — длинный стол, примерно персон на тридцать — сорок. В углу — отделанный мрамором действующий камин. Роскошные кресла, диваны, столы, ковры, оборудование — все было сделано искусными местными мастерами или же завезено издалека. Для чего и для кого? Это было подготовлено здешней властью к одному-единственному посещению комбината «Молдаввино» Брежневым. А затем сохранялось как память о его пребывании в Молдавии спустя даже много лет после смерти Леонида Ильича.

Ю. Королев, с. 182–183.

Журналисты-очевидцы «пражской весны» 68-го года рассказали о том, с какими трудностями была сопряжена их работа в Чехословакии. События в братской стране нарастали с каждым днем, и журналисты, конечно же, испытывали понятную и жгучую потребность рассказать о них советским людям, однако ничего не шло в печать. И вот в Прагу прилетает Брежнев. Александр Дидусенко (тогдашний собкор газеты «Труд») и Василий Журавский (собкор «Правды»), воспользовавшись подходящим моментом, обратились к нему за помощью: «Как же нам быть, что писать?», а в ответ услышали: «Пишите правду». Потом Брежнев подумал и добавил: «В одном экземпляре». Еще подумал и заключил, ткнув пальцем в своего помощника: «Вот в его адрес».

П. Родионов. Знамя. 1989. № 8. С. 196.