П. А. Висковатов.С. 456
Сначала было приказано выехать из Петербурга через сорок восемь часов, то есть в столько времени, во сколько может быть изготовлена новая форма, да опять спасибо бабушке: перепросила и, кажется, наш Маёшка проведет с нами и Пасху.
В. П. Бурнашев. Стб. 1775
Один из членов царской фамилии пожелал прочесть «Демона», ходившего в то время по рукам в списках, более или менее искаженных. Лермонтов принялся за эту поэму в четвертый раз, обделал ее окончательно, отдал переписать каллиграфически и, по одобрении к печати цензурой, препроводил по назначению. Через несколько дней он получил ее обратно, и это единственный экземпляр полный и после которого «Демон» не переделывался.
А. П. Шан-Гирей.С. 752
Автограф этой поэмы поэт приготовил и привез с собой в Петербург в начале 1841 года для доставления удовольствия бабушке Елизавете Алексеевне Арсеньевой, прочитать «Демона» лично, за что она и сделала предупредительному внуку хороший денежный подарок.
П. К. Мартьянов 1. Т. 2. С. 93
Последнее наше свидание мне очень памятно. Это было в 1841 году: он уезжал на Кавказ и приехал ко мне проститься. «Однако ж, — сказал он мне, — я чувствую, что во мне действительно есть талант. Я думаю серьезно посвятить себя литературе. Вернусь с Кавказа, выйду в отставку, и тогда вместе давай издавать журнал». Он уехал в ночь. Вскоре он был убит.
В. А. Соллогуб. С. 378
А каковы новые стихи Лермонтова? Он решительно идет в гору и высоко взойдет, если пуля дикого черкеса не остановит его пути.
В. Г. Белинский — В. П. Боткину.
13 марта 1841 г.
После чаю Жуковский отправился к Карамзиным на проводы Лермонтова, который снова едет на Кавказ по миновении срока своего отпуска.
П. А. Плетнев — Я. К. Гроту.
13 апреля 1841 г.
Лермонтову очень не хотелось ехать, у него были всякого рода дурные предчувствия. Наконец, около конца апреля или начала мая мы собрались на прощальный ужин, чтобы пожелать ему доброго пути. Я одна из последних пожала ему руку. Мы ужинали втроем, за маленьким столом, он и еще другой друг, который тоже погиб насильственной смертью в последнюю войну. Во время всего ужина и на прощанье Лермонтов только и говорил об ожидавшей его скорой смерти. Я заставляла его молчать и стала смеяться над его казавшимися пустыми предчувствиями, но они поневоле на меня влияли и сжимали сердце.
Е. П. Ростопчина — А. Дюма
За несколько дней перед этим Лермонтов с кем-то из товарищей посетил известную тогда в Петербурге ворожею, жившую у «пяти углов» и предсказавшую смерть Пушкина от «белого человека», звали ее Александра Филипповна, почему она и носила прозвище «Александра Македонского», после чьей-то неудачной остроты, сопоставившей ее с Александром, сыном Филиппа Македонского. Лермонтов, выслушав, что гадальщица сказала его товарищу, со своей стороны спросил: будет ли он выпущен в отставку и останется ли в Петербурге? В ответ он услышал, что в Петербурге ему вообще больше не бывать, не бывать и отставки от службы, а что ожидает его другая отставка, «после коей уж ни о чем просить не станешь». Лермонтов очень этому смеялся, тем более что вечером того же дня получил отсрочку отпуска и опять возмечтал о вероятии отставки. «Уж если дают отсрочку за отсрочкой, то и совсем выпустят», — говорил он. Но когда неожиданно пришел приказ поэту ехать, он был сильно поражен. Припомнилось ему предсказание. Грустное настроение стало еще заметнее, когда после прощального ужина Лермонтов уронил кольцо, взятое у Соф. Ник. Карамзиной, и, несмотря на поиски всего общества, из которого многие слышали, как оно катилось по паркету, его найти не удалось.
П. А. Висковатов. С. 323—324
Наступил канун отъезда Лермонтова на Кавказ. Верный дорогой привычке, он приехал провести последний вечер к Карамзиным, сказать грустное прости собравшимся друзьям. Общество оказалось многолюдное, многолюднее обыкновенного, но, уступая какому-то необъяснимому побуждению, поэт, к великому удивлению матери (речь идет о вдове Пушкина Наталье Николаевне. — Е. Г.), завладев освободившимся около нее местом, с первых слов завел разговор, поразивший ее своей необычайностью.
Он точно стремился заглянуть в тайник ее души и, чтобы вызвать ее доверие, сам начал посвящать ее в мысли и чувства, так мучительно отравлявшие его жизнь, каялся в резкости мнений, в беспощадности осуждений, так часто отталкивавших от него ни в чем не повинных людей.
Мать поняла, что эта исповедь должна была служить в некотором роде объяснением, она почуяла, что упоение юной, но уже признанной славой не заглушило в нем неудовлетворенность жизнью. Может быть, в эту минуту она уловила братский отзвук другого, мощного, отлетевшего духа, но живое участие пробудилось мгновенно, и, дав ему волю, простыми, прочувствованными словами она пыталась ободрить, утешить его, подбирая подходящие примеры из собственной тяжелой доли. И по мере того как слова непривычным потоком текли с ее уст, она могла следить, как они достигали цели, как ледяной покров, сковывавший доселе их отношения, таял с быстротою вешнего снега, как некрасивое, но выразительное лицо Лермонтова точно преображалось под влиянием внутреннего просветления... Прощание их было самое задушевное, и много толков было потом у Карамзиных о непонятной перемене, происшедшей с Лермонтовым перед самым отъездом.
А. Н. Арапова.Н. Н. Пушкина-Ланская //
Новое время. Иллюстрированное приложение. 1908. № 11432. 9 янв.
Накануне отъезда своего на Кавказ Лермонтов по моей просьбе перевел мне шесть стихов Гейне: «Сосна и пальма». Немецкого Гейне нам принесла С. Н. Карамзина. Он наскоро, в недоделанных стихах, набросал на клочке бумаги свой перевод. Я подарил его тогда же княгине Юсуповой. Вероятно, это первый набросок, который сделал Лермонтов, уезжая на Кавказ в 1841 году, и который ныне хранится в императорской Публичной библиотеке.
П. П. Вяземский.
Собрание сочинений. СПб., 1893. С. 627
Срок отпуска Лермонтова приближался к концу; он стал собираться обратно на Кавказ. Мы с ним сделали подробный пересмотр всем бумагам, выбрали несколько как напечатанных уже, так еще неизданных и составили связку. «Когда, Бог даст, вернусь, — говорил он, — может, еще что-нибудь прибавится сюда, и мы хорошенько разберемся и посмотрим, что надо будет поместить в томик и что выбросить». Бумаги эти я оставил у себя, остальное же, как ненужный хлам, мы бросили в ящик. Если бы знал, где упадешь, говорит пословица, соломки бы подостлал, так и в этом случае: никогда не прощу себе, что весь этот хлам отправил тогда же на кухню под плитку.
А. П. Шан-Гирей.С. 753
При последнем своем отъезде на Кавказ 2 мая 1841 года Лермонтов никаких рукописей с собою не взял, но все бумаги, в том числе и поэму «Демон» в 2 экземплярах, собственноручную рукопись и возвращенный А. И. Философовым список, оставил у Акима Павловича Шан-Гирея, сказав ему: «Демона» мы печатать погодим, оставь его пока у себя».
П. К. Мартьянов 3. С. 203—210
Лермонтов был когда-то короткое время моим товарищем по университету. Нынешней весной, перед моим отъездом в деревню за несколько дней я встретился с ним в зале Благородного собрания, — он на другой день ехал на Кавказ. Я не видал его десять лет и как он изменился! Целый вечер я не сводил с него глаз. Какое энергическое, простое, львиное лицо. Он был грустен, и, когда уходил из собрания в своем армейском мундире и с кавказским кивером, у меня сжалось сердце — так мне жаль его было.
В. И. Красов — А. А. Краевскому.
Июль 1841 г.
Вместе с ним на Кавказ ехал его приятель и общий наш товарищ А. А. С(толыпи)н. Они оба у меня обедали и провели несколько часов. Лермонтов был весел и говорлив, перед вечером он уехал. Это было 15 апреля 1841 года, ровно за три месяца до его кровавой кончины.
А. М. Меринский 3. С. 656
Второго мая к восьми часам утра приехали мы в Почтамт, откуда отправлялась московская мальпост. У меня не было никакого предчувствия, но очень было тяжело на душе. Пока закладывали лошадей, Лермонтов давал мне различные поручения к В. А. Жуковскому и А. А. Краевскому, говорил довольно долго, но я ничего не слыхал. Когда он сел в карету, я немного опомнился и сказал ему: «Извини, Мишель, я ничего не понял, что ты говорил; если что нужно будет, напиши, я все исполню». «Какой ты еще дитя, — отвечал он. — Ничего, все перемелется — мука будет. Прощай, поцелуй ручки у бабушки и будь здоров».
Это были в жизни его последние слова ко мне, в августе мы получили известие о его смерти.
А. П. Шан-Гирей.С. 753
Итак, я уезжаю вечером. Признаюсь вам, что я порядком устал от всех этих путешествий, которым, кажется, суждено длиться вечно... Пожелайте мне счастья и легкого ранения, это самое лучшее, что только можно мне пожелать.
Лермонтов — С. Карамзиной.
Ставрополь, 1841 г.
...Предсказание цыганки, высказанное юному поэту или его бабушке: «убьют его из-за спорной женки». Михаил Юрьевич рассказывал об этом, говоря, что быть убиту в сражении ему на роду не написано.
П. А. Висковатов.С. 374
Предчувствие Лермонтова сбылось. В Петербург он больше не вернулся, но не от черкесской пули умер гениальный юноша, а на русское имя кровавым пятном легла его смерть.
В. А. Соллогуб 1. С. 378
Москва. Пять лучших дней
В конце 1840 года Лермонтову разрешен был приезд в Петербург на несколько месяцев. Перед окончанием этого отпуска и перед последним своим отъездом на Кавказ весною 1841 года он пробыл некоторое время в Москве и с удовольствием вспоминал о том. «Никогда я так не проводил приятно время, как этот раз в Москве», — сказал он мне, встретясь со мной при проезде через Тулу. Эта встреча моя с ним была последняя. В Туле он пробыл один день, для свидания со своей родною теткой, жившей в этом городе.
А. М. Меринский 3. С. 656
В Москве пробуду несколько дней, остановлюсь у Розена... Еще прибавлю, что от здешнего воздуха я потолстел в два дня, решительно Петербург мне вреден, может быть, я также поздоровел от того, что всю дорогу пил горькую воду, которая мне всегда очень полезна.
Лермонтов — Е. А. Арсеньевой.
Москва, апрель 1841 г.
Зимой 1840/41 года в Москве, незадолго до отъезда Лермонтова на Кавказ, в один пасмурный воскресный или праздничный день мне случилось обедать с Павлом Олсуфьевым, очень умным молодым человеком, во французском ресторане, который в то время усердно посещался знатной московской молодежью.
Во время обеда к нам присоединилось еще несколько знакомых и, между прочим, один молодой князь замечательно красивой наружности и довольно ограниченного ума, но большой добряк. Он добродушно сносил все остроты, которые отпускали на его счет... Мы пили уже шампанское... «А, Михаил Юрьевич!» — вдруг вскричали двое-трое из моих собеседников при виде только что вошедшего молодого офицера, который слегка потрепал по плечу Олсуфьева, приветствовал молодого князя словами: «Ну, как поживаешь, умник!», — а остальное общество коротким: «Здравствуйте!» У вошедшего была гордая непринужденная осанка, средний рост и необычайная гибкость движений. Вынимая при входе носовой платок, чтобы обтереть мокрые усы, он выронил на паркет бумажник или сигаретницу и при этом нагнулся с такой ловкостью, как будто он был вовсе без костей, хотя, судя по плечам и груди, у него должны были быть довольно широкие кости.
Гладкие белокурые, слегка вьющиеся по обеим сторонам волосы оставляли совершенно открытым необыкновенно высокий лоб. Большие, полные мысли глаза, казалось, вовсе не участвовали в насмешливой улыбке, игравшей на красиво очерченных губах молодого офицера.
Очевидно, он одет был не в парадную форму. У него на шее был небрежно повязан черный платок, военный сюртук без эполет был не нов и не доверху застегнут, и из-под него виднелось ослепительной свежести тонкое белье.
Мы говорили до тех пор по-французски, и Олсуфьев, говоря по-французски, представил меня вошедшему. Обменявшись со мною несколькими беглыми фразами, он сел с нами обедать. При выборе кушаньев и в обращении к прислуге он употреблял выражения, которые в большом ходу у многих, чтобы не сказать у всех русских, но которые в устах этого гостя — это был Михаил Лермонтов — неприятно поразили меня. Эти выражения иностранец прежде всего научается понимать в России, потому что слышит их повсюду и беспрестанно, но ни один порядочный человек — за исключением грека или турка, у которых в ходу точь-в-точь такие выражения, — не решится написать их в переводе на свой родной язык.
Фр. Боденштадт 2. С. 319—320
...Лермонтов снова приехал в Москву. Я нашел его у Розена. Мы долго разговаривали. Воспоминания Кавказа его оживили. Помню его поэтический рассказ о деле с горцами, где был ранен Трубецкой... Его голос дрожал, он был готов прослезиться. Потом ему стало стыдно, и он, думая уничтожить первое впечатление, пустился толковать, почему он был растроган, сваливая все на нервы, расстроенные летним жаром. В этом разговоре он был виден весь.
Ю. Ф. Самарин — И. С. Гагарину.
3 августа 1841 г.
(Здесь и далее цит. по: Новое слово. 1894. № 2. С. 58—59)
Я уже знал и любил тогда Лермонтова по собранию его стихотворений, вышедших в 1840 году, но в этот вечер он произвел на меня столь невыгодное впечатление, что у меня пропала всякая охота ближе сойтись с ним. Весь разговор, с самого его прихода, звенел у меня в ушах, как будто кто-нибудь скреб по стеклу.
Фр. Боденштадт 2. С. 320
Вечером, часов в девять, я занимался один в своей комнате. Совершенно неожиданно входит Лермонтов. Он принес мне свои стихи для «Москвитянина» — «Спор». Не знаю почему, мне особенно было приятно видеть Лермонтова в этот раз. Я разговорился с ним. Прежде того какая-то робость связывала мне язык в его присутствии.
Ю. Ф. Самарин — И. С. Гагарину.
3 августа 1841 г.
Садовский говорил мне, что раз за кулисы Малого театра пришел офицер и спросил, где уборная Щепкина. П. М. указал ему ход и узнал после, что это был Лермонтов. Садовский его больше никогда не видел.
А. А. Стахович.Клочки воспоминаний. М., 1904. С. 112
С Лермонтовым Михаил Семенович (Щепкин) сблизился во время недолгого пребывания его в Москве перед смертью.
А. И. Урусов.Кончина Щепкина //
Библиотека для чтения. 1863. № 7. С. 77
Я никогда не мог, может быть, ко вреду моему, сделать первый шаг к сближению с задорным человеком, какое бы он ни занимал место в обществе, никогда не мог простить шалости знаменитых и талантливых людей только во имя их знаменитости и таланта. Я часто убеждался, что можно быть основательным ученым, сносным музыкантом, поэтом или писателем и в то же время невыносимым человеком в обществе. У меня правило основывать мнение о людях на первом впечатлении, но в отношении Лермонтова мое первое неприятное впечатление вскоре совершенно изгладилось приятным.
Не далее как на следующий вечер я встретил его в гостиной г-жи Мамоновой, где он предстал передо мной в самом привлекательном свете, так как он вполне умел быть любезным.
Фр. Боденштадт 2. С. 320—321
Простившись с Владикавказом, я (...) приехал жить в Москву (...), тратя время на обеды, поездки к цыганам и загородные гуляния и почти ежедневные посещения Английского клуба, где играл в лото по 50 руб. асс. ставку и почти постоянно выигрывал. Грустно вспоминать об этом времени, тем более что меня постоянно преследовала скука и бессознательная тоска. Товарищами этого беспутного прожигания жизни и мотовства были молодые люди лучшего общества и так же скучавшие, как я. Между ними назову: князя А. Б(арятинского), барона Д. Р(озена), М(онго-Столыпина) и некоторых других. И вот в их-то компании, я не помню, где-то в 1840 году встретил М. Ю. Лермонтова, возвращавшегося с Кавказа или вновь туда переведенного, — не помню. Мы друг другу не сказали ни слова, но устремленного на меня взора Михаила Юрьевича я до сих пор забыть не могу: так и виделись в этом взоре впоследствии читанные мною слова:
Печально я гляжу на наше поколенье, —
Грядущее его иль пусто, иль темно...
...Не скрою, что глубокий, проникающий в душу и презрительный взгляд Лермонтова, брошенный им на меня при последней нашей встрече, имел не малое влияние на переворот в моей жизни, заставивший меня идти совершенно другой дорогой, с горькими воспоминаниями о прошедшем.
В. В. Боборыкин.С. 80—81
Я видел руссомана Лермонтова в последний его проезд через Москву. «Ах, если б мне позволено было оставить службу, — сказал он мне, — с каким удовольствием поселился бы я здесь навсегда». «Не надолго, мой любезнейший», — отвечал я ему.
Ф. Ф. Вигель.
Цит. по: Щеголев П. Е.Книга о Лермонтове. Вып. 2. С. 70
Он говорил мне о своем будущем, о своих литературных проектах, и между прочим бросил несколько слов о своем близком конце, к которым я отнесся, как к обычной шутке. Я был последним, кто пожал ему руку в Москве.
Ю. Ф. Самарин — И. С. Гагарину.
3 августа 1841 г.
Лермонтов провел пять дней в Москве, он поспешно уехал на Кавказ, торопясь принять участие в штурме, который ему обещан. Он продолжает писать стихи со свойственным ему бурным вдохновением.
Е. А. Свербеева — А. И. Тургеневу.
10 мая 1841 г. //
Литературное наследство. М.: Изд-во АН СССР, 1948. Т. 45—46. С. 700
В то время был в продаже лишь небольшой томик его стихотворений, а другими стихотворениями, ходившими по рукам в списках, снабдил меня Павел Олсуфьев. Этот небольшой томик, изданный очень скромно, был вскоре раскуплен, и прошло продолжительное время, как появилось новое издание.
Фр. Боденштадт 2. С. 321
Пятигорск. «Водяное» общество
Областной Ставрополь был менее населен и далеко хуже обстроен настоящего губернского. Каменные двух- или трехэтажные дома, даже на большой улице, были на счету. Мощеных или шоссированных улиц не было. Тротуары были до того узки и неровны, что нужно было быть ловким ходоком и эквилибристом, чтобы в ночное время, а в особенности после дождя, не попасть в глубокую канаву, наполненную разными нечистотами, или не помять себе бока после падения.
В областном Ставрополе не было существующего ныне длинного бульвара, обсаженного высокими тополями, акациями и липами, в то время только верхняя часть бульвара до фонтана была засажена небольшими деревцами. Бабина же роща, нынешний красивый городской сад, была не местом приятного препровождения времени, а скорее притоном беглых и мошенников... Огромное пространство между домом командующего войсками и госпиталем, на котором теперь возвышаются красивые каменные казенные и частные здания, в то время было пусто, и на нем осенью и зимою не раз случалось слышать вой волков и даже встречаться с ними, или по часам блуждать по этой огромной площади в туман и метель.
М. Я. Ольшевский.С. 356—357
Я... познакомился с Лермонтовым и в продолжение всего пребывания в Ставрополе всего чаще виделся с ним и Пушкиным (Львом). Они бывали у меня, но с первого раза своими резкими манерами, не всегда приличными остротами и в особенности своею страстью к вину не понравились жене моей.
А. И. Дельвиг.Мои воспоминания. М., 1913. Т. 1. С. 297
Первую ночь по приезде из Петербурга они ночевали в гостинице Найтаки.
В. И. Чиляев.
Цит. по: Мартьянов П. К.Дела и люди века. СПб., 1893. Т. 2. С. 43
...Более всех извлекал для себя пользы от... посещения Ставрополя военною молодежью грек Найтаки, содержатель гостиницы, хотя не единственной, но бесспорно самой лучшей в городе.
Музыка, пение, говор, стукотня бильярдных шаров, хлопанье пробок из шампанских бутылок, чоканье бокалами и крики «ура!» внутри гостиницы, езда биржевых дрожек и других экипажей снаружи почти не умолкали ни днем ни ночью. Подчас случались и скандальчики вроде того, что понтеры набросятся на шулера-банкомета и спровадят его подобру-поздорову за двери, или, в минуты вакхического увлечения, перебьют посуду и зеркала и переломают мебель. А это и на руку содержателю гостиницы, потому что он рассчитается с виновными не только по-русски втридорога, но и по-гречески вдесятерицу.
М. Я. Ольшевский.С. 357
Решено было, что с поэтом поедет на Кавказ Монго-Столыпин. Ему поручалось друзьями и родными оберегать поэта от опасных выходок.
П. А. Висковатов. С. 333
Зашел я и в бильярдную. По стенам ее тянулись кожаные диваны, на которых восседали штаб- и обер-офицеры, тоже большею частью раненые. Два офицера в сюртуках без эполет, одного и того же полка играли на бильярде. Один из них, по ту сторону бильярда, с левой моей руки, первый обратил на меня свое внимание. Он был среднего роста, с некрасивым, но невольно поражавшим каждого симпатичными чертами широким лицом, широкоплечий, с широкими скулами, вообще с широкою костью всего остова, немного сутуловат — словом, то, что называется «сбитой человек». Такие люди бывают одарены более или менее почтенною физической силой. В партнере его, на которого я обратил затем свое внимание, узнал я бывшего своего товарища Нагорничевского, поступившего в Тенгинский полк, стоявший на Кавказе. Мы сейчас узнали друг друга. Он передал кий другому офицеру и вышел со мною в другую комнату.
— Знаешь ли, с кем я играл? — спросил он меня.
— Нет! Где ж мне знать — я впервые здесь.
— С Лермонтовым, он был из лейб-гусар за разные проказы переведен по высочайшему повелению в наш полк и едет теперь по окончании отпуска из С.-Петербурга к нам за Лабу.
П. И. Магденко.Воспоминания о Лермонтове //
Русская старина. 1879. Март. С. 525
Я все надеюсь, милая бабушка, что мне все-таки выйдет прощенье и я смогу выйти в отставку.
Лермонтов — Е. А. Арсеньевой.
Май 1841 г.
Лермонтов в последнем письме к Мартынову писал сюда, что он кидал вверх гривенник, загадывал, куда ему ехать. Он упал решетом. Сие означало в Пятигорск, и от того там погиб.
А. А. Кикин — М. А. Бабиной.
2 августа 1841 г.
(Здесь и далее цит. по: Лермонтов М. Ю.Полн. собр. соч /
Под ред. Д. И. Абрамовича. СПб., 1913. Т. 5)
На другое утро Лермонтов, входя в комнату, в которой я со Столыпиным сидели уже за самоваром, обратясь к последнему, сказал: «Послушай, Столыпин, а ведь теперь в Пятигорске хорошо, там Верзилины (он назвал еще несколько имен), поедем в Пятигорск». Столыпин отвечал, что это невозможно. «Почему? — быстро спросил Лермонтов, — там комендант старый Ильяшенков, и являться к нему ничего, ничего нам не мешает. Решайся, Столыпин, едем в Пятигорск». С этими словами Лермонтов вышел из комнаты. На дворе лил проливной дождь. Надо сказать, что Пятигорск стоял от Георгиевского на расстоянии сорока верст, по-тогдашнему — один перегон. Из Георгиевска мне приходилось ехать в одну сторону, им — в другую.
Столыпин сидел задумавшись... Дверь отворилась, быстро вошел Лермонтов, сел к столу и, оборотясь к Столыпину, произнес повелительным тоном: «Столыпин, едем в Пятигорск! — С этими словами вынул из кармана кошелек с деньгами, взял из него монету и сказал: — Вот, послушай, бросаю полтинник, если упадет кверху орлом — едем в отряд, если решеткой — едем в Пятигорск. Согласен?» Столыпин молча кивнул головой. Полтинник был брошен, и к нашим ногам упал решеткою вверх. Лермонтов вскочил и радостно закричал: «В Пятигорск, в Пятигорск! позвать людей, нам уже запрягли!» Люди, два дюжих татарина, узнав, в чем дело, упали перед господами и благодарили их, выражая непритворную радость. «Верно, — думал я, — нелегка пришлась бы им жизнь в отряде».
П. И. Магденко.С. 525—526
В Пятигорск прибыл Михаил Юрьевич вместе со своим двоюродным дядей капитаном Нижегородского драгунского полка Алексеем Аркадьевичем Столыпиным (13-го) мая. На другой день они явились к пятигорскому коменданту, полковнику Ильяшенкову, представили медицинские свидетельства о своих болезнях (№ 360 и 361) и получили от него разрешение остаться в Пятигорске.
О разрешении этом комендант донес начальнику штаба войск Кавказской линии и Черномории, флигель-адъютанту, полковнику Траскину, того же (14-го) мая за № 805 и 806. Штаб, имея в виду, что Пятигорский госпиталь переполнен уже больными офицерами, и находя, что болезни Лермонтова и Столыпина могут быть излечены и другими средствами, предписал пятигорскому коменданту отправить их в свои части или же в Георгиевский госпиталь. На данные им вследствие сего предписания отправиться по назначению Лермонтов и Столыпин донесли от 18 июля: первый за № 132, а второй за № 51, что они имеют от полковника Траскина предписания, разрешающие им лечиться в Пятигорском госпитале, с тем чтобы они донесли об этом своим полковым командирам и отрядному дежурству. И так как они начали уже пользование минеральными водами и приняли Лермонтов двадцать три, а Столыпин двадцать девять серных ванн и с перерывом курса лечения могут подвергнуться совершенному расстройству здоровья, то и просили полковника Ильяшенкова исходатайствовать им разрешение остаться в Пятигорске до окончания курса лечения. При рапортах были приложены дополнительные медицинские свидетельства курсового врача Барклая-де-Толли № 29 и 30 о необходимости им продолжать лечение минеральными водами — и начальство сдалось: на представление о сем коменданта от 23 июня, за № 1118, ответа из штаба не последовало, и Лермонтов со Столыпиным остались на водах.
Дело Пятигорского комендантского управления 1841 года, № 88.
Цит. по: Мартьянов П. К. 3С. 208
Медицинское свидетельство, выданное Лермонтову (15 июня) ординатором Пятигорского военного госпиталя, лекарем Барклай-де-Толли, в том что Тенгинского пехотного полка поручик М. Ю. сын Л(ермонто)в одержим золотухою и цинготным худосочием, сопровождаемым припухлостью и болью десен, также изъязвлением языка и ломотою ног, — почему ему необходимо продолжать пользование минеральными водами в течение целого лета 1841 г.
Д. В. Ракович.С. 33—34
Он [Столыпин] приходился ему родственником, собственно двоюродным дядей, но вследствие равенства лет их называли двоюродными братьями.
П. А. Висковатов. С. 188
Особенно дружен был Лермонтов с двоюродным братом своим Алексеем, они были вместе в школе и в гусарах, а также два раза (как помнится) на Кавказе: в 1837 году, когда первый был переведен туда за стихи на смерть Пушкина, последний же ездил туда охотником (призываемым добровольно. — Е. Г.) из гвардии, а затем в 1840—1841 годах, когда первый вторично был выслан туда за дуэль с Барантом, а последний, вследствие той же дуэли, по внушению покойного государя поступил из отставки (в которую недавно вышел) на службу в Нижегородский драгунский полк, стоявший на Кавказе.
Н. М. Лонгинов 1. С. 381—382
У него [Столыпина] была неприятность по поводу одной дамы, которую он защитил от назойливости некоторых лиц (под этими «лицами», как начинают догадываться некоторые исследователи, был сам царь. — Е. Г.). Рассказывали, что ему удалось дать ей возможность незаметно скрыться за границу... В этом деле Лермонтов, как близкий друг Монго, принимал самое деятельное участие. Смелый и находчивый, он главным образом руководил делом. Всю эту скандальную историю желали замять и придать ей как можно меньше гласности.
П. А. Висковатов. С. 289
Лермонтову и Столыпину-Монго удалось спасти одну даму от назойливости некоего высокопоставленного лица. Последнее заподозрило в проделке Барятинского, потому что и он ухаживал за этой дамой. И личный неуспех и негодование на него высокого лица побудили Барятинского возненавидеть как Столыпина, так и Лермонтова.
Е. А. Бобров.Из истории русской литературы XVII и XIX столетий //
Известия Отделения русского языка и словесности
императорской Академии наук. СПб., 1909. Т 14. Кн. I. С. 90
Он [Столыпин] был одинаково хорош и в лихом гусарском ментике, и под барашковым кивером нижегородского драгуна, и, наконец, в одеянии современного льва, которым он был вполне, но в самом лучшем значении этого слова. Изумительная по красоте внешняя оболочка была достойна его души и сердца. Назвать «Монго-Столыпина» значит для нас, людей того времени, то же, что выразить понятие о воплощенной чести, образце благородства, безграничной доброте, великодушии и беззаветной готовности на услугу словом и делом. Его не избаловали блистательнейшие из светских успехов, и он умер уже не молодым, но тем же добрым, всеми любимым «Монго», и никто из львов не возненавидел его, несмотря на опасность его соперничества. Вымолвить о нем худое слово не могло бы прийти никому в голову и принято было бы за нечто чудовищное.
Н. М. Лонгинов 1. С. 382
Почему Столыпина назвали «Монго», неизвестно. Кажется, что название это, навсегда оставшееся за ним, было дано ему Лермонтовым, описавшим одну из гусарских шалостей.
П. А. Висковатов.С. 189
Монго — повеса и корнет
Актрис коварных обожатель,
Был молод сердцем и душой,
Беспечно ласкам женским верил
И на аршин предлинный свой
Людскую честь и совесть мерил.
Породы английской он был —
Флегматик с бурыми усами;
Собак и портер он любил,
Не занимался он чинами,
Ходил немытый целый день,
Носил фуражку набекрень,
Имел он гадкую посадку —
Неловко гнулся наперед,
И не тянул ноги он в пятку
Как должен каждый патриот.
Но если, милый, вы езжали
Смотреть российский наш балет,
То, верно, в креслах замечали
Его внимательный лорнет.
Лермонтов.
(Характеристика А. А. Столыпина в поэме «Монго»)
Событие, подавшее повод к поэме-шутке, заключалось в следующем: героиня — Ек. Ег. Пименова, «краса и честь балетной сцены», приглянулась Столыпину, которого «внимательный лорнет» легко можно было заметить во время представлений в одном из первых рядов кресел Большого театра. Поразившая его молодая танцовщица любви его сначала
Дней девять сряду отвечала,
В десятый день он был забыт,
С толпою смешан волокит.
Пименова была дочь кузнеца и воспитывалась в театральной школе. Красота ее увлекла богатого казанского помещика и откупщика, Моисеева, и девушка не устояла перед золотым Молохом. Счастливый победитель поселил свою нимфу на лето в одной из модных тогда дач по петергофской дороге, недалеко от славившегося тогда в то время Красного кабачка, где окружил ее всевозможною роскошью. Ей-то за холодность думал отомстить Монго. Вместе с Маёшкой задумал он совершить ночной набег на жилище балерины. Верхами выехали они из Красного Села с закатом солнца, с тем чтобы поспеть обратно к 7 часам утра на полковые учения.
П. А. Висковатов.С. 190
Не знаем, понимал ли «Монго» вполне значение своего родственника как поэта, но он питал интерес к его литературным занятиям, что ясно видно из того, что он перевел на французский язык «Героя нашего времени».
П. А. Висковатов. С. 189
На одной из пирушек Лермонтов охарактеризовал Пятигорск в следующем экспромте:
Очарователен Кавказский наш Монако!
Танцоров, игроков, бретеров в нем толпы;
В нем лихорадят нас вино, игра и драка,
И жгут днем женщины, а по ночам — клопы.
П. К. Мартьянов 3. Т. 2. С. 93
Между пяти гор — Бештау, Машука, Змеиной, Лысой и Железной — лежит небольшой, красивенький городок Пятигорск.
Н. Ф. Туровский.Дневник поездки по России в 1841 году //
Русская старина. 1913. Кн. I. С. 155
Пятигорск расположен при минеральных серных и кисло-соленых горячих источниках на небольшой равнине, покатой к реке Подкумку, с северо-востока защищенной громадною массою горы Машука, к которой примыкают здания минеральных ванн. С северо-запада горизонт ограничивается остроконечными вершинами пятигория, отчего и самый город получил название Пятигорска. Основание русского поселения при водах относится к 1780 г., но распространение населенности собственно при самих источниках началось не ранее 1820 г. В 1830 г. поселение это возведено на степень уездного города, и стало носить название Пятигорска.
Кавказский календарь на 1850 г., отд. III. Тифлис, 1849. С. 21
Змеиная — одна из гор на степи в окрестностях Пятигорска, подошвою своею соединяется с Железною горою. Змеиная гора скалиста, имеет крупные скаты и издали походит на группу змей. Железная гора (по-татарски: Жлантау, по-черкесски Блеошга) состоит из известнякового и глинистого сланца и покрыта густым лесом, в котором собственно и находятся минеральные источники. Лысая гора: к с.-в. от Пятигорска, на правом берегу верховьев р. Подкумка, состоит из известняка.
Географически-статистический словарь.
Составитель П. Семенов. СПб., 1865. Т. 2. С. 224—225
Город построен на берегу Подкумка, на покатости Машука, имеет одну главную улицу с бульваром, который ведет в гору, на коей рассажена виноградная аллея близ Елизаветинского источника, где устроена крытая галерея. В различных местах горы, в недальнем расстоянии, бьют серные ключи различной температуры, от 21° до 37° теплоты... При тихой погоде летом, при тумане зимою, по всему городу распространяется сильный серный запах.
А. Е. Розен.Записки декабриста .СПб., 1907. С. 247
При захождении солнца я приехал в Пятигорск. За несколько верст от городка вы чувствуете, что приближаетесь к водам, потому что воздух пропитан серой.
Н. И. Лорер.С. 254
Каменных домов в городе почти не было, улиц и половины, что застроены впоследствии, — также. Лестницы, ведущей на Елизаветинскую галерею, тогда и в помине еще не было, а бульвар заканчивался полукругом, ходу с которого никуда не было. Но зато была беседка, где влюбленные засиживались до рассвета. За Елисаветинской галереей находилась общая ванна, то есть бассейн, выложенный камнем, в котором купались без разбору лет, общественного положения и пола (Эмилия Шан-Гирей возражает, что ей о существовании подобной ванны ничего не известно. Но мало ли что ей было неизвестно! ).На Подкумке располагалась слободка, замечательная тем, что там что ни баба — то капитанша. Баба — мужик мужиком, а чуть что: «Я — капитанша!» Так эта слободка и называлась «слободкой капитанш», но жить там никто из общества не жил, потому, во-первых, что капитанши были дамы амбициозные, а во-вторых, в ту сторону на ночь спускались все серные источники, и дышать там было трудно. В павильоне на Машуке имелась «эолова арфа», ни при каком, впрочем, ветре не издававшая ни малейшего звука (она же говорит, что звуки «эоловой арфы», напротив, далеко разносились в воздухе, а когда она была настроена, то и довольно гармоничные. Нужно думать, что первый ведет речь исключительно о лете 1841 года, а вторая, как давняя жительница Пятигорска, — вообще за время существования арфы), а на бульваре, около ванн, стоял грот (грот Дианы) с боковыми удобными выходами, где весь лермонтовский кружок частенько пировал и где Лермонтов устроил и свой последний праздник перед смертью.
Н. П. Раевский.
Цит. по: Мартьянов П. К. 1. Т. 2. С. 32
Пятигорск в 1841 году... был маленький, но довольно чистенький и красивый городок. Расположенный в котловине гор, при реке Подкумке, он имел десятка два прихотливо прорезанных в различных направлениях улиц, с двумя-тремя сотнями обывательских, деревянных, большей частью одноэтажных домиков, между которыми там и сям выдвигались и гордо смотрели солидные каменные казенные постройки, как-то: ванны, галереи, гостиницы и др. В центре города, почти у самых минеральных источников, ютился небольшой, но уже хорошо разросшийся и дававший тень бульвар, на котором по вечерам играла музыка. Городок с мая до сентября переполнялся приезжавшей на воду публикой, у источников, в казино и на бульваре появлялась масса больных обоего пола и всех рангов, лет и состояний. Жизнь пробуждалась, и обыденную городскую скуку и сплетни сменяли веселье, шум и суета.
В. И. Чиляев.
Цит. по: Мартьянов П. К. 1. Т. 2. С. 39—40
Поздно вечером, то есть часов в одиннадцать, я пошел гулять по липовой аллее бульвара. Город спал, только в некоторых окнах мелькали огни. С трех сторон чернели гребни утесов, отрасли Машука, на вершине которого лежало зловещее облачко, месяц подымался на востоке, вдали серебряной бахромой сверкали снеговые горы. Оклики часовых перемежались с шумом горячих ключей, спущенных на ночь. Порою звучный топот коня раздавался на улице, сопровождаемый скрипом ногайской арбы и заунывным татарским припевом. Я сел на скамью и задумался.
Лермонтов.Герой нашего времени. Журнал Печорина
В то время съезды на кавказские воды были многочисленны, со всех концов России собираются больные к источникам, в надежде, и большею частью справедливой, исцелиться. Тут же толпятся и здоровые, приехавшие развлечься и поиграть в картишки. С восходом солнца толпы стоят у целительных источников со своими стаканами. Дамы с грациозным движением опускают на беленьком шнурочке свой стакан в колодезь, казак с нагайкой через плечо, обыкновенною его принадлежностью, бросает свой стакан в теплую вонючую воду и потом, залпом выпив какую-нибудь десятую порцию, морщится и не может удержаться, чтоб громко не сказать: «Черт возьми, какая гадость!» Легкобольные не строго исполняют предписания своих докторов держать диету, и я слышал, как один из таких звал своего товарища на обед, хвастаясь ему, что получил из колонии двух славных поросят и велел зажарить к обеду.
Н. И. Лорер.Записки // Русский архив. 1874. Кн. 2. Стб. 457
После обеда почти все посетители в одно время собираются для питья воды к кислородному колодцу. Место этого сборища составляет площадка, образующаяся, так сказать, на первой ступени горы Машука. Вся огромная масса горы защищает площадку от севера, а каменная скала, отрог той же горы, — от юга. Растущие по обеим сторонам кусты шиповника, дубки и выдавшиеся из скал огромные седые камни, делают это место и диким и довольно приятным. Люди, которые сходятся к кислородно-серному колодцу, составляют картину пеструю, живую, разнообразную. Там вы увидите и франта, одетого по последней моде, и красавицу в щегольском наряде, и черкеса в лохматой шапке, и казака, и грузинку, и грека, и армянина, и калмыка с косою и огромным блюдом на голове... Глядя на все это невольно скажешь:
Какая смесь одежд и лиц,
Племен, наречий, состояний!..
Заметки неизвестного // Московский телеграф.
1830. № 10. Июнь. С. 188—189
Спустясь в середину города, я пошел бульваром, где встретил несколько печальных групп, медленно поднимающихся в гору; то были большею частью семейства степных помещиков, об этом можно было тотчас догадаться по истертым, старомодным сюртукам мужей и по изысканным нарядам жен и дочерей, видно, у них вся водяная молодежь была уже на перечете, потому что они на меня посмотрели с нежным любопытством: петербургский покрой сюртука ввел их в заблуждение, но, скоро узнав армейские эполеты, они с негодованием отвернулись.
Лермонтов.Герой нашего времени. Журнал Печорина
Армяне господствуют в Пятигорске: вся внутренняя торговля в их руках: армянин и в лавках, и в гостинице, и в мастерских. Но главное их занятие — серебряные изделия с чернью, как-то: обделка седел, палок, трубок, колец, наперстков и пр., все это чрезвычайно дорого и вовсе не изящно, но раскупается с большой жадностью, каждый посетитель как бы обязан вывезти что-нибудь на память с надписью: «Кавказ, такого-то года».
Н. Ф. Туровский.С. 155
Подымаясь по узкой тропинке к Елисаветинскому источнику, я обогнал толпу мужчин, штатских и военных, которые, как я узнал после, составляют особенный класс людей между чающими движения воды. Они пьют — однако не воду, гуляют мало, волочатся только мимоходом, они играют и жалуются на скуку. Они франты: опуская свой оплетенный стакан в колодезь кислосерной воды, они принимают академические позы: штатские носят светло-голубые галстуки, военные выпускают из-за воротника брыжжи. Они исповедывают глубокое презрение к провинциальным домам и вздыхают о столичных аристократических гостиных, куда их не пускают.
Лермонтов.Герой нашего времени. Журнал Печорина
Несносная жизнь в Пятигорске. Отдавши долг удивления колоссальной природе, остается только скучать однообразием, один воздух удушливый, серный отвратит каждого. Вот утренняя картина: в пять часов мы видим — по разным направлениям в экипажах, верхом, пешком тянутся к источникам. Эти часы самые тяжелые, каждый обязан проглотить по несколько больших стаканов гадкой теплой воды до десяти и более: такова непременная метода здешних медиков. Около полудня все расходятся: кто в ванны, кто домой, где каждого ждет стакан маренкового кофе и булка, обед должен следовать скоро и состоять из тарелки каши на воде и двух яиц всмятку со шпинатом. В пять часов вечера опять все по своим местам — у колодцев со стаканами в руках. С семи до десяти часов чопорно прохаживаются по бульвару под звуки музыки полковой, тем должен заключаться день для больных. Но не всегда тем кончается, и как часто многие напролет просиживают ночи за картами и прямо от столов как тени побредут к водам, и потом они же бессовестно толкуют о бесполезности здешнего лечения… Жизненные припасы дешевы до крайности; их поставляют колонисты и мирные черкесы из соседних аулов.
Н. Ф. Туровский.С. 155—156
Необходимо заметить, что «благородные» спектакли, живые картины, литературные вечера и концерты тогда еще не пользовались правами гражданства в «водяном» обществе, поэтому все свободное время (а его было немало) молодежь употребляла на пикники, прогулки и «плясы», плясы без конца, где только возможно: у «хозяек ли вод» или на импровизированных балах и вечерах в гостинице Найтаки и других благодатных уголках. Но порой (и даже весьма нередко) ухаживание за дамами сменялось искательством благосклонности более доступных и ветреных особ — дам червонных, бубновых и «пиковых». Молодежь перекочевывала к Найтаки и там, в задних номерах, а когда зало было свободно, то и в самом зале, которое завсегдатаями иначе не называлось, как «казино», на зеленых столах, за грудами золота, серебра и ассигнаций, «резались», сколько хотели.
П. К. Мартьянов 3. Кн. 2. С. 39—40
По праздникам бывают собрания в зале гостиницы и тутошние очень веселятся.
Н. Ф. Туровский.С. 156
Жилось в Пятигорске весело и привольно. Нравы были просты, как в Аркадии. Играет музыка на бульваре, затащат ее в гостиницу Найтаки, барышень запросят прямо с бульвара без нарядов — и бал устроился по вдохновению. Когда же начальство затевало настоящий бал, гостиница превращалась в Благородное собрание, и танцевали парадно.
П. К. Мартьянов 3. Кн. 2. С. 94
Зала ресторации превратилась в залу Благородного собрания. В девять часов все съехались.
Лермонтов.Герой нашего времени. Журнал Печорина
Есть несколько лавок хороших персидских с коврами и азиатскими материями.
Н. Ф. Туровский.С. 156
И слыл Пятигорск тогда за город картежный, вроде кавказского Монако, как его Лермонтов прозвал.
Н. П. Раевский.Рассказ о дуэли Лермонтова
(в пересказе В. П. Желиховской) // Нива. 1885. № 7. С. 166
Кстати: завтра бал по подписке в зале ресторации, и я буду танцевать с княжной мазурку.
Лермонтов.Герой нашего времени. Журнал Печорина
В июле месяце 1841 года Лермонтов, вместе со своим двоюродным братом А. А. Столыпиным и тяжело раненным М. П. Глебовым возвратились из экспедиции, описанной в стихотворении «Валерик», для отдыха и лечения в Пятигорске. Я с ним встретился, и мы поселились вместе в одном доме, кроме Глебова, который нанял квартиру особо. Позже подъехал к нам князь Трубецкой, которому я уступил половину моей квартиры.
А. И. Васильчиков 1. Стб. 210
Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подошвы Машука: во время грозы облака будут спускаться до моей кровли. Нынче в пять часов утра, когда я открыл окно, моя комната наполнилась запахом цветов, растущих в скромном палисаднике. Ветки цветущих черешен смотрят мне в окна, и ветер иногда усыпает мой письменный стол их белыми лепестками. Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый Бештау синеет, как «последняя туча рассеянной бури»; на север поднимается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона; на восток смотреть веселее: внизу передо мною пестреет чистенький, новенький городок, шумят целебные ключи, шумит разноязычная толпа, — а там, дальше, амфитеатром громоздятся горы все синее и туманнее, а на краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльбрусом... Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка, солнце ярко, небо синё — чего бы, кажется, больше? зачем тут страсти, желания, сожаления?.. Однако пора. Пойду к Елисаветинскому источнику: там, говорят, утром собирается все водяное общество.
Лермонтов.Герой нашего времени. Журнал Печорина
Военные экспедиции на Кавказе кончались в июне.
А. Е. Розен.С. 247
Скоро понаедут к нам целые легионы «гвардионцев»... человек 60 прискачут, наверно, пронесутся по дорогам лихие курьерские тройки с бубенцами и колокольцами, «со звонами малиновыми» и с «пустозвонами прекрасными», шестьдесят наград отнимутся у наших многотерпцев-строевиков для украшения этих «украсителей» модных салонов! Чудеса, право! Посылают их, видите ли, с тою полезною целью, чтобы ознакомить «будущих крупных деятелей» со всеми особенностями кавказской войны, ну, и расползутся эти «украсители» по штабам да в ординарцы к генералам. Какая же в них польза, и с чем они ознакомятся? А послушали бы вы, что станут они рассказывать в Петербурге про наши дела не только барыням и барышням, а и важным чиновным сердцам, — просто потеха. Оттого, вероятно, в России государственные деятели менее знают о Кавказе, чем каждый привратник в Париже — об Алжире.
М. А. Ливенцов.Воспоминания о службе на Кавказе
в начале 1840-х годов // Русское обозрение. 1894. № 8. С. 344
Здешняя ресторация служит очень приятным местом общего сборища. В ней можно хорошо и недорого пообедать, а охотники до виста или бостона всегда найдут там себе партию. Комнаты ресторации убраны хорошо, зала ее обширна и очень удобна для танцев, которые в ней иногда и бывают. Словом: больные, выдержавшие карантин на горячих водах... начинают оживать и опять знакомиться понемногу с удовольствиями света. Однако ж на бале, который здесь был при мне, как-то все еще плохо клеилось, и в танцы пускались очень немногие. Зато игорные столы все были заняты. Видно, что господа выздоравливающие не совсем еще освободились от лени, которую нагоняют теплые ванны и серные пары, или, может быть, иные из них вздумали позаботиться также и о поправлении здоровья кошельков своих, которое от долгого пребывания на Кавказе весьма легко может расстроиться.
Заметки неизвестного // Московский телеграф.
1830. № 10. Июнь. С. 189—190
Вчера приехал фокусник Апфельбаум. На дверях ресторации появилась длинная афишка, извещающая почтеннейшую публику о том, что вышепоименованный фокусник, акробат, химик и оптик будет иметь честь дать великолепное представление сегодняшнего числа в восемь часов вечера, в зале Благородного собрания (иначе — в ресторации), билеты по два рубля с полтиной.
Лермонтов.Герой нашего времени. Журнал Печорина
С уходом «бонжуров» уменьшились у нас картеж и пьянство, прежде денежки этих господчиков ходили в обращении, а затем настало безденежье, жизнь в обрез, на маркитанскую книжку. А и право же лучше так: играют в банчишко или преферанс по маленькой, зато шулеришек не разводится. Покучиваем мы уже не из хлопушек шампанских и портерных, а кизлярка, чихирь да очищенное отдуваются, а то и спирт разведенный хлебаем: дешево и сердито! По-прежнему-то бывало: подавай им Клико да Эль-кок, портер, ликеры, цимлянским и пивом брезгали, чихирем ноги мыли, — вот как важно!
М. А. Ливенцов.С. 344—345
На крутой горе, где построен павильон, называемый Эоловой Арфой, торчали любопытные любители видов и наводили телескоп на Эльборус...
Лермонтов.Герой нашего времени. Журнал Печорина
Молодой Мартынов Николай (сын покойного Соломона Михайловича Мартынова, известного только потому, что он разбогател от московских винных откупов), служивший прежде в кавалергардском полку, перешедший оттуда в какой-то казацкий линейный полк, а потом оставивший совершенно службу, поехал на Кавказ лечиться. Там съехался он с Лермонтовым, с которым служил прежде.
А. Я. Булгаков.С. 711
Я прибыл в город Пятигорск в конце апреля месяца для пользования водами. По приезде моем в Пятигорск я остановился в здешней ресторации и тщательно занялся лечением.
Н. С. Мартынов 2. С. 587
Промокшие до костей, приехали мы в Пятигорск и вместе остановились на бульваре в гостинице, которую содержал армянин Найтаки. Минут через двадцать в мой номер явились Столыпин и Лермонтов, уже переодетыми, в белом как снег белье и халатах. Лермонтов был в шелковом темно-зеленом с узорами халате, опоясанный толстым снурком с золотыми желудями на концах. Потирая руки от удовольствия, Лермонтов сказал Столыпину: «Ведь и Мартышка, Мартышка здесь. Я сказал Найтаки, чтобы послали за ним».
П. И. Магденко.С. 530
Прибыв на Кавказ, в ожидании экспедиции, Лермонтов поехал на воды в Пятигорск. Там он встретился с одним из своих приятелей, который с давних пор бывал жертвой его шуток и мистификаций. Он принялся за старое, и в течение нескольких недель Мартынов был мишенью всех безумных выдумок поэта.
Е. П. Ростопчина — А. Дюма
По большей части он [Мартынов] носил белую черкеску и черный бархатный или шелковый бешмет или наоборот: черную черкеску и белый бешмет. В последнем случае это бывало в дождливую погоду — он надевал черную папаху вместо белой, в которой являлся на гулянье. Рукава черкески обыкновенно засучивал, что придавало всей его фигуре смелый и вызывающий вид. Он был фатоват и, сознавая свою красоту, высокий рост и прекрасное сложение, любил щеголять перед нежным полом и производить эффект своим появлением. Охотно напускал он также на себя мрачный вид, щеголяя «модным байронизмом». Неудивительно, что Лермонтов, не выносивший фальши и заносчивости, при всем дружеском расположении к Мартынову, нещадно преследовал его своими насмешками.
П. А. Висковатов. С. 425
Вообще тогда на Кавказе мало знали военную форму и нисколько ею не стеснялись, от младшего до старшего. О киверах и шляпах помину не было, ходили в шапках или папахах, а вместо форменной шпаги или сабли носили черкесскую шашку на ременной портупее через плечо. Глазу моему, привыкшему на севере к стройной формальности, странно было видеть такое разнообразие и даже иногда фантастичность военных костюмов.
Г. И. Филипсон.С. 375
Мартынов служил в кавалергардах, перешел на Кавказ в линейный казачий полк и только что оставил службу. Он был очень хорош собой и с блестящим светским образованием. Нося по удобству и привычке черкесский костюм, он устраивал вкусы горцев и, само собой разумеется, тем самым навлекал на себя насмешки товарищей, между которыми Лермонтов по складу ума своего был неумолимее всех.
Н. И. Лорер. Стб. 457
Недалекий, но, в сущности, очень добродушный и безобидный человек, Мартынов любил пооригинальниать, порисоваться, обратить на себя внимание.
Д. И. Абрамович. Т. 5. С. СХV
Видно было, что этот человек [Мартынов] с силой и энергическим, замечательно твердым характером. Образован он был весьма хорошо, манеры вполне изящные. Это был джентльмен в полном смысле слова.
А. Пирожков.С. 474
Уверение г. Пирожкова, что Мартынов был человеком с сильным энергическим характером, едва ли верно: Мартынов, наоборот, был довольно бесхарактерный и всегда находился под чьим-либо посторонним влиянием.
И. А. Арсеньев. С. 354
Этот Мартынов служил прежде в кавалергардах, по просьбе переведен в Кавказский корпус капитаном, в феврале месяце отставлен с чином майора, и жил в Пятигорске, обрил голову, оделся совершенно по-черкесски и тем пленял или думал пленять здешнюю публику.
П. Т. Полеводин.Письмо от 24 июля 1841 г. //
(Здесь и далее цит. по: Литературное наследство.
М.: Изд-во АН СССР, 1952. Т. 58. С. 489—492)
Из числа молодежи тамошнего водяного общества находился некто Мартынов, отставной артиллерист, редкий стрелок. Едва появился он в том краю, как своими странными манерами, неуместными выходками и, как видно, даже ограниченностью ума навлек какое-то особое чувство на душу поэта, который сначала начал тайно, а потом уж и явно над ним насмехаться, давал ему разные эпитеты, как, например, «Montagnard au grand paignard» (горец с большим кинжалом), и это было не без причины, Мартынов всегда носил на себе бурку и имел пистолет.
А. П. Смольянинов.Дневник //
Литературное наследство. М.: Изд-во АН СССР, 1948. Т. 45—46. С. 722
В сущности добродушный человек, он, при огромном самолюбии, особенно когда оно было уязвлено, мог доходить до величайшего озлобления. Уязвить же самолюбие его было не очень трудно. Он приехал на Кавказ, будучи офицером Кавалергардского полка, и был уверен, что всех удивит своею храбростью, что сделает блестящую карьеру. Он только и думал о блестящих наградах. На пути к Кавказу, в Ставрополе, у генерал-адьютанта Граббе, за обеденным столом, много и долго с уверенностью говорил Мартынов о блестящей будущности, которая его ожидает, так что Павел Христофорович должен был охладить пылкого офицера и пояснить ему, что на Кавказе храбростью не удивишь, а потому и награды не так легко даются. Да и говорить с пренебрежением о кавказских воинах не годится.
П. А. Висковатов. С. 351
К нам на квартиру (в 1839—41 гг.) почти каждый день приходил Н. С. Мартынов. Это был очень красивый молодой гвардейский офицер, блондин, со вздернутым немного носом и высокого роста. Он был всегда очень любезен, весел, порядочно пел под фортепиано романсы и полон надежд на свою будущность: он все мечтал о чинах и орденах и думал не иначе, как дослужиться на Кавказе до генеральского чина. После он уехал в Гребенской казачий полк, куда он был прикомандирован, и в 1841 году я увидел его в Пятигорске. Но в каком положении! Вместо генеральского чина он был уже в отставке майором, не имел никакого ордена и из веселого и светского изящного молодого человека сделался каким-то дикарем, отрастил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, в нахлобученной белой папахе, мрачный и молчаливый.
Я. И. Костенецкий. С. 114
Каждый из приезжающих аристократов создавал себе по нескольку азиатских туалетов. И действительно, чудны были костюмы многих из них, в особенности для верховой езды.
М. Я. Ольшевский.С. 353
Лучшая, приятная для меня прогулка была за восемнадцать верст в Железноводск, само название говорит, что там железные ключи; их много, но самый сильный и употребительный № 8, который вместе с другими бьет в диком лесу; между ними идет длинная, прорубленная аллея. Здесь-то в знойный день — истинное наслаждение: чистый ароматический воздух и ни луча солнечного. Есть несколько источников и на открытом месте, где выстроены казенные домики и вольные для приезжающих. Виды здешние не отдалены и граничат взор соседними горами; но зато сколько жизни и свежести в природе. Как нежна, усладительна для глаз эта густая зелень, которою, как бархатом, покрыты горы.
Н. Ф. Туровский.С. 156—157
По дороге от Пятигорска к Железноводску красиво разбросалась и существует давно уже колония шотландцев, от чего называется Шотландкою; чистые, на немецкий манер, домики имеют садики и огороды, и вся постройка тонет в зелени садов. Зажиточные колонисты, часто отдают свои домики под пикники, устраиваемые наезжающими сюда семействами из Пятигорска. Подобных розцентифолий, какие я рвал в Шотландке, мне не случалось видеть нигде... Жители живут в довольстве и покое, но лет десять тому назад подвергались набегам горцев.
Н. И. Лорер.Стб. 457
На половине пути лежит немецкая колония, называемая Шотландкой; она крестообразно пересечена двумя улицами; на самой середине, под навесом, стоит пушка и боевой ящик, так что если бы вздумалось заглянуть сюда черкесам, как то и было, то одной пушкой по всем направлениям можно их засыпать картечью. В колонии вы найдете дешевый и вкусный обед.
Н. Ф. Туровский.С. 157
В конце июля большая часть посетителей (Пятигорска) перебралась в Кисловодск, там чудная местность, воздух живительный. Кисловодское ущелье представляет одну из прелестнейших картин, возвышенности тенистые, ручей с шумом падает с плиты на плиту, соединяется с другими ручьями и втекает в Подкумок, прорезывающий широкую долину; на берегу ручья на холме — ресторация и несколько красивых домиков. Свежесть трав так необыкновенна от влаги и от тени! Далее в стороне от ущелья тянется в одну линию слобода, где всякая конурка, всякий чердак заняты посетителями. Но главная приманка в Кисловодске — славный источник Нарзан, по-черкесски Богатырская вода. Ключ кипит в полном смысле слова, выбивает белую пену, клубится, поднимает воду на полсажени глубиною. Вода эта живит, подкрепляет, возбуждает аппетит, пьют ее по шестнадцати стаканов в день, не ощущая никакого отягощения в желудке: охотники пили ее с кахетинским или с донским вином. Кто пил нарзан несколько недель сряду, тому трудно расстаться с ним.
А. Е. Розен.С. 255
(О Кисловодске). То, что называлось городом, состояло из нескольких улиц, с турлучными (плетневые, обмазанные глиной. — Е. Г.) маленькими домиками, принадлежавшими офицерам и солдатам гарнизона; там были две роты и штаб-квартира линейного батальона. На бастионах маленькой крепостцы было несколько орудий, из которых едва ли когда-нибудь стреляли. Возможность открытого нападения на Кисловодск едва ли кому-нибудь приходила в голову...
Г. И. Филипсон.С. 173
Для военной молодежи, особенно из зажиточных дворянских семейств, «минеральные воды» служили местом разгула. Как велико было там потребление не только «кахетинского», т. е. местного кавказского, но и других иностранных вин, видно из «Щота», поданного товарищу Лермонтова Н. С. Вяземскому в 1838 г. кисловодским «купцом Найтаки»: 27 июля князю было отпущено 4 бутылки «ренвейну», 1 — «виндерграфу», 2 — «шампанскова» и два фунта восковых свечей, всего на 68 руб., 28 числа — 5 бутылок «виндерграфу» и 1 — «ренвейну», на 23 рубля; 29 числа — 1 фунт «шыколаду» за 4 р.; 30-го — 1 бутылка «виндерграфу» — 3 рубля; 1 августа — 5 фунтов восковых свечей, 3 ящика «пахитос», 1 бутылка шампанского «креман» и 1 бутылка рому, всего на 75 р. 50 к.; 4-го отпущено 3 бутылки того же шампанского за 54 р., 2 фунта восковых свечей за 5 р. и т. д. Усиленное потребление восковых свечей выдает, что попойки у Вяземского (за 8 дней на вино, лакомства и свечи истрачено 232 р. 50 к.) сопровождались картежной игрой по ночам.
С. Дурылин.«Герой нашего времени» Лермонтова.
М.: Учпедгиз, 1940. С. 236—237
В альбоме кн. Н. С. Вяземского, товарища Лермонтова и по школе гвардейских подпрапорщиков, и по службе на Кавказе, сохранился лист: «Подписка на бал, даваемый 13 числа августа 1838 г. в субботу в Кисловодске». В подписной складчине на бал участвуют Лев С. Пушкин, брат поэта, кн. А. А. Суворов, кн. Голицын (вероятно Вл. С., знакомец Лермонтова), кн. Гагарин и другие представители офицерской аристократии. Тот же Вяземский, организатор подписки, сохранил отчет в израсходованной на бал сумме. Освещение стоило — 207 руб. 75 коп.: «За 500 плошек — 110 (рублей). За освещение залы и столовой — 93 р. 75 к.; 10 фунтов свеч сальных — 4 руб.» Бал затянулся: «прибавлено на окны — 15 фу(нтов) свечей — 37 руб. 50 к.; переменены люстры и на окны — 30 фу(нтов) — 75 р.; на фонари выдано 4 фу(нта) — 10 р.» Далее идут крупные расходы: «70 персон ужин — 700 рублей; угощение чаем, мороженым и фруктами — 190» и более скромные «прислуги 15 человек — 84; за залу — 56». На балу было выпито вина 61 бутылка (шампанское разных сортов, рейнвейн, сотерн, мадера, малага, мозельвейн и т. д.) на 442 рубля. Прибавив к этим расходам небольшие: «садовнику дано — 21, за дрожки в Пятигорск — 6 р.» и какой-то «особо поданный счет» в 89 р. 30 к., получаем общую сумму расходов — 1919 р. 05 коп. серебром. Вот в какую крупную, особенно для кавказского захолустья, сумму, равную годовому оброку с нескольких деревень, обходился подписной бал на водах, превращавший убогую «ресторацию» в пышное «благородное собрание».
С. Дурылин.С. 227—229
Но не одни танцы развлекали пятигорское «водяное общество» в сезон 1841 года, любимейшим его времяпрепровождением была картежная игра, не прекращавшаяся с утра до ночи и с ночи до утра. На воды приезжали не только больные, но и здоровые люди, которым некуда было девать времени и денег, — люди, любившие пожить и считавшие тот день потерянным, когда они не участвовали в игре. К числу последних принадлежали два русских князя, ревельский барон, несколько богатых уральских заводчиков и наезжавший в Пятигорск неоднократно известный игрок своего времени, полковник английской службы сэр Генри Мильс.
П. К. Мартьянов 1. Т. 2. С. 94
Часто устраивались у нас кавалькады... Обыкновенно уезжали мы в Шотландку, немецкую колонию в 7 верстах от Пятигорска, по дороге в Железноводск. Там нас с распростертыми объятиями встречала немка Анна Ивановна, у которой было нечто вроде ресторана и которой мильх и бутерброды, наравне с двумя миленькими прислужницами Милле и Гретхен, составляли погибель для l’armée russe (русской армии. — Фр.).
Н. П. Раевский.
Цит. по: Мартьянов П. К. 1Т. 2. С. 45
Образ жизни Лермонтова в Пятигорске, по рассказу В. И. Чиляева, был самый обыкновенный и простой. Ничто не напоминало в нем поэта, а скорее помещика-офицера с солидною для Кавказа обстановкой.
П. К. Мартьянов 1. Т. 2. С. 94
В мае месяце я по случаю болезни отправился в Пятигорск для пользования минеральными водами. Вскоре приехал туда и Лермонтов, возвратившийся туда уже из Петербурга. В Пятигорске знакомство мое с Лермонтовым ограничилось только несколькими словами при встречах. Сойтиться ближе мы не могли.
Во-первых, он был вовсе не симпатичная личность, и скорее отталкивающая, нежели привлекающая, а главное, в то время, даже и на Кавказе, был особенный, известный род изящных людей, людей светских, считавших себя выше других по своим аристократическим манерам и светскому образованию, постоянно говорящих по-французски, развязных в обществе, ловких и смелых с женщинами и высокомерно презирающих весь остальной люд, которые с высоты своего величия гордо смотрели на нашего брата армейского офицера и сходились с ним разве что только в экспедициях, где мы, в свою очередь, с презрением на них смотрели и издевались над их аристократизмом. К этой категории принадлежала большая часть гвардейских офицеров, ежегодно тогда посылаемых на Кавказ, и к этой же категории принадлежал и Лермонтов, который сверх того, и по характеру своему не любил дружиться с людьми: он всегда был едок и высокомерен, и едва ли он имел хоть одного друга в жизни.
Я. И. Костенецкий.С. 112
…Утром, часов в девять, явились в комендантское управление. Полковник Ильяшенков, человек старого закала, недалекий и боязливый до трусости, находился уже в кабинете. При докладе плац-адъютанта о том, что в Пятигорск приехал Лермонтов со Столыпиным, он схватился за голову обеими руками и, вскочив с кресла, живо проговорил:
— Ну, вот опять этот сорвиголова к нам пожаловал! Зачем это?
— Приехал на воды, — ответил плац-адъютант.
— Шалить и бедокурить! — вспылил старик, — а мы отвечай потом!.. Да у нас и мест нет в госпитале, нельзя ли их спровадить в Егорьевск?.. а?.. Я уже не знаю, право, что нам с ними делать?
— Будем смотреть построже, — проговорил почтительно докладчик, — а не принять нельзя, у них есть разрешение начальника штаба и медицинские свидетельства о необходимости лечения водами.
— Ну, позовите их, — махнул рукой комендант, и Столыпин с Лермонтовым были введены в кабинет.
— А, здравствуйте, господа, — приветствовал их нахмуренный представитель власти, сделав шаг вперед, — зачем и надолго ли пожаловали?
— Болезнь загнала, господин полковник, — начал было речь Лермонтов, но Ильяшенков, желая выказать строгость, перебил его словом «позвольте!» — и, обратившись к Столыпину, сказал:
— Вы — старший, отвечайте.
Столыпин объяснил причину прибытия и подал медицинское свидетельство и рапорт о дозволении лечиться в Пятигорске. Его примеру последовал и Лермонтов.
Комендант, прочитав рапорты, передал их плац-адъютанту с приказанием представить их в штаб, а молодым людям, пожав руки, сказал:
— Хотя у меня в госпитале и нет мест, ну, да что с вами делать, оставайтесь! Только с уговором, господа, не шалить и не бедокурить! В противном случае вышлю в полки, так и знайте!
— Больным не до шалостей, господин полковник, — отвечал с поклоном Столыпин.
— Бедокурить не будем, а повеселиться немножко позвольте, господин полковник, — поклонился, в свою очередь, почтительно Лермонтов. — Иначе ведь мы можем умереть от скуки, и вам же придется хоронить нас.
— Тьфу, тьфу! — отплюнулся Ильяшенков. — Что это вы говорите! Хоронить людей я терпеть не могу. Вот если бы вы, который-нибудь, женились здесь, тогда бы я с удовольствием пошел к вам на свадьбу.
— Жениться!.. Тьфу, тьфу! — воскликнул с притворным ужасом Лермонтов, пародируя коменданта. — Что это вы говорите, господин полковник, да я лучше умру!
— Ну вот, ну вот! Я так и знал, — замахал руками Ильяшенков, — вы неисправимы, сами на себя беду накликаете. Ну, да идите с Богом и устраивайтесь!.. а там что Бог даст, то и будет.
И он откланялся. Аудиенция закончилась.
В. И. Чиляев.
Цит. по: Мартьянов П. К. 1Т. 2. С. 44—45
Отправляясь в отряд... заболел я по дороге лихорадкой и, быв освидетельствован в гор. Пятигорске докторами, получил от пятигорского коменданта г. полковника Ильяшенкова позволение остаться здесь впредь до излечения.
Лермонтов.Рапорт от 13 июня 1841 г.
Цит. по: Щеголев П. Е.С. 231
...Усматривая, что болезнь их может быть излечена и другими средствами, я покорно прошу ваше высокоблагородие немедленно, с получением сего, отправить их обоих по назначению, или же в Георгиевский военный госпиталь, по уважению, что Пятигорский госпиталь и без того уже наполнен больными офицерами, которым действительно необходимо употребление минеральных вод.
Нач. штаба полковник Траскин —
пятигорскому коменданту Ильяшенкову //
Исторический вестник. 1880. Т. 3. С. 881
Александр Семенович (Траскин) был лет 32-х. Его рост, более чем средний, был незаметен при его чрезвычайной толщине. Он был то, что французы называют жизнелюб: любил хороший стол, удобства жизни, а особливо женщин.
Г. И. Филипсон.С. 374
Кроме природной гордости флигель-адъютант Александр Семенович Траскин кичился родством, хотя и отдаленным, с одним из владык мира сего. Леность его происходила от непомерной толстоты, которая для него была особенно тяжела во время лета, когда нетерпеливость его в докладах доходила до отвращения. Любя вообще хорошо пожить, а в особенности поесть (но только не со своими подчиненными), на что собственные средства были недостаточны, несмотря на это, он умел проживать более, нежели получал.
М. Я. Ольшевский.С. 347
...Так как я начал уже пользование минеральными водами и принял 23 серных ванны, — то, прервав курс, подвергаюсь совершенному расстройству здоровья, и не только не излечусь от своей болезни, но могу получить новые, для удостоверения в чем имею честь приложить свидетельство меня пользующего медика.
Лермонтов.Рапорт от 13 июня 1841 г.
Цит. по: Щеголев П. Е.С. 231
В таких делах нам много доктор Ребров помогал. Бывало, подластишься к нему, он даст свидетельство о болезни, отправит в госпиталь на два дня, а после и домой, за неимением места в госпитале. К таким уловкам и Михаил Юрьевич не раз прибегал.
Н. П. Раевский. С. 166
В канцелярии зашел разговор о квартире. Чиляев предложил флигель в своем доме, добавив, что квартира в старом доме занята уже князем А. И. Васильчиковым.
— Поедем, посмотрим, — сказал Лермонтов.
— Пожалуй, — отвечал Столыпин, — только не сейчас, нужно заехать в гостиницу переодеться; скоро полдень, что за приятность в жару разъезжать по городу в парадной форме.
Часа в два-три дня они приехали к Чиляеву. Осмотрев снаружи стоявший на дворе домик и обойдя комнаты, Лермонтов остановился на балконе, выходившем в садик, граничащий с садом Верзилиных, и погрузился в раздумье. Между тем Столыпин обошел еще раз комнаты, сделал несколько замечаний насчет поправок и, осведомившись о цене квартиры, вышел также на балкон и спросил Михаила Юрьевича:
— Ну, что, Лермонтов, хорошо?
— Ничего, — отвечал поэт небрежно, как будто недовольный нарушением его заветных дум, — здесь будет удобно... дай задаток!
Столыпин вынул бумажник и заплатил все деньги за квартиру. Вечером в тот же день они переехали.
В. И. Чиляев.
Цит. по: Мартьянов П. К. 1Т. 2. С. 43
На дворе дома, нами занимаемого, во флигеле, поселился Тиран, по фасу к Машуку подле нас жил Лермонтов со Столыпиным, а за ними Глебов с Мартыновым.
А. И. Арнольди.С. 471
Квартира у него со Столыпиным была общая, стол держали они... дома и жили дружно. Заведовал хозяйством, людьми и лошадьми Столыпин. В домике, который они занимали, комнаты, выходящие окнами во двор, назывались столыпинской половиной, а выходящие в сад — лермонтовской. Михаил Юрьевич работал большею частью в кабинете, на том самом письменном столе, который стоял тут и в 1870 году. Работал он при открытом окне, под которым стояло черешневое дерево, сплошь осыпанное в тот год черешнями, так что, работая, он машинально протягивал руку, срывал черешни и лакомился ими. Спал Лермонтов на кровати, стоявшей до 1870 года в кабинете, и на ней был положен, когда привезли тело его с места поединка. Кровать эта освящена кровью поэта, так же как и обеденный стол, на котором он лежал после анатомирования до положения во гроб.
П. К. Мартьянов 1. Т. 2. С. 34
С галереи нашей открывался великолепный вид: весь Пятигорск лежал как бы у ног наших, и взором можно было окинуть огромное пространство, по которому десятками рукавов бежал Подкумок. По улице, которая спускалась от нашего дома перпендикулярно к бульвару, напротив нас поместилось семейство Орловой, жены казачьего генерала, с ее сестрами Идой и Поликсеной и м-ме Рихтер (все товарки сестры моей по Екатерининскому институту), а ниже нас виднелась крыша дома Верзилиных, глава которого, также казачий генерал, состоял на службе в Варшаве, а семейство его, как старожилы Пятигорска, имело свою оседлость в этом захолустье, которое оживлялось только летом при наплыве страждущего человечества.
А. И. Арнольди.С. 471—472
Домик, где жил Лермонтов, цел и доныне. Но, перейдя в руки лиц, не имеющих понятия о его значении для интеллигентного русского общества, находится, как сообщали корреспонденты в 1891 году, в запущении. Я его осматривал в 1870 году, когда В. И. Чиляев был еще жив. Он сам водил меня по комнатам и дал нужные объяснения о меблировке и том положении, в котором находился домик в сезон 1841 года.
Вот описание его, сделанное мною тогда же, в присутствии домовладельца, им проверенное и одобренное (для большей наглядности прилагается план внутреннего расположения домика).
Наружность домика самая непривлекательная. Одноэтажный, турлучный, низенький, он походит на те постройки, которые возводят отставные солдаты в слободках при уездных городах. Главный фасад его выходит во двор и имеет три окна, но все три различной меры и вида. Самое крайнее с левой стороны фасада окно, вроде итальянского, имеет обыкновенную раму о восьми стеклах и по бокам полурамы, каждая с четырьмя стеклами, и две наружные рамы-ставни. Второе окно имеет одну раму о восьми стеклах и одну ставню. Наконец, третье — также в одну раму о восьми стеклах окно, но по размеру меньше второго на четверть аршина и снабжено двумя ставеньками. Сбоку домика с правой стороны пристроены деревянные сени с небольшим о двух ступенях крылечком. Стены снаружи обмазаны глиной и выбелены известкой. Крыша тростниковая с одной трубой.
В сенях ничего, кроме деревянной скамейки, не имеется. Из сеней налево дверь в прихожую. Домик разделяется капитальными стенами вдоль и поперек и образует четыре комнаты, из которых две комнаты левой долевой (западной) половины домика обращены окнами на двор, а другие две правой (восточной) половины — в сад. Первая комната левой половины, в которую ведет дверь из сеней, разгорожена вдоль и поперек перегородками и образует, как широковещательно определил В. И. Чиляев, прихожую, приемную и буфет.
Прихожая — небольшая полутемная комнатка с дверями: прямо — в приемную, направо — в зало. Мебели в прихожей никакой нет. В приемной окно на двор и две двери: одна — прямо в спальню, другая же в противоположной перегородке — в буфет. По левую сторону под окном стол, по стенам несколько стульев, а в углу часть поставленной в центре дома большой голландской печи. Далее спальня Столыпина с большим шестнадцатистекольным окном и дверью в кабинет Лермонтова. В спальне под окном стол с маленьким выдвижным ящичком и два стула, у противоположной, ко входу из приемной, стены кровать и платяной шкаф, направо в углу между дверями часть голландской печи. В кабинете Лермонтова такое же шестнадцатистекольное окно, как и в спальне Столыпина, и дверь в зало. Под окном простой, довольно большой стол с выдвижным ящиком, имеющим маленькое медное колечко, и два стула. У глухой стены, против двери в зало, прикрытая двумя тоненькими дощечками, длинная и узкая о шести ножках кровать (3 1/4 арш. длины и 14 вершков ширины) и трехугольный столик. В углу между дверями печь, по сторонам дверей четыре стула. Зало имеет два восьмистекольных окна — налево в сад и одно прямо к сеням на двор. Слева, при выходе из кабинета, складной обеденный стол. В простенке между окнами — ломберный стол, а над столом — единственное во всей квартире зеркало, под окном по два стула. Направо в углу печь. У стены маленький, покрытый войлочным ковром диванчик и перед ним переддиванный об одной ножке стол.
Общий вид квартиры далеко не представителен. Низкие, приземистые комнаты, стены которых оклеены не обоями, но просто бумагой, окрашенной домашними средствами: в приемной — мелом, в кабинете — светло-серой, в спальне — голубоватой и в зале искрасна-серой розовой клеевой краской. Потолки положены прямо на балки и выбелены мелом, полы окрашены желтой, а двери и окна синеватой масляной краской... Мебель самой простой, чуть не солдатской работы и почти вся, за исключением ясеневого ломберного стола и зеркала красного дерева, окрашена темной, под цвет дерева, масляной краской. Стулья с высокими впереплет спинками и мягкими подушками, обитыми дешевым ситцем.
Все в домике: и его внешний вид, и внутреннее его расположение, и убранство, по удостоверению В. И. Чиляева, было сохранено им до 1870 года в том виде, как оно обреталось во время квартирования Лермонтова в 1841 году. Только в зале вместо окна у дверей в кабинет в то время был выход на балкон, обветшалый и отнятый впоследствии, да спальня Столыпина имела другую окраску, именно бланжевого (телесного. — Фр.) цвета. Перемена же в мебели заключается в том, что вместо дивана под ковром стоял диван, обитый клеенкой.
В наше комфортабельное время, конечно, многим покажется странным, что такие интеллигентные, состоятельные люди, как Столыпин и Лермонтов, могли квартировать в подобном мизерном помещении. Но если Пятигорск и теперь, спустя пятьдесят с лишком лет, не представляет надлежащих удобств для жизни приезжающим на лето туристам и больным, то тем более тогда и это помещение считалось одним из лучших, доказательством чему может служить то обстоятельство, что кн. А. Н. Васильчиков с князем С. В. Трубецким занимали в большом доме Чиляева только три комнаты, а Н. С. Мартынов, М. П. Глебов, Н. П. Раевский и А. К. Зельмиц (последний с семейством), жившие в надворном флигеле Верзилиных, имели первые трое — по одной, а последний — две комнаты. Все они благодарили судьбу, что устроились по возможности довольно еще сносно, а то были случаи, что приезжавшие на воды поздно, то есть в самый разгар сезона, должны были довольствоваться чердачными светелками, чуланами и садовыми беседками.
П. К. Мартьянов 1. Т. 2. С. 32—34
Лев Пушкин приехал в Пятигорск в больших эполетах. Он произведен в майоры, а все тот же! Прибежит на минутку впопыхах, вечно чем-то озабочен, — уж такая натура. Он свел меня с Дмитриевским, нарочно приехавшим из Тифлиса, чтобы с нами, декабристами, познакомиться. Дмитриевский был поэт и в то время был влюблен и пел прекрасными стихами о каких-то прекрасных карих глазах. Лермонтов восхищался этими стихами и говаривал обыкновенно: «После твоих стихов разлюбишь поневоле черные и голубые очи и полюбишь карие глаза».
Н. И. Лорер. Стб. 458
Ревматизм, мною схваченный в 1840 году, разыгрался не на шутку, и я должен был подумать о полном излечении, а так как сестре и мачехе понадобилось лечение минеральными водами, то и было решено всем нам целой семьей ехать туда. В начале мая мы пустились в путь. <...> Встреченные еще в слободке досужими десятскими, мы скоро нашли себе удобную квартиру в доме коменданта Умана, у подошвы Машука, и посвятили целый вечер хлопотам по размещению. Я сбегал на бульвар, на котором играла музыка какого-то пехотного полка, и встретил там много знакомых гвардейцев, приехавших для лечения из России и из экспедиции, как-то: Трубецкого, Тирана, ротмистра гусарского полка, Фитингофа, полковника по кавалерии, Глебова, поручика конной гвардии, Александра Васильчикова, Заливкина, Монго-Столыпина, Дмитриевского, тифлисского поэта, Льва Пушкина и, наконец, Лермонтова, который при возникающей уже славе своей рисовался — и сначала делал вид, будто меня не узнает, но наконец потом сам первый бросился ко мне на грудь и нежно меня обнял и облобызал.
А. И. Арнольди.С. 472
Гвардейские офицеры после экспедиции нахлынули в Пятигорск, и общество еще более оживилось. Молодежь эта здорова, сильна, весела, как подобает молодости, воды не пьет, конечно, и широко пользуется свободой после трудной экспедиции. Они бывают также у источников, но без стаканов: лорнеты и хлыстики их заменяют. Везде в виноградных аллеях можно их встретить, увивающихся и любезничающих с дамами.
У Лермонтова я познакомился со многими из них, и с удовольствием теперь вспоминаю имена их: Алексей Столыпин (Монго), товарищ Лермонтова по школе и полку в гвардии; Глебов, конногвардеец, с подвязанной рукой, тяжело раненный в ключицу; Тиран, лейб-гусар, Александр Васильчиков, чиновник при Гане для ревизии Кавказского края, сын моего бывшего корпусного командира в гвардии; Сергей Трубецкой, Манзей и другие. Вся эта молодежь чрезвычайно любила декабристов вообще, и мы легко сошлись с ними на короткую ногу.
Н. И. Лорер. Стб. 458—459
Последний загадочный год в жизни Лермонтова, весь исполненный деятельности, — сокровище для внимательного ценителя, всегда имеющего наклонность заглядывать в «лабораторию гения», напряженно следить за развитием каждой великой силы в мире искусства.
А. В. Дружинин.С. 638
Бабушка Лермонтова, сокрушающаяся об его отсутствии, вообразила в простоте душевной, что преклонит все сердца в пользу своего внука, если заставит хвалить его всех и повсюду; вообразив это, решилась поднести, в простоте же души, 500 руб. асс. Фад. Бенед. Булгарину. Ну тот, как неподкупный судья, и бросил в «Пчелу» две хвалебные статейки, показав тем, что он не омакнет пера в чернильницу менее, как за 250 руб. асс. Это узнал я у Карамзиных, которые, особенно Софья Николаевна, очень интересуются судьбой Лермонтова.
П. А. Плетнев — Я. К. Гроту.
4 января 1840 г.
Гвардейская молодежь жила разгульно в Пятигорске, а Лермонтов был душою общества и делал сильное впечатление на женский пол.
Н. И. Лорер. Стб. 459
...Большинство видело в Лермонтове не великого поэта, а молодого офицера, о коем судили и рядили так же, как о любом из товарищей, с которыми его встречали. Поэтому винить Мартынова больше других непосредственных участников в деле несчастной дуэли — несправедливо.
П. А. Висковатов.С. 381
Над всеми нами он командир был. Всех окрестил по-своему. Мне, например, ни от него, ни от других, нам близких людей, иной клички, как Слёток, не было. А его никто даже и не подумал называть иначе, как по имени. Он, хотя нас и любил, но вполне близок был с одним только Столыпиным... Все приезжие и постоянные жители Пятигорска получали от Михаила Юрьевича прозвища. И язык же у него был! Как бывало прозовет кого, так кличка и пристанет. Между приезжими барышнями были «бледные красавицы и лягушки в обмороке». А дочка калужской помещицы Быховец, имени которой я не помню именно потому, что людей, окрещенных Лермонтовым, никогда не называли их христианскими именами, получила прозвище «прекрасная брюнетка». Они жили напротив Верзилиных, и с ними мы особенно часто видались.
Н. П. Раевский. С. 166—167
В Пятигорске жило в то время семейство генерала Верзилина, находившегося на службе в Варшаве при князе Паскевиче, состоявшее из матери и трех взрослых дочерей девиц. Это был единственный дом в Пятигорске, в котором, почти ежедневно, собиралась вся изящная молодежь пятигорских посетителей, в числе которых были Лермонтов и Мартынов.
Я. И. Костенецкий.С. 115
Семья Верзилиных состояла из матери, пожилой женщины, и трех дочерей: Эмилии Александровны, известной романическою историею своею с Владимиром Барятинским, — «le mougic» (мужик), как ее называли, бело-розовой куклы Надежды, и третьей, совершенно незаметной. Все они были от разных браков, так как m-me Верзилина была два раза замужем, а сам Верзилин был два раза женат. Я не был знакомым с этим домом, но говорю про него так подробно потому, что в нем разыгралась та драма, которая лишила Россию Лермонтова.
Н. И. Лорер. Стб. 472
В особенности привлекала в этот дом старшая Верзилина, Эмилия, девушка уже немолодая, которая еще во время посещения Пятигорска Пушкиным прославлена была им как звезда Кавказа, девушка очень умная, образованная, светская, до невероятности обворожительная и превосходная музыкантша на фортепиано, — отчего в доме их, кроме фешенебельной молодежи, собирались и музыканты, — но в то время уже очень увядшая и пользовавшаяся незавидной репутацией.
Я. И. Костенецкий.С. 115
Местная знать не отличалась ни числом, ни родовитостью, ни богатством. Она состояла из семейств лиц, выслужившихся или служивших еще на Кавказе, офицеров, чиновников и казаков. Немногие дома из этой знати, преимущественно те, где царили женщины — «хозяйки вод», как их называл Лермонтов, — открывали свои гостеприимные двери для именитых гостей города, золотой столичной молодежи и окуренных порохом ветеранов и светских представителей железных кавказских легионов.
Одним из таких домов в 1841 году считался дом бывшего наказного атамана казачьего войска генерал-майора Петра Семеновича Верзилина. Сам генерал находился в то время на службе в Варшаве, но супруга его, Марья Ивановна, представительная дама польского происхождения, со своими двумя дочерьми: от первого брака с полковником Клингенбергом Эмилией Александровной (вышедшей впоследствии замуж за родственника Лермонтова Акима Павловича Шан-Гирея и известной своими тенденциозными статьями о М. Ю. Лермонтове, появившимися в восьмидесятых годах во многих журналах) и прижитой с Петром Семеновичем Надеждой Петровной и дочерью Петра Семеновича от первого брака Аграфеной Петровной, жила открыто и собирала в своем салоне лучшее приезжее общество. В кружках «водяной молодежи» дом Верзилиных назывался «храмом граций». При встречах между собой юноши обычно обменивались такими фразами: «Где был?» — «У граций». — «Где будешь вечером?» — «Сперва, конечно, зайду к грациям, а потом посмотрим...» — «С кем ты танцуешь мазурку?» — «С младшей грацией». Причиной тому был сам Петр Семенович, который на вопрос: «Сколько у него дочерей?» — отвечал: «У моей жены две дочери, да у меня две, а всего три... только три грации, а не четыре». Правда, верзилинские барышни, в особенности средняя, Эмилия Александровна, находившаяся тогда в расцвете молодости и красоты, по своей привлекательной внешности и светским манерам, могли с честью носить имя граций, но, как все провинциальные барышни, были жеманны и скучны. По крайней мере, они казались такими наиболее строгим и претензательным львам столичных гостиных. После одного из балов Лермонтов на вопрос: «Ну, как веселились вчера?» — отвечал: «Ах, как все грации жеманны — мухи дохнут».
Вторым открытым домом считался дом генеральши Екатерины Ивановны Мерлини... Она была героиней зашиты Кисловодска от черкесского набега в отсутствие ее мужа, коменданта крепости. Ей пришлось распорядиться действиями крепостной артиллерии, и она сумела повести дело так, что горцы рассеялись прежде, чем прибыла казачья помощь. Муж ее, генерал-лейтенант, числился по армии и жил в Пятигорске на покое. Екатерина Ивановна считалась отличной наездницей, ездила на мужском английском седле и в мужском платье, держала хороших верховых лошадей и участвовала в кавалькадах, устраиваемых молодежью (Эмилия Шан-Гирей говорит, что Мерлини в 1841 году в кавалькадах не участвовала, предпочитала ездить одна. Но трудно допустить, чтобы молодая героиня чуждалась кавалеров и скакала по улицам Пятигорска или за городом одна. Возражение это вызвано, вероятно, каким-нибудь личным соображением ).
Далее следует дом Озерских, приманку в котором составляла премиленькая барышня Сашенька. Отец ее заведовал калмыцким улусом, был человек состоятельный и дал дочери хорошее образование. Но у них М. Ю. Лермонтов бывал очень редко, так как там принимали неразборчиво, а поэт не любил, чтобы его смешивали с толпою.
В некоторых воспоминаниях упоминается еще о двух-трех домах, где бывала молодежь; но о домах этих я распространяться не стану, так как они стояли в стороне от роковых событий сезона 1841 года. Упомяну только, в виде исключения, о доме близкой соседки Верзилиных тарумовской помещицы М. А. Прянишниковой, где гостила тогда ее родственница, девица Быховец, прозванная Лермонтовым за бронзовый цвет лица и черные очи «прекрасная смуглянка». Она имела много поклонников из лермонтовского кружка и сделалась известной благодаря случайной встрече с поэтом в колонии Каррас, перед самой его дуэлью.
П. К. Мартьянов 1. Т. 2. С. 35—36
...Однажды пришел к Верзилиным Лермонтов в то время как Эмилия, окруженная толпой молодых наездников, собиралась ехать куда-то за город. Она была опоясана черкесским хорошеньким кушаком, на котором висел маленький, самой изящной работы черкесский кинжальчик. Вынув его из ножен и показывая Лермонтову, она спросила его: «Не правда ли хорошенький кинжальчик?» «Да, очень хорош, — отвечал он, — им особенно ловко колоть детей», — намекая этим язвительным и дерзким ответом на ходившую про нее молву. Это характеризует язвительность и злость Лермонтова, который, как говорится, для красного словца не щадил ни матери ни отца.
Я. И. Костенецкий.С. 117
Поручик Куликовский говорил мне, что он помнит Лермонтова. Встречал он его на бульваре и у источников. «Всякий раз как появлялся поэт в публике, ему предшествовал шепот: «Лермонтов идет», и все сторонились, все умолкало, все прислушивалось к каждому его слову, к каждому звуку его речи.
П. К. Мартьянов 2. С. 602—603
Любили мы его все.
Н. П. Раевский. С. 167
Мартынов никем не был терпим в кругу, который составлялся из молодежи гвардейцев.
П. Т. Полеводин.С. 490
С самого приезда в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни единого случая, где бы он мог сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счет, одним словом, все, чем только можно досадить человеку, не касаясь до его чести.
Н. С. Мартынов 1. С. 691
В душе Лермонтов не был зол, он просто шалил и ради острого слова не щадил ни себя, ни других; но если замечал, что заходит слишком далеко и предмет его нападок оскорбляется, он первый спешил его успокоить и всеми средствами старался изгладить произведенное им дурное впечатление, нарушившее общее мирное настроение.
П. А. Висковатов. С. 354
У нас велся точный отчет о наших parties de plaisir (приключениях). Их выдающиеся эпизоды мы рисовали в «альбоме приключений», в котором можно было найти все: и кавалькады, и пикники, и всех действующих лиц. После этот альбом достался князю Васильчикову или Столыпину; не помню, кому именно.
Н. П. Раевский. С. 167
Так как Лермонтов с легкостью рисовал, то он часто и много делал вкладов в альбом, который составлялся молодежью. В него вписывали или рисовали разные события и случайности из жизни водяного общества, во время прогулок, пикников, танцев; хранился же он у Глебова. В лермонтовских карикатурных набросках Мартынов играл главную роль. Князь Васильчиков помнил, например, сцену, где Мартынов верхом въезжает в Пятигорск. Кругом восхищенные и пораженные его красотою дамы. И въезжающий герой, и многие дамы были замечательно похожи. Под рисунком была надпись: «Кинжал, въезжающий в город Пятигорск».
В альбоме же можно было видеть Мартынова, огромного роста, с громадным кинжалом от пояса до земли, объясняющегося с миниатюрной Надеждой Петровной Верзилиной, на поясе которой рисовался маленький кинжальчик... Комическую подпись князь Васильчиков не помнил. Изображался Мартынов часто на коне... Он ездил плохо, но с претензией, неестественно изгибаясь. Был рисунок, на котором Мартынов, в стычке с горцами, что-то кричит, махая кинжалом, сидя вполуоборот на лошади, поворачивающей вспять. Михаил Юрьевич говорил: «Мартынов положительно храбрец, но только плохой ездок, и лошадь его боится выстрелов. Он в этом не виноват, что она их не выносит и скачет от них». «Помню, — рассказывал Васильчиков, — и себя, изображенного Лермонтовым, длинным и худым посреди бравых кавказцев. Поэт изобразил тоже самого себя маленьким, сутуловатым, как кошка вцепившимся в огромного коня, длинноногого Монго-Столыпина, серьезно сидевшего на лошади, а впереди всех красовавшегося Мартынова, в черкеске, с длинным кинжалом. Все это гарцевало перед открытым окном, вероятно, дома Верзилиных. В окне видны три женские головки». Лермонтов, дававший всем меткие прозвища, называл Мартынова: «дикарь с большим кинжалом». Он довел этот тип до такой простоты, что просто рисовал характерную кривую линию да длинный кинжал, и каждый тотчас узнавал, кого он изображает.
П. А. Висковатов. С. 352—353
Я часто забегал к соседу моему Лермонтову. Однажды, войдя неожиданно к нему в комнату, я застал его лежащим на постели и что-то рассматривающим в сообществе С. Трубецкого и что они хотели, видимо, от меня скрыть. Позднее, заметив, что пришел не вовремя, я хотел было уйти, но так как Лермонтов тогда же сказал: «Ну этот ничего», — то и остался. Шалуны товарищи показали мне тогда целую тетрадь карикатур на Мартынова, которые сообща начертали и раскрасили. Это была целая история в лицах... где красавец, бывший когда-то кавалергард, Мартынов был изображен в самом смешном виде, то въезжающим в Пятигорск, то рассыпающимся пред какою-то красавицей и проч. Эта-то шутка, приправленная часто в обществе злым сарказмом неугомонного Лермонтова, и была, как мне кажется, ядром той развязки, которая окончилась так печально, помимо тех темных причин, о которых намекают многие, знавшие отношения этих лиц до катастрофы...
А. И. Арнольди.С. 472—473
Обыкновенно наброски рассматривались в интимном кружке, и так как тут не щадили сами составители ни себя, ни друзей, то неудобно было сердиться, и Мартынов затаивал свое недовольство. Однако бывали и такие карикатуры, которые не показывались. Это более всего бесило Мартынова. Однажды он вошел к себе, когда Лермонтов с Глебовым с хохотом что-то рассматривали или чертили в альбоме. На требование вошедшего показать, в чем дело, Лермонтов захлопнул альбом, а когда Мартынов, настаивая, хотел его выхватить, то Глебов здоровою рукою отстранил его, а Михаил Юрьевич, вырвав листок и спрятав его в карман, выбежал. Мартынов чуть не поссорился с Глебовым, который тщетно уверял его, что карикатура совсем к нему не относилась.
П. А. Висковатов. С. 353
Действительно, Лермонтов надоедал Мартынову своими насмешками, у него был альбом, где Мартынов изображен был во всех видах и позах.
Э. А. Шан-Гирей (Верзилина).Воспоминания о Лермонтове //
Русский вестник. 1889. Кн. 2. № 6. С. 315
Тут высказалась, говорили они (представители высшей аристократии в Пятигорске. — Е.Г.), вся его [Лермонтова] армейская натура, показалось ослиное ушко из-за накинутой львиной шкуры.
П. А. Висковатов. С. 349
Все подробности его поведения, приведшего к последней дуэли, носят черты фаталистического эксперимента.
В. С. Соловьев.С. 365
Некоторые из влиятельных личностей из приезжающих в Пятигорск представителей общества, желая наказать несносного выскочку и задиру, ожидали случая, когда кто-нибудь, выведенный из терпения, проучит ядовитую гадину.
Как в подобных случаях это было не раз, искали какое-нибудь подставное лицо, которое, само того не подозревая, явилось бы исполнителем задуманной интриги. Так, узнав о выходках и полных юмора проделках Лермонтова над молодым Лисаневичем, одним из поклонников Надежды Петровны Верзилиной, ему через некоторых услужливых лиц было сказано, что терпеть насмешки Михаила Юрьевича не согласуется с честью офицера. Лисаневич указывал на то, что Лермонтов расположен к нему дружественно и в случаях, когда увлекался и заходил в шутках слишком далеко, сам первый извинялся перед ним и старался исправить свою неловкость. К Лисаневичу приставали, уговаривали вызвать Лермонтова на дуэль — проучить. «Что вы, — возражал Лисаневич, — чтобы у меня поднялась рука на такого человека!»
Есть полная возможность полагать, что те же лица, которым не удалось подстрекнуть на недоброе дело Лисаневича, обратились к другому поклоннику Надежды Петровны, Н. С. Мартынову.
П. А. Висковатов. С. 356—357
Я показывал ему, как ушел, что не намерен служить мишенью для его ума, но он делал вид, будто не замечает, как я принимаю его шутки. Недели три тому назад, во время его болезни, я говорил с ним об этом откровенно, просил его перестать, и хотя он не обещал мне ничего, отшучиваясь и предлагая мне, в свою очередь, смеяться над ним, но действительно перестал на несколько дней. Потом он взялся за прежнее…
Н. С. Мартынов 4. С. 691—692
Мартынов показывался всякий раз на водах в каком-то необыкновенном костюме и волочился за одною дамою, и довольно неудачно. Лермонтов сочинил на него какие-то стихи, к ним присовокупил и нарисованный им очень похожий портрет Мартынова в странном его костюме. Все это он поднес Мартынову, первому ему показал сам, но Мартынов не принял это как шутку, а, выйдя из себя, требовал сатисфакции за то, что называл обидою. Тщетны были все усилия Лермонтова, ему сделалось наконец невозможным отклонить настояния своего противника. Назначен день, час дуэли, выбраны секунданты.
А. Я. Булгаков. С. 711
Лермонтов, не терпя глупых выходок Мартынова, всегда весьма умно и резко трунил над Мартыновым, желая, вероятно, тем заметить, что он ведет себя неприлично званию дворянина. Мартынов никогда не умел порядочно отшутиться — сердился, Лермонтов более и более над ним смеялся, но смех его был хотя едок, но всегда деликатен, так что Мартынов никак не мог к нему придраться.
П. Т. Полеводин.С. 490
Лермонтов, к сожалению, имел непреодолимую страсть дразнить и насмехаться, что именно и было причиною его злосчастной дуэли.
А. В. Мещерский.Из моей старины. Воспоминания //
Русский архив. 1900. № 9. С. 87
Я решился положить этому конец.
Н. С. Мартынов 4. С. 692
В июле месяце (1841 г.) молодежь задумала дать бал пятигорской публике, которая более или менее, само собою (разумеется), была между собой знакома. Составилась подписка, и затея приняла громадные размеры. Вся молодежь дружно помогала в устройстве праздника, который 8 июля и был дан на одной из площадок аллеи у огромного грота, великолепно украшенного природой и искусством. Сад грота убрали разноцветными шалями, соединив их в центре в красивый узел и прикрыв круглым зеркалом, стены обтянули персидскими коврами, повесили искусно импровизированные люстры из простых обручей и веревок, обвитых чрезвычайно красиво великолепными живыми цветами и вьющеюся зеленью; снаружи грота, на огромных деревах аллей, прилегающих к площадке, на которой собирались танцевать, развесили, как говорят, более двух тысяч пятисот разноцветных фонарей... Хор военной музыки поместили на площадке, над гротом, и во время антрактов между танцами звуки музыкальных знаменитостей нежили слух очарованных гостей, бальная музыка стояла в аллее. Красное сукно длинной лентой стлалось до палатки, назначенной служить уборною для дам. Она также убрана была шалями и снабжена заботливыми учредителями всем необходимым для самой взыскательной и избалованной красавицы. Там было огромное зеркало в серебряной оправе, щетки, гребни, духи, помада, шпильки, булавки, ленты, тесемки и женщина для прислуги. Уголок этот был так мило отделан, что дамы бегали туда для того только, чтоб налюбоваться им. Роскошный буфет не был также забыт. Природа, как бы согласившись с общим желанием и настроением, выказала себя в самом благоприятном виде. В этот вечер небо было чистого темно-синего цвета и усеяно бесчисленными серебряными звездами. Ни один листок не шевелился на деревьях. К восьми часам приглашенные по билетам собрались, и танцы быстро следовали один за другим. Неприглашенные, не переходя за черту импровизированной танцевальной залы, окружили густыми рядами кружащихся и веселящихся счастливцев.
Лермонтов необыкновенно много танцевал. Да и все общество было как-то особо настроено к веселию. После одного бешеного тура вальса Лермонтов, весь запыхавшийся от усталости, подошел ко мне и спросил:
— Видите ли вы даму Дмитриевского?.. Это его «карие глаза»... Не правда ли, как она хороша?
Я тогда стал пристальнее ее рассматривать и в самом деле нашел ее красавицей...
Н. И. Лорер. Стб. 459—460
В первых числах июля я получил, кажется от С. Трубецкого, приглашение участвовать в подписке на бал, который пятигорская молодежь желала дать городу; не рассчитывая на то, чтобы этот бал мог стоить очень дорого, я с радостью согласился. В квартире Лермонтова делались все необходимые к тому приготовления, и мы намеревались осветить грот, в котором хотели танцевать, для чего наклеили до двух тысяч разных цветных фонарей. Лермонтов придумал громадную люстру из трехъярусно помещенных обручей, обвитых цветами и ползучими растениями, и мы исполнили эту работу на славу.
А. И. Арнольди.С. 473
В начале июля Лермонтов и компания устроили пикник для своих знакомых дам в гроте Дианы, против Николаевских ванн. Грот внутри премило был убран шалями и персидскими шелковыми материями, в виде персидской палатки, пол устлан коврами, а площадку и весь бульвар осветили разноцветными фонарями. Дамскую уборную устроили из зелени и цветов; украшенная дубовыми листьями и цветами люстра освещала грот, придавая окружающему волшебно-фантастический характер. Танцевали по песку, не боясь испортить ботинки, и разошлись по домам лишь с восходом солнца в сопровождении музыки. И странное дело! Никому это не мешало и больные не жаловались на беспокойство.
Э. А. Шан-Гирей (Верзилина).С. 315
Как-то раз, недели за три-четыре до дуэли, мы сговорились, по мысли Лермонтова, устроить пикник в нашем обычном гроте у Сабанеевских ванн. Распорядителем на наших праздниках бывал обыкновенно генерал князь Владимир Сергеевич Голицын, но в этот раз он с чего-то заупрямился и стал говорить, что неприлично женщин хорошего общества угощать постоянно трактирными ужинами, после танцев с кем ни попало на открытом воздухе. Лермонтов возразил ему, что здесь не Петербург, что то, что неприлично в столице, совершенно на своем месте на водах с разношерстным обществом. На это князь предложил устроить настоящий бал в казенном Ботаническом саду. Лермонтов заметил, что не всем это удобно, что казенный сад далеко за городом и что затруднительно будет препроводить наших дам, усталых после танцев, позднею ночью обратно в город. Ведь биржевых-то дрожек в городе было три-четыре, а свои экипажи у кого были? Так не на повозках же тащиться.
— Так здешних дикарей учить надо! — сказал князь.
Лермонтов ничего ему не возразил, но этот отзыв князя Голицына о людях, которых он уважал и в среде которых жил, засел у него в памяти, и, возвратившись домой, он сказал нам:
— Господа! На что нам непременно главенство князя на наших пикниках? Не хочет он быть у нас, — и не надо. Мы и без него сумеем справиться.
Не скажи Михаил Юрьевич этих слов, никому бы из нас и в голову не пришло перечить Голицыну; а тут словно нас бес дернул.
Н. П. Раевский. С. 167—168
Восьмого или десятого июля бал состоялся, хотя не без недоразумений с некоторыми подписчиками, благодаря тому, что дозволялось привести на бал не всех, кого кто желает, а требовалось, чтобы участвующие на балу были более или менее из общих знакомых и нашего круга. Сколько мне помнится, разлад пошел из-за того, что князю Голицыну не дозволили пригласить на бал двух сестер какого-то приезжего военного доктора сомнительной репутации. Голицын в негодовании оставил наш круг и не участвовал в общей затее. Я упоминаю об этом обстоятельстве, потому что Голицын ровно через неделю после нашего бала давал такой же на свои средства в казенном саду, где для этого случая была выстроена им даже галерея. В этот-то день, то есть 15 июля, и случилась дуэль Лермонтова, и бал Голицына не удался, так как его не посетили как все близкие товарищи покойного поэта, так и представительницы лучшего дамского общества, его знакомых...
А. И. Арнольди.С. 473
Мы принялись за дело с таким рвением, что праздник вышел — прелесть. Площадку перед гротом занесли досками для танцев, грот убрали зеленью, коврами, фонариками, а гостей звали, по обыкновению, с бульвара. Лермонтов был очень весел, не уходил в себя и от души шутил и смеялся, несмотря на присутствие armée russe. Нечего и говорить, что князя Голицына не только не пригласили на наш пикник, но даже и не дали ему об нем знать. Но ведь немыслимо же было, чтоб он не узнал о нашей проделке в таком маленьком городишке. Узнал князь и крепко разгневался — то он у нас голова был, а то вдруг и гостем не позван. Да и не хорошо это было, почтенный он был, заслуженный человек.
Н. П. Раевский. С. 168
За что поссорилась молодежь с кн. Голицыным, не знаю, только его не было на этом пикнике, в отместку за это, он не пригласил нас на бал, который затеял в казенном саду 15 июля, в день своих именин. Зала готовилась из ковров, зеркал и деревьев под открытым небом; весь сад должен был быть иллюминирован и в заключение фейерверк.
Э. А. Шан-Гирей (Верзилина).С. 316
Как же я весело провела время. Этот день молодые люди делали нам пикник в гроте, который был весь убран шалями; колонны обвиты цветами, и люстры все из цветов; танцевали мы на площадке около грота; лавочки были обиты прелестными коврами; освещено было чудесно; вечер очаровательный, небо было так чисто; деревья от освещения необыкновенно хороши были, аллея также освещена, и в конце аллеи была уборная прехорошенькая; два хора музыки. Конфет, фрукт, мороженого беспрестанно подавали; танцевали до упаду; молодежь была так любезна, занимала своих гостей; ужинали; после ужина опять танцевали; даже Лермонтов, который не любил танцевать, и тот был так весел; оттуда мы шли пешком. Все молодые люди нас провожали с фонарями; один из них начал немного шалить. Лермонтов как cousine, предложил сейчас мне руку; мы пошли скорей, и он до дому меня проводил.
Е. Г. Быховец.Письмо от 5 августа 1841 г. //
Русская старина. 1892. Т. 73. С. 766
Наш бал сошел великолепно, все веселились от чистого сердца, и Лермонтов много ухаживал за Идой Мусиной-Пушкиной.
А. И. Арнольди.С. 473
Бал продолжался до поздней ночи или, лучше сказать, до самого утра. Семейство Арнольди удалилось раньше, а вскоре и все стали расходиться. Я говорю «расходиться», а не «разъезжаться», потому что экипажей в Пятигорске нет, да и участницы бала жили все недалеко, по бульвару. С вершины грота я видел, как усталые группы спускались на бульвар и белыми пятнами пестрили отблеск едва заметной утренней зари.
Н. И. Лорер. Стб. 459—460
Этот пикник последний был; ровно через неделю мой добрый друг убит, а давно ли он мне этого изверга, его убийцу, рекомендовал как друга, товарища!
Е. Г. Быховец.С. 767
В 1841 году, в первой половине июля, после военной экспедиции я прибыл из крепости Грозный для излечения раны в Пятигорск, и здесь была моя последняя встреча с Лермонтовым. Припоминаю, что шел я как-то в гору по улице совсем еще тогда глухой, которая вела к Железноводску, а он в то время спускался по противоположной стороне с толстой суковатой палкой, сюртук на нем был уже не с белым, а с красным воротником. Лицо его показалось мне чрезвычайно мрачным; быть может он предчувствовал тогда свой близкий жребий. Злой рок уже сторожил свою жертву.
А. Чарыков.С. 815
В Черкеевской экспедиции нижегородцы рассчитывали видеться с двумя своими старыми однополчанами, с Руфином Дороховым и М. Ю. Лермонтовым, которых роковая судьба опять привела на Кавказ, помимо их воли. Оба они принадлежали к войскам чеченского отряда, и обоих не было в экспедиции. Дорохов лечился от ран, полученных в минувшем году, а Лермонтов, ездивший в отпуск, остался на возвратном пути в Пятигорске. Но хотя нижегородцам не пришлось их увидеть, они слышали о них рассказы и не могли не интересоваться судьбою их, как старых товарищей. Имя Лермонтова достигло уже колоссальной славы, а о Дорохове говорили во всем Кавказе как о человеке исключительном и по своей фатальной судьбе и по тем подвигам, которые два раза высвобождали его из-под серой шинели.
В. А. Потто.С. 125
Покойный П. А. Гвоздев, тоже его товарищ по юнкерской школе, бывший в то время на кавказских водах, рассказал мне о последних днях Лермонтова.
Восьмого июля он встретился с ним довольно поздно на пятигорском бульваре. Ночь была тихая и теплая. Они пошли ходить. Лермонтов был в странном расположении духа: то грустен, то вдруг становился он желчным и с сарказмом отзывался о жизни и обо всем его окружавшем. Между прочим, он в разговоре сказал: «Чувствую — мне очень мало осталось жить». Через неделю после того он дрался на дуэли, близ пятигорского кладбища, у подошвы горы Машук.
А. М. Меринский 3. С. 656
Не возвращен ли он? Вы засмеялись бы, если б узнали, от чего я особенно спрашиваю про его возвращение. Назад тому месяц с небольшим я две ночи сряду видел его во сне — в первый раз в жизни. В первый раз он отдал мне свой шлафрок какого-то огненного цвета, и я в нем целую ночь расхаживал по незнакомым огромным покоям; в другой раз я что-то болтал ему про свои любовные шашни, и он с грустной улыбкой и бледный как смерть качал головой. Проснувшись, я был уверен, что он возвращен. И я был уверен, что он проехал уже мимо нас, потому что я живу на большой дороге от юга.
В. И. Красов — А. А. Краевскому.
Июль 1841 г.
Надо полагать, что Бенкендорфу не нравились и литературные замыслы поэта, особенно желание основать журнал. Он вообще не желал иметь в столице «беспокойного» молодого человека, становившегося любимцем публики. Это неприязненное отношение к поэту еще более выясняется из предписания от 30 июня 1841 года, посланного вдогонку за Лермонтовым на Кавказ и подписанного дежурным генералом гр. Клейнмихелем. В предписании говорилось, чтобы поручика Лермонтова н и п о д к а к и м в и д о м не удалять из фронта полка, то есть не прикомандировывать ни к каким отрядам, назначаемым в экспедицию против горцев. Таким образом, поэт и не подозревал, что ему отрезывается путь к выслуге, а он именно надеялся «выслужить себе на Кавказе отставку». О предписании этом Лермонтов, вероятно, так и не узнал, потому что, покуда оно пошло по инстанциям и прибыло на место назначения, то есть к кавказскому начальству Михаила Юрьевича, его уже не было в живых.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги