Лес Рук и Зубов

XXX

На платформах сложно уединиться, поэтому я просто иду по веревочным мостам куда глаза глядят — прочь от Трэвиса и всех остальных. Потом я сажусь и свешиваю ноги. Ссадины и царапины, оставленные Нечестивыми, уже начали чесаться и заживать. Мне хочется плакать, но слезы не идут. Мне хочется кричать, но не закатывать же сцену. Поэтому я просто сижу, смотрю на Лес и думаю о признании Трэвиса: он бы никогда за мной не пришел.

Он позволил бы мне выйти за Гарри.

Я достаю из-за пазухи тоненькую книжицу с вложенной в нее фотографией Нью-Йорка. В ярком свете дня краски кажутся более блеклыми, чем тогда, на чердаке, но мне плевать. Я вожу пальцами по исполинским зданиям, гадая, сколько нужно людей, чтобы их заполнить, и что случилось со всеми этими людьми. Сколько историй утрачено навсегда…

Затем я откладываю фотографию и принимаюсь изучать книгу. Первый раз вижу такой крошечный томик: в нашей деревне, кроме Писания и фолиантов с генеалогическими исследованиями, книг не было. Я осторожно открываю книгу в красную кожаной обложке и провожу указательным пальцем по изящным буквам на первой странице, которые складываются в незнакомые мне слова: «Сонеты Шекспира». Бумага когда-то была плотной, но от времени пожелтела и стала хрупкой: края рассыпаются от моих прикосновений.

Не в силах удержаться, я начинаю листать книгу, страница за страницей, текст расположен странным и явно не случайным образом. В самом верху каждой странички буква. Я столбенею, и несколько секунд книжку вместо меня листает ветер. Кое-как проглотив ком в горле, я возвращаюсь к началу тома и там, над самым первым текстом, вижу букву «I». А на второй странице уже две буквы «II».

Я вся дрожу, когда у меня в голове начинает складываться мозаика. Это не буквы, а цифры! Я вспоминаю надпись, оставленную Габриэль на оконном стекле, и начинаю судорожно листать книгу в поисках соответствующего текста. Там говорится о бедствиях, правде, красоте, потомках и гробовой плите.

Я вспоминаю буквы на сундуке рядом с нашей деревней и нахожу страницу с цифрой «XVIII» наверху и «18» — внизу. Одна строчка бросается мне в глаза, я невольно задерживаю дыхание: «И смертная тебя не скроет тень…» Книжка падает у меня из рук, в голове безудержно крутятся буквы, цифры и слова.

Все становится настолько очевидным и понятным, что я поражаюсь своей глупости. Ну конечно, тропы были размечены цифрами! Эти цифры не случайны, за ними кроется какая-то система, ее-то нам и предстоит выяснить.

Я так увлечена своими мыслями, что не замечаю приближения другого человека, пока он не заговаривает. Я быстро накрываю книжку подолом юбки.

— Тетя Мэри, а правда, что скоро ты тоже умрешь, как все остальные? — детским голоском спрашивает меня Джейкоб. — Возвратишься и захочешь меня съесть? — Он шаркает ножкой по грубым доскам платформы, прибитым к толстой ветке.

Я удивленно смеюсь и отвечаю:

— Нет, малыш, меня ведь не заразили! С чего ты взял?

Он хмурится, и я понимаю, что смеяться не стоило.

— Тетя Кэсс так говорит. Дядя Трэвис рассказал, что с вами случилось, ну, когда вы сбежали из того дома. И тетя Кэсс теперь думает, что после такого нельзя спастись, что ты заболела. — Он немного шепелявит, и от этого «Кэсс» превращается в «Кэш», а «спастись» в «шпастись». — Но дядя Трэвис говорит, что ты очень храбро сражалась с Нечестивыми и не подпустила их к себе. Это правда, тетя Мэри? Ты взаправду с ними сразилась? — Он умолкает на секунду, а потом спрашивает еще более тоненьким голоском: — А меня ты научишь с ними сражаться? Я их очень боюсь.

Я беру его за ручку, усаживаю к себе на колени и крепко-крепко обнимаю.

— Никто не хочет стать, как они, — говорю я. — Обещаю, мы не дадим тебя в обиду.

— Я не хочу быть трусом, — дрожащим голосом произносит Джейкоб, — но иногда мне все равно бывает ужасно страшно.

— Знаю, малыш. Мы все боимся Нечестивых.

Удивительно: мой собственный страх немного отступает, когда я вот так обнимаю Джейкоба.

— А знаешь, кто меня спас? — говорю я. — Аргус! Я упала, а он набросился на Нечестивых и стал рвать их на кусочки.

Джейкоб хихикает:

— Аргус очень хороший, я его люблю!

— Тогда он твой.

Мальчуган поднимает на меня широко распахнутые глаза:

— Правда?!

Надежда в его голосе наполняет меня радостью.

— Правда. Я дарю его тебе, чтобы ты больше не боялся.

Джейкоб крепко меня обнимает, восторженно стискивая пальчиками мою шею.

Тут сзади раздаются чьи-то шаги.

— Джейкоб, — говорит Кэсс, — тебя искал дядя Джед, ему нужен помощник на кухне. Будешь помогать?

— Тетя Кэсс, угадай что! — вопит мальчик, вскакивая с моих коленей. — Тетя Мэри подарила мне Аргуса, чтобы он защищал меня от Нечестивых!

Кэсс улыбается и взъерошивает ему волосы:

— А «спасибо» ты сказал?

Его щеки наливаются краской, а я вставляю:

— Ну конечно сказал! Он же воспитанный мальчик.

Я подмигиваю, и Джейкоб уносится домой, на бегу зовя Аргуса так весело и беспечно, словно под нами не плещется море смерти.

— Спасибо, — говорит Кэсс, и я киваю.

Она встает рядом со мной и прислоняется к перилам, блуждая взглядом по горизонту. Мы с ней сто лет не разговаривали. С тех пор как в соборе она заявила, что я должна выйти замуж за Гарри.

— Знаешь, — говорит она, — все было бы проще, если б они оба так сильно тебя не любили. Если бы весь мир не вертелся вокруг тебя. С самого детства я только и слышала: Мэри, Мэри, Мэри…

— Неправда, — отвечаю я, но не очень убедительно. Я слишком пуста внутри, чтобы возражать.

— Правда, — говорит беззлобно, задумчиво. — Трэвис в детстве просил пересказывать ему твои небылицы. Он хотел знать, что поведала тебе мама, а Гарри вечно расспрашивал, что ты любишь и не любишь. И так каждый день. «Что знает Мэри, чего хочет Мэри?..»

— Прости, — говорю я, не зная, что еще сказать.

Кэсс пожимает плечами:

— Я не поссориться с тобой пытаюсь. Я просто хочу, чтобы ты меня поняла. Поняла, почему я изменилась, почему мы все изменились. Наверно, я хочу снова быть твоей лучшей подругой, но это невозможно, пока я злюсь на тебя, а ты делаешь вид, что меня не существует.

— Я никогда не делала вид, что тебя не существует.

Кэсс едва слышно смеется:

— Я ни в чем тебя не упрекаю, но ведь раньше я была для тебя на первом месте, важнее всех остальных. А потом все изменилось. Я не только потеряла Гарри и Трэвиса, я потеряла и свою лучшую подругу. Еще до вторжения Нечестивых. Но потом я нашла Джейкоба, и все встало на свои места. Он теперь смысл моей жизни…

Я по-прежнему не знаю, что ей сказать.

— Наверно, я хочу тебя простить. Знай, что Гарри, Трэвис и все остальное больше не имеют для меня никакого значения. Главное, это Джейкоб. Я хочу, чтобы он жил полной жизнью, вырос и нашел свое место в мире. Джейкоб мне как сын, а я ведь с детства только и мечтала, что о семье. — Она пожимает плечами. — Все прочее кажется мне теперь бессмысленным. Пустой тратой чувств и сил.

Я ложусь на платформу, ощущая спиной приятное тепло прогретых на солнце досок. По синему небу ползут пушистые белые облака, размеренно и неторопливо, словно на земле под ними ничего не изменилось. Словно наш мир не полон смерти, разложения и боли.

— Знаешь, надежды уже почти не осталось, и сейчас самое время попытаться хоть что-то исправить, — говорит Кэсс.

— Надежда еще есть. Вы же придумали план. — Я пытаюсь угадывать в облаках очертания каких-нибудь зверей или фигур, но ничего не вижу.

Она снова смеется:

— Ты про план дождаться зимы и попробовать проскользнуть мимо Нечестивых к забору? Вряд ли из этого что-нибудь получится. Думаю, тогда нам и придет конец.

Кэсс, моя подруга детства, никогда не была столь прагматична. Этот мир изменил нас всех, застал врасплох и вынудил принимать ужасные решения.

— И все же моя надежда, моя мечта увидеть океан не умерла, — говорю я.

— Так я и думала. Но ты должна отдавать себе отчет: если мне придется выбирать между безопасностью Джейкоба и твоей мечтой об океане, я выберу Джейкоба.

— Знаю, — говорю я. А через несколько секунд добавляю: — Из тебя получилась прекрасная мать, Кэсс.

Мне хочется сказать, что когда-нибудь мы обязательно выберемся отсюда и найдем безопасное место, где она выйдет замуж и заведет большую семью. Но ничего такого я не говорю. Вместо этого я предлагаю Кэсс вместе со мной поглазеть на облака, и весь день мы разглядываем небо, словно ничего страшного вокруг не происходит и никогда не произойдет.