Лес видений

Глава 2

Узкая речушка ещё не успела промёрзнуть полностью, но вдоль её берегов за ночь образовался лёд. Грязь под ногами застыла комьями, из которых тут и там торчали жёлтые палки бурьяна. Проогулка средь такого унылого пейзажа кого угодно ввергнет в хандру, но находиться дома было ещё хуже. Сёстры донимали Немилу с утра до вечера так, что сил не было терпеть. Вот она и сбежала сегодня, ни свет, ни заря, на своё любимое место у реки Ежевики, где летом было чудо как красиво и где обычно собиралась вся молодёжь деревни. Вот только сейчас не лето, а конец осени, и потому Немиле приходилось гулять в гордом одиночестве, а попутно сердито думать о том, что по возвращении снова придётся и дрова рубить, и воду носить.

Она опять припомнила справедливые, но оттого ничуть не менее обидные слова сестёр: «Все, кто живёт в доме, должны вносить свой вклад в общее хозяйство!» – и пнула от злости застывший грязевой гребень.

Знала она, что Злоба и Нелюба в чём-то правы, но знание это отнюдь не облегчало её доли. Что поделаешь, если не любит она трудиться, а любит гулять да веселиться, и ещё больше любит, когда ей говорят о том, какая она хорошенькая, румяная и пышущая здоровьем! Немила подошла поближе к реке, наклонилась и поглядела на своё отражение: красота, да и только! А если, не дай Хорс, начнёт она работать, себя не жалея, то к замужеству вся её красота повыйдет, и тогда какие женихи начнут свататься? Обыкновенные, скучные и неинтересные! А других-то ни в этой деревне, ни в окрестных не водилось. Серьёзные женихи, знатные и богатые, с широким кругозором и опытом, те, что могли занять Немилу историями и задобрить дарами, жили где-то там, в городе, и пусть папа говорил, что «в городе том ничего интересного, один шум и разврат, и бесконечные базары, и никто так не пашет, как мы, да пахнет дурно», но эти слова только раззадоривали молодую и жаждущую вкусить побольше жизни девицу.

А как же мечты о царевиче, спросите вы? За прошедшие полтора месяца о царевиче не появилось ни одной весточки, а в недавнем письме от батюшки было написано всего несколько скупых предложений, среди которых выделялись строки: «… и хоть царь наш не хочет не может поверить очевидному, но я могу точно сказать, что царевича тут нет и никогда не было…»

Всё батюшкино письмо было пропитано разочарованием, которое передалось и Немиле, которая до последнего надеялась, что царевича найдут, вырвут из лап похитителей, причём сделает это сам батюшка, а его потом за это наградят и позволят представить к царскому двору дочерей. То есть в своих грёзах наяву она была единственной дочерью, достойной явиться ко двору, но какая теперь разница?

После батюшкиного письма она вынуждена была расстаться с мечтой о том, чтобы стать царевной всея земли Лыбедской. Всё же это не так уж легко – после царевича снизойти до боярина, дворянина или какого-то купца.

Конечно же, Немила понимала, что если поступать по совести, правильней всего будет пропустить вперёд своих сестёр, а уже когда они устроят личную жизнь, то не зазорно и собственным счастьем заняться. Но это сколько ждать-то?! Когда ещё этих вредин кто-нибудь замуж позовёт?! Ладно Злоба, та и фигурой вышла: бёдра широченные, груди объёмные, руки сильные, на ногах твёрдо стоит. И хозяйка она хорошая, этого у неё не отнимешь.

А вот Нелюба совсем невзрачная, чахнет над своим рукоделием с утра до ночи, не гуляет и почти не ест, а оттого и выглядит соответственно: тощая, цвет лица синевой отливает. Да ещё к тому же капризна – что для дурнушки непростительный порок.

И с такими вот родственницами приходилось мириться. А батюшка притом в вопросе очерёдности на замужество твёрдо стоял на своём: говорил, порядок не должен быть ни в коем случае нарушен, что младшие никогда не получат его благословения на замужество поперёк старших.

Единственное, что радовало Немилу – это его твёрдое обещание, что уже весной Злоба наконец выйдет замуж, скорее всего, за сына кузнеца, к которому батюшка очень уж благосклонен.

Но обида на батюшку копилась ещё по другому поводу – на то, что отец никогда не брал дочерей с собой в Лыбедь-град, вечно отговаривался и кормил обещаниями: «Эх, что-то не получается в этот раз, ну ничего, потерпите до следующего раза, тогда уж точно вместе поедем». И так – постоянно, хотя, если подумать, в чём проблема? Они трое уже почти взрослые, а до града – рукой подать, особенно если напрямую через лес двинуться – не тот, что дремучий, а обыкновенный светлый лесок с сухими вытоптанными тропами. Батюшка, правда, через лес редко ездил, говорил, что лошадям там неспокойно, да и самому ему больше по душе были широкие просторы. А ей самой очень даже нравилось в лесу, особенно по весне, когда листочки-цветочки уже успели распуститься, но трава и кусты ещё не заплели землю настолько, что не видишь, куда ступаешь.

Эх, нескоро наступит чудесная пора, а пока в лесу делать нечего. Впрочем, и у реки гулять Немиле уже наскучило. Вернуться бы домой, отогреть на печи бедные ноженьки замёрзшие, так кто ж даст? А батюшка к тому же эту противную соседку, дородную и громкую Смеяну, попросил за сёстрами приглядывать, а это значит, что ей одной аж перед тремя противниками придётся отстаивать своё право ничего не делать. И она, конечно же, опять проиграет.

Немила ещё раз глянула на своё изображение – ну, красота ж неписаная, не абы кому предназначенная! – затем поправила пуховый платочек на голове, домой засобиралась, когда вдруг заметила на фоне пыльно-коричневой земли яркое пятнышко, от которого, как от маленького солнышка, отходили в стороны красно-оранжевые лучи. Поначалу она не поверила своим глазам, но цветок разве с чем-нибудь перепутаешь? Не был он похож ни на клочок лисьей шерсти, ни на капли свежей крови – солнышко и есть солнышко, с правильной формы лепестками, едва проглядывавшейся жёлтой серединкой, и зелёным тоненьким стебельком, от которого в стороны отходили два сочных на вид листочка.

Может, цветок вырос слишком поздно, едва успел распуститься, как ударили первые морозы? А от морозов застыли лепесточки, закоченел стебелёк, и краски летние яркие не успели из них повыйти.

Но присела Немила, коснулась головки цветка пушистой, и ощутила под пальцами не твёрдое и холодное, а мягкое и тёплое. Отдёрнула она руку – а цветочек-то взял и у самого основания переломился, от одного лишь прикосновения!

С немым укором он лежал на ледяной земле, такой беспомощный и одинокий, да тут ещё некстати задул ветер, который начал тормошить и попинывать лежачего, прямо как сёстры по утрам безжалостно измывались над Немилой, заставляя её встать. Стыдно ей стало. Это ж надо, своими руками угробила кусочек уникальной застывшей красоты, который, может быть, стоял бы себе тут всю зиму, а теперь валялся, сломанный, с немым укором повесив свою огненную головку.

На этом бы и всё – оставить того, над кем и так уже достаточно успела надругаться, – но разве ж это по-человечески, вот так бросить поверженного? Подняла Немила цветочек, зажала его между двумя пальцами и поближе к глазам поднесла, не переставая дивиться тому, что на вид тот выглядел таким полным жизни и свежим, словно стылая илистая грязь, в которой и летом-то росли одни камыши, все силы потратила на то, чтобы взрастить одно-единственное настоящее чудо.

– Я тебя домой возьму и в воду поставлю, – шепнула Немила, обращаясь к цветку. – Будешь в тепле стоять да меня долго радовать, слышишь? И о лете напоминать…

Поднялась она с колен, расстегнула на себе полушубок, сунула за пазуху руку с зажатым цветком и скорее домой заспешила.

Грусть её развеялась, сменившись чистой радостью, а встречу с цветком Немила теперь как везение рассматривала. Может, ей была послана эта радость свыше, тем, кто знал, как она в последнее время страдала из-за отсутствия батюшки и нападок сестёр? Эта мысль понравилась ей, и Немила решила, что никому она не покажет свой цветок, не позволит ни единым взглядом опорочить свой прекрасный дар.

К дому вела привычная дорога: через мост, дальше по тропинке через поле, в крошечный подлесок, оттуда на невысокий холм – чтобы немного удлинить себе путь – и вниз, в деревню. Всю дорогу в голове её крутилась одна мысль: только бы из людей никого не встретить, взглядов и вопросов любопытных избежать, цветочек утаить. Зимой развлечений народу мало, и, если понесётся молва по деревне, обязательно попрутся все по очереди на чудо смотреть, а то и всем скопом явятся, отбоя от них не будет.

Вот показались ближайшие дворы, большой колодец, залаяли собаки. Немила ускорила шаг, почти побежала, а на оклик соседки, прозвучавший из-за забора, отговорилась, что замёрзла, и мигом шмыгнула за дверь, оставляя без ответа возмущённую реплику: «Так не гулять надоть, а делом заниматься! Кто делом занят, тот никогда не мёрзнет!»

Терпеть не могла Немила эту розовощёкую, похожую на свинку Смеяну, и детей её невоспитанных тоже. В отсутствие батюшки так и норовила та к ним в дом залезть, якобы с проверками ходила, на самом деле возле Злобиной кухни тёрлась, якобы рецепты выведывала, а сама стряпни напробоваться не могла: то со своим младшим дитёнком-поросёнком пяти лет от роду в кашу немытые пальцы засунет, то к киселю овсяному стои́т принюхивается, то от хлеба свежевыпеченного оторваться не может. И всё приговаривает: «Ах, какие же вы везучие, вчетвером в таких хоромах живёте, подумать только, у каждой отдельная комната! Дед ваш покойный расстарался, всю жизнь на этот дом положил, и надо ж – помер через неделю после того, как последнюю ставень на окно повесил. Столько сил истратил, считай – впустую! Сам-то в доме и не переночевал ни разочка. Я вот думаю иногда, что, если нам с муженьком халупу свою расширить, а потом как прикину, сколько сил придётся на этакий домину тратить, и кумекаю про себя: да ну его! У нас на шестерых целых две комнаты, живём себе и в ус не дуем».

Пробежала Немила через сени в горницу, оттуда, прислушиваясь к каждому шороху и стараясь ступать по ступенькам как можно тише, на второй этаж, и – в свою светлицу. Лишь плотно закрыв входную дверь, она наконец смогла скинуть с себя полушубок и посмотреть, что сталось с цветком.

– Красный мой, прекрасный, если бы не я, то замёрз бы, бедненький, – с нежностью приговаривала она, с удовольствием прислушиваясь к собственному мелодичному голосу. В помещении цветок стал будто бы ещё краше – стебелёк что выправка царских вестников, головка гордая, лепестки во все стороны топорщатся.

Ёмкости, куда поставить цветок, равно как и воды, в комнате не было. Немила на цыпочках спустилась вниз, осторожно выглянула из-за печи и уткнулась взглядом в толстый Злобин зад. Старшая сестра была практически единоличной хозяйкой кухни, у неё было полно́ собственных придумок и секретов, как сделать еду ароматнее и вкуснее. Немила в дела Злобы не вникала, потому как ей это было не особо интересно, а на наставления старшей сестры, навроде: «И кто тебя, такую неумеху, в жёны-то возьмёт?» презрительно фыркала.

Её-то, и чтобы не взяли?!

А Злоба ещё с ехидцей добавляла: «Я скоро в мужний дом съеду, и тогда будешь плакать над своей горелой кашей горькими слезами».

«Скатертью дорожка», – с ехидцей думала Немила. Жених у Злобы был здоровенный, как боров, глуповатый и склонный к обжорству, зато работящий – на поле обыкновенно так махал косой, что в одиночку двойную норму выполнял. В общем, он составлял старшей сестрице идеальную пару. Немиле же нравились совсем другие парни, менее грубые, умные, не лезущие за словом в карман, так что она совсем не завидовала и снисходительно желала Злобе семейного счастья, тем более что замужество Злобы приближало её собственное. Ещё бы выпихнуть из родительского дома Нелюбу, эту паршивую овцу в семействе, да только ж ту чахоточную с места не сдвинешь. Денно и нощно та не выходит из комнаты, а только ткёт, и прядёт, и вышивает… Вся изба уже завалена ковриками, скатертями, салфеточками, а вот женихов до сих пор как не было, так и нет, и её саму такое положение как будто бы устраивает.

Тихонько, стараясь не привлекать к себе внимания, Немила прошла к полкам с деревянной посудой. «Эта подойдёт», – подумала она и потянулась к расписной красно-жёлтой миске, стоявшей на самом верху. Не могла она позволить, чтобы цветочек в абы какой непритязательной чеплашке стоял, откуда каждый день похлёбку хлебают.

Брякнула соседняя посуда – напевавшая что-то себе под нос Злоба прытко развернулась на месте и упёрла руки в бока.

– Мы тебя обыскались, – обвиняющим тоном начала она, грозя в сторону Немилы пальцем. – Скотину-то ты накормила, напоила, а в хлеву кто убирать будет?

Лицо Немилы перекосило от недовольства и обиды, но сегодня она не желала спорить и лишь буркнула:

– Дай хоть водички попить, – и, обогнув широкую фигуру сестры, направилась к стоящему на полу глиняному кувшину.

Злоба же, едва оправившись от удивления, в спину ей прикрикнула:

– Миску праздничную на место поставь, не то ещё разобьёшь, недотёпа! Канопку возьми и попей, как это делают нормальные люди!

Сжала Немила зубы от досады, с гордо поднятой головой обратно мимо Злобы прошагала, поставила миску расписную на место, подавив в себе желание как следует грохнуть её о полку: слишком хорошо знала, какими это грозит последствиями. Затем она взяла со стола простую коричневую канопку из глины и под бдительным взглядом сестры зачерпнула из кувшина прозрачной воды, которая от жара печи уже успела прогреться до температуры чуть выше комнатной.

Собралась Немила юркнуть на лестницу, но не тут-то было. Встала Злоба в проходе, ноги широко расставила, в руках полотенце скрутила.

– А куда это ты собралась?

– Так у меня полушубок наверху остался, – мирным тоном ответила Немила, а сама к задней двери стала пятиться.

Злоба угрюмой горой вперёд двинулась, но Немила была проворнее. Она резко развернулась, не расплескав при этом ни капли, в пару шагов оказалась у задней двери, оттуда по лестнице вниз и через ворота скотного двора выскочила на улицу.

– Что же вы без меня будете делать, бедовые? Грязью зарастёте, но раньше голодной смертью погибнете, не сумев даже хлеба испечь! – прокричала ей вдогонку Злоба, однако гнаться не стала.

Немила обогнула избу и снова вошла через сени, нарочито избегая любопытного взгляда Смеяны. Снова она поднялась на второй этаж, протопала мимо Нелюбиной комнаты и хлопнула дверью в свою.

Цветок лежал там, где она его и оставила, возле набитой травами подушки, прикрытый от посторонних глаз краем пухового головного платка. Немила села на постель, одёрнула платок и склонилась над своим маленьким чудом. Сперва ей показалось, что красные лепестки потухли и обвисли – от расстройства даже горло перехватило. Но стоило взять цветок в руки, как дышать снова стало легче – нет, прежние цвета и свежесть никуда не делись. Наверное, просто показалось.

– Смотри, что я тебе принесла. Попьёшь и станешь ещё лучше, – проворковала Немила.

Едва она успела поставить цветок в канопку и спрятать тот в неприметном углу возле спального места, как дверь комнаты распахнулась, и на пороге возникла Нелюба.

Зимой Нелюба всегда мёрзла, поэтому она почти не снимая носила самодельный длинный тулупчик, поддевая под него ещё несколько слоёв одежды, но эти усилия не могли скрыть её ненормальной худобы.

Из-за недостатка объёма лицо Нелюбы казалось довольно-таки безобразным: лишённое здорового румянца, с узким лбом и длинным острым подбородком, с тонкими губами и впалым щеками. Можно было подумать, что она чем-то больна, но Нелюба всегда, с самого детства, была такой, и вопреки словами батюшки: «Ничего, со временем вес наберёт», той никак не удавалось поправиться, что, в общем-то, и неудивительно, учитывая, что ела Нелюба совсем помаленьку, каждый раз с таким видом, словно ей приходится себя пересиливать. И это при том что стряпня Злобы считалась лучшей на деревне!

– Чего тебе надобно, Нелюба? – первой спросила Немила, пока её сестра нахально обшаривала взглядом комнату – вверх и вниз, слева направо.

Говорят, к барским и царским особам никто никогда не входит без стука, а деревенские, простые, не имеют привычки церемониться, особенно в светлое время дня. Надо – зашли, не надо – тоже зашли, чего такого-то? И пусть Немила уже не раз и не два просила стучать перед тем, как войти, её слова всегда пропускались мимо ушей.

– Я хотела иголку попросить, – рассеянно протянула Нелюба. – А тут вдруг вспомнила, что ты в своей светлице ничего рукодельного не держишь. Что ж, пойду я, а то вышивку на настенном панно нужно доделывать, там осталась самая малость. У Злобы поищу, у неё добра много, и иголочка точно найдётся.

Уже начав разворачиваться, та вдруг остановилась и обронила:

– Если хочешь, можешь зайти посмотреть, что получается. Я решила изобразить битву трёх братьев и сестры за Лыбедь-град. Знатная красота выходит, только нитей дорогих нет достаёт.

Немила отнеслась к приглашению сестры благосклонно, поскольку к героической истории об основании царства Лыбедского она до сих пор испытывала самые нежные чувства, а на саму царицу Лыбедь по-прежнему мечтала походить. Она ответила:

– Я зайду, только водички попью и оденусь для коровника, – а сама поправила платочек рядом с собой.

Удовлетворившись ответом, Нелюба вышла из комнаты. Тихо открылись и затворились поочерёдно две двери.

Ни один лучик солнца не проникал в комнату из-за затянутых бычьим пузырём и прикрытых снаружи ставнями окон. Столько свечей, сколько за зиму, не тратилось ни в какое другое время года, только неспособны они были развеять темноту, неделями и месяцами царившую в каждой избе Лыбедского царства.

В хлеву было ещё хуже, к темноте добавлялся ветер, дувший изо всех щелей, пол, скользкий от животных испражнений, и, конечно же, запах. Немила тщательно выполнила свою работу, а когда закончила, солнце уже касалось верхушек деревьев.

Поспешила она в баню, где ополоснулась водицей освежающей, затем переоделась в чистое и на ужин заторопилась, потому как страшно проголодалась. В горнице уже был накрыт стол. Тут же сидела Злоба, которая кулаком подпёрла щёку и любовно оглядывала плоды своего труда. Сестрица Нелюба тоже была здесь – с привычным уже кислым видом косилась на свою миску и позёвывала.

А Злоба, только увидала младшую сестру, так сразу засуетилась – по кружке молока всем налила, жаркое по мискам разложила, приговаривая: «Надоело одной кашей питаться, вот с утра и зарезала одного петушка. Ну не беда, у нас их ещё достаточно, до весны хватит, а там цыплят заведём».

В отсутствие мужчин тяжеловато было, на охоту ходили только юные мальчики, а их на всю деревню не так уж много приходилось, и мастерства им не особенно доставало, чтобы всю деревню прокормить. Так что свежее мясо на столе бывало нечасто, и это всегда становилось праздником.

После ужина сёстры разбрелись по своим комнатам. Немиле, как и остальным, достался малюсенький огарок свечи, которого едва хватило бы на то, чтобы приготовиться ко сну, поэтому зайдя в комнату, она сразу, не тратя времени впустую, бросилась к углу, рядом с которым проходила печная труба.

От неё, побеленной, веяло теплом, было даже немного жарковато. Цветок стоял за углом печи, чуть завалившись набок, канопка была для него явно мала, но выглядел он недурно, гораздо лучше тех полевых цветов, которых нарвёшь целую охапку, а пока донесёшь до дома, половину уже можно выбросить.

Немила вытащила цветок из воды и вместе с ним присела на постель. Не походил цветок ни на один из известных ей, а она любила цветы и знала о них немало.

Поднеся бутончик к носу – тот был полностью раскрыт, словно не успел заметить наступления ночи – Немила принюхалась. К её сожалению, тот не пах совершенно ничем – ни приятной сладостью, ни лёгким запахом разложения, как иной раз могут пахнуть самые красивые из цветов.

Но не успела Немила поразмыслить над особенностями своей находки, как вдруг произошло нечто невиданное. Красные лепесточки внезапно скукожились, стебелёк изогнулся, несколько раз дёрнулся, а затем забился в агонии, словно только что изловленная скользкая и вёрткая рыбёшка. Не удержала Немила свою находку, вырвался цветок одним резким движением из рук и камнем упал на деревянный пол.