Лестница грез

Звонок в дверь прекратил нашу перепалку. Галка побежала открывать, а я осталась на балконе, пусть увидит, что я страшно сержусь. Меня на самом деле уже прилично колотило: столько усилий и хитростей - и все насмарку. В коридоре послышался смех и звон бутылок. Стас заключил меня в объятия, стал целовать, от него разило выпивкой. О, дорогой и долгожданный друг, да ты пьян, и товарищ, которого прихватил с собой, тоже прилично подшофе.

- Девчата, извините за опоздание, я к тебе, Оля, заходил, хотел, чтобы мы вместе пошли к Галке, одной ведь скучно.

- Как заходил? Зачем? Мы ж договорились, вы прямо сюда катите.

Стас побледнел и выругался матом, что от него я редко слышала.

- Послушай, Оля, я тебя, по-моему, спалил. Выпили немного с Сережкой, и совершенно забыл о нашем уговоре.

- Что? - взорвалась я. - Что спалил?

- Да спросил сдуру твою бабку: а Оля уже к Гале пошла? Фраернулся, ты уж прости.

Галка стала тоже нервничать, ей моё свидание могло принести неприятности. Одно успокоило нас: никто из моих родных не знал точно ее адреса. Новых домов понастроили до чёрта, все одинаковые, запутаться легче легкого. Ладно, была не была, где наша не пропадала, если что, как-нибудь выкрутимся. Мы уже уселись за стол, только подняли бокалы, как звонок в дверь. Все замерли, звонили настолько настойчиво, что не вызывало сомнения, кто жмёт на кнопочку. Галка вернулась из коридора бледная. В глазок она увидела мою маму и предательницу Лильку Гуревич. Я прижалась к двери и слышала, как Лилька убеждала тетю Аню, что она не ошиблась, это квартира Галки, а с той стороны дома у них балкон.

Ничего умней не придумали, как рвануть на выход со второго этажа. В кино так любовники убегают от своей пассии, когда вдруг нагрянет муж, не в шкафу же отсиживаться, это мгновенно раскусят. Решили, можно спуститься по виноградной лозе, благо она достаточно прочная. Мальчик Сережа, которого привёл Стас, мне поможет, и мы с ним, как ни в чём не бывало, пойдём навстречу моей мамочке и этой предательнице. Как только парень перелез через перила, на углу дома нарисовались мама и Лилька. Находчивым оказался Сережка, замахав руками, он стал орать: хватит лить воду! Сейчас выйду и с вами разберусь! А это мы с Галкой, когда еще ожидали кавалеров, от нечего делать полили цветы и на балконе и виноград под ним.

Воспользовавшись моментом, мы со Стасом пулей вылетели из квартиры.

- У твоей мамы не все дома, ты уже институт заканчиваешь, а боишься их, как малолетка, - выговаривал мне Стас.

- Это у тебя не все дома, зачем ко мне попёрся? Всю конспирацию нарушил. Да ещё выпивши.

- К тебе спешил, любимая. Давай топай, если выкрутишься, буду у Галки тебя ждать.

Я молча пошла навстречу своему позору. Мама, ни слова не вымолвив, наотмашь врезала мне по щеке, я даже не успела увернуться, развернулась и пошла быстрым шагом домой. Лилька еле нагнала ее. Как нашкодивший ребёнок, я ползла за ними.

Утром, дождавшись, пока мама с Алкой упрутся на работу, я рванула якобы в институт, а на самом деле к Галке. Меня молча встретила печальная компания. Но и мое появление не принесло особой радости. Мы со Стасом выясняли отношения на балконе, а Галка с Сережкой пили кофе на кухне. Никто из них так и не прилёг, всю ночь спорили о происшедшем событии. Потом ребята вспомнили, что у них сегодня зачет по плаванию в бассейне СКА. Уже на подходе услышали, как объявляют их фамилии в списке сдающих и номер дорожки, по которой они стартуют. Стас с другом спустились в раздевалку, а мы с Галкой потопали на трибуну, присоединились к другим болельщикам.

Как мы с ней орали, когда наши кавалеры в плавочках вырулили на стартовые тумбы. Нас поддержали другие парни мореходы. Норматив был сдан, Стас финишировал первым. Как он сложён, его даже не портила чересчур светлая для одесситов кожа.

Вдвоём мы пошли к морю в Отраду, и на всём побережье были только мы одни. Видно, люди испугались прохладной, не по одесской весне, погоды. Какая-то тоска разъедала душу. Меня мучило плохое предчувствие невесть откуда надвигающейся, как сильный шторм, беды.

Потом он ушёл в море на практику, я, конечно, его ждала. Но когда Стас, такой смешной, худющий, вернулся и рассказывал о своём очередном приключении, меня просто бросило в жар. Это случилось в Варне, их выпустили в город, и они там хорошо вздрогнули, обрадовались, что «Плиска» дешевая, всего четыре лева за бутылку. Все вернулись на борт, один мой Стас всю ночь где-то промышлял, на подвиги потянуло парня. Как красочно он поведал мне, что, когда рано утром проснулся, услышал, как птички поют, розы вокруг цветут, то решил: ну, в рай попал. Небо отливает яркой голубизной, солнышко приятно припекает, шум какой-то, наверное, это волны мягко плещутся о берег, вроде живой. Встал и замер. Он проснулся в огромной клумбе посреди большой площади с круговым движением. В четыре ряда безостановочно двигались машины. Дорогу перейти невозможно. Отряхнулся, сразу отрезвел, поискал своих однокурсников в цветничке. Никого. Понял, что попал в историю.

Я смотрела на него и поражалась, он рассказывал об этом, как о каком-то необычном приключении или, того хуже, героическом поступке. А ведь за свое дурачество заработал гауптвахту, как положено, больше его на берег не выпускали, могли выгнать из мореходки, но сжалились, дело замяли, кому нужны такие неприятности.

Этот второй звоночек прозвучал, как колокол, но я его не услышала или не хотела услышать, похоже, влюбилась и представляла себе эту историю, как смешной анекдот, юношеские шалости. Опять бегала к Стасу на свидания, прощальные поцелуи в парадной и все такое. В выходной поехали на 16-ю станцию Большого Фонтана к его другу, вернувшемуся из армии. Он тоже попал в ситуацию, которая меня поразила, когда Стас рассказал о ней. Это случилось на первом курсе института инженеров морского флота, куда его приятель Вовка поступил учиться. Дело было в новогоднюю ночь, гуляли в общежитии, веселились от души. Стас, изрядно перебрав, уснул на чьей-то койке, уточнять с кем, из скромности не стала. А Вовка, в стельку пьяный, закрылся с какой-то девчонкой в комнате, и они подрались, девочка, видимо, отбивалась от его настойчивого ухаживания. Ничего между ними не было, да и что могло произойти, когда кавалер в таком состоянии, но в общаге поднялся шухер и кончилось всё довольно печально. Сначала исключили из комсомола, потом из института, и загремел в армию. Там парню отбили почки и выплюнули калеку, комиссовали. Из всех друзей у Вовки один он, Стас, и остался.

На 1б-й в магазине Стас купил бутылку водки. На мои протесты, только зло огрызнулся: отцепись, что я пойду к нему с пустыми руками?

Вова жил в собственном доме; когда мы объявились, засуетился на кухне, начал доставать из холодильника какие-то продукты. В общем, накрыли поляну, посидели, выпили, потрепались. Все, как обычно. Потом хозяин ушёл к себе в комнату, а Стас стал тащить меня в другую. На моё счастье или несчастье, кто его знает, громко залаяла собака во дворе, вернулись родители Вовки. Как его мама ругала Стаса и меня за компанию, когда обнаружили своего спящего пьяного сына. Откинула одеяло и заорала на всю округу: видишь, он весь обоссанный, ему нельзя пить, ты можешь это понять? Или у тебя нет сердца.

На меня она вообще никакого внимания не обращала. Я была в ужасе и бросилась напролом к калитке мимо громадного пса. До остановки чесала, не оглядываясь. Трамвая не было, наконец появился Стас. Злой, предложил пройтись на берег, попить пивка, раз так получилось неудачно.

Он так ничего и не понял, я не хотела с ним разговаривать. Мы сели в подошедший трамвай, на шестой я вышла, он поехал дальше. Всё, это конец. И прекрасно, что так всё закончилось. Больше он не появится. Домой идти не хотелось, понеслась к Лильке іуревич, с которой к тому времени, как и говорила бабка, уже помирилась, склеили разбитый горшок.

- Лилька, со Стасом финиш, он пьет, я больше не могу это выдержать. Надо расстаться навсегда.

- А как же - с любимыми не расставайтесь. Все мужики пьют, ты где-нибудь непьющих видела? - поразила меня своим спокойствием Лилька. - Тем более моряки, как из рейса возвращаются, так и не просыхают. Нашла чему удивляться. Мне бы так влюбиться, то ни на что не посмотрела бы.

Я уже и сама была готова простить своего рыжего, но на этот раз он вряд ли вернётся.

Последний семестр нёсся с бешеной скоростью. Уже и майские праздники прошли, Стас не объявлялся. Экзамены на носу, бегу на последнее подготовительное занятие через городской сад на Дерибасовской. А там, под стеночкой, открыли стеклянное кафе со столиками под зонтиками прямо на улице. Его сразу облюбовали курсантики мореходных училищ, ведь мимо проплывает такое количество симпатичных студенточек из университета, нашего института и технологического пищевой промышленности. Только успевай забрасывать удочку, чем и занимались юноши, пребывавшие уже в полдень под газом шипучки или шампанского. Один только быстрый взгляд, и я улавливаю эту солнцем объятую голову. От ярких лучей она по цвету волос в золотой серединке - не полностью рыжая, но и не песочная, как у блондинов. Делаю вид, что в упор его не вижу, несусь мимо, однако Стас перехватывает меня, словно коня на скаку останавливает: привет!

- Привет, Стас, говорить не могу, опаздываю на консультацию, у меня выпускные. Пока!

Черт побери, что я делаю, какая кошка пробежала между нами, у меня был такой шанс, и я сама его отбросила.

Просидела на консультации как глухонемая. Другие какие-то вопросы задавали, мне всё было до фонаря. Интересно, он дождётся меня на обратном пути, я ведь хочу, чтоб дождался. Скорее бы эта тошниловка закончилась. Перед глазами возникло его лицо. Почему не остановилась? Кому, спрашивается, нужен мой выпендрёж? Идиотский характер, сама себя ненавижу.

Несусь обратно, у ступенек в городской садик перевожу дыхание и топлю скорость, будто давлю на тормозную педаль, до полной остановки. Курсантов ещё больше прибавилось, но золотистой головки среди них нет. Зато слышу радостный голосок Галки. Сидит моя красавица со своим Витькой и с девчонками из иняза.

- Олька, а здесь твой Стасик где-то торчит. Объявится, если не слинял. Сегодня он в форме, хорошо в ней смотрится. Как Жан Маре. Присаживайся с нами, что-нибудь будешь? Мы по коктейлю заказали.

- Какой будешь! У меня последний экзамен, я пошла.

Страх перед экзаменами выбил из головы все душевные муки. Неделю назад политэкономия, позавчера анализ хозяйственной деятельности, еще спихнуть бухучет - и все. Неужели в моей жизни всего этого не будет больше? Какое счастье!

Иду опустошённая, как выжатый лимон. Вдруг чувствую, кто-то сзади меня догоняет, нежно берет за локоток. Стас! Он действительно красавец в своей форме. Я понимаю, почему он ее не носит. В ней не выпьешь, можно налететь на патруль, опять тогда неприятности, как после Варны. Уговорил, паршивец, выпить шампанского, и этот бокал на пустой желудок так ударил по мозгам, что только и могла странно так хихикать. Стас затащил меня с улицы в какую-то подворотню, прошмыгнуть незаметно не удалось, дядька, наверное, дворник, разорался на всю глотку: совсем стыд потеряли, целуются средь белого дня. Только в полночь вся истерзанная, прокуренная и прилично набравшаяся я заявилась домой. Наврала, что в общаге отмечали день рождения парня из параллельной группы. Сошло. Как всегда, после любой дозы спиртного пришлось пообниматься с унитазом, но это уже мелочи жизни.

К последнему экзамену по бухучету готовилась с особой тщательностью. Этого предмета боялась больше всего. Волновалась, срывалась на домашних, особенно на бедной бабке, все вокруг мне мешало, нервировало. Накал страстей понижала Алка, она взвалила на себя роль экзаменатора и раздел за разделом проверяла мои знания. В общем, пронесло, сдала этот ужасный бухгалтерский учёт.

Стас все эти дни меня не отрывал от последних институтских забот, я даже соскучилась, и когда наконец встретились, охотно приняла его предложение пойти на свадьбу к его сокурснику, куда-то на Молдаванку. Мне как раз к окончанию института пошили такой красивый, бледно-розового цвета со слегка сиреневым оттенком костюмчик, с Алкой купили английские лодочки, полный отпад.

Свидание я назначила ему возле нашей общаги. Так мне было удобно, своей группой, мы обсуждали, как лучше провести выпускной вечер, чтобы запомнился на всю жизнь, собирали деньги на сабантуй, уложиться бы только в наш скромный бюджет. Из окна я увидела выскочившего из троллейбуса Стаса. Мы купили цветы. Товарищ Стаса Серёжка, ещё при поступлении в «вышку» сразу стал с этой девочкой встречаться, практически у неё жить, поскольку был иногородним. Ну и подрастающий животик подтолкнул молодых расписаться.

Все в городе знали, что невесты двух районов Одессы - Молдаванки и Слободки пользуются особенной популярностью у курсантов «вышки». Ездить далеко не надо, провожаться удобно, всё под боком. Я сразу поняла, что мать этой располневшей невесты всех ребят знает по именам и называет: мои сыночки.

Как только мы появились в воротах, на нас со всех сторон набросились какие-то тётки и дядьки с полными бокалами вина на подносе. Пришлось выпить, все требовали до дна, иначе счастья молодым не будет. Меня рассматривали буквально в упор, все кто сидел за столом, стоял. Особенно оценивающий взгляд был женщины, которая нарезала хлеб, при этом она еще перемигивалась с матерью невесты. От такого повышенного внимания к своей персоне меня сковало. Все подвинулись, уплотнились, нам поставили чистые приборы и опять налили по полной.

Столы накрыты были во дворе буквой «п», подсчитать гостей не представлялось возможным. Одни стояли, другие куда-то исчезали в каких-то калиточках, проёмах дверей. Я так поняла, что бракосочетание было ещё утром и уже целый день отмечают это событие. Севший рядом со мной отец невесты пытался объяснить, кто есть кто, потом начал говорить о том, «шо эту комнатку они только сейчас достроили для молодых. Все хлопцы помогали, дружные ребята, уже четыре года ходют до нас, как к себе домой. Ты не переживай, шо сделать, не ревнуй, он же тебя выбрал. У кого из хлопцев не бывает. Ты выпей, не переживай».

Я сначала не поняла, о ком и о чем он говорит. Кого ревновать, кто меня выбрал? И вдруг до меня дошло, как до жирафа, это он ведь о Стасе. Так вот почему он временами пропадал, и на Новый год я его зря прождала. Шерше ля фам. Ищите женщину. Неужели это свидетельница со стороны невесты?

Стас бесконечно чокался с ребятами и со всеми родственниками, закусывая всем подряд, а мне на тарелку мой сосед от щедрот своей души навалил расплывшийся холодец, салат оливье, противно называя его «оливэ», ещё огромные голубцы. Всё у него падало из рук. Я так боялась, что он мне посадит сейчас пятна на мой новый костюмчик

Так ты кушай, мы ж кабанчика специально к свадьбе нагуляли, - он никак не мог угомониться. - Я ж плакал, когда пришлось заколоть. Спробуй колбаски домашней, ты ж такую сроду не ела. Вы, одесситы, всё к магазинному привыкли.

Паразит Стас подмигнул мне: потерпи, скоро отстанет. А что оставалось делать, как не терпеть? Но еще немного, и я стала толкать Стаса: я сейчас уйду или уйми этого дядьку, он меня уже так достал.

«Теперь свидетель танцует со свидетельницей, просим!» - кто-то громко рявкнул на весь двор со стола, где сидели молодожены, наверное, тамада. Мой сосед, положив мне на плечо руку, стал толкать Стаса: шо, свидетель, сидишь, иди танцуй, вас с Ленкой зовут. Стас поцеловал меня в щёчку: я сейчас, и пошел за свидетельницей, но ее нигде не было. Ага, все верно, это та самая девушка, о которой отец невесты намекал. Стас, не найдя партнершу, немного растерялся, еще раз оглядел столы и стал протягивать ко мне руки. Радуясь, что наконец я освобожусь от своего соседа, воняющего потом, как его прирезанный кабанчик, я рванула к нему.

Первый раз в жизни я вообще так танцевала, полностью прижавшись друг к дружке, все время целуясь. В голове моей всё звенело и играло. Потом он потянул меня на крышу сарайчика. Как мы не зацепили электрические провода, я до сих пор не знаю. Стас уверял меня, что это он сам всё придумал, чтобы во дворе светло было. Потом на крышу потянулись другие гости. «Вот сволочи, другого места, что ли, нет. Давай смоемся, я знаю куда», - он потянул меня за руку, помог спрыгнуть, и я даже не заметила, как мы очутились не пойми где, не то это был сарай, не то комната. Стас на здоровенный крючок закрыл дверь и стал ко мне приближаться, завалил на тахту, зажатую по бокам грязными узлами, пахнущими плесенью. Мне стало мерзко, не по себе: эта вонючая постель, совершенно пьяный Стас. У меня внутри что-то сработало, я с силой его оттолкнула: не смей ко мне приближаться, я тебе не твоя бывшая свидетельница.

- Да ладно ломаться. Или сейчас, или никогда! Пока не закончу мореходку, жениться не собираюсь. Не рассчитывай. Ложись и не рыпайся или давай отсюда. Я из-за тебя со всеми и так разругался.

Вдруг свет погас. Я в потёмках старалась отыскать этот проклятый крючок, ломая ногти. Сорвала всю кожу на руке, пока открыла. Вернулась к своему столу, схватила сумочку и, не обращая ни на кого внимания, кинулась к воротам.

За ними кто-то стоял, я слышала, как они присвистнули мне в след. Я неслась, не разбирая дороги, в полной темноте. Ее разрезал свет фар приближающейся машины. Я буквально бросилась ей навстречу. Это оказался милицейский уазик.

- Ребята, умоляю, скажите, как поскорее выбраться отсюда, какой-нибудь трамвай здесь поблизости ходит?

Растерянный вид и зареванное лицо заставили милиционеров, когда они усадили меня на заднее сиденье, подробно поинтересоваться, что со мной случилось, как зовут, где живу.

- Вас кто-то обидел?

- Никто не обидел, сама сбежала со свадьбы. Ненавижу всю эту компанию. Если можно, до 6-й Фонтана довезите.

- Не получится, девушка. Нам район патрулировать. До вокзала добросим, а дальше уж сама на трамвае.

- Тогда к Леониду Павловичу на улицу Ленина, вы же с Ильичёвского района?

Оба милиционера от моей просьбы опешили. Водитель включил внутренний свет и пристально посмотрел на меня, второй даже фонариком посветил.

- Вот это номер, чтоб я помер. Вы што, его знаете?

- Да! Это мой родной дядя.

- А на шестой Леонида Павловича мать живёт.

- Это моя бабушка Пелагея Борисовна.

- Так куда вас везти?

- На шестую.

По дороге милиционеры еще раз переспросили, что же все-таки произошло и надо ли навести порядок с моими обидчиками? Я возразила: у них кишка тонка, чтобы меня обидеть, и попросила, чтобы они ничего Леониду Павловичу не говорили, я туда случайно попала, по глупости.

Водитель развернулся ко мне лицом: надо бы, девушка, поосмотрительнее быть, вот от таких случайностей и выходят разные неприятности. Не волнуйтесь, дяде ничего не расскажем. Всё приехали, Коля, проводи до самой двери.

Коля подал мне руку, помог выйти из машины.

- У вас во дворе кран есть? Так вы бы умылись, прежде чем домой идти, я подожду, - посоветовал он.

Роман со Стасом окончен, так я считала, анализируя его поведение. В нём сочетались два совершенно разных человека: умница, симпатяга, когда трезвый, и совсем другой, когда выпьет. У него омерзительно тогда подгибаются коленки и становятся такие противные мутные глаза. Словом, забыть раз и навсегда, отдохнуть с месяц и собираться ехать по распределению в солнечную Молдавию.

Но ровно через неделю Стас заявился прямо к нам домой. Мы вместе с Леськой собирались на пляж, а потом ещё куда-нибудь рвануть. Его появление было настолько неожиданным, что я растерялась. Леська тоже смутилась, когда я их стала знакомить. Стас внимательно оглядел ее и спросил: не та ли это Леся, которая в институте связи учится? Я тебя узнал.

- И я тебя тоже, - Леська нахмурилась и резко направилась к двери. Наши планы накрылись медным тазом - ни пляжа, ни гульки.

Устраивать допрос при бабке не хотелось. Я попросила Стаса выйти в коридор, сама переоделась, и мы вышли на улицу. Стас шёл быстро впереди, я, получалось, его догоняла. Внезапно он остановился, схватил меня за плечи и стал тормошить: откуда ты знаешь эту Лесю?

- Мы с ней подруги со школы, с восьмого класса. Талантливая девочка, во всём с неё стараюсь брать пример.

- Вижу, и ты такая же.

- Какая? Можешь по-человечески объяснить?

- Это она!

- Кто она? - я так разозлилась, что, не стесняясь, на всю улицу завопила: - Ты ненормальный, сумасшедший, пить надо меньше!

Стас вплотную приблизился ко мне и по-змеиному зашипел:

- Ты Вовку с 1б-й помнишь? Так это твоя Леся ему устроила. Недотрога. Из-за нее парня выгнали. И ты такая же. Ненавижу! Сначала глазки корчите, а потом мстите.

Я уже сама не выдержала:

- Да иди ты сам к чёртовой матери! Дуй в эти вонючие сараи к своим подружкам с Молдаванки. Пей с ними самогонку, тебе там самое место.

Как я ненавидела себя в тот момент, проклинала, что опять вляпалась в дерьмо. Когда же у меня заработают мозги, не маленькая ведь, дедушка в мои годы в Первой мировой войне два Георгиевских креста заслужил. Завтра же у Леськи все разузнаю, что там с этим Вовкой, этот алкоголик внятно ничего не объяснил, как с цепи сорвался. В голове была сплошная мешанина, одна мысль выбивала другую. Почему я должна страдать? Почему не могу встретить нормального парня, их столько за мной увиваются, а мне психи недоделанные нравятся! Он не прав, он меня совсем не знает. Если бы знал, как я его люблю!

Вдруг вспомнила, как на каких-то посиделках у Леньки мама говорила, что в нашем роду женскому полу не светит счастье. И правда, отчего такая несправедливость. Сколько лет уже Юра Воронюк сватается, дома все уши прожужжали: иди за него, мы не против. Они не против, а я? Нет, это счастье не для меня, лучше удавиться заживо.

Я, лежа на диване и закрыв глаза, пыталась заставить себя успокоиться. Хватит, возьми себя в руки, но не смогла. Изнутри распирала ненависть. Я тебе, Стас, не половая тряпка, об которую ты, когда захочешь, можешь ноги вытереть, а потом за ненадобностью и саму тряпку выбросить. Как противно! Забыть! Нет, поскорее уснуть и больше в этот мир не возвращаться. Пусть душа летит высоко в небо, к звездам.

Никогда не думала, что астрономия такая интересная наука. Как Стас увлекательно рассказывал мне о звёздах, о планетах. Столько легенд придумано о них, как о богах или людях из будущего. И я тоже лечу сейчас туда, только об этом никто не знает. Это моя тайна. Я напрягаю своё тело до хруста во всех суставах, главное вытянуть носочки на ногах, прижать руки плотно к телу. Интересно, звёзды, когда я к ним приближусь, обожгут меня? Или они холодные, безжизненные, как теперь я вся. Где земля? Что я переживаю, она больше для меня не существует, и мне совсем не страшно. Вокруг темно и тихо.

- Оля! Олька, проснись! - где-то далеко, далеко слышу голос сестры.

Меня расталкивают, бьют по щекам, обливают водой. Воет Дружок, надо мной склонились бабушка с мамой. Родные мои, отчего у вас такие обезумевшие лица? Я обалденно смотрю на них и не могу ничего понять. Мама растирает мои омертвевшие ноги, они просто онемели и теперь покалывают, согреваясь. Тело всё дико болит, голова раскалывается. Что они все от меня хотят? Так хорошо было, зачем они мне помешали улететь? Как опять от них всех сбежать?

Алка сидит рядом, расчесывает мои волосы, гладит, целует: ты как, детишка? Как ты нас напугала этим стоном. Ты глупостей никаких не наделала? Скажи!

Я знаю, она меня очень любит, и от этой её любви я уже задыхаюсь.

Все родственники только и твердят, сколько себя ПОМНЮ: если бы не Аллочка, не жить тебе, Олька, на белом свете. Ты родилась в такое тяжёлое время, голод, разруха. Мама на целый день уходила в поисках куска хлеба, а тебя оставляла на десятилетнюю Алку. На Коганке её так и называли - «маленькая мама». Сидит на полянке, сама «шкелетик», тростиночка, а тебя с ручек не спускает. У других старшие у малышей заберут и сами съедят, а твоя сестричка даже к тому кусочку хлеба, что мама для неё оставит, не притронется, все тебе. Вот характер!

Мама придёт поздно, а Аллочка ждёт её, и кусочек хлеба в поло- тенечке так и не развёрнут. Ее ругают, что не съела за целый день, а она поднимет свои синенькие глазки и скажет: мамочка, а вдруг ты ничего бы не принесла, чем тогда завтра Оленьку накормить?

Вот такая у меня сестра, личной жизнью ради меня пожертвовала. И я, выходит, теперь ради неё тоже обязана своей личной жизнью пожертвовать.

Алка продолжает меня целовать, обнимает, шепчет: пройдёт, де- тишка, всё пройдёт, мы сильные, прорвёмся. Будешь кашку кушать? Тёпленькую, реденькую. Она меня кормит, помогает подняться, провожает в туалет.

Леонид Павлович привёз врача, какого-то светилу, тот задавал непонятные вопросы, стучал молоточком по рукам, ногам и водил им перед глазами.

- Нервишки не в порядке, сильное перенапряжение, стресс. А что вы хотите? Выпускные экзамены, веса набрать бы не мешало, истощилась наша юная леди. Ну и индивидуальные особенности молодого организма, все по-разному развиваются. Замуж выйдет, родит, и всё пройдёт.

Доктор еще долго что-то советовал, а у меня внутри разрастался протест. Никого и ничего не хотела видеть и слышать. Всё кончено. Очухаюсь и уеду, куда глаза глядят, навсегда. Дружок мой, рыжая дворняга, лижет мне руки и ноги. Зачем ты завыл той ночью, всех поднял на ноги? Я ведь так далеко от всего этого была, как ты почувствовал? Ты единственный преданный до конца мой друг. Пописываешь от счастья, что я жива и тебя глажу? Глажу и молча плачу.

ОТ ВЕНЕРЫ ДО МЕГЕРЫ

После окончания института мне было уготовано как минимум три года отработки-обязаловки в солнечной Молдавии - таков был тогда жесткий закон. Вас учили - будьте добры, куда пошлют. Но зачуханные, с позволения сказать, Каушаны после Одессы не оказались городом моей мечты. Не знаю, они ли так подействовали либо лоснящийся от пота и жира директор местной плодоовощной конторы с липкими чёрными глазками, но с моей мамой, сопровождавшей меня, произошло что-то сверхъестественное. Всегда спокойная, уравновешенная, она как схватила меня там за руку, так и не выпускала весь обратный путь. В общем, сбежали - и директор-то не очень возражал, скорее, рад был избавиться от лишних хлопот, я на него свалилась, как обильный снег на голову в жаркий августовский день. Спасла меня опять же мамина мясоконтрольная станция. Тайно. Ни под каким видом, никто не должен был знать, как обстоят на самом деле дела с моим распределением.

Мамина коллега, одна из лаборанток, предложила: если Ольга хочет, она попросит своего близкого родственника, он, оказывается, командовал плодоовощной базой, тайно взять меня к себе на работу. Как свою племянницу. Конечно, я согласилась, и в тот же день он распорядился, чтобы меня зачислили учетчицей. Оформление заняло немного времени - тут уж расстарался начальник отдела кадров, который и проводил меня на мое рабочее место.

База находилась на улице Хуторской, что на Молдаванке, недалеко от Алексеевского рынка. Добираться туда можно было несколькими путями. Первый, как обычно принято в Одессе, - трамваями. Сначала с 6-й станции Фонтана до Куликова поля. Пешком пересечь его и железнодорожный вокзал, потом штурмом взять всегда переполненный трамвай 10-го номера. Так я плентухалась около месяца.

Удовольствия оказалось достаточно, чтобы эта музыка мне окончательно надоела. Я изменила маршрут, взяла руки в ноги и теперь доезжала 18-м трамваем до 3-й станции Фонтана, до телецентра и пешедралом вместо зарядки топала по Артиллерийскому переулку, прижимаясь поближе к забору одесской тюрьмы. Почему-то на этой стороне чувствовала себя поуверенней, чем на противоположной, где находилось заброшенное старое еврейское кладбище. Я старалась туда даже не смотреть. Постепенно среди других прохожих, таких же, как и я, спешащих ранним утром на работу, обрела постоянных попутчиков.

На пересечении с Черноморской дорогой меня встречал большой поток транспорта и людей, становилось как-то веселее, но дальше снова предстояло идти по безлюдному переулку с покосившимися старыми домишками, вросшими в землю, обрызганными грязью по самую крышу, никогда не мытыми маленькими окошками. Напротив, за старым забором из ракушечника, располагался маслозавод. Подсолнечным маслом пахло на всю округу. Из-за забора видна была громадная куча шелухи от семечек. Она напоминала гору, только живую, постоянно двигающуюся из-за облепивших её птиц. Пожалуй, вся пернатая фауна нашего южного края обитала здесь и уж от голода не страдала.

Спугнуть и согнать с насиженных хлебных мест могли своими гудками только паровозы, подававшие вагоны под отходы производства или доставлявшие сырьё. О, что тогда творилось! Эта безумная стая, поднимая клубы пыли с ветром, с таким шумом и гамом взметалась вверх, что становилось темно и жутко, как в каком-нибудь фильме ужасов. Но недолго было это кружение над Вторым христианским кладбищем со сбрасыванием отходов своей жизнедеятельности на местный ландшафт и головы таких же прохожих, как я. Едва гудки стихали, как бедные птички, мерную жизнь которых потревожили эти проклятые паровозы, возвращались к себе на базу, отчаянно дерясь за место под солнцем у столь щедрой кормушки. Впрочем, я не сомневалась, что всем перепадало. К слову, среди пернатых были отважные твари, которые вообще ничего не боялись - ни вагонов, ни гудков, они просто жили на этих тарахтящих и гудящих монстрах.

Но это еще не все впечатления. Кроме летающей, была еще и мерзко ползающая живность. Первый раз, когда, не спеша на обратном пути с работы, сдуру внимательно присмотрелась к местным обитателям, меня чуть не вырвало. Страх и омерзение сковали ноги. Меня всю хорошо протрусило; больше этой достопримечательностью я никогда не любовалась, старалась миновать этот зловонный участок бегом, не дыша приторным до отвращения прогорклым жареным маслом. На общем маршруте это сказывалось приходом на работу на три минуты раньше. Еще несколько минут выигрывала, шагая не через проходную, а пользуясь удобными лазами в заборе между заводом и нашей конторой. Проскочишь - и сразу на своей территории. Их, правда, постоянно заделывали, думаю, только для галочки. С утра замажут, а к вечеру иди хоть в полный рост.

Моей начальницей была пожилая дама громадных одесских размеров с залежавшейся пыльной «халой» на голове. Сама прическа состояла из несвежих сбитых волос от крашеной блондинки. Свои же собственные, забранные в пучок под этой «халой», были всех цветов радуги, переливались от совершенно седых от самих корней до почти оранжевого оттенка. Каждый день она меняла платья, они были одинакового покроя и фасона, но в любом случае с понедельника, строго по расписанию, она объявлялась в очередном кримпленовом квадратике. На третьей неделе я поняла, что её наряды никогда не стирались, не гладились, оставались такими же неопрятными, как и она сама.

Август, жара несусветная, в нашей комнатёнке нечем дышать. Моя начальница больше всего на свете боится сквозняков, поэтому дверь изнутри она закрывает на щеколду. Со всеми, кто несет разные документы на переоформление транзита, приходится общаться через форточку. Пустишь в помещение - редко кто, уходя, дверь за собой закроет. Шум, гвалт, ругань вдогонку: сколько можно говорить...

Я стараюсь по мере сил вообще не смотреть на свою мучительницу. Она дико потеет, пот капает прямо с носа. Под мышки она всовывает большие мужские платки, которые через несколько минут вынимает и вешает просушить рядом на спинку стула. При этом она не забывает каждые полчаса извлекать из своей сумочки залапанное зеркальце и пудру, приговаривая: только носик и лобик, а то я ужасно выгляжу. Да? Мне ничего не остаётся, как отрицательно качать головой и поддакивать: жара, все потеют.

От этой смеси перемешанных запахов пота, несвежей одежды и её косметики в комнатке постоянно затхлый воздух. Я сама чувствую, как у меня по спине катится пот и прилипает к груди бюстгальтер. Каждый перерыв вылетаю на улицу отдышаться. Но это ещё не самое страшное. Впереди меня ждёт обеденный перерыв, вот это настоящие муки и испытание. К этому времени заявляется её супруг с громадной сумкой. Он по-хозяйски открывает наш шкафчик, достаёт из него видавшее виды полотенце, которое выглядит грязнее тряпки, лежащей у входа на полу. Стряхивает его здесь же и накрывает этим полотенечком её стол. Пока супруга сбегает в туалет, он сервирует, ни на минуту не прекращая причмокивать неприятно губами. Всё содержимое сумки перекочёвывает на стол. На полотенечке появляются одна за другой баночки с остатками их домашних обедов за последние несколько дней: куски жареной камбалы и полуфаршированной щуки, завернутая в газетку селёдка с луком, а еще какие-то салаты непонятно из чего. Запах неприятный, мягко говоря.

Я стараюсь выскочить из комнаты поскорее, пока заботливый супруг не открыл банки с «дэликатэсами», неизвестно когда приготовленные фирменные паштеты его незабвенной супруги. При этом он постоянно поглядывал в окно, карауля машину замдиректора базы Лейбзона. Видели б вы, что происходило, когда на какое- то время тот исчезал с базы. Беготня трудящихся по всей территории, от склада к складу, а потом с полными корзинами на выход. Наш благоверный супруг тоже поджидал этот час. Он выскакивал с пустой сумкой и парой сеточек навстречу супруге, и они вдвоем мчались по известному адресу. Через полчаса раскрасневшаяся моя начальница объявлялась уже без супруга и с чувством выполненного долга приступала к трапезе. Наблюдать за ней при приёме пищи не было никаких сил. Я никогда раньше не видела ничего подобного.

Она набрасывалась на еду, как животное. По-моему, пищу совсем не прожёвывала, запихивала в рот большущие куски, которые частями падали вниз и оказывались на её необъятном бюсте. Она напоминала мне куклу театра Образцова, поющую примадонну. Я стараюсь как можно быстрее разнести свои накладные, схватить завтрак, приготовленный бабушкой, и унестись с этой территории подальше. Только когда немного отдышусь, в один миг проглатываю свою котлетку с хлебом и несусь на Алексеевский рынок. Он совсем маленький, не то что Привоз или Новый рынок, так, базарчик. Зато всегда есть мороженое.

За обеденный перерыв я успеваю съесть любимое абрикосовое, это просто замороженный сок. Как только зубы согреваются после льда, следующий удар наношу по эскимо в шоколаде. Это лакомство растягивала бы подольше, но, к моему сожалению, оно очень быстро таяло и начинало капать. Чтобы никто не видел, отворачивалась к стене и облизывала деревянную палочку. Огорчительно, но всё приятное в жизни очень быстро кончается. Вот и обеденный перерыв пролетел как одно мгновение, нужно возвращаться к себе. Я уже знаю, что меня ждёт. Куча вонючих банок на окне с моей стороны. Всю волю беру в кулак, а как хочется напхать этой «лэе», глаза бы мои её не видели. И так стараюсь на неё не смотреть, а у нее еще, как назло, рот не закрывается ни на минуту. Что-то спрашивает - надо отвечать.

Всю её биографию я уже знала наизусть. И как она любила какого-то, а потом узнала, что он бегает к другой. И назло ему вышла замуж за этого инвалида с детства. Ничего себе инвалид с детства - в день умудрялся делать с базы по три ходки с такими тяжестями, что не всякий здоровяк выдержит. Эта сладкая парочка Зинуля с Фимулей доили контуру целеустремлённо и беспощадно, без всякого зазрения совести.

Как только я окончательно освоилась, моя начальница стала заявляться на работу с опозданиями, в лучшем случае к десяти утра, а начинали мы д восемь. Вид у неё был измождённый и усталый, как будто она всю ночь вагоны разгружала. Через пять минут вся комната наполнялась знакомым амбре, хоть нос затыкай. Я готова была сделать все сама, весь транзит переоформить, лишь бы не видеть эту Зинулю. Особенно доканывали её стенания по поводу того, как она устала от этого графика работы. Как она с шести утра уже на ногах и какой ее ждет каторжный труд. Мне хорошо, мое счастье, что ни в какие комиссии не включают, а она, бедняжка, и в одной, и в другой, и всюду нужно крутиться-вертеться. Давила на жалость, и иногда мне действительно становилось её по-настоящему жаль. Придет откуда-то запыхавшаяся, не успеет попить чайку, как тут же нарисо- вывается Фимочка со скрученной сумочкой под мышкой.

Его она усматривала в боковое окошко и подхватывалась, чтобы отодвинуть щеколду, причем так стремительно, что я каждый раз вздрагивала. Фимочка, застенчиво улыбаясь, бочком протискивался в комнату, усаживался на место жены, снимал свою панамку с головы, обтирал ею потное лицо и шею, приговаривая: ох, Зинуля, и разогрела ты стульчик, как на печке сижу. Зинуля тем временем проверяла, какие кошелки он прихватил, и исчезала. Я уже знала, куда, и, пользуясь случаем, моментально распахивала окна. Муженек сначала пробовал протестовать, но, наверное, побаивался меня, выходил из комнатки и прятался за диспетчерской, которая одновременно служила и весовой, а то и вовсе где-то исчезал за углом.

Теперь можно спокойно поработать, если что неясно, например, с переоформлением транзита, особенно летом, связаться с бухгалтерией, там опытные сотрудницы, всегда подскажут, как поступить. В летнее время магазины получали из совхозов и колхозов Одесской области продукцию напрямую, минуя базу. Экономически было выгодно всем, но учитывать поступление приходилось нашему транзитному участку бухгалтерии. Не буду скрывать, с моим появлением количество завмагов овощных магазинов города, желающих переоформить транзит и оказать мне своё личное внимание, росло. На молоденьких тянуло. Директора возле моего окошка крутились целый день. А вместе с этим и увеличивался объем завозимых на базу овощей и фруктов, и что особенно важно - его величество товарооборот.

Леонид Михайлович Лейбзон только ручки потирал: сам визжал поначалу, что ему всучили безрукую, даже на счётах считать не может, а теперь расхваливать стал, шо такую гарну дивчину давно надо было сюда посадить, как приманку для зверя на охоте. Вон как вокруг диспетчерской закрутилось. До него еще тогда не дошло, что за глаза острые на язык местные шутники прозвище мне придумали соответствующее: Венера Милосская (кое-кто добавлял - безрукая), и пошло-поехало гулять по базе: Милосская, Ольга Милосская. Многие считали, что у меня и впрямь фамилия такая. Потом уже, когда стала показывать свои коготки и характер, Венера превратилась в Мегеру Милосскую. Кончилось же все тем, что ко мне в конторе приклеилось прозвище: Мегера Иосифовна, но об этом позже.

Первые рабочие дни запомню надолго. Я действительно не умела считать на счётах. Ещё складывать могла более-менее, но умножать... Раз десять меня пыталась научить Зинуля, но я продолжала по-школьному, на листочках, в столбик. Возвращалась домой, не чувствуя спины, рук, ног, шеи. Спросила маму вечером: я что, теперь каждый день буду считать?

Мама пристально на меня посмотрела, как на больную на всю голову.

- Оля, а ты какой институт закончила?

А ведь правда, за всё время учёбы я ни разу даже не подумала, что ждет меня после нархоза, с чем моя профессия будет связана. Сплошные цифры, которые надо складывать и вычитать, умножать и делить. Сдала сессию и гуляй.

Отросшие за лето ногти ломались один за другим. Кончились мои потрясающие длиннющие ноготки, их самый главный враг, волейбол, остался в истории, но появился новый - треклятые старые счёты. Спиливая очередной, в сердцах выпалила: мама, не хочу там работать, скучно и не мое это.

Мама бросила ложку на пол: не твое, бросай, иди мой полы. А не хочешь мыть полы, так добейся уважаемой работы. Сама добейся, без чьей-либо помощи, да и ждать ее неоткуда. Сама себя зауважаешь. Алка, старшая сестра, предложила логарифмическую линейку, но, когда я её принесла, меня все засмеяли. Но правильно говорят: усердие и труд всё перетрут. Через некоторое время я уже лупила по счётам, как Анька-пулемётчица из своего «максима».

А пока я молча наблюдала за жизнью этой конторы «Рога и копыта». Особенно меня потрясало поголовное воровство. Кто как умудрялся, так и тащил: начальство в машинах, работяги на себе. И всё это происходило круглосуточно.

Предупреждение мамы, чтобы я ни в коем случае, ни под каким видом и разными уговорами не смела ничего брать, я выполняла беспрекословно. Мама напрасно волновалась, я из этой комнатки никуда не выходила, и меня никто не угощал. Я только ждала тот день и час, когда мне оформят трудовую книжку, и я умотаю отсюда на все четыре стороны.

О, боже, если бы кто знал, как на диспетчерской происходил товарообмен. Рабочие с маслозавода тащили подсолнечное масло в полцены, кондитерская фабрика - конфеты, ликёроводочный завод - спирт и остальное. Обменивалось все это на свежие овощи и редкие для Одессы фрукты, апельсины или бананы, или еще на что-то более ценное. На базе можно было достать всё. Честные труженики, строители коммунизма, за свой самоотверженный труд тянули всё подряд. Но и им нужно отдать должное: все пахали как проклятые с утра до ночи. Ни выходных, ни проходных, только одни вагоны выгрузят, а уже следующие на подходе. А еще машины в очереди на разгрузку километра на полтора...

И кто так умно рассчитал, что вагон по нормативам выгружается за два часа. Вот того бы умника поставить на эту операцию - пусть покажет класс.

Меня включили в приказ, и я несколько раз была членом комиссии по приёмке. Это когда вагоны прибывали с повреждёнными пломбами и была недостача. Я пыталась честно выполнять задачу, но что я видела? Да ничего! Смотреть на грузчиков, как они упираются на дикой жаре, как трещат их спины. И при этом они ещё мне успевали подмигивать. После выгрузки ребята в изнеможении ложились на пол, даже отборный мат бригадира не мог их сразу поднять на новый подвиг во имя светлого будущего: хлопцы, тут вам не халява, хрен разлёживаться, переключайтесь на второй вагон, а то простой пойдёт по всей секции, штрафы за простой вы будете платить?

Бригадир знал, как заставить людей подняться. В руках он держал бутылку запотевшей холодной водки - поощрение от завсклада. Прямо из горла хлопцы делали по нескольку глотков, с трудом вставали и, как бурлаки на Волге, медленно плелись к другому вагону, обкладывая не менее сочными матюками всех подряд. Меня они не стеснялись: привыкай, дочка. Привыкнуть было непросто, хотя я и не такое слышала от бухнувших свекольного самогона мужиков в нашем дворе. Здесь же, у платформ, суетились завмаги, ожидая, когда грузчики освободятся, чтобы загрузить машины товаром для розницы. Совсем уставшие, они соглашались и на эту работу, знали, что пару рубчиков им перепадет.

Летом время деньги, а скоропортящийся товар - деньги втройне. Большинство соглашающихся обслужить магазинный транспорт и еще немного подзаработать - женщины-разнорабочие, привычные к такому тяжкому труду. Или жизнь их заставила привыкнуть. С семи утра и до десяти вечера на ногах, итого на круг пятнадцать часов. Как муравьи, не останавливаясь, чтобы передохнуть, они накидают полную машину увесистых двадцатикилограммовых ящиков. И за целый месяц такой работы получат свою ставку 70 рублей, плюс за сверхурочные первые два часа в двойном размере, последующие - в одинарном. Но заплатят им официально только за четыре часа. Больше никак, иначе это нарушение трудового законодательства. А про ущемление прав трудового народа на труд и отдых, о заботе о трудовом народе, значит, забудьте.

Поначалу я не могла спокойно глядеть на этих трудяг, ругающихся матом, когда работют, ещё хлеще мужчин и не отстающих от них в выпивке. Но когда они после работы уходили, все как одна чистенькие, умытые, прилично одетые, сложно было представить, что за плечами этих женщин такой убийственный рабочий день. Когда же они видят своих мужей и детей, у кого они есть, и вообще дома хозяйничают?

В руках у них были плотно набитые товаром сумки, они не крали втихую - нет. Начальство само им разрешало затовариваться, но не несло ответственности, если их поймает местная инквизиция - ОБХСС. Поэтому выход в город был для них спецоперацией: одни стояли на шухере, другие проносили полные кошёлки - и всё быстро, без шума и пыли. Счастливые лица рабочих, передового класса нашего социалистического общества, смотрели на это всё радостно с громадных плакатов, развешанных по всей территории и призывавших к доблестному труду во имя Родины - верной дорогой идёте, товаищи!

С утра прохладно, ночью прошёл настоящий ливень. Бабка, кормя меня манной кашей, напомнила, что сегодня, 2-го сентября, у Одессы именины, день рождения. Никто не хочет признавать это как праздник, бурчала она, будто бы наша Одесса какое-то незаконнорожденное дитя. Она выглянула в окно: в этот день всегда непогода, это Одесса злится. Завтра нас простит, она долго на нас не обижается, как мать на детей. Что бы они ни нашкодили, всё равно простит.

Каждый год я слушаю одно и то же, не каждая внучка выдержит, но бабку не хочется обижать, пусть себе талдычит. А мне хорошо, в этом году не надо ехать в колхоз, кончились для меня все эти сессии, институтская лихорадка: все на уборку. Вот только выпишут мне трудовую книжку, и сбегу с этой вонючей конторы. Алка обещала пристроить в какой-то НИИ, там кто-то из её бывших сокурсников в начальниках.

Вечный мой кавалер Юрка Воронюк опять объявился и с маниакальным постоянством ждёт своего часа. Лучше уж в Молдавию сбежать, но только не за него замуж. А Лильке Гуревич он нравится, ей все мои отставные нравятся. Воронюк до сих пор не может простить себе, что в девятом классе спустил с дружком нас с лестницы. Во как влип, однако мне это по барабану, уже тошнит от его воспоминаний. Семь лет пролетело, а он всё никак не может успокоиться. Выжидает своего часа, как хитрый зверь добычу.

В обеденный перерыв я сбегала на рынок, купила себе пару персиков, помыла их под краном и только, отвернувшись к стенке, надкусила, согнувшись почти пополам, чтобы соком не облиться, как кто-то шлёпнул меня по заднице. Я чуть не подавилась, как ошпаренная подпрыгнула: Стас?

- Привет! - передо мной стоял не парень в форме высшей мореходки, а шофёр замдиректора Алексей с куском парного мяса. - Ты шо такая пугливая? А хто жу нас Стас? Нема таких. Та ты шо вся дрожишь?

- Так неожиданно, напугали.

Назвать его Алексеем у меня язык бы не повернулся. Ему было далеко за пятьдесят, но все обращались к нему просто по имени. Они с нашим Лейбзоном были женаты на родных сёстрах. А вообще он прошёл всю войну от звонка до звонка водителем полуторки. Нужно было видеть его за рулём, как он сидел в машине. Лицо склонилось над баранкой, которую его руки сжимали что есть силы. Лбом чуть ли не упирался в стекло, взгляд одновременно и на дорогу, и под колёса. Так его приучил фронт, и далеко не идеальные, а часто более похожие на проселочные одесские дороги тоже требовали к себе не меньшего внимания. А как он, летая на большой скорости по городу на «Москвиче»-пикапе, успевал в открытое окно отматерить всех подряд, кто мешал его движению, даже если ехали по всем правилам. Никто не хотел с Алексеем связываться, пугаясь страшенного лица мордоворота-уголовника, хотя на самом деле он был мягким человеком с отзывчивым сердцем. Все постовые знали его как облупленного и отдавали честь.

- От ты даёшь, девка! Наши же персики с базы на базаре за гроши покупаешь. Ступай умойся и пойдём. Что ты заладила: куда? Сейчас узнаешь. Идём, кому сказал.

Я как нашкодивший ребёнок поплелась за ним и покорно плюхнулась на продавленное сиденье рядом с водителем. Когда он завёл свой тарантас и влез головой в стекло, я непроизвольно последовала его примеру, вцепившись рукой за ручку двери. Он так быстро пролетел эти два квартала, что я и глазом не успела моргнуть, как оказалась перед диспетчерской.

- Топай к себе,- резко бросил он мне, а сам двинул к весам. - А ты, хренов начальник, все для себя, красавца, стараешься, сам жрешь, и не лопнешь, а девчонку заставляешь за фруктой на рынок бегать, лишние деньги у нее откуда? - Алексей не говорил, а орал. - Давай сюда, разговор до тебя есть.

Окошко было открыто, и я слышала и наблюдала, как шофёр обкладывает бедного мужика. Тот только пожимал плечами и несколько раз посмотрел в сторону нашей комнатки. Алексей, сама не ведаю почему, часто потом притягивал моё к себе внимание. В городе, когда ловила «тачку» и попадались мужчины с такой манерой руления, всегда спрашивала: вы машину на войне водили?

- Так точно. А вы откуда знаете?

- Догадалась. У нас на работе шофер тоже фронтовик. Кажется, до Праги дошел, до Берлина уж точно. Награды от маршал а Конева имеет.

У моей непосредственной начальницы как раз была середина обеда. Перед ней на газете лежала громадная горячего копчения рыбина. Я обожала черноморскую нашу скумбрийку. Как только начинался сезон её отлова, все магазины Одессы торговали ею в разных видах - и свежей, и солёной, но больше всего мне нравилась горячего копчения. Рыбки выкладывали в небольших ящичках, такие они были желтенькие, перламутровые, по три рубля шесть копеек за килограмм. Полбатона, помидор с крупное яблоко и копчёная скумбрийка. Что ещё нужно для полного счастья?

Но начальница, чавкая, наслаждалась луфарем. На столе эта махина выглядела, как скумбрия под громадным увеличительным стеклом. Своими толстыми пальцами в кольцах она стаскивала с рыбины тонкую кожу, обнажая розовое копчёное мясо. С рук капал жир, превращаясь в расплывшееся по всей газете масляное пятно.

- Хочешь попробовать? - спросила Зинуля и, легко отломав от хребта нежные куски, так что обнажилась белая косточка, протянула их мне.

Наверное, на мою начальницу что-то нашло, с чего вдруг такая щедрость. Я с удовольствием поедала эту вкуснятину и в качестве платы за угощение слушала Зинулины причитания.

- Не пошла бы на переоценку, так бы и не знала, что наши магазины такой рыбой торгуют. Сидишь как проклятая целый день за такие копейки, кому только сказать. Все думают, здесь золотое дно. А здесь ни хрена не заработаешь.

В дверях, как обычно, появился её муж. Он хотел было схватить оставшийся кусок луфаря, но Зинуля одернула его: дома нажрёшься, пусть девочка покушает. Лучше тащи сумку из-под стола, осторожно, там персики. И быстро дуй отсюда, обед кончается.

- Такого больного, - сокрушалась она, провожая взглядом мужа, - заставляю тяжести таскать. Этим всем на машинах развозят с доставкой на дом (она кивнула в сторону нашего диспетчера). Целый день песни поёт и девок лапает. Смотри, Олька, не клюнь на его красивые глаза. Не поддавайся. Привык в колхозе, что все бабы его, и здесь руки распускает.

Меня чуть не разорвало от смеха.

- Не смейся. Помнишь поговорку: смеется тот, кто смеется последним. И до тебя очередь дойдёт. Если что - сразу Лейбзону жалуйся, тот ему вмиг обрезание сделает. Лейбзон всех предупредил, чтоб к тебе никто даже думать не думал клеиться. С ним дело иметь будет. - Она хитро улыбнулась. - А может, для себя присмотрел? Девушка ты видная. А вообще не думаю, он не по этому делу, он по электричеству. Перед своей Манькой на задних лапах ходит.

Что-то моя командирша сегодня очень разговорчивая. И щёчки красные. Не махнула ли в магазине на переоценке? Вон как её разморило, и носик не пудрит. Шмат рыбы упал ей на грудь, она и не пытается сбросить. Больше не могу, сейчас вырвет.

- Я всё уберу и помою. Запах на всю комнату, давайте проветрим.

- Убирай! Проветривай! Я ещё за персиками рвану, не всё кладовщикам одним жрать - подавятся. Ты, Олька, если что, прикрой меня, я сегодня не вернусь уже. Сил моих больше нет. Нагорбатилась.

Скорее бы. И завтра её с утра не будет. Счастье.

Утро. Как я люблю раннее одесское осеннее утро. Небо высокое, уже прохладное, голубого цвета. И солнышко светит, играя своими лучиками, слегка греет, но не печёт, а ласкает лицо, соревнуясь с лёгким ветерком. Он пытается прошмыгнуть под пиджачок моего костюмчика, я его чувствую от талии до лопаток, и как ласково обдает ноги. Голове моей от него достаётся. Сзади ветерок волосы дыбом поднимает, через лоб их перебрасывает вперёд, застилает, нет, бьет в лицо моими неровно подрезанными прядями. Невозможно идти, на ходу хвост перехватываю резинкой. Теперь сколько хочешь дуй! А вот и она надвигается, куда без нее, громадной тёмной тучи с севера. И ветерок из озорного подростка превращается в демона. Всю летнюю пыль с мусором одним взмахом кверху поднимает, забивает в нос, все глаза, уши в ней. Успеть бы добежать до начала ливня. Скорее рванул бы, может, не так омерзительно пахли бы сгнившие овощи и фрукты. Ощущение, что ты на конюшне со свежим навозом.

Но не повезло. Так, покапало немного. Туча, что еще несколько минут назад такой страшной казалось, утихомирилась, видно, в море дальше понеслась. Там бед наделает, шторм вызовет. А вдруг где-то там, далеко, в пучине волн, мой Стас на практике, а капитан у него Всеволод Иванович. Я так увлеклась своей выдумкой, что чуть не попала под машину. Только скрежет тормозов и ругань водителя меня встряхнули. Так рванула через трамвайные пути, что только пятки, оторвавшись от босоножек, сверкали. Отдышавшись, медленно плелась, любуясь разгулявшимся небом. Сейчас приду к себе и покемарю за столом, пока Зинули нет. Лишь бы не разрешать мозгам переваривать заново свои печали. Не думать о моей, в который раз безответной, любви. Стас, когда только ты повзрослеешь? Я ведь жду тебя! Хоть бы ничего плохого с тобой не случилось. Сама ни за что к тебе первая не приду. Никогда!

Галка Рогачка предлагала мне вступить с ним в переговоры, но я категорически отказалась. Почему? Не знаю. Я даже признательна, что так много работы, и некогда ни о чём другом думать. Да и сколько ни думай - ничего не изменится.

Мои мысли сейчас о том, что я в этой тесной комнатенке в чистоте сижу, за столом, почти как начальство, а за окном рабочие тётки и молоденькие девчонки, не поступившие после школы никуда, пашут из последних сил, лишь бы как-то продержаться на плаву, не утонуть в этой противной жизни, когда ждешь, что тебе расщедрившиеся завмаги или заведующие складами подкинут несколько рубчиков или удастся что-то стащить, порадовать поздним вечером, вернувшись домой, буквально сбившись с ног, своих близких. Неужели это стимул, нет, плодоовощной ад.

А разве не так же было и на кондитерской фабрике, где проходила учебную практику в школе, или у моей мамы на мясоконтрольной? И в СУ у Алки не лучше. Весь город так жил, больше существовал, переплетаясь своими проблемами, как клубок змей. При дорогом Леониде Ильиче нам вообще перекрыли кислород, так считает Лейбзон, и я ему верю. Город с миллионным населением, а в летние месяцы оно увеличивалось, по разным подсчётам, вдвое, а то и втрое, перевели в четвёртую группу по продовольственным фондам. А Днепропетровск и Днепродзержинск, естественно, в первую, и, конечно, туда же впихнули соседнюю Молдавию. Не знаю, как с Казахстаном, куда тоже ступала нога горячо обожаемого всеми вождя. Одессу, мягко сказать, не жаловали. За свободолюбие и острый язык. Киев обходил ее стороной, видя, как в спорте, конкурента, которого сложно обыграть. Украинскую столицу больше заботили западные области, да и себя родимую нельзя же обижать. Как ударить в грязь лицом перед Москвой.

Что остается в подобной ситуации? Уметь выкручиваться. Одесса, мой город родной, умела. Бог всегда посылал ей героев-одиночек. У которых в черепной коробочке размещался настоящий «сейхал». Лейбзон Леонид Михайлович был из таких. На всё надо иметь талант, еще лучше - уникальный. Лейбзон им обладал. В продмагах почти пустые полки с мясом или молочкой, и только овощные прилавки переполнены плодами богатой земли и садов круглый год. Дешёвая плодоовощная продукция была спасением для одесситов. Все торговые точки старались иметь плодоовощную секцию, чтобы хоть что-то продавать и делать план, который ежемесячно спускали «сверху» из соответствующих исполкомовских и райкомовских отделов, заранее зная, что они невыполнимы.

Отсюда и любовь одесситов к вареньям и консервированию, заготовке овощей и фруктов. Чего только не придумывали! Не пропадало ничего. Из арбузных корок и дынь варили джемы. А рецептов из корочек апельсинов, мандаринов и лимонов была уйма, как говорят в Одессе, - тебе не передать. Даже у мужчин тема для обсуждения на пляже после футбольных новостей, красивых ножек у девушек и похождений налево - только где достать пожрать. Ну, еще анекдоты были впереди - Одесса все-таки. Но самая большая слава досталась от одесситов баклажанам, любовно называемым «синенькими». Уж очень они напоминали нам давно забытый вкус мяса.

Толпы покупателей окружали наши магазины, любой товар только подвози, все разберут. Права моя бабушка, она где-то вычитала, что так повелось ещё с незапамятных времён. Бабушка вообще была погружена в историю, многое мне рассказывала. И об этом тоже. Как Потёмкин князь Таврический считал, что это мёртвое место, как он называл Хаджибей, только и годится для добычи соли и производства из неё дорог. Екатерина Великая, по выражению моей бабки, «умнейшая женщина», подумала: вот и хорошо, согласилась с преданным ей человеком, исполняющим всякие тайные и деликатные личные поручения императрицы, и подписала указ о строительстве соляных складов. Ну а дальше дело было за Дерибасом с Десметом. С божьей и испанской помощью родилась Одесса, и в казну государыни потекли денежки.

А как отблагодарили? Забыли? Намарали от зависти клевету, вызвали в Санкт-Петербург и угостили водичкой, отравленной холерой. И всё тихо. Одни одесситы остались верны своей народной памятью и благодарностью отцу-основателю города Дерибасу. И так уж повелось, что один исполин передавал по наследству это красивое южное дитя другому, пока сама Одесса не повзрослела и стала сильной, волевой независимой женщиной - под стать Екатерине. И величали нашу Одессу не иначе, как «южная столица Российской империи».

Так, едва не засыпая, развалившись, в отсутствие своей начальницы, верхней половиной туловища на столе с транзитными ведомостями, которые дожидались моего прикосновения, я размышляла об Одессе. В тот момент она сузилась для меня до Хуторской улицы, плодоовощной базы, с которой началась моя трудовая биография.

- Доброе утро, спящая красавица! От жары сморило?

Меня как током пронзило. Передо мной стоял сам Лейбзон Леонид Михайлович.

- Извините, сводку передала, всё разнесла, сидела и думала, может, что-то еще недоделала, - пыталась я выкрутиться из неловкой ситуации.

- А где эта королева шантеклера, Зина Марковна? По складам носится?

- Нет. С утра в магазине на переоценке.

- Где ты сказала? На какой переоценке?

- Телефон вот оставила на всякий случай.

- Тогда звони, а трубку мне дашь.

Дрожащими руками набрала номер и краем глаза увидела подслушивающих у окна снаружи диспетчера и весовщика, оба что-то энергично жестикулировали. Долго ожидала, пока кто-то подойдет, наконец, услышав «алло», попросила срочно позвать Зину Марковну и добавила, что это с базы, Леонид Михайлович её спрашивает, срочно. Лейбзон вырвал у меня трубку. Судя по всему, на той стороне провода возникло какое-то замешательство. Наконец женский голос ответил, что никакой Зинаиды Марковны у них в магазине нет.

- Кто говорит? - орал, как разъяренный зверь, в трубку Лейбзон. - Где заведующая?

- Так нету их, это рабочая. Начальства нету, на базу поехали.

- Передай, на базе им больше делать нечего. Пусть в суфлёры в театр устраиваются, а ты в артистки.

Я стояла ни жива ни мертва, совершенно ничего не понимала. Похоже, сама того не желая, заложила свою напарницу по всем статьям.

Этот невысокого роста мужчина лет пятидесяти с полулысой головой, с торчащими по краям вьющимися рыже-седыми волосами в своей застиранной рубашечке и коротких широких брюках, скорее напоминал клоуна. Напарника Юрия Никулина, с которым они в цирковой пантомиме таскали бревно.

- А ты там что прячешься? - Лейбзон выглянул в окно. - Иди сюда, Иван-царевич!

Как метко. Диспетчер действительно чем-то походил на героя русских народных сказок.

- Где твоя подчинённая промышляет? Ну?

Далее Леонид Михайлович слово в слово, будто заученное стихотворение, повторил то, что я уже слышала от Зинули. Про песни, колхозных баб, предупреждение мне, чтобы не поддавалась на его уловки, и, конечно, про обрезание. Разумеется, все наоборот, но молодец Зинуля, хорошая память, раз так его цитировала.

- Слушай, как тебя? Оля? А это правда, что ты персики на базаре покупаешь? Я Алексею не поверил, такой позор! А ты, поц, как себя ведёшь, а? Какой же ты парень очень ценный... Чтоб у Оли каждое утро были фрукты. Вазу побольше подбери. И чтобы мытые. Слышишь, Дон Жуан?

Бедный диспетчер был бледен, как мел, и только кивал головой.

- Скажи Венере Милосской спасибо, что план выполнили. Видел, к ней все завмаги переоформлять транзит, как на срачку, бегали? Смотри, чтоб никто не привязывался. За неё лично отвечаешь, меня правильно понял? А королеву шантеклеру, как только появится, с пожитками сразу ко мне.

- Леонид Михайлович, не волнуйтесь, - он так противно весь согнулся, что вся его мужская красота пропала моментально. А Лейбзон, посвистывая, понёсся дальше наводить порядок. Как я услышала потом от диспетчера, сегодня у Лейбзона зверский аппетит на человечинку. Вазочка с фруктами, тем более с мытыми, у меня так и не появилась. Правда, с каждой прибывающей на весовую машины Иван-царевич демонстративно отбирал лучшие плоды, приговаривая: «Это для той, как её там, Венеры».

Моя начальница так и не объявилась, вместо неё прискакал муж и сообщил, что Зиночка сильно заболела, у неё давление. Так я больше её не видела.

Я пересела на место Зинули, откуда еще лучше, через открытое настежь окно, просматривалась вся территория. Мои познания трудового процесса стали значительно шире. Возглас диспетчера, что к Лейбзону пожаловал сам «полтора жида», особо привлёк моё внимание. Такую личность ещё не лицезрела. Я много чего ещё не видела, поскольку мы были только филиалом, а главная контора располагалась на Моторной, 8, за всеми заставами. Там же находилась и резиденция большого начальства, как величал её Лейбзон. Его часто вызывали туда, и тогда у нас начиналось то, что можно в двух словах изобразить, как кошка из дома, мыши в пляс.

На «полтора жида», безусловно, мне было интересно взглянуть. Я выглянула в окно и увидела «скорую помощь». К кому она приехала?

- Та то ж «полтора жида» прикатил. Сейчас побачишь, як выползать будет, не пропусти. Сейчас его хозяин отпустит. О, о, дывись! - удовлетворил мое любопытство наш диспетчер.

Действительно, было на что посмотреть. Никогда в жизни ничего подобного я не видела. Он от своей полноты уже не был похож на человека. Еле сполз с трёх ступенек и, с трудом перебирая трущимися друг о дружку толстенными ногами буквой икс, плёлся в нашу сторону. При этом его громадное брюхо телемпалось из стороны в сторону, не совпадая в такт с головой и жирнющим подбородком. Уж очень неприятное это было зрелище. В принципе больной человек.

- Привет, Володя! - завидев диспетчера, «полтора жида» протянул ему руку. - Что не появляешься у меня? Разбогател? У меня для тебя всегда припасено. Говорят, у тебя здесь новая пассия завелась? Стоящий кадр?

Пыхтя как паровоз, что подвозит на базу вагоны, он протиснулся к моему окошку, пытаясь что-то рассмотреть. Диспетчер бросился ему наперерез.

- От только этого мне не надо! Здесь всё схвачено. Под личным контролем самого...

- Та ладно, Володенька, всё сейчас продаётся и покупается. Только от цены зависит. А знаешь, она того стоит, аппетитная деваха, молоденькая. Какой твой процент? Подумай и позвони, свои же люди, разберёмся. Договорились?

Перебирая своими слоновьими ногами, необъятный толстячок дошкандыбал к «скорой помощи» и с помощью шофёра и врача в белом халате еле втиснулся через заднюю дверь ЗИМа.

Едва машина с визгом вылетела за территорию, как у моей кельи объявился Володя:

- Ну шо, ты всё слышала?

- Я не подслушиваю, это не мое, противно.

- Ага, такая, значит, политика. Ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не говорю. А, между прочим, тебя лично касается. Тот еще удав. Заглотнет - и выплюнет.

- Меня? Я его не знаю.

- Зато он на тебя настроился.

- А кто он?

- Заведующий винным складом в городе, их у него несколько, в подвалах. Денег куры не клюют. На тебя запал. У них как состязание, у кого мошна больше, так тот и в дамках. В шашки играешь? Поставил он на тебя.

- Что поставил?

- Ты как с небес свалилась. Тебе сколько лет-то?

- Уже двадцать два.

- И не кумекаешь? Он тебя озолотит, у него цых грошей, як у бездомной собаки блох. И то больше, и девать некуда.

- Пусть он засунет их себе в одно место, можете так и передать ему. Будь он хоть «четыре жида» сразу.

- Я тебе передал, Венера Милосская, а там сама решай. Между прочим, раз ты такая неприступная, то двери зачиняй. Здеся желающих много, я тебя отбивать не буду.

Он вышел, и я на защёлку сразу закрыла дверь. Вот так номер, чтоб я помер. Только этого мне не хватало. Может, признаться и сказать им, кто мой дядька. Тогда их аппетит поубавится. Господи, такой урод и туда же. Фу, как противно. Еще и победитель соцсоревнования. Смех и грех. Боженька, родненький, дай продержаться ещё немного и получить эту сраную трудовую книжку и сбежать отсюда подальше.

Дня два прошло. Даже краситься на работу перестала. На все комплименты особо нахальных вообще не реагировала. И вдруг звонок из планового отдела, спрашивают: какой товар я в транзитной ведомости написала, не могут разобрать.

- Раки.

- Какие к черту раки? - трубку разрывал противный женский голос. - Сраки ещё напиши! Откуда они взялись?

Слышу, как на том конце отчаянно лаются между собой. Мат-перемат, ищут какие-то накладные, крики - не наша продукция, афера. Где Зина?

- Не знаю.

- А что ты знаешь, - меня грубо обрывают, - передай телефон диспетчеру.

- Его нет на месте.

- Аты кто? Новенькая?

- Да.

- Как зовут?

- Оля.

- Кто принёс тебе эти накладные? - голос в трубке продолжал настойчиво выспрашивать.

- Мужчина какой-то. Он много сразу принёс, просил, чтобы я их ему проштамповала. Последняя была с этими раками. Я всё разнесла, копию, как положено, подшила.

- Наберут дур малахольных, и потом мучайся с ними. А под суд, если что, нам идти.

В трубке раздались короткие гудки.

Что же я такое натворила, чего не доглядела? Убей бог, догадаться не могла. Еще прознают, что на шоколадку купилась, зачем взяла? Не прошло и нескольких минут, как увидела несущегося на всех парах Лейбзона. Его брючки на тонких кривых ножках трепетали как паруса, волосы стояли дыбом.

- Рассказывай, что здесь произошло. Тихо, спокойно, смотри на меня, я тебя ругать не буду. Хто тебе подсунул эти бумаги? Как не знаешь? От это да, шлёпать нашей печатью она знает как, а кому и на что, не знает.

- Честное слово, не знаю, думала, раз принёс, так все знают.

Лейбзон развернулся к высоченному диспетчеру, который от его грозного вида стал на глазах уменьшаться до размера карлика.

- Та чёрт её знает, кому она шо нашлёпала.

Эта наглость меня взбесила: как?

- Вы с ним шушукались, за руку здоровались, как хорошие знакомые. Ещё спросили: какими судьбами, какое дело у него до вас?

Лейбзон скосил на меня свои лучезарные глазки и с ехидством доканывал диспетчера:

- Володенька, ну и какими судьбами?

- Так разве усех упомнишь? Усе крутятся, уся шоферня. Понятия не имею.

Лейбзон подтолкнул диспетчера ко мне поближе: вот так лучше будет.

- Припомни, деточка, что тот тип ещё говорил. Кто еще был?

Я совершенно растерялась, в голове крутилась только эта проклятая шоколадка.

- Он сначала Зину Марковну спросил, я ответила: ее нет, и она уже не работает. Тогда он достал из портфеля свои бумаги, сказал, что спешит очень, и просил быстро проштамповать.

- Да, Володенька, интересно получается, как бы из-за этих раков нас всех раком не поставили бы. Пошли-ка, красавчик, со мной, разбираться будем.

Диспетчер понуро поплёлся за Лейбзоном, я выскочила вслед и громко крикнула:

- Леонид Михайлович, а как мне, ещё работать или за расчетом бежать?

- Трудись дальше, деточка, только повнимательнее будь, а то тут ушлые ребята, быстро вокруг пальцев обведут. А раки как-нибудь вместе попробуем. Под пивко. Какое пиво любишь? «Жигулевское»?

Он рассмеялся и так быстро скрылся за дверью конторки, что я не успела ему ответить, что никакое не люблю.

На следующий день на пороге нашей комнаты появилась гром- баба, так в Одессе называют очень крупных женщин. Крашеная блондинка с громадной халой, залакированной под цемент, и с ещё большим бюстом.

- Меня зовут Лилия Иосифовна, я из планового.

А я-то подумала: тетка солидная, наверняка директор какого-нибудь магазина, их же много по городу, еще не со всеми познакомилась. А оказалось, та самая, которая вчера орала на меня по телефону.

- Я не обязана тебя учить, но Леонид Михайлович поручил тебя просветить.

Первая ее лекция затянулась часа на полтора. Она рассказывала живо, интересно, с примерами, не занудно, как преподаватели с институтских кафедр, которые смыслили в теории, но, наверное, ни одной базы живьем не видели.

Я стала задавать вопросы и почувствовала, что ей моя любознательность по душе.

- Ты где-то учишься, на каком курсе?

Я хотела смолчать, что летом закончила нархоз, но вопрос моей новой наставницы прозвучал настолько неожиданно, застал меня врасплох, что, покраснев, честно призналась. Мы оказались однокашниками, только я занималась на дневном, а она, как большинство одесситок, на вечернем, а на работу сюда, на базу, пришла в семнадцать лет.

Искорка дружелюбия сверкнула между нами. Я ей как на духу призналась, что избранная профессия меня совсем не увлекает. Лилия Иосифовна посмотрела на меня поверх очков, улыбнулась: это потому, что ты ничего в ней пока не кумекаешь, иначе не допустила бы промашку с раками.

- А как вы ее так быстро узрели?

- Вот это и есть профессия. Сумма товарооборота резко увеличилась, раки же не огурцы с помидорами, дороже. Стали искать: откуда подарок судьбы? Оказалось, из самого Парижа.

- Откуда? - я обомлела.

- Того самого, французского. В Измаиле ловят и в Париж самолетом отправляют. Это им раки кушать, а не нам. Мы картошечке с квашеной капустой рады. В общем, Лейбзон сам разберётся, куда уходят наши сраные фонды. А этому измайловскому кадру я не завидую, за такие махинации и в тюрьму угодить недолго. Где раки зимуют, он теперь точно будет знать. Подставить нас хотел, говнюк паршивый.

В окошко постучал водитель Алексей. «Это за мной», - Лилия Иосифовна поднялась из-за стола, подхватила свои здоровенные сумки, полные документов, и уже в дверях, улыбнувшись, предупредила: печать забирай с собой домой, без присмотра не оставляй и никому никогда не доверяй! Здесь друзей быть не может. Если что, в чём сомневаешься, звони мне. Не стесняйся, всё спрашивай.

Я смотрела вслед этой женщине и чувствовала себя такой жалкой, такой беспомощной. Господи, куда я попала?

Зинулино место недолго пустовало. Его занял Юра Морозенко, он на базе отвечал за железнодорожный транспорт. Так распорядился Лейбзон: а то этого швыцера никогда поймать нельзя. «Сильно умный, когда захочет, тогда объявляется, - укоризненно покачивал Лейбзон головой, - деловой нашелся, думает, меня пальцем сделали. Под боком пусть сидит и никуда не рыпается без моей команды».

Это был молодой человек, на вид явно похож на человека с пятым пунктом, понятно каким, но постоянно подчёркивавший своё украинское происхождение. Небольшого роста и очень худенький, с узкой полоской усиков под носом. Они на его маленьком личике, возможно, и были единственным украшением. Он, по всей видимости, корчил из себя Сальвадора Дали.

Как только над ним не подшучивали - и личным моим охранником называли, и бесплатным слугой. Парень оказался только внешне смахивающим на пацана, на самом деле ему давно было за тридцать. Начитан, увлекался театром и кино, в общем, достаточно эрудирован, что в этом зверинце мне показалось исключением из правил. Я в момент сориентировалась: с Юрой можно дружить по-честному, без всяких там ухаживаний и приставаний. Призналась ему, что очень боюсь, что мне не нравится эта шарага и я очень скоро отсюда уволюсь. Он, в свою очередь, не скрывал, что работает здесь только из-за денег. Нигде даже с высшим образованием не заработать, как здесь.

Со своим скользящим графиком Юра постоянно в бегах. Такой неуловимый Фигаро, который то там, то здесь. Сейчас на товарной, позже на расцепке вагонов, затем в очереди на получение документов. Шустрик неугомонный, за рабочий день успевал обтяпать все свои дела. Ему не нравилось, что теперь он под личным контролем начальства и привязан к стулу в этой комнатенке. Спустя некоторое время я ощутила, что парень ко мне неравнодушен. Как такое не уловить, когда на моём столе появилась вазочка с цветочками. Морозенко стал таскать редкие книги, настоятельно рекомендовал их почитать, так что мне было чем заняться в свободное время. Он словно за руку водил меня по лабиринту этого гадюшника, рассказывал, кто чем занимается, за что отвечает. Постепенно я начала различать всю эту ораву друг от друга. А когда представляешь who is who, появляется больше уверенности в собственных силах. Тем более, когда тебя всюду сопровождал такой идальго. Диспетчер исходил на говно, как только он не комментировал нашу дружбу. «Мороз, ты ж на тот Монблан у жизнь не взберёшься. Купи себе ходули!» - кричал он нам вслед и при этом идиотски ржал.

Юра взялся провожать меня домой после работы. По этим глухим и опасным переулкам, особенно осенью, когда темнеет рано, это совсем не мешало. На третьей станции Фонтана я садилась в трамвай, а мой кавалер возвращался в приподнятом настроении назад. Если он был занят, то я пристраивалась к базовским тёткам. На удивление они ко мне нормально относились. Они топали все на трамвай или троллейбус в сторону Молдаванки. Как-то одна из этих женщин, едва мы вышли за проходную, схватилась за бок.

- Давайте я понесу вашу сумку, а вы постойте, передохните, - предложила я.

- А потянешь, тяжелая дюже?

- Не переживайте, я к тяжестям привычная.

Сумочка была действительно не из лёгких. Да ещё тетка всем весом повисла на другой руке, шепча, что у неё не всё в порядке по-женски, а сегодня чересчур натягалась и просто доходная. Доплентухались с ней до самого ее дома. Она оказалась бригадиром рабочих со склада мелкого опта, который снабжал школы, детсады и прочие мелкие учреждения. А вот с кем у меня явно не складывались отношения, так это с грузчиками. Может, потому, что я не раз, особенно когда пролезала через дыру в заборе и пробегала мимо разгружающихся вагонов, видела, как они занимаются шахером-махером, явно что-то химичат или откровенно воруют. Однажды один из них, здоровенный детина, пригрозил мне своим громадным кулаком: молчи, мол, а то... Иногда даже становилось страшновато топать коротким маршрутом мимо разбитого старого еврейского кладбища, лучше от беды подальше, мало ли что, спокойнее через главную проходную.

Ко всем этим страхам добавилась ещё одна. Бабка вынула письмо из почтового ящика на моё имя из прокуратуры. Мне предлагалось явиться в такой-то кабинет такого-то числа. Мы с Алкой, не ужиная, рванули к дядьке домой. Он, не зная, что к чему, начал разводить антимонию, что я сама виновата, наверное, вот вляпалась, дыма без огня не бывает, крутила хлопцам хвосты и осталась после всего на бобах. В общем, наслушались с Алкой всякого. Но, конечно, он позвонил кому-то, и мне велено было обязательно пообщаться с этим прокурором, да еще со строгим указанием не краситься, не мазаться, напялить на себя юбку подлиннее.

Возвращались обратно пешком, молча. Погода была под наше состояние: тёмная сырая ранняя осень. Алка закашлялась, уткнувшись в старую кофту. Так у нее часто в эту ненастную пору.

Показывать на работе повестку из прокуратуры означало полный крах. Накануне я зашла к Лейбзону и попросила отгул, сославшись на острую зубную боль. Леонид Михайлович не возражал, сказал только, чтобы с зубами не тянула, обязательно завтра же пошла к врачу. Мне показалось, что ему явно не до меня, они вдвоем с нашим инженером рассматривали какой-то чертёж.

Утром бабка вытаращила на меня глаза. Видос у меня был ещё тот, как, наверное, у колхозника, первый раз попавшего в город, где грохочат трамваи. Мандраж такой, что тряслись не только ноги с руками, но и все кишки. Предъявив на входе милиционеру свой паспорт и повестку, я поняла, что совершила промах. Моя внешность ничего общего с паспортным фото не имела. Он подозрительно на меня уставился, переспросил фамилию, имя, отчество. Сверил, затем еще раз осмотрел меня со всех сторон и наконец пропустил. Больше часа я сидела под кабинетом и ждала. Наконец меня пригласили. За столом сидел какой-то шкет, выглядел почти как я сегодня, недоделанный, с одной разницей: я косила под деревню, а он честно к ней относился. Говорок выдавал. Интересно узнать, как такой «кавелок» в Одессу попал, да ещё в городскую прокуратуру.

С умным видом, изучая меня с ног до головы, он уставился в скоросшиватель, что-то читая.

- Ознакомился я здесь с вашим делом, - ни тебе здравствуйте, ни до свидания, хотя бы присесть предложил, чего это я стоять перед ним должна. - И что будем с вами делать? Понимаете, это преступление, государство бесплатно вас учило, вы получили с предприятия подъёмные, проездные и исчезли, стали тунеядкой. Вот так за все отблагодарили Родину. На вас висит несколько статей. Гляньте в окошко на улицу, может, еще долго не увидите белый свет.

Он поднялся из-за стола, явно корча из себя вершителя человеческих судеб. Ну и удружил же мне Леонид Павлович, я бы по собственной воле в жизни сюда не попёрлась. Дура набитая. Из института тоже ведь сразу пришло такое же письмо. Испугавшись, прибежала к себе в деканат. Секретарша как увидела меня, замахала руками: брысь отсюда, чтобы никто тебя не видел, я отписала, что ты вышла замуж и уехала с мужем военным к месту его службы, а фамилию твою новую не знаю. Быстро верни подъёмные, обязательно заказным письмом с уведомлением отправь и не показывайся. Кто тебя будет искать, кому ты нужна? Диплом у тебя? Ну и гуляй. Устраивайся, только сначала помалкивай, что у тебя высшее.

А сейчас я стояла перед этим заморышем и выслушивала его поучения и угрозы. Какая я на самом деле ужасная. Каким-то казенным языком он лепил из меня преступницу, каких белый свет не видел. Говорите, говорите, прямо сейчас раскаюсь, как Мария Магдалена.

Отвернувшись и глядя по совету прокурора на улицу, я страшно злилась: зачем мы с Алкой ходили к дядьке милиционеру и выслушивали его нотации? Вот помог так помог. И даже не заметила, что в комнате появилась какая-то дама.

- Це наша отличившаяся? Как ты похожа на Леонида Павловича. Что там приключилось?

- Я не могу поехать по назначению, у меня мама болеет, бабушка, старшая сестра совсем слабая. Как я могу их оставить. Подъемные все вернула, до копеечки. А они всё пишут, не успокаиваются.

- Понятно. Поезжайте с Леонидом Павловичем в Кишинёв, в этот «Молдплодоовощ», и поговорите. Думаю, они не будут устраивать шум из-за тебя. Пару писем для проформы ещё, возможно, пришлют и успокоятся. Привет Леониду Павловичу и Жанночке.

Я вышла из кабинета, блюститель закона ходил по коридору взад-вперед. Так хотелось скорчить ему рожу, еле сдержалась. Все- таки не девчонка уже. На улице в витрине магазина увидела своё отражение. Какой страх! Распустила волосы и помчалась домой.

Никогда не думала, что стану такой трусихой. На работе меня трусило от любого стука, каждого происшествия. Казалось, я во всем виновата и наказание неминуемо. Увидев «скорую помощь», у меня чуть не началась истерика. Я спряталась за тоненькую шторку и наблюдала, как к Лейбзону ввалился «полтора жида». Интересно, а если бы этот человек был русским, как бы его тогда прозвали - «полтора русского»? Здесь на базе все перемешались, как у Лермонтова в «Бородино» кони и люди. Русские, украинцы, армяне, евреи. И, как говорит моя бабка, «на одну гиляку повесить, один другого не перетянет». Но почему-то внимание всегда при любых обстоятельствах акцентировалось на евреях.

Сегодня почти нет машин, диспетчер мается от безделья, однако боится оставить свой боевой пост. Склоняется к моему окошку, комментирует: уже расцеловались, куш передал, сейчас ругаться начнут не встать мне с этого места.

- Откуда вы знаете?

- С моё здесь продержишься и тоже соображать начнёшь, а може, и нет. Такие, как ты, здеся надолго не задерживаются. О, о, слухай. Думаешь, они по-настоящему? На публику пузыри пускают. Запомни: если два еврея ругаются между собой - значит, шо они уже договорились. То мансы, на дураков рассчитано.

Я слышу, как истерические крики Лейбзона глушатся не менее мощным, как иерихонская труба, басом заведующего винным складом. Пусть грызутся, по-настоящему или прикидываются, лишь бы этот пузатый горилла сюда не полез.

- Как такой план выполнить можно? - рычал «полтора жида». - У меня же склад не резиновый. Мне что, всю Греческую бочками заставить? Сколько можно повышать? И так верчусь, как белка в колесе.

- Это ж яке колесо треба до такой белки! - язвит диспетчер на смеси русского и украинского. - Ольга, погляди на этого Ромео. Та иди сюды.

Я раздвинула пошире шторку.

- Дывись, на ремень дывись, бачишь ту скобу, це вин два ремня сцепил, а може, все три. Так и рубаху з трёх однаковых сшивае.

- Откуда вы знаете?

- Та все знають, портниха, шо его жинку обшивает и его, тут на базе работала. Она его любовница, да спилась зовсим. - Диспетчер окончательно раззадорился: - А видела бы ты, как он, бедняжка, питается, голод утоляет!

- И как?

- У него в подвале здоровый двухтумбовый стол. В верхнем ящике хлеб, целый круг российского сыру, палка колбасы и стакан. От это усё за день сжирает и запивает пятью литрами вина. А сам кажет, что целый день на диете.

Выждав мою реакцию, он так противно захихикал и полушепотом, по-свойски, словно знает меня сто лет, сообщил:

- А под столом у него между ногами ведро стоит, и он туда сцыт. А Манька ему баб поставляет. Какие красотки к нему хаживают, о- го-го.

Слушать его хоть и было противно, но для общего развития полезно.

- Я сам вот этими очами бачив. Он и мне предлагал. Я как-то у него в подвале был, выпиваем, а он всё крутится и хихикает, а потом как застонал и кричит: Володька, подожди, сейчас кончу! Под столом у него девка работала. Такая баба, тебе доложу. Ты тоже симпатичная, но против неё тьфу, ни впереди, ни сзади. Не веришь? Шоб я так жил.

Меня чуть не вырвало, я на Володю больше без отвращения смотреть не могла. Потом эту историю в разных вариациях от разных людей слышала и не обращала на все эти мансы никакого внимания. Это первый раз волосы на башке дыбом встают, а потом привыкаешь. У них своя жизнь, у меня своя. Через несколько лет, когда я сама, выбилась в начальницы, убедилась, что все байки о нашем великане самая настоящая правда.

Ко мне в кабинет ввалилась известная всем мужчинам нашей конторы дама, в простонародье известная как «манда пергидрольная», с заявлением на издевательства небезызвестного «полтора жида». На полном серьёзе она в письменной форме описала все издевательства её начальника. Как после работы он заставляет её лезть под стол и... никаких за это сверхурочных не платит. Какой там Жванецкий или Аркадий Райкин, они и рядом не стояли. Я чуть не рехнулась, пока дочитала этот шедевр до конца. Как он надел ей на голову парашу, в которую целый день дюрил, это её больше всего возмутило. А она, не выдержав издевательств, в порыве гнева это ведро сама натянула ему на голову и кулаками лупила по нему. Столь велика была ее обида. Так что вы думаете? Этот гад снял побои, и теперь её будут судить. Вот она и просит у меня как у женщины, способной понять другую женщину, простую рабочую, защиты. Мне, мол, все бабы доверяют, зарекомендовала себя, не зарываюсь, хоть и начальница.

- Но я тоже не промах, - продолжала она, - на экспертизу сбегала, все зафиксировали - и побои, и изнасилование.

Вероятно, я всё же не удержала мимику на своём лице, и хотя старалась ржачку буквально заглотнуть вовнутрь своего организма, пусть там клокочет, она все равно подло вырывалась у меня из груди.

- Ты мне не веришь, подруга? У меня и свидетели есть, всех он не купит.

Я представила себе на минуточку этих победителей соцсоревнования в суде и каким пышным цветом расцветёт вся эта история в Одессе.

Рабочая женщина продолжала:

- Он у меня ещё попрыгает, я ж всю его кухню знаю. Сама вёдрами воду в бочки сливала, сцаками он торгует, а не вином. Там такие афёры крутят, тебе не передать.

Пообещав во всём обязательно разобраться и обязательно быть на её стороне, еле выдворила жалобщицу из своего провонявшего кабинета. Здесь же позвонила в кадры, чтобы перехватили её в коридоре и божью искру справедливости погасили на месте.

Но тогда, в начале своей трудовой деятельности, мечта сбежать из этой помойки, уволиться, из-за вызова в прокуратуру рухнула на неопределённое время. Я как мышка сидела и не рыпалась, стараясь угодить всем и вся. Лейбзон нагружал меня всё больше и больше. То я заменяла ушедшую в отгул Женьку, его секретаршу, то с другого склада учётчицу заболевшую, или фактуристку. Язык держала за зубами, но уши не заткнешь. Когда Лейбзон разговаривал тет-а-тет с кем-нибудь, я выходила. Меньше знаешь - лучше спишь. Но и того, что познавала, расширяло мой кругозор дальше некуда.

Самые разные вопросы он решал, насколько возможно, оперативно. Любимое словечко - задолбали - не сходило с его уст после каждого разговора. Но, поднимая в очередной раз телефонную трубку, заливался игривым соловьём, как будто бы только и ждал целый день этого самого главного звонка всей своей жизни. Голова его откидывалась назад, глазки лучезарно сияли, изо рта вылетали брызги счастья, которые в одно мгновение могли изменить своё направление прямо на противоположное, если в трубке сообщалось нечто такое, что превращало этого игривого человечка, рыжего котёнка, в озверевшего тигра. Как он орал, как обзывал всеми словами алфавита своего собеседника на другом конце провода, и что тот будет у него делать, и куда тот пойдёт. Оправдываться не было никакого шанса. У этого человека была не голова, а настоящий Дом Советов, он держал в уме огромное количество номеров телефонов, другие нужные цифры, моментально перечислял все варианты дальнейших действий. Разговор заканчивался всегда одними и теми же словами, как приговор судьи: после работы у меня - и бросал трубку.

- Вот ты мне скажи, Ольга, ну как можно матом не ругаться. Всю жизнь корпит над одной бумажкой и такую херню порет, - это уже годы спустя, когда он увидел во мне соратницу и помощницу, а то и родственную душу, откровенничал Лейбзон.

Моя бабка таких, как Леонид Михайлович, называла «чертями». Фактически он один управлял всей этой конторой. Я не всегда могла разобрать, что он пулеметной скороговоркой выстреливал, но весь набор его выражений, которые магически действовали на собеседника, помогая решать любой вопрос, заучила. Не стану утомлять перечислением всех, вот только некоторые: «Это Лейбзон! Да, я, дорогой, кто ещё может тебе звонить. Пустяки, не стоит благодарности. Мелочи жизни. Ты же знаешь, для тебя Лейбзон расшибётся в лепёшку. Какие могут быть между нами счёты? Чтоб я этого больше не слышал».

Если они не производили впечатления, тут же импровизировал, находил другие, но смысл был один: ты мне - я тебе. Для того времени очень актуально, особенно когда такая база одна на всю Одессу и собственными ресурсами надо кормить овощами и фруктами миллионный город. От усталости он так трахал трубкой по аппарату, что разбивал его вдребезги. Дежурный телефонист почти ежедневно склеивал его или обматывал изоляционной лентой, а чаще всего заменял на новый.

- Ты, Ольга, это, ушки закрой или пошла бы подышать свежим воздухом, - ко мне он обращался по-дружески. - Нет, что впустую время терять, счас бумажку на третий склад отнесешь. Пусть сразу ответ черкнут, я жду. Давай, одна нога здесь, другая там. Ты же, слышал, спортом занималась?

И я от такого доверия неслась с удовольствием выполнять его распоряжения и по дороге думала: а отчего Лейбзон у нас не директор, с таким сейхалом? Не раз слышала разговоры, что нынешний директор не того поля овощ и ягода. Заставили, мол, его принять контору, когда убрали предыдущего. Живет себе не сказать, что припеваючи, но спокойно, глубоко в дела не лезет, сверху начальство не дергает. А что особенно волноваться с таким заместителем, как Леонид Михайлович, он во всем его прикрывает. Когда присутствие директора на каком-нибудь важном совещании обязательно, папочка разбухает от аккуратно подготовленных Лейбзоном документов, да еще с сопроводительной речью. Ты только с умным видом читай по бумажке, не запинаясь, - и все.

Если бы еще внешний вид этого бессарабского еврея соответствовал его мозгам. Мне было интересно наблюдать за этим типом. Невысокого росточка, невзрачный, кривоватенькие ноги, напялил на себя карикатурные штаны, широкие, коротковатые да ещё подранные, нитки висят. Белая косточка на ноге всегда видна, потому что сползает простой дешёвый носок с растянутой резинкой. Его сандалии имеют такой вид, как будто ему купили их ещё в пионерском лагере. Рубашки он меняет, но все они на один цвет и фасон - в клеточку рабоче-крестьянского типа. О видавшем виды пиджачке вообще сложно что-либо сказать, одним словом - на выброс.

Его рабочий стол напоминал помойку. Только он сам мог, как фокусник, моментально извлечь нужную бумажку. С любым своим посетителем сначала раз пять ругался, потом мирился, обнимался, клялся в вечной дружбе, провожал с миром. Такой необычный ритуал общения. На собеседников вытаращивал бесцветные глаза; приподняв плечики, пошарив руками в безразмерных карманах, извлекал мятый несвежий носовой платок, протирал им свою лысину, потом шмаркался в него тщательно, двумя пальцами углублялся в обе ноздри, осматривал добытое содержимое и аккуратненько складывал и убирал свой платочек обратно до следующего использования.

- Ну, как вам этот засранец? Внаглую врет и глазом не моргнет. Так я ему и поверил, - крик из кабинета Лейбзона заглушал пыхтение паровоза, въезжавшего на территорию. - Свиноматке пусть своей голову морочит, она теперь в театре в кресло не помещается. На приставной стульчик полжопой усаживается, другая половина на весу, вот ей пусть и вставляет. Умный!

Театр абсурда какой-то, да и только. Мне любопытно, я раньше никогда с такими вещами не сталкивалась. Как тут удержаться от смеха, но Лейбзон мгновенно успокаивал ржущего своим презрительным ВЗГЛЯДОМ: что ржёшь, мой конь ретивый?

Все сразу замолкали. Его боялись, никому не хотелось попасть под его горячую руку. Он всех вокруг держал в напряжении, обо мне и говорить нечего. Когда я сидела у него в кабинете, никто даже не приносил транзит на переоформление, боялись лишний раз напороться на неприятности.

А с виду весёлый человечек! Шутник. Но шутки его были какие- то недобрые, злые, легко мог высмеять природные недостатки, ни за что человека обидеть и при этом клялся:

- Ты уж извини, я тебе, как никому, доверяю. Так, проверял тебя на вшивость, понял? А шутки для безмозглых поцев. Понял? Правильно понял? Тогда будем работать. Удачи!

И хлопал собеседника дружески по спине. У того после таких слов крылья вырастали за спиной. Наблюдавшая за этой сценой озорная Женька хихикала: от действительно безмозглый, нашёл кому верить!

Наблюдать за этим зоопарком с рычащим леопардом и робкими косулями, знающими о своей участи, было одновременно и поучительно, и противно. Но куда деваться, пока с Каушанами окончательно не улажено.

Дома я ничего не рассказывала об этой конторе «рога и копыта», хотя и подмывало. Зачем лишний раз нервировать. Ну, ещё месяц, другой - и вырвусь на свободу. Вот прокуратура бы отцепилась, тогда почувствую себя полностью вольным казаком.

Мой родной дядька Леонид Павлович нашёл ходы в Кишинёве, и в один прекрасный день с его водителем и начальником ОБХСС мы рванули в молдавскую столицу. Бабка нам всего наготовила, как на именины. Оба моих сопровождающих похрапывали по дороге, а я любовалась из синенького милицейского «Москвича» местными красотами, напевая: по долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд, чтобы с боем взять Приморье - белой армии оплот. Сдастся ли теперь под нашим натиском другой оплот - «Молдплодоовощпром»?

Вокруг действительно был холмистый пейзаж, так что песня соответствовала. Все эти пригорки и долины, буквально каждый сантиметр площади использовались под сельскохозяйственные угодья. На этой некогда пустынной безводной и нищей земле выросли, как по щучьему веленью, по божьему хотенью, пальметные сады по итальянской технологии. Они ровными рядами тянулись до самого горизонта, чередуясь с виноградниками и полями с трёхметровой кукурузой, баштанами и опять садами. Небольшие деревца, сплошь усыпанные красными сочными плодами, представляли сказочное зрелище.

А я не хочу даже в этом цветущем райском крае жить, хочу в своей Одессе! Может, и совершаю очередную в жизни ошибку, нужно было бы отработать здесь. Но как вспомнила Каушаны и того директора местной базы, так мигом патриотические чувства улетучились раз и навсегда.

К началу рабочего дня мы уже были на месте, околачивались под вывеской нужной организации. Начальник ОБХСС позвонил кому- то из телефона-автомата, доложил о нашем прибытии. Сопровождающие оставили меня на улице, а сами скрылись за массивной дверью, предупредили, чтобы я не рыпалась никуда. Время тянулось до бесконечности. Наконец появился обэхээсэсник и кивнул мне головой: пошли! Через минуту мы оказались в кабинете начальника отдела кадров. Он ехидненько улыбнулся, оглядел меня с ног до головы, даже привстал для этого из-за своего стола. Дядька мой встретился с ним взглядом, и тоже лёгкая улыбочка скользнула по его обычно неприветливому лицу.

- И что, молодой специалист, прикажете с вами делать? Не желаете в Каушаны, могу предложить работу, например, в Бендерах. Там большая контора, нужен заместитель главного бухгалтера. Хорошая работа. Ну, как?

Я скосила взгляд на своего родственничка. Его лицо ничего не выражало.

- Извините, я просто не ту профессию избрала. Не мое это, хочу поступить в другой институт.

Все от неожиданности уставились на меня. В какой ещё институт? - Леонид Павлович от возмущения толкнул меня в плечо.

- В библиотечный.

Наступила гробовая тишина. Первым в себя пришёл кадровик.

- Понятно. Ну, мы, Леонид Павлович, с вами, я надеюсь, решили наши проблемы. А вам, девушка, желаю успехов на новом поприще. Учитесь, учитесь, ещё раз учитесь, как Владимир Ильич советовал. В Молдавию в любой момент милости просим, нам библиотекари тоже очень нужны.

Назад ехали молча. На берегу Буга машина затормозила, и мы присели позавтракать. Мужчины достали бутылку «Рислинга», выпили по стакану и чуть-чуть плеснули мне.

- Будешь?

- Буду!

- Давай! Так, куда это ты навострила лыжи? Ты что, совсем дурново нести такую чушь? С кадровиком же говорила, уперся бы он - и что тогда?

- А что я должна была ему ответить? Что в гробу видела его солнечную республику? Что наплевать мне и на Каушаны, и на Бендеры, и на Тирасполь, какие там еще города? Гори пропадом этот диплом, и вообще не знаю, зачем закончила этот нархоз? Ты же, Леня, помнишь, я же в театральное училище хотела поступать. И поступила бы, если бы Алка не вмешалась, бучу дома не подняла.

- Правильно, Оля, - наливая по следующему стакану, поддержал меня Лёнькин подчинённый. - Шо девчонке делать в этой помойке? К ревизорам нашим её надо пристроить, в контрольно-ревизионное управление. Там будет шо надо. Так шо потерпи чуток, мы провернём это дело. Такую дивчину этим цыганам отдавать? Выкусят.

Он икнул и допил стакан, закусывая бабкиной вертутой.

- От, Леонид Павлович, все ваши бабы, женщины так готовят, просто цацоньки. А ваша мама! - после каждого проглоченного куска пирога он сочно причмокивал. - Ты, Оля, так научись готовить, я своего сына за тебя замуж отдам. А то сам разведусь, и на какой-нибудь бабе с вашей семьи женюсь.

Мы дружно смеялись и всю оставшуюся вертуту с вишневой начинкой ему отдали. Такой свойский дядька оказался, откуда кличка «кудрявый» при лысом черепе? Почему его все так боятся? Непонятно.

Рабочие дни покатились дальше. Одним словом - осень. Солнце ныне особенно не балует, все больше противный мелкий дождь, на улицу при такой нудной погоде выглядывать неохота. Торчать на открытой весовой холодно, и в нашей маленькой комнатке уже с утра набивалась куча народу. Все обсуждали ЧП, случившееся на складе БВГ. Там не выдержали перекрытия первого этажа, и пол вместе со всей продукцией провалился в подвал, придавив загруженный там по самое никуда другой товар, более дорогостоящий. Еще хорошо, что никто не пострадал. Меня срочно перебросили на этот участок. Прибежала отчего-то радостная Женька и протараторила: собирай свои монатки - и на БВГ, Лейбзон приказал.

Я еще не расшифровала эту аббревиатуру, все очень просто: бакалея, вино, гастрономия. Но на базе, это ведь Одесса, кругом одни шутники, расшифровывали по-своему: Будешь Всегда Голодным.

Заведующий складом Эдельман, бодрячок-старикан на вид лет восьмидесяти, запамятовала его имя-отчество, встретил меня по-доброму, а его заместительница, она и старший кладовщик, тут же распорядилась отметить это событие. Судя по её цвету лица, она уже сегодня приняла на свою грудь, не очень-то большую, до моей Зинули как до неба. В какой-то каморке на лист фанеры, заменивший стол, выставили самые деликатесные консервы дальневосточного производства. Открывал баночки красавец грузчик по имени Артем. Я узнала его и боялась встретиться с ним взглядом, его увесистый кулачок, которым он грозил мне тогда у лаза в забор, хорошо запомнила. Гранёные стаканы с импортным коньяком, кажется, болгарской «Плиской», быстро были осушены, и все уставились удивлённо на меня.

- А ты что сачкуешь, у нас не положено. У нас, как у Д’ Артаньяна, один за всех и все за одного. Так что не брезгуй нашей компанией.

«О, они начитанные, «Три мушкетера» знают», - усмехнулась я про себя и выпила. Все не смогла, полстакана.

- Ладно, не будем придираться, она новенькая в нашем коллективе, еще не вечер, научится, - Артём отвел от меня полупрезрительный взгляд и прямо в руку сунул банку с крабами: - Закусывай! Все ешь, не стесняйся. Небось не каждый день крабами питаешься.

Я запуталась в этих вафельных белых бумажках, в которые были обернуты дольки бело-красного мяса краба, лихорадочно тыкала в них вилкой. Наверное, следуя совету Артема, съела бы все, но тут почувствовала, как этот проклятый вонючий напиток начинает возвращаться обратно. Бросила банку и метнулась к выходу со склада. Кто-то подставил мне под нос ведро и наклонил над ним. Без остановки, как влилась, так и вылилась эта отрава.

- Ты этим блядям не под давайся, - услышала шепот в ухо, это был Артем. - Пойдем, чайку попьешь и промоешься.

Так, неожиданно для себя, я приобрела надёжного друга, правда, еще долго относилась к нему всё равно осторожно.

Пили на этом складе постоянно, начиная с утра. Повод находился всегда: любой праздник, особенно работника сельского хозяйства, тещин день рождения, шторм на море, плохая погода, птичка обкакала голову Ришелье. Особняком были День освобождения Одессы, День Победы и дни взятия нашими войсками городов Европы, они отличались расширенным ассортиментом закусок. Выпивка же была постоянной - коньячок, реже ром, иногда ликер для женщин, водку не так уважали. Мне не предлагали больше, я съедала банку крабов и запивала кофе.

Мои обязанности на складе были те же, что и раньше: переоформление транзита и складской учет. Объем транзита уменьшился, зато приходных и расходных документов вагон и маленькая тележка. Я помнила наставление Лейбзона: повнимательнее. Как только на меня не орали, возмущались: где только этих неумех берут, черепаха и та быстрее ползает, чем она работает. Но стоило появиться кладовщице - все умолкали. Помогая мне, она то и дело выбегала проверять нагруженные машины, самолично убедиться, все ли так, как в бумагах. Вот здесь начинался разбор полётов. Шофёру приказывала открыть сбоку борт и моментально вычисляла, что украли. Не стеснялась порыться и в кабине; на складе становилось тихо, как на кладбище.

Сумасшедший дом был обычно с утра, потом, когда машины отправлены в сеть, то можно и передохнуть. От напряжения, навала шоферни и количества бумаг я так уставала, что не было сил уже бежать за мороженым. После обеда появлялись завмаги, и все начинало крутиться - вертеться с удвоенной скоростью. Завмаги и выложили с радостью историю обрушения первого этажа. Лейбзон невольно постарался. Осенью с завозом овощей и картофеля пошла ещё бахча. Вот он и распорядился под выгруз арбузов использовать склад БВГ. Склады старые, полы на подпорках, два вагона освободили, а на третьем автокар с полным контейнером обрушился в подвал с соками в трёхлитровых бутылях и разными консервами.

Убытки были огромными, особенно пострадали вина и коньяки. Сплошное стеклянное месиво, запах как наутро изо рта после хорошей накануне пьянки. Склад опечатали, Эдельман сидел на его ступеньках, обсыпанный пылью, и плакал. Все сочувствовали ему: несчастный человек, все слышали, как он предупреждал Лейбзона, что пол не выдержит, умолял отказаться от затеи. Ноль внимания. Теперь расплачивайся, на старости лет - тюрьма? Но ни тюрьмы, ничего такого не было. Составили акты, что здание ветхое, старое, капремонт давно требуется. В этом сезоне как-нибудь выкрутимся, укрепим полы, новые подпорки поставим.

Своих рабочих на базе катастрофически не хватало. По разнарядке райкомов присылали на помощь сотрудников научно-исследовательских институтов. Но на склад БВГ их всё же боялись пускать, не дай бог что-то случится, лучше перебдеть, чем недобдеть. А вот заключённых женщин из одесской тюрьмы можно. На территорию въезжали два «воронка» с вооружённой охраной, женщин пересчитывали и спускали вниз, где они разбирали завал, спасали уцелевшие бутылки, мыли их, протирали и укладывали в новые ящики. Бой сваливали прямо у забора.

Мои новые начальники продолжали веселиться в компании с членами различных комиссий. Выпивка настолько застилала им глаза, что они не замечали, а может, старались не замечать, как растет число актов на списание продукции. Особенно по бумагам много разной хорошей выпивки побилось. В актах менялись только даты, члены «независимой комиссии» и количество битой продукции.

Заключенным женщинам с удовольствием помогали грузчики. Кому, кому, а им доставалось, у них сегодня работы непочатый край - столько баб обслужить, подшучивал заведующий складом. Игорек, помощник бригадира, прихрамывает, ходить не может, яйца опухли. Куда-то с позором сбежал, но свято место пусто не бывает. У него объявился сменщик Жорик, который, кажется, никогда не просыхал, но в соцсоревновании грузчиков был далеко не последним, природа не обделила парня силой. Он смело в подвал полез, собственным телом закрыл амбразуру. Над ним смеялись: это ему не телят гонять в своей деревне, эти коровы кого хочешь сами загоняют, оголодали бабы без мужиков.

Артём, выяснилось, тоже был не промах, все старые ватники туда перетягал, винца с собой прихватил, наугощает сейчас тюремных красавиц.

- Фигу, он привык, что ему все даром дают, - рассеяла предположения заведующего кладовщица под смех и чоканье стаканов. - Что-то случилось, Вера? Заходи, коньячка выпьешь с нами или ликера? «Шартрез» очень вкусный.

Заглянувшая в каморку женщина была из АХО.

- Не. Я к Ольге, охранница меня попросила. Одна из осужденных говорит, что знакома с вами.

- Со мной? - я аж ручку выронила.

- Охраннице она сказала, что вы у них в Николаеве на судостроительном заводе студенческую практику проходили. А она там тогда главбухом была. Если так, можете поговорить с ней, охранница приведет.

- Это правда, в вычислительном центре, после третьего курса.

Раскрасневшаяся заместительница Эдельмана вытащила меня на улицу и в упор спросила:

- Ты что, в институте училась? В каком?

- В нархозе.

- И за что вышибли?

- Никто меня не вышибал, я его закончила в этом году.

- Опана, с высшим образованием учётчицей, с какого х..?

Тысячу раз моя бабка права. Мне нельзя врать, ну не могу я, всё обязательно вылезет наружу. Никакие тайны не могу сохранить.

По распределению не поехала, куда-то надо было устроиться, вот сюда и пришла. Диплом могут забрать.

- От курвы! Дитё училось, и они диплом могут отнять. А что эта вертухайка от тебя хочет?

- Там в подвале женщина, у которой я практику проходила в Николаеве. Узнала меня. Она была главным бухгалтером.

От старшей кладовщицы несло перегаром так, что я отшатнулась. Она достала из кармана маленький баллончик, запихнула себе в рот. Зажмурилась, брызнула и, что есть силы, дунула мне в лицо запахом ментола.

- Заграница сраная придумала, а мы ее все хаем. Пшикаешь, и вони нет. Шо, есть ещё? Сейчас лимончиком закушу. Знаешь, если это она, то покормим. Жизнь такая: сегодня ты тут, завтра на ее месте можешь оказаться.

Из подвала сначала вылезла охранница, а следом женщина, замотанная в шерстяной платок, который она сняла с головы, повязанной белой косынкой.

- Вы меня помните? Вы у нас на заводе были.

- Конечно, только забыла, как вас зовут. Проходите, садитесь.

- Спасибо, я и так уже сижу, - она заплакала, вытирая слезы ладонью.

Признать в этой похудевшей пожилой женщине цветущую самоуверенную главную бухгалтершу практически было невозможно.

- Руководителем у вас был молоденький преподаватель. Фамилию запомнила - Диордица. Станислав Фёдорович, кажется. Мы с ним у вас экзамен принимали по вычислительной технике. Узнаете, я тогда была блондинкой.

- Не только помню, но еще долго, как вернулись в Одессу, о вас тепло говорили. Вы столько с нами возились, столько нам дали. Почему вы здесь?

- Пошла за компанию,- она оглянулась на охранницу. - Раз мы увиделись, послушайте моего совета: никогда не соглашайтесь быть главбухом и вообще держитесь от бухгалтерии подальше.

- Я и не собираюсь. Хотите кушать?

- Нет, спасибо. Мне бы только позвонить домой детям.

Охранница не возражала.

У женщины так тряслись руки, что пришлось мне самой набирать межгород. С раза третьего я дозвонилась. Она плакала, задавала обычные вопросы детям-школьникам, а потом попросила меня, чтобы я продиктовала наш телефон и адрес. Завтра, наверное, их опять сюда привезут, может, муж подъедет повидаться, а если не случится - будет ждать звонка. Добрые люди разрешат поговорить.

Ранним утром на следующий день я заметила солидного мужчину с сумками в руках в окружении двоих детей. Мальчику на вид было лет пятнадцать, девочке не больше десяти. Сразу сообразила, кто они. Склад был ещё закрыт, Артём курил на цементной эстакаде, подложив под зад кусок доски.

- Привет! Вот приехали к твоей знакомой, спозаранку крутятся здесь. Ты бы, Ольга, завела их на склад к Валентине, с глазу долой, а то «воронок» вычислит, будут неприятности. Если её привезут, мы туда же, к Вальке, отведём. Она так вчера выла, душу всем вывернула.

Я уже знала, что он в молодости сам сидел. На базе, как послушаешь, все грузчики и, наверное, половина рабочих срок мотали.

Валентина ни слова не сказала, открыла им бытовочку и впустила. «Воронок» появился минута в минуту. Артём вышел встречать, буркнул мне: «Что застыла, очнись, не маячь, без тебя управимся». Вокруг него целый день толпились люди, приехавшие повидаться со своими близкими, которых не видели уже давно, по нескольку лет. Молодец, отважный парень. Не побоялся собрать у арестанток телефоны и адреса родственников, успел кому позвонить, кому, кто недалеко от Одессы жил, телеграмму послать. Подарил такое неожиданное свидание.

Две охранницы и охранник не очень-то утруждали себя слежкой, по очереди заходили в коптёрку поугощаться. Было чем. А с родственников заключенных, не стесняясь, собирали чаевые, расчищавшие путь в подвал. Первый раз я так близко прикоснулась к судьбам других людей, иногда просто ужасных, трагичных, или, наоборот, анекдотичных, даже смешных. Я как могу судить, по делу они арестованы или нет, скажу только: разные истории и по-разному они заканчивались. Но что совершенно точно, работали они хорошо, за три дня управились с подвалом, вычистили полностью от стекольного боя, хоть босиком ходи, как по песочку в Аркадии на пляже.

А вот мужчины наши... Ну и самцы, им, похоже, всё равно с кем, где, когда. Еще в положение этих женщин, давно не ощущавших искренней любви и ласки, как-то можно войти. А вы-то куда, гады ползучие? Ладно бы только работяги в подвал лезли, но и остальные не лыком шиты. Столько юбок за проходной, сплошной голяк на море, а им все мало, еще и этих бедных женщин отоварить хочется. Полное отвращение. Неужели все одинаковые, кобели паршивые? И Стас такой же? Алка моя права, когда определила для себя ни от кого не зависящий образ жизни. Без грязи, без боли, без любви, которая, как она считала, надуманное явление. Видно, и мне такая судьба уготована.

В институте некоторые наши преподаватели тоже не блистали хрустальной чистотой нравов, студенточек симпатичных цепляли на раз. Поблажки на экзаменах и все такое. Но там всё же было не так омерзительно, напоказ. А здесь... Никакого стеснения. Гребаные строители коммунизма. Фото этого грузчиков командующего, Игорька, Игоря Владимировича на Доске почета. Любуйтесь, берите пример. Передовик по бабам. Эти передовики вон пачками кучкуются у диспетчерской, глазки так и стреляют по задворкам, где что плохо лежит, припрятать бы в тайничке, а вечером унести незаметно, с чувством выполненного долга, затоваренные, чесать домой. Руки у них медом, что ли, намазаны, что все подряд прилипает, как магнитом притягивает. Самое омерзительное, этот авангард, партийное жульё, заседает в товарищеском суде. Раз в месяц вывешивают новое объявление, кого демонстративно будут сечь, чтобы не повадно другим было. А другие-то, двуликие - они сами. В тот вечер, когда свистнуть нечего (случались, но редко, и такие дни), гордо стоят с красными повязками на проходной, проверяя рабочих.