Летний сад

1

Железо, покорясь влиянию огня,

Здесь легкостью дивит в прозрачности ограды,

За коей прячется и смотрит сад прохлады.

Полтавская рука сей разводила сад!

П. Вяземский

Год 1700-й… Последний год семнадцатого века. Первый год Северной войны, многолетней и многотрудной битвы русского народа за освобождение берегов Невы и прибалтийских земель от шведских захватчиков.

Первое сражение принесло неудачу: бой под Нарвой закончился жестоким поражением армии Петра I, Да и что ж удивительного, когда солдаты как следует не обучены, когда пушек мало, да и те почти не стреляют: больно уж порох плох. Но поднимающаяся русская нация не отступила перед неудачей, даже поражение сумела превратить она в орудие победы - „конфузия" под Нарвой послужила уроком на будущее. Быстро построили чугунолитейные и железоделательные заводы, канатные, парусные и другие мануфактуры, научились корабли строить, научились воевать не только на суше, но и на море, а главное, научились учиться. И поражения сменились победами. Сначала освободили Орешек, древнюю русскую крепость, стоявшую у истоков Невы (захватчики на свой манер ее перекрестили - Нотебургом стали звать, а Петр назвал Шлиссельбургом, что по-русски значит „Ключ-город" - ключ к морю), потом взяли крепость Ниеншанц у устья Невы, там, где в нее впадает река Охта, и вскоре овладели всей Ижорской землей. А дальше одна за другой последовали блестящие победы, или, как тогда говорили, „виктории": под Полтавой, под Выборгом, в славных морских баталиях у Гангута и Гренгама.

Но еще задолго до Полтавы и Гангута, 16 мая 1703 года, на маленьком Заячьем островке, неподалеку от устья Невы, заложил Петр крепость, от которой пошел город Санкт-Петербург.

Воздвигнув новую столицу на только что отвоеванной территории, в непосредственной близости от границы, Петр, этот, по словам Энгельса, „действительно великий человек", как бы заявил на весь мир, сколь прочно утвердилась Россия на берегах Балтийского моря. Не испугала его ни близость шведов, хвалившихся, что построенные здесь русскими города все равно будут ими взяты, не остановило и то, каким предстал перед ним этот отвоеванный край.

… Низкое, серое, словно каменное небо нависло над болотами и лесами. Кое-где, среди мшистых, ярко-зеленых кочек и низкорослого болотного кустарника, тускло поблескивают озера. Над трясиной, заросшей осокой и хвощами, тучами вьются комары. По вечерам ядовитый туман сплошной пеленой окутывает это гиблое место. Тянется он с озер и болот, с широкой реки, что течет меж невысоких зыбких берегов. Видно, из-за этих берегов, из-за топей, лежащих окрест них, и получила она свое, так привычно красиво звучащее для нас, а по сути такое несправедливое название: ведь „Нева", или по-фински „Нево", означает „болото". Как рассказывали Петру местные рыбаки, эта многоводная капризная река причиняет им немало хлопот и горя. Каждые несколько лет, в осеннюю ветреную пору, выходит она из берегов и все вокруг потопляет. Потому ни отцы их, ни деды никогда не строили здесь настоящих прочных домов; по их примеру и сами они ставят лишь маленькие деревянные хижины. И чуть только почуют, что наводнение приближается - а на то есть у них свои приметы, - быстро разбирают избы по бревнышку. Вяжут бревна и доски в плот, покрепче к дереву его прикрепляют, а сами, со всеми чадами и домочадцами, да немудреными пожитками, грузятся в лодки и плывут вверх по течению, туда, где местность повыше -благо ветер-то воду с моря несет и лодки гонит. Когда ж Нева угомонится, возвращаются они на насиженные места и снова собирают свои домишки из тех же бревен.

Знал Петр, конечно, и о том страшном бедствии, что случилось в здешних местах всего двенадцать лет назад: в 1691 году такая высокая вода была, что весь край до самого Ниеншанца залило. Все знал и все понимал. Не раз, должно быть, окидывая взглядом неприветливые, унылые берега, думал о том что неспроста, видно, ни новгородцы - старые хозяева этих земель, ни захватчики - шведы даже и не помышляли на невских островах большие города ставить. Немало трудов потребует его затея. Но сколь важна она для блага России!

Согнанные со всех концов земли русской, в каждодневной упорной борьбе с природой, неся порой тяжелые потери, свершали свой неприметный и беспримерный подвиг тысячи строителей Петербурга.

За клином клин,

К доске - доска.

Смола и вар. Крепите сваи,

Чтоб не вскарабкалась река,

Остервенелая и злая…

Зубастой щекочи пилой,

Доску строгай рубанком чище.

Удар и песня…

Над водой -

Гляди - восходит городище…

Была у Петра такая привычка: мир ли, война - а из пятидесяти трех лет своей жизни воевал он примерно тридцать, - первым обучался он всякому новому делу, чтобы пример подавать, а потом и других учить. Подвижный, вечно куда-то спешащий, вечно куда-то едущий, из конца в конец исколесивший Россию и многие чужие края, он успевал всем заниматься, во все вникать. „Время яко смерть, - любил он повторять, - про-пущение времени смерти невозвратной подобно". И возводя на приневских болотах свой „парадиз" - рай, как называл он будущую столицу, Петр был верен себе: его исполинскую фигуру (роста он был 2 метра и 4 сантиметра) можно было видеть повсюду - и на бастионах Петропавловской крепости, и на только что заложенной Адмиралтейской верфи, и на соседнем с Заячьим, Городском острове, где поначалу строился город. Без его участия ничего не делалось, нигде не обходилось. Как рубить просеки в лесу и дороги прокладывать, как каналы рыть, куда землю и камни сыпать, чтобы топи сушить, где кому строиться, где какому зданию быть, - все сам решал. И уж, конечно, сам выбирал место для своего летнего дворца и сада, первого сада в Петербурге.

Облюбовал же Петр именно этот участок на левом берегу Невы, видно, прежде всего потому, что был он давно обжитым. Еще при шведах, в 60-х годах XVII века, стояли здесь деревянные строения; позднее принадлежал он шведскому майору Конау, построившему в своих обширных владениях мызу с садом. К тому же мыза Конау была довольно далеко от шума и грохота стройки Петропавловской крепости, а Петр, хоть и великан, и силой обладал богатырской, страдал тяжелым нервным расстройством, просыпался от малейшего шороха. Ночью мимо его дворца запрещалось не только ездить, но даже ходить.

Вероятно, еще и потому особенно приглянулось Петру это место, что почти со всех сторон было окружено оно водой, страстно любимой им стихией. Недаром у самого Финского залива построит он вскоре и дворец в Стрельне, и свою парадную резиденцию Петергоф, где у стен любезного его сердцу Монплезира ие умолкая плещутся голубовато-серые холодные волны.

В скором времени Летний сад был превращен в настоящий остров. С одной стороны к нему подходила Нева, с другой его омывала Мья или Моя. Правда, это была всего лишь узкая, болотная речушка, пригодная разве что для полоскания белья (потому и прозвали ее так - Моя, Мойка), но ее расширили и углубили. Потом Мойку соединили с вытекавшим из Невы Безымянным Ериком. В нем было много островков и заводей, но к тому времени он уже давал воду фонтанам Летнего сада, и постепенно его все чаще и чаще стали именовать Фонтанной рекой или попросту Фонтанкой. С четвертой же стороны сада, там, где текла маленькая речка с поэтичным названием Лебединка, чтобы осушить местность, соорудили Лебяжий канал. Так Летний сад оказался „вставленным" в великолепную, живую и трепетную, поблескивающую под лучами солнца водяную раму.

Обилие воды не только придавало саду особую красоту, делало его, как и Петергоф, таким непохожим на дворцовые сады и парки других стран, - по тем временам это было еще и очень удобно: в новорожденном городе почти не существовало дорог и передвижение по нему представляло немалые трудности. После хотя бы одного дождливого дня нигде ни пройти, ни проехать, и лошади и люди тонули в непролазной грязи. Поэтому реки использовались как главные пути сообщения, и на них, точно на улицах, всегда царило оживление: во все стороны сновали шлюпки, верейки и прочие суда, которыми снабжала жителей всякого звания Партикулярная верфь „для лучшего обучения и искусства по водам и смелости в плавании". Владельцы обязаны были держать свои суда в чистоте и исправности, потому что, как говорилось в царском указе, „сии суда даны, дабы их употребляли так, как на сухом пути кареты и коляски, а не как навозные телеги".

Летний сад, который Петр упоминает в своих указах, помеченных мартом - апрелем 1704 года, обычно считают ровесником города. И это, конечно, верно: ведь даже в масштабах человеческой жизни девять-десять месяцев не составляют существенной разницы. У ровесников же, как известно, всегда много общих черт, ибо растут и формируются они в одних и тех же условиях: продуманная простота и ясность, „регулярность" планировки, определившие облик Петербурга, были присущи саду с самого начала его существования.

Первый план Летнего сада, как позднее и план Петергофского Нижнего парка, вероятно, набросал сам Петр, повидавший еще во время своего заграничного путешествия с Великим, посольством знаменитые сады Голландии и немецких княжеств, Прославленные же французские парки - Версаль, Трианон, Марли, которые -удалось ему увидеть лишь в 1717 году, он изучал по многочисленным альбомам и книгам, специально выписанным из-за границы и хранившимся в его библиотеке, где имелись также издания, рассказывавшие об устройстве фонтанов и других увеселительных затей европейских „регулярных" садов. Но, как всегда, чем бы ни занимался Петр, воевал или строил, он окружал себя талантливыми людьми, опытными мастерами своего дела. Они-то и превращали его идеи-„эскизы" в рабочие проекты, претворяли их в жизнь, осуществляли в натуре.

Первоначально, в 1704 - 1705 годах, разбивкой царского „огорода" (так в те времена обычно называли сад) и устройством в нем фонтанов занимался русский архитектор Иван Матвеевич Угрюмов; руководил работами сам Петр, придававший огромное значение своей новой резиденции. Среди забот о государстве, в суровых условиях военных походов, Петр постоянно о ней помнит. В 1704 году, отбивая нападение шведов на Петербург и Кроншлот, подготавливая взятие Нарвы, он отдает распоряжение прислать для Летнего сада „всяких цветов из Измайлова не помалу, а больше тех, кои пахнут"; летом 1706 года, незадолго до того, как отправиться на Украину, навстречу войскам Карла XII, велит прислать фонтанного мастера и сам посылает из Нарвы „коренья белых лилий", требуя, чтобы огородник „бережно их управил". Осенью того же года, примерно за месяц до первого похода на Выборг, приказывает везти из Новгорода многолетние липы.

Летят раскаленные пушечные ядра, в огне и дыму поля сражений, а к царскому „парадизу" на Неве со всех концов страны и из-за границы тянутся обозы: из подмосковных дворцовых сел груженные березами и яблонями, разными душистыми травами; из Киева и Воронежа - липами и ильмами, из Соликамска - кедрами и пихтами. Из Гамбурга везут каштановые деревья, из Любека - кусты душистой сирени, из Голландии - луковицы тюльпанов и цветочные семена. Из года в год все богаче становится зеленый наряд сада, все больше появляется в нем беседок, водяных потех, „фигур" свинцовых и мраморных. В начале 1710 года сад уже вызывает восхищение иностранных путешественников: „Вплоть у этой речки (Фонтанки), - пишет один из них, - царская резиденция, т. е. небольшой домик в саду, голландского фасада, пестро раскрашенный, с золочеными оконными рамами и свинцовыми орнаментами. Возле - небольшой птичник, в котором щебечут разного рода пташки. Далее - изрядная беседка из плетня и близ нее большой дом для придворной прислуги… Сзади, в саду же, другой большой дом с фонтанным снарядом, приводимым в движение посредством большого колеса, а подле - небольшой зверинец… Наконец, следует круглая оранжерея с разными небольшими при ней строениями… В середине сада большой, выложенный плитой, водоем, и в центре его грот, из которого бьет фонтан. В оранжерее выставлено несколько померанцевых, лимонных и лавровых деревьев, также гвоздичных кустов".

Кто и когда построил пестро раскрашенный домик, о котором вспоминает путешественник, сказать трудно. Вернее всего, он остался здесь от усадьбы Конау. Но то, что к осени 1710 года его уже разобрали и куда-то перенесли, известно доподлинно: в походном журнале Петра I под датой 18 августа 1710 года есть такая запись: „В Петербурге, на Летнем дворе… почали бить сваи под каменное здание". По всем же данным сваи начали бить как раз на том месте, где стоял деревянный домик.

Каменный дом Петра в саду строил уроженец Швейцарии Доменико Трезини, тот самый архитектор, что, приехав в Петербург в год его основания, возвел Петропавловский собор, здание Двенадцати коллегий на Васильевском острове и другие, к сожалению, в большинстве своем уже исчезнувшие постройки. По приказу Петра Трезини сочинил и „образцовые" или, как бы мы теперь сказали - „типовые" проекты домов для петербургских жителей разных сословий: для „подлых", для „зажиточных" и „именитых". На образцовый дом для именитых похож и Летний дворец. Сохранивший почти без изменений свой внешний облик, он напоминает о простоте и строгости большинства ранних петербургских построек - „на голландский манир", с четырехскатной высокой крышей и рустованными углами.

Но каменный дом на Летнем дворе все же был домом царским: при всей кажущейся скромности, в нем есть изысканность, праздничность, легкость. Будто вырастающий из воды (тогда еще берег не был подсыпан, и он стоял у самой Невы, а от Фонтанки к ступеням главного входа вел небольшой канал - „гаванец" для подхода ботиков, шлюпок и буеров), окрашенный в теплый, светло-желтый цвет, приветливо смотрящий во все стороны своими многочисленными мелко-застекленными окнами, с узким фризом из дубовых веток и сказочными картинками - рельефами, он в своей простоте наряден и изящен. Даже водостоки по углам его крыши не обыкновенные, а в виде маленьких крылатых дракончиков. Возвышающийся над дворцом флюгер - фигурка древнего покровителя русского воинства Георгия Победоносца на коне и с копьем в руках, - золотом горящий на фоне синего летнего неба, вносит ноту торжественного ликования, словно отзвук тех побед России в борьбе за море, что в образах древних античных мифов прославляют рельефы на стенах Петрова дома.

Над входом во дворец, среди мортир, пушек, вражеских знамен и других трофеев, восседает древнеримская богиня войны и мудрости, покровительница наук и законов Минерва. Два Амура поддерживают над богиней, олицетворяющей военную мощь и триумф России, царскую корону. Этот самый большой и пышный рельеф сильно отличается от остальных, помещенных над окнами первого этажа вокруг всего здания. Там, в двадцати восьми прямоугольных рамах, перекликаясь с неспешными волнами Невы и тихой рябью Фонтанки, катятся могучие водяные валы и колышется мелкая морская зыбь. В родной стихии скользят и кружатся нимфы моря - нереиды, мчатся, трубя в раковины, тритоны, скачут резвые морские кони - гиппокампы с чешуйчатами рыбьими хвостами. Здесь же, среди волн или на берегах моря свершают свои подвиги древние боги и герои, напоминая тем, кто любуется рельефами, о доблести россиян.

В колеснице, запряженной гиппокампами, несется по волнам Нептун со своей супругой Амфитритой. Крепкий встречный ветер развевает ее легкий шарф; устремленные вперед кони преодолевают сопротивление ветра. В руках Нептуна символ его власти - трезубец, от удара которого рассыпаются скалы и поднимаются бури. Но отныне его гнев не коснется России: повелитель морей признал ее могущество.

Прославленный многочисленными подвигами древнегреческий герой Персей, оседлав крылатого коня, спешит на помощь прекрасной Андромеде. Прикованная к скале, она обречена на съедение отвратительному морскому чудовищу, уже приближающемуся к ней с широко раскрытой пастью-клювом. Но Персей не опоздает и освободит красавицу, как, разгромив шведов, освободил Петр плененную Ижорскую землю.

На третьем рельефе Латона, жена бога Зевса, превращает ликийских крестьян в противных, скользких лягушек, за то, что они не дали ей утолить жажду. Разве не подобно ликийцам поступали шведы и их союзники, не давая России приблизиться к морским просторам, и не столь же сурово они были наказаны за свою дерзость?

Даже в таких, на первый взгляд бессюжетных рельефах, сделанных, казалось бы, всего лишь для украшения, как „Мальчик на дельфине" и „Спящий мальчик на дельфине", на самом деле, возможно, заложен глубокий смысл. Древние хорошо знали о тех чертах „характера" дельфинов, которые совсем недавно заново открыли ученые XX века; им было известно о дружелюбии этих симпатичных, умных животных, об их стремлении помогать в беде не только друг другу, но и людям, о том, как легко привязываются они, особенно к детям. Для древних дельфины были символом тихого моря и верной дружбы. Не появились ли и на стенах Летнего дворца изображения дельфинов с детьми, как олицетворение мечты о спокойном, мирном Балтийском море? Эти рельефы особенно хорошо выполнены. Если большинство других дробны, мелки по рисунку, а иногда и суховаты, то здесь все широко, мягко, плавно: пухлые детские тельца, мерное, ритмичное движение волн, фигуры дельфинов с причудливыми листьями вместо плавников и кончиков хвостов, с мордами, напоминающими „чудо-юдо рыбу кит" из старой русской сказки.

Вообще рельефы, украсившие дворец в 1714 году, то есть через два года после окончания его строительства, по своему художественному качеству очень неравноценны. Дело в том, что сначала исполнение их было поручено талантливому немецкому архитектору и скульптору Андреасу Шлютеру, приглашенному в Петербург в 1713 году и умершему в мае 1714 года, примерно через две недели после приказа Петра делать „фигуры" между верхними и нижними окнами палат на Летнем дворе. Поэтому только некоторые рельефы, может быть, созданы по его рисункам и моделям, другие - делали более или менее одаренные и опытные мастера, третьи - не очень талантливые и умелые. Однако, объединенные одной значительной темой, искусно связанные с остальным декоративным оформлением дворца, они Служат его великолепным украшением.

Петр очень любил свой Летний дворец. Даже после того, как был создан Петергоф, он проводил в нем много времени. В этом уютном удобном доме, не предназначенном для официальных торжеств и приемов, царь жил обычно с апреля до октября-ноября. В его небольших комнатах с невысокими потолками он чувствовал себя свободнее и непринужденнее, чем в огромных дворцовых залах. Видно, сказывались тут воспоминания детства, привычка к низким кремлевским теремам, к старому деревянному домику в селе Преображенском. Однако в целом покои Летнего дворца столь же мало похожи на сводчатые, душные, плохо освещенные кремлевские терема, сквозь слюдяные окошечки которых виднелись бесчисленные купола церквей и соборов, сколь несхожа была и жизнь их обитателей. Не торжественные церковные службы, не придворные церемонии и обставленные с восточной пышностью приемы иноземных послов занимали Петра; не до них ему было. Задуманные им грандиозные планы определили весь образ его жизни, ее лихорадочный темп.

Обычно он просыпался около четырех часов утра. Дубовые ставни в его спальне уже открыты, но за окном - хоть глаз выколи. По мелким стеклам ползут унылые капли дождя. В блестящих медных стенниках зажженные денщиком горят сальные свечи. Их неровный, трепетный свет озаряет потолок, на котором широко распростер свои угловатые, колючие, как у летучей мыши, крылья бог сна Морфей. Его голову украшает венок из маков, в руках - созревшие коробочки тех же цветов со сно-творными семенами.

Щедро рассыпает сновидения парящая рядом женщина, а внизу, у ног Морфея, сладко спят амуры. Безмятежным покоем и тишиной веет от этой картины - плафона, от ее темных и теплых тонов.

Весело потрескивают в камине березовые поленья; вспыхивают время от времени яркие языки пламени, бросая горячие, кровавые отблески на малиновый рытый бархат, которым затянуты стены спальни и низкая массивная кровать с балдахином. На белом камине рельеф: амур с трезубцем Нептуна и колчаном, полным стрел, будто забравшийся сюда с наружной стены дворца. Видно, рожден он творческой фантазией того же мастера, что и мальчики с дельфинами на рельефах фасада.

Тепло и тихо в спальне царя. А за окнами тревожно шумят деревья сада…

В халате, в домашних башмаках и шерстяных чулках Петр входит в свой кабинет. Здесь все просто: обитые сукном стены, письменный стол, книги. Такие же дубовые ставни на окнах, что и в спальне. Только там и панели дубовые, а тут - из расписных голландских изразцов, таких, какие он видел в жилищах своих амстердамских друзей. Изразцами облицована и высокая двухъярусная печь с колонками посередине. Тот, кто впервые попадает во дворец, часами может рассматривать эти сине-белые блестящие картинки: корабли со спущенными или поднятыми, надутыми ветром парусами, ветряные мельницы, дома с крутыми крышами, чем-то похожие на сам Летний дворец, пастухов со стадами, медведей, диковинных птиц и многие, многие другие занятные сценки. Среди сотен изразцов панелей кабинета нет даже двух одинаковых.

Несмотря на ранний час, царя уже ждет с докладом кабинет-секретарь, Алексей Васильевич Макаров. Выслушав его, Петр просматривает новые переводы книг - по математике, механике, географии, артиллерии, садоводству… Книг в России издается теперь немало, и не только переводных, но и своих, русских. Да и как без них, когда открыты уже гимназия, Навигационная, Артиллерийская, Инженерная и Медицинская школы, Морская академия, когда уже мечтает он об отечественной Академии наук. Затем Петр правит корректуру „Ведомостей". Газета сейчас выходит значительно чаще, чем в 1703 году, и печатается не сложным церковнославянским шрифтом, а изобретенным им самим, простым и удобным для чтения. Иногда Петр успевает еще отредактировать главу из сочиняемой Макаровым „Истории свей-ской (шведской) войны". Читая описание недавних, столь памятных ему событий, он порой останавливается и делает на полях пометки. Его задумчивый взгляд невольно обращается вверх, туда, где на большом овальном плафоне, в окружении медальонов с амурами, несущими воинские доспехи и символы власти, богиня войны Минерва копьем поражает шведов. О близости долгожданного мира приятно напоминает лавровая ветвь в руках богини Славы.

Красиво, очень красиво изобразил художник великую Северную войну. Особенно хорошо показал он побежденных шведов, словно сам видел их растерянные, испуганные лица. Ну, а как же все это происходило на самом деле?… Но заниматься воспоминаниями некогда.

Наскоро перекусив и натянув принесенный денщиком кафтан, Петр на ходу листает записную книгу: „написать в Англию капитан-поручику Синявину о найме людей, что с колоколами в воду ходят… Велеть во всех городах учредить богадельни для приема зазорных младенцев… Купить секрет, как кишки заливные делать… О заведении китовой ловли… О приискании на Немецкой земле комедиантов за большую плату… Написать Артемию Волынскому в Персию, чтобы отпустил купчину по Аму-Дарье реке, дабы до Индии путь водяной сыскать, и все описывая, делать карту… О химических секретах, как руду пробовать…" Сколько всего успеть надобно! В шесть часов, когда на улице еще тьма кромешная, Петр едет в Сенат или Адмиралтейство. Возвращается он только к обеду.

Обедают во дворце рано, в час пополудни. К этому времени в поварне дым стоит коромыслом. Торопливо стучат ножи по длинному во всю стену сосновому кухонному столу. На плите, в медном котле, кипят кислые щи, шипит на сковороде говядина, в духовом шкафу преет гречневая каша, - стряпают исключительно русские кушанья. Поварня чистая, опрятная, устроена „по последнему слову техники": вытяжной колпак над плитой и стены выложены синими изразцами с белыми узорами, пол из каменных серых и красных плит, в углу водопровод с черной мраморной раковиной. Из поварни в столовую проделано окошко, - Петр любит, чтобы блюда подавались быстро и были горячими.

Столовая нарядно убрана, светлая, о четырех окнах и с дверью со стеклами, через которую можно выйти в сад. Над деревянными панелями мягко поблескивают и переливаются на свету золотистые шелковые обои с крупным узором из цветов и листьев. Как и во многих других покоях, потолок украшен живописной картиной - вставкой. На ней представлен „Апофеоз Петра", сложная аллегория, велеречиво прославляющая деяния и добродетели хозяина дома. Обеденный стол, стулья, обтянутые кожей, и поставец с посудой покрыты искусной резьбой, массивные, прочные, из дуба или красного дерева. В торжественных случаях на белоснежной камчатной скатерти сверкают серебряные блюда, вазы, ножи и вилки; в обычные дни пользуются оловянными. У каждого прибора бокал с царским вензелем и штоф венгерского либо французского вина.

За столом - все свои, члены семьи. Иной раз, правда, случаются двое-трое приглашенных из самых что ни на есть близких царю людей: его любимец „светлейший князь" Александр Данилович Меншиков, лейб-медик и управляющий Кунсткамерой Лаврентий Блументрост или прозванный за свою ученость „русским Фаустом" Яков Вилимович Брюс. Порой среди приглашенных оказывается и шкипер какого-нибудь голландского или английского корабля, пришедшего в Петербург за мачтовым лесом, пенькой, салом или железом.

За обедом идет непринужденная, веселая беседа! и не приведи бог кому-нибудь нарушить ее ехидством, бранью или ссорой: тотчас в наказание, „чтобы лишнего не врал и других не задирал", заставят осушить „большого орла" - огромный кубок с государственным гербом. А уж потом пеняй на себя, коль станешь общим посмешищем. Впрочем, как надлежит вести себя в обществе воспитанному человеку, знал в это время не только тот, кто успел побывать за границей. Чтобы научить молодых дворян приятному обхождению, Петр распорядился перевести и издать „Юности честное зерцало" - книгу, в которую, должно быть, заглядывали не только дворянские недоросли, но и люди постарше. Советы в ней содержались весьма дельные: в сапогах не танцевать, в обществе в круг не плевать, а на сторону, в комнате или в церкви в платок громко не сморкаться и не чихать, перстом носа не чистить, губ рукой не утирать, за столом на стол не опираться, руками по столу не колобродить, ногами не мотать, перстов не облизывать, костей не грызть, ножом зубов не чистить, головы не чесать, над пищей, как свинья, не чавкать, не проглотя куска не говорить, „ибо так делают крестьяне". Беда только, что без привычки не всегда легко следовать даже самым умным и полезным советам.

После обеда, когда Петр, по заведенному обычаю, ложится вздремнуть, во дворец начинают съезжаться сановники. Пройдя через выстланный мраморными плитками вестибюль и первый небольшой покой, они, в ожидании царя, располагаются в приемной - довольно просторной комнате, затянутой лазоревым шелком с желтым травяным узором.

Постепенно приемная заполняется зелеными гвардейскими мундирами, розовыми, синими, малиновыми кафтанами из шелка и бархата. Тут и там мелькают пышные пудреные парики и кружевные манжеты; на ногах у вельмож цветные чулки и башмаки с пряжками. Петр требует, чтобы придворные одевались богато и по последней западной моде. У многих через плечо голубая Андреевская лента, на груди сверкают усыпанные алмазами звезды и ордена - почти каждый из присутствующих имеет немалые заслуги перед отечеством. Здесь и первый русский фельдмаршал Борис Петрович Шереметев, командовавший войсками под Полтавой, и генерал-адмирал Федор Матвеевич Апраксин, совершивший со своей армией героический переход с острова Котлин к Выборгу по льду Финского залива и разбивший шведов, тут и талантливые дипломаты: „умная голова, умевшая все сгладить, всякое дело выворотить лицом наизнанку и изнанкой на лицо", посол в Турции, а затем президент коммерц-коллегии, Петр Андреевич Толстой, вице-канцлер и сенатор Петр Павлович Шафиров, генерал-прокурор Сената Павел Иванович Ягужинский… Много талантливых, энергичных, преданных делу людей родила эта бурная эпоха жестокой ломки и грандиозного созидания.

Триумф новой, молодой России, ее творческую мощь и мудрость правления Петра прославляет плафон в приемной. Три парящие в облаках полуобнаженные женщины представляют царскую власть, религию и добродетель. Первая из них держит скипетр, над которым сияет „всевидящее око" государственной прозорливости, вторая - крест, третья - венец, награду добродетели. Вокруг порхают амуры. Изображенные в их руках или прямо на фоне неба предметы рассказывают о процветании страны: рог изобилия свидетельствует о ее богатстве, пальмовая ветвь напоминает о победах, несущих мир, глобус и чертежные инструменты - о совершенствовании наук и искусств.

Среди тех, кто, ожидая приема царя, любовался этим живописным панегириком его самодержавной власти, далеко не все были знатного происхождения. Ценя не „породу", а ум, энергию, отвагу, предприимчивость, Петр выделял и приближал к себе людей самого низкого рода. Так, например, Ягужииский, получивший за свои заслуги графский титул, по преданию, в детстве пас свиней, а генералиссимус русской армии, первый генерал-губернатор Петербурга Меншиков был сыном конюха. Человек ясного ума, от природы необычайно одаренный, солдат и военачальник, отчаянной храбрости, - казалось бы, во всем под стать Петру, он обладал неисправимым пороком: безмерной страстью к обогащению. Казнокрадством и взяточничеством не брезговали и другие сановники, но лихоимство Меншикова переходило всякие границы и приводило в бешенство Петра. Души не чая в своем „Данилыче", он, тем не менее, не раз уводил „светлейшего" из приемной в токарную, где, обезумев от гнева, до полусмерти избивал дубинкой, либо тем, что попадалось под его тяжелую руку.

Токарная комната, заполненная токарными станками, столярными и слесарными инструментами, компасами, математическими, артиллерийскими и прочими приборами, служила Петру мастерской. Ведал всем этим хозяйством, как и токарными в других дворцах Петра, - а были они почти повсюду, где он жил, - Андрей Константинович Нартов, одаренный изобретатель и конструктор.

На все руки мастер, в совершенстве знающий десятка полтора различных ремесел, Петр частенько проводил здесь вечерние часы неизвестно откуда бравшегося у него досуга. Сработать своими руками стул или модель корабля, самому выточить из твердой желтой кости люстру или изящную резную табакерку, - какое это ни с чем не сравнимое удовольствие - мастерить, строить, создавать!

В осенние вечера в токарной прохладно. Холодом тянет от одинарных оконных рам, ветер с Невы пробирается под дверью, ведущей в сад, и леденит мраморные плитки пола. Не очень помогает и жарко натопленная изразцовая печь, самая большая и самая красивая во дворце: трехъярусная, с фигурным карнизом и колонками, из тонко расписанных глазурованных плиток. На белых изразцах синее море, синие волны, синие кораблики, на мачтах которых развеваются русские флаги.

Морские пейзажи украшают и стены над деревянными панелями. Среди картин, висящих сплошными рядами, больше всего кисти голландского художника Адама Сило, бывшего морского капитана. „Полезные для познания корабельного искусства", они особенно нравятся Петру.

Море, везде море… Будто это вовсе и не дворцовая комната, а капитанская каюта на хорошо оснащенном корабле. Гордость Петра - ветровой прибор, сделанный по его заказу в Дрездене придворными мастерами саксонского курфюрста. Это чудо механики и искусства стоит тут с 1714 года.

Три больших циферблата, заключенные в роскошную резную дубовую раму, показывают время, направление ветра, его силу и скорость. Для того, чтобы прибор действовал, в стене, около которой его поставили, прорубили два канала и пропустили через них тросы, соединившие два нижних циферблата (верхний - часы) с флюгером на крыше дворца. Вращаясь на ветру, флюгер приводит в движение их стрелки.

Рама ветрового прибора - подлинный гимн морскому могуществу России. Словно складки тяжелой царской мантии, падают по ее сторонам массивные резные драпировки. Могучие крылья орла охватывают верхний, часовой циферблат, а над ним, там, где, казалось бы, должна быть голова царственной птицы, на большой раковине возносится корона из ростр - отпиленных носов вражеских кораблей. В самом центре, между циферблатами, на крепко завязанном мешке, сидит властелин ветров, крылатый Эол. Стоит только ему приоткрыть мешок, как спрятанные там ветры вырвутся на свободу и натворят бед: не один корабль собьют с пути, а то и отправят на дно, в царство Нептуна, который также здесь изображен, - его голова в венке из водорослей и жемчугов выступает из нижней части рамы.

Токарная - как бы второй кабинет Петра. В ней он экзаменует возвратившихся из-за границы пенсионеров, дает аудиенции иностранным послам, беседует с корабельными мастерами, сочиняет воинские уставы и указы. На двери токарной собственноручная записка царя: „Кому не приказано или кто не позван, да не входит сюда… дабы хозяин хотя сие место имел покойное".

Для того, чтобы из комнат Петра попасть на второй этаж, где жила Екатерина с детьми, надо выйти в вестибюль. Там, напротив входных дверей, высится дубовая стена - панно, за которой спрятана лестница. Панно разделено на три части пилястрами, завершающимися резными капителями. В центре - рельефное изображение Минервы. В ее сильной, стройной фигуре, в смелом взлете линий, очерчивающих изогнутый силуэт, в развевающихся складках одежды чувствуется мощное дыхание жизни. Замечательным образцом резьбы по дереву является и балюстрада в вестибюле второго 0тажа, состоящая из невысоких столбиков, увитых крупными стилизованными листьями, вырезанными уверенно и четко. Кто автор этих произведений - до сих пор неизвестно, но не исключено, что в их исполнении участвовали русские резчики, издавна славившиеся своим искусством; потому и велено было им переселяться на берега Невы, чтобы украшать новую столицу.

В верхнем вестибюле, как и внизу, две двери - одна против другой. Та, что направо от лестницы, ведет в поварню, очень похожую на нижнюю, та, что налево - в приемную Екатерины. Вообще по расположению и количеству комнат оба этажа одинаковы: в каждом поварня, темная комната и шесть жилых светлых покоев. Наверху приемная, тронная Екатерины, ее спальня, детская, танцевальный зал и кабинет. Убранство этих комнат наряднее, богаче, изысканнее, чем апартаментов первого этажа. Окружая свою вторую жену поистине царской роскошью, Петр будто старался заставить всех забыть о ее незнатном происхождении. Чего только не было в покоях Екатерины: обои из китайского шелка, затканного серебром и золотом, ковры и шпалеры, картины, живописные плафоны и наборные паркеты, мебель, инкрустированная слоновой костью и перламутром, заморские безделушки, венецианские и английские зеркала в рамах из красного и палисандрового дерева.

Обилие зеркал во дворце - важное новшество. Если в XVII веке они и встречались в богатых домах, то почти всегда висели закрытые деревянными створками или занавесками. Пользовались ими редко, только при крайней необходимости: смотреть в зеркало считалось занятием суетным и осуждалось церковью. В Летнем же дворце блестящие стекла многочисленных зеркал в дорогих рамах служили и прекрасным украшением комнат, и предметом чуть ли не первой необходимости. Теперь любят наряжаться, следят за своей внешностью: „Приятно было женскому полу, бывшему почти до сего невольницами в домах своих, пользоваться всеми удовольствиями общества, украшать себя одеяниями и уборами, умножающими красоту лица их и оказующими их хороший стан".

Среди зеркал Летнего дворца особенно выделяется своей изумительной резной ореховой рамой одно, то, что стоит сейчас в танцевальной. По сторонам его, на вершинах деревьев, сидят хищные птицы с изогнутыми клювами, а вокруг искусно вырезанные скульптурные изображения собаки, лани, зайца, охотничьих рогов, ружей. На прикладе ружья резная надпись: „Piter, 1710" - вместе с русскими мастерами над созданием рамы работал Петр. Вероятно, он сам и оставил на ней свою подпись.

Из всех комнат второго этажа, пожалуй, самая примечательная - Зеленый кабинет. Тут, в стенных шкафах с мелкими стеклами (больших стекол тогда не умели делать), были выставлены редкие камни, китайские фигурки из дерева, нефрита, фарфора и слоновой кости, буддийские идолы, шаманские бубны, экспонаты из купленной в Голландии анатомической коллекции профессора Рюйша и прочие диковинки. Собранные Петром в шкафах Зеленого кабинета, да и в других комнатах дворца, эти „раритеты" положили начало Кунсткамере - первому русскому общедоступному музею. „Я хочу, - говорил Петр, - чтобы люди смотрели и учились". Борясь против суеверий, он издает специальный указ о покупке „монстров" (уродов), платя по десять рублей за „человеческую монстру" и по пять - за „скотскую и звериную", дабы невежды не чаяли, что „такие уроды родятся от действа диавольского, через ведовство и порчу, чему быть невозможно…"

Однако Зеленый кабинет интересен не только как предшественник Кунсткамеры, но и своим художественным убранством - это единственная комната во дворце, сплошь украшенная живописью. Ее стены, обитые деревом, окрашены в зеленый цвет и расписаны светло-серыми, золотистыми, розовато-серыми тона" ми. Здесь неоднократно повторяются вензеля Петра и Екатерины, орлы с коронами на головах, амуры, букеты, вырастающие из стилизованных ваз, гирлянды и лавровые ветви. Над обеими дверями комнаты, в прямоугольных рамах, изображены корзины цветов, стоящие на парадных, красных бархатных скатертях с золотой бахромой. Но сами цветы, яркие и пестрые, написанные с какой-то особой непосредственностью и безыскусностью, вызывают в памяти русские поля и луга, а не дворцовые оранжереи с изнеженными заморскими растениями.

Впрочем, то, что в росписи кабинета участвовали русские мастера, можно предположить и по четырем овальным медальонам в простенках, где с трогательным простодушием представлены аллегории четырех частей света: Европы, Азии, Америки и Африки (Австралия отсутствует, так как о ней тогда имели настолько смутное представление, что даже не включали в число стран света). Видно, художники, трудившиеся над отделкой кабинета, лишь понаслышке знали о далеких жарких краях, где вместо белоствольных березок растут пальмы.

А вот живопись на потолке Зеленого кабинета, прославляющая Екатерину, как мудрую правительницу, в виде богини Истины, совсем другая - парадная, официальная, точно такая, что и на остальных плафонах дворца. По своему характеру она близка работам голландского художника Георга Гзелля, кисти которого принадлежат плафоны в приемной Петра и тронной Екатерины. Не очень крупный живописец, Гзелль, исполняя картины для потолков Летнего дворца, прекрасно справился со своей главной задачей: возвеличиванием и прославлением царской власти. Но писать обнаженные тела, к тому же еще в сложных движениях и поворотах, он умел не слишком хорошо. Изображенные в небесах, среди облаков, фигуры на его плафонах по-земному тяжеловесны. Да и сами небеса низкие, плотные, плоские. В них нет легкости и воздушности, той иллюзии глубокого пространства, которой достигали лучшие художники во Франции и Италии, расписывая потолки дворцов и вилл.

И все же художественное значение плафонов Летнего дворца очень велико: они были одной из первых ласточек, возвестивших о появлении в России нового вида искусства - светской декоративной живописи, живописи, свободной от церковных влияний.

Давно известно, что вещи умеют говорить. Переживая своих создателей и владельцев на века и тысячелетия, они рассказывают об их обычаях, нравах, вкусах, свидетельствуют „за" или „против" них. Каждая комната Летнего дворца, каждая деталь его убранства подтверждают ату старую истину, заявляя о талантливости их творцов, о страстной увлеченности лучших людей Петровской эпохи доселе неведомым, об их устремленности в будущее.

В годы, когда создавался Летний дворец, на невских берегах вовсю кипела работа: после разгрома армии Карла XII под Полтавой и взятия Выборга Петербургу больше не грозило внезапное нападение шведов. И уже не от случая к случаю, не урывками между ратными делами занимается Петр своим возлюбленным детищем. Связывая с ним свои надежды и мечты о будущем России, он с увлечением отдается строительству города. По-прежнему особое внимание уделяет Петр своей летней резиденции: по его мысли, она, как позднее и пригородные дворцы, должна была служить укреплению престижа русского государства. „Если проживу три года, - как-то сказал он, - буду иметь сад лучше, чем в Версале у французского короля…" К работам в Летнем саду привлекаются крупнейшие архитекторы - Шлютер, Леблон, Земцов, лучшие мастера садоводства Ян Роозен, Илья Сурмин и другие.

Большинство аллей Летнего сада, по которым мы гуляем еще и сегодня, - память о трудах Яна Роозена, бессменно работавшего здесь целых 13 лет, до самой своей смерти, совпавшей с годом смерти Петра. Но не думайте, что с тех давних пор в саду ничего не изменилось. Бог времени Сатурн, пожирающий дни, месяцы и годы, безжалостен. Его статуя, стоящая на главной аллее, словно напоминает входящим в сад о промелькнувших столетиях. Если бы мы с вами могли сейчас перенестись лет на двести пятьдесят назад и в погожий день посмотреть на Летний сад с высоты птичьего полета, то вместо сплетающихся вершин вековых деревьев, вместо волнующегося моря густой листвы перед нами, как на ладони, раскрылась бы необычная панорама.

Прямые, как по линейке вычерченные, пересекающиеся под прямым углом или расходящиеся лучами аллеи, огражденные гладкими, зелеными стенами. Кое-где, перекрытые сплошным сводом из ветвей и листьев, тянутся зеленые туннели. В квадратах и прямоугольниках между аллеями ровные ряды странных деревьев: вместо развесистых пышных крон их стволы венчают шары, кубы, пирамиды. Тут и там, на аллеях и газонах, мелькают темно-голубые, отливающие серебром пятна. Воды так много, что кажется, будто от удара трезубца Нептуна по глади Невы разлетелись во все стороны гигантские брызги, рассыпались по саду и засверкали зеркалами прудов, заискрились водоемами фонтанов. Только, как и все в этом саду, они потеряли свою естественную, неуловимо-капризную форму и превратились в правильные круги, овалы и другие геометрические фигуры.

Прямая серебристая лента поперечного канала делит сад на две почти равные части. (Их называют Первый и Второй сад). В той, что дальше от Невы - знакомые очертания полукруглого Карпиевого пруда; в нем разводят карпов к царскому столу. Еще дальше, за Мойкой, на месте Инженерного замка, крыши разнообразных построек - это подсобные дворцовые помещения и жилища тех, кто обслуживает дворец и ухаживает за царским „огородом". Впрочем, и в самом саду множество неизвестных нам сооружений, но сверху их разглядеть невозможно. Поэтому бросим еще один взгляд на расстилающийся за Лебяжьей канавкой Царицын луг, на широкую синеву Невы и, продолжая наше путешествие в прошлое, постараемся рассмотреть вблизи этот диковинный сад, похожий на пышную театральную декорацию.

От напора волн „Большой реки" его ограждает каменная стена. Специально для того, чтобы здесь могли приставать шлюпки, верейки и прочие суда „невского флота", в нее вбиты железные кованые кольца. От воды на берег ведут деревянные скользкие ступени.

У самой Невы высятся три длинные, прозрачные галереи; через них-то и попадают в сад. Две, что по бокам, - белые, из деревянных брусочков - трельяжей тонкой работы. „Промеж проходами тех галерей балясы токарные, над оными галереями по одному гербу российскому с короной… местами вызолочены". Центральная галерея, самая большая - „на столбах российского мрамора", украшена поверху балюстрадой из точеных столбиков. Пол в ней выстлан белыми и черными мраморными плитками, а потолок подбит холстом. Но первое, что здесь привлекает внимание, - беломраморная статуя прекрасной обнаженной женщины, стоящая на высоком пьедестале. Изящная и стройная, с чуть повернутой гордой головой, пленительная в своей наготе, древнеримская богиня любви Венера будто с удивлением смотрит на бледное северное небо, на неторопливо бегущие у ее ног волны реки. Волею каких судеб очутилась она в этой холодной и неприветливой стране, за многие тысячи верст от своей солнечной родины? Изваянная неизвестным древним скульптором, полтора тысячелетия пролежала она в желтоватой сухой римской земле, до тех пор, пока в начале XVIII века люди, рывшие котлован под фундамент для своего жилища, не извлекли ее и не вернули к жизни. Найденная „с отшибленной головой и без рук", она была куплена агентом русского царя в Риме Юрием Кологривовым и отдана им для приведения в порядок местному скульптору.

Весть о приобретении „мраморной статуи Венус" очень обрадовала Петра. Ведь это была первая настоящая античная скульптура, которая украсит его сад в новой столице. Но случилось непредвиденное - в те времена вывоз из Италии произведений античного искусства был запрещен папой римским. Поэтому римские власти, доведавшись о „втором рождении" Венеры, арестовали того, кто ее продал, а скульптуру отобрали у реставратора. Узнав о случившемся из полного отчаяния письма Кологривова, Петр послал ему на помощь еще одного агента - Беклемишева и ловкого дипломата Савву Рагузинского. Долго не удавалось им уговорить папу Климента XI и кардинала Оттобони разрешить увезти Венеру, но, наконец, хитроумному Рагузинскому пришла в голову блестящая мысль: в обмен на статую он предложил мощи католической святой Бригитты (они оказались у русских после взятия Ревеля). Тут уж папе, хочешь не хочешь, - пришлось согласиться, не мог же он ради какого-то языческого идола отказаться от мощей столь чтимой католической святой. Ни словом не упоминая о сей странной сделке, распорядился он „в угодность царю" подарить статую. Зато уж как заботился Петр о том, чтобы в целости и сохранности доставили ее в Петербург! Старательно упакованную в ящик, со всеми предосторожностями, везли ее по морям и рекам, через поля и леса, на кораблях и на специальном „каретном станке" с мягкими пружинами. Привезли и поставили в мраморной галерее царского „огорода", всем на обозрение и удивление. Но, по правде сказать, далеко не у всех вызывала она тогда восхищение. Не один приверженец старины, проходя мимо, потихоньку плевался и на чем свет стоит клял царя-антихриста, понаставившего в своем саду „голых девок" да „идолов поганых". А Петр не мог нарадоваться, не мог налюбоваться на свою богиню Венус и, чтоб вреда ей какого не причинили, велел ставить около нее „для охранения" часового из гвардейцев.

В ранние утренние часы гуляющих в саду нет. Однако во всех его концах деловито копошатся люди. У Лебяжьей канавки, в большом цветнике, где среди белых нарциссов пестреют красно-желтые тюльпаны и на розовых кустах набухают бутоны, работают несколько человек. Они выпалывают сорную траву, посыпают дорожки, делящие цветник на четыре прямоугольника, песком и мелкотолченым голубым, белым, светло-зеленым стеклом. На атом перламутрово-радужном фоне еще ярче и наряднее выглядят разноцветные венчики цветов. Рядом с цветником, около зеленого туннеля крытой аллеи, тянущегося через весь Первый сад, суетятся столяры, плотники, садовники. Одни заменяют подгнившие под влажной листвой поперечные деревянные дуги и продольные брусья, на которых держится зеленый свод, другие проволокой привязывают к этому каркасу густые ветви лип, растущих по сторонам аллеи, третьи чинят трельяжные решетчатые ворота у входа в „туннель". Особенно много работающих в саду занято стрижкой деревьев и кустарника. Вооруженные специальным инструментом, они быстро и ловко превращают мохнатые ели в гладкие остроконечные пирамиды или одним взмахом „двуручной косы" срезают непокорные ветки вязов, лип, ясеней, кленов, которые в своем упорном стремлении к свету и солнцу так и норовят нарушить идеальную правильность приданной им формы.

Так же старательно стригут и кустарник - желтую акацию, можжевельник, „бушбом" (самшит). Впрочем, последнего с каждым годом становится меньше - возить его из-за границы дорого и сложно, да и к чему, когда у себя, в России, есть столько красивых кустов, ничуть не уступающих заморским. Аккуратно подстриженные кустарники образуют высокие, порой достигающие двух-трех метров, зеленые стены. Уходящие в глубь сада перспективы обрамленных ими аллей напоминают дворцовые анфилады.

Самая широкая, центральная аллея начинается от „Венериной галереи". Ее бесконечная перспектива прерывается четырьмя площадками, над которыми вздымаются прозрачные упругие струи фонтанов.

На первой, Дамской площадке (здесь обычно бывает Екатерина со своими дамами), фонтан круглый из белого и черного мрамора, с одной высокой струей. На второй, Шкиперской, где стоят столы, за которыми Петр с мужчинами пьет пиво и играет в шашки, фонтан фигурный, облицованный мрамором и пудостским камнем. Над его бассейном взлетают и рассыпаются звонкой алмазной пылью девять водяных колонн.

Вокруг Шкиперской площадки четыре участка - боскета, огражденные зелеными стенами. Туда можно попасть через двустворчатые ворота из толстой железной проволоки. В боскете справа среди деревьев виднеется прекрасная венецианская статуя „с покрытым лицом", окруженная кольцом хрустальных струй, бьющих у ее подножия. Мраморное покрывало, закрывающее голову женщины, выполнено настолько искусно, что создается впечатление, будто ее строгое, с точеными чертами лицо проступает сквозь тонкую шелковистую ткань. Слева, в центре пруда, изящная беседка в виде китайской пагоды, сплошь покрытая резьбой, с золотым драконом - флюгером на крыше. В маленьких, как игрушечных, домиках, расставленных по берегу, живут редкие птицы - черные аисты, орлы, а также соболи, синяя лисица и большой еж.

По другую сторону площадки - еще один пруд. Стоящая там на островке беседка - любимое место уединения Петра. Вокруг островка по тихой, словно уснувшей воде скользят утки и гуси ценных, „царских" пород. Они настолько ручные, что охотно берут из рук крошки хлеба. Тут же миниатюрный кораблик с полной оснасткой; на нем совершает свои „кругосветные путешествия" царский карлик. Напротив, в густой зелени, мерцает позолота мраморного каскада. Тихо журчит по его ступеням вода. Где-то неподалеку радостно щебечут, заливаются на все голоса птицы. Заморские певуньи привыкли к неволе и весело порхают с ветки на ветку деревца, растущего в большой клетке из стальных прутьев.

Боковая аллея, идущая от четвертой площадки в сторону Фонтанки, ведет к нарядному прямоугольному павильону с куполом, увенчанным шестигранным фонариком, с колоннами и статуями. Это Грот, одно из самых любопытных украшений сада. Особенно интересен он внутри. Три его зала соединены между собой арками и убраны туфом - серым, ноздреватым камнем, перламутровыми раковинами, добытыми со дна Средиземного моря, разноцветными камнями и толченым стеклом. В Гроте прохладно, влажно и тихо, как в настоящей пещере. Но вдруг в тишине Грота начинает звучать мелодичная, как звон серебряных колокольчиков, музыка: это включили фонтаны, и напор воды привел в действие водяной орган. Меж кусков туфа, из раковин и веток коралла, вырвались тонкие струи, забили фонтаны в мраморных чашах, сквозь ажурную влажную пелену засверкала позолотой статуя Нептуна, стоящая на огромной раковине, запряженной четверкой морских коней, в фонтане главного зала.

Разнообразием „водяных затей", красотой своих фонтанов Летний сад первой трети XVIII века, пожалуй, мало уступает Петергофу. Да и уступает ли? Правда, Летний весь меньше, камернее, не раскрывается перед ним безбрежная сине-серая ширь Финского залива, придающая особую грандиозность водяной декорации Петергофа; он - как бы превосходно выполненный „первый вариант", как „генеральная репетиция" Петергофа, который начали создавать на десять лет позднее. Многие же фонтаны делали тут и там одновременно, а некоторые даже и одинаковые. Например те, что украшены фигурами персонажей из басен Эзопа. Эти фонтаны находятся во Втором саду, куда ведет мостик, перекинутый через поперечный канал. Переходить мостик следует осторожно, иначе можно получить холодный душ: устроенные по его сторонам незаметные фонтанчики с головы до ног обольют того, кто зазевается. (Таких фонтанов „шутих" немало и в Петергофе).

Во Втором саду, хоть он и считается хозяйственным, - в нем оранжерея, дом садовника, большой участок, засаженный фруктовыми деревьями и ягодными кустами, - есть и беседки, и длинная крытая аллея, и фонтаны. (Один из них в середине Карпиева пруда.) Но, конечно же, самое примечательное во Втором саду - это „Лабиринт Эзоповых басен"

Вьются, изгибаются, перекрещиваются посыпанные песком дорожки… На каждом углу, в стриженых стенах кустарника, в трельяжных нишах небольшие бассейны, выложенные мхом и раковинами с Ильмень-озера. В бассейнах - фонтаны со свинцовыми позолоченными фигурами зверей и птиц; все в натуральную величину. Каких только мохнатых, пернатых и чешуйчатых здесь нет! И у всех из пасти или клюва бьет вода. Каждая из скульптур - иллюстрация к какой-нибудь басне древнегреческого поэта и почти каждая, в то же время, намек на современные события: Змий, грызущий наковальню, - Карл XII, тщетно пытавшийся победить русских, курица, защищающая своих цыплят от ястреба, - русская армия, охраняющая отечество от шведов, лев в клетке - побежденная Швеция и т. д.

Для тех, кто басен не читал и не знает, о чем в них речь, около фонтанов поставлены таблички с пояснениями. У входа в лабиринт статуя самого Эзопа, безобразного и мудрого раба, баснями которого так восхищался Петр, что приказал делать „Эзоповы фонтаны" сразу в двух своих садах. В Летнем эту затею осуществил архитектор Земцов. Он и лабиринт устроил, и рисунки для скульптур дал, и следил, чтобы их отлили как следует.

Сколько же всего фонтанов в Летнем саду? Одни говорят, пятьдесят, другие, что больше. Может, конечно, преувеличивают, а может, просто точно не знают - ведь в саду все время что-то строят и перестраивают.

Блеск воды, бархатистая желтизна песчаных дорожек, бесконечно разнообразная гамма зеленых оттенков - от изумрудно-нежной листвы молодых лип до почти черного цвета елей… И повсюду, на аллеях, на залитых солнцем площадках и газонах, в глубине темных, выстриженных в зеленых стенах ниш, ослепительно-белые мраморные изваяния. Не так уж велика парадная часть сада, а там, между Невой и поперечным каналом, около ста пятидесяти статуй, бюстов, скульптурных групп. Купленные или заказанные по указанию Петра в Италии, они превратили его летнюю резиденцию в настоящий музей скульптуры.

Большинство „грудных штук" (бюстов) изображает королей, римских императоров, великих полководцев и государственных мужей древности. Польский король Ян Собесский и Юлий Цезарь, римский император, покровитель наук и искусств Траян и Александр Македонский… те, кто прославились своей мудростью и доблестью, те, с кем часто сравнивают современники русского царя. Не потому ли так приятно ласкают глаз Петра их суровые, мужественные лица? И тут же рядом совсем другой образ: задорно улыбающийся юноша - Вакх, с девически-мягкими чертами лица, воплощение беззаботной молодости и жизнерадостности. Бог вина и веселья, научивший людей виноделию, чуть повернул голову, увенчанную, как короной, венком из сочных листьев и спелых гроздьев винограда. Виноградная лоза спадает на его грудь, оттеняя своими изрезанными контурами тонко моделированные формы нежного тела.

Обольстительно красивые, прославляющие земные радости и наслаждения, античные боги и богини населяют все уголки сада. Живописность их поз, легкость и грациозность движений оживляют царящую вокруг геометрическую строгость прямых линий подстриженных кустов и деревьев.

В тишине сада спит, разметавшись на ложе, Амур. Его кудрявые волосы рассыпались по плечам; покоем и негой дышит юное тело. Со светильником в руках склонилась над своим возлюбленным красавица Психея. С любопытством и тревогой заглядывает она в лицо спящего юноши. Солнечные блики скользят по обнаженным, словно светящимся изнутри мраморным телам влюбленных; глубокие, густые тени заполняют складки тканей, покрывающих ложе. Еле уловимое движение жизни пронизывает обе фигуры.

Один из самых поэтичных мифов воскресил в своем произведении неизвестный скульптор XVII века. Плененный красотой Психеи, олицетворявшей в Древней Греции человеческую душу, бог любви Амур унес ее в свои владения. Но так как Психея не должна была видеть его лица, он приходил к ней только под покровом ночи. Однажды завистливые сестры уговорили Психею нарушить запрет: дождавшись, когда Амур уснет, она зажгла светильник. Капля горячего воска упала на грудь юноши и разбудила его. С тех пор Амур исчез. Много испытаний пришлось пережить Психее - человеческой душе, прежде чем она снова нашла в жестоком, полном опасностей мире Амура-любовь.

Скульптура в саду расставлена в строгом порядке: две статуи или два бюста нигде не стоят рядом, а обязательно чередуются. На перекрестках аллей, на площадках размещены статуи, объединенные одной темой, единым замыслом и композицией. Такие серии - обычно в них входит четное количество фигур что соответствует господствующей во всем саду симметрии, - составляют как бы связный рассказ с множеством подробностей и занимательных деталей.

…Ночь и утренняя заря, полдень и закат, сменяя друг друга, отмечают на земле извечный „круговорот суток". Об этом рассказывает лучшая скульптурная серия Летнего сада. В звездном покрывале, склонив голову, украшенную венком из цветов мака, стоит стройная молодая женщина - „Ночь". Глаза ее закрыты, лицо печально и задумчиво. Летучая мышь распласталась на пряжке ее пояса. У ног таращит свои круглые глаза неизменная спутница тьмы - сова. Сонной неподвижностью и тишиной веет от этой превосходной статуи, от ее плавных мягких очертаний и спокойной позы. Совсем иной изображена богиня утренней зари - Аврора. Юная и кокетливая, будто излучающая сияние света и свежесть раннего утра, она легко ступает по земле, рассыпая на своем пути цветы. В виде полнощекого юноши с горящим во лбу солнцем и с пучком стрел - солнечных лучей в руке представлен жаркий „Полдень".

Последняя статуя серии „Закат" - старик с утомленным лицом, но с мощным, мускулистым телом, будто сопротивляющийся бешеным порывам ветра, разметавшим его длинную бороду и вздувшим складки плаща за спиной. Во всей его фигуре - сочетание силы и слабости, бурного движения и покоя, ибо закат - это борьба света и тьмы, это переход к ночи, так же как старость - переход к вечному сну. У ног старика заходящий диск солнца и цветущий куст дурмана; его ядовитый аромат особенно силен по. вечерам.

Приобретая скульптуру для своего сада, Петр заботился не только об его украшении. Почти все статуи, выполненные по его прямому заказу, в аллегорический форме прославляют военные успехи России, ее достижения в науках, искусствах, в общественной жизни.

…Опираясь на угол стены, спокойно и уверенно смотрит с высоты своего пьедестала обнаженная женщина с чертежами, циркулем и лекалом в руках. Она олицетворяет зодчество, искусство, столь ценимое в новорожденном городе, которому суждено было стать сокровищницей его шедевров. Также в виде молодой женщины, облокотившейся на руль корабля, представлена Навигация. Она держит компас и карту северной части Европы с надписями: Norvegia, Svecia, Dania. Там, где должен быть обозначен Петербург, как символ жизни и процветания, сияет солнечный диск. Эта статуя - как бы гордое напоминание о том, что корабли еще недавно сухопутной страны бороздят ныне морские просторы.

Но не быть бы Петербургу, не стать бы России могучей державой, не победи она в многолетней, кровавой битве. Вот почему двуликий Янус, Минерва, Беллона и другие древние божества, ведавшие бранными делами, занимают почетное место среди скульптуры сада.

Победе в Северной войне - Ништадтскому миру посвящена аллегорическая группа „Мир и Изобилие". Сидящая женщина с опущенным факелом - символом окончания войны - и рогом изобилия представляет Россию; она же олицетворяет изобилие, наступающее вместе с миром. Под ногами у нее военные трофеи: знамя, щит, пушка, барабан. Мир изображен в виде крылатой богини Победы с пальмовой ветвью в руках. Попирая издыхающего льва (изображение льва входит в герб Швеции), она венчает Россию лавровым венком. „Велик и тот, кто дает, и тот, кто принимает, но самый великий тот, кто то и другое совершить может" - гласит латинская надпись на картуше, который придерживает лапой обессилевший хищник. В этих словах великодушно отдается должное противнику, согласившемуся на заключение мира.

…Серый болотный туман и незаметно подкравшиеся сумерки заполнили аллеи сада. В предвечерней призрачной мгле погасли интенсивные краски зелени, растаяли силуэты статуй… И вдруг, один за другим, на деревьях вспыхнули разноцветные фонарики. Вереницы веселых огоньков прочертили темноту аллей, в радостном хороводе закружились вокруг площадок. Пирамиды сальных свечей осветили окна дворца и галереи у Невы. Загремели литавры, запели гобои и флейты. В Летнем саду началась праздничная ассамблея.

По случаю ли рождения Петра, Екатерины или царских детей? В честь ли годовщины какой-нибудь славной победы на суше или море? В память ли Ништадтского мира? - в Летнем саду отмечаются многие торжественные события. Во все эти дни в сад „позволено… всякому чину входить, кроме тех, кои в серых кафтанах, а паче с бородами, оных впущать запрещено" (для „серых кафтанов" и для солдат гвардейских полков угощение приготовлено на Царицыном лугу).

За праздничным столом в Венериной галерее царит хмельное веселье. Пьют всё подряд - русскую водку „крепыш", венгерское и французское вино, флинт - гретое пиво с коньяком и лимонным соком. А чтобы, упаси бог, никто трезвым не остался, четыре дюжих гвардейца носят по саду на носилках ушат с водкой. Сопровождающие их майоры наполняют внушительных размеров ковши, потчуют всех встречных, не исключая и дам, уговаривают выпить за здоровье царя. Отказываться не принято, хочешь не хочешь - пей, а заупрямишься, рискуешь, что содержимое ковша окажется у тебя на голове. К тому же хлебосольный хозяин позаботился у выхода из сада поставить часовых с приказом никого не выпускать.

Часам к восьми вечера ассамблея в полном разгаре. Пряный аромат цветов и душистых трав разносится по саду. Шумная, нарядная толпа то движется сплошным потоком, то растекается ручейками по аллеям и тропинкам. В неровном свете фонарей и плошек мерцают шелка, поблескивают золото и серебро парчи, искрятся драгоценности. Многоголосый гул, смех, крики сливаются с оглушительной музыкой: в боковых галереях начались танцы.

…На Петропавловской крепости бьют куранты. Исполин гвардеец подходит к берегу реки и поджигает „летучую машину". По невидимой в темноте проволоке стремительно летит огненная фигура крылатой Славы. Приблизившись к баржам на Неве, где стоят щиты, приготовленные для „огненной потехи по плану фитильному", богиня прикасается к ним пылающим факелом. Скользя по фитилям, желтоватые языки пламени мгновенно очерчивают на темном бархате ночи гигантское изображение „государственного орла" России. На его распростертых крыльях светятся контуры Белого и Азовского морей, в лапепанно с картой Каспия. Со стороны Петропавловской крепости, в колеснице, горящей цветными огнями, влекомой тритонами и дельфинами, появился Нептун. Подплыв к орлу, он вложил в его свободную лапу изображение Балтийского моря. Через несколько секунд на воде засветились голубым огнем прозрачные картины - транспаранты: под косым крестом Андреевского ордена, эмблемой русского военно-морского флота, - крепость Кроншлот и Петербург.

С фрегатов и галер, стоящих на Неве, грянул салют. Тотчас же с грохотом и шипением взвились в небо тысячи разноцветных ракет, рассыпались звездным дождем, сплелись в гирлянды и букеты. На свинцовой глади Невы вспыхнули ослепительные солнца, взметнулись рубиновые и изумрудные фонтаны, закрутились огненные колеса. От огней „в гору летущих и по воде плавающих" светло стало, как днем. Ликующие и праздничные озарили они „государевы чертоги", что стоят „над самыми быстринами Невскими… и всякое зрение к себе восхищающий превеселый удивительной красоты исполненный… вертоград (сад), художественными водометами орошаемый, всякими иностранными древами насажденный… цветами изпечуренный, столпами драгокаменными прославленный".