Летняя королева

10 Париж, весна 1138 года

Алиенора выдохнула и прикусила губу, когда Людовик отстранился от нее и перевернулся на спину; его грудь высоко вздымалась. Он был груб в своей любви сегодня, и Алиенора чувствовала себя истерзанной, но в то же время понимала: его поведение в постели часто было продолжением событий, которые происходили за ее пределами. У Алиеноры недавно закончилось кровотечение, и супруги впервые за восемь дней спали вместе. В последние дни Людовик избегал ее, предпочитая держаться на расстоянии – пока кровь делала ее нечистой. Вместо этого он проводил время в молитве и созерцании.

Они были женаты уже девять месяцев, а Алиенора так и не забеременела. На Рождество крови не было в срок, но она все же пошла. Каждый месяц, когда это повторялось, Аделаида выговаривала невестке, что ей следует выполнять свои обязанности и дать Франции наследника. Сама она родила отцу Людовика шесть здоровых сыновей и дочь.

Алиенора намотала прядь серебристых волос Людовика на указательный палец.

– Отец иногда брал нас с Петрониллой в Ле-Пюи на праздник Девы Марии, – сказала она. – Мой прадед подарил аббатству пояс, который когда-то принадлежал матери Христа. Люди верят, что она наделяет даром плодородия пары, которые молятся у ее усыпальницы. Мы должны отправиться туда и попросить ее благословения.

Людовик поднял брови – настороженно, но и заинтересованно.

– Сам Карл Великий бывал в Ле-Пюи, – добавила Алиенора. – Ты обещал, что после коронации мы поедем в Аквитанию.

– Верно, – признал он, – но я был занят другими делами. Однако ты права; я сообщу Сугерию.

Алиенора выслушала его спокойно. По крайней мере, «сообщу» звучит гораздо лучше, чем «спрошу».

Он сел и осторожно потер ее щеку, а затем посмотрел на свой большой палец.

– В чем дело? – спросила она, решив, что, возможно, испачкалась.

– Мать говорит, что ты одеваешься неподобающим образом и красишь лицо и что я должен быть настороже. Но ты выслушиваешь меня и успокаиваешь. Разве она хоть когда-нибудь так поступала? Мне все равно, правду она говорит или нет.

Алиенора опустила глаза, пряча гнев и раздражение. Они с Аделаидой продолжали бороться за влияние на Людовика. Ее близость с ним давала ей преимущество, но Аделаида не сдавалась.

– Ты считаешь, что я должна вести себя и одеваться, как твоя мать?

Он вздрогнул.

– Нет, – сказал он. – Я не хочу, чтобы ты стала такой же, как она.

Алиенора добавила в голос нотки печали.

– Я понимаю, ей трудно отказаться от власти и положения, которыми она так долго обладала. Я чту ее, но не могу быть такой, как она.

– Ты права, – коротко выпалил он. – Мы должны отправиться в Ле-Пюи и вместе там помолиться.

Алиенора обняла его.

– Спасибо тебе, муж мой! Ты не пожалеешь об этом, обещаю!

Она вскочила с кровати в одной сорочке и закружилась по комнате, ее волосы разлетелись золотой вуалью, и Людовик рассмеялся. Когда Алиенора бывала такой нежной и ласковой, ему казалось, что он может достичь чего угодно, и он отдал бы ей весь мир, так велика была его любовь. Однако глубина его чувства вызывала в нем странную неуверенность, особенно когда другие высказывались о его жене сдержанно. Что, если он обманывается?

Алиенора погрустнела и напустила на себя скромность.

– Мы должны сказать обо всем Сугерию вместе и спросить, что он посоветует нам взять с собой в дар святилищу.

Тогда Сугерий и сам будет вовлечен в это дело и не сможет его не одобрить, а если Сугерий одобрит, то Аделаида ничего не изменит.

Алиенора и Людовик молились перед статуей Богородицы с младенцем в святилище Богоматери в соборе в Ле-Пюи и принесли дары ладана и мирры в украшенном золотом ларце. Алиенора помолилась над золотым поясом Богородицы и трижды обернула его вокруг талии во имя Троицы, чтобы ее чрево было плодовитым.

Ле-Пюи был переполнен паломниками, готовившимися отправиться в путь в Компостелу, поскольку это было важное место поклонения. Алиенора и Людовик недолго прошли с ними, раздавая милостыню толпе. Глаза Алиеноры наполнились слезами – она вспомнила тот день, когда ее отец отправился в путь из Пуатье с ней и Петрониллой. Приняв ее слезы за проявление религиозного упоения, Людовик воспылал к ней еще большей любовью, едва не лопаясь от гордости и обожания.

Поскольку таверны, в которых останавливались паломники, были переполнены, Алиенора и Людовик провели ночь в королевском шатре под усыпанным звездами небом. С благословения Девы Марии они занимались любовью в теплый весенний вечер, исполненные нежности и красоты.

Когда Людовик поспешно вошел в покои жены, то увидел сидящую на постели Алиенору – рядом с ней стояла Аделаида. Они вернулись в Париж почти три месяца назад, и жизнь вошла в привычное русло, за исключением того, что последние четыре дня Алиенору тошнило по утрам, а сегодня Аделаида вызвала королевского врача, чтобы осмотреть невестку.

– Сир, – сказал мужчина, дипломатично обернув лоскутком ткани бутылку с мочой, которую рассматривал. – Я счастлив сообщить вам, что молодая королева ждет ребенка.

Людовик уставился на него округлившимися глазами.

– Правда? – Он повернулся, чтобы посмотреть на Алиенору.

Несмотря на тошноту, она широко ему улыбнулась, переполненная триумфом и радостью.

– Значит, Дева Мария ответила на наши молитвы в Ле-Пюи! – Бледное лицо Людовика раскраснелось от изумления и счастья. – У Франции будет наследник, о моя умная, прекрасная жена!

– Пока еще рано праздновать. – Его мать предостерегающе подняла указательный палец. – Алиеноре следует отдыхать и не делать ничего, что могло бы навредить ребенку или ей самой.

Алиенора спрятала недовольную улыбку. Она прекрасно знала, что задумала Аделаида, и не собиралась уединяться в своих покоях до конца беременности. Она бросила робкий взгляд на Людовика.

– Я бы хотела сходить в церковь и поблагодарить Богородицу за ее великую щедрость.

Он смотрел на нее довольным, но неуверенным взглядом.

– Разумно ли тебе вставать с постели?

– Конечно, это не может принести ничего, кроме пользы, – ведь я пойду помолиться?

Алиенора вопросительно повернулась к врачу, который, поколебавшись, склонил голову.

– Мадам, молитва никогда не помешает.

Задернув балдахин, Алиенора приказала служанкам одеть себя в платье из голубой шерсти и покрыть заплетенные в косы волосы вуалью из тонкого белого льна, украшенной крошечными жемчужинами. Когда она вышла, похожая на мадонну, как и собиралась, Аделаида уже ушла.

Людовик смотрел на нее с обожанием.

– Я так горжусь тобой.

Он поцеловал обе ее руки, а потом и лоб.

Стоя рядом на коленях, они молились у алтаря в древнем храме Нотр-Дам. Алиенору все еще тошнило, но не сильно. Она носила наследника Франции и Аквитании, и это давало ей внутреннее ощущение силы – она ощущала себя плодовитой женщиной и кормилицей. Так она становилась настоящей королевой, сияла собственным светом.

Выйдя из сумрака старой меровингской церкви, Людовик и Алиенора обнаружили, что их ждет гонец. Его одежда запылилась, от него воняло тяжело навьюченной лошадью и немытым телом.

– Сир. Мадам. – Он опустился на колени и склонил голову. – Печальные вести из Пуатье.

– Что случилось? – требовательно спросила Алиенора, прежде чем Людовик успел открыть рот. – Вставай! Говори же!

Гонец, покачиваясь, поднялся.

– Мадам, народ восстал и объявил коммуну. Они говорят, что сбросят власть герцогов Аквитании и Франции. Мятежники заняли дворец и сейчас укрепляют оборону.

Он потянулся к своему потрепанному кожаному ранцу и достал измятое письмо.

Алиенора выхватила у него свиток и сломала печать; когда она прочитала содержимое, ее рука сама собой взметнулась к губам. Она словно оглянулась и увидела, как ее земли падают в темную пропасть. Этот документ мог расколоть ее наследство и лишить ее всего, что она имела; она станет никем – не сможет сохранить свое положение и достоинство при дворе. Как герцогиня Аквитанская она могла честно противостоять всем, включая Аделаиду. Без своих земель она была добычей волков.

Людовик взял письмо и, прочитав, стиснул губы.

– Мы должны что-то предпринять, – проговорила она. – Если это пойдет дальше… – О таком она не могла даже думать. – Нужно подавить мятеж сейчас; безотлагательно. Я прикажу уложить вещи.

Людовик смотрел на нее с удивлением и тревогой.

– Ты не можешь никуда ехать, ты ждешь ребенка. Помнишь, что сказал врач? – Он взял ее за руку. – Я со всем разберусь. Это и мои подданные, и, оскорбляя тебя, они оскорбляют меня.

– Но ты не знаешь их так, как я!

Она попыталась высвободиться, однако Людовик крепко сжал пальцы.

– Я знаю достаточно, чтобы справиться с ними. – Он расправил плечи. – Не беспокойся. Об этом я позабочусь. Тебе следует прежде всего заботиться о ребенке.

Алиенора подумала, что ему легко говорить, а она будто заново окунулась в горе, страх и тревогу, которые нахлынули на нее после смерти отца. Сначала ее лишили семьи, потом ей пришлось покинуть родной дом, а теперь мятеж угрожает оставить ее ни с чем.

– Ступай и отдохни в своих покоях, а я займусь делами. – Людовик потянул ее за собой к Большой башне.

Ей удалось наконец вырваться из его хватки.

– Сегодня же. Ты должен начать подготовку немедленно.

Он вздохнул с досадой.

– Да, сегодня, если ты настаиваешь.

Она хотела бы вскочить в седло, галопом мчаться в Пуатье, и была расстроена тем, что не могла этого сделать. Если бы она не была беременна…

– Я напишу письма моим вассалам в Пуату и епископам. – Она потерла болевшую руку. – Они окажут свое влияние.

По крайней мере, это она могла сделать. А в остальном придется положиться на Людовика.

Месяц спустя Алиенора, мучаясь от головокружения и тошноты, стояла в церкви аббатства Сен-Дени, на мессе по случаю престольного праздника. Придворные заполнили неф. Все были одеты в лучшие одежды и явились с дарами, чтобы преподнести их у алтаря. Ведший службу аббат Сугерий держал в руках хрустальный кубок, который Алиенора подарила Людовику в день их свадьбы. Округлое основание сосуда было непрозрачным от вина, темного, как кровь. Сугерий попросил разрешения использовать кубок во время службы, чтобы почтить покровителя церкви, а также короля, который с особым почтением относился к святому Дионисию. Сейчас Людовик скакал в Аквитанию под защитой священного знамени аббатства, алой орифламмы.

Его сопровождали далеко не все французские дворяне. Тибо де Блуа резко заявил, что не обязан ехать в Пуатье, и отказался от похода, обращаясь с Людовиком и Алиенорой словно с парой глупых щенков, и Людовик отправился в Пуатье в угрюмом настроении, взяв с собой две сотни рыцарей, отряд лучников и обоз с осадными орудиями, решив заявить о себе как о короле и полководце. Алиенора запомнила отказ Тибо. За ним следовало понаблюдать – благодаря своим связям он мог доставить большие неудобства, а его семья и раньше поднимала мятежи.

Алиенора уже сожалела, что позволила Сугерию взять кубок, потому что от вида вина у нее сводило живот. Ей стало душно, как будто окружающие лишали ее воздуха. Стены давили, и все истлевающие бывшие короли Франции будто бы неодобрительно смотрели на нее сквозь каменные стены гробниц.

Стоявшая рядом Петронилла с беспокойством коснулась ее руки.

– Сестра?

Алиенора сжала четки и покачала головой. Она боялась, что, стоит ей разомкнуть губы, и ее стошнит, и не могла покинуть службу, потому что тогда поползут слухи, что она нечестива и непочтительна или даже еретичка. Королева Франции должна исполнить свой долг, чего бы ей это ни стоило. Закрыв глаза, медленно и глубоко дыша, она заставила себя терпеть, пока время едва ползло, будто горячая капля воска по тающей свече.

Когда служба закончилась, прихожане торжественной процессией покинули церковь, следуя за большим украшенным драгоценностями крестом, который высоко держал на позолоченном шесте Сугерий, облаченный в сверкающие белые и серебряные одежды. Алиенора сосредоточенно передвигала ноги. Еще чуть-чуть, еще шаг.

За стенами церкви из толпы вынырнул мужчина и бросился к ее ногам, целуя подол ее платья.

– Мадам! Милости! Жители Пуатье умоляют вас о заступничестве. Я принес страшные вести!

Стражники схватили его, и, пока он бился в их железной хватке, Алиенора узнала в нем конюха из дворца Пуатье: он иногда разносил письма для ее отца.

– Я знаю этого человека. Отпустите его! – приказала она. – Какие вести? Говори!

Стражники швырнули конюха к ее ногам, держа копья наготове.

– Мадам, король захватил Пуатье, жителям велел платить штрафы, многих заключил в тюрьму. А еще приказал всем мещанам и дворянам города отдать своих детей. Он сказал, что заберет их с собой во Францию и расселит по своим замкам в залог повиновения родителей. – Не сводя глаз с надвигающихся стражников, конюх достал из ранца несколько свитков, с которых свисали печати на цветных шнурах. – Люди взывают к вашему милосердию и умоляют о помощи. Они боятся, что никогда больше не увидят своих сыновей и дочерей. Смилуйтесь, госпожа, некоторые из них еще младенцы!

Алиенора сглотнула подступившую к горлу желчь.

– Они пытались изгнать меня, а теперь умоляют о милости? – Ее губы искривились. – Чего же они ожидали?

– Мадам, что с вами? – К ней подошел Сугерий в сверкающей серебром мантии.

– Король взял заложников в Пуатье. – Она показала ему письма. Внутри у нее все бурлило, как в кипящем котле. – Мятежники заслуживают наказания, но так пламя лишь разгорится сильнее. Я должна туда поехать; эти люди – мои подданные.

Сугерий просмотрел письма и бросил на нее проницательный взгляд.

– Я разделяю ваши опасения, но вы не можете поехать в Пуатье. Смею ли предложить… – Он замолчал и обеспокоенно посмотрел на нее.

Алиенору прошиб холодный пот. Петронилла схватила ее за руку и громко, встревоженно вскрикнула. Толпа напирала, дышать стало нечем, и у Алиеноры подкосились ноги. Она смутно осознавала, что ее несут обратно в церковь и кладут на груду плащей. Пахло ладаном, пели монахи, а перед глазами маячил хрустальный кубок, поднятый высоко в чьих-то руках, и на дне его плескалась кроваво-красная жидкость.

Алиенору отнесли в Париж в мягком паланкине и послали за врачами, но к тому времени ее матка уже корчилась в судорогах, и вскоре она потеряла ребенка в потоке крови и слизи. Аделаида попыталась вывести Петрониллу из комнаты, но девочка отказалась уходить, оставаясь рядом с Алиенорой и сжимая ее руку, пока повитухи убирали кровавые сгустки и мертворожденного младенца-мальчика, не больше ладони. Аделаида распоряжалась практично, но сдержанно, давая каждым жестом понять, что винит Алиенору.

– Сугерий едет в Пуатье, чтобы поговорить с Людовиком, – отрывисто сообщила она. – Людовика огорчат эти новости, так же как и необходимость разбираться с вашими беспокойными вассалами.

– Что ж, возможно, ему не следовало на мне жениться, – ответила Алиенора, отвернувшись к стене. Она очень ослабела от потери крови, и ей не хотелось разговаривать с Аделаидой и тем более спорить.

Рауль де Вермандуа пристально взглянул на Петрониллу, когда она, дрожащая и вся в слезах, вышла из покоев Алиеноры. Он пришел, чтобы лично узнать, как себя чувствует молодая королева, а не прислал слугу, которого могли бы легко оттолкнуть с пути или отослать ни с чем.

– Дитя, – мягко заговорить он, – что произошло?

Петронилла покачала головой.

– Алиенора потеряла ребенка, – срывающимся голосом призналась она. – Это было ужасно, а старая ведьма так с ней жестока.

– Ты говоришь о королеве Аделаиде?

Петронилла посмотрела на него сквозь блестящие от слез ресницы.

– Я ее ненавижу.

Он погрозил ей пальцем.

– Не стоит так говорить, – предостерег он, обдумывая новость о том, что у Алиеноры случился выкидыш. – Она от всего сердца заботится о благополучии твоей сестры.

– У нее нет сердца, – фыркнула Петронилла.

– Даже если королева Аделаида в чем-то не согласна с твоей сестрой, она сделает все возможное, чтобы помочь ей выздороветь, потому что это в ее интересах. – Рауль обнял Петрониллу за худенькие плечи. – Постарайся вести себя осторожнее. Мне ты можешь рассказать все что угодно, и я никому ничего не скажу, но другим при дворе доверять не стоит, иначе можно нарваться на неприятности. Пойдем, doucette[8], не надо плакать.

Он осторожно вытер ее щеки мягким льняным рукавом своей рубашки и пощекотал по подбородку, пока она не улыбнулась.

– Мне нужно вернуться к сестре. – Петронилла шмыгнула носом. – Я просто не хотела, чтобы она видела, как я плачу. – Ее подбородок снова дрогнул. – Кроме нее, у меня никого нет.

– Ах, дитя. – Рауль нежно погладил ее по щеке указательным пальцем. – Ты не одинока, никогда так не думай. Приходи ко мне, если тебя что-то тяготит.

– Спасибо, мессир. – Петронилла опустила ресницы.

Глядя ей вслед, Рауль ощутил прилив необычной нежности. При дворе у него была репутация любителя пофлиртовать. Иногда это выходило за рамки шуток и взглядов, и за его плечами было несколько интрижек – достаточно, чтобы дядя его жены, благонравнейший Тибо де Блуа, кривил губы и называл его сластолюбцем. Возможно, он и был ловеласом, но не со зла; уж таков уродился, как вечно недовольный всем на свете Тибо и одержимый молитвами Людовик. Петронилла была слишком молода, чтобы обратить на себя такое его внимание. Он относился к малышке с состраданием, однако в то же время инстинктом хищника видел, что ее ждет. В недалеком будущем Петронилла превратится в красивую молодую женщину, желанную по многим причинам. Тот, кто возьмет ее в жены, будет щедро благословлен.