Лето Гелликонии

Глава 10
Злоключения Билли в различных застенках

Был ли Акханаба виновен в круговерти событий в Матрассиле или «безумная геометрия» небес, был ли этот ход событий предрешен или нечаянно вмешался слепой случай, главенствовала ли здесь свободная воля или детерминизм, но следующие двадцать четыре часа стали самыми ужасными для Билли. Все прелести, красоты и яркие краски, которыми он так восторгался в первые часы пребывания на Гелликонии, потускнели. Править бал начали кошмары.

Вслед за зимним днем Великого Лета, в течение которого советник Ирвраш допрашивал Билли, слушая, однако, с меньшим вниманием, чем заслуживали речи Билли, наступила ночь. Почти пять часов в небе не светили ни Фреир, ни Беталикс.

Низко над северным горизонтом виднелась комета ЯрапРомбри. Очень скоро и этот единственный источник неверного света поглотил поднявшийся густой туман. Вечное, неугомонное «дыхание пустыни» утихло, и туман принялся расползаться более основательно.

Туман пришел от реки, по которой совсем недавно уплыла королева. Поднявшись, клубящаяся влага в первую очередь отозвалась мурашками озноба в спинах паромщиков и перевозчиков, всех тех, кто добывал пропитание среди сутолоки судоходных Валворала и Такиссы.

Некоторые из речников, возвращаясь по домам, наблюдали необычное природное явление. Их дома стояли на бедных улицах, тянущихся вдоль доков, - густой тусклый туман делал эти и без того нищенские жилища еще непригляднее. Жены, высунувшись из окон, чтобы захлопнуть ставни, видели, как идущие с реки мужчины растворяются во вселенском мареве, преследуемые бесформенными призраками.

Марево поднялось выше, зацепилось за утес и, насмешливое и зловредное, перевалило через стены замка.

Очень быстро солдаты в своей тонкой форме и распространяющие вонь мохнатые фагоры, обходящие дозором замок, пожранные маревом, принялись ежиться и покашливать. Дворец тоже не смог долго противиться вторжению и впустил в свои залы несколько клубящихся туманных призраков. Проникнув сквозь пустые комнаты покоев королевы МирдемИнггалы, туман принялся беззвучно хозяйничать в залах твердыни.

Вслед за дворцом захватчик прокрался и в мир, вырытый внутри гранитного холма. Марево гнусно заклубилось там, где ударяли в гонг, издавали возвышенные восклицания, молились, погружались в прострацию и устраивали торжественные процессии, где подавляли сознание и насаживали святость, поставленную на поток; тут лукавое дыхание тумана легко смешалось с испарениями и дыханием монашества и прихожан, окружив освященные свечи пурпурным ореолом, словно здесь и только здесь туман нашел единственный для себя доброжелательный приют. Марево завилось вокруг босых ног молящихся и постепенно, не сразу, нашло дорогу к тайникам горы.

Туда, в эти потаенные места, был среди ночи препровожден со странным эскортом Билли Сяо Пин.

После ухода СарториИрвраша несчастный победитель лотереи устало уронил голову на руки, на заскорузлую столешницу, и предался лихорадочным размышлениям, когда мысли, словно шары, носятся в черепной коробке, не находя лузы. Иногда он пытался совладать со своими мыслями, но тогда те бросались врассыпную, как беглые каторжники, перемахивая через стену сознания. Приходилось ли ему раньше описывать Гелликонию в форме «спора с несведущим»? Конечно нет, ведь ему и в голову не приходило спорить о том, что спокон века казалось бесспорным, более того, единственно возможным. Думая об этом, Билли вспоминал гладкие многословные споры о сути действительности со своим старым наставником на Аверне. Теперь, хлебнув действительности сполна, он не ожидал от нее ничего, кроме смерти.

Преступницы-мысли снова бросились врассыпную, когда невероятно похожий на прямоходящего пса Лекс появился в камере и поставил перед Билли миску с едой.

– Ешь, - приказал анципитал Билли, поднявшему на своего стража мутные глаза.

В миске была каша с крупно нарезанными фруктами с яркой мякотью. Взяв серебряную ложку, Билли принялся за еду. Каша показалась ему безвкусной. Проглотив несколько ложек, он почувствовал, что сейчас провалится в сон. Со стоном и оттолкнув тарелку, Билли снова упал головой на сложенные руки. Воспользовавшись затишьем, мухи уселись на его кашу и на равнодушно подставленную щеку.

Подойдя к обшитой деревянными панелями стене напротив той, в которой была устроена потайная дверь в кабинет советника, Лекс стукнул в нее несколько раз костяшками волосатой лапы. В ответ также послышался стук, на который он в свою очередь ответил, стукнув два раза с большими промежутками между ударами. Часть стены, прежде на вид совершенно целой, отворилась внутрь камеры, запорошив пол пылью.

Из второй, спрятанной еще лучше, чем первая, двери появился фагор женского пола, гиллота, плавно движущаяся в свойственном своему племени темпе. Не теряя времени даром, она вместе с Лексом подняла из-за стола бесчувственного Билли и унесла его в глубь открывшегося за дверью прохода. Закрыв за собой дверь, фагорша тщательно заперла ее на засов.

Во дворце было множество проходов и коридоров, о которых мало кто знал: эти проходы были либо забыты, либо вообще неизвестны, ибо представляли собой часть секретного лабиринта; судя по неухоженному виду тоннеля, по которому анципиталы несли Билли, этим проходом с равным успехом могли не пользоваться и несколько лет, и несколько веков. Рослые агуманы целиком заполняли тоннель, едва оставляя в нем место для своей обмякшей ноши.

Фагоры-рабы в Матрассильском дворце были столь же обычны, как и фагоры-солдаты. Так, часть фагоров-рабов, использовавшихся в качестве каменотесов (на что двурогие, обладающие огромной физической силой и равнодушным упорством, отлично годились), участвуя в работах по восстановлению дворца и его крепостной стены, тайно устраивали в нем проходы с ложным полом или потолком, которые их племя использовало для своих особых надобностей.

Через некоторое время, очнувшись, Билли сразу же обнаружил две вещи: во-первых, его куда-то несут, а во вторых, он парализован и не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Мохнатые носильщики спускали его по ступенькам спиральной лестницы, винтом впивающейся в глубину земли и, казалось, бесконечной. Сам Билли висел на руках фагоров, прижимаясь лицом к волосатой спине двурогой дамы, и при каждом шаге бессильно бился о ее мощно ходящие лопатки.

Пройдя насквозь весь камень, на уровне земли фагоры сделали передышку. Откуда-то снаружи тянуло сыростью. Где-то в стороне, там, куда Билли не мог взглянуть, смолисто трещал факел. Скрипнули петли. Анципиталы уложили Билли на открытую опускную дверь-помост. Сходящий с ума от страха Билли испугался еще больше, уже не надеясь на избавление.

На мгновение появившийся справа в его поле зрения факел тут же заслонила косматая голова. Он находился где-то под землей, и трехпалые руки беспрестанно мяли и ощупывали его. Малиновые и красные зрачки горели во мраке. Густой запах и шарканье ног окружали Билли. Опускную дверь закрыли, и эхо металлического лязга прокатилось по подземелью.

И снова все заслонила огромная мохнатая спина. Еще одна дверь, опять ожидание, снова ступени, снова сводящий с ума шепот. На время Билли словно бы лишился чувств, хотя и не переставал сознавать, что спуск продолжается, что этому нет конца.

Через неопределенный отрезок времени его вдруг поставили на ноги и повели, словно пьяного. Он уже догадался, что с ним случилось, - в еду ему подсыпали какое-то зелье. Голова Билли моталась из стороны в сторону, и, ловя колеблющееся отображение окружающего, он разобрал, что очутился в большом подземном зале, под самым потолком, на широком деревянном помосте, устроенном вдоль стен по периметру. Тут и там с перил помоста в зал свешивались флаги. Внизу, на полу, находились какие-то люди в длинных одеждах до пят и, кажется, босые. Довольно скоро Билли вспомнил специальное название, существующее для таких людей: монахи. Монахи восседали за длинными столами и пировали, а фагоры в таких же длинных одеждах прислуживали им за трапезой. К Билли вернулась память, он вспомнил монастырь у подножия холма, около которого покупал свою лепешку. Тайными путями его пронесли через дворец ЯндолАнганола в святилище.

Ходьба несколько отрезвила его. С ним по-прежнему было двое фагоров, но Лекс куда-то делся: оба двурогих оказались гиллотами. Лекс, по всей вероятности, вернулся на свой пост в покои мирно спящего советника. Билли закричал, пытаясь привлечь внимание монахов за столами, но его слабый голос утонул в гомоне трапезников. Вскорости он и его провожатые снова нырнули во тьму.

Опять потянулась череда тоннелей. Билли попытался воспротивиться, но бороться с гиллотами было все равно что дробить кулаком гранит. По камню стены, мимо которой он брел, вился бесконечный каменный узор. Он предпринял попытку зацепиться пальцами за каменные извивы, но его оттащили прочь.

Вперед. И снова вниз.

Полная тьма, запах реки и нерожденных существ.

– Пожалуйста, отпустите меня, - его первые связные слова.

Врата перед ним растворились.

Он очутился в другом мире, в подземном королевстве фагоров. Сам воздух здесь был другим, не тем, что на поверхности, звуки и запахи казались чуждыми. Где-то плескалась вода. Пропорции сооружений изменились: проходы расширились, стали выше и зияли словно пещеры. Дорога пошла ровная и даже начала забирать вверх. Впечатление было такое, словно Билли вели в пасть мертвого чудовища.

На Аверне Билли никогда и вообразить не мог ничего подобного тому, что происходило с ним теперь. Несколько раз его подводили к скопищам фагоров, словно для того, чтобы специально продемонстрировать - двурогие лезли к нему своими коровьими харями. В конце концов его оставили в покое - отпустили, поставив перед несколькими сидящими анципиталами, сталлунами и гиллотами, - Советом. В нишах вдоль стен были выставлены племенные тотемы, древние фагоры, погружающиеся все глубже и глубже к предкам; самый древний тотем напоминал маленькую черную куклу, почти полностью затянутую кератином. Возглавлял совет молодой кзаххн, Гххт-Йронц Зарл.

Гххт-Йронц Зарл был всего лишь креахтом. В густой белой шерсти на его плечах еще виднелись пурпурные пряди. Острые длинные рога кзаххна украшал спиральный рисунок, и свою широколобую голову он по большей части держал набыченной, что придавало ему весьма драчливый вид. На самом деле причина была в том, что молодой глава совета боялся задеть своими длинными рогами низкий потолок зала и повредить их великолепные острия.

Что касается самого зала, то потолок его был высечен грубо и не отделан, а стены представляли собой приблизительный круг. По сути зал служил аудиторией - если только подобный термин вообще применим к помещению для собрания нечеловеков - и должен был повторять форму колеса. Глава совета, Гххт-Йронц Зарл, выпятив грудь, стоял на самой ступице этого колеса.

Места для слушателей расходились от ступицы подобно спицам. Большая часть пола была разделена на места минимально необходимой для стояния величины - стойла. Там, застыв в молчаливой неподвижности и едва поводя время от времени ухом или носом, стояли члены совета. У каждого стойла имелась поилка и висел вмурованный в камень кусок цепи. Желоба для мочи и воды тянулись от стойл, образуя стоки по периметру колеса.

Казалось, туман сумел пробраться даже сюда, или, может быть, виной тому было тяжкое дыхание двурогих и синие отсветы факелов. Выхватывая из окружающего что удавалось, пока грубые руки мяли и ощупывали его, Билли заметил рампы, уходящие вверх и негостеприимно спускающиеся куда-то в недра земли.

Неожиданная догадка поразила его: здесь, в этих пещерах, фагоры намеревались пережидать жару; через некоторое время, когда грянут холода Великой Зимы, место двурогих займут люди, спасающиеся от воцарившейся на поверхности стужи. Тем временем в наружном мире будут властвовать фагоры.

Председательствующий призвал к порядку и начал допрос. Уже после нескольких фраз Гххт-Йронц не осталось никаких сомнений в том, что Лекс, тщательно прислушивающийся и запомнивший кое-что из разговора советника короля с Билли, донес до своего скрытого предводителя некоторые подробности этой беседы.

Рядом с кзаххном сидела обычная женщина, средних лет, в бесформенной одежде; ее обязанностью было переводить речь кзаххна с родного на алонецкий. Вопросы по преимуществу касались прибытия Билли с Фреира - об Аверне фагоры ничего не знали. Если Билли и суждено было откуда-то прибыть, то, по мнению фагоров, только с Фреира и ниоткуда больше, ибо оттуда исходило все зло.

Смысл вопросов, которые задавали ему двурогие, доходил до него с трудом, а двурогие с трудом понимали его ответы. Он испытывал в общении с придворным советником некоторые трудности; здесь же культурные различия были несравненно более существенными - можно было бы сказать, непреодолимыми, если бы время от времени Билли все же не удавалось донести до сознания анципиталов суть сказанного им. К примеру, эти, словно вышедшие из кошмарных снов, создания без сомнения приняли тот факт, что теперешняя изнурительная жара на Гелликонии спадет примерно через три человеческих жизни и на смену ей придет длительный климатический сдвиг в сторону зимы и холодов.

Тут вопросы неожиданно прекратились, и кзаххн, погрузившись в транс, принялся совещаться с предками по поводу сказанного Билли. Человек-раб принес Билли немного ароматной воды напиться. Билли воззвал к сородичу, умоляя скорее вернуть его во дворец, но добиться ничего не успел, так как вскоре расспросы продолжились.

Любопытно было и то, что фагоры поняли часть рассказа Билли, посвященную его полету в космосе, чего СарториИрвраш уразуметь, по-видимому, так и не смог, тем более что в родном языке анципиталов понятие «космос» существовало, хотя и состояло из сложного набора фраз и было малопереводимым. «Космос» на их родном приблизительно означал «бесконечная тропа превращения пространств и лет». Иногда, стремясь сократить свою речь, двурогие обозначали понятие «космос» более простой конструкцией вроде «Путь Аганипа».

Часы, которые продемонстрировал им Билли, фагоры рассмотрели, но прикасаться к ним не захотели. Когда разговор зашел о часах, Билли долгое время обходил двурогих одного за другим, пока все желающие не рассмотрели его браслет с цифрами. Объяснения по поводу того, что три группы цифр означают время Гелликонии, Земли и Аверна, не произвело на фагоров никакого впечатления. Как и фагоры, встреченные им в лесу под Матрассилом, подземные обитатели не пытались забрать у него прибор, и уже очень скоро разговор зашел совершенно о другом.

Глаза Билли слезились, из носа не переставая текло - у него открылась аллергия на шкуры двурогих, о которые ему пришлось долгое время тереться лицом.

Постоянно чихая, Билли пересказал своим похитителям все, что ему было известно о текущем положении дел на Гелликонии. Страх заставлял его выкладывать все что можно. Как только в словах Билли встречалось что-либо понятное двурогим, те немедленно проявляли интерес и задавали вопросы. Получив в той или иной степени исчерпывающий ответ, кзаххн снова уходил в себя, чтобы рассказать об узнанном своим кератиновым предкам, которые, очевидно, были чем-то вроде хранителей родовых знаний - в этом Билли был не слишком силен, так как на Аверне фагоры не были его специализацией.

Скажут ли ему когда-нибудь о том, что эти священные пещеры под холмом Матрассильского дворца занимают в зависимости от сезона года то фагоры, то сыны Фреира (например, в ту минуту, когда он, с огромным трудом стараясь подстраиваться под стиль речи двурогих, вел рассказ о том, как и каким образом происходит смена времен года)? Когда-то давно, в другой жизни, он сварливо хвастал, что на Аверне ему не хватает в противники существа иной природы; теперь же, оказавшись в одиночестве среди сотен этих иных существ, с которыми когда-то жаждал встречи, он сходил с ума, чувствуя, как голова пухнет от необходимости изъясняться одновременно и на хурдху, и на родном, и на вневременном, переходя от точной науки к отвлеченным понятиям.

Прислушиваясь к речи фагоров, Билли иногда ловил себя на том, что потрясен и озадачен, как ребенок, внезапно открывший, что его домашний зверек умеет разговаривать.

– Нет никаких оснований предполагать, что негармонично-диаметральные и ужасающе сильные колебания климата, происходящие со сменой времен Великого Года, это мстительные проделки сынов Фреира. Выживание, и только оно, - наша единственная задача. Внимание к тому, что может случиться в любой момент, не дает нам заняться ничем другим. Смертоносный Фреир безжалостно полыхает в небе. Кзаххн ЯндолАнганол в Борлиене стоит на стороне фагоров, и защита в борлиенских пределах нам обеспечена. В свою очередь народ двурогих, сознавая свой долг перед кзаххном Борлиена, считает себя обязанным поставлять вооруженные отряды для поддержки его военных начинаний. Таков наш путь к выживанию в нынешнее неблагоприятное время Года. Тебе, Билли, наш совет проявлять в общении с кзаххном ЯндолАнганолом, во всем предпочитающим потакать своим порывам, особую осторожность, дабы избежать напрасных мучений. Внял ли ты нашим речам верно?

Путаясь в предложениях, переполненных именами существительными, Билли попытался донести до сознания двурогих свою невиновность. Однако вопросы вины и понятие «невиновность» находилось вне пределов «умвелта» двурогих. Билли все больше запутывался, волнуясь и запинаясь, и недоумение росло, а атмосфера наполнялась враждебностью.

За враждебностью двурогих крылся страх - страх особого, неличностного характера. Фагоры видели, что король ЯндолАнганол слаб и слабость эта способна подтолкнуть короля к союзу с Олдорандо, скрепленному династическим браком, и страшились этого. Как только дочь двора Олдорандо станет женой короля Борлиена, в обоих государствах фагоров объявят вне закона. Ненависть, которую питала к двурогим столица Олдорандо, была давным-давно известна всем и каждому, и менее известной, хотя и не менее сильной была ненависть фагоров к этой столице, называемой ими на вневременном Хррм-Бххрд Йдохк.

В то время как собственные дела анципиталов оставались для людей полнейшей тайной - да попросту белым пятном, - двурогие были осведомлены в делах людей очень хорошо. Люди, высокомерно пренебрегая фагорами, вовсе не замечали их рядом с собой, и двурогим часто удавалось присутствовать на совещаниях секретных и государственной важности. При этом самый неуклюжий рунт мог быть отличным шпионом.

Поначалу, представ перед неподвижными величественными фигурами двурогих, Билли решил, что его взяли в заложники в надежде получить выкуп и, быть может, заставить короля изменить решение жениться на принцессе-олдорандке; но постепенно до него дошло, что король вряд ли знает или оповещен о его существовании.

Едва смолкнув, он сразу смекнул, какая новая опасность угрожает ему. Если фагорам известно, что присутствие Билли во дворце - личная тайна советника СарториИрвраша, они могут оставить его здесь, в тюрьме еще более страшной, чем предыдущая. Додумать эту мысль ему не дали косматые представители совета, чьи вопросы вдруг неожиданно вернулись к проблемам пленения Фреиром Беталикса, как казалось, обостренно их интересовавшим.

Если он прибыл не с Фреира, тогда, может, с Т'Сехн-Хрр? На этот вопрос он не сумел ответить. Что они понимали под Т'Сехн-Хрр - Аверн-Кайдау? Как выяснилось - нет. Фагоры попробовали объясниться - безрезультатно; потом прояснить истину попытался сам Билли. Т'Сехн-Хрр так и остался тайной. Не в силах что-либо понять, Билли словно остался один на один с торчащими вдоль стен кератиновыми фигурами, обреченный раз за разом твердить одну и ту же фразу медленно затихающим голосом. Разговор с фагорами напоминал потуги постичь вечность. Совет снова приказал подручным провести пленника между рядами фагоров - Билли останавливали тут, заставляли поворачиваться на месте там. Его снова попросили показать присутствующим наручные часы с тремя рядками мигающих знаков. Ни один из двурогих даже не попытался прикоснуться к часам Билли или, тем более, забрать их у него, словно страшась разрушительной силы этого прибора.

Все еще мучительно подыскивая слова для объяснения, Билли вдруг обнаружил, что совет во главе с кзаххном собирается уходить. В его голове опять заклубился туман. Очнувшись через некоторое время, он обнаружил, что снова сидит на знакомом скрипучем стуле за обшарпанным столом. Вздохнув, он опустил голову на скрещенные руки, как когда-то недавно. Гиллота вернула его в темницу советника. За узким окошком занимался бледный рассвет.

Лекс уже снова был здесь, обезроженный, выхолощенный, верный и почти покорный.

– Тебе следует лечь в постель на период сна, - участливо подсказал он Билли.

Билли разрыдался. И заснул в слезах.

Растекшись во всю возможную ширь и длину, туман повернул к реке Валворал, чтобы мягко опуститься на оплетающие оба ее берега джунгли. Ничего не ведая о национальных распрях, туман свободно проник на территорию Олдорандо. Здесь, устремляясь далее, туман встретил на своем пути «Лордриардрийскую деву», идущую на юго-восток, к Матрассилу, и дальше, вниз по течению, к морскому простору.

Выгодно распродав свой ледяной груз в Олдорандо, плоскодонное судно держало курс на столицу Борлиена и Оттассол: на борту оно несло соль, шелк, узорчатые коврики и гобеленовые ткани всевозможных расцветок, голубой гаут из озера Дорзин в бочках с колотым лордриардрийским льдом, резные безделушки из кости и дерева, часы, кость, рог и множество сортов шерсти. Плывущие вместе со своим товаром купцы размещались в небольших каютах на верхней палубе. Один странствовал вместе с попугаем, другой - с новой любовницей. Самую лучшую каюту занимали владелец судна, Криллио Мунтрас, знаменитый ледяной капитан из Димариама, и его сын, Див. Див, молодой человек с безвольным подбородком, к огромному сожалению отца неспособный унаследовать его энергию и успех в жизни, несмотря на все попытки ледяного капитана воодушевить его и подвигнуть к занятиям семейным делом, сидел, рассматривая медленно проплывающую мимо смутную линию берега. Расположился он прямо на влажной от ночного тумана палубе, не обращая внимания на подмокшие штаны. Отец Дива сидел неподалеку на плетеном стуле из пенькового каната, наигрывая на двухструнной клосе - он извлекал из инструмента намеренно сентиментальные мелодии, поскольку это плавание было для него последним перед уходом на покой. Аккомпанируя себе на клосе, Мунтрас тихо запел приятным тенором.

На палубе, помимо слоняющихся пассажиров, находился и один аранг, предназначенный на ужин мореходам. Все пассажиры, кроме, естественно, аранга, по мнению ледяного капитана, были людьми уважаемыми и честными торговцами.

Туман, стлавшийся над Валворалом, полностью скрывал воду, и казалось, что корабль движется по реке из молочной дымки. У крутых скальных утесов Кахчаззерх туман немного рассеялся, и в разрывах проглянула вода, удивительно темная, зыбко отражающая вздымающийся над ней камень. Сам утес, напоминающий издали скомканную и брошенную накрахмаленную льняную скатерть, в трех сотнях футов от подножия был густо покрыт растительностью, столь обильной и пышной, что как будто бы ничто не удерживало эту зеленую шапку от сползания вниз, кроме плотного кустарникового подлеска и хитросплетения лиан. На утесе Кахчаззерх селились ласточки и птицы-плакальщики. Последние, наиболее любопытные, стремительно пикировали с высоты и с меланхолическими криками кружили около парусов готовой пристать к берегу «Лордриардрийской девы», изучая пришелицу со всех сторон.

Городок Кахчаззерх не был примечателен ничем, кроме своего местоположения между утесами и рекой и очевидного безразличия к лавинам с одной стороны и паводкам с другой. Сама река обнаруживала мало следов цивилизации: пристань да несколько деревянных складов, на одном из которых красовалась порядком проржавевшая вывеска Лордриардрийской ледоторговой компании. От пристани в гору, к бестолково разбросанным вплоть до самой вершины домам, вела дорога. Этот городок, а точнее его рынок, был последней целью Мунтраса перед Матрассилом и выходом в море.

Когда, повернувшись бортом к мелькающим в тумане на причале ловким рукам, судно начало причаливать, из мглистого марева торопливо вынырнули босоногие полуголые мальчишки, неизменные обитатели подобных мест. Отложив музыкальный инструмент, капитан Мунтрас поднялся и, величественно став на носу, принялся обозревать берег, оценивая рабочие ресурсы - людей, каждого из которых он знал по имени.

С борта «Девы» на причал были переброшены сходни. Сойдя на берег, путешественники принялись бродить между торговцами фруктами, прицениваясь к товару. Купцы, плывшие в Кахчаззерх, следили за тем, чтобы матросы, сгружая на берег их товар, чего-нибудь не испортили. Мальчишки лихо ныряли за брошенными в воду монетами.

Самым неуместным в этой молочно-сонной утренней сцене были кипы пестрых тканей, аккуратно сложенных на столе у дверей лордриардрийского склада под надзором одетого во все белое приказчика. Едва борт судна нежно коснулся причала, стоящий наготове тут же неподалеку от стола квартет музыкантов бодро заиграл гимн «Да здравствует хозяин наш!». Так по традиции местный персонал компании всякий раз приветствовал ее главу. Всего местных представителей ледоторговой компании было трое. Выйдя вперед с традиционными же улыбками, троица ледоторговцев проводила Криллио Мунтраса и его сына Дива к ожидающим их на берегу креслам.

Младшего из троицы клерков, долговязого неуклюжего парня, приняли на службу совсем недавно и он еще не пришел в себя от потрясения от нежданно-негаданно выпавшей ему чести и осознания своей ответственности; оба других клерка, убеленные сединами, были старше своего хозяина, которому служили верно и преданно уже несколько десятков лет. Пожилые люди украдкой смахивали с ресниц слезинки, исподтишка рассматривая молодого хозяина, Дива, стараясь оценить его способности и установить, какие трудности, связанные с такой разительной переменой руководства, ожидают их впереди.

Пожав каждому клерку руку, Мунтрас опустился в предложенное кресло. Ему подали бокал с вином, куда он всыпал горсть собственного блестящего колотого льда. Пригубив вино, он устремил взгляд на медленно текущую реку. Из-за тумана противоположный берег проступал едва различимой, неясной полосой. Когда слуга подал печенье, вокруг хозяина и его сына уже вовсю шел разговор известного сорта, когда большая часть предложений начинается словами: «А помните, когда…», а заканчивается обычно дружным смехом.

Обитающие в скалах птицы по-прежнему кружили над головами, и их протяжные тоскливые крики иногда врывались в шум речного порта, громкие голоса матросов и грузчиков, лай собак. Заметив через некоторое время, что птицы не унимаются, хотя его корабль давно пристал и времени прошло много, капитан Мунтрас пожелал узнать, в чем дело.

Ответом молодого клерка был короткий смешок, на лицах же обоих его пожилых товарищей отобразилось беспокойство.

– В деревне объявлен крестовый поход, капитан, - один из стариков ткнул большим пальцем вверх, в вершину утеса. - Решили разобраться с фагами.

– В Олдорандо покоя нет от походов против чужеродцев, - отозвался Мунтрас. - Под шумок святоши заодно с фагорами часто режут и людей, так называемых еретиков. Ох уж эта мне религия! М-да!

Разговор вернулся в проторенную колею - хозяин и работники предались воспоминаниям о том, как те когда-то работали еще на отца Мунтраса, человека деспотического, крутого нрава - при нем торговля шла ни шатко ни валко, лишь бы свести концы с концами.

– Вам с отцом повезло, хозяин Див, - внезапно заметил один из стариков-клерков.

Див неопределенно кивнул, словно был не совсем уверен в справедливости такого заявления, и выбрался из кресла. Пройдя к берегу реки, он задрал голову и принялся глядеть на кручу утеса, откуда доносились приглушенные расстоянием крики.

Через минуту, вернувшись к отцу, он с жаром сообщил:

– Там фагоры.

Никто, ни клерки, ни капитан, не откликнулся, и разговор, на мгновение прерванный очевидным для всех сообщением Дива, продолжился.

– Там привели фагоров, отец, - не унимался Див. - Какие-то люди собираются сбросить их со скалы в воду.

Див энергично ткнул рукой куда-то наверх. В сторону скалы уже смотрели очень многие из стоящих на берегу и плывущих по реке в лодках - люди вытягивали шеи и показывали пальцами.

Вдалеке на горе протрубили в рог, и оттуда донесся звонкий лай гончих.

– В Олдорандо нет покоя от крестовых походов, - снова повторил Мунтрас, тяжело поднимаясь, чтобы присоединиться к сыну, который замер на берегу, разинув рот.

– Такова государственная политика, сударь, - осмелился сказать один из клерков, кланяясь и заглядывая снизу вверх в лицо капитану. - Люди убивают фагоров и отбирают их земли.

– Эти земли не под силу поднять обычному человеку, - холодно отозвался ледяной капитан. - Почему они не оставят этих бедняг в покое? Они же безвредные, эти фагоры.

Хриплые крики фагоров доносились со скалы довольно явственно, но разглядеть удавалось мало. Через некоторое время воздух огласили торжествующие крики людей, и зеленая шапка растительности на вершине утеса ожила и заволновалась. Посыпались камни, полетели обломанные ветви, и вынырнувшая наконец из зелени фигура закувыркалась в воздухе, ударилась о камни утеса, снова закувыркалась, ужасно растревожив птиц-плакальщиков. Упав на береговые камни, фигура села и попыталась подняться, потом повалилась головой в воду и поплыла по течению. Над водой поднялась трехпалая рука, потом все скрылось - фагор утонул.

Див рассмеялся, но смех его звучал по-дурацки.

– Вы видели? - воскликнул он.

Другой фагор, пытаясь ускользнуть от своих мучителей, помчался с утеса сам, начав как нельзя лучше. Но уже через секунду двурогий сорвался и, прокатившись по уступам вниз, сильно ударился о камни берега и тоже был унесен водой. За первой парой взрослых фагоров последовали другие - такие же рослые и поменьше, дети-рунты. На глазах застывших у реки людей белесые фигуры словно в сказочном сне сыпались в воду с утеса. С высоты утеса, там, где обрыв был самый крутой, два фагора прыгнули вниз, держась за руки. Проломившись сквозь сучья, эта пара счастливо миновала острые выступы и с плеском упала в воду. Разъяренные псы понеслись следом и, круша ветви, вскоре попадали на берег.

– Нам следует держаться подальше, - сказал старый Мунтрас. - По мне, так нам до этого дела нет. Эй, ребята, готовьтесь поднимать сходни! Все, кто плывет с нами, - на борт! Живей!

Наскоро пожав руки клеркам, ледяной капитан торопливо зашагал к «Деве», чтобы проследить за точным исполнением своего приказа.

Один из купцов-олдорандцев сказал:

– Отрадно видеть, что даже в этом отсталом краю жители стремятся избавиться от мохнатой нечисти.

– От фагоров нет никакого вреда, - быстро отозвался Мунтрас, не замедляя шаг и набычив крепкую голову.

– А вот и нет, сударь. Эти бестии - древнейшие враги человека; во время Ледяных Веков они вырезали людей почти под корень.

– Это было давно и неправда. Нынче времена изменились. Давайте-ка на борт. Пора отчаливать от этого пристанища варваров.

По преимуществу команду «Лордриардрийской девы» составляли выходцы из Геспагората. К ним принадлежал и капитан. Без лишних разговоров матросы затащили на борт сходни и отдали швартовы. Вскоре судно шло своим курсом вниз по реке.

Как только «Дева» вышла на середину реки, ее пассажиры заметили на воде за бортом трупы анципиталов, распространяющих облака желтой крови. Неожиданно один из членов команды издал предупреждающий крик. Впереди корабля, неуклюже пытаясь плыть, качался на мелкой волне живой фагор.

Мгновенно принесенный шест был спущен за борт. «Дева» шла без парусов, и ветра не было, однако сильное течение несло судно очень быстро. «Дева» стремительно приближалась к несчастному двурогому, но тот быстро сумел сориентироваться. Отчаянно рванувшись вперед и вверх, он обеими лапами схватился за шест. Течение с силой ударило его о борт корабля, но он удержался и вскоре уже выбирался на палубу.

– Зря вытащили, - сухо заметил капитану купец-олдорандец. - Фаги смертельно боятся воды - прошли бы мимо, он бы и утонул.

– Это мой корабль, и мое слово здесь закон, - резко отозвался Мунтрас, мрачно взглянув на купца. - Если вам не по нраву то, что здесь происходит, я вас не неволю - можете сойти на берег в любой момент.

Упав на палубу без сил, сталлун некоторое время лежал в луже стекающей с его шерсти воды. Из раны на его голове сочилась сукровица.

– Дайте ему глоток «Огнедышащего», - приказал капитан. - Он парень здоровый - выдюжит.

Проследив за тем, как матросы вынесли из каюты бутыль с крепчайшим димариамским напитком, Мунтрас отвернулся и ушел к себе.

«Доживая свой век, - думал он, - я с сожалением вижу, как меняется людская природа, как ожесточается, злобится, копит ненависть человек, становясь мстительным и ничего не прощающим. Может быть, и тут всему виной жара. Может быть, мы просто чувствуем, что наш мир обречен гореть в огне». Ну что ж, что бы ни принесли ближайшие годы, он встретит будущее в родном Лордриардри, в своем крепком добротном доме, откуда открывается замечательный вид на морской простор. В Димариаме всегда было прохладней, чем в Кампаннлате. Люди там всегда были терпимей.

В Матрассиле он попросит аудиенции у короля ЯндолАнганола, по той самой причине, по которой мудрые люди всегда обращаются к своим знакомым могущественным суверенам. Королева отправилась в изгнание, а вместе с ней уплыло и кольцо, которое он когда-то давно ей продал; добравшись до Оттассола, он должен будет позаботиться о том, чтобы отправить по назначению известное письмо. Тем временем он, возможно, уже получит первые известия о судьбе несчастной королевы королев. И, может быть, он заглянет к Мэтти; ведь другая оказия увидеться с ней ему вряд ли представится. Ощущая внизу живота знакомое посасывание, он с улыбкой думал об отлично выполняющем свое назначение доме терпимости Мэтти, где дело было поставлено гораздо лучше, чем в убогих оттассольских притонах. Спору нет, Мэтти хороша, хоть и не перестает ходить в церковь и усердно молиться с тех пор, как заслужила личную благодарность короля ЯндолАнганола, раненного при Косгатте и спасенного лично ей.

Он рад уйти на покой, но что он будет делать в своем Димариаме? Вот в чем вопрос. Об этом следовало крепко подумать; семейный очаг не сулил капитану покоя и удобств. Может быть, он подумает и подыщет себе какую-нибудь незначительную должность с необременительными обязанностями, чтобы хоть чем-то заполнить свой досуг.

Заснул капитан в обнимку с верным клосом.

Матрассил встретил грузного капитана Мунтраса молчанием, словно испуганный событиями последних дней.

Беды валились на короля нескончаемым потоком. По донесениям из Рандонана выходило, что солдаты королевской армии Борлиена бегут с полей сражения. Без конца возносимые в церквях Акханабы молитвы не смогли уберечь урожай от засухи. Королевский оружейник, усиленно пытающийся создать ружье по образу и подобию сиборнальского, пока еще мало чем мог порадовать его величество. В довершение всего, в город вернулся Робайдай.

Король ЯндолАнганол отправился верхом на прогулку по окрестностям столицы. Спешившись в тени небольшой рощи, он пошел рядом со своим любимым хоксни, Ветром. Рунт Юлий, ужасно довольный возможностью побывать на вольном воздухе и размяться, преданно бежал рядом, чуть приотстав от хозяина. Двое верховых охраны тихо ехали следом, стараясь держаться за пределами слышимости. Внезапно спрыгнув с дерева, Робайдай предстал перед отцом.

– Уж не сам ли это король, мой повелитель, прогуливается в лесу со своей новой невестой?

В неприбранных волосах принца запутались мелкие веточки и листья.

– Роба, ты нужен мне в Матрассиле. Почему ты не хочешь вернуться во дворец?

Король не знал, что ему делать - гневаться или радоваться такому неожиданному появлению наследника.

– Я не хочу возвращаться во дворец, мне там душно. Там я чувствую себя узником, вольной птицей в роскошной клетке. Согласись, отец, есть разница между воздухом полей и лесов и вонью сырого подвала, в котором сидит мой дед. Хотя я и сейчас несвободен - вот если бы у меня не стало родителей, тогда я обрел бы настоящую волю.

Глаза Робы, несущего такую невозможную - даже в сравнении с его прежними дерзкими речами - дичь, дико блуждали и, казалось, мало что различали. Его невнятная речь была путаной, как и волосы,. Он был абсолютно наг, если не считать куска звериной шкуры, обернутой вокруг чресл наподобие килта. На истощенном теле, испещренном шрамами и царапинами, резко выступали ребра. В руке Роба сжимал дротик.

Стукнув тупым древком оружия по земле, Роба бросился к рунту Юлию и, крепко схватив его за лапу, притянул к себе. Молодой фагор протестующе закричал от боли.

– А, вот вы где, моя дражайшая королева, моя мачеха - как вы прекрасны в это время дня, как великолепно играет солнце на вашем белом меху с красными перьями! Вы так тщательно скрываете свое дивное тело от палящего солнца, бережете его для развратника-другого, своего дружка, бросающегося на вас, будто вы лакомая приманка. Или свиноматка. Или невоздержанная сладострастница.

– Отпустите, больно! - всхлипывал маленький фагор, пытаясь вырваться.

Стремительно бросившись вперед, король ЯндолАнганол хотел ухватить сына за плечо, но тот оказался проворнее и успел увернуться. Поймав свисающую с дерева каспиарн цветущую лиану, Робайдай одним быстрым движением обернул ее вокруг шеи Юлия. Пытаясь вырваться, рунт забегал кругами, хрипя и отдирая цепкое растение от горла, поджимая от страха губы. Король ЯндолАнганол наконец сумел схватить сына.

– Я не стану тебя трогать, но прошу, прекрати дурачиться и говори со мной с тем же уважением, с каким обращаюсь к тебе я. По-моему, я это заслужил.

– Ах, Боже мой, Боже мой, какие речи! А как же поруганная честь моей матери - отчего бы мне не взять с тебя пример? Ты пригвоздил ее к земле рогом фагора, по уши увяз в своих лукавых кознях!

Роба вдруг разрыдался и, получив от отца пощечину, отшатнулся.

– Сейчас же прекрати пороть чушь. Молчи, или, клянусь, я заставлю тебя прикусить язык. Возьми себя в руки, ибо если, по счастью, окажется, что ты сохранил остатки разума, то с согласия Панновала мое место сможешь занять ты, ты женишься на Симоде Тал. Если нам удастся добиться от Священной Империи согласия на это, тогда эта беда - еще не беда. Почему ты всегда думаешь только о себе, сын?

– Потому что я хочу отвечать только за собственные выходки!

Слова срывались с губ Робы как плевки.

– Но ведь я твой отец, и ты должен проявить ко мне уважение, как-никак ты обязан мне появлением на свет, и потом, это я сделал тебя принцем, - горько заметил король. - Или ты забыл о своем положении? О том, что ты борлиенский принц? Что ж, это легко исправить - мы запрем тебя во дворце и не выпустим, пока память не вернется к тебе.

Прижав руку к разбитой губе, Роба пробормотал:

– Может, я сошел с ума, но таким я, по крайней мере, смогу жить на свете. Предпочитаю забыть о том, кто я.

Два командира эскорта встревоженно подъехали к ним с мечами наголо. Повернувшись к своим воинам, король приказал им спрятать оружие в ножны, спешиться и схватить принца. Едва отец отвернулся, Роба сильным рывком высвободился из его рук и с победным криком огромными скачками умчался в чащу.

Один из командиров моментально вложил в арбалет стрелу, но король запретил ему стрелять. Останавливать своего сына такой ценой или гнаться за ним он не желал.

– Робайдай плохой, - пропищал сбоку от него полупридушенный Юлий.

Не обращая внимания на жалобы рунта, король вскочил в седло, на Ветра, и поскакал во дворец. Его черные брови грозно сошлись на переносье, и сейчас он как никогда напоминал орла.

Уединившись в своих покоях, ЯндолАнганол погрузился в п?ук, к чему прибегал крайне редко. Опустив душу к Прародительнице, он встретился с останками своей матери и беседовал с ними. Но встреча с матерью мало утешила его. Мать напомнила ему, что бабка Робайдая по матери, королеве королев, - Шаннана Дикая, и посоветовала принимать жизнь такой, как она есть. Еще мать сказала, что он может не винить себя в смерти мирдопоклонников, ведь те готовили государственную измену.

Покрытый осыпающимися кусками иссушенной плоти скелет как мог пытался утешить короля. Но старания покойной королевы не увенчались успехом - душа ее сына вернулась в мир живых по-прежнему безутешной.

Хитроумный отец короля, по-прежнему влачащий свое существование в сыром дворцовом подвале, оказался более практично настроенным. Казалось, у ВарпалАнганола готов совет на все случаи жизни.

– Постарайся подогреть скандал вокруг Пашаратида. Прикажи своим людям распространить слухи. Ты должен попытаться вовлечь в дело жену Пашаратида, которую нахал-муж бросил в столице, как будто бы с поручением вывезти его деловые бумаги. Любой слух, порочащий Сиборнал, сейчас на вес золота.

– А что мне делать с Робайдаем?

Отвернувшись в своем кресле, старик хитро прищурил глаз.

– С ним ты пока ничего поделать не можешь и потому оставь его в покое. Тем временем постарайся ускорить развод и приблизить женитьбу - это может оказаться полезным.

Король ЯндолАнганол молча прошелся по темнице.

– Но если так, то я окажусь в руках Це'Сарра?

Старик откашлялся и, прежде чем заговорить снова, долго гонял мокроту.

– Говорят, там, снаружи, жарко. Я совсем не чувствую жары - неужели люди так изнежились? Послушай, Ян, наши друзья в Панновале хотят, чтобы ты оказался в руках Це'Сарра. Это устраивает их, но, как я вижу, вовсе не устраивает тебя. Как поживает королева-изгнанница?

Король послушался совета отца. В далекий Панновал через Кзинт был отправлен в сопровождении хорошо вооруженного отряда посланник с поручением передать Первосвященному Це'Сарру, главе Священной Панновальской Империи, письмо с просьбой ускорить выдачу грамоты с разрешением на развод. Вместе с письмом посол вез драгоценные иконы и прочие подарки, в том числе и священные реликвии, на скорую руку сфабрикованные матрассильскими церковными умельцами.

Расправа с мирдопоклонниками, как это стали называть, не выходила из головы горожан и депутатов скритины. Шпики докладывали о ширящемся движении недовольных в столице, о готовящемся якобы восстании, о гонцах, отправленных в Оттассол, чтобы заручиться поддержкой тамошних обиженных баронов. Королю срочно нужен был козел отпущения. И его не пришлось долго искать - им стал главный советник СарториИрвраш.

СарториИрвраш - некогда любимый учитель Робайдая - мог стать в глазах нации отличной жертвой. Народ не доверял интеллектуалам, а у скритины были свои причины ненавидеть приспешника короля Орла, во-первых, за его длинные руки и принципиальность, а во-вторых, за его раздражающее красноречие.

Обыск покоев советника наверняка мог дать состав преступления того или иного сорта. В кабинете СарториИрвраша хранились заметки по поводу его экспериментов по скрещиванию других, мади и людей, которые он проводил в удаленном от дворца тайном питомнике. Кроме того, там были, конечно же, и любопытные с различных точек зрения страницы его бесценной «Азбуки Истории и Природы». В рукописях этой книги можно было надеяться отыскать довольно ереси, наговоров, а то и просто лжи против скритины и Святой Церкви. И тот и другой институты, получив такие улики, будут лизать от восторга сапоги короля! Обдумав все это, Орел послал к советнику солдат, возглавляемых самим архиепископом Матрассильского собора БранцаБагинатом, личностью, известной своей твердостью и непримиримостью.

Обыск, предпринятый в покоях советника, оказался удачным сверх ожиданий. В кабинете СарториИрвраша отыскался вход в потайную комнату (хотя тут скорее следовало рассчитывать на тайный ход за пределы дворца). В этой комнате обнаружили тайного пленника, вроде бы человека любопытнейшей наружности. Когда по приказу архиепископа солдаты тащили пленника вон, тот совершенно безумным голосом выкрикивал на староалонецком, что прибыл из другого мира.

Огромное количество бумаг преступного содержания вынесли во двор замка и сложили там в кучу. Советника схватили, и он предстал перед королем.

Несмотря на то, что уже было двадцать минут четырнадцатого пополудни, туман не собирался рассеиваться; напротив, мгла все густела, принимая желтоватый оттенок. Город внизу полностью затянуло туманом и дворцовый утес словно плыл посреди бескрайнего моря, вздымая над ним свои трубы, точно медленно погружающийся в пучину корабль. И, быть может, именно туман, навевающий клаустрофобию, был причиной нерешительности и колебаний короля между гневом и жаждой крови - и жалостью, между спокойной рассудительностью - и диким возбуждением. Неприбранные волосы Орла стояли дыбом, нос, словно служа предохранительным клапаном душе, переполняемой чувствами, то и дело начинал кровоточить. По коридорам дворца король не ходил, а стремительно бегал, вне себя от тупости придворных, сопровождающих его с подобострастными улыбками, не способных придумать ничего, кроме слов бесполезного утешения.

Когда советник и трепещущий от ужаса Билли были предъявлены королю, тот для начала наотмашь ударил СарториИрвраша по лицу. Потом, легко, как тряпку, подхватив пожилого человека с пола, Орел прижал его к груди и разрыдался, умоляя простить горячность, пачкая чарфрул советника новой обильной порцией крови из носа.

В момент наивысшего раскаяния короля ему доложили, что во дворец прибыл ледяной капитан Мунтрас, засвидетельствовать свое почтение монарху.

– Пусть придет позже, - ответил король. - Он скитается по всем странам - может быть, он принес мне вести о королеве МирдемИнггале. Вот что: попросите его подождать, я скоро выйду к нему. Проклятие, может он подождать, я спрашиваю? Весь мир может подождать!

И король продолжил проливать слезы и ругаться. Через минуту он снова велел вызвать к себе лакея.

– Бог с ним - зови этого ледяного капитана. Пускай тоже подивится на эту насмешку природы над родом человеческим.

Последнее относилось к Билли Сяо Пину, на которого король наконец соизволил взглянуть.

Испуганный окровавленным лицом короля Билли, чьи нервы после приключений последних дней и в особенности последней ночи были в ужасном состоянии, стоял переминаясь с ноги на ногу и изо всех сил сдерживался, чтобы не разрыдаться - это было бы сейчас, конечно, крайне неуместно. На его родном Аверне человека, позволившего себе то, что вытворял сейчас король, за подобную демонстрацию собственных чувств давно бы уже отправили в психиатрический изолятор. В трактате «О временах года Гелликонии, длящихся дольше, чем человеческая жизнь» о чувствах гелликонцев говорилось ясно и точно, хотя и кратко. «Эмоциональный уровень неоправданно высок», утверждалось там. Сверхвозбудимые борлиенцы считали иначе. Их король не был похож на благожелательно настроенного слушателя.

– Ээээ… здрасьте, - наконец выдавил Билли, сопроводив слова вымученной улыбкой. И оглушительно чихнул.

В дверях комнаты с поклоном появился Мунтрас. События разворачивались в одной из самых древних и тесных частей дворца, насквозь пропахшей известкой, хоть той известке и было уже четыре сотни лет.

Поприветствовав короля, ледяной капитан принялся осторожно и с любопытством осматриваться по сторонам, неловко переминаясь на плоских ступнях.

Король едва ответил на приветствия Мунтраса. Указав на груду подушек, он бросил:

– Можете присесть там - смотрите и молчите. Перед вами то, что мы нашли в гнилостном гнезде предательства, - глядите же и удивляйтесь.

Быстро повернувшись обратно к Билли, король спросил:

– Сколько же лет тебе пришлось томиться в застенке СарториИрвраша, неизвестное создание?

Несколько сбитый с толку великосветским характером обращения, Билли ответил не сразу:

– Неделю… может быть, восемь дней… я не помню, ваше величество.

– Восемь дней и есть неделя, чужеземец. Что ты такое: результат неудачного эксперимента?

Король расхохотался над своей шуткой, и смех эхом подхватили все присутствующие - не оттого, что шутка действительно была смешной, а больше от страха за собственные жизни. Никто не хотел разделить судьбу мирдопоклонников.

– Просто от тебя воняет… как от неудачного эксперимента.

Опять смех.

Вызвав двух рабов, король велел им вымыть Билли и дать ему чистую одежду. Когда пленник принял подобающий вид, подали вино и еду. Проворные слуги, изгибаясь словно ходячие луки, принесли на больших подносах дымящееся мясо козленка с красным рисом.

Пока Билли утолял голод, король, в минуты волнения пренебрегающий едой, расхаживал по залу. О чем-то размышляя, он время от времени прижимал к носу шелковый платок или разглядывал свое левое запястье, на котором его сын, РобайдайАнганол, вырываясь, оставил ногтями глубокую царапину. Вместе с королем по залу вперевалку расхаживал и архиепископ БранцаБагинат, здоровенный, пузатый, своими объемистыми формами, обтянутыми шафрановой с пурпуром мантией с кружевами, напоминающий боевой сиборнальский корабль, мчащийся под всеми парусами. Тяжелое лицо архиепископа могло бы принадлежать первому деревенскому драчуну и кулачному бойцу, если бы не мелькающее то и дело в прищуренных глазках священнослужителя добродушное веселье. При дворе архиепископ пользовался всяческим уважением как человек дошлый и тонкого ума, а также как союзник короля ЯндолАнганола в Святой Церкви.

Когда король останавливался, останавливался и БранцаБагинат, нависая над ним своей тушей и составляя резкий контраст с босым Орлом, облаченным только в короткие панталоны и распахнутую куртку, открывающую его бледную грудь.

Зал, где они находились, представлял собой нечто среднее между приемной и кладовой и мало подходил для своего назначения. По всему полу было разбросано множество старых, потертых и даже покрытых плесенью подушек и разномастных ковров, кроме того, в одном углу стояли старые деревянные стенные панели. В окно был виден узкий проход; время от времени там мелькали какие-то люди, вероятно слуги, с кипами бумаг в руках - они переносили во двор архив СарториИрвраша.

– Позвольте мне задать незнакомцу вопрос, ваше величество, - попросил, обернувшись к королю, БранцаБагинат. - Религиозного свойства.

Не услышав в ответ ничего, что могло бы означать запрет, дигнитарий развернул паруса в сторону Билли и спросил:

– В том мире, откуда ты прибыл, тоже правит Акханаба Всемогущий?

Неохотно оторвавшись от еды, Билли утер рот.

– Я уверен, что вы понимаете, как легко мне дать вам положительный ответ, способный порадовать вас. Поскольку я не хочу расстраивать ни вас, ни его величество, могу я начать с того, что мой ответ будет неправдой?

– Встань, когда разговариваешь со мной, существо! Я задал тебе вопрос, и ты должен дать мне на него правдивый ответ. Не твое дело решать, понравится он мне или нет.

Нервно утирая рот, Билли поднялся перед могучим священником на ноги.

– Сударь, человеческая природа такова, что на определенной, начальной, ступени развития бог необходим. Подобно детям, мы нуждаемся в любви и заботе, в отце, который способен помочь нам возмужать. Возмужав физически, человек по-прежнему ищет подобный же отеческий образ, который мог бы следить за его делами и вести их учет. Этот вымышленный образ обычно носит название «Бог». И только после того, как большая часть человечества достигнет зрелости духовной, когда люди смогут сами управлять своим поведением, необходимость в боге отпадет - так, повзрослев и научившись заботиться о себе, мы перестаем нуждаться в присмотре отца.

Заметно удивленный таким ответом, архиепископ потер мясистую щеку.

– Из твоих слов выходит, что ты прибыл из мира, где вы сами присматриваете за собой, отстранив от этой обязанности Бога? Ты это хочешь сказать?

– Совершенно верно, сударь.

Отвечая, Билли смотрел на архиепископа как загнанный зверек. Ледяной капитан, придвинувшись ближе к говорившим, внимательно прислушивался, хотя и делал вид, что полностью занят королевским угощением.

– Этот мир, с которого ты прибыл, - как он называется, Аверн, что ли? - вы там счастливы?

Этот невинный на первый взгляд вопрос архиепископа смутил Билли чрезвычайно. Если бы тот же вопрос ему задали несколько недель назад, например его наставник, он ответил бы не задумываясь. Он сказал бы, что счастье определяется мерой знания, а не суеверия, уверенностью, а не сомнением, твердой правящей рукой, а не надеждой «на авось». Он ответил бы, что знание, уверенность и управление - равноправные благодетели, направляющие жизнь обитателей станции наблюдения и руководящие ею. При упоминании Акханабы как залога удачи он даже посмеялся бы - а с ним, наверно, выдавил бы сухой смешок и наставник.

Но здесь, на Гелликонии, все обстояло иначе. Он еще способен был смеяться над идолопоклонничеством верующих в Акханабу. Но в то же время уже понимал и видел всю глубину и силу понятия «безбожный мир». Из мира безбожного он попал в мир варварский. И, несмотря на свои злоключения, теперь твердо знал, в котором из миров вера в счастье и удачу заложена в людях крепче.

Как только Билли запнулся, затруднившись ответом, заговорил король ЯндолАнганол. Все это время король обдумывал услышанное от Билли.

– Но что будет, если у кого-то не окажется стойкого образа отца, ведущего его к возмужанию? Что тогда? - с вызовом спросил король.

– Тогда, возможно, на помощь действительно сможет прийти Акханаба, способный поддержать нас в трудную минуту верой. Или же человек этот совершенно отвергнет Бога, как мы вычеркиваем из сердца образ отца, который бросает нас.

Тут у короля снова открылось кровотечение из носа.

Воспользовавшись паузой, Билли повернулся к БранцаБагинату, чтобы ответить и ему:

– Достопочтенный господин, - заговорил он с преувеличенной уверенностью, - будучи высокопоставленной особой, я выражаю протест против несправедливого и неподобающего обхождения, с которым столкнулся в этом дворце. Я требую, чтобы меня немедленно освободили. Получив свободу, я буду счастлив предложить вам свои услуги. Мы сможем работать вместе. Я знаю о вашем мире много такого, что очень важно для вас и в награду не попрошу ничего…

Хлопнув в огромные ладоши, архиепископ ласково проговорил:

– Не обольщайся понапрасну - ты сам знаешь цену своим словам. Ты важен только как свидетель против советника СарториИрвраша, обвиняемого в заговоре против королевского дома. В прочих отношениях ты - пустое место.

– Как вы можете говорить о моей незначительности, даже не пробуя проверить мою значимость? Вот что я скажу: предположим, в эту самую минуту тысячи людей следят за тем, что происходит между нами. Эти невидимые зрители ждут от вас мудрого решения касательно меня, по которому они станут судить о вас дальше. Это решение повлияет на то, кем вы войдете в историю.

Краска прилила к щекам архиепископа.

– Никто, кроме Всемогущего, не может сейчас видеть нас. Твоя бессовестная ложь о возможности существования безбожных миров способна разрушить наше государство до основания. Придержи язык, если не хочешь кончить свои дни на костре.

Под влиянием внезапного отчаянного порыва Билли приблизился к королю и показал ему свои часы с тремя рядами мигающих цифр.

– Ваше величество, умоляю, освободите меня. Взгляните на этот принадлежащий мне предмет. Точно такой же есть у каждого обитателя Аверна. Это часы - как видите, на них отображено время Гелликонии, Аверна и другого, далекого, главенствующего мира, приславшего сюда моих собратьев, мира под названием Земля. Эти часы - знак наших достижений в обуздании и подчинении сил окружающего мира. Отнеситесь ко мне с вниманием и доброжелательно, я предоставлю в ваше распоряжение другие чудеса, по сравнению с которыми эти часы - ничто. На Борлиене мне нет равных в знании.

В глазах короля проснулся интерес. Отняв от носа шелковый платок, он спросил:

– Может быть, в таком случае ты сможешь изготовить для меня надежное фитильное ружье, равное по мощи сиборнальскому?

– Конечно. Фитильное ружье - это просто. Я могу…

– А кремневое ружье со спусковым крючком? Можешь ты сделать кремневку?

– Знаете, сударь, сейчас я не могу сказать наверняка, здесь многое зависит от прочности металла, имеющегося у вас в распоряжении. Могу сказать с уверенностью, что я смогу сделать… видите ли, в моем мире никто давно уже не занимается такими вещами - войны отошли в прошлое.

– Так что же, у вас совсем не производят оружия? Хоть какое-то оружие ты можешь сделать?

– Сударь, мне хотелось бы, чтобы вы сначала взглянули на часы, которые я почтительно прошу вас принять от меня в подарок в знак моей доброй воли.

Сняв часы с руки, Билли протянул их, болтающиеся на паре пальцев, королю, который не сделал попытки принять подарок.

– И прошу вас освободить меня. После этого я хотел бы встретиться с учеными вашей страны, вроде присутствующего здесь архиепископа, чтобы безвозмездно передать им свои знания. Очень скоро, уверяю вас, мы сможем наладить производство удобных небольших пистолетов, радиопередатчиков и приемников, двигателей внутреннего сгорания и…

Заметив выражение лиц короля и архиепископа, Билли замолчал, передумав говорить то, что хотел сказать дальше, и вместо этого снова умоляюще протянул часы королю.

Король наконец соизволил взглянуть на настойчиво предлагаемый ему странный предмет, где под маленьким стеклышком на лицевой панели менялись и мигали цифры. Поколебавшись, его величество взял часы; они с архиепископом рассмотрели их, перешептываясь. Пророчество о том, что появление магических механизмов явится предвестием ниспровержения любых основ государства и разрушения всей Империи, было известно всем и каждому.

– Можно ли при помощи этой волшебной машинки узнать, сколько лет мне осталось владычествовать? Или, может быть, она сумеет указать возраст моей дочери?

– Ваше величество, эти часы - продукт научной мысли и только, но никак не волшебства. Их корпус изготовлен из платины, пересекшей необъятные просторы космоса…

Король небрежно подкинул часы на руке.

– Эта безделушка несет зло. Не трудись разубеждать меня, чужеземец, я знаю точно. Короли владеют даром предвидения, которым среди прочих отмечены разве что астрологи. Так зачем же ты пришел в город Матрассил?

С этим вопросом король протянул часы обратно Билли.

– Ваше величество, я пришел увидеть королеву.

Подобный ответ поразил короля настолько, что, поспешно сделав шаг назад, он уставился на Билли так, словно увидел перед собой призрак.

– Видишь, архиепископ, он, оказывается, не только атеист, но сверх того и мирдопоклонник, - бросил, не поворачиваясь, король БранцаБагинату. - И ты удивляешься тому, что тебя неласково тут приняли? Сколько можно выслушивать от тебя загадку? Мое терпение иссякло. Сдается, ты не сумасшедший, да и на шута не похож. Так откуда ты взялся? Из реторты СарториИрвраша?

Говоря это, король вместе с архиепископом угрожающе надвигались на Билли, пугливо отступающего к стене. Остальные придворные, торопясь продемонстрировать его величеству свою ненависть к недожаренному мирдопоклоннику, двинулись следом, взяв несчастного чужака в кольцо.

Поднявшись с подушек, Криллио Мунтрас подошел к королю, который с неожиданной нерешительностью остановился напротив Билли и во все глаза глядел на чужака.

– Ваше величество, осмелюсь испросить позволения поучаствовать в допросе? Хотелось бы знать, на каком именно корабле он прибыл со своего мира?

Король оглянулся на ледяного капитана, словно не зная, что делать, - обрушить на странного человечка у стены свою ярость или предпринять что-то иное. Помолчав немного, он спросил Билли, не отрывая окровавленного платка от носа:

– Ну что, существо… Посредством какого устройства ты прибыл к нам? Ответь, пожалуйста, ледяному капитану, он уважаемый человек.

Вжавшись в стену, чтобы не касаться необъятного пуза БранцаБагината, Билли пролепетал:

– Мой корабль, построенный целиком из металла, был полностью герметичен, чтобы предотвратить утечку необходимого для дыхания воздуха в пустоту космоса. Если позволите, я постараюсь пояснить свои слова при помощи рисунков. Наука моего мира развита чрезвычайно, и я бы мог принести немалую пользу Борлиену… Мой корабль опустил меня на земли Борлиена в целости и сохранности и самостоятельно вернулся обратно в мой мир.

– Как прикажешь тебя понимать - твой корабль способен мыслить? Он живой?

– Мне сложно ответить на этот вопрос однозначно. Да, в каком-то смысле мой корабль способен мыслить. Он способен производить вычисления, необходимые для прокладывания курса, различать окружающие предметы, разумно ориентироваться между ними. Однако живым назвать его нельзя.

Медленно нагнувшись, король ЯндолАнганол поднял с пола кувшин с вином и, не спуская с Билли глаз, занес его над головой.

– Сдается мне, кто-то из нас, ты, создание, или я, сошел с ума. Этот корабль обладает разумом и… да, да - способен летать сам по себе. Ну, посмотрим!

С этими словами король швырнул кувшин в стену. Пронесшись по воздуху, кувшин с треском разбился о камень, расплескав по нему содержимое. Внезапность выходки короля заставила всех присутствующих застыть в неподвижности, словно обратившись в фагоров.

– Ваше величество, я всего лишь пытался донести до вас истину… - не выдержав, Билли оглушительно чихнул.

– Чувство вины и долга, а также гнев понуждали меня к тщетным попыткам добиться от тебя толка. Хотя к чему все эти усилия? Зачем мне возиться с тобой? Меня всего лишили, у меня ничего не осталось, мой дворец - пустая кладовая со снующими крысами вместо придворных. У меня уже отняли все, но, тем не менее, продолжают чего-то требовать. Ты тоже чего-то добиваешься от меня… Демоны обступили меня со всех сторон… Мне снова нужна епитимья. Архиепископ, возложи на меня свою легкую руку. Передо мной изготовленный СарториИрврашем лукавый демон, у меня больше нет в этом сомнений. Завтра я попытаюсь обратиться с увещеваниями к скритине и что-то изменить. Но сегодня у меня больше нет сил - я всего-навсего несчастный отец непутевого сына, истекающий кровью…

И тихим голосом, словно обращаясь только к самому себе, король добавил:

– В первую очередь нужно будет попытаться изменить себя.

С измученным видом король опустил глаза долу. Капля крови сорвалась с его носа и упала на пол. Ледяной капитан кашлянул. Как человек сугубо практический, он испытывал растерянность, оказавшись свидетелем эмоциональной вспышки монарха.

– Государь, я понимаю, что выбрал не лучшее время для визита. Я обычный торговец, и потому напрасно ждать от меня чего-то сверх того, на что я способен. Много лет подряд я доставлял во дворец лучший лордриардрийский лед, вырубленный под моим личным надзором из чистейших ледников, и никогда не гнался за легкой прибылью. Теперь же, господин, я вынужден поблагодарить вас за оказанное мне в вашем дворце гостеприимство и радушный прием и откланяться, ибо не смогу долее иметь счастье видеть вас, поскольку хочу удалиться от дел навсегда. Хотя туман на реке все еще держится, я полагаю, что мне лучше сейчас же отдать швартовы и отправиться домой.

Речь ледяного капитана тронула короля, который, немного оживившись, положил на плечо Мунтрасу руку. Глаза капитана были круглыми и совершенно невинными.

– Жаль, что меня не окружают такие люди, как вы, капитан, те, кто изрекает только простые и разумные вещи. Вы славно послужили мне, и я благодарен вам. Я помню все, и то, как вы помогли мне в тот день, когда я, истекая кровью, полз по улицам Матрассила - тогда я был ранен в памятной мерзкой переделке при Косгатте, и сейчас я опять ранен, гораздо более жестоко. Вы истинный патриот.

– Сударь, я патриот моей родины, Димариама, куда теперь собираюсь вернуться, чтобы поселиться там в тиши и покое. Это плавание - мое последнее. Мое дело, ледяную торговлю, продолжит мой сын, который, я уверен, выкажет вам и… гм… бывшей королеве не меньшую преданность, чем старался выказать я. Солнца припекают все жарче, ваше величество, возможно, дворцу понадобится больше льда?

– Капитан, вы наш спаситель и заслужили награду за свой труд. Сейчас я почти нищ, от скритины, погрязшей в скаредности и дрязгах, ждать нечего, но я хочу вас наградить - что вы хотите в награду за свою преданность?

Мунтрас переступил с ноги на ногу.

– Сударь, я служил вам не ради награды - я просто был горд и рад вам угодить - да я того и не стою, но уж коли зашел такой разговор, могу я предложить вам мену? Держа курс к Матрассилу, я, вдруг проникшись состраданием, спас из реки фагора, обреченного погромщиками, участниками крестового похода, на гибель. Сейчас двурогий совершенно оправился от пребывания в воде, часто оканчивающегося для его сородичей печально, и собирается приискать кров вдали от Кахчаззерха, где его род подвергают преследованиям и гонениям. Я готов преподнести вам этого сталлуна в качестве раба, если вы согласитесь отдать мне вашего узника, кем бы он ни был, демоном или чем-то другим. Согласны вы на такой обмен?

– Можешь забрать себе этого выродка, если хочешь. Забирай его и уводи скорей с глаз моих долой вместе с его колдовской побрякушкой. А взамен, капитан, я не приму от тебя ничего. Я буду перед тобой в долгу, если ты возьмешь на себя труд вывезти это за пределы моего королевства.

– Тогда я сейчас же забираю его с собой. В обмен, ваше величество, я пришлю вам моего фагора в знак того, что в будущем мой сын сможет предлагать во дворец свой товар на тех же свободных условиях, как раньше я. Он хороший парень, мой Див, хотя, сударь, и не превосходит пока что своего отца, к сожалению.

Так Билли Сяо Пин перешел в распоряжение ледяного капитана. На следующий день легкий ветерок рассеял поднимающийся от реки туман, а вслед за туманом рассеялась и тоска короля. Сдержав обещание, он отправился в скритину, перед которой выступил с речью.

По мнению многоглазого существа, покашливающего и с интересом взирающего на Орла с жестких церковных скамей, король сегодняшний разительно отличался от короля давешнего. Коротко, но недвусмысленно отметив нечистую роль советника СарториИрвраша, однозначно виновного в упадке государства на сегодняшний день, и не останавливаясь на этом, король ЯндолАнганол решил исповедаться.

– Господа парламентарии, когда я восходил на престол Борлиена, вы клялись мне в верности. Дела нашего любезного сердцу королевства не всегда шли лучшим образом, что я, конечно, не отрицаю и никогда не отрицал. Любой король, каким бы всемогущим он ни был, как бы ни радел за своих подданных, не может решительно изменить существование своего народа - я говорю так, потому что почувствовал и понял это совсем недавно. Я не способен отменить одним указом засуху или запретить солнцам проливать свет на наши земли, измученные жарой.

Душе моей нет покоя, поскольку на ней лежит грех преступления. Подстрекаемый советником, я согласился на расправу с мирдопоклонниками. Я каюсь в этом перед вами и прошу у вас прощения. Но помыслы мои и в тот ужасный миг были чисты, - убийством я надеялся принести мир и согласие в королевство, предотвратить дальнейший раскол. Я отказался от своей королевы, и, оставив ее, оставил также похоть и все помыслы о личном благе. Мой новый брак, с принцессой Симодой Тал из королевского дома Олдорандо, будет чисто династическим - и целомудренным, целомудренным, клянусь вам. Я не притронусь к моей будущей жене - разве только наследника ради. Я отлично понимаю нелепость разницы наших возрастов и то, что это брак совершенно неравный, и тем более прошу понять меня. Отныне я собираюсь целиком и полностью посвятить себя делам своей страны, ее благополучию. Это я обещаю вам - и клянусь в верности и покорности, но в обмен, господа, хочу услышать от вас то же самое.

Говорил король с трудом, в горле его словно стоял ком, в глазах копились слезы. Слушатели сидели в полном молчании, неотрывно глядя на своего монарха, восседающего перед ними на золоченом троне на возвышении в скритине. Мало кто сочувствовал ему; большая часть депутатов злорадствовала и уже прикидывала, какую выгоду можно будет извлечь из внезапной перемены настроения и ослабления решительности монарха.

У Гелликонии не было спутников, однако приливы имели место. По мере приближения Фреира к планете ее водяная оболочка переживала рост приливной силы на шестьдесят процентов относительно периода, когда хозяин небес находился в апоастре, иначе говоря, был удален на семь с лишним тысяч астрономических единиц.

Поселившись в своем новом доме, королева МирдемИнггала стала часто гулять в одиночестве по берегу моря. На время прогулок мысли, мучительно гнетущие ее в другое время, улетучивались и приходил покой. Берег моря представлялся ей как бы ничейной, переходной полосой между царством моря и царством суши. Берег напоминал ей матрассильский тускло освещенный садик, пребывающий где-то между ночью и днем, теперь, к сожалению, бесконечно далекий. О борьбе, ведущейся у ее ног, непрерывной, без надежды на окончательную победу, без трепета поражения, она не задумывалась и имела о ней лишь весьма смутное представление. Глядя вдаль на горизонт, она день за днем гадала, удалось ли ледяному капитану выполнить ее просьбу и доставить адресату, генералу на далекой войне, заветное письмо.

Ее одежды были по преимуществу бледно-желтыми. Цвет этот как-то незаметно пришел вместе с одиночеством. В прошлой жизни ее любимым цветом был красный, но с известных пор красное она больше не носила. По ее мнению, красный цвет не вязался с Гравабагалиненом и его полным призраков прошлым. Свистящий шелест морского прибоя, с ее точки зрения, требовал желтого.

Выкупавшись, королева оставляла Татро играть на пляже, а сама отправлялась на одинокую прогулку вдоль верхней линии прилива. Фрейлина, испытывая досадливую неловкость от причуд королевы, осторожно следовала за своей госпожой в некотором отдалении. На песке тут и там торчали пучки жесткой травы. Иногда пучки травы росли густо, образуя подобие лужаек-островков. Стоило отойти от пляжа на десяток шагов в глубь суши, как растительность заметно менялась. Первыми появлялись мелкие белые стойкие маргаритки с покрытыми жесткой кожицей стеблями. Дальше попадались небольшие приземистые растения с мясистыми, ленточными, почти как у водорослей, листьями. Названия этих растений МирдемИнггала не знала, но собирать их любила, и очень. Вслед за неизвестными приземистыми растениями появлялись другие, с темными листьями, уже почти деревца. Коренастые деревца задыхались между жесткой травой и песком, сбивались в рощицы, словно надеясь сообща выжить там, где условия были более приемлемыми, и, разрастаясь кустиками, блестели листвой на солнце.

Позади, за спиной у этих отважных захватчиков новых территорий, лежала излизанная волнами приливов береговая полоса с обычным морским мусором. Дальше шла неплодородная почва, где появлялись маргаритки покрупнее, с уже довольно большими цветами. После берег наводняли уже менее яркие травы и деревья, плодородная почва брала свое, и лишь кое-где в нее еще врезались песчаные языки, посланники пляжа.

– Мэй, ты почему опять такая грустная? По-моему, здесь прелестно.

Первая фрейлина, с ума сходящая от безделья, надула губки.

– Про вас, сударыня, говорят, что вы самая красивая и удачливая женщина во всем Борлиене.

Никогда прежде Мэй ТолрамКетинет не позволяла себе разговаривать со своей госпожой в таком тоне.

– Как же вам не удалось удержать мужа?

Королева королев ничего не ответила. Женщины продолжали идти вдоль берега, иногда рядом, иногда расходясь. МирдемИнггала проходила мимо кустарников с глянцевитой листвой, осторожно касаясь листочков кончиками пальцев, словно лаская. Иногда под сенью кустов что-то с встревоженным шипением, змеясь, ускользало от ее ноги в тень.

Ни на мгновение она не забывала о покорно бредущей следом за ней печальной фрейлине Мэй, невыразимо страдающей в изгнании.

– Все будет хорошо, Мэй, - сказала она фрейлине.

Мэй ничего не ответила.