Лето Гелликонии

Глава 15
Пленники и добыча

Человек шел, закинув за плечи мешок. Его одежда - останки военной формы - превратилась в лохмотья. Зной обоих солнц ожигал его нещадно. Пот обильно стекал за воротник туники, пропитывая ткань. Человек шел вслепую, почти не отрывая от дороги глаз.

Путь его лежал через вырубленные и выжженные джунгли Чвартской возвышенности восточного Рандонана. Со всех сторон, насколько хватал глаз, путника окружали черная гарь, зола и пепел, горелые пни и поваленные остатки деревьев, многие из которых еще тлели. Оглядываясь иногда по сторонам, он видел одну и ту же картину: тропа впереди и следы бушевавших вокруг пожаров. Вдалеке в небо поднимались облака темного дыма. Причина пожара была ему неизвестна, огонь мог вспыхнуть просто от нестерпимой жары. Или от выстрела из фитильного ружья, в результате погубившего миллионы деревьев. Много теннеров подряд здесь шли ожесточенные бои. Теперь вместе с уничтоженными огнем деревьями исчезли и солдаты, а с ними ружья.

Все в осанке мужчины выдавало невероятную усталость и упадок духа. Однако сдаваться он был не намерен и продолжал упрямо шагать вперед. Раз он остановился, заметив перемену - одна из двух его теней сначала сделалась менее четкой, а потом исчезла совсем. Черные облака, проплывающие над головой, заслонили Фреир. Несколько мгновений спустя Беталикс тоже поглотила клубящаяся тьма. Закапал, а потом хлынул сплошным потоком дождь. Человек кивнул и зашагал дальше. Укрыться от дождя было негде, и ему ничего не оставалось делать, как только идти вперед, сдавшись на милость природы.

Ливень быстро набрал силу и яростно заколотил по земле бесчисленными мириадами крошечных кулачков. Зола зашипела и растеклась. Небеса изливали на останки пожарища все накопленные за долгие дни запасы влаги, бросив их в последний решительный бой.

Следующим видом использованного ими оружия стал обстрел градом. Игольные уколы градин заставили человека перейти на бег. Заметив толстый поваленный ствол, он худо-бедно укрылся под ним. Привалившись спиной к корявому дереву, он сорвал кору, обнажив небольшое королевство улиточников. Лишившиеся укрытия насекомые принялись карабкаться через полноводные такиссы стекающей золы, с удивлением поводя в сторону пришельца усиками.

Не ведая об учиненном им разоре, человек уставился из-под полей изорванной соломенной шляпы вдаль, часто дыша после стремительной пробежки. Из сумерек вынырнули несколько сгорбленных фигур. То были остатки его воинства, некогда прославленной Второй Борлиенской армии. Один из солдат прошел всего в дюйме от поваленного дерева, под которым прятался человек, и тот вздохнул с облегчением от того, что эта встреча не состоялась. На груди солдата зияла широкая, еще свежая кровоточащая рана, в которую нещадно били градины. Укрывшийся под деревом от бури мужчина разрыдался. Сам он отделался легко, шишкой на голове. По сути, у него не было права уходить с поля битвы живым. Не было.

Как безутешное дитя, наплакавшись, он от усталости уснул; ничто не могло потревожить его сон, даже град.

Сон его был полон видений, в половине которых принимал участие град. Почувствовав, что градины продолжают бить его по щекам, и пребольно, он проснулся и увидел, что небеса очистились. Он вопросительно задрал голову и ничего не увидел, но град снова уколол его, на этот раз в лоб и шею. Он раздосадованно зевнул, и градины залетели ему в рот. Человек пораженно выплюнул твердые шарики на ладонь.

Искривленные хилые растения неподалеку от него были до черноты обожжены огнем. Жар закалил семенные коробочки растений, начавшие теперь лопаться одна за другой, лишь только после дождя вновь пригрело солнце. Лопаясь, коробочки производили тихий короткий звук, какой издают, разделяясь, влажные губы. Семена из них разлетались во все стороны. Обильно усыпающая землю зола будет для молодых ростков отличным удобрением.

Человек рассмеялся, внезапно почувствовав себя вполне сносно. Какую бы глупость ни вытворило полоумное человечество, природа все равно найдет выход, всякий раз новый и наверняка единственно верный. Ему тоже следует идти - своей дорогой. Проверив меч, он поправил шляпу, закинул на спину мешок и двинулся на юг.

Из зоны пожарищ он вышел к полудню. Дорога, а точнее широкая тропа, извивалась между кустами шоатапракси. В течение нескольких веков дорога, по которой совсем недавно маршировали полки, была поочередно рекой, пересохшим руслом, ложем ледника, звериной тропой, и, наконец, стала военной дорогой. Семена скромных цветов, выросших по ее обочинам, попали сюда на сапогах воинов из дальних мест. Склоны по обеим сторонам дороги вздымались почти на высоту человеческого роста. Шатаясь, человек с трудом продвигался вперед, спотыкаясь, увязая в гравии под ногами. Наконец путь по дну выемки кончился, и дорога забралась на гребень холма, с высоты которого человек увидел впереди поле с несколькими убогими хижинами.

Увидев хижины, он совсем им не обрадовался.

Поля, заросшие сорной травой, без сомнения, давно не знали руки крестьянина. Хижины тоже стояли заброшенные. У многих домов провалились крыши, и коричневые печные трубы торчали из развалин, словно грозящие небу иссохшие кулаки. Живые изгороди по обочинам дороги сгибались под тяжестью запорошившей их пыли. Пыль и прах покрывали все - поля по сторонам от дороги, хижины, дворовые постройки и выброшенный через окна мародерами нищенский скарб. Все и вся было окрашено в одинаковые серые тона, словно изготовленное из одного материала.

Такое невероятное количество пыли могли поднять только ноги солдат огромной армии, подумал человек с мешком за спиной. Эта армия была когда-то его армией. Здесь, направляясь к полю брани, совсем недавно прошла Вторая армия. Навстречу поражению. Он проиграл сражение и стал обычным беглецом, трусливо старающимся держаться в тени.

Ступая как можно тише, генерал Ханра ТолрамКетинет двинулся по главной улице деревушки. Один или два раза ему показалось, что в руинах он заметил красные глаза фагоров, тайком рассматривающих его. Глаза анципиталов взирали на него без всякого выражения, их лица-маски были непроницаемы. Он силился вспомнить эту деревню, но не смог; по пути к месту сражения его армия прошла через множество деревень, и эта была просто «еще одной деревней», через которую они прошли, изнемогая от жары. Добравшись до конца улицы, отмеченной каменным столбом, означающим местную земляную октаву, он заметил труп - убитого его разведчиками крестьянина, принятого ими за вражеского лазутчика. Если он не ошибается, недалеко отсюда должен стоять большой фермерский дом, рядом с которым был разбит лагерь и где он несколько часов спал.

Фермерский дом стоял на прежнем месте, в целости и сохранности. Он уцелел, хотя окружающие постройки почти полностью были уничтожены огнем.

Остановившись в воротах, ТолрамКетинет осмотрелся. Двор и дом стояли тихие и пустые, изнутри строения не доносилось ни звука, кроме размеренного жужжания мух. Сжав в руке меч, он двинулся вперед. В распахнутых настежь воротах стойла он увидел двух зарубленных хоксни, сплошь облепленных мухами. Гнилостная вонь достигла его ноздрей.

Фреир стоял высоко, но Беталикс уже клонился к западу. Генерал двинулся к дому; тени разной густоты, которые тот отбрасывал, придавали ему вид скучный и невзрачный. Окна заросли пылью. Когда-то, в прежней жизни, в этом доме жила женщина, жена фермера, с четырьмя детишками. И никаких мужчин. Теперь дом наполнял только высокий звон тишины.

Сбросив с плеча мешок, он поставил его у порога и пинком распахнул дверь.

– Здесь есть кто-нибудь? - крикнул он на тот случай, если в доме остановился передохнуть кто-то из его людей.

Никакого ответа. И тем не менее обострившееся чутье подсказывало ему, что в доме есть что-то живое, какое-то существо, возможно несколько существ. В выложенной камнем прихожей он помедлил. Напротив входной двери, у стены, стояли высокие часы с длинным маятником и двадцатью пятью светящимися цифрами. В остальном впечатление было обычным - обнищание военного времени, всюду разной степени, но везде по сути одинаковое, узнаваемое. Внутри дома за пределами прихожей ничего не было видно, всюду лежал густой сумрак.

Он сделал шаг вперед, за ним второй и целеустремленно зашагал по темному коридору к кухне с низким потолком.

Они стояли в кухне. Шестеро фагоров - они как будто специально ждали его там. Во мраке их глаза светились глубоким розовым светом. Позади двурогих в окне виден был цветник; яркие желтые головки цветов покачивались на ветру. Солнце падало прямо на цветы; на фоне ярких бутонов белесые шкуры фагоров были почти незаметны. Желтые блики лежали на ссутуленных спинах, на удлиненных скулах. У одного из анципиталов имелись рога.

Когда фагоры двинулись на него, ТолрамКетинет не растерялся. Дух анципиталов он почуял еще в прихожей. У двурогих были копья, но он был отличным фехтовальщиком, одним из лучших в своем классе, а теперь еще и приобрел богатый опыт. Фагоры двигались быстро, но их было слишком много - торопясь первым добраться до человека, один мешал другому. Споро орудуя мечом, он вонзал лезвие двурогим под ребра, сверху вниз, туда, где, как он знал, у них располагалось средоточие жизни. Воспользоваться копьем успел только один из анципиталов. Когда фагор сделал выпад, человек единственным ударом почти напрочь отрубил ему руку. Брызнула золотистая кровь. Несколько минут кухню оглашали только звуки ударов, стоны и тяжелое хриплое дыхание. Двурогие умирали без единого звука.

Когда последний фагор упал на пол бездыханным, по их перевязям генерал разглядел, что все это отборные солдаты его гвардии. Увидев, что сыны Фреира разбиты, двурогие забыли о союзничестве, объединившись по расовой принадлежности. Менее осторожный боец пал бы жертвой их засады. И судя по всему, недавно так и случилось. На дальнем конце просторного кухонного стола лежал труп борлиенского капрала с почти начисто выгрызенным горлом.

Торопливо выбравшись во двор, генерал ТолрамКетинет прислонился к теплому от солнца сложенному из песчаника забору. Так он стоял, глубоко дыша, неизвестно сколько времени, возможно очень долго, пока невыносимый дух разложения, который он наконец почуял, не заставил его убраться вон со двора.

Он рассчитывал остановиться там на отдых, но теперь это было невозможно. Почувствовав новый прилив сил, он забросил на спину свой мешок и снова зашагал по дороге, ведущей к побережью. Он шел к морю, к морю и человеческим голосам.

Он вошел в джунгли, и деревья обступили его. Дорога на юг шла между изогнутыми раздваивающимися стволами спиракса. Дорога превратилась в тенистую аллею, и генерал ТолрамКетинет зашагал веселее. Это были еще не джунгли - их непролазные заросли лежали много дальше. У подножия деревьев лежали солнечные пятна, ибо лишь малой толике солнечного света удавалось проникнуть на самое дно леса. Он шел словно по величественному зданию, с колоннами и столбами невероятной сложности и разнообразия.

Следующая полоса леса была размытой границей между Рандонаном и Борлиеном. Там начинался густой кустарник, сквозь который где-то вдалеке иногда проламывались неведомые мощные, крупные звери. Наверху другие представители животного мира, занимающие эту зону обитания, качались на ветвях и прыгали между деревьями, изредка соскакивая вниз, чтобы подхватить гриб или другое съестное и быстро забраться по ветвям обратно, в безопасную недосягаемость для наземных созданий. Самый верх, не видная сейчас ТолрамКетинету крыша, была усыпана неизвестными ему цветами; меж ними летали птицы, которых он тоже не мог видеть, но слышал все время. Самые высокие места крыши, особого рода насесты, которыми служили самые высокие деревья, торчащие над лесным пологом, облюбовали хищные птицы, не поющие песен, зато день за днем обозревающие окрестности в поисках добычи.

Торжественность дождевого леса заключалась в том, что он представлялся вошедшему в него чем-то гораздо более вековечным, чем саванна или, скажем, пустыня. На самом же деле это было не так. За 1825 малых лет Гелликонии, составляющих один ее Великий Год, сложный организм джунглей мог поддерживать свое существование в течение лишь половины этого срока. При ближайшем рассмотрении у каждого дерева в корнях, в ветвях, листве и семенных коробочках или плодах можно было обнаружить особые приспособления, сейчас не задействованные, но способные, если понадобится, в случае перемены климата к худшему поддержать существование растения в бесплодной пустоши и даже (в состоянии спячки) на морозе под снегом.

Сам этот биоценоз взирал на условия своего бытия как на нечто неизменное. Истина же заключалась в том, что все творения природы - любое из них было гораздо более сложным и чудесным, чем все, что человек мог надеяться создать - возникли всего несколько веков назад по велению механизмов выживания, сохранившемуся в упавших в землю семенах и орехах и воспрянувшему по мановению теплого солнечного луча, словно волшебной палочки.

В иерархии леса растения, деревья и травы, располагались в строгом порядке, представляющемся случайным только неподготовленному. Все - и растения, и любые животные, и насекомые - все знали то место, которое могли бы назвать своим. В этом своде законов лишь другие были редким исключением из правил. В лесу обитали фагоры, они строили свои хижины в просторных промежутках между корнями самых высоких деревьев, и другие оказывались в компании двурогих нередкими гостями, играя роль чего-то среднего между домашними зверьками и рабами.

Очень часто фагоры устраивали поселок, состоящий из десяти-двенадцати хижин, у подножия большого старого дерева. Такие места ТолрамКетинет предусмотрительно обходил стороной, делая широкий круг. После происшествия в фермерском доме он больше не доверял фагорам и старался держаться подальше от их жилищ, вокруг которых, высматривая чужаков, по ветвям носились «сторожевые псы», ловко перепрыгивая с дерева на дерево.

Иногда в таких поселениях можно было встретить даже людей. Их крохотные жилища ютились возле хижин фагоров. Этих людей, как правило жалких полунагих и полуголодных созданий, фагоры принимали в племена на правах, несколько отличных от прав других. Впечатление было такое, словно закадычные друзья фагоров, другие, замолвили перед двурогими словечко за своих отдаленных родственников и с тех пор жили с ними в мире и согласии.

Большинство этих человеческих ничтожеств были дезертирами из Второй армии. С некоторыми из них генерал ТолрамКетинет тайком вел переговоры, надеясь склонить идти с ним. Некоторых удавалось уговорить, но таких было немного. Другие кидали им вслед с деревьев палки. Те, кто пошел с генералом, говорили, что по горло сыты войной, но идут со своим прежним командиром потому, что и джунгли, полные чужих звуков, запахов, дающие крайне скудную и однообразную пищу, им надоели хуже некуда.

После целого дня путешествия маленького отряда по почти непроходимому лесу под проливным дождем военная наука быстро вспомнилась, и командование генерала было восстановлено, словно дисциплина была единственным средством унять душевное беспокойство, порожденное неопределенностью существования. ТолрамКетинет тоже преобразился. Ничто в его осанке больше не напоминало беженца с передовой, не говорило о недавно пережитом поражении. Расправив плечи, он вновь выступал быстро и решительно, но уже с уверенностью облеченного властью человека. Все его черты застыли и заострились; из старика он в считанные часы вновь превратился в молодого, полного энергии человека. Чем больше исполнителей приказов собиралось под его началом, тем с большей легкостью он эти приказы отдавал и тем более правильными и своевременными они казались. Благодаря переменчивой людской природе он стал тем, кем люди хотели его считать.

Так маленький отряд вышел к берегу реки Касол.

Ободренные переходом и воодушевленные, борлиенцы с ходу напали на крохотный речной городок Орделей и захватили его. После такой легкой победы отряд еще больше воспрял духом.

Среди кораблей у орделейской пристани был и ледовоз, несущий флаг лордриардрийской ледоторговой компании. Когда город был взят, ледовоз, «Лордриардрийский увалень», отчалив, попытался улизнуть вниз по реке, но ТолрамКетинет со своими бойцами пресек это бегство.

Насмерть перепуганный капитан лепетал что-то о своем нейтралитете и дипломатической неприкосновенности. В Орделее он был по торговому делу, но не только - ему было велено разыскать генерала ТолрамКетинета и вручить ему письмо в собственные руки.

– Где же ты собираешься искать генерала? - грозно спросил ТолрамКетинет.

– Генерал где-то в джунглях, бьется за своего короля, хотя война уже давно проиграна.

Когда к его горлу приставили меч, капитан признался, что уже послал платного гонца с письмом к генералу; по его мнению, на этом его обязательства кончались. Действовал он по инструкциям, полученным от капитана Криллио Мунтраса.

– О чем говорилось в этом письме? - потребовал ответа ТолрамКетинет.

Капитан поклялся, что понятия не имеет. Кожаный кошель, в котором находилось письмо, был скреплен личной печатью королевы королев, МирдемИнггалы. Кто рискнет вмешиваться в дела царственных особ?

– Но ты-то, прохвост, верно, уснуть не мог, пока не разнюхал, о чем говорится в письме? Отвечай, слизняк!

Чтобы добиться ответа, над капитаном пришлось потрудиться. Прижатый к полу перевернутым столом, капитан признался, что действительно прочитал письмо, но не вскрывал его специально, а оно раскрылось само, случайно. Таким вот образом, сам того не желая, он узнал, что королева королев отправлена королем ЯндолАнганолом в ссылку на северное побережье моря Орла, в некое местечко, именуемое Гравабагалинен; что королева опасается за свою жизнь и она надеется, что ее далекий друг, генерал, сражающийся на Западной войне, все же сумеет благополучно добраться к ней. Королева молится за него Акханабе и просит бога защитить ее друга от всех напастей.

Услышав такое, генерал ТолрамКетинет побледнел. После чего, повернувшись, вышел из капитанской каюты на воздух и долго стоял на палубе и смотрел на темную воду, возможно, затем, чтобы солдаты не могли видеть его лица. Надежда, страх, желание - вот что проснулось в нем. Едва слышно он пробормотал молитву, попросив бога ниспослать ему удачу в любви - большую, чем была отпущена ему на поле брани.

По приказу генерала его воины выбросили помятого капитана на берег, после чего «Увалень» был объявлен борлиенским судном. Прочесав амбары городишка, они запаслись провизией и на рассвете следующего дня отплыли, взяв курс на далекий океан.

Высоко над джунглями тихо плыл по своей орбите Аверн. Среди обитателей станции наблюдения были и такие, кто, будучи лишь поверхностно знаком с разнообразием тактики и военных обычаев простирающегося внизу мира, не мог взять в толк, под ударами какой силы пала Вторая армия Борлиена. Подобного рода любопытствующие тщетно пытались найти среди рандонанцев сплоченный организованный блок сопротивления, так сказать борцов за независимость и патриотов, кровно обиженных вторжением на земли своей отчизны чужеземцев.

Ничего подобного на территории Рандонана обнаружить им не удавалось, да там и не было такой силы, о которой стоило бы говорить. Рандонанцы, по большей части полудикие кочевники, живущие племенным строем, существовали в полной гармонии со своими местами обитания. Некоторые из племен занимались примитивным сельским хозяйством, обрабатывая полоски земли. По улицам рандонанских деревень свободно бродили собаки и свиньи, а матери с малолетними детьми могли походя покормить вместе со своими малышами и щенка и поросенка, что считалось в порядке вещей. Рандонанцы никогда не убивали больше, чем требовалось, чтобы прокормиться семье, охота никогда не становилась забавой. Многие племена поклонялись другим как богам, при этом не упуская случая подстрелить из лука свое божество, коль скоро оно попадалось на глаза, когда легкомысленно болталось на ветвях своего просторного лесного дома. Люди своеобразного душевного настроя, рандонанцы обожествляли рыб, или деревья, или женские менструации, духов, а то и раздвоенные полуденные тени.

Разобщенным и слабым рандонанцам приходилось терпеть общины фагоров, созданий вялых и незлобливых, обитавших по большей части в малопригодных для жизни лесах, охотно соглашавшихся быть проводниками и за бесценок предлагавших на обмен сытные грибы. В свою очередь фагоры проявляли мало интереса к племенам людей, хотя среди рандонанцев и ходили легенды об обычаях сталлунов в брачный период воровать в деревнях женщин.

Фагоры готовили по собственному рецепту пьянящее зелье, сброженный напиток под названием «раффел». Иногда фагоры варили и другой дурманящий состав - рандонанцы называли его «вулумунвум» - он, по общему мнению, изготавливался из отвара коры дерева вулу и особого сорта грибов. Сами рандонанцы варить хороший вулумунвум не умели и потому охотно выменивали его у фагоров. Когда в деревне появлялся вулумунвум, пиршество затягивалось далеко за полночь.

После употребления внутрь горячительного вулумунвума с пирующими иногда случались разные любопытные вещи, вроде бесед с духами умерших предков. Духи советовали рандонанцам не сидеть на месте, а идти в Пустыню и предаваться там игрищам.

Тогда племя ловило своих богов, других, привязывало их к бамбуковым тронам и на плечах несло через переплетение джунглей. В таких процессиях обычно участвовало все племя, мужчины и женщины, дети, собаки и свиньи, домашние попугаи, кошки, и прочая и прочая. Добравшись до Касола, официальной границы, племя вброд переходило реку и углублялось в земли Борлиена, вытаптывало возделанные нивы и вело себя крайне непристойно.

Территория Борлиена, по большей части равнинная и состоящая из плодородных земель, отлично пригодных для земледелия, именовалась у рандонанцев Пустыней. Пустыня была открыта небесам; солнца свободно изливали на нее свой палящий свет. Там не росли большие деревья, кустарник тщательно вырубали, укрыться было негде, дикий зверь считался редкостью, и, наконец, там не было других. В этом безбожном месте - где, в довершение всего, невозможно было достать ни капли вулумунвума - племя с наслаждением безобразило, поджигало стоящие на отшибе амбары или уничтожало посевы.

Фермеры в этих краях Борлиена были смуглокожие, крутого нрава. Бледных, похожих на ящериц лесных обитателей, возникающих, точно призраки, словно из-под земли, и так же как сквозь землю проваливающихся, они люто ненавидели. Собрав достаточно сил, фермеры выслеживали ошалелых от пьянства хулиганов и гнали их и били всем, что подвернется под руку. Рандонанцы, тоже люди увлекающиеся и горячие, не желали оставаться в долгу, и часто столкновения заканчивались большой кровью с обеих сторон, тем более что племя искусно стреляло из духовых трубок шипами лесных растений - оперенными, с остриями, смазанными ядом. Разъяренные понесенными потерями, фермеры-борлиенцы бросали хозяйство и принимались методично выжигать джунгли. Так незаметно стычки между племенами и фермерами переросли в бесконечную войну между Борлиеном и Рандонаном.

Планомерное вторжение, глухая оборона, ответные атаки и контратаки. Постоянная смена обстоятельств воздействовала на людские умы, и без того склонные во всем видеть нечто противоположное истине и приукрашать действительность. Так, к тому времени, когда Второй армии Борлиена удалось вторгнуться в густо поросшие джунглями горы Рандонана, в глазах их военачальников разрозненные племена рандонанцев превратились в организованное, сплоченное и отлично управляемое воинство.

Однако сила, нанесшая поражение войску ТолрамКетинета, не имела никакого отношения ни к армии, ни вообще к чему-либо организованному и вооруженному. Лучшим испытанным способом защиты для племен оставалось поспешное бегство в джунгли, откуда так весело было по примеру других на разные лады завывать темными ночами и пугать бесчестных захватчиков. Во всем решив брать пример с других, рандонанцы взобрались на деревья и осыпали оттуда борлиенцев дождями дротиков и испражнений. Ни о каком планомерном военном сопротивлении не было и речи. За рандонанцев все сделали их родные джунгли.

В джунглях таилось множество болезней, к которым у борлиенцев не было врожденного иммунитета. Употребление в пищу плодов грозило мучительной дизентерией, в воде тишком поджидала свою жертву малярия, ночная сырость несла с собой лихорадку, а насекомые нещадно кусали и пили кровь или же откладывали яйца, из которых у человека под кожей вылуплялись личинки, питающиеся его мясом. Речь шла не о войне; речь шла о простом выживании в болотах и путанице лиан. Один за другим, а иногда и целыми батальонами, борлиенские солдаты исчезали в джунглях, а с ними - и амбиции короля ЯндолАнганола, так страстно уповающие на победу в Западной войне.

Король же, далекий от своей тающей в джунглях армии, изнывал от трудностей, почти столь же запутанных, как и заросли джунглей. Справиться с бумажной волокитой Панновала оказалось сложнее, нежели пробраться сквозь джунгли. С тех пор как королева королев покинула столицу Борлиена, минуло уже много недель, однако грамота с высочайшим разрешением на расторжение брака все еще не была получена из столицы Священной Империи.

Жара усиливалась, и Панновал ужесточал гонения на все племена анципиталов, проживающие на его территории, объявляя один за другим крестовые походы против расы нечестивцев. Спасаясь от неминуемой смерти, фагоры бежали на территорию Борлиена, что вызывало одновременно испуг и ненависть у основной массы подданных короля Орла, которые в душе люто ненавидели двурогих, усматривая в них источник всех бед.

Но мнение короля отличалось от молчаливого желания народа. В своей речи перед скритиной он объявил, что благожелательно примет беженцев и предоставит им для поселения земли в Косгатте, если беженцы согласятся пополнить бойцами его армию. Таким образом король намеревался малой ценой поднять дикую целину Косгатта, освобожденную им от тени ненавистного Дарвлиша, и одновременно локализовать пришельцев, поместив их подальше от коренного борлиенского населения.

Рука помощи, протянутая из Борлиена фагорам, в Панновале и Олдорандо мало кому пришлась по вкусу, и выдачу грамоты с разрешением снова отложили.

Но королю Орлу это не испортило настроения - он был доволен собой. Он достаточно настрадался, и его совесть была чиста.

Надев яркую куртку, он отправился повидаться с отцом. В сотый, тысячный раз он шел по извилистым коридорам дворца и спускался в подвал, стучал в толстые двери и, когда стражи-фагоры открывали ему, направлялся туда, где влачил свое жалкое существование его отец. Подвал показался ему еще более сырым, чем обычно. В первой из камер, бывшей мертвецкой и пыточной, король помедлил. Тьма обступала его со всех сторон. Звуки внешнего мира сюда почти не проникали.

– Отец! - позвал он и не узнал собственный голос.

Миновав вторую камеру, он оказался в третьей, куда снаружи сочился бледный свет. В камине тлело обугленное полено - все как всегда. Старик, как обычно завернутый в одеяло, сидел перед камином, свесив голову на грудь. Ничто не менялось в нем с годами. Все оставалось по-прежнему, и сейчас и всегда. Все, за исключением одного - король ВарпалАнганол был мертв.

Положив руку на плечо отца, король Орел немного постоял так молча. Перед смертью свергнутый монарх так исхудал, что стал походить на скелет.

Повернувшись, король ЯндолАнганол подошел к зарешеченному окошку под потолком и, подняв к нему голову, принялся смотреть на свет. Потом, не оборачиваясь, тихо окликнул отца еще раз. Но позади него ничто не шелохнулось - лысый череп с остатками волос остался недвижим. Тогда он позвал еще раз, громче. Тишина.

– Значит, ты и вправду умер? - спросил ЯндолАнганол, вложив в голос неизмеримое презрение. - Вот и новое предательство… Скажи же мне, Вседержитель, неужели после того, как я расстался с ней, моих страданий тебе было недостаточно?

Ни слова в ответ.

– Итак, ты покинул нас безвозвратно? Ушел навсегда, бросив меня на произвол судьбы, старый ты…

Бросившись к камину, он пинком выбил оттуда тлеющее полено, и по всей подземной темнице поплыл густой дым. Вне себя от ярости король ударил ногой стул с мертвецом. Тело его отца со стуком упало на каменный пол, да так и осталось там лежать.

Остановившись над бренными останками, король брезгливо их осмотрел, словно видел перед собой гада, вроде змеи, потом что-то в нем неожиданно изменилось, и он пал на колени - но не для молитвы, а для того чтобы обнять бездыханное тело и излить ему на грудь потоки слез и бессвязных извинений и упреков в том, что усопший когда-то сумел заставить мать отвернуться от сына, единолично завладев ее любовью, чему приводились десятки примеров, произносимых самым разным тоном, от ненавидящего шипения до бессильных рыданий, и так до тех пор, пока слова не иссякли на языке короля и он не замер, склонившись над телом и прильнув к нему в облаке уже неподвижного дыма.

Лежащий на полу обугленный чурбан сам собой погас от сырости. В конце концов, поднявшись, король с красными то ли от дыма, то ли от слез глазами покинул это мрачное место, торопливо взбежав вверх по лестнице, словно за ним гнались.

Одной из множества древностей дворца была и старая нянька, доживающая век в пристройке для слуг и почти не встающая с постели. В комнатах слуг ЯндолАнганол не бывал уже очень давно, наверное с той поры, как перестал считаться ребенком. Но дорогу туда он нашел без труда и, пройдя по нескольким узким коридорам, вскоре уже предстал перед старухой, которая при виде монарха в ужасе схватилась дрожащей рукой за изголовье кровати в жалкой попытке подняться и сесть. После нескольких тщетных попыток она угомонилась и, отбросив волосы с лица, широко открыла глаза и принялась смотреть на своего короля с идиотским выражением преданности.

– Твой любовник и повелитель умер, - ровным голосом проговорил король ЯндолАнганол. - Распорядись, чтобы его похоронили как подобает.

На следующий день в столице была объявлена неделя траура, и Первый Фагорский полк королевской гвардии промаршировал по улицам города с черными повязками над локтем.

Простой люд, в своей нищете изголодавшийся по любому зрелищу, быстро смекнул, что творится у короля на душе - если не в точности, то довольно верно. Слухи передавались из уст в уста, поскольку не было такой семьи, где не нашлось бы никого впрямую или, по крайней мере, косвенно, даже через вторые или третьи руки, связанного с дворцом. Не было такого, кто не знал бы никого знакомого с кем-то из дворцовой прислуги; а дворцовые слуги умели учуять перемену настроения короля, его радость и горе, в воздухе по особому распространяющемуся по залам электричеству. Люди с непокрытыми головами собирались на солнце в святом месте, где короля ВарпалАнганола с подобающей его величеству торжественностью должны были похоронить в соответствующей земляной октаве.

Отпевание совершалось под руководством самого архиепископа Дома Страждущих, БранцаБагината. Члены скритины тоже были здесь. По такому случаю для них сколотили деревянные трибуны, обшитые флагами дома Анганолов. Суровость на лицах господ депутатов происходила не от печали по усопшему монарху, а по преимуществу от неодобрения действий монарха живого; тем не менее, несмотря на все свое несогласие, они все же не посмели не прийти на похороны, страшась последствий. Со многими членами скритины пришли и жены, на что была своя причина.

Стоящий на краю разверстой могилы король ЯндолАнганол казался одиноким и всеми покинутым. Время от времени он бросал короткие острые взгляды по сторонам, словно все еще надеялся кого-то разглядеть в толпе, быть может РобайдайАнганола. Взгляд короля заметался по лицам еще стремительней, когда тело его отца, завернутое в золотую ткань, со всеми предосторожностями опустили в предназначенное ему углубление в теле земли. За исключением взгляда, ничто не изменилось в выражении лица Орла. Обладатели направленных на него тысяч глаз в точности знали, что может ожидать усопшего внизу, в мире теней и духов, где тяготы верхнего, светлого и материального, мира больше ничего не значат. Когда-нибудь и они уйдут вот так же, хотя при этом и не будут присутствовать двенадцать придворных фрейлин, бросающих букеты на их недвижимые останки, как сейчас.

Архиепископ БранцаБагинат закрыл глаза и начал отпевание.

– Неудержимый ток лет уносит нас все дальше и дальше от мига появления на свет, с каждым шагом приближая к последней октаве. Как в небесах наших сияют два светила, большее и меньшее, так и существование каждого творения божьего имеет две составляющих, жизнь и смерть, одна из них меньшая, а другая большая. Сегодня великий король ушел от нас, вступив в великую фазу существования. Он был мудрым человеком и знал, что любому свету в конце концов суждено кануть во тьму…

Сочный бас архиепископа заглушил последние шепотки, а толпа с жадным любопытством, точно бродячие вездесущие псы, поводящие носами в сторону ямы в земле, чуть подавалась вперед, к могиле, туда, куда с первыми же словами БранцаБагината упали первые пригоршни земли.

В этот миг подал голос король.

– Вот перед вами лежит злодей, разрушивший жизнь свою и моей матери. Как вы смеете молиться за него, продавшего свою честь и достоинство?

Одним скачком перелетев через могилу, он оттолкнул с дороги архиепископа и бросился бежать к далекому дворцу на гранитном холме, что-то выкрикивая на бегу. Толпа скрылась из виду, но он не умерил бег и мчался так, пока не добрался до стойла, где вскочил в седло хоксни и как безумный погнал его к лесу. Любимец Юлий был забыт на полдороге, отстал и теперь, причитая, брел к обители своего повелителя.

Этот неприятный эпизод, оскорбление, прилюдно нанесенное религии ее столпом, религиознейшим человеком, пришлось чрезвычайно по душе простолюдинам Матрассила. Тут было о чем поговорить и посудачить, над чем посмеяться, что похвалить, а что и осудить за стаканчиком дешевой выпивки.

– А он шутник, этот Яндол, - таким был вердикт, выносимый чаще всего за столами в тавернах после продолжительных возлияний, среди посетителей, которые не воспринимали смерть как такое уж горе или по крайней мере не считали ее причиной принародно терять голову. Так, за королем закрепилась слава парня с отличным чувством юмора, закрепилась очень быстро и прочно, к великой досаде оппозиционеров из скритины, вознамерившихся раздуть его выходку чуть ли не в государственную измену.

Слышать это было неприятно не только злокозненным баронам из скритины, но и загорелому молодому человеку, тайно присутствовавшему на похоронах деда и собственными глазами видевшему во всех подробностях скандальное бегство отца. Проводив СарториИрвраша, Робайдай вернулся к столице и поселился неподалеку от нее, на укрытом камышами островке, где бывали одни только рыбаки. Там новость о смерти деда и нашла его. Он поспешил наведаться в столицу, проявляя все повадки осторожной косули, ощущающей близость льва.

Став свидетелем выходки шутника-отца, Роба верхом на хоксни рискнул последовать за ним до самого стойла и дальше, в лес, по знакомой с детства тропинке. Зачем он это сделал, он и сам не мог сказать, так как встречаться с отцом или хотя бы следить за ним в его прежние намерения не входило.

Отец, очевидно обдумывая очередную публичную выходку, такую же искрометную, как и прежняя, направил своего хоксни к тропинке, по которой не ездил с тех самых пор, как СарториИрвраш покинул дворец. Тропинка эта вела к зверинцу, надежно укрытому в роще среди гибких стволов молодого раджабарала; невозможно было сказать, что когда-нибудь, когда Великое Лето Гелликонии сдаст свои позиции холодам, эти нежные на вид деревца, живущие по много веков, превратятся в непоколебимые изваяния с древесной сердцевиной, крепостью не уступающей камню. Уже успокоившись, отец юного принца привязал Ветра к стволику молодого деревца. Прижав руку к тому же стволу, он уткнулся в нее головой. Ему с мучительной остротой вспомнилось тело королевы королев, понимание и гармония, некогда освещавшие их любовь. Все это ушло, умерло, а как и почему, он понятия не имел. Постояв немного в полной неподвижности и молчании, король отвязал Ветра и повел его мимо обрубков родительских стволов раджабарала, черных, как склоны потухшего вулкана. Впереди появился деревянный приземистый забор зверинца. Никто не вышел навстречу королю, не преградил ему дорогу и не спросил, кто он таков. Толкнув калитку, король Орел вошел во внешний двор - запущенный, давно не посещаемый человеком. Бурно разрослась сорная трава. Небольшой домик, хозяйственная постройка были в отчаянном состоянии; совсем недавно сюда перестали заглядывать люди, и разруха, словно ощутив себя полноправной хозяйкой, мигом взяла свое. Из покосившихся дверей домика выполз трясущийся белобородый старец и пеличеству.

– Почему перед воротами нет стражи? - потребовал ответа монарх. - И почему ворота не заперты?

Так вопрошал король, но в словах его, бросаемых через плечо, пока сам он шагал к клеткам, не было решительности - ответ и так был ему известен. Старик, изрядно поживший и знавший повадки короля, был чересчур умен, чтобы впасть в ту же небрежную манеру и отвечать в том же тоне. Он моментально пустился в витиеватые подробные объяснения: все служащие зверинца, кроме него, были отозваны после позорного смещения советника. Оставшись тут один, он продолжал ухаживать за питомцами в надежде угодить его величеству. Король, далекий от того, чтобы выказать хоть какую-то радость или удовольствие, сплел пальцы рук за спиной и задумался, придав лицу меланхолическое выражение. У подножия скалы, возле которой ютился зверинец, были устроены четыре большие клетки, поделенные на отсеки для пущего удобства их обитателей. На этих обитателей и был устремлен мрачный и задумчивый взгляд короля ЯндолАнганола.

Первую клетку занимали другие. От нечего делать лесные акробаты раскачивались на руках, ногах и хвостах; заметив приближающегося к их клетке короля, они, как перезрелые гроздья гвинг-гвинг, попадали вниз, бросились к решетке и принялись тянуть наружу лапы, очень похожие на человеческие руки, делая это с огромной энергией и рвением, словно имели представление о высоком положении своего посетителя.

Во второй клетке звери при виде незнакомцев шарахнулись от решеток. Многие из обитателей второй клетки поторопились спрятаться в свои норы, с глаз долой. Чтобы эти звери не смогли выкопать в земле лазы и сбежать, дома для них были вырублены прямо в камне скалы. Но два самых сильных самца остались - встав возле решетки, они уставились королю прямо в лицо. Эти протогностики - низкорослые существа, часто путаемые с другими и, надо признаться, очень на них похожие - назывались нондадами. Ростом нондады едва доходили людям до пояса, а их вытянутые вперед, точно рыла, морды чрезвычайно напоминали других. Гениталии нондадов прикрывали клочки шкуры какого-то животного; тела покрывал редкий желтоватый, «песчаного» цвета волос.

Двое выступивших вперед нондадов заговорили с королем, а лучше сказать, затараторили, нервно подергивая конечностями. Речь их представляла собой странный поток не столько слов, сколько пощелкиваний, свиста и всхрапываний. Прежде чем двинуться к третьей клетке, король недолго слушал нондадов, глядя на них со смесью презрения и жалости.

В третьей клетке содержалась наиболее развитая из известных форм протогностиков, мади. В отличие от обитателей двух первых клеток при появлении короля мади не сдвинулись с места. Им, отлученным от своего существования вечных странников, некуда было больше идти; все в мире лишилось для них смысла, и они ни на что не обращали внимания: приход короля, так же как и восход и заход солнц, ничего для них не значил. Под любопытным взглядом ЯндолАнганола мади пытались закрыться руками и спрятать лица.

В четвертой клетке, сложенной из грубо отесанного камня, - это была дань целеустремленности и воле ее обитателей, которые звались людьми, - помещались мужчины и женщины, в основном из трибриатских и мордриатских племен. Женщины спрятались в тень, мужчины же поспешили к решетке, желая успеть донести до короля свои жалобы, просьбу освободить их или по крайней мере прекратить издевательство, под которым подразумевались ученые эксперименты СарториИрвраша, бывшего королевского советника.

– Теперь вряд ли вас кто-то побеспокоит, - пробормотал себе под нос король, вышагивая мимо клеток не менее беспокойно, чем мечущиеся в них заключенные.

– Сударь, мы подвергаемся здесь невиданным унижениям… Мы страдаем, государь…

Всюду, на всех выступах и углах, лежал серый вулканический пепел, сквозь который кое-где уже пробилась трава. Извержение и толчки прекратились так же внезапно, как начались. Король раздраженно пнул сапогом кучу пепла, подняв облако серого праха.

Он вернулся к мади, поскольку именно эти создания больше всего интересовали его. Не находя себе места, он рассматривал вечных странников с разных точек, то присаживался на корточки, то заходил так и эдак. Наконец, не выдержав, несколько самцов мади молча выступили вперед и поставили перед решеткой одну из своих самок, предлагая ее в обмен на освобождение остальных.

С перекошенным от отвращения лицом король ЯндолАнганол отпрянул от клетки. Его черты исказила судорога.

Бросившись из тени каменной клетки на солнечный свет, он столкнулся с РобайдайАнганолом. На мгновение отец и сын оторопело замерли друг перед другом, точно пара котов; первым опомнился Роба - подняв руки и растопырив пальцы, он сделал несколько странных энергичных жестов. Из-за спины Робы, шаркая ногами, выступил седобородый сторож, что-то ворча и жалуясь.

– Заключи их в темницу, дабы сохранить им разум, о могущественный король, - нараспев проговорил Роба.

Ни слова не сказав в ответ, король шагнул вперед и, обхватив сына за шею, притянул его к себе и поцеловал в губы, словно уже давно думал об этом и только ждал удобного случая, чтобы осуществить свое намерение.

– Где ты пропадал, сын мой? Почему ты не хочешь остепениться?

– Если мне хорошо среди моих деревьев, то зачем идти во дворец? От добра добра не ищут.

Говоря это, Роба пятясь отступал от отца и одновременно утирал рукой рот, так что б?льшую часть сказанного им разобрать не удалось. Упершись спиной в решетку клетки, он опустил левую руку, чтобы ухватиться за железо покрепче, словно боялся, что отец немедленно потащит его куда-нибудь, возможно во дворец.

Один из самцов моментально бросился вперед, поймал принца за запястье и втянул его руку в клетку. Самка, та, которую только что предложили королю в качестве выкупа, с диким воплем вцепилась зубами в большой палец Робы. Тот закричал от боли. Король вихрем подлетел к решетке с обнаженным мечом в руке. Мади отпрянули в глубь своей темницы.

– Эти мади так же охочи до королевской крови, как и Симода Тал, - простонал Роба, прыгая с зажатым во рту пальцем. - Ты видел, она хотела откусить мне палец! Как прикажешь после этого относиться к будущим родственникам?

Король расхохотался и убрал меч в ножны.

– Никогда не нужно соваться в чужие дела - вперед тебе наука.

– Эти создания очень хитры, сударь, они само порождение сатаны, и потом, им нечего терять, они уже столько здесь натерпелись, - донесся голос седовласого сторожа.

– Ты сжился со своим зверинцем, как лягушка с прудом, и потому не видишь для этих несчастных другой судьбы, - продолжил Роба, все еще приплясывая от боли. - Но прошу тебя: взгляни на этих несчастных и почувствуй их страдания. Отпусти их, умоляю тебя! Рашвен еще умел извлекать из них пользу, пускай и тогда сомнительную, но сейчас они тебе вовсе не нужны, прояви же здравомыслие и милосердие. Держать их в неволе дольше просто глупо.

– Сын мой, у меня в доме живет молодой фагор, рунт, которого я считаю своим домашним зверем и который, хочу надеяться, считает меня своим хозяином. Он привык ко мне и полюбил и везде и всюду следует за мной. Ты же ненавидишь меня, но ходишь за мной хвостом, как и мой фагор - объясни, почему? Забудь ненависть, обратись к разуму и живи нормальной жизнью рядом со мной. Я ничем не обижу тебя. В свое время я решился поднять на тебя руку, но давно пожалел об этом и раскаялся - ты дал мне достаточно времени все обдумать. Прошу, прислушайся к моим словам.

– С мальчиками всегда очень трудно договориться, уж больно они упрямые, - подал голос сторож.

Отец и сын стояли друг против друга и смотрели во все глаза. Погасив полуопущенными веками свой горящий орлиный взор, король ЯндолАнганол казался спокойным. Молодое симпатичное лицо Робы пылало яростью.

– Значит, теперь тебе недостаточно одного рунта, который бегает за тобой? Неужели у тебя мало пленников, над которыми ты мог бы потешаться, - ведь, кажется, в этом зверинце их множество, на любой вкус? Зачем ты пришел сюда? Посмеяться над несчастными в очередной раз?

– Нет, я пришел не для того, чтобы смеяться над ними. Из рассказов Рашвена я узнал многое. И теперь мне нужно выяснить - как мади занимаются… Я понимаю, мой мальчик, мои чувства тебя пугают. Ты боишься ответственности. Ты всегда был таким. Царствовать - большая ответственность…

– А махать крыльями обязанность бабочки…

Сбитый с толку словами сына, король снова заходил перед клетками как дикий зверь.

– Вот перед нами то, за что чувствовал себя ответственным СарториИрвраш. Возможно, он был довольно жесток. Заставлял обитателей этих клеток спариваться друг с другом так, как этого хотел он, чтобы получить заданный результат. Все, что происходило здесь, он тщательно записывал, таков уж он был и не мог никуда уйти от этого. Я решил сжечь все это - таков я, скажешь ты. Что ж, пусть так.

С помощью своих экспериментов Рашвен находил общие правила, которые называл Законом. Он открыл, что другие из клетки Один, спариваясь с нондадами, иногда могли производить жизнеспособное потомство. Дети их выживали, но были бесплодны. Нет, я ошибся - это потомство других и мади было бесплодным. Бог мой, я забыл подробности. В свою очередь мади, спариваясь с людьми из клетки Четыре, тоже порой производили потомство. Некоторые из этих детей могли рожать.

Свои исследования Рашвен проводил в течение многих лет. От других у мади детей не бывало - заставлять их спариваться было бесполезно. Люди и нондады тоже не приносили потомства. Таков, по его мнению, был Закон. Таковы были факты, которые он получал дорогой ценой. Ради нового знания он был готов на многое, если не на все.

Ты спешишь обвинить его, как винишь всех и вся, кроме себя. Но Рашвен заплатил за свои знания. Однажды, два года назад - тебя, Роба, тогда здесь не было, ты уже предпочитал скитания дворцу, - его жена пришла в зверинец накормить пленников, и другим удалось вырваться на свободу. Они растерзали ее. Старик-сторож может рассказать…

– Сперва я нашел ее руку, сударь, - вставил сторож, довольный тем, что о нем вспомнили. - Левую, сударь, если быть точным.

– Рашвен заплатил за свои знания сполна, Роба, как я заплатил за то, что хотел получить. Придет время, когда и ты заплатишь за все. Лето когда-нибудь кончится.

Роба молча обрывал с куста листья, словно непременно хотел раздеть куст догола, и один за другим прикладывал их к своей ране. Сторож подошел к нему, чтобы помочь, но Роба с неожиданной злостью отпихнул старика ногой.

– Этот зверинец… эти клетки смердят… это место мне ненавистно… О чем здесь мог писать Рашвен… сейчас мне кажется, что он, подсматривавший за невозможным, за самым грязным, был не в своем уме… Послушайте, говорят, когда-то давно, когда о королях еще никто слыхом не слыхивал, мир представлял собой большой белый шар в черной чаше. На свете жили только великие кзаххны анципиталов и дочери людей, их королевы - один из двурогих взял самку человека, вошел в нее своим могучим органом, наполнил золотистым семенем. Это румбо потрясло мир, пребывавший в объятиях вечной зимы, и положило начало смене времен года…

Роба не смог закончить - собственные слова настолько захватили его, что он расхохотался закинув голову. Старик-сторож взволнованно и смущенно оглянулся на короля.

– Насколько я помню, сударь, бывший советник никогда не предпринимал здесь ничего подобного. Уверяю вас…

Король ничего не сказал в ответ. Он стоял неподвижно, и взгляд его был исполнен презрения; до тех пор, пока смех его сына не умолк, он не двинулся с места и только ждал. Потом, прежде чем начать говорить, он повернулся к Робе спиной.

– Не так мы говорим, не о том; не к чему нам ссориться - особенно сейчас, когда душа моя переполнена горем. Если хочешь, мы можем уехать на Ветре вдвоем - ты сядешь позади меня.

Роба упал на колени и закрыл лицо руками. Из-под ладоней донеслись звуки, но это не были рыдания.

– Может быть, он голоден и в голове у него мутится? - предположил сторож.

– Убирайся, старик, иначе не сносить тебе головы.

Старик в страхе отпрянул.

– Ваше величество, я каждый день кормлю животных досыта, как раньше. Я сам ношу им еду из дворца, хоть это и нелегко, в мои-то годы…

Король ЯндолАнганол повернулся к своему коленопреклоненному сыну.

– Ты знаешь, что твой дед недавно присоединился к духам?

– Он наконец обрел покой. Я видел, как зияла под небом его могила.

– Я стараюсь изо всех сил, господин, но поймите меня правильно - без раба я просто сбиваюсь с ног…

– Он умер во сне - легкая смерть, и это за все его грехи…

– Я же сказал - он обрел покой. А ты сам: горе от ума, измучен собственной женой, да и закваска в тебе дедовская - вот три кита, на которых ты стоишь. Чего еще от тебя ждать?

Сложив на груди руки, король спрятал ладони под мышками.

– Три кита, значит? Вот что, сын: это не три кита, это три раны. Но к чему ты мне все это говоришь, неужели считаешь, что без твоих слов мне мало мучений? Останься со мной и будь мне утешением, как поступил бы настоящий сын своего отца. Если уж ты нигде не смог найти себе прибежища, даже у мади, значит, тебе следует остаться со мной.

Опершись о землю, Роба принялся медленно подниматься на ноги. Воспользовавшись паузой в разговоре августейших особ, сторож поспешил вставить словцо:

– Они больше не желают спариваться, сударь. Живут только друг с другом, только те, что в одной клетке, просто чтоб убить время, как я понимаю. От скуки…

– Остаться с тобой, отец? Остаться с тобой, как навсегда остался дед, канув в недра дворца? Нет, я возвращаюсь обратно в…

Пока Роба говорил, сторож с умоляющим, но настойчивым выражением лица прошаркал вперед и встал между королем-отцом и принцем. Мельком взглянув на старика, ЯндолАнганол молча отвесил ему такого тумака, что несчастный отлетел на три шага и приземлился спиной в кусты. Сидящие в клетках узники подняли ужасный переполох, завопили и принялись бить по прутьям решетки неизвестно откуда взявшимися металлическими предметами.

Направляясь к сыну, король улыбался или, ощерившись, притворялся, что улыбается. Роба попятился от него.

– Ты не понимаешь, чем твой дед был для меня, какую власть надо мной имел - когда-то, да и сейчас, и наверняка сохранит ее в будущем. Я же не обладаю такой властью над тобой. Я мог взойти на престол, только свергнув твоего деда.

– В крови, пролитой тобой, могли бы захлебнуться все узники тюрем. Пускай я стану мади, а лучше лягушкой. Я отказываюсь быть человеком до тех пор, пока это звание носишь ты, отец.

– Роба, то, что ты говоришь, жестоко. Очень скоро я собираюсь взять в жены - да что там, считай, уже взял - дочь мади. Для того-то я и приходил сюда, хотел поближе увидеть мади. Прошу еще раз, останься со мной.

– Для чего - смотреть, как ты сожительствуешь со своей рабыней-мади? Считать ваше потомство? Следить за их ростом, регулярно взвешивать, вести книгу учета? Отбирать самых способных и плодовитых, которые все равно никогда не забудут, что их собратья бродят где-то на свободе, и вечно будут рваться прочь из твоей проклятой темницы…

Выплевывая слова, молодой принц пятился, впиваясь ногтями в землю и оставляя после себя борозды. Потом, внезапно вскочив на ноги, он стрелой нырнул в кусты. Через мгновение король уже увидел, как шустрая фигурка принца взбирается по скале, у подножия которой был сооружен зверинец. Потом Роба исчез.

Отвернувшись, король прислонился плечом к дереву и закрыл глаза.

От тяжких дум его отвлекли стенания сторожа, до сих пор барахтавшегося в кустах. Оглянувшись на старика, он подошел к нему, протянул руку и помог подняться.

– Простите меня, господин, но хоть маленького раба, мальчика, у меня уже просто не хватает сил…

Устало потирая лоб, ЯндолАнганол ответил:

– Ответь мне на один вопрос, сланджи. Скажи мне, прошу: в какой позе самки мади предпочитают спариваться? Откуда они подпускают к себе самцов - сзади, как животные, или спереди, лицом к лицу, как люди? Рашвен сказал бы мне…

Вытерев руки о тунику, сторож рассмеялся.

– Эх, сударь, насколько я видел, они делают и так и эдак, и поверьте, у меня было время понаблюдать за ними, пока я работал тут в одиночестве. Хотя в основном они занимаются этим пристраиваясь друг к другу сзади, точно как другие. Кто-то считает, что мади спариваются только для продолжения рода, но я-то знаю, что и они находят в этом удовольствие, хотя, конечно, в клетке жизнь другая, особенная.

– Целуются ли женщины и мужчины мади друг с другом в губы, как люди?

– Никогда этого не видел, сударь. Целуются здесь только люди.

– Тогда скажи, может быть, прежде чем спариться, они лижут друг у друга гениталии?

– Вот этим любят заниматься во всех клетках, сударь. И лижут и сосут, этого полно, такой срам, смотреть невозможно.

– Спасибо тебе, старик. Теперь можешь выпустить своих поднадзорных на волю. Они сослужили свою службу и больше не нужны. Отпусти их, пускай бегут куда хотят.

Сказав это, король направился к выходу из зверинца, шагая медленно и задумчиво, держа одну руку на рукояти меча, другой потирая лоб.

К дворцу он ехал через колеблющийся частокол теней раджабарала. Фреир уже клонился к закату. Небеса пожелтели. Вокруг того места, где солнце соскальзывает за горизонт, стояли концентрические коричневые и оранжевые круги, возникшие в результате преломления света в слоях медленно оседающих вулканических частиц. Заходящее светило близ горизонта напоминало пораженную гниением раковину-жемчужницу.

– Я не могу довериться ему, - сказал король Ветру. - Он необуздан - в меня. Я люблю его, но считаю за лучшее убить собственной рукой. Если бы у него хватило сообразительности, он уже давно сумел бы заключить союз со своей матерью и организовать в скритине блок против меня. Со мной легко было бы покончить… я люблю их обоих, хотя и ее предпочел бы убить собственной рукой, даже ее…

Ветер промолчал, даже ухом не повел. Хоксни брел на закат, думая об одном - как побыстрее добраться до родного стойла.

«Как подло я мыслю, - подумал король. - Это невыносимо».

Взглянув на полыхающие небеса, он подумал, что религия давно научила его бороться со злом, и внутренним, и внешним.

– Я должен хранить обет целомудрия, - сказал он. - Помоги мне, о Всемогущий.

С этими словами он пришпорил Ветра. Сейчас он отправится повидать Первый Фагорский. Анципиталы не ведают, что такое мораль, и не знают угрызений совести. Только с ними он мог найти мир и покой.

Коричневый полукруг наконец одолел оранжевый. Фреир скрылся за горизонтом, и раковина принялась рассыпаться в пепел, стремительно, минута за минутой, обрушиваясь сама в себя, меняясь по мере того, как свет Беталикса пронизывал ее насквозь, приканчивая. Красота ушла, и на месте чудесного заката осталась лишь курчавая облачная страна, куда, в свою очередь, неуклонно смещаясь к западу, падал Беталикс. Глядя на это, Акханаба наверняка подумает (это ясно, как и то, что завтра снова будет жара), что всему на свете приходит конец. Все в мире клонится к закату.

Вернувшись в свой тихий дворец, король ЯндолАнганол обнаружил, что у него гости - в дворцовых залах разгуливали какие-то важные персоны; это были посланцы Священного Панновала, доставившие ему долгожданную грамоту. Его друг, Элам Эсомбер, дожидался его, чтобы заключить в крепкие объятия.

Грамота с высочайшим разрешением на развод наконец-то прибыла. Осталось всего ничего - доставить грамоту королеве королев, провести краткую церемонию, и он будет свободен. Свободен для того, чтобы обручиться с Симодой Тал.